Когда-то у меня был собственный кристалл.

Очень маленький и с дефектом. Я несколько лет учился им управлять… Но все равно он мог выкинуть такой фортель, что я хватался за голову. Куда я его дел? Неважно. Его теперь у меня нет.

Разумеется, я его нашел, потому что купить кристалл я не могу даже сейчас.

Как все беглецы, покинувшие Альбу Магну в дни хаоса, я отправился на Ледяной континент искать кристаллы. Многие улыбнутся. Понимающие люди станут смеяться. Смейтесь! Я тоже прежде смеялся и не верил. И уж я-то думал – коли мне доведется покинуть наш остров и увидеть, как тонут на горизонте в синеве пики Редин-гат, ни за что не пущусь в погоню за кристаллами. Но пустился. Это как наваждение, как зов крови, как жажда. И с этим ничего не поделаешь. Этим просто надо переболеть. У одних это принимает тяжелую хроническую форму, другим хватает двух-трех месяцев во льдах, чтобы навсегда остыть от этой страсти и заняться чем-то другим. Но на берег Ледяного континента каждый, покинувший наш остров, обязан ступить.

Берег как берег. Там даже не очень холодно. Темные камни причала, изгрызенные синевой, как зубья старой расчески, отвесные ледяные стены сразу за крышами низеньких домиков поселка. И весь поселок – одна торговая улица, что вытянулась вдоль берега. Приземистые грязные домики, похожие друг на друга, – гостиницы, лавки, склады. Партии идущих в глубь континента искателей кристаллов формировались прямо в гостиницах. В каждом таком заведении в углу за столом, липким от пролитого вина, сидел какой-нибудь хмурый тип и тасовал колоду заявок.

– Шакал готов взять еще парочку новичков. Десять серебряных монет. Концентрат за свой счет. Кто это так тебя, синяк, отсинячил? Хаос? Никак силовик? Концентрат есть? Нет, поручительств не нужно. Кредита нет. За все – серебром. Но лучше золотом.

Забавно, но у всех вербовщиков был практически одинаковый вид – и шутки все на один манер. Я долго искал – не сбавят ли цену, не встречу ли хоть одно знакомое лицо, хоть кого-нибудь, кто бежал с нашего острова вместо со мной, – но вербовщики все были родными братьями из какой-то чудовищно огромной семьи, и такса у всех была единая. Никого из знакомых я, пока искал подходящее место, не встретил. Потом мне надоело таскаться по трактирам, и я завербовался у какого-то парня в партию, которая уходила на следующее утро. Денег у меня осталось лишь на то, чтобы купить пару дрянных лыж, консервы и горелку. К счастью, мне не пришлось покупать концентрат синевы – у меня с собой была солидная титановая бутыль, а концентрат был сжат до сорока, нескольких капель хватало на заправку примуса – уж синеву-то я наловчился сжимать за годы своего ученичества. На хорошую парку монет уже не осталось, и я нашел на помойке грязные обрывки меха, кое-как подлатал их сам за пару часов – все равно уснуть в общем зале гостиницы было невозможно. Вы спросите, почему я не напрессовал синевы куда больше одного баллона? Отвечаю: потому что баллон у меня был единственный. Да, я понимаю, у вас в мой адрес масса замечаний. Ладно, можете их высказать, но не мне. Только учтите, что мне было семнадцать, а в этом возрасте рассудительность никто не считает за добродетель.

Наутро мы выступили – шесть упряжек и человек двадцать на лыжах.

Тут я обнаружил, что в партии вместе со мной идет Черный Кролик. Когда мы покидали остров, он клялся, что ни за что не поедет на Ледяной континент, что отправится на Северный архипелаг и там познает наконец, какова же она, подлинная жизнь без Пелены. И вот он здесь, вместе со мной! У Кролика тоже была при себе бутыль с синевой и лыжи – чуть лучше моих, но ненамного, а парку он вообще не сумел достать и шел в свитере и старом плаще с капюшоном. То есть должен был замерзнуть к концу дня. Во время привала и кормежки собак я заправил синевой горелку одному парню на нартах и взамен получил меховую парку – качества примерно такого же, как у меня. Отдал Кролику. Фактически я купил его жизнь. Правда, тогда я еще не знал, что он Лоцман. Но даже если бы знал – это ничего бы не изменило в наших отношениях.

К вечеру мы дошли до первой стоянки. Кстати, если кто не знает, понятие «вечер» на Ледяном континенте условно – в те дни на Южном полушарии стояло лето, а летом низкое солнце светит круглые сутки, но это мало добавляет тепла. Выяснилось, что на первой стоянке имелось несколько вполне приличных домиков, где постоянно жили люди. В основном они занимались мародерством – то есть грабили старателей на обратном пути – из тех, кто возвращался поодиночке. У этих ребят концентрат синевы ценился куда выше, чем на берегу. Я понял, что поспешил, за одну заправку примуса я мог бы купить отличную парку вместо лохмотьев. Мы с Лоцманом скинулись и купили палатку для ночевки на четверых и легкие нарты, которые мог тащить лыжник. Жирные собаки с серыми светящимися глазами были привязаны у каждого домика. Минимальная цена такого пса – два галлона концентрата, сжатого на десятку. Собаки нам были не по карману.

– Они питаются человечиной, – шепнул мой приятель.

Я подумал, что он шутит, но, как потом выяснилось, Кролик сказал правду.

Наутро мы двинулись дальше. Трое из нашей партии отстали. Просто растворились в белой мгле, что сгущалась вокруг. Исчезли. А вся партия заблудилась и так и не добралась в тот день до второй стоянки. Один из старателей поругался с ведущим – скандалист упрекал нашего главного в некомпетентности, кричал, что тот заблудился как дурак и потому не довел нас до теплого домика, где можно будет нормально выспаться. У бунтаря не было при себе палатки – я отлично его понимал.

После скандала я окликнул его и предложил ночевку – если он, разумеется, впрыснет своего концентрата в горелку и вложит банку консервов в общий котел. Уже тогда я понял, что концентрат надо беречь, – как ни велика титановая бутыль, при неосторожном обращении она быстро обмелеет: на Ледяном континенте на каждом шагу требовалось тепло.

Скандалист в ответ выругался и пошел к своим легким нартам, решив, что переночует в меховом мешке. Наутро я увидел, как псы нашего ведущего обгладывают его труп. Парень якобы умер ночью. Но я почему-то не поверил, мешок-то у него был отличный.

К следующему вечеру мы добрались до второй стоянки. Ведущий объявил, что штрафует нас за медленный ход на лыжах, и его парни, наставив на нас два ружья, слили весь концентрат из бутыли Кролика.

Вечером я кое-что прикинул и предложил Лоцману отстать от партии и вернуться назад. Он смотрел на меня пустыми глазами и все твердил:

– А как же кристаллы?

– Кролик…

– Черный Кролик…

– Хорошо, Черный Кролик, – я хмыкнул.

Мне казалось, что прозвище ему совершенно не подходит: он был резкий, угловатый, костистый. Кролик – это такой мягкий, покладистый, безобидный. Впрочем, как выяснилось потом, Черный Кролик был мягким и покладистым. Но он умел кусаться. И обожал грызть морковь. Наверное, за эту свою привычку он и получил прозвище.

– Черный Кролик, – повторил я на этот раз без хмыканья, – до настоящих копей тридцать стандартных суток пути. Если ты силен в арифметике, то мог бы сообразить, что после того, как мы пройдем тридцать дней туда, нам придется идти тридцать дней обратно. И на этот срок у нас с тобой не хватит оставшегося концентрата. Даже если нас ни разу не штрафанут. В чем я сильно сомневаюсь.

Он что-то прикинул в уме и сказал:

– Не хватит.

– Вот видишь! А консервов мы взяли вообще на десять дней. И нам нечего продать. То есть мы прежде могли продать немного концентрата. А теперь нет. Мы – корм для псов ведущего.

– Тогда зачем мы идем? – Он изумленно глянул на меня своими огромными синими глазами.

– Вот и я про то же. Кристаллов нам не видать. Но мы еще сумеем вернуться назад.

– А чем мы будем заниматься на берегу?

– Неужели не сообразил? Продадим наши лыжи, нарты, палатку, купим лицензию, лодку и будем доить Океан – прессовать синеву в бутыли и продавать искателям кристаллов. Заправщиков здесь не так уж много, если ты еще не успел заметить.

С минуту он беззвучно шевелил губами – мне показалось, он вычислял, сколько можно получить за палатку и нарты.

Потом кивнул.

Вы небось уже подумали: какие они идиоты, почему не сообразили все раньше? Ну, во-первых, про тридцать суток пути я узнал случайно – на первой стоянке. В поселке все уверяли, что идти надо дней десять, не больше. Во-вторых, нам с Кроликом было по семнадцать, и мы всю жизнь провели под Пеленой. В-третьих, о штрафах в виде отбора концентрата нас никто не предупредил. Если вы думаете, что поступили бы умнее на нашем месте, значит, вы выросли на нашем острове и никогда его не покидали.

Поутру, едва выйдя со стоянки, мы отстали от партии. Больше всего я боялся заблудиться в белой мгле, вот почему решил повернуть назад как можно быстрее. Но все оказалось совсем не так просто, как я думал. Едва последний идущий скрылся впереди в мутной дымке и мы остановились малость передохнуть, как я услышал визг полозьев: в следующий миг из белого сумрака вырвались нарты замыкающего. Здоровый мужик стоял на полозьях и правил упряжку в нашу сторону. Двенадцать собак, все как одна светло-серой масти, раскормленные, с прозрачными светящимися глазами, неслись по плотному снегу со скоростью гоночной яхты.

Я уже открыл было рот, чтобы выдать ему приготовленную байку об обмороженных руках и ногах, о ломоте в суставах и страстном желании вернуться, как Кролик ударил меня в бок, и я опрокинулся в колючий снег. Падая, я услышал выстрел.

Я плюхнулся удачно – рядом были мои нарты, а поверх лежала пузатая титановая бутыль с концентратом. Левой рукой я схватил бутыль, правой вырвал пробку и плеснул синеву в рвущиеся на меня нарты, плеснул вверх – чтобы прошло выше мчавшихся псов, но досталось человеку. Краем глаза я увидел, как Кролик выбросил вперед руку и повернул кисть, будто включал невидимый кран. Мутным отсветом блеснул браслет заправщика. Я просто увидел его жест, не сообразив еще, что передо мной начинающий Лоцман, направляющий волну. В следующий миг я выхватил кресало из наружного кармашка своих меховых лохмотьев и прыгнул в сторону, уворачиваясь от несущихся на меня собак.

Впрочем, кресало не понадобилось. Охотник, увидев мой кувырок, выстрелил снова. Я почувствовал, как обожгло бок, будто кто-то ковырнул острым ногтем под ребрами. А потом нарты превратились в пылающий факел – в момент выстрела наш охотник уже въехал в концентрат синевы, и она облепила его не хуже густой сметаны. И этот факел на полной скорости промчался мимо меня, ветер раздувал пламя. Я вскочил и кинулся за нартами, надеясь поймать упряжку. Куда там! Псы, выкормленные человечиной, рвались вперед, полозья с визгом резали снег, и в ледяных торосах плясало отражение пламени. Я не сразу сообразил, что человек на нартах жив и пытается – пусть и совершенно безрезультатно – сбить пламя.

Охотник наконец спрыгнул в снег. Или попросту свалился. Когда я добежал до него, он уже перестал шевелиться. Черный тлеющий остов на белом искристом снегу – вокруг разлетались черными кляксами хлопья жирного пепла. А в белой мгле удалялся строго на север (во всяком случае я полагал, что там север) оранжевый танцующий вверх и вниз огонек – горящие нарты, запряженные людоедами-псами.

Первым делом я запустил руку под парку и свитер и ощупал бок. Рана оказалась несерьезная – пуля лишь пробила одежду и ободрала кожу. На всякий случай я приложил к ране кусок тряпки, намоченный концентратом синевы (дезинфицирует не хуже спирта, если кто не знает, жаль только, что пить синеву нельзя, но если посмотреть с другой стороны – со стороны детей, матрон и общества трезвости, то это благо). У Кролика имелась при себе аптечка, и он кое-как закрепил мою тряпицу пластырем.

Поскольку упряжку мы упустили, то назад к берегу двинулись пешком. Разумеется, мы заблудились. Я даже не удивился, когда спустя четыре часа мы так и не вышли к поселку. Не вышли мы к нему и через шесть часов. Потом я перестал считать время. Мы просто брели. Было не слишком холодно. Не свет и не тьма, некий сероватый кисель, сквозь который мы шли, не позволял нам ориентироваться в нагромождениях льда. Пеленгатор вроде бы работал – во всяком случае, я следовал его стрелке, и мы послушно двигались на север по подсказке спятившего прибора. По всем расчетам мы должны были уже очутиться на берегу Океана. К счастью для нас, было не слишком холодно, иначе бы мы попросту свалились и замерзли. Дважды мы останавливались передохнуть и разогреть консервы. Синевы у нас оставалось на самом дне баллона – большую ее часть я щедро выплеснул на охотника. Иногда я начинал думать, как это здорово, что мой друг Лоцман. И что это дважды здорово – Лоцманы вообще большая редкость среди заправщиков. Почти все мы умеем поднимать волну – весь вопрос, насколько сильную, – немало умельцев могут ее обсчитать, еще больше разрушить, а вот Охранники и Лоцманы – таланты штучные, и порой случается, отряд для захвата Двойной башни не удается сформировать лишь потому, что не хватает кого-то из этих двоих. А я нашел Лоцмана здесь, на Ледяном континенте, благодаря счастливой случайности. Теперь нам надо лишь добраться до берега, малость поработать, торгуя концентратом, а потом отправляться сколачивать группу…

О том, что у нас осталось всего ничего концентрата, и о том, что я ранен и Лоцман может меня попросту бросить (или пришибить), я тогда не подумал. Я просто знал, что он мой друг.

А потом мы нашли палатку.

* * *

Я с первого взгляда понял, что она стоит здесь не день и не два, а годы и годы. И значит, мы заблудились серьезно. И еще я понял, что тот, кто эту палатку поставил, так и не покинул стоянку.

Мы расчищали снег деревянной лопаткой и просто руками, разгребали долго, пока наконец не открылся вход. Можно было, конечно, разрезать палатку, но мы, все еще надеясь добраться до берега, хотели сохранить такую ценность. К тому же найденная палатка была хоть и меньше по размерам нашей, но куда прочней и теплее. Наконец мы забрались внутрь, и Кролик зажег фонарик. Мы нашли то, что ожидали найти, – два замерзших трупа. Один сидел, прислонившись к объемистому титановому бачку для концентрата, второй лежал, скрючившись, в стороне. Одежда на обоих была растерзана. Я поначалу подумал, что их изорвали зубами собственные псы, потом сообразил, что на одежде следы не зубов, а ножа – кто-то резал их одежду в поисках… Ну конечно! Кристаллов. Эти ребята заблудились, но не по дороге к копям, а возвращаясь к берегу. А может, и не заблудились, может, их просто убили – я слышал о бандах, что встречают партии на подходе к береговой полосе.

Кролик разочарованно вздохнул и сказал очередное: «Как плохо!» – он тоже наверняка подумал о возможности найти кристаллы в карманах у мертвецов и о том, что нас опередили. Судя по тому, как занесло снегом палатку, было ясно, что ограбили этих ребят давно. А после сюда никто не наведывался. Первым делом я глянул на индикатор титанового контейнера. Нам повезло – концентрата синевы оставалось пусть и на самом дне, но вполне достаточно, чтобы всю ночь обогревать палатку.

Потом мы выволокли мертвых наружу, включили обогреватель, поели и завалились спать. Спали мы долго, как потом я выяснил – часов пятнадцать. Но в палатке было тепло, мы наелись и, ни секунды не раздумывая, забрались в спальники мертвецов.

А утром, когда я вылез из палатки, то увидел, что в бирюзовом небе у самого горизонта висит солнце. Белая мгла истаяла. Я проверил пеленгатор. Теперь, когда вовсю светило солнце, проклятый прибор больше не врал, как все предыдущие дни. И если судить по цепочке следов, нам попросту придется возвращаться – накануне мы шли строго на юг.

На всякий случай я еще раз обыскал ограбленные трупы – в карманах ничего не было, да и не могло быть, потому что грабители их попросту вспороли ножами. На телах было несколько ран. Ребята не заблудились – их убили. Документы, если таковые и были, исчезли. Я вернулся в палатку, стал обыскивать пол, спальники и мешки. Кролик принялся мне помогать. Нашли мы немного: еще один пеленгатор – надеюсь, этот не будет барахлить, когда вновь опустится белая мгла, – старое и плохо работающее кресало, немного сухарей, пакет сушеной рыбы и запасные постромки для нарт, две пары темных защитных очков. И еще я нашел кристалл. Разумеется, я не понял, что кристалл дефектный. А тогда, увидев камень размером с лесной орех, сочащийся слабым изумрудным светом, я завизжал от радости. Кролик кинулся ко мне и остолбенел.

Я вновь перерыл все вещи убитых и обнаружил там пустой футляр-ловушку черного дерева для кристалла. Потом срочно откачал в свою бутыль синеву из контейнера и спрятал там футляр. После чего мы распихали находки по карманам и рюкзакам, свернули палатку, впряглись в наши нарты и заспешили по старой лыжне. Отмечу особо, что Кролик даже не попробовал отобрать у меня кристалл. То есть уже много времени спустя я подумал, что это событие выдающееся. А тогда я был наивным парнем и просто предложил ему на обратной дороге, что мы будем сообща использовать кристалл. Ведь мы оба были силовиками, а на Альбе Магне – заправщиками.

Он согласился. Теперь главной нашей заботой было избежать встречи с грабителями. Разумеется, нам это не удалось.

* * *

Нельзя сказать, что нам совсем не повезло. Мы заметили мчавшуюся навстречу упряжку издалека – день-то был солнечный, снег искрился, мы нацепили защитные очки.

Кролик углядел их первым и остановился.

– Нас встречают.

Огнестрельного оружия у нас не было – пистолет охотника искорежила пылающая синева, в палатке мы ничего не нашли. Имелись только ножи – но с ножами не попрешь против ружей. Можно было бы испробовать во второй раз фокус с синевой. Но в нартах сидели как минимум двое. К тому же вслед за упряжкой бежали еще трое. Всех угостить синей сметаной из контейнера я при всем желании не мог – концентрата оставалось на донышке.

И тогда я сказал:

– Задействую кристалл.

Кролик дернулся. Я не видел его глаз за защитными очками, но готов был поставить тысячу золотых, которых у меня, разумеется, не было, что в этот момент в них был ужас.

Взять под контроль кристалл с наскока начинающему силовику – дело совершенно немыслимое. То есть мыслимое, но безумное. Девять шансов из десяти, что все кончится плохо. Но один шанс из десяти – это лучше, чем ни одного. Посему я второпях принялся потрошить контейнер, а потом открыл футляр и вытряхнул кристалл на ладонь. Мой браслет заправщика обожгло будто огнем.

Я накрыл кристалл ладонью. Теперь и второй браслет запылал. А потом я стал разводить руки, создавая защитный барьер. Сделал я это очень даже вовремя – седок в нартах уже взял нас на мушку.

Ну а то, что произошло потом, предсказать не мог бы никто – даже самый опытный силовик. Первым делом оба седока свалились с нарт, собаки рванули в разные стороны, лыжники, наоборот, повернули навстречу друг другу, и все трое столкнулись лбами в одной точке. Меня ударило в грудь, будто лошадь лягнула ледяным копытом. Правда, я не знаю, как лягаются лошади, но думаю, что именно так. Воздух выбило из груди весь без остатка. Пролетев метра три, я рухнул в сугроб. При этом я уронил кристалл, а тем временем Кролика опрокинуло на спину и проволокло по снегу метров десять.

Несколько мгновений я напрасно открывал рот, пытаясь вдохнуть. Наконец мне это удалось. Тогда, шатаясь, я встал на четвереньки и принялся искать кристалл.

«Странно, даже звуков никаких нет…» – подумал я и поднял голову.

После столкновения лыжники дружно обнимались друг с другом… Я вгляделся. Нет, пожалуй, они не обнимались, они дрались, не в силах при этом ни на миг друг от дружки оторваться. А бывшие седоки нарт бежали наперегонки, торопясь присоединиться к этой троице. Собаки разорвали постромки, пятерым достались нарты, а семерым – полная свобода, и теперь они неслись в разные стороны, но, кажется, не слишком резво – значит, у собачек будет возможность очухаться после моего неудачного опыта и вернуться в поселок. Можно было порадоваться за псов, но никак не за нас: мы опять остались без упряжки. Кролик тем временем кувыркался в снегу через голову, постепенно удаляясь от меня.

А кристалл лежал в сугробе и помигивал ярко-зеленым, будто насмехался.

Я сосредоточился, поднял его и стал вворачивать в пространство, как учил меня Леонардо. Кристалл мигнул, вспорол мне кисть до кости, но Кролик перестал заниматься акробатикой. Зато пятеро грабителей принялись рычать, визжать и грызть друг друга зубами, как стая голодных псов. Снег вокруг них окрасился кровью.

– Не надо! – выдохнул Кролик, поднимаясь.

– Что не надо? – спросил я, отсасывая кровь с ладони и сплевывая ее на снег.

– Не надо! Спрячь кристалл.

Я посмотрел на грабителей, решил, что им еще долгое время будет не до нас, и, подобрав футляр, запер в него наше сокровище.

Пятеро перестали топтаться на окровавленном снегу и повалились друг на друга.

– Не слишком удачное начало, но цели мы достигли, – ухмыльнулся я.

– Ты что, ничего не понял? – спросил Кролик.

– Учти – это моя первая работа с кристаллом. Причем без опоры на синеву.

– Камень дефектный! Ты мог нас угробить.

– Да? И как ты это понял?

– Он мигает! Или ты не знаешь? Настоящие кристаллы никогда не мигают. У них ровный свет.

В первый миг я ему не поверил – Леонардо мне ничего подобного не говорил.

Наверное, именно тогда я понял, что учитель сказал мне далеко не все, что должен был сказать. А научил лишь тому, что требовалось ему для своих личных целей.

Многие думают, что, задействовав кристалл, силовик с ним срастается точно так же, как магистр, и разрушение кристалла – это смерть для его хозяина. Так вот, это как раз враки. Потому что тот дефектный кристалл распался, а я все еще жив.

Кстати, пару слов о другом заблуждении: почти все полагают, что кристалл – лишь средство управления синевой. На самом деле у каждого кристалла есть свой запас энергии, причем немаленький. Правда, использовать «камень» в таком качестве – все равно что забивать сваи с помощью микроскопа – кажется, такое сравнение однажды привел Граф. Но, знаете, когда речь идет о собственной шкуре, можно треснуть противника по башке и микроскопом.

* * *

Почти год мы с Кроликом торговали концентратом синевы. Вечная энергия нашего Океана ценилась тем дороже, чем ближе находился Южный полюс. Прессовать синеву – занятие не слишком захватывающее. Сначала мы занимались этим на Ледяном континенте, потом, подкопив малость деньжат, перебрались на Малый архипелаг. Здесь концентрат стоил куда дешевле, но зато было не так холодно и не надо было питаться одними консервами и постоянно глотать таблетки от цинги. Но и здесь всем требовалось много-много топлива для горелок – согревать дома и теплицы, заправлять двигатели машин и кораблей. Концентрат шел нарасхват.

Мы купили лицензию и развернули дело – наняли рабочих фасовать концентрат, развозить его заказчикам и доставлять контейнеры и бутыли. Один ушлый бухгалтер взялся вести наши дела. А мы с Кроликом сидели круглые сутки на маленьком баркасе в миле от берега за буйками (сосать синеву ближе этой черты было запрещено) и тупо прессовали синеву в контейнеры. Сначала насос заглатывал забортную субстанцию, потом Кролик сжимал ее вдвое, а потом я уже доводил до кондиции – состояния, пригодного для горения, – а для этого надо было сжать ее еще раз в пять минимум. И пусть Малый архипелаг – место куда более теплое, чем Ледяной континент, на баркасе было зверски холодно, мы сидели в крошечной каюте и обливались слезами, глядя, как сгорает наша драгоценная синька в прожорливой печурке баркаса. Мы копили дукаты, в надежде приобрести серьезный катер и навсегда покинуть этот холодный мир. Лоцман был за то, чтобы отправиться в теплые страны ближе к экватору, я тоже истосковался по лету, и мы оба сошлись на архипелаге Верга. Во-первых, там не было Пелены, во-вторых, не надо было вступать в гильдию заправщиков, чтобы прессовать синеву, – достаточно взять лицензию, и можно открывать дело. И потом, все наши новые знакомые расписывали это место как сад земных наслаждений. Как выглядят наслаждения неземные, нам никто объяснить не сумел. Возвращаться на наш остров мы не собирались – во всяком случае, каждый громко заявлял об этом. Как выяснилось потом, мы лгали друг другу и самим себе. Каждому из нас снилась по ночам Альба Магна, ее серебристо-лиловые парки, ее галереи на черных столбах, снилась ель на площади Согласия. В глубине души каждый был романтиком и мечтал вернуться.

Одно было плохо: сбережения росли медленно. Прессовать синевы больше, чем у нас выходило, нам с Кроликом было не дано. Найти третьего силовика мы не сумели, а текущие расходы пожирали львиную долю от продаж, к тому же мы поставляли четверть концентрата в общественные хранилища – в качестве налога. И все же наш счет в банке потихонечку рос, и мы уже начали присматривать подходящий катер…

А потом все рухнуло.

Мы с Кроликом были глупыми мальчишками, мы даже не заметили, что за нами следят, не обратили внимания на смутные намеки хозяина гостиницы и отвергли предложение местного стража, который предлагал нам свой «покров» за пять процентов добытого концентрата. Услышав слово «покров», я расхохотался. Уже чего-чего, а даже подобия Пелены закона на Малом архипелаге не было и в помине. Здесь каждый жил сам по себе. И губернатор острова, и его ближайшая клика очень удивлялись, когда от них требовали навести хоть какой-то порядок. Они считали, что их должны кормить и поить лишь за то, что они сумели забраться наверх.

Но мы с Кроликом были уверены, что уж нас-то никто не тронет. Мы были силовиками, умевшими обращаться с синевой, я мог попросту поднять волну и обрушить ее на любого врага (так я воображал во всяком случае), а уж Лоцман мог идеально направить мою волну к цели. Не говоря уже о кружевах, которые я умел создавать из пены. Комья этой дряни постоянно забивали наше оборудование, и его приходилось чистить раз в два или три дня. Я не выбрасывал белые сгустки, а, связав в моток, оставлял их валяться по углам и на полках. Наверное, я был не так наивен, раз держал смертоносное оружие под рукой. И еще – кристалл я спрятал на баркасе: на любой посудине полно мест, где можно укрыть совсем небольшой футлярчик.

Но нас скрутили не на баркасе, а на берегу. И кружев у меня под рукой как назло не оказалось. И тот, кто на нас с Кроликом напал, знал, как пленить силовиков, – нас сковали стальной цепью, надели поверх золотых титановые браслеты и избили до полусмерти. А потом привели к Бульдогу.

Эту встречу я не забуду до конца жизни.

Бульдог был среднего роста человечек с очень крупной головой. Высокие скулы, приплюснутый нос, выпуклые глаза, высокий лысеющий лоб. Не урод. Просто некрасив. Он был весь затянут в кожу, она поскрипывала при каждом его движении.

– Зачем вы их привели? – спросил он, не удостоив нас даже взгляда. – Я же сказал: отвести на баркас и заставить работать.

– А если не будут? – спросил квадратный парень с обмороженным шелушащимся лицом.

– Не будут? Кто не будет? – Он ткнул пальцем в меня. – Этот? Или этот? – Палец указал на Кролика.

– Любой…

– Тогда убей этого! – Палец по-прежнему указывал на Кролика. – Урод будет работать за двоих.

Приказ и жуткий, и дурацкий: за двоих прессовать синеву невозможно. Но тут дело было не в логике, а в страхе, ужасе даже, который внушил двум мальчишкам этот человек. Этот ужас пробил нас до самых костей – не хуже морозов Ледяного континента.

– Твоя задача – заставить людей работать и выполнять положенное, а как – меня не волнует, – продолжал отчитывать подчиненного Бульдог. – Совершенно не волнует, запомни, Снеговик.

Тот спешно кивнул. Я видел, как судорожно дернулся на его шее кадык: парень и сам боялся Бульдога до усеру.

В тот же вечер мы вновь очутились на нашем баркасе, скованные цепью и в холодной каюте. Насос уже работал, и рыжий здоровяк в пушистой и толстой парке приказал:

– Работать!

– А пошел ты в синь… – Я сплюнул. И тут же лезвие ножа, острое как бритва, вспороло мою щеку.

Я не заметил стоявшего у меня за спиной невысокого и юркого человечка.

– Работай! – повторил рыжий. – Или в следующий раз лишишься яиц.

Голос был равнодушно-спокойный. Я вспомнил о приказе Бульдога и испугался. Они же могли убить Кролика – всего лишь за мой нелепый возглас, и я бы остался один здесь, на баркасе. Кажется, я ни разу потом так никогда не пугался, как в тот миг. Меня аж заколотило от ужаса. Кажется, Кролик перетрусил не меньше моего.

Так мы превратились в рабов и продолжили прессовать синеву.

Цепь оставляла нам с Лоцманом ровно столько свободы действий, чтобы мы могли создавать концентрат. Чтобы позволить мне очистить агрегаты, когда их забивало пеной, с меня снимали оковы. Я всегда чистил агрегат в присутствии надсмотрщика – того шустрого человека с ножом. Он отлично обращался с острыми предметами, в чем я убедился на своей шкуре, но ум его явно не отличался остротой. Иначе бы он заметил, что белые черви, которых я извлекаю из прессовального агрегата и якобы кидаю в гальюн, наш баркас не покидают, а так и остаются здесь, прирастая прозрачными сосочками к обшивке.

Постепенно страх, внушенный Бульдогом, истаивал и притуплялся. И по мере его ослабления мою голову все чаще посещали мысли о побеге.

– Мы убежим, – сказал я как-то ночью Кролику, когда мы лежали в нашей тесной и грязной каюте, прямо в одежде, по-прежнему скованные. – Не боишься рискнуть?

– Не боюсь, – ответил Кролик.

– Но тебя обещали убить.

– Во-первых, я не уверен, что они запомнили, кого именно грозились прикончить. А во-вторых… тому, кто останется в живых, придется куда как хуже.

– Мы просто должны сделать так, чтобы все получилось, – ответил я.

Не знаю, были ли мы так уж ловки или наш надсмотрщик оказался глуп… Во всяком случае, он не заметил, как белый червяк – пусть и не с первой попытки – обвил нашу цепь. И там, где белая нить оплела стальные звенья, металл стал темнеть и на ощупь как будто становился рыхлым – концентрированная синева медленно разъедает любую сталь, поэтому ее и хранят в титановых баллонах. Вообще говоря, титановая цепь приковала бы нас навечно, но то ли наш хозяин не знал об этом, то ли пожадился, решив, что самые обычные оковы удержат двоих голодных, перепуганных и до смерти уставших мальчишек. Спустя неделю цепь благополучно лопнула. В тот же день вечером я бросил в лицо нашему надсмотрщику комок белых червей, и они изгрызли его минут за пять, превратив плоть в алый ноздреватый «сыр». Жаль, что нашего хозяина не было на баркасе, так что кружева-черви расправились только с охраной – парнем с ножом и тремя сонными и поддатыми, а потому неуклюжими бандитами. А потом мы завели движок – благо концентрата было на баркасе вдоволь – и ушли в Океан. Мы дотянули до ближайшего острова – герцогства Бальтиони. Здесь продали по дешевке баркас и обзавелись поддельными дешевыми браслетами личности.

Мы были в счастье.

Об одном я тогда жалел – что так и не удалось посчитаться с человеком, который сделал нас рабами и которого все называли Бульдогом. Я все эти годы мечтал прикончить гада. Сколько людей батрачили на него, как бессловесный скот. Скольких он убил! Но даже не это, нет… я не мог простить ему свой страх, свое парализованное подчинение. Свое бессилие. Оно тянулось за мной годы и годы. Оно было увечьем пострашнее сожженного лица.