Глава I

Месяц Януса

Январь 850 года от основания Рима

Эск

Присягу давали на форуме перед преторием. Ради такого случая из легионного святилища вынесли аквилу и знамена когорт. Легион построился в парадном вооружении, подобные мероприятия всегда обставлялись торжественно, легионеры начистили оружие, извлекли походные щиты из чехлов и прицепили к шлемам алые гребни. Сорок восемь новобранцев в начищенных доспехах — в их лорики можно было смотреться, как в серебряные зеркала, — выстроились перед своими командирами. На шлемах не было еще ни одной зарубки и вмятины, металлические пластины пригнаны друг к дружке, ремешки новенькие, аж похрустывают, нигде ни один не оторван, щиты со сверкающими умбонами, их красная обивка еще не порвалась и не полиняла. Калиги тоже надели новенькие, не разношенные, вместо растрепанной лагерной обувки.

— «Мы клянемся Юпитером Спасителем и божественным Цезарем Августом, — повторял Приск вместе с другими вслед за легатом Наталисом, — что будем верны Императору Цезарю Нерве Августу и всему его дому, будем считать друзьями тех, кого он в друзья выбрал, и врагами, кого он ими объявил. Если я сдержу мою клятву, да будет мне во всем хорошо; если нарушу, да будет мне во всем плохо. Я не дезертирую от страха и сойду с места лишь затем, чтобы взять оружие, поразить врага или спасти согражданина».

Они присягали Нерве…

Приск видел пару раз этого человека в Риме. Ничего особенного — бездетный старик, слабый и трусоватый. Отец говорил — подлиза, Нерва будет угождать любому ради своей шкуры. Но теперь, когда Нерва стал правителем Рима, кому он станет угождать? И сколько протянет? Год, два? Домициана в войсках любили, особенно в те годы, когда платили жалованье исправно, — хотя бы за то, что он повысил легионерам выплаты на треть и вместо девяти тысяч сестерциев при нем стали платить двенадцать. Прибавка нешуточная, даже если учесть, что римская монета все время дешевеет. Да, Домициана в войсках любили, но только не в Мезии. Как могут любить правителя, который обещал платить с римских граждан дань варварам, который не может защитить свои границы, позволил сначала разграбить провинцию, а потом положил целую армию на той стороне. Домициан умер, но вряд ли во всем Пятом Македонском по нему кто-нибудь обронил слезу.

Императоры должны умирать. Хотя бы потому, что после смерти предшественника новые императоры всегда выплачивают солдатам подарки. От Нервы все ждали, прежде всего, денег.

* * *

После того как им всем сделали легионную татуировку, первую выплату жалованья бывшие тироны отметили в канабе — пили беспробудно целые сутки. Сначала во всех тавернах, потом решили постучаться к ликсе Кандиду, но тут явился декурион канабы и вместе с парой ветеранов прогнал бузотеров. Что было дальше, Приск помнил весьма смутно. Поутру он обнаружил себя спящим на скамье в общей зале таверны. На полу, подложив под голову чей-то плащ, дрых Кука, накрытый меховым плащом, из-под которого торчали голые ноги. Ног было четыре штуки, а башка всего одна. Приск не поверил своим глазам. Точно, четыре ноги. Тиресий и Скирон о чем-то ожесточенно спорили. Квинт спал в углу на неведомо откуда взявшемся тюфяке, а на животе у него устроился полосатый хозяйский кот. Приску казалось (правда, весьма смутно), что засыпал он совсем в другом месте и в другом обществе.

— Почему со стола на меня течет блевотина? — раздался совершенно трезвый голос Тиресия.

Кука поднял голову, зашевелился. Из-под меховой накидки послышалось что-то похожее на сдавленное мычание.

— А пошла ты! — заорал вдруг Кука.

Тогда из-под накидки вылезла голая женщина, с обвислыми грудями и тощей задницей.

— Скотина! — Женщина сплюнула на пол.

Потом стащила с Куки накидку, завернулась в нее и, согнувшись, потрусила к боковой двери.

— Сколько ты ей заплатил? — спросил Приск.

Кука долго смотрел на Приска, как будто решал, кто перед ним, потом сказал:

— Поднимись наверх. На второй этаж.

Приск, мало что соображая, вышел из общей комнаты и стал подниматься по наружной лестнице на галерею. Лестница скрипела, голова была тяжелой, как котел, казалось — скрипит в мозгу.

Гай двинулся мимо запертых дверей, не понимая, куда идет и зачем. Наконец дошел до последней и остановился.

Дверь была закрыта, но из-за тонкой дощатой преграды доносились голоса:

— Стой, не двигайся… голову поверни… вот так… Да не трясись ты, сейчас кончу.

Голос был знакомый.

Приск толкнул дверь и замер с открытым ртом.

Адриан сидел на табуретке и рисовал углем на беленой доске — голова в профиль, широкие плечи, торс был едва намечен, как и ноги.

Напротив окна, залитый утренним светом, стоял обнаженный юноша. Видимо, грек, то ли раб, то ли вольноотпущенник. Утренний свет оттенял тонкие черты лица, юную, лишенную грузности накачанных мышц фигуру. Миндалевидные глаза, тонко вырезанные ноздри, алый пухлый рот. Андрогин — не мужчина и не женщина… Несмотря на то что подле юноши стояла жаровня, обнаженный дрожал от холода.

Услышав скрип двери, Адриан обернулся. Мгновение он смотрел на Приска, потом заорал в бешенстве:

— Вон!

И швырнул первым попавшимся. Попалась скамья. Обломки ее ударили уже в закрытую дверь — Приска не подкачала реакция.

Легионер скатился вниз по лестнице.

— Ну что? — спросил Кука, он пил из кувшина воду с уксусом, обильно проливая на грудь. — Как тебе девочка? — Он ухмылялся, довольный.

— Какая девочка? Там Адриан.

Скирон и Тиресий, ничего не понимая, смотрели на них.

В этот миг в нижнее помещение ворвался Адриан. Он был в ярости, глаза сверкали.

— Всех перебью! Всех!

Он налетел на Скирона и врезал кулаком в скулу.

Парень, ничего не понимая, отлетел к стене.

Не сговариваясь, легионеры стали хватать свои вещи, не находя кто плащ, кто калиги, кто флягу с вином. Адриан метался по комнате и награждал их пинками. Бил яростно, не милуя, а сила у него была зверская — будто фракийская кобыла лягала в бока или по спинам.

Второпях они бежали, как их предки под Каннами. Мерещилось, будто Адриан с мечом гнался за ними.

На самом деле Адриан остался в таверне.

— Зачем ты меня подставил? — спросил Приск, когда они оказались у ворот лагеря.

— Я? Что я тебе поставил? Фингал под глаз? — изумленно округлил глаза Кука. — Откуда мне знать, что там Адриан? Кстати, что он делал там, в гостинице?

— А ты как думаешь? — ответил вопросом на вопрос Приск.

* * *

Почти сразу после присяги «славную восьмерку» направили на первое серьезное дело.

В деревеньке, по преимуществу фракийской, по духу абсолютно варварской, ограбили и убили троих римских граждан. После смерти Домициана и воцарения Нервы Нижняя Мезия начала бурлить. То в одном месте, то в другом вспыхивали беспорядки, попахивало открытым бунтом.

Легат Наталис потребовал от общины выдать убийц и отправить их на суд наместнику в Томы, но старейшина отказался и даже посмеялся над посланным, пригрозив, что и его прирежут, не моргнув, а все эти земли вскоре окажутся под дланью Децебала, не римской власти указывать людям, что живут тут испокон века.

Получив такой ответ, легат легиона отправил две центурии легионеров и сотню ауксиллариев с приказом — деревню разграбить, всех жителей, женщин и мужчин, пленить и в кандалах доставить на невольничьи рынки, но прежде вызнать, кто убил, убийц отправить наместнику отдельно под особым конвоем, а не скажут — перебить всех мужчин старше четырнадцати, никого не пожалев.

Восьмерку Валенса присоединили к этим двум центуриям, дабы испытать, на что годны новички.

В деревню легионеры ворвались на рассвете, сразу же запалили с четырех сторон дома. Ломали двери, стены, вытаскивали наружу и вязали всех, кто попадался под руку. Следом вытаскивали из домов всю рухлядь. Местные почти не сопротивлялись — никто не ожидал нападения, почти все были безоружные, только двое или трое успели схватиться за мечи, но двоим или троим даже сильным бойцам не сладить с двумя центуриями легиона.

И лишь когда уже дело было слажено, связаны пленники, а скарб, хоть сколько-нибудь ценный, свален на телеги, скот согнан, и легионеры пошли с факелами поджигать не успевшие заняться дома, как стена одного из домов лопнула, и наружу выскочил здоровенный, высоченный фракиец, вооруженный двуручным фальксом. Бородатый, голый по пояс, с налитыми кровью глазами, он был страшен. Заорав, он вздел над головой руки, готовый крушить и рубить. И тогда Приск мгновенно рухнул на одно колено и всадил свой гладиус по самую рукоять ему в живот. Дак покачнулся, с изумлением глянул вниз, потом руки его все же опустились, но очень медленно, Приск успел перекатиться по земле и ускользнуть. Фракиец, нанеся удар наискось и всадив клинок в землю, покачнулся и стал медленно валиться на бок, изо рта его хлынула кровь. Странно, но во время всего этого эпизода — несколько мгновений, не дольше, — Приск не испытывал ни страха, ни волнения, вообще ничего. Он просто заледенел внутри, и казалось, что кто-то другой движется, наносит удары, уворачивается.

Фракиец наконец рухнул на землю.

Этого, убитого Приском, здоровяка и еще одного, которого прикончил Валенс, общинники назвали убийцами. Так это или нет, никто дознаваться не стал, тела погрузили на отдельную телегу, положили каждому убитому на грудь дощечку с надписью «преступник» и отправили наместнику.

Караван с пленными и добычей в Томы должен был сопровождать отряд ауксиллариев, остальным полагалось вернуться скорым маршем назад в лагерь.

Повалил снег, густой, пушистый. Потеплело.

«Как легко мы отнимаем жизнь. Жизнь и свободу, — думал Приск, глядя на жалкий караван ободранных грязных людей, что тащились за чередой повозок с их собственным скарбом, который отныне им уже не принадлежал. — Кто дал нам на это право? Потому что мы сильны? Или потому что вообразили, что лучше других управляем миром? Мы требуем повиновения и страшно караем за малейший намек на бунт. Если бы я родился в этой деревне, сейчас я бы шагал в этой колонне, а рядом плелись бы моя мать и моя сестра, которых изнасиловали легионеры. Но я родился в Риме. Я родился в Риме — вот и вся разница. Или все же не вся?»

— Дым! — вдруг закричал кто-то. — Дым!

Все враз повернули головы. На востоке в морозном воздухе поднимался сиреневый дым, густея, он становился черным.

— Сигнальный? — спроси Кука.

— Усадьба ветеранская горит, — отозвался Валенс.

Сказал спокойно, буднично. В самом деле, явление для этих мест было обычное.

Два контуберния тут же отрядили проверить — в чем дело. В том числе новичков во главе с Валенсом. Помчались бегом.

Действительно горела усадьба. Незапертые ворота поскрипывали на ветру. Что за ними — не разобрать. Все вокруг было истоптано конскими следами.

— Похоже, даки пожаловали из-за реки. — Валенс поднял руку, все остановились.

И тут с воем, подражающим волчьему, из ворот вылетела ватага — отрядом было это трудно назвать — молодых всадников-даков. На плечи накинуты звериные шкуры, лица вымазаны кровью. Глаза светлые, воистину волчьи. Впрочем, даки так себя и называют — «волки».

Сразу видно, молодняк, почти сосунки, только-только прошедшие сквозь посвящение в пещерах и принявшие из рук вождя оружие. Отряд был невелик — человек пятнадцать. Возможно, поначалу их было больше, но, переправившись через реку, они разделились.

— Пилумы! — крикнул Валенс.

«Славная восьмерка» метнула пилумы почти одновременно.

— Черепаха!

В следующее мгновение они перестроились и прикрылись щитами.

Второе подразделение замешкалось, и скакавший впереди варвар успел метнуть копье в самый центр контуберния. Даку повезло — наконечник копья вошел как раз меж сочленений пластин одного из легионеров. Удар был такой силы, что пробил тело насквозь, легионер так и остался стоять, прошитый копьем.

Остальные легионеры из незадачливого контуберния, так и не перестроившись, кинулись врассыпную.

А на «славную восьмерку» налетели сразу трое всадников. Но их мечи и копья лишь били по щитам, не причиняя вреда, зато мечи легионеров наносили чувствительные уколы — в крупы лошадей, в ноги всадников. Даки промчались дальше, и тут же черепаха распалась. Валенс выдернул из снега брошенное одним из даков копье, примерился и метнул в спину отставшему варвару.

Тот слетел с лошади.

— Приск! Молчун! На лошадей! — указал Валенс на двух лишившихся всадников лошадок. Впрочем, приказать было проще, нежели исполнить приказ.

Приску повезло — убитый всадник, идя в атаку, привязал поводья к поясу, как это делают возничие в Большом цирке, теперь его тело волочилось за лошадью, цепляясь за ветви торчащих из снега кустов. В три прыжка Приск нагнал животину, ухватил поводья, отсек ножом ненужный более узел и в следующий миг был уже в седле. Пустил трофейную конягу рысью, потом — галопом. Его вскоре нагнал Молчун.

В следующий миг Приск увидел, что уцелевшие всадники разворачиваются и идут на римлян в атаку. Их было человек десять. Правда, они скакали вразнобой, друг за другом, и первый, явно командир, во фригийском шлеме, формой напоминавшем раковину, уже почти поравнялся с Валенсом. Поравнялся и промчался мимо.

А потом стал валиться из седла, снег за его конем пятнало красным.

Скакавшие следом даки взревели.

Валенс обернулся, увидел Молчуна и Приска, махнул рукой вправо, давая понять, что им стоит свернуть. Сам он принялся разгонять коня, но не слишком быстро, давая своим возможность не отстать. На помощь Приску мчались пешие легионеры — Приск прикинул, что сойдутся и даки, и римляне как раз возле Валенса.

Но ошибся. Валенс все же опередил, лично встретил еще одного дака. Почти тут же на Приска налетел какой-то юнец без доспехов, без щита, зато с фальксом в руке, но меч был слишком тяжел для него, и, пока он замахивался, Приск успел попросту промчаться мимо, вспоров незадачливому парню живот кривым фракийским кинжалом. Но тут же налетел на него другой, куда более опытный боец. Уворачиваясь, Приск слишком сильно дернул повод, конь сделал свечку, клинок дака угодил в шею животному. Конь стал валиться, Приск успел соскользнуть. На помощь ему уже подоспели Кука и Крисп. Кука всегда носил в углублении умбона несколько свинцовых шариков, и теперь боеприпас пригодился — бывший банщик метнул один из шариков прямехонько в лоб коню. Тот шарахнулся в сторону. В следующий миг к даку подскочил Крисп, щитом прикрылся от удара фалькса и всадил свой меч по самую рукоять — проткнув ногу всадника и бок лошади. Выдернуть, правда, меч он не успел — конь завалился на бок, но, даже упав, дак пытался не подпустить к себе римлян и косил своим фальксом, взметая окровавленный снег. И опять Крисп отбил удар щитом, а Кука нанес удар. Сначала — всаднику, потом добил коня.

— Оружие собрать! — услышал Приск голос Валенса.

Отряд даков был истреблен. Мертвые валялись вокруг, снег повсюду был розово-красным. Не понимая, зачем он этот делает, Приск нагнулся, захватил пригоршню снега и отер лицо убитого от крови — перед ним был мальчишка лет шестнадцати, белокурый, голубоглазый, с пухлыми полуоткрытыми губами.

— Смелые ребята, — заметил Крисп.

С помощью Малыша и Куки он перевернул трупы коня и дака на другой бок, и Крисп извлек свой меч.

Из «славной восьмерки» никто даже не был ранен, а вот второй контуберний потерял двоих убитыми, и один был ранен.

— Да, плохо сражались, хоть и не новички, — заметил Валенс.

— Применить децимацию! — заорал Молчун. — Каждый будет десятым!

Собрав оружие и немногочисленные трофеи, ведя в поводу трех захваченных лошадей, римляне направились к усадьбе.

Скрипели петли наполовину сорванных ворот, створки мерно раскачивались на ветру.

— Эй, есть кто живой?! — крикнул Валенс. — Малыш! Кука! — Он указал рукой в сторону.

Там стена была ниже, и было нетрудно взобраться и заглянуть во двор — центурион опасался засады.

Малыш тут же подставил спину, Кука забрался наверх. Огляделся.

— Никого.

Центурион первым вошел во двор.

Знакомый вид, знакомый запах. Сколько раз в жизни он видел подобную картину — руины разоренных, взятых приступом городов и селений.

На белом выпавшем поутру снегу там и здесь безобразными отметинами лужи конской мочи и навоза. Поодаль в луже красного, что розовела, впитывая снег, лежало тело женщины, вернее, только нижняя половина тела с безобразно разведенными ногами. А верхняя, отсеченная фальксом одним молодецким ударом, валялась у входа в конюшню.

Ее отыскал Квинт. Юное мертвое лицо припорошило соломенной трухой, зато белые плечи оставались открытыми, храня многочисленные кровавые полукружия — следы воистину волчьих укусов. Соски ее попросту были вырваны зубами. Обычно женщин даки не убивали, красивых и молодых уводили к себе за реку. Но тут одуревшие после инициации парни не поделили красотку и в конце концов разорвали добычу, как полотнище дорогой пурпурной ткани.

Желудок скрутило мгновенно, Квинта вырвало.

— Погляжу, тебе, парень, не доводилось бывать в амфитеатре, — заметил Валенс.

Хозяин дома, теперь уже безголовый, валялся тут же, в конюшне, совершенно нагой. На окоченевшем теле остались следы клинков и зубов, а голова убитого исчезла.

— Там в доме еще трупы, — сказал Кука.

— Ты знал его? — спросил Приск у Валенса, указывая на обезглавленное тело.

Тот кивнул:

— Центурион вспомогательной когорты. Вышел в отставку два года назад.

* * *

Отрубленную голову хозяина усадьбы выловили из колодца. Из всех свободных и рабов уцелели только двое стариков-фракийцев, что жили в усадьбе. Они тут же принялись готовить тело убитого к погребению по фракийскому обычаю — убитый был ветераном вспомогательной когорты, но по крови свой, здешний.

Старики умастили маслами тело, а лицо накрыли деревянной маской. Вообще-то положена маска из металла: золотая — для знатного, бронзовая — для простого комата. Но металлической маски под рукой не было. У мертвых нет лица, говорят фракийцы, поэтому им надобно сделать новое. В маске для глаз чернели прорези, чтобы мертвый мог смотреть на живых. Приск подошел и долго стоял возле убитого ветерана в жалкой маске. Легионеру казалось, что убитый смотрит на него оттуда с ненавистью.

Почему не защитили? Раз вы здесь, то почему по-прежнему гуляет в этих землях лихая смерть? Где хваленый римский порядок, где торжество закона над варварским хаосом?

Слуги-фракийцы предложили зарыть в могилу с хозяином одного из убитых коней даков. Выбрали вороного жеребца предводителя, Валенс милостиво разрешил, хотя прежде планировал снять с туши шкуру. Отыскали для погребения кувшин вина — не для тризны, а в могилу хозяину. Из отнятой у даков добычи Валенс отдал для погребения золотой венок. Ведь больше всего на свете фракийцы любят золото, лихих скакунов да вино, что пенится, изливаясь из ритона.

Ритон тоже положили в могилу — даки не успели увезти награбленное.

 

Глава II

Ожидание

Зима — весна 850 года от основания Рима

Эск

Миновал почти месяц, но никаких изменений в жизни легиона не происходило. Нерва выплатил солдатам донативы, но все равно в легионах роптали. Говорят, в Седьмом Клавдиевом случился бунт, но его быстро подавили.

Адриан, что ни день, отправлял какого-нибудь человека с письмом — куда, неведомо, и довольно часто — уж раз в три дня точно — ему тоже кто-нибудь привозил послание.

Начались морозы, Данубий встал, и все ожидали массового нашествия даков, такого как при Домициане, когда погибли три когорты Пятого Македонского и пал в сражении сам наместник провинции Опий Сабин, а вся провинция была разграблена. Но было тихо. Видимо, Децебал тоже хотел выяснить, на что способен новый властелин Рима.

В казармах легионеры поставили жаровни, но это мало помогало в морозные дни, мезийские зимы нельзя было и отдаленно сравнивать с италийскими.

В канабе на остатки непропитых денег из донативы новобранцы купили меховые безрукавки, теплые штаны да одеяла, но все равно мерзли в своем пустом бараке.

* * *

В конце января Валенс велел новобранцам одеваться, брать с собой только оружие, кресала, фляги с винным уксусом и вином. Экипировавшись, «славная восьмерка» двинулась за центурионом строевым шагом. Повел он их сначала по дороге, четыре часа без роздыха, отмахали почти двадцать миль. Когда прозвучала команда «привал», все повалились без сил на снег.

— Квинт, Тиресий, заняться костром! — приказал центурион. — Остальные за мной.

Валенс шел по лесу к одной, ему только ведомой, цели, потом разделил отряд: Приска и Куку отправил вверх по ручью — кричать и бить палками по деревьям, остальных увел вниз по течению. Вскоре прозвучал тонкий пронзительный сигнал — для созыва легионеров центурионы пользовались свистульками — полым стержнем и вставленным внутрь металлическим шариком.

Приск и Кука помчались обратно.

На снегу лежала косуля, пронзенная двумя дротиками.

— Валенс первый сбил ее, когда она на нас выскочила, — сообщил Малыш. — Второй дротик метнул Молчун.

— Глянь, слеза, она плакала перед смертью, — сказал Квинт, присев на корточки и трогая еще теплую морду.

Молчун вызвался освежевать косулю и тут же извлек из ножен кинжал.

Когда охотники вернулись назад по своим следам, костер радостно полыхал. Пообсохнув и подождав, когда пламя спадет, на жердине поставили жарить добычу. С туши стекали в костер капли жира, пламя рассерженно шипело.

— Говорят, Адриан медведя завалил. Шатуна, — сообщил Крисп. — Трибун ходил на охоту вместе с Декстром.

— Адриан — хороший охотник, — сказал Приск то, о чем все и так знали.

Про себя подумал:

«Жаль, медведь не задрал Декстра».

Квинт выдрал из своего шлема войлочную подкладку, сходил к ручью, набрал там воды, воду согрели, бросая в нее раскаленные камни — коптить шлем на огне даже недалекий Квинт не решился. Обычно у каждого из солдат имелся медный котелок для стряпни. Но в этот раз Валенс запретил им брать с собой нелегкий солдатский скарб. Согретую воду замутили взятым с собой вином, когда пили, угольки поскрипывали на зубах. Уже в сумерках соорудили шалаш — поставили колья, накидали лапника на землю и на жерди, легли вповалку, плотно прижавшись друг к другу. У костра дежурить должны были по двое.

Так прошел первый день в пути. Таких дней предстояло еще десять, сообщил им Валенс, прежде чем легионеры, укрывшись плащами и кое-как отмытой в ручье добытой шкурой, завалились спать. Часть мяса зарыли в снег у входа в шалаш — на завтрашний день.

Валенс учил их, как выжить одним без легиона, без жилья в лесной чаще. Как окапываться в снегу, делать из звериных шкур обувку, из веток — снегоступы. Учил распознавать, где на реке лед тонок, а где выдержит вес их тела. В проруби учил ловить рыбу на самодельную снасть, в лесу — читать следы на снегу, определять, свежий ли отпечаток звериной лапы или уже три дня как оставлен. Учил делать из веток и ремешков от калиг силки и ставить на звериных тропах.

* * *

На третий день марш-броска Молчун провалился на льду. Речка была неглубокая, Молчун достал ногами до дна, и его не унесло течением под лед. Вмиг проламывая дорожку, к нему кинулся Малыш, вытащил и вынес товарища на берег. «Купальщики» скинули мокрую одежду, остальные поделились кто сухой туникой, кто плащом, живо развели костер, соорудили шалаш из лапника.

— Еще кто из вас дураков провалится, изувечу! — пообещал Валенс.

Слово «изувечу» он произносил довольно часто. Означало — приложит от души пару раз палкой. Но впечатление его угроза всегда производила, как будто он в самом деле собирался выломать руки и ноги.

— Если ты один в лесу из полыньи вылез, в чужом лесу, — уточнил центурион, — костер не сможешь сразу развести и обогреться — верная смерть.

На десятый день контуберний вместе с Валенсом вернулся в лагерь. У ворот лагеря легионеры, в покрытых сажей костров плащах, похудевшие, хищно сверкающие белыми зубам на грязных лицах, удостоились похвалы.

— Возможно, кто-то из вас и доживет до конца предстоящей войны, — сказал Валенс. — А сейчас в баню. Живо. От вас воняет, как от козлов.

* * *

— Гай, ты думаешь, будет война? — спросил Квинт, когда вся «славная восьмерка» расселась по деревянным скамьям в парилке.

— Непременно, — отвечал сонно Приск. От жара он надел на голову суконную шапочку и сделался похож на знатного дака.

— Боишься?

— Нет. — Приск пожал плечами. Мало что осталось от того мальчишки, что прибыл в легион в последнее лето правления Домициана.

Никогда прежде Гай не ощущал так свое тело — как совершенное и страшное оружие, которое некто другой в любой момент может швырнуть во врага. Да, сейчас, в парилке, легионеры выглядели внушительно — широкие плечи, рельефные мышцы. Но и первые шрамы появились почти у всех. С каждым годом этих отметин будет все больше и больше. Больше, чем золотых монет в сундучке знаменосца на личном счету.

— А я боюсь, — признался Квинт.

Он по-прежнему был слабее всех, но у него был один талант, ради которого, как подозревал Приск, недотепу оставили в отряде Валенса: Квинт умел с поразительной точностью на воске или просто на щепке нарисовать маленькую карту — отобразить все изгибы ручьев и речек, обозначить все горушки и перевалы. Неуклюжая с мечом, со стилем его рука обретала поразительную точность. Он никогда ничего не исправлял, не разравнивал плоской стороной стиля воск — все получалось у него с первого раза. Правда, он не умел рисовать людей, особенно лица. Но этого, как понимал Приск, от легионеров и не требовалось.

* * *

В конце апреля Адриан вызвал Приска к себе. Военный трибун сидел в таблинии — просторной комнате с двумя окнами и двумя дверьми — одна напротив другой.

Половина стены была уже оштукатурена, нанесен последний слой для фрески. На деревянной подставке в ряд выстроились банки с разноцветными порошками и кувшин с водой. Сидевший в углу мальчишка приматывал толстыми вощеными нитками к ровным палочкам пучки беличьей шерсти.

У Приска засосало под ложечкой. Желание страстное, ни с чем не сравнимое, повлекло его к этим краскам и кистям, к стене, которая, благодаря добавлению мраморной пудры, сверкала, будто была из настоящего мрамора.

— Сирм! — крикнул Адриан второму рабу. — Подай нашему гостю каутерий.

Приск молча кивнул, принимая каутерий, как боевой меч.

— Знаешь фресковую живопись? — спросил Адриан.

— Знаю.

— Откуда?

— Учился полгода в Кампании. Учитель сказал: у меня ничего не получится, потому что я не грек…

— Хочешь попробовать? — Адриан кивнул на стену.

— Вдруг испорчу? — Приск провел ладонью над влажной штукатуркой.

Он уже знал, что напишет на этой стене, — суровые горы вдали, прозрачное небо, а внизу — зеленое роскошное буйство, виноград, смоковницы, олеандры. И озеро, вода в котором похожа на драгоценную бирюзу. Напишет так, чтобы зритель ощутил утреннюю тишину, покой, который может нарушить разве что крик петуха, взлетевшего на каменную ограду. Он видел все это однажды, и сейчас картина встала перед его глазами как наяву.

— Испортишь, велю оштукатурить стену заново! — легкомысленно ответил Адриан. — Начинай! — небрежно махнул рукой.

Приск принялся лихорадочно смешивать синий порошок с водой, прикидывая, какие краски ему понадобятся.

«Надо выпросить порошки у Адриана, непременно надо выпросить…» — лихорадочно думал он.

Он уже взялся за кисти, как поверх чистого пейзажа перед глазами возник другой — горящая фракийская деревня. Орущие женщины, убитый старик в луже собственной крови и рядом — два легионера и фракийский мальчишка. Один легионер зажал голову мальчишке между ног, второй — спустил пацану штаны и задрал рубаху.

— Поехали! — орет легионер.

Парнишка кричит. И тут к насильнику подскакивает Малыш и палкой бьет, как рубит, легионера по спине. Тот падает. Второй, тот, что держал мальчишку, отпускает жертву, хватается за меч…

Но тут звучит сигнал трубы. Все бегут на ее зов. А парнишка ползет в другую сторону, за ним — след из дерьма и крови. Насильник поднимается, шатаясь, бредет к своим. К несчастному пареньку подскакивает Кука, хватает за ворот рубахи и волочет к остальным пленникам.

«Нельзя его отпускать, — поясняет Кука мрачному Малышу. — Удерет к дакам, вырастет — наших парней потом на куски резать будет. А так рабом вырастет и смирится».

Парнишке вяжут веревками руки, бросают к остальным пленникам. Полыхает деревня, блеют согнанные в отару овцы, плачут дети.

Приск мотнул головой, видение исчезло.

На его картине не будет людей. Ни одного.

— Если бы ты родился греком, я бы сказал: ты создан расписывать стены. — Адриан внимательно следил за работой Приска. — Но ты — римлянин. Значит, ты создан повелевать, стилем или мечом — не имеет значения.

— Я мечтаю о другом.

— Мало ли о чем мы мечтаем! Я, к примеру, мечтаю построить огромный храм, в котором будут поклоняться всем богам. Здание, каких еще не бывало. Я возьму цилиндр и накрою полусферой… получится… — Адриан сделал паузу.

— Вписанный шар, — подсказал Приск.

— Да, шар. Сто сорок футов в диаметре или даже больше.

— Такие своды не строят.

— Так я буду первый. В храме не нужно окон — только наверху отверстие — как око бога, столб света, струящийся на мраморный пол. Что скажешь? Я смогу?

— Наверное… — не слишком уверенно сказал Приск.

— Нет. Не смогу. Я не архитектор! — в ярости воскликнул Адриан и грохнул кулаком по столу, так что на пол полетели заготовленные кисти. Пытаясь справиться с собой, трибун стиснул кулаки. Похоже, с Адрианом случился очередной приступ ярости — об этих вспышках знали в лагере все.

Адриан вылетел из комнаты. А Приск начал роспись: времени у него ровно столько, сколько сохнет тонкий слой грунта. Когда кисть начнет «боронить» стену, роспись придется закончить.

Военный трибун вскоре вернулся и сказал отрывисто:

— Сегодня вечером я жду тебя, Тиресия и Куку у себя. Валенс отпустит вас пораньше. Приходите сразу же, пообедаете у меня.

* * *

Дом военного трибуна был довольно скромный, но столовая была обставлена почти что по-столичному: на полу отличная мозаика (наверняка Адриан привез ее с собой и увезет, когда настанет время покидать лагерь), стены расписаны. Правда, довольно неумело (хуже той фрески, что написал Приск, художник явно не учел, что краски, высыхая, светлеют). В углу — мраморная статуя Фортуны. Явно не греческая, скорее не слишком удачная копия.

«Наверняка Адриан сам изготовил себе Судьбу», — решил Приск.

Раб принес бок зажаренного кабана, уже разрезанный на куски, кувшин с разбавленным горячей водой вином и удалился.

Легионеры с жадностью принялись обсасывать кабаньи ребрышки. Несмотря на солидный паек, они все время испытывали голод. Валенс утверждал, что это пройдет, когда они наберут нужную форму.

— Я выхлопотал вам троим отпуск, — объявил Адриан без всяких предисловий.

Выхлопотал — это явился к Наталису и положил перед легатом уже написанный приказ. Тому оставалось только ознакомиться и приложить печать.

— Отпуск? — переспросил Приск. — Куда? В Томы?

— В Рим.

Друзья переглянулись, не веря своим ушам.

— В Риме все идет хуже некуда, — продолжал Адриан, не дожидаясь, пока легионеры переварят новость. — Нового императора Нерву преторианская гвардия ни в грош не ставит. Преторианцы заставили Нерву сместить прежнего префекта претория Норбана и назначить одного, нового, — Касперия Элиана. Глупое решение! Всем известно было, что Касперий — приверженец Домициана. Касперий тут же решил прикончить своего напарника, другого префекта гвардии Петрония Секунда. Гвардейцам эта мысль очень понравилась. Правда, Петроний Секунд успел удрать и спрятаться в императорском дворце на Палатине вместе с другими заговорщиками, что убили Домициана и привели Нерву к власти. Гвардейцы кинулись следом, будто на охоте гнали дичь! Принцепс встал у них на пути, поднял руку, пытаясь своей властью остановить буйных преторианцев, но его отшвырнули, как медведь отшвыривает глупого пса. Гвардейцы ворвались в личные покои императора и здесь зарезали неугодных, а потом заставили старика принцепса со слезами на глазах благодарить Касперия Элиана за восстановление «справедливости»! — Адриан помолчал. — Кто-нибудь может угадать, что будет дальше?

— Год четырех императоров, — шепотом сказал Приск. — То есть хаос.

— Умный мальчик! — кивнул Адриан. — Ходят слухи, что наместник Сирии не очень-то верен Нерве, спит и видит себя во дворце на Палатине. Рано или поздно он поднимет бунт.

Новобранцы, разумеется, сами не могли помнить, но должны были знать, что после смерти Нерона хаос воцарился по всей империи. Каждый наместник провинции, в распоряжении которого был хотя бы один легион, возомнил, что может стать властелином Рима. Гальбу, Отона, Виттелия и, наконец, Веспасиана их солдаты по очереди провозглашали императорами. Легионы смерчем прокатывались по Италии, пытаясь овладеть столицей и привести к власти своего ставленника, — восточные армии против рейнских легионов, а легионы с Данубия примыкали то к одним, то к другим. Армии дрались друг с другом, а походя грабили всех подряд. Так погибла Кремона, прекрасный богатый город, и Рим изведал все прелести пожаров, насилий и грабежа. Веспасиан вышел из этого безумства победителем, и гражданская война прекратилась.

Прав, тысячу раз прав был умница Цицерон, утверждая, что любой самый плохой мир лучше гражданской войны. Но эти подробности недавних событий из троих гостей Адриана известны были только Приску. Тиресий знал историю в общих чертах, а Кука — тот вообще помнил только, что Веспасиан был большой шутник. Анекдот на тему «деньги не пахнут» банщик из Байи пересказывал лично раз десять.

— Итак, гражданская война? — переспросил Адриан.

Приск кивнул. Внутри сразу же сделалось холодно. Неужели наместник Нижней Мезии решил провозгласить себя императором? Значит, Пятый Македонский ринется в сражение против римских же легионов?

— Что скажешь, Тиресий? Что говорят тебе твои звезды?

— Еще ничто не определено… — ускользнул от прямого ответа предсказатель.

— Значит, звезды молчат. А я думаю, мы можем избежать войны, — заметил Адриан.

Трое друзей переглянулись.

— Как? — спросил Кука. Он хотел напомнить, что Адриану власть обещана лишь через двадцать лет и еще рано надрываться в погоне за пурпурной тогой, но благоразумно промолчал.

— Вы трое отправитесь в Рим и сделаете так, чтобы Нерва усыновил моего дядю Марка Ульпия Траяна.

— Сделаем что? — У Приска отвалилась челюсть.

— Организуете усыновление моего дядюшки.

— Но почему мы? — спросил Приск.

— Вы трое мне очень нравитесь.

— Траян сам не может попросить? — робко поинтересовался Кука.

— Траян сейчас наместник провинции Верхняя Германия, сражается со свевами, рейнские легионы его обожают и готовы за него порвать глотку. Мой дядя — отличный солдат, но весьма скромный политик. То есть управлять он умеет, но делает все прямолинейно. А в данном случае здесь меньше всего подходит прямолинейность. Мы должны помнить про наместника Сирии и восточные легионы.

Приск кивнул: с каждым словом Адриана он был готов согласиться.

Но само задание!

— Такой случай с усыновлением уже был! — напомнил Приск. — Гальба, сделавшись императором, усыновил Пизона, милого молодого человека. Заявил, что выбрал самого достойного. Ну и что из этого вышло? Преторианцы убили обоих, отсекли им головы. Голову Пизона за деньги выкупил доносчик Регул и впился в нее зубами.

Кука скривился, представив эту не слишком приятную картину.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто попытается укусить Траяна! — рассмеялся Адриан.

— Вряд ли префект претория Касперий будет в восторге, если его обойдут при раздаче должностей, — предположил Тиресий.

— Касперий Элиан нам не друг, — согласился Адриан. — Но у нас есть в Риме союзники.

Военный трибун очень выразительно посмотрел на Приска.

— Помнится, ты говорил, что знаком с Плинием Младшим, — Адриан сделал паузу. — Или солгал?

— Это правда. Мы с отцом были у него, и он даже предлагал устроить меня на службу… именно к Траяну.

— Ну вот видишь, как все просто получается! — с наигранной веселостью воскликнул Адриан. — А теперь ты устроишь судьбу Траяна. Отправишься в Рим, встретишься с Плинием, у него наверняка есть союзники из старой оппозиционной знати, тайно вздыхающие по писателям и философам, кого прикончил Домициан. Мысль, что к власти придет кто-то пострашнее последнего Флавия, должна их особенно возбуждать. Траян же… — Адриан прищурился. — Мой дядюшка любит повоевать. Он не размазня, управлять будет жестко. Но вот что он точно не будет делать — так это хватить сочинителей пьесок и откручивать им головы или отправлять философов к нам в Нижнюю Мезию на корм волкам. Я даже знаю несколько имен тех, кто точно вам поможет.

Кажется, ситуация начала проясняться. Приск улыбнулся и вздохнул с облегчением, Тиресий кивнул, а Кука радостно рассмеялся:

— А что, это дело мне нравится.

— Одну деталь вы непременно должны учесть. Плинию вы расскажете о моем плане. Но дальше… дальше с остальными сенаторами Плиний будет говорить лишь от своего имени. Внушит, что именно ему пришла в голову мысль сделать Траяна наследником Нервы. Или, вернее, он должен внушить каждому своему сообщнику, что именно тому пришла в голову эта замечательная мысль. Траян может мне многое простить, кроме одного — сознания, что именно мне он обязан властью. Дядюшку должны сделать властелином Рима благодаря его личным качествам, а не моим интригам.

— Разве он не отблагодарит тебя… — начал было Кука.

— Нет, — перебил его Адриан. — Я его слишком хорошо знаю. Обо мне ни слова. Как только Плиний начнет действовать, вы станете посланцами Нижней Мезии, уверите сенаторов, что данубийские легионы все как один за Траяна.

— Разве это правда? — усомнился Приск.

— Не больше чем предсказание о том, что я стану императором. В вашей власти сделать так, чтобы все стало правдой, даже самое невероятное.

Приск нахмурился, Тиресий понимающе кивнул, как будто не понял злого намека.

— Я дам вам с собой золото, — сказал Адриан. — Не деньги, нет, заемное письмо одному из банкиров в Риме. А Приск даст мне слово, что вы пустите желтый металл по назначению. За услуги я вам всем заплачу, и заплачу щедро — но только по возвращении. Чтобы у вас было желание вернуться. На дорогу выдам деньги. Легкая удобная повозка и верховые лошади. Помчитесь быстро. Еще у вас будет подорожная на смену лошадей.

— Ух какая роскошь! — восхитился Кука. — Мы — в отпуске, а дорога за счет казны.

— Все продумано, — одобрительно кивнул Тиресий. — Но почему бы тебе самому не поехать в Рим?

— А если ваша миссия сорвется? Если меня опередят? Кто поручится, что Касперий Элиан еще не захватил власть? Или, быть может, в Сирии уже составлен заговор. Что тогда? Вы знаете? А я знаю. Тогда рейнские легионы непременно восстанут и провозгласят Траяна императором. Я должен оставаться здесь, нашептывать Наталису, что делать, и следить, чтобы наместники обеих Мезий — как Нижней, так и Верхней, поддержали в случае мятежа Траяна, а не ринулись в кровавый водоворот за собственной добычей.

Адриан выложил перед Кукой на стол кошелек.

— Официально Приск едет хлопотать о возвращении конфискованного имущества отца. Вы его сопровождаете, поскольку путь дальний, и в дороге люди часто пропадают, особенно одинокие всадники. С вами будут один мой вольноотпущенник и раб-возница. При них языки не распускать.

— Кто старший? — спросил Кука.

— Разумеется, ты. Но вести переговоры будет Приск, с тобой вряд ли Плиний станет обсуждать вопросы внутренней политики.

— А мы поговорим с ним о банях! — тут же нашелся Кука и разлил по кубкам остатки вина из кувшина.

— За успех! За то, чтобы предсказание Тиресия сбылось.

Адриан поднял бокал и осушил до дна.

— Почему ты выбрал Приска, ясно, но все-таки, почему мы? — спросил Кука.

— А ты не догадываешься? Нет? Или Тиресий? Тоже нет? Ладно, ладно, продолжайте вашу игру. Но знайте: ваша дерзость — залог того, что вы преуспеете.

* * *

Как только они вышли из дома военного трибуна, Тиресий тут же напустился на Куку:

— Клянусь Геркулесом, мы вляпались в большое дерьмо!

— А в чем дело? — пожал тот плечами. — Съездим в Рим, развлечемся!

— Отпуск! Не лишиться бы нам в этом отпуске головы!

— Да ладно тебе! Или… Ты что-то такое предвидишь?

— Вполне вероятно… Я аж прямо чую опасность, как жар от костра! — Тиресий стал мрачнее обычного. — Это ты меня подбил, Кука: «Предскажи Адриану титул императора, ну предскажи!» — Тиресий довольно верно изобразил голос Куки. — Теперь видишь, что вышло? Мы должны сами организовать ему этот титул.

— Не ему, а дядюшке! — попытался оправдаться Кука.

— Большая разница? — окрысился Тиресий.

— Да уж, дразнить Адриана властью — все равно что подгонять бегущего! — фыркнул Приск. — Но почему бы нам не постараться…

— Ради чего? Ради Адриана? — Тиресий, похоже, разозлился не на шутку.

— Ради Адриана. И ради того, чтобы не было гражданской войны.

 

Глава III

Поездка в Рим

Весна 850 года от основания Рима

Нижняя Мезия — Рим

Трое друзей не просто ехали в Рим, они мчались. Кто знает, быть может, прежде чем они доберутся до столицы, Нерва будет уже мертв, а преторианский префект провозглашен императором. Или в Сирии составят заговор, и восточные легионы провозгласят нового императора.

В Аквилее друзья попытались узнать новости, но, похоже, все было пока тихо. Разве что из уст в уста передавали фразу Кация Фронтона о том, что анархия еще хуже тирании. Нерва чеканил монеты с девизом «Согласие в армии», и это настораживало.

* * *

Похоже, со времени последнего визита к Плинию три года назад рабы в этом доме разбаловались еще больше. Секретарь, не пустивший гостей дальше атрия, выглядел так, как будто был если не хозяином, то сыном хозяина этого дома — наверняка. Лицо гладкое, круглое, щеки так и лоснятся, чисто выбрит, волосы завиты. Он улыбался красными крупными губами, источая самодовольство.

— Хозяин отсутствует, — бросил он небрежно. — Господин ныне заведует Сатурновой казной, вы и представить не можете, сколь много это отнимает времени.

— Нам нужно срочно увидеться! — объявил Приск. — Я прибыл из Нижней Мезии, и времени у меня в обрез.

— Ничем не могу помочь!

— Но записку можешь передать?

Раб выразительно покосился на запястье Приска, вернее, на его кошелек.

Приск достал два денария и выложил на стол. Секретарь надул губы. Пришлось добавить еще три.

— Записку передам, — пообещал наглец.

Приск тут же достал таблички, начертал:

«Гай Осторий Приск, сын Гая, Плинию Секунду привет!

Я прибыл из Нижней Мезии, дабы восстановить свои права и вернуть ту небольшую сумму, которую конфисковали у отца.

Мне милостиво позволил совершить эту поездку Элий Адриан, племянник Марка Ульпия Траяна, доблестного наместника Верхней Германии.

Будь здоров!»

Приск запечатал письмо и отдал секретарю.

Плиний — умный человек, и непременно прочтет между строк, что Приск явился вовсе не ради тех крох, что можно было выцарапать назад из государственной казны. Вопрос в другом — захочет ли он лезть в это опасное дело?

* * *

Встреча с Плиниевым секретарем не особенно обнадежила. Больше всех разозлился Кука.

— Если каждый раз за передачу записки мы будем платить по пять денариев, нам никаких денег не хватит: ни тех, что выдал Адриан на расходы, ни тех, что должны пойти на подкуп нужных людей, — заметил прижимистый парень.

— Ну, мы как раз этим и занимаемся, — возразил Приск. — Тратим суммы на подкуп.

— Рабов?

— Разве Адриан обговорил, что мы должны подкупать только свободных?

— Ага, вот она — честность! Да ты увертлив, как жулики из книги Петрония Арбитра! — воздел к небу руки Кука. — Что, не веришь, что я читал книгу Петрония? Свиток как раз забыл в бане один шалопай, а я прочел ту часть, где описывается пир Трималхиона.

— Почему-то я так и подумал, — улыбнулся Тиресий.

— А ты молчи, предсказатель! Неужели не мог сказать, что дело сладится и без нашего участия — только по воле звезд?

— Как раз только по воле звезд не получится, — покачал головой Тиресий.

— Ну хорошо, хорошо, я даже рад, что мы в столице! — примирительно воскликнул Кука. — Куда мы теперь? Я бы, к примеру, сходил на скачки в Большой цирк. Сегодня есть скачки? Поставим пару денариев…

— Попробуем отправиться на Форум, быть может, Плиний все еще занят делами, и мы его там повстречаем. — Приск явно считал, что развлекаться им рано.

* * *

Но повстречать Плиния им в тот день не удалось. Казначей уже покинул канцелярию при храме Сатурна, отправившись к одному из друзей на обручение дочери. Легионеры, проплутав два часа по улицам, голодные и злые, наконец разыскали нужный дом возле статуи с дельфином, но Плиния там уже не застали — он ушел к другому своему знакомцу — подписывать дополнение к завещанию. Уже близились сумерки, значит, после действа с завещанием Плиний отправится на обед.

Тогда, наконец, посланцы Адриана поняли, что искать делового человека в Риме бесполезно.

— К Плинию отправимся завтра утром, — решил Приск, — растолкаем клиентов, что приходят по утрам в дом патрона клянчить деньги, и поговорим с казначеем Сатурна по душам.

— А что теперь? — спросил Кука и облизнулся.

Он уже предвкушал визит в место куда более интересное, чем канцелярия или добропорядочный дом Плиния.

— Я хочу посмотреть на свой дом, — заявил Приск.

— Что?

— На мой бывший дом.

Тиресий и Кука переглянулись.

— Стоит ли? — осторожно спросил Тиресий. — Ведь там кто-то нынче живет.

— И что? Я не могу поглядеть на родные стены? Где жил еще мой дед? Где умер мой отец?! — Кровь бросилась Ириску в лицо.

Тиресий пожал плечами. Он чуял опасность, как пес чует свежую кровь. Именно этот запах — запах крови — преследовал его с тех пор, как они вступили в Рим. Он не говорил об этом друзьям, потому что не мог назвать конкретный источник опасности: смерть смотрела на них отовсюду.

* * *

Поначалу Приск не узнал родовое гнездо — новый хозяин выселил торговца маслом, устроил перед домом портик из четырех колонн, надстроил второй этаж, все заново отделал и перекрасил.

— Хороший домик, — заметил Кука, — жаль, уже не твой.

Внезапно Приск отшатнулся и скрылся за спинами друзей: из дома вышел худой черноволосый человек в новенькой тоге.

Брюнет бросил рассеянный взгляд на провинциалов в серых плащах и двинулся по своим делам.

— Кто это? — спросил Тиресий, провожая черноволосого взглядом.

— Авл Эмпроний, доносчик…

Приск схватился за рукоять кинжала и рванулся следом, но Тиресий вцепился в его плечо, а в следующий миг на приятеле повис Кука.

— Нет, Гай, нет! — прошипел Тиресий. — Ты погубишь себя и все наше дело.

— Я должен отомстить! — Приск задыхался.

— Должен, — согласился Тиресий. — Но месть всегда можно отложить на пару лет, тогда как любовь и благодеяния не терпят отлагательств.

Кука ухватил Приска за руку, подволок к ближайшему фонтану (впрочем, Гай не особенно сопротивлялся) и подставил голову приятеля под струю воды.

— Ну, пришел в себя? — спросил бывший банщик.

— Я должен отомстить, — повторил Приск уже без прежней страсти.

— Ты отомстишь, но не сейчас, — предрек Тиресий.

— Откуда ты знаешь?

В ответ предсказатель лишь снисходительно хмыкнул, потом сказал:

— Если наша миссия удастся, месть твоя будет слаще меда.

* * *

День уже клонился к закату, так что легионеры отправились в гостиницу, где их поджидал вольноотпущенник Адриана Зенон.

Но сидеть в гостинице вечером, когда ты приехал из Мезии в Рим, было, по меньшей мере, глупо. Решено было первым делом отправиться в ближайшую таверну и хорошенько пообедать. Зенона прихватили с собой — не торчать же парню в одиночестве и караулить солдатские мешки с сухарями.

Поскольку в доходных инсулах во многих квартирах не было кухонь, то отыскать таверну, где можно после заката недорого перекусить, не было проблемой. Фалерн, окорок, немного спаржи, соленые оливки. Легионеры посидели недурно, выбрались на улицу захмелевшие уже около полуночи. Кука стоял за то, чтобы отправиться в какой-нибудь лупанарий, и стал требовать от Приска указать самый лучший. Приск отнекивался, поскольку во время жизни в Риме в подобных заведениях не бывал.

— По-моему, за нами следят, — шепнул Тиресий.

Приск хотел обернуться, но Тиресий пихнул его в плечо — этакий дружеский хлопок.

— Не оборачивайся! — шепнул предсказатель.

Теперь и Приск краем глаза заметил следующего за ними человека в толстом плаще. Парень пытался изображать гражданского, но поступь у него была военная.

— Преторианец, — сказал с уверенностью Приск.

— Готов поставить свое годовое жалованье против твоего, что наш милый утренний собеседник передал записку, но отнюдь не Плинию, — прошипел Тиресий.

— Бежим! — выдохнул Кука, и они припустили.

За ними тут же устремились в погоню — грохот тяжелых башмаков раздался следом. Обернувшись, Приск различил гребни на шлемах и алые плащи. Похоже, за ними пустился в погоню контуберний преторианцев.

Друзья нырнули в ближайший переулок, сделали поворот. Вел Приск — он худо-бедно ориентировался в этих кварталах, в то время как остальные прибыли в Рим впервые. Улицы не освещались — разве что где-то в окне смутно горел огонек, зато почти полная луна серебрила Город.

Вылетев на один из перекрестков, друзья внезапно оказались свидетелями ограбления — трое мужчин напали на женщину в сопровождении служанки и двух рабов-карликов. Один из громил пытался содрать с нарядной красотки накидку-паллу. Но что-то пошло не так, грабитель вдруг согнулся и рухнул на колени. Девушка-прислужница завизжала, и под ее заливистый крик пал второй грабитель. Однако друзьям некогда было разбираться, что происходит, и кидаться на помощь безрассудным девицам: они сами были добычей, и их жизни не стоили и медного асса.

Увидев четверых крепких парней (Зенон был повыше и Куки, и Тиресия, не говоря о Приске) и несущихся вслед за ними преторианцев, грабители кинулись бежать (вернее, дали деру только двое, двое других так и остались на мостовой). К изумлению Приска, в бегство обратились и девицы с карликами. Красотка, содрав с себя паллу, припустила будто атлет на Олимпийских играх, от нее не отставала и вторая юница. А вот карлики на коротких ножках забег с ходу проиграли и прижались к стене, пропуская Приска и его спутников, а потом нырнули в одну из дверей ближайшего дома. В какую — рассматривать было некогда.

Младшая из бегуний стала отставать, Приск, вырвавшийся вперед, должен был вот-вот ее настигнуть. Но тут старшая обернулась и ринулась назад. В лунном свете серебром сверкнул клинок. Не кинжал — меч! Удару, который она нанесла, мог бы позавидовать любой легионер!

Приск в последний момент успел увернуться, оплел ее руку плащом, как ретиарий оплетает сетью, перехватил запястье. И в этот миг узнал противницу:

— Мевия!

Она дернулась и застыла. Глаза ее расширились. Открыв рот, она смотрела на что-то там, за спиной Приска.

Легионер обернулся. Кука, Тиресий и Зенон были почти рядом. Но не это так поразило Мевию.

Огромный пятиэтажный дом рушился, поначалу совершенно бесшумно. Инсула оседала, будто невидимый великан сминал его кулаком. А потом тишина лопнула: раздался треск деревянных перекрытий, грохот разваливающихся каменных блоков, кирпичи, будто ягоды из корзины, брызнули во все стороны, а в ночное небо, переливаясь в лучах Селены, поднялось облако известки и пыли.

Дом рухнул аккурат на преторианцев, похоронив под собой весь отряд. Несколько еще скрепленных раствором кирпичей откатились к ногам Тиресия, и тот отступил, как невольно отступает человек перед набежавшей волной.

— Извини, Гай, я тебя поначалу не узнала, — произнесла Мевия спокойным, лишенным каких-либо эмоций голосом.

— Это мои друзья. — Приск указал на своих спутников. — Тебе не стоит их бояться.

— Когда это я боялась? — усмехнулась Мевия.

Из соседних домов уже выбегали люди, кто-то даже пытался раскидать кирпичи и оттащить балки. Женщины выли и причитали. Карлики, которым повезло засесть в соседнем доме, тоже выскочили.

На первый взгляд эти коротышки казались безобидными, но Приск сразу вспомнил почему-то Паука и первым делом обнажил кинжал.

— Не трогать! Друзья! — крикнула Мевия. Так кричат злобным псам, когда незнакомец стучится в ворота.

— Да уж, друзья, — пробормотал лохматый уродец с коротенькими руками и ножками.

Но кинжал, который обнажил под плащом, все же вложил в ножны.

— Идем отсюда! — сказал Приск и подтолкнул Куку и Тиресия в спину. — Сейчас здесь будет ночная стража, они займутся раскопками и наверняка поинтересуются, что делают три легионера из Нижней Мезии ночью в этом районе.

— Давайте я отведу вас к себе, — предложила Мевия.

— А где ты живешь? — живо заинтересовался Кука, вообразивший, что Мевия обитает в роскошном особняке.

— В курятнике вроде этого. Надеюсь, нам повезет, и в эту ночь он не рухнет.

* * *

Хозяин был уверен, что сдает флигелек с отдельным входом двум гулящим девкам. На самом деле девицы добывали себе на жизнь способом куда более изысканным. Одевшись красиво и богато, в сопровождении двух карликов они прогуливались в опасных местах по ночам. Грабители кидались на них, будто мухи на мед, но вместо того, чтобы получить кошелек или золотое ожерелье, находили удар кинжала или меча в живот. Обычно до этого грабители успевали обчистить парочку-другую прохожих, так что смелым девицам и их напарникам доставалось чужое добро. Прежние противники на арене, карлики и девы-гладиаторы, теперь занялись совместным промыслом.

— Нынче времена смутные, не до охраны улиц, так что мы ловим рыбку в мутной воде! — с улыбкой объяснила Мевия.

Если снаружи пристройка дома выглядела неказисто, то внутри комнаты были чистыми и весьма прилично обставленными.

— Так тебя освободили? — спросил Приск.

— Разумеется, нет. Я попросту сбежала в тот день, когда погиб твой отец. Разве ты не помнишь?

— Но как же клятва, деревянный меч…

— Гай, дорогой, — перебила Мевия, — все это условия для мужчин. А женщины — они никогда не были настоящими гладиаторами. Ты когда-нибудь слышал, чтобы женщине вручали деревянный меч? Это же чушь! Если была рабыней — рабыней и останешься. Если свободная — значит, свободная… просто, как говорится, лишенная чести.

— Но ты же утверждала…

— Лгала!

Приск подозревал, что и сейчас она говорит неправду, но не стал ничего больше выяснять.

— Но что-то было настоящим в твоей судьбе?

— Кровь и деньги. Ты-то как? — поинтересовалась бойкая девица, подливая гостям неразбавленное вино.

— Служу в легионе, приехал хлопотать о возвращении наследства. Вот только не знаю, к кому обратиться… у меня есть несколько рекомендательных писем.

— Не рассказывай мне басни! — засмеялась Мевия. — Твое наследство не стоит денег, затраченных на дорогу. Я знаю, для чего ты приехал.

Друзья переглянулись.

— Весь Рим об этом, что ли, говорит? — пробормотал Кука.

Ему уже чудилось, что даже шлюхи в лупанарии обсуждают поручение Адриана.

— Ты явился убить Авла Эмпрония, — объявила Мевия.

Тиресий перевел дыхание, и Приск понадеялся, что бывшая гладиаторша ничего не заметила.

— Нет, — сказал Приск, — Авла Эмпрония мне убивать запретили.

Мевия прищурилась.

— Я все поняла, — кивнула после небольшой паузы. И добавила шепотом: — Я знаю, на кого ты охотишься. Я помогу.

Пора готовиться к новым тяжким временам, полагали в Риме, когда ничего от человека не зависит, когда надо попросту выживать. Визит троих посланцев Адриана Плиния попросту испугал, но въевшаяся в кровь порядочность не позволяла выставить гостей за дверь.

— Если Нерва усыновит Траяна, никакой наместник Сирии принцепсу уже не будет опасен, — заверил его Приск.

— А Касперий Элиан? — усомнился Плиний. — Он будет спокойно наблюдать за нашими действиями?

— Вряд ли. Однако, если Нерва объявит об усыновлении, убивать Нерву уже будет бесполезно — Траян станет законным наследником, легионы тут же провозгласят его императором. Обе Мезии поддержат Рейн.

— Нерва может сделать Траяна консулом на следующий год… — стал прикидывать все возможные ходы Плиний. Вариант с усыновлением его явно не вдохновлял. — Адриан слишком молод, чтобы решать судьбу государства, даже если он племянник такого уважаемого человека, как Траян.

— Нерва не должен знать, кто подал идею. Допустим, группа мудрых сенаторов, твоих друзей, вполне бы могла предложить кандидатуру Траяна, — заметил Приск. — Наместник Верхней Германии не свергнет Нерву и не станет бояться собственной тени, как Домициан, значит, не будет убивать просто так.

— Мы можем связаться с принцепсом с помощью его секретаря Титиния Капитона. Это человек надежный. Дома он хранит изображения Брута, Кассия и Катона Младшего. Немногие на такое ныне отваживаются. Но записка — это слишком ненадежно. Я переговорю с нужными людьми. А вы встретитесь с Нервой и подтвердите преданность Мезии, — задумчиво проговорил Плиний. — Но, как только мы явимся на Палатин, префект претория узнает об этом. И я не гарантирую, что мы выйдем из дворца живыми.

— Да, на Палатин соваться нельзя, — согласился Тиресий.

— Почему бы нам не встретиться в банях? — спросил Кука.

— В банях? — недоуменно переспросил Плиний.

— Ну да, в термах римляне проводят нередко целый день! — Кука пришел в восторг от своей идеи. — Почему бы тебе и твоим друзьям не отправиться в термы в сопровождении клиентов и рабов, а Нерва… он тоже может захотеть погреть старые косточки в кальдарии. Обычная встреча. Обычные разговоры.

Плиний восхищенно хлопнул в ладоши:

— О, боги! Ну конечно же, термы!

 

Глава IV

Банный день

Весна 850 года от основания Рима

Рим

Занятная получалась процессия. Клиенты собрались на улице возле дома Плиния еще до рассвета, дожидались, когда же господину будет угодно их принять. Наконец привратник открыл дверь, и пришедших дармоедов допустили в атрий. Приск и его спутники, пришедшие чуть позже, избавлены были от неприятного стояния на улице, зато стали свидетелями свары: приживалы ссорились и спорили, кого сегодня их патрон поведет в бани за свой счет, а кого не удостоит такой милости. В основном это были вольноотпущенники, но среди прочих толкались еще человек пять свободных обедневших бездельников.

Наконец патрон вышел. Плиний с показной любезностью поздоровался со всеми, назвал каждого по имени (раб-номенклатор пару раз подсказал), и процессия двинулась к термам Тита, что находились сразу за амфитеатром. Патрона несли в лектике, остальные шли пешком. Рабы несли скребки, масло, ткани, вино, холодную воду и закуски. У дверей терм процессия столкнулась с почти точно такой же — это прибыл старый Спуринна, один из самых близких людей Плиния, рьяный противник Домициана. На него, видимо, Плиний больше всего уповал.

Однако важного разговора стоило ждать не сразу: поначалу полагалось помыться, а банный ритуал начался с натирания маслом и посещения парильни. Здесь, обливаясь потом, господа лишь перекинулись отдельными фразами. Плиний представил своих гостей сенаторам. Все трое были старше Плиния, все уже побывали в консулах, и все (по заверениям Плиния) были друзьями и сторонниками Траяна. Нервы еще не было, но (шепнул Спуринна) он придет обязательно.

Когда господа вышли из парильни, рабы принялись соскребать с распаренных тел масло и обливать горячей водой, Плиний сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь процедурой.

Приск вдруг протиснулся к нему, тронул за руку и спросил:

— Кто это?

— О ком ты, мой друг?

Плиний открыл глаза…

— Не верти головой! — прошипел Приск без всякого почтения. — Он стоит прямо за мной, просто посмотри. Средних лет, рыжий, нос мясистый… Этот тип о чем-то разговаривает со Спуринной.

Плиний потянулся, медленно повернул голову. Ни единого неосторожного движения. Все естественно. Оказывается, этот честный человек — вполне искушенный интриган.

— Уже отошел в сторону. Критий, — обратился Плиний к своему номенклатору, — выясни, что за человек этот рыжий тип, с кем пришел, чей клиент. Скажи, Плиний хочет всем устроить подарки к концу дня. Сообщишь господину Осторию.

Критий тут же ринулся выполнять приказание.

Приск подошел к друзьям.

— Скоро закончите? — спросил намеренно громко. — Не пойти ли нам поплавать в бассейне?

А потом шепнул:

— С кем пришел тот рыжий? Тиресий, ты не заметил?

— Кажется, со Спуринной. А в чем дело?

— Это центурион преторианцев.

— Ты не ошибаешься?

— Я бы узнал его в полной темноте.

Теперь рыжий уже крутился возле других старичков, друзей Плиния. Он явно что-то вынюхивал.

Критий вернулся:

— Якобы клиент Спуринны, появился пару дней назад, откуда и кто, неведомо. Его не слишком опасаются: политические доносы хотя и не отменены, но сенаторам ничем не угрожают.

Отрапортовав, Критий тут же исчез.

— Зато нам угрожает этот парень, — произнес одними губами Тиресий.

— Что будем делать?

— Тут есть еще одна маленькая жаркая парильня, — сказал Кука, — и там сейчас почти никого нет, я заметил.

Друзья переглянулись.

— Похоже, нам придется еще раз попариться, — сказал Тиресий.

Друзья подошли с равнодушным видом к рыжему.

Кука хлопнул его по плечу.

— Э, парень, да ты какой грязный! Плохо вымылся. Надобно вернуть тебя в лаконик!

Кука и Тиресий подхватили центуриона под руки и повели. Со стороны все выглядело милой дружеской возней.

Тот попытался сопротивляться, закричал. Кука и Тиресий захохотали. На них никто не обратил внимания — молодые бычки бесятся, и только.

Какого-то ветерана, что сидел в лаконике, бесцеремонно выставили, дверь замкнули медным ковшиком.

— Вы что, спятили… да я… — взвился центурион.

— Кто тебя послал? — перебил Тиресий.

— Вы все трое покойники! — объявил рыжий.

— Еще нет! — Бывший банщик очень грамотно заехал кулаком в скулу центуриону. — Бедняга! Он поскользнулся на мраморном полу.

— Я — центурион преторианцев! — закричал рыжий. — Если вы меня немедленно не выпустите, вас разрежут на куски!

Встать он не успел — Кука вновь его опрокинул. Кому как не Куке было знать все коварство банных полов.

— Никакой это не центурион — вдруг сказал Кука. — Это банный вор, он украл в прошлом месяце мой плащ.

— Да вы что… — Рыжий опешил.

— А у меня — новые башмаки, — кивнул Тиресий. — Все время вертится в раздевалке. Чуть оставишь что без присмотра, он тут как тут.

Центуриона, обалдевшего от жара и от побоев, вытащили в холодный вестибюль.

Был как раз приток народа, многие раздевались.

— Банный вор! — заорал Кука. — Мы поймали банного вора.

И вновь сделал подсечку, опрокидывая центуриона на пол. Из раздевалок устремились полуодетые граждане обоих полов. Кажется, из женской раздевалки примчалось куда больше, чем из мужской. Визг, крики, жертву принялись рвать и топтать. Кука вовремя отскочил в сторону, Тиресий был не так проворен, посему лишился клока волос и обрел три глубоких царапины вдоль спины. Приск же остался в центре маленького тайфуна, он бил и бил, изо всей силы, сладостно и со страстью. В этот миг он жалел об одном: что не обладает силой своего отца, этого римского Геркулеса, который умел убивать одним ударом кулака.

Наблюдая за свалкой, Кука сказал Тиресию:

— Был один случай в термах, когда я работал в Байях. Рабы придушили господина в лаконике и сказали, что патрон потерял сознание от жара и умер.

— А следы удушения? — поинтересовался предсказатель.

— Все было сделано очень аккуратно — душили скрученной простыней, никаких следов.

— Мы бы могли это устроить…

— Вряд ли. Такие фокусы проходят в частных банях, а в общественных термах слишком много народу. Кстати, нам пора убираться — сейчас явится стража — разнимать дерущихся. Эй, Гай! — крикнул товарищу. — Выбирайся! Хватит!

Кука все верно рассчитал: как раз в этот момент несколько здоровяков из обслуги бани кинулись в свалку, раскидали нападавших и извлекли тело рыжего центуриона. Похоже, преторианец был без сознания. Приска отбросили к базису группы Лаокоона, украшавшей вестибюль бани. Друзья подхватили Гая под руки и оттащили в сторону. Приск хотел ринуться вслед за банщиками, на чьих мощных руках повис центурион, но Тиресий удержал его и шепнул:

— Не надо.

Приск всмотрелся. В первый миг ему показалось, что рыжий без сознания. Потом понял: нет, не без сознания — мертв — между ребер чернело небольшое отверстие, кто-то нанес удар в самое сердце.

Приск огляделся, пытаясь определить, кто это сделал. У него самого в этот миг оружия при себе не было. Краем глаза он увидел, как скользнула в женскую раздевалку гибкая фигура, закутанная в льняную ткань. Блеснуло и исчезло тонкое узкое лезвие.

Мевия.

Так вот о ком она говорила ночью! Ну что ж, она тоже имела полное право подвести в этой схватке черту.

* * *

«Совещание» устроили в базилике терм, в одном из ее нефов.

Старый Нерва слушал Плиния внимательно, но при этом опасливо косился на Приска: один глаз у легионера заплыл, губа разбита, на щеке алели следы ногтей. Принцепс явно не питал доверия к посланцу Нижней Мезии, хотя тот раздобыл чистую простыню вместо забрызганной кровью.

Но речь Плиния текла так мягко, так завораживала, что вскоре Нерва начал согласно кивать. Но, услышав слова «усыновить Траяна», вздрогнул всем телом.

— Усыновить Траяна? — переспросил старый принцепс, и лицо его сделалось испуганным и жалким. — Но все же знают, что сталось с Пизоном… и с Гальбой… его усыновившим…

Нерва невольно повел головой, будто ощутил на шее холодное лезвие.

— Траян — отличный полководец, его любят в войсках… Рейнские и данубийские легионы все на его стороне…

Нерва отрицательно покачал головой.

Тогда Спуринна уселся рядом с Нервой, заговорил сильным, хорошо поставленным голосом:

— Траян не даст в обиду… хороший солдат… честный солдат… — долетали до Приска обрывки фраз.

Спуринна много воевал во времена Веспасиана, и в его устах слова «хороший солдат» значили многое.

Нерва явно колебался. Он верил Траяну, но наместник Верхней Германии был слишком далеко, а префект преторианцев — очень даже близко.

— Тебе нужна защита, принцепс, — сказал дородный краснолицый человек лет пятидесяти. — Только Траян может тебя защитить. Ты должен сделать его не просто наследником, а соправителем.

— Кто этот толстый? — спросил Кука у Приска.

— Луций Лициний Сура, Плиний говорит, близкий друг Траяна. Один из самых близких…

— Не люблю я близких друзей, — пробормотал Кука. — Они, как кукушки, выживают друзей обычных.

И неожиданно подался вперед:

— Тебе нужен настоящий массаж, принцепс. Все эти лентяи вокруг тебя лишь водят руками, вместо того чтобы хорошенько размять каждую косточку. Доверься мне, я вдохну в тебя новую жизнь!

— Так ты…

— Неважно, кто я, главное, что руки у меня золотые!

Последующие полчаса Кука занимался старым принцепсом лично — разминал пальцами, рубил и пилил ребрами ладоней, раздавливал вялые мышцы кулаками и под конец похлопывал подушечками пальцев.

Если в начале процедуры Нерва стонал от боли, то в конце — от удовольствия. Порой Кука что-то приговаривал, но, что именно, никто расслышать не мог.

— Сура! — обратился Нерва к толстяку сразу же после процедуры. — Тебе, кажется, придется поехать к Траяну. Но только так, чтобы Касперий ничего не пронюхал.

Кука подмигнул Приску — мол, дело слажено.

* * *

— Что ты ему сказал? — спросил Приск, когда друзья покинули термы.

— Что на самом деле мы присланы по приказанию самого Траяна, но это тайна, никто кроме самого Нервы об этом знать не должен. Даже Плиний, даже Лициний Сура.

— И он поверил?

— Когда я разминаю спину, мне никто не может противиться! — заявил Кука.

 

Глава V

Отъезд Адриана

 

Осень 850 года от основания Рима

Эск

По возвращении из Рима Валенс и его «славная восьмерка» стали ожидать со дня на день гонца — с известием, что Нерва сделал все, как надо, и Траян усыновлен. Но день проходил за днем, миновало лето, наступила осень, а нужной вести так и не было.

Правда, пришло сообщение, что Спуринна по распоряжению принцепса почтен триумфальной статуей за давние победы над племенем Бруктеров. Заодно статую поставили и его рано умершему сыну, который никак себя проявить не успел, — вещь для Рима невероятная. Подобное сообщение можно было трактовать как знак, что дело Траяна пока что не умерло.

Адриан нервничал, не находил себе места. Кажется, он и сам был уже не рад, что не отправился в Рим лично, а послал мальчишек, которые испортили все дело.

Но вот однажды в лагерь въехал запыленный письмоносец, уставший настолько, что даже копье со знаком бенефициария не мог держать прямо. По лагерю пошли гулять слухи. Нерва умер? Что за известие? Кому теперь вновь будут присягать легионы?

Слухи, однако, перебродили и стихли, легат лишь усилил посты и отправил двойную стражу в бург у реки. Значит, события важные, сообразили легионеры. Но не смерть принцепса, иначе бы новость тут же стала известной в лагере.

Потом легат Наталис вызвал к себе трибуна-латиклавия Элия Адриана, и они вдвоем заперлись в претории.

И, наконец, разнеслось: Император Цезарь Нерва Август усыновил Марка Ульпия Траяна.

На другой же день рано поутру возле домика военного трибуна забегали слуги — выносили увязанные в узлы вещи, сундуки, в деревянные ящики укладывали закутанные в тряпки статуи. Адриан уезжал.

— А мы? Мы тоже поедем с ним? — спрашивал у друзей Квинт.

Ему не отвечали. Кука и Тиресий переглядывались. Они уже полагали, что отправятся с Адрианом вместе в Германию, поближе к Траяну.

Но суета длилась и длилась, а за подопечными Валенса никто не посылал. Вечером после завершения всех дел Кука не выдержал, стал выспрашивать Валенса, нет ли приказа об их переводе, а если есть, то в какой легион.

— Что, собрались в Германию ехать за наградами? — насмешливо спросил Валенс.

Все молчали. Кука кивнул.

— Никого из вас не переводят, — объявил Валенс. — А вы уж и рот разинули. Идем, Адриан вас всех зовет на прощальный обед.

Стол был накрыт роскошный. Но дом уже как будто умер. Статуи упакованы, ткани сняты, только мозаичный пол и обеденные ложа оставлены были для прощальной трапезы в столовой.

Блюда подавали отменные, никогда прежде никто из «славной восьмерки» не пробовал ничего подобного. Даже в доме у Плиния — там царила показная скромность, каша с медом да жареная свинина. Адриан же устроил настоящее пиршество — одно блюдо сменялось другим, легионеры не просто наелись, а обожрались и теперь с тоской смотрели на новые яства, от которых не в силах были отломить ни кусочка. Один Адриан был ненасытен.

— Грибы… не хотите отведать грибочков? — Военный трибун клал в рот очередной кусок и подмигивал гостям. — Такие в Риме на вес золота.

В ответ легионеры лишь грустно кривились.

— Считаете, что я вас всех обманул? — зло прищурившись, спросил Адриан.

Приск пожал плечами, а Кука выпалил:

— Почему мы не переводимся вместе с тобой?

— А ты как думаешь?! — Адриан вдруг махнул рукой, и серебряное блюдо с грибами слетело со стола. Тиресий вовремя успел отшатнуться, иначе металлический диск вонзился бы ему в грудь. — Вы, мои наивные друзья, воображаете, что Траян зовет меня в Германию, чтобы наградить? — Адриан расхохотался, ненатурально, зло. — Как бы не так! Траян в ярости, что я растратил кучу денег. А он не любит, когда кидают сестерции на ветер. Вот и прислал разносное письмо, требует, чтобы я ехал служить в Германию, поближе к дядюшке, под строгий контроль.

— А как же усыновление? Все эти расходы… — спросил изумленно Приск.

— Луций Лициний Сура взял на себя эту честь — то есть посредничество между Нервой и Траяном. Я, как и планировалось, в этом деле не фигурирую. — Адриан помолчал, стиснув зубы. — Дядя меня всегда недолюбливал. Мы разные. Он — солдат, а я… Кто я? — повернулся он к Приску.

— Художник… Или философ…

— Во-во! А Траян ценит только солдат и толковых администраторов. — Адриан выпятил изувеченный подбородок. — Вот что он видит. Вот что греет ему душу — военные шрамы. Впрочем, этот — не военный, а полученный на охоте.

— Но если Траян недоволен, не нужно было устраивать такой пир… — заметил Малыш. — Нам бы вполне хватило скромного обеда. Мы бы и так…

— Я все равно истратил кучу денег, так что несколько золотых не спасут моей репутации. Ешь! — Он пододвинул блюдо с фаршированными финиками в сторону Малыша. — Я же вижу, ты голоден!

— Зачем же мы тогда все… зачем ты хлопотал за Траяна! — воскликнул в недоумении Кука.

— Чтобы Траян стал императором. Он не любит меня. Это точно. Но не может меня оттолкнуть. Теперь у меня есть двадцать лет… Ты ведь сказал двадцать лет, Тиресий? — повернулся Адриан к предсказателю. Тот кивнул. — Вот видите. У меня есть двадцать лет, чтобы обаять дядюшку и доказать, что я — в первую очередь, хороший солдат. Не просто хороший, а очень хороший. И вы мне в этом поможете. Неважно, любит меня Траян или терпеть не может, все равно он сделает меня наследником. — Адриан смял в лепешку серебряный бокал, брызнули вверх остатки вина.

Легионеры переглянулись. Впрочем, не все. Квинт уже заснул за столом и сладко посапывал, по-детски положив ладонь под щеку.

— Из Рима пишут: Нерва болеет и долго не протянет, — продолжал Адриан. — Речь идет, скорее всего, о нескольких месяцах. Траян станет императором — тут уже никаких сомнений нет.

— Касперий Элиан не устроит какую-нибудь гадость? — спросил Приск.

— Не устроит. Префект претория мертв. Траян вызвал его к себе посовещаться по важным вопросам, совещаться не стал, тут же казнил — чтобы ни у кого не появилось больше желания навязывать свою волю принцепсу.

— И что теперь? — кажется, это Молчун подал голос.

— Я вас ненадолго покину. Но через год, максимум через два, вернусь. Начнется подготовка к большой войне.

Тиресий молча кивнул, подтверждая прогноз военного трибуна. И прежде легионеры говорили о войне с Децебалом, но никогда так уверенно, как Адриан.

— Вот видите, наш предсказатель со мной согласен! — рассмеялся Адриан.

— Разве с Децебалом нельзя договориться? — спросил Приск.

— А кто-то хочет договариваться? Казна пуста, долгов по налогам — сотни миллионов. Траян, придя к власти, вновь должен раздать войскам донативы. То есть взять еще несколько сотен миллионов у банкиров. А чем расплачиваться? Значит — война. Большая война с большой добычей. Есть два места, где можно добыть эти денежки. Парфия и Дакия. Да, Траян может пойти на Восток, но это будет ошибкой. Мы там увязнем, как увязает в песке пустыни горожанин, что решил поохотиться на львов. А вот Дакию мы можем раздербанить…

— Что? — переспросил Кука.

— Сожрать. Как говаривал Катон Старший: «Карфаген должен быть разрушен!»

— Ты — философ, и ты любишь войну? — с вызовом спросил Приск.

— Нет, не люблю. В отличие от Траяна. Но ты слышал, что болтал Мурена. Золота у Децебала столько, сколько чеканит Рим за двадцать или тридцать лет. Понимаете, о чем я? Тиресий напророчил мне двадцать лет ожидания и двадцать лет принципата. Значит, этих денежек хватит и мне, и Траяну. Сам-то я не особенно рвусь наверх. Пока. Пусть Траян воюет — он это умеет делать лучше всех… — Военный трибун обвел гостей долгим взглядом. Глаза его налились кровью, на лбу выступили капли пота. — А-а-а… вы же сейчас думаете, чего этот парень так разоткровенничался? — Адриан прищурился. — Да все очень просто, милые мои… Мы с вами вроде как заговорщики. И заговор наш будет длиться двадцать лет. Я — ваш патрон, вы — мои клиенты. Двадцать лет каждый из вас будет служить мне, пока не исполнится предсказание. А я буду следить, чтобы вы служили мне хорошо.

Зенон обошел всех легионеров и поставил перед каждым корзиночку с угощением, которую можно было взять с собой.

— Так мы не поедем с тобой? — спросил Квинт, просыпаясь.

* * *

Когда легионеры вернулись в казарму и вынули из корзинок куски курицы, завернутые в льняные салфетки, на дне у каждого нашелся кошелек с золотыми монетами. Всем досталось поровну — по десять золотых, то есть по тысяче сестерциев.

— Надеюсь, они не поддельные! — засмеялся Приск.

И осекся.

В казарму вошел Зенон и поставил перед Приском деревянный ящик.

— Лично тебе от Адриана, — сообщил вольноотпущенник и удалился.

Приск открыл ящик. Внутри стояли, плотно прижавшись друг другу, глиняные горшочки с разноцветными порошками.

Краски Адриана!

* * *

На другой день рано утром Адриан и его слуги тронулись в путь. Военный трибун ехал в первой повозке, устланной волчьими шкурами. Проезжая мимо восьмерки из пятьдесят девятой центурии, он выглянул, окинул молодняк внимательным взглядом.

Они салютовали ему, он поднял руку в ответ.

 

Глава I

Усадьба Корнелия

Весна 851 года от основания Рима

Эск

Новости из Рима приходили в лагерь довольно странные. Нерва, как и ожидали многие, скончался зимой, Адриан лично доставил дяде в Колонию Агриппины известие, что тот отныне — властелин Рима. Но новый император не поспешил в столицу, а остался в Германии, инспектируя рейнские легионы, потом двинулся в Паннонию.

В Рим отправились его доверенные люди.

* * *

Хотя долгожданное пополнение прибыло в лагерь, под командой Валенса так и осталось восемь человек. Валенс продолжал их тренировать лично. Центурион надолго уходил со своими легионерами в горы, учил ориентироваться по солнцу, по стволам деревьев, по едва приметным следам. Еще учил, как надо бесшумно подкрадываться к человеку и убивать его ударом кинжала, прежде накрепко зажав рот ладонью. Или заставлял карабкаться по деревьям на самые макушки и осматривать местность. Опять же показывал, как взбираться по отвесной скале, и заставлял тренировать пальцы, катая меж ними часами речную гальку.

— Демосфен в рот гальку клал, — напомнил Приск, — а мы — под пальцы.

— Предлагаю в повязку на бедрах насыпать. Тоже для тренировки, — хихикнул Квинт, обожавший щегольнуть соленой остротой, но всегда не к месту. При этом он непременно краснел до ушей.

— У тебя что — проблемы, если нужны тренировки ниже пояса? — тут же сразил его в словесном поединке Кука.

— Чтобы троих девок за раз завалить. — Квинт покраснел еще больше.

— Так все равно у тебя денег на троих не хватит, — напомнил Кука.

На досуге Валенс заставил всех учить фракийский язык, для чего привел старого раба-фракийца и поселил в соседней комнате казармы. Потом брал с собой в канабу и заставлял общаться с местными по-фракийски. Их зачастую не понимали, или сами фракийцы с грехом пополам переходили на латынь. Кажется, фракийский язык был самой сложной частью их обучения.

* * *

Вторая зима в Мезии казалась чудовищно долгой, но вот, наконец, дохнуло с юга теплом, радостно по-весеннему засинело небо, днем стал подтаивать снег, а за ночь покрываться крепким настом.

— Поедешь со мной, Приск, — сказал Валенс как-то поутру.

В тот день уже вовсю текло с крыши барака, и радостная капель сулила близкое тепло и, возможно, первый настоящий поход для легионеров особой пятьдесят девятой центурии.

— Слушаюсь, центурион.

— В полном вооружении, — уточнил Валенс.

— Куда мы едем?

— Не слишком далеко. Корм для лошадей возьми. Сухари и фляга вина не помешают.

Лошадок выбрали смирных, Приск взял полюбившегося ему Крепыша. К тому же Валенс самолично нагрузил мула какими-то мешками и привязал поводья к седлу своей лошади.

Навстречу по дороге то и дело попадались крестьяне, обряженные в меховые плащи и безрукавки, непременно с кривым кинжалом у пояса, заросшие, вида самого зверского. Мезия никогда так и не была романизирована в отличие от других провинций. Любые ростки цивилизации тут начисто сбривало страшным дакийским фальксом, смывало наплывами варваров из-за реки.

Местные, в основном, ехали на запряженных мулами или волами повозках. Многие шли пешком, гнали овец, спешили в канабу, чтобы на другое утро в рыночный день продать выгодно зерно, скот и шкуры. Скорее всего, это потомки тех задунайских варваров, что еще во времена Августа переправились на правый берег с разрешения римских властей. Или тех, что уже при Нероне поселил в Мезии наместник провинции Тиберий Сильван.

Приск вглядывался в мрачные физиономии встречных — и невольно противный холодок бежал меж лопаток. А ну как не посмотрят, что перед ними римский центурион и легионер, накинутся со своими кривым кинжалами. Да еще, кто знает, может, у кого под мешками и фалькс припрятан или фракийский кривой клинок?

— Смотри так, будто ты легат как минимум, и у тебя с собой две когорты, — сказал Валенс, надменно поглядывая сверху вниз на идущего рядом с повозкой крестьянина, тот опустил голову, поправил капюшон меховой накидки и ускорил шаг. — Не показывай, что опасаешься их. Варвары, как звери, чуют чужой страх.

— Я не боюсь, — сказал Приск. — Мы отобьемся.

— Не отобьемся. Но все равно смотри так, будто ты одной левой можешь пятерых повалить на землю. Не посрами аквилу Пятого Македонского. Наверняка раздумываешь, почему я тебя взял с собой? — спросил Валенс, когда они уже с полмили отъехали от лагеря.

День был чудный, солнце припекало так, что Приск пожалел, что поддел под плащ меховую фракийскую безрукавку.

— Наверное, потому, что я на лошади езжу хорошо.

— Ездишь ты плохо. То есть, может, для гражданского и неплохо, но для легионера — никуда еще не годится. Ты в полном вооружении ни залезть толково на коня не можешь, ни соскочить. Ну, по сравнению с остальными новобранцами, может быть, ты не так уж и плох, но Молчун ездит лучше. Тебе бы силу накачать, прежде чем в бой идти… Я взял тебя с собой, потому что так попросил хозяин усадьбы, куда мы едем в гости, — Луций Корнелий Сервиан.

Корнелий? То-то дорога знакомая!

Отец спасенного мальчишки Луция? Значит, Приск увидит Кориоллу?

Сразу бросило в жар, сердце запрыгало.

Она подарила ему золотой браслет. Но он так и не осмелился надеть подарок. Впрочем, браслет этот ему явно мал — украшение по женской руке. Но подарок хранил, носил на цепочке под лорикой.

* * *

Ехать было не так уж долго, кажется, собирались дольше. Поместье лежало в стороне от дороги — пашня и сад примыкали к небольшому холму, на южном его склоне устроен был виноградник. Сама усадьба напоминала крепость — обнесенная сложенной из камня стеной с массивными воротами, по бокам выдавались вперед две башни, копируя охранные сооружения лагеря Пятого Македонского. Дубовые ворота были закрыты. После того как Валенс постучал, на балкончике одной из башен появился кто-то из слуг, закутанный в плащ, глянул вниз, рассматривая гостей.

Валенс назвал себя.

Привратник исчез, и вскоре внутри послышалась какая-то возня, ворота открылись. Приск увидел небольшой двор и строения внутри, все спланировано было так, будто это не усадьба, а временный лагерь одной центурии.

Встречать гостей вышел Корнелий в длинном подбитом мехом плаще, под которым виднелась красная туника, как у солдата. Но шерстяные штаны и обшитые мехом мягкие туфли были варварского покроя.

Валенс спрыгнул на землю, обнял хозяина.

— Все матереешь, Корнелий!

— Валенс! Старина! Ну прям кремень! О тебя мечи можно точить — это точно.

— Ха, думал ли ты, когда полоскал меня в горячем источнике в Эммаусе, что я протяну эту лямку так долго?

— Да уж… ты был тогда как полудохлый щенок, которого отдают в жертву богине Гекате, — вздохнул Корнелий, припоминая те дни, когда на жарком юге они жили только одним-единственным днем, не думая, что случится завтра. Да и, наступит ли для них это завтра, было тогда большим вопросом, земля вокруг дышала убийственным зноем, но пуще любого самого разъяренного зноя, кажется пуще огня, полыхала ненависть окружавшего их народа. Наверняка пришлых римлян там, в Эммаусе, ненавидели больше, чем здесь, в Мезии.

— Ну, здравствуй, Осторий Приск, спаситель моего сына! — Корнелий пожал молодому легионеру предплечье. — Помню тебя, помню. Я перед тобой в вечном долгу!

Из дома выбежала девочка лет семи в меховой накидке, от быстрого движения капюшон слетел с головы, в темных волосах сверкали золотые ленты.

— А, малышка Флорис, ты все хорошеешь! — засмеялся Валенс.

Девочка прыснула, накинула на голову капюшон, пронеслась по двору и скрылась в амбаре. Через мгновение она вернулась с каким-то горшочком в руках, который ей наверняка был не нужен, — неслась лишь для того, чтоб поглядеть, кто же приехал.

Валенс и Приск проводили ее взглядами.

Парень в меховой куртке и шароварах увел лошадей.

— Приск! — повернулся центурион к легионеру. — Разгружай мула. Подарки всем привез, а девочкам — духи, аж с ног сшибают сильнее чесночного запаха и винного перегара.

Сам же и засмеялся, довольный шуткой. В этот миг на крыльце Приск увидел другую девушку, куда старше. Она смотрела на него, кажется совсем не обращая внимания на центуриона.

Кориолла. Она вновь изменилась! Сколько они не виделись? Год? Больше?

* * *

Их ждали, к приему готовились — истопили баню, накрыли стол. В доме было тепло, даже жарко — Корнелий провел трубы отопления под полом и в стенах во всем доме. Так что и хозяйка, и ее дочери могли расхаживать по комнатам в легких платьях и, лишь выходя на порог, накидывать меховые плащи. Столкнувшись с Гаем, Кориолла смутилась, залилась краской (даже шея покраснела, а уши буквально вспыхнули). Она тут же исчезла на кухне, было слышно, как она выговаривает ключнице:

— Эвбея, мы же принимаем Валенса!

Потом вновь выскочила, стрельнула глазами и убежала, чтобы вскоре явиться, но в другом платье и с золотым ожерельем на шее. Малышка Флорис носилась за сестрой и в точности повторяла все ее повадки, правда, с куда меньшей грацией. Маленький Луций (впрочем, какой он маленький — ростом уже почти сравнялся с Приском) старался держаться смело и уверенно, как и положено человеку тринадцати с половиной лет, который вот-вот наденет взрослую тогу. Глаза его горели восхищением при виде лорики центуриона и начищенных серебряных фалер (у Валенса их было семь, связанные цепью, они надевались и снимались все вместе).

Первым делом хозяин пошел показывать поместье. В атрии Корнелий самолично настлал узорный пол из черных и белых мраморных плиток. Незатейливый узор — в богатом доме в атрии на полу непременно выложат мозаикой настоящую картину — чудища морские, или же сражения гладиаторов, или битвы Александра Македонского, что ветеранской душе всего ближе. Но нанять мастера, чтобы украсился дом подобным чудом, было для Корнелия недостижимой роскошью.

Уже пятнадцать лет он строился, но никак не мог закончить усадьбу. Амбары, жилые помещения, бани — все уже было готово, но тут решил Корнелий соорудить еще маленький флигель для гостей.

— Друзей у меня в канабе и в лагере полно, не селить же всех в доме. Столько и комнат не наберется, — разъяснил хозяин.

— Не слишком ли ты размахнулся? — покачал головой Валенс.

— С чего это слишком? Флигель уже построен, летом оштукатурю да стены побелю. Жаль, только художника нет, чтобы фрески намалевал.

— Я бы мог, — вдруг сказал Приск.

— Он что, художник? — не поверил Корнелий.

— В моем контубернии все умеют рисовать, — подтвердил Валенс. — Правда — не фрески.

— Я знаю, как пишут фрески, — вдруг уперся Приск.

Быть может, потому, что поодаль, укутавшись в меховые накидки, стояли дочери Корнелия, и старшая, во всяком случае так показалось Приску, очень внимательно его слушала.

— Отпустишь его летом стену расписать? — спросил Корнелий.

— Если заплатишь, — кивнул Валенс.

— Ну ты и наглец! Тебе или ему? — хмыкнул хозяин.

— Мне, ему необязательно.

Валенс хлопнул Приска по плечу и расхохотался. Юноша так и не понял, что это — обмен шутками или в самом деле Валенс потребовал оплатить фрески.

После посещения бани гости надели чистые туники, и старшая Кориолла поднесла Валенсу и Приску венки, искусно сплетенные из веточек туи, засушенных цветков бессмертника и ажурных золотых листков. Было еще в венках несколько подснежников, но они мгновенно увяли.

* * *

— Много ли мне надо? — рассуждал Корнелий, смакуя в меру разбавленное хиосское вино. — Усадьбу достроить, дочерей замуж выдать, сына в люди вывести. Работать могу и умею, хоть и не молод уже годами. А что выходит, скажи, а? Не дают житья. То заречные «волки» приходят и все отнимают, а что не отнимут, то сожгут, то от имени Рима требуют фураж для лошадей да зерно скупают по бросовой цене для легионов. Ни подняться, ни окрепнуть. А дочери? Старшую замуж пора выдавать… А я ее из лука учу стрелять да мечом колоть. Если придется… да… такое дело.

— Сколько Кориолле уже? — спросил Валенс. — Пятнадцать?

— Четырнадцать исполнилось осенью.

— Самый лучший возраст для невесты.

— Рано еще, — буркнул Корнелий. Хотя сам знал: не рано, а самое время, если не замуж, то сговорить за выгодного жениха. — Да кому здесь отдавать такое сокровище? Свататься приезжали — да только все народ ненадежный, без земли и двора, а если и есть двор, то ворота нараспашку. Моргнуть не успеешь, как утащат сокровище за реку.

— Слушай, я вот что… — Приску показалось, что Валенс сейчас прокричит «Бар-ра!» и ринется в атаку, так закаменело его лицо. — Отдай ее за меня.

— Когда в отставку выйдешь! — тут же набычился Корнелий. — Чтоб законной женой была. Сожительницей не отдам.

— Так ведь признают потом брак и детей…

— Не отдам, сказано, в полюбовницы, и не проси.

— А коли трибун посватается?

— Так трибунам жениться можно. Трибуну отдам, — усмехнулся Корнелий.

Шутка вышла горьковатая: трибун, оно, конечно, жених завидный, если латиклавий — то вообще юнец, если из остальных пяти, то постарше, но все равно человек молодой, около тридцати, в самой, можно сказать, силе, да только никто из них не женится на дочери ветерана, поселившегося в провинции. Латиклавий — тот вообще сенаторский сынок, а другие трибуны — из всадников, опять же по цензу должны иметь состояние не меньше четырехсот тысяч сестерциев. Поговаривали, правда, что пора бы разрешить жениться центурионам, — все они люди немолодые, лет двадцать оттрубившие во славу Рима, и, когда выйдет им отставка, поздновато бывает думать о семье. А приблудной девкой в канабе с незаконными детьми не всякая приличная женщина согласится жить. Пока разговоры эти всячески пресекались, мысль позволить центурионам стать людьми семейными казалась приверженцам традиции ужасающей крамолой, покушением на саму божественную Дисциплину.

— Я через два года в отставку выйду, — сообщил Валенс, глядя на девушку, что теребила обеденную салфетку, вместо того чтобы отправлять в рот кусочки свинины.

— Вот через два года и женишься, — отрезал Корнелий.

— Так обещай ее мне.

Обычно сватали невесту никак не раньше чем за год. И то, что Валенс просил ждать два года, было вроде как против обычая, но Корнелий, хотя и помрачнел, все же сказал:

— Обещаю. Но только два года, не больше.

— Приск! — повернулся центурион к новобранцу. — Ты — свидетель, что Корнелия теперь моя невеста.

— Ты меня забыл спросить! — вдруг подала голос девушка и в ярости отшвырнула салфетку.

— Что?! — как центурион, так и отец просватанной опешили от подобной дерзости.

— Валенс, я тебя всегда уважала и любила. Но как старого друга отца. Замуж за тебя не хочу! — Кориолла говорила все тише и тише, пунцовея. — Ты — старый. Вон как мой отец уже…

— Корнелия! — возмутилась мать.

— Молчи! — одернул отец.

— Что ж, тебе юнец нужен? — прищурился Валенс. — Как Приск?

— Мне нужен тот, кого полюблю, — сказано было уже шепотом. Но на Приска она успела бросить выразительный взгляд.

— Замолчи, Кориолла!

— И не подумаю! — вдруг выкрикнула она, надсаживая голос, прорываясь сквозь навалившееся онемение.

— Ты мне обещана, — сказал Валенс строго. — И не такой уж я старый, мне сорок только по весне исполнилось. Я в легионе с семнадцати.

— Отец!

— Все, дело решенное!

Кориолла вскочила и кинулась вон из столовой.

— Ничего, пусть артачится, — усмехнулся Валенс. — И не таких объезжали.

Приск во время этой сцены старательно делал вид, что пьет из кубка, хотя кубок давно опустел. Он не знал, стоит ли ему вмешиваться или лучше молчать.

* * *

Гай вышел во двор. Кориолла стояла на ступенях, накинув поверх легкого платья подбитую мехом накидку и всунув ноги в сандалиях в меховые просторные туфли. Услышав шаги, она обернулась.

— Он меня все-таки продал! — У Кориоллы дрожали губы. — Сначала заставят зубрить «Энеиду». А потом в рабство… Клялся, что не будет, и вот… вот… — Она замотала головой и вдруг закусила костяшки пальцев на левой руке — чтобы не разрыдаться.

— Валенс — хороший человек, справедливый, — пробормотал Приск, пряча глаза и заливаясь краской.

— Знаю… — ответила Кориолла, сглатывая ком в горле, — обида никак не проходила. — Но я его не люблю. Не люблю, и все. Что мне делать, а?

— Полюбить… — ляпнул Приск, тут же возненавидев себя за этот совет.

— Что? — Она нервно хихикнула. — Что ты сказал?

— Будь я военным трибуном, непременно к тебе бы посватался! — Приск не ведал, откуда взялась такая смелость. Может быть, потому, что от женитьбы был он двадцать с лишком лет огражден стенами лагеря.

Кориолла поначалу ничего не ответила, поежилась, поплотнее запахнула меховой плащ.

— Нас все время куда-то толкает в спину Фортуна, — сказал Приск. — Толкает туда, куда мы не хотим идти. Мы сопротивляемся, пытаемся свернуть на боковую тропинку, но она упрямо выводит нас все на ту же дорогу.

— Это правильный выбор? — спросила Кориолла.

— Не знаю. Скорее всего, нет. Просто неизбежный.

— Откуда ты, Приск?

— Из Рима.

— Там хорошо?

— Нет ничего лучше Рима, красивее Рима, величественнее Рима, страшнее Рима, — выпалил он.

— Ты хранишь мой браслет или продал? — вдруг спросила она.

— Храню.

Девушка кинулась ему на шею, чмокнула в губы и скрылась в доме.

* * *

— Что скажешь? — спросил на обратной дороге Валенс.

— Кориолла…

— Я не о девчонке спрашиваю. Ты в бабах понимаешь еще меньше, чем в лошадях. Я про усадьбу.

— Вроде хорошая. Стены добротные. Правда, комнат мало. Ну и… у Корнелия сын есть. Он ведь наследует. А дочерям достанется не больше четверти имущества.

— Сын наверняка уйдет легионером служить на двадцать пять лет. За усадьбой пригляд нужен. Кориолла у отца в любимицах, Корнелий наверняка оставит ей по наследству максимум того, что можно оставить женщине. Ну так что думаешь?

— Усадьба хорошая. Но граница близка.

— Вот и я про границу. Но если будет война, и границу отодвинут, усадьба эта вмиг в два, а то и в три раза подорожает. Вникаешь, о чем я?

— Не рано ли ты сговорил ее? — спросил Гай. — Еще два года ждать.

— Торопился опередить, — с усмешкой сказал Валенс.

— Кого?

«Неужели он меня опасается?» — изумился легионер.

— Не догадываешься?

Приск отрицательно мотнул головой.

— Нонний, — подсказал Валенс.

— Что, эта гадина?

— А, проняло! — Центурион невесело рассмеялся. — Я на этого Нонния собрал уже два свитка всяких мерзостей. Чуть он тронет кого, кто мне дорог, — вмиг передам все легату. Пусть почитает, насладится.

— Зачем ты взял меня с собой? — спросил напрямую Приск.

— Я завещание составил.

Приск поначалу не понял, какое имеет отношение завещание Валенса к этому визиту. Римляне — они, как известно, обожают писать завещания. Бывает, лет десять, а то и двадцать подряд переписывают, вносят дополнения, одному — сотню сестерциев, другому нарядные туники отпишут. За бездетными стариками ухаживают так, как ни за одним любимым и близким человеком не станут ходить, — чтобы внес в свое завещание, оставил миллиончик. «Время выгодной бездетности», — сказал Плиний.

— Думаешь, какое это имеет к тебе отношение? — озвучил незаданный вопрос Валенс. — Я отписал четверть — максимум, что возможно, Корнелии; денщику своему завещал свободу и немного денег, еще друзьям — около половины всего, с условием, чтобы они мне стелу надгробную из мрамора заказали, а не из песчаника. И тебе тоже четверть.

Приск опешил от такого признания.

— Взамен ты должен дать мне слово: если я погибну, а все мы можем погибнуть в любой миг, ты не позволишь Ноннию жениться на Кориолле. Умрешь, но не позволишь. Не хочу, чтобы девчонка несчастной сделалась.

— Неужели отец может выдать ее за этого мерзавца?

— Корнелий — замечательный человек. Но у него голова начинает идти кругом, как только он видит лорику центуриона и нарядный поперечный гребень на шлеме. Бывший солдат, сам понимаешь, центурион для него господин и бог. Ему плевать, что под лорикой, какое сердце, и что под шлемом — какой ум. Так что, даешь слово?

— Даю! — с жаром воскликнул Приск.

Валенс расхохотался:

— Будь ты военным трибуном, ни за что бы не показал тебе девчонку. Но двадцать пять лет ни одна красотка не станет ждать жениха.

 

Глава II

Примавера

Весна 851 года от основания Рима

Эск

В мае Валенс отпустил Приска на шесть дней в усадьбу Корнелия — расписывать стены во флигеле. Ветеран встретил легионера как старого друга, тут же привел в пристройку. У входа еще осенью посадили кусты сирени, теперь они цвели как сумасшедшие, одуряющий аромат проникал в окна комнаты.

— Вот, гляди, все четыре стены твои, — объявил Корнелий. — Кто нужен в помощники, говори. Прим будет штукатурить, а Далас подносить краски и воду.

Приск поставил ящик с красками и кистями на пол.

Стены уже были покрыты первым слоем штукатурки. Теперь нужно было наложить последний накрывочный слой в палец толщиной. Прим, один из рабов хозяина, знакомый с техникой фрески, смочил несколько раз оштукатуренные стены.

Для большой фрески пригодна была лишь стена, граничащая с соседней комнатой с дверью в самом углу. Остальные стены с большими окнами и дверью стоило украсить небольшими росписями с цветами. Большая комната в пристройке задумывалась гостиной, но в ней можно было и позавтракать, а соседняя комнатка с одним-единственным окошком в короткой стене, несомненно, должна была стать спальней.

«Это же флигель для Валенса. Пока зять не обзаведется хозяйством, будет жить здесь!» — дошло до Приска, и желание расписывать стены вдруг пропало.

— А что ты будешь рисовать? — услышал он вдруг голос Кориоллы. Гай вздрогнул всем телом. Щеки запылали.

— Э, глянь, он тебя, будто дака, испугался! — засмеялся хозяин.

— Отец! — возмутилась Кориолла.

— Сад буду рисовать… весенний сад… сирень цветущую… — сбиваясь, заговорил Гай.

«И еще девушку, что собирает цветы… она идет, а вокруг нее цветы, цветы…»

Он вдруг подумал, что непременно нарисует девушку со спины, вокруг тела колышется легкая ткань, волосы собраны в простой узел, голова повернута, и зритель видит лишь нежную, согретую румянцем щеку. Каждый может представить любимое лицо…

Или грезить, что за дивная красота от него скрыта.

— Можно мне посмотреть, как ты будешь рисовать? — не унималась Кориолла.

— Конечно, — спешно кивнул Приск.

— Вот же надоеда! — Хозяин изобразил на лице суровость, но губы невольно улыбнулись. — Иди принеси гостю сыра да кусок ветчины, хлеба, вина. Чтобы он тут у нас не голодал.

Девушка мгновенно исчезла.

— Ты, если что, не стесняйся, гони ее на кухню, мне Валенс не простит, если ты у нас отощаешь, — неуклюже пошутил Корнелий.

— А если растолстею?

— Об этом не переживай. Тут у меня одна козочка есть для тебя, вмиг все, что наел, сбросишь.

— Что? — Приск опешил, ему показалось на миг, что хозяин говорит о дочери.

— Девчонку купил по дешевке, два года назад. Тарсой зовут. Уродина была жуткая. А теперь красотулечка, пальчики оближешь. Прислать вечером?

— Нет, не надо… — замотал головой Приск.

— Странный ты, от даровой девки отказываешься, — покачал головой Корнелий. — Если передумаешь, скажи. Я Тарсу рабам не подкладываю. Ну ладно, не буду мешать.

В дверях на отца налетела Кориолла и едва не выронила корзинку с едой.

— Ишь какая скорость. Тебя гонцом надо посылать в легион! — хмыкнул ветеран.

Девушка ничего не ответила, принялась раскладывать еду на металлическом складном столике, какие с собой берут в поход трибуны и легаты.

«Надо же! Она мне серебряный бокал принесла!» — изумился Приск, отхлебывая легкое местное вино, к тому же сильно разбавленное.

— Поешь со мной? — предложил Приск.

Девушка уселась на скамью, отломила кусочек сыра.

— Я хочу тебя нарисовать, — признался Приск. — Только…

Он посмотрел на простую тунику из некрашеной шерсти, в которой Кориолла ходила по дому.

— Только нужно другое платье.

— Какое?

— Хорошо бы оранжевая стола… У тебя нет ничего такого?

— У мамы есть. Я сейчас переоденусь. Мигом!

Прим тем временем уже начал наносить грунт. Гай велел подготовить только центральную часть, справедливо рассчитав, что не успеет расписать по мокрой штукатурке всю стену. Узор по краям и декоративные колонны он нарисует позже. Колонны вообще лучше делать восковыми красками. Пока Кориолла бегала за одеждой, Приск приготовил две обклеенные пергаментом доски, смешал на кусочке мрамора порошки с водой — ровно столько, сколько понадобится для эскиза.

Полузакрыв глаза, Гай смотрел на стену, которую затирал обрезком доски Прим, и уже видел идущую по лугу фигуру. То ли это юная девица, собирающая цветы, то ли Прозерпина, их разбрасывающая.

«Она вернулась из царства мертвых, бежала из мрачного Аида, и вот, радуется свету, жизни…»

Кориолла вбежала в пристройку, преображенная. Поверх серой туники — оранжевая стола и легкий воздушный шарф… Охапку цветов она тоже догадалась прихватить — жаль, нет волшебной силы, чтобы одним движением перенести на стену ее фигуру на фоне цветущего луга.

Уголь тут же заскользил по поверхности пергамента. Голова и шея получились сразу, но фигура почему-то уродливо переломилась в талии. Приск отчетливо видел только ноги девушки и ее повернутую в нужном наклоне голову и шею. Все остальное тело было скрыто складками столы, и он никак не мог разобрать, как именно повернуто тело. Наверное, он замахнулся на слишком сложное движение, заставил Кориоллу идти в одну сторону, а смотреть в другую, вся фигура закручивалась по спирали, играли складки, и ощущение движения было несомненным. Но этот уродливый изгиб… что с ним делать, Гай не представлял! Ах, если бы тогда в Афинах его принял в свою мастерскую грек. Но художник сказал: «Италийцев я не беру в ученики». «Почему?» — опешил Гай. «У меня такой принцип. Не беру, и все. Воюйте, римляне, разрушайте Карфаген, грабьте Афины. А я буду писать фрески».

— Прим! — донеслось из сада. — Ты закончил штукатурить? Ты мне нужен.

Голос явно принадлежал Биарде, хозяйке.

— Если закончил, иди копай грядку.

Прим отложил доску.

— Одной стены хватит? — спросил начинающий седеть раб.

— Вполне.

Он ушел, не преминув глянуть на пергамент. Приску показалось, что Прим снисходительно хмыкнул.

— Как? Получается? — Кориолла сделала попытку оглянуться и посмотреть набросок.

— Нет! — Приск отшвырнул доску.

— А в чем дело? — теперь она уже полностью повернулась. — Может быть…

— Мне нужно обнаженное тело!

— Что?

— В ткани я ничего не вижу. Мне нужно нарисовать тело обнаженным. А потом уже складки.

Кориолла растерялась, потом начала краснеть.

— Ты серьезно?

— Все художники так делают. — Он, правда, не знал, так ли это. Но сказал уверенно, с апломбом.

Она выглянула из пристройки.

— Сколько тебе нужно времени? — спросила совершенно серьезно, без кокетства.

— Четверть часа. Может быть, половина.

Девушка повернулась к нему спиной, сбросила на пол столу, следом полетела туника. Ни набедренной повязки, ни нагрудной Кориолла не носила.

— Давай.

Он смотрел на нее и чувствовал, как запылало лицо, будто он сидит у костра, а пламя так и пышет. А что творилось внизу, под туникой…

— Четверть часа! — напомнила Кориолла и слегка тронула босой ногой лежавшие у ног тряпки, как трогают воду в озере перед купанием, проверяя, не холодна ли.

Приск схватил вторую доску и принялся рисовать.

Уголь так и летал по поверхности. Теперь он разобрался, в чем дело. Он отчетливо видел наклон плеч, линии бедер, поворот спины. Почему-то вспомнил Мевию. Он даже подумал, что хорошо бы нарисовать на другой стене бой женщин на арене, но тут же отверг эту мысль — нет, не для этой комнаты. Ах, если бы написать Кориоллу нагой, этот изгиб спины и эти рефлексы зеленого на нежной, не тронутой загаром коже.

— Скоро? — Ее рука начала подрагивать от напряжения.

— Готово! — объявил он, берясь за краски.

Корнелия присела, подбирая тунику, и так, сидя, не распрямляясь, натянула на себя серую домотканую рубаху, потом закуталась в столу. Приск вдруг увидел, что она вся заливается краской, запоздало сообразив, что сделала нечто совершенно недопустимое.

— Ты очень-очень красивая… — промямлил он.

Она медленно поднялась, будто цветком выросла под жарким весенним солнцем.

Ничего не ответила, встала в нужную позу, оранжевые складки окутали фигуру. А он все еще видел сияние нежной кожи, поворот обнаженных плеч.

Приск принялся спешно лепить красками форму — складки оранжевого, алебастр согнутой в локте руки и шеи.

— У тебя кожа как будто мрамор, положенный в воду.

— В воду? Почему в воду?

— Не знаю. Так показалось.

Он торопился, кистью собирая складки на бедрах и распуская их к подолу. В оранжевом мелькали лиловые тени, на изгибах вспыхивало невидимое солнце. Белая полупрозрачная ткань шарфа летела по воздуху, и в ее складках сиял бледно-зеленый свет, как цветы асфоделей, цветущих на берегах Стикса. Розовая ступня приподнимала край платья, и Гай оплел ее узорными ремешками несуществующей сандалетки.

— Хочешь перекусить? Уже полдень давно миновал, — сказала Кориолла.

Она уже не позировала, а сидела у него за спиной, наблюдая, как он работает. Сидела так близко, что ее дыхание иногда касалось его щеки. Он как будто очнулся и увидел, что солнце давно переместилось, ушло из окна восточного и уже вовсю светит в южное.

В пристройку заглянула хозяйка, запоздало сообразив, что оставила юную дочку в обществе не самом подходящем.

Но все вопросы у нее сразу выскочили из головы, лишь увидела она свою новенькую оранжевую столу и шарф небрежно накинутыми поверх домашней туники дочери.

Что тут началось! Вопли! Визг! Обвинения чуть ли не в воровстве. И в итоге — стола и ажурный шарфик были самым жестоким образом отобраны. Не помогли оправдание и демонстрация фигуры Прозерпины в образе Весны (или Кориоллы в образе Прозерпины?).

В итоге Кориолла так и осталась в пристройке — правда, уже без роскошных тряпок.

Фон Приск решил сделать почти монохромным, чуть светлее поверху, темнее внизу, где в зеленую краску Приск немного добавил синего. Бронзовый рог изобилия он набросал с бронзового начищенного кувшина, который девушка любезно согласилась подержать в руках. Приск подумал и нарисовал правую руку протянутой в сторону. Изящным жестом его Примавера срывала белый цветок, чем-то похожий на ветку сирени, той, что благоухала под окном, только сирени белой. Уже когда солнце переместилось в окно западное, Приск добавил оранжевые и желтые звездочки цветов.

Вечером хозяин лично пришел звать гостя к столу. Увидев эскиз, так и застыл с открытым ртом.

— А зачем… — спросил он, протягивая руку к нарисованной девушке с охапкой цветов.

— Что зачем? — не понял Гай.

— Зачем ты пошел в легион? — Корнелий, как завороженный, по воздуху обводил фигуру рукой, не смея коснуться красочного слоя. — Кажется, что под тканью я так и вижу ее попку.

Потом, сообразив, что Кориолла здесь, смущенно фыркнул.

— Ты бы мог расписывать богатеям покои и стать миллионером.

— Не стал бы, — ответил Приск.

— Почему?

— Я не грек.

— Ну так назовись греком!

— Назваться? Я что, должен отказаться от своего имени?

И вдруг сообразил, что, поступая в легион, он именно так и сделал. Правда, теперь он вернул себе потерянное имя.

— Ладно, парень, как знаешь. Давай смывай с себя краску и к столу.

* * *

Закат уже едва-едва освещал небо на западе, Гай сидел с Кориоллой на крыльце.

— Ты здорово рисуешь. И ты нигде не учился? — принялась допытываться девица.

— Немного… Но не это главное. Знаешь, когда был маленький, в соседнем доме жил художник. Он показывал мне удивительную картину. Люди на ней были как живые. И сад как живой.

— Он был богат?

— Нет… — Приск покачал головой. — Он просто писал картины. Говорил, что это самые лучшие картины на свете.

— Почему?

— Потому что это его картины. Каждый художник любит свои картины больше всего на свете.

— Как женщина своих детей, — улыбнулась Кориолла.

Рядом с ними на каменных ступенях стоял фонарь с оплывающей сальной свечой. Вокруг него плясали две мохнатые черные бабочки, а в кустах сирени щелкал, как сумасшедший, соловей.

— Прямо как в буколических стихах, — улыбнулся Приск.

Он потянулся к девушке — как само собой разумеющееся, ожидался поцелуй. Но ткнулся губами в протянутую руку.

В следующий момент она вскочила.

— Не смей!

Она исчезла в доме.

«Чего это она… — подумал Приск. — А в сущности, почему я отказался от рабыни-девчонки?» — спросил он сам себя.

Разозлился на себя — в самом деле, почему? Как ее зовут? Тарса?

И он отправился искать Тарсу.

* * *

В следующие дни Кориолла лишь на мгновение заглядывала в пристройку — принести что-нибудь из еды, или воды для красок. Но тут же исчезала, бросив взгляд на стену. На другой день Приск перенес эскиз на стену, на фреске фигура смотрелась еще ярче, еще живее. Потом Приск исполнил узор понизу и поверху росписи, с боков нарисовал колонны неведомого храма, на других стенах под окнами изобразил гирлянды цветов. Гирлянды эти плела для него Кориолла, сидя на крыльце. Цветы увядали, наполняя комнату то пряными, то горькими ароматами. Солнце, заглядывая в восточное окно утром, перебиралось на южную сторону, бросало золотые полотнища на серый, еще не украшенный мозаикой пол, чтобы несколько часов спустя полыхнуть красным в западное окно. А по северной стене шествовала с рогом изобилия прекрасная Примавера-Весна.

Вечерами они больше не сидели на крыльце. А ночью в спальню к Приску приходила Тарса. Все было так, как положено быть: утехи рабыни, недоступность чужой невесты. И все — не так, как надо. Лживо, вывернуто наизнанку.

«Естественное — вот что радует глаз на картине и в жизни, — размышлял Приск, рассматривая законченную роспись. — Но это встречается так редко… Девять десятых частей всего в мире — фальшь!»

Вечером на шестой день приехал Валенс, довольный хозяин повел центуриона рассматривать фрески.

При виде Примаверы Валенс опешил. Он смотрел и смотрел на нее, но, в отличие от Корнелия, не тянул к нарисованной девушке руки.

— Я ее видел прежде, — вдруг сказал Валенс.

Приск открыл рот, чтобы сознаться в своем наивном преступлении — в том, что Кориолла стояла перед ним в оранжевой столе, небрежно перекинув через локоть прозрачный шарф, но ни в коем случае не сознаваться в наброске обнаженной фигуры.

— Я видел точно такую же фреску в Стабиях, — продолжил Валенс, — на одной из роскошных вилл, где наша знать любила отдыхать.

— Стабии погибли вместе с Помпеями и Геркуланумом, — вдруг подала голос стоявшая в дверях Кориолла. — Приск не мог их видеть!

— Кто знает, — бесстрастно ответил Валенс, — быть может, он куда старше, чем говорит нам.

— Чушь! — Кориолла даже притопнула ножкой. — Ты просто хочешь его унизить.

Девушка птицей вылетела из пристройки.

— Но ты моя невеста! — это Валенс. Тихо, но настойчиво.

— Невеста, но не жена. Выметайся!

— Два года ждать…

— Уходи или кликну отца.

— А я…

— На по…

Она не успела докричать это свое «на помощь!», а Гай уже подпрыгнул, ухватился за решетку двумя руками, уперся ногами в стену и вырвал преграду. Правда, и сам опрокинулся на спину. Но тут же вскочил, вцепился в металлическую скобу, прежде державшую хлипкую решетку, и сунулся в комнату. Сунуться-то он сунулся, но пролезть не сумел. Это прежний Гай Приск без труда проскользнул бы в это оконце, а нынешний легионер застрял. При отблеске масляного светильника, висевшего на бронзовом крючке, разглядел он спаленку — сундук, кровать напротив и на кровати — Кориоллу в ночной тунике, тянущую на себя одеяло. Валенс склонился над ней в позе весьма недвусмысленной.

— Что?! — повернул голову Валенс, заслышав шум.

Глаза его налились кровью, лицо исказилось. В ярости он даже не сообразил, что Гай беспомощен и ему не помеха. Центурион подскочил к окну, взлетел на сундук… Приск подался назад, одной рукой ухватился за скобу от вырванной решетки, второй перехватил руку центуриона. Но у Валенса оставалась свободной вторая рука, и он врезал легионеру в лицо.

Приск вылетел наружу. А Кориолла, обретя голос, завизжала что есть мочи.

Дом ожил. На крики примчалась первой мать, чуть позже — отец.

Еще до рассвета, в темноте оба гостя были выставлены из усадьбы. Приск поехал в лагерь, а взбешенный центурион направился в канабу.

Приск внутренне торжествовал: девчонка никому не досталась, и вряд ли после нынешнего происшествия Корнелий рискнет оставить женишка у себя на ночевку.

— Я тебе это припомню! — процедил Валенс на прощание.

— Она звала на помощь, я пришел, — огрызнулся Приск.

— Ты под окном ошивался.

— А ты залез в спальню.

— Она не для тебя!

— И не для тебя. Ты же знаешь: будет большая война, ты никогда не уйдешь из легиона!

Валенс в ответ только выругался.

 

Глава III

Квинт

Весна 851 года от основания Рима

Эск

Вернувшись в лагерь, Приск столкнулся с Ноннием, когда тот выходил из барака пятьдесят девятой центурии. Выходя, центурион как-то странно глянул на Приска и усмехнулся совершенно глумливо. У легионера противно заныло под ребрами. Гай терпеть не мог Нонния. Но Нонния, который улыбается вот так, будто держит тебя за яйца, он по-настоящему боялся.

Приск кинулся в казарму.

В это майское утро в казарме из легионеров никого не было — все были заняты тренировками. Не было, разумеется, и Валенса, он вряд ли явится из канабы раньше отбоя. А вот опцион, как всегда, сидел в своей комнатушке и что-то царапал стилем по воску. Приск увидел Скарабея в полураскрытую дверь. Как-то не понравилась ему спина, обтянутая серой туникой, уж больно она была напряжена, будто опцион изображал старание, а не писал на самом деле. И чего это он сидит в помещении в духоте, когда можно с теми же дощечками пристроиться на воздухе. Вдруг Приск вспомнил, что у Нонния, когда тот выходил из казармы, был при себе кожаный футляр для свитков. Футляр Валенса — сомнений быть не могло. Досье, о котором говорил центурион!

— Ах ты! — Приск кинулся к опциону. — Ты что, гад! Продал записи Валенса?

— О чем ты? — Опцион глянул на Приска невинно-лживыми глазами.

— Дрянь продажная! — прошипел сквозь зубы Приск.

— Что, донесешь? — хмыкнул опцион. — А я скажу, что ты украл свитки.

Глумливая усмешка тронула губы Скарабея.

Что с него взять, Жук он и есть Жук, отслужит без проблем положенный срок, выйдет в отставку, еще богаче Валенса будет.

Приску очень хотелось его раздавить, чтоб услышать, как треснул мерзкий панцирь. Но сдержался, понял, что лишь накличет на свою голову новую беду, а до истины так и не докопается. Пусть Валенс разбирается, когда вернется. Но Валенс в тот день из канабы не вернулся.

* * *

Вечером, когда вся «славная восьмерка» собралась в бараке, Приск рассказал о странной встрече и высказал свои предположения. О соперничестве центуриона из-за девицы упоминать не стал, сказал лишь, что Нонния Валенс опасался, и, как видно, опасался не зря.

— Что он может сделать? — пожал плечами Малыш.

— Давайте, — предложил Кука, — насочиняем на него еще пять свитков полного бреда да подкинем ему — пусть читает, пока не околеет от злости!

— Точно-точно, — подхватил внезапно развеселившийся Квинт, — напишем, что он шлет каждый день сообщения за реку, а Децебал платит ему чистым золотом. Пускай попробует оправдаться.

Кажется, только Приска да Тиресия происходящее не веселило.

— Кто-нибудь сегодня идет на ночь веселиться в канабу из знакомых? — спросил Приск Тиресия. — Надобно передать записку Валенсу.

Но знакомых не нашлось — пришлось сунуть взятку караульному. Приск помчался бегом в канабу — искать своего центуриона. Нашел. Но что толку! Тот был пьян как грек, валялся в обнимку с какой-то девкой и ничего не понимал из того, что пытался втолковать ему Приск.

Легионер нацарапал на восковых табличках записку и положил поверх брошенного на пол плаща центуриона: оставалось надеяться, что Валенс к утру все-таки проспится. Хотя вряд ли… Если Валенс уходил в канабу, то непременно на несколько дней. Приск наконец понял, почему центурион с таким опытом и умением все еще командует самой младшей центурией: начальство сквозь пальцы смотрело на загулы в канабе, но не продвигало Валенса наверх.

Приск помчался в лагерь — надо было вернуться прежде, чем сменится из караула первая ночная стража.

* * *

На другой день Валенса так все и не было.

Во второй половине дня Квинт и Скирон укладывали черепицу на крыше новой мастерской, когда внизу остановился центурион Нонний.

— А ну-ка, быстро слезай сюда! — приказал центурион.

— Кто? Я? — спросил Квинт, почему-то решивший, что претензии есть именно к нему — не так кладет черепицу, недостаточно быстро кладет или еще что-то… он все время ожидал взысканий, хотя Валенс порой старался не замечать его неуклюжести.

— И ты тоже! — прикрикнул Нонний. — И ты! — указал палкой на Скирона.

Оба легионера спустились по приставной лестнице вниз.

— Слушаю, центурион! — вытянулся Скирон.

— Слу… — начал было Квинт, но не успел досказать.

Палка центуриона обрушилась на лицо Скирона — разбивая губу и выбивая зубы.

Квинт в ужасе отскочил — кровь изо рта Скирона брызнула на него.

Даже видавшие виды ветераны из центурии Нонния, что пришли с ним, ахнули.

Скирон рухнул на землю.

— За что? — потрясенно пробормотал Квинт.

— Страх — вот единственный способ держать вас в узде, скотов! — рявкнул Нонний.

Ни Квинт, ни Скирон ничего не понимали.

Нонний вновь поднял палку и ударил лежавшего Скирона. Метил по голове, удар получился по плечам.

И тут произошло нечто невероятное — безоружный Квинт сорвал с себя ремень и, намотав конец на руку, принялся хлестать Нонния, отгоняя зверя от лежащего товарища.

— Не смей! Не смей! — орал он, срываясь на визг и размахивая ремнем.

— Бунт! — заорал центурион так, будто весь лагерь поднялся против его власти. — Взять его! — приказал Нонний своим подручным.

Квинта вмиг скрутили, вывернули руки.

— К столбу! — последовал приказ.

Холодная улыбка раздвинула губы Нонния — зверь был доволен.

Квинта проволокли по мостовой и прикрутили к столбу, сорвали тунику. Денщик прибежал, принес прутья — Нонний обожал сечь лично.

Примеривался долго, облизывался, предвкушая. Нанес первый удар сильно, с оттягом. Квинт заорал.

Скирон тем временем успел прийти в себя. Зажимая разбитое лицо ладонями, кинулся искать Декстра, поскольку знал, что Валенса в лагере нет. Только Декстр мог остановить неправедную и беспричинную расправу. Скирона шатало, рот был полон крови и крошева зубов.

Возле мастерских он увидел Приска и Куку, занятых камнетесным делом — то есть они пытались справиться с долотом и молотком, азартно кололи испорченные куски мрамора в пригодную лишь для мозаичных работ крошку. «Каменотесы» в ужасе уставились на обезображенное лицо Скирона. Тот попытался что-то сказать, но не смог, лишь указал рукой в сторону, откуда в мастерские доносились вопли, перекрывая грохот молотков и зубил.

Кука догадался первый.

— Кто? — спросил, откладывая инструмент и отирая руки о старый кожаный фартук.

— Квинт, — сумел все-таки выдавить Скирон.

— Декстр у Наталиса, я за ним! — крикнул, срываясь с места, Приск.

— Надо как-то это остановить. — Кука помчался к месту пытки, Скирон побежал за ним, но пошатнулся, ухватился за подпорку навеса. Но потом все же пришел в себя и поплелся следом.

Когда Кука примчался к месту экзекуции, вокруг столба уже собралась толпа. Одни смотрели молча, другие роптали. Роптали негромко, но тяжкий гул, похожий на рокот идущей издалека майской грозы, доносился отчетливо. Кука протиснулся вперед. Тело Квинта уже бессильно повисло на веревках. Вся спина его была залита кровью, кожа вспорота ударами до самого мяса.

Кука кинулся к столбу, вытащил нож и принялся срезать веревки на запястьях.

— Не сметь! — заорал Нонний. Лицо его, и без того красное, сделалось багровым.

Кука, не обращая внимания на окрик, срезал веревки и подхватил обмякшее тело. Тем временем один из подручных Нонния, подбежав, окатил из ведра Квинта и заодно Куку. Квинт даже не дернулся. Тело его, скользкое от воды и крови, было невозможно удержать.

— Медика! Кубышку зовите! — завыл Кука, падая на колени рядом с неподвижным Квинтом.

Тот не шевелился, лишь изо рта его и из носа текли, будто нехотя, струйки крови.

— А ну пусти! — сказал вдруг кто-то.

Из круга собравшихся выступил белокурый и похожий чем-то на медведя Фронтиан. Его побаивались и легионеры, и центурионы — за совершенно невероятную медвежью силу. Сказывали, был он из германцев, отец его выслужил себе гражданство в одном из рейнских легионов еще при Тиберии. Легионер нагнулся, тронул челюсть Квинта, повел из стороны в сторону. Потом поднял маленькое тело малыша Квинта — со стороны казалось — отец взял на руки ребенка — и заорал:

— Его убили!

Кука все еще стоял на коленях, сжимая в руке нож.

Толпа взвыла. Нонний, ничего, кажется, не соображая, пнул Куку изо всей силы в бок. Фронтиан развернулся и подсек центуриона под опорную ногу. Нонний шлепнулся прямиком в лужу — в розоватую смесь воды и крови, цветом похожую на разбавленное вино.

— Квинт! Квинт! — забормотал Кука, поднимаясь. Его шатало, как пьяного. Он принялся гладить мокрые грязные волосы Квинта, пальцами отирать лицо, еще больше размазывая грязь.

— Оставь его, он мертвый! — сказал Фронтиан.

Нонний вскочил, оглядел стоявших, поднял палку, будто это был меч, и кинулся на легионеров. Те расступились, и Нонний помчался к преторию.

— Держи его! — заорал Кука в ярости.

Легионеры, взревев разом, ринулись вслед за бегущим. Но не догнали — центурион уже скрылся в претории. Тело Квинта Фронтиан понес следом, руки убитого безвольно свисали, голова запрокинулась. Рядом с Кукой очутились Малыш и Тиресий, вскоре вообще весь их контуберний, кроме ушедшего к Наталису Приска, был вместе. Даже Квинт был с ними — только тело его держал на руках Фронтиан, он поднял мертвеца над головами легионеров, и смешанная с водой кровь убитого капала на лица товарищей.

— Харон ждет, — сказал Тиресий.

— Нонний! — вдруг страшно заорал Фронтиан.

Остальные молчали. Толпа перед преторием все росла.

— Нонний! — От крика на шее Фронтиана вздулись жилы.

— Нонний! — Голоса звучали уже хором, яростно.

Но у претория встретил их не центурион, а легат Наталис. Вместе с ним были несколько легионеров и новый трибун-латиклавий, прибывший вместо Адриана, — тощий и надменный мальчишка с темным пушком на верхней губе. Чуть сзади и сбоку стояли Декстр и Приск.

— Молчать! — поднял руку Наталис.

— Он убил Квинта! — заорал Кука.

— Молчать и слушать! — выкрикнул легат. — Центурион Нонний арестован и находится в карцере.

Толпа рассерженно загудела.

— Он в карцере и ждет моего решения! — продолжал Наталис. — Он понесет наказание за учиненную незаконно расправу.

Было ясно, что легат их опередил и, чтобы не допустить неизбежного самосуда, попросту арестовал Нонния.

— Разойтись! — приказал легат. — Убитого передать похоронной команде. Похоронить как военного с почестями.

Толпа начала редеть. Фронтиан опустил руки с телом, и Квинта подхватил Малыш.

«Вот и все… — казалось, кто-то нашептывает это Приску, а не он сам так думает. — Ни суда, ни расследования. Не стало солдата, и нет никому до этого дела… Кроме нас. Но мы не можем сдаться так легко».

* * *

Скарабей на ночь забаррикадировался в пустых комнатах Валенса. Слышно было, как он ходит там тихонько на цыпочках. Потом — как отливает в медное ведро. Скирон был в госпитале, легионеров оставалось шестеро. Валенс по-прежнему отсутствовал. Когда допили первый кувшин неразбавленного вина, Приск вдруг спросил:

— Чего мы ждем? А? Мы позволим этому гаду жить?

Дальше все покатилось само собой — вспышка ярости, мгновенный штурм непрочной внутренней двери, пленение предателя. Легионеры, вдавив Скарабею в зубы кляп и связав ремнями руки, оттащили доносчика в недостроенные солдатские латрины, выломали не только каменное сиденье, но и плиты стока, кирками разрыли утрамбованную землю и положили в эту могилу живого опциона. Скарабей судорожно втягивал воздух через нос, глаза его были страшно вытаращены, застывшие зрачки уставились в лицо Приску. То ли Скарабей считал Приска единственным, кто может дрогнуть и отменить экзекуцию, то ли именно его винил в происходящем. Но только Приск не собирался спасать предателя. Ему казалось — сейчас под плитами он хоронит человека, погубившего его отца. Все шестеро помочились на лежащего и вновь поставили на место камни, залили раствором, установили сиденье.

Вернувшись в барак, легионеры мгновенно прикончили весь и без того небольшой запас хиосского вина. Приск сидел как неживой, расправа не радовала, хотя он ни о чем не жалел, и, если бы они вновь решили зарыть Скарабея, Приск сделал бы это снова. Опцион продал своего центуриона, по его вине погиб Квинт. И, быть может, еще кто-то погибнет — ведь неведомо, чем все кончится, — ни один бунт, пусть даже вызванный звериным нравом центуриона, легионное начальство не прощает.

— Дай два асса, — подсел к мрачно-скучному Приску Тиресий, — принесу еще хиосского. Тебе явно надо догрузиться.

Прежде в поход за вином всегда отправлялся Молчун. Впервые такое предложение поступило от Тиресия.

— Не дам! — вдруг уперся Приск. — Вместе пойдем. Я тоже умею лазать по стенам.

Тиресий странно усмехнулся. Молча кивнул.

Прорицатель провел Приска по улочкам между бараками, но вовсе не к наружной стене лагеря, а к одному из бараков первой когорты. Здесь, безошибочно отыскав нужное окошко, он стукнул в решетку три раза подряд и еще один — после паузы. Окошко отворилось, внутри мелькнул свет. Тиресий протянул два асса и флягу. Послышалось негромкое бульканье, в свете луны мелькнула рука с флягой, Тиресий ухватил флягу, решетка на окне закрылась.

Прорицатель глотнул из горла.

— О, вот он, чистый виноградный сок, не разбавленный дрянной водой! — радостно вздохнул Тиресий и протянул флягу Приску.

Тот сделал пару глотков. Нельзя сказать, чтобы веселье к нему вернулось, но сразу сделалось легче, во всяком случае, противный камень в груди растаял куском льда под напором солнца.

— Расскажи мне, — сказал Тиресий.

— Что?

— Расскажи мне, как все было с твоим отцом.

Приск не помнил, как они очутились на крыше своего барака. Кажется, поставили деревянную лестницу и залезли наверх. Да, наверное, так и было, ведь летать они не умели, и в лагере не держат Пегаса, чтобы закинуть их сюда, наверх, на черепичный конек. Цвели за канабой посаженные не так давно яблоньки, аромат сада делал воздух томительно-пьяным. Друзья сидели на черепичной крыше и передавали друг другу флягу с вином. Приск рассказывал. Все как было — про жизнь свою в Риме, про дом, про отца, про тренировки Мевии, про друга Марка и его брата, про мечты о путешествиях, про Плиния Младшего, про выигрыш. Тиресий внимательно слушал.

— Авл был братом моего друга. Он сказал: «Не надо меня бояться».

— Ты отомстишь, — сказал Тиресий. — И довольно скоро. Быть может, уже через год.

— Он сказал…

— И что? — перебил Тиресий, глядя мимо Гая холодным, немигающим «пророческим» взглядом.

Приск молча кивнул, соглашаясь: есть на свете беспредельная подлость. И эта подлость — не где-то там, на Палатине, или за рекой, в чужом царстве, эта подлость рядом с тобой, на расстоянии вытянутой руки.

— Ты можешь предсказать мою судьбу? — вдруг спросил Приск.

— Могу, — сказал Тиресий, взяв товарища за руку и разглядывая его левую руку. — Ты добьешься всего, чего хочешь.

— Чего я хочу — ты знаешь?

— Это уж от тебя зависит.

* * *

Валенс, вернувшийся в лагерь на другое утро, ни разу не спросил своих подопечных, куда и когда исчез Скарабей. Он вообще ничего не спросил у подчиненных. Пришел Декстр, осмотрел комнату исчезнувшего Скарабея, собрал его вещи. Вернее, ненужный хлам: плащ, кошелек с деньгами, оружие — все это легионеры надежно спрятали.

— Он точно удрал за реку? — спросил Декстр, осматривая вещи убитого.

— Точно. Его видели внизу у таможенной станции, — отозвался Валенс.

— Кому он там нужен, за рекой? Станет обучать даков легионному строю?

— Почему бы и нет? Он же тренировал новобранцев. — Валенс даже не моргнул глазом.

— Хорошо, если так… Тогда уж мы точно победим, — фыркнул Декстр. — А ты что скажешь, Приск? — повернулся фрументарий к легионеру.

— Надеюсь, мы с ним больше не встретимся!

После того происшествия Скирон провалялся дней десять в госпитале, а выйдя, носил на лбу дней пять или шесть пластырь, после чего всем на обозрение предстал красный уродливый шрам. С тех пор Скирон сделался мрачен. Мало с кем разговаривал, а если и заговаривал, то говорил гадости, как будто весь мир до единого человека он ненавидел. Из друзей Скирон больше всех любил Квинта — за безобидность и незлобивость, за возможность порой над ним поиздеваться. Теперь вечерами Скирон ложился на койку и лежал молча, глядя в потолок.

 

Глава IV

Дорога в скалах

Лето 851 года от основания Рима

Эск

Через несколько дней солдат Пятого Македонского построили перед преторием, все понимали, что сейчас объявят виновников бунта, и что этих дерзких ждет — неведомо. Нонния после того, как он скрылся в претории, никто из солдат не видел. Что с ним сталось — никто не знал. Одни утверждали, что центурион до сих пор сидит в карцере, другие — что его перевели в Первый Италийский легион в Новы.

Легат стоял возле претория — рядом с ним еще три центуриона, в том числе Валенс.

— Вот увидите, Валенс разберется, он справедливый! — улыбнулся во все тридцать два зуба Кука.

— За проявленное неповиновение и попытку бунта двадцать человек отправятся на работы. На Данубий! — заговорил громким, хорошо поставленным голосом Наталис. — Это контуберний Валенса и тринадцать человек из первой когорты.

— Ну вот, разобрались, — вздохнул Малыш.

— Работа такая, что аж сердце из груди выпрыгнет, — пообещал легат.

— Неужели и Фронтиана отправляют? — не поверил Крисп, потому что Фронтиана никогда, кажется, ни за что не наказывали.

Но когда штрафников построили вместе, Фронтиан оказался в первом ряду. Никого не помиловали. Или помиловали? Могли ведь и казнить. Легко!

* * *

— Что мы будем делать? — спросил Кука у Валенса. — Девок ловить на том берегу?

— Куда круче… — Валенс глянул злобно, в упор. — Причем круче — в прямом смысле слова.

— В чем мы виноваты? — не сдавался Кука. — Всего лишь потребовали суда.

— Дисциплина! — огрызнулся Валенс. — Потом все остальное. Теперь Нонний сидит в Новах, а вы будете висеть над Данубием.

— Что делать? Висеть? — не понял Кука.

— Именно.

Что за работа, никто не знал толком, но на телеги загрузили не только кирки, но и молоты, деревянные клинья, долота (штук двадцать). В особом ящике везли гром и прочие сложные штуки, которыми пользовался измеряльщик, помощник префекта лагеря, размечая места под фундаменты и прямую стрелу дороги.

— Видимо, будем строить ну очень большую баню на Данубии, — предположил Кука.

* * *

На счет бани Кука ошибся. Перешли они мост через Эск, потом дошагали до Данубия, а дальше двинулись вдоль реки вверх по течению. Только после заката отряд остановился. На ночь легионеры разместились в казарме при бурге, а утром, перекусив, двинулись дальше. Шли три дня. Низина сменилась горами — казалось, один из титанов, заключенный в Тартар, измял, искорежил землю — одна гора сменялась другой, чередуясь с извилистыми ущельями. Пришлось покинуть берег Данубия, сделать крюк, по более или менее пригодному ущелью обойти скалы и вернуться на берег опять же вдоль одного из ущелий. Только на четвертое утро они добрались до цели. Внизу, стиснутый белыми скалами с двух сторон, ревел Данубий. Река в этом месте шириной около четырехсот футов, тогда как, вырвавшись из теснины, Данубий разливается на полмили. Ни один корабль не может преодолеть этот поток — флот, что стоит в Виминации, никак не может соединиться с тем, что базируется в Рациарии, и попасть в Понт Эвксинский.

Снизу, от самой воды, доносился странный звон — как будто кто-то у самой воды долбил камень.

— Рыбы, что ли, грызут скалы? — спросил Кука и замолчал — увидел установленные на настиле барабаны у самого берега — веревки спускались куда-то вниз. Четверо рабов вращали барабан, поднимая что-то снизу.

Все стояли, ошалело глядя на медленно вращавшийся барабан. Наконец груз достиг верха. Оказалось, это большая корзина.

Сейчас она была пуста.

— Объясняю задачу, — сказал Валенс. — Когда задача ясна, работается лучше. Даже когда висишь в корзине над бешеным водным потоком. Приказано построить дорогу, чтобы соединить наши легионы, что стоят в Виминации, с теми, что находятся в Нижней Мезии. В этом месте Данубий не судоходен. Можно, разумеется, отчаянному моряку проскочить на быстроходной либурне. Девяносто девять шансов из ста, что либурна утонет. Так что перебросить войска не получится. Вот Траян и решил эту ошибку природы исправить. Часть ребят будут рыть канал, ну а вы — рубить дорогу по берегу Данубия.

— Там же отвесная скала. Просто отвесная скала, уходящая в воду, — заметил Приск.

— Лучше вырубить скалы внизу, чем горы наверху. Римляне могут построить что угодно! — объявил Валенс. — Мы прорубим в скале уступ, сделаем отверстия внизу, потом соорудим настил и…

— Серьезно? — прошептал Приск.

Валенс услышал.

— Вполне серьезно, легионер Приск! Сам Адриан несколько раз ездил к этому берегу и старательно все изучил. Один надежный человек сделал замеры. Так что вперед! Ну, кто первый? — спросил Валенс.

Он очень выразительно посмотрел на Куку и Приска.

Пришлось им шагнуть вперед. Их спустили вниз и оставили в небольшом углублении не больше пяти футов в глубину и высотой в десять — дорога должна быть такова, чтобы проехал всадник на лошади. Пока что ниша тянулась вдоль реки футов на пятнадцать, никак не больше. Одна из пунктирных точек будущей дороги. У самого края с двух сторон были уже сделаны небольшие настилы, что-то вроде буквы «Т», основание лежало в выемке, а поперечина — над водой. Стоя на этом настиле, надо было вбивать клинья по намеченным отметкам и вырубать камень дальше. Причем один рубил, стоя над водой, а второй — в углублении. Кинули жребий, вышло, что над водой стоять Приску. Потом они с Кукой должны были меняться местами. Тем временем корзина ушла наверх и вскоре вновь опустилась — теперь внизу оказались Малыш и Тиресий. Они должны были рубить камень с другой стороны. Когда Приск ступил на деревянный настил, то увидел, что справа и слева расширяют углубления в камне другие легионеры. Еще несколько человек сидели в привязанных к скале лодочках и вырубали понизу квадратные отверстия — именно в них вставляли опоры балкончиков в форме буквы «Т» (на нем как раз стоял теперь Приск), потом же в эти отверстия должны были вставить опоры для дороги. Приск подумал, что ему еще повезло — забивать клинья в камень, стоя на доске. Куда страшнее орудовать зубилом, сидя в дурацкой лодчонке. Правда, кое-кто рубил эти самые отверстия не с лодки, а повиснув на веревке и упираясь ногами в скалу. Но смельчака то и дело захватывало волной и швыряло на стену. У одного парня лопнула привязь, и течение вмиг умчало неудачника. Хороший пловец или так себе, но вряд ли он мог выплыть в этом потоке.

«Кто придумал это безумие? Неужели Адриан? — изумился Приск. — Если он, его стоило прикончить!»

Водяная пыль тут же сделала одежду мокрой. Приск оторвал подол от туники и обмотал ладони — иначе к концу дня кожа с них слезет, будто льняная ткань. Впрочем, кожа с них все равно слезла, мокрые тряпки не спасли. Хорошо еще, что солнце освещало их скалу только рано утром, и днем работать приходилось в тени. Отдыхал Гай, привалившись спиной к скале, любовался могучей рекой и противоположным берегом — таким же скалистым; на белых отвесных скалах весело зеленел кустарник.

Однако лишку отдыхать им не давали: если стука долго не было слышно, центурион сверху сбрасывал камешки. Иногда попадал по макушке. Больно!

Получив очередной сигнал, Приск вновь брался за долото или клинья. Или за ведро — поливать клинья водой.

Издалека казалось, что люди попросту вгрызаются в белые скалы. Осколки летели в Данубий.

С собой Приск и Кука взяли бутыль с поской, завернутые в тряпицу хлеб с сыром да кусок ветчины. Казалось, они никогда не дождутся сигнала трубы, чтобы присесть в каменной нише, перекусить и вытянуть ноги. Однако дождались, перекусили, но едва Приск закрыл глаза, как вновь прозвучал сигнал — пора вновь рубить камень.

Наверх их подняли только вечером.

Ночевали в бурге, утром опять на реку. И так день за днем в течение месяца. Правда, со временем стало чуть вольготнее — отдыхать поднимали наверх, чтобы обсохнуть и полежать на солнце, и перерыв делали почти в два часа.

* * *

Кавалькада всадников появилась внезапно — выехали из ущелья на берег, где отдыхали поднятые снизу каменотесы.

Впереди скакал высокий человек лет сорока. Он был без шлема, седые волосы на солнце отливали серебром, хотя мужчина был не стар. Сопровождал офицера небольшой отряд германских всадников и высокий крепкий парень — верно, вольноотпущенник, из тех, что навсегда прилепились и душой и телом к господину.

— Верно, какая-то шишка, посланец из Рима, — решил Кука, приподнимаясь и оглядывая кавалькаду из-под руки. — Хотя на тех, кому я спину в Байях массировал, не похож.

Седой натянул повод, остановил коня. Хороший жеребец, но под высоким всадником казался низкорослым.

— Какой легион? — спросил седой кратко.

— Пятый Македонский, легат! — ответил Кука, мигом вскочив.

Остальные тоже поднялись.

Седой спешился. Вольноотпущенник тут же спрыгнул на землю и ухватил обоих коней под уздцы.

«Неплохие лошадки», — отметил про себя Кука.

— Как служба? — спросил седой.

— Больше с лопатой, чем с мечом, — не стал приукрашивать Кука.

— Слышал, был у вас мятеж в лагере?

— Никак нет, легат! — вытянулся Кука, чуя, откуда ветер дует. — То не мятеж. Требовали мы всего лишь справедливости. Потому как центурион попросту одного из наших убил ради потехи. Не по приговору, не за провинность, а из одной злобы.

— Разве ты не знаешь, что такое Дисциплина?

— Знаю, легат! Да только мертвецам она без надобности. А Дисциплина, она такая строгая девица, для всех одна — что для легатов и центурионов, что для легионеров.

— Значит, Дисциплина для всех одна, — усмехнулся столичный гость. — А Справедливость?

— Она тем более. Зачем иначе мне кровь проливать, если меня ради потехи какой-то выскочка может на куски разрезать?

— Опасные речи, — заметил седой.

Вскочил в седло и вновь скрылся в ущелье, следом умчалась его свита.

— Ты дурак, — сказал Тиресий, провожая отряд взглядом. — Это же император Траян. Ты что, не видел, на нем палудаментум, плащ командующего с бахромой?! А ты с ним разговаривал будто он какой-нибудь вшивый военный трибун.

— Я правду сказал, — отрезал Кука. — Могу еще добавить, если спросит: это мы сделали его императором.

— Не стоит ничего добавлять! — остерег Тиресий.

Через три дня к вечеру от легата легиона прибыл гонец с приказом свернуть работы и возвращаться в лагерь.

— Неужели на ту сторону? — спросил шепотом Кука, увязывая инструменты в мешок. — Ох, не нравится мне это.

* * *

Еще через четыре дня утром легион выстроили на плацу. Приказано было всем быть в парадной форме — то есть доспехи начистить и прицепить к шлемам гребни, надеть все награды (у кого они были). Из святилища вслед за имаго нового императора вынесли золотого орла легиона и штандарты когорт. Сам легат Наталис вышел в начищенных доспехах, с целой охапкой страусовых перьев на шлеме. Рядом с ним шагал тот самый седой высокий офицер, что повстречался легионерам в лесу. Третьим вышел из претория Элий Адриан. Бывший трибун Пятого Македонского еще больше раздался в плечах, как-то помрачнел и отрастил кудрявую бородку, которая ему очень шла.

— Гляньте-ка, греченок вернулся! — шепнул Тиресий.

— Аве Цезарь! — проорали легионеры.

— Воины, — поднял вверх руку император. — Знаю, вы здесь засиделись без серьезного дела.

— Аве Цезарь! — грянуло в ответ.

— Надоело рыть землю? — спросил Траян.

— Дела охота! — отозвался примипил.

— Будет дело! Знаю, соскучились вы по войне, но, прежде чем прольется кровь врага, должен я точно знать, на что вы способны. Походим мы с вами по горам, погляжу, кто и как готов к ратному делу, как кто переносит тяготы. А то я смотрю, тут многие научились языком работать, с киркой худо-бедно справляются. Умеют ли они пилум метать — это мне неведомо.

— Ну все, — шепнул стоявший рядом с Кукой Малыш, — кажется, договорился ты, братец.

— Решил я вам тренировочку первую устроить сегодня, — продолжал Траян. — Выглядите вы хорошо, доспехи начищены, туники новенькие. Только хочу я поглядеть, каковы вы не здесь, перед преторием, а в походе. Слушай команду: перерыв на один час. К походу приготовсь! Через час по сигналу трубы выступаем. Разойдись!

Легионеры кинулись врассыпную.

— Ну и задаст он нам жару, — на бегу выкрикнул Кука.

— Я весь свой припас съел. Только кусок сыра остался. Кука, у тебя сухарей нет? — спросил Малыш, влетая самым последним в барак.

— Не волнуйся, поделимся! — буркнул Кука, укладывая в мешок припасы и сменную одежду. — Может, я сегодня вообще в последний раз завтракал.

* * *

После двух часов непрерывного марша остановились на привал. Было жарко, фляги практически у всех опустели. Но недалеко был ручей с запрудой (запруду делали сами легионеры во время работ на дороге), так что воды нашлось где взять. Все кинулись наполнять фляги.

Адриан подозвал Валенса, тот выслушал императорского племянника молча и скорым шагом вернулся к своему отряду.

— Ну, ребята, вот вам и задание. Пока армия движется по дороге, вон в тех холмах, — Валенс ткнул себе пальцем за спину, — отыскать подходящее место для подъема и спуска.

— А если не успеем? — спросил Кука.

— Никаких если, тут тебе не Байи.

Все семеро помчались трусцой и вскоре исчезли в буковой роще у подножия холма.

* * *

Место для подъема и спуска они нашли, как приказывал Валенс, вовремя. Указали тропинки, провели когорты наилучшим путем. Тут же их вновь послали определять дорогу — в этот раз они разбрелись по ближайшим холмам по двое — три пары ушли, Крисп остался при центурионе. Лучший маршрут нашли Кука и Приск.

Как только путь был намечен, Траян приказал выступать, он всегда шел впереди, подгоняя отстающих, не давая никому роздыху. Шагал как пеший легионер, вольноотпущенник вел в поводу его жеребца. На коня император вскакивал лишь затем, чтобы вернуться и поглядеть, как движется колонна, не отстает ли кто, не побросали ли от усталости ношу и под надежной ли охраной обоз.

— Сразу видно, что вы, ребята, в своем лагере сильно отяжелели, проводили больше времени в канабе, чем на учениях! — покрикивал на легионеров Траян.

— Если бы нас впереди ждал лупанарий с девками, мы бы поднажали, — неожиданно ответил Кука.

— А, наш разговорчивый загорелый друг! — засмеялся Траян. — Ты же у нас разведчик! Что ж ты не нашел этот самый лупанарий?

— Чтобы его найти, кто-то должен был его построить! — не желал показывать слабину в словесной перепалке Кука.

— Ничего, я для вас цель более интересную найду! — пообещал император. — Прибавить шагу! — крикнул он, заканчивая шутливую беседу.

* * *

Еще семь дней они лазали по горам — ведь в Дакии их ожидали горы. Выйдя на открытое место, разбивали временный лагерь. Опять же Траян проверял, насколько быстро и четко все делается, потом на другое утро устраивал тренировки с оружием. Сам выходил с боевым пилумом и метал его не в цель, а в щит легионера. Метал так, что ломался хрупкий штифт, и согнутая железяка насквозь пробивала кожу и трехслойное дерево. К счастью, легат, предупрежденный о нраве нового императора, выставлял против него легионеров проверенных, ветераны успевали уйти от удара, никто не погиб. Но и в ответ солдаты метали в Траяна пилумы без всяких поблажек, настоящие, боевые (впрочем, не только в него, но и в своих товарищей). Траян ни разу не оплошал, всякий раз успевал прикрыться. Но после учений трое были серьезно ранены, причем один тяжело, повозками их срочно повезли в лагерь.

Траян был повсюду, казалось, силы его бесконечны. Когда молодые валились с ног, он шагал легко и без устали. Даже Адриан выбивался из сил, а Траян лишь усмехался:

— Греченок, надо тебе сбросить два десятка фунтов, а то на гору не влезешь.

* * *

После учений Траян посетил канабу, все обошел, осмотрел, выслушал просьбу декуриона и ветеранов объявить Эск муниципием — то есть городом.

На просьбу Траян ответил отказом, заявил, что не доросли еще до высокого звания, указал на грязь на улицах, на отсутствие хорошего водопровода (второй акведук все еще тянули с юга, где били чистые родники, но пятнадцать миль — расстояние немалое), попенял на плохо и неглубоко проложенную клоаку, на грязные общественные уборные, на отсутствие мостовой на боковых улицах. Учел все мелочи и недочеты, отчего декурион канабы и легат Пятого Македонского сгорали от стыда и не могли вымолвить ни слова. В итоге Траян велел заниматься делом и ждать милостивого решения принцепса.

— Никто теперь без его разрешения чихнуть не посмеет! — пообещал Адриан старому своему приятелю легату Наталису.

Возможно, Адриан хотел пошутить, но шутка прозвучала зло.

— Он наводит порядок, — возразил Наталис.

— Ну-ну, порядок. Будешь спрашивать всякий раз у него разрешения — можно построить тебе баню или нет, можно открыть библиотеку или нет. А может быть, будешь спрашивать, можно тебе помыться в бане или нет. А поскольку спрашивальщиков будет много, придется кое-кому ходить грязным этак по году-два.

Наталис нахмурился, потом вымолвил:

— Ничего, подожду, лишь бы решение было верным.

— Запоздалое решение не может быть верным, — ответил Адриан с неожиданной злобой.

Похоже, исполнять план, который он с таким воодушевлением излагал «славной восьмерке», оказалось ох как тяжело.

 

Глава V

Другой берег

Лето 851 года от основания Рима

Нижняя Мезия, Эск — Дакия

На другой день после возвращения в лагерь Адриан призвал «славную восьмерку» к себе. Правда, теперь их было семеро. Адриан оглядел пришедших, понял, кого именно среди них больше нет, и понимающе кивнул.

— Знаете, ребята, мне стоило больших трудов вытащить вас с того уступчика над рекой и доказать дядюшке, что вы обожаете Дисциплину почти так же сильно, как и он.

— Мы просто требовали правосудия, — стоял на своем Кука. — Требовали наказать убийцу Квинта.

— Вы устроили бунт. Если бы не прежние ваши заслуги, легат Наталис попросту бы вас казнил. Ну, я не слышу слов благодарности…

— Мы благодарны…

— Отлично! Благодарить будете делами.

Легионеры переглянулись. Сразу стало ясно, что придется опять сделать невероятное.

— Как я предсказывал, грядет война с Децебалом. Это уже понятно всем. Раз так, мы пойдем на ту сторону. Вопрос победы — это вопрос, по какой дороге пойдут наши войска. Есть только два пути — дорога Корнелия Фуска через перевал Боуты и дорога Теттия Юлиана через долину реки Бистра.

— Фуск проиграл, а Теттий Юлиан победил Децебала, — напомнил Приск.

— Не имеет значения. Дорога через Боуты удобнее, — возразил Валенс.

— Значит, ты бы пошел через Боуты? — повернулся к нему Адриан.

Валенс кивнул.

— Я бы не стал штурмовать в лоб Боуты! — заявил Приск.

С недавних пор у него появилась манера по любому поводу спорить с Валенсом.

— Я бы тоже. Но вот если бы кто-то из вас… — Адриан выдержал долгу паузу, — нашел еще обходную тропку к этому проклятому богами перевалу, я бы тех ребят… отблагодарил.

— Как мы найдем эту самую тропу? — спросил мрачно Скирон. — Даки нам ее не покажут.

— Почему бы и нет? Не стоит Дакию воспринимать как единую страну, — заметил Валенс. — Одно племя может быть на стороне Децебала, другое — считать его врагом. Даже в одном племени знать может стоять за союз с Римом, а рядовые воины — за Децебала. Кого-то Децебал привел под свою власть огнем и мечом — те могут его ненавидеть пуще римлян. Кто-то, наоборот, разбогател и возвысился, служа царю, тот готов умереть за Децебала. Хорошо бы узнать, где друзья, где враги, какое племя с радостью станет союзником римского народа, а какое — скорее умрет, чем покорится.

— Разве нет людей, кто может это рассказать? — спросил Адриан.

* * *

Корабль Приск узнал сразу — тот самый торговец, на котором довелось ему провести несколько часов в трюме и который он захватил в одиночку и заставил остановиться у причала таможенной станции. К изумлению Приска, хозяин у корабля был прежний, только команда другая.

— Разве этого парня не распяли за торговлю людьми? — изумился Приск.

— Он вызвался нам помочь, — отозвался Валенс.

Вышли из Дуростора и отправились вверх по Данубию до устья Алуты — потом вверх по реке. Везли по договоренности с даками оружие из Понта. И против договоренности — переодетых рабами разведчиков во главе с Валенсом.

После разгрузки корабль повернул назад, а Валенс и его семерка двинулись дальше, но сразу же они взяли на восток, пересекли долину и ушли в горы.

* * *

Разведчики для своего похода в горы оделись в гражданское — лорик не брали, тут легкость нужна, а не защита, но шлемы прихватили, провезли вместе с оружием для даков, только дакам не отдали. В случае камнепада стальной шлем с войлочной подкладкой защитит голову от камней. Калиги оставили в лагере, вместо них надели дакийские башмаки — по горам в них ходить удобнее, к тому же даки, если заметят следы, подумают, что прошел кто-то свой. Поверх льняных туник надели плащи из волчьих шкур. Волчья голова закроет шлем — чтоб не блеснул ненароком на солнце, и сама шкура послужит хорошей защитой от холода в заснеженном ущелье или во время ночевок. Опять же издали никто не заметит или, если заметит, решит, что крадется по склону матерый зверь или идет свой, дак-«волчара». Рубаха, полотняные штаны — это как у всех местных. Из оружия у Валенса фракийский меч, у Малыша — фалькс, у остальных — только гладиусы и кривые фракийские кинжалы. Еще несли связку бронзовых клиньев с петлями — изобретение Декстра. Клинья те Декстр сделал из обломков пилумов. Из припасов у каждого в сумке вино, сухари, сыр. Воду не брали. В горах найти чистый ручей не представляло труда.

Валенс велел подопечным не бриться, и теперь они чем-то походили на Адриана с его философской бородкой, потому что до местных жителей с их косматыми волосами и не менее косматыми бородами «славной семерке» было далеко. Нет, не сойдут они вблизи за даков — те светловолосые, голубоглазые. Впрочем, теперь в горах полно всякого пришлого люда — дезертиров, беглецов или направленных еще самим Домицианом ветеранов. Валенс надеялся, что при случайной встрече какой-нибудь крестьянин-пастух или старуха, что отправилась собирать в горы целебные травы, ничего не заподозрят.

Долина реки Алуты рассекала горы надвое, то сужаясь и образуя теснины, то превращаясь в обширную котловину.

Защищенные от холодов отрогами гор, лежали внизу селения, среди дубовых и буковых лесов — зеленые лоскуты полей. Крошечными, будто игрушечными, казались домики с высоты, такие же крошечные, почти игрушечные крепости. Над крышами поутру поднимались сиреневые дымки, по дорогам двигались телеги, всадники.

Тишина, мирная жизнь. Хрупкая мирная жизнь. Дохнет Белонна — и ее не станет.

* * *

Несколько дней все двигались вместе во главе с Валенсом — пока вечером на совещании у костра не было решено, что пора отправляться на поиски обходной дороги.

Центурион устроил что-то вроде штаба — на поляне посреди зеленого ковра стояла пастушеская хижина, сложенная из тонких бревнышек и кое-как прикрытая прутьями. Ни овец, ни пастухов видно не было — в этот год отары сюда не пригнали. Здесь разбили лагерь. Поутру Валенс велел разведчикам отправляться по двое в разные стороны — приказано было поглядеть, что и как, — и при этом не попасться аборигенам в лапы. Кука, как всегда, шел с Приском, Крисп с Молчуном, Малыш с Тиресием, Валенс со Скироном остались их ждать на поляне.

* * *

Приск с Кукой спускались по склону, такому крутому, что приходилось постоянно держаться за стволы и ветки. Внезапно, как всегда в горах, пошел дождь, следом налетел ветер, подул с яростью, будто хотел выдуть из каждого римлянина душу. Приск поскользнулся и покатился по склону. Напрасно он хватался руками за что ни попадя — попадались лишь скользкие камни, и вместе с осыпью Приск ехал вниз. Скатываясь, левой рукой он успел вытащить кинжал из ножен, с третьей попытки всадил его в грунт и закрепился. Тут только понял, что висит на скальном обрыве над пропастью, и ноги его болтаются в воздухе. Скосил глаза, глянул — вниз лететь было никак не меньше сотни футов. А внизу сплошь камни. Ноги точно переломает. Может и вообще насмерть разбиться. Он попытался уцепиться правой рукой, но пальцы соскальзывали с мокрых от дождя камней.

— Кука! — свистящим шепотом позвал Гай товарища.

Товарищ уже спешил к нему, но спешил с осторожностью. То и дело останавливаясь и всаживая меж камней бронзовые клинья с петлями, которые заготовил по приказу Декстра. За эти петли удобно будет цепляться, когда разведчики двинутся назад. Вот только надо было, чтобы это «назад» наступило.

Приску казалось, что Кука спускается к нему целую вечность. Он все же сумел ухватиться правой рукой за камень покрепче.

— Не дергайся! — прикрикнул Кука.

Наконец товарищ очутился рядом. Цепляясь одной рукой за ременную петлю, второй ухватил Приска за правую руку. Медленно стал вытягивать. Когда Приск сумел навалиться животом на каменный выступ, ему показалось — слаще этого момента еще не было в жизни. Кука ухватил его за пояс и помог заползти наверх. Передохнув, стали подниматься дальше. Взяли чуть восточнее, но опять нашли лишь крутой спуск и некое подобие козьей тропы. Возможно, здесь часто проходили пастухи и их четвероногие подопечные, но легионы и повозки с баллистами точно не пройдут, если только не разобрать машины на мелкие кусочки и не нагрузить на множество козочек. Отыскалось небольшое углубление, обложенное камнями, в каменную чашу стекал тонкий, стеклянно звенящий ручей. Вода в каменной чаше была чистейшая, медово-сладкая. Друзья напились и наполнили фляги.

— Чуть не разбились, — подвел итог Кука. — А вообще, здешние земли мне нравятся. Дичи полно. Вода обалденная. Вино у даков неплохое. Может, поселимся здесь после войны?

— Сначала надо выиграть войну! — заметил Приск.

* * *

Они вновь стали карабкаться наверх. Подъем давался тяжело, сердце бухало в ушах.

Далеко вдали вставала гигантская горная стена с зубчатыми, похожими на пилу гребнями. Даже сейчас, в разгаре лета, снега еще не сошли с вершин. У подножия пиков синели осколками стекла круглые озера. Обрывистые скалы, темные провалы ущелий, бесчисленные бурные речки, сбегавшие с вершин к Алуте, — дикий, ни с чем не сравнимый пейзаж.

— Слишком высокие горы — как здесь пройти, ума не приложу. Тут надо карабкаться по вертикали. Легионеру в доспехах не пролезть, — сокрушался Кука.

— Значит, придется снять доспехи, — предположил Приск.

Но он и сам понимал — они могут блуждать здесь все лето, но так и не найти дороги для армии или хотя бы сильного отряда.

— Мы что, будем туда забираться? — спросил Кука, кивая на покрытые снегами вершины. — Кто знает, может, столица даков Сармизегетуза стоит именно среди этих пиков?

Приск отрицательно покачал головой:

— Декстр говорил, те горы покрыты лесами, а эти, впереди, лысые. Похоже, нам надо дальше пройти на север.

Они остановились передохнуть.

Где-то рядом кукушка куковала, прочила долгую жизнь. Они миновали склон, стали вновь подниматься, тут же другая птица сменила первую, принялась куковать.

На дорогу выскочил огромный заяц, заметался в ужасе и вновь кинулся в заросли можжевельника.

— Зайчатинка на вертеле… ммм… замечательно, — причмокнул Кука.

Но подстрелить зайца им было в данный момент нечем.

Кука предложил разделиться. Наверное, его обманула эта пустынность — в прежние дни они так и не встретили ни одного дака. К тому же надоело рыскать, потому что ни одна дорога не подходила. Кука пошел по одной тропинке, Приск по другой.

Поначалу Приск шел по выпавшей ему тропинке медленно, прикидывая, можно ли прорубить здесь дорогу, решил, что пологий подъем должен вывести его непременно к удобному перевалу, и посему решил подняться наверх и оглядеться как следует.

Тогда-то он и заметил дака. В длинной рубахе, перепоясанный кожаным ремнем, в грязных, измазанных в земле шароварах, варвар тоже что-то высматривал. У дака на поясе висели с одной стороны кинжал, с другой — фалькс. Парень был отнюдь не пастух. Неужели кто-то все же заметил отряд Валенса?

Приск рухнул возле ближайшей ели и перестал дышать. Дак поднимался по тропинке неспешно, внимательно рассматривая почву.

«Смотрит, не прошел ли здесь кто», — догадался Приск.

Когда варвар уже почти скрылся из виду, легионер поднялся и стал карабкаться по тропинке следом. Возможно, варвар выведет его на дорогу, которую они ищут.

* * *

Звериная тропа, по которой шел дак, за большим камнем раздваивалась, и варвар на мгновение остановился перед развилкой. Он решил двинуться влево, но прошел не далеко, натолкнувшись на семейство диких кабанов, что радостно рылись в прошлогодней листве. Здесь на склоне лес был смешанный, и дикие свиньи разыскивали желуди. Раз кабанчики так беззаботно роют листья, значит, тут никто не проходил. Дак еще раз внимательно осмотрел ущелье с высоты. Нет, судя по всему, римские собаки еще не успели сюда добраться. Однако накануне у старой пастушеской хижины пастухи заметили небольшой, довольно странный отряд. Похоже, римляне решили заслать лазутчиков, завернулись в шкуры, вообразили, дакам не отличить римскую собаку от настоящего «волка»!

Дак решил вернуться назад на главную тропу.

И на развилке нос к носу столкнулся с римлянином.

* * *

Приск мгновенно отскочил назад. Дак — тоже. Одновременно с лязганьем вышли из ножен мечи. Тропа в лесу была узкой. Сжимая обеими руками рукоять фалькса, дак неспешно принялся отступать вправо — эта тропа выходила на открытый и пологий склон. Приск двинулся за варваром, сжимая в одной руке меч, а в другой — кривой фракийский кинжал.

«Один он тут или нет? Чего он хочет? Выйти на открытое место, где есть возможность орудовать фальксом и не зацепиться за ближайшую еловую ветку? Ну, допустим, эти варвары могут и на такой вот лесной тропке неплохо порубать противника в капусту».

Дак продолжал отступать, мягко переставляя ноги в кожаных башмаках.

Особо рассуждать было в общем-то нечего — раз дак отступает, значит, на этой тропе его ждет сообщник. Или устроена какая-то ловушка. Ждать больше нельзя! Приск метнулся вперед, изо всей силы ударил гладиусом по кривому клинку дака, затем — резкий шаг вперед и удар кинжалом. Дак тут же опрокинулся спиной на шатер еловых ветвей, что спускались до самой земли, тело варвара скользнуло за отбитым в сторону клинком, кинжал Приска лишь слегка оцарапал бок. Но дак по-прежнему не мог размахнуться, посему он ударил Приска руками, сжимавшими рукоять меча. Легионер потерял равновесие и покатился вниз. Свой меч он выронил после первого кувырка, кинжал — после второго. Каким-то чудом он зацепился волчьей шкурой за еловые ветви и остановился. В голове гудело. Приск сидел на земле и слышал, как мчится по склону вниз его противник. Все. Конец.

Конец? Как бы не так!

Приск сорвал с себя волчью шкуру и вскочил.

Дак был уже рядом. Здесь был просвет меж деревьями, удобное место как раз для того, чтобы зарубить римскую собаку. Дак замахнулся. Но Приск не стал ждать удара. Тяжелой шкурой с разворота успел хлестнуть варвара по лицу и тут же рухнул на землю, двумя ногами нанес удар по голени противника, ломая тому ногу. Тот заорал и повалился вперед, медленно заскользил вниз к подножию ближайшего бука. В следующий миг Приск уже был над поверженным врагом, выхватил кинжал из-за пояса дака и всадил тому под ребра.

Все. Приск поднялся, тяжело дыша.

Адриану понравился бы этот бой. Приск отер полой туники лицо, подобрал и вновь напялил брошенную шкуру. Потом снял с убитого пояс и надел поверх своего, рванул с запястья серебряный браслет с синим камнем, но тот не желал сниматься — с тех пор как парень впервые его надел, кисть руки здорово раздалась. На мгновение взгляд остановился на лице. Мягкая, еще редкая борода, вьющиеся волосы. Убитому даку было лет двадцать — как Приску. Приск поднял фалькс, примерился и отрубил кисть. Снял с изуродованной культи браслет, кое-как оттер кровь о рубаху убитого.

Одежду дака легионер трогать не стал, затащил тело под ближайшую ель, ее роскошный шатер скрыл дака полностью. Медведь или волк все равно тело найдут, явятся на запах крови. Это даже хорошо — пусть грызут, уродуют плоть. Главное, чтобы в ближайшие дни не нашли свои, даки.

Приск поднялся наверх, подобрал гладиус и кинжал. У развилки наткнулся на Куку.

— Что за вопли? — спросил напарник. — Я встретил кабанов, но они, к счастью, пустились наутек.

— А я встретил дака, и он почему-то решил не удирать.

— Испугался? — спросил Кука.

— Я? — Приск пожал плечами.

Он вдруг понял, что совершенно не помнит, что чувствовал в тот момент. Рассказать, что делал, — это пожалуйста. Но описать чувства? Нет. Ничего. Тишина. Как в горах.

— Ты весь в крови.

— Ну и что? Раз надел волчью шкуру — становись волком. Можно быть волком в овечьей шкуре, но нельзя овцой — в шкуре волка.

* * *

Над костром вился легкий дымок, Приск следил, чтобы в костер попадали только сухие ветви. Сквозь марево горячего воздуха он увидел, как из-за скалы вышла девушка в длинном льняном платье, схваченном на талии кожаным пояском. Ноги ее были в кожаных сандалиях с повязанными крест-накрест вокруг лодыжек ремнями.

— Вы незваные гости, и вы не даки, — сказал девушка просто.

Сказала на греческом.

Приск и Кука ее отлично поняли. Кука потянулся за кинжалом, но Приск ударил его ногой по пальцам и припечатал к камню. Гай прижал ногой его руку к земле.

Кука прошипел пару фраз про лысую задницу и смолк.

— А ты кто? — спросил Приск, медленно поднимаясь.

— Я — никто.

— Никто?

— Когда-то я была… да, была. А теперь — никто.

Странная, как показалось Приску безумная, улыбка тронула ее губы.

Легионеры переглянулись.

— Так кем ты была? — осторожно спросил Приск.

Он внимательно осмотрел пояс девицы и ее платье. Похоже, оружия при ней было. Она опустилась на камень, Приск уселся рядом с девушкой.

— Внучкой царя. — Девушка вновь улыбнулась.

— Царя? Децебала?

— Не смей… — Она оскалилась, будто собиралась укусить. — Не смей произносить это имя. Мой дед — царь Диурпаней. Знаешь такого?

— Да, был, — кивнул Приск. — При нем лаки разграбили десять лет назад Мезию и убили наместника Оппия Сабина.

Уточнять, что царь Диурпаней пил вино из кубка, выделанного из черепа наместника Сабина, легионер не стал.

— Да, мой дед был великим воином! — ничуть не смутилась девица. — Децебал убил его. Ненавижу Децебала, ненавижу, ненавижу… — зашептала она, опустив голову, как будто пыталась передать свою ненависть окружающим камням.

Кука постучал себя по лбу, давая понять, что девица не в своем уме и вряд ли станет жить в горах дочь прежнего царя и родственница нынешнего. Приск согласно кивнул.

— А потом отправил моего брата Диега гонцом к Замолксису, — сказала девушка, не заметившая мимического обмена мнениями.

— Как это? — спросил Кука. — Я слышал, гонцом отправляют пленного…

— Пленного? — Девушка надменно выпрямилась. — Что может иноземец поведать нашим богам? Да вы на нашем языке говорить толком не умеете. Даки всегда выбирают только дака. Обычно раз в пять лет. Самого лучшего, самого знатного. Того, кто опасен для царя. В этот раз Децебал выбрал моего брата. Его одели во все белое, ввели в круг воинов. Четверо сильных взяли его за руки и за ноги и стали раскачивать. — Голос девушки становился все тоньше, звенел. — Трое других, уперев копья в землю, опустились на одно колено. Остальные пели, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом один из воинов громко крикнул, тело Диега взлетело вверх и плашмя обрушилось на копья, три острых наконечника пронзили моего брата насквозь. Изо рта Диега струей ударила кровь. «Он ушел мгновенно! — воскликнул жрец Замолксиса. — Жертва принята».

Девушка замолчала. Кука и Приск не знали, что сказать. Описанная сцена впечатляла. Но легионеры никак не могли поверить, что перед ними царевна.

— А ты красивый, — сказала она и провела ладонью по щеке Приска. — Как Луций.

— Кто такой Луций? — спросил Гай.

— Что вам нужно? Зачем вы пришли? — ответила она вопросом на вопрос.

— Мы ищем дорогу, чтобы обойти перевал Боуты.

— Нет такой дороги. Здесь вокруг только горы. Ваша римская армия не пройдет.

— А легкий отряд может пройти? Без доспехов, только с мечами и дротиками? Есть такая тропа? — оживился Приск, усмотрев некий намек в словах «ваша римская армия».

— Вы убьете Децебала? — спросила девушка. — Клянитесь, что убьете Децебала, и я покажу вам дорогу.

— Клянусь гением императора Траяна! — охотно пообещал Приск.

Девушка поднялась, махнула рукой и указала на тропу, что уходила вниз по склону.

— Сначала туда.

Несмотря на крутой спуск, тропа была довольно удобная. Слева и справа попадались остатки стен — их не подновляли годами, и никто в данный момент эти укрепления не охранял. То и дело над кладкой возвышались обожженные колья, и на них черепа — выбеленные дождями, они скалились молодыми крепкими зубами, зияли черными дырами от стрел и фальксов. У одного из черепов из пробитой стрелой дыры торчало перо.

— «Жаворонки»? — спросил Кука.

— Отпели свое, — кивнул Приск.

— Они погибли там. — Девушка махнула рукой в сторону северо-запада, где не видимый отсюда лежал фатальный для римлян перевал Боуты. — Ближе к закату.

— Куда ты нас ведешь?

— К Луцию.

Девушка привела их в свой дом — на узком плато крошечная хижина с единственной комнатой. Хижина топилась по-черному. Висели под стропилами пучки горных трав, кровать была застлана медвежьей шкурой, пол — козьей. К своему изумлению, легионеры увидели какое-то подобие римского домашнего алтаря. Но вместо ларов в углублении стоял череп.

— Это Луций, — сказала девушка и погладила череп.

Костяной купол так и блестел, видимо, каждый день рука хозяйки касалась головы погибшего легионера.

— Он погиб на перевале? — спросил Приск.

— Умер через три месяца. От раны.

Так и не назвавшая своего имени хозяйка накормила римлян кашей и козьим сыром. Она то напевала, то улыбалась и начинала шептать.

— Она нас не прикончит ночью во сне? — шепотом спросил Кука. — А может и отравить… Очень странная девица.

На самом деле их новой знакомой было лет двадцать пять, то есть была она давно уже взрослой женщиной, но вела себя так, будто ей лет пятнадцать. Что-то детское, беззащитное было в ее лице и жестах. Видимо, события десятилетней давности так ее поразили, что она навсегда душой осталась в прошлом.

— Я друг Луция! — объявил вдруг Кука, хотя только затуманенный разум мог поверить в дружбу юного смуглого легионера с несчастным «жаворонком», которому сейчас должно было быть уже за тридцать. — Его лучший друг!

— Я знала это с самого начала, — кивнула девушка. — Луций мне это сказал во сне. Ты его друг! — Она указал на Куку. — И ты тоже лучший! — повернулась к Приску.

Гаю ничего не оставалось, как кивнуть подтверждающе.

Ночью, когда полная луна взошла над вершинами, девушка вышла из хижины и стала что-то говорить. Как сумел понять Приск, девушка договаривалась с духом Луция, чтобы тот не мешал ее встрече с его лучшим другом. Кука тут же поднялся и шагнул к порогу. Приск ухватил его за руку.

— Будь осторожен! — остерег товарища Приск.

— Я буду нежен, — прошептал Кука и скользнул наружу.

В следующий момент послышался гневный крик, и Кука влетел назад в хижину с расцарапанной физиономией.

— Иди! — указал он на Приска пальцем. — Луций сказал своей красотке, что это должен быть ты.

* * *

Она ждала его в небольшой пещере рядом с хижиной, здесь были накиданы еловые ветви и поверх постелена баранья шкура.

Глаза девушки светились в темноте. Как будто она была оборотнем, светлоглазой волчицей.

Наверное, в этой пещере она обнимала Луция, когда была совсем девчонкой. Теперь зрелая женщина, истосковавшаяся по мужской ласке, звала нечаянного гостя.

Ласка пальцев, скользящих по коже, жар дыхания, сдавленный шепот:

— Тебя послал Луций, я знаю.

Ее ногти впились в кожу на спине, зубы — в шею, когда он вошел в нее. Она выгнулась, как лук, у которого до предела натянули тетиву. И зарычала, очень быстро достигнув Венериного спазма.

— Луций… Луций, — повторяла она, требуя все новых и новых ласк.

* * *

Они вернулись в хижину только на рассвете. Приск видел, как девушка погладила в очередной раз череп. Видимо, покойный Луций не должен был ревновать свою любимую к своему другу.

Наутро девушка повела их по тропе наверх. На вершине она указала внизу на тонкую светлую полоску.

От вида, что открывался вокруг, захватывало дух. Снега еще не сошли с вершин и сверкали на солнце драгоценными камнями, тогда как ущелья тонули в синем сумраке.

«Если бы я был гениален, как Апеллес, я бы мог это нарисовать», — подумал Приск.

Сердце его забилось как сумасшедшее.

— Вон тропа. Вы бы ее ни за что не нашли без меня. Когда спустимся вниз, я покажу вам проход. Там можно пройти только по одному, максимум по двое. Но вы как раз выйдете позади перевала Боуты.

— А где орел легиона? — спросил вдруг Приск.

Безумная мысль — найти золотого орла и вернуть в Рим — здесь, на вершине, показалась не такой уж и безумной.

— Орла унесли далеко на север, в земли агафирсов, в крепость на реке Марисос.

Приск опустился на удобный выступ, достал таблички и принялся стилем намечать на воске окрестный пейзаж, особо тщательно прорисовывая тропу. Девушка положила сплетенные руки ему на плечо и наблюдала, как он рисует.

— Я видела такой же рисунок. Только лучше, — вдруг сказала девушка.

— Где?

— У Луция. Он делал его до той поры, пока Котизон его не убил.

— Ты же сказала, что твой Луций умер от раны, — напомнил Приск.

— Да, от раны, которую нанес Котизон. Он сбросил нас отсюда.

Она указала вниз рукой.

— Его. Потом меня. Я упала на его тело и потому не разбилась насмерть. Луций умер через несколько часов. Я выжила.

— А рисунок? Где он?

— Котизон его сжег.

Несколько дней Приск рисовал тропу, помечая перевалы, указывая действующие и разрушенные крепости. Подруга Луция проводила их всюду потаенными тропами.

— Похоже, мы можем теперь со спокойной душой возвращаться в лагерь, — сказал наконец Кука.

— А что делать с девушкой? — спросил Приск.

— Возьми ее с собой, посели в канабе…

Но на предложение уйти вместе с ними девушка энергично замотала головой:

— Ну нет! Как же я оставлю Луция одного?! Идите! Я буду ждать вас, друзья Луция! Ведь вы вернетесь! Да?

— Вернемся, — пообещал Приск.

На кровати, застланной шкурой, он оставил серебряный браслет с синими камнями, отмытый от крови в холодном ручье.

* * *

— Какую награду ты потребуешь от Адриана за этот чертеж? Сколько золотых? Чин центуриона? — допытывался на обратной дороге Кука.

Что награда будет щедрой, оба были уверены: Адриан назвал их своими клиентами, они ему будут служить, рискуя жизнью, он — продвигать их по службе и награждать. Так поступали все и всюду: продвигали своих людей, выпрашивали у императора должности через знакомых и родственников.

Приск на миг задумался, вспомнил слова Валенса, что центурион для Корнелия господин и бог. Кто знает, быть может, удастся уговорить Корнелия отдать дочь в сожительницы центуриону — молодому центуриону, который в будущем может дослужиться до примипила и в конце концов до префекта лагеря, тогда как Валенс так и уйдет в отставку командиром пятьдесят девятой, самой младшей центурии.

— Возможно, — кивнул Приск.

— Великолепно! У нас будет личный центурион. А мы все станем бенефициариями! — оптимизма Куке было не занимать.

* * *

Однако рано мечтал Приск о наградах.

— Чин центуриона? Нет, невозможно, — отрезал Адриан. — Вы все только что проштрафились. По закону вас должны были лишить звания легионера и перевести во вспомогательную когорту, это милость, что вам разрешили остаться в легионе. Бенефициариями вас не сделают, но Наталис обещал вас держать как иммунов — не отправлять в караул и на работы по лагерю. В Риме создается служба разведки, стыдливо названная службой фрументариев. Думаю, через несколько лет вас вполне могут перевести в Рим.

— Никто не может сделать центурионом мальчишку, который отслужил всего два года, — заметил Валенс. — Ты попросту угробишь свою центурию и погибнешь сам. Чему ты научишь подчиненных? Как будешь командовать?! Что станешь делать в бою?

— Сколько я должен отслужить? — спросил Гай.

— Десять лет. Или минимум пять, если будет большая кампания. Тогда тебе передадут мою самую последнюю центурию в легионе.

Валенс скривил губы: если бы не его любовь к Вакху, он мог бы дослужиться до примипила.

— Здесь сорок тысяч сестерциев. — Адриан выложил перед Приском четыреста золотых. — На обмундирование центуриона. Они будут дожидаться тебя в легионном хранилище. Заберешь, как только ты заслужишь чин в боевой обстановке.

Сорок тысяч! У всех загорелись глаза.

— Не забудь составить завещание, — напомнил неожиданно Молчун. — Чтобы мы поделили твои денежки, если даки отпилят тебе голову.

Голова…

Приск прищурился.

— Кое-что еще, Адриан. Одна просьба. Не чин и не повышение…

— Золота больше не дам.

— Не деньги. Нет… Отдай мне голову Авла Эмпрония. — В голосе Приска послышалась мольба. Никого и никогда он так не просил.

 

Глава VI

Траян в Риме

Осень 852 года от основания Рима

Рим

Известие, что Траян возвращается наконец в Рим, пришло в столицу в начале октября 852 года. Город переполошился. Все ждали перемен и гадали — каких.

По Риму ползли слухи, что новый правитель задумал какое-то особое действо. Прежде принцепса прибыли его доверенные люди, заняли Палатинский дворец, преторианцам велено было оставаться в лагере. Многие аристократы выехали встречать императора — ждали за сто миль от Города. Траян прибыл в Рим только к концу месяца. Он шел по своей столице, по запруженным народом улицам, по узкому проходу, что оставила для него его личная стража, на Форум, в центр мира, в Сенат.

Траян назвал сенаторов коллегами и обещал всем свободу.

Все гадали, что это значит. Сенаторы — подтвердит ли новый принцепс обещание Нервы не казнить отцов-сенаторов без приговора самого Сената. Преторианцы — велики ли будут донативы нового императора — ведь наградные Траяна так и не были выплачены. Римский плебс надеялся, что увеличат бесплатные раздачи хлеба, вина и масла и запишут новых детей в списки на пособие. А главное — сулят ли грядущие годы правления мир или войну, а если войну, то где и какую, будут ли игры, пиры и другие раздачи, и какие тессеры раздадут в театре, а какие — в амфитеатре Тита.

Через месяц Траян велел арестовать всех доносчиков по заранее составленным спискам.

* * *

Эмпроний проверил запор на повозке — нельзя ли выбраться. Нет, нельзя. Замок снаружи был прочный. К тому же следом ехали верхом шестеро преторианцев. Просто так не выпрыгнешь на дорогу, не побежишь. Куда их везут? Одним богам ведомо. Когда поутру вывели из карцера и потащили в повозку, кто-то из арестантов шепнул, что их повезут в Остию. Значит — в порт. В изгнание? В Азию? Точно не в Египет — туда не ссылают. Может, направят в Вифинию, где-нибудь в Никомедии чистить клоаки и мостить улицы. Или на рудники? Десять лет на рудниках — больше не держат, после выпускают и опять же отправляют чистить нужники и мостить улицы. Но кто выдержит десять лет на рудниках?

Авл невольно повел плечами. Он был молод, но не то чтобы очень силен. Вот же Судьба-злодейка опять подгадила! Только-только сумел он кое-что скопить, домом обзавестись — и нате — явились ночью, загребли — и под замок.

— А Регул здравствует. Его ведь с нами нет, этого Регула, самого главного… Он по-прежнему при деньгах, и к нему по-прежнему пол-Рима ездит с поклонами, — пробормотал кто-то в темноте повозки. — В Сенате заседает, ублюдок.

— Это точно. Уж сколько Регул народу извел, мы рядом с ним — овечки против волка. Мне вон глаз подбили… — жаловался другой.

Да уж, когда преторианцы волокли по улицам арестованных доносчиков, народ вопил от восторга, в них кидали всем, что под руку попадется: камень так камень, кусок черепицы — так кусок черепицы. Дерьмом кидали тоже.

— Я вообще ничего не сделал… — донесся из угла плаксивый голос.

«Меня-то за что?» — размышлял Авл.

После Силана и Гая Остория он больше ни на кого не доносил, выступал адвокатом в суде, довольствуясь мелкими взятками (поскольку адвокаты официально не должны были брать плату), подарок Домициана в пять миллионов расходовал экономно. И вдруг арест…

— Вылезай! — приказал преторианец.

Задняя дверца отворилась, арестанты стали выпрыгивать из повозки.

Преторианцы верхом на черных конях оцепили арестованных. Тот парень не ошибся, их привезли в Остию, эти морские ворота Рима, прямиком на причал. Здесь уже ждал корабль. Трап перекинут. Но только — что это за корабль! Даже отсюда, с берега, видны щели в бортах, ни мачты, ни паруса нет, к носу привязаны смоленые канаты, переброшенные на корму другого корабля — быстроходной многовесельной триремы.

Толпа зевак собралась в стороне и все увеличивалась. Прибыло несколько повозок — видать, из самого Рима приехали те, кто побогаче, поглядеть, как новый император расправляется с их врагами.

— Веселей! — гаркнул преторианец и подтолкнул Авла копьем в спину.

Авл шагнул на трап, поднялся на борт. На палубе щелястого корабля уже сидело человек тридцать, доставленных прежде. Кое-кто был связан, с цепями на ногах, другие — свободны.

— Веселей! — вновь крикнул преторианец.

— Что ему так весело-то! — простонал доносчик с подбитым глазом.

— Куда мы поплывем на этой дырявой посудине? Она мне напоминает дуршлаг, через который моя кухарка процеживает дешевое вино к обеду, — заметил дородный и уже немолодой человек.

— Фалерна тебе точно не видать! — заверил один из арестованных.

— Пойдешь на корм рыбам!

— Соленую морскую водичку будешь пить.

Время-то — поздняя осень, вода холодная. Не ледяная еще, но долго в такой не поплаваешь.

Когда последний арестант поднялся на корабль, четверо моряков подняли якорь, потом перебежали по трапу на причал, после чего трап убрали. Команды на корабле не осталось, не было и рулевых весел — ни одного, не говоря уже о кормчих. Трос на носу натянулся, и трирема, весело вонзая в темную синь весла, потащила на буксире корабль с арестованными в море.

— Это вам за доносы! — неслось с берега.

— Тоните!

— Скольких погубили, мерзавцы! — кричали ободранцы в первом ряду.

— Как будто мы на них доносы писали! — заметил дородный любитель фалерна.

— Нас что, утопят?! — догадался вертлявый рыжий парнишка.

— Угу… а ты как думаешь?

— Ну, может, на остров какой сошлют…

— Кого-то и сошлют, но не нас. Других, кому повезло.

Корабль, что тащил их на буксире, шел ходко. Мили четыре, а то и все пять делает, не меньше, за одну клепсидру.

Крики с берега уже почти не доносились — над головами кричали чайки.

Ведер на корабле доносчиков не было, нашлось несколько кружек и старый смятый шлем, арестанты пытались отчерпывать воду, потом бросили… Всех охватила какая-то вялость, покорность Судьбе.

Авл стоял у борта и прикидывал, на сколько они успеют отойти от берега, прежде чем дырявая посудина пойдет ко дну. Волнения на море пока не было, но темные тучи на горизонте очень не нравились Авлу. Но даже если старое корыто не опрокинет волна, то они медленно и плавно погрузятся в воду, а потом… потом каждый сам за себя.

«Сейчас я бы до берега доплыл, — думал Авл. — Непременно доплыл бы. Только бы моряки не вернулись и не стали бы веслами крошить нам головы… Наверное, тех, кто выплывет, переловят и отправят на острова… Кто утонет, тому не повезло. А я…»

Кажется, его спутники еще надеялись на что-то — что бури не будет, и они все вместе куда-то счастливо приплывут. Нет, ребята, эта щелястая лохань с первой волной отправится на дно.

Да и не может она сама по себе плыть. Весла все поломаны. Кое-где в уключинах уцелели обломки. Авл вытащил один — не больше локтя длиной — н-да, на таком далеко не уплывешь.

Нет, не доплыть, слишком холодно.

«Чего же мы ждем? Никто ведь не спасется…» — подумал Авл.

Чем дальше от берега, тем меньше шансов. Туча на горизонте подозрительно увеличивалась, набухала, чернела. Авл огляделся. Обломок мачты так и остался лежать на палубе.

Теперь на нем сидели двое. Авл поманил сидевших. Первым поднялся парень с фиолетовым фингалом под заплывшим глазом. Вылитый циклоп! Второй тоже встал.

— Эй, вижу, вы ребята сильные… у меня есть план…

Эти дурни двинулись за ним, поверив, что у него есть какой-то замечательный план спасения.

— Подождите! Нам нужен еще вот тот! — Авл указал на сидящего прямо на палубе здоровяка и сделал несколько шагов — якобы к этому четвертому счастливцу. А потом схватил обломок мачты и помчался к борту. Швырнул деревягу. Следом полетел обломок весла. Остальные смотрели на него как зачарованные.

— Мразь! — завопил кто-то, запоздало догадавшись.

Авл прыгнул за борт.

Главное теперь — догнать обрубок мачты, взобраться на него и грести обломком весла. Вода оказалась не такой уж холодной для этого времени года. Да и солнце, убегавшее на запад от ползущей с востока тучи, еще грело. Авл старательно заработал веслом. Море слабо волновалось, предчувствуя бурю.

— Я успею, — пробормотал Авл.

Он оглянулся. Корабль с доносчиками был уже далеко. Но Авлу казалось, что он все еще слышит вопль возмущения.

 

Глава VII

Дакия

Зима 852 — весна 853 года от основания Рима

Нижняя Мезия

— Ты должен выбрать одного, — сказал Декстр.

— Нет, — огрызнулся Валенс.

Они сидели в каморке Валенса. За стеной храпели уставшие легионеры, довольные, что вернулись из очередной вылазки за реку в лагерь. Домой.

Нового опциона Валенс так и не получил — все делал сам. Опциона легат обещал вместе с пополнением, которое вот-вот должны были прислать. А если пополнение, то значит…

Что это значит, Валенс знал очень хорошо.

— Одного, кто лучше всех владеет фракийским, — настаивал Декстр. — Кто сможет выжить на той стороне. Приск?

— Нет, точно не он.

— Тогда кто?

— Скирон.

— Не ошибаешься? Слишком уж мрачный.

— Зато убедительный. Такие всегда бегут. К тому же шрамы, выбитые зубы. Ему поверят.

Валенсу казалось, что он отправляет парня на верную смерть. Отправляет безвинно.

Декстр задумался.

— Ну что ж, готовь его, — согласился. — Он уйдет.

* * *

В декабре Валенс вновь ездил к Корнелию, уговаривал еще год повременить со свадьбой. Ветеран был хмур, мрачен, злобен.

— Прошло два года! — напомнил отец невесты. — Ты обещал уйти из легиона. А ты все служишь.

— Пойми, грядет война, — отвечал Валенс.

— Война! В этих краях все время война! Здесь не бывает мира.

— Такая война, какой прежде не было! Ты же знаешь — повсюду строят дороги, ремонтируют крепости, роют канал. Ты видел, какую рубят дорогу в скалах?

— Когда будет война?

— Это мне неведомо. Может, следующим летом.

Корнелий покосился на сына, который в соседней комнате играл в пальцы с сыновьями вольноотпущенников Прима и Секунда. Парень через год должен надеть тогу гражданина.

— Так и моего скоро заберут, — мрачно предрек Корнелий.

— Подожди, это будет последняя война, я вернусь и женюсь на твоей дочери.

— Валенс, ей шестнадцать! Через два года она будет слишком старой…

— Не мели чепухи. Она красавица. Кориолла и в двадцать замуж выйдет.

Корнелий покачал головой.

— Изведется девка. Год еще даю, — сказал Корнелий. — Через год не женишься, сговор расторгну. Запомнил?

Валенс кивнул.

— Успеем, — пообещал Валенс, как будто лично от него зависело, как быстро будет усмирен Децебал.

* * *

В этот же день вечером Кука, заглянувший в лупанарий в канабе, обнаружил в маленькой комнатке вместо белокурой девки-фракийки, которую обычно посещал, пухленькую брюнеточку Майю.

— Что ты тут делаешь? — изумился легионер.

— Я замуж вышла, — жеманно повела плечами дочь ликсы. — Муж у меня старенький, много требовать от него нельзя, а мне нужны развлечения… ну и денежки не лишние!

Майе явно не давали покоя лавры Мессалины, супруги императора Клавдия, что ночами убегала в лупанарий ублажать всех подряд.

— Иди ко мне, сладкий, я многое уже умею. Хозяйка отправляет ко мне лишь тех, кого я хочу. А тебя, милый мой, я всегда хотела.

Она впилась губами в губы Куке, будто хотела выпить его жизнь до дна. Ненасытная, как волчица, накинулась дочь ликсы на свою добычу. Теперь Кука был уверен, что там, в доме ликсы, его посещала не рабыня, а дочка хозяина.

— Подари денарий, мой сладкий! — с въедливостью профессиональной шлюхи принялась канючить Майя, когда Кука уже принялся одеваться. — Я выжала тебя, как спелый виноград в винодельне.

Она причмокнула, провела язычком по губам.

— Отец или муж узнают… — предрек Кука в качестве благодарности.

— Да ладно тебе! Здесь многие этим занимаются. Я, кстати, тут не одна, с подругой…

— С какой подругой?

— А ты догадайся. — Майя хитро прищурилась.

Кука вышел на галерею второго этажа и нос к носу столкнулся с Приском, что покидал в этот миг соседнюю комнатку.

— Как девка? — весело спросил Кука и подмигнул.»

Приск пожал плечами: что может быть особенного в местной шлюхе?

— Меня Майя ублажала! — похвастался легионер.

— Кто?

— Дочь ликсы. Брюнеточка. Замуж красотка вышла, от мужа в лупанарий бегает. Говорит, не одна здесь, с подругой.

Приск побелел. Стал бледнее беленой стены галереи — во всяком случае, так показалось Куке в неверном свете масляного светильника, висевшего на цепочке как раз рядом.

— Где она?! — взревел Приск.

— Майя — там.

— Да не Майя — подруга!

— Откуда мне знать?

— А Майя?

Кука указал на дверь, откуда только что вышел.

Приск ринулся внутрь.

— Стой! — завопил служитель, собиравший плату. — А деньги!

Громила вбежал в комнатушку следом. Через мгновение они выкатились кубарем из двери — Приск и здоровяк-фракиец. Приск одолел, сбросил лупанарного охранника с галереи вниз и вновь ринулся в комнату к Майе:

— Где она?! Говори, дрянь!

— В крайней комнате.

Приск ринулся туда. Визг, вопли, возмущенный мужской рев и женский визг. Растерзанный, легионер вылетел назад на галерею.

Майя уже была здесь. Небрежно одетая, держа обшитые мехом башмачки в одной руке, кошелек — в другой, она заспешила к лестнице. Приск помчался за ней. Он был как безумный.

— Там обычная девка! Ты солгала. Где? Где Кориолла?!

— Уже ушла, — передернула плечиками Майя. — Она обслуживает одного-двух — ей вполне хватает.

Ничего больше узнать Приск не успел. На галерею вернулся сброшенный вниз фракиец. Вернулся не один — с двумя охранниками из ветеранов, что выполняли в канабе роль ночной стражи. Так что вскоре Кука с Приском валялись уже на улице, в рыхлом подтаявшем снеге, смешанном с конским навозом, лица все в синяках, губы разбиты.

— Плюнь! — посоветовал Кука и сплюнул кровавую слюну с распухшей губы. — Все бабы шлюхи. Это говорю тебе я, бывший банщик с курорта Байи. Ни одна не стоит и капли нашей крови.

— Я был готов за нее умереть, — признался Приск. — Я бы пошел в Аид за ней, как Орфей.

— Значит, ты дурак.

— Ну так пусть она достается Валенсу… — прошептал едва слышно Приск.

Дакия

Авл вздрогнул и проснулся. Во сне он разметался, волчья шкура сползла на пол, и ноги заледенели. Вот же Аидовы земли! У Данубия сейчас в это время наверняка жара, как в Италии, а тут, на вышине, в горах, холодно, как зимой.

Уже третий месяц живет он в горах, а все никак не может привыкнуть к здешнему климату. Тут и летом не жарко, а зимой — хоть волком вой с даками и настоящими волками от стужи.

Уже светало, Авл решил, что больше не заснет, и поднялся.

Сосед его по хижине, Монтан, тоже римлянин, но не беглец, как Авл, а отправленный еще Домицианом по позорному договору, заворочался во сне.

Что ему снится сейчас? Верно, милое его поместье в Паннонии, куда он больше никогда не вернется.

Авл принялся складывать лучины в очаг — Монтан за долгое свое житье в этих местах сумел соорудить что-то вроде римской печи, что согревала пол, а не топила хижину, как принято в этих местах, по-черному. Еще прошлой весной обещал Монтан Децебалу построить катапульты, такие же, как у римлян, ничуть не хуже. Но до сих пор машины его били стрелами всего футов на сто, максимум сто сорок. Зато Монтан сумел соорудить ванну, вделал ее в пол, и теперь даже в самые холодные дни можно было понежиться в горячей воде.

— Вставай, соня! Жратва готова!

При слове «жратва» Монтан вскочил.

Завтрак был скромным: немного уже изрядно зачерствевшего хлеба, запеченные накануне в золе яйца да кувшин парного молока, что принесла им сразу после дойки крепкая светловолосая дакийка, — все это римляне уничтожили почти мгновенно.

После завтрака Авл развернул замызганный, во многих местах сломанный папирусный свиток. Прежняя скалка с рожками из слоновой кости давно была утеряна, из подходящего сухого чурбачка Авл выстругал для свитка новую.

— Что мы теперь будем строить? — спросил Авл. — Баллисту или онагр?

Недоделанными машинами Монтана была забита вся площадка рядом с хижиной.

— Давай онагр, — отозвался Монтан.

— Почему?

— Онагр легче. У него всего один торсион. Не надо выверять с такой точностью натяжение жил. Жаль, у старины Витрувия почему-то не написано, как построить баллисту, чтобы метала один талант на тысячу футов! — Монтан постучал пальцем по краешку развернутого свитка.

На папирусе многое записано — как делать расчеты, какие соблюдать пропорции. Да что толку! Не все тонкости указал прославленный инженер в своем труде. Надо было еще и самому обмозговать, что и как. Какие-то секреты один префект фабрума наверняка передавал другому, как сообщает каждый день пароль легат легиона своим тессиариям, а те уже передают караульным.

Монтан не знал заветного слова и сам найти его не сумел, Авл — тем более.

Эмпроний вышел из домика.

На поляне перед их хибаркой уже высился склад бревен. Сама хибарка, сложенная из неокорененных бревен, прилепилась к скале, каковая и служила ей одной из стен. Крыша, сплетенная из ветвей и засыпанная землей, густо поросла мхом. Мог ли Авл представить себе, что он будет жить в этой убогой норе и строить машины, о конструкции которых имел весьма смутное представление. Все, что было в его распоряжении, это истертый до дыр папирус с двумя книгами Витрувия. После чудесного спасения в Остии Эмпронию удалось встретиться с Марком. Тот принес ему кое-какие вещи из дома и — к изумлению Авла — свиток Витрувия, доставшийся доносчику от прежнего владельца дома. Свиток, который заставил Авла выдать себя за римского инженера. Монтан пользовался трудами Филона Александрийского.

К счастью, Марк передал немного денег — хватило добраться до Брундизия и там сесть на корабль, что плыл в Диррахий. Потом, заночевав в таверне, ночью он подпалил ветхое строение, во время неразберихи украл лошадь и ехал на восток и северо-восток. Дакия — вот единственное место, где можно укрыться.

* * *

Вид с их полянки открывался изумительный: один за другим поднимались поросшие хвойным лесом холмы, как горбатые спины огромных чудищ. За ними синели холмы куда более дальние. Между горбами ближних холмов, покрытых лесом, лежала узкая долина с бурной и пенной речкой. В долине — десятки домиков с крышами, крытыми дерном. Лишь одна крыша краснела черепицей — в доме проживал носящий войлочную шапку дакийский аристократ, бородатый Бицилис, которого за глаза Авл именовал Быком. Поначалу Авл дивился, почему их поселили не в деревне, а на отшибе. И не просто на отшибе, а здесь, на этой поляне, как в каком-то вороньем гнезде. Потом из оброненных Бицилисом фраз догадался, что для бывших римлян уготована знатным даком какая-то особая миссия. И еще почему-то Авл подумал, что Быка не слишком интересует, получится ли у них с Монтаном баллиста, мечущая камни в один талант. Для чего-то иного берег их Бицилис.

— Эй, римляне! Идите, поглядите на мое сокровище! — раздался снизу молодой, звонкий голос.

— Адонис, чтоб ему в Аид провалиться! — пробормотал Авл.

Адонис был греком из Херсонеса, которого Фортуна занесла в Дакийские горы. Дней десять назад за чашей местного вина, уже изрядно набравшись, Адонис проговорился, что шли они вверх по Данубию на корабле, везли из Ольвии груз в Рациарию, да только не доплыли, даки захватили и корабль, и груз. Всех мужчин — и моряков, и пассажиров — отправили на золотые рудники. Молоденьких девок разобрали себе в наложницы бойцы «волчьей стаи». Что стало с детьми и с теми, кто был мало на что годен по дакийским меркам, Адонис не уточнял. Почему грек избежал общей участи, тоже не распространялся. Зато побился об заклад, что быстрее Авла с Монтаном построит баллисту, которая сможет метать камни весом в один талант на расстояние в тысячу римских футов.

Как ни странно, от слов Адонис перешел к делу и начал строить нечто грандиозное. Машина получалась высотой почти в три человеческих роста. Сколько волов понадобится, чтобы катить ее на деревянной телеге по крутым дакийским горкам, — неведомо. Скорее всего, ее вновь разберут и установят в Сармизегетузе — для обороны столицы. Если, конечно, это чудовище сможет сделать хотя бы один выстрел.

Монтан распахнул дверь и остановился на пороге, глядя на раннего гостя.

— Идите, я сказал! — замахал руками Адонис. — Баллиста готова. Мои помощники уже пришли… Сейчас все увидите!

Втроем они спустились на площадку, где стоял монстр Адониса. Несколько мужчин — в основном немолодые даки — суетились вокруг машины. Адонис установил баллисту на специальном настиле. Рядом были сложены заготовленные ядра весом в один талант. Цель Адонис установил в самом деле, как обещал, — в четверть мили, не меньше.

— Главное — чтобы натяжение обоих канатов было равномерное. И надо правильно их натянуть. На слух натяжение проверяется. Если ударить по канату — звук как у спущенной стрелы, — разглагольствовал Адонис.

— Знаешь, приятель, мы тоже читали Витрувия, — огрызнулся Авл.

— Заряжай! — крикнул Адонис срывающимся голосом.

Здоровенный дак положил камень в ложе метательной машины.

Адонис сам подскочил к машине, принялся наводить прицельный механизм.

— Спорим, что он не попадет в цель? — предложил Монтан Авлу.

— Ну…

— Двадцать денариев.

— Я не псих.

— Ну десять.

— Два.

— Лучше бы он попал. Мы бы выпытали у него тайну его механизма. V меня любой заговорит. Пять.

— Два.

Баллиста, будто нехотя, выплюнула камень из желоба. Тот пролетел футов триста и врезался в землю, скатился по уклону еще футов на пятьдесят и остановился.

— Кажется, рама баллисты треснула, — самым невинным тоном заметил Монтан.

* * *

Когда шли назад в хижину, на узкой дороге внизу, у подножия холма началось оживление — это возвращался из похода очередной отряд, гнал в сторону столицы добычу — положенную Децебалу долю рабов и скота, захваченного золота. Грабили всех, до кого могли дотянуться, — языгов так языгов, фракийцев так фракийцев, римских поселенцев так поселенцев.

Авл нередко встречал бывших римлян из тех, кто давно обжился на этих берегах, одевался как дак и женился на местных девицах. Сам Авл все еще ощущал в этих землях себя чужим. Через Данубий его перевез фракиец — предложил в Нижней Мезии махнуть на ту сторону, чтобы навсегда уйти из-под римской власти. Похоже, агенты Децебала в открытую вербовали римских граждан в армию к дакийскому царю. Узнав, что Авл около года отслужил легионером, фракиец тут же принялся уговаривать горячее прежнего. Впрочем, Авл, если и колебался, то только для виду. Вместе с ним на ту сторону ушли два каких-то подозрительных перебежчика. Один сказал, что он римский легионер из Пятого Македонского, и зовут его Скирон.

— На том берегу житье не то что на этом, — сулил фракиец. — Местные к нам постоянно бегут, ну и римляне из легиона — тоже.

— Моего товарища прикончил центурион, а мне зубы выбил, — сообщил Скирон, оттягивая губу и демонстрируя изувеченную челюсть.

Вскоре, правда, со Скироном они разлучились. Авл с проводником двинулся вверх по долине Алуты, Скирон ушел куда-то западнее.

И вот Авл уже три месяца живет в Дакии.

Большая страна и много племен. Хорошо, что они разобщены, и, как ни старается Децебал, не может сделать из них единый народ. Не может даже сделать из них преданных союзников. Старейшины постоянно грызутся. Но без союзников любое дело обречено на провал. Даки, как волки, собираются в стаю и нападают. Но что такое стая против римской армии?

Авл поймал себя на мысли, что, рассуждая, он все время думает о римлянах, а не о даках.

Видел он совсем недавно, как посвящают в воины молодых даков. То есть видел не само посвящение, а начало и конец действа. Начало — это когда молодых парней, опоенных какой-то дрянью, загоняли в пещеры. Финал же драмы — это когда спустя пять дней они из этой пещеры выбирались — с полубезумными глазами, многие с рваными ранами, у одного парня была прокушена шея, и он, выйдя, рухнул на землю, из порванных сосудов била фонтанчиками кровь. Остальные даже не обратили на раненого внимания, воя по-волчьи, бежали они из пещеры вниз по склону, Авл счел за лучшее укрыться в хижине — вид у парней был совершенно чумной.

«Они хотят нашему рацио противопоставить свое безумие», — подумал тогда Авл.

Нет уж, эта горная страна никогда не станет для него родиной. Так что он здесь делает? То, что и везде, — зарабатывает золото. Копит и никак не может скопить. Децебал формирует армию по римскому образцу, лихорадочно строит крепости и осадные орудия. День и ночь в горах куют оружие. К счастью, и того, и другого, и третьего у даков пока мало. А вот золота у Децебала много. Рано или поздно за золотом придут римляне. И что тогда?

Какое до этого дело Авлу?

Ему надо придумать, как спастись.

О боги, как все было хорошо — жизнь наладилась: у него был отличный дом, постоянный доход, брат Марк учился в риторской школе, а он сам подыскивал себе невесту и подходящих покровителей, чтобы получить должность.

И вдруг все рухнуло. Почему? За что? Кто свел с ним счеты?

Если бы он знал, кто это и как найти мерзавца, он бы горло перегрыз! Это должен быть кто-то из сильных мира сего, из тех, кто вхож в канцелярию нового императора, кто сговорился за месяц с новой властью, кто втерся в доверие…

Плиний! Авла вдруг осенило — ну конечно же, Плиний! Этот тощий поборник добродетели, помнится, устроил даже какие-то чтения своего нового труда «Отмщение за Гельвидия». Кто такой Гельвидий? Всего лишь сочинитель ничтожной пиески, что так не понравилась Домициану. Гельвидия прикончили за ту пиеску. И еще за то, что предки Гельвидия славились строптивостью. Плиний проклинал доносчиков, славил тех, кого, как считал он, безвинно казнил Домициан. Прежде Плиний сидел тихо, как мышка, а тут разошелся. Месть окровавленным ртом дышала в каждой его строчке. Плиний был другом казненного Гая Остория. Это он, он включил Авла Эмпрония в список, сомнения нет!

Изгнанник сжал кулаки. Добраться до жилистой шеи мерзавца! Но как до него доберешься? Он где-то там, в Риме. Высоко летает… Но кто знает, быть может, Судьба вновь сведет вместе их дороги. И что тогда? Ну, тогда Авл вопьется зубами в тело этому мерзавцу, как Регул когда-то искусал отрубленную голову Пизона.

Авл отыскал свинцовую пластинку, спешно нацарапал на ней проклятие:

«Подземные боги, убейте Плиния! Изломайте его, ударьте оземь, погубите его! Сейчас! Сейчас! Сейчас!»

Нацарапав проклятие, Авл выбежал из хижины и швырнул свинцовую табличку с горы в сторону перекрестья тропинок.

Когда-нибудь проклятие исполнится. Возможно, скоро!

 

Глава I

Накануне

Весна 854 года от основания Рима

Мезия

Запах грядущей войны витал в воздухе. Римский флот на Данубии курсировал с самого рассвета до непроглядной темноты. А если ночь была светлой, лунной, то корабли шли даже ночью. Маяками горели огромные факелы, выставленные в береговых бургах. Из Малой Скифии, с берегов Понта Эвксинского везли зерно. Торговцы торопились разгрузиться и уйти назад, прежде чем пожар войны захлестнет берега. Теперь корабли из устья Данубия, где реку именовали Истром, поднимались до самого Виминация без опаски, обходя несудоходное ущелье по прорытому в обход скальной теснины каналу шириной в целых сто футов — еще один подвиг римской кирки во славу грядущих подвигов меча и пилума.

В лагере Пятого Македонского полагали, что война разразится еще в предыдущем году, как только был построен канал и вырублена в скалах дорога, но тот год миновал, наступил новый, а подготовка к кампании продолжалась.

Новые части все прибывали и прибывали. На поле, где прежде Пятый Македонский выпасал свой скот, теперь стоял временный лагерь. Только он не разбирался, а служил перевалочной базой для войск, что двигались вверх по Данубию. Куда они точно двигались, никто не знал, одни говорили, что в Виминаций или Ледерату, другие — что в Понтус. Прежние уходили, новые прибывали. Британские лучники, обнаженные по пояс германцы, за ними нумидийские всадники, что скачут на лошадях без седел, и нумидийские пехотинцы со страшными лохматыми собаками на поводках, следом — закованные в броню панцирники из Паннонии и Босфора. Потом еще испанцы, галлы, сирийцы. Империя всей своей мощью готовилась обрушиться на опасного соседа.

Всю прошлую осень по только что построенным дорогам скрипели телеги — подвозили запасы зерна, причем столько, что одному легиону и за десять лет не истребить. Следом катились повозки с оружием, запасами металла и кожи. К лагерным мастерским пристраивали новые, оружие ковали и в лагере, и в канабе. Городок подле легиона рос, выстроили новую улицу.

В Пятый Македонский пришло пополнение. Впервые с того времени, как Приск прибыл в лагерь, легион оказался полностью укомплектован. Зима прошла спокойно — с той стороны от «волков» пробирались через реку лишь лазутчики и маленькие летучие отряды. Их ловили, истребляли, они приходили снова. Ясно было: Децебал хотел знать, что замышляет Траян. Ну что ж, пусть знает — и ужасается.

После исчезновения Скирона Приск и его друзья меж собой все время говорили о предстоящей войне. Валенс объявил в лагере, что Скирон дезертировал. Но его друзьям было ясно: не просто так ушел легионер, который лучше всех говорил на местном наречии. И еще, на особом испытании он дольше всех терпел боль раскаленным железом. Дольше, чем Молчун, и дольше, чем Малыш, не говоря уже о Приске.

Да, Скирон все вытерпел молча, и теперь в награду его отправили на другую сторону и ославили дезертиром. Вернут ли когда-нибудь Скирону его доброе имя, как вернули Приску?

Неведомо.

* * *

К весне вся провинция превратилась в военный лагерь. Было известно, что переправу готовят у Понтуса. И еще точно такой же кулак собирается гораздо выше по течению Данубия, в Виминации. Там, в Виминации, стоит новый, недавно сформированный Тридцатый Ульпиев легион. Говорили, что сам Траян лично будет руководить переправой через реку у Ледераты.

Центурия Валенса была дополнена — все положенные десять контуберниев теперь базировались в казарме. От прежней тишины и уединенности не осталось и следа — впрочем, Приск и его друзья по-прежнему держались обособленно и были на особом счету, никто не скрывал, что пятьдесят девятая центурия будет заниматься в основном разведкой. В новые контубернии прислали не молодняк, а уже отслуживших лет по десять солдат.

Еще никто не знал, куда направится Пятый Македонский — в Виминаций, чтобы присоединиться к Траяну, или в Понтус — чтобы встать под начало наместника провинции Лаберия Максима вместе с Первым Италийским легионом. Кто-то, разумеется, останется в лагере — ветераны, да больные, да писцы, да часть обслуги.

Если судить по концентрации сил, армии двинутся вовсе не тем путем, что планировал Адриан. Устье Алуты оставалось куда ниже по течению. Всем уже было ясно, что Траян выбрал путь Теттия Юлиана.

Неужели Адриан ошибся, и в предстоящей кампании ему не удастся выложить на стол нарисованную Приском карту, сделать выигрышный бросок в игре за предстоящую победу и в итоге — за наследство?

Ответа пока не было.

По ночам Приску снилась недостижимая Сармизегетуза, столица Дакии. Огромные стены до неба, по ним пауками карабкались маленькие человечки в красных туниках, карабкались и падали вниз… Приск тоже карабкался. И всякий раз срывался и падал.

— Как ты думаешь, что значит этот сон? — спросил Приск у Тиресия.

— Столицу даков мы этим летом не возьмем, — ответил предсказатель.

* * *

В восьмой день до календ апреля, в Праздник радости, Траян выступил с войсками из Рима. Арвальские братья совершили жертвы и принесли обеты Юпитеру Побеждающему, Юноне и Минерве. Потом они молились Отцу-Марсу, Марсу-Победителю, Победе, Фортуне Возвращающей, Матери-Весте, Отцу-Нептуну, Гераклу-Победителю, чтобы император Цезарь Август Траян Германик Нерва, сын божественного Нервы, одержал победу и благополучно возвратился в свою столицу.

Часть войск плыла морем, другая двигалась по суше через Далмацию. Шли в Виминаций. На Дакию надвигалась огромная сила, неумолимая, как рок.

«Рим не может воевать и не может не воевать, — записал в своем дневнике Адриан. — Без войны мы будем хиреть, терять силы и зубы. Рим, матерая волчица, живет за счет войны. Она сильна до тех пор, пока жрет жирную добычу. Мы потребляем, ввозим со всего мира тысячи и тысячи никому не нужных вещей и ничего практически не вывозим. Остается надеяться, что добычи нам хватит надолго. Траян умеет воевать, этого у него не отнимешь».

Адриан любил охоту, но не любил войну. Однако он знал, что в предстоящем походе ему нельзя затеряться, спрятаться за чужими спинами. Ему придется проявить себя, заслужить славу храбреца и почти безумца, снискать любовь легионов и — главное — восхищение Траяна. У Адриана просто нет другого выбора — потому что иначе ему не быть следующим властелином Рима.

А он просто обязан им стать.

Да, первый бескровный бой Адриан проиграл: император отказался идти через Боуты. Но это ничего не значит: еще будет случай проявить себя, еще наступит момент, когда Траян восхитится племянником. Он жаждал этого мига, как умирающий в пустыне жаждет глотка воды. Но он знал, что вожделенного глотка придется ждать месяцы и — быть может — годы. Двадцать лет? Уже куда меньше.

Но все равно при мысли об ожидании его охватывало бешенство.

* * *

В середине апреля Траян уже был в Виминации. Все римские войска пришли в движение. Одна армия во главе с Траяном выступила из Виминация в Ладерату к переправе, Лаберий Максим стоял во главе второй, что двигалась в Понтус.

Император лично в палудаментуме, опоясанный мечом, верхом на великолепном скакуне ехал впереди своего войска. Седые его волосы отливали на солнце серебром.

За полководцем шли его воины сомкнутым строем: впереди аквилиферы несли орлы легионов, следом — сверкали значки конных отрядов. Перед орлами шагали, все в белом, префекты лагерей, трибуны и примипилы. Центурионы, сверкая оружием и знаками отличия, шли каждый впереди своей центурии, фалеры, витые кольца из золота и серебра сверкали на солнце. Вздрагивала земля под четким шагом — римские легионы отправлялись снимать кровавую жатву. Было еще не жарко, в доспехах не душно, и каждый, глядя со стороны на эту четко марширующую, сверкающую сталью, золотом и серебром колонну, на единый организм, созданный из человеческой плоти и железа, на этого монстра, готового все на своем пути сокрушить, уже не сомневался, что Дакия не выдержит и падет к ногам нового принцепса.

Рим пришел в дальние земли, чтобы сделать еще одну страну частью своего мира. Когда римляне приходят, они всюду прокладывают дороги. Прямые, как стрела или копье. Даже если глянуть на такую дорогу с высоты Олимпа, она все равно будет идеально прямой. Они строят крепости и города, форумы и базилики, водопроводы и театры. Если надо, римляне сроют горы.

Вопрос только — как быстро.

И сколько жизней придется за это заплатить.

* * *

Приск ожидал, что их контуберний вызовет к себе Адриан. По слухам, племянник принцепса находился сейчас рядом с дядей в Виминации. Но от Адриана не было известий. Кука утверждал, что центурию Валенса непременно пошлют в разведку, прежде чем начнется переправа основных сил по мосту в Понтусе. Но он тоже ошибся. На ту сторону они выступили как обычный контуберний обычной центурии.

На рассвете, когда вода в Данубии сверкает бледным стальным клинком, Пятый Македонский вышел из временного лагеря близ Понтуса.

Мост сооружал Первый Италийский легион — выстроенные вплотную друг к другу через Данубий баржи были связаны и накрыты досками. Каждую баржу удерживал специальный якорь — сброшенная на дно на канате корзина с камнями. На славу потрудились солдаты, мост стоял так, будто настил лежал на каменном основании, а не на притопленных судах. Сначала по мосту проскакали конные разведчики, и, хотя не в первый раз побывали они на том берегу, пока строили мост, теперь вновь проверили — нет ли поблизости даков. Ведь это такой соблазн — напасть на римлян, как только они начнут переправу. Но нападать здесь было несподручно — место открытое, а если где и были деревья, то их вырубили, пока наводили понтонный мост.

Пятый Македонский переправлялся первым. И хотя на той стороне стрелки и пращники заняли ближайшие холмы, но все равно неприятное чувство незащищенности не оставляло легионеров, пока они шагали по доскам над стремниной. Несколько лодок и две либурны курсировали по реке, наблюдая за переходом войск, готовые в любой момент отогнать варваров, если бы даки отважились напасть на римлян во время переправы.

— Именно сегодня в тот же час войска Траяна переходят реку у Виминация. Здорово придумано. Да? Даки теперь не будут знать, какая из наших армий сильнее, да? И куда мы пойдем! — восхитился Кука хитроумностью Траяна.

Приск кивнул. Вообще говоря, он сомневался, что даки, позволившие разведчикам и передовым отрядам переправиться на свою сторону и, главное, даже не попытавшиеся сжечь понтонный мост, теперь осмелятся что-то предпринять. Действовать надо было раньше. Но у Децебала наверняка свой расчет. Скорее всего, он попросту надеется устроить римлянам засаду в горах, как он это умеет. Ведь именно Децебал истребил солдат Корнелия Фуска. Теттия Юлиана, пусть и не разбил, но так потрепал, что тот вынужден был уйти назад, в Мезию, не добравшись до таинственной столицы даков.

Едва перейдя реку и выставив охранение, солдаты принялись возводить временный лагерь для ночевки. Утром — приступили к строительству крепости. Надежные каменные стены и высокий вал должны были защитить мост — чтобы бесперебойно подвозить припасы и оружие, чтобы в Мезию без помех можно было отправить пленников и раненых. Грохот пилумов об умбоны — так, что дрожь невольно бежит вдоль хребта — вдоль тысяч и тысяч хребтов одновременно.

— Аве Цезарь Август! — рявкает пятидесятитысячная глотка. — Аве! Аве! Аве!

— Нам будет удача, — шепчет Тиресий.

Из палатки выходит наместник Нижней Мезии Лаберий Максим, облаченный в тогу, накрыв по обычаю голову полой плотной белой шерсти. Немолодой, крупный, дородный, сейчас он двигается степенно, хотя при случае очень даже легко вскакивает в седло и мечом машет не хуже молодых легионеров.

— И не подумаешь, что он крутой вояка! — бормочет Кука.

В жертву Марсу приносят быка, овцу и свинью.

Привели животных. Помощники понтифика вынесли секиру, увитую лентами, сосуд с благовониями, нож, кропило и чашу для возлияний. На рогах быка трепетали ленты, лежали венки, огромное животное вели по кругу мимо легионеров двое. Следом семенила овца, и как-то весело, задорно похрюкивая, трусила мелкая свинка.

— Могли бы и пожирнее найти, — заметил Кука. — Несчастный им попался поросенок.

Быка подвели к алтарю. Он вдруг рванулся, поволок за собой державших, ропот ужаса и удивления побежал по рядам. Боги давали знак. Бык замычал протяжно, тоскливо, не желая умирать во славу Рима. Удар секиры, затем — кривого жертвенного ножа, и кровь пролилась.

Огонь на алтаре разгорался, еловые ветки выстреливали в небо снопы искр. Из брюха жертвенного быка обряженный в тогу военный трибун вытягивал жгуты вонючих кишок и бросал в огонь. В этот миг он не военный, а жрец, угощающий бога Марса кровавой пищей. Вкусный дровяной дым сменился чадной вонью горящего мяса. Чтобы забить мерзкий запах, помогавший наместнику легат Наталис принялся швырять в огонь пригоршнями шарики благовоний. Кровь текла, напитывая землю. Трибун-латиклавий поправлял окровавленными руками сползающую с головы полу тоги, пятная белую шерсть алым. Наместник запустил чуть ли не по локоть руки в брюхо убитого и уже практически выпотрошенного быка, прежде чем добрался до печени.

Несколько мгновений он держал огромную черную печень на ладонях, под ноги и на башмаки капала кровь. Издалека печень убитого животного казалась огромным черным цветком.

Все замерли, ожидая.

— Хвала богам! — выкрикнул наместник Лаберий Максим, срывая голос. — Поход наш будет удачным.

 

Глава II

Начало пути

Весна 854 года от основания Рима

Дакия

Траян в тот же день, что и Лаберий Максим, переправился через Данубий гораздо выше по течению — у Ледераты. Как и Лаберий Максим, император заложил постоянный лагерь на левом берегу и двинулся дальше. Небо то рушило дождь, то пекло жаром, чередуясь. Всадники, ускакавшие вперед, вернулись, сообщили, что дальше на северо-запад идет вполне сносная дакийская дорога. На севере сигнальным огнем горела подожженная разведчиками деревня.

В долине реки варвары бросили небольшую крепость и все деревушки вокруг. Селения римляне сожгли, жителей, кто не успел бежать, заковали, а крепость Траян приказал перестроить.

Здесь во временном лагере возле чужой крепости Траян устроил военный совет.

Император ожидал куда более решительного отпора в первые дни. Не любил старый солдат всех этих уловок, ударов исподтишка, засад в лесах и на перевалах. Где открытый бой? Где пресловутая дакийская смелость? Прячутся? Надеются, что горы их снова спасут? Почему они даже не пробовали помешать переправе? Решили заманить римлян вглубь, как когда-то заманили Корнелия Фуска? Собираются с силами? Ждут от кого-то помощи? Не может быть, чтобы Децебал не ведал, каким путем двинутся римляне. Уж явно не путем Фуска, не долиной реки Алуты к роковому перевалу. Путь своей армии Траян наметил поначалу в обход гор, практически все время по равнине и небольшим холмам, от одной дакийской крепости к другой, форсируя многочисленные реки, строя дороги, укрепления и мосты. Очень много мостов. Напрасно Адриан убеждал, что путь через Боуты удобнее, а ловушек можно избежать, если Траян пошлет Адриана вперед с небольшим отрядом. Траян назвал план племянника нелепым лихачеством и отверг. Император любил обстоятельность во всем; героизм проверенный, взвешенный. Своей склонностью к авантюрам Адриан неприятно напоминал императору нетерпеливого Корнелия Фуска.

Так что теперь Траян попросту огласил подробности предстоящей кампании для тех, кто не был посвящен в планы императора, — для легатов и примипилов, что присутствовали на военном совете.

— Что-нибудь известно о Децебале? — спросил Лициний Сура.

— Пока ничего, — ответил ему префект претория Клавдий Ливиан, назначенный взамен казненного Касперия.

— Может, подождем перебежчиков? — Адриан опять не утерпел и вылез с предложением. — Неужели все так хотят сражаться?

— Или послов, — добавил Сура.

— Тебе сообщили о прибытии послов? — спросил Траян у Суры. Замечание Адриана он проигнорировал.

— Нет.

— Будем двигаться, — сказал Траян. — Медленно. Осторожно. При проведении работ как минимум половине солдат стоять в охранении. Отправляясь за фуражом, всегда брать с собой охрану из всадников. Неведомо, отважится царь даков дать сражение или будет изводить нас мелкими стычками и пытаться устроить ловушку. Фрументариям особое внимание на подвоз хлеба — даки наверняка попытаются захватывать наши обозы. Мы должны быть ко всему готовы. Возможно, увидев, что мы уже подходим к его столице, царь окажется более сговорчивым.

Адриан нахмурился. Строить дороги у подошвы горных массивов — дело нехитрое, вырубай дубравы и двигайся дальше. К тому же здесь немало открытых мест — поля, небольшие деревушки, все практически брошенные. А вот что они будут делать, когда полезут в горы?

* * *

Каждый вечер Траян диктовал писцу отчет о произошедшем за день. Писец тщательно записывал все на пергамент. Уже добрая половина свитка была исписана аккуратным четким почерком. Когда-нибудь эти записки будут читать не менее внимательно, чем «Записки» Гая Юлия о Галльской войне. Давно Рим не отваживался на такое дерзкое предприятие, давно империя не собирала подобную армию.

«Как бы не вышло из всего этого нового Тевтобургского леса», — сказал как-то Адриан.

Но Траян так выразительно посмотрел на племянника, что у того отпало всякое желание шутить в тот вечер.

Впрочем, не только Траян вел походные дневники, Адриан тоже записывал, но тщательно скрывал это от дяди. Траян, как-то увидев, что племянник что-то сочиняет, поинтересовался, что именно. От ответа на вопрос Адриан попытался ускользнуть, пробормотал что-то невнятное. Потом, смутившись и покраснев, признался, что пишет стихи. Траян знал о слабости греченка к искусству. И не одобрял: право же, у Рима был уже один правитель-актер, не хватало ему еще и поэта. Молодому Адриану принцепс не доверил в командование легион, оставил при штабе — вести переписку с Сенатом. С одной стороны — вроде как посвящал в дела государственные, с другой — не подпускал к серьезному делу.

Кажется, Адриан был единственным, кто настаивал на маршруте вдоль реки Алута к перевалу Боуты. Все остальные стояли за путь через долину реки Бистры — там Теттий Юлиан одержал победу. Слово «победа» всех гипнотизировало.

— Мы пройдем долиной, обогнем горы и только потом попадем в ущелье реки. — Траян указал на довольно сомнительной карте это самое ущелье, которое вело якобы чуть ли не к самой столице.

Но как раз там, дальше входа в ущелье, никто не бывал. Теттий Юлиан, одержав при Тапае победу, практически сразу повернул назад. Так что половина предстоящего маршрута — всего лишь фантазия людей, рисовавших карту. То есть Декстра и какого-то умельца из канцелярии Пятого Македонского. Куда более надежная карта, составленная Приском, оказалась совершенно ненужной.

— Никто не знает, куда идти дальше после Тапае, — напомнил Адриан.

— Так узнай! — мгновенно парировал император.

* * *

Пока Траян двигался у подошвы горного массива, наместник Лаберий Максим вынужден был стоять на месте. Он перешел из лагеря у переправы через Данубий во временный лагерь в предгорьях, вырубив роскошную дубраву, но дальше сдвинуться пока не мог — ущелья, пробитые в горах горными реками, после весеннего паводка были практически непроходимы. Именно сейчас таяли в горах снега, и реки не оставляли в ущельях места для строительства дорог. То, что можно было проделывать летом или ранней осенью, не удавалось в мае и июне.

Наместник каждый день высылал на разведку отряды, и, наконец, они отыскали более или менее подходящий путь наверх. Пока одна часть армии строила очередную крепость, другая начала прокладывать дорогу. Практически каждый день шли дожди, внезапные, сильные, но недолгие. Потом тучи рассеивались, проглядывало жгучее солнце. Однако этого часа хватало, чтобы вновь наполнить бегущие со склонов реки и промочить насквозь туники. Работать приходилось в доспехах, под железными лориками мокрые туники не просыхали, у многих солдат на плечах и спинах образовались кровавые язвы.

* * *

Валенс отправлял своих разведчиков на три-четыре дня пути вперед. Шли по двое. Приск и Кука вместе. Малыш и Тиресий составляли другую пару. Крисп ходил в разведку с Молчуном. Вслед за солнечными легко проходимыми дубравами пошли сумрачные буковые леса — стволы ближних деревьев, казалось, светились на фоне мрачного леса. Выше буковых стояли еловые леса — огромные деревья с раскидистыми лапами (невольно ежился Приск, глядя на эти косматые ветви над головой, — все казалось, что лесной великан протянет огромные лапы и ухватит за край плаща, вздернет наверх, к вершине).

Удивительные открывались виды — ближние склоны были покрыты смешанными лесами, темная, почти черная зелень еловых шатров чередовалась с веселой юной зеленью обновленного лиственного леса. На востоке вставали синие вершины, покрытые снегами. Небо было столь чистым и прозрачным, что воздух хотелось пить. Тонкие легкие облака плыли в ослепительном небе, солнечные лучи лились сквозь них золотыми полотнищами, казалось, кто-то развесил повсюду тонкие завеси из драгоценного виссона.

Вокруг не было ни души — лишь иногда встречались брошенные хижины или крошечные поселки, тоже покинутые. И в то же время каждый миг ощущалось нечто дикое, угрожающее.

В этих местах дакийских дорог почти не было — хорошо, если удавалось отыскать тропинку или просеку. Удобное место для подъема разведчик зарисовывал и двигался дальше. Спуск был так же важен, как и подъем.

Путь армии Лаберия Максима был гораздо короче, нежели путь Траяна и его легионов. Но короткий — не значит самый удобный. Если Траян двигался практически по равнине, пересекая многочисленные текущие с гор реки и наводя мосты, то Лаберий Максим штурмовал один перевал за другим.

Продвигаясь все дальше на север, то забирая немного на восток, то вновь отклоняясь на запад, разведчики начали встречать пастухов с отарами овец. Плененные пастухи ничего толком рассказать не могли. И уж конечно не могли указать путь на измятой и порванной во многих местах карте Лаберия Максима.

Зато овцы шли в дело: похлебка с бараниной и бобами — отличная вещь после лазанья по горам.

Вскоре выяснилось, что армия Лаберия Максима взяла слишком далеко на восток и заплутала среди бесконечных горных хребтов, сменявших друг друга. Значит, придется дальше двигаться на северо-запад.

 

Глава III

Траян на марше

Лето 854 года от основания Рима

Дакия

Траян потратил три дня на штурм Арцидавы. Децебал оставил здесь лишь небольшой гарнизон смертников, рассчитывая хоть немного задержать римлян. Пускай армия Траяна на границе собиралась открыто и о грядущем нападении знали в Дакии, но все равно война, как всегда, оказалась нежданной. Вернее, ожидание затянулось. Децебал рассчитывал, что Траян нападет еще в прошлом году. Весной, едва начали освобождаться от снега перевалы в горах, собрал армию, подготовился. Лазутчики говорили, что римляне вот-вот нападут, что легионы укомплектованы, и для вторжения все готово. Но Траян так и не пришел. Соваться на ту сторону не имело смысла, во-первых, не к этому готовился Децебал, во-вторых, чтобы летом отбить атаку на Мезию, римляне накопили достаточно сил. Обороняться же в своих горах оказалось не от кого. Армию к осени пришлось распустить. Ополчение ворчало — опять не посеяли, опять не успели отогнать скот на удобные пастбища. Так что, когда этой весной вновь полетели во все стороны гонцы, собирая ополчение, многие на этот второй призыв уже не откликнулись. А вот римляне пожаловали.

На третий день осады легионеры Седьмого Клавдиева легиона, построившись черепахой, сумели подобраться к самой низкой из стен. Пока горстка варваров старательно сбрасывала на римские щиты камни, ауксилларии с другой стороны тараном пробили ворота и ворвались в крепость. Оказалось, гарнизон так мал, что его вырезали меньше чем за час.

После взятия Арцидавы небольшой отряд варваров ночью попытался ворваться в римский лагерь. Но недаром Траян столько лет прослужил военным трибуном в различных уголках империи, потом — наместником Верхней Германии, сражался в Паннонии со свевами, так что тактику варваров знал неплохо. Лагерь император строил тщательно и укреплял так, будто планировал оборонять его как минимум месяц. По периметру вырубили и кустарник, и деревья, устроили ловушки, где только можно. Караул поставили двойной, всю ночь пылали на сторожевых башнях огромные, пропитанные смолой и нефтью факелы, военные трибуны постоянно обходили караулы, проверяли, все ли стражи на месте. Ворота стерегли нумидийцы со своими страшными лохматыми псами.

Так что атака захлебнулась в самом начале, никому даже не удалось перелезть через стену.

* * *

После Арцидавы Траян двинулся на Берзобис. Как всегда, шел впереди — сразу вслед за разведчиками, обычно вместе с авангардом отмахав больше половины дороги, вскакивал на коня и мчался назад. Взобравшись на удобный холм, оглядывал свои когорты. Вот она, воплощенная сила, несущая смерть, змеей струилась меж ярко-зеленых склонов. Змея делала бросок и замирала. Потом снова совершала бросок. И так день за днем, пока не достигала намеченной цели.

Ничто не доставляло Траяну такого удовольствия, как эта дорога. Он сразу замечал опасную позицию на близлежащем холме и отправлял туда всадников из кавалерийской алы Лузия Квиета — проверить, нет ли засады, оценивал просторность раскрывавшейся перед ним долины — сгодится ли она для предстоящего сражения, и мысленно уже расставлял легионы и пускал кавалерию прикрывать фланги. Стены крепости, как только попадалась такая по дороге, в первые дни непременно брошенная, он измерял в мыслях, и тут же делал расчет — сколько осадных башен придется подкатить к этим стенам, чтобы взять их с наименьшими потерями. Или же вовсе не надо башен — построиться черепахой, пробраться к воротам и поручить здоровяку-германцу из вспомогательной когорты хорошенько треснуть в створки, чтоб распались они гнилым орехом. Но все это были пока лишь мысленные сражения: если не считать Арцидавы — даки уходили, ускользали, растворялись в синеве своих гор.

В этот раз Децебал решил огрызнуться.

Берзобис был укреплен куда лучше, чем Арцидава. Крепкие стены из тесаного камня нельзя было взять с наскока. Опять большинство жителей ушли на север и на восток в горы, но Децебал решил не сдавать крепость без боя, оставил в ней гарнизон. Царь Дакии выгадывал время, чтобы призвать ненадежных соседей и подтвердить старые союзы. А союзники выжидали, смотрели, на чью сторону склонится чаша весов. Никогда прежде земля эта не видела подобной армии — только Траян вел с собой почти сто тысяч солдат.

Первым делом римляне стали сооружать осадные башни, делать насыпи, чтобы подкатить свои башни под стены. Установленные на помостах баллисты и онагры, разумеется, разрушить стены не могли, но зато сбивали со стен защитников, разбивали навесы и зубцы. Засевшие в близлежащих лесах варвары пытались нападать в темноте, — всякий раз безрезультатно: ночью римляне запирались в своем временном лагере и выставляли двойные караулы. Фуражиров и лесорубов убивали, но римляне вырубали леса, все дальше и дальше отгоняя варваров от крепости. Чтобы даки не могли напасть внезапно, на всем очищенном пространстве устраивали ямы в форме лилий, на дне вбивали колья. В темноте провалиться в такую ловушку ничего не стоило даже опытному следопыту.

Каждое утро фракиец-переводчик из Нижней Мезии, у которого даки увели в плен двух сестер, выезжал к воротам и, держась на безопасном расстоянии, выкрикивал предложения Траяна сдаться. Римлянам было невдомек, что всякий раз переводчик добавлял что-нибудь оскорбительное в адрес Децебала, а затем пускал коня вскачь, потому как даки открывали по нему шквальный огонь. Но фракиец знал отлично, какова дальнобойность дакийских луков, и потому становился всякий раз на границе досягаемости. В него пытались попасть из катапульты, Однако он выбирал для новой речи новое место, чтобы не дать осажденным пристреляться. А попасть в одинокого всадника с первого раза было практически невозможно.

Медленно разрасталась вокруг Берзобиса раковая опухоль осадных укреплений — насыпи и осадные башни постепенно окружили крепость со всех сторон. Поначалу солдаты фабрума пробовали царапать на камнях обидные фразы, вроде «ищу задницу Децебала» или «ищу киску царицы», но потом кто-то подсказал юмористам, что местные варвары латынь не разумеют и вряд ли оценят шутки. Тогда солдаты придумали лепить из глины горшки, обжигать в самодельной печи и наполнять дерьмом из уборных. Горшки с дерьмом баллисты забрасывали прямиком на стены. Вопли и ругань, что слышны были даже в римском лагере, свидетельствовали: оружие действует.

Так «веселились» они, пока однажды утром не раздался сигнал трубы — и тогда по ступеням осадных башен кинулись наверх легионеры, полетели с установленных на возвышения баллист камни, окованная медью «баранья голова» тарана ударила в ворота.

Почти одновременно рухнули ворота, и легионерам одной из башен удалось ворваться на стену. Штурмующим на соседней башне не повезло — дакам все-таки удалось ее зажечь, разбив о стену башни несколько горшков с нефтью. Облитые горящей нефтью легионеры прыгали вниз, чтобы умереть на земле с переломанными костями и сожженной кожей.

Даже когда в полдень римляне ворвались внутрь, гарнизон не сдался и сражался еще до самого вечера. В узких проулках римляне не хотели подставляться под железо опасных фальксов. Наступали медленно, били пилумами — если не попадали в самих даков, то хотя бы делали их щиты бесполезными. Две центурии Седьмого Клавдиева легиона и с ними две сотни пращников забрались на дома, рассыпались по крышам опустевших домов, били по дакам сверху — пилумами и камнями.

Но даже опустевшие дома обернулись коварным врагом. Несколько даков из гарнизона быстро смекнули, в чем дело, стали устраивать засады в домах, не надеясь на победу или спасение, но рассчитывая прихватить с собой двух-трех нападавших. Замолксис обещал им жизнь вечную. Но оборонявшихся было слишком мало, и в конце концов римляне одолели.

После того как пал последний боец гарнизона, до самой ночи носились по улочкам перемазанные в крови германцы, у каждого в шуйце была отрубленная голова, у некоторых — по две. С этой добычей они устремлялись к императору — похвастаться своим героизмом, чтобы получить из груды захваченного добра золотую брошь или серебряную застежку. Брать себе самовольно ничего не разрешалось — все найденное сносилось в общую кучу.

В этот день двоих пленных привезли показать императору. Траян стоял вместе с Адрианом и Лицинием Сурой, когда ауксилларии подтащили к нему пленного. Следом подошел переводчик-фракиец.

— Любому, кто согласится служить Риму, я дарую титул союзника римского народа, — сказал Траян пленному.

Фракиец перевел слова Траяна.

Дак был ранен в руку и ногу, и даже под слоем загара проступала синеватая бледность. Волосы, за которые держал его ауксилларий, слепились в кровавый колтун. Лицо было тоже в крови, губы опухли. А вот голубые глаза искрились безумным весельем.

— Стоп! — сказал вдруг Лициний Сура, заподозрив неладное. — Ближе не подводи.

Дак помолчал, играя желваками, потом надул щеки и сплюнул, метя кровавой слюной в императора. Не доплюнул.

Переводчик закричал, ткнул кулаком в мокрый от крови рот пленника.

— Переведи, — велел переводчику Траян, глядя вдаль, поверх головы пленника. И добавил: — Переведи точно… Все равно эта земля со всеми сокровищами будет принадлежать Риму. Риму и мне. Рим никогда не отказывается от намеченной цели. Отныне вы можете выбирать, на каких условиях мне подчиниться. А впрочем… выбирать тоже буду я. Как называется следующая крепость, которую мы должны взять? — спросил Траян у Адриана.

— Аизис, — последовал ответ.

 

Глава IV

Схватка

Лето 854 года от основания Рима

Дакия

Наместник Лаберий Максим по-прежнему не спешил — в покрытых лесами дакийских горах легко угодить в засаду. Приходилось прокладывать дороги, рассеивать по склонам отряды конницы и легковооруженных ауксиллариев, чтобы те прочесывали буквально каждый куст, выискивали засаду. Один хребет за другим вставали на пути, как шеренги легионеров хорошо обученной армии. Если посмотреть на карту, дорога не так уж длинна. Обе армии должны были соединиться где-то в долине Тибуска, чтобы выйти к ущелью Бистры. Но где этот самый Тибуск, где ущелье, и сам наместник Лаберий Максим, и его легаты, и даже разведчики во главе с Валенсом представляли весьма смутно.

Неожиданно ежедневные дожди прекратились, солнце принялось палить нещадно, к вечеру кожа с лица и рук легионеров слезала тонким полотном. Догадливый Кука сбегал к лагерной прислуге, принес в миске кислого молока — легионеры мазали ожоги, ругались, плевались, но молоко помогало. Горное солнце слепило, Приск приделал на козырек шлема кусок коры, чтобы сберечь глаза.

Построив дорогу как раз на один дневной переход, войска Лаберия Максима прошли по ней всей армией (оставив лишь гарнизон в небольшой крепости), вновь разбили временный лагерь, вновь принялись сооружать крепость, мост через ручей и новый участок дороги. На это вновь уйдет несколько дней. Никто не знал, пригодится ли когда-нибудь эта крепость в горах, но работали так, как не работает даже раб-колодник. Отовсюду слышались стук топоров, отрывистые команды, ругань. Сколько невероятного изматывающего труда, чтобы еще одно царство склонилось перед Римом!

«Контуберний Куки» за хорошо проделанную работу в этот раз был освобожден на день от работ по лагерю, и потому разведчики могли с удовольствием проваляться на лапнике, устроить в ручье постирушку и почистить оружие, а также не торопясь сварить себе похлебку из зайчатины и бобов. Однако больше дня им сладкой жизни не дали. Дальше — опять топоры в руки и строить дорогу и крепость. В разведку пошлют, когда перейдут реку по возведенному мосту. Скорее бы! Люди Валенса с завистью поглядывали на отряд конницы, что сопровождал фуражиров в их походе в ближайшую брошенную деревню (деревню, кстати, обнаружили Валенс и его разведчики). Ничего ценного в этой деревушке не нашли — только старые корзины, несколько меховых безрукавок, какие-то грязные тряпки, битые кувшины, бараньи черепа и полусгнившие человечьи головы (несомненно, римские). Только Валенс нашел ценную вещицу — золотую пряжку местной работы.

— Повезло, дорогая вещица, — заметил Тиресий.

— Повезло, — согласился Валенс.

На обратной стороне чем-то острым было процарапано какое-то слово латинскими буквами. Валенс, удалившись к себе в палатку, вычеркнул каждую вторую букву. Тогда получилось не слово, а число — шестьдесят тысяч.

* * *

Даже когда не было боев, солдаты умирали в дороге. Кого придавливало деревом, кто топором случайно надрубал руку и умирал потом от огня, что разливался по жилам и сжигал человека изнутри, источая из пор сладковатый тошнотворный запах, кто после купания в ледяной горной реке сгорал в лихорадке.

Вечерами после окончания работ за воротами лагеря горели погребальные костры, положенная жертва легионов живых легионам мертвых. Надев наскоро сработанные маски, изображали друзья покойного, копировали его манеры, повторяли любимые шутки, осушали поминальные чаши. Трещали в кострах еловые ветви, уходили к Стиксу все новые и новые души.

Там, где ложился в землю пепел, ставили надгробные камни, высекали короткие надписи — непременное «Богам мертвых», имя, заслуги, номер легиона и кто воздвиг. Но когда возвращались по проложенным дорогам назад — раненые или больные, конвои с пленными и добычей, видели — и не раз, — что сколоты все надписи и разбиты камни. Не желали терпеть чужих мертвецов живущие в этих землях.

— Ну что ж, тогда и вы готовьтесь умереть, — зло кривили губы легионеры и ауксилларии, всадники, лучники, пращники, капсарии, ремесленники фабрума, легионная прислуга, и только ведомые в неволю пленники улыбались разбитыми губами, улыбались открыто, с вызовом, чтобы получить новый удар по окровавленным лицам.

* * *

В этот жаркий июньский день вся центурия Валенса стояла в охранении.

Еще один переход в двадцать миль остался позади. Еще один лагерь воздвигали легионы. Стоявшим в карауле вместе с легионерами лучникам велено было стрелять по любой подозрительной тени. Работать приходилось в доспехах. Только шлем снят и висит на плече.

Центурия Валенса стояла, растянувшись цепочкой, один шаг отделял одного легионера от другого, все в шлемах, со щитами, с пилумами наготове. С позиции не отойти — даже мочиться приходилось тут же.

— Странно, почему они не пытаются напасть? — Кука зажал под левой мышкой пилум и принялся из-под руки рассматривать покрытые лесом горы.

— Земли эти на редкость богатые, — рассказывал Тиресий. — Говорят, есть скалы целиком из золота. А другие — целиком из серебра. Есть пещеры, откуда можно попасть прямиком в Аид.

— Я туда не тороплюсь, — заверил Кука.

— Вот же досада… я-то думал, мы как только выйдем на этот берег, так сразу начнем драться. А мы тут опять машем кирками, — сплюнул сквозь зубы Молчун. — В лагере нас хоть от этих работ освобождали по милости Адриана. Здесь не увернешься.

— Варвары! — раздался крик.

Работавшие легионеры тут же побросали свои кирки, напялили на головы шлемы, разобрали стоявшие на козлах пилумы и выстроились в шеренгу. Охранение сомкнуло строй, как только рядом встала еще одна центурия.

Валенс, «рысьеглазый», как аргонавт, оглядел окрестности. Казалось, все тихо. Опять ложная тревога, третья за сегодняшний день. Палатки придется натягивать в темноте.

Но центурион не торопился дать отбой.

— Тихо! — прикрикнул на легионеров. Прислушивался. Всматривался. Принюхивался.

Там, в кустах, у кого-то не хватило выдержки. Просвистела стрела, зазвенела, ударившись в шлем стоявшего рядом с Приском Тиресия. Прорицатель покачнулся.

— Прикройся! — заорал Приск и сам пригнулся, выставив перед собой щит.

Тиресий дернулся, осел, щит в его руке качнулся, но выровнялся. В щиты легионеров уже бились железным градом стрелы. Справа от Приска стоял Кука. В мгновение ока вся полоса охранения превратилась в стену выставленных вплотную друг к другу щитов. Стрелы налетели осиным роем, рой разбился, все стихло.

Легионеры ждали. Приск пригнулся, как учил Валенс, чтобы стальной козырек шлема защищал переносицу, и все, что падает сверху: стрелы и снаряды пращников, — не разбило лицо. Сердце бухало в ушах. Ничего Приск не слышал, кроме этого буханья.

«Да заткнись ты!» — хотелось завопить во весь голос.

Кука что-то сказал. Приск не расслышал.

Он несколько раз коротко выдохнул сквозь зубы, как учил когда-то отец, сердце чуть-чуть сместилось вниз, теперь оно билось сильно, но не так часто. Это хорошо.

— Что? — выдавил Приск. С таким трудом, будто это треклятое одно-единственное слово застряло в горле.

— Низко, говорю, варвары встали… — повторил Кука. Губы у него нелепо кривились. — Встали бы повыше — и за щитами нас бы перебили.

Трусит Кука или нет? Тоже наверняка дрожит. Но держится молодцом. Приск невольно повел плечами. Если Кука не трусит, то почему он так пересрался? Глупо… Надо усмехнуться. Кажется, получилось. Только бы не начать хихикать без остановки! А он еще хотел быть центурионом! Позор!

Валенс наклонился к ближайшему легионеру:

— Нападут слева, там, где белая скала. Передать по рядам: приготовиться. Ждать команды.

Тут же по шеренге застывших легионеров, как огонь по сухой траве, побежал торопливый шепот: приготовиться… ждать команды… слева… Сразу сделалось проще, легче. Валенс — молодчина, его не перехитришь.

С ним не пропадешь…

Центурион не ошибся.

Стреляли варвары из-за кустов справа. А выскочили из расселины скалы слева, будто из-под земли, видимо, там была пещера и какой-то тайный ход меж камней. Ринулись с ревом и криком, впереди — здоровенный дак в сверкающем шлеме с гребнем, в чешуйчатой лорике, похожей на ту, что носят центурионы. Его большой овальный щит был пестр и ярок, но что именно было на щите намалевано — разглядывать не было времени.

— Гото-овсь! — рявкнул Валенс.

«Бросить в цель… цель — вон тот рыжий, обнаженный по пояс… со щитом…»

— Огонь!

Дождь пилумов обрушился на бегущих, человек пять или шесть рухнули. Другие успели вскинуть щиты. Но, после того как тяжелый пилум застрял в щите и согнулся, щит становится бесполезен, многие тут же побросали искореженную защиту и помчались в атаку налегке. Попал Приск или нет — этого он не увидел, потому что сразу же после броска прикрылся щитом. Варвары налетели. Ударили. Но фальксы их напрасно били по щитам.

— Коли! — долетел, перекрывая грохот ударов, крик Валенса.

Щиты приоткрылись. Разом рванулись вперед руки, мечи ужалили и тут же скрылись, строй снова прикрылся щитами. Опять удары. Под фальксами от римских щитов летели щепки, кто-то из могучих варваров все-таки пробил защиту — краем глаза Приск увидел, как ком сразу из трех или четырех тел вывалился из строя на склон. Тут же легионеры из второй линии ринулись вперед. Засверкали мечи. Приск туда больше не смотрел, но слышал — хрип и какие-то лающе-кашляющие звуки.

— Коли!

Снова, на миг открывшись, Приск нанес удар. Рука, сжимавшая щит, начала неметь. Сверху в щите уже были три здоровенные щели, сломанными зубами торчали наборные дощечки. Если бы не металлический умбон, защищавший кисть, вражеский фалькс давно бы разрубил руку до кости. Новый удар попросту расколет щит до конца.

К счастью, заиграла труба — отбой. Варвары исчезли так же внезапно, как и появились. От перенапряжения Приск едва не выронил изувеченный щит. Опустился на колени. Щит уперся в землю. Приск бросил меч и правой рукой разжал пальцы левой. Потом поднялся, опираясь на щит. Ноги дрожали.

Он огляделся. Тела даков остались лежать среди вырубленного кустарника. Странный вид у лежащих для римского глаза — почти все без доспехов — лишь один в чешуйчатой рубахе, остальные просто в одеждах, похожих на длинные туники с рукавами, с нехитрым узором понизу, в льняных штанах до колен. Все бородатые, с длинными волосами. Лишь один, видимо совсем юнец, был безбород, только редкий пух темнил щеки и верхнюю губу. Как пасли они свой скот или пахали землю, так, взяв мечи, двинулись на римские легионы.

— Слушать команду! Мечи очистить, прежде чем убрать в ножны! Кука, Тиресий! Молчун! Металл собрать отдельно, одежду — отдельно! Остальные — по-прежнему в охранении! — распорядился Валенс. — Приск, быстро ко мне.

Прииск, держа меч в руках — отчистить пока не успел, — подбежал к центуриону.

— Как ты? Блевать не тянет? — спросил Валенс.

— Нет.

— Неплохо держались для первого серьезного боя, — кивнул центурион. — Поднимись на холм. — Валенс ткнул пальцем себе за спину. — Погляди, куда варвары отступают.

— Так разведчики…

— Приказ! Выполнять! Будь осторожен — чтобы стрелой не сняли. Все время прикрывайся щитом. Попадет стрела — тут же режь кинжалом. Может быть отравленной, — в который раз остерег Валенс.

— У меня щит совсем разбит.

— Возьми! — Валенс протянул ему щит с одной-единственной отметиной с краю. Изнутри щит был забрызган — будто в него из бутыли ударила струя пенного, не до конца перебродившего вина.

Приск двинулся наверх, как приказал центурион. После боя вдруг сделалось хмельно, даже весело и нисколько не страшно. Он продел ремень за ручку, закинул щит за спину, остановился, снял с пояса флягу, отхлебнул. Вдруг нога его поехала — камень, на который он опирался, зашатался, Приск качнулся назад и увидел, как флягу насквозь прошила стрела. Наконечник прошел меж пальцами, содрав кожу. Приск шарахнулся назад, оступился и кубарем покатился вниз. Спускался, как на волокуше, на своем щите. Когда оказался внизу, спешно стал отсасывать кровь из разодранных пальцев и сплевывать — это опять же на случай отравы.

— Они там! — услышал он чей-то крик.

Успел повернуться, все еще сидя на щите, чтобы увидеть, как мимо проскакала турма вспомогательных войск. Камешек, брызнувший из-под копыт, оцарапал щеку.

Подошел Валенс. На губах мелькнула и пропала усмешка.

— Не ранен?

— Ты меня как наживку… да? — спросил Приск, сплевывая отсосанную из пальца кровь. Сплюнуть не получилось, потекло по подбородку.

— Я же сказал: прикрывайся щитом.

Тем временем назначенная троица обирала тела убитых — нехитрые украшения, оружие, тряпки. Остальные стояли в охранении, на случай, если варвары вернутся. Но даки не вернулись. Сложенную добычу унесли на территорию еще не построенного лагеря. Одного тяжелораненого Молчун добил, и еще одного, раненного не слишком тяжело и потерявшего сознание от боли, Кука отвел в клетку к пленникам. Потом похоронная команда из лагерной обслуги стала собирать тела.

* * *

Только с началом первой ночной стражи центурию Валенса сменили из охранения — надо было натянуть палатку. Пока пятеро из контуберния занимались палаткой, Тиресий развел костер и принялся жарить на огне половину бараньей туши — из очередной, захваченной у пастухов отары. По всему лагерю горели костры и плыл одуряющий аромат жаркого. А за лагерной стеной тоже пылал костер, и оттуда ветерок приносил сходный запах.

— А там что жарят? — спросил Малыш и замолчал, потому что и сам почуял — из-за стены уже несло горько-горелым.

— Надо было их побросать где-нибудь в лесу…

— Лучше сжечь, если не хочешь, чтобы началась чума, — заметил Кука.

— Они, может, и не сжигают своих покойников, — предположил Малыш.

— Плевать. Главное — чтоб воронье и волки не плодились.

— Орк! Наши дурни не могли, что ли, в другом месте костер разложить, чтобы дым на нас не несло?! — замахал руками Тиресий.

Приск поднялся и отправился искать Гермия — у того всегда можно было купить потребную солдату мелочь. Сейчас Приску требовалась фляга взамен той, что прошило стрелой.

Гермия он нашел там, где и предполагал, — возле сложенных друг на друга и прикрытых сверху кожами мешков с зерном. Гермий сидел у костра и с наслаждением вгрызался зубами в обжаренные на огне ребрышки — для себя он успел поджарить кусок, пока остальные корячились на стройке.

— А, Приск! Что ищешь? Мяса хочешь?

При виде коричневых ребрышек Приска затошнило.

— Нет, не хочу… нужна фляга.

— Эт-то мигом.

Гермий исчез в темноте, чтобы тут же вернуться с новенькой флягой.

— Сколько? — спросил Приск, уже зная, что цена будет запредельная.

— Два денария.

— Ты совсем закусил удила, бешеный хорек.

— Не нравится, не бери. Денарий.

— Сестерций.

— Денарий.

Больше Гермий явно не желал уступать, пришлось отдать денарий.

Всесильные боги! Ведь этот тип вернется из похода куда богаче любого легионера. И не только выкупится на свободу, но и лавку в канабе купит. Приск отправился к своим, подсел к костру. От запаха жаркого слегка мутило, чад сгоравших тел все еще наползал из-за ограды. Дожидаясь, когда мясо поджарится, солдаты жевали сухари и запивали кислым разбавленным вином.

— Знаете, что нам нужно? — спросил Кука.

— Что? — осоловело пробормотал Малыш.

— Надо захватить какого-нибудь дака — пусть наш раб делает всю грязную работу и…

— Дак тебя скорее убьет, чем будет выносить ведро с фекалиями, — заметил Тиресий.

— Тогда дакийку.

Все заржали.

— Эта тоже убьет, — решил Тиресий.

Наконец мясо изжарилось, местами обуглилось.

Кука отрезал каждому по куску, Малыш тут же принялся чавкать с аппетитом. Тиресий скривился и куснул через силу.

— Только не блевать, — предупредил Кука. — Иначе все начнем…

Но предупреждение запоздало. Первым вывернуло Тиресия. За ним — Приска. А потом уже все стояли на коленях и блевали кто куда. Кто — на полог палатки, кто в костер. Даже премудрый Кука не сдержался.

— Попытка номер два! — объявил Кука, отерев полой туники рот.

Потом старательно прополоскал рот водой и выплюнул.

Принялся отрезать новый кусок от туши.

— Кого тянет блевать — отойти! — приказал Кука.

— Может, не будем? — осторожно предложил Тиресий.

— Жрать! — рявкнул Кука. — Иначе мы тут все сдохнем. Чтобы выжить — мы должны быть сильными. Сильнее варваров. Ясно?!

Приск взял из его рук новый кусок, отодрал зубами несколько волокон, подержал во рту. Говорят, даки в момент посвящения в воины едят человечью плоть. Интересно — каково это…

Приск встал и отошел к краю палатки — к запаху чада теперь примешивался смрад блевотины. У ног его что-то лежало — кажется камень, — но почему-то скользкое. Продолговатое и скользкое. В этот момент Кука подбросил хвороста в костер. Тогда Приск разглядел, что это лежит отрубленная овечья голова. Мертвые глаза смотрели на человека с упреком. Кто сказал, что у мертвецов глаза стекленеют? Нет, они просто так смотрят оттуда.

* * *

Утром, когда легионеры отправились дальше рубить деревья и строить дорогу, нашли отрубленные головы на просеке, изуродованные, лишенные глаз. Бритые подбородки, короткие волосы — головы явно римские, а судя по запаху и пятнам, эти парни умерли два или три дня назад. Даки захватили в плен несколько фуражиров и поиздевались вволю, прежде чем прикончить: рядом валялись отрубленные руки, пальцы на них были обуглены и сожжены.

Варвары по-прежнему избегали крупных сражений — да и не было места, чтобы развернуть легионы, а в ловушку, вроде той, в которую угодил Фуск у перевала Боуты, римляне попадаться не собирались. Даки отступали все дальше и дальше в горы, но то и дело римляне захватывали на дороге не успевших укрыться беженцев или врывались в деревни, которые никто не покинул. Сначала сотни, потом уже тысячи пленных тянулись по новым дорогам вереницей, направляясь к переправе через Данубий, ауксилларии гнали скот, скрипели повозки, перевозя захваченное добро — серебро, оленьи и овечьи шкуры, мед и бурдюки с вином. Впрочем, продуктов отправляли на ту сторону совсем немного — все, как саранча, пожирала огромная армия.

 

Глава V

Плен

Лето 854 года от основания Рима

Дакия

Во всем виновата была косуля — она выскочила из-за деревьев прямо на Малыша и рванула вверх по склону. В этот раз, отправляясь на разведку, Малыш прихватил с собой пилум — как раз ради такого случая. Малыш уж приготовился сделать бросок — но резвая косуля мелькала за деревьями, и легионеру никак было не прицелиться. Не сговариваясь, Малыш и Крисп полезли наверх, осыпая вниз рыхлую коричневую почву, палую листву и камни. Когда взлетели на гребень, то увидели, как косуля уже спустилась по склону и внизу вот-вот пересечет ручей. Малыш прицелился и метнул пилум. Попал. В заднюю часть. Древко, как и положено, отломилось, а металлический стержень глубоко застрял в теле и согнулся. Косуля перекувырнулась через голову и упала, так и не перепрыгнув ручей. Попыталась подняться, задние ноги разъехались, животное заскользило по осыпи к воде.

Легионеры, обо всем позабыв, помчались вниз за добычей. Первым подле раненой косули оказался Крисп. Фракийским ножом он перерезал горло, потом вырвал пилум, упершись ногой в тушу. И тут же совершил какой-то нелепый нырок, запнулся об эту самую тушу и упал. На лице его застыло изумление. Малыш разглядел оперение стрелы, торчавшей у товарища из плеча. Малыш пригнулся (вторая стрела свистнула у щеки), издал утробный звук и вытянул из ножен меч. На него уже мчался огромный лохматый дак со страшным фальксом в руках. Малыш взвизгнул от ярости, упал на колени и, уже стоя на коленях, откинулся назад, едва не коснувшись затылком земли — фалькс свистнул над ним, Малыш выпрямился пружиной и всадил меч по самую рукоять в незащищенный живот дака. Тот не упал, продолжал стоять, пошатываясь, но сил не было поднять меч и замахнуться. Малыш вскочил, ударил ногой по руке, сжимавшей меч, выбивая фалькс, выдернул свой клинок и еще раз пырнул мечом — в этот раз в шею. Дак стал валиться назад. В этот миг на Малыша налетели еще двое.

— Крисп! — рявкнул Малыш.

— Сейчас… подмогну… — донеслось сбоку.

Но подмогнуть Крисп не успел — что-то шмякнуло Малыша по затылку (шлем амортизировал удар, иначе Малыш бы уже никогда не поднялся), и легионер провалился в темноту.

* * *

Очнулся Малыш на земле. Его как будто вдавили в рыхлую почву да еще походили сверху, потоптали тяжелые солдатские калиги. Над ним было голубое яркое небо, и по небу плыло одно отдельное белое, залихватски изогнутое облачко. Плыло себе и плыло… Малыш хотел закрыть глаза, но тут его кто-то сильно пнул под ребра.

Малыш нехотя повернул голову, увидел ели, частым гребнем встающие по краю поляны, и какие-то фигуры — смутные, неясные силуэты, то ли люди, то ли звери.

Еще удар. Малыш повернул голову в другую сторону. Рядом с ним лежал Крисп. Связанный, весь в крови. Но, кажется, живой. Крисп извивался ужом и пробовал приподнять голову и оглядеться.

— Крисп, мы что, в пле…

Малыш не договорил — женщина с растрепанными светлыми волосами налетела на него, взгромоздилась верхом и в ярости вцепилась ногтями в лицо. В последний миг Малыш успел зажмуриться — фурия метила ему в глаза.

Несколько мужских голосов стали выкрикивать что-то на своем наречии. Малышу хуже всех из контуберния давалась фракийская речь, и теперь он никак не мог сообразить, что именно кричат варвары. Женщину от Малыша наконец оттащили.

— Кажется, нам конец, — прошептал Крисп. — Я сегодня забыл надеть амулет… всегда надевал, а сегодня забыл.

Малыш почувствовал, что теперь его поднимают, волокут. С трудом он разлепил глаза, увидел поляну, окруженную негустым лесом. С одной стороны поднимался каменистый склон горы, и там, у этого склона, под двумя старыми соснами с рыжими засохшими понизу лапами стояла хижина, крытая поросшими мхом ветвями. Два столба были вкопаны посередине поляны. Оружия при Малыше, разумеется, не было. Не было и солдатского ремня, и фляги, что прежде висела на этом ремне. С пленников сорвали даже туники, почему-то оставили поножи. Малыша подтащили к вкопанным в центре поляны столбам. Вокруг столба были сложены камни, облитые чем-то мерзким. Толпа даков собралась небольшая — человек двадцать пять, среди них лишь семеро мужчин, остальные женщины, несколько подростков. Если бы Малышу и Криспу дали мечи, еще неизвестно, кто кого бы завалил. Как эти пастухи и бабы умудрились их пленить? Как глупо-то! Нет, связал легионеров отряд совсем другой… А эти… эти просто убивают. Убивают, а потом подбрасывают на дорогу римлянам изувеченные тела. У каждого свои обязанности. Умно.

— Похоже, мы здесь не первые, — шепнул разбитыми губами Крисп.

— Скирон… — не разжимая губ, сказал Малыш.

— Что?

— Там, в толпе, Скирон. Одет как дак.

Двое держали Малыша, пока третий прикручивал пленного к столбу — римлянин, даже раненый, был силен как бык. Если бы он не потерял сознание, когда получил камнем по голове, то его бы ни в жизнь не пленили.

Малыш вгляделся. В самом деле Скирон стоял среди женщин, заросший, как все даки, волосами, бородатый, в меховой безрукавке и шароварах. Но при этом делал вид, что пленных видит впервые. Когда другие орали в ярости, он тоже разевал рот и орал. Нет, Скирон не может им помочь, не может себя выдать, это было ясно. У него задание куда более важное, чем спасти двух дураков, угодивших в плен.

«А что может быть сейчас более важным, чем моя жизнь? — изумился Малыш. — Что?»

Кажется, он никогда не думал, что его жизнь может представлять какую-то особую ценность, а теперь внезапно каждой частицей огромного израненного, избитого тела понял: да, может.

В Аид он не верил. В старика с лодкой и в подземное царство, которое так красочно описал Вергилий, — тоже. Послесмертие представлялось вечным серым сумраком. Небытие. Ничто.

Три женщины: одна немолодая, худая, со светлыми растрепанными волосами, и две лет двадцати пяти, довольно симпатичные, подошли ближе.

Старуха схватила Малыша за волосы.

— Похоже, она хочет меня поцеловать, — выкрикнул пленник.

Но вместо этого дакийка плюнула ему в лицо.

К Криспу подскочила молодая — та, что садилась Малышу на грудь и ногтями полосовала лицо — теперь ссадины так и горели. Крисп зажмурился. Тогда эта гадина вцепилась ему зубами в нос.

Крисп заорал от неожиданности и боли. Женщина отскочила. Рот ее был в крови. Она смачно сплюнула.

«О боги! Она откусила Криспу нос!» — сообразил Малыш.

Низкорослый кряжистый дак принес зажженный факел. Похоже, варварам доставляло особое удовольствие, что пленных пытают женщины.

«Я буду жить, пока будет длиться мука, Крисп будет жить, пока его жгут», — пронеслось в голове Малыша. Женщина схватила факел и ткнула в лицо Криспу. Тот заорал. На голове вспыхнули волосы.

Мужчины передавали друг другу бурдюк с вином, пили жадно, обливаясь темным как кровь вином, похоже, крики пленных здорово их возбуждали. Несколько человек пустились в пляс вокруг орущего Криспа.

Малыш стиснул зубы.

«Скирон, что ж ты…» — мысленно позвал он. Но понимал, что надеяться на Скирона бесполезно — что он может сделать один среди толпы даков?

Тогда Малыш принялся, пользуясь своей недюжинной силой, растягивать веревки и ремни на запястьях. Вязали его крепко, но впопыхах, и руки были скользкие и липкие от крови — его руки и руки тех, кто вязал. Правая рука с трудом, но освободилась. Он стал аккуратно распутывать левую. Убежать не удастся. Но схватить бабу, если только она приблизится к нему, — очень даже получится. Схватить, вырвать факел и…

И женщина приблизилась — с факелом. На соседнем столбе визжал и корчился от боли Крисп — мегера сожгла ему лицо до костей.

— Нет, не то… — Женщина оскалилась, усмехаясь, протянула факел старухе, а сама взяла заостренный кол и нацелила Малышу в живот.

— Жри! — завопила она и подалась вперед, наваливаясь на кол всем телом. Но удар не получился. Малыш перехватил заостренный кол освобожденными руками и ткнул тупым концом. От несильного, казалось, удара женщина отлетела назад. В следующий миг Малыш перехватил кол на манер копья. Потом оперся им в землю, присел и вытянул неглубоко вкопанный в бедную лесную почву столб, к которому был привязан. С ревом, наклонившись, подался он вперед и ринулся на своих мучителей. Те от неожиданности расступились. Один из даков, успевший сильно набраться неразбавленным вином, потерял равновесие и растянулся на земле. Малыш понесся вперед по инерции, поскользнулся, тоже потерял равновесие и полетел вниз со склона. Пока летел, думал — разобьется насмерть. Он кувыркался и падал, заплетаясь руками и ногами за какие-то ветки и корни, пока не зацепился окончательно за деревья торчащим из-за спины столбом и не затормозил, сдирая в кровь кожу на боку. Лежа на земле, стеная от боли, принялся распутывать ремни на ногах, потом веревки на поясе, что крепили его к проклятому бревну. Ему казалось, он возится с веревками целую вечность.

Сердце бешено колотилось в ушах.

— Сейчас явятся, явятся же… — бормотал Малыш.

Он слышал, как катятся камни под чьими-то ногами, мужчины спускались вниз, но не слишком быстро — склон крутой, можно легко сломать себе шею.

Наконец Малыш развязался и встал на ноги — теперь можно бежать к своим. Но Малыш не побежал, а, прихватив с собой пару ремней, какими прежде был связан, полез наверх, совершая рывки от одного дерева к другому. Он не ведал, что будет делать и как ему спасти Криспа, но один он возвращаться не собирался. Нет, ни за что! Первого же дака, самого шустрого, он попросту приложил к ближайшему стволу головой. Тот даже не успел пустить в ход ни кинжал, ни фалькс. Фалькс Малыш брать не стал — на таком склоне несподручно, вооружился кинжалом и полез наверх.

— Малыш! — донеслось снизу, будто ветер зашелестел в ветвях.

Легионер оглянулся. Приск и Кука карабкались по склону наверх.

— Ну, держитесь! — быком взревел Малыш.

В этот миг увидел он, как над деревьями, там, на горе, где его недавно пытали, полыхнул огонь, поднимаясь выше деревьев. Судя по всему, загорелись те самые ели, наполовину засохшие, возле хижины.

— Крисп!

Когда Малыш первым добрался до вершины, то понял, откуда взялось пламя. Похоже, кто-то поджег крышу на хижине, нижние подсохшие еловые лапы тут же вспыхнули — и теперь огонь резвился вовсю, уже и трава на поляне горела.

Расправа была короткой и скорой. Перерезали всех — и мужчин, и женщин, — кто не успел удрать по пологому склону с другой стороны.

Остались лишь трупы. Тело Криспа висело на столбе неподвижно. В первый момент Малышу показалось, что пленник уронил голову на грудь. Потом понял — головы у него нет вовсе. Малыш завыл страшно — точь-в-точь волк, кинулся к столбу, зубами и ногтями впился в ремни, оторвал тело от столба и, взвалив на плечо, понесся вниз. Приск и Кука помчались следом. Бежали на запад. Кука пробовал отобрать тело убитого у Малыша — тот не отдавал.

Уже вечером, когда солнце скатывалось за склоны гор, разведчики столкнулись с конной турмой Второй Маттиакийской когорты, что возвращалась в лагерь. Те тоже припозднились, скакали во весь опор и едва не сбили Малыша, когда разведчик вывалился на дорогу им под копыта. Ругаясь, всадники осадили коней.

— Пятый Македонский… — прохрипел Малыш.

Один из всадников забрал тело Криспа, другие посадили измученных разведчиков на своих лошадей, а сами побежали рядом. Через полчаса они въехали в лагерь.

* * *

Кубышка в больнице временного лагеря наложил пластыри на ссадины Малыша, примочки — на ушибы, особенно на шишку на затылке, дал выпить какого-то настоя, после чего Малыша потянуло в сон. Кубышка за прошедшие месяцы сильно похудел — теперь бы никто и не назвал его Кубышкой — щеки запали, живот исчез. И еще медик стал слишком уж часто прикладываться к фляге с вином. Больных пользовал этим лекарством — не стеснялся, добавляя мак и коноплю.

Малыш спал, во сне они с Криспом купались в речке Эск, переплывали поток наперегонки, а потом каким-то чудом очутились в Данубии, река неслась в ущелье белых скал с чудовищным ревом. Мимо по настилу — тому самому, что сооружал сам Малыш и все прочие ребята из их контуберния, — неспешно шествовали всадники, шли легионеры в ярко начищенных лориках. Шли при параде, прицепив на шлемы перья и гребни, вынув щиты из чехлов.

— На помощь! — заорал Малыш, но его никто не услышал, Данубий понес его и Криспа все дальше и дальше, пока Малыш ни увидел, что между волн мелькает еще одна голова, и сразу понял — даже не разглядев еще лица, что это голова Квинта. И тогда он сообразил наконец, что вовсе не Данубий несет его, а ледяной Стикс забирает душу безвозвратно.

Малыш заорал от ужаса и проснулся. Он был весь в поту и дышал тяжело. Кажется, наяву он так не пугался еще, как в этом сне, ощутив себя мертвецом.

Рядом на походной кровати, сооруженной из досок, сидел Приск.

— Плохо? — спросил Приск и протянул Малышу флягу с вином.

Легионер глотнул кислого неразбавленного вина, вернул флягу.

На соседней койке умирал молоденький солдат из вспомогательных войск, метался, теребил ставшими прозрачными пальцами край грязного одеяла. Тошнотворный сладковатый запах, идущий от его койки, говорил, что у парня по телу разлился внутренний огонь.

— Умирает? — спросил Малыш.

— Похоже на то, — кивнул Приск. — Много смертей. Даки напали в нескольких местах. Перебили фуражиров и разведку.

— Наших?

— Только Крисп.

— Можно я к вам? Назад в палатку?

— Идем…

* * *

Вместо восьми их теперь стало пятеро. Малыш вошел, огляделся мрачно и спросил Тиресия:

— Ты что, не мог предупредить?

— О чем?

— Что мы в плен попадем?

— Я не знал.

— Ну да, все всегда знаешь, а тут не знал.

— Я знаю только то, что предопределено, а смутное не вижу. Я даже не вижу, останусь ли я лично жив или умру.

— А я… — спросил Кука.

— Никого не вижу, — ответил Тиресий. — Мы все идем по лезвию, по вершине хребта. Скатимся в одну сторону — умрем. В другую — уцелеем.

* * *

Утром, когда разведчиков Валенса вновь отправили искать дорогу, Кука спросил Приска:

— Запомнил то место, где Малыш угодил в засаду?

— Примерно, — отвечал Приск. — К тому же будет нетрудно найти. Скорее всего, над тем холмом все еще вьется дымок.

— Отлично. Пойдем туда и проверим…

— Что проверять-то? Есть там даки или нет? Хочу тебе напомнить, мы не даков ищем, а…

— Скирон! — перебил его Кука. — Малыш видел Скирона. Ты ведь знаешь, для чего послан этот парень… Раз Малыш удрал, значит, может указать место. Скирон наверняка решит, что мы наведаемся на поляну, оставит нам послание.

— С чего ты взял?

— Я бы оставил.

Приск нехотя кивнул: пожалуй, в словах Куки имелось рациональное зерно. Если римскому лазутчику удастся незаметно вернуться и оставить послание, он так и сделает.

— Пошли, — согласился Приск.

Нужную гору они нашли не сразу. Хотя подобных двойных вершин вокруг было не так уж и много, но поначалу они выбрали совсем другую и долго карабкались наверх, чтобы ничего не найти, кроме нагромождения камней, увенчанных бараньим черепом. Кто это оставил и зачем, было неясно, разрывать то ли могилу, то ли жертвенник легионеры не стали — по виду камней было ясно, что их складывали сотню лет назад.

Потом они увидели дымок, едва различимые завитки серого в прозрачном воздухе, и двинулись на его зов. Не ошиблись. С первого взгляда узнали место — следы сами говорили за себя: сгоревшая хижина, обугленные стволы елей. Судя по всему, язык огня метнулся вниз по склону, но хлынувший дождь загасил пламя, и только рядом с хижиной все еще тлела одна из елей.

Столб, к которому прежде был привязан Крисп, тоже обуглился, а вот на отверстие, где прежде был вкопан столб Малыша, кто-то сдвинул плоский камень. Приск отвалил его. В углублении, наполовину присыпанном землей, что-то лежало. Приск протянул руку и вытащил лоскут плохо обработанной кожи, внутри был свиток коры, перетянутый сыромятным ремешком. Приск развернул. Свиток был густо исписан, но напрасно Приск пытался разбить надпись на слова — ничего не получалось, хотя буквы были латинскими. Единственное, что разобрал Приск ясно, это условный рисунок — была обозначена какая-то долина, река, на ней два кружочка.

— Валенс будет читать! — заявил Кука, отбирая свиток. — Марш отсюда, пока кто-нибудь еще не пожаловал.

Он вновь замотал послание в кожу, стянул ремешком и привесил к себе на пояс. Так, будто он его отыскал. С другой стороны — идея была Кукина, ему и свиток в руки. Что-то Кука не так сделал, но что — Приск в тот момент не понял, а когда сообразил, было поздно.

«Возможно, это письмо указывает, как нам обойти основные силы даков и выйти к столице, — подумал Приск. — Если так, то война может закончиться к осени…»

Они спустились там, где прежде них скатился по склону Малыш, сметая камни и мелкие деревца своим бревном, — тропой даков воспользоваться не решились.

— Надо быстрее выгребать к лагерю! — заявил Кука.

Кто бы спорил! Они двинулись напрямик и тут же уперлись в бегущую с соседнего склона реку. Выглядел этот бурный ручеек хулиганисто, но казался неопасным в силу своей узости. Кука первым ступил в него. И поплатился. Поток ударил его неожиданно, подло, швырнул на камни, перевернул, впрочем, Кука тут же поднялся и в следующий миг был уже на другой стороне.

Перебравшись следом, Приск первым делом глянул на пояс товарища. Свертка, притороченного кожаным ремешком, больше не было, его похитил ручей. Осел! Под тунику надо было прятать находку! Гай, ничего не говоря, дернул за обрывок ремешка.

— Орк! — заорал Кука так, что нимфа Эхо завопила в горах на все лады.

«Орк, Орк, Орк», — понеслось отовсюду. Кажется, где-то зашуршали камни, приходя в движение от этого яростного крика.

— Тише ты! — шикнул на него Приск.

— Надо искать!

Кука скинул и шлем, и волчью шкуру, служившую разведчику плащом, полез в воду, туда, где, по его разумению, оторвался сверток. Но напрасно он плескался в ледяном потоке — свитка не было. Приск ждал на берегу, оглядывая окрестности, нет ли поблизости кого-нибудь из местных. Никого не было. Божество ручья сделало свое дело без помощи человека. Реки и горы были на стороне своих.

Кука выбрался из ручья какой-то серо-синий, спешно оделся.

Отогревшись, Кука двинулся вниз по ручью, но вскоре добрел до небольшого водопада. Ручей рушился вниз, скрывая вход в небольшую пещеру. Приск и Кука спустились по камням, но в чаше, что выбил водопад, падая с высоты, тоже не было Скиронова послания. Приск забрался в пещеру. Здесь, накрытые промасляной кожей, лежали наспех сложенные тюки со шкурами, мешки с беличьими и лисьими мехами, ритуальные мечи с золотыми рукоятями, золотые ритоны и серебряные кубки, накладные пряжки и серебряный, явно ритуальный шлем. Дух ручья вознаградил их за потерю. И, если судить по тому, сколько сокровищ скрывала пещера, послание Скирона было бесценно.

— Прихватим с собой вместо свитка, — предложил Приск. — Унесем, сколько можем, назавтра приведем отряд.

— Ты не скажешь про свиток? — спросил после паузы Кука.

— Тебе решать. Идея искать записку была твоя. Ты нашел — и ты потерял. Я не доношу. Но если хочешь знать мое мнение, я бы сказал Валенсу.

— Зачем? — подозрительно прищурился Кука.

— Не знаю… — Приск пожал плечами, — Мое правило — лучше сказать правду, чем соврать. Во всяком случае, с такими людьми, как Валенс, лучше так. Он простит ошибку, подлость не простит.

Кука нахмурился. От раздумий лоб его морщился так, будто одна волна, набегая, сменялась другой. Приск не мешал ему думать — смотрел на горы сквозь завесь падающей воды.

«Наверное, прежде в этой пещере обитала нимфа ручья», — думал он.

— Нет, не скажу, — вынес свой вердикт Кука. — Ты клянись, что не скажешь.

— Я на своих не доношу. Но может быть…

— Нет, мы не скажем, — отрезал Кука.

Он запихал в мешок с мехами два золотых ритона и отдал поклажу Приску, себе взял тюк потяжелее — что-то вроде кожаного колчана с ритуальным оружием и шлемом.

Они двинулись назад. Им никто не препятствовал, никто не преследовал, никто не нападал. Видимо, все местные покинули эти места.

Или… просто наблюдали?

* * *

Известие, что контуберний из центурии Валенса нашел клад в горах, мгновенно облетело лагерь. Легат Наталис поручил одному из военных трибунов лично заняться извлечением клада.

— Учти, — сказал Валенс, провожая военного трибуна, — даки могли там устроить засаду. Я бы так и сделал.

В ответ послышался нагловатый смех. Видимо, охрана в три сотни бойцов казалась трибуну вполне достаточной. Умом Адриана новый трибун-латиклавий не отличался. Приск и Кука повели отряд к водопаду.

Назад вернулось не больше центурии. Кука был ранен в плечо крючковатой стрелой, правда, похоже, не отравленной. Военному трибуну фальксом отрубили правую руку. На двух телегах везли вместо золота и мехов раненых. За убитыми пришлось отправляться целой когорте. Однако золото римляне добыли — даки не успели перепрятать сокровища, так быстро явились к пещере римляне. Не сумели они и перебить все три центурии — сами полегли прежде.

Две сотни жизней на десять тюков добра — такой счет выставили Дакийские горы.

* * *

Теперь в разведку Приск отправился вместе с Тиресием, пока Кука выздоравливал и валялся сначала в госпитале, а потом в палатке.

Их задача была отыскать выход к Тибуску, где уговорено было соединиться с Траяном. На условной и весьма фантастической карте место это было обозначено четко. А вот как дойти туда, какими дорогами или тропами — было неведомо. Уже трижды приходилось разведчикам возвращаться, так и не отыскав пути, и вновь отправляться на поиски. Теперь, всякий раз, отправляясь в путь, Приск вспоминал о том восторге, какой он испытывал в тот вечер, когда отдавал Адриану нарисованную в горах восточнее Алуты карту. Восторг победителя. Он был уверен в успехе. Как и Адриан. Глаза военного трибуна так и горели. Это была его тессера на выигрыш в игре под названием «Империя». Оказалось, они оба ошиблись, хотя все рассчитали верно.

Или не все?

В полдень разведчики очутились на разделительном гребне. Отсюда короткие и бурные реки текли на север, более длинные и, быть может, лишь чуть-чуть менее бурные — на юг. Хребет напоминал широкую спину огромного монстра, который сотни лет назад залег в спячку в этих горах и теперь никак не мог проснуться. На северо-западе виднелась довольно широкая долина, видимо, туда и должна была спуститься армия наместника Лаберия Максима.

Приск долго вглядывался из-под руки, пытаясь заметить дымки вдалеке — свидетельство того, что Траян подошел к Тибуску.

Но видел лишь горы и лес.

— Гляди, там кто-то едет, — сказал Тиресий и указал объект куда ближе.

Приск вгляделся. Да, теперь и он разглядел группу всадников. Две женщины, с ними два мальчика и двое мужчин пробирались горной тропой, уверенные, что здесь их не настигнут римляне. Мужчины шли пешком. Вся группа двигалась медленно, один из мужчин постоянно спотыкался и один раз упал. Приск с Тиресием без труда успевали выйти им наперерез.

— Кони у них хорошие, — заметил Тиресий. — Но устали. Кобыла под теткой хромает. А дети и вовсе валятся из седел. Один варвар ранен. Давно они идут. Захватим?

— Зачем? — спросил Приск.

— От этих женщин и детей многое зависит. Похоже, эта женщина из знатных, недаром их этой тропкой везут, вдали от прочих.

— Ну и как ты думаешь? Нам выпадет удача?

— Это уже от нас зависит.

— Ну так постараемся!

Разведчики принялись спускаться по склону, цепляясь за деревья, под конец уже бежали. Тиресий вытащил припрятанные в колчане под волчьей шкурой короткие дротики и протянул один Приску.

— Целься в того, что в войлочной шапке, — посоветовал предсказатель Приску. — Я беру на себя второго.

«Ага, раненого — ловко рассудил, — усмехнулся Приск про себя. — Мне вождя отдал!»

Но возражать не стал. И не промахнулся. Знатный дак в войлочной шапке беззвучно вскинул руки и повалился на бок. Тиресий так же безупречно снял второго. Одна женщина и оба мальчика тут же спешились и укрылись за камнями. Та женщина, что осталась в седле, хлестнула кобылу и помчалась, рискуя сломать шею и лошади, и себе. Римляне скатились по склону. Тиресий кинулся к лежащим — проверить, не притворяются ли поверженные даки — такое случалось. Приск вскочил на лошадь одного из мальчишек и пустился в погоню. Гонки на горной тропе — ну это поопасней, чем гонки колесниц в Большом цирке! Приска охватил хмельной восторг. Я сейчас нагоню ее, сейчас! Сейчас! И — покатился вниз. Копыта лошади увязли в горной осыпи. На свое счастье, всадник успел соскочить прежде, чем лошадь опрокинулась. Приск кинулся бегом за женщиной — ее лошадь едва трухала, да и не разгонишься особенно в горах. Приск нагнал беглянку, ухватил узду, рванул на себя. Женщина выхватила из-под плаща кинжал. Но лошадь захрапела, шарахнулась в сторону, женщина нанесла удар в воздух. Приск схватил беглянку за плащ и сдернул с лошади. Она пыталась сопротивляться, кусалась, пришлось ударить ее головой о камень раз, другой, не сильно, но так, чтобы она присмирела. Приск связал ей руки ремнем, перекинул через седло и повел лошадь под уздцы назад.

Когда они вернулись, Тиресий, довольный, уже связал руки пленникам.

— Знаешь, кого мы захватили? — спросил, прищурившись.

Приск отрицательно покачал головой.

— Сестру Децебала.

— Сестра — это та, что у меня, или та, что у тебя?

— У тебя, конечно, — отозвался Тиресий. — Тебе всегда достается самая ценная добыча.

Приск посмотрел на пленницу. У нее были каштановые волосы и узкие серые глаза, широкие скулы и большой чувственный рот. В чертах явно проступало сходство со странной девушкой без имени с перевала Боуты, что разговаривала по ночам с мертвым Луцием.

Приск покачал головой: быть может, Судьба, в самом деле, свела его с царевной.

* * *

После удачи с захватом царской сестры Приска и Тиресия с отрядом отправили к Траяну — сообщить о том, что за птица угодила в силки наместника Лаберия Максима. Отправили без добычи, только с донесением: наместник опасался, что даки попытаются отбить ценную пленницу. Поездка была не самая простая. Приходилось ехать горными тропами, едва не срываясь с кручи, порой — идти пешком, ведя коней в поводу. И главное — найти армию Траяна в лабиринте Дакийских гор, который порой казался запутанней Лабиринта Минотавра. Однако нашли наконец дорогу и добрались.

Траян узнал посланцев.

— А, разведчики! А где же ваш смуглый товарищ? Что ж он не приехал? Ликорма! — обратился император к вольноотпущеннику. — Отведи посланцев к Адриану. Это его прежние сослуживцы по Пятому Македонскому. Племянник будет рад.

И все? Приск и Тиресий двинулись за провожатым, ошарашенные.

— А награда? — изумился Тиресий. — Разве нам не положена награда? — спросил у Ликормы.

Кажется, предсказатель в первый раз ошибся.

— Вас наградят потом, когда будет завершена кампания и одержана победа, — объяснил вольноотпущенник. — Император ничего и никогда не забывает. Но никогда не награждает сразу. Разве что германцам раздает золото и серебро за отрубленные головы. Они радуются этому, как дети. Вы тоже получите свое, будьте уверены.

Вольноотпущенник, которого прежде и Тиресий, и Приск видели во время инспекции лагеря, ставший еще более уверенным в себе и важным, провел друзей в палатку Адриана.

Человек, которому через двадцать (ах нет, уже через пятнадцать) лет была обещана вся империя, занимался разбором посланий Сената. Походный складной стол был завален пергаментами, на сундуке стопкой были сложены запечатанные восковые таблички. Прямо на одном из пергаментов стоял серебряный кувшин с вином. И, если судить по цвету, вино было неразбавленным.

— А, старые друзья… — Адриан поднял руку в приветствии. — Присаживайтесь, если найдете куда сесть.

Друзья отыскали — уселись на походную койку Адриана.

— Что скажешь, прорицатель? — спросил тот насмешливо. — Ты все еще не видишь, на чьей стороне победа?

— Не вижу, — подтвердил Тиресий. — Знаю только, что в этом году до снега нам Сармизегетузы не взять.

Адриан помрачнел.

— Что же, война затянется еще на год?

— Вполне возможно, — подтвердил Тиресий. — Раз мы не пошли дорогой через Алуту. Там нас ждала удача.

— Траян другого мнения, — отрезал Адриан. Прищурился, ехидно глянул на Приска. — Твоя карта не убедила императора.

— Дело не в карте. — Приск был уверен в том, что свою работу он выполнил хорошо.

— Да, дело не в карте, — согласился Адриан. — А в том, что Траян заранее решил, что пойдет путем Теттия Юлиана. Если он что-то решил, то переубедить его невозможно. Надо построить на его пути каменную стену, чтобы его остановить. Или даже две стены с башнями. Пейте. — Он протянул им кувшин. — Я успею набраться позже, за обедом. Траян любит пропустить стаканчик и бывает недоволен, если остальные за его столом трезвы. Если мне придется каждый день обедать с дядюшкой и так надираться, то еще пятнадцать лет я точно не протяну…

Адриан бросил выжидательный взгляд на Тиресия.

Не сразу Приск сообразил, что Адриан пытается выведать: не сократился ли долгий срок ожидания, и, быть может, власть над империей достанется молодому честолюбцу лет через пять-шесть.

Тиресий понял невысказанный вопрос и отрицательно покачал головой.

кожей. Он был в белой рубахе с узором по низу рукавов и подолу. Старик ехал на белой тихой лошади, с длинной редкой гривой. За послом тянулась свита из двенадцати конных дакийцев. Посланные остановились довольно далеко, а вперед вышел толстенький неуклюжий варвар, ведя в поводу мула. Толстяк вынул из седельной сумки шляпку огромного гриба-трутовика и передал ее Ликорме — предупредительный вольноотпущенник не подпустил посланца к императору.

— Это посол? — спросил Траян, усомнившись. — Он больше похож на жреца.

— По-моему, он несколько опоздал, — заметил Лициний Сура.

— Приехал посол на муле и упал, — засмеялся Ликорма, запуская гулять по миру анекдот, который наверняка понравится в Риме.

Хотя посол ни с какого мула не падал и прискакал на лошади в сопровождении нескольких всадников, а на муле ехал его слуга со странным посланием.

— Прочитай! — приказал Траян переводчику.

— Это латынь, — сообщил тот, пробежав первые слова, вырезанные на трутовике. — Начертано очень коряво.

— Читай, — кивнул, хмурясь, Траян.

— «Император Траян Нерва Август…» — начал переводчик.

— Титулатура неверна! — раздраженно прервал его Траян.

— Варвары! — пожал плечам Ликорма. — Чего от них ждать, если у них нет пергамента для послания, и они шлют письмо на грибах.

Подобострастно-самодовольная улыбка мелькнула на его лице. Сказал он это достаточно громко, чтобы слышали даки.

— Это письмо не для пергамента! — Седой дак надменно выпятил подбородок. Белые космы растрепал ветер. Говорил он на латыни, но с акцентом.

— Кажется, у него акцент все же сильнее, чем у нашего Адриана! — хмыкнул Сура.

В последние годы Адриан старательно выправлял произношение, но анекдот про ужасную варварскую латынь племянника уже сделался достоянием гласности, и теперь спасти репутацию молодого человека уже не могли никакие уроки ораторского искусства. Можно подумать, латынь Траяна лучше!

— Ну, всегда можно чем-то оправдать свое невежество, — сказал, глядя в глаза послу, Ликорма.

Как бывший раб, он знал толк в унижении.

— Продолжай! — Траян небрежно махнул рукой переводчику.

— «…ты нарушил заключенные договоры, — переводчик решил не перечитывать заново так разозливший Траяна титул, — заключенный от имени римского Сената и народа…» — Читавший замолчал и уставился на Траяна, видимо, опять ожидая гневной реплики.

— Продолжай, — бесстрастно кивнул Траян.

— «Децебал предлагает тебе подтвердить мирные соглашения и покинуть пределы Дакии, — видимо, все же чтец кое-что опустил в „грибном“ послании, — а взамен царь Дакии обязуется возместить тебе средства, потраченные на подготовку данного похода…»

Послание было грубым не только в начертании. Надо же так написать — возместить расходы! Как будто Децебал слал письмо к затрапезному соседу и намекал на бедность противника, который явился сюда с одной-единственной целью — поживиться. А ведь он попал точнехонько в цель. Именно так — не покарать, не наказать, не предотвратить. Нет и нет! Римляне явились сюда за добычей. Наверное, это было обиднее, чем выбранный для надписи гриб, чем язвительные шуточки Ликормы в адрес посла.

Траян почувствовал, как краска заливает ему лицо. Уже много-много лет он не краснел. Кажется, со школьных дней. Но тут кровь ударила ему в лицо.

— Он заплатит, — голос императора задрожал от ярости, — но не сейчас, а после моей победы. В десять раз больше, нежели я потратил! Передай своему царю: мои войска только что захватили его сестру и племянников. Надеюсь, это немного остудит пыл Децебала?

— Или его разъярит, — пробормотал Адриан.

 

Глава VI

Битва при Тапае

Лето — осень 854 года от основания Рима

Дакия

В августе армия Траяна и армия Лаберия Максима встретились в том месте, где вытекающая из ущелья Бистра вливалась в текущий с юга Тибуск. По заранее разработанному плану Траян должен был выйти на левый берег Тибуска, а наместник Лаберий Максим — на правый, в этом была вся изящность штабной задумки. Но, как всегда, планы разошлись с делом, и обе армии встретились на левом берегу. Здесь заложили крепость и начали оборудовать переправу, когда посланные на ту сторону галльские всадники донесли, что, похоже, в ущелье римлян поджидают. Значит, Децебал все же решился дать сражение. Наконец-то! Вопрос теперь был в том, что царь намерен делать — выйти в долину, где Теттий Юлиан семь лет назад сумел разбить дакийскую армию, или попытаться запереться в ущелье, чтобы не пропустить римлян через долину Бистры, не дать им прорваться к Сармизегетузе.

Приближался сентябрь. Времени для наступления просто не оставалось. Римляне не знали, когда в Дакийских горах выпадает снег, но Декстр, приглашенный на совет Адрианом, заявил, что если армия до октября не доберется до стен Децебаловой столицы, то в диких горах, где расположена столица даков, им попросту нечего делать.

Впереди — справа и слева к реке Бистре — подступали горы. Пройти дальше, чтобы подобраться к Сармизегетузе, можно было, если миновать узкий проход в горах, переправиться через верховья реки Стрей и залезть в горы, где пряталась эта самая Сармизегетуза. Таков был замысел, который казался вполне логичным в Риме или в Виминации, но здесь, в Дакийских горах, выглядел почти недостижимым. Было ясно, что римлян Децебал намерен задержать. Теперь каждый день, проведенный на месте, был в пользу Децебала, но против римлян.

— Надо было идти вдоль Алуты, — в который раз напомнил о своем мнении Адриан.

— Главное — выиграть сражение. Тогда Децебал сразу запросит мира, — заявил Траян.

Адриан с сомнением покачал головой…

Римляне все лето добирались сюда, к Бистре, так что одолеть остаток пути прежде, чем выпадет снег, они никак не успевали. Если у Децебала хватит ума (а с этим, кажется, у него все в порядке), дакийский правитель не станет кидаться в сражение, а попросту не позволит римлянам подняться к Сармизегетузе до холодов, и тогда непрошеные гости уйдут сами. Не будет даже намека на успех. Ни одной крупной битвы, ни одной победы, о которой можно кричать на Форуме и в Сенате, ни одного золотого в качестве контрибуции, ни добычи, ни повода для переговоров. Траян хмурился — видимо, и сам этого опасался, понимал: Децебал переиграл императора. А то немногое, что удалось захватить в качестве добычи, никогда не покроет фантастических затрат на кампанию.

— Он будет драться! — заверил дядюшку Адриан. — Не только тебе нужно предъявить победу, как показывают друзьям шкуру убитого льва. Децебал обязан показать ненадежным союзникам и сомнительным друзьям, кто владеет этими горами. Если я что-нибудь понимаю в политике, он вот-вот устроит нам кровавую потеху.

Адриан не ошибся. Он вообще ошибался редко.

* * *

Адриан подошел к построенной в ряд центурии Валенса.

— Адриан заменил в строке Гомера «троян» на «дакийцев», но, кажется, никто не заметил подмены. Разве что Приск.

— Я пойду! — сказал Малыш.

— Я с ним! — вызвался Кука.

— Я… — начал было Приск.

— Хватит! — Адриан поднял руку. — Если не вернутся первые двое, следующие пойдут на ту сторону. Прошу: не безумствуйте.

Но Адриан зря опасался: Малыш и Кука благополучно возвратились и даже притащили, как было приказано, пленника. Вот только выбить из дака ничего ценного не удалось: он лишь хохотал и кричал, что Децебал перережет всех римлян, как свиней. В конце концов он умер под пыткой.

Во второй раз Валенс отправил на разведку всю свою центурию. Часть разведчиков не вернулась — наверняка новички попались в руки варварам, однако Куке и Приску удалось пройти по горам вдоль реки и уже потом приблизиться к долине ночью. Петляя в черноте ущелья, река отражала оранжевые капли сотен и тысяч костров. Армия царя насчитывала никак не меньше пятидесяти тысяч — если судить по становищу, лагерем это было назвать трудно.

Вернувшись, Приск нарисовал Адриану на куске пергамента увиденное. Тот мрачно кивнул, подарил Приску золотой аурей и ушел докладывать императору. Впрочем, даже Приску было уже ясно: на эту сторону Тибуска даки переправляться не станут. Будут ждать, пока переправу начнут римляне. Траяну придется форсировать реку — не стоять же им здесь, ожидая, пока в воздухе замелькают первые снежинки. Следующий ход в этой войне — за Траяном. И ход один-единственный — переправляться через Тибуск и прорываться вверх по Бистре. Что именно ждет впереди, сказать было трудно — склоны гор покрывали густые леса. Возможно, там прячутся тысячи и тысячи варваров. А может быть — ни одного.

Траян опасался, что Децебал попробует помешать переправе, теперь, когда дорог был каждый день, он сделает все, чтобы не пустить римлян на ту сторону. Посему первым делом префекты фабрума приказали соорудить на берегу настил и выстроить на нем самые мощные баллисты, чтобы обстреливать берег на случай, если Децебал попробует подойти к переправе.

Пока одна часть армии сооружала крепость, вторая наводила мост для переправы. Небольшой отряд даков попытался сделать вылазку, переправившись выше по течению, но стоявшие в охранении галлы отогнали смельчаков. Солнце давно уже миновало зенит, когда римляне навели мост, и армия начала переправляться. Нечего было и думать, чтобы отложить переправу на завтра — ночью Децебал наверняка сделает вылазку, имея под рукой столько народу и прекрасно зная местность. Первыми на ту сторону переправились и принялись развертываться в шеренгу солдаты вспомогательных частей — германские воины, обнаженные по пояс, с огромными, утыканными кабаньими клыками дубинами. За ними двинулся через мост Седьмой Клавдиев легион, он выстроился тремя шеренгами вслед за германцами, после чего на мост вступила кавалерия Лузия Квиета.

В этот момент к переправе бурным горным потоком хлынули даки, причем хлынули не только из ущелья, но и со склонов ближайших гор. Чтобы укрыться от глаз противника, они прятались далеко от реки. Теперь они мчались, будто обезумев, с ревом звериным, потрясая копьями и мечами, чтобы вступить в битву и умереть. Чтобы собственными телами устроить плотины на пути Рима.

— Заряжай! — разом завопили командиры возле баллист и катапульт.

Камни и заостренные бревна полетели через Тибуск. Две огромные деревянные зверюги, гордость префекта лагеря Седьмого Клавдиева, дрожали как живые, настил ходил ходуном, когда пусковые механизмы баллист отправляли камни в полталанта в полет не только через реку, но и через шеренги выстроившихся вдоль берега римлян. Несколько камней разнесли первых атакующих варваров на куски. Огромные камни раскалывали головы, отрывали их, сминали людей в кашу. Почти каждый камень, перелетев реку, находил себе жертву. Но даки этого как будто не замечали.

* * *

Траян вместе с приближенными расположился на площадке у подножия возводимой крепости. Император смотрел на другой берег Тибуска. К счастью, хотя годы отняли у него способность читать мелкий текст на свитках, но видеть вдаль он хуже не стал. Он мог даже различить отдельные фигуры на том берегу — одетые в меховые безрукавки даки казались лесным зверьем, выгнанным пожаром из леса.

Варвары мчались, на бегу пуская стрелу за стрелой, засыпая римлян дротиками, и падали сами под ударами баллист и катапульт.

Птицы граяли над лесом, скликали на пир — то-то будет пожива и воронью, и волкам.

Траян заметил штандарты даков — развевающиеся на древках драконы полоскались на ветру. Сколько их? Десятки? Сотни? Децебал хитер. Варвары нарочно выставили столько знамен, чтобы Траян подумал — их там сотни и сотни тысяч. А сколько на самом деле? Возможно, шестьдесят тысяч, как донес наместник Лаберий Максим, передав якобы верные сведения от верного человека. Не так уж и много, Децебал рассчитывал, что союзников у него будет гораздо больше. Сколько ненадежных племен покинуло дакийского царя, сколько вообще не пришло? Явился ли сам Децебал на поля боя? Скорее всего, да, царь Дакии здесь. Где-то там, в ущелье.

Первые варвары уже добежали до шеренги германцев, пытаясь смешать ряды, но ауксилларии тут же их отшвырнули и сами пошли вперед. После этого римская артиллерия прекратила огонь, опасаясь накрыть своих, лишь две огромные баллисты продолжали метать камни за реку. Теперь с утесов у реки стали стрелять дакийские катапульты — их копья пробили бреши в рядах германцев. А вслед за легкой пехотой уже шли в атаку шеренги вооруженных фальксами даков. Первый ряд был весь в шлемах и чешуйчатых панцирях со щитами.

— Бар-ра! — завопили германцы.

Их низкий крик, похожий на рев, постепенно становился все выше и выше, пока не переходил в пронзительный визг.

Две волны варваров ринулись навстречу друг другу, а следом, соблюдая порядок, шагали легионеры Седьмого Клавдиева. Варварские шеренги сшиблись, вопли и грохот щитов слышны были на другом берегу реки. Траян уже во время своей службы в Верхней Германии старался прикрывать варварским щитом основное ядро легионов. Сейчас он тем более берег основные силы, зная ярость противника.

Обнаженные по пояс германцы яростно дрались с даками, но их оттеснили назад, прижали к легионерам. Седьмой Клавдиев остановился. Фальксы против дубин. Германцы явно проигрывали. Но им некуда было деться — за их спинами легионеры стояли стеной. Обычно римская шеренга в бою двигалась навстречу противнику, но тут германцы подались назад, не давая и шагу ступить Седьмому легиону.

Слева, там, где Бистра петляла как сумасшедшая, успела построиться Паннонская конница, но и она не могла сойти с места — в рыхлом грунте лошади попросту увязли. Опустив копья, всадники лишь обороняли фланг от не в меру ретивых даков. Впрочем, спокойно стоять им тоже не давали — варвары кидались в реку, по воде пытаясь обойти римлян. Тут их встречала артиллерия из-за Тибуска. Машины били по пристреленным местам, одно бревно ложилось рядом с другим, уже вся прибрежная полоса Бистры была утыкана бревнами. Порой одно бревно ударялось в другое с грохотом.

Правый фланг контролировала конница Лузия Квиета. Но опытный араб со своими нумидийскими всадниками не совался вперед, его задача на данный момент — не дать обойти армию с фланга. Исход битвы должен был решиться в центре. Если германцы сумеют продержаться, им повезло, если нет — они падут во славу римского оружия.

— Я знаю, что делать, — вдруг сказал Адриан.

— Что? — Траян продолжал смотреть за реку. Происходящее ему явно не нравилось.

— На катках спускаем баллисты к реке — настил связан веревками и сбит гвоздями, под ними — бревна. Это же настоящие плоты. Тибуск узок в этом месте и сейчас совсем не глубок, мы переправим баллисты на ту сторону, отталкиваясь баграми от дна, обстреляем варваров и отгоним назад, после чего наши продвинутся вперед, и переправится Пятый Македонский.

— Безумный план, — сказал Траян, несколько раз кивнув. — Безумный, но хороший.

* * *

— Слушать команду! Стройся! — там и здесь раздавались приказы центурионов.

Приск спешно надел шлем, затянул ремешок. Их центурия выстроилась в ряд. Третий ряд в построении. Впереди чей-то шлем и плечи. Чей — неведомо. И неважно.

Опять сердце колотится где-то в горле. Отчаянные выкрики центурионов, охрипшие сорванные голоса. Сзади странный звон — а, это палка опциона гуляет по спинам, выравнивая шеренги. Пятый Македонский уже перешел мост. Слева на самом берегу распоряжается Адриан, голые по пояс солдаты вытаскивают на берег очередную баллисту.

Уже штук пятьдесят орудий переправили, теперь они вели заградительный огонь, не давая варварам подвести подкрепления к своим. Кто-то неудачно зарядил баллисту, камень, вращаясь, пролетел над построенными шеренгами и снес голову легионеру в первом ряду.

— Хороший подзатыльник! — клацнул зубами Кука.

— Дрожишь? — спросил Приск.

— Смеюсь! Что, не видно?

— Прекратить стрельбу! — заорал Адриан, даже Приск услышал его крик.

Дакийские стрелы, дротики, камни из пращей и баллист сыпались смертельным дождем на головы легионеров, приходилось высоко поднимать щиты, чтобы закрыться от этого града.

Впереди слышался мерзкий хруст — там бились с даками германцы, и счастье явно было не на стороне союзников Рима. Шеренги стояли плотно, так что у германцев было лишь два пути — убить или быть убитыми, отступать им было некуда. Стоявшие сзади напирали на тех, кто был впереди, пространства между шеренгами практически не осталось. Упавших затаптывали. Внезапно чье-то тело взметнулось над головами дерущихся, сделало несколько нелепых круговых движений руками, будто дак (а это был дак) пытался взлететь, и вновь исчезло среди сражавшихся.

Приск вместе с остальными медленно продвигался вперед. Главное — не разорвать строй. Все ближе и ближе слышались крики, казалось, уже рядом скрежетало оружие. Последние лохматые головы германцев впереди исчезли, и легионеры Седьмого Клавдиева легиона оказались нос к носу с даками.

«Мы — пятьдесят девятая центурия, — подумал Приск. — Мы должны были строиться последними в легионе. Кто же за нами? Кто? Неужели никого? Нет, не может быть. Значит, еще один легион».

Но Приск не смел повернуть головы, чтобы проверить.

Он смотрел вперед. И видел — о, ужас, — что перед ним только две шеренги. А где Седьмой Клавдиев? Отведен на фланги? Или истреблен?

— Запомните: чуть строй разорвете — вас нету. Дак со своим фальксом — страшная сила! — перекрывая крики сражавшихся, долетел голос Валенса.

Сколько раз он им это говорил! Сто раз, наверное! Ну что ж, вот и настало время проверить, как усвоен урок.

— Приготовиться! — раздалась команда. — Огонь!

Первый ряд метнул пилумы. И тут уже пригнулся, прикрывшись щитами.

— Огонь!

Залп пилумов второй шеренги опрокинул еще несколько даков. Третий ряд метнуть пилумы не успел. Даки накатились волной. Прижали стоявших впереди к следующему ряду. Под их напором обе первые шеренги подались назад, и теперь в спину Приску упирался умбон стоявшего позади легионера. Значит, сзади кто-то есть. Это хорошо. Похоже, все четыре шеренги слепились в единую массу. Стоявшие впереди прикрывались щитами с головой. Приск не знал, удавалось ли им наносить удары. Скорее всего — нет. Они просто стояли, пытаясь выдавить назад противника, отшвырнуть от берега. Но варвары (Приск это чувствовал по тому, как колебался строй впереди) набегали все новыми и новыми волнами. Приск с холодным ужасом осознал, что если стоящие перед ним легионеры падут, то уже центурии Валенса стоять перед даками.

Вновь над головами засвистели камни и бревна — римляне перенацелили баллисты и катапульты.

Даки отхлынули — давление на миг ослабло, но этого хватило — тут же под хриплые крики центурионов шеренги перестроились, измотанные первые ряды отошли за спины товарищей. Приск оказался теперь лицом к лицу с врагом. Правда, и строй даков сильно преобразился — уж не было тех перворядных, в доспехах и ярко сверкающих шлемах — на римлян перли варвары в серых рубахах, многие — голые по пояс, вооруженные фальксами, с легкими щитами, а то и вовсе без щитов, лохматые, безумные.

Потрепанная шеренга встала теперь за спиной у свежей. Если кто впереди падет — они обязаны заткнуть пробоину своими телами.

Даки орудовали фальксами, будто Сатурн своим страшным серпом. Их одежда и кожа были в крови. Лица тоже. Сейчас главное — выстоять. Прикрыться щитом, принимая удар, подсесть. Потом, выпрямляясь, работая всем телом, отвести руку со щитом в сторону и нанести колющий удар. Вновь прикрыться щитом. Как учили сотни раз. Просто повторить урок. Получается! Варвары давят уже не так плотно.

— Шаг вперед! — прорычал Валенс.

Приск едва не споткнулся, делая этот такой трудный шаг — под ногами скользкое от крови тело убитого. Свой? Варвар? Неведомо.

Внезапно стало темнеть.

«Неужели вечер?» — изумился Приск, автоматически прикрываясь щитом.

Снова удар по щиту — летят во все стороны щепки. Приск устоял. Соседу справа из соседнего контуберния не повезло. Варвар, держа фалькс двумя руками, рубанул по правой руке римлянина с такой силой, что отсек руку повыше локтя — и металлическая защита не помогла. Брызнула кровь, фалькс дака пронесся дальше, загнутым концом выбил у раненого из рук щит, и тот, кувыркаясь, будто осенний лист, пролетел над варварами и грохнул кого-то в лицо. Безрукий остался стоять, беспомощный и открытый. Приск успел отвернуться, иначе вырванный щит задел бы его. Он не мог выскочить из шеренги и прикрыть раненого своим щитом. Держать строй — святое. Но перед Гаем никого не было — варварский строй давно уже разломался, и бегущий к нему варвар был еще в шагах трех или даже четырех. Дак, отрубивший легионеру руку, вновь поднял фалькс. И в этот момент Приск развернул корпус и, прежде чем дак опустил клинок, всадил тому в живот свой гладиус по самую рукоять. Мгновенно выдернул клинок, струей брызнула кровь.

В следующий миг на Приска набежали сразу двое, Гай успел увидеть их лица, разинутые в крике рты. Прикрылся щитом. Валенс выдернул безрукого из строя и встал на его место. Это справа. А что слева? У Тиресия, что стоял слева, отломилась ручка щита, он успел сблокировать удар мечом, в следующий миг кто-то стоявший сзади рванул Тиресия назад, и легионер из отошедшей в резерв шеренги занял его место. Но на миг — не дольше — в строе возник разрыв, и сбоку на Приска обрушился страшный удар. Хищный клюв фалькса обошел щит, сорвал металлическую пластину лорики, вырвал кожу, распорол мышцы на левом плече.

«Я мертв», — подумал Приск.

Но он почему-то продолжал стоять, только по левой руке побежала кровь. Пальцы стали неметь, еще несколько мгновений, и он выронит щит.

Строй заколебался. Если строй распадется, начнется рубка, поединки. Все, конец. Приск вряд ли сможет орудовать мечом.

— Держись! — прохрипел Валенс.

— Они отступают! Держись!

Приск прикрылся щитом, принял удар. Подсел, как учили. Или потому, что ноги подгибались. Нанес удар в пустоту. Или ему показалось, что нанес. Правая рука сделала какое-то вялое движение. Сил хватало лишь на то, чтобы удерживать меч. Приск сделал шаг вперед. Щит колебался лодкой на волне. Но ударов больше не было.

И тут сверкнула молния. Хлынул дождь, ледяной, пронизывающий. Налетевший ветер ударил в спину. В ослепительном холодном, неживом свете Приск увидел всадников-нумидийцев, они вырывались из тьмы и мчались вперед, рассекая серебряные струи дождя легкими пиками и клинками.

Их гортанные вопли потонули в грохоте грома.

Почва под ногами сразу сделалась зыбкой, вода неслась со склонов и, кипя алой пеной, обмывая ноги, убегала в Тибуск.

— А-а-а! — гортанный крик обрушился вслед за громом.

Варвары дрогнули.

* * *

Валенс снял шлем, он был весь мокрый — по лицу центуриона стекали струи дождя, волосы прядями липли ко лбу.

Приск сидел на земле, которая превратилась в жидкую кашу. Они вновь перестроились — если то, что происходило, можно было назвать маневром, и стоявшие за ними три свежие когорты Пятого Македонского ринулись за отступающими даками. Лучшие, как выяснилось, не дрались, стояли в резерве. Их несчастный контуберний попал под удар вместе с другими новичками пятьдесят девятой центурии. А ведь Цезарь во время Галльской войны никогда не ставил новичков в первые ряды.

Верно, многое с тех пор изменилось.

Остатки тех, кто выдержал главный удар, теперь собирались вокруг своих знаменосцев.

— Наверх! — приказал Валенс. — Река сейчас вздуется.

Приск попытался сделать шаг и не смог. Валенс перекинул его руку себе на плечо, приподнял, провел несколько шагов. К ним подбежал капсарий.

— На ту сторону, в лагерь! — крикнул младший медик. — Пока еще можно перейти Тибуск! Река вот-вот снесет мост.

Приску перевязали руку. Повязка тут же намокла — от крови и дождя. Рядом очутился Кука, повел его к мосту. Пришлось ждать, пока с той стороны перейдет вспомогательная когорта собирать жатву — осматривать тела мертвецов, добивать раненых, вязать пригодных для продажи пленных.

— Куда мы? — спросил Приск у Куки.

— В госпиталь.

— А Тиресий? С ним что?

— Порядок. Чего нельзя сказать о тебе.

Желающих перейти по мосту собралось уже немало. Многих несли на закорках, других волокли на плащах.

Кука вдруг заорал:

— Дорогу! Расступись! Дубовый венок! Расступись!

— Какой венок? О чем ты? — пробормотал Приск.

— Спас римского гражданина — положен венок! Расступись!

Голос Куки стал отдаляться, в уши Приску как будто напихали тряпок, все уплывало, и сам Приск уплывал. Кто-то влепил ему пощечину, и он очнулся. Вокруг лежали раненые, кто прямо на земле, кто на расстеленных поверх нарубленного лапника плащах и одеялах. Дождь все еще лил, правда, ослабевая. Гроза уходила на восток. Струйки воды стекали по запрокинутым лицам, скрюченным от боли телам, обмывали раны, вода то розовая, то красная стекала с небольшого холма и ручьем убегала к Тибуску.

— Он только что спас римского гражданина! Этому парню положен дубовый венок! — принялся твердить совершенно охрипший Кука медику.

Он успел втиснуть на деревянный, мокрый от крови и воды стул Приска, оттеснив парня с отрубленной рукой. Внезапно тучи разошлись, дождь иссяк, косые лучи заходящего солнца осветили походный госпиталь. Складной стул медика чем-то напоминал курульное кресло, на котором сидят, исполненные важности, консулы и преторы Рима. Легионер сидел на своем залитом кровью курульном кресле и смотрел на заходящее солнце, как будто в этот миг повелевал миром. Закатный свет бил в глаза, но Приск не щурился. Сквозь последние капли дождя в разрыве облаков видел он золотые холмы, храмы, статуи, фигуры людей…

«Золотой век…» — прошептал он едва слышно.

Медик снял временную повязку, осмотрел руку.

— Тут дело серьезное. Меч дошел до кости. Разворотил мышцы. Как бы не началось воспаление.

Врач промыл рану сильной струей воды из горного ручья.

— На счастье, вода тут чистая. Я распорядился набрать десятки амфор перед битвой. Правда, ткани у нас почти не осталось. Даже простыни, которые прислал император из своего шатра, уже кончаются.

— Да заткнись ты! — закричал Приск. Или ему показалось, что он кричит?

Все вдруг смолкло. Исчезло, затопленное мраком.

«Неужели смерть?» — не поверил Приск.

* * *

Можно было подумать, что путь к дакийской столице теперь открыт для римлян. Однако путь этот был опасный и трудный. Ущелье, в котором протекала Бистра, все сужалось, ауксилларии постоянно обследовали склоны, ожидая засады. Две крепости, что стерегли проход в долину по берегам реки, оказались только что перестроенными, обзавелись высокими стенами и мощными воротами. Для прохода оставались лишь сам поток и узкие полоски берегов, идти по которым придется под огнем катапульт, установленных наверху.

Штурмовать укрепления осенью было бессмысленно — даки сидели за крепкими стенами, и будто в насмешку полоскался на ветру трофейный римский вексиллум, а рядом скалились на шестах отрубленные головы всадников, угодивших в засаду.

— Похоже, без наших дезертиров тут не обошлось! — заметил Траян, осматривая идеальную кладку укреплений.

В руках он вертел зазубренную дакийскую стрелу — ее вырезали из тела одного из центурионов и преподнесли как трофей сомнительной ценности. Впрочем, в этих горах можно было заняться переоценкой всего на свете и, главное, планов, составленных в претории такого далекого теперь Виминация.

— Может, это вовсе и не дезертиры. А те ребята, которых отослал в Дакию Домициан, чтобы они укрепляли мощь нашего будущего врага, — предположил Адриан.

Говорить ему было трудно — подбородок был завязан, так покойнику подвязывают челюсть, чтобы рот не открывался. Как он получил рану, Адриан не распространялся. Главное, вновь ранение в лицо — и опять в подбородок. Тот, прежний, полученный на охоте рубец теперь перечеркнут шрамом военным.

— Мы не можем оставлять эти крепости в тылу, — сказал очевидную вещь Сура. — Придется взять их или…

— Почему разведка не донесла, что здесь такие укрепления? — спросил Траян у стоявшего неподалеку Декстра.

— Мы доходили только до того места, где Бистра впадает в Тибуск. Что дальше — никто не знал, — отозвался Декстр. — Ведь прежде мы полагали, что пойдем через Боуты.

— Опять все твердят про Боуты, — проговорил Траян, однако без прежнего раздражения.

Если крепости разрушить не удастся (а это не удастся наверняка), этот путь через ущелье Бистры затянется на долгие-долгие дни.

* * *

Из всего «славного контуберния» на ногах остались четверо — Малыш, Тиресий, Кука и Молчун. Они не были даже ранены, если не считать царапин. Не пострадал и Валенс. Приска отправили назад в обозе с ранеными.

Траяну пришлось оставить половину армии для осады крепостей на Бистре. Не потому, что император наделся их взять за несколько дней, но лишь для того, чтобы варвары не вышли из-за стен и не ударили его армии в спину. По долине и ближайшим горам сновали отряды ауксиллариев, выжигали деревни, захватывали пленных — женщин и подростков; мужчин убивали, стариков и маленьких детей оставляли помирать на пепелищах — все равно эти пленники не выдержат тяжелый переход до Данубия. Забирали все — скот и запасы зерна подчистую.

Легионы и вспомогательные когорты небольшими отрядами медленно продвигались по узкой полосе берега, теряя драгоценное время.

Выйдя из долины Бистры в долину Стрея, Траян велел заложить на правом берегу Бистры крепость и оставил здесь гарнизон, дабы стеречь подходы к Сармизегетузе. Двинулись дальше. Мост через Стрей строить было уже некогда, небо хмурилось по-осеннему, похолодало. Да и поток Стрея был хотя быстр, но не глубок. Переходили вброд, сложив вещи на щиты и неся их над головами. Вода была ледяная, течение быстрое, сбивало с ног, волокло по камням. Близко, уже близко столица даков, но впереди встают неприступные мрачно-черные, покрытые лесами горы. Как и где карабкаться вверх — никому не ведомо. Декстр вместе с Малышом, ходили на разведку, но быстро вернулись. Стало ясно, что подняться к Сармизегетузе до начала холодов римляне никак не успеют. Только на то, чтобы вернуться по построенным дорогам, требовалось не меньше пятнадцати дней, причем если в пути не будет помех и засад, а войска будут идти регулярным шагом, чего требовать от измотанных и израненных людей было по меньшей мере глупо. Значит, учитывая усталость и обилие легкораненых — гораздо дольше. Все были измотаны смертельно, Траян вынужден был позволить день отдыха во временном лагере. В этот день впервые пошел снег. Мир переменился мгновенно — черные силуэты заросших еловыми лесами гор покрыли белые царапины летящего наискось снега. Сделалась белой трава, на пушистые еловые лапы легли белые пласты. Потом выглянуло теплое еще солнце, снег заискрился, стал таять, зазвенели ручьи.

На другое утро Траян отдал приказ поворачивать назад.

Вновь пришлось переходить Стрей. Когда шли назад через разоренное ущелье Бистры, там и здесь в прозрачный осенний воздух поднимались столбы дыма над пепелищами. Призраками бродили на развалинах женщины и дети.

Внезапно вновь повалил снег, рыхлый, пушистый, такой видел Кука только на Новый год в Эске. Ветер швырял его в лицо идущим, весь лес по склону оделся в белый наряд, дорога сделалась скользкой. Образовались глубокие лужи, покрытые коркой снега со льдом. Дорога превратилась в кашу из грязи и снега.

Все обледенело — шлемы, чехлы щитов, поклажа, колеса телег. На плечах у воинов образовались настоящие сугробы. Кука разжился меховой безрукавкой, но даже она не спасала в такую погоду. Несколько раз останавливались, чтобы отряхнуть плащи и соскрести снег с поклажи.

Ночью, проснувшись, Кука долго лежал без сна и слушал протяжный заунывный вой — то ли волки выли, то ли ветер завывал на перевалах. Его бил жуткий кашель, он обливался потом, задыхался. Сколько дней до Данубия? Он впервые подумал, что не сможет дойти.

* * *

Наконец непогода стихла, Кука поднялся еще до рассвета. Ночью был изрядный морозец — снег на палатке покрылся настом, остатки бобовой каши в котелке замерзли. Кука развел огонь — нельзя отправляться в путь без горячей пищи. Стало всходить солнце, вмиг позолотило теплым светом горы. Вид открывался потрясающий — густые еловые леса, обсыпанные снегом, ярко-синее небо. Горные вершины ослепительно вспыхивали на солнце.

Неаполитанец вновь закашлялся, сплюнул на снег комок густой мокроты. Поморщился, стал тереть горло. Ему казалось, что по горлу саданули мечом.

— Помрем мы в этих горах, это точно, — пробормотал он.

— Ты не умрешь… — Тиресий подсел к костру, протянул руки.

Остальные тоже вылезли из палатки, смотрели с вожделением, как разогревается бобовая каша, делили остатки сухарей.

— Кто-то идет, — сказал Малыш.

— Адриан, — буркнул Тиресий, не оборачиваясь.

К их костру в самом деле шел Адриан. Издалека Куке показалось, что он несет убитого волка, потом сообразил, что в руках у их бывшего военного трибуна меховой плащ.

— Сидите! — крикнул им Адриан издалека, давая понять, что незачем вскакивать для приветствия.

Кука вновь закашлялся. Губы у него опухли и потрескались, глаза слезились, из носа текло, то есть вид был самый что ни на есть жалкий. Впрочем, бравым из оставшихся четверых никто сейчас не выглядел.

— Как вы? — спросил Адриан и бросил на колени Куке меховой плащ.

Сказать к слову — отличный плащ, с капюшоном, полностью закрывающий тело, с прорезями для рук.

— Крисп погиб, Приск ранен, я болен, остальные держатся, — ответил неаполитанец.

— А что с Приском? Рана тяжелая?

— Не особенно. — Кука не стал уточнять, что он имел в виду под этим «не особенно».

— Вы все понадобитесь на следующий год, — заявил Адриан. — Будет новый поход. И уж тогда мы пойдем через Боуты.

— Но мы же одержали победу! — напомнил Малыш.

— Разумеется! — Адриан не скрывал издевки. — Уже чеканят денарии с девизом: «Великая победа при Тапае!» Но почему мы возвращаемся назад как побитые щенки?!

— Это всегда так: сначала римляне терпят поражение, а потом побеждают, — не желал признавать скромные итоги похода Малыш.

— Когда-нибудь, — предрек Тиресий, — будет только поражение — без победы.

— Но не сейчас! — гневно сверкнул глазами Адриан.

— Не сейчас, — согласился Тиресий.