Я прилег между двумя припаркованными машинами, меня подташнивало. Это продолжалось примерно минуту — тошнота, кислый вкус полупереваренного сэндвича во рту, — но меня не вырвало.

Наконец я почувствовал себя лучше. Я снял с себя пиджак, забрызганный кровью, и запихал его в портфель. Позже надо будет от него избавиться. Руки и манжеты рубашки были в крови. Я снял носки и ботинки. Поплевав на носки, я протер ими лицо и шею — на случай, если на них тоже попала кровь. Носками я вытер и заляпанные кровью руки, а потом убрал их в портфель. Потом закатал рукава, чтобы скрыть красные пятна. В тусклом свете фонарей я не мог разглядеть, есть ли кровь на брюках. Наверняка они не избежали участи пиджака и рубашки, но брюки были темно-синие, и я понадеялся, что на этом фоне кровь будет не очень заметна.

Я тщательно оглядел себя. Насколько можно судить, все в порядке. Мои руки, особенно ладони, все еще сохраняли розоватый оттенок, но это не проблема. Я поправил галстук и надел очки. Потом, как ни в чем не бывало, пошел к освещенной светом станции.

Теперь я чувствовал себя гораздо спокойнее, почти как обычно. Я поднялся по ступенькам к выходу на платформу, где останавливались поезда на Нью-Йорк. Я дошел уже почти до самого верха, как вдруг справа от меня по лестнице стал спускаться человек в деловом костюме. Увидев его, я сразу же отвернулся, чтобы он не смог как следует меня разглядеть.

Я прошел через всю платформу, мимо касс и скамейки, на которой сидели люди. Сначала я хотел пойти в противоположную сторону, но потом решил сесть в последний вагон, где, как я надеялся, будет меньше людей. Я шел не отрывая взгляда от путей — этого было достаточно, чтобы проходившие мимо и сидевшие на скамейках люди не увидели моего лица.

В конце платформы никого не было. Я подошел к самому краю и, подавшись вперед, различил вдали огни приближающегося поезда. Расстояние до него определить было трудно, потому что в этой части Нью-Джерси ровная местность простирается почти до самого горизонта. Я расхаживал взад-вперед и шептал: «Ну давай же, давай, давай!» Потом я решил, что лучше стоять на одном месте, — если я буду откровенно нервничать, это позже вызовет подозрение. Шума машин больше не было слышно, и тишина казалась мне зловещей. Я ждал, что вот-вот послышатся крики и начнется беготня.

На платформе было светлее, чем на стоянке, и я заметил на портфеле большое кровавое пятно, которого раньше не видел. Я быстро взглянул в сторону касс и, убедившись, что никто не идет, присел на корточки у дальнего края платформы. Достав из портфеля носок, я принялся тщательно оттирать кровь. Тут как раз послышался скрежет останавливающегося состава — на противоположный путь со стороны Нью-Йорка подходил поезд. Я спрятал носок в портфель и выпрямился, стараясь вести себя насколько возможно естественно и не привлекать внимания. В окнах поезда замелькали лица людей, но никто из сидевших не взглянул в мою сторону. Когда поезд отошел от станции, я наклонился над путями посмотреть, не стал ли поезд хотя бы чуть-чуть ближе, чем раньше. Яркие огни вдалеке, казалось, застыли на одном месте. Я напружинился: вышедшие на Принстон-Джанкшн пассажиры сейчас пойдут к своим машинам и Рудника могут обнаружить в любой момент.

Неожиданно возник еще один повод для беспокойства. Я взглянул на противоположную платформу и увидел стоящую там молодую женщину. Она что-то искала между страниц книги. В этом не было ничего из ряда вон выходящего, но, почувствовав, что я на нее смотрю, она в свою очередь посмотрела на меня. Я машинально улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Я тут же спохватился и стал смотреть в другую сторону, проклиная собственную глупость, но, когда я снова посмотрел на нее, она по-прежнему стояла и улыбалась.

Сердце у меня упало. На всякий случай я прошел метров десять к середине платформы. Посмотрев налево, я с удивлением увидел, что женщина тоже прошла метров десять в ту же сторону. Остановившись, я смотрел, как она идет дальше, а потом начинает спускаться по лестнице.

В этот момент я наконец услышал шум поезда, подходящего к станции, и на душе у меня полегчало. Единственным моим желанием было как можно скорее сесть в поезд и уехать отсюда, обо всем прочем можно позаботиться потом.

Пока поезд, останавливаясь, замедлял ход, я быстро прошел назад, в конец платформы, и сел в последний вагон. В поезде было больше народу, чем я рассчитывал, — в основном горластые подростки в рваных джинсах и футболках — наверное, ехали в клуб или на концерт. Я сел в самом конце вагона. Казалось, двери не закроются никогда, но вот они закрылись, и поезд начал набирать ход. Я бросил взгляд в сторону парковки, но стекло запотело, и я ничего не увидел.

Хотя я и был рад убраться подальше от Принстон-Джанкшн, я понимал, что на этом мои проблемы далеко не заканчиваются. Пройдет совсем немного времени, и тело найдут, а если Рудник называл кому-то в офисе мое имя, то полиция быстро выйдет на мой след, и я сразу стану подозреваемым номер один.

Подростки в поезде галдели все громче, но они настолько были заняты друг другом, что меня просто не замечали. До меня донесся слабый запах спиртного: один из подростков — высокий и худой парень лет шестнадцати, с нечистой кожей — пил пиво из бутылки, торчавшей из бумажного пакета.

Поезд едва отошел от Нью-Брансуика, когда в вагон вошел контролер. Я уже успел засунуть билет в «кармашек» на сиденье впереди меня и, когда он подошел, уставился в пол. Заменив билет белой перфорированной карточкой с указанной на ней станцией назначения, он сказал:

— Ты, наверное, поранился, приятель, — у тебя кровь на лице.

Не знаю, как мне удалось сохранять спокойствие. Я представил себе, как полицейские с Принстон-Джанкшн звонят в кабину машиниста и сообщают, что среди пассажиров, возможно, скрывается убийца. Испугавшись, что, если и дальше смотреть в пол, это покажется еще более подозрительным, я бросил быстрый взгляд на контролера, пытаясь с лету запомнить его внешность — высокий, крепкий, с усиками, — и сказал:

— Спасибо, наверное, порезался, когда брился.

Я понятия не имел, много ли крови у меня на лице и правдоподобно ли выглядит моя отговорка, но контролера, судя по всему, такое объяснение удовлетворило, потому что, не говоря ни слова, он пошел проверять билеты у подростков. Я придвинулся к окну и стал внимательно разглядывать свое отражение. У меня отлегло от сердца: над правой скулой была лишь тонкая полоска крови. Наверное, вытирая лицо носком, я пропустил ее. Я поплевал на руку, чтобы стереть кровь, но с первого раза она не стерлась, и мне пришлось все повторить. При мысли, что солоноватый вкус во рту — от крови Майкла Рудника, меня замутило, но, к счастью, не вырвало.

Страх прошел — по крайней мере, мне так казалось. Крови на лице больше не было, контролер вышел из вагона, не взглянув на меня. Причин подозревать меня у него не было, но я понимал, как легко все это может измениться.

Часовая поездка обратно в город показалась мне бесконечной, но в конце концов поезд прибыл на Пенсильванский вокзал. Я понимал, что нужно как можно скорее добраться до дома: чем меньше времени я отсутствовал, тем меньше мне придется потом объяснять.

Вместо того чтобы ждать такси на ярко освещенной стоянке, я решил поймать машину на улице. Едва я вышел на Восьмую авеню, рядом со мной остановилась машина. Я сказал водителю: «Пересечение Шестьдесят второй и Лексингтон», нарочно указав место за несколько кварталов до дома — на тот случай, если его потом привлекут в качестве свидетеля.

Я надеялся, что таксист окажется неразговорчивым, но мне, к несчастью, не повезло — попался любитель поговорить. Он самозабвенно принялся болтать о политике, бейсболе, сексе и кино. И хотя я никак не реагировал, он не понял намека и без умолку продолжал нести всякую белиберду, пока не подрулил к углу Шестьдесят второй и Лексингтон, где и высадил меня.

Выйдя из такси, я нырнул в подъезд дома на Восточной Шестьдесят второй, снял темные очки и парик и спрятал их в портфель вместе с остальными уликами. Ровно в половине одиннадцатого я быстрым шагом подошел к своему дому. Уверенность, что все обойдется и полиция меня не поймает, росла во мне с каждой минутой. Был вечер пятницы, и это играло мне на руку. Я где-то читал, что почти всех преступников ловят в первые двадцать четыре часа после начала расследования. Поскольку полиция вряд ли сможет допросить сослуживцев Рудника раньше понедельника, то по горячим следам пуститься на поиски им не удастся. А утром в понедельник все, кто видел меня сегодня, — таксист, контролер, женщина с противоположной платформы, — вряд ли смогут меня вспомнить.

Войдя в дом как ни в чем не бывало, я, как всегда, поздоровался с Реймондом, улыбнувшись ему, а потом на всякий случай проверил почту. Ящик был пуст — значит, Пола, скорее всего, уже вернулась. Я ждал, что она встретит меня уже в прихожей — руки в боки, готовая осыпать меня градом упреков за то, что я не явился на консультацию. Я не сомневался, что мне предстоит грандиозный скандал, но надеялся потянуть время, по крайней мере, пока не избавлюсь от улик в портфеле.

В квартире было темно, и Отис не выбежал к дверям встречать меня. Дверь в спальню была закрыта. Значит, Пола и сегодня не собиралась меня впускать. Я знал, что должен правильно сыграть, поэтому постарался сделать вид, что хочу, чтобы она меня впустила, — в противном случае мое поведение позднее могло показаться подозрительным.

Несколько минут я постоял у запертой двери, стуча и повторяя: «Ну перестань, ну впусти меня». Я говорил, что «виноват» и что «могу все объяснить». Как и следовало ожидать, она ничего не отвечала, что мне и было нужно. С портфелем я прошел на кухню и там достал из него разделочный нож. Мне очень хотелось избавиться от него, просто выбросив его по дороге, но я понимал, что Пола хватится пропажи. Пустив горячую воду, я принялся отмывать нож. Большая часть лезвия и ручка были перепачканы кровью, кое-где она присохла, превратившись в темную заскорузлую массу. Вода в раковине окрасилась в розовый цвет, и меня снова затошнило. Дело было не в самой крови, а в том, что это была кровь Рудника, а значит, в какой-то степени он еще продолжал присутствовать в моей жизни. Я знал, что до последней капли его крови буду ощущать легкую тошноту.

В конце концов мне удалось смыть кровь, и вода в раковине посветлела до едва различимого розового оттенка. Я скоблил нож еще несколько минут, чтобы избавиться даже от микроскопических частиц крови, не замеченных мной. Потом я вытер нож посудным полотенцем и убрал его в ящик.

Вынув из шкафчика пластиковый гэповский пакет, я сложил в него окровавленные носки, парик, очки и пиджак. Потом расстегнул рубашку, снял штаны и ботинки и тоже сунул их в пакет. Кровавые потеки обнаружились на кое-каких бумагах и папках в моем портфеле, но вряд ли стоило выбрасывать вместе с одеждой то, что давало возможность установить мою личность, поэтому я решил пока не трогать бумаги и избавиться от них в другой раз.

— Где ты был?

С пакетом в руках, я обернулся и увидел, что у кухонной двери стоит Пола. Долго ли она так стояла, я не знал. Не исключено, что она видела меня с окровавленной одеждой и бумагами в руках.

— Когда? — спросил я, чувствуя, как кровь бросилась мне в лицо.

— Я не настроена и дальше слушать твое вранье, — сказала она. — Почему ты сегодня не пришел на консультацию? Ты что, просто начхал или у тебя есть другое объяснение?

— Я был в баре… пил, — покорно сказал я.

— Так я и думала, — не удивилась она.

Я хотел было продолжить с извинениями, но она оборвала меня:

— Я ухожу.

Я не мог в это поверить.

— Ну ладно тебе, — начал я. — Я знаю, ты не…

— Послушай, я не хочу ничего обсуждать, — отрезала Пола. — Завтра я переезжаю в гостиницу. Спокойной ночи.

Пола ушла в коридор, потом я услышал, как дверь в спальню закрылась и щелкнул замок. Будь все как всегда, я бы пошел за ней и попытался что-то ей объяснить, но теперь я только обрадовался, что она не будет мне мешать. Конечно, мне не хотелось, чтобы она меня бросила, но я понимал, что сейчас не совсем тот момент, чтобы пытаться сохранить семью.

Пола выпустила Отиса из спальни, и теперь он пришел ко мне и начал обнюхивать пакет.

— Успокойся, малыш, — сказал я, боясь, что он начнет лаять.

Я захватил пакет с собой в ванную и тщательно вымыл лицо и руки до локтей. Потом переоделся в спортивные штаны и футболку, достав ее из бельевой корзины.

Выйдя из ванной, я надел кроссовки и нацепил на Отиса поводок. Пока мы ждали лифт, Отис все время порывался нюхать пакет.

Проходя мимо Реймонда, я сказал:

— Отличная погода, а?

И он ответил:

— Ага.

Это тоже входило в мой план: завязать с Реймондом разговор, чтобы он не обратил внимания на мой пакет. Я по-прежнему надеялся, что отвечать на вопросы полиции мне не придется, но, если дело до этого дойдет, нужно, чтобы не осталось никаких улик.

Обычно я прогуливал Отиса по нашему кварталу, до Второй авеню и обратно, но на этот раз я пересек Вторую и прошел дальше к востоку. Отис, казалось, чувствовал, что творится что-то из ряда вон выходящее. Обычно на прогулке он всегда бывал в хорошем настроении, играл, обнюхивал все вокруг, бежал впереди и натягивал поводок. Но в этот вечер он тихонько трусил рядом со мной, как будто знал, что сейчас не до шалостей.

Когда мы вышли на Восточную Шестьдесят четвертую, стало темнее, и навстречу попадалось все меньше народу. Мой план состоял в том, чтобы по дороге выбросить пакет в мусорный бак. Риск, конечно, был большой — какой-нибудь бродяга мог вытащить пакет, открыть его и вывалить содержимое на асфальт, — но мне все равно казалось, что так безопаснее, чем просто выбросить его в мусоропровод у себя в доме, где вещдоки будет несложно увязать со мной. Скоро я заметил мусорный контейнер, стоявший на обочине перед одним из зданий. Он был наполовину завален деревом и прочим мусором. Вряд ли безобидный пластиковый пакет может привлечь внимание, решил я и перекинул пакет через край контейнера.

Вернувшись в квартиру, я немедленно принялся за работу по очистке портфеля. С плиты на кухне я взял большую кастрюлю и с ней в одной руке и коробком спичек, бумагами и папками из портфеля в другой вышел на балкон. Я разорвал бумаги и папки на мелкие клочки, бросил их в кастрюлю и поджег. Вместе с пламенем поднялось большое облако серого дыма, больше, чем я ожидал, но ночь была ветреная, и облако быстро рассеялось. Я подождал, пока пепел остынет, потом отнес кастрюлю в ванную, вывалил пепел в унитаз и спустил воду.

Вернувшись на кухню, я еще раз протер портфель изнутри и снаружи. При мысли, что работа почти закончена, меня охватило радостное возбуждение. Я еще несколько раз перебрал в уме все по порядку, проверяя, не забыл ли я о чем-нибудь, потом пошел в ванную и принял душ. Когда я стоял, подставив лицо струям горячей воды, я наконец-то почувствовал себя свободным.

Позже я удобно устроился на диване в гостиной и закрыл глаза. Меня обволакивала темнота, кошмарные призраки прошлого отступили. Я чувствовал легкость и свободу.

Я тихонько поцокал, подзывая Отиса, потом сказал: «Иди сюда, песик», но он не отозвался. Как только мы пришли с прогулки, он спрятался под столом на кухне и, наверное, все еще сидел там.