Глава I

Пленник

Январь 855 года [1]  от основания Рима. Берег Данубия между Новами и Эском

Дака поймали сетью. Не рыболовной, а куда более тяжелой и прочной круглой сетью ретиария со свинцовыми грузиками. Поначалу на дака ринулся Кука. Но варвар как будто ожидал нападения – левой рукой отшвырнул кожаный мешок, что тащил на плече, а правой обнажил меч, да так мгновенно, что Кука с трудом сумел увернуться от кривого фракийского клинка – варвар орудовал мечом с поразительной ловкостью. Да и ростом дак был выше римлянина на целую голову. Легионер благоразумно отступил. Подбитые гвоздями солдатские калиги не скользили на снегу, что давало Куке немного преимущества – в бегстве. Однако дак не собирался кидаться в погоню. Он с видимым усилием подхватил брошенный мешок и ринулся напролом через снежную целину и оледенелые ветви кустарника. Второго легионера, который притаился за сваленными грудой и засыпанными снегом камнями, варвар не видел. В предутреннем сумраке было невозможно разглядеть, что кто-то скрывается здесь в засаде. Когда Приск выскочил из укрытия, дак замер на миг, мгновенно оценил обстановку и тут же ринулся вперед, рассчитывая на свою силу и рост. Но нанести удар он не успел… Бросок у Приска вышел удачный – сеть полностью раскрылась, опутала варвара и сбила с ног.

Лежа на снегу, пленник все еще бился, как огромная рыбина, и рычал, пытаясь кинжалом разрезать веревки. Еще несколько мгновений, и он бы наверняка освободился. Но Кука такого шанса лазутчику не дал: в два прыжка очутился рядом и огрел палкой по голове. Варвар обмяк. После этого Кука первым делом просунул руку в проделанную дыру и забрал кинжал пленника. Приск подошел и остановился рядом с добычей. Ладонь он на всякий случай держал на рукояти меча.

Кука присвистнул, осматривая трофейный кинжал:

– Хорошая работа… А лезвие… Острее, чем бритва у Молчуна! Глянь, что натворил, чуть ли не все веревки перерезал! Железо у даков отличное – я давно заметил. – Он наклонился, потянул было на себя сеть, чтобы опробовать лезвие.

– Не порти вещь, – остановил товарища Приск.

– Еще одного хочешь поймать? – хмыкнул Кука. – Не волнуйся, сегодня они вряд ли полезут. Уже совсем рассвело, значит, тайных гостей с того берега ждать бесполезно.

– Сеть оставь! – В голосе Приска прозвучала легкая угроза.

Кука недоуменно фыркнул, но уступил. Дакийский кинжал он сунул себе за пояс.

– Приложил ты его – будто быка жертвенным топором. – Приск на всякий случай поводил тыльной стороной руки у пленника под носом – не помер ли тот.

Им повезло – парень еще дышал. Значит, скорее всего, очнется. Человек с той стороны был нужен живым.

– У варваров головы крепкие, – успокоил приятеля Кука. – Недаром многие выходят против нас без шлемов… Подержи-ка его, а то вдруг он притворяется и, как только я сниму сеть, тут же вскочит, как мой природный меч по утрам.

Приск наклонился и крепко ухватил локти варвара, пока Кука выпутывал меч дака и ножны из ячеек. Только после этого легионеры вытащили пленника и связали ремнями. Впрочем, Кука опасался зря: варвар, похоже, не притворялся и в самом деле был без сознания.

– Я к воде, погляжу, что там…

Сказано – сделано, Кука тут же побежал к берегу – осмотреть место, где причаливала лодка.

Приск подумал: пустое это – и так видно: на снегу остались следы лишь одного человека. Лодка с гребцом ушла назад, на дакийскую сторону Данубия. Так что Кука, желая дакам отправиться в страну всех болезней, бродил по берегу, теряя драгоценное время.

Приск поднял мешок пленника и невольно охнул: при малом объеме тот был на диво увесист. Распуская веревки, легионер уже знал, что увидит внутри. Кожаный мешок был набит золотом, а если точнее – одинаковыми браслетами с изображением волка с оскаленной пастью. Даки – волки. И нападают они стаей – не поодиночке. Значит, гость явился не воевать.

Приск выбрал один из браслетов и надел на запястье, после чего снова затянул веревку и повесил мешок себе на плечо.

Пленник неожиданно дернулся, сначала слабо, потом сильнее. Но ремни были затянуты на славу. Извернувшись, варвар попытался лягнуть Приска спутанными ногами, но легионер вовремя отступил и в ответ пнул варвара по ребрам. Не в полную силу, но так, что парень зарычал от боли.

– Ну что, – сказал Кука, вернувшись от берега, – потащили!.. Сегодня нам повезло.

Это было правдой: накануне Малыш и Молчун упустили двоих лазутчиков. Варвары, переправившись на римский берег, исчезли, растворились тенями в темноте.

А за два дня до этого человек с той стороны реки при попытке захвата погиб. Дрался он как волк и даже сумел ранить Тиресия. После чего Молчун успокоил дака навсегда.

Уже несколько дней лазутчики переправлялись на римскую сторону в Нижнюю Мезию. Один раз либурна погналась за лодкой перевозчика, но в темноте потеряла добычу из виду, ведь моряки обычно не выходят из гавани по ночам. Зато лодки с той стороны шныряли взад и вперед, ночью как днем.

– Не терпится услышать, что поведает нам варвар. Наверняка что-нибудь интересненькое! – хмыкнул Кука.

Приск с сомнением покачал головой: надежда, что дак разговорится, была слабая.

– Кстати, с сетью ты здорово управился, – хмыкнул Кука. – Может, тебе и трезубцем еще обзавестись?

* * *

Маленький отряд под началом Куки прибыл из лагеря Пятого Македонского легиона в бург на берегу Данубия несколько дней назад. Легионеры прискакали верхом. И, надо сказать, скакуны у них были очень даже приличные, на таких конях военным трибунам разъезжать под стать. Все пятеро были молоды, но не новички, зато вели себя минимум как принципалы. Командиром отряда значился Кука, смуглый коренастый крепыш, чья манера говорить и жестикуляция выдавали в нем уроженца Кампании.

«Прослужили лет пять-шесть, не больше, – сказал бы, глядя на них, какой-нибудь ветеран с данубийского лимеса. – Успели пообтереться в лагере, но все еще сохраняют привычки юности».

В самом деле – если в Куке все еще угадывался бойкий сын лавочника из Неаполя, то в Гае Приске можно было распознать выходца из семьи как минимум всаднической, потерявшей прежнее влияние и богатство, раз юноша пошел служить в легион. Иногда в шутку товарищи называли Приска Юлием Цезарем, ибо юный Гай даже внешне походил на божественного Гая Юлия – такой же светлокожий, с темными живыми глазами.

Кука командовал контубернием, но мозгом маленького подразделения являлся Приск. Тиресий – как и его мифический фиванский тезка – мог предсказывать будущее. Гигантского роста Малыш служил воплощением физической мощи. Урюмый Молчун по жестокости мог соперничать с диким зверем, хотя жестокость его никогда не бывала бесцельной.

Когда-то (как им теперь казалось, много-много лет назад) восемь недотеп-новобранцев появились в Эске погожим летним днем в последний год правления принцепса Домициана. Тогда их отдали под начало Валенса, вечного центуриона пятьдесят девятой центурии. Этих восьмерых посчитали обреченными, годными разве что на то, чтобы погибнуть в первой же схватке. Но они выжили (правда, не все), многому научились и даже кое-что важное сумели совершить, о чем, впрочем, особо не распространялись.

Троих они потеряли, но начальство так и не пополнило их контуберний, однако с каждым разом приказы они получали все более сложные. Сейчас у Куки имелось при себе письмо от легата Пятого Македонского, где было сказано, что все военные части Нижней Мезии обязаны оказывать всяческое содействие контубернию пятьдесят девятой центурии легиона. Боевые когорты легиона, как и сам легат, остались зимовать в Виминации вместе с основными силами императора Траяна.

Когда весной огромная армия переправлялась по двум понтонным мостам на дакийскую сторону, все были уверены, что перед такой силой Дакия не устоит. Если прикажет император, римская армия сокрушит даже горы. Однако месяц проходил за месяцем, а известий о том, что царь Децебал сдался на милость победителя, так и не было. Зато ауксиллариям-галлам, охранявшим бург, пришел приказ: следить за рекой, чтобы варвары с той стороны не попытались наладить переправу.

Наконец осенью заговорили о великой победе при Тапае. Где находится этот неведомый город, крепость или перевал – никто в бурге не ведал. Но вслед за донесением о победе в битве никаких сообщений о победе в войне не последовало.

О том, что армия Траяна вновь перешла Данубий и осталась зимовать в Виминации, в бурге узнали совсем недавно. Ауксилларии ждали возвращения боевых когорт в постоянные лагеря Нижней Мезии в надежде, что хотя бы в новом году гарнизон бурга сменят. Жить в лагере подле канабы не в пример удобнее, нежели торчать в башне, одиноко стоящей на берегу. Но теперь, когда в постоянный лагерь легиона из похода вернулись только те, кого сочли непригодными для нового похода, надеяться на скорую смену не приходилось.

А потом появился этот потрепанный в боях неполный контуберний. Но пришел он явно не на смену ауксиллариям. Да и вообще вид у них был странный – все они давно не стриглись и не брились, так что волосатостью напоминали местных гетов, что не подрезают ни волос, ни бороды.

* * *

Юноша-галл, сменившийся из караула, не отходил от легионеров ни на шаг. Они казались ему полубогами, спустившимися с Дакийских гор.

– А какая она, эта Сармизегетуза, столица Децебала? – спрашивал он всех по очереди.

Не иначе, она представлялась ему похожей на Рим, которого юный галл никогда не видел.

– Сбегай на ту сторону да погляди, – отозвался Кука.

– А ты меня возьмешь с собой? – не подумал смутиться мальчишка.

– Как звать тебя?

– Ингиторий.

– Так вот, если бы ты хоть немного подумал, Ингиторий, то сообразил, что мы не добрались до Сармизегетузы. Иначе ты бы не сидел сейчас в этом бурге, ибо граница в этом случае проходила бы совсем в другом месте, – насмешливо заметил Тиресий.

– А мне этот паренек нравится, – заявил Кука. – Надеюсь, в бою он такой же наглый.

Пятерка вела себя странно. Первым делом они принялись расспрашивать: не видел ли кто чего необычного в последние дни. Солдаты в бурге недоуменно переглядывались, отвечали: не видели.

Но гнусавый раб с таможенной станции сообщил, что замечал вечерами огни на той стороне реки. Раб был частым гостем в бурге, приторговывал копченой рыбой, у него всегда можно было достать кое-какую мелочовку, потребную в ежедневном быту, а не тащиться за всякой ерундой в Новы или Эск. Гнусавый утверждал, что видел раза три, не меньше, как с дакийской стороны на римскую в ночной темноте скользит быстроходная лодочка. Всякий раз лодка причаливала не у самой станции, а ниже по течению. Да и наблюдал лодку гнусавый раб мельком – когда луна выглядывала из-за туч. Не всякий бы и заметил такой челнок на воде, но – так утверждал гнусавый – глаз у него был наметанный.

Приск, выслушав раба, достал из кошелька медный асс. Раб глянул на монету и презрительно скривил губы. Приск усмехнулся – и заменил медь на серебро. Денарий гнусавый соизволил принять. Хотя не преминул заметить, что предпочитает старые денарии республиканской чеканки, а не эти новенькие монеты, в которых и серебра-то, поди, не осталось.

О том, что творится на дакийской стороне реки, римляне не ведали. Обычно новости из варварских земель наместнику приносили торговцы. И хотя греческие и римские купцы выше среднего течения Алуты забирались редко, все же кое-какие сведения доставляли. Прошедшим же летом даки запретили торговцам появляться на своей стороне, а несколько смельчаков, рискнувших пренебречь приказом Децебала, в Томы так и не вернулись. Так что в какой-то мере Данубий ныне напоминал стену, и, что творилось за этой стеной, никто не ведал.

На следующее утро после прибытия в бург легионеры отправились на охоту. Но миновало четыре ночи, прежде чем Кука и Приск сумели захватить лазутчика живым.

* * *

Когда Куке что-то удавалось, он начинал сыпать словами непрерывно. Болтал обо всем, что приходило на ум. Так что по дороге в бург Приску пришлось выслушать сотню проклятий в адрес местного климата, варваров и их хитрющего царя, засевшего где-то в горах, плюс немало едких замечаний в адрес Декстра, который так и не сумел создать нормальный отряд разведки, и не менее едких упреков в адрес императорского племянника Адриана, который ведет себя совсем не так, как подобает хорошему патрону, и совсем забыл своих подопечных-клиентов – то есть контуберний Куки (подаренный Адрианом роскошный плащ на лисьем меху был, разумеется, не в счет).

Так что Приск почти обрадовался, когда из утреннего морозного тумана выступил знакомый бург. Большая каменная башня с навесными балконами из дерева стояла почти у самой воды в ста шагах от таможенной станции. В эту зиму здесь обитали положенные пятьдесят человек солдат-ауксиллариев во главе с декурионом. Сейчас на верхнем балконе расхаживали, проклиная морозы, двое, да еще два солдата мерзли внизу, в карауле. Один контуберний дежурил на таможенной станции, еще один патрулировал берег. Человек шесть отправились в ближайший поселок за хворостом. Несколько больных или тех, кто сказался таковыми, грелись возле печурки на кухне слева от входа.

Нижний ярус бурга был разделен на четыре комнаты, каждая со своей кладовой. Одна – эта самая кухня с печкой, зимой самое любимое и самое людное место в башне. Вторая – комната декуриона, и рядом еще две караульни.

Одну каморку декурион предоставил в распоряжение прибывших легионеров. Малыш установил здесь жаровню, возле которой троица разведчиков грелась, попивая разбавленное вино, когда удачливые охотники ввалились со своей добычей.

Пленника, не развязывая, положили на старое лоскутное одеяло, а Приск и Кука подсели вплотную к жаровне.

– Не люблю я снег, ох как не люблю, – пробормотал Кука, потирая ладони.

Затем он, сняв калиги и носки из толстой шерсти, принялся обирать с шерсти твердые катышки снега и кидать их в угол – туда, где на кирпичах искрилась изморозь. Носки Кука обшил спереди и на пятках кожей, но все равно ноги мерзли. А ноги, как известно, у легионера на первом месте, чуть-чуть впереди желудка.

Этой зимой неаполитанец более других страдал от морозов. В начале зимы, после возвращения из похода он почти месяц пролежал в лихорадке. Вот и теперь на холоде смуглая кожа Куки приобрела безжизненный серый оттенок, губы побелели, и даже подле жаровни ему никак не удавалось отогреться. Малыш, всегда готовый услужить друзьям, принес с кухни горячей воды и каждому долил в кубок.

– Ты мне вина подливай, а не воды! – возмутился Кука.

– Сегодня нам боги помогали, – сказал Тиресий, глядя на угли в жаровне своим особенным «пророческим», будто обращенным внутрь себя взглядом. – В нынешние времена это редкость.

– Боги помогали? Нам? – переспросил недоверчиво Кука. – Это как? Сидят они себе на Олимпе, жрут амброзию, а потом поглядели вниз и видят: Кука с Приском в дозоре уже в ледышки превратились, ни ног, ни рук, бедняги, совсем не чувствуют…

– Главное – уши к шлему примерзают, – вставил Приск.

Да, уши и щеки в мороз – это проблема. Но пришивать суконные «уши» к подкладке, как это сделал Малыш, никто больше не стал – уж больно смешно выглядело. Да и спадут скоро морозы. Наверняка.

– …И вот заявляет Юпитер: дай-ка я этим бедолагам помогу, – закончил прерванную мысль Кука.

– Ты думаешь, случайно именно сегодня ночью выпал снег?

Возразить было нечего: надо ж было такому случиться, что снег повалил как раз в четвертую ночную стражу? С час валил, а потом перестал. Сразу же сделалось светлее, и, хотя солнце еще не взошло, но на черной воде Данубия отчетливо проступила осыпанная снегом лодчонка с лазутчиком, что стремилась к южному римскому берегу. Если бы не снег, варвар наверняка бы проскользнул незамеченным.

Теперь пятеро легионеров пили разбавленное горячей водой вино и рассматривали пленника. Даку было лет двадцать шесть. Крепкий, сноровистый, он бы и с двумя легионерами вполне мог справиться. Только сеть ретиария позволила захватить его живым.

Приск осмотрел разрезанные веревки, покачал головой. На починку сети уйдет целый день, не меньше.

Гладиаторское искусство не для легионера. Но тренироваться бросать сеть левой рукой надоумил Приска капсарий в госпитале: надо было срочно разрабатывать руку после ранения, дакийский фалькс вспорол мышцы на плече чуть ли не до кости. Приск был искусным фехтовальщиком, его любимым оружием был фракийский кривой клинок, которым он пользовался не хуже гладиуса, а может быть, даже лучше. Отец учил его когда-то драться таким оружием. А настоящих ретиариев Приск видел только на арене амфитеатра. И вот теперь потихоньку осваивал работу с сетью.

Приск присел на корточки возле пленника, поднес к его губам глиняную кружку с горячим вином. Дак сделал глоток, облизнул потрескавшиеся губы.

– Еще? – спросил Приск на фракийском.

Пленник кивнул. Хлебнул жадно, но не проглотил, надул щеки, затем втянул…

Приск успел прикрыться ладонью, так что плевок не попал в лицо.

Легионер медленно выпрямился, отошел, плеснул водой из кувшина на руку, смывая вино, потом развернулся и саданул ногой пленника под ребра – точно туда, куда и в первый раз. В этот раз удар был сильнее. Дак не удержался и охнул, а Приск отошел и уселся у огня, давая всем своим видом понять, что больше пленника допрашивать не намерен.

Его сменил Тиресий. Этот вина не предлагал.

– Зачем переправился? – последовал вопрос. – Кто тебя послал?

Дак прищурился, плотно стиснул зубы.

– Я так плохо говорю? Он не понимает? – обратился Тиресий к друзьям.

Малыш махнул рукой: чего спрашиваешь-то! У Малыша с фракийским всегда были проблемы. К тому же он постоянно путал слова северного наречия, на котором говорили даки, с южным – языком Мезии и Фракии.

– Всё он понимает, – отозвался Молчун. – Ты что, забыл, Тиресий? Они все такие. Пытай их, не пытай, ничего не скажут.

– Это смотря кого пытать, – заметил Тиресий. – Если парень в войлочной шапке, то есть из знатных, из пилеатов, или комат, но весь в шрамах и отметинах (значит, из царевой гвардии), – такого жечь огнем бесполезно. Ну а если обычный варвар, из низовий Алуты, из деревенских – может, и заговорит.

– А этот каков? – спросил Молчун, всегда задававший самые неудобные вопросы.

– Из гвардии Децебала. Не пилеат, дакийский плебей. Воюет давно, – вместо Тиресия ответил Приск.

– Шрамов на нем вроде немного, – заметил Малыш. – Как ты догадался? – Он всегда с восхищением слушал Приска, почитая того философом и почти мудрецом.

– Дерется хорошо, – пояснил свою догадку Приск. – Меч и кинжал отличного качества. Да и груз, который он нес, не всякому доверят. И уж точно не доверят какому-нибудь саку из низовий.

– Пусть подумает. Жить захочет – заговорит. – Тиресий налил себе еще горячего вина, глотнул. – Он с той стороны. Сейчас война, парень пробрался на наш берег тайком. Прибьем к кресту, никто не поинтересуется, за что и почему.

Молчун, обернув руку тряпкой, вытащил из углей обломок пилума, продемонстрировал всем ставший красным наконечник, потом наклонился и приложил раскаленный металл к бедру пленника. Тот стоически переносил пытку, лишь все плотнее сжимал зубы, пока они не начали скрипеть. В какой-то момент стало казаться, что во рту у него полно камней, и он их перетирает зубами.

– Наш новый Сцевола,– зло рассмеялся Тиресий. – Только мы его не отпустим в любом случае.

Варвар вряд ли слышал имя легендарного римского героя, но презрительный смешок Тиресия был красноречивей слов.

– Отвечай, зачем ты переправился на этот берег? – повторил Молчун вопрос товарища.

– Сдохни! – рявкнул дак.

– Придется еще подогреть парня. – Молчун вновь сунул обломок пилума в угли.

– Ребята, он же ничего не скажет, – пробормотал Малыш. Здоровяк отвернулся, чтобы не смотреть, как Молчун жжет плоть раскаленным железом. И даже нос заткнул, дышал ртом.

Во второй раз дак не выдержал пытки и заорал.

– Уже лучше, – одобрительно кивнул Тиресий. – Я же говорил, в этот раз нам повезет. Так куда ты направлялся, парень?

Однако ничего, кроме крика, перешедшего в низкий звериный вой, они не услышали.

Малыш отскочил в угол и там скорчился, присев на корточки и закрыв голову руками. В такие мгновения он вспоминал, как пытали его самого, и смерть товарища летом, там, на дакийской земле.

– Сизифов труд, – подытожил Приск. – Возможно, Молчуну эти вопли доставляют удовольствие. Но не мне.

– Ларс Порсена отпустил Сцеволу, – пробормотал Малыш из своего угла.

– Те времена давно прошли, – сказал Приск. – Никто больше не уважает мужество противника.

– Ларс Порсена отпустил Сцеволу, – повторил Малыш с угрозой и грохнул кулаком в стену, потом вновь прикрыл голову ладонями.

– Хорошо, оттащи парня в эргастул, – вздохнул Кука. – А мы пока посовещаемся.

Молчун буркнул что-то неодобрительное и бросил обломок железа обратно в угли.

Малыш вскочил и стал заворачивать пленника в лоскутное одеяло – эргастул был выстроен снаружи, рядом с конюшнями и отхожим местом. В такую погоду замерзнуть там ничего не стоило.

– Прежде чем развязывать ему руки, проверь, чтобы колодки надежно закрылись, иначе парень может освободиться, – крикнул ему в спину Приск.

– Проверю, – пообещал Малыш. И выволок пленника наружу, как ребенка.

– Да, варвар не больно разговорчив, – вздохнул Тиресий. – Наш Молчун рядом с этим даком прямо-таки Цицерон.

– Что будем делать? – спросил Кука. – У нас есть пленник, который не желает говорить…

– И мешок золотых браслетов, – сказал Приск.

Он развязал веревку трофейного мешка и выложил несколько браслетов на стол. Золото тускло заблестело. Со всех браслетов скалились волчьи морды.

– Заречная работа, – предположил Кука.

– Да уж, не греческая, это точно. Браслеты все одинаковые, это знак, – задумчиво проговорил Приск. – Браслеты тяжелые и золотые – значит, подкуп. Децебал хочет поднять восстание на нашем берегу.

– Когда? – Кука уставился на него с таким видом, будто Приск, а не Тиресий слыл в их контубернии прорицателем. Впрочем, в логических способностях Приска никто из его друзей не сомневался. Недаром именно ему, а не Куке было обещано Адрианом звание центуриона.

– Не знаю. Но полагаю, что скоро. Местные общины нас не любят. Так что здешние геты поднимутся в любом подходящем месте, где есть что грабить и нет наших когорт.

– В Нижней Мезии сейчас практически нигде нет войск, – напомнил Тиресий. – Боевые когорты Пятого Македонского остались в Виминации, а Первый Италийский охраняет склады в Понтусе и Ледерате да крепость в Дробете на том берегу. В провинции повсюду только ветераны да сосунки.

– Ниже по течению тоже видели лазутчиков, – напомнил Кука.

Малыш вернулся, плеснул в глиняную кружку горячей воды из стоящего в углях кувшина, добавил вина, взял кусок хлеба.

– Решил подкормить бунтаря? – спросил Кука.

Малыш ничего не ответил и вышел.

Приск взял в левую руку свинцовый шар – из тех, что легионеры носили внутри щитового умбона, и принялся сгибать и разгибать руку. Иногда морщился, но все равно продолжал упражнения. Вернуться бы в лагерь – там ему каждый вечер покалеченную руку разминал массажист. А тут, в бурге, один-единственный капсарий, да и тот по совместительству писец. Правда, здесь изувеченные мышцы иногда массировал Кука, бывший банщик и знающий в массаже толк не меньше, чем легионные лекари, но место к лечебным процедурам явно не располагало.

– А ведь Малыш прав, – вдруг сказал Приск. – Ларс Порсена отпустил Муция Сцеволу.

– Ты спятил, Гай? – Кука внимательно посмотрел на товарища – не шутит ли.

Приск отложил свинцовый шар, несколько раз сжал и разжал кулаки, потом посмотрел на свои ладони.

– У нас есть в бурге ауксилларии из местных?

Кука выглянул на кухню, потом отрицательно покачал головой:

– Не видно. Ты же знаешь, как обычно поступают на лимесе: местных отправляют служить куда-нибудь в Сирию, а к нам присылают галлов и варваров с востока. Ауксилларии в здешнем бурге в основном все галлы.

– Ну кто-нибудь, похожий внешне на фракийца? Или хотя бы кто говорит чисто на местном наречии? – продолжал допытываться Приск.

– Хочешь устроить фальшивый побег? – догадался Тиресий.

– Именно. Наш парень освободит ночью пленника и даже вернет ему золото. – Приск хлопнул по мешку, и браслеты зазвенели.

– Ты спятил? – Такое предложение даже Молчуна заставило заговорить.

Остальные дружно подхватили:

– Ты спятил!

– Не все золото, – Приск усмехнулся. Когда он начинал что-то объяснять, в его голосе то и дело проскальзывали менторские нотки. Будь Фортуна к нему чуть более снисходительна, Гай Приск начал бы службу префектом, а то и военным трибуном, а не простым легионером, как теперь. С другой стороны, по милости Домициана он едва не лишился головы, так что для себя он так еще и не вынес суждения: ненавидит его Судьба или тайком все же помогает. – Больше половины браслетов мы оставим себе. А штук двадцать и мешок наш человек передаст беглецу – якобы все, что удалось незаметно унести.

– Что дальше? – Кука еще не понимал, куда клонит Приск, но все привыкли, что именно Приск придумывает что-то интересное. – Парень удерет – и где прикажешь его ловить? «Эй! Дак! Покажись! Это мы, твои друзья, бесстрашный Сцевола!» – Кука очень ловко передал интонации Приска.

– Тиресий, ты у нас предсказатель, скажи, будет ночью и утром снег? – спросил Приск, будто и не слышал насмешек Куки.

– Не требуй от меня невозможного, – огрызнулся тот.

– Пока что небо ясное и холодает, – отозвался Молчун. – Вряд ли в ближайшее время потеплеет.

– Ладно, неважно… Дарим парню лошадь, но сначала подковываем ее одной приметной подковой. Да так, чтобы подкова эта ненароком не отвалилась. Затем проследим по следам, куда наш общий друг подался.

– И что потом? – Тиресию этот план явно был не по душе. – Ну, приедет он в какую-то деревеньку. И что?

– А в деревеньке бабы да девки и дети. Нашему парню наверняка родня. Есть за что ухватиться, чтобы любому смельчаку развязать язык, – поддержал товарища Кука.

– У тебя одно на уме, – сказал вернувшийся наконец Малыш. – Лишь бы за сиськи подержаться.

– Ты победил, образец добродетели и милосердия! – Тиресий шутовски склонил голову. – Наш Приск в роли царя Порсены.

– Что? – Малыш недоуменно заморгал.

– Мы устраиваем даку побег, – пояснил Тиресий.

– Послушайте, а зачем нам чужой фракиец, хотя бы и настоящий? Ему же еще надо втолковывать наш план и все такое… – оживился Кука. – Лишний свидетель и лишний язык. И претендент лишний на золото тоже, кстати. Пусть вон Малыш устроит парню побег. Опять же при его силище это безопасно – безоружный дак не сможет с ним ничего поделать.

– Нет, – замотал головой Малыш и попятился в облюбованный угол. – Я не буду.

– Будешь.

– Я врать не умею. – Малыш рассерженно засопел, отчего сделался похож на медведя. За последний год он вырос и был теперь ростом почти что в добрые семь футов, а в плечах так широк, что в мастерской для него специально переделали лорику.

– Ты не ври. Говори искренне, что тебе жаль парня и ты хочешь ему помочь, – подсказал Кука.

– Не поверит, – засомневался Молчун.

– Поверит. Только не рассказывай, как тебя самого даки пытали, – настаивал Кука.

– Поверит, что ему помогают удрать. Не поверит, если вернем золото. Хотя бы часть, – скептически заметил Тиресий.

Да, в то, что римский легионер решил отдать кому-то добытое золото, в самом деле верилось с трудом.

– А ты вот что скажи, Малыш, – Кука с восторгом развивал предложение Приска. У них всегда отлично получалось работать вместе: Приск бросит какую-нибудь мысль, а Кука ее разовьет и воплотит. – Скажи, что ты лазутчик Децебала. Одного, мол, в легионе раскрыли, вот ты и затаился.

– Намекаешь на знаменосца Мурену? – Приск поморщился, та история чуть не стоила ему жизни.

– На него, мерзавца, чтоб лежать ему вечность в стигийских болотах. Точно-точно. Про Мурену расскажи. И про то, что он умер, никого не назвав. А еще скажи, что ты, Малыш, покойного Мурены племянник. – Для надежности Кука тут же придумал товарищу родство с казненным изменником.

Малыш не отвечал, только сопел все громче.

– Дак предложит бежать вместе, – сказал неожиданно Молчун.

Все на миг задумались. Замечание было резонным.

Выход, как обычно, нашел Приск:

– А Малыш ответит, что поедет с превеликой радостью, да только лошадка у него одна, да дрянная. Кобылу мы подберем подходящую – старую да тощую. Ясно, что дак на такую Малыша с собой не посадит, потому как под нашим Геркулесом она тут же рухнет.

– Ну ладно. Этот тип убежит. А что дальше? – спросил Тиресий.

– Я же сказал: мы поедем следом, переодетые в местную одежду. У каждого на руке будет золотой браслет. А там посмотрим. Думаю, парень – посланец, и поедет он от одной общины к другой, раздавая золото и передавая устные послания Децебала. Мы отправимся следом за ним… Клянусь Геркулесом, кто-нибудь проговорится непременно.

– Или нас расколют в три счета, как гнилые орехи, и прирежут, – предрек Тиресий.

– Или убьют свои, – предположил Молчун.

– За что? За наши браслеты? Что это условный знак, ведаем пока только мы, – напомнил Приск.

– План – говно, – подвел итог Тиресий. – Но, если в эргастуле мозги у дака совсем смерзнутся, глядишь, и сработает.

* * *

– Ну, что, удалось?

Вопрос задали все хором, когда в предутренних сумерках Малыш вернулся в их общую комнату.

До этого товарищи могли лишь прислушиваться к тому, что происходит за стеной, да стоять недвижно наготове с оружием – на случай, если что-то пойдет не так. Но все прошло как и было задумано.

Поначалу доносились голоса, шаги, Малыш говорил громким шепотом – чтобы его непременно слышали свои. Дак, как и предсказывал Молчун, предложил бежать вместе, но Малыш сказал только: погляди на скотину, – и всякие прения по этому вопросу прекратились.

Снаружи промелькнула тень – варвар уехал.

Вернулся Малыш, поглядел на товарищей и подсел к жаровне, угли на которой уже давно покрылись золой.

– Он что-нибудь сказал? – поинтересовался Приск.

– Назначил мне встречу в таверне Брисаиса этим вечером.

– Ты согласился?

– Конечно. Обещал удрать днем. Меня якобы собираются послать в лагерь с донесением.

– Узнал хотя бы, как дака зовут?

– Сабиней.

Приск вышел из бурга. Небо быстро светлело. Снег казался синим, а лес вдалеке – серебряным с чернью. Когда-то Приск мечтал сделаться художником, вот и сейчас все увиденное тут же представилось ему только что написанной фреской. Приск вздохнул: хорошую фреску довелось ему исполнить лишь однажды – в усадьбе ветерана Корнелия.

– Он убежал? – спросил Ингиторий, молоденький галл-ауксилларий, высовываясь следом из двери.

Паренек все время вертелся подле легионеров, если не стоял в карауле. Вот и сейчас он очутился подле Приска. Ровно год назад галл дал присягу, но на летнюю кампанию, на свое счастье, не попал. И посему на тех, кто побывал на дакийском берегу – а эти пятеро побывали и рубились славно, так говорили в бурге, – смотрел с восхищением.

– Ты у нас легат легиона? Или наместник провинции, чтоб мы тебе докладывали? – насмешливо спросил Приск.

– Нет, я просто так… нельзя разве… ребята же ничего не понимают, волнуются… Предупреждали же, чтоб никто не поднимал тревогу и дротики вслед не метал. Вот я и спросил… – Парнишка окончательно смутился и поспешил сменить тему. – О вас говорят, будто вы лучшие солдаты легиона…

– Да, несомненно, мы лучшие из пятьдесят девятой центурии, – хмыкнул легионер.

Горькая шутка получилась – пятьдесят девятая центурия в любом легионе считается последней как по номеру, так и по качеству бойцов. Так что фраза «лучшие воины из пятьдесят девятой центурии» – звучала издевкой. Но, кажется, парнишка не понял иронии Приска. Разумеется, сам Приск считал свой контуберний лучшим. Недаром их называли еще «быками Декстра», и сам Адриан, племянник императора, был у них патроном. Но за каждым из них была вольная или невольная вина, прегрешения юности или сомнительное происхождение, и с самого начала службы они считались подпорченным материалом. Таковым и оставались до сих пор.

Но ни о чем подобном юный галл не догадывался и на пятерых солдат из Эска смотрел восхищенно снизу вверх.

* * *

Рано поутру все пятеро легионеров собирались в путь – только оделись они в варварские рубахи с длинными рукавами и широкие штаны, какие носят местные, закутались в меховые плащи и безрукавки. Оружие, правда, взяли в основном свое, римское (за исключением гетских кинжалов, которые каждый выставил напоказ), а Приск вооружился к тому же фракийским мечом с кривым и коротким клинком.

– Ну, как, похожи мы на гетов? – спросил Кука.

Ингиторий потер нос, размышляя, и ничего не сказал.

– Не особенно, – истолковал его жест Тиресий.

– Мы уезжаем, но вернемся скоро, так что не спеши прощаться, – сказал Приск. – Но если на шестое утро Судьба не дозволит нам вернуться, ты, Ингиторий, отвезешь в лагерь Пятого Македонского в Эск письмо, которое я тебе дам. Декуриона бурга я предупрежу.

– Я поеду с донесением? – У Ингитория от восторга округлились глаза. – Как настоящий бенефециарий?

– Ну, почти… – кивнул Приск. – Только запомни: главное – доехать.

– А вы что, оставляете щиты, лорики, шлемы? – изумился Ингиторий.

– За оружием вернемся. Если что пропадет из снаряжения, разнесем твой замечательный бург по камешку, – предупредил Кука. – Так всем и передай.

 

Глава II

Погоня

Январь 855 года [26]   от основания Рима. Провинция Нижняя Мезия

Следы на снегу виднелись отчетливо. Поскольку следы лучше всех читал Тиресий – его и поставили во главе отряда. Давно рассвело, когда легионеры выехали на дорогу, ведущую на Филиппополь. Тут появилась опасность, что отчетливый след одинокой кобылы изничтожит крестьянская телега, запряженная волами, или спальная повозка, везущая по своим делам богатого торговца. Но в это время года ездили тут, скажем так, редко. Поэтому Тиресий без труда отыскал отпечаток приметной подковы. А уж дальше скакали не сворачивая, лишь изредка поглядывая впятером – есть ли впереди знакомые следы. Впрочем, теперь не только о следах приходилось беспокоиться. Отряд из пяти местных парней (неведомо какой крови: то ли геты, то ли саки, то ли мятежные бессы), на конях да при оружии смотрелся странно. Особенно если учесть, что принять этих пятерых за мирных крестьян мог разве что полный слепец.

Правда, Кука имел при себе письмо от легата Пятого Македонского, а Приск хранил под одеждой в кожаном футляре личное послание Адриана, но все ж холодило меж лопаток, когда впереди появлялись всадники. К счастью, все это были местные и все – поодиночке или по двое-трое. На странный отряд они поглядывали с явным одобрением, кивали иногда или даже подмигивали. Приск сдержанно кивал в ответ, Кука же принимался активно подмигивать и один раз даже поднял руку и как бы невзначай показал золотой браслет на запястье.

Крестьянин-гет, приторочивший к бокам старой лошаденки два кожаных мешка, а сам шагавший пешком, ухмыльнулся шире прежнего и сказал:

– Ждать недолго. Мороз крепчает.

Гет со своей кобылой двинулся дальше, а римляне, проскакав немного, остановились.

– Мороз крепчает? – спросил Кука, кутаясь в меховой плащ, подаренный ему Адрианом. – Ну и что?

– Нет, – вдруг сказал Приск.

– Что нет? – уставился на него Малыш.

– Я ошибся.

– Кто бы сомневался! – хмыкнул Тиресий.

Но Приск не обратил внимания на язвительную усмешку.

– Мы разгадали только часть плана. Грядет не только восстание среди местных. С той стороны по льду переправятся варвары. Они только и ждут, когда река встанет. И тогда непременно пожалуют.

– Вот же лысая задница, – пробормотал Кука.

– Слава бессмертным богам, мы теперь знаем, когда начнется большая драчка, – подвел итог Тиресий.

– Поворачиваем обратно? – спросил Малыш. Ему эта затея с побегом не нравилась все больше и больше.

– Нет. Мы не знаем еще, где они ударят.

– Я-то думал, зимой, если что, Децебал попрет на лагерь Четвертого легиона у Берзобиса или на Виминаций двинется, – пробормотал Кука.

– Ну, если ему жить надоело, он именно так и поступит, – отозвался Приск. – Я-то думаю, что он появится где-то здесь, в Мезии, и нам надо узнать – где.

Легионеры переглянулись и без особой охоты поехали дальше. Один Молчун торопился вперед.

– Будет потеха, – приговаривал он.

Внезапно Тиресий остановился.

– Ну, что еще? – раздраженно спросил Кука.

– А ведь парень не солгал: он к этой самой таверне Брисаиса едет, – сказал Тиресий. – Убедил ты его в своей искренности, Малыш.

– Ну и отлично, – отозвался тот. – Значит, можем поторопиться.

– Сначала надо план разработать, – решил Кука.

– Мы же уже все разработали, – хмыкнул Тиресий.

– А насчет самой таверны?

Совещались недолго. Решено было, что заедут на дорожную станцию, где обычно военные меняют лошадей и где непременно стоит римский караул, разузнают, что и как, потом первым в таверну пойдет Малыш, скажет Сабинею, что явился на встречу. Если через четверть часа Малыш не выйдет, в таверну отправится Приск. Лицо спрячет под капюшоном и, стараясь не светиться, посмотрит, что там и как. За ним следом – остальные трое. Все будут делать вид, что друг с другом не знакомы. Правда, Сабиней их прежде видел – но видел в лориках, в шлемах, а не в толстых войлочных или меховых плащах, под капюшонами которых и лиц-то не разглядеть.

– Хороший план? – Кука приосанился.

– Другого все равно нет, – заметил Тиресий.

* * *

На перепутье, где из камня и кирпича сложена была римская дорожная станция, останавливались купцы да почтари – из тех, что спешили либо в Филиппополь, либо к побережью Понта. На станции дежурили несколько ауксиллариев из Сирии для охраны, на местном наречии знавшие лишь два десятка слов. Стационарии заняты были в основном тем, что встречали и провожали мчавшихся по дорогам почтарей да следили, чтобы лошадей меняли лишь по императорскому диплому, а не всем, кому в голову взбредет. При станции была таверна и гостиница дом с конюшней. Таверну держал местный гет Брисаис.

Подъехав к станции, легионеры увидели лишь двоих сирийцев подле ворот – дети знойной страны были укутаны в два или три плаща каждый, но все равно мерзли. Остальные и вовсе не казали носа из казармы.

Приск заглянул внутрь. Мальчишка-раб посыпал двор перед конюшней соломой.

– Топайте отсюда! – буркнул ауксилларий, мельком оглядывая вновь прибывших из-под низко надвинутого капюшона. – Надоели! Без диплома никого не пущу.

– Где тут можно лошадей поставить и переночевать? – спросил Приск, коверкая в силу своей фантазии латынь на местный манер.

Караульный на миг оживился, сдвинул капюшон на затылок и внимательно глянул на Приска. Что-то в настороженном взгляде его темных глаз встревожило легионера. Но взгляд ауксиллария тут же угас, капюшон вновь скрыл лицо, а голос по-прежнему был равнодушно ворчлив:

– При таверне конюшня. В таверне комнаты на ночь сдают. Станция только для императорских почтарей! Здесь вам лошадей не сменят.

Сириец отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Легионеры отъехали в сторону, и Малыш направился к таверне.

Таверна, хотя и числилась при станции, но стояла поодаль. Солдаты и стационарии не доверяли местным и старались держаться от них подальше.

Первым делом Малыш кликнул конюха и велел поставить лошадь в стойло, сам заглянул следом, делая вид, что не доверяет мальчишке уход за своим жеребцом. Пока все шло по плану: подаренная беглому даку лошадка устроена была в стойле и мерно хрупала сено. Малыш щедро бросил мальчишке медяк и вошел в общую обеденную залу. Первым делом легионер отметил, что ни рабов со станции, ни ауксиллариев в заведении Брисаиса нет. В большом темном помещении, скудно освещенном красноватым огнем пяти или шести масляных светильников, сидели лишь местные, которых независимо от их роду-племени легионеры называли фракийцами. Малыш был одет как варвар, у пояса красовался солидный кривой кинжал, рукоять же привычного гладиуса надежно скрывал толстый шерстяной плащ. Усы и бороду Малыш отпускал уже два месяца. В полутьме этот фокус, достойный сатурналий, похоже, удался.

Малыш огляделся.

Беглого дака в таверне не было. Малыш еще немного покрутил головой и подошел к хозяину, что возвышался за прилавком, устроенным на римский манер – с термополиумом.

– Тут это… мой брат Сабиней меня ждет, – сказал Малыш громким шепотом, покашливая при каждом слове, чтобы скрыть акцент.

– Сабиней?.. Ах да, Сабиней… Так он шепнул, что ты должен мне что-то показать, – хозяин кивнул кому-то за спиной Малыша.

Малыш нахмурился, соображая, на что намекает хозяин.

Потом догадался, вытянул руку, в тусклом свете очага блеснуло золото браслета.

– Садись! – Брисаис указал на скамью. – Есть будешь? Просяная каша с оливковым маслом, отличная.

Малыш взял тарелку с кашей.

– Так ты позовешь Сабинея? – спросил, расплачиваясь с хозяином.

– Может, и позову. Мяса?

Не дожидаясь ответа, отрезал от туши, что жарилась над очагом, полосу горячего мяса. Малыш достал из дорожной сумки бронзовую ложку и принялся есть.

– Данубий уже к завтрашнему утру встанет, – говорил за соседним столом широкоплечий лохматый парень, оглаживая двумя пальцами усы так, чтобы они спускались с уголков рта двумя змейками. – Сегодня на лодке на тот берег не дойти – одна шуга.

– Завтра еще похолодает, – отозвался его собеседник. – Старики говорят, зима грядет лютой…

Был он уже сед, во рту мелькал один-единственный желтый зуб, лезущий наружу, как плохо забитый в стену гвоздь, но относить себя к этим самым «старикам» дедок, видать, пока не торопился.

Неожиданно дверь распахнулась, и в таверну вошли четверо легионеров во главе с Кукой. Малыш едва не выронил ложку и невольно привстал. Приск подошел к термополиуму, а остальные неспешно огляделись и направились к столу Малыша. Тот понятия не имел, как себя вести: то ли разыгрывать чужака, как было уговорено, то ли плюнуть на все дурацкие игры и признать своих.

– Сабиней смылся три часа назад, – шепнул Тиресий, снимая кинжалом кусок мяса с тарелки Малыша и отправляя сочный кусок себе в рот.

– Я же видел его кобылу в конюшне, – растерялся Малыш.

– Мы тоже видели, – кивнул Тиресий. – Да только Приск перекинулся с конюхом парой словечек. Тот и сказал, что дак пробыл в таверне всего-то с полчаса, потом взял хозяйскую кобылу и ускакал.

– Куда? – зачем-то спросил Малыш.

– Дальше на восток.

Приск принес кувшин вина, большую тарелку с мясом на всех и горячую лепешку.

Малыш вдруг понял: он несказанно рад тому, что встреча не состоится. Все эти игры в своих и чужих его угнетали.

– По тонкому льду никто не пойдет… Нужно, чтобы несколько дней прошло, и лед стал крепким, – рассуждал тем временем по соседству лохматый фракиец, даже не утруждаясь понизить голос.

– В прошлом году я пытался на ту сторону переправиться по льду, но так и не сумел, – сказал Тиресий громко.

– Тот год не чета нынешнему, – повернулся к переодетому римлянину лохматый.

Будто ненароком Тиресий тряхнул рукой, поднося чашу к губам, рукав туники сполз, сверкнул на запястье золотой браслет. Сидевшие за соседним столом фракийцы переглянулись. Варвары (все трое) были немолоды, темны волосом, видом и статью походили на матерых секачей. У одного из спутанных усов торчали крупные желтоватые зубы – так что сходство делалось почти комическим. К тому же казалось, что фракиец постоянно усмехается.

– Осторожней, парень, – остерег «секач». – Не надо раньше времени золотом трясти. А то римские собаки догадаются.

– Недолго ждать, – фыркнул в свой кубок с вином Тиресий.

– Все равно. Пусть даже десять дней до того, как лед станет крепким, да все равно не стоит. Пусть живут в неведении, пока мы им глотки жирные не перережем.

– Они же успеют в лагерях своих запереться, – на свой страх и риск продолжил спор Тиресий.

– Не успеют. Потому как всюду воины Децебала ударят. По всему Данубию-Истру – аж до самых порогов. Все заполыхает, вся Мезия!

– Чтоб им сдохнуть! – рявкнул с неожиданной яростью Приск.

– Десять дней! А я слышал – раньше их всех вырежем. – Кука тоже решил сыграть свою роль в спектакле.

– Все зависит от реки! – Лохматому, похоже, очень хотелось выглядеть знатоком в этом вопросе. – А ты как думаешь, Эпикрат? – обратился он к парню в сером плаще, что тихо переговаривался о чем-то с хозяином через термополиум. – Эй, Эпикрат, что молчишь?

Лохматый так горячился, будто только от него зависело – где и когда начнется рейд армии Децебала.

– Тише… – вдруг шепнул одними губами Приск и ухватил Малыша за локоть.

– Что стряслось-то? – Малыш завертел головой.

– Мы в логове Немейского льва, – оскалился Приск.

Малыш невольно поежился. Он и сам уже ощутил всю натянутость происходящего – наглухо закрытые (или даже заколоченные?) окна, тусклый свет, обилие гостей в этот ранний, в общем-то, час и вставших у входа двух парней – каждый мог помериться с Малышом и ростом, и шириной плеч. Вдруг каким-то тревожно-красным показался блеск светильников, а струи дыма, что медленно крутились в тяжелом и влажном воздухе, – слишком густыми.

– Пора уходить. – Приск поднялся.

В этот момент стоявший возле термополиума молодой варвар в сером плаще резко обернулся, его глубоко посаженные глаза хищно блеснули. А следом сверкнул выхваченный из ножен клинок.

Казавшийся совсем недавно блестящим план теперь выглядел, мягко говоря, не ахти. Входная дверь таверны оказалась как-то несоразмерно далеко – будто некий титан хлопнул в ладоши и вытянул здание в длину, но при этом чудесным образом не ужал. Лица за столиками посуровели и умножились – сразу человек пять вышло из задней комнаты.

– Римляне! – крикнул парень в сером плаще, которого лохматый назвал Эпикратом. – Не двигаться. Или умрете!

Охотники разом превратились в дичь, дверь сделалась еще на сотню шагов дальше.

– Мы свои… – вякнул Кука.

– Это переодетые римляне! – Кинжал сероглазого нацелился издалека Куке в лоб.

– Зароем! – взревели те трое, что так походили на секачей.

– Дверь запереть! – приказал Брисаис.

– Погодите! – Кука еще на что-то надеялся. – Мы проголодались, зашли перекусить…

– Не бреши! – оборвал его Эпикрат.

Парень шагнул вперед, откинул капюшон плаща. Черные вьющиеся волосы и нос явно были греческими, а вот овал лица, нижняя челюсть, глаза, рот – дакийские. Как будто кто-то шутя соединил две разные формы отливки – эллинскую с варварской и решил поглядеть, что получится от подобного совмещения.

– Не бреши! – повторил полугрек. – Язык у тебя лживый. Вы пытали Сабинея, вы явились за ним. Теперь мы будем пытать вас. Долго. И тоже каленым железом.

– Какой Сабиней, не знаем мы никакого Сабинея, – забормотал Кука, лихорадочно оглядывая таверну и пытаясь сосчитать сидящих. Ясно было, что, как только Эпикрат подаст знак, в драку ринутся все. Силки были расставлены заранее, и Кука сотоварищи попались в них, как наивные кролики.

– Лживые римляне! Браслеты ваши ворованные! За все заплатите! За все! – Страсть витийствовать, доказывая свое превосходство, была у полугрека в крови.

Пока Эпикрат разглагольствовал, Тиресий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, не поведя плечом, работая одними пальцами, выбирал из мешка под плащом свинцовые шары и так же одними пальцами да поворотом кисти устраивал их меж собой и Молчуном на скамье. Молчун видел краем глаза приготовления товарища, но сидел не шелохнувшись. Молчун умел кидать эти шары как левой рукой, так и правой с одинаковой силой. И если попадал в голову или в область сердца, то убивал наповал. Сейчас у него вздрагивали от возбуждения ноздри: любой бой Молчун называл потехой, запах крови его волновал, как дикого зверя. Из всего контуберния он больше всех вошел во вкус войны.

– Вы сюда вынюхивать да высматривать приехали, – продолжал разоряться полугрек. – И много вынюхали? Да что нюхать-то? Неужели не в силах сообразить сами: скоро по льду сюда придет огромная армия – все заречные явятся. Саки, бастарны, роксоланы, даки, костобоки. И нагоняющий на вас смертный ужас Децебал пожалует. Никто его не остановит. Всех римлян перережут как скот.

Если велеречивость в нем была греческая, то бесшабашная надменность, несомненно, от дака. В миг опасности просыпался в этих варварах волчий дух дикого предка. Им не просто хотелось убить жертву, но еще и раззадорить ее, не просто позлить – а взбесить. Потому-то и был полугрек столь откровенен с обреченными на смерть, дабы те ощутили отчаяние в полной мере – каково это: все разведать, все вызнать и не суметь сообщить своим!

Легионеров было пятеро. Посетителей таверны вместе с хозяином и парнями с кухни – не меньше пятнадцати. Неравный бой, как ни считай!

– Взять! Живыми! – Эпикрат наконец ткнул в воздух кинжалом, посылая своих людей в бой.

Тиресий тут же метнул свинцовый шар ближайшему фракийцу в лицо. Угодил в нос – раздался хруст ломаемой кости. Человека опрокинуло. Молчун тоже швырнул свинцовый снаряд и тоже попал. В следующий миг варвары взревели, кидаясь в атаку. Приск обнажил меч. Малыш схватил скамью и грохнул ею, норовя припечатать всех троих соседей сразу. Двое ускользнули. Третий тоже сумел бы спастись – да помешал столб, подпиравший крышу. Скамья настигла бедолагу и заставила осесть на пол – навсегда.

Приск тем временем уже бился с Эпикратом. Впрочем, бой был недолгим. Удар, блок, опять удар, и все кончено – клинок Приска вспорол полугреку горло. Еще двое пали под мечами Куки и Молчуна. Теперь операцией руководил хозяин. Бой близкий, когда не размахнуться, не ударить как следует. Как раз в духе римлян – они привыкли колоть, а не рубить, тем более что все, кроме Приска, захватили с собой гладиусы. То один, то другой их противник валился от раны, если и не смертельной, то очень опасной. Но все равно время работало против римлян. Рано или поздно римляне устанут и начнут пропускать удары. Рано или поздно, так думали фракийцы. Или не думали, а лезли вперед, прямиком на клинки.

Парнишка, сын Брисаиса, стал ворошить печь, чтобы набрать углей в медный ковш для воды, но Тиресий, сообразив, в чем дело, попросту пнул парня под зад, и тот влетел головой в раскаленный зев печи. В следующий миг недотепа выпал наружу, хватаясь руками за пылающие волосы и визжа от нестерпимой боли. Пол был земляной, рассыпанные угли лишь дымили, не в силах ничего поджечь.

Кто-то из варваров выбил ставню в оконце, от холодного воздуха огни в светильниках заколебались, заметались по стенам тени.

Никто не помнил, когда все переменилось. Просто в какой-то момент римляне обнаружили, что вот-вот сравняются числом с варварами. Несколько человек из нападавших были ранены – их можно было больше не брать в расчет: они либо сидели, привалившись к стене, либо лежали. Кто-то выл совсем по-волчьи (довольно жалобно), другой глухо стонал. Молчун перепрыгнул через термополиум и заколол Брисаиса.

После этого роли окончательно переменились: дичь стала охотником, нападавшие – добычей. Началось избиение: ни одного варвара из таверны нельзя было упустить, уничтожить придется всех – чтобы никто не мог предупредить своих о том, что римляне узнали день, когда даки-волки пожалуют из-за реки. Задача нелегкая, но выполнимая, тем более что хозяин приказал запереть таверну. Молчун, прыгая по столам, добрался до двери, заколол парня, что пытался вынуть замыкающий брус, и встал здесь, чтобы никто не выбрался наружу.

С каждым ударом римляне хмелели от крови. Били, резали, выполняя привычную работу, – ни одного лишнего движения. Молчун уже не просто разил, но и грыз зубами. Тиресий, оскользнувшись в крови, катался по полу, сцепившись с одним из «секачей». Никто из римлян уже не замечал ран, не слышал криков. Важно было одно: убить всех. И они убивали. Резали до тех пор, пока на ногах не остались лишь они – впятером. Все остальные лежали либо на полу, либо на столах и скамьях. Один распростерся прямо на термополиуме, уже не замечая жара печи.

Молчун обошел таверну и прирезал раненых, как режут скот – деловито и быстро, не мучая, не давая лишний раз крикнуть. С мертвых снял золотые браслеты, а они нашлись у всех, кроме сына хозяина.

– Что теперь? – спросил Кука, оглядывая побоище.

Он взял со стола кувшин с вином и принялся жадно пить.

Малыш сидел на скамье, закрыв лицо ладонями, стараясь не смотреть на убитых. В драке он был яростен, но лишь кончалась заварушка, как вид трупов вызывал у него дурноту, будто он заново переживал все эти смерти, будто впитывал огромным телом грядущий холод Аида. И он по-прежнему не мог видеть, как добивают раненых. Кука сунул в ладони Малыша кувшин с вином: мол, на, выпей. Тот взял, глотнул, и его вырвало.

В это время Приск выволок из задней комнаты двух женщин: уже немолодую тетку и девчонку лет тринадцати. Увидев повсюду кровь и мертвецов, они обнялись, да так и застыли, лишь вздрагивая, не то от слез, не то от ужаса. Верно, уже не чаяли уцелеть. Обе были явно из прислуги, скорее всего, рабыни.

– Надо прирезать, – решил Молчун.

Младшая взвизгнула, а старшая, оттолкнув девчонку, тут же принялась с готовностью задирать длинную юбку, обнажая крепкие белые бедра.

– Возьмем с собой в бург, – возразил Приск.

– С бабами возиться – только время терять. – Говоря это, Молчун обернул тетку лицом к стене, а сам пристроился сзади. Времени он в самом деле не терял.

– Возьмем в бург, – повторил Приск. – Или еще кровью не напились? Все равно нам придется туда возвращаться – за оружием. Предупредим наших, и тут же в лагерь. Теперь мы точно знаем, сколько осталось дней до вторжения и каков будет знак для тех, кто готов присягнуть Децебалу.

– Знак чего? – спросил Тиресий. – Бунта или просто покорности перед Децебалом?

– Восстания, – отозвался Приск. – За покорность не платят золотом.

– Молчун, кончай быстрее! – рявкнул Кука. – Нам отсюда выметаться пора. Я не хочу объяснять сирийцам, откуда здесь гора трупов. Берем с собой женщин и уходим.

Приск первый выбрался наружу через дверь кухни, хотя он-то был уверен: никто из ауксиллариев с дорожной станции не придет проверять, что за крики слышались в заведении Брисаиса, почему с утра такой шум? Странное любопытство караульного вкупе с напускным равнодушием сделалось теперь понятным: сирийцам наверняка заплатили за то, что фракийцы разберутся «со своими» – за конокрадство, воровство лодок или порченое зерно – одному Меркурию-жулику ведомо, какую причину придумал хозяин таверны. Бездельники-ауксилларии наверняка и мзду получили с Брисаиса. Что же, хитрый кабатчик сам свою смерть оплатил сполна.

Но все равно Кука прав – задерживаться в таверне не стоило. Не солдаты, так местные пожалуют.

 

Глава III

Дак

Январь 855 года [32] от основания Рима. Берег Данубия между Новами и Эском

Сабиней родился на правом, римском берегу реки, здесь у него жили отец и старшие братья. Но не виделись они долгих десять лет. Десять или одиннадцать – прикидывал беглец по дороге? Выходило все-таки десять.

На дакийский берег еще мальчишкой он попал не по своей воле. Просто однажды к ним в деревню приехал суровый воин с непокорной гривой желтых волос и мрачным, истинно волчьим взглядом исподлобья. Он о чем-то долго беседовал с отцом, а потом гость подозвал Сабинея, положил ему руки на плечи и сказал: «Ты теперь мой сын».

Выяснилось, что желтоволосый – родной дядя Сабинея, звать его Таур, и так вышло (как именно, дядюшка рассказывать не стал), что вся семья его погибла. Оставшись один, вспомнил Таур о родственной крови, приехал просить одного из племянников себе в сыновья. Отец не отказал, выбор пал на младшего, Сабинея, своей дикостью и дерзостью парнишка мгновенно купил сердце заречного варвара.

«Настоящий волчонок, а вырастет из него матерый волчище!» – приговаривал желтоволосый Таур.

Сабиней с радостью согласился отправиться на другую сторону реки. О царстве Дакийском ходили рассказы самые удивительные. Будто на той стороне новый царь, прежнему не чета, и тот, кто ему служит, одним этим счастлив.

Дакия маленького волчонка не обманула. Дядя увез Сабинея в дивный таинственный край – где среди гор таились в земле опасные и роковые провалы, ведущие в лабиринты глубоких пещер, где ручьи обрушивались на камни шумными водопадами, где вода всегда холодна, солнце обжигает, ветер норовит столкнуть в пропасть, но где каждый день обещает что-то новое, дерзкое. С Тауром он жил в крепости на Красной скале, что стерегла долину Лункани и подходы из долины Стрея и откуда видно было каждого, кто пытался пройти к столице Децебала Сармизегетузе с запада. Скала, на которой высилась крепость, в самом деле была красной – чудилось, что меж складок серого камня проступают капли крови, и вся скала сочится алым.

В первый день Сабинею показалось, что они с дядей долго-долго поднимаются по крутому склону, по коричневой рыхлой земле, где почти не было травы и лишь кое-где зеленели мелкие кустики орешника да на серых камнях пробивался мох. Буковые деревья стояли редко, поэтому Сабиней издалека различил частокол первой цитадели. Перед ними открыли двери, и дядя с племянником стали подниматься по мощеной дороге, которая больше походила на лестницу. В крепости жили только царские воины с семьями. Рядом не было ни крестьян, ни охотников – вообще никаких селений.

Потом они стояли с дядей на одной из пяти каменных башен Красной скалы, и Таур, указывая на запад, говорил:

– Вот оттуда римляне могут прийти, но они никогда не подберутся незамеченными. А вон там, – теперь дядя указывал на юг, – стережет путь к столице другая крепость – Банита. Ты хочешь быть царским воином, Сабиней, беречь сердце Дакии от ее врагов?

Мальчишка цепенел от восторга, глядя на покрытые лесом горы, и кивал в ответ.

Через полгода ему уже казалось, что он родился и вырос в этих местах. Как и все мальчишки его возраста, Сабиней отныне именовал себя волчонком. Среди сыновей царских воинов у него тут же нашлись друзья. Он вместе с ними охотился, лазал по горам и учился биться фальксом.

Обряд посвящения в воины он прошел вместе со всеми – мальчишкой заполз он в логово волка, где на земле валялись кости и запах гниения и смерти смешивался с парами серы, а вылез из пещеры преображенным. Он пил кровь, ел сырое мясо и в порыве яростного безумия выгрызал в человеческом теле кровавые раны. Он вырвался из волчьего логова вместе с остальными – окровавленный, позабывший прежнюю жизнь, переродившийся. Он был уверен, что там, в полумраке пещеры, когда сверху дробно падала вода и белыми волчьими зубьями из желтоватых камней вздымались сталагмиты, ему в самом деле довелось обратиться зверем. И если отныне он почует запах человеческой крови, если снова придет в ярость и бешенство, то обращение состоится вновь.

Он бы и вчерашним ранним утром у реки непременно обратился зверем, если бы бой с римлянами продлился хоть на несколько мгновений дольше, если бы его не опутали предательской сетью! Но Сабиней попросту не успел ничего сделать! Его и поймали как зверя – Сабиней слышал, что разжиревшие римляне уже не охотятся вовсе, а привозят в свои города диковинных зверей из разных уголков земли и, сидя на скамьях – вот уроды! – глядят, как специально обученные бестиарии убивают волков и медведей им на забаву, как из вспоротого чрева свиньи вываливаются крошечные нерожденные поросята, – сидят и наслаждаются этим зрелищем, обжираясь колбасами и опиваясь вином.

Ну что ж, случается, дикий зверь ломает клетку и вырывается на волю. Сабиней вырвался – добыча явно оказалась римлянам не по зубам.

Что легионеры его обманывают, он понял сразу, хотя здоровяк с наивным, немного детским лицом вполне искренне бормотал, что не терпит пыток и крови. Сабиней взял у него баклагу с вином и хлеб, позволил разомкнуть кандалы и выпустить себя из эргастула. Напасть или разоружить здоровяка Сабиней не решился – он замерз, руки и ноги едва повиновались, а рана на ноге жгла так, будто проклятый палач забыл в ней обломок раскаленного пилума. Посему дак лишь зыркал по сторонам, стараясь в деталях запомнить укрепления бурга: где караульня, где хранится оружие и насколько прочны ворота. Сабиней даже сам не смог залезть на лошадь – римлянин подсадил. Мешок из предательских рук взял – глупо было отказываться. При этом отметил (и усмехнулся про себя), что римляне мешок ополовинили. Да что там ополовинили – хорошо, если треть браслетов оставили. Но опять же выхода не было, поэтому Сабиней, скорее даже не всерьез, а вроде как в шутку предложил римлянину бежать вместе. Тот перепугался, забормотал что-то про лошадь… Сабиней не стал слушать, ударил ногами клячу, и та потрусила в ночь.

Беглец сразу же решил, что поскачет в таверну Брисаиса, где была назначена встреча, на которую он почти на сутки опаздывал, чтобы увидеться там с Эпикратом, нагловатым и глуповатым полукровкой, внуком архитектора-грека из Костешти. Молодого Эпикрата Сабиней терпеть не мог, но полукровка умел болтать как истинный грек и посему без труда пробился в свиту Диега, царева брата. После встречи с Эпикратом, сменив лошадь, надо было мчаться дальше – в родную деревню, которую Сабиней уже давно даже мысленно не называл родной.

Легионеры, конечно, увяжутся следом, в этом сомневаться не приходилось. Но у Эпикрата должно быть в достатке людей, чтобы перебить погоню и попытаться захватить кого-то из римлян живым. Что это какие-то особые легионеры, обученные добывать сведения, Сабиней без труда понял из их разговоров – он хорошо знал латынь, хотя и говорил с акцентом. И что из этой пятерки тот черноглазый парень, что постоянно разминал левую руку, самый опасный – Сабиней тоже понял без труда.

* * *

До родной деревни беглец добрался только на другое утро. К этому времени он уже не мчался галопом, а ехал неспешно шагом – уставшая лошадка послушно трусила туда, куда направлял ее всадник. Подаренный Эпикратом плащ из огромной волчьей шкуры согревал до жаркого липкого пота. В таверне посланцу из-за реки дали еще и мягкие кожаные сапожки – изрядно разношенные, но теплые, иначе беглец давно бы отморозил ноги.

Когда Сабиней увидел знакомый курган, а за ним – крыши, то понял: родное селение рядом. Говорят, в кургане этом похоронен какой-то древний царь вместе с женами и слугами и любимым конем, вот только имя царя ныне живущие давно позабыли.

За десять лет, что Сабиней не был дома, все переменилось. Когда-то стоял тут на невысоком холме один большой дом, в котором во времена уже недостижимо далекого детства распоряжался суровый и страшный дед. Впрочем, дом сохранился – потемневший, с покосившейся почерневшей соломенной крышей, которую давным-давно никто не обновлял, с полегшими жердинами ограды. Прежде ограда тянулась на много-много шагов вокруг многочисленных конюшен, сеновалов, зерновых ям. Теперь же она стерегла лишь боковину старого жилища. Зато плоскую вершину холма ныне пересекала улица, и вдоль нее стояло сразу несколько просторных домов. Один, уже достроенный, подведенный под крышу, остальные – еще только-только заложенные, не обретшие не только крыш, но и стен. А между ними кое-где выглядывали полуземлянки с обмазанными глиной стенами и соломенными крышами. Глина от времени обвалилась, обнажая жалкие покосившиеся плетни. В домах этих кое-как ютились жители, переживая, вероятно, не последнюю зиму перед вселением в новые хоромы. Ясно было, что замахнулись они на непосильную стройку, насмотревшись на усадьбы римских поселенцев, но ни денег, ни времени, чтоб возвести хоть что-то подобное, ни у кого из них не нашлось.

Сабинея встретила заливистым лаем целая свора – с десяток кудлатых рассерженных псов, рыжих, черных, пятнистых. Этот песий молодняк никогда прежде не видел парня и не помнил его запаха. Молодой воин прикрикнул на них, замахнулся мечом. Свора отпрянула.

– Назад, подлые, я вас!.. – крикнул темноволосый кряжистый мужик, отгоняя собак плетью.

Сабиней не сразу сообразил, что перед ним его собственный отец, – тот как-то осел к земле за прошедшие годы: вширь раздался, а вот росту убавил.

– Отец?

– А то… Ну, набегался, лис?

Прежде отец всегда звал Сабинея лисом или беглым лисом. А мать ласково кликала лисенком за рыжие лохмы и светлые прозрачные глаза. Сабиней пошел в мать породой. Отец был темен волосом, черен даже, а кожу имел смуглую. Теперь борода его серебрилась, будто тронутая инеем, а смуглые щеки казались серыми. Но только Сабиней давно уже не лис, а настоящий матерый волчище. Но отец, кажется, этого не заметил.

– За мной, лис! – приказал отец и, указав плетью на стену недостроенного дома, пошел не оглядываясь.

Крыша, причем черепичная, имелась, но лишь на одной половине, вторая часть дома, еще без ставень и без дверей, беспрепятственно заметалась снегом.

– До зимы не успели поставить. Рук в хозяйстве не хватает, – буркнул отец на ходу.

Мало рук? Старшие братья не помогают? Ну как же, помогают, вот и сейчас таскают привезенные по снегу бревна для стропил. Волы смирно стояли под ярмом, жуя щедро насыпанное перед ними сено.

Сабиней спрыгнул на землю.

– Дом, как я погляжу, по-римски ставишь? – спросил он, и непроизвольно дернулись веко и щека.

– Все нынче так ставят, – отозвался, нимало не смутившись, отец. – Вот тут вход будет главный, – он указал на зияющий дверной проем, – а вот там – вроде как двор. Перистиль по-ихнему.

Братья тем временем опустили на снег бревно. Сабиней ожидал увидеть их заматеревшими и возмужавшими, краснощекими бородатыми здоровяками. Но братья не возмужали, а только постарели. Почти как отец. Гартак, старший, вообще как-то весь оплыл, обозначился живот, а ноги сделались то ли толстыми, то ли отекли. Средний мало изменился, только зарос темной клочковатой бородой да еще лишился половины зубов.

– Сабиней! – Старший обнял младшего сильно, от души. – Ишь, набегался, лис!

– Где ж такую конягу-то взял? – визгливо хохотнул средний Вециней. – Неужто из-за Данубия привез!

– Кобыла здешняя.

– Купил, что ли? Сколько отдал? – не унимался братец. Он и прежде воображал себя большим знатоком лошадей, на базарах вечно привязывался к торговцам конями, спорил до хрипоты о цене и стати, и спор обычно заканчивался тем, что Вецинея, тогда еще подростка, торговец прогонял плетью.

– Один хороший человек подарил, – буркнул Сабиней.

– Да ладно! Даже таких старых кляч никто за так не дарит! – хохотнул Гартак.

– Вециней, лошадь в конюшню поставь, – приказал отец среднему сыну. – А ты, Сабиней, в дом иди, вижу, обмерз весь.

Конюшня отцу досталась от прежнего общего владения – стояла она при большом старом доме на отшибе, вдали от прочих построек, и много лет назад в ней держали «особенных коней», а попросту ворованных. В молодости отец с братьями, родными и двоюродными, промышлял тем, что угонял лошадей. Теперь отец, уже не просто повзрослевший, а постаревший, держал в конюшне уже своих собственных коней.

Сабиней, сняв с луки седла отощавший мешок, прошел за отцом сквозь зияющий бездверный вход в сени (интересно бы знать, как этот покой у римлян называется?). Здесь крыши еще не было, и сверху нападало снега. А вот две каменные скамьи уже имелись, и меж ними – стол, опять же каменный с мраморной столешницей. Белый мрамор в этих местах не диковина. Только вырезать из него ровную плиту – работа сложная и дорогая. Ничего подобного на той стороне реки Сабиней не видел – там дома ставили деревянные, крышу крыли дранкой, а перед входом устраивали террасу. Каменный фундамент, обмазанный глиной, – уже роскошь.

– Отец – мы богаты? – спросил Сабиней.

– Ты – нет. А я в достатке. Правда, рабов не держу.

– Что так?

Отец помолчал.

– Не люблю рабов. Преданными жалко помыкать, а бунтаря я бы прибил до смерти.

Они прошли заметенную снегом комнату насквозь и теперь очутились во внутреннем дворе. Здесь повсюду стояли бочки и амфоры, накрытые соломой, лежали распиленные, но еще не употребленные в работу доски. Пахло как в мастерской – смолой, гарью, еще чем-то чужим, непривычным.

Через проем, уже с деревянной дверью, прошли прямиком на кухню, к жаркой печи, на которой постаревшая и поседевшая мать готовила в котле просяную кашу.

Увидев младшего сына, мать ахнула, замахала руками, рот прикрыла ладошкой и так замерла. А потом, будто опомнившись, кинулась обнимать. Криков и слез было вдосталь, насилу отец оторвал жену от сына. Велел накормить, потом, накинув Сабинею на плечи плащ из лисьих шкур, увел в соседнюю комнату. Там было тепло, но не так, как на кухне. И темно – от холода окно прикрыли на зиму ставней – на слюду у хозяина денег пока что не было. Отец зажег масляный светильник, опять же римский, повесил на бронзовый крючок. И только теперь спросил:

– Ну, зачем пожаловал?

– Да я…

– Не лги! – оборвал отец. – За вранье всегда бил и бить буду! Не погляжу, что бородатый уже…

Сабиней вскинулся от обиды, но сдержал себя и высыпал перед отцом остатки Децебалова дара.

Отец взял браслет, повертел в руках.

– Знак? – спросил и поскреб ногтем оскаленную волчью морду.

– Вся Мезия должна подняться. Кто на нашей стороне, у того такой браслет.

Отец молчал. Нехорошо молчал, будто заледенел внезапно.

– Ты их уже в-видел? – Голос Сабинея дрогнул. – В-видел браслеты… у кого-то?

– Видел, дурачина! – рявкнул отец. – Мне уже трое умников такой браслет предлагали. Все думал – безмозглые дурни, неужто не ясно? Коли наденем на запястья это золото, то свой же дом подпалим с одного угла. А со второго подпалит Децебал. А с третьего и четвертого римляне возьмутся. А мы в этом доме с женами да детьми… А теперь ты – и тоже с огнем.

– С браслетами.

– С огнем! – Отец грохнул кулаком и смял браслет в пластину, пригодную разве что на то, чтобы украсить сбрую. – Огонь это! А чем ты за него платишь – мне неважно.

– Мы прогоним римлян! – У Сабинея от злости задрожал голос.

– Дурень!

– Ненавижу! – взвыл Сабиней. – Что они делают на нашей земле?

– Дурень, – повторил отец.

– Они меня пытали! – Он задрал штанину, обнажая вспухший багровым ожог.

– Мало, видать, жгли, раз ты удрал.

– Мы прогоним римлян! – повторил Сабиней, но уже тише прежнего, ошарашенный холодным приемом.

– Прогоним? Тощ ты и мал, лис, чтобы кого-то куда-то гнать, – отозвался отец.

Сабиней набычился: спорить было бесполезно: по-разному они смотрел на то, что творилось на южном берегу реки.

– Так ты что, за римлян? – спросил Сабиней мрачно, уже заранее зная ответ.

– Я не горец-бесс, чтобы всю жизнь воевать – от рождения до смерти. У меня дом, семья, сыновья, внуки пошли. Забирай свои браслеты и уходи.

– Из дома?

– Из селения! Вон! Ты не должен своих подставлять под удар. Римляне предательства не прощают.

– О каком предательстве ты говоришь?!

– Проваливай!

Сабиней сгреб золото в мешок, завязал ремень.

– Децебал все равно придет – примешь ты браслет или нет! – предрек он. – Но только мужчины и мальчишки без браслетов должны умереть. Жены и дети непокорных обещаны бастарнам – в рабство как добыча. Потому что тот, кто без браслета, тот римская собака.

– Значит, скоро? – Отец глянул мрачно исподлобья.

– Скоро, скоро! – закивал Сабиней.

Отец молчал, тяжело дыша. Хрипел, как рассерженный бык, и лицо его наливалось краской. И лицо, и глаза. Казалось, вот-вот, и брызнет кровь из-под набрякших век.

– Давай браслет, – выдавил отец. – Три штуки – чтоб мне и твоим братьям тоже.

Не дожидаясь ответа, отец схватил мешок, запустил туда руку и вытащил браслеты.

Сабиней поднялся.

– Ты куда? – Отец ухватил его за рубаху на груди и усадил назад на скамью. Отец был силен – все еще сильнее младшего сына.

– Ты же сказал – уходи.

– Я передумал.

– Но я же должен и другим раздать браслеты.

– Не должен. Всех наших я сам обойду. Брату отдам браслет, зятьям его, племяннику. Дяде и его зятьям. Всего двенадцать штук. Остальное спрячу.

– Но…

– Молчать! Никуда не пойдешь. Схоронишься в доме. Не выпущу.

Сабиней сидел стиснув кулаки. Лицо его тоже налилось кровью, в глазах было бешенство.

– Что, лисенок, думал, здесь все по твоему слову сразу начнут жить? – ухмыльнулся отец. – Нет, мой мальчик, не получится уже. Здесь по римским законам давно живут.

* * *

Ночью Гартак проснулся от холода. Он понял, что все еще лежит на кровати, хотя одеяла на нем уже не было. Гартак спал один – жена его умерла прошлым летом родами, и с тех пор вдовец чурался женского общества и жил, и спал в маленькой крайней спальне в доме, к слову – самой холодной. Не нравилось ему это отдельное, похожее на клетку жилье – прежде все ночевали в одной-единственной комнате – и дети, и взрослые. А теперь разбрелись по отдельным загончикам. Может, молодым это и по душе – удобно, когда ночным забавам не мешает никто, но Гартак как-то разом постарел и теперь чувствовал себя чуть ли не старше отца – про которого время и боги, казалось, совсем позабыли.

Сейчас же Гартак сразу почуял, что в комнатушке кто-то есть. Но этот кто-то – чужой. Гартак рванулся вытащить из-под матраса кинжал, но пальцы хватанули лишь деревянную раму кровати – кинжала на месте не было. Гартак дернулся.

И тут же услышал остерегающий шепот:

– Тише, тише… – и кто-то положил ему руку на грудь – там, где сердце. От этого прикосновения сердце зашлось совершенно в бешеном ритме, забилось о ребра, норовя обстучать их все до одного.

Гартак узнал голос – брат Сабиней держал руку на его сердце. Но от этого не стало легче – голос звучал чуждо.

– Пришел в себя? Тогда молчи, если жить хочешь.

Гартак ничего почти не видел. Разве что смутный какой-то абрис, отсвет. Но вглядывался во тьму до рези в глазах.

– Тихо, – повторил Сабиней и руку наконец убрал. – Я ухожу. С собой не беру никого. Браслеты забираю назад. Трусливым собакам волчьего знака не положено. И запомни – все, кто не по праву взял себе браслет, – все мне их вернут, все до единого.

Теперь Гартак начал кое-что уже различать – лунный свет слегка сочился сквозь неплотно прикрытую ставенку на окне, и в мутном этом отблеске Гартак на миг различил, что напротив него сидит вовсе не человек, а огромный волк – он отчетливо видел большие треугольные уши, и глаза твари светились в темноте. Правду, значит, говорят, что на том берегу люди умеют перекидываться волками.

– Возьми браслет, – пробормотал Гартак. – Мне… мне не нужно.

Он принялся сдирать с запястья заречный дар и не сразу понял, что просто скребет ногтями по коже.

– Уже взял, – проурчал сыто волк. – Твоего разрешения мне не надобно. Я в этом доме собрал все браслеты. И еще кое-что прихватил.

Сабиней-волк поднялся и вышел – в полоске лунного света Гартак отчетливо разглядел, что волк движется на задних ногах.

Несколько мгновений после ухода младшего старший брат лежал недвижно. Потом поднялся, держась за стену. Ноги плохо держали. Опять сердце забилось как безумное. Шатаясь, будто при бортовой качке в шторм на корабле, Гартак добрался до кухни, вынул красный уголек из очага, раздул светильник. Первым делом кинулся в отцовскую спальню – старик крепко спал, храпел. Как ни в чем не бывало.

Мать проснулась первой.

– Гартак, ты? Стряслось что? – спросила испуганно.

– Никто не заходил? – проговорил старший сын сипло.

Гартак шагнул в угол к сундуку – настоящий римский денежный ящик, обитый бронзовыми полосами, отец купил его в канабе Пятого Македонского. Гартак видел, как накануне отец положил туда мешок с браслетами, а ящик запер. Сейчас крышка была не до конца закрыта, а накладка от замка висела полуоторванным собачьим ухом. Гартак приподнял крышку. Мешка с браслетами внутри не было.

Он вновь поглядел на храпящего отца, и в этом храпе почудилось ему что-то тягостно-болезненное.

В этот миг истошный женский долетел из-за перегородки.

Гартак кинулся в спальню среднего брата.

Жена Вецинея в одной рубахе до колен (на белом темнели там и здесь пятна) стояла подле кровати. А брат лежал на постели навзничь, неестественно вывернув шею. На месте горла зияла глубокая рана – кто-то просто выкусил горло зубами.

– Где-е?! – ринулся к перепуганной насмерть женщине Гартак. – Где ты была?

Она замотала головой и вновь завыла, уткнулась головой в босые ноги убитого мужа. Гартак в ярости ухватил ее за рубаху и встряхнул как щенка.

– Ты что, не видела, как он зашел?

Женщина опять замотала головой и стала тянуться руками к босым, неестественно торчащим вверх ступням, будто эти мертвые ноги были для нее спасительным якорем. При этом она утробно мычала, будто раз и навсегда позабыла все слова на свете.

Гартак отпустил ее, и женщина осела на пол.

Когда он осмелился выйти во двор, то увидел на нетронутой полоске снега синеющие следы лошади и человека. Волчьих следов не было.

«Значит, снова обернулся?» – холодея, подумал Гартак.

 

Глава IV

Новы

Январь 855 года [36] от основания Рима. Новы

Если какая-нибудь гадость может случиться, то она непременно случится – просто потому, что богам всегда любопытно посмотреть: что же из подобной гадости может выйти.

В этот раз случилась нелепость.

Сколько ни ездил Приск, одетый как легионер, непременно встречались ему на пути местные крестьяне, но ни разу какой-нибудь римский патруль. А тут нате – чуть ли не целая ала всадников перегородила дорогу разведчикам. Приск и остальные четверо – в гражданских тряпках, при оружии, опять же частью фракийском, все перемазаны кровью, да еще трусят за их маленькой кавалькадой вьючные лошади и мулы, и на кобылах в придачу – две бабы. Разбойники чистой воды, тут и гадать нечего. Таких отправляют наместнику на суд, а чаще, чтобы не возиться, кончают на месте. Не жалуют разбойников римские солдаты.

У Куки, правда, был под одеждой диплом от легата Пятого Македонского, да что толку: печать давно сломана, половина строк на воске смазалась. На деревяшке отметка, лишь что диплом выдан легионеру Куке. Префект алы даже не поглядел на таблички – отшвырнул в снег: вообразил, что местные порешили какого-то римлянина, а теперь дипломом ограбленного тычут в нос представителям римской власти. Приск попытался предъявить Адрианово письмо на пергаменте, но префект опять же не стал читать. И немудрено: Адриан, умница, написал все по-гречески. А префект, может, и болтал на койне бойко, да грамоту греческую разумел с трудом.

Самым подлым во всем этом деле являлось то, что ала была целиком собрана из иноземцев – по виду, скорее всего, сирийцев, в здешние места прибывших недавно. Значит, в лицо легионеров эти парни с Востока не знали, а уж болтали на латыни так, что хоть уши затыкай глиняными затычками. В принципе объясниться с ними было можно, да не в том дело! Никто же не собирался устраивать диспут с ними на греческом! Не это главное! Главное то, что сирийцы никак не могли распознать, что все пятеро обряженных в местные тряпки парней по говору явно не местные, а наверняка италийцы, быть может, даже из самого Рима.

Впрочем, надежда, что вскоре все разъяснится, появилась, когда командир алы решил везти задержанных в римский лагерь в Новах. В Новы так в Новы, возражать ни Кука, ни остальные не стали. Правда, ехать в Новы в ожидании дакийского нашествия легионерам «славного контуберния» не улыбалось – сам лагерь располагался практически на берегу реки, и варвары могли в любой момент пожаловать в гости. Неприятная перспектива, поскольку гарнизон Первого Италийского этой зимой был разбросан по прибрежным крепостям. В постоянном лагере в Новах сейчас легионеров явно недобор, но все же наверняка больше, чем в лагере Пятого Македонского в Эске. Так что (Кука был в этом уверен) среди бравых ребят наверняка найдется пара-тройка тех, кто без труда опознает легионеров из пятьдесят девятой центурии, – ведь служат они под римскими орлами не первый год.

* * *

И таковой нашелся. Первое знакомое лицо, увиденное Приском и его друзьями в Новах, был центурион Нонний.

Центурион, убивший их товарища Квинта Мария. О том, что после убийства Квинта и учиненного легионерами бунта Нонния перевели в Новы, слухи одно время ходили. Но друзья как-то не торопились эти слухи проверить – сладить с Ноннием ни у кого из них ни сил, ни влияния не было, так что легионеры предпочитали не встречаться со старым врагом, который при случае мог испортить им всю кровь до капли. В летнем походе Нонний участия не принимал – и это было даже неплохо: соблазн свести старые счеты мог обернуться для «славного контуберния» бедой.

Когда кавалерийская ала вместе с арестованными въехала в лагерь Первого Италийского легиона в Новах, Нонний встретил пятерых своих давних врагов с таким видом, будто все это время только и делал, что ожидал их прибытия.

– Так-так-так, ну и что тут у нас? – проговорил центурион, хитро щурясь.

– Вот, арестовали… подозрительные типы, одежда в крови, при оружии… и держатся как военные, – отчитался префект.

Оружие, правда, у всех было уже отобрано, так же как кошельки, пояса и теплые плащи. Везли задержанных верхом, но теперь быстренько опустили на землю, и все пятеро стояли сгрудившись, со связанными за спиной руками, ощущая, как холод прокрадывается под туники и меховые безрукавки, и как противно немеют ноги от стояния на снегу.

– Легионеры Пятого Македонского, пятьдесят девятая центурия центуриона Валенса, – отрапортовал Кука. – Центурион Нонний нас помнить должен.

То, что Кука назвал центуриона по имени, несколько смутило префекта ауксиллариев, и он вопросительно поглядел на центуриона.

– На базаре в прошлом году встречались, – кивнул Нонний, глазом не моргнув. – Ты, собака, мне норовил ворованных коней продать. Лазутчики это из-за реки! – объявил Нонний.

– Да ты очумел! Пошли немедленно в Эск к центуриону Пруденсу гонца! Да у меня диплом от самого Наталиса, да Адриан… – взорвался Кука.

– Распять всех немедленно. Привязать на кресты нагими. Пускай мороз им яйца пощиплет. К утру сдохнут! – Свой приказ, как и все подобные свои приказы, Нонний произносил с явным удовольствием.

Собравшиеся поглядеть, что происходит, солдаты загоготали.

– У нас наиважнейшие сведения, добытые в бою и с риском для жизни, от них судьба армии зависит… – возвысил голос Приск. У него внезапно прорезалась столичная страсть к витиеватым и книжным выражениям.

Нонний подскочил к Приску и врезал кулаком в скулу. Тот успел отклониться, кулак пошел по касательной, но все равно удар вышел крутой. Легионер пошатнулся и, не поддержи его плечом Малыш, упал бы.

– Пусть нас отведут к главному! – потребовал Кука.

– Я тут самый главный для вас. Временно исполняю обязанности префекта лагеря!

– Нонний аж раздулся от важности. – На кресты, я сказал… Раздевайте! Ну!

Легионеры, окружившие пленных, не двигались. Только переглядывались. Нонний о своем возвышении, скорее всего, не врал – лучших центурионов и военных трибунов Траян забрал из легиона в поход. Так что не мудрено, что такой коршун, как Нонний, быстренько пролез в префекты обезлюдевшего лагеря. Малыш дернулся в ярости, пытаясь разорвать кожаные ремни, что стягивали ему руки, – но куда там! Даже такому силачу, как Малыш, подобное было не под силу. Тиресий рухнул на колени, вцепился зубами в ремень Малыша, пытаясь разгрызть кожу.

На счастье, легионеры Первого Италийского пока выжидали. Не очень-то им верилось, что перед ними в самом деле лазутчики. Но, видимо, наученные горьким опытом, идти против бешеного центуриона не решались.

– На кресты! – завопил Нонний вновь, ухватил за шиворот какого-то новобранца и пихнул вперед. Тот поскользнулся, упал к ногам арестованных. Встал, оглядел пятерых. Будь у них руки свободные – он бы к ним и не подошел. Но тут рискнул, сунулся и тут же получил ногой в пах от Молчуна. Взвыл и согнулся.

– Именем императора! – завопил Кука.

– Не смей взывать к Траяну! – в свою очередь закричал Нонний. – Ты – Децебалова собака!

– Совсем озверели! Каннабиса надышались? Или не слышали никогда про людей Декстра, что ходят на ту сторону, переодевшись как даки? – тоже стал орать Приск, приходя в бешенство.

– Уж больно по-нашему хорошо говорят, – заметил кто-то из легионеров. – И на даков не похожи.

Но тут несколько ветеранов, видимо, из давних приятелей Нонния, явились неся с собой балки для пяти крестов. Обычно материал для подобных сооружений держат всегда наготове, так что деревяшки наверняка стояли на видном месте в мастерской.

– Где распинать будем? – спросил один из вновь прибывших, кудлатый парень с негустой, весело вьющейся бородкой и хитрыми серыми глазами, в которых брызгало лукавым светом при каждой его ужимке.

– Ясное дело, у дороги, Кокцей! – объявил Нонний. – Раздевайте мерзавцев догола. Одежда ваша.

– Кому нужно это тряпье? – пожал плечами кудлатый и, не дожидаясь понукания, шагнул вперед, ухватил Приска за ремень на запястьях и рванул на себя.

Приск не сразу понял, отчего это больно ожгло руку, а потом давление ремня исчезло. В следующий миг сообразил: легионер перерезал ему кинжалом путы. Приск ударил локтем назад – не сильно, только для виду, отпихивая своего спасителя. Тот ловко подыграл, дрыгнул ногами и опрокинулся в снег.

– Вас самих распнут! – Кука подался вперед, чтобы прикрыть своих – Малыша, который вот-вот должен был освободиться, и Приска, который уже поднимался, сжимая якобы отнятый у Кокцея кинжал.

Сам кудлатый, видимо, большой затейник, на четвереньках проскользнул меж стоящих соратников и скрылся.

Нонний, как всегда в такие моменты, ослеп от ненависти и ни на палец не понимал, что происходит. Рыча от бешеной ярости, он накинулся на арестованных с палкой. Удары так и посыпались. Пленные едва успевали уворачиваться, оберегая головы и подставляя под удары спины. Приспешники Нонния, ветераны, больше похожие на надсмотрщиков при гладиаторской школе, нежели на доблестных солдат Рима, первым делом вырвали из пятерки Молчуна и принялись сдирать с него одежду. Молчун сумел пнуть ближайшего по голени, но тут же сам получил по зубам. Приск незамедлительно кинулся на Нонния с кинжалом, но на его пути очутились сразу трое. Одолеть не получилось, Приска опрокинули на землю. Вернее, на снег. Но он ударил в живот ногами одного, полоснул по лодыжке кинжалом второго и, выгнувшись, одним рывком вскочил на ноги. Малыш тем временем сумел освободиться и, ухватив одну из заготовок креста, стал мозжить ею спины. В него пытались кидать свинцовые шары и даже камни из пращи – но то ли не попадали, то ли он сгоряча не замечал ударов. А, скорее всего, стрелки не очень-то стремились попасть, потому как доставалось больше звероподобным иммунам Нонния. Ясно дело, кто-то спешил свести под шумок старые счеты. Драка кипела. Но дело Приска и его друзей все равно было безнадежное. Рано или поздно безоружную пятерку одолеют – если не на крестах они кончат свой путь, так примут смерть от железа, в неравной драке со своими же. «Не бывает безнадежных драк, – любил втолковывать своему сыну Гай Осторий, бывший военный трибун. – Мы просто не всегда знаем, за что деремся. Но помни: в любой схватке дерешься за лишний миг жизни».

И они дрались. Еще один миг и еще…

– Адриан! – выкрикивал Приск, мечась среди дерущихся, ускользая от ударов и стараясь полосовать кожу, а не потрошить животы – все ж хоть и мерзавцы, приспешники Нонния, но свои, легионеры, не варвары. – Адриан наш патрон! Клянусь гением императора…

Имя Адриана известно было в Новах – прежде императорский племянник служил военным трибуном в соседнем Эске, а при подготовке Дакийской кампании объездил все лагеря месте с дядей и в свите императора появлялся здесь, в лагере. Наверняка каждый или почти каждый Адриана видел. Так что его имя тут – не пустой звук. А то, что арестант клялся священной клятвой, произвело впечатление еще большее.

Легионеры невольно подались назад, расширяя круг, в драку больше не лезли и на помощь немногочисленным прихлебателям Нонния не спешили. Глянув – мельком поверх голов, – Приск увидел, как бежит к принципии тощий высокий легионер. Нескладная фигура показалась знакомой. Но разглядывать и решать, кто это и отчего знаком, было не время – опять пришлось уворачиваться от ударов и самому крошить чужие зубы и сворачивать челюсти.

Молчун все же сумел вырваться и теперь, почти голый, дрался отнятым у кого-то гладиусом. Этот не миловал – разил насмерть. Приска уже три или четыре раза сбивали с ног, но он поднимался. Туника давно лопнула, свисала лохмотьями с пояса, от разгоряченного тела в морозном воздухе поднимался пар.

«Если сейчас на крест привяжут, то и часа не прожить – столько силы ушло из тела…» – мелькнула мысль.

Но подумал Приск вроде как не о себе, а о ком-то постороннем. Чувствовал – силы на исходе. На одной ярости держался. Его вновь повалили, оглушили ударом плашмя и поволокли. От снега вперемешку с водой, грязью и кровью, по которому Приск елозил лицом, он пришел в себя, брыкнулся, попытался достать ногой, не сумел…

Биться до последнего и даже дольше…

Приск оттолкнулся свободной ногой от земли, крутанулся всем телом, вырвал вторую ногу и одну руку из ветеранских пальцев, и второго своего пленителя просто рванул на себя и опрокинул. Дальше уже не битва пошла и не драка, а возня: на него навалились сверху, вновь ударили – но не по голове, а в бок и по плечам; затем он кого-то укусил: сперва ощутил во рту вкус грязной, пропитанной потом тряпки, а потом – крови. Рядом кто-то надсадно визжал. Приск сжимал зубы все сильнее и сильнее, мотал головой, пытаясь вырвать клок мяса… Кто-то бил кулаком наугад, но не попадал…

…А потом все кончилось – был какой-то провал… Не тьма, нет, а мельтешение серого, стоны, возня. Приск ощутил, что лежит голой спиной на снегу. Он вскочил и – о чудо! – ему никто больше не пытался мешать. Приск повернулся, ища противника, махнул кулаком наугад, едва не потерял равновесие, устоял.

Только теперь он увидел, что перед ним стоит военный трибун, молодой человек в начищенном до слепящего блеска нагруднике, из-под которого во все стороны топорщатся белые птериги нижней лорики. Военный трибун без правой руки. За ним чуть позади застыл тот тощий нескладный легионер. Чем-то легионер опять показался знакомым, но при этом Приск был почти уверен, что если и видел этого парня когда-то, то лишь мельком.

– Анний! – выдохнул Приск, узнав однорукого трибуна. – Именем императора…

– Что здесь такое? – спросил военный трибун у Нонния тихим хрипловатым и очень усталым голосом. – Циркулатор с бродячим цирком приехал?

– Лазутчиков поймали. – Нонний ничуть не смутился. Даже осклабился – мол, его эта драка вроде как забавляет.

– Анний! – заорал Кука так, что державший его приспешник центуриона отшатнулся. – Ты что, не помнишь! Это мы с Приском нашли в пещере летом золото… То золото… Помнишь?

Да уж – наверняка не забыл, как без руки остался. Приск отстраненно подумал, что, может, и не стоило как раз про это напоминать.

Военный трибун рассеянно кивнул, но пока не спешил подтвердить, что узнал «быков Декстра». К тому же теперь, после драки, все в крови, с разбитыми лицами и в лохмотьях, они еще меньше стали походить на доблестных легионеров, которых прошлым летом высылали в разведку.

– Мы же все время ходим в этих фракийских тряпках, ты же знаешь… – хрипел Кука, надрывая уже без того севший голос.

– Мы люди Декстра, – выдохнул Приск. – Декстр, центурион, из фрументариев… – В чем дело? – повернулся военный трибун к Ноннию.

И в этот миг Приск понял, что имя Декстра, пожалуй, произвело даже большее впечатление, нежели имя Адриана. И что Анний сразу их узнал, но про себя что-то взвешивал, будто вороватый торговец, норовящий привесить к весам фальшивую гирю без тавра.

– Лазутчики дакийские… – Нонний не желал уступать.

– Где? Где лазутчики? – Трибун не повысил голоса, но наоборот, как-то начал пришептывать. – Это специально обученные Декстром и Валенсом разведчики, клиенты самого Адриана. Может быть, ты позабыл, кто такой Адриан?

Нонний скривился.

– Помню, служил трибуном в Пятом Македонском, гречонком прозвали…

– Племянник императора, – все тем же тихим голосом просипел Анний, будто из последних сил.

Нонний не ответил, дернул щекой, скорчил гримасу, будто что-то пытался выдавить через силу – но не получалось.

– Освободить! Немедленно! – повернулся трибун к подручным Нонния и только теперь повысил голос. – Вернуть одежду, оружие! Все вернуть! И ко мне в дом! Немедленно!

Тут он захотел крикнуть. Но у Анния не получалось орать, он срывался на тонкий противный визг. Все равно никто не посмел ему перечить. Первым разжал руки тот, что держал Тиресия, и тут же получил по зубам от легионера.

Дрожа от холода, Приск попытался приладить на место обрывки туники, но вскоре понял, что дело это безнадежное. Откуда-то появился кудлатый Кокцей, отобрал свой кинжал. Впрочем, чужой кинжал Приску был теперь без надобности – он получил назад все свое: оружие и собственный плащ. Кутаясь в заиндевевшие тряпки, сплевывая кровь и ругаясь, легионеры кое-как потрусили к дому военного трибуна – бежать быстро не было сил. С холода в доме им показалось не просто тепло, а жарко – легионеры сбились на кухне возле печи и пили, передавая друг другу, вино с пряностями, медом и горячей водой. С разбитых губ в бронзовую чашу стекала кровь и мешалась с напитком, добавляя к его сладости солоноватый привкус.

Потом, пошатываясь и опираясь друг на друга, доковыляли они до таблиния трибуна. Тот сидел на ложе и вертел в руках один из отобранных у легионеров золотых браслетов с оскаленной волчьей мордой.

– Что все это значит? – спросил Анний. – Почему вы в варварских тряпках на нашей римской стороне? На тот берег реки ходили? Кука!

Голос трибуна сделался еще более сиплым и, значит, еще более злым.

– Центурион Валенс нас отправил – проехаться по бережку. У него насчет этой зимы предчувствие нехорошее было. А Валенс верит предчувствиям.

– И что? Подтвердились предчувствия?

– Река скоро встанет, – поведал, будто откровение, Кука.

– Ну да, замерзнет, – кивнул Анний. – Удивительное открытие… – Однако в голосе его не было насмешки. Он ждал, что ему скажут.

Молчун вдруг встал на колени, потом растянулся на полу – в драке ему, кажется, досталось больше всех, и ноги его не держали. Он дернулся, изо рта его потекло толчками выпитое. Анний сделал вид, что не замечает.

– Они пойдут всюду, – сказал Кука. – До самой Дробеты…

– Здесь, в Мезии? – уточнил Анний.

Кто «они», Анний уточнять не стал.

– Да. Всюду. Там, где смогут по льду пройти через реку. Браслет этот – особый знак. Потому как… – Кука отер рукавом нос, размазав по и без того грязной тунике кровь и сопли. – Этот берег тоже восстанет. И тоже повсюду. Вздыблется, как, бывает, бесится море после того, как случится землетрясение на берегу. На суше – расколотая земля, на море – волны до неба. И тогда нас сметут. Если Траян не подоспеет. Каждый час дорог. А твой Нонний нам такую пакость устроил… Если бы не знал, какая он сука, решил, на даков мерзавец работает.

Трибун несколько раз кивнул.

– Я уже видел этот браслет, – сказал он. – У одного дака. – Помолчал, потом спросил: – И что делать, по-вашему?

– Гонцов послать. Сегодня же. В Томы к наместнику. В Диррахий. В Виминаций. Лучших, самых надежных бенефициариев, – посоветовал Кука.

Анний молчал. Да уж, что тут размышлять – если из Виминация, где стоят основные силы, помощь не подоспеет, худо придется всем.

– Я бы отозвал людей из бургов, – добавил Приск. – Башни в случае подобного нашествия не отстоять. А в лагерях в Эске и Новах можно отсидеться. К тому же на стенах бойцы пригодятся. Из канабы в лагерь всех гражданских переселить надо.

Анний вновь кивнул:

– Может, и так, но, пока приказа от наместника не будет, я бойцов с бургов снимать не могу. И канабу не трону. Вы когда поедете?

– Сегодня же двинемся, – решил Кука. – Если после того, как твои люди нас отметелили, мы сможем в седлах удержаться. Молчун вон уже никакой…

– А девки? С собой возьмете?

Глаз наметанный, баб сразу заметил.

– Девок себе оставь. Дарю! – объявил Кука милостиво, хотя дарить права не имел – не его рабыни. – А вот браслеты верни.

– Что-нибудь еще надо? – Анний, помедлив, надел браслет на руку, мешок с остальными (Нонний после ругани отдал добычу, но, как полагал Приск, штук пять браслетов успел припрятать) протянул Куке.

– Коней наших пусть вернут. И еще одежда нужна взамен той, что порвали. Перекусить горячим…

Кука умолк, прикидывая, не упустил ли чего. Вроде как все учел, смекалкой бессмертные боги его не обидели.

* * *

Возле кухни, куда легионеры пришли за едой, опять появился тощий легионер, поставил перед разведчиками миски с кашей и спросил:

– От Децима Скирона вестей не было?

Тут Приск наконец вспомнил, где видел этого парня: тощий приезжал к ним в Эск несколько раз – повидать младшего брата Децима, пока тот не исчез и не был объявлен дезертиром. Вспомнил, что тощего звали Секстом Скироном.

– Не было, – буркнул Кука.

– Не верю, что мой брат стал предателем, – продолжал настаивать легионер. – С этим что-то не так… Может, его туда послали? Ну, к дакам?

– Я видел Скирона, – вдруг сказал Малыш.

– Где? – кинулся к нему Секст.

– Летом на той стороне.

– И…

– Померещилось ему, – пихнул Малыша в спину Кука. – Малыш наш в плен угодил. А когда тебя огнем жгут, многое может померещиться. Мы не знаем, где твой брат Децим. Центуриона Валенса спрашивай. Или центуриона Декстра.

Поев, легионеры принялись решать, что делать дальше. Приск стоял на том, чтобы сразу ехать в Эск. Кука считал, что надо отправиться сначала в бург, забрать вещи и оружие и уже оттуда возвращаться к себе в лагерь. Лед на реке некрепкий, так что время еще есть. А письма развозить – не их задача.

Однако Приск решил от остальных отделиться и скакать напрямую в лагерь – не в первый раз ему доводилось ехать этой дорогой. Надо было только выбрать лошадь покрепче и сменить ее на почтовой станции. Кука предрек, что Приск отобьет себе задницу – чтоб такое предсказать, к оракулу обращаться не надо. Приск и сам это знал, но все равно решился ехать в Эск.

Пока все пятеро собирались, из Нов выехали сразу трое бенефициариев – один за другим – и ускакали. Каждый вез письмо. И каждый спешил.

* * *

Декурион бурга гостей своих поначалу не узнал: одетые в какие-то грязные тряпки, с распухшими после побоев лицами – они походили на рабов, которых приказали отправить в каменоломни, но затем почему-то смилостивились и отпустили.

– Это я, Кука! – прохрипел италиец, останавливаясь у ворот бурга.

Караульные смотрели на него во все глаза, не узнавая.

– Кука! Кука вернулся! – завопил Ингиторий, в этот момент пребывавший на смотровой площадке.

Он помчался вниз по лестнице, споткнулся и слетел вниз на целый пролет по скользким ступеням. После этого вопля все мигом признали в избитых оборванцах доблестных легионеров. Декурион бурга лично открыл перед ними ворота.

– Где это вы так погуляли? – поинтересовался будто ненароком, а в глазах приплясывали маленькие лукавые сатиры.

– Есть одно местечко, до самой смерти не забуду, – вздохнул тяжело Тиресий.

Поначалу Кука планировал уехать в тот же день. Но короткий зимний день иссякал, отправляться в путь на ночь глядя избитым и смертельно уставшим людям было глупо. Потому решено было заночевать в бурге, чтобы на рассвете двинуться в Эск.

Нагрели на печке воды и кое-как смыли с себя грязь, налепили пластыри на ссадины, перевязали раны посерьезнее, переоделись в свое, знакомое, вместо чужих тряпок.

Тем временем Ингиторий сготовил им бобовую кашу с салом, Кука намешал в горячую воду вина и пряностей. Впрочем, Молчун есть не мог – едва проглотил пару ложек, как его тут же вывернуло. Пришлось уложить его спать, влив в рот несколько ложек теплой воды с вином и водрузив на голову намоченную холодной водой тряпку.

– Когда они придут? – спросил декурион, присаживаясь к столу и отстраняя Ингитория, который по-прежнему лип к легионерам.

– Когда река встанет.

– Уже встала. Утром. – Декурион был мрачнее тучи.

– Когда выдержит всадника с конем, – уточнил Кука. И добавил: – В броне. С той стороны придет тяжелая конница роксоланов.

– Хорошего льда ждать недолго… Подмогу нам пришлют?

– Это вряд ли. Готовь бург к обороне да молись бессмертным богам и обещай поставить алтарь за спасение из самого лучшего мрамора, – вместо Куки ответил Тиресий. – И пусть кто-нибудь дежурит на станции – чтобы успеть укрыть таможенников в башне.

Декурион с сомнением покачал головой. Он хоть и отслужил не так много в здешних местах, но то, как слабы укрепления бурга, было ему хорошо известно.

– Если с той стороны придет больше двух сотен, нам башню не отстоять. Волки точно здесь нападут?

– Не здесь, так поблизости. Местные поднимутся тоже. Одна надежда – что поначалу они пожалуют в низовья и уж потом двинутся вверх по реке. Не успеете отступить в Новы, бегите в Эск.

Декурион стиснул кулаки. Дело безнадежное, если даки переправятся неподалеку: тогда не успеть в ближайший лагерь. В этом случае они все тут смертники или пленники и рабы.

– Мы можем уйти с вами? – спросил декурион с надеждой.

– Я бы сказал: можно. Да разве легионер приказывает декуриону? – сказал Кука. – Пошли гонца в Томы. Ингитория пошли…

Декурион поглядел на парнишку, кивнул: хорошо, пусть галл уезжает. Логично из приговоренных смерти помиловать самого юного.

– А у меня письмо в Эск, – признался юный галл. – Гай Приск оставил. Велел мне отправить, если он не вернется.

– Мы вернулись, – напомнил Кука.

– Но Приск не с вами.

– Он в Эск поехал.

– И что теперь с письмом?

– Мне отдай.

Ингиторий несколько мгновений соображал, может ли он это сделать, потом принес завернутые в кусок кожи таблички. Письмо было запечатано, но поверх была приложена полоска пергамента, на таких обычно пишут названия свитков и привешивают к футлярам. На пергаменте значилось: «Доставить Корнелии, в усадьбу ее отца Луция Корнелия Сервиана».

«Значит, Гай так и не смог забыть эту проказницу!» – усмехнулся про себя Кука.

– Отправь гонца на рассвете, – посоветовал он декуриону, пряча таблички в мешок. – Кто знает, может, вам повезет, и вы успеет смыться.

* * *

В первую же дневную стражу отряд Куки верхами покинул бург и двинулся в сторону Эска, в лагерь Пятого Македонского легиона.

Впрочем, верхами ехали не все – на прихваченных из лагеря в Новах носилках на двух мулах легионеры везли Молчуна. Тот ни идти, ни ехать верхом не мог – едва вставал на ноги, как его начинало рвать. Кто-то из ветеранов приложил его бревном от креста по голове.

– Не довезем – помрет, – беспокоился Малыш.

– Не помрет, – заверял Кука. – Башка у парня крепчайшая.

– Кому алтарь обещать за выздоровление?

Кука на миг задумался.

– Обещай всем подряд, не ошибешься, сами надпись на плите и выбьем, так что за буквы нам платить не придется.

* * *

Уже начинало смеркаться, и Приск надеялся вот-вот увидеть вдали знакомое разбитое молнией дерево, от которого около мили по дороге до Эска. Из Нов он выехал на рассвете, на почтовой станции сменил коня и помчался дальше. До вечера, успеть до вечера – вот все, о чем он думал всю дорогу. В бесснежную пору расстояние от Эска до Нов в ускоренном темпе легионеры могли миновать за два дня. Обычным маршем – за три. Верхом Приск надеялся домчаться за день. Первую половину пути он проехал достаточно быстро – но не настолько, чтобы въехать до темноты в лагерь.

И все же ему повезло: ночь была ясной, лунной, чернела на посеребренном снегу отчетливая колея, оставленная колесами телег, из сугробов торчали милевые столбы, отмечая путь.

И все же дорога как-то подозрительно растягивалась – и Приск ощущал слишком уж едкий холод, который не так трудно спутать с примитивным страхом. То и дело легионеру казалось: кто-то едет следом. Он с трудом сдерживался, чтобы не послать коня в галоп, – но скакун слишком устал, чтобы гнать его куда-то, – и Приск позволял уставшему жеребцу лишь понуро трусить.

В памяти тут же всплыли все рассказы про оборотней, которыми любил пугать друзей Тиресий, – про то, как заплутавшего посланца покусал волк, и бенефициарий вернулся в лагерь уже не человеком. В такие мгновения Малыш, который был силен, как Орк, начинал испуганно озираться. Вот и сейчас Приск невольно оглядывался, но не видел никого.

И будто в подтверждение этих рассказов раздался протяжный вой. Он длился и длился – на одной ноте, тек ниоткуда в никуда, заполняя пространство между снежным покровом и черным небом с плывущей над оледеневшим миром Селеной-Мендис. Конь захрапел, стал беситься, сделал попытку встать на дыбы и сбросить всадника. Приску стоило большого труда усидеть в седле.

А потом Приск увидел, как пластается по снегу огромная тень. Бежит, взрывая пышную борозду, будто либурна на данубийской волне.

Первым движением было – ударить коня и мчаться, ни о чем не раздумывая, надеясь, что коняга, прежде чем пасть, успеет домчать легионера до ворот лагеря. Но мысль эта была ненужная и глупая. Волки нагонят его в три прыжка. Конь падет, все будет кончено мгновенно. Приск левой рукой натянул повод, не давая коню даже дернуться, осадил его так, что тот присел на задние ноги, правой вытянул дротик из колчана. Колчан с дротиками, как и всаднический овальный щит, подарил ему Анний в Новах.

Волков было трое. Впереди – вожак, за ним двое из молодняка. Но они не спешили – во всяком случае, шли не так резво, как показалось в первый момент. Выжидают, загоняют добычу туда, где остальные поджидают в засаде. Медлят – боятся человека. Но все же лезут вперед – дразнит запах конского пота. Что сильнее – голод или страх? Голод оказался сильнее, вожак двинулся вперед, за ним остальные. Как только троица очутилась на расстоянии броска, Приск метнул дротик и тут же вытянул второй. Метил в вожака. Зверь, визжа, кувырнулся в снег, орошая белое черной кровью.

– Ошиблись, серые? – пробормотал Приск.

В следующий миг прежние товарищи радостно рвали издыхающую добычу. Приск швырнул еще один дротик – в гущу сплетенных тел, пришивая одну тварь к другой насмерть.

Внезапно снова протяжный низкий вой долетел неведомо откуда.

Приск вдруг понял, что сам он весь мокрый как мышь, пот струится по лицу, затекая под нащечники шлема. Мороз острыми когтистыми пальцами тут же впился в мокрое тело, приморозил металл к щекам, отдирать придется со щетиной и кожей.

Приск отер лицо и, развернув коня, двинулся дальше.

Волков в ту ночь он больше не видел. Но ощущение, что кто-то идет по следу, осталось.

 

Глава V

Холодный день

Январь 855 года [48] от основания Рима. Эск

Приск карабкался наверх, обдирая пальцы. До голого гребня хребта оставалось около сотни футов, когда над белой полосой то ли облака, то ли тумана возникла наблюдательная башня, сложенная на дакийский манер из прямоугольных камней, скрепленных деревянными балками. Ставить свои башни в горах даки умели так, что и не сразу заметишь, где на склоне холма прячутся наблюдатели, но все равно даже среди буковых лесов и покрытого елями склона такая слепота непростительна для «быка Декстра», а уж на голом хребте не заметить дакийский бург было делом немыслимым. Приск прижался к камням, будто надеялся врасти в расселину. Нет, его не могли заметить с башни – туман слишком плотный, а плечи накрыты волчьей шкурой – старая уловка, издалека караульному покажется, что бродит по склонам серый одинокий хищник.

Но когда Приск выглянул вновь, то увидел, что никакой башни поблизости нет, а сидит неподалеку на камнях, спиной к легионеру, человек в меховой безрукавке и смотрит на запад. Судя по длинным светлым волосам и одежде, это был дакийский пастух. Сидел он как раз на тропе, и обойти его уже не было никакой возможности. Значит, Приск должен подобраться неслышно, левой рукой зажать рот, правой полоснуть ножом по горлу. А потом уже махнуть красной тряпицей – подать знак своим, что дорога открыта, и можно идти дальше гуськом по тропе в тыл дакам – к заветному перевалу.

«Странный какой-то пастух, – подумал Приск, – сидит недвижно, глядит в одну точку и не оборачивается».

Легионер был уже почти рядом – осталось только сделать последний шаг, протянуть руку и…

Человек оглянулся. Оскалился, сверкнув белыми зубами. И тогда Приск увидел, что это вовсе никакой не дак, это центурион Нонний.

– Ах, ты! – Приск замахнулся кривым фракийским кинжалом, но ударить Нонния не успел.

Тот легонько ткнул его пальцем в грудь, и легионер полетел со скалы вниз.

Ударился о камни, перевернулся и стал падать дальше. Справа рушился вниз водопад – кипящий белый столб воды. В ледяной воде играла радуга.

«А ведь не больно… почему не больно-то?» – удивился Приск.

…И пробудился. Он был в комнате своего контуберния в казарме Пятого Македонского лагеря в Эске.

«Дома», – подумал Приск и усмехнулся.

Родной дом он утратил после того, как его отца приговорили к смерти.

Неясный свет пробивался сквозь слюдяное оконце. Холод пробирал до костей – даже сквозь одеяло и меховую накидку. Вода в кувшине, что стоял на сундуке, наверняка замерзла. Приск дохнул, понаблюдал, как белые завитки пара клубятся в воздухе.

«Вот же нелепый сон… Нонний, мерзавец, приснился… это уж наверняка к беде, сон-то странный, а значит, вещий… Неужели мне наяву мало этого Нонния, так он еще и в сон ко мне забрался, будто воришка в дом».

Приск никогда не был суеверен, но, случалось, сны его пугали. Так, однажды ему приснилось, что он умрет через два дня. Как именно умрет, не привиделось, но от ощущения близкой смерти холодом пробило до самых костей. Приснился ему тот сон в лагере Четвертого Флавиева легиона возле Берзобиса – где на обратном пути застряли на три или четыре дня повозки с ранеными. Лагерь был каменный, надежный, две трети легиона должны были зимовать в бараках, стеречь вместе с другими подразделениями проложенный летом путь. Раненые Четвертого легиона дальше ехать были не должны, остальных вывозили в Виминаций.

Приск ждал назначенного срока с тревогой в душе. «День смерти» прошел на редкость буднично и мерзко – медики в госпитале перевязывали и осматривали раненых, кому-то вскрывали нагноившиеся раны, другим обмазывали мазью обмороженные пальцы, а кое-кому отпиливали руки да стопы. Рану Приска заново перевязали, и сам он, дабы не слышать воплей и стонов, весь день просидел на стене, вдыхая влажный осенний воздух – снег остался где то там, на вершинах Дакийских Альп – и слушая рассказы караульных о том, что где-то близ своей столицы даки, мол, возвели такие крепости, что их можно сто лет штурмовать, но все равно не взять. В мастерских стучали молотки, оттуда тянуло дымом – ремесленники уже готовились к кампании следующего года, у принципии квестор ругался с каким-то вольноотпущенником – тот скупал по дешевке пленных и назначал цену мизерную, совершенно грабительскую. Все казалось спокойным, будничным, лишенным даже намека на опасность.

И все же смерть была где-то рядом, она притаилась в еловом черном лесу, кутаясь в плащ из толстой шерсти, с которой легко скатываются и капли дождя, и снег, покусывала губы, щурила глаза, примеривалась, выбирая жертву. Но так и ушла, не высмотрев добычи. Не запела тетива, не отправилась в полет отравленная змеиным ядом крючковатая стрела. Быть может, влажный туман был тому причиной?

Так что не сбылось.

Но нет-нет, и вспоминался Приску тот сон. Ну что ж, теперь вот еще один – ему в пару…

Разбудить Тиресия, что ли, спросить, значит это появление Нонния во сне? Приск еще немного подумал и решил прорицателя не тревожить.

Кука заворочался, спросил:

– Нам вставать?

– Лежи, – отозвался Приск, – трубы еще не было.

– Хорошо бы проспать до весны.

Приск не ответил, выпростал из-под одеяла левую руку, несколько раз сжал и разжал кулак, вслушиваясь в собственное тело – не отзовется ли движение пальцев тянущей ломотной болью в плече. Потом ощупал само плечо – там, где дакийский фалькс оставил уродливый и бугристый шрам…

Тапае… крови там было столько, что река стала алой. В тот день Траян велел изорвать на повязки простыни из своего шатра. Приск вспомнил, как смотрел на желтое, уходящее за вершины холмов солнце и думал, что видит светило в последний раз… Порой Гаю до сих пор не верилось, что он выжил. Приск стиснул кулак изо всей силы. Но тело молчало… разве что требовало все же покинуть теплую койку по делам вполне естественным.

А Кука, мерзавец, вновь посапывал сладко.

* * *

Приск вышел из барака, поплотнее запахнул меховую безрукавку, но все равно мороз пробирал до костей.

Лагерь Пятого Македонского еще спал – кроме часовых, разумеется.

«Мало народу… слишком мало…» – подумал Приск.

Легат легиона вместе с основными силами зимовал в Виминации, чтобы по первому приказу императора выступить на ту сторону, за Данубий. Дорога известна, цель ясна – Сармизегетуза, дакийская столица, чтоб ей в Тартар провалиться вместе с Децебалом. Хотя нет, не надо… Потому что если провалится, то не только вместе с Децебалом и защитниками, но и с золотом, которого в Дакии, сказывают, больше, чем в Риме.

Пятеро легионеров вернулись в лагерь по личному распоряжению Адриана. Внимание императорского наследника – оно, конечно, приятно греет душу… Да только Элий Адриан пока не наследник и станет ли им – вопрос очень даже спорный. Уж больно извилист и сложен путь Адриана наверх. А главное – не любит Траян своего племянника, не любит, и все. Слишком они разные. Один – солдат, другой – философ. Траян воюет по зову сердца, Адриан – из расчета. А расчеты его сложны и запутанны, и планы сомнительны – в том смысле, что сомнительно их исполнение. Такие как Адриан задумывают всегда нечто грандиозное, но им редко удается воплотить свои мечты. Когда-то Адриан рассказал Приску, что мечтает построить огромный храм всех богов с окном-оком в вершине купола. Похоже, Адриан и Империю мечтал создать как этот храм – один огромный дом, где каждому хватит места – и богам, и людям под надзором всевидящего благосклонного ока мудрого императора.

Жизнь в постоянном каменном лагере сильно отличалась от той, что вели легионеры в походе. С каждым годом военных трудов в их жизни становилось меньше, все больше времени проводили они в канабе – поселке, что разрастался поблизости. Лет через пять—десять после начала службы многие легионеры обзаводились кухарками – рабынями или вольноотпущенницами, – и по улицам канабы бегал целый выводок незаконно прижитых деток. Правда, из пятерых легионеров «славного контуберния» никто пока не имел семьи. Но разговоры то и дело заходили. Больше всего на эту тему любил болтать Кука, а вот Приск в них не участвовал. После того как он узнал от Майи, что красавица Кориолла бегает тайком в лупанарий, он вообще старался на подобные темы не говорить.

Возле кухни несколько лагерных рабов не спеша кололи дрова, растапливали печь – еще только готовились выпекать хлеб. Припозднились, лодыри, только к обеду успеют. Гермий, после летнего похода превратившийся из раба в вольноотпущенника, пробил деревяшкой ледяную корку в ведре, вытащил льдину, повертел в руках. Льдина была толщиной в три пальца.

– На кухне стояла, не на улице, – пояснил Гермий.

Приск понимающе кивнул. Сильный мороз. А раз так – лед на Данубии уже достаточно крепок, чтобы выдержать всадника с лошадью. Не сегодня завтра пожалуют варвары из-за реки. Гонцы, отосланные в Виминаций и в Диррахий, выехали восемь дней назад из Нов. До Виминация, меняя лошадей, посланец наверняка добрался. До Виминация, но не до Рима. Если Траян в Риме (а это не исключено), дело плохо.

Вчера, сначала утром, а потом вечером, уже в темноте, Кука с Приском ездили верхом к данубийскому берегу. На том берегу наискось от Эска располагался дакийский городок Сацидава. Обычно зимними ночами поселение казалось черным – если только не случалось в городке пожара. Теперь же варварский берег светился мутно-красным маревом. Означать это могло одно – сотни разожженных вокруг Сацидавы костров. Ничего необычного в этом не было: кочевники из скифских степей зимой приходили на Данубий не только грабить, но и торговать – пригоняли на продажу коней, домашний скот, войлок, рабов. По льду переходили на эту сторону отдельные всадники, вели с легионным квестором переговоры – сколько и за что римляне готовы платить. Сговорившись, опять же по льду, подвозили товары. Но в этот раз – Приск и Кука были уверены – речь о торговле не пойдет.

Вернувшись, разведчики тотчас сообщили о том, что видели, префекту лагеря. Префект и военный трибун собрали всех центурионов, совещались часа два. В обычное время варвары, скорее всего, к лагерю и не сунулись бы – с полным легионом тягаться грабителям не по зубам. В такой ситуации легат выводит когорты из лагеря и попросту уничтожает незваных гостей. Но при нынешнем положении дел никто за ворота даже не сунется. Разумеется, тут же еще с одним донесением отправили бенефициария в Виминаций – мало ли что, вдруг прежний гонец не сумел добраться. А вот что делать дальше – было не совсем ясно. Дополнительно укреплять лагерь? Он и так был укреплен – еще в прошлом году стены обновили, запасы сделали, дополнительные машины стояли в мастерских наготове. Префект лагеря отдал приказ рано утром все метательные машины проверить, натяжение жил отрегулировать да установить, где надо, машины на стены, так что у префекта фабрума работенки на следующий день будет невпроворот. Оставалась еще канаба. Опять же послать людей для обороны канабы не было никакой возможности, так что придется гражданских забрать к себе в лагерь.

– А если Приск и Кука ошиблись, и никакого вторжения не будет? – спросил центурион Пруденс. – Поднимется паника, люди оставят дома, имущество…

У него у самого в канабе имелась кухарка и двое прижитых от нее детишек. Ну и половинка домика со всяким скарбом, новенькие двери и замки центурион лично поставил.

– Дом в канабе стоит шестьсот денариев, – напомнил префект лагеря. – Столько же, сколько один хороший раб. Люди дороже домов. Завтра после первой дневной стражи будем переселять.

С префектом лагеря Кука сильно повздорил – из-за того, что тот велел сдать в легионное хранилище добытые у даков браслеты. Кука уже почитал это золото своим и даже подсчитывал, за сколько его можно продать. Но прискакавший из Нов гонец привез письмо префекту от военного трибуна: Анний рассказал не только о стычке с Ноннием, но и о солидной добыче, посему с золотыми браслетами пришлось распрощаться. Приск подозревал, что Кука пару браслетов припрятал. Но подозрения эти оставил при себе.

Еще ночью префект лагеря разослал гонцов – выставить на бургах двойные караулы и чуть что зажигать на башнях сигнальные огни… В случае нападения – отступать к лагерю. Но до утра все было тихо. То есть снаружи тихо. До третьей ночной стражи кипела работа: вытаскивали из мастерских запасные машины, сооружали для них настилы, подтаскивали камни и стрелы.

Гарнизон хоть куда – шесть центурий из ветеранов, новички, легионные рабы, когорта ауксиллариев да легионные писцы, у этих оружие – бронзовый стиль, а не меч. Из старших офицеров в лагере только временный префект лагеря и один из военных трибунов, центурионов хватает, но все перестарки – из тех, у кого срок службы уже вышел, но они не ушли в отставку.

Приск поднялся на стену, долго вглядывался в бледнеющее небо на севере.

Заиграла труба, призывая легионеров просыпаться.

«А мороз-то усиливается…» – подумал Приск отстраненно.

Может, в самом деле варвары явились торговать? Нет, тогда бы прислали гонца для переговоров, а со стороны реки никто не появлялся.

Блестел снег в первых лучах солнца. Небо было чистым и прозрачным, как лед. Вдали над крышей ближайшей усадьбы вверх столбом уходил тонкой струйкой дым. Тишина и покой завораживали. Одно время, помнится, Приск пытался с высоты стен рассмотреть крыши Корнеливой усадьбы, но ее заслоняли холмы. Да что глядеть-то! Кориолла наверняка в канабе, развлекается, дрянная девчонка… Нет больше Приску до нее дела – нет, и все. Пусть центурион Валенс из-за нее страдает, она ему обещана, и уж не первый год гуляет центурионова невеста, таскаясь тайком в лупанарий. А Приску уже совсем не больно, когда он думает о Кориолле. Ну, почти не больно… Только в груди немного ноет.

Приск вернулся в барак. Еще в прошлом году, пока казармы не наполнились новобранцами, Молчун и Кука оборудовали у входа небольшую кухню. Одну половину ее занимала печь, вторую – длинный узкий стол с посудой. Под столом сложены были дрова – припас на день или два. В углу имелась здоровенная глиняная бочка, в которой хранили зерно. Молчун, на все руки мастер, вмуровал дымоход между двумя стенами – так что, когда печь топилась, соседнюю комнату – а это была как раз казарма «славной восьмерки», обогревало не хуже настоящего гипокауста. Сейчас Молчун сидел подле печи, от него пахло травами: медик прописал ему пить по утрам и вечерам какую-то мерзкую настойку.

«Печально, но нас давно уже не восемь», – подумал Приск. И сердце на миг прихватило ледяной корочкой.

Так бывало прежде, когда Приск вспоминал о смерти отца, убитого по приказу Домициана. Теперь холод подступал, если думал о погибших друзьях. В казарме памятью о них остались надписи на стене. Квинт Марий, Крисп, Скирон. Первых двоих уже нет в живых. Скирон исчез где-то за рекой, жив ли нет, неведомо. Малыш утверждал, что видел Скирона в горах, но многое может почудиться, когда тебя пытают.

Пятеро легионеров значились в лагере иммунами – то есть обязаны были лишь воевать, а не работать и тренироваться. Для легионеров пятьдесят девятой центурии они продвигались вверх весьма успешно. Однако о привилегиях быстро забывают, когда опасность близка: Малыш и Тиресий определены были во вторую дневную стражу, Кука с Приском – в четвертую, Молчуна пока медик освободил от всех обязанностей.

Печь радостно полыхала. Пока Приск разгуливал по лагерю и лазал по стенам, Кука поставил на огонь ковшик с водой для завтрака. Приск взял кусок хлеба, пальцем подцепил из глиняной миски толченки – к растертому в кашицу чесноку добавлялись сыр с уксусом, лук-пырей и рута.

– Ну, что там? – спросил Кука без тени тревоги, склоняясь к огню.

Розовые всполохи подсветили его лицо, и в Приске на миг проснулся художник – вот бы так изобразить на фреске Вулкана возле своей кузницы – эти яркие отсветы на коже, сверкающие белые зубы, темные завитки волос, уже тронутые сединой. Приск только сейчас заметил в волосах Куки седые пряди. Да он же… Сколько ему лет?!

– Тихо пока, – отозвался Приск.

На деревянном столе уже расставлены были пять глиняных чашек. Кука разлил горячую воду, добавил из кувшина вина и поставил на печь миску со вчерашней кашей – разогреваться.

Последним на кухню соизволил выйти Тиресий, подсел к столу, взял чашку, хлебнул горячей воды с вином. Кука наполнил его миску кашей. Никто не попрекнул провидца за сонливость. Если Тиресий спал после того, как прозвучала лагерная труба, значит, сон ему снился особенный. Но какой именно, Тиресий пока не торопился никому сообщать.

Лагерная жизнь приучила легионеров завтракать обстоятельно. Бой на голодный желудок – проигранный бой. Не верьте тому, кто утверждает обратное. Все равно, если меч вспорет брюхо, лишь один счастливчик из тысячи может выжить – да и то, если врач на месте прополощет кишки крепким вином, уложит все обратно да зашьет. То есть, считай, шансов нет никаких. Так что лучше сытно поесть и надеяться, что доспехи защитят твой живот от вражеского фалькса.

Отвлечь от еды могла лишь прямая атака противника.

– Кашу ешь, центурион. Хуже всего стоять на стене на голодный желудок! – пихнул Гая в бок Кука.

Когда он хотел в чем-то уязвить Приска, то всегда именовал его центурионом. Звание молодому легионеру было обещано вне очереди, как только наберется достаточно боевого опыта. Но после ранения ни центурион Валенс, ни Адриан, их покровитель, не упоминали об этом обещании. Так что посеребренная лорика и поперечный алый гребень оставались по-прежнему недостижимой мечтой.

«И все оттого, что мы перестроились недостаточно быстро», – вспоминал сражение при Тапае Приск и стискивал зубы так, что сводило скулы.

Уже по возвращении в лагерь Приск изготовил тупой макет фалькса и заставлял Куку раз за разом наносить удары, а сам, вооружившись учебным гладиусом, пытался найти защиту против страшного оружия. Ничего не получалось. Без прикрытия соседа справа десница то и дело оказывалась под ударом. Можно, конечно, надеть защиту на правую руку – но она сковывала движения. К тому же тонкий металл наруча страшный фалькс перерубал без труда.

«Ну какой я после этого центурион? – мрачнел Приск. – Мальчишка честолюбивый и себялюбивый. Всю мою центурию положат. Ведь я не умею, как Валенс, руководить, высчитывать, выгадывать, чуять потрохами, где моим людям удар нанесут. И мгновенно принимать решения».

Но при этом знал, что, если представится случай, ни за что не откажется надеть на шлем поперечный гребень. Знал, что именно этого ему и хотелось всегда – отвечать за других, отдавать приказы и держать в руках чужие судьбы.

– Что будем делать сегодня? – спросил Малыш, наваливая из общего котелка себе в тарелку остатки каши и выскребая присохшие корочки ложкой.

– Ты и Тиресий – в караул. А мы с Приском в канабу идем, – ответил Кука. – Народ переселять в лагерь, велено все сделать без паники.

– Сегодня варвары еще не придут… ни сегодня, ни завтра… – проговорил Тиресий, на миг опять погружаясь в себя и глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.

В такие минуты его черные глаза казались еще более глубоко посаженными, чем обычно, он плотно стискивал зубы, но при этом беззвучно шевелил губами. Приск был уверен, что эта привычка осталась у Тиресия с той поры, когда он предсказывал будущее за деньги и, спасаясь от преследований, поступил в легион.

– Может, они вообще не явятся? – хмыкнул Кука.

– Явятся. В Малой Скифии уже переправились, – сказал предсказатель.

* * *

– Ну, давай посмотрим, что тут у тебя… – Антистий остановился напротив деревянной клетки, оперся на резной посох.

С некоторых пор грек не выходил уже никуда без палки и без провожатых – этим летом Антистию исполнилось шестьдесят – время, когда надобно отходить от дел и предаваться лишь сладостному досугу. Но торговец и не думал об отдыхе, а сына, который осмелился лишь намекнуть на подобное, в сердцах отходил палкой. Антистий был маленьким шустрым человечком с черными живыми глазами, одет в две теплые туники, поверх которых накинул меховой плащ. Как только январские иды миновали, сразу же ударили морозы, так что старый грек теперь месяца два как минимум будет мерзнуть, как в Аиде. Однако ни морозы, ни почтенный возраст не помешали Антистию прибыть из Диррахия в канабу Пятого Македонского. Увы, он опоздал, и почти все привезенные из Дакии пленники оказались проданными. Теперь на рынке рабов в канабе оставалась единственная клетка: так сказать, последки, из тех, кого приволокли на правый берег Данубия уже с первым снегом с последними перешедшими по понтонным мостам войсками.

– Товар отличный! – с фальшивым восторгом в голосе воскликнул ликса Кандид и сделал знак вольноотпущеннику Борку, чтобы тот отворил клетку и вывел рабов. – Отдам по триста денариев за голову.

Первым Борк вытолкнул наружу здоровяка-дака, за гигантом – всех остальных.

Последний из рабов выходить не желал и даже попытался забиться подальше в угол, как побитый щенок, так что Борк выгнал его из клетки пинками. Этот последний парень в грязных лохмотьях был избит – уже не раз, – а левая его рука висела плетью.

Антистий пожевал верхнюю губу с редкой седой растительностью, скривился и вымолвил:

– По сто пятьдесят денариев.

– Двести пятьдесят – и только из дружбы к тебе – Ликса Кандид изобразил, что оказывает милость старому приятелю.

– Кандид, чтоб тебя по башке Зевс своим перуном шарахнул! По двести пятьдесят мне этих доходяг не продать даже в розницу, не то что оптом. А я не довезу всех, Гермес, покровитель мой, свидетель!

– Что?! – принялся театрально возмущаться Кандид. – Антистий, да чтоб тебе в Тартар провалиться! Да вот этот красавец не меньше тысячи стоит! – Он ткнул пальцем в сторону здоровенного дака.

Дак, на которого указал Кандид, в самом деле был хоть куда. Ликса стукнул кулаком раба по широкой выпуклой груди – гул пошел, будто ударил по медному щиту. Пленный был выше ликсы на целую голову – в плечах широк, руки такие, что заготовку меча согнуть могут, как тонкий прутик. Ноги, впрочем, коротковаты и кривоваты, да то не беда – кто будет смотреть на его ноги, когда парню придет черед умирать на арене. А что здоровяку прямая дорога в школу гладиаторов, ни грек Антистий, торговавший рабами, ни ликса Кандид не сомневались. Могли гиганта, правда, пристроить куда-нибудь на стройку вращать колесо подъемного крана или ворочать камни, но три против одного, что перед покупателем стоял будущий гладиатор.

– Как звать тебя? – обратился Антистий к пленнику.

Разговор шел на греческом.

Тот что-то пробормотал едва слышно. Явно не свое имя.

– Я кличу его Тифоном, – весело заявил Кандид. – Их варварские имена не сразу и выговоришь. А так понятно: крикнешь «Тифон», и сразу ясно, что зовешь этого титана.

– Тифон хорош, – подтверждающе кивнул Антистий.

– А девчонка, гляди! – Ликса ухватил за костлявый локоть девчонку лет восьми, вытащил вперед.

Она была светленькая, голубоглазая и в будущем, возможно, красавица, но рабыня была именно девчонкой, ребенком, а не милашкой для утех.

– Девственница, – заявил Кандид.

В это можно было, хоть и с трудом, но поверить – девчонка еще первую кровь не уронила, а груди даже не наметились – вряд ли кто-то на нее позарился, если вокруг полно девок и баб в самом соку.

– Эту малявку мне удастся сбыть разве что как служанку – ей до нужного возраста еще лет пять, не меньше, – фыркнул грек. – Ладно, беру по двести денариев восьмерых.

– Восьмерых? – переспросил ликса. – Но их же девять.

– Этот лишний! – Грек указал на избитого парня с изувеченной рукой.

Паренек был среднего роста, белокожий. Несмотря на грязь и следы побоев, видно было, что юноша на редкость красив. Только левая рука висела, как кожаный мешок, набитый тряпьем.

– Этого я никому не продам. Не будь он калекой – взял бы по отдельной цене за тысячу – за такого красавчика в Риме мне дали бы две. А так… – Грек презрительно выпятил губу. – Он ничего не стоит.

Антистий и ликса говорили по-гречески, и по тому, как жадно мальчишка вслушивался в их разговор, было ясно, что он понимает все до последнего слова. Да и внешне парень мало походил на дака – уж скорее по крови был он греком из приморской колонии. Пленник несколько раз порывался заговорить, даже приоткрывал рот, но всякий раз Борк наносил парню болезненный удар под ребра, и тот скрючивался от боли.

– И что мне с ним делать? – спросил ликса и погрозил Борку кулаком.

Еще бы! Его вольноотпущенник дал маху: не усмотрел, что парень калека, когда забирал оптом у легионного квестора партию пленных.

– Продай его в порт или в рудники, – посоветовал Антистий. – Ноги у него целые, будет бегать в колесе, вращать подъемный кран, полгода протянет, может, даже год. За него денариев пятьдесят дадут.

– Господин, умоляю… – Калека вытянул здоровую руку в сторону ликсы.

Тот отвернулся. А Борк отвесил парню новую оплеуху. Антистий прав – придется скинуть однорукого по дешевке куда-нибудь на тяжкую и примитивную работу.

– Я возьму парня, заплачу сто пятьдесят денариев, – услышал грек за спиной.

Антистий обернулся.

Два легионера стояли неподалеку – один среднего роста, телосложения не слишком могучего, скорее даже хрупкого, в кожаной дорогой лорике с птеригами, какие надевают офицеры под панцирь, второй – смуглый, коренастый, с темными курчавыми волосами, в меховой куртке поверх шерстяной туники. У обоих лица все были в ссадинах и застарелых синяках, успевших приобрести желто-зеленые оттенки: у смуглого глаз подбит, у его приятеля скула залеплена пластырем.

– В чем дело? – спросил Антистий.

Присутствие этих двоих парней ему очень не понравилось.

– Мои свидетели, римские граждане Гай Осторий Приск и Тит Клавдий Кукус, – спешно представил легионеров Кандид.

Вообще-то Кандид их не звал, он даже не знал, что Приск с Кукой вернулись в лагерь, но появились они очень даже кстати. Заключать с Антистием договор купли-продажи без свидетелей было делом, мягко говоря, глупым, однако торговец надгробиями Урс и его старший сын, которых ликса планировал указать в свидетелях на договоре, почему-то не пришли сегодня на рынок рабов. Вообще в этот день с утра в канабе творился какой-то непорядок, но занятый перебранкой с Антистием ликса не успел разузнать, в чем дело.

– Доблестные воины Пятого Македонского легиона, присланы в лагерь для поправки здоровья вплоть до весенней военной кампании. Отличились в битве при Тапае, – отрекомендовал ликса этих двоих с опухшими от побоев физиономиями.

Антистий счел за лучшее промолчать: вольноотпущеннику-греку не следовало сомневаться в доблести римских воинов, как бы подозрительно эти воины ни выглядели. Посему торговец рабами сразу же подобострастно изогнул спину, на губах заиграла сладкая до приторности улыбка.

– Стоило ли беспокоить наших доблестных воинов ради такого мелкого дела…

Кандид спешно махнул рукой, подзывая своего писца, которого громко именовал личным секретарем. Щуплый паренек достал заранее приготовленные таблички и принялся записывать предварительное соглашение.

– «Торговец Антистий в десятый день до календ февраля в год консульства Луция Юлия Урса Сервиана во второй раз и Луция Лициния Суры во второй раз, купил восемь рабов у римского гражданина Марка Клавдия Кандида, сына Марка, за 1200 денариев. Договор заключен в канабе Пятого Македонского легиона, у реки Эск. Свидетели договора римские граждане Гай Осторий Приск и Тит Клавдий Кукус. Покупатель не является гражданином Рима…»

Бронзовый стиль так и летал, взрезая воск на табличках.

– Все верно? – переспросил Кандид.

Грек проверил запись и кивнул. Потом вздохнул фальшиво:

– Уступил лишь ради твоей услады, друг мой Кандид.

Писец побежал в таверну – переписывать договор на трехстворчатый складень из деревянных табличек, Антистий же хлопнул в ладоши, и его надсмотрщики принялись заковывать в кандалы Тифона. Тот не пробовал сопротивляться. Когда ему велели, покорно поднимал руки и ноги; поворачивался, но смотрел мрачно. На лице его застыло отрешенное выражение. Остальные: девчонка, две уже немолодые женщины и трое мальчишек лет по восемь—двенадцать – были водворены в клетку на телеге без оков.

– Овчину всем дайте, а то замерзнут в дороге, – принялся хлопотать вокруг живого товара Антистий. – И горячей воды с вином. Да вино настоящее, хиосское, а не уксус прокисший. Горячей похлебки всем так, чтобы от пуза. В такие холода везти пленных – дело дохлое. Половина перемрет.

– Эти ребята к морозам привычные, – заверил Кандид.

– Куда повезешь их? – спросил Приск, поглядывая на здоровяка-дака.

Интересно, как получилось захватить в плен такого гиганта и не поранить? Разве что камнем из пращи могли в голову попасть и оглушить.

– В Диррахий, – отозвался грек.

– Вези быстрее, – посоветовал Приск. – А то холодает.

– Да уж как-нибудь довезу… – Грек явно собирался ляпнуть что-нибудь дерзкое, да вовремя прикусил язык. – Поторапливайтесь! – напустился он на своих людей. – Сегодня же выезжаем!

Приск поглядел на него как-то странно – с сожалением, что ли.

– А с этим что делать? – мотнул Борк головой в сторону раба-калеки.

– Я его покупаю, пусть за мной следует, – приказал Приск.

– Покупает он! – возмутился ликса. – У тебя найдется сто пятьдесят денариев?

– Я слов на ветер не бросаю.

Юный грек встрепенулся, поглядел на легионера с надеждой. Правда, быть рабом у легионера – доля не самая сладкая, но все же лучше, нежели вращать на стройке колесо подъемного крана. Так что парень почти с радостью потрусил за торговцами и легионерами в ближайшую таверну, где должен был состояться расчет.

В таверне, еще раз перечитав договор, Антистий отсчитал золотые. Кандид каждую монету осматривал, пробовал на зуб, вглядывался в чеканку и только после этого складывал в столбик. Таверна эта была лучшая в канабе. Здесь собирались отставные ветераны, многие из них приходили с самого утра и оставались до вечера. Вот и сейчас четверо расположились возле термополиума. Кандид приветствовал их, оба легионера так же отсалютовали отставникам. Приск и Кука уже не были новичками, но в глазах тех, кто отбарабанил в легионе двадцать шесть лет, выглядели по-прежнему мальчишками.

Кандид заказал вина с горячей водой и пряностями, бобовую похлебку с салом, хлеб и окорок. Антистий, осушив один кубок и наскоро перекусив, стал прощаться – торопился еще сегодня выехать с товаром в Диррахий.

Вольноотпущенник Борк присел сбоку от хозяина, а изувеченный раб и вовсе в сторонке. Трактирщик лично принес гостям новый кувшин с вином.

Кандид попробовал вино, одобрительно кивнул.

– Не люблю я это время года. Каждую зиму волки заречные лезут на нашу сторону. Одна надежда: Траян их крепко прижучил. Я уж и обет дал поставить по весне алтарь, избежав опасности, – Эскулапу и Гигии, богам-хранителям, и Геркулесу Непобедимому, – принялся перечислять свои тревоги и опасения ликса. – Камень для алтаря присмотрел – лучший белый мрамор, сверкающий, будто Селена в полнолуние. Я бы и вам советовал заказать алтарь Эскулапу и Гигии за излечение от ран. А то… не успели старые зажить, новых набрали, как пес бродячий блох. Кто это вас так?

– Свои, – отрезал Приск, давая понять, что подробности сообщать не намерен.

Товарищ его был настроен куда более миролюбиво.

– Как жизнь-то, Кандид? – спросил Кука снисходительно, с некоей долей панибратства в голосе.

Нахал, он и новобранцем не робел перед каждым, а теперь набрался уверенности и гонору.

– Да как-то не особенно, – неожиданно даже для себя признался ликса.

– Что так? – поднял брови Приск.

Учитывая синяки, пластырь и разбитые губы, выглядело это комично.

– Если честно, мне домой идти не хочется, – продолжил ликса. – После того как Маюшка вышла замуж, дом вовсе осиротел. Скучно как-то. Только слышно, как супружница с рабами ругается. Но в те дни, что Майя у меня ночует, еще хуже. Такая ругань у них с матушкой, что хоть из дома беги… – Кандид поморщился. – Девочка моя все больше балует. И некому приструнить…

Он выжидательно посмотрел на легионеров. Приск отвернулся, а Кука понимающе хмыкнул.

– Встречали ее… там? – Кандид мотнул головой вправо – за стеной таверны помещался лупанарий, и владел им один из его вольноотпущенников. Ликса обычно делал вид, что к данному заведению никакого отношения не имеет.

– Доводилось, – признался Кука. Впрочем, кажется, ни для кого уже не было тайной, где проводила ночи младая матрона.

– Муж-то у нее слабосильный, не обрюхатил красавицу, вот она и чудит. – Кандид говорил таким тоном, будто не он самолично выбирал жениха и выбрал в итоге старого да богатого, мнения дочери не спросив. – Подруги прежние ее сторонятся. Кориолла, как узнала про ночные приключения Маюшки, так с тех пор к нам носа не кажет – сидит у отца в поместье, как будто боится, что Майя ее с собой позовет.

Приск дернулся, как от удара.

– Корнелия… – пробормотал он. – Она, помнится, зимой у тебя в доме проживала.

– А теперь не живет! – вздохнул Кандид. – Так и сказала: не пристало невесте центуриона Валенса жить в доме, где Майя бывает.

Друзья переглянулись. Приск еще больше нахмурился и глянул на ликсу исподлобья.

Тот ничего не заметил и продолжал:

– Ребенок ей нужен, как ребеночек появится, так она угомонится, перестанет чудить.

Заявление более чем спорное, но опять же легионеры ничего не сказали в ответ.

– Кука, ты ей больше других по нраву… Станешь отцом ее ребенка. – Сказано это было без вопросительных интонаций.

– Я? – изумился тот.

– Пятьсот денариев заплачу, если Майя родит.

– Ну, я это… сделать могу. Да только она наверняка плод вытравит.

– Это уж мое дело за ней присмотреть, – заявил отец блудной дочери.

– Договор заключать будем? – спросил Приск и как-то недобро прищурился.

– Договор? – Ликса заерзал на скамье. – Письменный? Нет… На словах сговоримся. Ты, Гай Приск, – свидетель. Как только Майя понесет, я сразу деньги заплачу.

– Если сын родится, доплатишь еще двести, – добавил Приск неожиданно жестко.

У Кандида от такой наглости рот открылся.

– И, кстати, – продолжал Приск. – Разве супруг юной Майи с нашим Кукой сходен чертами?

– Фавст? Нет, ни капельки. Но это неважно. Ну как, сговорились?

– Наш герой приложит все силы. – Приск хлопнул товарища по плечу. – Это он обещает.

– У нас для тебя сообщение, – шепнул Кука, наклоняясь над столом так, что чуть не искупал завязки от плаща в миске с похлебкой.

– От кого? – не понял ликса.

– От Децебала.

– Лично?

– Это вряд ли. – Кука прищурился. – Дело вот в чем: шайки варваров могут в любой момент перейти реку по льду. Две мили до Данубия отсюда, так что прискакать им в канабу не сложнее, чем вознице сделать пару кругов в Большом цирке.

– Ох уж этот разбойный люд – что ни делай, а они все равно плодятся будто клопы.

– В эту зиму появятся не только разбойники, – предрек Приск.

– У тебя что, сведения верные от кого-то? – Ликса завертелся, будто рыбина, угодившая живой на сковороду.

– Приказ есть: к первой ночной страже всем из канабы в лагерь перейти, – сообщил Кука. – Префект лагеря к декуриону канабы сегодня рано утром отправился. Разумеется, смельчаки могут остаться. Но мы не советуем тебе задерживаться. Легионеров в лагере мало, оборонять канабу мы не можем, а вот разместить гражданских в казармах – это пожалуйста.

– Так что же, я должен здесь добро бросить?

– Что сумеешь с собой взять – вези. Но дом даже тебе прихватить не удастся.

– Нет, так не пойдет! – возмутился ликса.

– Твоя воля! Можешь остаться и подождать, когда варвары появятся, – не слишком дружелюбно посоветовал Приск, потом открыл кошелек и выложил на стол шесть золотых: – Сто пятьдесят денариев, как ты просил, – за мальчишку-раба.

Ликса поглядел на прикорнувшего неподалеку парня. Эх, если бы не рука, то его и за две тысячи можно было бы продать! Вот именно – если бы…

– Ладно уж! – Кандид повернулся к писцу. – Давай, составляй договор.

Приск отломил от лепешки половину, поднялся и вместе с недопитым теплым вином поставил перед калекой.

– Ешь, – сказал легионер.

Тот вздрогнул, очнулся, непонимающе уставился на глиняную чашку и кусок хлеба.

– Как тебя звать? – спросил Приск у калеки.

Тот едва не подавился, спешно проглотил недожеванный кусок и сказал:

– Аристей.

– Странное имя для дака.

– Я грек… наверное, – пробормотал юноша. И покосился на Борка, будто ожидал удара.

На его счастье, вольноотпущенник сидел далеко и до раба никак не мог дотянуться.

«Аристей, человек, который появляется и исчезает… Может обратиться вороном», – припомнил Приск рассказанную Геродотом легенду.

Грек едва заметно улыбнулся, и Приск понял, что юноша тоже слышал эту историю.

Легионер хотел спросить, что значит это «наверное», но в этот момент дверь в таверну отворилась, и в обеденную залу в клубах морозного пара ввалился невысокий кругленький человечек, с головы до ног закутанный в меховой плащ. Под возмущенные крики обедавших гость неспешно притворил дверь, откинул с головы капюшон и огляделся. У него было румяное улыбчивое лицо и курчавые черные волосы. Массивный нос занимал пол-лица.

– Терпеть его не могу, – прошипел ликса и попытался укрыться за спинами легионеров, чтобы гость его не заметил.

– Мне нужен ликса Кандид! – объявил вошедший на всю таверну.

Сразу несколько пальцев указали на снабженца Пятого Македонского легиона.

– Будь здрав, ликса Кандид, – подкатился к столу гость.

– И тебе того же, Калидром. Наместник тебя еще не отпустил на свободу?

– Наместник провинции Лаберий Максим доверяет мне вести наиважнейшие дела от его имени! – объявил Калидром так, будто сообщил, что он прислан новым легатом Пятого Македонского. – Хотелось бы мне знать, где пребывает ныне стекло, заказанное в Аквилее моим патроном.

– Стекло? – искренне удивился ликса.

– Драгоценнейшие стеклянные кубки. Патрон в нетерпении ожидал их еще месяц тому назад. Но вместо кубков получили мы донесение, что груз со стеклом из Аквилеи придерживают в здешней канабе.

– Донесение… – фыркнул Кука. – Как будто речь идет о войсках!

– Из Италии в последний месяц прислали только глиняные светильники и еще немного посуды, но это все для легиона мной заказано, – заявил ликса, почти что оправдываясь. – Стекла не было.

– Я всегда блюду правила истины, – приосанился Калидром. – Возьмись я за составление анналов, то прослыл бы наиправдивейшим рассказчиком. Если я говорю, что стекло должны были прислать, значит, кто-то не выполнил предначертанные установления.

– В лагере поищи! – посоветовал Приск, усмехнувшись.

– И поищу, коли в таком действе окажется надобность! – заявил Калидром. Спеси в нем было не меньше, чем в самом наместнике. – А сейчас я должен осмотреть склад – не затерялось ли где мое стекло.

– Ты хотел сказать: стекло наместника, – поправил его ликса.

– Блюдущий чужое имущество как свое имеет право охраняемое называть своим, – тут же последовал ответ.

– Ты что-нибудь понял? – поинтересовался Кука у своего приятеля.

Приск лишь взлохматил волосы ото лба к затылку.

– Я должен осмотреть склад! – повторил Калидром, ничуть не смутившись.

Ликса, кряхтя, поднялся, протянул Приску таблички с договором и вновь покосился на кругленького гостя:

– Совсем недавно был пекарем у наместника, а как поднялся-то!

– Я до сих пор пекарь, готовлю лучшие сладкие пирожные! – заявил Калидром.

Приск с Кукой рассмеялись, а ликса вздохнул и удалился вместе со слугами вслед за удачливым поваром.

* * *

Друзьям же пока торопиться было некуда. Заступать в караул надо было только вечером, обходить дома и гнать жителей канабы в лагерь должны были другие.

– Ай да Майя! – покачал головой Кука. – Как она подружку-то оклеветала! Вот стервозина! – В голосе его, однако, не слышалось осуждения. Скорее, он восхищался поступком развратной красотки. – Выходит, она одна искала приключения на свою задницу. А ты же поверил, клянусь Геркулесом, ты поверил, что Кориолла тоже в лупанарии трудится! – Кука несильно ткнул Приска кулаком в плечо. – Ведь поверил!

– Прекрати! – отмахнулся Приск. – Меня это не касается. Она – невеста Валенса, а не моя.

– Нет никакого дела? – передразнил Кука. – Чего ж ты в своем письме написал «милая сердцу моему Кориолла. Люблю я тебя и ненавижу – точь-в-точь как писал Катулл, но любовь в моем сердце сильнее…»

– В письме? – переспросил Приск. – Так ты… ты… – Он задохнулся. – Как ты смел распечатать и прочесть мое письмо?

– Лучше я, чем кто-то другой, – невозмутимо отвечал Кука. – И скажу я тебе вот что: в сердечных делах ты дурак дураком. То есть в других делах ты умный парень, а в делах Венеры – дурак. Валенс никогда на Кориолле не женится, он вообще ни на ком не женится, потому что никогда не уйдет из легиона.

– Еще одно лето… – пробормотал Приск. – Кампания закончится, он выйдет в отставку и…

– А вот и нет! Спорим на сто… – Практичный неаполитанец сообразил тут же, что ставка высоковата. – На пятьдесят денариев, что не уйдет. Он будет служить до самой смерти, пить как испанец и клясться, что вот-вот остепенится. Мой совет: как только Валенс со старым Корнелием вконец разругаются, хватай девицу и вези в канабу. Папаша такому обороту дела будет только рад. Девица в невестах засиделась, плод малость, так сказать, перезрел. Зато вкус будет… м-м-м… – Новый тычок в бок Куку только раззадорил. – Ты центурионом станешь после победы, это уж точно. Ну так как, спорим?

– Хорошо, спорим! – согласился Приск.

– А-а-а! Готов поспорить еще на пятьдесят, что ты рад проиграть мне этот полтинник.

– Уймись, – одернул его Приск.

Он подозвал хозяина, расплатился. Потом тряхнул за здоровое плечо Аристея – тот опять уснул – и, поднявшись, повернулся к сидящим в таверне.

– Теперь всем слушать меня! Радостное и краткое сообщение. Собирайте свое барахло и бегом живо в лагерь! Не сегодня завтра здесь будут варвары, канабу разграбят, сожгут и обратят в прах. Задерживаться никому не советую. Можно не успеть унести свою задницу.

– Разве легион не должен нас защищать? – спросил кто-то из сидящих.

Приск, вдруг придя в ярость, треснул ногой по скамейке, сиденье треснуло, оторвалось от ножек, и вместо грубоватой работы местного плотника образовалась груда дров.

– Ты сломал скамью! – завопил хозяин.

– Это чтоб легче было расставаться с барахлом! – огрызнулся Приск. – Приказ всем до темноты прибыть в лагерь. Доходчиво объяснил?

Ему никто не ответил. Новость всех ошеломила.

– Чего ты злишься? – шепнул на ухо товарищу Кука.

– Не знаю, – соврал Приск.

Хотя знал прекрасно – злится он на себя за то, что поверил Майиному оговору, ее грязные слова ему будто разум затмили. Как он мог столько времени ненавидеть девушку, которую на самом деле любил?

Неведомо, правильно истолковал Кука его настроение или нет, но дружески хлопнул Приска по спине – мол, все поправимо, дружище.

* * *

Они вышли из таверны. Новоприобретенный раб плелся следом, кутаясь в грязные лохмотья.

– На кой тебе сдался этот мальчишка-калека? – покосился на юношу Кука.

– Мы же давно хотели подыскать раба, чтобы в казарме прислуживал.

– У него же только одна рука, не заметил? – хмыкнул Кука. – Отправь его лучше в Томы. Пусть просит милостыню у какого-нибудь храма, куда заглядывают в основном женщины. Хоть бы у храма Дианы или Бендис по-здешнему. Бабы – они жалостливые, будут кидать калеке медяки.

– Он стоил немного, – напомнил Приск.

– Но жрать-то будет как любой другой.

Приск задрал рукав шерстяной туники и птериги кожаной лорики, продемонстрировав красный бугристый шрам.

– Пройди фалькс чуть глубже, я был бы точь-в-точь таким, как он, – то есть никому не нужным калекой. А ликса по нынешним временам наверняка его оставит в канабе – стеречь свое барахло. То есть на верную смерть. Он – грек, даки его не помилуют.

– Никогда не думал, что ты вот так будешь распускать слюни. Раб должен работать, а этот… – Тут какая-то мысль посетила Куку и заставила его умолкнуть на полуслове. – Эй, парень, поди-ка сюда… Покажи-ка свой шрам.

Раб послушно задрал лохмотья. Плечо было неестественно вывернуто, распухло, но шрамов на коже не проступало.

– Да этот красавчик попросту недавно вывихнул руку, клянусь Геркулесом! – изумился Кука. – Как же ликса этого не понял? Или его сторожевой пес Борк не сообразил?

При имени «Борк» Аристей вздрогнул, как будто Кука кликнул лохматого нумидийского пса, что приучены рвать людскую плоть, – такие охраняли ворота римских крепостей на дакийской земле.

Приск усмехнулся:

– Все ясно: Борк сам вывернул руку парню. А чтоб не получить от хозяина взбучку, сказал, что его продали раненым. Так ведь все и было?

Аристей несколько раз спешно кивнул.

– Тем лучше! – засмеялся Кука. – Тебе достался сильный и крепкий раб почти что задаром. Надо срочно отвести его к медику, чтобы вправил плечо. И как только ты сумел обдурить Кандида! – восхитился Кука. – Ты же у нас самый честный, не врешь, не доносишь, а Кандида надул.

– В чем я соврал? – спросил Приск, и в голосе его мелькнуло раздражение.

– Да нет, ни в чем… Но сообразил, что парень вовсе не калека.

– Нет, не сообразил. Я – не медик.

– Но почему… Нет, но… – Кука окончательно запутался и махнул рукой, так и не задав вопроса.

Приск не стал рассказывать Куке, что видел этого парня несколько лет назад. Здесь же – в канабе Пятого Македонского. Военный трибун Элий Адриан в этой самой таверне рисовал торс Аристея, тогда еще совсем мальчишки, на отбеленной гипсом доске. Возможно, парень сбежал на ту сторону Данубия к дакам. А те дали ему в руки меч и велели: воюй. Или все было не так? Почему-то Приск был уверен, что Аристей никогда не расскажет, как он очутился в партии рабов.

* * *

Видя, что добровольно жители канабы за лагерные стены не торопятся, префект послал в поселок ауксиллариев – гнать взашей всех в лагерь в приказном порядке.

Посланцам префекта велено было говорить, что жители переселяются временно, пока не прояснится обстановка.

Спору нет, стены у канабы имелись и свои, правда, невысокие – из дерева и земли. Точно такие же прежде, во времена Клавдия и Нерона, защищали и сам лагерь. Но со временем последний обзавелся каменными укреплениями, а канаба так и осталась под защитой деревянного частокола. Имевшимися в лагере силами в случае нашествия канабу было не удержать.

Уже темнело, а в лагерь все еще тянулись люди с повозками, тащили корзинки с припасами, клетки с мелкой живностью, мешки с мукой и нехитрым скарбом, на телегах и мулах перевозили добро тех, кто побогаче. Бедняки несли на себе пожитки и малых детей, дети постарше бежали следом, оглашая округу плачем, последними ковыляли старики. Только хозяин винной лавки отказался переезжать, хотя префект предлагал ему в помощь солдат – перенести амфоры с вином. Остались и живущие в канабе геты в надежде, что варвары их не тронут как своих по крови. Глядишь, еще и самим что-то перепадет из брошенного барахла. Многие хозяева оставляли в канабе старых или мало на что годных рабов – стеречь оставшиеся без присмотра дома.

Маленьким царьком вступил в лагерь ликса Кандид – с чадами и домочадцами, с ручными птицами, собаками, кобылами, мулами, повозками, на которых везли мебель и бронзового быка – того самого, на котором восседал во время пирушки сам Кука, а Приск кормил его паштетом.

Кука и Приск, стоявшие в карауле, наблюдали эту картину с высоты стены.

– А ты уверен – ох, не могу, умру сейчас, – начал корчиться от смеха Кука, едва заприметил быка, – ты уверен, что быки не едят паштет? – Воспоминания о славной вечеринке в день их прибытия в Эск уже много лет служили неиссякаемым источником многочисленных шуток в контубернии.

– По-моему, там внизу твоя Майя! – Приск заметил в пестрой толпе знакомую гибкую фигурку. – Гляди, не опоздай, а то кто-нибудь другой получит от папаши твои денарии.

Стемнело, очередная смена караула уже поднималась наверх.

Едва обменявшись паролями со сменщиком, Кука ринулся вниз, живо растолкал беженцев и, не обращая внимания на толстого человека лет пятидесяти с серым больным лицом, увел красотку в барак казармы. Серолицый проводил парочку покорным воловьим взглядом и беззвучно шевельнул губами.

Пришедший следом Приск поздоровался с ликсой.

– А, наш герой! – преувеличенно радостно воскликнул Кандид. – Фавст! – обратился он к зятю. – Этот парень завалил десять варваров в битве при Тапае. Его вот-вот сделают центурионом.

Серолицый Фавст кисло улыбнулся.

– Корнелий, дурень, отказался переезжать! – тут же сообщил Кандид. – Сказал – стены и ворота в усадьбе крепкие, любую осаду выдержат. Ну, ему виднее, он Иерусалим брал, знает толк в укреплениях и осадах.

– Ты видел Корнелия? Когда? – почти закричал Гай.

– Да сегодня, как только с вами расстался. Корнелий приезжал в канабу покупать масло.

Приск стиснул кулаки. Вот же не повезло! Он мог встретиться с отцом Кориоллы и уж тогда бы настоял на переезде… Ветеран куда охотнее прислушается к словам легионера, нежели к доводам пузатого ликсы.

– Хоть бы женщин да детей отправил! – в сердцах воскликнул Приск.

– Я ему то же самое советовал! – заявил Кандид. – Ну, и где тут можно расположиться?

– Бараки с тридцатой по сороковую центурию свободны.

– Бараки? – Ликса обиженно выпятил губу. – Да в этой вашей казарме холодрыга ужасная, жить невозможно.

Он огляделся, и лицо мгновенно приобрело хищное выражение.

– Приск, друг мой… А сколько военных трибунов нынче в лагере? – Один, – ответил Приск и понимающе усмехнулся: сразу догадался, куда клонит ликса.

– Так, значит, дома трибунов пустуют. Верно, и дом трибуна-латиклавия, где жил прежде Адриан, тоже не занят?

Приск пожал плечами – распоряжения занимать дома офицеров никто не отдавал. Но и не запрещал. Надо полагать, префект лагеря получит с ликсы определенный подарок за возможность поселиться в удобном и теплом домике с гипокаустом.

– Эй, шевелись, занимай вон тот приют, – принялся подгонять своих домочадцев ликса. – Всем вместе селиться, чтоб мне не бегать к своим рабам в ближайший барак! – прикрикнул ликса на вольноотпущенника. – Скарб внутрь заносите, на улице не оставлять! Раскрадут. Майка где? – оборотился к зятю.

– Гулять ушла, – ответил тот. – Поискать?

– Не надо. Пускай гуляет.

И он, воображая, что никто не видит, подмигнул Приску.

– Ну и хаос тут у вас, – раздался знакомый голос.

Приск обернулся – вслед за гражданскими, их телегами и скотом верхом ехал центурион Нонний.

«Он-то откуда?!» – едва не закричал Приск.

Меньше всего на свете легионер мечтал вновь встретиться с этим человеком.

* * *

Приск был сам не свой. Ночь не мог спать спокойно – то и дело просыпался. Кука, явившийся только под утро, сказал, что пока в лагере все тихо.

«О, бессмертные боги, еще немного времени… умоляю…» – Гай застонал, представив на миг, что будет, если варвары усадьбу Корнелия возьмут.

– Раны ноют? – понимающе спросил Кука.

– Вроде того. Ты не выведал, почему Нонний вновь у нас?

– Выведал.

– Ну и что?

– Он здесь проездом. Его отправляют в Четвертый Счастливый легион первым центурионом во второй когорте.

– Погоди! Он же был префектом лагеря…

– Во-первых, префектом лагеря он был временно. А во-вторых, трибун Анний наверняка доложил о его «подвигах» наместнику. Вот тот живо и решил перевести нашего героя на дакийский берег.

– И в результате Нонний оказался в Эске, – подвел итог Приск.

– Думаешь, он случайно у нас остановился?

Да, с Ноннием все было неясно. Почему его после убийства Квинта перевели, почему теперь он отделался столь малым наказанием? Явно делал карьеру под чьим-то покровительством. Но вот под чьим? Нонний никогда об этом не распространялся.

– Жаль, при Тапае его не было, – заметил Кука. – Мы бы его там упокоили.

– Следи за мерзавцем, такие, как он, старое не забывают, – посоветовал Приск.

* * *

Хуже всего знать, что нападение будет, и ждать в бездействии, когда же все начнется. Вестей никаких, мороз крепчает, и мысль, что, возможно, доживаешь последние свои деньки, кажется почти обыденной.

Пару раз Приск сталкивался с Ноннием. Тот смотрел мрачно. Но и только.

В первый день Нонний вел себя осторожно, будто что-то высматривал, вынюхивал. Но к вечеру не утерпел и пустил палку в ход – двоим новобранцам «повезло» попасться ему на пути, и центурион тут же безжалостно избил их ни за что. Легионеры постарше старались обходить его как бешеного. Кажется, военный трибун так и не поставил Нонния никем командовать, потому что и на другой день он просто шатался по лагерю.

День Приска и его друзей теперь проходил в хлопотах – караулы, работа в мастерских, организация команд из беженцев. Оглянуться не успеешь, а день уже и промелькнул. Зато вечера были тягучими как смола. Собирались на кухне, где было тепло и где кроме красного отсвета печи еще горели светильники. Играли – у Тиресия был при себе набор фишек из голубого и белого стекла, а поле для игры вырезали на широкой доске стола.

На другой день после вселения в лагерь жителей канабы Кука привел в казарму закутанную в толстый плащ девицу. Впрочем, куталась она зря – и так всем было ясно, чья именно аппетитная фигурка скрывается под темной тканью.

Тиресий тут же предложил заклад – сколько времени гостья пробудет в гостях. Тиресий ставил на полчаса. Приск – на час. Малыш заявил, что и четверти клепсидры много.

Тиресий тут же выставил клепсидру (чтоб она не замерзала, ложась спать, предсказатель выливал из нее воду) и собрал ставки.

– Два часа! – последним объявил свою версию Молчун.

Принялись играть, однако игра как-то не клеилась под сладострастные ахи и охи из соседнего помещения.

Пари выиграл Молчун.

Вода стала отмерять уже третий час, когда Майя, опять закутавшись в плотный плащ, покинула комнату. Кука так умаялся, что провожать ее не стал – отправил с девицей Аристея. Медик в госпитале вправил рабу плечо, но велел пока носить руку на кожаной перевязи и, по возможности, не беспокоить.

Вернулся Аристей не скоро, когда уже все, кроме Приска, отправились спать. Ни слова не сказав, красавчик-грек подсел к огню. Приск, оставленный присматривать за печью до возвращения Аристея, невольно усмехнулся: сдавалось ему, что над заданием ликсы трудится теперь не один только Кука.

* * *

Так прошло три дня, а на четвертый день утром ворота отворились, и в лагерь влетел на взмыленной лошади бенефициарий. Приск и Кука в этот момент как раз стояли в карауле у ворот.

Приск проводил всадника взглядом.

– Хорошо бы узнать, какое известие привез нам гонец, – сказал, ни к кому не обращаясь, Гай.

– Какое… понятно, какое… даки где-то в низовьях переправились. А где именно, нам скоро сообщат, – сказал Кука.

И тут же заиграла труба, созывая общий сбор.

Кука оказался прав: известие, что привез бенефициарий, было, мягко говоря, нерадостным. Когда все имевшиеся в наличии легионеры и ауксилларии построились перед принципией, военный трибун сообщил, что варвары переправились через Данубий-Истр в низовьях и обрушились на Малую Скифию. Приказ наместника: запереться в стенах, оборонять лагерь и канабу. Канабу – по возможности.

– Где же Траян?! – воскликнул в сердцах Малыш.

– Видимо, слишком далеко, чтобы успеть на помощь, – отозвался Кука.

«Где же Кориолла?» – подумал Приск.

Все эти дни он вспоминал о ней. Думал даже лично поехать в усадьбу – предупредить. Любовь, которую он все эти годы пытался умертвить, вспыхнула вновь. Замерзшее сердце оттаивало и кровоточило. Было больно. Так бывает, когда в тепле начинают отходить замерзшие пальцы. Поначалу Приск надеялся, что старый Корнелий, столько лет проживший в этих местах, передумает и перевезет семью в лагерь. Должен же он понимать, какая опасность им угрожает!

Но ждал Приск напрасно.

Измаявшись вконец, решил отправить кого-нибудь к Корнелию в усадьбу – пусть гонец расскажет о привезенном бенефициарием письме. Но кого послать? Сам Приск мог в любой момент выехать за ворота в разведку. Разумеется, верхом на хорошем скакуне не так трудно сделать крюк и заглянуть к Корнелию. Кука как-нибудь его прикроет…

О, бессмертные боги, как он мог поверить, что Кориолла – такая же развратная дрянь, как и Майя? Как убедил себя, идиот, что не любит ее больше… И – как смирился со сватовством Валенса?! На все эти вопросы он теперь не находил ответа.

– Гай, – окликнул его Тиресий. – Префект лагеря ждет нас всех немедленно у себя.

Взгляд Приска остановился на Аристее. Парень теперь почти все время таскался вслед за хозяином, вот и сейчас стоял рядом, глядя прямо перед собой. Его поразительно красивый профиль с прямым носом и чувственным ртом, маленьким, но упрямым подбородком и меланхолично полуприкрытым веком виделся чудной камеей, вырезанной рукой искусного мастера.

Послать его? Почему бы и нет?

Сбежит? Как же! Он для варваров – заманчивая добыча. Такой красавчик, если рука вправлена, стоит бешеных денег. Аристей вернется. И даже быстрее, чем какой-либо другой посланец.

– Аристей! Верхом ездить умеешь? – спросил Приск.

Юноша повернулся, тряхнул кудрями.

– Я привезу госпожу Корнелию в лагерь, – сказал наклонив голову.

– Кука, я сейчас говорил вслух? – шепотом осведомился Приск у товарища.

– Сейчас нет. Но ты с самого утра раз десять уже заговаривал о Кориолле и раз пять усомнился в крепости стен усадьбы ее отца, – отозвался Кука.

 

Глава VI

Аргедава

Осень 854 года [68] от основания Рима. Дакия

После того, как Траян ушел из долины реки Бистры, Децебал велел своим телохранителям собираться в путь. Куда? Не подданным задавать царю подобные вопросы. Лишь Бицилису да Везине сообщил правитель, что путь его лежит в Аргедаву, бывшую столицу Дакии. Там поджидал Децебала младший брат Диег с отрядом молодых воинов в пятьсот человек. Новая стая волков, этим летом не успевшая отведать человеческой крови, должна теперь вдосталь напиться в зимнюю пору на римском берегу Данубия-Истра.

Диег – ныне главный помощник старшему брату: именно он набирал бойцов в гарнизоны горных крепостей, присматривал за военачальниками, каждый из которых мнил себя независимым царьком, отвечал за охрану северной дороги в рудничном крае. Правая рука Децебала. Ну а левая – это Бицилис, умный человек, умнейший даже, недаром Децебал поручил ему формирование когорт римского строя из перебежчиков и добровольцев. На это сложное дело Децебал щедро отсыпал Бицилису золота из казны. Бицилис сумел создать что-то около легиона неплохо обученной пехоты, построил машины, запасся оружием. Все это пригодится Децебалу летом: в том, что Траян начнет весной новое наступление, никто не сомневался.

Одно тревожило Децебала – правая его рука слишком часто ссорилась с левой, и порой дело доходило до драки. В такие мгновения Децебал всегда вспоминал Буребисту. Велик был этот царь и суров к своим не меньше, нежели к чужим. Сгреб в кулак разрозненные племена, соединил в могучее царство, из уязвимой Аргедавы перенес столицу в горную цитадель, заложил в горах крепости так, чтобы никто не смог проскользнуть незамеченным в глубь его страны через речные долины. Отсюда, из сердца Дакии, отправлялся Буребиста в походы на запад, юг и восток. Тогда дакийскому царю покорились все племена вплоть до самого Данубийского берега – безропотно, не смея перечить, а если кто перечил, их земли превращались в пустыню. Впрочем, Буребиста правил нехитрыми методами – собирал армию да грабил соседей – всех, до кого хватало сил дотянуться острием меча. Самой лакомой добычей были города припонтийские – торговые греческие колонии: устроил им Буребиста кровавое омовение. Верно, вспомнили в те горькие дни жирные греки, что Понт Эвксинский не всегда был гостеприимным, и когда-то называли его Понтом Авксинским. Буребиста умел грабить да собирать сокровища, хватал все, что оставалось без присмотра. А вот когда с северо-востока пожаловали сарматы – не посмел дать отпор, заперся в горных крепостях со своей свитой и там пережидал нашествие. Но стоило варварам удалиться, как хитрый царь вновь всех ограбленных и недобитых прибрал под свою руку.

Великий Цезарь, тот, чье имя теперь носят все правители Рима, из далекой Италии разглядел опасного врага и стал собирать огромную армию для похода. Но оба – и Цезарь, и Буребиста – погибли в один и тот же год от рук убийц. Великое дакийское царство после смерти Буребисты тут же распалось на части. Сохранилось лишь ядро с центром в Сармизегетузе под властью нового царя Деценея.

Буребиста… Еще в юности Децебал мечтал повторить деяния сурового царя – вновь собрать под свою длань разрозненные племена. Природа щедро одарила Децебала – физической силой, умом, хитростью, умением привлекать к себе людей. Воины из царской свиты готовы были отправиться на смерть по одному его знаку. Из ошибок он умел извлекать уроки, поражения обращал себе на пользу. Мечта исполнилась: он соединил владения племенных царьков и вождей в новое царство – и людей под дланью дакийского царя стало куда больше, нежели тех, кем повелевал Буребиста. И все же… Ненависть вождей, против воли склонивших выи, тлела незагашенным огнем: то один, то другой царек из союзников превращался во врага или, затаившись, выжидал, кто же из двух хищников одолеет в смертельной схватке – дакийский волк или капитолийская волчица.

Впрочем, точно так же когда-то исходили ненавистью покоренные Буребистой вожди. Правда, у сурового царя был тогда умный союзник – верховный жрец Деценей. Теперь даки почитают Деценея, как и Замолксиса, – богом. Был при жизни этот человек хитер, а для царя нет никого опаснее хитрого жреца, который уверяет, что его устами вещают боги. Такой станет вертеть правителем и, в конце концов, сам взалкает царской власти. Был Деценей так ловок, что устроил себе отдельную столицу: Буребиста сидел в Костешти, на вершине холма, а Деценей еще выше – в Сармизегетузе, среди хвойных лесов и белых облаков. Хитрый жрец – сильный союзник, но стоит царю пойти против его воли, как тут же жрец становится смертельным врагом. Не только царь был властен над подданными – его верховный жрец имел право пытать и предавать смерти тех, кто осмеливался идти против воли жрецов. А из жрецов, что жили в Сармизегетузе, можно было составить немалый боевой отряд.

После смерти Буребисты еще долго ходили слухи, что убившие Буребисту вожди были в сговоре с Деценеем, который к жреческому сану прибавил царский титул. Именно Деценей окончательно сделал Сармизегетузу столицей Дакии. Новый царь-жрец был мастером превращать старые верования в новые: он довел пантеон дакийских божеств до семи, отодвинул в сторону Гебелейзиса-Замолксиса и возвысил бога войны Мариса. Комозик, наследовавший Деценею, тоже провозгласил себя и жрецом, и вождем.

Отец Децебала Скориллон сорок лет правил в Сармизегетузе, под защитой гор. Вступивший на трон еще молодым человеком, Скориллон был царем осторожным – больше заботился о сохранении того, что имел, нежели о приобретении нового. Жрецы при нем подняли головы и отдали царство после его смерти Диурпанею, а не Децебалу. Диурпаней оказался дрянным правителем, власть тут же стала утекать из его цепких, но корявых пальцев. Диурпаней все твердил, что во всем подражает Буребисте. Жалкое получилось подражание. Но золото и серебро по-прежнему добывали в северных рудниках, так что царю было чем одаривать военачальников-пилеатов. С севера из соляных варниц везли соль – цену за нее царь назначал такую, что крестьяне в долинах, покупавшие соль, порой поливали слезами свои медяки. Но охранять рудники да собирать налоги – неподобающее занятие для сотрапезников царя. Все громче слышались голоса, что теперь самое время показать Риму, кто является настоящим хозяином на Данубии-Истре, продемонстрировать, что царь Дакии во всем равен римскому Цезарю.

Жрецы вкрадчивыми голосами стали раз за разом повторять, что бог войны давно не получал кровавую пищу, что пора принести ему пленников в жертву, и Диурпаней затеял поход на Мезию. О да, разумеется, царь был прав, заявляя, что нельзя пускать римлян на северный левый берег реки, был трижды прав, когда говорил, что под руку дакийского царя должны прийти все родственные племена и даже не совсем родственные – если они хотят жить по заповедям предков и своему разумению, а не по указке римлян. Но отправиться грабить Нижнюю Мезию, как это обычно делал Буребиста, было самым глупым поступком Диурпанея.

Спасать от поражения дядюшку пришлось Децебалу. Но, помня обо всех эти жреческих играх и жажде власти такой сильной, что сравниться с нею могла лишь жажда золота, Децебал сам сделался верховным жрецом, чтобы никто и ни в чем ему не перечил. Более того, его, как когда-то Замолксиса и Буребисту, уже начинали почитать полубогом.

Мир с Домицианом был заключен самый выгодный – ни к чему не обязывающий титул друга римского народа (не собирался же в самом деле Децебал вставать под знамена римских полководцев по первому зову, а мелкие уступки не в счет), а в придачу – десятки римских инженеров и дань, скромно именуемая «подарками нашему другу». Римляне платили дань Дакии! Одно это известие заставило умолкнуть недовольных.

Самым ценным приобретением, разумеется, были римские инженеры – они достраивали стену длиной более мили, замыкая горные хребты вокруг долины, соорудили настоящую природную крепость под присмотром цитадели на Красной скале, они строили дозорные башни, они оборудовали цистерны для сбора дождевой воды в «орлином гнезде» Блидару, крепости, не пригодной для долгой осады именно из-за того, что родники били ниже крепостных стен.

Многое может сделать великий правитель, если знает, к чему стремиться, если все силы готов положить ради своей земли. И все же… без соизволения богов не преуспеть никому.

Трижды уже посылал Децебал гонцов к Замолксису, в тревожные годы вспомнил о позабытом божестве. Просил царь Замолксиса об одном: чтобы началась в Риме смута, чтобы пришел к власти осторожный и слабый политик, склонный к миру, а не к войне, второй Домициан, а не новый Юлий Цезарь. Не под силу еще Дакии тягаться с Римом, надобно еще лет двадцать, не меньше, чтобы создать мощную армию, способную не только укрываться в крепостях на горных вершинах, а встречать римлян на равнине лицом к лицу. Нужны надежные союзники, а не такие, кто предаст, заслышав первый сигнал римской боевой трубы.

Но то ли не дошла до Замолксиса просьба, то ли не в силах дакийский бог был ее выполнить – и на берега Данубия явился Траян, чтобы сокрушить Децебала.

В последний раз послали гонца к Замолксису с просьбой совсем простой: дабы сковали этой зимой воды Данубия суровые морозы, чтобы тяжелые кони закованных в железо роксоланов прошли по льду, чтобы проехали повозки бастарнов, чтобы тысячи и тысячи людей одновременно смогли устремиться на другой берег…

Эту просьбу Гебелейзис-Замолксис должен непременно услышать, иначе лишится всех, кто поклоняется ему на берегах Данубия. Пусть забудет дакийский бог о нанесенных обидах, пусть простит дакам-волкам, что стали они теперь куда больше поклоняться богу войны Марису, нежели Замолксису. Когда приходит беда, вспоминают старых богов и, прежде всего, тех, кто обещал бессмертие.

* * *

Прежде чем отправиться на перевал Боуты, Децебал заглянул в Тилиску. Стояла крепость в густом сосновом лесу над горным ручьем, и даже дорогу к ней не сразу можно было отыскать на кручах. Порадовался царь, что крепость достроили – на единственном пологом склоне поднялась стена отличной дакийской кладки из камней и земли с внутренним рвом чуть ли не полмили длиной. В особо слабых местах стена была сделана двойной. На самой вершине холма поднялись две красавицы-башни.

Командовал крепостью старый соратник Децебала Бут, сын Тутиона. Бут когда-то вместе с Децебалом сражался с армией Корнелия Фуска под Боутами, он лично убил знаменосца и захватил орла Пятого легиона «Жаворонки».

Бут долго обстоятельно показывал Децебалу свои владения и преподнес царю подарок – новый плащ из белой пушистой шерсти с длинной бахромой из плотной основы по краям.

– Жена сама ткала, – похвастался Бут. – А уж она мастерица, каких не сыскать.

Децебал тут же бросил старый плащ одному из своих спутников, надел новый и скрепил серебряной фибулой. После чего старые товарищи крепко обнялись.

Жена Бута, уже немолодая крепкая женщина в тунике с короткими рукавами, в длинной шерстяной юбке, стояла в сторонке. Жаркая женщина. На улице чуть ли не мороз – а она даже не поежится, не побежит прихватить из дома меховой плащ или шерстяную накидку.

Обедать царя и его сотрапезников Бут привел в нижнюю залу сторожевой башни, что служила ему одновременно и жильем. Женщины расставили на деревянном столе большие серебряные блюда с мясом, принесли пшеничный хлеб, миски с просяной кашей, два круга соленого козьего сыра, мед, после чего удалились – не след женщинам слушать, о чем будут говорить мужчины за трапезой.

– Траян искусен в войне, – сказал царь, когда все выпили по первому бокалу терпкого дакийского вина, что привозили его снабженцы из долины Алуты.

Буребиста заодно с Деценеем велел вырубать лозу, чтобы отучить даков пить хмельной виноградный сок. Деценей оставил лишь небольшие виноградники под управлением своего личного смотрителя – чтобы предаваться возлияниям лишь во время религиозных ритуалов, Сабазий-Вакх должен был отныне исправно служить Марису. Да только не пересилил хитрый Деценей бога виноделия: над низовьями Алуты стал Деценей после смерти Буребисты не властен, вновь насадили крестьяне лозу, вновь стали пить вино.

Что ж, вино – доброе дело, коли не опиваться им, а потреблять в меру. Вон римляне столетиями пьют свой фалерн, он им только на пользу. Впрочем, стоит ли сажать или вырубать лозу – сейчас это меньше всего занимало Децебала.

– В прошлом году Траян дошел только-только до Стрея, – продолжил царь. – Думаю, этим летом попробует пройти через Алуту. Я отправлю весной верных людей стеречь перевалы, Бут. Стеречь так, как еще никто не стерег ни женщин, ни добычу. Через Боуты римлянам напрямую не пройти – будут искать обходные тропы.

– Отправь меня, – предложил Бут. – Мою жену стеречь не надобно! Она сама кого хочешь устережет.

– Ты мне нужен здесь, – отрезал Децебал. – На Боуты я Герзала поставлю. Герзал справится.

– Уж больно дерзок Герзал и к людям подхода не знает, – заметил Бут. – Под суконной шапкой мозгов-то маловато.

– Главное, чтобы не побежал, стоял как скала. А Герзал не побежит – я уверен.

Бут поднял серебряный кубок тонкий чеканки – на узоре горный орел нес в когтях огромную рыбину. Кубок был старинный, Буту достался от отца, а тому от деда или прадеда…

– Римляне – как эти глупые рыбины в реке, – засмеялся Бут. – Разве мы с тобой, царь, не перебили легионеров Корнелия Фуска на перевале? Разве мы не захватили серебряный орел легиона, который римские воины ценят дороже жизни? Римляне всегда ходят дорогами в долинах вдоль рек, вечно тащатся по низинам. В долине один орел может схватить десять рыбин.

– Римляне – трусы, – хохотнул подле царя Везина.

– Ты – молчи! – окоротил его Децебал. – Или забыл Тапае?

Везина зыркнул зверем, беззвучно шевельнул губами и вцепился зубами в жареную оленину.

Да уж, в первой битве при Тапае Везина сумел «отличиться». В те дни считался он самым близким человеком Децебала. Но той осенью, когда наместник Теттий Юлиан явился в горы Дакии мстить за Фуска, и Децебал его встретил у входа в долину реки Бистры, Везине не повезло. Он очутился в самой гуще сражения и, чуя, что не может уйти из битвы живым, рухнул на землю и притворился мертвым. Так пролежал он среди убитых весь день, а ночью поднялся и ушел в горы. Римляне считали, что победили в той битве, но Децебал отлично знал, что именно фальксы даков выпустили столь много крови, что римляне не смогли продвинуться дальше и потащились назад, как побитые псы, унося своих раненых вместо добычи.

– Каковы вести из долины? – спросил Децебал. – Много ли собралось ополчения в Аргедаве?

– Гонец был два дня назад, – не слишком охотно отозвался Бут. – Слышал – меньше тысячи пришло.

Децебал грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули кубки.

– Безумцы!

То, что ему казалось очевидным – что все племена, живущие в этих землях, – родные братья, ветви огромного дерева, растущего из одного корня, должны вместе обороняться от Рима, многие царьки и вожди в долинах воспринимали как посягательство на их власть. Этой зимой может все решиться, если Замолксис выполнит просьбу и скует морозом Данубий. Но людская глупость способна все испортить, и даже божественный дар свести на нет. Об этом Децебал помнил всегда.

* * *

В горах уже шел снег, когда Децебал выехал из Тилиски. Снег сменялся холодным дождем, налетал пронзительный ветер, вышибавший невольные слезы. В Боутах подтвердились худшие опасения: в селении близ перевала вообще не было войск – лишь свои, местные, стояли в дозоре на смотровой башне. Остальные были заняты обычными делами – готовились к зиме.

В мрачном настроении выехал на другой день Децебал в дорогу. Ехал дакийский царь тем же путем, которым когда-то шел Корнелий Фуск. Только римский полководец поднимался в горы, а Децебал спускался в долину.

Алута взрезает горные массивы водным кинжалом, и Боуты – единственное место, где можно пройти дорогой вдоль реки, а не скакать козами по горным хребтам. Узкая тропа вдоль реки – чуть ли не пять миль длиной. Пройти можно лишь по одному берегу, а именно – по западному, и лишь с разрешения того, кто стережет перевал. Несколько смотровых башен были поставлены здесь лишь для караульщиков, да еще имелась маленькая крепость из дерева – сам перевал служил необорной твердыней, ловушкой, в которую уже один раз попались враги. Много лет назад армия Корнелия Фуска ступила на перевал. Растянувшись вдоль Алуты, легионеры добровольно шагали на заклание. Шли дожди, налетал ветер, римляне так торопились, что не обратили внимания на то, как близко подступают к дороге крутобокие холмы, как бурлив текущий по правую руку поток и как врезаются прямо в реку отвесные склоны на противоположном берегу. Когда увидели они впереди завал из деревьев, а с высоты скал полетели камни и стрелы, когда обезумевшие от ужаса воины стали кидаться в реку и тонуть в тяжелых лориках, а другие – безнадежно штурмовать отвесные склоны, откуда им на голову сыпались камни, наверное, в тот миг пожалел Корнелий Фуск о своем безрассудстве.

– Везина, – обратился Децебал к старому товарищу. – Найди-ка мне какой-нибудь римский череп на удачу.

Везина соскочил с коня и тут же скрылся в лесу. Вскоре вернулся, неся белый череп с черной пробоиной от стрелы в переносице. Меткие стрелки у Децебала.

– Чтобы удержать перевал, надобно десять тысяч, не меньше… – Децебал размышлял вслух, оглядывая склоны и узкую дорогу.

– Десять тысяч? Зачем так много? – подивился Везина.

Но Децебал на его вопрос не ответил, швырнул череп в воду и тронул коня.

* * *

Миновав Боуты, царь вернулся из зимнего края в багряную осень – в долине Алуты было еще тепло, умиротворенно и тихо. Поля лежали либо распаханные, черные, отдыхающие после летних трудов, либо весело зеленели дружно поднявшимися озимыми. Со склонов гор пастухи сгоняли назад в овчарни нагулявшие за лето жирок стада, курились повсюду костры углежогов, стучали молоты кузнецов в кузнях, нигде не было ни намека на тревогу или грядущую войну – жителям этих мест как будто и невдомек было, что на западных дакийских землях уже бушевала война.

Завидев скачущий по дороге отряд и впереди всадника с волкоголовым драконом, крестьяне останавливались, глядели выжидательно. Кое-кто кланялся, но не низко – не на восточный манер, а лишь слегка кивая, признавая в едущих власть. Многие узнавали немолодого бородатого человека в окружении спутников (все они были в войлочных шапках, с закругленным гребнем на макушке, какие положены только знатным). С перевала в долину спускался сам Децебал, сын Скориллона.

Уже к вечеру, в очередной раз завидев человек десять крестьян в льняных рубахах, а некоторых и полуголых, упревших от работы, Децебал неожиданно остановил коня.

В небольшой долине, по весне затопляемой Алутой, крестьяне подправляли стога, готовясь к зиме, – сено высилось темными конусами на жердях, как на насестах, отчего издали эти полустога казались забавными жилищами на сваях.

Завидев отряд, крестьяне бросили свои занятия и даже подошли ближе к дороге.

– Ты говоришь с царем Децебалом! – выкрикнул скачущий следом за Децебалом Везина.

Стоявший впереди всех парень лет двадцати поклонился. Был он широк в плечах, несколько сутул, шею держал набок – явно след от недавней раны.

– Как тебя звать? – обратился к нему Децебал.

– Ремокс, – отозвался тот и почему-то улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Я послал по деревням своих людей – набирать ополчение для войны с Римом. Отчего вы по-прежнему заняты своим сеном? – спросил Децебал.

– Из нас, государь, бойцы никакие, – отозвался вместо Ремокса низкорослый и широкоплечий дак. – Мы сеем хлеб, потом его убираем, косим сено. Если мы не соберем зерно, что прикажешь есть зимой нашим женам да детям?

– Разве зерно еще не собрано? – нетерпеливо спросил Децебал.

– Так я слышал, – низкорослый прищурился, – что римляне ушли из наших земель.

– Ушли, да не все! В Берзобисе остался чуть ли не целый легион на зиму. В Арцидаве стоят ауксилларии. На дакийской земле поселились римляне, а вы толкуете про сено.

– А-а-а… Но Берзобис и Арцидава, это ж по ту сторону гор… оч-чень далеко… мы там никогда не бывали.

Децебал прищурился.

– Берзобис далеко, да война близко. Весной она придет на вашу землю. И если вы ныне не возьмете в руки мечи и луки, ваше добро достанется римлянам, ваших баб обрюхатят легионеры, а детей продадут в рабство. Неужели вы так и будете сидеть и ждать беду? Не узнаю я смелых и непокорных даков, о которых римляне говорят, что они самые смелые из всех варваров! – возвысил голос Децебал.

Крестьяне молчали. Упреки были справедливы, но уже в третий раз приказывал Децебал собирать ополчение. В первый раз вообще не было никакой войны – римляне так и не появились. В тот год посеяли мало, питались потом старыми запасами. Этим летом воевали, но вдали от родных домов. Хирели поля, по весне пало много ягнят, торговцы перестали приплывать из низовий Алуты. И вот снова Децебал требует становиться под его знамена с волкоголовыми драконами, но закончится ли хотя бы будущим летом война?

– Кто хорошо знает долину Алуты – где какое селение и сколько народу живет? – спросил Децебал.

– Вот он! – вдруг толкнул в спину Ремокса стоявший позади всех вертлявый парнишка. – Он одно время для греков мед скупал по деревням вместе с отцом, всюду побывал.

Ремокс не ответил, лишь дернулся, отпихивая болтуна.

– Воевал?

– Этим летом. Но недолго. – Ремокс в подтверждение своих слов тронул шею.

– У тебя есть дети, Ремокс? – спросил Децебал.

В этот раз отвертеться от разговора не получилось.

– Дочка, два лета уже… – отозвался парень.

– Если ты не встанешь на защиту своей деревни, ее убьют!

– А что твоя дружина, царь? – вдруг подался вперед низкорослый и дерзкий крестьянин. – Говорят, у тебя большая армия сидит в горах и не кажет носу, когда на нас нападают и наши дома жгут. Разве царевы воины защитили нас, когда явилась армия Корнелия Фуска?

– Я разбил Фуска и его легионы на перевале, или тебе память отшибло, старик?! Их кости до сих пор белеют по холмам. Поднимись по реке да взгляни!

Низкорослый крестьянин невольно отшатнулся, будто опаленный царским гневом, и даже отступил на два шага. Но ответил, правда, негромко, так что царь при желании мог сделать вид, что и не расслышал:

– А до этого римляне нас ограбили – забрали зерно и монеты, железные инструменты и соль – все, что могли найти. Они погибли на перевале – и что? Кто вернул нам отнятое, после того как Фуск пал в Боутах? Наша деревня получила назад свое добро? Я даже дочь свою так и не видел с тех пор – не ведаю, жива ли… Говорят, всех рабов, что были в армии Фуска, отправили на север, на рудники, а женщин разобрали себе твои доблестные воины.

– Разве это не счастливая доля для дочери крестьянина? – встрял в разговор Везина.

Глупо сказал – уж больно торопился оградить царя.

– Тихо! – поднял руку Децебал, призывая к молчанию. – Ты… – указал он на Ремокса. – Пойдешь со мной. Дать ему запасную лошадь!

– Надолго? – спросил Ремокс.

– Когда царь приказывает, никто не вопрошает.

Децебал взглянул на парня в упор, и тот поспешно опустил взгляд. Не каждый мог вынести взгляд Децебала. В лице царя с приплюснутым носом, сильно выдающейся вперед челюстью и крупными скулами было что-то от дикого зверя. А когда в глубоко посаженных глазах вспыхивали синие огоньки, то все, даже царевы сотрапезники отводили глаза. Но ярость его загоралась и гасла слишком быстро.

Один из скакавших в арьергарде лохматых коматов подвел Ремоксу лошадь.

– Садись…

Тот хоть и стоял с покорно опущенной головой, медлил. Быть может, в тот миг он проклинал себя за любопытство – не пойди он с остальными, не вылези вперед, укройся за стогами, и не позвал бы его сейчас Децебал неведомо куда.

Царь снял с запястья золотой браслет и швырнул низкорослому даку.

– Держи, жене Ремокса передай. Скажи, к весне вернется он.

Децебал так говорил о парне, будто того и не было рядом.

Ремокс забрал сложенные возле стога вещи – плащ, сумку да кинжал, залез в седло и пристроился к арьергарду. Охрана царя вся была в конических шлемах, в чешуйчатых доспехах, при щитах, украшенных по желтому полю зеленым орнаментом. У каждого на поясе висел фалькс в ножнах, у каждого был при себе лук со стрелами.

Но не только оружные коматы следовали в свите царя – человек двадцать таких же, как Ремокс, парней – в льняных грязноватых, пропахших потом рубахах, в толстых шерстяных плащах поверх тащились в хвосте царской свиты. У каждого был при себе кинжал, но какой же гет или дак отправится в дорогу без кинжала! Ремокс был уверен, что этих точно так же выдернули из дома, оторвали от жен, от детей, от работы в поле или в кузнице и взяли с собой. Вон у того сандалии драные. А у того ремешки, что стягивают широкие штаны у щиколоток, все полопались, оттого штанины нелепо задрались, обнажая худые икры. У этого плащ продран до дыр, а лохматый бородатый здоровяк со свежим шрамом на лбу вообще не взял с собой плаща, что для жителя здешних мест было странно.

– Зимой будет большая война. И большая добыча, – усмехнулся меченый.

* * *

Аргедава располагалась на обрывистом берегу в излучине реки и с давних времен делилась на три неравные части. Подъезжая к городу, путник видел довольно слабенький частокол, за которым виднелись соломенные крыши, ворота тоже не поражали мощью, а в эти осенние дни с утра до вечера вообще стояли нараспашку, поскольку в Аргедаву одна за другой въезжали повозки с зерном. Строений за частоколом ютилось немного – домики бедные, стены все больше из плетня, обмазанного глиной, в лучшем случае – деревянные, крыши соломенные. Кое-где перед входом имелись террасы. Стены были раскрашены зеленым или красным геометрическим узором, но так давно, что дожди почти уже смыли краску, и ее никто не подновлял.

«Знают, что будет война, и потому не тратят время на росписи, – подумал Децебал. – Клянусь Марисом, смешно расписывать дом, зная, что его сожгут».

И тут же – будто нарочно, в опровержение его мысли, он увидел женщину, что рисовала волнистые линии на глухой без окон стене дома. Желто-зелено-красный узор смотрелся вызывающе-ярким пятном на фоне всеобщего уныния. Рядом двое мужчин ссыпали зерно на зиму в большой, вкопанный в землю кувшин.

За второй стеной – куда лучше и прочнее первой, к тому же с глубоким рвом, селились ремесленники. Здесь плавили металл и делали глиняную посуду, но дома, в которых проживал мастеровой люд, были точно такие же – плетень с глиной, дерево, солома. Это нарочитая скромность – или, лучше сказать, нищета, не понравились Децебалу. Ему показалось – да что показалось, – он был уверен, что с предыдущего его визита Аргедава не сделалась ни на палец краше.

За третьей стеной и двойным рвом стоял царский дворец в окружении нескольких домов, ныне предназначенных для тех, кого по обе стороны Данубия называли сотрапезниками царя. С тех пор как Буребиста перенес свою столицу из Аргедавы, покинутый царем город успели ограбить дважды – сначала сарматы, потом армия Корнелия Фуска.

Бывший царский дворец недавно восстановили, но от прежних сокровищ, что вывез Буребиста из своего успешного похода на Ольвию, осталось лишь несколько чернофигурных греческих фаз да пара скульптур, изображавших греческих богов, Диану-охотницу, которую как во Фракии, так и в Дакии, почитали как богиню Бендис, да мраморного Аполлона-спасителя. У одной скульптуры не хватало руки, у другой носа – следы сарматского бесчинства виднелись повсюду. На счастье, степные грабители не сожгли царский дворец. Быть может, им просто помешала погода – Гебелейзис нагнал туч да пролил дождем божественную ярость на головы пришлых.

Теперь вместо царя в царском доме обретался пилеат Децебала, назначенный следить за сбором зерна и поставками его в горные крепости. Сам пилеат жил в царских покоях в свое удовольствие, учитывали же зерно и следили за тем, сколько собрано и отправлено на нужды царских гарнизонов в горах, два шустрых грека, и внешностью, и манерами настолько схожие, что казались братьями-близнецами. Греки первыми выскочили встречать царя и выражали при этом такой восторг, что можно было подумать – нет для этих двоих человека дороже, нежели дакийский царь.

Они сыпали льстивыми фразами наперебой, потом наперебой, распахивая скрипевшие на медных крюках двери, бежали показывать приготовленные для царя комнаты.

Впрочем, в предназначенных для него покоях царь не стал задерживаться, внимательно осмотрел весь дворец, заглянул и на склады, где, к своему изумлению, обнаружил не только присланные из Апула мешки с золотом, но и греческие амфоры, хранящие клейма торговых домов с Родоса и Коса.

– Что здесь? – поинтересовался Децебал у одного из шустрых греков.

– Вино, могучий царь. Крепчайшее вино с Коса из сушеного винограда.

– Зачем?

– Раны промывать, чтоб не поселялась в теле лихорадка, – тут же нашелся грек.

– Много же ты, полагаешь, будет у нас раненых?

– Очень много, могучий царь…

– А масло тоже с Коса привез?

– Лучшее масло в мире, могучий царь… Видел бы ты оливковые рощи этого плавучего сада в Эгейском море! На соленые озера зимой прилетают розовые фламинго. А вода в море так тепла, что горячее человеческого тела… и в воде бьют серные источники… и…

«Сколько же из моей казны украл этот шустрый грек? – пытался мысленно прикинуть Децебал. – Наверняка столько, что хватит на большое поместье на этом самом острове…»

– У твоего острова есть один недостаток, – скривил губы повелитель даков.

– Какое же, могучий царь?

– Его легко ограбить!

У грека сделалось такое растерянное лицо, что Децебал не выдержал и расхохотался.

* * *

Здесь, в Аргедаве, условился Децебал встретиться не только с младшим братом Диегом, но и с вождями роксоланов и бастарнов, что обещали выступить в поход к исходу лета, дабы заставить Траяна забыть о дальнейшем движении на Сармизегетузу. Но хитрые вожди и царьки все тянули с исполнением обещаний и дождались глубокой осени. Теперь их главной задачей было ударить на Малую Скифию, когда река замерзнет, и оттуда по римскому берегу Данубия-Истра двигаться на запад, наводя ужас на римских поселенцев и поднимая местные племена на восстание, ну а тех, кто не поднимется, – грабить и уводить в рабство.

Сама идея набега Децебалу не нравилась. Когда-то царь полагал, что будет править иначе – не так, как Буребиста, и уж точно не так, как дядюшка Диурпаней. Будет вести политику хитрее и тоньше. Не грабить, а брать под свою руку – вот что должен делать правитель здешних земель, требовать дани и подчинения, а не сдирать шкуру. Но после того, как Траян пожаловал в горы и едва не добрался до Сармизегетузы, было уже не до воплощения прежних мечтаний, которые хорошо лелеять сидя где-нибудь на Красной скале, обозревая с башен синеющие вдали горные хребты и расспрашивая Таура о том, как быстро возводят стену в долине. Надо было спасать от жадных римских лап свою страну, и Децебал вынужден теперь натравливать на соседнюю Мезию диких бастарнов, карпов, сарматов. Все, кто готов прийти, чтобы грабить и убивать, должны были отправиться грабить и убивать.

Однако к тому времени, как Децебал прибыл в Аргедаву, здесь ждал его только Диег. Впрочем, занятие у младшего брата имелось – охранять прибывшее из Апула золото – Децебал собирался подтвердить союз хорошей платой.

А раз золото здесь, то рано или поздно нищие царьки слетятся на дележку «подарков», как осы на мед. Желтый блеск золота все любят. И все же порой даже золото не заставляет этих глупцов признать единую власть Децебала. Когда-то отец Децебала Скориллон, дабы показать, как перед внешней опасностью объединяются прежние враги, выпустил из загородки двух злобных псов. Те тут же вцепились друг в дружку. Но, как только привели волка, собаки, позабыв о прежней ссоре, накинулись на серого хищника. Посему, объяснил своим воинам Скориллон, не стоит нападать на римлян, когда те грызутся друг с другом, – пусть враждуют дальше, пусть становятся только слабее. То был год четырех императоров – время раздора, мятежей, убийств. Скориллон был уверен, что в случае нападения на границы Империи римляне объединятся и уничтожат даков.

Так почему же теперь дакийские племена не объединяются против Траяна? Почему не забывают личных обид, почему не кидаются все сообща на смертельно опасную капитолийскую волчицу?

* * *

К вечеру, будто ведая о том, что царь Дакии уже прибыл, появился в Аргедаве Сусаг, пока, правда, без боевых дружин, зато с многочисленной свитой. Этот царек был известен своей жадностью, а также поразительной удачливостью – из любой, даже самой безнадежной ситуации он выбирался целым и невредимым, да еще непременно с добычей.

Сусаг поклялся, что к походу готов, что выступит с первыми морозами и перейдет Данубий вместе с Диегом. Децебал со своей стороны заверил, что выкупит у Сусага всю добычу по самой высокой цене. И заплатит за все золотом.

– Готовь много золота, могучий царь! Очень много золота! – Сусаг оскалился, что должно было означать улыбку.

Верно, в мечтах он уже хватал и тащил пленников, греческую посуду, ткани, амфоры с зерном.

После встречи с Сусагом Децебал велел позвать Ремокса к себе.

– Останешься сегодня со мной и разделишь трапезу, – сообщил парню Децебал.

В ответ Ремокс не очень уверенно поклонился.

– Я не пилеат, могучий царь…

– Хочешь сказать – ты не знатен? Мне нет дела, знатного рода ты или нет. Будешь хорошо служить – возвышу так, что пилеаты станут тебе завидовать.

– Я буду служить, – сказал Ремокс, но почему-то не добавил слово «хорошо».

– Ты знаешь долину, можешь сказать, сколько народу и где живет?

Ремокс вновь кивнул, правда, не слишком уверенно.

– Что молчишь?

– А что мне говорить? – ответил Ремокс. – Ты и так все на свете знаешь, царь.

– Поедешь вместе с Везиной – его я поставил во главе ополчения. Будете набирать людей в долине. Римляне, коли пришли, не успокоятся, пока не полягут все на нашей земле. Бери из деревень самых молодых да дерзких, веди сюда, в Аргедаву. Везина каждому заплатит из моей казны за год службы вперед. У Везины есть римские дезертиры, есть доспехи, оружие… Ты видел людей в моей свите? Людей таких же, как ты, без оружия?

Ремокс кивнул.

– В каждой деревне я, проезжая, брал по одному человеку и так набрал шестьдесят. Как орел выхватывает рыбу из реки, так я выхватил вас из мирной жизни. Каждый соберет центурию. Все вместе – легион. Один легион римского строя у меня уже есть, весной станет два, мы встретим римлян в долине и не пропустим в горы. Римские новобранцы тренируются три-четыре месяца. У нас впереди зима. Еще будут лучники и всадники. Роксоланы-катафрактарии с нами в союзе. Зимы нам хватит, чтобы создать армию. Мы встретим римлян и победим в большом сражении.

– В открытом поле? – недоверчиво спросил Ремокс.

– Мы встретим их там, где они этого не ожидают. Мне пришлось оставить Арцидаву без боя, а сильнейшую крепость Берзобис оборонял лишь отряд моей гвардии, потому что люди долины, вместо того чтобы идти в ополчение, попросту разбегались перед римлянами. Равнина делает смельчаков неженками. Надеюсь, не всех. Ты ведь не неженка, Ремокс?

– Я сражался с римлянами летом. Нас разбили.

– В этот раз мы победим.

– Люди в долине Алуты не хотят воевать, – сказал вдруг Ремокс.

– Не хотят? Заставлю, – ответил Децебал, ни на миг не запнувшись. И рассмеялся своей шутке.

Ремокс сглотнул, и слова, уже готовые сорваться с языка, застряли в горле. А хотел он сказать, что по деревням все коматы говорят одно и то же: что под Децебалом жить, что под римлянами – разницы нет. Но Ремокс осмелился ничего сказать, промолчал.

 

Глава VII

Осада

Февраль 855 года [76] от основания Рима. Нижняя Мезия

Идущие впереди ауксилларии первые заподозрили неладное. Земля задрожала, будто ее, скованную льдом, начал трясти озноб. Впереди поднимался морозный туман, и за белой его пеленой пряталось что-то неотвратимое, грозное. Надвигалось.

Солдаты подались назад. Кавалерийская турма поскакала вперед вдоль колонны.

Запела труба.

– Строиться! – раздался отрывистый приказ.

Наместник провинции Лаберий Максим вылез из спальной повозки и пересел на коня. Его свита: квестор, юрисконсульт, писцы, бенефициарии-порученцы – стояли сбившись в кучу. Лишь квестор вскочил на коня, которого подвел ему денщик.

– А что разведка… – завертел головой префект когорты ауксиллариев.

– Всадники еще не вернулись, – отозвался кто-то из центурионов.

– И не вернутся, – обреченно сказал Лаберий Максим.

Скрытая пеленой масса все надвигалась. Уже отчетливо слышался стук копыт.

Прислуга стала отгонять обоз дальше в арьергард. Среди сундуков и мешков суетился толстенький кругленький человек с курчавыми волосами. Даже на морозе он разом вспотел и то и дело отирал лоб. Никто не заметил, как он сунул руку в мешок и вытащил золотой браслет. Надел на запястье. Руку из-под мехового плаща выпростал так, чтобы видна была оскаленная волчья морда на золоте.

Забегали центурионы и их помощники, выстраивая центурии. Солдаты принялись освобождать щиты от чехлов, сбрасывать меховые накидки, чтобы не мешали движению. И все поглядывали на белую пелену. Кто там идет? Откуда? Сколько их?

И тут наконец из тумана выступили дышащие паром конские морды. Будто Посейдоновы кони выезжали из пены морской. Только то не Посейдон был – роксоланы. Варвары мчались на застывшие в растерянности центурии ауксиллариев. Первый ряд всадников был весь в броне, в тусклом зимнем солнце, еще низком, светившем через силу, посверкивали остроконечные шлемы и чешуйчатые доспехи, скрывавшие даже колени всадников. Морды коней покрывали сверкающие налобники, чешуйчатая броня защищала шеи и груди. Всадники рявкнули разом и опустили тяжелые контусы. Каждый наметил себе жертву. Сотни живых таранов неслись на пехоту.

Роксоланы! Их атаки боялись даже железные легионы, построенные в боевом порядке, не то что вспомогательные когорты, еще толком не осознавшие, что вступают в бой.

Вновь пронзительно вскрикнула труба и смолкла. Ауксилларии принялись метать дротики, вразнобой, кто куда. Ни одного всадника из первого ряда не сбили – те продолжали нестись вперед, будто и не заметили бивший по их доспехам и шлемам железный дождь. Ударив, роксоланы мгновенно смяли пехоту в нескольких местах, первый их ряд, проскочив сквозь бреши, устремился дальше, к еще не успевшей развернуться в боевой порядок когорте. А в кровавые бреши уже вливались всадники второй волны – более легкие, в кожаных нагрудниках, на конях без брони, разя копьями, рассекая солдат мечами, будто не воины были перед ними, а гражданские беженцы, по глупости решившие принять бой.

Лаберий Максим попытался перестроить пехоту. Но быстро понял – дело бесполезное. С пятью тысячами набранных там и здесь отрядов (оставшиеся в провинции вексилляции да конные алы варваров) против клина закованных в доспехи катафрактов ему не выстоять!

Две турмы в полном составе уже пустились в бегство, надеясь на резвость своих лишенных доспехов коней. Пешие ауксилларии падали под ударами мечей и копий, почти не оказывая сопротивления.

Что было делать? Только бросить обоз да отступать более или менее организованно.

Вновь зазвучали команды, звуки трубы. Когорты расступились, освобождая дорогу роксоланам прямиком к телегам, груженным зерном, звериными шкурами, кожей, амфорами с вином, и самой лакомой добыче – денежному сундуку и личным вещам наместника.

Обоз все и решил – варвары кинулись грабить повозки и позволили Лаберию Максиму и остаткам его армии уйти в Абриту. Наместник сделал то, что обязан сделать командующий в такой ситуации, – сберечь войска и готовиться к новому сражению.

Уже в Абрите, подсчитывая потери, вспомнил наместник, что в обозе остался его любимый раб Калидром, самый лучший пекарь и незаменимый во многих делах искусник.

* * *

Известие, что варвары перешли Данубий, трескучим огнем по сухой траве распространилось по округе Эска. Весь следующий день из ближайших усадеб тянулись в лагерь Пятого Македонского беженцы. Шли, правда, неохотно: в усадьбах у каждого и скот, и скарб, кого-то приходилось оставлять для присмотра, иначе все станет легкой добычей если не варварского набега, то визита соседей. Все еще надеялись, что варвары не дойдут до Эска. Ворота лагеря были открыты. Караульные вглядывались в чистое морозное небо – нет ли сигнальных огней над бургами. Напряжение все нарастало.

В очередной раз поднявшись на стену, Приск застал там Куку. Оба были не в карауле, но положение иммунов давало им некоторую вольность.

– Гляди-ка, – задумчиво проговорил Кука. – Не нравится мне это. Странный какой-то пар над рекой. То ли морозный туман, то ли… вода парит в такой мороз, как в кальдарии. Вода… почему в мороз Данубий вскрылся? Нет, мне решительно это не нравится. Надо бы поехать нам на разведку – поглядеть, что там происходит.

– Да, стоит прогуляться, – с небрежным равнодушием согласился Приск.

Оба тут же припомнили ночные огни вокруг Сацидавы.

– Нас, кажется, чему-то такому учили, – продолжал еще более небрежно Приск. – Я еще не все забыл. Разузнавать замыслы врага. Высматривать передовые отряды. Или это не мы с тобой делали?

– Можем, конечно, и прогуляться к реке, – ответил ему в тон Кука. – Не посылать же этих стилоносцев из архива! Они и на лошадь толком влезть не смогут.

– Точно, не смогут, – подтвердил Приск. – Если только мы с тобой им не поможем.

– Они этого ждут.

– Чего?

– Помощи.

– О да. Пишут послания и кидают таблички нам под дверь каждое утро…

Так, перекидывая друг другу шуточки, как кожаный мяч в игре, добрались они до центуриона Пруденса, под началом которого временно числились все пятеро легионеров из пятьдесят девятой центурии. Пруденс был занят решением сложной задачи: как втащить на стену еще одну баллисту в придачу к тем, что уже там стояли.

– Ну, что еще? – спросил центурион раздраженно. Места для этой баллисты не было, хоть удавись. Но втащить машину очень хотелось. Потому как Пруденс загадал – если втащит машину на стену, варвары не придут. Он всегда и на все гадал, недаром отец у него был авгуром. Но не угодил авгур чем-то Нерону, и с тех пор потомок авгура служил в армии, а сам авгур не удостоился даже погребения как государственный преступник.

– Да вот, на реку захотелось прогуляться, – сообщил Кука.

– Отправляйтесь, – кивнул Пруденс. – Не нравится мне все это! Ох, не нравится! От Лаберия Максима вестей больше нет. Из Виминация тоже. Как будто мы одни остались в этом морозном краю. Но учтите: в случае опасности я ворота закрою. Пока варвары внутрь прорвутся, ждать не буду.

Пруденс был не просто осторожен, а очень осторожен. Никакого намека на лихость или риск. Наверное, Пруденс вспоминает теперь как кошмар присутствие в Пятом Македонском легионе военного трибуна Элия Адриана. Вот у кого страсть к риску порой граничила с безумием. Во всяком случае, так казалось людям непосвященным. На самом деле за действиями двоюродного племянника Траяна всегда стоял тонкий расчет. Адриан рисковал только ради достижения какой-нибудь важной цели. Впрочем, это не отменяло самого риска.

Приск невольно вздохнул. Ему самому очень недоставало в нынешней ситуации Адриана!

* * *

Приск и Кука вывели коней за ворота. На башне у ворот остались дежурить Молчун с Малышом. Приск поначалу ехал шагом, перешел на рысь… Кука не отставал. Но они покрыли чуть больше половины пути, когда над сторожевым постом, что находился у самой реки, повалил черный дым. В лагере тут же тревожно заиграла труба.

– Вперед или назад? – спросил Кука.

– Мы же хотели посмотреть, что творится у реки.

– По-моему, уже и так ясно…

– И все же мы должны посмотреть.

– Туман вижу.

В самом деле треклятый туман над водой сделался только гуще. Разведчики продолжали ехать вперед, время от времени останавливаясь и оглядываясь.

Кустарник и деревья до самого берега Данубия-Истра были вырублены, и за снежной равниной сверкала на солнце равнина ледяная. Вот только разглядеть, что на ней творится, мешал поднимавшийся над рекой пар. И вдруг в лучах солнца сверкнул металл.

– Варвары! Переправляются! – закричал Кука.

«Уже переправились!» – сообразил Приск, потому как всадники скакали уже по римскому берегу.

Этот дурацкий туман их отвлек. Варвары перешли реку ниже по течению и теперь мчались к Эску. День был ясный, так что разведчики хорошо разглядели металлические кольчуги седоков. Но если всадники были в панцирях, то скакуны под ними – без брони. В воздухе вдруг взметнулся и запел на ветру дракон с волчьей головой – дакийское знамя.

Кука и Приск разом повернули коней.

– Болота вокруг замерзли, они тут пройдут, как по мощеной дороге, – выкрикнул на скаку Приск.

– Поздравляю тебя, Гай, ты не ошибся!

– Еще как ошибся! – отозвался Приск. – Я же думал – они торговать явились.

– А-а-а… Наторгуемся!

Они мчались назад в лагерь, а заречные гости – за ними. У римлян кони были свежее, и пока разведчики опережали варваров, но все равно мчаться по твердому и порой скользкому насту, зная, что за тобой гонятся сотни врагов, не самая веселая прогулка.

– Гляди, трое скачут. Похоже, не варвары, а наши! Беглецы! – Кука махнул рукой вперед. – А там еще и еще… Ну, всполошились наконец!

– Да уж, думали, их не коснется…

Кука принялся нахлестывать коня.

Под Приском конь мчался сам – не дожидаясь ударов плети.

В общем-то, картинка понятная: увидевшие дым над бургом жители ближайших усадеб кинулись под защиту мечей Пятого Македонского. Но укрыться в последний момент в лагере шанс был у очень и очень немногих. Как только варвары окажутся в опасной близости, ворота закроются, предупредил Пруденс.

Кука и Приск мчались уже галопом. М-да, из их «славного контуберния», нельзя сказать, чтобы Кука держался в седле лучше всех. Но сейчас он гнал коня с азартом возницы в Большом цирке, когда колесница приближается уже к последней, седьмой мете.

Посему он даже немного опередил Приска. Впрочем, Гай смотрел совсем не в сторону ворот – открыты или нет – а на тех, кто к этим воротам стремился.

Впереди прочих беглецов рысил парень на рыжей лошадке, вез девочку лет пяти, за ним мужчина гнал двух коров и бычка, те бежали по льду крупной рысью, не отставая от лошади. Мужчина трусил следом за маленьким стадом и уже, похоже, выбился из сил. Он сбросил на бегу меховую безрукавку, но даже издалека Приск видел, как от бегуна валит пар. Следом тащилась, спотыкаясь, полуодетая женщина с ребенком на руках. Беженцев нагоняли три всадника. Один – на серой быстроногой кобыле, второй – на тяжелом рыжем скакуне. Лошадь под третьим Приск узнал даже издалека. Это был Крепыш, уже изрядно постаревший жеребец, на котором Приск когда-то мчался на подмогу своим друзьям-новобранцам. Много же с той поры воды утекло как в Данубии, так и в Эске-реке!

Выходило, что третьим в маленькой кавалькаде скакал Аристей.

Значит, всадник на серой лошади – Кориолла?..

У Приска сердце мгновенно заколотилось в горле, но он тут же унял его, осадил, как норовистого коня.

Всадник на серой кобыле опережал, но ненамного. Судя по всему, сойдутся все у ворот. Если успеют.

– Не успеют, – обернувшись, выкрикнул Кука. – Заречные их у самых ворот положат.

– Успеют, – упрямо выдохнул Приск.

– Не успеют. Заклад?

– Десять денариев, что успеют. Дуй в лагерь.

– А ты?

– Я варваров пощекочу.

– Нет.

– На стену! Поддержи меня. Понял? Пусть Малыш с Молчуном катапульты наведут. Пруденса уговори: ворота держать до последнего.

– Безумец! Под опеку тебя!

Кука хлестнул коня. Переспрашивать, что задумал Приск, не стал. Махнул рукой на прощание и помчался к воротам – их все еще держали открытыми, но в любое мгновение створки могли захлопнуться. Кука первым проскочил в щель. Приск натянул повод и развернул скакуна навстречу варварам. Оценил обстановку. Из клина преследователей вырвались пятеро или шестеро всадников – самых шустрых. Лошади у них были без брони, да и вооружение так себе. Все выглядело не так уж и плохо – только бы жеребец не подвел – был он слишком нервный, пугливый.

Приск оглянулся. Первые беглецы были почти у ворот, парень на рыжей лошади одной рукой держал поводья и девчонку, второй размахивал и при этом непрерывно кричал:

– Не закрывайте! Не закрывайте!

Коровы с бычком, мужчина и женщина с ребенком отстали. Три всадника уже сами заметили опасность и теперь мчались изо всех сил. Нагнали женщину. На миг притормозили. Один из всадников подхватил ребенка, второй – усадил позади себя женщину. Теперь они поскачут не так резво. Гай причмокнул, сдавил ногами бока жеребца, посылая того вперед, навстречу варварам. Надо было остановить этих резвых из авангарда и дать беглецам несколько лишних мгновений. Все пятеро варваров принялись стрелять на скаку. Все метили в Приска, но ни один не попал в римлянина – четыре стрелы ушли мимо, пятая звякнула о поднятый легионером овальный щит. Гай сблизился еще на сотню футов, вытянул легкий дротик из колчана, прицелился и метнул. Уж он-то не промахнулся – угодил в первого всадника. Тот вылетел из седла, а лошадь поскользнулась и завалилась на бок. Еще один бросок. Мимо. Третий дротик угодил в коня варвара. Тот рухнул на колени, всадник перелетел через голову скакуна. Остальные всадники резко сбавили ход. Остановились, натягивая луки. Гай мгновенно прикрылся щитом, услышал, как стучат стрелы, впиваясь в дерево щита.

Приск обернулся. Три всадника (Аристей скакал последним) были уже возле самых ворот. Только мужчина с коровами и бычком еще трусил к лагерю. Но и он успевал проскользнуть внутрь, если варвары не снимут его стрелой. Значит, можно возвращаться. Бездумный героизм ни к чему. Гай развернулся и помчался к воротам. Домой.

И тут он оплошал. Выбрал дорогу напрямую, не поглядел внимательно, что и как, не заметил ледяного зеркала впереди. Копыта коня заскользили, жеребец грохнулся на лед. На счастье, Приск успел сгруппироваться в момент падения. Перекатился кубарем по льду, ухнул в сугроб. Тут же вскочил. Но жеребец поднялся на ноги на пару мгновений раньше и устремился прямиком к воротам.

Слава бессмертным богам, Кориолла в лагере! Отлично! Все спасутся. Даже коровы. Один Гай остался стоять на снегу. И еще варвары. Трое уцелевших из авангарда. А за ними накатывали остальные, никак не меньше двух сотен – сплошная масса. Сообразив, что добыча ускользнула, вся троица нацелилась на легионера. За доброе дело положена награда!

Приск вильнул в сторону, подобрал оброненный во время падения щит, потом развернулся и побежал к воротам. Если он подведет варваров под стены – их снимут лучники или пращники. Но до стены было безумно далеко. Хотя копьем из катапульты достать уже было можно.

Жеребец Гая поравнялась с пастухом, тот, не будь дурак, ухватил коня за повод и поволок в лагерь. Всадники, ради которых Гай рискнул жизнью, были уже в безопасности.

Приск бежал. Ух, как он бежал! Но, как ни старался, быстрее всадника он мчаться не мог. Ледяной воздух обжигал горло. Приск никак не мог разглядеть – открыты еще створки или уже нет.

– …ай! – донеслось со стены.

Приск обернулся.

Один из всадников летел на него, целя тяжелым копьем в грудь. Гай застыл, притворяясь, что окаменел от ужаса, но в последний момент метнулся в сторону, увернувшись от удара. Всадник на полном скаку пролетел мимо. Приск попытался достать его мечом – не смог. Коротковат гладиус для таких ударов. И тут варвар совершил ошибку. Молодой парень слишком сильно рванул повод, пытаясь развернуть коня, тот присел на задние ноги. На покрытом настом снегу этого делать было ни в коем случае нельзя. Конь испугался, дернулся в одну сторону, потом в другую… Копыта заскользили, конь опрокинулся и подмял всадника под себя. Смешно, но варвар совершил ту же ошибку, что и римлянин.

Гай в два прыжка настиг незадачливого всадника, нанес один короткий и верный удар в шею. В следующий миг Гай ухватил жеребца за повод, заставил подняться, вскочил в седло и понесся к воротам. Одну створку все еще держали открытой – ради него. В небе над ним мертвой птицей пронеслась стрела из катапульты. Приск не стал оборачиваться – и так понял: выстрел удачный – звук рвущейся плоти, конское ржание, крик… Потом сверху полетели стрелы из луков. На стене закричали – радостно, торжествуя. Громче всех вопил Кука.

Уже у ворот Приск обернулся. Из авангарда его больше никто не преследовал. Но основная масса варваров была уже в полете стрелы от ворот. Всадники натягивали луки на скаку. Приск влетел внутрь. Вторая створка с грохотом захлопнулась, и караульные заложили ворота огромными брусьями. Потом кинулись подпирать бревнами.

– Я жив… – сам себе не поверил Приск. – Я жив…

* * *

Данубий, покрытый зеленоватым льдом, с белым узором снежной поземки, превратился в огромный мост. Бастарны шли первыми, вслушиваясь в потрескивание ледяного покрова, оценивая его прочность. За ними небольшими отрядами двигались роксоланы. Сами в доспехах, на конях, более тяжелых, к тому же прикрытых броней. У берега путь был прочным, но ближе к середине лед то и дело не выдерживал всадников, шел трещинами, внезапно река разевала холодную пасть, и черная вода смыкалась навек над очередным невезучим катафрактарием и его конем. Напротив Эска несколько роксоланов разом ушли под лед, и там образовалась большая полынья – пар из нее и видели со стены Кука с Приском. Так что основную переправу устроили ниже по течению.

Бастарны двигались всем племенем – с женщинами, детьми, с повозками, полагая, что на этом берегу они, ограбив и оттеснив местных, осядут на щедрой земле Мезии. Власть императора, законы провинции – все это было для них неведомо. Они шли и останавливались лишь там, где видели тучные земли. Потом снова отправлялись в путь. Как саранча, появляясь из пустыни, опустошает поля в год бедствий, так варвары раз за разом являются из неведомых земель в провинции Рима. И это, похоже, не закончится никогда.

* * *

– Ну ты и дурак! – завопил что есть мочи Кука, обнимая товарища.

Приск отстранил его, направился к бочке с водой, рукой разгреб осколки льда, снял шлем и плеснул в лицо ледяную влагу.

– Жеребца-то классного привел… небось начальство себе заберет… э-эх… А может, тебе оставят? Ты ж у нас будущий центурион…

– Братец!

Приск не сразу сообразил, что еще кто-то хочет его обнять. На первый взгляд – незнакомый подросток. Впрочем, какой там подросток – крепкий такой парень, выше самого Гая на полголовы. В плечах, правда, пока не шире, и лицо пухлое, улыбка до ушей. Темный пушок на губе едва пробивается.

– Луций! – узнал названого брата Приск. – Ну ты и медведь…

– Отец решил в последний момент, что нам с Кориоллой все же стоит отправиться в Эск. Вернее, если честно… – Луцию показалось, что он понизил голос, на самом деле его шепот можно было расслышать даже за стенами. – Это Кориолла настояла. Сказала: невеста центуриона должна ехать в лагерь. Вот. Я всегда говорил: она вредная – как решит, так и сделает. Но на этот раз она правильно решила.

Приск обернулся.

Возле коновязи стоял закутанный в толстый плащ парнишка. Он медленно откинул капюшон, на плечи хлынули потоком темные кудри.

– Кориолла… – пробормотал Приск.

– А ты смелый! Один против пятерых.

– Не один. Мне помогали Кука и катапульта.

– А, вот ты где! – Нонний отодвинул Приска, как какую-нибудь вещь, протиснулся между ним и Кукой и ухватил Кориоллу за шкирку, как щенка.

– Сбежала, дрянь!

На миг Приск опешил, затем схватил Нонния за руку.

– Отпусти ее! Это же девушка! – Он по наивности решил в тот момент, что Нонний принял переодетую Кориоллу за кого-нибудь недотепу-новобранца.

– Знаю, что девка. Сбежавшая шлюха. Я за нее четыреста денариев выложил.

– Ты лжешь! Это Ко…

Нонний вдруг выбросил вперед вторую руку и вцепился Приску в горло. Кориолла в этот миг сумела вырваться и отскочила в сторону. Луций заслонил сестру собою, сжимая кулаки, готовый броситься на Нонния. Приск напрасно пытался разжать пальцы Нонния – они как будто сделались железными. Неожиданно сзади к Ноннию подскочил Малыш, сгреб центуриона в охапку, оторвал от товарища и отшвырнул от себя. Нонний, однако, сумел удержать равновесие и даже не упал, приземлился на ноги. Приск судорожно втянул ртом воздух и замотал головой, пытаясь прийти в себя.

– Вот дерьмо… – пробормотал Кука. – И откуда он взялся на наши головы!

– Эта девушка – невеста центуриона Валенса! Корнелия, дочь ветерана… – прохрипел Приск, с трудом приходя в себя после хватки Нонния.

– Это моя шлюха, что сбежала десять дней назад, – заявил бешеный центурион.

Однако подступать к девушке не решался: на дороге у него стоял Малыш, и в руках у гиганта был огромный деревянный молоток, которым забивают в пазы деревянные детали машин. Не так уж и сильно Малышу нужно ударить, чтобы оглушить, а то и убить.

Кориолла медленно пятилась. Луций тоже, прикрывая ее своим телом.

– Нам нужен префект лагеря, – сказал Кука.

Все отлично помнили, чем закончился прежний конфликт с Ноннием – гибелью Квинта, бунтом в лагере и «ссылкой» бунтовщиков на строительство Данубийской дороги. Несколько дней назад Приск и его друзья едва избежали креста – и опять же по милости Нонния.

Но с префектом лагеря некогда было разбираться: уже играли сигнал тревоги.

– Луций, – приказал Приск мальчишке, не сводя при этом глаз с Нонния. – Отведи сестру в казарму пятьдесят девятой центурии, тебе любой лагерный раб покажет. И проследи, чтобы она никуда не выходила. Сам будь при ней. Неотлучно. Понял?

– А на стену?

– Сестру охраняй! – рявкнул Приск.

В этот момент очень удачно появился Пруденс.

– Тревога! Или не слышали? – зарычал он. – Нонний, что ты тут делаешь?

– Со шлюхой своей дрался, – пробормотал Нонний.

– Она не шлюха, – вскипел Приск.

– Молчать! – оборвал его Пруденс. – Потом бабу будете делить. Сейчас не до этого.

Он быстро перевел взгляд с Приска на Куку:

– Слушай приказ: Кука здесь старший. Стену удержать. Нонний – за мной.

Приск в бессильной ярости проводил Нонния взглядом.

Впрочем, Нонния со стены Пруденс не отпустит – просто поставит подальше от «славного контуберния».

«Жаль, что так далеко, я бы ему меч меж лопаток всадил, и дело с концом…» – подумал Приск.

* * *

Вслед за первыми всадниками, что, выпустив тучу стрел, умчались дальше – к канабе, к лагерным стенам накатывала серо-коричневая волна пеших варваров. Приск, Кука и Малыш отыскали свое место недалеко от угловой башни. Здесь уже были Тиресий и Молчун.

– Валенса бы сюда к нам, – заметил Тиресий.

– Да уж, он бы разобрался с этим Ноннием…

– Я не про Нонния. Я про варваров, – отозвался прорицатель.

В этот момент первые смельчаки из-за реки попытались прорваться к воротам – сразу человек двадцать крепких парней. Но до самих ворот никто не добежал – всех сняли дротиками и стрелами. Копья из катапульт и камни из баллист вели постоянный обстрел напиравших варваров. Всякий раз копье или камень находили цель, но, казалось, варвары не обращали внимания на потери. Когда один атакующий падал, на его месте возникал другой. Римляне тоже несли потери – на стену дождем сыпались стрелы. Залп. Перерыв. Вновь залп. Нехитрую тактику варваров защитники вскоре разгадали. Пережидали смертоносный укус, укрывшись за зубцами стен и щитами, потом вскакивали и сами метали дротики или заряжали машины. Обмен ударами продолжался примерно с час. Или гораздо меньше? На клепсидры никто не смотрит в такие моменты. Да и нет их на стене.

* * *

Взять укрепленный лагерь с наскока не получилось, и варвары отошли. Телеги обоза составили в круг к востоку от лагеря. Внутри, за их защитой, воздвигали шатры и разжигали костры.

Конные роксоланы двинулись дальше – в ближайшие усадьбы, а пешие даки и бастарны принялись окружать лагерь со всех сторон. Однако штурмовать ворота пока больше никто не стремился. Обломав зубы о лагерные стены, варвары устремились в никем не охраняемую канабу, потоком разлились по улицам, вышибая запертые двери. Выяснилось, что два десятка мужчин и женщин, не в силах расстаться со своим добром, все-таки остались в поселке. кто-то схоронился в подвале, кто-то заперся в доме. Заречные пришельцы не разбирались, чей дом стоит на улице поселка – местного, получившего гражданство варвара или римского ветерана. Грабили всех подряд, убивали тех, кто пытался хоть в малейшей мере противиться. Поджигали дома – выгорала внутри брошенная мебель и деревянные балки, рушились оставшиеся без опоры черепичные крыши. Особо рьяные варвары крушили стены.

Канаба, этот общий дом легиона, зародыш будущего города, погибала в агонии.

* * *

После первой атаки, закончившейся ничем, назначили на стены двойные караулы, а часть легионеров отпустили отдыхать. В том числе и Приска сотоварищи.

Когда они добрались до своего барака, то увидели, что печь вновь радостно полыхает, Аристей готовит для «славного контуберния» похлебку. Луция на кухне не было, а Кориолла резала свеклу, помогая Аристею.

– А где все твои? – спросил Приск.

– Остались в усадьбе, – заговорила она торопливо, будто оправдываясь. – Отец сказал: «Отобьемся!» К нам за стены набилось не меньше сотни, из них крепких мужчин человек двадцать, оружие у нас есть. Я насилу упросила отправить меня в Эск. И то лишь потому, что Луций непременно хотел ехать поступать в легион. Я же обещала отцу укрыться в канабе.

– Канабу оставили на разграбление. Хвала богам-покровителям, что ты помчалась к лагерю.

– Аристей предупредил. – Кориолла вздохнула. – Жаль поселок… Отец говорил, что здесь когда-нибудь вырастет настоящий город с базиликой и большими термами, с нарядными храмами… такой маленький Рим на реке Эск. Значит, не судьба…

В этот момент прибежал запыхавшийся Луций.

– Можно, мы с сестрой у вас в казарме поселимся? – спросил парнишка.

Кука нахмурился:

– Это еще почему?

– Так я в легион записался! – радостно объявил Луций. – Думал – летом пойду. Но уж коли тут оказался, то сразу побежал в принципию. Так что я теперь в вашей пятьдесят девятой центурии числюсь. Как новичок. Правда, контуберний пока не назвали.

Приск нахмурился: разве он не велел парню сидеть в казарме и охранять сестру? Так нет ведь – решил тут же совершить героический поступок!

– Может, меня в ваш контуберний зачислят? – продолжал Луций. – У вас же неполный состав…

– Мы не вчера присягу давали! – напомнил Кука.

– Отец говорил, что я создан из железа и камня, – не сбавлял напор Луций.

– И много вас таких, из железа и камня, горящих желанием сразиться с варварами, набралось? – поинтересовался Приск.

– Пока я один. Но думаю, из тех, кто из канабы пришел в лагерь, тоже найдутся смелые парни! – объявил Луций. – Я уже видел троих или четверых из нашей школы. Завтра с ними потолкую. Нечего отсиживаться за чужими спинами, надо брать в руки оружие и…

– Не мельтеши! Все равно вас сражаться не пустят, – осадил его Кука.

– Я могу для катапульт копья подносить. Или камни для баллист. У вас на стенах какие баллисты? На талант? – Э, куда хватил!

Луций залился краской.

– Да я камни в талант весом легко подносить могу.

– Извини, парень, но такая баллиста на нашу стену просто не влезет.

– Можно настил особый сделать, – не унимался Луций.

Тем временем Аристей побежал за дровами.

– Этот Аристей – он такой красавчик, – заметила Кориолла, ссыпая нарезанную свеклу в горшок на плите. – Он твой раб?

– Да, купил его недавно у Кандида, – почему-то смутившись, сказал Приск.

– Не знала, что тебе нравятся мальчики.

– Он – просто слуга. Был ранен. Достался мне по дешевке.

«Я что, перед нею оправдываюсь?» – изумился про себя Приск.

– Мальчик умеет убеждать, сравнениями сыплет, будто Цицерон. Даже отца уговорил. Голос просто завораживает. Верно, он и поет чудесно. Ты не просил его спеть?

– Знаешь, не до того было… – отозвался Приск.

Если честно, то с Аристеем он обменивался лишь односложными фразами.

«О чем это мы болтаем?» – с тоской подумал Приск.

– Так я в вашей комнате могу ночевать? – не унимался Луций.

– Ладно, можешь ночевать с нами. Но девица… – Кука скосил глаза на Кориоллу и кашлянул. – Девушка в нашей казарме как-то не к месту.

– Почему не к месту? Я бы могла готовить на всех, пока вы сражаетесь. Я отлично стряпаю. Знали бы вы, как я запекаю в глине окорок – с черносливом и базиликом. Если бы тут был окорок, я бы его приготовила.

– Если бы у нас был окорок, я бы его сам приготовил, – заявил Кука.

Все заржали, а Кориолла на миг обиделась. Но тут же нашлась, что ответить.

– А вот печенье с перцем ты наверняка не умеешь печь. И еще я фаршированные финики умею делать. И еще…

– Отведу ее в дом Адриана, там ликса Кандид поселился, – перебил девушку Приск. – А то мы через полчаса все истечем слюной. – Он сам не заметил, насколько пошлой получилась шутка.

– Не хотите печенья – вам же хуже! – разозлилась Кориолла. – Но у Кандида я жить не хочу.

– Погоди, я кое-что должен тебе объяснить! – Приск ухватил ее за локоть и вывел в соседнюю комнату. – Кука прав: в казарме тебе не место, – сказал Гай шепотом. – Разумеется, тебе нашлась бы комната, и мы тебя защитим от кого угодно. – Он сделал ударение на этих словах: «от кого угодно». – Но легионеры не могут сидеть в казарме от зари до зари. Мы, может быть, по четыре стражи подряд будем на стенах… А Нонний – нет. Понимаешь?

Кориолла нахмурилась и кивнула.

– Я провожу тебя, – пообещал Приск. – Но прежде зайду к префекту лагеря и сообщу о выходке Нонния. Идем…

– Поесть-то с вами можно? – спросила Кориолла. – Или раньше прогоните? А то я голодная, как коршун.

* * *

Обед, надо сказать, затянулся. Приск вдруг обнаружил, что за то время, пока они не виделись с Кориоллой, девушка сильно переменилась. Не только похорошела, расцвела, но и сделалась более уверенной в себе, более женственной. Она остроумно парировала шуточки Куки, сочувственно выслушивала Малыша, спорила с Тиресием и время от времени одаривала улыбкой Приска. Тесная кухонька мгновенно превратилась в уютный триклиний, а похлебка со свеклой и капустой показалась изысканным блюдом. Под конец, осушив кубки, все принялись петь. У Кориоллы был чудный голос, у Аристея, как выяснилось, – тоже, а вот Малыш ревел, как настоящий медведь, и его попросили заткнуться.

После такой вечеринки Кука смилостивился и заявил, что Кориолла может остаться в казарме, и даже попытался девушку поцеловать, но тут уже воспротивился Приск и заявил, что пора им отправляться к префекту лагеря и нажаловаться тому на Нонния. Кука вызвался сопровождать, оберегать и вообще делать все-все, что угодно красавице Кориолле.

Префект как раз разбирался с расселенными беженцами, был занят по горло – весь красный, растрепанный, не выспавшийся. Надо было заставить подростков сидеть по баракам, а не путаться под ногами, мужчин определить в караульную команду – чтобы вовремя накачивали бочки с водой и дежурили на крышах бараков, сбрасывая огненные стрелы. Опять же лишние караульные из тех, кому не надо потом рубиться на стенах, не помешают, чтобы поднять тревогу в случае внезапной атаки. Благо, среди жителей канабы было полно ветеранов, которые еще не забыли, что значит армейская жизнь и дисциплина.

Поначалу префект попытался отмахнуться от новой проблемы, но Приск и Кука буквально зажали его в угол между казармами. Тогда префект вспомнил, что много лет назад он вместе с Корнелием, отцом Кориоллы, служил в Эммаусе, ухватил девушку за руку и самолично повел к домику трибуна-латиклавия, где теперь обретался ликса.

– Беженцам опасность не грозит, у лагеря стены десять футов вышиной, правда, народу мало, чтобы их оборонять, – распространялся префект по дороге.

– Стены внушительные, – согласилась Кориолла. – Но я не варваров боюсь.

С прибытием беженцев лагерь мгновенно утратил армейскую строгость и теперь напоминал гомонящее временное стойбище кочующего племени.

Перед домом, где когда-то жил Адриан, две женщины, скорее всего рабыни, полоскали в ведре какие-то тряпки. Тут же распоряжался ликса, понукая рабов:

– Я кому сказал: отыскать большую сковороду! А ты что принес! На ней разве что воробышек может свою задницу разогреть. Да и то ненадолго!

– Эй, ликса! – окликнул снабженца префект. – Тут девушка из ветеранских дочерей. Мое тебе личное поручение: присмотри за ней, чтоб никакой беды не случилось.

– Кориолла, деточка! – радостно воскликнул Кандид. – Она же мне как родная. Прежде она у меня в доме каждую зиму жила, когда в школу ходила. Майка моя по тебе соскучилась, милочка. А ты марш за сковородой! – вновь напустился ликса на раба.

– Что ж я, своровать ее должен?

– А хоть и своруй – мне все равно!

– Ну что, уладили? – спросил префект нетерпеливо.

– А Нонний? – От Куки с Приском не так-то легко было отделаться.

– С Ноннием я лично разберусь. Сделаю так, чтобы он на стенах все четыре ночных и четыре дневных стражи торчал, – пообещал префект.

Распрощался и отправился собирать ветеранов – из них предполагалось составить пожарную команду для круглосуточного дежурства по лагерю. В том, что варвары постараются поджечь казармы, никто не сомневался. А вот в то, что префекту удастся легко совладать с Ноннием, верилось с трудом.

– Надеюсь, у тебя все хорошо? – спросил Приск у Кандида.

– Дерьмово, – буркнул Ликса. – Я, считай, разорен.

Тем временем в доме послышался грохот и следом ругань.

– Да что ж там такое!..

Кандид побежал внутрь разбираться.

– Надеюсь, Майя поделится с тобой одеждой, ну и всем, чем надо… – сказал Приск, кашлянув.

– Не хочу у нее ничего брать, – отрезала Кориолла, поджав губы.

– Я знаю… Она о тебе всякие гадости рассказывала, – брякнул Приск.

– Ненавижу ее, – прошептала Кориолла. – Чтоб ей нутром заболеть, чтоб лихорадка ее избила, чтоб ей попасть в страну всех болезней…

– Как жестоко! – сделал попытку все перевести в шутку Приск.

– А я жестокая… ты не знал? – Кориолла попыталась скорчить какую-то зверскую рожицу и рассмеялась.

В этот миг будто сама Венера толкнула Гая к девушке. Приск даже не сразу понял, что уже обнимает ее. Губы их слились в поцелуе. Все вдруг исчезло, во всем мире были только они, время замерло. Гай осознавал лишь одно: они наконец вместе. Осада лагеря, Валенс, Нонний – все это больше не имело значения. Только обнимать ее, целовать, обладать…

«Мы ж на улице!» – нехотя шевельнулась запоздалая мысль.

Правда, уже стемнело. Но все равно могут увидеть. С трудом, будто не свои, он разжал руки, и Кориолла отстранилась.

– Я – невеста… – проговорила она с каким-то изумлением. Будто позабыла об этом, а теперь неожиданно вспомнила.

– Да, знаю. Уже много лет…

– Старая невеста. – Она фыркнула, видимо, приглашая Гая посмеяться над шуткой.

«Кука прав, не отдам Валенсу, не отдам ни за что!»

Приск отворил дверь в домик трибуна. В полутемном атрии устраивались спать на полу женщины и дети из прислуги. Впереди маячило что-то темное. Пока Приск раздумывал, что это такое, вновь раздался грохот. Звон металла, ругань.

– Кто поставил здесь этого богами проклятого быка! – послышался мужской голос.

– Бык не проклятый, – с напускной строгостью отозвался Приск, давясь от смеха. – Это символ нашего славного легиона.

Он взял Кориоллу за руку и протиснулся мимо бронзового бока в столовую.

Хозяйская семья была в сборе – ликса, его жена и дочка. Рабы в этот день припозднились с обедом. Хотя в помещении было тепло и гипокауст топили с утра до вечера, но от углов тянуло сыростью – дом с лета стоял нежилой, а в этих болотистых местах стены и вещи отсыревали мгновенно.

– А, Кориолла, девочка! Как я рада! – защебетала супруга ликсы, поднимаясь с ложа и указывая Кориолле место подле себя. – Мы все о тебе так беспокоились. А твоя сестрица Флорис что ж не приехала?.. Мы бы всем место нашли. – В чужом доме жена Кандида распоряжалась как в своем и по-прежнему встречала всех с радостным добросердечием.

– Поешь и ты с нами, Гай, – предложила Майя-младшая. И тут же кинулась наливать Приску и Кориолле в серебряные кубки из кувшина разбавленное вино. Она улыбалась точно так же, как мать, и на щеках ее играли ямочки.

Гай принял из ее рук кубок. Пригубил вино.

– Все хорошо? – спросил у Кориоллы.

Та уселась на ложе, опустив глаза. Потом вскинула голову, в уголках ее губ дрожала улыбка. А в глазах стояли слезы.

– Я боюсь… – сказала она.

– Чего?

Она беззвучно зашевелила губами.

Он понял – «за тебя».

Майя-младшая внимательно глянула на Приска, потом, еще внимательнее, – на Кориоллу. Глаза ее сузились, как у хищницы, узревшей соперницу, позарившуюся на ее добычу. Видимо, любого молодого мужчину она полагала в какой-то мере своим.

– Не бойся! – неестественно громко сказал Приск. – Варвары не возьмут лагерь. Клянусь Юпитером.

– Ну, если наш доблестный друг поклялся, то все в порядке! – хмыкнул ликса.

Приск залпом выпил вино и вышел.

Разумеется, он тут же налетел на быка и сшиб его, с другой стороны в темноте кто-то заверещал.

* * *

Приск почти не удивился, когда увидел Нонния. Он стоял напротив дома трибуна, как будто выслеживал дичь. Разглядеть его было нетрудно – переселенцы пережигали дрова на угли для жаровен, так что по всему лагерю горели огни.

Странно устроена жизнь. Как будто Фортуна ради смеха все время подбрасывает тебе на дорогу один и тот же камень – или, вернее, все время одного и того же человека. И всякий раз судьба твоя зависит только от этого одного-единственного мерзавца. И никак его не объехать – не обойти.

Приск прямиком направился к центуриону.

– Я дал слово Валенсу защищать его невесту, и ты…

– Где защищать? В кровати? – хмыкнул Нонний.

Он явно рассчитывал, что Приск сорвется и его ударит. Ну а дальше состряпать обвинение будет совсем несложно.

– Повсюду защищать, – просипел Приск в лицо давнему врагу.

– Да, и что ты сделаешь?

– Тронешь ее пальцем – яйца отрежу, нос, руки и ноги… И скажу: так и было. А мои друзья подтвердят клятвенно.

Нонний хихикнул.

– Ты что, за чужую невесту готов жизнью своей рисковать? Слушай, я не жадный. Давай ее поделим. Ты – так и быть, первый. А я – второй.

У Приска все поплыло перед глазами.

– Тро-нешь паль-цем, – повторил он, запинаясь от душащей его ярости, – умрешь… причем страшно умрешь.

Мелькнула мысль: убить Нонния ночью, раздеть труп, изувечить и сбросить со стены. А утром заявить – убили лазутчики бастарнов. Друзья подтвердят – за смерть Квинта счет еще не закрыт. Правда, вокруг полно народу и, похоже, мало кто собирается ложиться спать. Мелькают факелы, горят костры… Но рискнуть можно. Один только непростой вопрос: а сможет Приск победить Нонния?

Кажется, центурион о чем-то таком догадался, потому как отступил, вновь хихикнул:

– Я пошутил, парень. Что мне, девок мало? И не нужна она мне вовсе – ни сисек, ни зада. И рожа как у грызуна. Забирай ее себе, так и быть.

Приска душила бешеная ярость.

– Я… – выдавил он охрипшим голосом, – отправил письмо Адриану и расписал все твои художества. Что ты нас в Новах сразу узнал, но все равно решил казнить как рабов. Тебя выгонят из армии с позором.

– Ой, ой, ой… Адриан тут же помчится тебя спасать!

– Я и мои друзья – его клиенты. А патрон защищает своих клиентов всегда и везде…

– У меня тоже есть патрон, – хмыкнул Нонний, – и я не советую тебе с ним тягаться.

И центурион исчез в темноте между бараками.

Зато тут же из соседней улочки между казармами вышел Кука:

– Ч-что ты тут делаешь? – спросил Приск.

Его трясло от бешенства, зубы стучали.

– Тебя поджидаю. На всякий случай. – Он демонстративно опустил обнаженный кинжал в ножны. – Клянусь Геркулесом, этот парень совсем спятил.

– Что с ним делать? – спросил Приск.

– Пришибем на стене. Как только случай представится. Сбросим вниз, чтоб бастарны ему добавили. Если что – все подтвердят, что он сам упал. Это не Новы, где он сумел обзавестись десятком прихлебателей. Здесь его никто не любит. Особенно наш «славный контуберний».

– Клянусь Юпитером, он не доживет до следующих январских календ.

Приск хотел сказать – до следующих календ. Но слово «январских» откуда-то выскочило само собой.

«Да что ж это такое… – изумился мысленно Приск. – Предвидение? Неужели дар Тиресия заразителен?..»

* * *

Всю ночь на стенах лагеря дежурили караульные с набранными заранее ведрами воды – боялись, что бастарны попытаются поджечь лагерь. Но канаба пока горела в одиночестве, горела всю ночь, освещая копошащихся внутри варваров. Будто черви внутри павшей лошади, они продолжали уничтожать мертвечину. То и дело меж бастарнами вспыхивали ссоры и драки из-за добычи. В становище варваров – на поле, где обычно легионеры Пятого Македонского упражнялись в метании пилумов или отрабатывали маневры, всю ночь шла гульба – пылали костры и даже в лагерь долетали веселые крики.

Рано утром «славный контуберний» был уже на стенах. Пруденс поставил их на балконе воротной башни. Отсюда, со стен лагеря, картина открывалась безрадостная. Над канабой, полуразрушенной и почерневшей, поднимались в морозный воздух струи дыма. Вдали, куда ни глянь, темнели точно такие же столбы – не сигнальные дымы, а дымы пожаров.

Повсюду сновали отряды варваров. Кто-то уезжал, кто-то появлялся. Подходили новые племена из-за реки. Приск с недоумением смотрел на этот людской муравейник. Возможно, тем, кто расположился за стеной, происходящее казалось вполне естественным. В глазах же римлянина, привыкшего к определенному порядку во всем, жизнь бастарнов выглядела не просто нелепой – чудовищной.

Но даже в этом хаосе можно было распознать вполне целенаправленное движение. Ясно было, что варвары вот-вот пойдут на штурм.

«Первый день осады – самый опасный день, – любил наставлять сына покойный военный трибун Гай Осторий. – Если не считать дня последнего», – добавлял с выразительной паузой.

Самое уязвимое место – ворота. Если они окажутся недостаточно прочными, их разнесут одним ударом тарана. Да и любая самая прочная стена падет под ударами мощного окованного медью «барана». Вот только есть ли у даков такая машина? Все защитники лагеря вглядывались до рези в глазах – но, похоже, осадных машин у варваров в обозе не было. Или… пока не было.

Кука велел поставить вдоль балкона башни щиты в два ряда, чтобы уберечься от стрел и камней из пращи, благо щитов в лагере было в избытке, чего нельзя было сказать о легионерах.

– Ну, как дела, «быки Декстра»? Оценили обстановку?! – крикнул снизу Пруденс. И будто мальчишка, резво взбежал по лестнице на башню.

– Они сюда не ворвутся, – заверил Приск.

– Бейте в эти рыжие шкуры наверняка, – посоветовал центурион. – К воротам не подпускайте. Я велел гражданским подносить сюда дротики и камни. Только смотрите, чтобы мелюзга не лезла, куда не надо. И баб гоните, а то как заведут голосить да выть – любого смелого воина сведут с ума.

– Варварам вроде как их бабы не мешают. – Кука кивнул в сторону поставленных в круг повозок.

– Бастарнам? Да у них бабы стреляют не хуже наших лучников.

– Кто они? Откуда? Что за племя? – спросил Малыш.

– Судя по тому, как волосы закручивают на манер бараньих рогов над ушами, – германцы по крови. К тому же рыжие почти все и роста высокого. Их много разных племен, всяк себя по-своему называет. Но бастарны живут не там, где германцы, не на Рейне или Альбисе – это точно.

– Валенс говорил, что их земли где-то на северо-востоке, оттого горы в тех землях прозываются Бастарнскими Альпами, – припомнил наставления своего центуриона Приск.

– Они двинулись, – сказал Тиресий.

В следующий миг варвары устремились к стенам.

Баллисты и катапульты легиона тут же начали стрелять, стараясь нанести атакующим максимальный урон. Однако бастарны быстро добежали до стен и оказались в мертвой для римских машин зоне. Стрельбу прекратили – впредь до новой волны атакующих. В ход пошли дротики, они частым дождем сыпались на головы варварам, но те уже приставляли лестницы к стене. Впрочем, все это был отвлекающий маневр – главный удар стоило ждать по воротам.

– Все-таки у них есть таран, – сказал сквозь зубы Приск.

Оказалось, что у бастарнов имелся не только таран, но и машины – вскоре в защитников полетели камни. Правда, машины пока стреляли редко и не точно. Но это пока…

Тем временем целая толпа варваров, воя от натуги, волокла здоровенный таран на деревянных катках. Вокруг махины в несколько рядов шли пешие варвары, прикрываясь щитами. Один из ветеранов перенацелил катапульту и попытался попасть в самое сердце отряда тяжелым копьем. Но промахнулся – копье перелетело через головы варваров и вонзилось в темную кашу из снега и земли.

Малыш примерился и метнул дротик. Силы ему хватило добросить до здоровяка с квадратными плечами и взлохмаченной светлой шевелюрой, что шагал в первом ряду охранения. Да, силы добросить хватило. Но меткости попасть – нет. Дротик угодил в щит, расколол его пополам, но варвара не поразил.

Здоровяк, которому Малыш невольно подарил жизнь, оскалился.

– Он тебя запомнил, – хмыкнул Тиресий и тоже метнул дротик.

К изумлению всех, не только добросил, но и попал. Правда, не в этого белобрысого, а в низкорослого крепыша рядом – дротик пронзил тому шею.

– Стрелы! – рявкнул Кука.

Пришлось срочно бросать свое состязание в меткости и укрываться за щитами.

Новый выстрел из катапульты оказался куда более удачным – поразил сразу двоих из охранения. Но по мере продвижения тарана всякий раз приходилось перенацеливать машину, посему выстрелы оказывались редкими и неточными. Выделить же несколько машин на стрельбу префект фабрума не решился – к стенам катилась вторая волна атакующих, и римские катапульты и баллисты методично выплевывали копья и камни, прореживая толпу.

Гул от свистящих стрел и копий, грохот метательных машин заставил гражданских спрятаться в бараки, а женщин выть от страха, но на варваров этот шум не производил впечатления. На место убитых тут же становились другие, а таран медленно продвигался к воротам. Римляне метали дротики уже не целясь – лишь на миг приподнимая щиты. И все же стрелы бастарнов находили свою добычу – уже троих раненых ауксиллариев свели вниз. Опасаясь, что стрелы отравлены, капсарии торопились не просто выдернуть наконечники из плоти, а вырезать с мясом и отсосать из раны кровь.

Лишь когда таран оказался у самых ворот, варвары на время перестали стрелять, чтобы не поразить своих. Тогда «славный контуберний» принялся уже не останавливаясь метать дротики – расстояние позволяло, но бастарны ловко прикрывались щитами и почти не несли потерь.

– Ставлю пять денариев, что они дымом каннабиса надышались, – пробормотал Кука, посылая вниз очередной дротик. – Недаром до рассвета костры горели.

– Жаль, ветер был не в нашу сторону, – отозвался Тиресий. – Нам бы тоже перепало.

Луций, появившийся на стене в самом начале атаки, носился как угорелый, подтаскивая снизу колчаны с дротиками – благо на складах лагеря всего было в избытке.

– Скольких уже убил? – всякий раз спрашивал Луций у Приска.

– Не знаю.

Приск в самом деле не знал. Он точно видел, что первый его удар достиг цели, поразив не защищенного кольчугой варвара в грудь. Но вскоре он перестал замечать, куда летят пущенные его рукой дротики – он сам превратился в некое подобие машины, настолько механическими сделались действия. Если бы кто-нибудь попросил его рассказать, что случилось с начала атаки, он бы не смог ответить.

– Порвут нас, порвут на куски… – приговаривал Кука, поражая новую цель. – Что скажешь, Тиресий?

Тот не отвечал.

Лишь короткое «хах» вырывалось из груди предсказателя во время очередного броска. К этому времени, заприметив полосу земли, куда реже попадали камни баллист, варвары установили там защитный плетень и вновь начали обстрел стены – с куда более близких позиций. В Приска попали, но он счастливо отделался: стрела угодила в лорику, опрокинула его, но стальные пластины не пробила.

Зато ауксилларию рядом не повезло. Стремясь бросить дротик как можно дальше, он потерял равновесие и после броска всем телом навалился на ограду. Один из брусьев, видимо, разбитый камнем из баллисты, треснул, и парень слетел со стены. Правда, он успел уцепиться за нижнюю планку ограды и еще несколько мгновений висел в воздухе. Извиваясь всем телом, неудачник безуспешно пытался вскарабкаться назад и пронзительно звал на помощь. А в него летели и летели стрелы. Вскоре он напоминал ежа, но так и не разжал пальцев, пока не умер…

Луций, застыв в обнимку с очередным колчаном, смотрел на эту страшную сцену и не мог сдвинуться с места. Лишь когда Кука ухватил его за плечо и рванул в сторону, мальчишка опомнился. Юный Луций, решив, что запас сделан вполне достаточный, встал рядом с Гаем и принялся метать дротики, и это, надо сказать, у него неплохо получалось. Во всяком случае, один раз он точно попал в живот бастарну. Но и сам тут же получил стрелой в лоб. К счастью, Приск заставил парня напялить шлем. Так что оглушенный мальчишка попросту осел на деревянный настил. Приск на всякий случай прикрыл его щитом. Стаскивать парня вниз было некогда.

Но, как ни старался контуберний Куки, варвары все же подтащили таран к воротам. Теперь бастарны принялись изо всех сил раскачивать бревно с обитой медью бараньей головой, пока «баран» не боднул ворота. Дубовые створки дрогнули, но устояли.

– Хорошо бы поджечь укрытие тарана, – заметил Приск. – Оно из коры и загорится, если в огонь еще плеснуть масла.

– Пусти-и! – завопил Малыш.

Он притащил огромный камень и швырнул его вниз, целя в опору, на которой был подвешен таран. Удар опору разнес, бронзовая баранья голова вместо ворот благополучно боднула землю. В этот момент один из ветеранов притащил несколько горящих головней, и легионеры принялись метать их вниз на сделанную из коры крышу таранного укрытия. А следом, как и собирался Приск, плеснули масла. Крыша враз загорелась. Бастарны стали выскакивать из-под укрытия, тут же попадая под удары дротиков.

Вскоре внизу получился неплохой костерок, теперь пожарная команда таскала на башни ведра с водой – обливать ворота, чтобы огонь не перекинулся на дубовые, обитые железными гвоздями створки. Метать дротики стало вроде бы не в кого – образовалась небольшая передышка.

Приск тут же принялся высматривать Нонния. Кука был прав: во время атаки самое лучшее – прирезать мерзавца и сбросить вниз. Не сразу Приск заметил Нонния – напротив, на соседней башне у ворот. Поначалу мелькнул шлем с поперечным гребнем, потом сверкающая серебром лорика. Безумный центурион даже не попытался замаскироваться, будто призывал на себя огонь дротиков и стрел снизу. Несколько варваров сумели приставить лестницу к стене и забраться наверх. Там их встретил Нонний. С мечом и щитом он ринулся на бастарнов. Первый тут же слетел со стены, второй следом. Ауксилларии, которыми командовал Нонний, метали вниз дротики и камни, пытаясь сбить варваров с лестницы. Бросив меч в ножны, Нонний тут же тоже стал метать дротики вниз, и каждый удар достигал цели. Два или три раза стрелы ударяли в его лорику, заставляя пошатнуться, но центурион лишь взрыкивал после каждого удара и только яростнее атаковал врага. Лестница вскоре лежала грудой деревяшек внизу, а рядом валялись тела бастарнов. А центурион продолжал посылать дротики – теперь в следующий идущий на приступ отряд варваров.

Добраться до Нонния, чтобы нанести удар в спину, не было никакой возможности.

«О, Фортуна, – мысленно взмолился Приск, да так горячо, как, кажется, еще ни разу не молился богам. – Даю обет: алтарь воздвигну, великолепнейший алтарь из чистейшего белого мрамора, если этого парня пронзит насквозь варварская стрела».

Он трижды прошептал свою клятву, всякий раз делая паузу и посылая в варваров дротик, как будто подтверждал свое обещание вражеской кровью.

– Что с ним?

Приск обернулся. Возле оглушенного брата стояла на коленях Кориолла. Она принесла на стену целую связку фляг и мешок с какой-то едой.

– Так, ничего страшного, в лоб приложили…

Вместо того чтобы испугаться, девушка, наоборот, выругалась, как старый центурион, схватила дротик, подбежала к перилам балкона и метнула его вниз. Попала в кого-то или нет – неведомо, поскольку Приск тут же ухватил ее за безрукавку и дернул, усаживая на настил рядом с братом.

– Я могу… я умею… – выдохнула девушка и попыталась подняться.

Приск провел в воздухе черту, давая понять, что выше линии ограды, укрепленной щитами, ей высовывать свою взбалмошную голову не след.

Она кивнула. Кажется, и сама сообразила, как глупо подставилась под удар – стрелы по-прежнему летели снизу, хотя уже не так часто, как в начале атаки. Это затишье могло обмануть даже опытного бойца: Молчуну, который высунулся точно так же неосторожно, стрела угодила в лицо, сбив нащечник шлема. Зажав ладонью развороченную щеку, легионер сам сполз по лестнице вниз.

Кажется, ранение Молчуна впечатлило Кориоллу – ей хватило воображения представить, что сталось бы с ее лицом, получи она подобную рану.

Приску стрелы оцарапали обе руки в нескольких местах – там, где кожа оставалась открытой – между металлом лорики и сработанными из кожи и металла наручей. Всякий раз он сам надрезал кожу глубже и отсасывал кровь.

И все же Кориолла умудрилась на четвереньках добраться до лестницы и точно так же вернуться, волоча за собой два колчана, набитые дротиками.

Несколько мгновений затишья – вот счастье. Приск взял одну из фляжек Кориоллы (вода в баклагах, которые они прихватили на стену, кончилась еще во вторую дневную стражу), остальные передал друзьям. Девушка наполнила их горячей водой, но по дороге вода остыла и сделалась лишь тепловатой, зато Кориолла не пожалела вместо винного уксуса хиосского вина. В мешке оказался хлеб и куски ветчины.

– Кориолла, ты наша спасительница! – пробормотал Кука с набитым ртом.

– Это Аристей все приготовил, – ответила девушка.

– Чего сам-то не принес? Трусишка…

– Не зевай! – заорал Пруденс. – Снизу! Стена!

Он примчался на опасный участок лично и привел с собой подкрепление – писцов, которых обрядили в доспехи. Верно, непросто Пруденсу было их выковыривать из канцелярии.

Впрочем, метать дротики даже писцы умели. Однако вовремя укрыться за щитами после броска сноровки не хватало, и вскоре канцелярия лишилась сразу двух преданных служителей.

– А эти здесь почему? – Пруденс воззрился на подростков, сидевших друг подле друга за щитами.

– Парня контузило, а девушка…

– Вниз! – заорал Пруденс.

Он успел пригнуться, так что камень, пущенный варварами из баллисты, пролетел мимо и грохнулся куда-то вниз, за стену. Снизу закричали.

– Вниз! Оба! Новички не дерутся! Девчонки – тем более!

– Но… – попыталась возразить Кориолла.

– Марш со стены! – заорал Пруденс.

Он буквально силой свел девушку и ее брата вниз по лестнице.

* * *

К вечеру Гая и Куку сменили. Напор осаждавших ослаб. Силы варваров тоже были не беспредельны. Лишь время от времени то один отряд, то другой приступал к стенам и открывал стрельбу из луков, чтобы тут же ретироваться. Наверняка считали, что времени у них в избытке, чтобы пробиться в лагерь.

А если они вечером займутся установкой новых машин, которые подтащат по льду с той стороны Данубия, то положение римлян станет почти отчаянным. Впрочем, префект фабрума тоже не зевал: в четвертую дневную стражу вдоль перил балкона натянули кожи, облив их к тому же водой – чтобы те не загорелись от шальной стрелы с комком горящей пакли.

Легионеры так устали, что буквально валились с ног. Прежде чем добраться до своего барака, Приск и его друзья остановились у бочки пожарных напиться.

– Как ты думаешь, это нам так повезло или другие лагеря тоже штурмуют? – спросил Приск.

– Думаю, достанется всем! – рассудил Кука. – Вся надежда теперь на легионы в Виминации!

Приск кивнул. Их гонец наверняка добрался до лагеря основных сил. Да и второй посланец, возможно, уже там. Но сколько дней понадобится, чтобы пройти войскам по заснеженным дорогам двух провинций из Виминация в Эск и Новы?

– Как ты думаешь, долго мы продержимся? – спросил Кука.

– Иотапата держалась сорок семь дней, – отозвался Пруденс. Он вслед за товарищами спустился со стены. – Но тогда оборонялись иудеи, а мы – штурмовали. Я был в черепахе, когда иудеи вылили на нас сверху горячее масло – масла у них было, что в твоей лавке. Оно, проклятое, просочилось меж щитов, проникло меж полос лорики. Черепаха распалась. Меня ошпарило так, что я выл и катался по земле. На счастье, в первый момент я сумел отбежать шагов на двадцать, потом товарищи меня оттащили за укрытия. Теперь моя спина от плеч до пояса – сплошной ожог.

– Да, не повезло, – заметил Кука.

– Напротив – повезло. Боги мне помогли и сохранили жизнь. Не повезло тем, кто умер в муках.

В этот момент Пруденс показался Приску глубоким стариком.

А все воюет.

«Неужели я на всю жизнь останусь в легионе? – в ужасе подумал Приск. – Нет, ни за что… Ни за что…»

* * *

Наскоро перекусив на кухне в казарме (Аристей приготовил для «славного контуберния» кашу), Приск с Кукой помчались в госпиталь – поглядеть, как там Молчун.

Госпиталь был переполнен. Раненые легионеры и гражданские лежали не только на кроватях, но и на полу, практически вплотную друг к другу, укрывшись заскорузлыми от грязи и крови одеялами или попросту лохмотьями. Легкораненых выпроваживали дожидаться своей очереди наружу. Приску показалось, что он попал в Аид, – столько было вокруг муки и крови. Подбитые гвоздями калиги заскользили на влажном полу, и Кука едва не растянулся. Исполнив нечто, похожее на танец танцовщицы из Гадесса, легионер ухватился за ближайшую кровать.

– Гляди! – воскликнул Кука.

На кровати лежал Нонний. Центурион был по-прежнему в лорике и в одежде, и только шлем его с растрепанным гребнем висел на гвозде над постелью раненого. Бедро Нонния была перевязано, но кровь уже промочила повязку так, что она сделалась пурпурно-красной. Нонний лежал с закрытыми глазами, на бледном восковом лице крупными каплями выступил пот.

«Боги услышали, – подумал Приск, глядя на раненого недруга. – Чтобы он умер, о боги, сделайте так, чтобы он умер…»

Но прежней ярости почему-то не было в сердце. Слова в голове струились пустым звуком, без страсти.

Несколько мгновений Приск стоял рядом с поверженным врагом, до боли стискивая пальцами рукоять кинжала. В этой суматохе, толчее, среди мук и крови никто и не заметит, если легионер на миг склонится над центурионом; среди сотен криков и стонов никто не услышит предсмертный хрип умирающего.

– Приск, нет!.. – Кука положил ему руку на плечо.

– Что?

Приск очнулся. Не сразу сообразил, что уже обнажил кинжал.

– Нет, – повторил Кука. – Пошли искать Молчуна.

Наверное, с полчаса они бродили среди сотен изувеченных, на их глазах умерли двое и, кажется, один сошел с ума – потому что хохотал и орал непрерывно. Наконец они отыскали товарища в одной из комнатушек. Его уже перевязали, но говорить Молчун не мог. Увидев товарищей, кинулся к ним на шею и стал знаками показывать, чтобы его увели отсюда. Кука и Приск подхватили Молчуна под руки и повели.

Проходя мимо той койки, на которой прежде лежал Нонний, Приск увидел, что на ней, скрючившись, лежит какой-то парень с распоротым предплечьем.

Нонний исчез.

 

Глава VIII

Второй день осады

Февраль 855 года [88] от основания Рима. Эск

– Подъем! – заорал Малыш над самым ухом.

Приск вскочил. Остальные уже были на ногах.

– Подъем! – снова завопил Малыш не хуже боевой трубы.

За окном мелькали яркие всполохи. Хотя – Приск был уверен – до рассвета было еще далеко. Скорее всего – третья ночная стража.

Приск спал в тунике и штанах, так что быстро сунул ноги в калиги, затянул ремешки и выскочил наружу, поглядеть, что и как.

Над головой оранжевыми огненными птицами неслись зажженные стрелы. Они щедро сыпались на крыши стоявших близ лагерных стен бараков. Черепица, покрытая кое-где подмерзшим снегом, отзывалась глухим стоном и рассерженным шипением. Одна из стрел ударила в мостовую рядом с ногой Приска. Комок горящей пакли брызнул огнем от удара и тут же потух. Приск прижался к стене, чтобы новая шальная стрела не пронзила его насквозь. Огненные летящие светляки мчались роем. Один рой пролетел. Передышка. Потом новый рой. За стенами кричали. На стене – тоже. Алое зарево огромным лепестком поднималось в темное звездное небо. Судя по всему, загорелся дровяной склад. Крышам бараков, правда, стрелы не причиняли вреда – все строения в лагере были крыты массивной черепицей. Разве что пущенная особо мощным луком тяжелая стрела могла разбить обожженную глину. Значит, варвары сумели соорудить из подручных средств нечто такое, из чего можно было обстреливать лагерь навесом.

Приск нырнул обратно в барак: кожаная лорика, лорика стальная, шлем, – легионер облачался, будто вползал во вторую кожу. Вооружились, весь контуберний понесся на стены. Даже Молчун побежал вместе со всеми. Правда, чтобы надеть шлем поверх бинтов, ему пришлось выдрать войлочную подкладку, а уцелевший нащечник снять.

Бастарны в очередной раз пытались ворваться в лагерь. Теперь они в нескольких местах приставили наскоро изготовленные штурмовые лесенки и карабкались наверх, но атакующих сбрасывали прежде, чем они успевали поравняться с кромкой стены.

Странно, но почему-то ни баллисты, ни катапульты на стене слева от ворот не стреляли.

«Неужели проспали? – изумился Прииск. – Вот же лысые задницы…»

Без поддержки машин положение складывалось отчаянное. В двух местах человек десять варваров сумели взобраться на стены, закипела сеча. Поскольку ворота в этот раз и не думали пробивать, Пруденс направил легионеров Куки в самое пекло сражения. Приск тут был ни с кем не сравним. Умение драться не в строю, а в одиночку, один на один пригодилось ему в эту ночь как никогда. Каждый его удар достигал цели, а направленные на него самого удары он легко парировал щитом. Правда, варвары то и дело начинали стрелять снизу из луков – впрочем, этот обстрел сослужил атакующим плохую службу – не защищенные доспехами бастарны становились жертвами «дружественного» огня, тогда как римлян спасали шлемы и лорики, не говоря уже о щитах.

Неожиданно в центре атакующих возник здоровенный обнаженный по пояс варвар-дак. Пар валил от его тела, космы волос и борода обледенели. Дак держал фалькс двумя руками и орудовал им с поразительной быстротой и силой. Люди падали колосьями под ударами этой чудовищной косы.

«Я же где-то его видел…» – подумал Приск и устремился на гиганта.

Никого рядом с ними вдруг не оказалось – вообще никого, все отхлынули – и свои, и чужие. Приск поднял щит, закрываясь, фалькс ударил по щиту и застрял над самым умбоном. От непомерной силы удара заныло плечо. Дак рванул свой клинок на себя, вырывая полуразрубленный щит из рук римлянина. Приск не сопротивлялся, ринулся следом, стараясь поднять щит как можно выше, а затем, не дожидаясь, пока дакийский клинок освободится из ловушки, нанес колющий удар гладиусом снизу. Гигант зарычал, пошатнулся и наконец освободил свое страшное оружие. Вновь замахнулся фальксом. Но Приск не стал дожидаться, когда варвар обрушит на него второй удар, и нанес удар щитом. Умбон ударил дака в тот же бок, куда несколько мгновений назад ужалил гладиус. Гигант пошатнулся, отступил и рухнул со стены.

Только в этот момент Приск вспомнил, где же видел дака. Это же Тифон, пленный, проданный Кандидом Антистию. Значит, не довез хитрый грек свой товар до Диррахия. То ли всех потерял, то ли дак сумел ускользнуть в одиночку. Приск ринулся к ограждению, глянул вниз. Насколько можно было различить в неверном свете зажженных факелов, Тифон рухнул на груду тел – поверх замерзших, как кость, трупов, что оставались внизу с дневного штурма, сверху валялись еще не остывшие тела только что убитых. Гигант сполз с этой чудовищной горушки и встал на ноги.

– Ну и живучий! – восхитился Кука и швырнул дротик.

Промахнулся.

Дак, пошатываясь, пошел прочь – в темноту.

– Герой! – Кука хлопнул Приска по плечу.

Оба проводили взглядами раскаленную головню, что, шипя и вращаясь, летела в лагерь.

Оказалось, что варвары сумели построить два помоста, защищенные плетнями и кожами от римских машин, на помостах установили несколько баллист и катапульт, и теперь они швыряли в лагерь все, что можно было поджечь и забросить за стены.

– Чтоб меня посвятили подземным богам… – пробормотал Кука. – Они учатся у нас слишком быстро. Если наши баллисты не расколошматят их машины, придется делать вылазку.

* * *

Впрочем, пальму первенства в этом сражении Приску вскоре пришлось уступить Малышу. Вооружившись трофейным фальксом, гигант махал мечом не уставая. Лишь взгляд его становился все более и более дикий, а с губ то и дело срывалось хриплое рычание. Наверное, сражение на стене не заняло и получаса. Но к тому времени, как всех прорвавшихся удалось перебить, а Малыш сумел оттолкнуть толстой жердью приставленную лестницу, которая тут же переломилась в середине, Приску показалось, что прошла вечность. Вокруг все было забрызгано кровью, ее тут же схватило морозом. Деревянный настил сделался скользким, тела римлян и варваров лежали вперемежку. Стена, там, где прежде стояла лестница, сделалась красной от замершей на ней крови.

Кука принялся осматривать поверженных римлян, пытаясь отыскать среди них раненых. Двое ветеранов были мертвы. А вот несчастному писцу повезло, если это можно было счесть за везение, – остро отточенный фалькс дака разрубил ему руку до кости, но парень сумел перетянуть предплечье ремнем выше раны.

– Где этот треклятый капсарий? Сидит внизу и ждет, когда раненые к нему сами пожалуют? – возмущенно заорал Кука. Потом приказал Малышу: – Отнеси его вниз! И сразу назад. Пока варвары не очухались. Наверняка снова полезут.

Малыш взвалил несчастного писца на спину и побежал вниз. Капсарий в самом деле не спешил на стену, а торчал внизу возле главного медика когорты. Здесь же Малыш заметил Кориоллу. В этот момент она помогала медику вырезать стрелу из плоти – делать это надо было очень быстро. Одетая как парень, с растрепанными волосами, с перемазанными в крови по локоть руками, она вдруг показалась Малышу одновременно и ужасной, и красивой, будто сама богиня Беллона.

Он замер, уставившись на девушку. И только протяжный стон писца заставил его очнуться. Малыш сгрузил раненого, как мешок с сеном, прямо к ногам Кориоллы.

– Ты это, того, осторожней… – пробормотал Малыш и бросился назад, наверх, к своим.

– Что так долго? – накинулся на него Кука. – Варвары сейчас снова полезут.

– Девчонка опять здесь!

– Какая девчонка? – не понял Кука.

– Кориолла.

– Приготовиться! – К ним, пригибаясь и хоронясь за зубцами стены, бежал Пруденс.

Алый поперечный гребень он давно уже снял со своего шлема, чтобы не служить приметной мишенью для варваров.

– Малыш, я тебя ищу… Ты мне нужен, здоровяк! Придется стащить негодные машины со стены и поставить новые. Пошли!

Малыш и Пруденс сбежали вниз. Вскоре Приск увидел, как несколько человек затаскивают по настилу новую баллисту. Малыш работал за троих, он напоминал Геркулеса, совершающего один из своих подвигов. Гигант втащил баллисту, впрягшись в постромки спереди, а четверо толкали сзади. Оставив ремесленников устанавливать машину на настиле, Малыш ринулся вниз – за следующей. Пока варвары перестраивались, чтобы вновь кинуться в атаку, Малыш и ветераны с помощью гражданских успели доставить из мастерских три машины.

Как выяснилось, ночью бастарны забрались наверх и перерезали все тяжи и канаты баллист. Караульные не спали, но в первый момент растерялись. Всего на миг, потом прозвучала труба, подавая сигнал тревоги, закипела схватка. На помощь несущим караул подоспели ветераны и мобильные подкрепления, что дежурили внизу, у костров. Лазутчиков перебили. Но пока другие варвары сражались и умирали, один ловко орудовал ножом, перерезая торсионные жилы. Причем у двух баллист он надрезал канаты не до конца – они лопнули в момент зарядки. Одного заряжающего сильно посекло обрывками канатов.

Но теперь, когда баллисты вновь повели методичный обстрел, бастарны, начавшие было новую атаку, отступили, так и не добежав до стены.

* * *

Когда стало ясно, что нового приступа не будет, Приск спустился вниз. Малыш не ошибся: Кориолла опять была рядом с капсариями, распоряжалась легионными рабами, указывала, кого из раненых нести, кто может идти сам, а кому надо помочь добраться. Такое впечатление, что она всю жизнь работала при госпитале. В руке у нее был кинжал в ножнах, и Кориолла использовала его как жезл, а иногда и била нерадивых рабов по загривку. Как ни странно, никто и не думал оспаривать ее распоряжения.

«Римлянки не дерутся рядом с мужьями. Это у варваров принято – в крайнем случае всем дать в руки оружие, даже женщинам и детям», – подумал Приск.

Но это «варварство» Кориоллы ему импонировало. В этих местах именно такая подруга и нужна солдату. Степенная матрона – это для далекой и уже, скорее всего, недостижимой Италии.

Когда очередного раненого унесли, Гай ухватил девушку за локоть.

Она вскрикнула и развернулась, метя приложить его рукоятью кинжала по лбу. Потом, узнав Гая, рассмеялась.

– Ты? Как там? – Она ткнула кинжалом вверх, указывая на стену.

– Держимся и деремся как львы. Плохо, что людей маловато. Бастарны могут вскарабкаться тайком в каком-нибудь месте под покровом темноты. Как сегодня, когда они добрались до наших машин. Только боги-покровители помешали им точно так же проникнуть в лагерь. – Приск тут же пожалел, что сказал ей об этом. – Нонний в госпитале, ты знаешь? – попытался он успокоить девушку: хотя бы с этой стороны опасность ей больше не грозит.

– Знаю. Но он бешеный, может и раненый выбраться оттуда. – Она помолчала. – Он приезжал в усадьбу свататься ко мне в начале осени. Подкатился с подарками, стал убеждать отца: Валенс, мол, никогда не женится…

– Валенс в самом деле на тебе не женится, – перебил неведомо зачем Приск.

Кориолла одарила его таким взглядом, будто плетью ожгла. И продолжила, закипая от негодования:

– А Нонний этот: мол, как только срок службы выйдет – так сразу. Отец бы и согласился меня отдать – тут гадать нечего, тем более что срок помолвки с Валенсом опять прошел. Да только Нонний меня для начала в сожительницы просил, жениться обещал потом – когда-нибудь. Ну, отец его и выставил. Ты бы слышал, как он нам угрожал! Отец даже хотел ехать к наместнику жаловаться.

– Не лучшее время для жалоб, – заметил Приск.

– Это уж точно! – невесело улыбнулась Кориолла.

– Если этот монстр появится, сразу кричи: «Приск тебя убьет!»

– Думаешь, он испугается?

– Конечно.

– Приск, что у вас? – рядом очутился Пруденс. Вечно он тут как тут, будто волк из басни. – Назад на стену! Хватит торчать подле капсариев. Или ты ранен?

– Руки! – Приск продемонстрировал новые раны – в двух местах вражеский меч вспорол уже не кожу – а наложенные капсарием накануне бинты.

– Когда перевяжут – наверх! Уйдешь, когда сменят.

Он бросил мрачный взгляд на Кориоллу и добавил:

– Ну, ты и упрямая…

Однако не стал прогонять девушку.

А Куку и его контуберний сменили только к первой дневной страже.

* * *

К утру завьюжило. Ветер нападал яростнее варваров: крутил по мощеным улицам лагеря поземку, норовил сбросить часовых со стены, обрушивал заряды снега, швырял их из невидимой баллисты, ярился и задувал костры, срывал натянутые на стены кожи.

День наступил, но ветер лишь усилился. В такую погоду ничего не стоит проворонить тех, кто в снежной круговерти подберется тайком к стенам.

«Не повезло тем, кто заступил в караул», – сочувственно подумал Приск, на миг высунувшись наружу и тут же возвращаясь в казарму.

– Гай, а что будет, если мы не отстоим лагерь? – шепотом спросила Кориолла.

Они сидели в комнате «славного контуберния» и наслаждались теплом и покоем.

– Мы отстоим лагерь, я же поклялся, – напомнил Приск.

– Мне страшно, – прошептала девушка. – Кандид говорит, что лагерь не удержать, что даки и бастарны все равно прорвутся. Тогда никому не будет пощады. Ветераны подозревают рабов из канабы – будто бы те могут открыть ворота. Несколько человек связали, одного убили, – торопливо прошептала Кориолла. – Ночью привратник Кандида, когда тушил пожар, не удержался на крыше, скатился вниз, сломал шею. Двух мальчишек убило стрелами на стене, когда они туда без спросу залезли. Дай мне слово… обещай…

– Что обещать? – Он держал ее руки в своих.

– Если варвары ворвутся внутрь, ты убьешь меня.

Приск опешил.

– Нет, ну что ты? Пока все идет неплохо.

– Мы все время планируем нашу жизнь так, будто боги нам обещали вечность. Будто нет смерти и не оборвется нить…

Снег залепил слюдяное оконце так, что даже днем в комнате было темно. Горел масляный светильник, освещая лицо девушки – тонко вырезанные ноздри, полные надменно очерченные губы. Полуприкрытые веки, опушенные длинными ресницами. Завиток волос выбился из-под шерстяной шапочки. Она была по-прежнему в мальчишеском наряде – в кожаных штанах и тунике, поверх меховой плащ, который она сейчас скинула.

– А наша жизнь может быть очень даже коротка. Очень-очень… и все наши планы – лишь для того, чтобы рассмешить небожителей. Я иногда слышу, как они смеются. Наверное, в такие мгновения в Дакийских горах срываются камни и заваливают проходы в горах.

– А в Италии случаются землетрясения.

– А на море – бури, и корабли с беспомощными кормчими, потеряв и мачту, и парус, идут ко дну.

За стеной комнаты шумели переселенные из канабы отставные ветераны. Спорили о том, сколько варваров переправилось через Данубий. Одни считали, наверняка не меньше ста тысяч, если наместник не может ничего сделать, другие – что гораздо меньше. Жены и дети ветеранов орали друг на друга и делили принесенный с кухни горячий хлеб. Их мало интересовало, о чем шепчутся в соседней комнате девушка с парнем.

Один малыш лет трех попробовал заглянуть к ним, но легионер состроил карапузу страшную рожу, и тот с ревом скрылся в своей комнатушке.

– Варвары не прорвутся. Ты мне веришь?

Их губы на миг коснулись друг друга в полумраке. Потом еще раз и еще.

За стеной на плите Аристей готовил обед для всего контуберния. К нему в кухоньку набились еще три или четыре ветеранские жены, со своими припасами и посудой, так что вся плита была плотно заставлена горшками, в которых булькало и кипело. Стояк плиты так нагрел стену, что к ней было не притронуться. В комнате было не просто тепло – жарко.

– Так обещаешь? – настаивала Кориолла.

Да что ж это такое! То Валенс требует, чтобы он, Приск, поклялся не допустить женитьбы Нонния на девушке. То теперь сама Кориолла требует невозможного – убить ее, если лагерь падет.

– Сама я не смогу, – сказала она, отвечая на незаданный вопрос. – Но ты убивал… тебе проще…

– Я не убивал женщин и детей, – сказал Приск глухим голосом.

В этот миг он понял, что просто не может жить без нее. Что он должен беречь и оберегать ее не потому, что дал кому-то слово, а потому, что дороже ее нет никого – только он очень долго боялся себе в этом признаться.

Гай привлек ее к себе:

– Кориолла, ты сказала – срок помолвки прошел опять?

– Ну да…

– Тогда не думай больше ни о чем, ты никому не обещана. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Будем вместе. Поклянемся, что нас ничто не разлучит. Да, я не могу на тебе жениться. Но я буду считать тебя своей женой. Ты меня – своим мужем. Пусть боги станут свидетелями нашей клятвы… Что нам еще нужно, скажи, что? Разве мало у нас в Эске таких, кто живет как муж и жена без всякого обряда? Мы просто поклянемся любить друг друга…

– Поклянемся? И все?

– Все знают, я никогда не нарушаю клятву.

– Разве ты не обещал Валенсу меня защищать?

– От Нонния. Не от себя. Я клянусь любить тебя до самой смерти, – прошептал Приск.

– И я клянусь…

Произнести священную фразу «Где ты, Гай, там и я, Гайя…» – Кориолла не имела права.

Он взял ее за руку и, прихватив роскошный меховой плащ Куки, увел в комнату напротив. Там никого не было. Он запер дверь на щеколду, придвинул сундук. После жаркой комнаты здесь было холодно.

Зубы Кориоллы выбили частую дробь.

Трепет ожидания, жажда любить, целовать, обладать.

Но внезапно Гай ощутил растерянность, даже робость. У него было немало женщин – но все либо девки из лупанариев, либо рабыни, тайком от хозяев продающиеся ради нескольких монет. Ни одну из них он не любил, ни одной не дорожил.

– Я тебя согрею. – Он расстелил плащ на нижней кровати, поднял девушку на руки и опрокинул на ложе.

– Приск, – донеслось с кухни, – Приск, каша готова! – звал Аристей. – Приск!..

Кто-то одернул раба, и голос Аристея смолк.

Кориолла прижалась к Приску всем телом и первая поцеловала его. Тут же жар страстного желания охватил обоих. Правой рукой он еще сильнее прижал ее к себе. Левая, проникнув под тунику, как лазутчик в неохраняемую крепость, легла на ее грудь, и этот плод оказался как раз по его ладони. Гай стал ласкать ее, ощущая, как твердеет под пальцами сосок. Кориолла едва слышно застонала. Что-то невнятное пролепетал ее язык, будто позабыл все слова.

Приск вновь и вновь покрывал поцелуями тело Кориоллы, освобождая ее от одежды. Теперь только нежный мех плаща, щедрого подарка Адриана, касался их обнаженных тел. Он поцеловал ее лоно и ощутил, как ее пальцы инстинктивно вцепились в его волосы.

– Прости… – шепнула Кориолла.

И тут же притянула Приска к себе еще ближе. Теперь его язык скользил по ее коже наверх, и путь этот был самым сладким, что проделал Гай в своей жизни.

В следующий момент он вошел в нее. Кориолла вскрикнула, и Гай на миг замер.

– Нет, ничего, не останавливайся… – шепнула она. – Я люблю тебя…

Еще один рывок, и они слились в единое целое. Кажется, она опять вскрикнула, но крик лишь подхлестнул его. Гай был нежным вначале, а тут вдруг обратился в хищного зверя, что рычит и рвет свою добычу. Но и она обернулась волчицей – царапалась и кусала его. Они вместе дошли до Венериного спазма, и оба кричали.

Потом лежали, укрытые Адриановым плащом, прижимаясь друг к другу.

– Ну как?

Приск поцеловал ее и почувствовал, что щека мокрая.

– Ты плачешь?

– Нет, все хорошо. Вытри мне слезы.

Он снова стал целовать ее – теперь в закрытые глаза.

– Так?

Она вдруг схватила его руку и прижала к щеке.

– Я не хочу умирать, Гай! Спаси меня… ты спасешь меня, да?

– Конечно! – пообещал он вполне легкомысленно.

И не стал напоминать, что всего час назад она умоляла его о смерти.

* * *

На другой день распогодилось, стоял легкий морозец, светило солнце, и варвары больше не штурмовали лагерь.

Синие глаза Кориоллы лучились от счастья. Ее взгляд сообщал всем: «Я люблю и любима». Мужчины невольно задерживали на ней взгляд, женщины – подозрительно оглядывались, нет ли рядом со счастливицей их избранника.

Приск, который ночью опять стоял в карауле на стене, днем был свободен и теперь шел рядом с Кориоллой, не скрываясь.

«Я не отдам ее никому – ни Валенсу, ни Ноннию. Я всем скажу, что она моя!» – думал Приск.

Он подозревал, что каждому, кто лишь бросал на них мимолетный взгляд, тут же становилось ясно об их тайном союзе.

Ну что ж, Гай не ошибался, так оно и было.

Внезапно Кориолла разбежалась и упала спиной в снежный сугроб у стены барака. В следующий миг Приск очутился рядом. Они принялись обсыпать друг друга искрящимся снегом.

– Это сокровища даков, я дарю их тебе! – воскликнул Приск.

– Это мое приданое, я отдаю его тебе!

Они смеялись, будто в самом деле осыпали друг друга жемчугом и каменьями, одаривали золотыми и серебряными браслетами и ожерельями. Им хотелось смеяться – просто так. Неважно, что рядом опасность и смерть. Они были счастливы.

– День замечательный, правда? Я вижу над нами колесницу Гелиоса. А ты видишь?

– Угу, – отозвался Приск, хотя ничего подобного он не видел, но все же старательно принялся всматриваться в небо.

– Гелиос! Прокати нас! – закричала Кориолла и бросила вверх хлопья чистого снега.

Снег оседал на них – серебристыми блестками, таял, их лица горели.

– Войны больше нет, – шептала Кориолла.

Но война была рядом, она никуда не делась.

* * *

Хотя варвары больше не штурмовали лагерь, они не ушли. Мысль, что лакомая добыча отделена от них одной стеной, сводила заречных гостей с ума, как манит волков запах свежей крови. Стена должна была пасть. Бастарны притащили из разоренной канабы балки и доски, камни, куски выломанных из стен кирпичей. Несли шкуры только что убитых волов и лошадей.

– Клянусь Геркулесом, они строят осадные башни! – воскликнул Кука. – И не примитивные насесты для обстрела лагеря, а настоящие башни.

Сказано было таким тоном, как если бы он с изумлением обнаружил, что у варваров есть руки и ноги, и даже головы, – хотя предыдущей ночью четыре машины осаждавших обстреливали лагерь чуть ли не до утра – пока наконец не удалось перенацелить баллисты в полталанта и разбить помост.

– Ничего страшного, – отозвался Приск. – Вот если бы они сделали насыпь…

Он и сам удивился, как равнодушно говорит об осадных башнях и о новом штурме. Можно подумать, что любовь Кориоллы сделала его неуязвимым, как воды подземной реки – Ахиллеса.

– Хитрые бестии, – пробормотал Кука. – Глянь, они строят башни там, где их не достанут камни из наших машин. Подкатят потом на деревянных катках – и нам конец.

Малыш тем временем, командуя отрядом легионных рабов, волочил к стене новую баллисту. Прежде она стояла в мастерских. Слишком огромная, чтобы занять место на стене или в обозе наступающей по горным дорогам армии, она была своего рода гордостью инженерной мысли префекта фабрума Пятого Македонского легиона. Иногда во время учений ее вытаскивали в поле и устраивали показательные стрельбы. Теперь же Малыш, соорудив вместе с легионными рабами специальный настил на катках, вез баллисту по лагерной улице прямиком к воротам. Пруденс отправил Куку и Приска помогать товарищу. Крича и ругаясь, хрипя и обливаясь потом, механического зверя все же вытащили на намеченную позицию. Никуда поднимать этого монстра не было нужно: баллиста возвышалась над воротами и могла стрелять в варваров прямо с земли. Наконец машина встала как нужно. Рядом вертелась стайка мальчишек: прогнать их в бараки было невозможно – баллиста казалась им прекрасней всех семи чудес света. Один из ветеранов долго натягивал торсионные рычаги, выверяя натяжение жил. Потом долго взводили канат, не рискуя зацепить спусковой механизм за самый крайний крюк. Но все же натяжение выбрали близкое к максимальному. Настраивали прицельный механизм еще дольше. Чтобы выстрелить, за канат пришлось дергать втроем. Когда огромный камень ушел по ложу вверх, а потом грохнулся на недостроенную штурмовую башню, Малыш завизжал от восторга и принялся обнимать Куку и Приска разом.

А ветераны уже тащили из мастерской горшки со смолой.

– Вот это я люблю… – приговаривал один из них, оглаживая раму баллисты и ухмыляясь. – Люблю, когда стреляют с огоньком.

 

Глава I

Груз из Александрии

Январь 855 года [91] от основания Рима. Сирмий

На зиму Траян отбыл не в Рим, и даже не в Аквилею, как полагали многие в Мезии, а добрался всего лишь до столицы соседней провинции Паннония Сирмия. Почему? О, это долгая история, вспоминая которую Адриан всякий раз убеждался, что против Рока, Судьбы, Мойры бессильна любая сила, как императорская, так и божественная. Ехать в Рим по бурному морю зимой, чтобы месяц-другой пообщаться с отцами-сенаторами, Траян не собирался. Поначалу принцепс думал отправиться в Аквилею – солидный город, где вполне можно разместиться со всеми прихлебателями, прислугой, императорским советом, женой Плотиной, сестрой Марцианой, писцами, преторианской гвардией и всем, что тянется хвостом за властителем, куда бы он ни направился, оставляя его на время разве что на войне. Хотя ехать в Аквилею означало еще и встретиться с главой дома Барбиев, которым Траян был должен немыслимые суммы и за минувший год не сумел выплатить даже проценты. Посему в Риме дела Траяна вел Титиний Капитон, в прошлом секретарь, а ныне префект пожарных (для человека из сословия всадников должность высокая и почетная), а в Аквилею отправился Луций Лициний Сура вести переговоры от лица императора и выторговывать возможность переписать векселя еще на год – под те же самые двенадцать процентов.

Но и зимовать в Виминации, где и так было не протолкнуться от войск, снабженцев и прибившегося к армии люда, императору тоже не хотелось. Не то чтобы он не любил зимовать с армией – напротив, он это обожал. Но терпеть не мог видеть армию бездеятельную, именно отдыхающую, а посему непременно потащил бы легионы на очередные учения – в зиму, метели, непогоду.

Но после Дакии люди были слишком измотаны, многие больны, у половины слезала на ногах и руках кожа после обморожений, в каждом контубернии имелись потери. А натаскивать пополнение и комплектовать полноценные подразделения, чтобы по весне император мог принять из их рук боеспособную армию, провести учения и совершить второй поход на северный берег Данубия, – это занятие вовсе не для императора, а для центурионов и опционов. Что давным-давно уяснил себе Траян в жизни военной, но никак не мог применить в жизни гражданской – так это то, что у каждого есть свои обязанности, поэтому императору не след указывать каждый день центуриону, как выполнять тому свою нелегкую армейскую работу.

К тому же на плечах Траяна была не только армия, но и эта самая гражданская жизнь, куда сложнее организованная, куда более суетная и нелепая: донесения наместников провинций, жалобы, требования, просьбы, вопросы, дела государственной казны (со времен Домициана по-прежнему пустой), недоплаченные провинциями налоги и произвол наместников в этих провинциях. И все это мутным потоком стекалось на стол императора и требовало незамедлительных ответов, советов, решений, разрешений или запретов. Так что армией император при всем своем горячем желании месяца два заниматься мог только урывками.

Тогда Плотина предложила поехать в Сирмий. Она всегда и везде сопровождала мужа, и – кажется – вели он ей пешком шагать в Дакийские горы и идти на штурм Тапае – она бы пошла, надев скромную шерстяную столу и завернувшись в паллу, как положено добродетельной матроне. Такой же унылой скромностью веяло и от старшей сестры Траяна Марцианы. А вот племянница с внучкой – те бы никуда не пошли, те бы дулись, капризничали, требовали подарков… Но как раз их мнение о поездке в Сирмий никто не спрашивал.

* * *

Сирмий был городок так себе. Поселение получило статус колонии только во времена Домициана. Как раз в эту пору, разрушив десятки лачуг, городок разделили двумя главными улицами – кардо и декумано – на четыре района, расширили форум и подлатали стены. Летом здесь было совсем недурно. Город располагался в излучине реки Савы, и в округе поселенцы-ветераны вовсю строили красивые усадьбы. Другое плохо: места здесь были болотистые, и болота надобно было осушать.

Но главное достоинство Сирмия было не в том, что рядом протекала река, и не в окружавших Сирмий лесах, где Траян и Адриан по прибытии успели всласть поохотиться и Адриан даже подумывал – не поставить ли в честь удачной охоты алтарь лесному Сильвану, главное – то, что Сирмий располагался на перекрестке дорог. Именно здесь начиналась Военная дорога, ведущая прямиком в Аквилею. Оттуда приезжали многочисленные торговцы из могущественного торгового дома Барбиев договариваться с Траяном на строительные подряды. Оттуда же представители другого могущественного дома Цезерниев слали вольноотпущенников – за векселями на оплату новых заказов на изготовление оружия в своих мастерских.

Отсюда же, из Сирмия, уходила дорога к данубийскому лимесу, по которой мчались гонцы с приказами Лаберию Максиму и возвращались обратно – с ответами наместника. Сюда же через Византий и Вифинию прибывали гонцы из восточных провинций Империи – огромные владении требовали постоянного внимания. Здесь находись склады вооружения и продовольствия. Отсюда, из Сирмия, можно было хозяйским оком окинуть соседние провинции, призванные обеспечивать и снабжать Дакийскую кампанию. Судя по донесениям, многое в этих провинциях было как-то бестолково. Ремонтировали и строили не то, что было потребно в первую очередь, закупали ненужное, подворовывали. Но главное, чем должен был заняться император, если он вообще хотел оставаться в ближайшие годы императором, – это разработать план летней кампании, разработать так, чтобы не застрять зимой в горах и разгромить Децебала, прежде чем на деревьях начнут желтеть листья. Заставить дакийского царя покориться, стать союзником, но главное – заставить заплатить, наполнить наконец пустую римскую казну дакийским золотом.

Посему почти каждый день собирался императорский совет, каждый день мчались гонцы в Виминаций, Аквилею и Рим, каждый день (или почти каждый) император выписывал новые векселя, утверждал сметы и делал заказы на оружие и машины.

Так что от охоты императору вскоре пришлось отказаться. Под мутные волны государственной переписки попал и Адриан, получив ворох написанных на лучшем пергаменте отчетов о заседаниях сената, подробные перечисления, что, кто и как именно сказал, кто кого поддержал, кого осудили или оправдали этой зимой в Риме. «Ни головы, ни ног в болтанье вашем», – приговаривал Адриан свою любимую фразу из «Ослов» Плавта, разбирая сии документы.

Вечерами обычно все общество собиралось у Траяна, обедали в семейном кругу. Траян много пил, Адриан старался не отставать. Изгнанные Домицианом философы, осевшие в этих местах, полугреческих, полуварварских, полуримских, к которым Траян был равнодушен, но которых так обожал слушать Адриан, развлекали гостей императора за столом.

Днем молодой честолюбец хотя бы на час заглядывал к Плотине.

Адриан всегда любил и уважал жену императора, именно уважал – как мать. Она была добропорядочна и скучна. С ней можно было рассуждать о литературе и даже – о философии. Плотина с удовольствием пускалась в путаные и невнятные рассуждения на всевозможные темы. Траян не тот человек, с которым можно устраивать философские диспуты, так что в собеседники она выбрала себе Адриана и всячески покровительствовала двоюродному племяннику мужа, как будто он был ее родным сыном. С каждым годом эта привязанность лишь усиливалась, и Адриан замечал, как порой туманится взгляд немолодой женщины – ничего от вожделения – лишь тихая печаль и мечта о невозможном – об обретении ребенка вот так через родство душ, а не родство крови. Даже прикосновение племянника к тетке могло быть лишь дружеским и сыновним. Любой намек на большее если не оскорблял ее, то смущал.

Однако эти встречи не оставались незамеченными недоброжелателями Адриана. И в Сирмии пополз мерзкий слушок, что Адриан посещает не только комнаты матроны, но и ее ложе. Плотине, разумеется, все эти слухи передавали, она выслушивала их, не опровергая, но на лице ее появлялось выражение мучительного недоумения. Траяна она не просто любила – боготворила. Она прощала императору его слабости, а он взамен позволял ей многое – не только покровительствовать писателям и философам – чем он и сам порой баловался, – но и вмешиваться в государственные дела, если, конечно, это не касалось вопросов военных.

Здесь, в Сирмии, Плотина создала небольшой кружок из местных любителей что-то сочинять и находила их общество приятным, тогда как несчастный Адриан зевал, рискуя вывихнуть челюсть.

В общем, Паннония была типичной провинцией, а Сирмий – ее типичной столицей, не хуже и не лучше прочих.

* * *

Полный круглолицый человек, закутанный в шерстяной плащ, кряхтя, вылез из спальной повозки и огляделся. Увиденное его явно не вдохновило. Перед ним был город, но город не греческий, а скорее варварский, чуть-чуть краше, нежели канаба при лагере. Во всяком случае, так показалось человеку, который месяц назад отплыл из Александрии Египетской. А была ли вообще Александрия, не пригрезилась ли она в часы тягостной путевой дремы – город над бухтой с зеленой водой, Маяк, это одно из семи чудес света, библиотека, Музей, дворцы, сады…

Круглолицый вздохнул и по привычке ущипнул себя за завиток короткой черной бороденки.

Выглядел он не слишком воинственно, хотя по его виду можно было предположить, что, возможно, в юности ему довелось повоевать. Но немало лет миновало с тех пор, как он сменил военный плащ на теплый хитон из дорогой шерсти. Впрочем, в этих местах зимой в хитоне не особенно пощеголяешь, требовалось либо надевать меховую куртку, либо накидывать меховой плащ. Вновь прибывший закутан был в длинный плащ, подбитый мехом.

Кто бы ни был приезжий, но римляне считали его важной птицей – путешествовал он в дорогой спальной повозке с откидным верхом. В это время года верх никто, разумеется, не откидывал, и почти всю дорогу грек провел в постели среди мягких подушек. Кроме спальной повозки были еще две повозки грузовые, а от самого Диррахия до Сирмия грека сопровождала целая турма верховых. Места здесь были неспокойные, особенно зимой, но на путников с таким эскортом разбойники не осмелились напасть.

«В Александрии сейчас просто-таки жара…» – с тоской подумал грек.

– Филон! – окликнул его высокий широкоплечий римлянин, одетый в шерстяную тунику и поверх нее – в анатомический панцирь, начищенный до блеска, с накладками из позолоченной бронзы.

– Адриан! Ох, что это такое? – Филон махнул в воздухе полной рукой, обводя почти с ужасом постройки из дерева и светлого туфа. – Что это?

– Сирмий… город, столица Паннонии, если тебе известно.

– Город… о, беда!.. И это город?! А баня-то есть!

– Баня, конечно, имеется.

– Немедленно в баню… немедленно… – пробормотал Филон. – Где она?

– Может, сначала пойдем все-таки ко мне? Уже приготовлены для тебя и твоих людей комнаты. Разгрузим повозки, а уж потом в бани. Надеюсь, груз не пострадал?

Филон посмотрел на Адриана с тоской.

– Это долго?

– За час управимся.

– Час… – пробормотал Филон, как будто речь шла о годах или даже десятилетиях. – Верно, рабы у тебя, Адриан, совсем разленились. Ты их хоть сечешь для острастки?

– Я их заставляю учить панегирик императору Траяну, произнесенный Плинием в Сенате. А потом вечерами за обедом они читают куски. Это действует эффективнее розог.

Филон хмыкнул, что должно было означать смех, и покорно вздохнул. Ясно было, что Адриан пустит его в баню не раньше, чем удостоверится, что груз доставлен.

* * *

Улочки Сирмия были узки, кривы и грязны, и только несколько домов, построенных более или менее в римском стиле, могли считаться богатыми. Зато кто-то из шустрых строителей, наверняка все из тех же вездесущих Барбиев, уже умудрился втиснуть на улицы Сирмия несколько инсул, на нижних этажах которых открылись лавки, а на верхних поселились писцы, вольноотпущенники, торговцы и шлюхи.

Дом, где остановился Адриан, в прошлом принадлежал торговцу вином, утонувшему вместе с грузом амфор у берегов Эгейского моря. Теперь сыновья были рады немного поправить дела, сдавая практически все покои внаем Адриану и его свите, а сами ютились в пристройке вместе со слугами. Ворота с улицы открывались в просторный, окруженный портиками двор, именно сюда Адриан приказал закатить повозки Филона. Сундуки из повозок внесли в бывшее помещение лавки. Как только посреди лавки поставили первый ларь, Адриан, сгорая от нетерпения, руками сорвал медную накладку и открыл крышку. Внутри лежали медные и железные детали, завернутые в холстину.

Адриан взял одну из медяшек, повертел в руках и осторожно положил на место. Радостно хлопнул в ладоши и повернулся ко второму сундуку. Там оказались кожаные футляры со свитками.

– Ты наверняка знаешь, как александрийцы следят, чтобы никто не украл какой-нибудь свиток из их обожаемой библиотеки! – воскликнул Филон.

– Разве Юлий Цезарь не сжег библиотеку дотла?

– Адриан, ты меня удивляешь! Они все восстановили, все-все. Ради Александрии Марк Антоний ограбил все библиотеки, до которых мог дотянуть… Да ты… Адриан, клянусь Зевсом, ты меня разыгрываешь! Ну конечно, разыгрываешь. А я, как последний осел, попался на твою шутку! – Филон горячился, лез из кожи, чтобы Адриан в самом деле поверил, что разыграл грека таким немудреным образом. – Ах да… о чем мы говорили?

– О свитках и как их трудно вывезти из Александрии, – подсказал Адриан.

– Ну да, ну да… Мне пришлось запрятать свитки в амфоры с зерном. И то я трясся как овечий хвост, пока чиновник из библиотеки осматривал корабль. А наш древоконь был огромен – пассажиров не меньше тысячи, да еще груз льняных тканей и папируса.

– Железные детали их заинтересовали? – спросил Адриан, пропустив мимо ушей описания корабля, – для него, императорского племянника, не было секретом, как велики корабли, везущие зерно и другие товары из Египта в Италию.

– Нет, на это они не обратили внимания. Железо или медь… Им плевать на железо.

– Но это же свитки не самого Герона? – Конечно. Это просто либо копии, либо мои чертежи и расчеты. Я кое-что взял у Герона, кое-что у других. Кстати, я могу построить механический театр с акробатами. Женщинам это безумно нравится. Ты ведь женат, Адриан.

Племянник императора оставил более чем прозрачный намек без внимания.

– Эта штука будет работать?

– Наверняка.

– Мы можем ее испытать? Когда? – У Адриана загорелись глаза.

– Э, нет, не сегодня и не завтра! – В голосе грека послышалось торжество. – Я привез лишь железные и медные детали да жилы для механизма натяжения. А все остальное – деревянную раму, ворот, воронку и уж, конечно, дротики надо делать на месте. И ни за час, ни за два это никто не изготовит. Так что сейчас в баню… непременно в баню, или я умру. А потом обед – самый лучший обед с хиосским вином.

– Твоя взяла, идем в баню, – неохотно уступил Адриан. – Сколько машин ты можешь сделать?

– Что? Ну, три штуки могу. Металла у меня на три штуки. Этого хватит?

– Не знаю… Думаю, в горах твои машины будут бесполезны. Но они сгодятся на открытой местности. Вот тогда и посмотрим, можешь ты сделать что-то серьезное, а не только театр с акробатами.

 

Глава II

Сабина

Январь 855 года [99] от основания Рима. Сирмий

Сабина была не в духе. Она бы с удовольствием осталась в Риме на зиму, а не тащилась сюда в этот варварский город, чтобы повидаться с супругом, хотя поженились они всего полтора года назад, и, поскольку прошлое лето Адриан провел на войне, все женщины в ее семье полагали, что молодые соскучились друг по другу. Бабка Сабины, старшая сестра Траяна, строгая костистая старуха Марциана, и мать Сабины Матидия, женщина вялая, вымуштрованная уступать матери и дяде, и Плотина – эта скучная правильная тетка, которая ни разу за свою жизнь так и не сумела забеременеть, – поехавшие вслед за Траяном сначала в Виминаций, а потом в Сирмий, – все они полагали, что знают, как сделать брак Сабины счастливым, а посему заставили-таки ее приехать из Рима на свидание с молодым супругом.

Встреча вышла на редкость холодной. Сабина чмокнула Адриана в губы – именно чмокнула, тут же отстранилась и пошла осматривать приготовленные ей комнаты. Была бы ее воля – она бы ни за что не потащилась в провинцию, где холодно, мерзко и каждый день приходится глотать от простуды розовое масло с медом, вместо того чтобы этим розовым маслом натираться. Но уж коль супруга самого Траяна Плотина сидела подле мужа покорно, как курица на насесте, то и Сабине волей-неволей пришлось тащиться в неведомые дали.

После прохладного чмок-чмок Сабина спешно отправилась наблюдать, как распаковывают ее сундуки. Выяснилось, что разбился флакон с духами, а в сундук с платьями попала вода, и желтый шарф, прежде сиявший как солнце, пошел белыми пятнами, зато белая туника сделалась местами желтой, будто перепачкалась в моче.

Сабина дулась весь вечер, за обедом делала вид, что у нее нет аппетита, потом – что у нее болит голова, Адриан был вежлив, но брезгливо сморщился, услышав про головные боли. Ночью в спальне Сабина попыталась отговориться усталостью. Но Адриан был настойчив, и ей пришлось уступить. Потом все было ей не так, она отворачивалась, не желая хоть немного предаться фривольным играм, покорно встала на четвереньки, как это делают девки в дешевом солдатском лупанарии, и вздохнула с облегчением, когда Адриан оставил ее в покое.

На другое утро она прогулялась по торговым рядам и немного воспрянула – в Сирмий ушлые торговцы навезли много всяческих безделок: дорогие ткани, цветное стекло, янтарь. Торговцы всех мастей предлагали сомнительные товары, которые люди из многочисленной свиты императора ни за что бы не приобрели в Риме, но здесь покупали по баснословным ценам. Сабина отыскала терпкие духи во флаконе, выдолбленном из цельного куска хрусталя. Духи настолько густые, что их намазывали на кожу, и настолько пряные, что теперь Адриан точно знал, где находится его супруга, уловив струю одуряющего аромата. Но до вечера хорошего настроения Сабине никак не хватало, и к тому моменту, как они добирались до спальни, она начинала бурчать или сетовать на свою судьбу. Адриан предлагал ей сочинять эпиграммы, она в ответ обзывала его гречонком.

Их ссоры повторялись с завидной регулярностью. Вечерами ему приходилось брать ее спальню чуть ли не штурмом. После близости она начинала его распекать и упрекать неведомо за что, поэтому Адриан попросту сбегал к себе в комнату.

Так невесело текла супружеская жизнь Адриана в Сирмии до того дня, как приехал Филон.

* * *

– Как же здесь холодно! – Сабина демонстративно повела плечами.

В столовой-триклинии в самом деле было не жарко, но и незачем было надевать платье из тончайшего виссона с открытыми плечами на скромный семейный обед. Вполне бы подошла туника с длинными рукавами и поверх – стола из толстой добропорядочной шерсти.

Адриан велел служанке принести дорогую крашенную пурпуром ткань и окутать юную матрону, но та капризно надула губы:

– Какая колючая! Шерсть нынче не в моде, дорогой… Вот шелк и лен… О, да…

Она закатила глаза.

– Знаешь, в здешних местах холодновато щеголять зимой в шелках, – зло заметил Адриан.

Триклиний в снимаемом доме был не самый пышный, а штукатурить и заново раскрашивать было уже некогда – потому стены завесили тканями и шкурами да расставили повсюду статуи. Обеденные ложа застлали тканями и уложили подушки, набитые мягкой шерстью.

Подавали тетрафармакон – любимое блюдо Адриана. Каждую порцию повар сооружал из кусочков фазана, свиного вымени, окорока и укладывал все это на хрустящий пирожок.

– Это кто? Он не певец? – Юная матрона ткнула пальчиком в Филона.

– Он сочинитель. Но сочиняет научные трактаты о механике, – тактично обошел скользкую тему Адриан.

– А развлечения? Неужели не будет никаких развлечений? Уж раз мы обедаем дома, могли бы чуточку повеселиться. Но ты совсем обо мне не думаешь… Когда ты бываешь у Траяна, то напиваешься как испанец… – Сабина презрительно фыркнула.

– Сегодня я ничем не могу помочь прекрасной госпоже, – расплылся в сладкой улыбке Филон. – Но если госпожа соизволит подождать два или три дня, я бы мог соорудить для госпожи занятную игрушку.

– Какую? – Сабина расковыривала пальчиками выложенные на блюде яства, превращая изысканное творение повара в кучки отбросов.

– Механический театр с деревянными раскрашенными акробатами…

– Хочу! – взвизгнула Сабина.

В тот же миг Филон перехватил яростный взгляд Адриана – казалось, императорский племянник собирается испепелить его взглядом.

– Ну, или механического поющего дрозда! – живо постарался уменьшить притязания юной красавицы Филон.

– Хочу дрозда! И театр! Дрозда и театр! – Сабина от волнения вся раскраснелась.

– Дорогая, не сегодня, – проговорил Адриан, сжимая в руке серебряный бокал так, что он превратился в нечто бесформенное и плоское. – Игрушки надо еще изготовить. А на это понадобится много времени, очень много времени…

– Так всегда! – обиженно надула губки Сабина. – Всегда! Всегда! Всегда! Стоит мне попросить о какой-нибудь малости, как ты тут же говоришь мне: нет! Много времени! А разве у нас его мало? Да тут с ума сойти сколько времени! И оно все тянется и тянется… ужас! Я иногда сижу и смотрю на клепсидру: жду, когда вытечет вся вода… А ты – нет времени!

Адриан ничего не ответил – серебряный кубок он уже сминал двумя руками, не замечая, что поцарапал кожу, и теперь на серебре сверкали алые капли.

– Я осмелюсь предложить небольшое развлечение, – сказал вольноотпущенник Зенон.

– Какое? Мимы? – оживилась супруга Адриана.

Она была поклонницей дешевых пантомим, ее бы воля, с утра до вечера сидела в театре.

– Актер будет декламировать стихи Энния.

Старомодного Энния любил Адриан, а Сабина терпеть не могла и тут же сделалась мрачнее прежнего.

– Нет и нет. Никакого Энния. Я умру от скуки. Хочу поющего дрозда.

– Через три дня… – Филон явно не обладал стойкостью Адриана.

– Дрозд будет в Риме, – отрезал Адриан. – У механика есть дела поважнее.

– А я хочу!

– Нет.

– Тогда я ухожу. Слушай в одиночестве своего Энния! – Сабина вскочила и выбежала из триклиния, уверенная, что супруг помчится за нею следом.

Но Адриан не двинулся с места.

– Катись! – сквозь зубы прошипел он.

* * *

Горестный вопль Филона Адриан услышал прежде, чем грек ворвался к нему в таблиний.

– Они исчезли! Зевс Тучегонитель! Ис-чез-ли! – выкрикнул он в отчаянии. Кричал он немного театрально. И уж совсем театрально воздел к потолку руки.

– Что? Кто исчез? – переспросил Адриан.

– Детали будущих машин. Все мои труды пошли прахом! Их украли.

– Украли?

Как раз в это Адриан не поверил. Кому здесь, в Сирмии, понадобились загадочные медные крючки, упоры, кусочки еще не собранной цепи? Скорее уж их спрятали. И он даже знал – кто это устроил.

Адриан отложил очередной отчет о заседании сената и невольно вздохнул с облегчением. Поразительно, как обожают эти люди, от мнения которых уже больше ничто на свете не зависит, говорить, говорить и говорить. Иногда для речи закажут себе аж четыре клепсидры. И пока не вытечет из последней последняя капля воды, ни за что не смолкнут. А потом писцы строчат и строчат, переписывая их заранее заготовленные тексты, и все это шлют Адриану, а он должен читать…

Но глухое раздражение сменялось злостью, когда в донесениях встречалось имя Лициния Суры или – что еще больше приводило Адриана в ярость – упоминался зятек Сервиан. Их обоих – Суру и Сервиана – Траян сделал консулами в этом году. Второе консульство и для того, и для другого. Какой почет! Адриан понимал, что сам он в силу ненадлежащего возраста еще не может претендовать ни на что подобное, но это понимание мало его утешало. Ревность-зависть жгла огнем и грозила выплеснуться в самый неподходящий момент приступом неконтролируемого гнева.

– Так что делать? – спросил Филон, обескураженный реакцией патрона.

– Спросить, где они, у того, кто их спрятал. Иди за мной.

* * *

В покоях Сабины, как всегда, царил беспорядок. И она, как всегда, занималась тряпками. Она просто становилась безумной от этих переливов оранжевого и пурпурного шелка, как какой-нибудь фанатик в восточном храме, одурманенный воскурениями.

– В чем дело? – холодно спросила Сабина, отстраняясь и не позволив Адриану себя поцеловать.

Да он и не стремился. С утра ее лицо было натерто дорогими милосскими белилами, а поверх на щеки нанесены румяна. Так что женушка напоминала раскрашенную статую из местного храма. К вечеру часть краски обсыплется, и тогда Сабина станет чуть более похожей на живую женщину. Правда, не менее сварливую, чем утром.

– Где детали из сундука Филона? – спросил он напрямик.

Сам грек притащился следом за Адрианом, но в спальню Сабины не вошел, топтался на пороге.

– О чем ты? – Она приложила ткань к груди. – Вчера мне нравился этот цвет… А сегодня… – Она выпятила губу. – Ужасно… – Она бросила на пол ткань и принялась рыться в шкатулке. Две служанки стояли не шелохнувшись, любой центурион позавидовал бы их выучке. – А вот это… я обожаю… – Золотой браслет был так густо усыпан жемчугом и самоцветами, что золота почти не было видно.

– Где детали машин? – повторил свой вопрос Адриан.

– Не знаю я ни про какие машины! – не оборачиваясь, проговорила Сабина.

– Знаешь. Ты велела их спрятать.

– Нет! – Она тряхнула головой. Вычурная прическа качнулась, выбился локон – ну все, служанке придется попотеть, исправляя досадную порчу. – Ничего не знаю.

В ее капризном «нет» открыто звучал вызов, «нет» – в том смысле, что ничего не получишь, дорогой супруг.

– Отдай.

– Нет. – Капризность избалованного ребенка и обиженной женщины слились в одном слове.

– Что хочешь взамен? – Он готов был на торг, но только до определенного предела.

Пока они спорят и ссорятся, Зенон и рабы рыщут повсюду: железо – не золотая безделка, в шкатулке не спрячешь.

Он подхватил ткань с полу, потом прибавил столу, разложенную на кровати, вырвал паллу из рук служанки, стал засовывать ткани и украшения, что попадались под руку, в сундук.

– Что с тобой, Публий? – Кажется, Сабина растерялась.

– Верну, когда вернешь железо. Обмен. Я тебе твой сундук – ты мне мой.

Она вцепилась в ткань. Яростно – любой легионер бы мог позавидовать ее страсти и силе. Она не была слабой – но только никто – ни мужчина, ни женщина, не мог тягаться силой с Адрианом. Разве что сам Траян. Адриан дернул, порвал шелк.

Запихал разорванную ткань в сундук и захлопнул крышку.

– Ну? Меняемся?

Она поджала губы.

– Поющий дрозд и театр с акробатами.

Адриан обернулся и глянул на Филона. Тот спешно закивал.

– Только дрозд, – сказал Адриан.

– Дрозд завтра, театр к концу месяца.

Филон закивал еще яростнее.

– Дрозд завтра, – подтвердил Адриан. – Театр – к лету, не раньше.

– Хорошо, я покажу, где твои железяки, – уступила Сабина.

Повинуясь знаку, служанка подала ей плащ из толстой шерсти. Адриан не торопился возвращать сундук, так и держал в руках.

– Зосим! – крикнул он, отлично зная, что вольноотпущенник где-то здесь, в полутьме неосвещенной кладовой. Тот не заставил себя ждать.

– Стереги сундук!

Адриан и Сабина вышли во двор, пересекли улицу. Филон старался держаться на расстоянии.

– Вон там! – Сабина указала на колодец. – Я велела бросить их туда.

– Не лжешь?

– Зачем? Это ты изоврался, как… – Она не нашла сравнения. – Как обезьяна… – брякнула первое, что пришло в голову.

И она удалилась с видом триумфатора – только колесницы, запряженной четверкой белых лошадей, не хватало.

– Как же их вытащить? – спросил в ужасе Филон, склоняясь над колодцем.

Внутри по краю каменной кладки намерзло полукружие льда молочного цвета. Вода в колодце наверняка ледяная.

– Отчерпывайте воду, – приказал Адриан. – Это же колодец, а не река. Он не может наполняться слишком быстро. Когда покажется дно, достанете детали.

– Отнесешь сундук в комнату Сабины, – приказал Адриан Зенону, что притащился к колодцу вместе с добычей. – Но лишь когда поднимем первую деталь.

* * *

Адриан никогда не любил эту женщину. Его брак был банальным расчетом, причем расчетом двойным. И Сабина, и Адриан находились в родстве с Траяном. Обоим император был двоюродным дядей, так что муж Сабины приобретал шанс добраться до императора. Своей женитьбой по расчету, устроенной с помощью Плотины, Адриан упрочил свое положение и перекрыл путь другим соискателям.

Теперь у него оставался лишь один соперник – Юлий Урс Сервиан, женатый на старшей сестре Адриана. Сервиан, старше Адриана на тридцать с лишним лет, был одновременно и родней императору, и его сподвижником – Траян всегда отличал этого неглупого и цепкого человека зачастую куда больше, нежели юного племянника. Сервиан к порученным делам относился ответственно, но в нем имелась какая-то подлая, гадостная черта, как бывает в драгоценном камне скрытая трещина. Не задумываясь, он готов был устроить подлянку любому – как тогда, когда Адриан вез Траяну сообщение о смерти Нервы.

Адриан тогда чуть не погиб – а ведь речь шла всего лишь о том, кто первый сообщит новому принцепсу весть, что отныне Траян правит Римом.

Никто не может сказать заранее, как изувечит человека власть, тем более власть над такой Империей! Еще никогда, нигде и никто не управлял практически всем кругом земли с миллионами жизней. Вынужденный смотреть одновременно на запад и восток, следить за югом и оборонять север, властелин Рима должен был родиться титаном и вырасти богом, чтобы удержать в своей деснице римский мир. Одна мысль о подобной ответственности должна была сводить обычного человека с ума. Но Адриан знал совершенно точно – он сможет.

А для этого он готов был даже жениться на Сабине. Он вообще был готов для этой своей цели пожертвовать всем. Или почти всем: быть верным Сабине он не собирался. О его связях с красивыми аристократками по столице все время гуляли сплетни. Добиваясь брака с Сабиной, Андриан встречался в Риме с Элией, женой Луция Цезония Коммода, аристократа и скучного пустого человека, который, как и все прочие люди его сословия, старательно делал карьеру. Нет сомнений, Траян в положенное время сделает Коммода консулом, как жена сделала его посмешищем Рима.

Сейчас, вспомнив Элию, Адриан невольно улыбнулся. Она была красива, женственна и глуповата. Она все время что-то изображала, томно закатывала глазки, подкручивала якобы выпавший из прически локон и могла всадить иглу от фибулы в руку служанке за то, что та неосторожно дернула волосок, сооружая эту самую прическу. То есть Элия была сама банальность – набор всех мыслимых пороков блестящего Города, и при этом какая-то безумно дальняя родня самому Адриану – недаром родовое имя ее отца тоже было Элий – как у Адриана. Это сомнительное родство, возможность сходства в одной капле крови почему-то приводила Адриана в ярость – порой совершенно беспричинную. Это было обвинение, на которое невозможно было ответить, порок, который нельзя было скрыть.

«Неужели и во мне есть подобная же пустота, никчемность, ничтожность… – спрашивал себя Адриан, глядя на эту женщину, как будто смотрелся в отполированное до солнечного блеска бронзовое зеркало. – Я ненавижу все это до бешенства. И все же… это есть во мне…»

Она обожала, чтобы ее ложе было осыпано лепестками роз и лилий. Они встречались днем, когда неверная жена якобы посещала лавки торговцев драгоценностями и духами. Насытившись любовными ласками, Адриан дремал подле нее, а она осыпала его могучее тело лепестками роз.

Еще она обожала деньги. Приходя, Адриан бросал в вазу с лепестками монеты – он непременно набирал перед уходом ауреи и денарии из разных чеканок, он осыпал профилями мертвых правителей юную матрону, как будто уличал ее в скоротечной и подлой измене. Он покупал ее как шлюху – только за очень высокую цену. Она же скрывала свои наклонности Мессалины под бледными розовыми лепестками.

Через три или четыре месяца после начала их связи она сообщила, что беременна. И рассмеялась, увидев растерянное лицо Адриана. Несмотря на всю свою недалекость, она распознала, в чем дело.

«Не бойся, твоему браку с Сабиной ничто не грозит, – сказала Элия, продолжая смеяться, – мой муж признает ребенка».

Маленький Луций родился за месяц с небольшим до официального брака Адриана с Сабиной. Элия не ошиблась – Цезоний Коммод поднял ребенка с земли, когда маленький кричащий сверток положили к его ногам, признал сына за своего. А мог бы отречься, приказать отнести его на Овощной рынок и оставить у колонны Лактария. Вместо этого Цезоний Коммод отправился в храм Юноны Луцины на Эсквилине и внес имя Луция в списки родившихся под именем Луция Цезония Коммода.

Ну что ж… родился, признали, не подкинули. Будет расти в знатной римской семье малыш императорской крови. Адриан вздохнул, и мысли его тут же перекинулись на собственную семью и собственную жену. Неприязнь вдруг вспыхнула, переходя чуть ли не в ярость. Сабина умеет устраивать ссоры, но так до сих пор и не забеременела. Если бы она родила мальчика, внука Траяну, император непременно усыновил бы Адриана! Но нет, она то ли что-то делает, чтобы не беременеть, то ли в самом деле пока не способна стать матерью…

– Что с тобой? – Филон тронул Адриана за локоть.

– А?.. – Адриан очнулся от печальных размышлений.

– У тебя такое несчастное лицо.

* * *

Откачать колодец до самого дна не сумели. Хотя воду черпали исправно, мостовая вокруг покрылась коркой льда, но бойкий родник все равно тут же заполнял дно чистейшей водой. Пришлось выбрать раба пожирнее, натереть его дополнительно маслом, дать глотнуть вина и спустить парня вниз. За несколько мгновений, стоя по колено в воде и шаря по дну руками, он на ощупь собрал в ведро все, что смог найти. Потом ему на смену спустили второго, потом третьего.

– Я знал, что в Сирмии дерьмовые бани, но не думал, что такие маленькие и холодные, – раздался за спиной Филона насмешливый голос.

Грек обернулся. Перед ним стоял незнакомый человек лет тридцати. Он был светловолос и светлоглаз, кирпичного оттенка летний загар потускнел, придавая лицу грязноватый оттенок. Был он в замызганных и засаленных одежках, но все же на бродягу не похож – военный пояс с наборными пластинами, рукоять меча и ножны богато украшены, начищенный бронзовый кошелек на поясе.

– Будь здрав, Адриан! – сказал белобрысый.

– И ты здравствуй, центурион Декстр! – отозвался Адриан. – Давно ли ты бывал в термах?

– Как раз в январские календы.

– То-то я чую, от тебя сильно попахивает, – сморщил нос Адриан. – Не хочешь помыться? – Он кивнул на колодец.

– Люблю купаться в прохладной воде. Но… летом. Может, ты порадуешь меня и скажешь, что бани истоплены?

– Истоплены, – подтвердил Адриан, – но только в лаконик побежит первым наш Тритон, а то бедняга совсем посинел.

– Кажется, все детальки подняли! – как раз в этот миг из колодца донесся гулкий голос Тритона.

– Тогда вылезай! – милостиво разрешил Адриан. – Но учти: если Филон недосчитается какой-то части, придется тебе снова нырять. Именно тебе.

* * *

Адриан и Декстр оба любили не лаконик с его сухим паром, а влажный кальдарий, куда и направились после того, как банщики со всей старательностью натерли их маслом. После этого рабов выставили за дверь. Декстр был не из тех, кто почитал рабов за глухих и безгласных существ. Чаще всего хозяйские тайны продают рабы. Декстр и сам зачастую выступал покупателем.

– Неудачное место для зимовки этот Сирмий, – заметил Декстр. – Войска в Виминации, отдельно от императора, из охраны одни преторианцы, а я всегда их недолюбливал. И до Рима далековато.

– Зато из Мезии сообщения неплохо доходят.

– Ждешь сообщений из Мезии?

– Вроде как… А что в Риме?

Разговор в кальдарии – это разговор в кальдарии – всегда расслабленные тягучие фразы. Больше намеки, недомолвки. Слова, как и мысли, с трудом пробиваются через расслабляющий жар.

– В Риме мутно.

– Что?

– Ждут добычи. Причем жирной. А ее, как понимаю, нет…

Адриан нахмурился. Исход летней кампании всех озадачил. Римляне были уверены, что на той стороне сокровища будут лежать грудами, дожидаясь доблестных воинов, а легионеры обнаружили скудный, почти нищий край. Если чего там и было в достатке – так это оружия у ее жителей, да стрел, что летели из-за кустов.

– Траян так легко оставил столицу без своего пригляда. А между тем совсем недавно там убили императора.

– Ну, раз он удалился, теперь там убивать некого, – заметил Декстр. – И некому. Много болтунов, много ярких болтунов. И много сочинителей. Все пишут книги и эпиграммы.

– Кто же тогда занимается политикой?

– Никто… Вот о чем я думаю, Адриан… Что-то не так мы сделали. Это золото замутило нам разум. Дакия за Данубием-Истром будто стена между нами и варварами, и в стене этой припрятана толика золота. Мы полезли крушить стену ради сотни монет. А что будет, когда ее обрушим? Кто станет сдерживать варваров из скифских степей? А?

– Картину ты нарисовал красивую, – сказал Адриан и, помолчав, добавил: – Страшную картину. Я порой и сам так думаю… вот только… Стена эта не такая уж надежная – она сама была готова нас своей мощью придавить. Камни в ней такие, что и Геркулесу не поднять.

Декстр засмеялся – ехидно, зло.

– Да уж. Союзника из Децебала трудновато сделать. Он почему-то посчитал себя сильнее Рима.

– Он полагал, что может стать сильнее Рима, – уточнил Адриан. – Децебал – умный правитель. Но он ошибся, надеясь, что у него есть время набраться сил.

– И все же мне не нравится этот пролом в стене. Неведомо, что может оттуда вылезти.

– Если Рим объединит большинство стран под своей властью, отпадет в итоге нужда в войне… – проговорил Адриан, прикрыв глаза. – Мы будем оборонять рубежи, единая страна насладится процветанием.

– Ой ли… – ему в тон отозвался Декстр. – Где же ты видел такую богатую и большую семью, чтобы в ней всегда царили мир и согласие? Строгий отец правит домом, все сидят тихо, но вот кто-то из рабов, или сыновей, или дочерей подсыпает ему яд… Старик умирает, сыновья дерутся за наследство, дочери натравливают зятьев, внуки тоже на что-то претендуют. Как тебе такая картина, Адриан? Кто поручится, что не наступит вновь год четырех императоров? Кто поручится, что даки и геты станут римлянами, иудеи перестанут враждовать друг с другом и с нами, сенаторы и военачальники – мечтать о власти, наместники провинций забудут воровать и творить произвол… И так далее, так далее, так далее…

– Я попробую этот мир исправить, – очень тихо сказал Адриан.

– Насколько?

– На сколько хватит моей жизни.

– Тогда богам придется даровать тебе бессмертие.

Где-то в белом мареве пара грезились Адриану удивительные картины.

О чем грезил Декстр, никто не мог догадаться. Этот человек для всех оставался тайной. И всегда в нем таилась скрытая угроза. С какой целью Траян посылал в Рим Декстра, Адриан мог только догадываться. И догадывался он далеко не обо всем. Что Декстр занят расширением полномочий службы фрументариев – это было Адриану известно, как и то, что этот центурион знает обо всех практически все.

Римляне не держали специальной разведки, но мысль создать особую службу Траяну нравилась, постоянно поддерживалась и подогревалась Адрианом и потихоньку воплощалась в жизнь. Однако ничего путного на ходу пока не удавалось сделать. И вместо разветвленной сети обученных агентов имелось несколько отрядов, которых за глаза называли «быками Декстра». Обычная армейская конная разведка состояла из летучих отрядов, которые могли разве что на расстоянии дневного перехода оказаться впереди основной колонны, чтобы выяснить – нет ли впереди засады. «Быки Декстра» углублялись в дакийские земли, отыскивали перевалы в горах, тайные вьючные тропы, искали вражеские дороги и крепости в долинах.

Но дельных «быков» было очень мало.

 

Глава III

Проб

Февраль 855 года [104] от основания Рима. Сирмий

На другой день Адриан захотел испытать первую собранную машину.

Филон, сияя от самодовольства, велел с особой аккуратностью вынести первый механизм и установить на возвышении. Мишень – старую тунику с зашитой горловиной, набитую сеном, – поставили на расстоянии в сотню шагов.

Машина исправно посылала дротики в цель – ее мог обслуживать один человек, вращая ворот взад и вперед. Упор на цепи заставлял в нужное время спусковой крючок цеплять тетиву и в нужный момент – ее спускать 1. Правда, нужно было прерываться, чтобы закладывать дротики в воронку. Или ставить еще одного человека в помощь.

– Ну, что скажешь? – раздуваясь от гордости, спросил Филон у наблюдавшего за стрельбой Декстра.

– Мешок с сеном они пробивают, – снисходительно кивнул центурион. – А вот пробьют ли человеческую плоть? Надо испытать… Пошлем Зенона в тюрьму, пусть нам дадут какого-нибудь парня покрепче, приговоренного к смерти за убийство.

– Ты… ты хочешь испытать машину на человеке? – осторожно уточнил Филон.

– Именно. На преступнике. Вместо того чтобы отправлять его на крест, мы обеспечим ему быструю смерть. – Декстр оставался невозмутим.

– У нас в Риме в отличие от греческих театров преступников убивают на сцене – когда по ходу действия кого-то должны прирезать. Будем считать, что это в какой-то мере – римская сцена, – поддержал центуриона Адриан.

– Ты же любишь все греческое, – напомнил Филон.

– Но править я собираюсь Римом, – прошептал Адриан.

Потом он снова повернулся к машине Филона:

– Мне кажется, натяг слишком слаб, и дротики летят не в пример медленнее, чем из обычного стреломета. Панцирь они не пробьют, это точно. Правда, из даков мало кто носит металлические доспехи. А вот пробьет ли дротик просто человечью плоть, мы сейчас увидим.

* * *

Преступника вскоре привели. Это был крепкий хмурый человек с длинными рыжеватыми волосами и длинной бо1 Филон сконструировал полибол – довольно сложную машину, разновидность автомата, посылавшего в цель дротики из накопителя в виде воронки. родой, с порчеными зубами, в каких-то потерявших цвет лохмотьях. Несмотря на буйные кудри да бороду на варвара он не походил – скорее полугрек или полуримлянин из свободных. Видимо, его довольно долго держали в колодках до вынесения приговора. И теперь, следуя за Зеноном в сопровождении двух городских стражников, он страстно вдыхал чистый морозный воздух – на солнце чуть-чуть таяло, но в тени подмораживало, и на лужах похрустывал ледок под старыми сандалиями арестанта.

Адриан указал, куда поставить пленника. Смертника развязали, и теперь он стоял, поеживаясь и глядя на всех безумными круглыми глазами, в которых хмельными огоньками вспыхивала и гасла надежда.

– Наденьте на него лорику, – приказал Адриан.

– Лорику дротики не пробьют, – напомнил Декстр.

– Надеть лорику! – повторил Адриан.

Приговоренный к смерти безропотно позволил обрядить себя в чешуйчатую лорику и завязать нужные ремешки.

Филон лично встал к барабану. Вращая взад и вперед рукояти, натянул тетиву. Бах! Первый дротик ударил в грудь смертника. Арестант покачнулся, отступил. Второй дротик попал чуть левее, парень вновь шагнул назад, поскользнулся и грохнулся навзничь, а предназначенный ему дротик впился в плечо стоявшему позади зеваке. Тот завизжал.

– О, бессмертные боги… – пробормотал Филон.

Все побежали смотреть на раненого и на миг позабыли про арестанта. Смертник покрутил головой, сообразил, что о нем позабыли, елозя по льду, отполз в сторону, потом вскочил и кинулся в ближайший просвет меж домами. Оплошавшие охранники завопили: «Держи!» – и понеслись следом.

Парень, в которого попал дротик, тем временем визжал, как свинья, которую начали резать, но не сумели достойно завершить дело. Дротик вошел в плоть на всю глубину наконечника.

– Тебе повезло, парень, – хлопнул его по здоровому плечу Адриан. – Дротик из обычного стреломета пробивает тело насквозь, да еще оставляет в теле острые щепки. А тут наконечник даже не задел кости.

После столь ободряющих слов парень перестал визжать, побелел и принялся хватать ртом воздух.

– Отведи его к Критону, – приказал Адриан вольноотпущеннику. – Пусть вынет эту штуковину у него из тела.

– Это же личный врач Траяна, – изумился Зенон.

– Вообрази, я знаю. Но дядюшка разрешил прибегать к его услугам. Вот я и прибегаю.

* * *

Когда на другой день Адриан поутру после занятий с гирями обливался водой у колодца, Декстр вывел приговоренного к смерти из той же улицы, в которой тот исчез во время своего бегства. По-прежнему в чешуйчатой лорике, в грязных лохмотьях, прихрамывая, беглец покорно подошел к Адриану.

– Если я тебе нужен, можешь и дальше стрелять в меня, господин. Только дай поесть, – заговорил он на вполне приличной латыни.

Адриан глянул на него с любопытством.

– Ты казался мне удачливее, парень. Неужели не сумел спрятаться, найти своих…

Тот молчал.

– Я заметил, что парень хромает, – ответил вместо приговоренного Декстр. – Значит, далеко не убежит. Зашел в ближайший дом и сказал, что буду сидеть в таверне на углу до темноты. Если ко мне не придут и не сообщат, где укрывается беглый, я сожгу весь квартал. Мне сообщили.

– Я давно в Сирмии не был, хотя и здешний, – признался беглец. – Вернулся из-за реки. Бывший ремесленник, ауксилларий. Думал выслужить себе римское гражданство, получить бронзовый диплом гражданина, да не вышло… Во времена Домициана…

– Как тебя звать, бывший ауксилларий? – перебил его Адриан.

– Проб.

– Мне кажется, Проб нам еще пригодится живым. Займись им, центурион.

Декстр понимающе кивнул, отвел пленника в комнату за кухней, где спали рабы, и разбудил Зенона.

– Парня вымыть, раны перевязать, одеть, обуть, накормить. После завтрака привести к Адриану.

Зенон не удивился подобному приказу. Он давно ничему не удивлялся.

* * *

Через час после того, как Адриан позавтракал в обществе Декстра, Зенон привел к нему странного арестанта, в чистой тунике, с перевязанными ранами и даже подстриженного.

– Значит, ты жил на той стороне. И довольно долго, – начал Адриан.

– Ну да. Я одно время ходил на торговом корабле с одним купцом из Том, много повидал. Мы возили вино, оливковое масло и чернофигурные вазы в обмен на железо… А потом, когда поступил на службу в армию, тоже глаза держал открытыми.

Смертник невольно оглядывался по сторонам и чувствовал себя неловко.

– Тебе не понравилось у даков?

– Да нет… все было нормально. Вот только… – Он кашлянул. – Когда прослышал, что наши наступают, решил дать деру.

– В Сирмии тебя за что приговорили?

– Я с той стороны не пустой пришел. Нес накопленное. Золото. Денежки. Переправился еще поздней осенью на лодке. Шел к дальним родственникам сюда, в Сирмий, но меня ограбили. Я защищался. Ну а потом этого грабителя встретил в городе. Началась драка. Я его убил.

Адриан кивнул. История выглядела правдоподобно. Но как-то уж слишком правдоподобно. Что-то этот парень явно недоговаривал.

– И чем же ты занимался в Дакии?

– Поначалу жил в крепости, работал с металлом, а потом сбежал.

– Почему сбежал? – Декстр так и впился в лицо беглецу взглядом.

– Да так… – Проб нахмурился. Поежился, будто в теплой комнате под взглядом центуриона сделалось ему зябко. – Просто однажды приехал один знатный дак от самого Децебала. Бицилисом звать. Ты слышал наверняка это имя.

– Может быть, – не стал ни подтверждать, ни отрицать Адриан.

– Хозяин наш выставил крепкого неразбавленного вина, да еще меда добавил – он обожал вино с медом и пил его подогретым на наш римский манер. Вот Бицилис напился, хмель ударил ему в голову, стал он доставать из кожаного мешка всякие золотые украшения, швырять их по комнате, будто камни, да еще кричать: «Золота у меня как грязи. Золота как грязи…» И все пил, пил, вино текло по его бороде, он хохотал как безумный. А еще рассказывал про какую-то реку, один берег у которой золотой, а другой – серебряный. А потом он упал подле стола и уснул. А браслеты, кубки и чаши остались валяться на полу. И сделалось мне так обидно… Я шесть лет по милости Децебала жил и работал не разгибая спины. Работал как раб – за кров и похлебку. А уж это золото… блеск его помутил мой разум. Будто невидимая рука схватила меня за волосы, и праведный гнев обуял меня…

– И ты украл это золото, Проб, – без тени сомнения в голосе произнес Адриан.

Несколько мгновений приговоренный к смерти молчал, лишь мрачно сопел. В то, что ему не платили, верилось с трудом. Децебал всегда римских перебежчиков жаловал. А этого послушать – держал как рабов.

– Да, взял. И сбежал. Шел вьючной тропой в обход через перевал, но оскользнулся на опасной тропе и повредил ногу. С тех пор и хромаю. Как – не помню – дотащился до пастушьей хижинки. На счастье, овец уже пригнали на пастбища – и тут я встретил пастуха.

– Он не удивился золоту в твоем мешке?

– Я с ним щедро поделился. До осени прожил в горах – пас овец, питался мясом и козьим сыром да лепешками, которые мы сами пекли на камнях. Боялся, что люди Бицилиса станут искать меня на дорогах. А ближе к осени я спустился в деревню и двинулся прямиком на юг к Данубию.

– Расскажи, как живут в деревнях в долине Алуты. Богато? – спросил Адриан.

Проб рассмеялся.

– Нисколько. Точно так же, как мы жили в крепости. У даков хороши лишь железные инструменты. Если что подправить или сработать – есть и пила, и клещи, и другой какой инструмент. Но дома у них простые, у многих вообще полуземлянки. Еда есть, одежда есть. Пара-тройка украшений – фибула или браслет – вот и все, что им потребно. Посуду женщины лепят руками без гончарного круга. А если у кого имеется чашка самосской глины, покрытая красной краской, это и вовсе богатство. Шерсть они прядут сами и сами ткут.

В чем-то очень важном Проб лгал. Или – если не лгал – то недоговаривал. Рассказ его был, скорее всего, в основном правдив. И все же… все же… Порой Проб отводил глаза, но, прежде чем он успевал отвернуться, что-то скользкое, лживое мелькало в его взгляде.

– И никто из даков не позарился на твое золото?

– Да у них у самих золота и серебра у каждого полно.

– Ты же сказал, что они нищие, – напомнил Адриан.

– Живут как нищие – им ведь там у себя покупать особенно нечего. Это живущие на берегу Данубия, бывает, зарятся на греческие товары, но, чем дальше вглубь их земель – тем меньше всего привозного. Зерна да железа у них всегда излишки. Даки все собирают осенью до кучи с деревни, и несколько человек везут продавать. Привозят назад золото да серебро. И прячут. В укромном местечке у каждого закопаны в кувшине монеты. Вот скажи, много ли наши римские солдаты прошлым летом нашли сокровищ в долинах Тибуска или Бистры?

– Да ерунду какую-то.

– Вот именно. Ерунду. – Проб торжествующе улыбнулся. – А все потому, что ни ты, ни другие не знают, как люди живут. Римляне подходят ко всему со своей меркой: думают, что если дом беден, то в нем нет монет, а коли завелись денарии, то пора покупать мраморные колонны да серебряную посуду. А если в доме слепленные руками горшки, бараньи шкуры да очаг из камней – то поживиться в этом доме нечем… Не так это. Где-то неподалеку в земле непременно лежит клад. Не жги села, а требуй выкуп. Да еще зерна – пшеницы и проса. Потому что наверняка у каждого в зерновых ямах осталось зерна с избытком до следующего года. Из-за войны купцы не плавали вверх по Алуте – значит, весь излишек так и осел в хранилищах…

– Больно ты хорошо заречные дела знаешь, – заметил Декстр. – Ты солгал. Ты жил среди них не одно лето, а несколько лет. Бывал в долине Алуты, но жил на западе – обретался где-то в районе Арцидавы или Берзобиса, иначе не смог бы пробраться так легко в Сирмий. Что ты натворил? Сражался против нас, попал в плен и бежал? Убил римского легионера? Что на самом деле ты сделал?

– Ничего такого… – огрызнулся Проб. – Да, был я этой весной у Берзобиса. Что с того? Сенека говорил: «Где хорошо, там и родина». А мне всюду плохо – оттого и родины для меня нет. Нечего о предательстве толковать: я сейчас дакам жизни спасаю. Они откупятся и спасутся. И на римлянах не будет их крови. Но коли вы начнете их грабить, мужчины непременно за оружие схватятся – потому что у каждого в укромном месте фалькс припрятан. Кинжалы они в открытую носят, как геты на этом берегу. Будет кровь, смерть…

– Как на той стороне прозывали тебя, Проб? – спросил Декстр.

– Драчун.

– И ты любишь драться?

– В молодости ловко орудовал кинжалом… Но теперь я эти дела оставил, – спохватился перебежчик.

– Пойдешь на ту сторону вместе с нами? – перебил оправдательную речь Проба Адриан.

– У меня есть выбор?

– Нет.

Проб поник. Верно, надеялся на какое-то чудо. Что его обнимут, сожмут в военном приветствии локоть и простят.

Не вышло.

* * *

Писцы Бальба расположились в большой светлой комнате со слюдяными рамами в окнах. Каждый из рабов аккуратно вычерчивал на куске папируса ту карту, что Адриан выправил во время последнего похода, – то есть путь от Виминация и Ледераты к долине реки Бистры. Теперь более или менее было ясно, как идти и куда, – но только лишь до долины реки Стрей – а дальше все опять превращалось в одни домыслы и предположения.

На специальном возвышении на досках были раскатаны несколько свитков. На каждом был начерчен кусок карты, причем так умело, что вместе они образовывали одну большую – вся Империя представала на них, все провинции, города, дороги. Но только выглядела она вытянутой – так, будто по ней скалкой прошлась умелая хозяйка. Моря были уменьшены – но не морем же плыть собирался император в столицу Дакии. Зато расстояния между городами были указаны точно, обозначены города и постоялые дворы, станции смены лошадей.

Когда Адриан вошел, Бальб что-то втолковывал нерадивому писцу.

– В чем дело? – Немолодой уже человек повернул к Адриану потное лицо.

Бальб вообще часто потел – даже когда в комнате было не жарко. А сейчас в помещении было не столько жарко, сколько душно, – около двадцати писцов трудились под началом Бальба.

– Я просил сделать пять копий с той карты, где начертана река Алута и перевал Боуты, – напомнил Адриан. – Она еще подписана с изнанки – «Карта Декстра». Ты сделал?

– А, конечно. Пять карт для тебя. Двадцать для императора. И еще столько же для Лаберия Максима. Тогда дайте мне еще хотя бы десяток рабов, умеющих малевать эти карты, а не сочиняющих нечто непотребное…

– Я лично ничего не могу тебе дать, – отозвался Адриан, – я могу только требовать.

– Не слишком ли ты много на себя берешь, Адриан? Ты еще не император, – довольно дерзко ответил Бальб.

– Тогда дай один экземпляр той карты, что ты нарисовал по данным нашего прошлого похода.

Бальб скорчил злобную гримасу, но кусок пергамента с картой выдал.

Адриан вернулся к себе и выложил карту перед Пробом.

– Вот Данубий, вот Бистра, вот Стрей, – показал Адриан нарисованные на карте реки. – В прошлом году мы дошли только сюда. – Палец остановился сразу у Стрея. – Мы не знаем, что там дальше. Бывал ли ты дальше? Скажи.

– Я был здесь. – Палец Проба ткнул в пустоту за синей полосой.

– И что здесь? – спросил Адриан.

– Горы. Хребты, проход меж которыми стережет крепостная стена. Пещеры повсюду. И крепость Красная скала.

– Красная скала? – переспросил Декстр. – Я слышал это название, но саму крепость не видел.

– Она на самом деле красная, эта скала, на которой крепость стоит, – сказал Проб. – Любые войска, что подходят к Сармизегетузе с запада, видно с ее башен как на ладони.

– Большая крепость? – оживился Адриан.

– Не особенно. Где-то триста с небольшим футов на сто пятьдесят.

– Как ее взять? – Ноздри Адриана затрепетали, как трепетали всегда, когда он шел на охоту, вооружившись рогатиной и копьем. На матерого кабана шел.

– Никак, – ответил Проб. – Наверх есть только один подход – с восточного склона. Но там Децебал приказал построить вторую крепость впритык к первой – с каменным основанием и частоколом поверху.

– Ты знаешь немало, – заметил Декстр. – Почему ты сразу не пришел к нам? Почему не сказал, что можешь много чего рассказать об укреплениях? – Декстр не верил Пробу, не верил – и все.

Впрочем, Декстр мало кому верил.

Проб молчал.

– Я могу приказать тебя пытать, – сказал Декстр.

– Не грози… Я скажу тебе все, касаемое крепостей и укреплений… все, что знаю. Но о себе ничего говорить не хочу.

– Оставь его, – приказал Адриан. – Пытка – не лучшее средство. Пусть подскажет – как проще всего подобраться к Сармизегетузе?

– Никак. Простого пути нет. Пройти можно с севера – через долину реки Марис…

– Потом через долину Стрея? – спросил Декстр.

– Нет. Через Стрей хуже всего. Лучше здесь… – Он провел ногтем по кусочку пергамента, продавливая на телячьей коже тонкую полоску русла не обозначенной реки. – Здесь стоят крепости-близнецы. Но они слабенькие. Фактически две сторожевые башни. Взять их ничего не стоит. Как только возьмете укрепления, путь к столице даков Сармизегетузе открыт.

 

Глава IV

Дурные вести

Февраль 855 года [109] от основания Рима. Сирмий

Обед у Траяна проходил, как всегда, довольно однообразно. Мужчины пили (темп поглощения напитка Вакха задавал сам император), женщины наблюдали за процессом. Плотина с Марцианой тихонько переговаривались, Сабина сидела надувшись и, если Адриан пытался сказать ей что-нибудь игривое, отвечала грубо и невпопад. Поющего дрозда она получила, но игрушка ее позабавила день, от силы два, потом дрозд был заброшен, как и все другие безделки, и Сабина сделалась еще более мрачной. Вообще уныло-недовольное выражение с некоторых пор начало превращаться в маску и портило ее молодое красивое лицо. Адриан же нарочно протягивал ей какой-нибудь кусочек – фаршированное вымя или грудку цыпленка, непременно с двусмысленной шуточкой, когда же она отвечала, смеялся, как будто ему нравилось сказанное. Этот смех, похоже, еще больше злил Сабину.

Но заведенный порядок был нарушен, когда Ликорма ввел в триклиний падающего от усталости бенефициария.

– Этот человек сказал, что привез наиважнейшее сообщение, – сказал Ликорма.

– Прочти! – приказал Траян.

Ликорма сломал печать и зачитал донесение.

В письме говорилось, что варвары вот-вот должны выступить и устроить набег на Малую Скифию.

– Так они напали или собираются? – спросил Траян.

– Собираются, – ответил Ликорма, еще раз пробежав глазами послание.

– Но и мы собираемся на них напасть! – засмеялся император.

Он был уже изрядно пьян. Впрочем, и трезвому было трудно поверить в то, что варвары готовятся напасть на римлян, учитывая, сколько войск скопилось сейчас на лимесе.

Разве могут даки отважиться на что-то серьезное? Скорее всего, речь просто идет о грабительской вылазке. После поражения при Тапае Децебалу так быстро не собраться с силами. А дорогу на Виминаций прикрывает оставленный в хорошо укрепленном лагере в Берзобисе Четвертый Флавиев Счастливый легион, близ Тибуска оборудован лагерь для тысячной когорты. В Арцидаве также остались войска в каменном лагере – около трех тысяч ауксиллариев.

Остальная армия стояла наготове в Виминации. Армия, способная раздавить любого, кто отважится взяться за оружие. И пусть в горах притаились неприступные твердыни Децебала, на землях равнинных никто не может тягаться с римлянами.

И все же какой-то червь сомнения закрался в душу императора.

– Перечитай еще раз! – приказал Траян.

– А чего-нибудь поинтереснее нет? – спросила Сабина. – Сколько можно читать всякую ерунду?

– Читай! – рявкнул император. Сабина смолкла, только лицо ее сделалось еще более унылым.

По мере того как Ликорма по второму разу декламировал донесение, Траян все больше и больше хмурился. Все верно – армия в Виминации. А от Виминация до Малой Скифии сколько миль?!..

– От кого это донесение? – неожиданно спросил Адриан, когда Ликорма умолк.

Вольноотпущенник вопросительно посмотрел на императора. Тот кивнул, давая понять, что на вопрос надо ответить.

– Подписано Тит Кукус.

– «Быки Декстра», – напомнил Адриан особое положение этого контуберния в легионе.

В этот раз Траян прислушался к племяннику.

– Думаешь, нападение возможно?

– Думаю, что да.

И замолчал – глупо объяснять такому искушенному старому воину, как Траян, что войск в низовьях реки почти не осталось. Да, наместник Лаберий Максим сейчас в провинции, но помешать массированному вторжению он не в состоянии. Постоянные лагеря легионов практически пусты. Варвары об этом наверняка знают. Кука пишет, что Децебал подначивает местное население на восстание. Если по римским и без того малым силам ударят с двух сторон – пришлые варвары и местные повстанцы, то вся провинция окажется в руках варваров.

– Боюсь, твой Кукус правду кукует! – Траян нахмурился и отставил чашу с вином.

Он-то ожидал, что Децебал попробует нанести удары по римским форпостам, постарается снести выстроенные на дакийском берегу крепости, нацелится на Берзобис и Арцидаву. Но нет… Удар по Малой Скифии проще. Но нанести его можно только в одном случае – если Децебалу удалось отправить в этот рейд союзников. Траян был уверен, что после летнего разгрома племенные вожди разбегутся. Он ошибся… Обещание добычи могло поднять на войну самых осторожных варварских царьков.

– Мы возвращаемся в Виминаций, – объявил Траян.

– До Малой Скифии из Виминация придется добираться долго, – заметил Ликорма.

Адриан усмехнулся и тут же подавил улыбку. Впрочем, вольноотпущенник заметил усмешку императорского племянника.

Ликорма побелел. Позеленел даже. Шевельнул губами. Но вслух ничего не сказал – близость к императору вселила в него уверенность, что отныне он разбирается во всем. Давно уже легаты и сенаторы заискивали перед этим бывшим рабом, что прятал проколотые уши под длинными прядями темных вьющихся волос. Прилепившись душой и телом к властелину Рима и – почти – мира, Ликорма привык смотреть на всех свысока. Дерзость Адриана его бесила.

– Да? Ты так думаешь? – теперь усмехнулся Траян. – Ничего, успеем… Позови командира моей триремы. Пусть готовит корабль – утром мы идем в Виминаций.

* * *

Уже в Виминации, приведя армию в готовность, Траян получил новое донесение – о том, что варвары переправились и грабят Малую Скифию и подгородные усадьбы припонтийских городов. Видимо, этот второй гонец спешил куда больше первого, мчался, меняя лошадей и днем и ночью, ибо доскакал до Виминация чуть ли не на три дня быстрее.

Получив второе известие, только еще один день дал император на подготовку войскам, а поутру велел выступать. Пойдут они не по путаным и заметенным снегом дорогам провинции, а по той, что прорублена в ущелье – над бешеным никогда не замерзающим потоком, непреодолимым ни для пловца, ни для триремы. Только одна армия может здесь пройти – армия Траяна.

* * *

В Понтусе Траяна ждало новое известие: практически вся территория Нижней Мезии по Данубию восточнее Эска заполнена полчищами варваров. Маленькие крепости на берегу и одиночные бурги были уничтожены, а гарнизоны истреблены почти поголовно. Лагеря Пятого Македонского и Первого Италийского легионов держались в осаде, а сам наместник Лаберий Максим был заперт в Абрите так, что не смел и носа высунуть. Но Лаберий и лагеря должны были устоять любой ценой, иначе, считай, вся провинция будет потеряна и летняя кампания окажется проигранной прежде, чем начнется. О чем подумал в этот миг Траян – неведомо, Адриан подумал о долговых расписках дому Барбиев из Аквилеи и о векселях многим другим торговым и банкирским домам – и содрогнулся.

Ясно было, что долго Лаберий Максим и его люди не выстоят. Надо – просто необходимо было – спешить на помощь. А варвары тем временем катились дальше, разоряя поместья ветеранов и маленькие фракийские деревеньки в долине Ятруса. Вот-вот перевалят через Гем. Тогда им дорога во внутреннюю Фракию открыта, гуляй – не хочу. Обороняться там, кроме небольшого гарнизона на перевале, практически некому.

К тому же поднялись геты во многих общинах в низовьях Истра. Мятежные бессы, непокорное племя, недавно переселенные в Малую Скифию из родных гор, поддержали вторжение даков чуть ли не поголовно. Что и говорить, лазутчики Децебала поработали на славу!

Траян не мог признаться даже самому себе, что практически вся Нижняя Мезия утрачена. Ну что ж, придется выбивать варваров назад – за Истр. Даки ведь надеялись, что Траян будет долго-долго добираться до Малой Скифии. Видимо, они попросту забыли про дорогу, прорубленную в скалах. И все равно Траян опаздывал. Варвары могли в любой момент уйти с добычей на другую сторону реки. Оставалось одно: взять с собой только конницу и мчаться сломя голову, мчаться быстрее туч, что несутся по небу грозовой ночью.

 

Глава I

Дороги Нижней Мезии

Февраль 855 года [111] от основания Рима. Эск

Через два дня даки и бастарны вновь пошли на штурм лагеря Пятого Македонского. Похоже, они были уверены, что в этот раз непременно одолеют стены, и от этой их уверенности, что граничила с безумием, холодок бежал по спинам у защитников лагеря.

Бастарны шли в атаку не только без нагрудников, но и без шлемов, длинные волосы, заплетенные в косы, были закручены по бокам головы на манер рогов. Шли лавой, без промежутков, накатывали напирая. Сотни лестниц приставлены были к стенам, четыре тарана – пусть и не слишком мощных, ударили в разных местах.

Башня, на которой стоял Приск, вздрогнула как живая.

Сдержать эту лавину защитники лагеря не могли. В двух местах оттолкнули лестницы, в третьем по подсказке Пруденса залили атакующих кипящим маслом, в четвертом варвары прорвались.

Молчун получил фальксом по голове, шлем выдержал, но легионер растянулся на настиле без сознания. То, что рядом упал бездыханный варвар, Молчуна мало могло утешить.

– Капсарий! – заорал Приск, прикрывая товарища щитом.

Тут же рядом очутился Малыш, принялся рубить фальксом. Кажется, он уже свыкся со своим страшным мечом и орудовал им не хуже дака, косил людей-колосья, будто смерть своим страшным серпом. Приск сумел оттащить потерявшего сознание Молчуна к лестнице.

– Капсарий! – крикнул он снова вниз.

Но в шуме и гаме, криках, стонах, треске, гуле летящих из катапульт стрел отдельный крик тут же утонул.

Бастарны тем временем теснили оборонявшихся. Малыш не мог выкосить всех своим фальксом. Вот-вот прорвутся к лестнице и хлынут в лагерь. Положение было отчаянное. Приск оставил товарища и вновь кинулся в схватку. Он бил и разил. И парировал удары. Щит трещал под варварскими мечами. Уже и кожа была прорублена, и обломки бронзовой окантовки торчали во все стороны, при каждом ударе от щита летели щепы. Приск не мог оттеснить нападавших от лестницы, но и не пропускал варваров к заветным ступеням. Правда, несколько смельчаков прямиком спрыгнули вниз. Но там их встретили легионные рабы и капсарии – резали кинжалами, кололи копьями, прежде чем атакующие успевали выпрямиться после прыжка с изрядной высоты.

«Прорвутся!» – ужасался Приск, принимая на щит новый удар и всаживая меч в живот очередному варвару.

Луций, который как новичок должен был лишь подтаскивать дротики, встал рядом со щитом и мечом, как настоящий легионер. Вдвоем защищать подход к лестнице стало легче.

Вскоре перед Гаем возникло что-то вроде вала – пять или шесть тел, упавших друг на друга. Варвары перед этой внезапно возникшей преградой невольно мешкали. Приск теперь успевал если не поразить, то ранить или просто отогнать нападавших. Левая рука, держащая щит, онемела. Правая, что наносила удар за ударом, наливалась тяжестью. О, бессмертные боги! Сколько он еще сможет выдержать?

А потом он услышал, как внизу кричат: «Бар-ра!» Так обычно вопят германцы, кидаясь на врагов. Бастарн, что пытался добраться до Приска, вдруг попятился, и Малыш, подскочивший сбоку, полоснул его своим фальксом – с лезвия брызнула кровь. Малыш уже был весь красен, и на залитом чужой кровью лице сверкали ослепительно-белым зубы. Приск только сейчас понял, что варваров больше нет на стене, а битва кипит уже внизу. Он кинулся к обрушенному зубцу стены. Сомневаться не приходилось – на помощь осажденным пришли вспомогательные римские когорты.

Среди варваров началась паника. Кто-то хотел оборонять временный лагерь, окруженный повозками, кто-то – бежать. Сражались бастарны и даки отчаянно, но это были лишь разрозненные группы. Похоже, что вождь, руководивший осадой, погиб в самый первый момент атаки германских ауксиллариев. А те вовсю преследовали бастарнов, кололи копьями, рубили мечами.

– Гай, ты не ранен? – рядом очутилась Кориолла.

– Кажется, нет, – отозвался Приск.

– Вот, нога… – похвастался Луций и показал глубокую царапину на бедре повыше колена – кожаная штанина была прорвана, и на ней расплывалось темное пятно.

– Живо, на перевязку! – приказал Приск. – А ты, Кориолла, позаботься о Молчуне. Лично. Это приказ.

Сам он вместе с Малышом, Тиресием и Кукой помчался вниз.

* * *

Пруденс спешно собрал легионеров, что-то около центурии, на подмогу ауксиллариям. Никогда Приск не думал, что они еще смогут вот так распахнуть ворота и ударить на варваров. Впрочем, на сражение это походило мало. Бастарны, едва на их лагерь обрушилась вражеская кавалерия, кинулись врассыпную. Легионеры теперь были в основном заняты тем, что вязали веревками руки сдавшимся в плен мужчинам, а женщин и детей просто сгоняли в кучу. Бой еще не кончился, когда в бывшем лагере бастарнов объявился ликса Кандид вместе со своими вольноотпущенниками и рабами. Его люди тут же из обломков повозок и бревен из канабы (предназначались для штурмовой башни, по-видимому) соорудили загон для пленных.

– Откуда? – изумился Пруденс, встречая префекта, что командовал вспомогательной когортой.

– Из Виминация! – отозвался тот.

– Что?

– Из Виминация. Приказ присоединяться к нам всем, кто может держать оружие, – объявил префект. – Траян во главе легионов движется в Малую Скифию.

– Как движется?

– Вдоль Данубия. Считай, по воздуху летит.

– Наши когорты?

– А мы что, не ваши по-твоему?

– Пятого Македонского когорты!

– Скоро здесь будут.

«Валенс!» – подумал Приск.

И где-то под ребрами сразу образовалась противная пустота.

* * *

Окрыленные успехом роксоланы после разгрома нелепой армии Лаберия Максима думали только о грабеже, а не о сражениях. Отряд конницы, разбив плохо обученных ауксиллариев и разграбив обоз, вскоре вошел во вкус. Всадники рассыпались по ближайшим селениям, грабили и жгли поместья, в основном римских поселенцев – те были не в пример богаче местных, в каждом доме было чем поживиться. Вскоре варвары уже тащили тюки с наскоро увязанным добром, ведя в поводу нагруженных лошадей и подгоняя копьями пленников и блеющий и мычащий скот.

В тот день началась оттепель, выпавший пушистый снег, глубокий и влажный, таял, так что кони вязли в снегу, а там, где снега не было, копыта скользили по обледеневшей земле. Роксоланы, вооруженные либо копьями, либо двуручными мечами, могли сражаться только верхом – их оружие было непригодно для пешего боя.

Так что на варваров нашла оторопь, когда увидели они когорты вспомогательных войск, надвигающиеся в полном боевом порядке. Ауксилларии шли легко, будто не по колено в снегу, а по обычной мощеной римской дороге. С флангов скакала римская кавалерия – вспомогательная германская когорта. Но эти всадники пока не вмешивались в бой. Пехотинцы приближались регулярными шагом. Серое небо над ними, закрытое низкими тучами, вдруг запестрело темными росчерками. Дождь дротиков с сухим стуком осыпал роксоланов и пленников, которых они вели. Закричали раненые. Сразу несколько дротиков угодили в сидевшего на коне вождя. Дротик или стрела хороший панцирь не пробьют, ударом из пращи не поранить тяжеловооруженного всадника. Но если сбить его на землю, сам он уже не поднимется. Со второго «залпа» ауксиллариям это удалось.

Римские когорты метали дротики, а потом шли врукопашную и разили роксоланов – для ближнего боя длинные мечи варваров мало на что годились, и не было у них щитов, чтобы отбить удары. Многие варвары в легких доспехах, воины второго ряда, догадались бросить награбленное и пленных, вскочить на лошадей и пуститься наутек. Но за ними тут же ринулись ауксилларии-германцы, сметая копьями с коней, добивая павших.

Роксоланов перебили практически всех. Снег был ал от крови людей и лошадей, лужицы красного к ночи подернулись льдом. Причудливыми змеями замерзли сугробы, истоптанные конскими копытами, залитые кровью и мочой, утыканные сломанными дротиками и копьями.

* * *

В то время как когорты вспомогательных войск истребляли роксоланов, другой отряд римских всадников окружил одно из племен бастарнов вместе с повозками и семьями. Варвары, уверенные в безопасности, беспечно жгли костры – чтобы согреть женщин и детей, а караульных выставили лишь в одном месте. Те, впрочем, благополучно заснули. Римляне взяли лагерь бастарнов в кольцо, прежде чем варвары сообразили, что случилось.

Бой шел ночью, римские всадники напали внезапно, сразу в нескольких местах пробив непрочную ограду из поставленных в круг повозок. Пока одни когорты прорывались внутрь, конница держала окружение, не давая никому выскользнуть из ловушки. Вздымались и опускались мечи всадников, кололи копья. Ржали кони, мычали коровы, овцы блеяли и рвались из загонов.

В плен попало не больше сотни – вожди со своею свитой. Остальных убивали, даже если мужчины бросали оружие. Приказ был щадить только женщин и младенцев – то есть детей, которых женщины держали на руках, остальных отправлять к праотцам. Но в темноте не сразу различишь, где женщины, где мужчины, а где дети, поэтому любой крик о пощаде пресекался ударом клинка.

Правда, префект догадался загнать женщин и детей под повозки и велел там лечь – только эти и уцелели.

* * *

Тянулись по дороге нагруженные добром телеги, люди Сусага гнали за реку стада овец и коров. Шагали и падали, оскальзываясь на ледяной корке, пленники. Мычание, блеяние, ржание и протяжный человечий плач сливались в один протяжный стон. Изредка варвары подвывали по-волчьи, находя забавным, как в ответ визжит в ужасе четвероногий и двуногий скот.

Сусаг собирался встать лагерем на одной подходящей горушке, которую высмотрели разведчики, когда его отряд нагнал всадник на измученной лошади. Бедная тварь вся была покрыта пеной, и едва всадник соскочил на снег, как и коняга рухнула следом.

– Что ж ты так, зверь! – пробормотал Сусаг, всегда относившийся к лошадям с особой любовью.

– Траян… – пробормотал гонец. – Траян вернулся в Мезию.

– Один? – не понял поначалу Сусаг.

– С армией… я видел конницу. Они гнали роксоланов как зайцев.

– Что?!!

– Гнали роксоланов как зайцев, – повторил гонец.

Сусаг огляделся, как будто ожидал увидеть римских ауксиллариев в сотне шагов от себя.

– Где они сейчас, ты можешь сказать? – Он схватил гонца за мокрую от пота ткань туники.

– Сейчас – не ведаю… могут быть везде…

– Дай ему свежего коня из сменных, – приказал Сусаг одному из своих воинов.

И, возвысив голос, выкрикнул:

– Привал! Поесть и двигаться дальше. Зажечь факелы – пойдем в темноте.

Конечно, можно было бросить телеги с добычей, взять самое необходимое и отступать налегке. Но Сусаг был готов скорее умереть, чем бросить награбленное.

Посему приказал идти. Если кто из пленников ослабнет – резать сухожилия. Ежели кто из своих утратит силы и не сможет держаться в седле – сажать на телеги. Чтобы кони не выдохлись – использовать сменных лошадей. И вперед – вперед к ледяной змее-Истру, чтобы успеть переправить добычу на ту сторону.

* * *

Выступить Приску и его товарищам пришлось прежде, чем когорты Пятого Македонского вернулись в лагерь.

«Встретимся с Валенсом в бою, – подумал Приск. – Ну что ж, не самое плохое место для встречи соперников. Возможно, Фортуна нас сама рассудит».

Налегке по морозцу бежать было очень даже нетрудно. Налегке – это в полном вооружении – щит в кожаном чехле на левой руке, шлем висит на правом плече. Железная лорика, надетая поверх двух туник, не особенно согревает. Но коли легионер вышел из лагеря, это означает, что он в полном вооружении. Запас продуктов на три дня минимален: фляга с вином, в мешке ветчина, сухари и кусок сыра, чтобы перекусить в дороге. Из необходимых вещей: пара бинтов и мазь на случай ранения, сыромятный ремень – если что скрепить, подвязать или пленным руки спутать, завернутые в кусочек промасленной кожи трут и кремень, да небольшой серный факел в куске кожи – на случай ночной тревоги.

Навстречу то и дело попадались фуражиры, вербовщики, бенефициарии, скачущие куда-то с поручениями. У обочин валялись не захороненные трупы, разбитые повозки, какой-то ненужный, порой обугленный скарб. Встречались разжиревшие на человечьем мясе волки. Они не боялись людей, смотрели нагло, с вызовом. Даже не отбегали – их можно было поразить пилумом без труда. Но волки в зверином обличье и дети капитолийской волчицы не нападали друг на друга.

Перед отбытием из лагеря Приск на мгновение заскочил в госпиталь – проведать Молчуна и глянуть на Нонния. Молчун выздоравливал, а Нонний метался в лихорадке. Медик посоветовал не медлить и заготовить для парня обол, чтобы заложить под язык. «Молчун, мне некого больше просить… обещай приглядывать за девушкой», – попросил Приск раненого товарища.

«Как за каменной стеной…» – невнятно промычал Молчун – мешала повязка.

На другой день немного потеплело, повалил снег. Пахнуло влажным ветром с реки. Стало ясно, что если варвары не надеются удержать провинцию за собой – а Децебал не безумен, чтобы замыслить такое, – то грабители немедленно начнут отступать за реку, пока не взломался лед. И надо их опередить и догнать, пока они не переправили по льду на другую сторону добычу и пленников.

 

Глава II

Дакийский совет

Февраль 855 года [114] от основания Рима. Долина близ Дуростора [115]

Владелец виллы успел бежать – неведомо, как далеко. Теперь в покоях исчезнувшего хозяина обосновался Диег, сын Скориллона. Дом поначалу запалили, но коматы дакийского военачальника успели вовремя погасить пожар – так что сгорела только пустая конюшня да пострадали две комнаты во флигеле. Посему в покоях пованивало гарью. На кухне прислуга из Диеговой свиты жарила забитых овец. Диег предпочел бы оленя.

Диег привел в Малую Скифию пятьсот человек из царской гвардии с наказом от брата – не бросать ценных людей в самое пекло. Никто ведь не собирался давать здесь серьезный бой. Нужно было разорить провинцию, уничтожить постоянные лагеря легионов и сделать так, чтобы весной Траян не мог продолжить кампанию, а вынужден был бы зализывать раны и замирять непокорных жителей Мезии. В таких случаях римляне сравнивают поселения мятежников с землей, а последнюю посыпают солью, дабы десять лет ничего не росло, жителей же практически всех истребляют – об этом и Децебал, и Диег знали отлично. Значит, пускай восставшие сражаются так, чтобы римляне ушли из провинции, – это для гетов единственный путь к спасению. А если проиграют… Что ж, ценой своих жизней они спасут собратьев за рекой.

Децебал приказал Диегу, отступая, всех желающих брать с собой на северный дакийский берег. Расчет простой – беглецы пополнят армию Децебала и будут сражаться как бешеные волки – ничего другого им больше не останется. Вернуться на северный берег приказано было до того, как река вскроется – чтобы без труда перейти Данубий-Истр по льду.

Однако вожди бастарнов заявили Диегу, что не собираются никуда возвращаться – они поселятся в Мезии, здешние низинные земли пришлись им по душе. Что ж, пусть остаются, так даже лучше – у римлян по весне в распутицу будет масса хлопот – вышибать бастарнов с захваченных земель и разбираться, кто есть кто: местный гет или иной фракиец либо новый поселенец-враг.

Еще бастарны надеялись успеть ограбить приморские греческие колонии, самый лакомый кусок в провинции. Немного сокровищ можно найти в скромной канабе. Если повезет – то удастся захватить лагерь, легионную казну и хранилище солдатских сбережений, запасы зерна, металла, кожи; оружие и машины. Другое дело торговые полисы, куда с ранней весны до поздней осени привозят товары и откуда их не всегда успевают вывезти, прежде чем наступят холода и море начнет штормить. Вино, оливковое масло, крашеные ткани, дорогая керамика, изысканные серебряные украшения – при одной мысли об этих складах у бастарнов начинали течь слюнки.

И вдруг будто Гебелейзис швырнул молнию с неба и следом прогрохотал гром: Траян вернулся в провинцию. Достоверные сведения, что Траян в Сирмии, сидит там без армии с одной лишь охраной из преторианцев, сменилось известием совершенно невероятным: Траян уже не в Сирмии – он здесь, в Нижней Мезии.

Поначалу Диег решил, что так совпало: император прибыл в провинцию с инспекцией – то есть без войска, только с охраной. О большем и мечтать было нельзя. Воистину божественная удача – встретиться с императором без армии. Что может быть лучше – убить Траяна, как убили Оппия Сабина, оправить его череп в золото и пить вино из этой драгоценной чаши. Диег, всегда обладавший буйной фантазией, уже почти верил, что Траян у него в руках и надо сделать всего лишь шаг, чтобы заполучить череп императора.

Потом прискакали четверо всадников с сообщением, что Траян прибыл только с кавалерией. Кавалерия? Это уже не означало инспекцию. Это армия, значит, легионы не заставят себя ждать. Вслед за восторгом и мечтами о кубке-черепе пришло отрезвление.

Траян – не Корнелий Фуск, которому безумие застит глаза, как только тот начинает действовать. Старый солдат расчетлив и въедлив. Вариант возвращения Траяна в Мезию Децебал рассматривал еще на совещании в Аргедаве, но по всем раскладам выходило, что Траян не успеет раньше весны достичь провинции. Поэтому предполагалось, что времени у Диега хоть отбавляй. А к тому моменту, как Траян мог появиться, бастарны и даки из ополчения должны были уничтожить лагеря легионов, разрушить крепости и бурги, вырезать или пленить все римское население и уйти за Данубий, оставив Траяна выть по-волчьи на правом римском берегу реки.

А ведь можно и не уходить, фантазировал в начале зимы Диег, – если лагеря будут уничтожены, Децебал уже летом соберет всю армию под свое начало в огромный кулак, ударит и расплющит эту римскую собаку, останутся лишь клочья шерсти да кровь, кровь…

Но теперь все это пустые мечты, Траян прибыл слишком быстро, и оставалось одно – отступать. Поскакали к вождям и царькам гонцы с приказом всем двигаться к Дуростору. Однако без промедления на приказ Диега откликнулись немногие. Варвары, занятые грабежом, рассыпались по огромной провинции мелкими отрядами, и, чтобы их вновь собрать, понадобится немало времени.

Пока собирались отряды, пока подходили отставшие к лагерю Диега, сделалось ясно, что без боя уйти на ту сторону не удастся, надо давать сражение. Иначе Траян подоспеет и вырежет отягченных добычей варваров у самого берега. Но Диег и не стремился бежать. Это был его шанс доказать Децебалу и старым соратникам царя вроде Везины, что он, Диег, – не простой исполнитель, начальник одной из царевых дружин, способный заниматься разве что охраной северных рудников. Он может командовать целой армией и побеждать.

Наконец-то удача улыбнулась Диегу: римляне не привыкли сражаться зимой, а варвары в холода дрались ничуть не хуже, нежели летом. С округи свезли достаточно припасов, чтобы несколько дней стоять лагерем и поджидать – своих отставших и удобного шанса. Траян явится, но не найдет чем поживиться в разоренных поместьях и деревнях. Ни фуража, ни зерна, пустыня, точь-в-точь такая же, какую Буребиста сотворил из земель мятежного племени бойев. Одно настораживало: ушедшая на юг конница не возвращалась. То ли роксоланы перевалили через Гем, и уж тогда их ждать не стоит, то ли (что намного хуже) попали под удар Траяновой кавалерии – и тогда их никто никогда не дождется.

С другой стороны – слишком долго стоять лагерем в ожидании сражения Диег тоже не мог – каждую ночь сотни, а то и тысячи его союзников торопились перейти реку – утекали поодиночке и целыми отрядами, переправляли награбленное, просто драпали. Но армия не уменьшалась: все время подходили отставшие отряды. Когда-нибудь это равновесие нарушится, и, скорее всего, очень скоро…

* * *

Диег расположился в большом триклинии на одном из каменных лож. Хозяева не успели утащить матрасы, ткани и подушки – все свалили в одной из спален, связав в узлы. Но Диег не привык возлежать за обедом как римлянин и посему велел застлать ложе оленьей шкурой. Вместо маленького римского столика на трех ножках коматы Диега споро сколотили большой обеденный стол и еще две скамьи, их приставили к боковым ложам так, чтобы за ужином вместе с Диегом могли расположиться все его уважаемые сотрапезники.

Хозяин усадьбы не успел вывезти амфоры с вином, и теперь их содержимое текло в серебряные кубки незваных гостей. Бедняга был большим любителем вин – и лесбосское хранил, и хиосское, и даже фалерн италийский. Ничего особенного, кстати. Диегу всегда нравилось местное вино.

Диег собрал военный совет подобно брату своему Децебалу. По правую руку от него сидел Сусаг, по левую руку – командир одной из гвардейских сотен, парень молодой и отчаянный, осторожному Сусагу хороший противовес. Рядом место занял Сабиней, один из сотников ополчения. Место это предназначалось Эпикрату, но полукровка из Костешти погиб. Сабиней для сотника был слишком молод. Ну ничего, Диег тоже не старик.

Диег оглядывал сотрапезников, теребил ворот льняной рубахи.

От долгой носки ворот разлезся, и теперь в задумчивости Диег выдирал нити из пропитанной потом заскорузлой ткани.

«Хотел искупаться в римских банях – но не довелось», – усмехнулся про себя Диег. Кто-то из прежних обитателей усадьбы разбил керамические трубы гипокауста. Ох и хитрые твари, прислужники римские. Не иначе, кто-то из греческой породы – с этими никому не тягаться, всех заговорят, обманут, облапошат. Вроде тех торговцев, что повадились таскаться вверх по Алуте. И куда они только не заглядывали, и чего только не высматривали… Лезли жадные купцы в самое сердце Дакии, закрытое неприступным забралом гор, лезли, да приказал мудрый Децебал никого не пропускать через Боуты. А любого купца с другой стороны Данубия в этом году велел убивать, не церемонясь, потому как все они сплошь лазутчики, а не торговцы.

– Что в последних донесениях? – спросил Диег.

– Судя по всему, римляне в дне пути от нас. Если поспешим, можем уйти за реку, – отозвался Сусаг. Этот хитрый царек уже спровадил за Данубий-Истр всю свою добычу. Теперь ему, ясно дело, кажется, что драться с римлянами нет смысла.

– Тебе бы все бежать, как юркой лисице, – взвился Сабиней. – А мы не побежим.

Диег глянул исподлобья на сотрапезников, подражая старшему брату Децебалу. Знатных пилеатов за столом было немного. Большую часть свиты составляли обычные коматы.

– У нас войск вполне хватит! – заявил Диег. – Зимой римляне не воюют. Они тепло любят. Вон как в начале зимы драпали домой – только пятки сверкали. Промерзли в наших горах!

– А почему Децебал не дал свои легионы римского строя? – спросил Сусаг.

– У нас не легионы, а всего лишь когорты, – огрызнулся Диег. – Отправлять их в набег было глупо. Никто ведь не ведал, что будет большая битва.

– Машин мало – только те, что захватили на этом берегу, – сказал Сабиней.

– У римлян их много? – спросил насмешливо Сусаг.

– Тоже немного. Где римлянам их взять? – отозвался сотник.

– В своих лагерях. В Новах. В Эске. Вопрос лишь в том, почему мы их оттуда не взяли? – Диега вдруг охватила ярость, и он стиснул кулаки так, будто ломал кому-то невидимому шею.

Все молчали.

– Почему? – Вопрос был обращен ко всем этим царькам и племенным вождям, что только и горазды хватать первую попавшуюся добычу. Как хорьки.

– Там засели ветераны, да всякий сброд с округи сбежался, – ответил за всех Сабиней. – Ну и когорты для охраны там были… Много.

– А-а-а… Много? А может, это со страху так показалось, что много? А? – Диег обвел сидящих бешеным взглядом.

Если бы на его месте был Децебал, все бы опустили глаза. А так – многие смотрели в упор, кое-кто даже нагло.

– Ветераны, это все же ветераны… они столько лет воевали! К тому же за стенами, – напомнил Сусаг.

– Мы не побежим, – сказал Диег. – Мы уничтожим римлян здесь.

Он взял кусок хлебного мякиша и раздавил на доске столешницы.

– Всех… пусть волки обгладывают их кости! Эти земли могут принадлежать только нам! Нам, и больше никому. А тот, кто хочет здесь жить, будет жить с нашего позволения и платить нам дань.

 

Глава III

Битва

Начало марта 855 года [117] от основания Рима. Равнина близ Дуростора [118]

Только здесь, в Малой Скифии, Приск встретил Валенса. Основные силы Пятого Македонского пришли на равнину близ Дуростора на день раньше, чем три неполные центурии из основного лагеря.

Валенс тут же отыскал контуберний Куки и вновь взял под свое начало.

Центурия Валенса сильно поредела. И хотя, вопреки обычаю, была укомплектована с самого начала людьми опытными, все равно половины из них Валенс уже недосчитался – не столько убитыми, сколько ранеными. Так и в контубернии Куки осталось всего четверо – Молчун долечивался в лагере, и неясно было, оправится ли он к весне, когда наступит время идти на северный берег Данубия.

– А мы вам, ребята, уже на надгробие скинулись, – мрачно пошутил Валенс и похлопал Приска по плечу. – Дорогое надгробие из белого мрамора. Я даже надпись сочинил. Лично. Никому не доверил. Помни: местные каменотесы высекают латинские слова с ошибками. Впрочем, я знаю одного, что делает свою работу с душой и буквы режет ровно. Старикан Урс из нашей канабы. Мы у него надгробие Квинту заказывали. Урс, запомнил?

– Разумеется, – в тон Валенсу отозвался Приск. – Если Харон призовет тебя в свою ладью, я непременно надгробие закажу у него.

Валенс хмыкнул. Подобные шуточки были в обычае у легионеров: они и на похоронах отпускали остроты, как и положено добрым римлянам.

– Не знаешь, что с Кориоллой? – спросил вдруг центурион.

Хотя Приск ожидал подобного вопроса, но все равно на миг смешался и ощутил, как запылали щеки – будто у школяра, что попался на глупой ошибке.

– Она в нашем лагере, в безопасности… В семье ликсы Кандида, – бодро отчеканил Кука, придя на помощь товарищу.

Не слишком ли бодро сказанул? Догадался о чем-то таком Валенс? Или нет?

А в сущности, что тут трусить? Он же решил…

– С Кориоллой все хорошо, – выдавил Приск. – Она со мной.

Но последние слова центурион то ли не понял, то ли не расслышал. Зато услышал Кука, оттеснил товарища плечом и выпалил:

– Нонний теперь в нашем лагере!

– Что?

– Якобы проездом, но застрял надолго.

– Приск! – рявкнул Валенс, как будто Гай был повинен в этом.

– Нонний в госпитале, тяжело ранен. Медик сказал – не выживет.

Валенс нахмурился, стиснул кулаки.

– Если что, Пруденс не даст Кориоллу в обиду, – добавил на всякий случай Кука.

– Да, Пруденс, мы с ним в Эммаусе служили, он… – кивнул Валенс, но так и не закончил фразу. Потом тряхнул головой, прищурился. – Ну, ребята, молитесь всем богам, каких только знаете, чтобы нам дожить до завтрашнего вечера. Будет большая драка. Рим, разумеется, победит. Но не всем доведется поглядеть на эту победу.

– Что, варваров так много? – изумился Кука.

– Очень много, – сказал Валенс. – Я посылал своих людей их считать. Мои «быки» поймали пару перебежчиков. Вышло по самым приблизительным прикидкам, что против нас завтра будет сражаться не меньше семидесяти тысяч. Но, возможно, их куда больше.

– Конницы сколько? – спросил Приск.

– Если ты про катафрактов, то их не видели, – отозвался Валенс. – Это уже хорошо.

* * *

«Славную восьмерку», которая превратилась в «четверку», Валенс поселил в своей палатке. Милость вполне понятная – в холода так легче обогреться. К тому же четверо его легионеров давно уже были иммунами и вскоре наверняка получат возможность стать бенефициариями. Если уцелеют, конечно, в завтрашней сече.

Грядущая битва не обещала легкой победы. Что будет победа – в этом римляне не сомневались, но какой ценой – еще вопрос. Как ни старался Траян, но по деревянному настилу много войск не прогонишь. Не говоря о машинах. Их вообще пришлось оставить в Виминации. Это летом, страхуя канатами, можно на буксире протащить через Железные ворота большие корабли с большими баллистами. Для того и была вырублена дорога над водой. Но в зимнее время Траян не рискнул на подобную операцию – Данубий не замерзал в теснине даже в самые сильные морозы, зато был полон льдин и шуги, утопить корабль было не просто, а очень даже просто. Так что по деревянному балкону над ледяной водой прошла только конница, а вслед за ней – пехота. Префект фабрума мог снабдить армию Траяна только теми машинами, что забрал в лагерях Пятого Македонского и Первого Италийского. Слава бессмертным богам, оба лагеря удалось отстоять – иначе сейчас бы варвары изготавливали римские машины к бою.

Только Адриан умудрился провезти в разобранном виде три своих диковинных машины, которые плевались дротиками и над которыми кое-кто из легатов потешался от всей души. Филон, Адрианов механик, кривился, выслушивая шуточки, и попросил Адриана приставить к машинам особую охрану из ауксиллариев.

* * *

Утром две армии выстроились друг против друга. Ночью шел снег, но на рассвете перестал. Небо, низкое, хмурое, клубилось над головами. Снег таял, было сыро и зябко. По всему римскому лагерю горели костры – солдаты торопились позавтракать, выпить горячей воды с вином и заесть сухарями. Кука умудрился состряпать для своего контуберния и Валенса бобовую кашу с салом.

Теперь их когорта выстроилась в третьей шеренге построения легионеров. Впереди них – еще три шеренги германцев-симмахиариев. Германцы должны были ринуться в атаку первыми. Впрочем, и легионы сейчас не в самой силе – многие центурии разбавлены новобранцами и солдатами вне счета. Из них тоже многие новички, не изведавшие, что такое настоящий бой.

Поле раскисло, поэтому легионные машины установили на помосты позади второго ряда построения – то есть позади шести шеренг.

«Это плохо», – подумал Приск.

Машины практически не могли двигаться. Значит, поддержат атаку легионов лишь до того момента, пока снаряды не начнут задевать своих. То есть недолго, поскольку легионы наверняка ринутся вперед. Два войска сшибутся, и все решит человеческая масса – прочность костей, сила мышц, слаженность действий.

Ожидая наступления, легионеры стучали пилумами о щиты, германцы ревели «бар-ра!». Скорее бы вперед, пока они тут совсем не заледенели.

* * *

Приск не ошибся: римляне двинулись в атаку первыми – сначала германцы, потом легионеры – ровный идеальный ряд на заснеженном поле. Влажный снег набивался в калиги, ноги сразу же сделались мокрыми и окоченели. Будто по щиколотку ты уже стоишь в Стиксе. Невольно легионеры прибавили шаг.

Варвары стояли.

Германцы впереди уже не шли – мчались, не думая соблюдать построение. Лишь бы добраться до цели как можно быстрее.

Внезапно и даки сорвались с места, торопясь как можно быстрее покрыть расстояние, что отделяло их до германской шеренги. Сколько раз пехотинцы успеют метнуть пилумы? Один раз? Два? Первый удар нанесли римские метательные машины. Похоже, Приск ошибся, и часть машин все же последовала вслед за пехотой. Камни и большие копья угодили прямо в центр катящейся на римлян серо-коричневой массы. Но варвары, казалось, только ускорили бег, торопясь миновать опасный участок. Камни разбивали в щепки щиты, раскалывали черепа, во все стороны летели брызги крови и мозга. Но бегущие, казалось, не замечали потерь. Не замечали ни ядер из баллист, ни несущихся навстречу свинцовых зарядов пращников. Кто-то падал замертво, следующий наступал на его тело и устремлялся дальше. Страха нет, раз нет смерти, Замолксис дарует бесстрашным вечность.

Симмахиариев, первыми принявших удар на себя, даки раздавили, разорвали, как волки рвут зайцев, и ринулись дальше. На легионеров обрушились залпы стрел. Вой мчавшихся в атаку варваров заглушал во влажном воздухе сигналы военных труб. У каждого племени был свой боевой клич, и, сливаясь, он превращался в один невнятный но грозный рев.

– Держать строй! – послышались крики центурионов. – Вперед!

Две волны катились навстречу друг другу.

Наконечники стрел градом стучали по шлемам, били по щитам.

Тридцать футов оставалось до бегущих варваров.

– Приготовиться! – рявкнули центурионы одновременно. – Бросай!!

Дождь пилумов обрушился на серую, катящуюся на римлян массу.

Рябь прошла по рядам нападавших – так рябит вода в дождливый день на могучей реке. Волна изогнулась, язык ее ударил в первую линию легионеров, ударил, но не пробил – откатился. Новая волна. Уже почти повсюду фальксы рубят римские щиты, а порой и руки, и головы – тоже. Но легионеры держат строй. Не прорваться. И сами давят, идут вперед. Дакийские мечи, прорубая кожу и древесину, порой застревали в щитах, оставляя варваров либо безоружными, либо вынужденными биться одним кинжалом. Но и щит с застрявшим в нем фальксом мало на что пригоден. Да, первый дак, лишившись своего фалькса, пал, но и легионер открывается, чтобы получить смертельный удар от другого варвара. Жизнь за жизнь – счет идет простой. Варварский счет.

Играет команду труба – но ее сигнал не сразу и разберешь за яростными воплями.

– Пригнуться! – слышится команда.

Центурионы охрипли, выкрикивая команды.

Первый ряд припал на колено, укрывшись щитами.

– Бросай! – кричит центурион второго ряда – и через головы товарищей, из-за спин летят в варваров новые пилумы.

Но кто может остановить людской Данубий залпом пилумов?

– Встать!

Легионеры поднимаются.

Сомкнув щиты, стоят неподвижно. Идти уже некуда: впереди – разливанное людское море. Первого ряда уже практически нет, их добивают. Кипят вокруг немногих уцелевших водовороты отдельных стычек. Теперь удар человеческой волны приходится на вторую шеренгу.

– Мечи из ножен!

– В атаку!

– Держать строй!

Пока строй нерушим, потери невелики. Но стоит варварам прорвать шеренгу, как начнется бойня.

Легионеры вновь начинают движение вперед. Они тоже волна – стальной непобедимый вал. Приск среди них. Он будто зажат в тиски. Нельзя двинуться ни влево, ни вправо. Только вперед! Под ногами чавкает ледяная жижа. Две волны сшибаются. Давят друг на друга, стараясь разорвать шеренгу. Если строй лопнет, тогда все, конец. Нет возможности даже ударить – щиты плотно сомкнуты. Главное, чтобы варвары на миг подались назад, отступили, и тогда… тогда можно разить. И вдруг где-то слева римский ряд лопается – так лопается натянутая струна на кифаре. Шеренгу сразу же продавливает внутрь. Приска оттесняют вправо. Рядом с ним Кука и Валенс.

– Держаться вместе! – приказывает центурион.

Теперь они – не встречная волна, а всего лишь островок, о который разбиваются волны. Варвары несутся, сбивают, захлестывают.

Приск пытается представить, как далеко врезались варвары в построение римлян. Судя по крикам – очень глубоко, смяли сразу несколько шеренг.

В сером небе не видно летящих камней из баллист – фабрам не понять, где свой, где чужой, все смешалось.

* * *

Валенс строит обломок шеренги в круг. Четверо легионеров отчаянно отбиваются, их пытаются смять, но у варваров ничего не выходит. Первая волна варваров катится дальше, Валенса и его контуберний пытаются добить следующий за основной силой отряд дакийских ополченцев. Кука шатается, он уже не может стоять от усталости и потери крови – чей-то фалькс все-таки достал его. Валенс тоже в крови, но это точно чужая кровь. У Приска онемела левая рука. Он даже не знает, держат ли еще пальцы щит, он попросту их не чувствует. Но щит все еще в руке. Теперь уже и десница немеет от усталости. Сможет ли он нанести хотя бы один удар? Тиресий рядом орудует в основном щитом, прикрываясь от ударов или разя умбоном. Малыш в стороне, один, окружен, но бьется отчаянно, пытаясь прорваться к своим.

«Малыш!» – шепчет Приск.

Краткий просвет между наступающими – один ряд уже умчался вперед, второй – не накатил.

Малыш всаживает в ножны меч, хватает щит за край и рубит окованным ребром по голове ближайшего дака. Тот валится. В следующий миг в руках у Малыша фалькс, он отбрасывает щит и начинает рубить направо и налево дакийской косой. Силы его поразительны. Он уже среди своих. Его принимают в круг.

– Теперь надо двигаться к своим! – решает Валенс.

– Как? Нас сомнут, – бормочет Кука.

– Как-нибудь. Отступаем к флангу – там проще уцелеть. Останемся в центре – смерть.

Ну, Валенсу виднее. К тому же они и так в начале сражения стояли ближе к флангу, в центре ни за что бы не уцелели. Только сейчас Приск сообразил, что именно в центре видел осколки прежних центурий, дополненные новичками. Значит, Траян нарочно поставил в центр ослабленные части – чтобы варвары прорвали первый ряд и устремились вперед.

«А потом Траян задавит варваров с флангов… Это же… нами пожертвовали…»

Лишь первые шеренги варваров, несколько отборных сотен, наступали более или менее организованно. Следующая волна атакующих уже неслась наперегонки – кто быстрее ринется в кровавую реку.

Малыш начинает прорубаться к флангу, остальные прикрывают его справа и слева, Приск – со спины.

А потом наступает безумие.

Сразу несколько варваров кидаются на маленький отряд – Приск убивает дака, что лезет на него с фальксом. Приску везет – меч варвара застревает в превращенном в лохмотья щите, и обезоруженный дак получает удар в живот. Следующий напарывается на меч Валенса. Малыш зверствует.

Вокруг них раненые и убитые. Вслед за их маленьким отрядом ползет раненый легионер – удар фалькса вспорол лорику, и теперь металлические полосы, растопырившись, торчат у него на боку, как обнаженные ребра, а ниже свисает нечто серо-коричневое. Гай видит, но не соображает, что это кишки вывалились у раненого из живота. В следующий миг Приск едва не спотыкается, переступая через убитого, – у того отрублены обе ноги – парень забыл надеть поножи. Затем переступает через убитого дака – у этого нет головы, и кровь бьет из обрубка шеи толчками – этого только что прикончил Малыш.

Снова их атакуют. Раненым медведем ревет Малыш. Валенс надрывается:

– Держать круг!

Фалькс гремит, пытаясь разрубить и без того изувеченный щит. Кто-то давит сбоку, Приск не выдерживает, падает на колени, но все же прикрывается сверху щитом и уже в последний момент колет куда-то… Сам попадает, варвар рушится на него сверху. Кто-то сбрасывает упавшее сверху тело, ему помогают подняться. Это Тиресий. Теперь Валенс и его славный контуберний сражаются не за победу в битве. Только за свои жизни. А может быть, все-таки за победу.

Слева, точно так же построившись в круг, пытается отступить еще один осколок римской шеренги. В центре легионеры прикрывают щитами нескольких раненых. На них набрасываются сразу несколько даков. Один особенно зверствует, фалькс его мелькает с бешеной скоростью, нанося удар за ударом. Кто-то из отступавших падает замертво, с ним еще трое – без оружия и без щитов – вываливаются из круга. Они ползут на коленях, не в силах встать. Бешеный варвар накидывается на легкую добычу.

– Сабиней… – бормочет Малыш.

Приск не понимает, о чем он. Только отмечает про себя, что варвар отрубает одному из убитых руку. Зачем? Смутный желтоватый отблеск вспыхивает и гаснет на окровавленном запястье. Варвар поворачивается, идет на Приска. Дак весь в крови, своей и чужой. Малыш вновь вырывается из круга навстречу даку. Гремят друг о друга фальксы, в следующий миг Малыш отскакивает назад. Дак остается на земле.

Приск пятится. Он не может обернуться, не может понять, насколько близки римские шеренги, можно ли пробиться к своим. Он лишь видит, что на них катится новая волна даков. Правда – основные подкрепления мчатся в центр, туда, где прорваны первые ряды римского построения и куда теперь, как заведенные, мечут камни баллисты.

И тут над головами римлян летят дротики. Летят кучно, поражая бегущих варваров непременно в грудь. Приск чувствует, как чья-то рука хватает его за ворот туники и разворачивает. Он вдруг понимает, что свои уже рядом. Валенс и его легионеры уже не сражаются – бегут к своим. Малыш еще на ходу успевает кого-то зарубить, кажется, неудачника-бастарна. Еще несколько шагов – ряд щитов раздвигается, и маленький отряд скрывается за живой стеной. Спасшихся ставят в задний ряд построения. Здесь можно немного отдышаться, отереть кровь с лица и глотнуть из фляги. Кука валится, капсарий волочет его по снегу на плаще – куда-то к остальным раненым. Валенс вместе с незнакомым опционом перестраивают обломки вышедших из-под удара центурий.

* * *

Далеко не все римские машины стояли на месте. Несколько карробаллист двигались по правому флангу, где проходила старая дорога и почва была более или менее твердой.

Здесь же Адриан приказал поставить на повозки три машины Филона. В отличие от обычных карробаллист они стреляли короткими дротиками, и стреляли непрерывно. Надо было лишь вращать деревянные рукояти ворота взад и вперед. Против строя легионеров в лориках и шлемах эта штука была бесполезна. Но варвары здесь, на правом фланге, почти все были без доспехов, и практически каждый дротик находил себе цель. Сами дротики, связанные ремнями по тридцать в пучке, лежали в большой плетеной корзине.

– Отлично! Отлично! – приговаривал Филон, наблюдая за работой своих «потешных механизмов», как он называл машины, не делая разницы между механическим театром и своим стрелометом.

– Если варвары тебя поймают, то с живого сдерут шкуру, – предрек стоявший рядом с Филоном Зенон.

– Адриан дал мне охрану… – Филон поглядел на ауксиллариев, что стояли рядом с повозками.

Впрочем, они должны были не столько охранять повозки, сколько вытаскивать их из ям, полных воды, вести лошадей под уздцы и подавать связки дротиков.

– Они-то тебя и выдадут, – добавил Зенон. – Это точно. Вырвут глаза и заставят живого съесть…

Филон отер длинным рукавом туники лоб. Огляделся, ища глазами Адриана, – почему-то в этот момент охрана из двух контуберниев показалась ему совсем ненадежной.

Но Адриана рядом с ним не было. Зато позади появилась римская конница.

– По-моему, уже все сделано, – пробормотал Филон. – Пора бы нам уступить место храбрым кавалеристам.

* * *

Шеренга впереди медленно движется. Фланги смыкаются, сдавливают увязшего в атаке противника. Варварам все труднее сражаться. Они мешают друг другу, давят своих. Их уничтожают камнеметы. Теперь нужно лишь одно – чтобы варвары побежали. Как только они побегут, начнется резня.

Тиресий трогает Приска за плечо и кивает в сторону. Приск оборачивается. Справа движется римская конница. На зимнем солнце блестят доспехи. Кавалерийские турмы срываются в галоп. Сейчас конница ударит варварам в тыл, и все будет решено. Если бы роксоланы не были разбиты заранее, еще неведомо, чем бы кончилась битва. Но Фортуна всегда на стороне римлян!

– Цезарь! – кричат легионеры.

* * *

Крепчающий к ночи морозец схватывает стеклянной коркой алые лужи. Снег, перепаханный копытами и башмаками, тоже красен. Повсюду тела – в льняных рубахах и шароварах, в туниках и железных лориках. Щиты, мечи, согнутые и сломанные пилумы, полные крови шлемы. В телах и в снегу – стрелы и дротики. Повсюду разбросан этот ненужный скарб, что вывалился из огромной повозки Беллоны.

Небо уже сделалось мутно-синим, и в синеве проступила кривая, надкусанная вечностью льдина Мендис, фракийской Селены-Луны.

Капсарии падали от усталости – с самого начала битвы, то есть с утра, они вытаскивали из битвы раненых и относили к палаткам. Теперь, после заката, уже с трудом стоя на ногах, опираясь на копья и обломки пилумов, бродили они среди лежащих тел, торопясь найти тех, в ком еще теплилась жизнь, потому что к утру все они, даже легкораненые или просто оглушенные, замерзнут. Вместе с капсариями бродили по полю легионеры – добивали тяжелораненых даков, а тех, кто мог стоять на ногах, вязали и отводили в загородку к пленным.

Тела погибших складывали друг подле друга. Своих к своим, врагов – друг к другу. Писцы, дрожа от холода, следовали за центурионами и трибунами, записывая на табличках имена погибших. Много, слишком много имен. Иногда кто-то из лежащих начинал шевелиться. Его вытаскивали, спешно укутывали плащами, относили в палатки или к кострам. Перевязывали как можно быстрее – в отогревшемся теле кровь из ран начинает бежать куда как шустро.

– Мы и варвары… Римляне всегда сражаются с варварами, – глубокомысленно заметил Малыш, оглядывая страшную картину. Кажется, в первый раз он высказал нечто пафосное.

– Ну да, – согласился Тиресий. – В том случае, если римляне не грабят греков.

 

Глава IV

Сабиней

Март 855 года [124] от основания Рима. Правый и левый берега Данубия

Рано утром Адриан с Декстром подошли к загородке. Пленные, сидящие вплотную друг к другу в деревянной клетке, обреченно ожидали своей судьбы. Ночью подморозило, трое раненых умерли, и теперь они лежали в углу подле живых.

– Кто из вас говорит на латыни? – крикнул Адриан.

Поначалу никто не отозвался, потом поднялся мужчина лет двадцати пяти с обмотанной окровавленной тряпкой головой.

– Освободить его! – приказал Адриан.

Увидев, что за одно знание латыни можно вырваться на свободу, тут же трое или четверо полезли к наружной стенке.

– Я тоже говорю… И я…

Всего таких говорящих набралось шестеро.

Остальные, из тех, кто готов был освободиться, не могли ответить даже на простые вопросы. Этих же шестерых, сумевших пробормотать пару слов на латыни или на греческом, центурион поставил перед императорским племянником – все еще связанными, но уже с надеждой в глазах. Разумеется, Адриан мог воспользоваться услугами переводчика. Но он рассуждал просто: человек, знающий латынь или греческий, более склонен перейти на сторону римлян, нежели не тронутый цивилизацией варвар.

– Вас шестерых отпускают на свободу! – объявил Адриан. – Император Траян не хочет горя дакийской земле, он мечтает, чтобы племена и народы, ее населяющие, справедливо жили под римским правлением. Вы пойдете от деревни к деревне на той стороне реки, – продолжал Адриан, – и расскажете всем, что римляне придут не убивать и грабить, а устанавливать справедливость и порядок, закон. Каждая деревня, что снабдит нас зерном и заплатит налог за год вперед, а старейшины дадут клятву быть покорными и верными, останется в неприкосновенности. Крестьяне сохранят свою землю, мужья – жен, родители – детей, и каждый получит уверенность в завтрашнем дне, а в будущем – все римские блага, которые в ваших диких краях недоступны даже богатым. У вас будут термы, школы, базилики…

– Вряд ли они знают, что такое базилики, – шепнул за его спиной Декстр.

Адриан на миг сбился, но в следующий момент вновь возвысил голос:

– Лучшие из вас сделаются римскими гражданами и наденут тоги. Встречайте нас с открытым сердцем, спрятав оружие в ножны, и никто не пожалеет о том, что подчинился Траяну Августу.

Пленные переглядывались. Не все поняли замысловатую речь императорского племянника. Тогда вперед выступил переводчик и повторил сказанное на северно-фракийском наречии.

– Мы не предатели! – сказал внезапно парень с обвязанной тряпкой головой. – Мы не продаемся за горсть римских монет и обещания, которые никогда не будут выполнены.

Говорил он на латыни, так что переводить не потребовалось.

– Никто не просит тебя предавать свой народ, – заявил Адриан. – Ты просто скажешь на том берегу, что взять оружие в руки – это смерть, а покорно принять свою судьбу и заплатить налог – жизнь. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя мать и сестра стали рабынями, а твои братья и отец – погибли? Я ничего от вас шестерых не требую – ни залога, ни выкупа, только чтобы вы поклялись своими жизнями и жизнями своих матерей, что исполните данное вам поручение.

– Я клянусь! – спешно сказал немолодой сак в грязном плаще из грубой шерсти, связанном на плече обрывком туники – какой-то легионер сорвал с его плаща массивную серебряную фибулу.

– И я… – отозвался стоявший рядом с ним желтоволосый парень с рассеченным подбородком.

– Клянусь, – пробормотал дак с обмотанной окровавленной тряпкой головой. – Пусть не увидеть мне милости Замолксиса, если нарушу данную клятву.

* * *

Всех шестерых два дня везли из Малой Скифии вдоль Данубия-Истра вверх по течению – и лишь ближе к тому месту, где могучая Алута вливается в Данубий, отпустили. Бывшим пленникам даже вернули кинжалы и снабдили для дальней дороги мешками с едой, флягами с вином и уксусом и теплыми плащами.

И хотя сильно растеплило и шел дождь, съедая снег и обнажая уставшую от морозов землю, река все еще была скована льдом, так что перейти на ту сторону для шестерых избранных не составило труда.

Раненый с перевязанной головой шел впереди всю дорогу – но, пока не добрались до северного берега, он молчал. И лишь оказавшись на дакийской стороне, заговорил с остальными.

– Звать меня Сабиней, сам царь Децебал послал меня в Мезию в надежде, что мезы и геты, бессы и прочие фракийцы скинут проклятое ярмо римской власти и захотят прежней свободной жизни.

– Свобода под рукой Децебала или нашего Сардонея? Что-то не видел я там прежде свободы! – огрызнулся немолодой сак. – Хочешь служить Децебалу – так служи, нас к этому не примешивай. У нас свои обычаи и своя земля. А то, что наш царь Сардоней решил заключить союз с Децебалом, – то, как заключил, так теперь и расторгнет. Децебал – он хитрый, отсидится у себя в неприступных горах, а нашу Сацидаву римляне разграбят и сожгут.

– Если мы не объединимся… – набычился Сабиней.

– Да замолчи ты! – неожиданно заорал сак. – Иди куда хочешь, а мы пойдем и предупредим своих. Я не хочу, чтобы мои сыновья погибали под мечами римлян лишь потому, что твой Децебал любит свои горы больше всего на свете.

Сабиней ничего не ответил, повернулся, перекинул поудобнее мешок на палке за спину и двинулся на север, в сторону ближайшей деревушки.

Остальные пятеро смотрели ему вслед.

– Куда он теперь? – спросил желтоволосый парень с отметиной на подбородке.

– Наверняка вверх по Алуте, – отозвался сак. – Подойдет к Боутам, как раз когда перевал можно будет уже перейти. А там – лизать пятки своему Децебалу.

– Ну… и пусть… топает, – сморщился от боли желтоволосый с рассеченным подбородком. Из-за раны каждое слово давалось ему с трудом.

– Зря его отпустили, – пробормотал сак. – Чует мое сердце – зря.

* * *

Предчувствие не обмануло сака.

Следующий день был ясный, солнечный, вовсю таял снег, птицы будто посходили с ума, надрываясь в зарослях, пророча близкое тепло. Этот солнечный блеск и радостное чириканье настроили идущих на благодушный лад.

Старый сак, чаявший еще до темноты очутиться в родном селении, ускорил шаг и, на свою беду, оторвался от остальных. Когда заросли распахнулись темной пещерой, оттуда, из мелкого ельника ринулся на прежнего товарища Сабиней. Сак не успел ни закричать, ни – тем более – схватиться за кинжал… В следующий миг он остался лежать на влажном снегу, который таял и алел от его горячей крови, льющейся из перерезанного горла.

Когда подбежали остальные, Сабиней исчез, будто и не было. Только птицы умолкли на миг, а потом вновь защебетали, будто насмехались над смертью.

– Сабиней так нас всех прикончит, – пробормотал желтоволосый и отер внезапно взопревший лоб.

Остальные понимающе молчали. Эх, зря они поторопились двинуться в путь, мечтая поскорее разойтись по домам. Надо было дождаться какой-нибудь оказии – чересчур осмелевшего торговца, решившего несмотря на грядущую войну добраться до Сацидавы, или крестьян, задолжавших Сардонею зерно и теперь торопящихся выправить долг, дабы не попасть под горячую руку вернувшегося из неудачного набега царька. У того разговор короткий: задолжал – надевай рабское ярмо да ступай за торговцем рабами на рынок в Томы или еще дальше.

Теперь же бывшие пленные оказались одни-одинешеньки на дороге, как стадо овец под надзором матерого волка. Каждый из них, конечно же, умел управляться с кинжалом. Но против Сабинея – судя по тому, как он прирезал сака, им не выстоять. Говорят, в гвардии царя служат лишь те, кто в одиночку может положить десятерых. А несчастных посланцев, в обычной жизни всего лишь землепашцев и пастухов, осталось только четверо.

– Мы что же, от него вчетвером не отобьемся? – спросил плохо болтавший на латыни дак и чудом включенный в это посольство – только потому, что сумел сообщить: его селение лежит у первого перевала на Алуте. Пройти мимо этого перевала и не напороться на засаду было бы для римской армии большой удачей.

Дак этот не назвал остальным своего имени, пленникам велел именовать себя Дав – то есть «дак» на старинный манер. Еще неясно было – смирился ли он, собирается ли проповедовать мир и покорность или же пока просто спешит добраться до своих и поведать о случившемся.

– Подловит… вот увидите, подловит… да еще других приведет! – завопил совершенно потерявший от страха голову желтоволосый. – Надо разделиться. Двое пойдут вперед – двое вернутся. Не может же он разорваться, преследуя нас.

– Ну уж тогда точно двоих убьет, – заметил Дав.

– Но двое спасутся! – еще громче завопил желтоволосый и, не дожидаясь, поддержат ли остальные его сомнительный план, ринулся назад по только что пройденной дороге, нехитрым своим умишком понимая, что новую засаду Сабиней устроил на дороге где-то впереди.

За ним тут же припустил еще один.

Дав и его молодой спутник остались на дороге.

– Значит, нам вперед, и другой дороги нет, – рассудил Дав. – Ну что ж, может, сегодня мы уже отправимся к Замолксису. – А потом крикнул во все горло: – Эй, Сабиней, мы не собираемся предавать Децебала, мы вернемся и будем ему служить. Мы нужны ему! Царю нужен каждый дак и каждый меч.

Напрасно он надрывался – в ответ слышалось лишь птичье пение.

Но Дав был уверен, что Сабиней где-то рядом.

* * *

«Не так мы все сделали», – решил Декстр, проснувшись среди ночи и выйдя по нужде в латрины.

Посетив сие заведение, он направился к шатру Адриана и разбудил Зенона.

– Мне нужно поговорить с Адрианом.

– А до первой дневной стражи не можешь подождать? – отозвался разбуженный вольноотпущенник, зевая.

– Не могу. К первой дневной нам надобно уже все обсудить.

Когда у Декстра вот так горели глаза холодным светом, точь-в-точь как у волка, было с ним лучше не спорить – он готов был любого смести со своего пути – не то что там какого-то вольноотпущенника. Впрочем, Адриан не разозлился, когда его разбудили. Только велел, ко всему прочему, поднять на ноги еще и Проба, которого определили спать в палатке с рабами, а себе и Декстру подать поску, творог и сыр с хлебом на ранний завтрак.

– Мы сделали все не так, – заявил Декстр, когда совет у Адриана начался. – Надо было освобождать пленников по одному и по одному отправлять на ту сторону. Пусть каждый сам решает – вернуться и служить дальше Децебалу или спасать свои дома и своих жен, да и свою шкуру в конце концов. Проб, ты знаешь их язык, с утра вместе с Зеноном пойдешь к пленным и разыщешь тех, у кого дома в долине Алуты, и не ближе к Боутам, а ближе к устью. Выдергивай их из клеток по одному и отправляй к нам.

– Что-то я не понял… – затряс головой Проб.

– Да что тут не понять! – озлился внезапно Декстр. – Если наши посланцы пойдут на дакийскую сторону вместе, то преданные Децебалу люди наверняка пересилят и заставят остальных идти в ополчение, а не назад в деревни. А вот одинокий путник будет думать лишь об одном – как добраться до родной деревушки и спасти своих от грядущей смерти или рабства. Да еще надо освобожденным напомнить, что Децебал отправил их на этот берег на верную смерть – сам не пошел и отборных частей не послал. Его волнуют только золотые рудники, а на людей ему плевать. И что он царь над своими горами и крепостями, а здесь, в долине, он лишь захватчик, которому дела нет до крестьян на равнине.

– Как-то это подло, – заметил Проб.

– Тебе ли говорить о подлости! – огрызнулся Декстр.

– А не попахивает ли это изменой, – осторожно высунулся Зенон. – Мы отпускаем пленных и даже не требуем клятвы…

– Так возьми с них расписки! – язвительно заметил Декстр.

– Разве у нас мало пленных? – Адриан провел руками по лицу, разгоняя остатки сна. – Все равно часть из них придется отпустить – как рабы они мало чего стоят, и Траян уже планирует поселить остатки племен на этом берегу – чтобы было кому платить дань в разоренных землях. Мы вполне можем найти около сотни и отправить на ту сторону – чтобы потом нас не встречали из-за каждого куста стрелами.

– Император отпустит столько пленных? – Проб с сомнением покачал головой. – Да и зачем вам Алута и Боуты? Я проведу вас всех через Марис и Апа-Грэдиштя прямиком к Сармизегетузе. Я покажу дорогу Траяну…

– Ну уж нет! – оборвал его Адриан, хотя в том, что Траян отдаст ему сотню пленных, сомневался. – Ты – мой. И будешь делать, что я велю…

Путь через Алуту Адриан отстаивал с самого начала. Если Проб встретится с императором и покажет на карте самый простой и легкий путь к столице Дакии с запада, Адриану так и не доведется проявить себя. Нет, нет и нет! Он поручит своим телохранителям охранять Проба, прикажет не подпускать лазутчика к императору ни в коем случае.

Пусть лучше вообще сидит в палатке. Нечего ему шляться по лагерю.

– Я сам выберу пленных, – заявил Адриан. – Правда, это займет время… Но ничего, мне пока торопиться некуда.

– Может быть, ты и на ту сторону отправишься сам? – спросил Декстр. – Пойдем вместе, выдадим себя за греческих торговцев, все разведаем, разнюхаем и объясним местному населению позицию римского принцепса.

– А что, мне нравится… – хмыкнул Зенон.

– Мне тоже, – кивнул Проб.

– Так, может быть, мы вчетвером и пойдем? – Декстр смотрел не мигая, и в тоне его не было насмешки. Говорил он вполне серьезно. – А еще лучше возьмем моих «быков» из центурии Валенса. Куку, Приска, остальных… Ты же их патрон.

 

Глава V

Свобода или рабство

Весна 855 года [127] от основания Рима. Эск

Кориолла не ведала – радоваться ли грядущему возвращению домой или страшиться. С одной стороны, ей вновь хотелось очутиться под родным кровом, а не торчать в военном лагере и делить крошечную спальню вместе с Майей и ее служанкой, с другой – она боялась встречи с отцом. Разумеется, она могла попытаться скрыть свою любовную связь с Приском. Но – именно попытаться. Наверняка в ближайшие месяцы все выплывет наружу. Она была уверена, что Майя кое о чем догадывается. Кориолла старалась держаться непринужденно, но Майя, будто нарочно, переводила разговор на Приска и плотоядно улыбалась, когда замечала смущение подруги.

«Я сама расскажу обо всем отцу, – решила Кориолла. – А потом – Валенсу».

Теперь, когда прошло столько времени со дня злополучной помолвки, она то и дело упрекала себя за недопустимую мягкотелость. Ей уже казалось – прояви она чуть больше упрямства, и сговор бы не состоялся, и теперь она не чувствовала бы себя изменницей по отношению к центуриону.

«Он же знал, что я его не люблю, – пыталась она оправдаться хотя бы перед собой. – Знал, но все равно взял с отца слово. Может, стоит написать Валенсу? Пусть все узнает прежде отца. К тому же помолвке и так уже вышел срок… Он должен понять: я не могу ждать столько лет…»

Ей самой свои доводы казались безупречными, вот только один простой вопрос: почему она не могла стать конкубиной Валенсу, если согласилась делить без обряда ложе с простым легионером, не пришел ей в голову. Ведь и ответ на него был прост – она выбрала Приска и, значит, тем самым нанесла центуриону обиду.

Но мысль сочинить письмо показалась Кориолле настолько удачной, что она тут же побежала к секретарю ликсы, выпросила у него восковые таблички, стиль и, пристроившись у входа в дом на солнышке, сочинила послание. Написала, что во время осады лагеря она дала слово Приску, что отныне они муж и жена, хоть и не по обряду, и прежнее обещание она Валенсу возвращает. Оправданием же ей служит то, что ни Приск, ни она не чаяли покинуть лагерь живыми, и умирать, не вкусив сладость любви, не желали.

Письмо вышло сбивчивое, путаное и местами глупое, но ничего исправлять Кориолла не стала, запечатала и отдала Аристею.

– Доставишь?

Приск, покидая лагерь, позволил Кориолле давать поручения его рабу. Правда, о том, чтобы отправлять красавчика-мальчишку одного в дальний путь, речи не шло. Но Кориолла ни о чем больше не могла думать – только о том, как бы отправить послание Валенсу, поэтому об опасностях, что грозили юноше в разоренной провинции, не задумывалась.

Как ни странно, Аристей и не подумал отвертеться от опасного поручения. Он даже улыбнулся, принимая из рук девицы запечатанные таблички, как будто знал, что именно написано внутри. В который раз она залюбовалась красотой его лица – тонким носом, каштановыми локонами, чувственным изломом губ. И только теперь, наконец, подумала, что зря отправляет такого красавчика по неспокойной дороге с посланием.

И опять он угадал ее мысли и сказал:

– Не бойся, ничто мне не грозит.

* * *

Ликса Кандид, осмотрев руины своего дома в канабе, расплакался.

– Сколько сил, сколько труда… – бормотал он, размазывая по лицу слезы и шмыгая носом. – По камешку, по досочке…

Впрочем, каменные стены почти все уцелели, а вот стропила сгорели, и кровля обрушилась. Рабы Кандида, тут же призванные из лагеря на работы, принялись разбирать горелые стропилины и черепицу. Ту, что была целой, складывали рядами, битую – сносили в кучу, пойдет, измельченная, на бетон.

– Пошевеливайтесь, обжоры! – тут же накинулся на работавших ликса. – Или мне теперь до скончания дней ютиться под чужим кровом?

Кориолла лишь однажды заглянула в канабу вместе с Майей – поглядеть на разрушенный городок. Беженцам пока позволяли жить в лагере – но, ясное дело, позволение это только до возвращения основных сил. Правда, уже вовсю говорили о новой кампании, о том, что Траян готовит очередной удар по коварному врагу. Значит, скорее всего, когорты Пятого Македонского сюда не вернутся, и в лагере можно будет оставаться до глубокой осени. Но это означало, что и Гая Приска Кориолла до осени не увидит.

Вместо когорт Пятого Македонского пришла Первая тысячная киликийская когорта вспомогательных войск. Но в лагере они стояли лишь три дня и почти сразу же переправились через Данубий – с приказом разбить на той стороне земляной лагерь на половину легиона. Варвары, из тех, кто сумел спастись от римских ауксиллариев зимой, давно уже ушли с берегов Данубия, а жители Сацидавы прислали в Эск своего посла, с выражениями самых дружеских чувств и полной покорности. Сколько им придется заплатить за эту покорность, чтобы римляне не сожгли городок, оставалось пока неизвестным.

* * *

Каждый день Кориолла ждала из усадьбы кого-нибудь из рабов отца с весточкой: как там родные, все ли живы. И, наконец, дождалась.

Явился Прим. С почерневшим лицом, с залитым кровью глазом. Этот залитый кровью глаз еще к тому же неестественно вылезал из опухших век. Кориолла в первый миг даже не узнала старого раба. Лишь когда он заговорил, с трудом шевеля разбитыми почерневшими губами, она наконец догадалась, кто перед ней, и помертвела от ужаса.

– Отец… – выдохнула Кориолла и вдруг поняла, что не ощущает под собой ног.

Она просто принялась оседать. Прим ее подхватил и, не зная, куда усадить – они стояли у входа в дом трибуна-латиклавия, завертелся на месте.

Потом выскочила Майя-старшая, запричитала, повела Кориоллу в дом, здесь ей принялись прыскать в лицо водой и отпаивать горячим вином с медом. Сюда же протиснулся старый Прим, и ему тоже дали вина с медом и кусок хлеба. За едой Прим начал рассказывать, как во время первой атаки варваров усадьбу удалось отстоять, как все радовались спасению, часть соседей вернулась домой, стали готовиться к весенним работам. Но на обратном пути, когда бастарны выметались из провинции, какая-то дерзкая шайка налетела на усадьбу ночью. Не в силах проломить крепкие ворота, бастарны сумели поджечь сараи, а оттуда огонь перекинулся на дом. Пока заливали пламя, варвары ворвались внутрь. Отец и еще трое мужчин погибли, Прим пытался защищать хозяйку и Флорис, его избили дубинами и бросили в снег, сочтя мертвым. На счастье, никто из варваров не перерезал ему сухожилия у пяток – как поступают с теми рабами, кто уже не может идти дальше с караваном.

Мать и Флорис бастарны забрали с собой, увезли и всех рабов, так что Прим остался валяться в обезлюдевшей усадьбе один в беспамятстве. На счастье, день был теплый, и Прим к вечеру очнулся. Отыскал несколько сухарей в доме, выпил талого снега (в колодце плавали убитые псы) и отправился в путь.

Кориолла выслушала рассказ Прима, переспросила пару раз о какой-то мелочи и вновь умолкла. Осознать случившееся она не могла. Беда была столь огромна, что охватить ее всю не было сил – будто огромная грозовая туча распростерлась над нею, и, поднимая голову к небу, видела она лишь кусочек – дымный, кипящий тьмою край. И в ужасе отворачивалась.

Еще совсем недавно жизнь Кориоллы была покойной, устроенной, пусть и не слишком счастливой, но вполне сносной. Богатый дом, достаток, большая семья. Оказывается, все эти годы она жила на вулкане. И вдруг этот Везувий взорвался, все вокруг заливая кровью. Ничего не осталось от прежней жизни – все смыло. Только пепел… горячий обжигающий пепел, который забивает глотку и не дает дышать. Кориолла сползла с кровати, куда ее усадили, и тут завыла – страшно, дико, как зверь.

Она выкрикивала только одно-единственное слово:

«Нет… нет… нет…»

Кому предназначалось это «нет», она не ведала.

Потом вышла, как неживая, из дома. Майя-старшая тем временем убежала искать мужа, а рабыни так старательно обсуждали новость о гибели Корнелия и его семьи, что позабыли о девушке.

– Луций! Где Луций?!

Она кинулась искать брата. Нашла возле столба для отработки ударов. Юноша всаживал в дерево меч с такой силой, будто собирался проткнуть насквозь.

– Луций, ты знаешь?

Юноша хмуро глянул на сестру.

– Слышал.

– Луций! – Она хотела кинуться ему на шею. Он один остался у нее – единственный.

– Не мешай. У меня задание. Десять раз по сто ударов в столб.

Она покорно отошла и отправилась бродить по лагерю до самой темноты. Потом явилась в дом ликсы, села за стол. Майя-старшая опять принялась вокруг нее хлопотать, поила подогретым вином. Вечером, после того как протрубили отбой, прибежал Луций, кинулся к сестре, обнял ее и разрыдался.

* * *

День проходил за днем, а ни от Валенса, ни от Приска не было вестей. Аристей не возвращался. Ликса готовился переехать в канабу – дом его уже отремонтировали, Кориолла помогала увязывать Майе-старшей вещи. У нее самой почти ничего при себе не было. Она вообще смутно представляла, куда пойдет и как будет жить дальше. Мысль, что теперь-то данное отцом слово Валенсу вроде как утратило силу навсегда, ее совсем не радовала. Только бы Приск завернул хоть на денек в Эск! Приск бы все устроил!

Лагерь опять опустел – те, кто мог носить оружие, практически все ушли под знамена Траяна, ветераны из самых уже стариков вернулись в канабу – там с утра до вечера стучали топоры, визжали пилы и слышались окрики надсмотрщиков – почти все рабы превратились в строителей. Сколько будет еще таких вот уничтожений дотла и восстаний из пепла, нескончаемых перевоплощений Феникса, никто не ведал.

Из домика трибуна-латиклавия Кориолле пришлось выехать после возвращения ликсы в канабу – теперь она делила кров с женщинами камнереза Урса в одной из казарм. Сам камнерез с сыновьями спешно восстанавливал дом и мастерскую.

Порой девушка часами бродила по лагерю от барака к бараку и не могла остановиться – от этой ходьбы ей становилось легче, пустота в груди отступала. Жар движения растоплял холод в груди.

– А, вот ты где! – Радостный вопль заставил ее обернуться.

Она как раз шла к мастерским – заказать новую бронзовую накладку для сундука взамен сломавшейся – об этом попросила ее жена Урса.

В проходе между бараками стоял Нонний. При ходьбе он опирался на палку центуриона, но, кажется, при этом почти не хромал. За время выздоровления он оброс небольшой бородкой на греческий манер, да и лицо оставалось бледным. Но ни худобы, ни вялости Кориолла в нем не приметила. Она узнала – не могла не узнать этого бешеного центуриона, который объявил ее в прошлый раз своей наложницей.

– Я иду… – Она попятилась. – По поручению…

Потом развернулась и кинулась бежать. Не успела. Нонний одним прыжком настиг ее, ухватил за руку. Похоже, палка была всего лишь уловкой – рана его зажила.

– Отпусти! – Кориолла напрасно пыталась выдернуть руку.

– А теперь я буду тебя бить, – засмеялся Нонний.

Это выглядело как шутка. Но он не шутил. Центурион замахнулся и огрел ее своей палкой из лозы.

– Помогите! – закричала Кориолла.

Кто-то было сунулся к ним, но Нонний, нанеся новый удар, повернулся и рявкнул:

– Новобранца воспитываю. Пшел вон!

Тень тут же исчезла.

– Луций! Молчун! – закричала Кориолла, пытаясь вырваться из ловушки между бараками на какое-нибудь открытое место, где все увидят, что она вовсе не парнишка из пополнения легиона, а девушка, и Ноннию не дочь, и не жена.

Но ей это опять не удалось. Новый удар. Она сблокировала его рукой, прикрывая голову, и взвизгнула от страшной боли в предплечье. Ей показалось в тот миг, что левая рука сломана. А в правой был зажат злосчастный бронзовый обломок накладки от сундука. Обломок. Она размахнулась и всадила пластину из бронзы Ноннию в щеку. Тот взревел от боли. А она, визжа от ужаса, кинулась наружу.

На счастье, возле барака заметила знакомую фигуру.

– Молчун!

Раненый легионер точил меч. Но крик услышал, поднял голову, понял – что-то не так, и кинулся ей на помощь. Увидел ее лицо, покрасневшее от удара, изувеченную руку, ухватил ее за здоровую руку и пустился бежать – прямиком к дому префекта лагеря, буквально волоча девушку за собой.

Нонний, на счастье, их не преследовал.

* * *

Два дня просидела Кориолла в доме префекта, не выходя наружу. Сюда Майя-старшая принесла ее немногочисленные вещи. Потом приходила служанка с миской жидкой похлебки и сухарями. Медик на всякий случай левую руку поместил в лубки, синяки смазал мазью.

– Рука сломана? – спросила Кориолла.

– Нет, не думаю, – покачал головой медик. – Но в кости может быть трещина. Побереги руку.

Что теперь будет? Если бы Приск вернулся, он бы ее защитил! Он бы потребовал суда лично у наместника. Он бы обратился к Адриану, своему патрону… Почему Гай не возвращается? Где он?.. По ночам ей снился один и тот же сон: она дома, и дом цел; усадьба как в последнее лето – сирень под окнами, клумбы с левкоями. Кориолла сидит во флигеле и смотрит на фреску на стене. Прекрасная Примавера-весна, нарисованная Гаем, идет по зеленому лугу и собирает цветы.

«Кориолла!» – слышит она голос Гая со двора, вскакивает и… просыпается.

На вторую ночь сон был все тот же. Только длился чуть дольше. Кориолла успела выскочить из флигеля на зов. Залитый солнцем двор был пуст.

«Он не вернется…» – поняла она.

На третий день пришел Пруденс, принес Кориолле кое-какие вещи, старенькую накидку и новую тунику, пробормотал:

– Кухарка моя купила, да ей мала…

Потом сообщил, что для разбора мелких судебных дел, что возникли после нашествия в лагере и канабе, прислан наместником спекулятор, он и будет завтра разбирать дело Корнелии, а Пруденса назначили ее защищать.

– Кто может подтвердить твое гражданство? – спросил Пруденс.

– Луций, мой брат…

– Луций еще мал, чтобы выступать в суде.

Ах, да, как воевать – так пожалуйста, готов взять оружие. А как в суде свидетельствовать и защищать сестру – так еще не дорос, мальчишка! Надо же!

– Тогда Кандид, – не задумываясь, выпалила Кориолла.

– Хорошо. Но нужен еще кто-то…

– Прим?

– Он раб, его показания действительны только под пыткой.

Кориолла затрясла головой:

– Нет, не надо…

Отдавать старого раба на муку после того, что он пережил, даже ради собственного спасения она не могла.

– Еще префект лагеря меня должен помнить, они с отцом вместе служили.

– Хорошо, Кандид и префект… – промямлил Пруденс.

* * *

Наутро префект повел Кориоллу в принципию.

Было почти по-летнему тепло, перед принципией собралась толпа любопытных ветеранов – из тех, кто еще служил, и из тех, кто с зимы все еще обретался в лагере.

– Мой отец – ветеран! – выкрикнула Кориолла.

– Помним! – отозвался кто-то.

– Тихо! – шикнул на нее префект. – Мне только бунта не хватало. Сейчас со всем разберемся.

Он занял место за столом, рядом поместились писец и военный трибун. Возглавлял судилище немолодой худой желтолицый человек с запавшими щеками и близко посаженными глазами.

Внутрь пустили Пруденса, Кандида и Нонния, остальным караульные велели ждать снаружи.

– А, привели наконец мою девку! – хмыкнул центурион.

Ликса облизнул пухлые губы и виновато глянул на Кориоллу.

«О, бессмертные боги, он что, решил меня предать?» – У Кориоллы сердце покатилось вниз.

Был у нее отец – была защита. А сирота – она теперь для каждого мерзавца лакомая добыча, всяк будет зариться на нее как на свою рабыню. Мерзавцы!

Кориолла в бессильной ярости стискивала зубы, чтобы не разреветься.

Первым говорил Нонний, заявивший, что купил присутствующую здесь девушку за четыреста двадцать денариев, а она сбежала. Он даже прозвище для Кориоллы на ходу придумал: якобы звали ее в лупанарии, откуда Нонний ее выкупил, «Шалуньей».

– Я дочь недавно погибшего римского гражданина ветерана Луция Корнелия Сервиана, рожденная в браке, свободная, – заявила Кориолла. Голос ее дрожал от негодования.

Спекулятор пятерней взъерошил коротко остриженные седые волосы.

Сам он был тоже из военных, и дело это ему очень не нравилось. Возможно даже, он сочувствовал Кориолле, но своей властью сделать ничего не мог: как свидетели скажут, так и будет.

– Покажи договор о сделке, – приказал спекулятор Ноннию.

– Где ж я его возьму, если все мои вещи остались в канабе Первого Италийского. А канаба там сгорела.

– Но лагерь-то не сгорел. Или ты сюда в лагерь приехал, а вещи в канабе оставил? – спросил насмешливо спекулятор.

Кто-то из присутствующих хмыкнул.

– Именно так, – отвечал Нонний, ни на миг не смутившись.

– Надо вызвать свидетелей, – подсказал спекулятор Пруденсу.

– Свидетелей… – вздохнул Пруденс и огляделся. – Да вот ликса Кандид может свидетельствовать, что эта девушка – дочь ветерана Корнелия, свободнорожденная.

– Ликса Кандид, – повернулся спекулятор к снабженцу. – Ты можешь подтвердить слова Пруденса?

– Я? – Ликса уставился на Кориоллу, будто видел впервые. – Нет, точно не знаю… не могу.

– Да как же! – опешила та. – Да я… Я же у тебя в доме жила!

– Может – ты, а может – и не ты. Я тебя давно уже не видел. С тех пор как ты от нас уехала. Похожа на дочь Корнелия, да. Но ручаться не могу.

Несколько мгновений Кориолла молчала.

– Но я же и сейчас все дни с тобой и твоими домашними была…

– Ну, заглядывала, – кивнул, надув губы, ликса. – Но опять же одетая не поймешь как и уж больно бойкая.

– Префект! – Девушка протянула руки к ветерану. – Ты же знал моего отца!

– Знал ветерана Луция Корнелия, – подтвердил тот, – это точно. Но тебя я видел четыре года назад. Сама знаешь… сильно ты изменилась. Я и не узнал тебя даже, когда ты в лагере появилась. Лгать не имею права. Вот Кандид, он тебя лучше знает…

Нонний осклабился. По всему выходило – быть Кориолле его рабыней.

Ну почему Гая нет?! Почему… он бы подтвердил, он бы…

– Может быть, кто-то еще хочет защищать эту девушку? – спросил спекулятор, вздохнув.

– Я буду!

Все обернулись на голос.

Кориолла увидела в дверях высокого широкоплечего мужчину в сверкающих анатомических доспехах, поверх которых был накинут дорожный плащ. Птериги, украшенные бахромой, пояс с позолоченными пластинами, меч с рукоятью из слоновой кости в богато украшенных ножнах – все говорило о том, что это не простой офицер.

– Приветствую тебя, Элий Адриан! – поднялся со своего места спекулятор.

Адриан? Патрон Приска? Кориолла вытянулась в струнку, аж на цыпочки привстала. А Гай? Гай-то где?

– Давненько я здесь не был, – сказал Адриан, оглядывая принципию.

– Здравствует ли император?

– Император и войско здравствуют. Особенно хорошо после того, как разбили варваров в Малой Скифии и вырезали почти всех бастарнов. Так что тут за суд и кому нужен защитник? – продолжал Адриан наигранно-небрежным тоном.

– Мне нужен! – возвысила голос Кориолла, прежде чем спекулятор успел ответить. – Потому что этот человек утверждает, что я – рабыня! А меня зовут Корнелия, я дочь римского гражданина и ветерана.

– Точно, рабыня, – хмыкнул Нонний. – Кандид вон уже подтвердил.

Адриан намеренно оставил дверь открытой. За ним в залу вошли несколько человек из его свиты. Кориолла жадно разглядывала вошедших, но Приска среди них не было.

– Ты знаешь, что бывает с теми, кто пытается обратить свободного человека в рабство? – обратился Адриан к Ноннию.

Ноздри его крупного носа дрожали от гнева.

– Я никого не пытаюсь обратить, – отвечал центурион. – Я купил рабыню, а она сбежала. Теперь я ее нашел. Вот мой свидетель! – Центурион указал на Кандида.

– Я обвиняю этого человека в двурушничестве! И пусть его дело будет рассмотрено следом за делом Корнелии! – Адриан указал на Кандида.

– Я? В двурушничестве…

– Ссылка и конфискация, – подсказал возможный итог Адриан и, не давая Кандиду опомниться, повернулся к своему вольноотпущеннику. – Зенон, позови центуриона Валенса!

Зенон кинулся наружу.

– Это твой свидетель? – спросил спекулятор.

– Именно.

– Конфискация? – бормотал тем временем Кандид. – Но я и так разорен…

Тем временем Зенон вернулся с Валенсом.

– Центурион, – обратился Адриан к Валенсу. – Ты узнаешь эту девушку?

Корнелия замерла. Если Валенс получил письмо, если знает… вот шанс отомстить… страшно, подло… О, бессмертные боги, сделайте так, чтобы он не получал письмо, чтобы он ничего не ведал!

Валенс молчал, глядя на Корнелию.

– Я ж говорю, рабыня, – уже торжествовал Нонний.

– Отец мой погиб. Мать и сестру увели с собой варвары за реку… Я одна, одна, только брат… – Слезы вдруг хлынули из глаз Кориоллы, и она опустилась на пол.

Кажется, этот приступ отчаяния все и решил. Слабую женщину мужчина должен защищать.

– Это дочь ветерана Корнелия, свободнорожденная. Я был помолвлен с ней более двух лет… – сказал наконец Валенс. – Я ее хорошо помню и не могу ошибиться.

– Твое слово против моего, – хмыкнул Нонний.

– Мне ли не знать Корнелия и его семью! – тихим ровным голосом проговорил Валенс. Это значило – внутри него все кипит. – Вместе с Корнелием, ныне уже прожившим жизнь, служили мы в Эммаусе. После ранения он купал меня в купальне с горячим источником, выхаживал от ран. Разве могу я предать память старого товарища? – При этом Валенс смотрел на префекта лагеря.

– Твое слово против моего, – повторил с прежней наглостью Нонний.

– Мы должны толковать закон в пользу свободы против рабства! – заявил Адриан.

– Такого закона нет, – напомнил спекулятор.

– Значит – будет! У меня есть еще один свидетель, – заявил Адриан. – Позвать… – повернулся он к писцу.

– Не надо! – завопил вдруг Кандид. – Я вспомнил: эта девушка – родная дочь ветерана Корнелия. Теперь я точно могу это сказать. Я не двурушник. Просто усомнился… на миг… я… Глаза воспалились, все мутно видел. А теперь вот взял и прозрел. Все вижу ясно…

– Да, конечно, толкуем закон в пользу свободы… – поддакнул спекулятор. – Корнелия, дочь Луция Корнелия Сервиана, ты признаешься свободной.

Кориолла по-прежнему сидела на полу принципии, всхлипывая, не в силах подняться.

– Идем! – Валенс взял ее под мышки, поднял, поставил на ноги и вывел из принципии.

Первого, кого увидела Кориолла, был Аристей.

Он сильно переменился – одет был нарядно, если не сказать – щегольски.

Рядом, но чуть поодаль стоял Приск. Девушка кинулась к нему и опять разрыдалась. Гай обнял ее, прижал к себе.

– Почему ты не вошел внутрь? – спросила она, всхлипывая и пытаясь ладонью стереть слезы.

– Адриан велел ждать на улице, пока меня не позовут как свидетеля. Сказал – так будет лучше. Но я еще одно дело не доделал… – Он обнажил кинжал.

– Что?! – Кориолла вцепилась в его плащ. – Ты с ума сошел?

– Я обещал убить Нонния.

Тем временем в дверях появился Адриан.

– Все получилось, как я и ожидал! Справедливость – мой девиз! – воскликнул Адриан самодовольно. Потом указал на обнаженный кинжал в руке Приска. – Не надо убивать девушку, она свободна и не достанется мерзавцу.

– Я обещал, что убью Нонния, если он не оставит Корнелию в покое. Не просто убью – изувечу.

Адриан покачал головой:

– Глупо! Тогда тебя накажут с примерной строгостью, то есть смертью.

– Верность слову для меня важнее жизни!

– Какому слову?! – возмутилась Кориолла. – Ты мне тоже дал слово…

– Не будь дураком. – Адриан схватил легионера за руку и стиснул пальцы, кинжал упал на мостовую. – Не будь дураком! – повторил Адриан. – Центурион сегодня же уедет. Его ждет Четвертый легион Флавия Феликс в Берзобисе, пусть бешеный на дакийской стороне себя проявит. А чтобы сдержать слово, у тебя впереди целая жизнь. Не укорачивай ее по своей же глупости.

И Адриан направился в свой бывший дом. Аристей двинулся следом: в задумчивости он шел по мощеной улице лагеря, оглядываясь по сторонам с каким-то лишь ему свойственным видом, – меланхолическая задумчивость казалась при этом умелой маской, и возникала уверенность, что нечто значительное ему открыто.

Приск поднял кинжал.

– Интересно, как Адриану понравятся покои после того, как там всю зиму прожил Кандид со своими домочадцами. Особенно бронзовый бык… – хмыкнул Гай.

– Быка уже увезли в канабу! – рассмеялась Кориолла. Ее начал бить нелепый смех, похожий на рыдания.

Приск обнял ее и прижал к себе.

– Знаешь, я должен сказать тебе одну вещь…

– Какую?

Но продолжить им разговор не довелось: из принципии скорым шагом вышел Валенс. Он прямиком направился к Приску и его подруге.

– Ты – развратная дрянь, как и все женщины, – произнес Валенс сдавленным голосом. – То, что я сделал сегодня, я сделал только в память твоего отца. А ты… – Он волком глянул на Приска. – Не бойся, в спину не ударю. Но и спину не прикрою в бою. Забыл ты старое правило: всему есть замена – дому, богатству, жене и детям, все наживное, все это, потеряв, можно вернуть. А вот друга, потеряв, не найдешь.

Он повернулся и зашагал к казарме пятьдесят девятой центурии.

– Он неправ, – покачал головой Приск. – Неправ… Ничему на этом свете нет замены. – А потом крикнул в спину Валенсу: – Стой!

Валенс обернулся.

– Это ты мне, легионер? Мне – центуриону?

– Тебе – другу. – Приск подошел и выпалил: – Дружба выше всего… Так?

Валенс нехотя кивнул.

– Если так… – Гай мучительно подбирал слова. – Если нет ничего выше дружбы, зачем же ты ее рушишь ради девчонки, помолвку с которой просрочил дважды? Либо ты лжешь и она для тебя дороже дружбы, либо…

Удар в лицо опрокинул его на мостовую.

Когда Приск вскочил, центурион был уже далеко. Впрочем, Приск и не собирался продолжать драку. Он бы и от удара мог уклониться…

– Или ты лжешь, – закончил он шепотом, – и Кориолла никогда не была тебе нужна.

 

Глава VI

Усадьба Корнелия

Весна 855 года [130] от основания Рима. Эск

На другое утро Валенс, Приск и Кука вместе с Луцием и Кориоллой поехали в разоренную усадьбу. Смотреть – что и как.

О вчерашнем разговоре, ссоре и драке Валенс не вспоминал. Приск тоже. Они держались так, будто вообще не было ссоры. Кориоллу Валенс как бы и не замечал вообще.

Поутру, после недолгих размышлений, Приск пришел к простому выводу: центурион в глубине души рад, что не на него легла забота о бедной сиротке, что не ему обустраивать ее жизнь в канабе, не ему думать и тревожиться: как же она там одна-одинешенька вдали от него во время летней кампании. Будь он другим, давно бы обзавелся «кухаркой», как, к примеру, это сделал Пруденс, наплодил бы деток, глядишь, уже бы и внуков качал на ноге, посещая дом в поселке. А он все больше заворачивал в таверну да в винную лавку. Потому и кричал Валенс про дружбу, что иной семьи, кроме центурии, у него никогда не было. Разумеется, Валенс непременно еще не раз попрекнет Гая похищением девушки. Но лишь затем, чтобы напомнить: Приск теперь до конца жизни перед ним в неоплатном долгу.

* * *

Усадьба встретила их тишиной. Почерневший от огня частокол, сорванные ворота, горелый дом, мертвый, засыпанный снегом, уже вовсю таявшим и превратившимся в кашу. Приск был мрачнее тучи – разрушенные дома производили на него, кажется, куда большее впечатление, нежели убитые люди. Руины без крыш и окон, покрытые слоем сажи, вызывали ярость. Камень был для него обещанием вечности, гарантией от разрушения, крепостной стеной на пути быстротечного времени. Как мраморное надгробие с перечислением деяний венчает жизнь человека, так прекрасный город – жизнь целого народа. Уничтожение города означало уничтожение народа. И не у каждого хватит сил отстроить стены выше прежних и возвести храмы краше сожженных.

С упавшим сердцем зашел Гай в полуразрушенный флигель. От фрески на стене, от чудесной Примаверы, которую писал он с такой любовью, не осталось почти ничего. Часть штукатурки осыпалась, а та, что уцелела, покрылась сажею, и под ней лишь угадывалась изящная фигура и милая сердцу головка с собранными на затылке волосами. Приск коснулся пальцами стены. Он-то надеялся, что эта фреска переживет его самого, а вышло так, что его Примавера погибла, просуществовав всего несколько лет.

Кориолла зашла следом во флигель, подошла, прижалась к Гаю. Хотела что-то сказать, но передумала, зарылась лицом в грубую ткань его плаща.

«Это ничего не значит, – решил Приск, прижимая Кориоллу к себе. – Это погибла жизнь Валенса, его семейное счастье, не мое».

Наверное, Кориолла подумала то же самое, потому что сказала тихо:

– Бедный Валенс.

Они вышли во двор.

– Тебе придется сдать усадьбу в аренду, Луций, – советовал тем временем Валенс новому хозяину. – Сейчас желающих, разумеется, немного, но надо постараться найти человека, кто арендует землю на пять лет, а потом я мог бы ее у тебя выкупить.

Сказал это Валенс громко, так, чтобы Кориолла услышала. Но Приск подозревал, что обещание купить усадьбу было сродни обещанию жениться – исполнение откладывалось до греческих календ.

– Это было бы отлично… – отозвался Луций. – От дома ничего не осталось, а в Дакии, которую мы завоюем, наверняка можно будет получить отличную землю и куда больше, чем имелось у отца.

Назад возвращались молча. Приск с Кориоллой ехали несколько поотстав. Кука же то и дело оборачивался – какая-то мысль, его осенившая, не давала ему покоя.

* * *

– Что ты будешь делать с Кориоллой? – спросил Кука у Приска, едва они вернулись в казарму, и Кориолла отправилась к себе собирать вещи – оставлять девушку в лагере после того, как «славный контуберний» его покинет, Гай не собирался.

Сам он принялся рыться в кладовке – там за время его службы набралось немало вещей, и теперь можно было отдать их девушке, прежде всего несколько шкур – трофеи удачной охоты. Теперь они согреют Кориоллу холодной ночью.

– Ну так что? – не желал отставать Кука.

– Сниму комнатку ей в канабе – куда еще ей деться! Я договорился с камнерезом Урсом – в его доме уцелел второй этаж. Для Кориоллы там будет неплохая квартирка. Сейчас больше вообще ничего нельзя устроить – мы вот-вот выступим в новый поход.

– Она теперь твоя конкубина – так ведь?

– Да, конечно. – Приск нахмурился пуще прежнего.

– Что-то я не пойму тебя, парень! Ты получил девчонку, о которой мечтал столько лет! И при этом глядишь волком.

– А ты не понимаешь? Я бросаю ее здесь без всякой поддержки и защиты. Чего уж радоваться! Она мне не жена, родни у нее нет, Луций тоже уйдет из лагеря на ту сторону реки. После того как мы покинем Эск, каждый наглец может ее обидеть. Грядет война, и, сколько ни молись Фортуне Возвращающей, сколько ни обещай ей алтари, назад вернутся далеко не все. Я тоже могу не вернуться. Что с Кориоллой тогда станется?

Кука хмыкнул:

– Да ты прям трактат целый составил! Да без соизволения богов даже волос с ее головы не упадет!

– С богами нынче все как-то неладно. Они и за жизнями не успевают приглядывать, не то что за волосами, – усмехнулся Приск.

– Кориолла – девушка бойкая. Не пропадет. Ты завещай ей все, что у тебя есть, только оговори, чтобы в случае чего оплатила камень надгробный с длинной эпитафией. Ну как, хороший совет?

– Дельный.

Кука хитро прищурился.

– Знаешь, Майя-то в тягости. Кандид ее стережет, чтобы она из дома ни-ни, а то возьмет да плод вытравит. Но я-то свое дело сделал, так что стребую с него свои денарии…

Кука замолчал и вновь глянул на приятеля – хитрее прежнего.

– Так в чем дело-то? – спросил Приск, понимая, что Кука только и дожидается этого вопроса.

– А в том, что нам с тобой денежки надо пустить в оборот. Допустим, тысячу или две денариев вносишь ты, я пятьсот, основываем товарищество и ссужаем жителей канабы – кому по пятьдесят денариев, кому сотню под двенадцать процентов годовых. Прибыль делим в пропорции – кто сколько внес. Если ты две тысячи даешь – то тебе четыре денария прибыли из пяти.

– То есть предлагаешь стать ростовщиками?

– А что такого? Мы же с тобой не сенаторского сословия, чтобы нам было позорно такими делами заниматься. А всё прибыль. Кориолла за нашими делами тут присмотрит. Она девушка умная и деньгам счет знает. Ну так что – нравится моя идея?

Идея Приску не нравилась, но и возразить по существу было нечего. Почему бы и нет? Сейчас в разрушенной канабе все будут брать деньги на строительство, кому крышу покрыть, кому стену восстановить, и почти всем – окна и двери. Так пускай солдатские денежки работают.