— Какой смертный дерзнул бросить вызов духу, и гуляет по воздушной стихии? — вопросил громоподобный голос.

— Хороший вопрос, — хмыкнул Мэт и велел Стегоману:

— Голову опусти. Идем на снижение.

Дракон и сам уже наклонился и закладывал посадочный вираж.

— Ты что, боишься? — поинтересовался Стегоман.

— Представь себе, да! Но самое главное, к чему злить духа, пребывающего в своей стихии? На земле мы сумеем обратить против него силы, которые ему неизвестны.

— Ах, ну да, мне следовало догадаться, что это не трусость, а хитрая стратегия, — издевательски фыркнул Стегоман и резко спикировал.

— Ты на месте? — крикнул Мэт через плечо.

— На месте, на месте! — откликнулся отец. — Но доложу тебе, ощущеньица еще те. Волосы дыбом!

— То ли еще будет, — пообещал отцу Мэт.

— Знаешь, мне всегда хотелось стать одним из героев моих любимых книг, — признался Рамон. — Наконец мои мечты сбываются!

Правда, голос его почему-то звучал не очень-то радостно. Стегоман выпрямился и выпустил ноги. Рамон поежился.

— Больше похоже на посадку истребителя, чем на посадку пассажирского лайнера.

— Осторожнее! — прокричал отцу Мэт н, спрыгнув на землю, нырнул под Стегомана. Рамон, секунду помедлив, последовал примеру сына.

Стегоман растопырил крылья и яростно взревел, встречая взглядом огромного джинна, опустившегося с неба. Дракон изрыгнул пламя, и одежда джинна загорелась. Дух отпрыгнул назад, взвизгнув так громко, что по окрестным холмам раскатилось многократное эхо.

Мэт выглянул из-под брюха Стегомана и прошептал:

— Невероятно!

— Почему невероятно? — поинтересовался Рамон, тоже взглянул и едва слышно добавил:

— Действительно!

— Знаешь, на самом деле я не очень-то верил, что они бывают обоих полов, признался отцу Мэт.

— Зря, — посочувствовал ему отец. — Ведь ты, когда был маленький, тысячу раз смотрел мульт-сериал но телевизору.

— Да, но даже у Барбары Идеи не было таких форм!

А дух уже мчался на них, и дымящиеся одежды стали видны более отчетливо: короткая жилетка-болеро, прозрачные шальвары. Лицо джинна было овальным, глаза сузились в щелочки, но при этом гневно горели, губы были ярко-алыми и пухлыми, волосы струились черным водопадом.

— За это ты сгоришь в своем собственном пламени, дракон! — прошипела джинна и, протянув руку вперед, швырнула в Стегомана огненный шар. То есть она бы его швырнула, если бы Мэт не начал читать стихи.

Рука, собравшаяся швырнуть огненный шар, застыла. Прищуренные глаза сузились еще сильнее и несколько поутратили злость.

— Что за чепуху ты несешь?

— Какая же это чепуха? — осторожно возразил Мэт. — Вы действительно на редкость красивая девушка, вы прекрасно сложены, у вас великолепные черты лица. Вы — само совершенство.

— Все это я и сама знаю, но ты-то зачем напрасно тратишь свое красноречие? — Между тем рука, державшая огненный шар, опустилась, и джинна запрокинула голову. — Но все же повтори, что ты только что сказал. — Неожиданно джинна резко уменьшилась в размерах и, опустившись на землю, стала на полголовы ниже Мэта. — Если хочешь. конечно.

Мэт сглотнул подступивший к горлу комок. Рамон задержал дыхание. Став ростом с обычную женщину, джинна нисколько не утратила привлекательности — даже наоборот. Красота ее поистине изумляла.

Стегоман взирал на женщину холодными глазами рептилии. Его губы скривились в усмешке. Ему нечего было волноваться за выброс гормонов — это же была не дракониха в расцвете лет!

— Что молчишь? — требовательно вопросила джинна. — Когда я стала почти одного роста с тобой, так у тебя язык отсох? Я кажусь тебе привлекательной, только когда я — великанша?

— Вовсе нет! — поспешно возразил Мэт и пропел:

Глаза джинны подернулись поволокой, губы изогнулись с чувственной улыбке.

— Однако ты дерзок, смертный, если осмеливаешься говорить такое о женщине-джинне.

— Я не сказал тебе ничего такого, чего бы ты не знала сама, — возразил Мэт.

— Верно, — согласилась джинна. — Однако я поражена многими из твоих слов. Они очень необычно звучат.

— Ты самая красивая из всех джиннов — прекраснее тебя я не встречал!

Смех джинны прозвучал словно струны цимбалы.

— Склонна поверить тебе, ибо почти все джинны — мужчины, а мужчины особой красотой не блещут. Меня зовут Лакшми, и знай, смертный, что среди женщин нашего племени найдутся и покрасивее меня.

— Если так, то твои соплеменницы и вправду очень хороши собой! — проговорил Мэт, и голос его прозвучал негромко и хрипловато.

Джинна наклонила голову набок и придирчиво осмотрела Мэта.

— Ты большой льстец, — проворковала она. — Ну что ж? Тем забавнее. — Она шагнула к Мэту, покачивая бедрами и облизывая губы: — Но настолько ли ты игрив, насколько умеешь льстить?

Мэт задержал дыхание. От джинны исходила неприкрытая похоть. Она двигалась так женственно, так плавно, так чувственно...

— Любой смертный мог бы только мечтать возлечь со столь восхитительной женщиной, но, если такой человек женат, ему ничего не остается, как только мечтать — и больше ничего.

Джинна подошла почти вплотную к Мэту и снова облизнула губы.

— Ты женат? Какая жалость! Ну что ж, мы здесь, а твоя жена где-то еще, и ей вовсе не обязательно знать о том, что произойдет между нами. Твой спутник не расскажет ей ничего.

— Я — его отец, — произнес Рамон чуть ли не извиняющимся тоном.

Джинна замерла и повернула голову к Рамону, слегка вздернув брови, словно пыталась решить загадку. Вид ее стал еще более чувственным.

— Но ты должен быть рад тому, что твой сын испытает наслаждение!

— М-м-м... дело в том, что теперь у меня есть внук.

— Это что же — так важно?

Что тут скажешь? В принципе это не было так уж и важно — важно было то, что Мэт, был женат, а наличие у них с Алисандой ребенка только еще больше укрепляло их отношения. Однако Мэт понимал, что говорить такого ни в коем случае нельзя — в особенности женщине, которая, сочтя себя оскорбленной, может вызвать землетрясение.

Рамон был того же мнения.

— Поймите меня правильно, прелестная дама, — вежливо ответил Рамон, — но у нашего народа те, кто сильно влюблен, крайне тяжело переносят измену возлюбленного.

— А у тебя есть жена? — требовательно спросила джинна и шагнула к Рамону.

— Есть. И я живу на свете ради нее, — гордо отозвался Рамон.

— Но ведь и ей не обязательно знать? — пожала плечами Лакшми.

— Она узнает, — покачал головой Рамон и улыбнулся. — Только не спрашивайте как, но все равно узнает. А что еще важнее — это то, что о случившемся буду знать я.

В усмешке джинны появилось сожаление.

— Неужели вы, смертные, столь чувствительны ко всему, что связано с понятием «совесть»?

— «Совесть всех нас превращает в трусов», — процитировал Рамон. Мэт подхватил:

— Да, совесть играет тут некоторую роль, но для меня главное, что я бы предал самого себя.

Джинна обернулась к нему и нахмурилась.

— Что-то не пойму?

— Не уверен, что я и сам до конца себя понимаю, — пожал плечами Мэт. — Просто знаю, что это правда. Если я предам Алисанду, я получу что-то вроде душевного увечья, лишусь своего самого истинного чувства.

— Что вы за странные создания! — воскликнула Джинна и призывно улыбнулась. — Но почему бы мне немножко не поранить вас?

Мэт глубоко вздохнул и отозвался стихами:

Рамон опасливо посмотрел на сына.

— Ну знаешь, сынок, эти последние строчки...

— Что ты наделал, смертный? — Глаза джинны затуманились. — Ты научил мое сердце плакать!

Мэт облегченно вздохнул, но не стал вслух благодарить судьбу. Вслух он сказал следующее:

— Ты просто повзрослела, прелестная джинна. Ибо если кто-то не умеет плакать, значит, он еще не вырос окончательно и его душа несовершенна.

— Плакать о себе самой — это я могу понять, но плакать о ком-то другом?! И вдобавок сожалеть о тех страданиях, которые этот кто-то еще не перенес!

— Да, но размышлять о тех страданиях, которые мог перенести из-за тебя другой, означает заботиться о нем, — возразил Мэт.

Отец гордо и одобрительно посмотрел на сына. Джинна нахмурилась, запрокинула голову.

— Кажется, ты наградил меня тем, что у вас зовется совестью, смертный.

— Те, кто наделен совестью, — заверил джинну Мэт, — творят меньше злых дел и больше добрых.

— Да мне какое дело до вашего народца? Что мне с того, хорошо вам или плохо?

— Ну... — пожал Мэт плечами. — Видишь ли, люди-чародеи могут поработить тебя и использовать, пленив своими заклинаниями.

Лакшми застыла, прищурилась. Мэт почти воочию видел, как в ней закипает гнев.

— Кто поработил тебя? — заботливо спросил он. — И каким колдовством? Может быть, я сумею освободить тебя из плена.

— Так ты чародей? — с сомнением поинтересовалась Лакшми.

— Так и есть, — признался Мэт.

— И поэтому твои льстивые речи зажгли во мне огонь желания?

— О, за это прошу прощения, — устыдился Мэт. — Я просто изо всех сил старался помешать тебе стереть нас с лица земли.

Взгляд джинны стал недоверчивым.

— Неужто ты и впрямь стыдишься того, что воспламенил в женщине желание?

— Если это против ее воли — да, стыжусь.

— Вот уж удивительно! — воскликнула Лакшми. — До сих пор мне не попадались такие совестливые мужчины из вашего племени!

— Мой сын — редкий человек, — гордо проговорил Рамон.

— Редкий и странный, — кивнула Лакшми. — Дерзнешь ли ты и вправду освободить меня от чар мавританских чародеев, смертный?

— Ну конечно, дерзну! Или ты думаешь, будто мне кажется, что ты бросишься на меня в тот миг, как только я освобожу тебя?

На самом-то деле Мэт в этом даже не сомневался, поэтому и наделил джинну совестью.

— Знаешь ли, смертный, я бы сказала, что любой на твоем месте решил бы именно так. — Джинна оценивающе оглядела Мэта, словно что-то прикидывала на глазок. — Значит, ты мне доверяешь?

— Да, доверяю. А что, это так уж глупо?

— Может, и глупо, — уклончиво отозвалась Лакшми. — Однако лесть твоя пришлась мне по сердцу. — Он видимо, приняла решение. — Ладно! — Она тряхнула левой рукой и быстро проговорила:

— Меня пленил персидский маг по имени Азиз аль Искандер и привязал к себе с помощью талисмана — браслета с лунным камнем.

— Персидский маг? — вытаращил глаза Мэт. — как давно это случилось?

Джинна пожала плечами.

— С тех пор я долго спала — внутри своей темницы, в камне, но когда я наконец проснулась и начала выполнять приказания моего повелителя, свободные джинны сказали мне, что прошло, наверное, лет триста. Кто царствует нынче в Меровенсе. Каприн?

— Боюсь, что нет, — покачал головой Мэт, но тут же понял, что джинна, вероятно, имела в виду не отца Алисанды. — Ты о каком Каприне спрашиваешь? Их было четыре.

— Четыре? — выпучила глаза джинна. — Мне ведом только один! Сколько же времени у меня похитили! Сколько лет минуло с тех пор, как умер первый из Капринов?

— Около двух столетий, — ответил Мэт и приготовился к тому, что у джинны начнется истерика.

Истерики не случилось, однако рассердилась джинна не на шутку.

— Значит, прошло пятьсот лет с тех пор, как меня пленил Азиз! Большую часть моей жизни, смертный, я проспала. Если ты сумеешь освободить меня, я тебе буду благодарна так, как только может быть благодарна джинна!

На миг к ней вернулись чувственность и похотливость.

Мэт поскорее взял быка за рога.

— Итак, персиянин заточил тебя внутрь камня? Ну-ка, ну-ка, дай подумать...

Мэт наклонил голову.

Глаза джинны метали молнии. Она приготовилась было гневаться, но Рамон поднял руку и удержал ее от излияний.

— Тише, миледи, не волнуйтесь! Он творит чудо.

Джинна хмуро взглянула на Мэта, но терпеливо смолчала. А Мэт через несколько мгновений поднял голову, устремил взор в пространство и прочитал:

Лакшми, просто-таки излучав желание, покачивая бедрами, устремилась к Мэту.

Мэт торопливо выпалил другое стихотворение:

Закончив чтение, он выжидательно уставился на джинну.

Та уставилась в одну точку, пошевелила руками и покачала головой.

— Путы все еще сковывают меня. Они ослабли, но не исчезли.

— Этого я и боялся, — вздохнул Мэт. — Мне ничего не удастся, пока я не узнаю твое имя.

— Мое имя? — удивилась джинна. — Я же сказала — меня зовут Лакшми.

— Нет-нет, я говорю не о твоем мирском имени, я говорю о тайном, которое до поры до времени было известно только твоей матери, а когда ты выросла, она сказала его тебе.

Лакшми сердито поинтересовалась:

— Откуда тебе ведомо о тайных именах джиннов?

Мэт мог бы ответить, что к тайным именам прибегают многие малоразвитые народы и делают это исключительно ради того, чтобы их именами не завладели злые колдуны и не навредили им. Однако более тактичным ему показался такой ответ:

— Я знаю об этом, потому что твое племя уже очень давно живет на свете.

— А зачем тебе понадобилось мое тайное имя?

— Ведь колдун воспользовался им, когда заточил тебя в лунном камне, верно?

В глазах джинны мелькнул страх.

— А это ты откуда знаешь?

— Понимаешь, пленено не твое тело, — пояснил Мэт. — Пленена твоя душа, твоя суть. Я не вижу вокруг тебя или на тебе ничего такого, что понуждало бы тебя вернуться в камень и повиноваться приказам того, кто этим камнем владеет, повиновение заложено внутрь тебя, в самое сердце. Колдун воспользовался твоим тайным именем, чтобы приворожить тебя, а не зная твоего имени, я не могу тебя освободить.

— Но если тебе станет известно мое тайное имя, ты и сам сумеешь использовать против меня злое колдовство, сможешь заставить делать все, что тебе будет угодно!

— Понимаю, — извиняющимся тоном проговорил Мэт. — Но иначе ничего не выйдет. Колдун привязал тебя к себе с помощью твоего тайного имени, и я не смогу дать тебе свободу, не зная его. Тебе придется довериться мне.

Взгляд джинны стал зорким, испытующим.

— А ты мог бы пообещать мне, что забудешь мое тайное имя, как только произнесешь его?

— Отличная мысль! — воскликнул Мэт и пропел:

Рамон кивнул, взгляд его выражал полное понимание сути дела.

— Теперь можешь сообщить ему свое тайное имя, прелестная дама. Он произнесет его только раз и сразу же забудет.

Лакшми, похоже, не до конца поверила новым знакомцам, однако распорядилась:

— Закрой уши руками и отвернись!

Рамон сделал, как велела джинна.

Лакшми вплотную подошла к Мэту. Сейчас речь шла важном деле, и сама джинна имела вид исключительно деловой, однако сексуальностью просто дышала, и ее флюиды ударили по Мэту не слабее тяжелого молота. Одурманенный приливом желания, он заставил себя сосредоточиться на том единственном слове, которое джинна сказала ему на ухо, после чего кивнул и прошептал:

— Отойди.

Глаза джинны гневно полыхнули, но она повиновалась. Мэт судорожно вздохнул, когда расстояние от него до Лакшми стало наконец достаточным для того, чтобы он сумел вспомнить нужное стихотворение. Он вновь прочитал стихотворное заклинание, рассчитанное на освобождение джинны, однако на сей раз включил в него тайное имя. Дочитав стихотворение до конца, Мэт испуганно вытаращил глаза.

— Что с тобой стряслось? — небрежно поинтересовалась джинна.

— Что-то пропало! — пробормотал Мэт. — У меня из памяти.

— Ну конечно! Мое имя!

— И все? — Мэт нахмурился и задумался. — Я помню, как читал стихи, предназначенные для того, чтобы забыть твое имя после его произнесения, потом я произнес твое имя, но напрочь забыл, как оно звучит!

— Вот и славно! — обрадовалась джинна. — Ты держишь данное слово! — Правда, она тут же нахмурилась. — Конечно, если не врешь.

— Эй! — возмутился Мэт. — Мы же договорились — ты мне доверяешь! Лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Путы все еще связывают тебя?

Лакшми подняла руки и выжидательно уставилась в пространство. И вдруг лицо ее просияло.

— Путы исчезли! Я больше не связана! Ты и вправду вызволил меня! Теперь мне больше не надо исполнять приказ колдуна!

— Здорово! — порадовался Мэт. — А какой у тебя был приказ, кстати говоря?

— Убить мага по имени Мэтью Мэнтрел.

Мэт выпучил глаза. Рамон тоже. Затем, не сговариваясь, они глубоко вдохнули и задержали дыхание. Джинна непонимающе нахмурилась:

— Вас это волнует?

— Можно и так сказать, — кивнул Мэт. — Видишь ли, меня зовут Мэтью Мэнтрел, и никогда в жизни я еще так не радовался, что помог незнакомке.

— Ты — тот самый человек? — Лакшми снова шагнула к Мэту и нанесла ему гормональный удар посильнее предыдущих. — О нет, конечно, я не стану убивать тебя, но я могла бы вытащить тебя из этой заварушки по-иному. Что скажешь, смертный? Не желаешь ли провести месяц с джинной? Я обещаю тебе неземные наслаждения и райские восторги.

Мэт сглотнул подступивший к горлу комок. Вот уж не думал не гадал он, чем отзовутся его заклинания!

— Послушай, — хрипло вымолвил он, — тебе вовсе не обязательно меня благодарить...

— А я и не благодарю, — покачала головой джинна. Ее губы были совсем близко от губ Мэта. — Я ищу радости только для себя. Но уверяю тебя, ты тоже будешь счастлив. Не бойся своей совести. Ты погибнешь для собственных упреков и очнешься для восторгов, обрести которые можно только с женщиной-духом.

— О да, я понимаю, истинные восторги ведомы только духам. — Мэт уцепился за эту мысль, словно Одиссей за мачту тонущего корабля. — А это значит, что смертным такие восторги недоступны, ну разве что только влюбленным.

— Может, это и так для тебя и твоих сородичей, — покачала головой Лакшми, — но для меня — нет.

Грудь джинны коснулась груди Мэта.

Мэт поборол желание отступить назад, понимая, чем это может закончиться.

Ему нужно было не отстраняться от джинны, а убедить ее, но сделать это было очень трудно — его тело просто-таки кричало: «Не будь идиотом! Возьми, что тебе предлагают!»

— Но ты... ты ведь не хотела бы получить удовольствие для себя, понимая, что я вовсе не испытываю такого же наслаждения?

Джинна замерла.

— Если ты не лжешь, смертный, то ты — единственный такой в своем роду из всех, кто мне встречался!

— Да нет, другие просто не признаются в этом даже самим себе, — заверил джинну Мэт. — Они никогда не знали о том, что такое по-настоящему любить ту, которая любит тебя. — На миг Мэта пронзило чувство жалости ко всем тем несчастным, которые ни разу в жизни не познали сладости настоящей любви. Он вспомнил о том, что сказал ему как-то Савл, и повторил слова друга:

— Если ты не влюблен, все остальное — ерунда. Это вроде долгого изнурительного пути к далекой вершине, но, когда ты взбираешься на нее, оказывается, что там ничего нет — только холодный пепел. — Лакшми отступила на дюйм, слезы увлажнили ее ресницы. — Отчего вдруг у меня стало так тяжело на сердце? О, противный маг, ты снова сделал меня печальной!

Мэт понял, что его жалость к миллионам безымянных несчастных передалась джинне.

— Просто мне очень жать тех, кто никогда не любил по-настоящему. А такое со мной происходит всякий раз, когда я вспоминаю о том, как счастлив я сам, счастлив, что люблю и любим.

Стоило Мэту произнести эти слова, радость объяла его.

От джинны это не укрылось. Изумлению ее не было предела.

— Какое дивное чувство! Неужто смертным и вправду ведома такая благодать?

— Счастливым — да.

— Я уже почти готова поверить, что есть на свете воистину священные вещи. — Джинна отступила еще на несколько шагов. Лицо ее отражало те усилия, с которыми она пыталась вернуть себе былую самоуверенность. — Не могу вторгаться в столь сокровенные чувства. Нет, маг Мэтью, я не стану соблазнять тебя своими чарами. Но как же еще мне отблагодарить тебя за то, что ты вызволил меня, освободил от заклятия колдуна?

У Мэта вырвался шумный вздох облегчения.

— Ты могла бы рассказать мне побольше о том колдуне, который послал тебя убить меня, о том войске, которому он помогает завоевать Ибирию. Откуда родом эти люди? И как им удалось проникнуть так далеко в глубь Меровенса?

— Насчет того, как им удалось проникнуть в глубь страны... — что ж, ваши дозорные на границе и не пытались удержать их, — не скрывая удивления, отвечала Лакшми. — Ведь сюда пускают всех, кто говорит, будто идет по делу.

— Увы, таковы недостатки открытой границы, — вздохнул Мэт. Ведь это он сам посоветовал Алисанде открыть границу с Ибирией! — Но, с другой стороны, какой прок закрывать дороги, если враги с тем же успехом могут проникнуть в страну по полям?

— А тысячи ибирийцев теперь именно так и поступают, — сообщила Мэту Лакшми. — Я сама видела этих беженцев сверху, когда исполняла кое-какие повеления моего хозяина. — Джинна усмехнулась. — Бывшего хозяина я хотела сказать.

На миг Мэту показалось, что он увидел острые зубы. Он сдержал испуг, гадая, что же за духа он выпустил на волю.

— Вот не знал, что на нашей территории — наплыв беженцев. Нужно послать весточку королеве, чтобы она распорядилась начать приготовления к приему людей из Ибирии. — На самом деле стоило подивиться тому, что Алисанду ни о чем подобном не известили шерифы провинций. — И давно ли это происходит?

— Примерно с неделю.

Так... Прибавить два-три дня на то, чтобы шерифы сообразили, что происходит, еще денек, чтобы они решили, посылать или не посылать гонца в королевский замок, да еще три дня, пока гонцы доберутся, — все становилось ясно. Королева просто еще не успела получить вестей из южных провинций о наплыве беженцев.

— А серьезное наступление махди, стало быть, началось две недели назад?

— Верно, — подтвердила джинна. — Правда, уже полгода он, так сказать, откусывает от Ибирии провинцию за провинцией. Местные жители перебегали в незахваченые провинции. Уже несколько месяцев народ из Ибирии просачивается в Меровенс через горы, но настоящий поток беженцев хлынул тогда, когда махди окончательно воцарился на захваченных землях, а потом ударил по северным провинциям короля Ринальдо.

— И христианам было сказано: либо они принимают мусульманство, либо убираются на все четыре стороны?

— Не то чтобы их заставляли силой, — медленно проговорила Лакшми, — но вынуждали.

— Значит, махди не пытает и не убивает неверных, он просто оставляет их на обочине, облагает непосильными налогами и держит подальше от занятий, благодаря которым можно заработать большие деньги, — кивнул Мэт. — Что ж, это я могу понять. Даже первым христианам приходилось ставить свою веру превыше мирских радостей. Но это не означает, что я готов позволить вашему махди продолжать в том же духе, хотя я и не верю, что он — плохой человек.

Лакшми непонимающе вздернула брови.

— Как такое может быть? Тебе что, приятнее сразиться с добрым человеком, чем со злым?

— Нет, но, если мой враг заслуживает уважения, мне бы хотелось знать об этом заранее. В зависимости от этого я буду знать, сильно ли мне натягивать вожжи.

— Натягивать вожжи? — нахмурившись, переспросила Лакшми.

— Насколько милосердно себя вести, — пояснил для нее слова Мэта Рамон.

— Вас, смертных, почему-то тревожат ужасные глупости!

— Это точно, — вздохнул Мэт и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. — А откуда они — этот махди и его люди?

— Из Марокко, той страны, которая лежит за морем, где высокая скала. Многие в его войске арабы, но большинство — берберы и рифийцы.

— Как получилось, что эти народы пришли в движение?

— Среди горных племен, рифийцев, появились святые люди. Они проповедовали местным жителям, что те должны найти шейха, который бы повел правоверных мусульман к победе, они говорили, что пробил час начать священную войну джихад — против Ибирии.

— Святые люди... — нахмурился Мэт. — Они колдовством, случайно, не занимались?

— Нет, они не занимались, это мой хозяин и ему подобные — они убедили святых людей в том, что час пробил, что они — свидетели рождения полководца, который принесет ислам в Европу.

— Итак, Найробус распалил колдунов, а колдуны распалили святых людей. Наши догадки подтверждаются, и вдобавок мы получили еще кое-какие сведения.

— Это какие же? — нахмурилась Лакшми.

— О том, кто на самом деле ведет войну, — пояснил Мэт. — И куда нам нанести удар. Спасибо тебе, Лакшми. Ты нам очень помогла.

— Могла бы помочь и получше, — буркнула джинна. На миг она снова зажглась, вожделением и шагнула к Мэту. — Ты уверен, что больше не нуждаешься во мне?

— Только не сейчас, — торопливо покачал головой Мэт. — Можешь отправляться, куда пожелаешь. Ты же теперь свободна.

— Благодарю тебя, — проговорила джинна, но особой радости в ее голосе не чувствовалось. Но тут она осознала другую сторону своей свободы — губы ее сложились в лукавую усмешку. Правда, она всего лишь невинно поинтересовалась: — Если ты снова оседлаешь своего дракона, ты пустишься в дорогу по небу, не так ли?

— А то как же, — фыркнул Стегоман. Намек джинны наконец дошел до Мэта.

— А что, не стоит?

— Вот именно, — ответила джинна. — Колдуны послали других джиннов к войску королевы, а некоторые снуют между войском и горами — ищут Мэтью Мэнтрела, чтобы уничтожить его, если получится, а не выйдет — чтобы не дать ему пройти в Ибирию.