На следующий день Миша проснулся в превосходном настроении. Еще все спали. Он выбежал Из палатки в одних трусах и полюбовался на шкуру убитого тигра. Она висела на дереве и казалась неправдоподобно большой. А где же Гжиба? Видимо, он уже ушел.

Было холодно. Солнце еще не встало, над поляной стлался туман, иней покрывал землю, стволы сосен, серую нахохлившуюся палатку. Миша принялся прыгать, энергично взмахивая руками, то сжимаясь в комок, то распрямляясь, как пружина. Прыжки, похожие на замысловатый танец, не входили в число обязательных упражнений утренней зарядки, но сейчас были необходимы для того, чтобы согреться и прогнать остатки сна.

Затем Миша облился холодной водой и докрасна растер тело мохнатым полотенцем. Заглянув в палатку и разбудив Фому, он совершил довольно далекую прогулку бегом. Назад в лагерь возвращался не торопясь, ощущая приятную бодрость во всем теле-

Занималось чудесное солнечное утро. Такие рассветы — свежие, искрящиеся, с крепким запахом осени — бывают только в октябре. Тайга купалась в дымчатом голубоватом тумане, но он уже таял, редел, открывая вымытые, сверкающие от инея стволы елей.

В лагере готовились к завтраку.

Из-под крышки закипевшего на костре чайника вырывался пар. Фома, надув с важным видом щеки и пыхтя, будто выполнял очень трудную работу, лил в котел с кашей подсолнечное масло.

Миша с большим удовольствием наблюдал эту мирную привычную картину.

Он сдержанно поздоровался со всеми, а Насте погрозил пальцем: «Не забывай, мол, я еще на тебя сердит», потрепал по шее Чалого, угостил его черным хлебом, затем подсел к костру и осведомился у Фомы, что тот видел во сне.

— Тут увидишь, — буркнул Фома. — Столько за ночь перетерпел, не дай бог! Только под утро и уснул-

Выяснилось, что с вечера еще он не мог успокоиться, боялся за лошадь, выходил к ней раз пять. Вдруг тигр ее утащит или Гжиба уведет? Охотник расположился у костра в двух шагах от Чалого.

Незадолго перед рассветом Фома не вытерпел и подошел к охотнику. Гжиба не спал, сидел и курил, что-то обдумывая. Костер уже догорал, подергивался пеплом. Кругам был непроглядный мрак. Фоме показалось подозрительным, что Гжиба не поддерживает догорающий костер.

«Колдует, — подумал с ужасом Фома, заметив, что охотник что-то шепчет про себя. — Сейчас второго тигра на нас напустит. С первым ничего не вышло, — спасибо Петру, не растерялся, — так он второго вызовет».

Долго Фома переминался с ноги на ногу, кряхтел и, наконец, заговорил с охотником напрямик.

— Гжибушка, голубчик, ты уж на нас не гневайся, — попросил Фома ласковым голосом. — С тиграми-то шутки плохи. Хватит с нас и одного.

Гжиба презрительно посмотрел на него, качнул головой, сказал сердито:

— Тигр, это что… Есть кое-кто и пострашнее тигра…

Охотник долго еще дымил самосадом, не произнося ни слова, потом встал, отряхнулся и зловеще бросил:

— Запомни мои слова: беречься вам надо! Смотри!

Он постоял у костра, разглаживая бороду. На фоне темного, закутанного в тучи неба смутно маячил его черный силуэт.

Потом силуэт стал уменьшаться, сереть и пропал, слился с тайгой. И если б не шорох травы, такой отчетливый в ночной тиши, Фома мог бы поклясться, что Гжиба не ушел, а растаял в воздухе, испарился, как это делают колдуны.

— Нет, воля ваша, — закончил свой рассказ возчик, поднимая к землемеру расстроенное лицо, — зря мы судьбу дразним. Это что же такое? Беспременно несчастью быть. Вы вот уйдете, а я один в лагере. Тут-то он и заявится.

— Кто это он? — поинтересовался Кандауров.

— Ну, тигр или тот, который пострашнее тигра. Эх, кончать бы работу и до дому скорей!

— Опять за старое, Фома! — рассердился Миша. — Выбрось ты эти мысли из головы.