Я не мог оставаться в квартире. Я прошел несколько кварталов в сторону Ист-Ривер, а потом свернул к набережной параллельно магистрали ФДР. Если не считать нескольких бегунов, пьяных, бомжей и случайных парочек, вышедших прогуляться перед сном, набережная была пуста. Погода стояла прохладная, от воды задувал свежий ветер. После двадцатиминутной прогулки я дошел до Грейси-Мэншн. Я повернулся и пошел обратно, снова и снова, как в лихорадке, прокручивая в помутившемся сознании события последних двадцати четырех часов.

Накануне автостоянка была плохо освещена, но все же там было достаточно света, чтобы Рудник мог разглядеть мое лицо. Кроме того, он спросил: «Какого черта вы тут делаете?», упирая на «вы», а значит, он, вне всяких сомнений, узнал меня. Возможно, у него провал в памяти, но, тем не менее, непонятно, почему он сказал полиции, что на него напал подросток.

Когда я уходил с набережной, ноги у меня устали и ныла мозоль на ноге, но я был полон энергии. Я знал, что полноценный отдых после проведенного на диване дня и мучившие меня мысли вряд ли позволят мне сегодня заснуть.

Я зашел в греческую закусочную на пересечении Шестьдесят пятой и Второй и сел за столик в углу. Весь день я ничего не ел, но все равно не чувствовал голода. Я выпил чашку кофе и куснул сэндвич с тунцом, не переставая размышлять о том, почему Рудник солгал. Я провел в закусочной больше двух часов и выпил три чашки кофе, но единственным правдоподобным объяснением, приходившим в голову, было, что он испугался. Он понял: если я способен броситься на него с ножом, значит, я способен на все, в том числе обнародовать правду о том, что тогда происходило у него в подвале. Он знал: стоит ему рассказать все без утайки, а полиции арестовать меня, и его карьере юриста конец. Понятно, что такой честолюбец, как Рудник, во главу угла будет ставить карьеру.

Благодаря изрядной дозе кофеина, когда я уходил из закусочной, сна у меня не было ни в одном глазу. Домой я вернулся в половине двенадцатого. Свет в спальне был погашен, и я решил, что Пола легла спать. Я вывел Отиса на прогулку, и мы с ним прошли мимо контейнера, в который я накануне выбросил пакет. Контейнер, похоже, еще не вычищали, но, по правде сказать, теперь мне уже было все равно. Поскольку расследование не ведется — по крайней мере, расследование, где бы я фигурировал в качестве подозреваемого, — полиция не станет искать вещественные доказательства у меня в районе.

Я вернулся в квартиру и первым делом включил телевизор. По «Нью-Йорк 1» передавали очередной репортаж о нападении на автостоянке, сообщались кое-какие новые подробности. Корреспондент сказал, что накануне, примерно без четверти девять вечера, Майкл Рудник направлялся к своей машине, когда белый подросток с хвостиком и бородкой подошел к нему и стал требовать денег. По словам Рудника, он попытался урезонить подростка и парень неожиданно «обезумел» и набросился на Рудника с ножом. Потом корреспондент сообщил о его состоянии на текущий момент. Кроме большой потери крови, у Рудника отказало левое легкое, которое, возможно, придется удалить, и имелись серьезные повреждения в области паха.

Я рад был услышать, что Рудник страдает. Я надеялся, что «серьезные повреждения в области паха» означали, что я отрезал ему яйца.

Я сидел на диване и радовался вновь полученному мной разрешению на жизнь, как вдруг услышал, как открылась входная дверь. Я подумал, что кто-то чужой хочет проникнуть в квартиру, и пошел на кухню за ножом, но тут в коридоре увидел Полу.

— Черт, ты меня страшно напугала, — сказал я. — Я думал, что ты спишь.

— Извини, — холодно сказала она.

— Больше так не делай.

— Господи, я же сказала уже — извини.

— И где ты была?

— А ты где был?

— На улице. Гулял… и думал.

— Ну вот и я тоже — гуляла и думала.

— Ну ладно, ладно, извини, — примирительно сказал я. — У меня трудное время — может быть, из-за того, что я не пью. Но теперь я стал другим человеком — сама увидишь.

Пола посмотрела на меня как на чужого.

Наконец она произнесла:

— Увидимся утром. — И пошла в спальню.

Хотя большую часть ночи я пролежал на диване без сна, в половине седьмого я чувствовал себя свежим и бодрым. Я прокрался на цыпочках в спальню и, стараясь не будить Полу, переоделся в шорты и футболку, раскопав на самом дне своего шкафа найковские кроссовки.

Было прекрасное весеннее утро — яркий солнечный свет, мягкий нежный ветерок. Перед зданием я размялся, уделив особенное внимание застоявшимся подколенным сухожилиям, а потом медленно побежал в сторону Центрального парка. Через несколько кварталов я запыхался, и мне пришлось перейти на шаг.

В парке я пробежал трусцой примерно с четверть мили вдоль главной аллеи, а на подъеме снова стал хватать ртом воздух. Кроме того, у меня заболел живот и опять начали давать знать о себе волдыри на ногах, хотя я и заклеил их целой кучей пластырей. Я немного передохнул на лужайке и отправился домой.

Мой первый день занятий, конечно, нельзя было признать особенно успешным, но это, по крайней мере, был старт. На Лексингтон-авеню я зашел в магазин и купил фруктовый салат и обезжиренный домашний сыр. С сегодняшнего дня я начну следить за собой — перестану есть всякую дрянь и буду ходить в спортивный зал.

Дома за завтраком я читал воскресный выпуск «Таймс». Покушение на убийство в Принстоне заняло всю третью страницу в разделе «Городская жизнь». Я не мог удержаться от смеха, прочитав, что полиция не исключает связь между этим преступлением и войной между бандами подростков в одной из средних школ Трентона.

Я стал читать другие новости, и тут в столовую вошла Пола в ночной рубашке.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она.

— Я чувствую себя отлично. А что?

— Ты ешь на завтрак фрукты, — пояснила она. — А ведь ты никогда не ешь на завтрак фруктов.

— Я же тебе сказал — я теперь другой человек.

Она подозрительно взглянула на меня и ушла на кухню. Я понимал, насколько странной должна показаться Поле такая резкая смена настроений. Вчера ее муж в подавленном состоянии пролежал весь день на диване, а сегодня он ведет себя как Джек Лa Ланн. Решила небось, что у меня развивается маниакально-депрессивный синдром.

Большую часть дня Пола изо всех сил старалась меня не замечать. Сначала она взяла свой ноутбук и ушла работать наверх, потом отправилась по магазинам.

Я тем временем тоже решил поработать. Войдя в офисную сеть, я повозился с несколькими проектами, которые мне нужно было представить на следующей неделе. В Интернете я нашел расписание ближайшей встречи «Анонимных алкоголиков» — завтра вечером, в церкви на Семьдесят девятой улице.

Около четырех я вышел в цветочный магазин на Второй авеню и купил букет из двадцати роз — красных, белых и розовых. Когда я вернулся домой, в прихожей горел свет: Пола была дома. Я прошел на кухню и увидел ее — она стояла перед открытым холодильником. Она повернулась и взглянула на меня, но на цветы никак не отреагировала. Потом достала из холодильника бутылку минеральной воды.

— Это тебе, — сказал я.

— Вижу. Спасибо.

Она налила стакан воды, быстро выпила, потом прошла мимо меня по направлению к спальне.

— Если хочешь, мы можем пойти куда-нибудь поужинать.

— Хватит, — сказала она, резко развернувшись ко мне. — Хватит, ладно? Я осталась здесь, но это не значит, что я готова жить дальше, как будто между нами ничего не произошло. Ты таких дров наломал, что какие-то сраные цветы вряд ли исправят дело.

Она твердым шагом ушла в спальню и захлопнула за собой дверь.

Из шестичасовых новостей я узнал, что Майкл Рудник умер. В коротком сообщении говорилось, что ночью его состояние внезапно ухудшилось и около четырех часов дня он скончался — примерно тогда я как раз покупал Поле цветы.

Сначала новость расстроила меня, и не потому, что Рудник умер, — мир только выиграл от того, что одним мерзавцем стало меньше, — а потому, что мне нравилось представлять, как всю оставшуюся жизнь Рудника будет мучить боль и постоянный страх, что я снова на него нападу. Но скоро я свыкся с этой новостью и стал думать, что то, что Рудник прожил чуть больше суток, а потом все-таки умер, для меня самый лучший вариант. Если бы он умер прямо там, на стоянке, мне наверняка пришлось бы отвечать на вопросы полиции, может быть, меня бы даже арестовали. Но Рудник направил полицейских искать мифического подростка, и поэтому я почти стопроцентно выходил сухим из воды.

Во время ужина Пола по-прежнему не разговаривала со мной. Несколько раз я пытался завязать разговор, но она упрямо смотрела в свою тарелку, делая вид, что меня нет.

Наконец я не выдержал:

— Завтра вечером я иду на собрание «Анонимных алкоголиков».

— И что дальше? — Она по-прежнему сидела уткнувшись в тарелку.

— Ну и я думал… я думал, что ты обрадуешься.

Она проглотила кусочек куриного чоу-фан, потом сказала:

— Хорошо, но радоваться особенно нечему.

Утром в понедельник, когда я отправился на работу, шел сильный дождь. На углу Сорок восьмой и Парк-авеню порывом ветра мне сломало зонт, и пока я добрался до своего офиса, вымок насквозь, но настроения мне это не испортило.

На моем автоответчике было одно сообщение — от Дона Чейни, ИСМ-менеджера, которому мы не смогли помочь с сервером на прошлой неделе. Чейни сообщал, что его финансовый директор одобрил посланное мной предложение по проекту более масштабного и более выгодного сотрудничества и что он получил его согласие. Он собирался сразу же отправить мне факсом подписанный контракт. Скоро я уже стоял у факса — и в самом деле там меня ждал контракт.

Оторопев, я таращился на листок бумаги по меньшей мере минуту. Сколько долгих месяцев я рвал пупок, безуспешно пытаясь заключить сделку, — а сейчас вот буквально палец о палец не ударил, и она приплыла ко мне на блюдечке.

Я пошел в кабинет к Бобу Гольдштейну. Он сидел за столом и читал газету.

— Вас что, не научили стучать? — сказал он, даже не взглянув на меня. Я положил перед ним факс и стал наблюдать, как по мере чтения его лицо все шире расплывается в улыбке.

— Вот молодчага! — Он поднялся, чтобы пожать мне руку. — Видали? Я был уверен, что у вас получится. Мои поздравления, мазл тов! Это действительно отличная новость — просто отличная! Но это ведь только начало — я хочу, чтобы вы и дальше не сбавляли темпа. Я жду от вас еще на этой неделе две крупные сделки. Но я горжусь вами, Ричард, — я действительно вами горжусь.

Слух о моей сделке быстро распространился по фирме. В течение следующего получаса несколько человек остановились у моего стола меня поздравить. Среди них — финансовый директор Мартин Фрейден и директор по маркетингу Алан Верцберг.

Чтобы выяснить, просто ли мне пофартило или я снова попал в свою колею, я позвонил Джиму Тернеру, мужику, который в прошлый понедельник почти вытолкал нас со Стивом из своего офиса. Если мне удастся закрыть сделку с Джимом Тернером, то дальше смогу проделать это с кем угодно.

Секретарша Тернера сказала, что он сейчас говорит по другому телефону, и я ответил, что могу подождать. Через какое-то время она снова появилась на линии, сказав, что он все еще «занят», и я сказал: «Ничего, я подожду». Наконец я услышал голос Тернера. Поздоровавшись с ним и назвав себя, я сразу взял быка за рога, не давая ему вставить ни слова.

— Знаете, неделю назад у нас все прошло не совсем успешно, но я все равно решил вам позвонить, хотя бы для того, чтобы просто извиниться за то ложное впечатление о нашей компании, которое у вас могло сложиться, и еще раз попросить вас серьезно подумать, прежде чем принять окончательное решение. Я готов поручиться, что ни одна консалтинговая компания в городе не в состоянии предложить вам тех услуг и той высокой степени надежности, какие предлагает «Мидтаун». Поговорите с любыми из наших клиентов — вы получите самые высокие рекомендации. Знаете что: давайте я отправлю к вам нашего специалиста, чтобы вы убедились в качестве…

— Ладно.

Целых три секунды я держал трубку возле уха, а потом переспросил:

— Простите, что?

— Я сказал, ладно. Дам вашим ребятам шанс. Что мне нужно сделать — подписать бумагу, которую вы мне дали?

Через пятнадцать минут я опять стоял у факса, держа в руках подписанную Джимом Тернером бумагу на работы стоимостью в восемьдесят тысяч долларов. Когда новости о моей второй крупной сделке за утро распространились по фирме, ко мне отовсюду стали стекаться люди, словно я был сам мессия продаж. Я и сам ощущал благоговейный трепет. Я уже представлял, как меня повысят или переведут на другую, более высокооплачиваемую работу. Мы с Полой решим свои проблемы и с двумя детьми — мальчиком и девочкой — переедем жить в огромный дом — нет, в поместье в Коннектикуте!

Боб подошел к моему закутку и положил мне руку на спину. Он сказал:

— Две из двух, стотысячный рубеж позади, а? Невероятно — просто невероятно. Вы — на коне, мой мальчик.

Я понимал, что испытываю судьбу, но все равно решил позвонить еще одному потенциальному клиенту, с которым переговаривался уже несколько недель, — финансовому директору фирмы, занимающейся бухучетом, с Седьмой авеню. Проект был рассчитан на небольшую сумму, мы брались обновить их ситриксовые программы удаленного доступа, и, когда мы с ним в очередной раз говорили об этом пару недель назад, он все еще рассматривал предложения других консалтинговых фирм. Используя все тот же «беспроблемный» подход, я начал питчить, но он прервал меня, сказав, что они как раз утвердили новый бюджет на осень и он прямо сейчас вышлет мне по факсу подписанный контракт.

На первой своей работе продажника в Буффало в магазине электроники, который находился в моле рядом с университетским городком, — я был тогда студентом последнего курса, — я как-то за час продал три телевизора и стереосистему. Чувство завершения сделки было таким пьянящим, что я тогда решил сделать продажи делом своей жизни. С тех пор я не раз закрывал куда более крупные сделки, но никогда не испытывал такой радости, как в день своего первого успеха, — до сегодняшнего дня. Зрелище подписанного контракта, выползающего из факса, наполнило все мое существо ликованием, и я хотел насладиться каждой секундой своего триумфа.

Вокруг моего места столпились почти все служащие «Мидтаун-Консалтинг», включая секретарей из других отделов, которые раньше, кажется, вообще меня не замечали. Наконец большинство сотрудников разошлись по местам, но офис все равно продолжал гудеть от разговоров о моем успехе. Меня подошли поздравить еще несколько человек. От бесконечных разговоров у меня пересохло во рту, и я пошел в буфет купить банку газировки.

— Ты весь прямо светишься — боюсь подходить близко, а то обожгусь.

Не поворачиваясь, я сразу понял, что сзади стоит Стив Фергюсон.

— Понятно, — обронил я.

Я взял пепси и уже собирался вернуться на рабочее место, но помедлил, не в силах удержаться от контрольного выстрела:

— Да, кстати, если тебе как-нибудь понадобится совет или ты просто захочешь, чтобы я поприсутствовал на сделке и послушал, как ты питчишь, дай знать — я с удовольствием тебе помогу.

Я ушел, улыбаясь и представляя, какое у него сейчас выражение лица.

Остаток дня я был ужасно занят. Почти все утро я провел, определяя сроки запуска трех моих проектов, договариваясь с кадровиками о подборе персонала и определяя время своих встреч с сотрудниками компаний для проработки деталей. Перекусил я прямо на рабочем месте — сэндвичем с пастрами и маринованными огурчиками. Времени на другие звонки у меня не оставалось, да я и не хотел больше испытывать судьбу. Три из трех — вполне неплохо, и вряд ли стоит пускаться на риск и омрачать воспоминание о таком выдающемся дне.

Я посмотрел на часы и с удивлением отметил, что уже четверть шестого. Я прервал дела, решив продолжить работу дома, подключившись к офисной сети со своего домашнего компьютера. Я стрелой выбежал на улицу и поймал такси. Я поспел в церковь Св. Моники на Восточной Семьдесят девятой улице, поблизости от Первой авеню, как раз к началу встречи «Анонимных алкоголиков». Я сел на один из складных стульев, поставленных в кружок, и обменялся приветствиями примерно с десятком собравшихся. Я чувствовал себя крайне неловко. За исключением двух-трех женщин, все «алкоголики» были мужчины, из которых только один, постарше, был одет в костюм. Остальные же, судя по виду, принадлежали к рабочему классу — джинсы, кроссовки, футболки и фуфайки с капюшоном. Я слушал, как некто с грязным лицом и руками, по виду плотник или мусорщик, рассказывает о том, что каждый раз, когда напивается, «всю душу вытряхает» из своего сына. Другой мужик в тон ему поведал, как однажды в трех местах сломал нос своей девушке. Потом одна из женщин — мне показалось, что она здесь тоже недавно, — рассказала о том, что как-то наутро после жестокой пьянки проснулась голая в постели с незнакомым мужчиной и не могла вспомнить, кто это. Женщина начала плакать, а остальные стали ее успокаивать.

Старший группы спросил меня, хочу ли я рассказать свою историю, но я ответил, что «просто послушаю».

Два-три человека поделились тем, насколько лучше им стало после того, как они бросили пить и стали «другими людьми», на этом встреча закончилась. Мужчина, который бил своего сына, подошел ко мне и предложил мне стать моим опекуном. Я сказал, что подумаю, потом вышел из церкви и пошел домой.

Я чувствовал, что мне не место в «Анонимных алкоголиках», среди запойных работяг, лупцующих своих жен и детей. Я определенно не имел «проблем с этим делом» — у меня в жизни была черная полоса, и алкоголь просто помогал мне ее преодолеть. Но уйти из АА значило огорчить Полу, и я решил продолжать ходить на встречи — по крайней мере, пока.

Дождь перестал, вечер стоял ясный и прохладный. Я шел по Третьей авеню к центру, набросив на плечи пиджак, жадно вдыхая разнообразные запахи, слушая гудки такси и крики подростков, наслаждаясь ароматами тайской кухни. Отныне я буду брать от жизни все. Буду отдавать все силы работе, восстановлю отношения с женой и укреплю семью, чтобы от нынешнего несчастливого времени осталось лишь смутное воспоминание.

Я свернул на Шестьдесят четвертую и, уже подходя к дому, сквозь стеклянные двери увидел двух серьезных мужчин в костюмах, которые стояли и разговаривали с консьержем.