– Куда теперь ехать? – спросил Антон.

– К Максиму, – ответил я тут же, опередив Мэй.

– Максим, он кто, Охранник кристалла? – спросил Антон.

– Якобы Разрушитель, – фыркнула Мэй.

– Он прежде всего синоптик. Если вы собираетесь управлять синевой без синоптика, то я вам не завидую. – Я намеренно придал своему голосу менторские нотки. Уверен – стражи подобные интонации в голосе обывателей терпеть не могут.

– Разумеется, я знаю, что он синоптик, – сухо отозвалась Мэй. – Но поверь, Разрушитель из него дерьмовый. Кажется, я это уже говорила.

Навстречу попалась еще одна тачка стражей, и я невольно пригнулся.

– Не высовывайся! – приказала Мэй.

Как вы понимаете, внешность у меня приметная, и Мэй попросту не хотела, чтобы кто-то видел, что в машине стражей сидит заправщик. В предстоящие дни именно заправщики станут биться за право сменить профессию и переселиться из скромной конторки в роскошный дворец магистра рядом с Двойной башней. Похоже, что мы с Мэй опередили других в создании команды.

Многое в происходящем мне было вроде бы ясно. Но на один очень важный вопрос у меня пока что не было ответа: а кто, собственно говоря, претендует на пост магистра в нашей команде? На кого я буду в ближайшие дни – а вернее долгие годы – работать? И ради кого стану рисковать жизнью?

А вот Мэй, похоже, знала ответ на этот вопрос.

* * *

Большинство жителей даже в это утро еще ни о чем не ведало. На рынке торговали копченой рыбой, тут же, на маленькой площади, дамочки спорили из-за шелковых лент с галантерейщиком, дрались мальчишки в переулке.

Идти к Максиму без еды – самое распоследнее дело, потому я купил две копченые рыбины, еще теплые, одуряюще пахнущие, золотисто-коричневые, их завернули в промасленную бумагу и вручили мне как долгожданный приз. Одно время я мечтал стать рыбаком на Внутреннем море – но эти мечтания из тех, что мы даже не пытаемся осуществить. В соседней винной лавке я приобрел оплетенную бутыль вина в три литра. Не самое лучшее, кисловатое «Дон Чезе», но уже к вечеру будет не найти и такого. Синеватые огоньки, стекая с моего браслета, тихонько потрескивали в оплетке бутыли. Ничего страшного – огонь этот холодный и ничего подпалить не может. Пока.

С «боеприпасом» я принялся карабкаться по крутой каменной лестнице наверх. Мэй и Антон, оставив тачку на стоянке, двинулись следом.

* * *

Был выходной, и, когда мы прибыли к Максиму, он валялся на диване перед стереовидом. Ящик у него был старый и показывал нечто мутно-зеленое. Об объеме тут речи вообще не шло. Кролик, помнится, утверждал, что Макс ящик отремонтировал. Скорее всего, стереовид так выглядел после того, как Макс покопался в его внутренностях. Сам Кролик еще не явился, и Макс пялился в ящик в гордом одиночестве.

На столике рядом с диваном на тарелке усыхал ломтик пиццы, а в большой стеклянной кружке утрачивало остатки пены темное пиво.

– Пожрать принесли? – спросил Макс, не вставая с постели, и скривился, узрев в ящике нечто неприятное. Что именно – я разглядеть не сумел.

На то, что со мной явились стражи, он, кажется, даже не обратил внимания. Во всяком случае сделал вид. Наверное, Макс был в душе поэт, как и Ланселот, – только поэты так пренебрегают стражами.

– Вообще-то… – начал было я.

– В соседнем доме есть ресторанчик, там можно взять на вынос – лучше всего печенку под соусом с грибами и салат. А пиво покупайте на улице в ларьке. Там пиво живое, не то что в бутылках.

– Я не люблю печенку, – сообщил поэт.

– А тебя вообще никто не спрашивал, – осадил его Максим. – Кто он такой?

– Поэт. Ланселот. Новый член нашей команды.

– Зачем нам поэт?

– Понятия не имею.

Наконец Макс посмотрел на своих гостей внимательно.

– Я терпеть не могу стражей, – сказал он честно.

– Есть рыба и вино, – сказал я, решив фразу на счет стражей проигнорировать. – Твое любимое «Дон Чезе».

– Да я вообще не люблю «Дон Чезе», это же кислятина! – возмутился Макс. – А рыба… – Тут он уловил аромат, идущий от двух тушек, завернутых в промасленную бумагу, и сдался: – Против рыбы я ничего не имею. Но все стражи – суки.

– Мэй вытащила меня из предвариловки, когда меня туда запрятал Куртиц.

– Ты же говорил, что тебя выкупил Граф, – попытался уличить меня во лжи Макс.

– Мэй тоже помогла.

– Не нравится – мы можем уйти. Тони Вильчи набирает команду, – сообщил Антон. – Причем у него много стражей.

– Ну так катитесь к Вильчи, что ты забыл в моих апартаментах? – возмутился Макс. – Я лично тебя не звал.

Антон аж позеленел, услышав подобное.

– Макс, без стражей нам придется туго, будет такая синька, что из ушей польется, – одернул я приятеля.

– А мне все синёво, – отрезал Макс. И вдруг завопил, тыча пальцем в стереовид: – Ларри! Син, дружище, вообрази, Ларри опять на пол-позишен!

Я глянул в сине-зеленую муть и честно попытался вообразить в ней Ларри на красном чудо-болиде.

– Нам нужен прогноз погоды на ближайшие дни, – сказала Мэй, торопясь разрядить атмосферу.

– Три дня – больше не получится даже примерно, – отозвался Макс, радостно улыбаясь.

– Хорошо, пускай на три дня.

– Как только посмотрю гонку, сразу сделаю, – пообещал Макс.

– И сколько будет длиться гонка? – спросила Мэй ледяным тоном.

– Три часа.

– Сколько?

– Если быть точнее – три часа двадцать минут, – отвечал Макс невозмутимо. – Сейчас придет Кролик, и мы будем смотреть гонку вместе.

– А можно я тоже посмотрю? – Ланс придвинул стул и уселся на него верхом.

– За кого болеешь? – спросил деловито Макс и налил парню «Дон Чезе» в пивную кружку.

– За Волшебника.

– Жулик он, а не волшебник, – заявил Макс. – В прошлый раз его поймали с незаконным кристаллом. Вот увидишь, Ларри его сегодня уделает.

Как я уже говорил, Волшебник – это бывший Тормоз. В дни, когда он занимал последнее место на стартовой решетке, он мне больше нравился.

Мэй сделала шаг вперед, я был уверен, что еще миг – и она выбросит стереовид в окно.

– Отлично, – сказал я бодрым тоном. – У нас есть целых три часа. Почему бы за эти три часа нам не найти Охранника кристалла?

– У тебя есть Охранник? – Мэй так лихо повернулась на каблуке, что я думал, она сделает полный оборот.

– Честно, даже не знаю… Два года назад я бы сказал, что есть. А у тебя?

Лейтенант проигнорировала мой вопрос.

– А знаешь, этот дом вполне сойдет за замок, – сказала Мэй и махнула рукой, обводя стены Максовой квартиры. – Квартал бедный, бандитов и грабителей не привлечет. И до башни не так далеко. К тому же дом стоит на возвышении, значит, синева не скоро сюда подступит. Очень удобное место. Вот только прочная дверь, ставни, замки – всего этого тут явно не хватает, – продолжала рассуждать Мэй.

Я пожал плечами и сделал вид, что никогда не думал так про Максово жилье.

– Замки и двери можно взять в ближайшей лавке, – продолжала Мэй.

– Да? – Я пытался разгадать, куда Мэй клонит.

– Просто взять в кредит, который не будет оплачен. Макс, – обратилась Мэй к синоптику, – как только кончится твоя синюшная гонка, дуй за дверью.

– Ларри выиграет, я сердцем чую… – проговорил Макс с набитым ртом, как будто и не слышал, о чем толкует лейтенант.

– Нам не нужна дверь, – сказал я. – Ни дверь, ни ставни… все это лишнее.

– У тебя есть на примете другой замок? – спросила Мэй.

– Я сказал: все это лишнее. Потом объясню.

* * *

Сушу от нашествия Океана охраняют кристаллы. Для каждого клочка, каждого рифа и острова необходим определенный камень. Для нашего острова минимальный размер – восемь карат. Для соседнего острова Черепахи – двенадцать. Но у них нет Пелены, и они попросту заменяют один кристалл другим, когда предыдущий разрушается. Задача их кристалла – всего лишь оберегать сушу, законы для Черепахи пишут люди. Для Стеклянного архипелага нужно камней на сорок карат – и опять же, они живут без постоянной Пелены. У них перманентная Пелена, теорию которой разрабатывал Граф… Про Графа я расскажу потом, потому что о Графе нельзя рассказывать на бегу, запихав в рот кусок копченой рыбы и запивая ее стаканом «Дон Чезе». Синева не затапливает только Ледяной континент – потому что этот континент и порождает кристаллы.

Чтобы поставить новую Пелену в Альбе Магне, надо после разрушения кристалла дождаться, пока синева затопит весь остров и, главное, дойдет до Двойной башни, – и после этого водрузить свой кристалл в центре зала Магистра на пьедестал. Потом поднять волну. И пока Пелена накрывает наш остров, растекаясь от Двойной башни к побережью, новый магистр дает ей свои законы. Но когда синева еще не затопила остров, рыпаться бесполезно. Все эти дни – а синева подступает поначалу очень медленно – город охвачен хаосом. Поперек магистралей и дорог натягивают цепи, перекрывая движение любого транспорта; стражи открывают Врата Печали (а попросту ворота тюрьмы); бандиты, грабители и насильники вырываются на свободу. Пока они зверствуют на улицах города, претенденты на власть, собрав свои команды, ждут.

Вообще говоря, желающих поучаствовать в драке за власть всегда много, но серьезных конкурентов раз-два и обчелся. Чтобы действительно надеяться на успех, нужно уметь немало: во-первых, поднимать нужного размера волну, во-вторых, знать, как поставить покров. В-третьих, нужен Разрушитель, способный разбивать кристаллы конкурентов. И еще необходим Охранник, именно охранник с большой буквы, способный защитить твой кристалл. Кроме всего прочего понадобятся просто охранники – бить всякую шваль грубыми физическими методами. Но прежде всего нужен за́мок…

Из тех, кто попытается в ближайшем будущем овладеть Двойной башней, на это способны немногие. Больше всех я опасался Альбиноса. Впрочем, его все опасались. Он давно покинул Альбу Магну, сидел на Северном архипелаге и ждал своего часа. Это была распространенная тактика, и она нередко приносила успех. Обычно в тех случаях, когда изгнанник принадлежал команде прежнего магистра. Альбинос был сыном магистра Дэвида. Правда, незаконным.

Я поднялся по лестнице на крышу Максовой мансарды и стал смотреть на город. Синяя черепица крыш напоминала застывшие волны. Под их изгибами виднелись низкие широкие окна. Издалека они казались глазами, что внимательно наблюдают за каждой улицей и каждым домом. Город всегда вызывал у меня сентиментальные чувства. От рождения он был бессловесным страдальцем, вынужденным раз за разом претерпевать надругательства и разрушения. Хаос был чем-то вроде злокачественной лихорадки, которая возвращается раз за разом, чтобы в конце концов убить больного.

«Интересно, – подумал я, – почему, пока Пелена еще не пала, столь многие рвут когти и пытаются удрать на воздушных шарах, а потом воздухоплаватели исчезают? Хотя как раз наступает самое время спасаться бегством – учитывая, что улицы города медленно затопляет синева, а в дома рвутся грабители и насильники. При всем при этом в дни хаоса я не видел ни одного воздушного шара».

В своих мыслях я обращался к городу – как будто он мог мне ответить. Впрочем, он мне отвечал – треском вертушки, вращением флюгера, хлопками ставень и звоном разбитого в раме стекла.

Многие обладающие задатками общения с синевой могли подумать, что Пелена еще на месте, и с ней все в порядке, просто Океан волнуется. Два, а то и три раза в год с Великого барьера на Магну движется большая волна. Когда она приходит, у меня ломит суставы пальцев и ноют запястья. Волна подкатывает к побережью, но всегда останавливается там, где пирсы вторгаются в синеву, и замирает. Несколько дней она стоит неподвижно – сдерживаемая кристаллом, она не может двинуться дальше, но и отхлынуть не в силах, а Океан шлет и шлет ее на сушу с тупым гневом неразумной стихии. Налетает ветер, грохочет металлическими ставнями башен, сводит с ума все флюгеры в городе и гаснет в предгорьях Редин-гат. А потом волна медленно никнет и опускается в синеву, не растратив свою ярость. После исчезновения волны заправщикам снятся удивительные яркие сны о прежних мирах, а просто взрослым – давние, забытые уже дни детства и радости. Детям же снится будущее, но, проснувшись, они забывают все, что видели.

Я расставил ноги, развел руки в стороны и запрокинул голову. Я слушал Пелену.

Тут же заломило обе руки, а вдоль хребта потек липкий холодок. К шторму и волнам Океана происходящее не имело никакого отношения. Дело касалось Двойной башни магистра.

Сегодня многие захотят удрать из города. Но это тоже не выход – Пелена закона падет не только в столице, но и на всем острове, и, значит, грабить и убивать будут повсюду. Другое дело, что многие воришки постараются в эти дни очутиться в столице, где живут более богато. А на хуторах или в маленьких поселках люди почему-то умеют дать отпор лучше, нежели столичные жители, которые все друг друга продают и предают. Немногие в наши дни осмелятся запереться в доме с сотней бывших подчиненных в качестве охраны. Кто поручится, что никто из них не точит на тебя зубы, никто не нанесет удар ножом в спину?

Надежен замок лишь в том случае, если друзья тебя не предадут…

– Син, ты где? – долетел снизу голос Мэй.

– Здесь, наверху…

– Что делаешь?

– Пытаюсь определить градиент! – соврал я (к приборам даже не подходил).

– Плюнь, не трать синьку даром. Тащи сюда свою тощую задницу, нужно поговорить.

* * *

– Сколько у нас конкурентов? – спросил я у Мэй, спустившись наконец вниз.

– Точно сказать не могу, но думаю – команд сорок, не меньше.

Я присвистнул. Разумеется, я всего лишь играл, изображая удивление. Сорок команд – не так уж и много. В прошлый раз дрались шестьдесят две или шестьдесят три. А до этого – больше сотни. Но были года, когда гнать волну пытались лишь три-четыре жалкие группы.

– А старая гвардия, с кем они? – небрежно бросил я.

– Откуда мне знать?

Разумеется, Мэй лгала, стражи всегда знают, с кем старая гвардия умирающего магистра. Обычно они ставят на законника, который входил в окружение последнего правителя, и достаточно часто человек прежнего магистра загоняет свою волну в просвет Двойной башни. Часто, но не всегда – заправщики тоже не дремлют. То, что в этот раз Мэй, очень даже перспективный страж, решила поставить на меня, обнадеживало.

– А Наследник? Вы с Антоном говорили о Наследнике, – напомнил я. – Кто это? Надеюсь, не Пеленц?

– К счастью, не Пеленц! – заявила Мэй.

– А кто тогда?

– Куртиц, – сказала она не очень охотно.

Эк удивила. Куртица уже пять лет как минимум прочили в наследники. Его многие так и называли – Наследник. Я-то думал, что у людей магистра отыщется в запасе фигура поинтереснее.

Я взял со стола Максима какой-то рекламный плакатик, перевернул и записал нас по именам.

Синец (это я) – Создатель волны.

Кролик – Лоцман.

Макс – Разрушитель, синоптик и охранник.

Мэй – охранник, командир охраны.

Антон – охранник (просто охранник).

За́мок – вроде как есть.

Я покрутил в пальцах ручку и написал еще два пункта:

Охранник кристалла —?

Будущий магистр —?

Я рассмеялся: ну надо же, как хорошо: две важные фигуры команды отсутствовали. Необходимость магистра, сами понимаете, объяснять ни к чему, а вот Охранник кристалла важнее Разрушителя. Без Охранника нам ничего не светит.

Я стал ржать громче.

Все уставились на меня с недоумением.

А я все хохотал и никак не мог успокоиться. У меня аж слезы текли из глаз.

Мэй разозлилась и плеснула мне в лицо водой из стакана.

Вода была теплой.

– У кого-нибудь есть на примете Охранник кристалла? – спросил я, угомонившись. Про будущего магистра я спрашивать не стал. – Мэй, кажется, ты говорила, что у тебя кто-то есть на примете.

– Я ничего не говорила, – заявила Мэй.

– Но давала понять… Ладно, пошли к нему, пока Пелена не пала…

Мэй хотела что-то возразить, но в этот момент в дверь ворвался Черный Кролик.

– Я опоздал? Неужели я опоздал? – воскликнул он трагическим голосом. – Старт уже был? Или только прогревочный круг?

– Прогревочный круг.

– Вот так всегда! Я вечно опаздываю на самое интересное!

– Все только начинается, – успокоил я его.

– Толстый Бой! – завопил он и ринулся к стереовиду, придвинул стул, оседлал его и уставился в экран. Не понимаю – что он там только мог различить.

Но теперь уже четверо пялились в стереовид со щенячьим восторгом.

– Внимание… приготовиться! – объявил Макс с таким видом, будто это он командовал гонкой.

– Старт! – крикнул Кролик.

– Молчи, ушастый! – одернул его Макс. – Еще нет. Вот теперь – старт!

Дальше началось невообразимое.

– Толстый Бой! – вопил Кролик, протягивая руки к вспыхивающему мутным светом ящику.

– Бой! – вторил ему Антон.

– Лар-ри! – рычал Максим со ртом, набитым копченой рыбой.

– Волшебник… Волшебник впереди! – вскрикивал поэт так, будто кто-то невидимый втыкал ему тупую иголку в ягодицу, и подпрыгивал на стуле.

– Я застрелюсь! – сказала Мэй и вытащила пистолет из кобуры. – Теперь, когда каждый час на счету, они смотрят какую-то муть в прямом смысле этого слова… Нет, пожалуй, я продырявлю этот ящик, – она направила ствол на стереовид.

– Хуже он от этого показывать не будет, – заметил я. – И потом, даже если из ящика повалит черный дым, они все равно будут смотреть гонки.

– А ты? – Мэй развернула ствол в мою сторону.

– Если ты уберешь пушку, я с удовольствием с тобой прогуляюсь к Охраннику.

Мэй что-то хотела возразить, но потом безнадежно махнула рукой.

– Антон… – Она повернулась к помощнику.

И с изумлением обнаружила, что тот тоже таращится в ящик, и на лице его застыло глуповато-восторженное выражение.

– Толстый Бой! – то и дело вскрикивал Антон. – Волшебник сдох… сдох! Сдох!

Мэй ухватила помощника за шкирку и поволокла к двери с такой яростью, будто он был задержанным, достойным как минимум минус пятого уровня. Кажется, она нашла на ком отыграться.

– Мы скоро вернемся, – сказал я и шагнул к выходу.

– Ты все-таки странный, Син! – бросил мне Кролик в спину. – Неправильный… Почему ты не смотришь с нами гонки?

– Я посмотрел пять минут, и Тормоз спекся, – возразил я.

– Волшебник! – заголосил поэт.

– Хорошо, пусть будет Тормозной Волшебник. Неужели не понимаете, я просто не хочу вам портить удовольствие. Если я останусь с вами до конца, до финиша, пожалуй, никто не доберется.

– Ребята, а мы можем, когда наступит хаос, побить Гуго? – вдруг спросил Кролик.

– Ты даже можешь его убить, ушастый! – хохотнул Макс и чокнулся кружкой с пустым бокалом Кролика. – А я помогу.

– Не марай лапки, Кролик, желающие прикончить Гуго найдутся и без тебя, – заверил я нашего Лоцмана.

– Син! Где ты застрял! – крикнула Мэй. – Синева не ждет!

* * *

Вообще, все способные общаться с синевой делятся на две неравные партии – на партию магистра и его людей и на заправщиков. Просто потому, что силовикам (так мы сами себя называем), не вошедшим в команду магистра, ничем, кроме как заправкой или работой на заводах, то есть опять же заправкой, заниматься не разрешается. Люди, которые могут повелевать миром, вынуждены изготовлять концентрат и заливать его в тачки, системы отопления и создавать оружие. Многие из них начинают беситься, и кое-кто, так и не дождавшись падения Пелены, сходит с ума или кончает жизнь самоубийством.

Дважды случался бунт заправщиков. Во время последнего (в правление магистра Дэвида) сгорела половина Альбы, но Дэвид не уступил. Работа только на частных заправках или на заводах – и точка. Или выметайся с острова. Все-таки он дал тогда проигравшим альтернативу. В тот раз половина отщепенцев-заправщиков уехала, рванул под шумок даже кто-то из окружения магистра. Но очень скоро беглецы потянулись обратно – правда, далеко не все. Многие осели на южных островах, еще больше – на северных. Один из самых ловких беглецов здорово разбогател, сумел захватить весь рынок концентрата на Северном архипелаге и построил на одном из островов замок в виде огромной белой раковины.

Заправщики – опасные люди, но избавиться от них не получается: никто, кроме нас, не умеет сжимать синеву. А обычная синева не горит – хоть ты сдохни.

Впрочем, заправка – это не самый плохой вариант. По мне, так работа на заводе куда хуже. Особенно после того, как там абсолютную власть получил Гуго Великолепный. Почему, кстати, Великолепный? Почему не Всемогущий и Величайший? Каждое утро он встречал своих подчиненных у проходной и протягивал руку для поцелуя.

«Гордыня – главное зло, – повторял он раз за разом назидательно, – и я с нею борюсь. Люди настолько распущены, что сами жаждут уничижения. Я работникам как отец родной и должен приучать их к смирению, как приучаю своих детей. А по субботам и нанашки давать».

Платил он всем гроши, зато обожал благотворительность. В случае болезни, на похороны или на свадьбу работник слезно вымаливал у него помощь. И тот давал, стервец, насладившись унижениями человека по полной. Понимает это Гуго или нет, но он изображает маленькую такую местную Пелену, которая пытается забраться людям в душу. Кролик год отработал у Гуго и сбег – потому что Гуго потребовал, чтобы Кролик женился на какой-то девице, которую якобы обрюхатил. Девица успела поплакаться хозяину в жилетку и выпросить денег на свадьбу и даже – на будущую коляску. Но Кролик стоял насмерть: не спал я с ней и даже не целовался. На счастье Кролика, девица была не в ладах с арифметикой и родила здорового ребеночка чуть ли не на пятом месяце. Кролик спешно затребовал генетический анализ, и в больнице подтвердили: новорожденный крольчонок к Черному Кролику не имеет никакого отношения. Так что Кролик благополучно сбежал и от матери-одиночки, и от Гуго. Правда, хозяин очень обиделся и послал к Кролику парочку своих охранников – дать строптивцу «нанашки». Увы, Пелена физических мер воздействия не одобряла и вырубила обоих парней после первого же удара. Суд определил им минус второй уровень, а Гуго принялся воспитывать своих «деток» пуще прежнего: неженатых он с тех пор на свой завод не принимал, дабы исключить всякий блуд и безотцовщину.

Да, смелые у нас люди, смелые на всю голову: так измываться над теми, кто прессует синеву во взрывчатку!

Если кто не знает, но хаос и закон – близнецы-братья. В недрах хаоса зарождаются зерна новых законов, а закон, закрепившись и закостенев, непременно рассыпается в хаос, ибо в сложной системе хаос проявляется постоянно – это его закон. Таков порядок – не человеческий, но вселенский. То, что наш остров служит наглядной иллюстрацией этого процесса, конечно, случайность. Но даже на Северном архипелаге, где не пользуются Пеленой закона, хотя и не гнушаются применять иного рода Пелену, хаос и закон время от времени меняются местами.

Одно время я думал, что никогда не сунусь в игру хаоса и закона, что так и буду жить на своей заправке, а в свободное время изучать Океан и его течения, продолжая дело графа Рейнвелла. Но я себя обманывал – самое время это признать.

* * *

Вниз от дома Макса к Пятой круговой магистрали мы спускались бегом и на перекрестке едва не столкнулись лицом к лицу с Тони Вильчи. Я шел первым и успел затормозить, когда увидел его круглое с маленькими черными глазками лицо в паре метров от себя. Я оттолкнул Мэй к ближайшей двери. Антон, приученный повторять все действия ведущего, укрылся сам. Тони совсем необязательно видеть меня в обществе стражей. Сам по себе я его не интересую. Но как член чужой команды – он это поймет сразу же, едва заметит Антона и Мэй, – я тут же сделаюсь для него опасен.

Тони – глава Гильдии заправщиков. Человек одной заповеди: все должны подчиняться мне. Посему его окружает толпа холуев и серых личностей. Я не сомневался, что он захочет принять участие в драке за Двойную башню и еще – в этом я тоже не сомневался – что меня в свою команду он не позовет.

Тони шествовал по улице с выражением мрачной решимости на лице, а за ним шлейфом тянулись его прихвостни – человек шесть заправщиков и в два раза больше стражей. Все они, не стесняясь, несли за плечами арбалеты – лучшее оружие в дни хаоса, потому что даже пистолет без синьки через раз дает осечку. А вот арбалетные болты находят свою цель безошибочно.

Тони скользнул по моему лицу взглядом и даже не соизволил кивнуть. Я числился бунтарем, а для Тони – это самое большое преступление. Он был до кончиков ногтей человеком порядка, привыкшим контролировать каждый чих своих подчиненных. Этакое более совершенное издание Гуго Великолепного. Всю жизнь Тони пытался доказать, что именно его должны были взять в команду магистра, а не оставлять за бортом. Не спорю: он мог победить – у него был шанс, если более инициативные и даровитые поубивают друг друга в начале драки. На то, чтобы захватить башню, ему хватит решимости. О, решимости в нем на десятерых. Тони мне всегда представлялся стальной оболочкой пустоты.

Я смотрел ему вслед и прикидывал, как расправиться с его боевиками, если случай сведет нас на улицах во время хаоса. Ничего дельного на ум не приходило. Слишком много стражей и к ним в придачу три Разрушителя – я их чуял на расстоянии. Так что оставалось надеяться, что Тони побьет кто-то другой.

Хотя… меня точило предчувствие, что так нам не повезет.

– Вот же гад… – прошептала Мэй, выбираясь из своего укрытия, и лицо ее исказилось.

– О ком ты? – спросил я небрежно.

– Так, ни о ком, – огрызнулась лейтенант.

– Тони тебе что-то обещал?

– Забудь и спусти в синеву.

– Но ты бы стала ему служить?

– Если он выиграет и станет магистром, и притом оставит меня в лейтенантах – то буду, конечно. Куда я денусь! Командиры – они большей частью скоты. Или ты этого не знал?

– Я тоже скотина?

– Пока чуть-чуть. К тому же ты не командир и никогда им не будешь.

– А если все же сумею создать Пелену?

– Она падет через пару месяцев. Вместе с тобой. Помни: твоя жизнь в кристалле, как в детской сказке про Кощагу-летуна.

Я улыбнулся: сказка про летающий скелет всегда меня забавляла. К тому же я чувствовал с ним некое родство.

– Обнадежила! Тогда скажи, куда мы направляемся, – сказал я.

– На Гранитный остров. Ты же хотел, чтобы я привела Охранника!

Мы были уже около нашей тачки. Антон распахнул дверцу и забрался внутрь.

Я сделал шаг. И уловил колебание Пелены. Закон еще не пал, хотя сила кристалла в Двойной башне почти полностью иссякла. Обычный человек вряд ли что-то почувствовал. Но я не обычный человек. Я бросился ничком на мостовую. Пуля просвистела у меня над головой. Послышался звон разбитого стекла – кажется, прикончили окно в аптеке.

Антон тут же выпрыгнул из машины, перекатился, скрючился за капотом и открыл огонь.

Между аптекой и домом галантерейщика мелькнула тень. Мэй тем временем сидела на земле и вращала свой гвардейский медальон, скручивая энергетическую сеть и пытаясь уловить стрелка в ее нити. Да, в обычные дни этот парень уже валялся бы, опутанный невидимой паутиной Пелены, как муха на завтраке паука: Пелена любого стрелка скрутит за секунду. Но не сегодня. Сегодня парень попросту улепетывал. А пистолет Антона заклинило, и страж чертыхался, пытаясь освободить патрон.

Увы, ожидаемо. Когда Пелена закона падет, пистолеты стражей вообще окажутся бесполезны. Потому что это не обычное оружие – пули толкают не горящие пороховые газы, а концентрат из синевы, усиленный Пеленой. Обычные пистолеты и револьверы на нашем острове запрещены даже стражам. Но их хранят в особых сейфах, чтобы извлечь в дни хаоса. Есть жизнь и ее оборотная сторона. И мы как раз к этой оборотной стороне приближались.

– Антон! Хватит! В машину! – приказала Мэй, оставив свой жетон в покое. – Этот урод удрал.

Антон окинул улицу взглядом голодного хищника, от которого вновь ускользнула добыча.

Я опередил его и первым оказался в тачке. Интересно, кто подослал ко мне убийцу? Тони Вильчи? Он бы запросто… Если бы хоть единый миг подумал, что я представляю для него опасность. Впрочем, мог быть и кто-то другой. И я подозревал, что этот «кто-то» уже пытался меня прикончить. Я вспомнил утреннее происшествие на моей заправке.

– Кстати, Мэй, тебе удалось выяснить, кто такой Ишт? – спросил я невинным тоном.

– Удалось. Эд Вибаштрелл. Тебе это имя что-то говорит?

Я медленно кивнул, пытаясь справиться с холодной яростью, что накатила на меня тут же, едва я услышал это имя:

– Говорит. Только прежде у него было прозвище Баш.

– Граф несколько лет добивался суда над ним, – напомнила Мэй.

Как будто я сам этого не знал! Этот человек выбросил на улицу тело убитого Кайла и не отрицал, что собственноручно свернул ему шею. Правда, каждый раз он излагал историю по-разному: то он лично сломал шею Кайлу, то лишь держал молодого графа, а убивал кто-то другой. Одно оставалось неизменным: что он выбросил труп Кайла из дома Пеленца.

Баш мог попытаться убить меня из-за моей многолетней дружбы с Графом. Это объяснение подходило, но не совсем. Судя по нападению на мою заправку, Вибаштреллу нужен был кристалл. Не для себя – для кого-то. И, кажется, я знал, для кого.

Пеленц. Иной кандидатуры просто не было.

От ярости меня даже замутило. Пришлось стиснуть зубы так, что заломило челюсти. Я фактически еще и пальцем не успел пошевелить, а эти сволочи меня чуть-чуть не убили! В этот раз они оказались сильнее меня, как прежде были сильнее Леонардо, Кайла и Графа, которых они благополучно прикончили. Неважно, что Граф умер от сердечного приступа, его смерть – на совести Пеленца. Правда, я очень сомневаюсь, что у Пеленца есть совесть. Одно лишь удивительно в этой истории: то, что Пеленц считает меня серьезным соперником. Мне всегда казалось, что он относился к моей личности с пренебрежением. Выходит, на самом деле опасался…

Совсем недавно Мэй утверждала, что за кристаллом Архитектора гоняются люди Наследника. Так кто же на самом деле меня преследует – Пеленц или Наследник? Или оба сразу? Не знаю… Пока ясно только одно: надо заканчивать все эти перемещения по городу и, собрав команду, запираться в замке. Пелена слабела с каждой минутой.

Я вспомнил смерть Леонардо и содрогнулся.

– Что с тобой? – спросила Мэй. – В тебя попали?

– Нет… все нормально. Почти. Я думаю.

– О чем?

– О хаосе. О чем же еще?

* * *

Впервые я увидел хаос семнадцать лет назад, три месяца и сколько-то там дней в придачу. Теперь уже неважно, сколько именно. Это поначалу я считал часы и дни, когда весь этот ужас миновал, в надежде, что время сумеет если не стереть, то слегка притушить яркость воспоминаний.

В тот раз Пелена закона пала внезапно, едва ее уровень опустился ниже барьера, и волна хаоса хлынула на улицы, освобождая замки и все виды оков от их силы и всех – от капитана городской стражи до преступника минус десятого уровня – от любых клятв и присяг. Слово закона умолкло.

В те дни хаоса я был мальчишкой. Не совсем уже ребенком, но все же зеленым юнцом, который только-только начал разбираться, что есть что в синеве. Тогда Леонардо уже брал меня с собой, когда уходил в синеву на яхте. У него был личный пропуск магистра Дэвида. Возможно, старый магистр хотел, чтобы Леонардо сделался наследником. Но, будучи трусом по природе, Дэвид помогал десятку претендентов и никому всерьез.

Двухпалубную красавицу «Лаэрию» знали все лоцманы и не предлагали услуг, когда яхта входила в порт. Леонардо учил меня создавать волну. Я пробовал. Но моя волна лишь чуть-чуть поднимала свой острый горб над гладью синевы, чтобы тут же распасться хлопьями пены. Я потом собирал эти хлопья, когда заканчивался урок. Эти белые узоры не таяли годами, их покупали кружевницы, чтобы копировать узоры для манжет и жабо.

Окровавленные манжеты Леонардо я запомнил надолго.

Хаос…

Он страшен. Но это единственный шанс такому силовику, каким был тогда Леонардо, добраться до Двойной башни. Разумеется, учитель ввязался в драку. Разумеется, меня он не взял в команду. Я был, по его мнению, еще сопляком, а балласт в такие минуты никому не нужен. К тому же людей у Леонардо хватало – куда более умелых и ловких, и все старше меня. И все прошедшие первый, а то и второй уровень магистратуры. Я был обижен смертельно. Я чуть не плакал, как ученик младших классов, у которого хулиганы-переростки отняли деньги на завтрак. Несколько мгновений я даже ненавидел Леонардо. Но только несколько мгновений. Потом во мне возникла решимость. Я покажу, на что способен… Я докажу! Да, у Леонардо были куда более крутые помощники. Но я умел кое-что, чего они не умели. Они просто не видели меня, не замечали, иногда снисходительно трепали по плечу.

Я помню команду учителя – их было шестеро. Учитель был главный, седьмой.

Лоцману, который шел номером первым, было уже под тридцать, и он пережил предыдущий хаос ребенком. У него было очень узкое, все состоящее из острых углов лицо. Я не очень понимал, о чем он говорил. О каких-то расчетах, знаках. Шестой знак.

Учитель требовал восьмой.

Лоцман что-то очень быстро писал на листке…

Леонардо оглянулся и бросил через плечо:

– Феликс, марш на чердак.

И повернулся ко мне спиной.

Я вылетел из комнаты как ошпаренный. Но не посмел ослушаться и побежал на чердак. Вернее – выше чердака, я называл этот закуток под самым коньком «голубятней», хотя там никогда не было голубей. Оттуда можно было заглянуть в кабинет учителя. Потому что в кабинете Леонардо не было потолка – только полотнище синевы. Я, двигаясь по самому бортику, протащил бельевую веревку от одного крюка к другому. Учитель воображал, что сквозь щит синевы его никто не услышит и не увидит. Ну, он был прав. Отчасти. Потому как есть возможность видеть и слышать сквозь синеву – если выбросить комок белой пены на это непробиваемое полотнище. Леонардо никогда мне об этом не говорил. Я сам обнаружил это случайно. Уже потом, много лет спустя, я узнал, что дар использовать пену – большая редкость. Возможно даже, что никто, кроме меня, и не умеет такое – вот так разрушать синеву. Я умел и мог. И могу. Почему – не знаю. Но учитель не заметил мой дар, прошел мимо. Ну что ж, он заплатил за свою ошибку немалую цену. Кажется, он забыл старинную поговорку: любой силовик опаснее скорпиона. Любой, даже необученный. Я повис на веревке, пристегнув себя ремнем к этому тросу над бездной. Я так и представлял – внизу бездна, ущелья, а стропила над головой – это отроги гор. Я смотрел вниз. Я видел склоненные головы и напряженные плечи. Я видел, как Леонардо расхаживал по комнате, сначала мерно, уверенно, потом все более напряженно. Потом он уже метался.

Они кричали друг на друга. Я слышал мудреные термины, но значение большинства из них было мне неизвестно. Но один термин я знал очень хорошо. Формула волны. Учитель несколько раз повторил ее. Я знаю немало людей, которые отдали бы жизнь, чтобы ее узнать. Силовик может десять лет биться над формулой, но так ее и не найти. Я запомнил формулу – чисто автоматически, тогда еще не зная, какой подарок получил от Леонардо.

А потом на них напали.

У Леонардо не хватило денег на серьезную охрану. Магистр Дэвид обещал ему кучу бертранов (он многим обещал), но обманул, как и всех остальных. Леонардо нанял обычных парней, а надо было сговориться со стражами. То есть с бывшими стражами, потому что, когда Пелена теряет силу, стражи ничем не отличаются от убийц, которых держат на минус восьмом уровне. Но бывшие охранники порядка надеются получить теплое место под покровом новой Пелены и всегда бьются до конца. Самозваные охранники Леонардо даже не стали сопротивляться и попросту отворили двери, стоило банде Хромого Волка приблизиться к их убежищу. Правда, их силовику пришлось повозиться с завесой из синевы на двери. Но в конце концов он сорвал ее, как обычную занавеску, и толпа ворвалась внутрь. Я видел, как тощий лысый тип кривым клинком снес Леонардо голову. У Хромого Волка был настоящий пистолет, тот, что стреляет патронами, начиненными не синевой, а порохом, и он убил Охранника кристалла. Остальные «волчата» применяли самое лучшее оружие хаоса – арбалеты и холодную сталь. Они расправились с командой Леонардо за несколько минут. В последний момент Разрушитель из команды Леонардо сумел расколоть собственный кристалл, чтобы он, кристалл, не достался Волку. В итоге Хромой Волк получил россыпь мелких камешков – одноразовая защита от Пелены, мечта мелких жуликов и воришек. Взъярившись, люди Хромого Волка зарезали всех, а потом кинулись грабить. Грабить и крушить. Они забрали шкатулки с драгоценными камеями – не зная, какова ценность того, что похитили. Они содрали бархатные шторы и превратили в груду обломков стулья и кресла. Они разбили зеркала… Да много чего они сделали. И я видел не все, потому что сначала меня вырвало – я догадался выблевать обед за отворот своей куртки. Потом я потерял сознание. Сколько я был в отключке, сказать не могу, но я очнулся висящим на ремне, пристегнутый к бельевой веревке. Как я не задохнулся – не ведаю. Не в силах добраться до края отверстия в потолке, я достал нож и перерезал ремень, на котором висел. Я обрушился вниз, и полотнище синевы, изъеденное моими кружевами, лопнуло с треском. Тогда я понял, что никакие это не кружева – это черви, способные прогрызать синеву. Я – создатель червей.

Упав вниз, я во второй раз потерял сознание.

Первым, кого я увидел, когда пришел в себя, был Лоцман. Он сидел на полу лицом ко мне, и из его горла струйкой бежала кровь. Он хрипел и что-то силился сказать. Во всяком случае, мне так показалось. Губы его мелко тряслись. А потом он как-то весь обмяк, голова свесилась набок, и он застыл, привалившись к стене. Кровь перестала бежать.

Я сидел на скользком от крови полу, одежда моя была залита блевотиной, вокруг меня лежали мертвецы. Не помню, сколько прошло времени… Минуты? Или часы? Наконец я поднялся и снова полез на чердак. На мое счастье, я никого по дороге не встретил.

Я сидел в «голубятне», наблюдая сквозь пыльное стекло, как танцуют огоньки над крышами, не сознавая, что это зарево пожаров рвется в небо, истребляя особняки торговых кварталов. Стекло было мутным, грязным, с пыльной паутиной и мертвыми мухами в углу. Пальцем я начертал на стекле формулу Леонардо, чтобы не забыть. Иногда я повторял ее про себя. Потом проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Потом меня будил шум на улице. Крик, визг, женский монотонный вой. Плач детей. Я не видел, что там происходит. И слава богам синевы, что не видел. У меня не было ни еды, ни воды. Но на другой день пошел дождь. А возле трубы стояло небольшое корытце – там крыша протекала. Я пил эту воду с серым осадком на дне и ждал, когда кто-то другой – уже не Леонардо – сумеет загнать свою волну в башню и утвердить Пелену своего закона.

Тут же на «голубятне» я нашел какой-то старый таз и использовал его как парашу. Чтобы меньше воняло, я прикрывал таз куском фанеры. Воняло все равно. Испачканная в блевотине одежда высохла и теперь стояла колом. Голодная судорога сводила живот так, что я чуть не кричал от боли. На третий день боль притупилась. Я знал, что это плохой признак, покинул свое убежище в «голубятне» и сполз вниз, зная, что в доме вполне может кто-то быть. Но голод заглушил все чувства. Даже страх. На кухне я нашел пару сморщенных яблок и разбросанные сырые овощи. Картошку брать не стал, взял морковь и репу – их можно грызть сырыми. В своей комнате в сундучке я хранил сладости и печенье. Но комната была разгромлена, а сам сундучок исчез. Кто-то польстился на нехитрый мальчишеский скарб. В комнате Лоцмана все было так же перевернуто вверх дном, но в щели между стеной и сломанной кроватью уцелели несколько сухарей и бутылка лимонада. И еще я нашел футляр для оправы с вытесненным золотом именем «Леонардо». Футляр был пуст. Я отыскал старый холщовый мешок, сложил туда свои сокровища и двинулся назад к лестнице. И тут я столкнулся с тем типом. Это был не волк, а шакал – он перебирался от дома к дому, пока улицы еще не запрудила синева, и подбирал последки. Брал то, что не взяли убийцы. Он был чуть-чуть выше меня и ненамного старше. Но я был голоден, и все тело после долгого сидения наверху казалось чужим, ватным.

В руках у шакала тоже был мешок, куда объемистее моего.

Шакал оскалился, демонстрируя гнилые зубы, и указал на мою добычу:

– А ну, давай сюда.

Я кинул ему мешок под ноги.

– Что еще есть?

Я сунул руку в карман.

Он рванулся ко мне, взял за горло.

– Без глупостей.

Он думал, у меня нож. Но я вынул из кармана белый комок. Шакал подумал, что это кружева. Так все в первый момент думают.

– Отлично.

Он забрал их. И тут я сделал оборот кистью, отдавая через браслет приказ своим червякам. Мои послушные белые черви впились ему в руку и заскользили под кожей вверх и вверх.

Шакал завизжал и отпустил меня.

Я рванулся наверх, но тут же остановился. Оглянулся. Шакал корчился на полу, бил ногами и хватался за горло. Я мог остановить своих червей, всего лишь подняв руку с браслетом. Но я стоял, плотно сжав губы, и наблюдал, как он умирает. Потом, опомнившись, все же поднял руку с браслетом и, поворачивая браслет, зачем-то сказал:

– Замри…

Как будто порождения синевы могли меня слышать!

Черви прекратили свою работу, но шакал по-прежнему катался по полу, держась за горло, и с губ его струилась алая кровь – скорее всего, мои твари прогрызли ему легкое. Я не стал ждать, когда он умрет. Схватил свой мешок, потом, поколебавшись, мешок шакала и кинулся наверх, на чердак.

Первым делом я занялся трофейным мешком. Среди вещей шакала припрятана была еда – немного сыра, ветчина, галеты. Початая бутылка вина. Серебряная ложка, браслет с бирюзой. Еще какие-то мелочи. Женская шелковая блуза, в одном месте разорванная. Я поднес ткань к лицу, понюхал и в ужасе отшвырнул ее – показалось, что меня окатило болью и ужасом женщины – той, с которой эту блузку сорвали. Отбросил, да, но при этом испытал против воли сладострастное возбуждение. Я выпил вина, заел сыром и сразу же охмелел. Я сидел на своей «голубятне» и глупо хихикал.

– Леонардо, ты дурак, – бормотал я. – Если бы ты обратил внимание на мой дар. Если бы велел мне наготовить много-много пены, я бы мог оборонить тебя и твоих людей лучше любой стражи. Мы бы уже взяли Двойную башню и прекратили хаос. Ты бы стал магистром, а я…

Я заснул, ничего не опасаясь и ни на что не надеясь.

Через два дня хаос кончился.

Я думал, что самое страшное позади. Я ошибся. Через несколько дней меня сунули мордой в тазик с концентратом, и я навсегда лишился лица.

* * *

На площади Ста Колокольчиков стояли три огромных грузовика. Толстяк в свободном кожаном плаще, засунув руки в карманы, наблюдал, как мастеровые заколачивают ставни и двери в его доме. На севере острова за хребтом Редин-гат лежит Внутреннее море, и вокруг него – прекрасное побережье с виноградниками и виллами. Я был уверен, что у этого типа есть вилла на побережье, и туда он сейчас направлялся, рассчитывая вернуться после завершения драки и дальше заниматься своим делом: торговать, менять любовниц, веселиться в ресторанах. Он был уверен, что не пропадет при любой власти.

Я еще раз оглянулся в заднее окно тачки на толстяка. Несколько подозрительных личностей крутились возле его машин. Но страж, выйдя из караульни, вытянул торопыгу-жулика дубинкой по спине, и тот спешно юркнул в ближайшую таверну. Наверняка их там целая шайка, ждут. Осталось недолго.

С площади мы выехали на улицу Печали. Мэй притормозила на минуту, и мы вышли – поглядеть на тюрьму. Внизу, в тупике (улица Печали не выходит на набережную, как другие радиальные), темной громадой вставало административное здание тюрьмы. Все ее камеры – ярусы со знаком минус, а над ними – плоское одноэтажное здание с огромными окованными медью воротами. Пока что они были заперты. Но, как только Пелена падет, эти двери распахнутся, и все осужденные – кто не успел помереть в сырых казематах, от нулевого уровня до уровня минус десять, – вырвутся на улицы города. Первым делом они кинутся грабить покинутые дома. Потом станут ломиться во все двери подряд. Город будет в их руках до тех пор, пока новая Пелена не накроет наш остров. А для этого новый магистр должен захватить Двойную башню.

Игра вот-вот начнется.

Хаос – это стихия. Сколько бы вы ни готовились к его наступлению, все эти приготовления происходят под Пеленой, а предугадывать хаос под покровом закона – дело почти бесполезное. Но все равно все строят планы, все готовятся. И все ошибаются.

Всегда.

Потому что человек под покровом Пелены и в дни хаоса – это две разные личности.

* * *

– В порту вывешен сигнал бедствия. Порт закрыли, – сказала Мэй, прочитав синюю надпись на контактном зеркальце.

Ну, как в синьку смотрел, все идет по плану. Нет, не совсем. Явно с опережением. Мэй обещала три ночи, два дня. А я уже сомневался, что Пелена продержится до заката.

Я выглянул в окно ее тачки. Мы въехали по виадуку на Гранитный остров и теперь двигались по Миллионной, единственной улице, которая пересекала Гранитный остров и связывала оба виадука. Островом район называют условно – просто эта часть нашего города похожа на высокий гранитный стол, она возвышается над соседними кварталами так, что почти достигает уровня площади Согласия. Для проезда на Гранитный остров над низинными участками к Пятой и Четвертой круговым магистралям проложены мосты.

Разумеется, я не знал, где живет Мэй, но даже по самым смелым прикидкам ей не хватит годового жалованья лейтенанта, чтобы снять на неделю домик в этом районе. А офицерам городской стражи платят не так уж и мало.

Гранитный остров – это район индивидуальных особняков, и у каждого свой лик, и за оградой – шикарный сад. Просто так здесь не погуляешь, вмиг какой-нибудь страж ухватит тебя за локоть и потребует предъявить браслет. Проверит, не натворил ли ты чего и нет ли у тебя неучтенного кристалла. Но сейчас стражей не было видно, и нашу тачку никто не остановил.

Мы проехали полтора квартала, прежде чем Мэй затормозила.

Домик был построен в новомодном стиле – серый гранит в сочетании с оштукатуренными стенами цвета кофе с молоком, кованые решетки, плиты барельефов над зеркальными окнами и сверкающий стеклами эркер. Готов был поклясться, что внутри имеется зимний сад.

– Неудачный выбор, – сказал я Мэй.

– Почему?

– Не люблю богачей из тех, кто входит в золотую ложу.

– В серебряную, – уточнила Мэй. – Золотая селится дальше.

К дому вела широкая дорожка, выложенная шестиугольными серыми плитками. Тачка въехала на нее и остановилась. По краям дорожки разбит был небольшой палисадник – причудливо постриженные туи и за ними – цветущие роскошные олеандры.

Дверь, украшенная витражом с изумрудно-синим драконом, отворилась, едва мы начали всходить на крыльцо. Нас ждали. Высокий и худой человек в черном посторонился, и я увидел синюю вуаль за его спиной, которая тут же поднялась и повисла в проеме густой бахромой. Настоящий привратник из синевы!

Такому не нужна Пелена, чтобы охранять вход.

– Всем нагнуться! – скомандовала Мэй.

О да, всех нагибать стражи любят – это у них не отнимешь!

Впрочем, слово «всем» относилось только ко мне, единственному, – Антон остался в машине. А уж я-то отлично знал, что означает эта бахрома, и почему ее не стоит касаться даже единым волоском. Если этот волосок, разумеется, растет на вашей голове и вы хотите сохранить голову.

Человек в черном сделал приглашающий жест. Молча. Где-то я его видел. Но где – не вспоминалось. Я лишь подумал, что этот тип не похож на дворецкого. Просто изображает. Мы вошли. Просторный светлый холл, откуда наверх вела полукруглая лестница. Но мы не стали по ней подниматься, а пошли прямо в гостиную, чьи двойные двери распахнулись перед нами сами. Пол в гостиной был натерт так, что его вполне можно было использовать в качестве зеркала. Впрочем, зеркал, как и картин, в гостиной хватало. Но без излишеств: тот, кто обставлял эту комнату, соблюдал меру, так что человек со вкусом мог оценить не только пейзажи, но и узор на кремовом шелке, которым обиты были стены.

Девушка стояла у окна, спиной к нам. Я видел ее тонкую фигуру – длинное белое, очень простое платье почти до пола, белые туфельки на низких каблуках. На плечи она накинула пушистую шаль. Она была худенькой, довольно высокой, и каштановые волосы в солнечных лучах отливали золотом.

Девушка обернулась.

– Добрый день, Мэй. Я же говорила – сегодня последний…

– Графиня Ада. – Мэй робела перед девушкой, хотя и пыталась это скрыть.

Ада… я смотрел на нее как дурак и хлопал глазами. Я не знал, что она вернулась в город. Могла бы и сообщить… Вот только зачем?

– Я была уверена, что ты придешь, Феликс. Хотя ты всегда отнекивался и говорил, что не будешь драться. – Эти слова были обращены ко мне вместо приветствия. – Но ты – прозрачный человек, я сразу поняла, что ты врешь…

Прозрачный человек – дурацкий каламбур! Ада знала, что я его терпеть не могу, и всегда повторяла эти слова, если хотела меня позлить.

– А что будешь делать ты, Ада? – спросил я с горечью.

Она улыбнулась и не ответила. Потому что я знал ответ: она будет мстить.

Графиня Ада…

Ее отец был графом Рейнвеллом, а предки – в каком-то там колене – правили островом Черепахи. Потом случился переворот, ее дед едва унес ноги, потеряв в адском пламени мятежа состояние, жену и старшего сына. Младший сын вырос в изгнании, но, не зная никакой иной жизни, кроме горького прозябания на чужбине под Пеленой чужого закона, он сохранил аристократизм и сумел передать его дочери. Впрочем, я зря говорю о прозябании – Граф никогда не прозябал. Он всегда был умен, блестящ, и он был – увы, был, – настоящим ученым, создателем теории синевы. Кроме Графа – пять лет я почитал себя его учеником – Кайла и молодой графини, я не видел иных аристократов в жизни. То есть видел многих, кто утверждал, что в их жилах течет голубая кровь. Но их аристократизм сродни моей синей коже – все приобретенное, ничего истинного. Старый же Граф был настоящим аристократом. Думая о нем, я всегда произношу его титул с большой буквы. Он просто Граф, олицетворение того, что дает происхождение, чего нельзя нажить и приобрести. Многих это злило и даже бесило, хотя с этим фактом надо просто смириться. Теряя, Граф ни о чем не сокрушался. Состояние он утрачивал с той же легкостью, с какой другие теряют зажигалку. Я знаю интеллектуалов, которые кражу тапочек в раздевалке купальни на Внутреннем море переживают сильнее, чем Граф сокрушался о потере родового замка. Нет, он не был легкомысленным. Просто в жизни у него были иные ориентиры. В двадцать семь он уже был профессором, преподавал в Университете, изучал Океан и синеву. В тридцать два он побывал на войне, не прибавив за время службы ни одной нашивки на мундир, но спас около сотни жизней, получил тяжелейшее ранение, а когда я спросил его о войне, он ответил: «К счастью, я никого не убил». Он открыл законы предельной концентрации, и с их помощью мастера магистра Дэвида сумели куда более умело прессовать взрывчатку. Сам граф не получил за свое изобретение ни гроша – разве что горечь от сознания того, что его знания упрочили власть, которую он если не ненавидел, то презирал. Его сын Кайл шестнадцать лет назад был арестован и сидел в карцере на минус десятом уровне за Вратами Печали, в узком колодце, где можно было стоять и нельзя было присесть, двое суток. Его раздели догола, напялили балахон без завязок и пуговиц и в таком виде спустили в этот колодец. Из милости кинули маленькую дощечку – под ногами чавкала грязь, все стены были покрыты слизью. Двое суток Кайл простоял в этом колодце, изредка прислоняясь к стене на минуту-другую сна и тут же просыпаясь. Потом его выпустили – похоже, Пелена просто не ведала, что ей делать с этим человеком. Я до сих пор не знаю, был ли его арест связан с тем скандалом в Университете, участником которого мне довелось быть, но мне почему-то кажется, что да.

Молодой граф погиб в первый же день наступившего хаоса – от рук бывших стражей. Его долго истязали, а потом сломали шею в присутствии Пеленца, в его же особняке, а тело выбросили на улицу. Граф бродил в одиночку по городу в дни хаоса – один, безоружный, – и отыскал тело сына. Граф остановил грабителей, что тащили доски от прилавков из разграбленной лавки (понятия не имею, зачем им понадобились прилавки, – разве что на то, чтобы развести костер), и попросил донести тело убитого сына до дома. Как ни странно, эти молодые люди помогли Графу, и тело было доставлено. Когда вновь воцарился порядок, Граф не забыл убийство и стал добиваться наказания стражей и самого Пеленца – тем более что имена виновных были известны. Возглавлял троицу убийц Эдуард Вибаштрелл. На тот факт, что в дни хаоса никто не подсуден, старому Графу было глубоко плевать. Стражи (пройдя круг хаоса, они опять же оказались в услужении власти) не отрицали свою вину, но ссылались на иммунитет безумных дней. Граф упорствовал, они грозили ему и его дочери – он не отступал. Я присутствовал дважды на заседаниях по этому делу. Судья Пеленц обвинил самого Графа в смерти сына – мол, наивный чудак не разъяснил мальчишке, что почем, не внушил чувство страха и почтения к сильным мира сего, посему Граф по сути сам своими руками убил сына. Я многое могу вообразить – на фантазию не жалуюсь, – но подобные выверты мозга, какими страдал Пеленц, – для меня терра инкогнита. Ну, та земля, что залегает под покровом нашего Океана.

Пелена мешала стражам расправиться со стариком и с Адой, но иммунитет хаоса позволял раз за разом закрывать дело, так что борьба эта длилась долго-долго – пока два года назад Граф не умер. Он умер своей смертью – сердечный приступ, почти мгновенная смерть. Я был на его похоронах. Даже после смерти люди магистра его боялись. К гробу позволили подойти только Аде. Остальные прощались издалека, стоя за специально возведенным барьером. Он лежал в гробу, похожий на древнего рыцаря, – строгий, торжественный и, как мне показалось, огорченный, что так и не закончил свой последний бой.

Он мог бы победить – если бы прожил еще два года, дождался падения Пелены. В дни хаоса не трудно отыскать тех, кто убил его сына, и свести счеты. Я бы ему помог.

Я знал эту историю достаточно подробно – куда подробнее, чем пересказал ее здесь. Уверен, для Мэй все это тоже не было секретом. И я почти знал, чем именно Мэй купила участие Ады в предстоящей игре.

После смерти Графа я говорил с Адой и предлагал ей союз против Пеленца. Она сказала тогда, что ей все синёво, что месть – для наивных глупцов типа ее отца или меня и что она уезжает из Альбы Магны.

Я решил было, что она врет, но графиня в самом деле уехала – я проводил ее до гавани. Не ведаю, кто подписал ей пропуск в порт, – она старательно прятала от меня билет.

И вот теперь она вернулась. Как и я.

* * *

Ада подошла к дивану и села. Небрежно махнула рукой, приглашая нас последовать ее примеру. Но Мэй выбрала не диван, а кресло напротив. Я же уселся рядом с Адой. Я бесцеремонно разглядывал ее, будто видел впервые.

Аде было уже двадцать пять. А со спины ей можно было дать семнадцать. Держалась она самоуверенно. Чуть с вызовом. Сразу видно, что знает что-то важное, но не до конца уверена в себе. Серые глаза, чуть вздернутый нос. Бледно-розовые губы, по-детски пухлые. У нее была очень белая кожа с нежным слабым румянцем на скулах, такая кожа бывает у блондинок в сочетании с белесыми бровями и ресницами. Ада была темноброва, и ресницы – тоже темные, густые. Она практически не пользовалась косметикой. Из украшений носила только серьги – синие капли в ушах. В первый момент я подумал, что это концентрированная синева, потом понял, что – аметисты. Аметист не слишком дорогой камень. Одежда и украшения Ады были под стать человеку среднего достатка. А вот дом…

Дом был явно не ее. У покойного Графа никогда не было средств на подобный особняк. То есть если бы магистр оплатил по совести все открытия Графа в области синевы, то эти хоромы могли бы принадлежать Графу. Но он умер в бедности, как положено рыцарю без страха и упрека. Умер, оставив после себя ощущение невосполнимой пустоты.

– Это Охранник кристалла, – представила хозяйку Мэй.

Ада улыбнулась. Зубы были красивые белые, но чуть неровные. Слева короче – справа длиннее. Отчего улыбка выходила кривоватой, ехидной.

– Я могу поставить Охрану от любого Разрушителя, – заявила Ада.

Разумеется, она врала. В ответ я сам усмехнулся. Могу поспорить: моя гримаса выглядела куда более кривой, чем улыбка графини. К тому же я еще по-волчьи приподнял верхнюю губу, зная, что мышцы при этом напрягаются. Думаю, что любой волк, увидев мою физию в этот момент, удрал бы, как последний щенок.

Ада же презрительно хмыкнула: мол, меня не испугаешь.

Мы не виделись почти два года. Незадолго до отъезда она внезапно явилась ко мне на заправку и сказала, что нашла спрятанный архив отца. Помнится, я тогда выскочил из-за стойки.

«Ты чего?» – спросила насмешливо Ада.

«Ты же нашла рукописи! Я хочу взглянуть!»

«Вот!»

Она раскрыла объемистую сумку, которую принесла с собой, и высыпала на прилавок кучу пепла. Я так обезумел, что запустил руки в хрупкую, крошащуюся под пальцами кремированную бумагу и так стоял несколько минут, будто окаменел, будто замерз. Потом медленно извлек из бумажного праха посеревшие ладони и влепил Аде пощечину.

Несколько мгновений мы стояли и смотрели друг на друга. Потом она перекинула пустую сумку через плечо, сказала: «Читай пепел» – и ушла.

И все же я пришел ее проводить, когда она уезжала…

– Собирайся, Ада, мы уходим. Полчаса на все про все, – сказал я, с трудом отгоняя призраки прошлого.

– Пятнадцать минут, – поправила меня Мэй. – Полчаса – это слишком жирно. Ты наняла кого-нибудь для охраны дома?

Девушка покачала головой.

– Нет, но здесь завеси из синевы на окнах и дверях. Разве этого не достаточно?

– Ерунда, их порвут, – бросил я снисходительно. – На минус седьмом полно заключенных силовиков. Уж они-то с удовольствием посрывают твои синие занавесочки, когда вырвутся на свободу.

– А как же… – Девушка оглядела гостиную. На глаза ее навернулись слезы.

Этот чужой дом был ей почему-то дорог.

– Это… – Я огляделся. – Мы оставим хаосу.

Я пару секунд помолчал.

– Можно, конечно, кое-что сделать. Оставить свет включенным. Ну и опустите эти ваши занавески. Стальные решетки тоже не помешают. Здесь есть стальные решетки?

Ада кивнула.

– Тогда опускайте. Это остановит грабителей в первый момент. Возможно, они найдут более лакомую добычу.

Разумеется, я лгал. Уцелеть у дома не было ни единого шанса.

– А Марчи? Он может пойти с нами?

– Марчи, это кто? Любимый кот? Или муж?

Слово «муж» она проигнорировала.

– Мой слуга. Он еще служил папе.

Что-то я не припоминал у Графа никакого Марчи. Помнится, имелась какая-то служанка, в прошлом нянька, горбатая от старости, которая больше мешалась, нежели помогала в доме, доживая подле Графа остаток жизни. На похоронах ей никак не могли втолковать, что это похороны, а не чей-то день рождения.

Но я сделал вид, что верю Аде, и милостиво кивнул:

– Пусть идет. Кто-то должен готовить нам бутерброды. Только собирайтесь поскорей. И не забудь надеть второй браслет.

– Я сейчас.

Ада удалилась в соседнюю комнату и вернулась через четверть часа – минута в минуту. Теперь одета она была в черный кожаный плащ с капюшоном, явно мужской, тяжелый, никнущий длинными полами к земле, к тому же с одной-единственной металлической пуговицей, брюки из черной грубой ткани, какие носят охранники, такую же рубашку (распахнутый плащ позволял рассмотреть, что на лацканах нет нашивок стражей) и высокие грубые ботинки. Под плащом, как мне показалось, была спрятана шпага. Шпага Графа? Я бы многое отдал, чтобы только дотронуться пальцами до ее эфеса.

Ада прошествовала мимо меня как мимо пустого места.

Понятное дело – она не забыла мою пощечину.

Я тоже не забыл, тем более что понял очень скоро: я отвесил ее графине совершенно несправедливо.

* * *

Когда мы вышли на улицу, я мысленно похвалил Мэй за то, что она урезала мои щедрые полчаса до пятнадцати минут.

Пелена закона трещала по швам, и те, кто уже не ощущал ее давления на своих плечах, готовились к грядущей ночи. В одном конце улицы натягивали цепь – чтобы ни одна машина или повозка не могла проехать. Двое парней, что тащили громыхающую металлическую змею, замерли и уставились на нас. Они приметили тонкую девичью фигуру (пусть Ада и накинула кожаный плащ, это никого не могло обмануть). Но заметили также и Мэй, и Антона, а связываться со стражами им не хотелось. Пока.

– Идем, – сказал я, – тачку придется оставить. Все равно уже половина улиц в цепях. На тачке не проехать, но пешком еще прорвемся.

Мэй проверила инфозеркало – нет ли сообщений. Но связь, похоже, накрылась: инфозеркало издало лишь какой-то сип, хрип, визг, ни одного связного слова. Правда, я вполне отчетливо один раз расслышал имя «Макс», но мне могло и показаться. Пелена в агонии первым делом глушит информационное поле, так что отныне мы живем почти как в темные века: ни позвонить, ни сообщить, ни проконтролировать. Антон взял с заднего сиденья заранее заготовленный меч в ножнах и перекинул перевязь через плечо. Потом протянул еще один клинок Мэй. Достал арбалет, хотел повесить за спину, но Мэй без слов рванула ремень к себе. Антон беспрекословно уступил. Но глаза его на миг вспыхнули ненавистью. Интересно, когда Пелена падет, не всадит ли он нож в спину своей начальнице?

– Для меня подобной штуки у вас не найдется? – Я указал на арбалет, сделав вид, что не заметил этой немой сцены.

– А ты умеешь с ней обращаться? – насмешливо спросила Мэй.

– Однажды стрелял. Но я бы чувствовал себя более уверенно. Более крутым, что ли.

– Куда мы идем? – спросил Антон.

– Назад к Максиму, – сказал я. – А потом…

– Тогда пошли скорее! – оборвала меня Мэй.

Для стража она слишком уж нервничала.

Итак, мы двинулись.

Мэй следовала сразу за мной. Антон держался в арьергарде. Ада и Марчи шли в середине. Марчи тоже накинул тяжелый непромокаемый плащ с капюшоном и прихватил с собой объемистый мешок – наверняка заранее приготовленный. Судя по возрасту, Марчи пережил уже как минимум три периода хаоса. Значит, был всегда наготове – запас консервов, холодное оружие, спички, свечи…

Я ничего не забыл из списка?

Ах да, еще соль. Обычная соль, а не та, что остается от кристаллов. Этой-то соли после работы Разрушителей скоро будет в избытке.

Я шагал налегке.

* * *

Уж не знаю, доводилось ли вам переживать периоды хаоса или то, о чем я рассказываю, для вас в новинку. Если в новинку, то вы, наверное, подивитесь, чего это я так замешкался, а не забрался еще с вечера в какое-нибудь надежное укрытие и не запер все двери.

Ну, запереться в замке и сидеть, не высовывая носа, – не самая лучшая стратегия, гибель Леонардо тому примером. Дело в том, что никому не удается заранее собрать всю команду до падения Пелены. У меня, к примеру, не было магистра, я до сих пор не знал, за кого буду драться. И значит – за что. Потому что магистр определяет суть грядущей Пелены. Магистр должен зачитать кодекс законов, а потом весь свой остаток жизни провести в симбиозе с кристаллом и Пеленой. Если бы Архитектор не погиб, он бы мог стать неплохим магистром. Но он проиграл, не начав игру.

Может быть, сделать Макса магистром?

А что? Эта мысль мне даже понравилась. Максим первым делом организует на территории Альбы Магны гонки, пригласит Ларри, и повсюду будут висеть рекламные плакаты его алого болида. Хотя… если мы станем устраивать у себя гонки, мы их непременно испохабим. Гонки под покровом Пелены – это нечто невообразимое.

Так вот, уж не знаю почему, но, пока Пелена закона висит над Альбой Магной, все – или почти все – готовятся к хаосу. И всякий раз все – уже без исключения – бывают к хаосу не готовы.

Я – такой же, как все, не умнее и не лучше прочих.

* * *

Возвращаясь, мы опять должны были миновать мост. Теперь пешком.

В центре города нет настоящих мостов или набережных – только несколько виадуков, и два из них ведут на Гранитный остров.

Две реки, что сбегают с синевы на наш остров, огибают Альбу Магну с запада и с востока и вливаются во Внутреннее море. Именно так – вливаются.

Синева всегда течет, но синева – не вода. В одних местах ее уровень выше, в других ниже, и, когда льют дожди, вода никогда не смешивается с синевой, она зависает пленкой над Океаном, а потом стекает ручьями туда, где уровень Океана ниже, а понижается он всегда к суше. Так реки воды текут по синеве, вливаясь в устья островов и питая внутренние моря и озера. Никогда, кстати, не переполняясь. Ближе к полюсам осадки выпадают в виде снега, и этот снег под напором ветра сбивается в островки, прессуется в лед и скользит по направлению к Ледяным материкам – северному и южному. Я никогда не был на Северном материке, да там мало кто бывает, потому что там нет кристаллов. Говорят, управляющие кристаллы – это замерзшая синева. Но думаю, что это вранье, ведь кристаллы не тают.

Меня всегда интересовал вопрос – куда подевалась вода Мирового океана. Ее было столько, что вряд ли она уместилась бы в наших реках и внутренних морях. Быть может, она таится под слоем энергетического Океана? Непроницаемая для воды, синева проницаема для пара, а несколько «канализационных сливов» не дают переполняться нашим озерам и морям. Граф считал эту теорию не хуже и не лучше прочих.

Сейчас я шел вдоль перил и видел внизу темно-синие, почти черные крыши домиков, стоящие по обе стороны Четвертой круговой. Под мостом всегда скапливаются груды отходов, и на этой помойке питаются и жиреют чайки. Сейчас они носились под нами огромной стаей и истошно кричали.

Раз Пелена еще не пала, я наделся, что мы минуем мост беспрепятственно.

Но я ошибся.

Выход с Миллионной к мосту был уже перегорожен цепями, то есть о том, чтобы проскочить здесь на тачке, нечего было и думать. Когда мы вступили на мост, я уже знал, что нас ждут.

Трое. Стражи. Пелена была уже практически на нуле, хотя полностью закон еще не пал. Но эти трое уже сорвались с поводка. Опасаясь соваться в дома, они выставили заслон на мосту, справедливо рассудив, что мост перейти понадобится многим и многим. Впереди торопливо шагало какое-то семейство. Муж, жена и двое детишек. Я видел, как трое стражей их остановили. Мы приближались. Мужчина, понурив плечи, выворачивал карманы, выкладывая в подставленную ладонь сержанта бумажник, золотые часы, потом стал выковыривать из манжет запонки. Женщина наивно пыталась отстоять свою сумочку, но второй страж, краснолицый, белобрысый толстяк, попросту рванул ремешок у нее из рук.

Лицо его было смутно знакомо. Мы виделись прежде – несомненно. Возможно, именно он вывел меня из разгромленного дома семнадцать лет назад, улыбнулся, потрепал по плечу и сказал: «Не волнуйся, парень! Закон вновь нерушим».

Во всяком случае, очень подходит по возрасту и комплекции, если учесть, что он прибавил с тех пор килограммов двадцать. Ну и семнадцать лет в придачу.

Теперь он сорвал с головы женщины шляпку и швырнул за перила.

Потом рявкнул:

– Серьги!

Женщина принялась спешно вынимать из ушей золотые висюльки. Но никак не могла справиться. Руки дрожали. Тогда третий страж, молодой, высокий, подскочил к ней и дернул, разрывая мочку.

Брызнула кровь. Женщина закричала. Дети заревели в голос.

Я лишь плотнее стиснул зубы. Пальцы на руках ломило так, что хотелось выть. Мне казалось, что из ноздрей у меня вот-вот начнут бить синие огни.

Женщина обернулась в ужасе, зажимая ладонью в перчатке ухо.

И тут увидела нас. Увидела Мэй, ее выставленный напоказ значок – пока закон не пал, этот значок что-то еще да значил.

– Офицер! – Она протянула к Мэй руку.

– Прекратить! – крикнула Мэй, разглядев, что старший в группе всего лишь сержант и, значит, младше ее по чину.

– Топай мимо, девочка, и радуйся, что тебя не трогают, – отозвался сержант, распихивая по карманам добычу. – Ну что уставился, скелет пучеглазый? – Эта реплика уже относилась ко мне.

Белобрысый заржал.

Молодой тоже осклабился, ухватил женщину за горло и вырвал из уха вторую серьгу.

– Нам в самом деле лучше пройти мимо, – сказала Мэй. – Они их сейчас отпустят.

Молодой стиснул грудь женщины так, что та вскрикнула, скользнул ладонью по животу, пытаясь сквозь платье добраться до заветного углубления внизу.

– Отставить, еще рано… – хмыкнул толстомордый.

Молодой отпустил женщину. Но тут взгляд его упал на плачущую девочку. В ушах ее сверкали крохотные сережки.

И он потянулся к ребенку.

Меня никто не успел остановить, я прыгнул к ним и выбросил вперед руку; белая лента упала на парня, перекинулась на толстомордого, потом на сержанта. Я шевельнул губами и сделал круговой жест рукой. Сверкнул золотой браслет. Белая лента червя с хрустом разорвала плотную форму и мгновенно погрузилась в плоть служителей порядка.

– Феликс! – заорала Мэй.

Поздно! Не надо было тянуть к ребенку свои подлые лапы.

Я схватил девочку, сунул ее в руки плачущей женщине и сказал:

– Бегите! Живо!

Мальчишку повернула спиной к умирающим стражам порядка Мэй.

Ада стояла, окаменев, и смотрела, как корчились на мостовой эти трое. Их руки и ноги сводило судорогами. Сводило одновременно – ибо их пожирал единый червь – посему все это казалось нелепой жуткой пляской. Все закончилось очень быстро: понадобилось не больше минуты, чтобы эти трое были мертвы. У всех лица были в крови: кровь лилась из носов и ртов, как из кранов. Тогда я вновь повел рукой с браслетом и заставил белую тварь в телах умерших превратиться просто в белую пену. Все стояли не двигаясь. Никто даже шагу не сделал.

– Уходите, – повторил я, не глядя на спасенных.

– Мне нужно забрать вещи… – Мужчина наклонился и замер. – Я могу? Это не опасно? – Он смотрел на меня снизу вверх жалким заискивающим взглядом.

Шляпа упала с его головы еще в самом начале «досмотра», сквозь редкие с проседью волосы просвечивала заметная лысина. Я возвышался над ним и не отвечал. Наверное, со стороны мы казались почти скульптурной группой. Ветер трепал мою куртку и длинные черные волосы, которые также тронула седина. Я был моложе его лет на десять. А седеть начал семнадцать лет назад.

– Можете взять, но поторопитесь.

Он опустился на колени и принялся обыскивать тела. Я видел, что он забирает не только отнятое, но и все, что находил, – чей-то тугой бумажник, золотое кольцо с печаткой, какие-то безделушки.

– Поторопитесь! – повторил я и повернулся к моим спутникам: – Пошли.

Мы двинулись дальше. Спуск с виадука опять же был перегорожен цепью, и на ней висело тело с окровавленной головой – мужчина лет пятидесяти в дорогом пальто.

Никого вокруг не было видно. Но это не слишком меня успокоило.

Я обернулся. Глава семейства все еще обыскивал труп, женщина и дети плакали.

– Эй, вы! – крикнул я им. – Неужели у вас при себе было три бумажника?

Мужчина уронил портмоне на мостовую. Потом вновь схватил и поднялся. Обмахнул перчаткой колени, подхватил на руки мальчишку и побежал. Женщина припустила следом, неся девочку, но вскоре обессилела и опустила ее на мостовую. Антон вернулся, подхватил девчонку, и они нас нагнали.

У мужчины руки были в крови стража.

– Вам куда? – спросил я его, подавляя брезгливость.

– Четвертая круговая.

Что ни говори – очень точный адрес. Тут повсюду Четвертая круговая!

– Двенадцатый радиан, – уточнила женщина.

Собиратель кошельков зашипел на нее и чуть не ударил. Я сделал вид, что не заметил их ссоры.

– Идите за мной. Я вас доведу.

– Спасибо. Огромное… да я вам… – забормотал мужчина.

– Проследите, чтобы он мне нож в спину не всадил, – сказал я Антону громко.

И мы двинулись.

На нас не нападали. Возможно, те, кто сидел у спуска с моста в засаде, видели, что я сотворил со стражами, и не желали связываться с заправщиком. Пока.

* * *

Едва мы достигли Двенадцатого радиана, как наша дружная семейка нырнула под ближайшую арку и исчезла.

Я не стал проверять, благополучно они забрались в свою нору или нет. На это у нас уже не оставалось времени.

– Мог бы и не убивать стражей, – заметила Мэй. – Как только закон восстановится, они вновь стали бы служить. Не хуже, чем прежде. И никого не обижали. Все делали бы по правилам.

Я кивнул.

Это правда. С появлением новой Пелены закона эти трое вернулись бы в его безупречное лоно. Никто из них не стал бы отбирать у мужчины бумажник, лапать незнакомую женщину на глазах ее детей или выдирать серьги из ушей. И уж конечно бы ни за что не стал угрожать пятилетней девочке. Они могли бы жить долго и счастливо и быть очень-очень полезными системе людьми. Но я их убил.

Вот незадача.

– Я бы стерпел. Если бы не ребенок, – ответил я глухим голосом.