Из-под озера да моря Ильменя, Из ключа-родника из поддонного Источилась-истекала там живая вода, Под землёй Старо-Русовой просачивалась. Да и вышла-повышла-повыбежала‚ Выбегала-вылетала матка Волга-река: Широка-глубока под Казань прошла, А пошире и того ещё — под Астрахань. Я вставал-приходил к Волге-матери, Я выспрашивал, я выпытывал: «Отчего перевелись богатыри на Руси?» Видно, спрос мой был не ко времени, Видно, не было в нём правды-истины — Волга-матушка осержалася, Волновою непогодой разражалася,  Охлестнула-обдала меня холодной волной: Не хотела Волга-мать речевать со мной. Без ответа-привета я стою одинок, Я под бурею, я под хмурою. В пенном вздыме шумят воды струйные, А мне в уши свистят ветры буйные — В буревейном-то шуме-гомоне Я прослышал-познал многозвонный спев: Он и слыхан, и стар, и не слыхан, и нов! Позапал мне в память из таких вот слов: Там не бель на полях забелелася: Забелелася ставка богатырская; Там не синь да на чистых засинелася: Засинелися мечи булатные; Там не крась на широких закраснелася: Закраснелася кровь со печенью. Было тут кроволитье, боротьба-битва зла. У бела шатра почиваньюшко: Вечным сном почивает млад Добрынюшко — Пал Никитьевич‚ во неравном бою, Очи ясные закатилися, Руки сильные опустилися, Груди белые испорубаны, Плечи мочные испосечены. А над витязем стоит-насмехается Басурманченко-богатырченко: Тать-вор во шатёр забирается, Там чужим добром забавляется. За усладой воровской забывается. А на ту порý по ковыльной степи Не туман клубит, и не дым дымит, Серым облаком пыль поднимается, По-над травами расстилается. Удалец-молодец на богатырском коне В край незнамый на дозор отдаляется. А тут добрый конь на скаку да и встань: Не летит, стоит, не поскакивает, На дыбы встаёт да все похрапывает, Тянет конь богатыря в другую сторону. Богатырь на коня рассержается — У него спор с конём разжигается: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, Разве яйца да учат курицу? Разве конь выбирает путь всаднику? Ты с чего, волчья сыть, меня не слушаешь? Ты куда меня воротишь не вперед, а назад?» Отвечал добрый конь славну витязю: «Чую дело я там недоброе: Во Добрынином шатре пирует чуж-чуженин — Он пьёт, он ест, выхваляется: «Нынче я убил Добрыню Никитьевича, Завтра я убью Алёшу Поповича!» А и бьёт боец коня до мяса чёрного. Добрый конь под Алёшей возвивается. Перед бел-шатром опускается. Над Добрыней Алёша приклоняется — Вечным сном перед ним спит названый брат: Очи ясные закатилися, Руки сильные опустилися, Ноги скорые отходилися, Груди белые испорубаны, Плечи мочные испосечены. Грусть-тоска во слезах источается, Грудь Алёшенькина воздымается, Буйна сила в ней возгорается, В бел-шатёр богатырь прорывается. Басурманченко-богатырченко Хочет взором сразить, хочет словом съязвить: «Роды ваши-де в боях неустойчивы, Племена ваши недосильчивы, А и ты, русин, трусоват-слабоват, Не тебе меня поборать-побивать!» Были ль речи те, стали ль не былью? А и были — их Алёша не выслушивал: Он и брал-хватал, через стол метал Басурманченку в поле чистое, Не замедливал, на врага наседал. Он, Алёшенька, силён смелостью, Буйной удалью, скорым напуском, Не успел ещё враг весь повыхвастаться — Лепетал ещё да болтал язык, А уже у него на грудях сидел Удалой-молодой смел Алёшенька. Нож кривой вынимал, на врага поднимал Грудь пороть, вырезать сердце с печенью. Возмолился-взвыл басурманченко К Чернобогу своему богатырченко: «Ты спаси-сохрани, Чернобоже, меня От напасти злой, смертной участи!» Вмиг прислал Чернобог Черноворона, Прилетал тот, вещал по-человечески: «Гой еси ты, Алёша, ты Попович млад, Не воспарывай грудей у басурманина. Я помчусь-полечу за море синее, Раздобуду целющей и живой воды — От неё и оживёт добрый молодец, Твой братарь, твой Добрыня, сын Никитьевич!» Отлетал Черноворон за леса, за моря, Добывал-приносил из-за синь морей Он целющей да он и живой воды. И воспрыскивал Алёша целющей водой Раны тяжкие на Добрынюшке — Зарасталися раны, исцелялися. И окрапливал Добрыню он живою водой — Пробуждался добрый молодец от смертного сна. И возрадовались друг другу витязи. Басурманченку с великой радости Отпускали на волюшку на вольную. Лихорадостил басурман-лихован, Утекал-ликовал да подскакивал, Да притоптывал, да прихвастывал: «Убивал я Добрыню и Илью убью! Дай мне силы, великий мой бог Чернобог, Принесу за то тебе, Чернобоже, я Человеческую жертву кровавую: Зажряхую [3] тебе всех русских витязей, — Вместе с ними самого Илью Муромца!» И давал Чернобог упрошеннику Колдовацкую силу ведьмацкую: Побежал Побегайко-богатырченко, Басурманченко на Сапат-реку. Ударялся головой о сер-горюч камень — Порассыпался песком по крутым берегам, А из каждой-то да из песчиночки Нарождался могутай: на коне богатырь! Было то на восходе красна солнышка: Восстал Илья Муромец — он раньше всех, Оглядел бел свет, увидал напасть, Воскричал стар казак зычным голосом: «Гой вы, братья, могучие витязи, Окружает нас да несметная рать, А вы дремлете-спите, прохлаждаетесь, Ни беды над собою не ведаете: Хочет ворог нас да взятьём всех взять, Под коней подмять, по полям разметать!» Восставала тут сила — и на силу пошла; Сила вражеская, волшебная, Против — русская сила, сокрушебная. Затрубили громом-трублей трубы медные, Заретивились кони борзые, Запосвистывали стрелочки калёные, Заповизгивали смертоносные, Засверкали шеломы золочёные, Зажигалися сердца богатырские, Завысвечивались брони харалужные, Загремели щиты цельнокованые, Затрещали копья длинномерные, Застучали мечи о кольчуги-щиты, Зачиналася битва неуступная, — Завязался великий кровавый бой. Тридцать витязей славно ратятся, Тридцать первым сам Илья Муромец. Потерялося время в боротьбе-борьбе, Посмешалося утро с вечером, Посливалася темна ночь со днём, Миг от вечности и различить нельзя. Славно витязи витязенствовали, И над пришлою ратью и волшебною Одержала победу сила русская, Богатырская сила сокрушебная. Воскричал тут Алёша Поповичев, Порасхвастался-поразбахвалился На беду себе и всем витязям: «Битва кончилась, а в нас боевцах Силы-удали не поубавилось: Наши руки ещё не умахалися, Наши кони ещё не ускакалися, Наши силы ещё не уходилися, — Подавай нам силу нездешнюю, Мы и с тою силой, витязи, посправимся!» Услыхал похвальбу-похва́стину Во подземном во царстве царь Чернобог — Взликовала душа в нем чернущая: «Выхваляйся ты, Алёшка, поповский сын — Похвальба богатыря обессиливает, А во мне от неё растёт могущество, Выхваляйтесь-хвалитеся, витязи, — Ваша сила вся перейдёт в меня!» И восстал Чернобог перед витязями Невеликим и негрозным воителем: «А просили вы, русские витязи, Посразиться да с силою нездешнею... Я — один, а вас тридцать, с вами ваш атаман — В тридцать первых богатырь Илья Муромец!» Распалялся Алёшенька на вызов таков, Поднимал-напускал коня борзого, Налетал да сшибал, да под копытами Истоптал воевита под конскими. Он затаптывал, приговаривал: «Эй, хвастун-хлобыстун, не тебе одному Пересилить нас, тридцать витязей, С нами тридцать первый — Илья Муромец! Вот и смят ты, вояка, да и мной одним, Да одною ино поступью конёвьею — Ты не сила, а слабость нездешняя!» Не успел ещё Алёша слов домолвить всех — Глянь: стоит воевит, он не смят, не измят, Он над смелым Алёшей изгаляется, Он в глаза богатырю насмехается: «Трусоват ты, Алёха, и совсем не смел: Лих меча — и того ты поднять не сумел. И не меч у тебя: иззазубрен и ржав, Косарем щепать лучину бабам только и гож!» Таковая речуха смех-насмешливая Богатырское сердце раззадорила. Изымал богатырь свой булатный меч, С буйной удалью Алёша поднимал его, И воителя-ненавистника Рассекал-разрубал пополам сплеча. Пали на землю две половинины. Взликовал от буйной удали Алёшенька, Начинал влагать в ножны богатырский меч — Глянь: с земли да восстают половины те, И становятся двумя воевитами, Оба сильные, неотступные, Оба с боем они на дружину идут. Налетел на них Добрыня Никитьевич, Разрубал он мечом да и тех двоих, Пали на землю четыре половины от них - Восставало с земли четыре воина, И все живы они, и все в бой идут! Наезжал на четверых Илья Муромец, Рассекал-разрубал он всех пополам, Восемь мёртвых повалилось половиночек - Восставало из них, невредимых, боевых Восемь воинов-воеванов лихих: И все живы они, и все в бой идут! Тридцать витязей возволнова́лися, На воителей накидава́лися; Тридцать первым с ними — стар казак Илья; На нездешнюю на силу все обрушивались. Они колют. они бьют, они рубят сплеча, А посеченных, и живых, и всех Кони-лошади в землю-мать сыру, А и топчут, а и мнут, а и затаптывают, — Да побитые те возрождаются, Да истоптанные поднимаются, Все разрубленные да удвояются, И все живы, боевиты, и все в бой идут! Безовременье остановилося, На бойцов-удальцов понавалилося И на души свинцовою глыбой легло — Обессиливают русские витязи, И ведут они две битвы непосильные: Против бедственной напасти — битва первая; А вторая — против слабости-бессилья в себе. Напасти́нища-бедища-неминучина! Удаль русская ещё велика-жива, Да ведь мóга былая поистратилась: Намахалися плечи могучие, Ускакалися кони богатырские, Притупилися мечи булатные, Поломалися копья долгомерные, Посрывалися тетивы на луках, Лих побитая та сила поднимается, Поразрубленная да удвояется, Воевитна и жива и всё с боем идёт! Тут у стар казака Ильи Муромца Разгорелося сердечушко ретивое, Разретивилась душа богатырская, Разбуянились мысли-помыслы, Возгремел-возревел зычным голосом он: «Братья-витязи, богатыри мои! Сила страшная нездешняя сильнее нас, А не нам уступать и той напасти злой! С нами естен завет от дедов-пращуров: «Умри — не сходи с родной земли!» А не мне ль чудным сказом было сказано, А не мне ли на роду было назначено: «На бою мне, Илье, смерть не писана!» Во погибельную во безвременицу, Перед бедственностью-неотвратимостью, Чую вновь я в себе силу гордую, доблесть смелую, слово вещее — Крепью крепко оно несокрушимою, И незримым всесильем источается, Этим словом в вас, дружина, братья мои, Я вкладаю дар-достоинство всё своё: На боях вам смерть не будет писана, Всем вам, богатырям, моим соратникам! Да не пасть с ратоборною нахлынью вам, Ни с какою, ни с земною, ни с подземною, Ни с небесною силой, ни с нездешнею! Встанем, братья, мы за святую Русь Неприступною великою крепостью, Обороною несломной, горой каменной!» И свершилося чудо чудное, И содеялося диво дивное: Изнаполнился стар казак Илья Неизбывною, несокрушимою Силой сильною, неразрушимою, — Не язвит её калена стрела, Не пронзает копьё долгомерное, Не сечёт её ни булатный меч, Не сминает её ни копытастый конь, Ни земная мощь, ни подземная, Ни небесная, ни нездешняя, Никакая рать неисчислимая Не расколет, не сломит Илью Муромца: Несдвижимой стал Илья крепостью, Нерушимою горой каменной. И дружина с ним вместе верная Восприяла от Ильи слово клятвенное. Восклицала кликом-гласом единым она: «На бою богатырям нам смерть не писана! Встанем, братья, мы за святую Русь Нерушимою крепью-крепостью, Обороною: горами каменными!» И сплотилися братья-витязи — Перед ними вражье полчище несчисленное И мечами сечет, и булавами бьет, Колет копьями. пронзает долгомерными, Посвистучими стрелами расстреливает. Стрелы рвутся, копья гнутся-разламываются, Булавы — те во блины ин расплющиваются, Разбиваются мечи на крохи мелкие. Несразимое, неуязвимое Поднялось богатырство святорусское. Удивился подземный чёрный царь Чернобог, Подходил он ко строю несразимому, Видит он всю дружину по-прежнему: Тридцать витязей святорусских тут, Тридцать первый — атаман Илья Муромец, А недвижны они, а изваянны они. Долго думал-гадал и додумался царь: Перед ним — богатыри окаменелые! Со злорадства подземный царь пустился в пляс. Он приплясывал, приговаривал: «Вот я искоренил богатырей на Руси: Нету нынче и не будет обороны ей, Ни защитников, ни храбров-витязей — Захиреет в веках и исчезнет Русь!» Расплясался Чернобог, пораспрыгался, Вдруг услышал он громогласный зык, Изо каменной глыбы человечий глас. Сам Илья-атаман возглашал-воззычал: «Не пляши, не пусторадуйся, царь Чернобог, Живы все богатыри мы на Светлой Руси, И житве духу нашему не будет конца, И отныне и до веку стоять Руси, А нам быть ей обороной и защитою!» Мир потряс Чернобог смехотой-язвотой: «Ох вы, русские вою́ны-горю́ны, Отыскали в мертвом камне укрытье себе, А я, Чернобог, над мертвым царством — царь! Пожелаю — подниму цепи каменные Из гранита-кремня скалы, кручи вверх до небес, Пожелаю — сотру громады горные Обращу-пущу все на ветер в песок! А мне эти изваяньишки стереть — за чох, Из них дух ваш богатырский рассеять — за плёв!» Думу вздумал Чернобог, дело делать стал. Напускал на изваянья богатырские Рать свою колдовскую, ту тьмочисленную. Разбегался первый ратник, ударялся он — И от крепи богатырской отлетал-улетал, Упадал серым камнем, валуном в траву, Ано, крепость высока, невредима стоит! Ударялся и второй чернобогов вой О высокий оплот — отлетал-упадал Валуном-серяком во болотину. Возъярился Чернобог, бельма вытаращил, Уши вывострил, язык выпустил, Завизжал-зарычал на несметную рать, Напускал её на крепость богатырскую. Разгонялись-налетали воеватели, На ногах, на бегах, на рысях, на конях — Не пробили непробивного камени: Ни до трещины, ни до царапины — Прочь все поотлетали-поотскакивали, Валунами-каменьём меж бурьянов, осок, По яругам, по топям, по грязивым местам, По лесам, пустырям порассыпалися, Оставался Чернобог в одиночестве. Силу буйную колдовскую свою Поистратил он на Каменном побоище, А сгубить богатырства на Руси не смог. Обессилен и слаб, под землею сник. Через громы, ветра посвистучие Взрокотала мне Волга-матушка: «Есть и будут они, богатыри, на Руси, Да незримо богатырство святорусское, И нетленно в веках, в русских людях живёт, Им стояла -и стоит Русь светлая, Крепче камени богатырский дух!»