Глава 1

Первый камень попал Кьюлаэре по ребрам; что-то хрустнуло. Он вскрикнул, согнулся пополам и обхватил голову руками. Следующие камни полетели градом. Он побежал, семья погналась за ним следом, выкрикивая непристойности, швыряясь камнями. Кьюлаэра огрызался, время от времени оборачиваясь. Камни били по плечам, боль растекалась и ударяла в голову. Он забежал в лес, где ветви задерживали камни, даже отбрасывали их назад. Но одно из деревьев, задержав камень, уронило его ему на плечо, зацепив голову.

Кьюлаэре на мгновение стало дурно, ноги подкосились, казалось, мир накренился. Он врезался в ствол дерева. На него уже не раз набрасывались таким образом с тех пор, как Ракхоуз ударил его за то, что он полез не в свое дело, а потом Кьюлаэра вернулся и пнул его в то место, куда бьют, чтобы обезоружить мужчину. Голова прояснилась, он собрался с силами, оттолкнулся от дерева и поплелся через лес.

Голоса позади по большей части стихли, но не все: не ушли сыновья Ракхоуза, всегда жаждущие отомстить за отца. Одного этого им бы хватило, но они могли еще вспомнить о случае с сестрой — и не раз, ведь прошло уже одиннадцать лет. Один из камней попал Кьюлаэре прямо по макушке, пролетев между его поднятыми руками, — небольшой камень, так что он лишь покачнулся, его опять затошнило и закружилась голова, но этого хватило, чтобы они настигли его и ударили сзади. Он закричал от злости и боли, развернулся, одуревший, как только что разбуженный медведь, и столь же опасный. Он бросился на них, кулак врезался в голову Горнила, в живот Ниргола. Третий брат двинул ему сзади дубинкой по голове, Кьюлаэра упал почти без сознания, его окутал мрак, он из последних сил попытался вырваться из него и расслышал рядом голос старого Дэбэлша:

— Хватит! Вы же знаете, что нельзя пользоваться никаким оружием, кроме камней, при изгнании!

— Подонок набросился на нас, — простонал Горнил.

— Сами дураки, не надо было приближаться! Нет, оставьте его — никаких убийств!

— Он ударил нашего отца! — выдавил Ниргол, держась за живот — в сотый раз за последние одиннадцать лет, и Дэбэлш ответил так же, как всегда:

— Он убил его, чтобы спасти свою жизнь, причем тот вершил богомерзкое дело!

— Ну да, развлекался со шлюхой, — огрызнулся Горнил. — Разве распутство преступление? Кьюлаэра сотворил новую шлюху, а за это ты его не убил!

— Обманутая женщина — не шлюха, и она уже помолвлена с Тэмбэтом, беременная или нет!

— Ну и дурак он, — пробормотал Ниргол, правда, не слишком убежденно. — Что для Тэмбэта — одной женой больше или одной меньше?

— А вы вдвойне дураки, раз убиваете человека за то, что он бросил женщину! — Голос Дэбэлша слабел, он отталкивал юношей. — Проваливайте теперь же, или вы на всю деревню навлечете гнев богов! Им решать, жить Кьюлаэре либо умереть! Прочь!

Юноши протестовали, но голоса их становились все тише:

Дэбэлш гнал их все дальше. Кьюлаэра лежал задыхаясь — и мучаясь. Боль в ребрах вынуждала дышать осторожно — и еще боль в голове, в руках, ногах, груди и спине. Он усмирял боль, сосредоточиваясь на чувстве мстительного удовлетворения, какое получил, украв и спрятав деревенское сокровище. Они посинеют, когда обнаружат пропажу. Но сразу же он представил себе, что сделают его братья, если вернутся и найдут его лежащим здесь без сознания. Эта мысль придала Кьюлаэре достаточно сил, чтобы доползти до густых кустов. Он зарылся в перегной, из последних сил поднял налитую свинцом руку, забросал себя листьями и лег, в отчаянии пытаясь остаться в сознании...

Но неудачно.

* * *

Огерн водил рукой, нежно и медленно гладя тело Рахани. Она поежилась и выдохнула:

— Довольно!

— Не может быть довольно, — прошептал Огерн, продолжая гладить ее.

В ответ послышался стон:

— Мне казалось, что ты забыл эту игру.

— Я не забыл ни единой из тех игр, коим ты обучила меня, моя богиня.

— Но каждый день я учила тебя новой, и вот уже сколько десятилетий миновало, как мы играем в... Ох-х-х-х! Огерн!..

— Десятилетий? Неужели так долго?

Огерн целовал округлую плоть столь нежно, что губы его могли показаться крыльями бабочки, столь нежно, что вытянули еще один стон из нее.

— Пятьсот лет!

— Они пронеслись как стрелы, — прошептал Огерн, и Рахани задрожала от его дыхания и шепота. — Пятьсот лет, и каждый день в Раю! Но как еще могло бы быть, коли возлюбленная моя — моя богиня?

— Глупый мальчишка. — Она нежно коснулась его шеи, ласково поцеловала, с обожанием вгляделась в его черты. — Сколько раз должна я тебе повторять, что мы, улины, не боги, а просто более могущественная и древняя раса, чем твоя?

— Столько, сколько захочешь, — промурлыкал он, — ибо тогда я буду слышать твой голос.

И его рука снова пустилась в странствия. Но Рахани поймала его запястье и сильно сжала его:

— Хватит, ретивый смертный! Ужели не хватит? А несколько минут назад не познал ли ты удовлетворения, бездны экстаза? И нужно ли тебе, чтоб я взалкала больше?

— Да, если я могу — способен ли простой мужчина удовлетвориться, имея подле себя женщину, столь желанную?

Он говорил чистую правду, ибо из улинок Рахани была самой роскошной женщиной — даже тогда, когда таких, как она, женщин было столько же, сколько их теперь среди людей, а худшая из улинок, по человеческим меркам, — королева красоты. А если она чувствовала потребность в партнере-человеке — что не было необходимостью, но лишь желанием, — то Огерн, конечно, был именно тем, кого бы выбрала королева. Высокий и широкоплечий, с могучими мышцами и столь правильными чертами лица, что его можно было даже назвать прекрасным, с волосами цвета черного янтаря и золотом кожи, с большими глазами и чувственными губами — он был всем, что женщина могла назвать желанием, вот только был стыдлив, но с Рахани становился полной противоположностью, совершенно раскрепощенным.

— Ну остановись! — Она снова сжала руку, но поздно — под его ласками затрепетала ее грудь, задрожало тело. — Нет, любовь моя! Мне необходимо поговорить с тобой о серьезных вещах, а я не могу, ты снова будишь во мне желание!

— Что может быть серьезнее любви?

— Жизнь и смерть!

Не отпуская его руки, Рахани подняла голову, посмотрела ему прямо в глаза сначала строго, а после умоляюще.

— Смерть? — улыбнулся Огерн. — Так я перестал тебе нравиться?

— Никогда. — Она смягчилась, рука ее на его запястье разжалась и поднялась, чтобы убрать волосы, упавшие ему на лоб. — Ты никогда не утомишь меня, Огерн.

— Ты обещала, что, как только я начну надоедать тебе, сразу же скажешь об этом!

— Лишь потому, что ты просил меня о том, поскольку я-то знаю, что мне никогда не наскучит твое общество. Не раньше, чем тебе наскучит мое.

— Но ты богиня, ты бесконечно разная! Стоит мне только начать привыкать к тебе, я открываю что-то новое, какую-нибудь такую сторону твоего существа, о существовании которой я до того и не подозревал, и заново влюбляюсь!

— И ты не понимаешь, что о тебе можно сказать то же самое? — Взяв его за подбородок, Рахани держала его голову так, что он не мог отвести глаза в сторону — как будто ему этого могло захотеться!

— Моя душа никогда не могла стать равной в этом твоей, — возразил Огерн.

— Но теперь она ближе ко мне, ибо под моим руководством ты постоянно растешь и меняешься, оставаясь в то же время все тем же славным, милым парнем, которого я выбрала, чтобы помочь Ломаллину в уничтожении Улагана, и послужить, таким образом, и мне. — Она наклонилась, чтобы еще раз поцеловать его. — Нет, я никогда не устану от тебя, Огерн, ведь в тебе неисчерпаемая глубина, пусть даже выявляю ее я.

— Ты создаешь ее!

Но она покачала головой:

— Душа растет в учении, а ты каждый день учишься у меня магии и узнаешь о том, как мир и Вселенная вращаются, развиваются и пенятся вокруг нас.

— И каждый день узнаю новую грань Рахани и новую любовную игру! — Огерн улыбнулся, рука его снова пришла в движение.

Она вздохнула и опять схватила его за запястье.

— Я узнал, как нравиться богине, но откуда же во мне может открыться что-то новое для тебя?

— В тебе это есть и всегда было, ибо ты единственный из твоего поколения, рожденный одновременно и шаманом, и воином, — а тот, кто одновременно и шаман, и полководец, обязан видеть, что готовит грядущее, если его не изменить.

Огерн тяжко вздохнул:

— Должны ли мы думать о мире?

— Уже пять веков я прошу тебя заняться этим, — сказала она с упреком, встала, собрала свои воздушные одеяния, набросила Огерну на чресла набедренную повязку. — Пойдем и увидим мир таким, какой он есть и каким он может стать.

Он пошел за Рахани к краю обрыва. Он знал, что это не настоящее, отчаянно говоря самому себе, что то, что у него перед глазами, не более чем иллюзия. Он не знал, где они с Рахани жили, и начал понимать, что это место — не мир мечты, не царство снов, вроде шаманских, не пристанище для души, — мир, который она решила показать ему сейчас, был самым настоящим.

— Посмотри на облака, — сказала Рахани. Огерн посмотрел и увидел, что туман вьется и сгущается. Движение захватило его; зрение потеряло остроту, и Огерн мог видеть лишь серые, невыразительные, бесформенные переливы. Потом туман начал редеть, проясняться, сначала в середине образовалась дыра, становясь все шире и шире.

Он увидел лицо незнакомца с черными волосами, подвязанными красной лентой, черными усами, коротко остриженной черной бородой. Он поднимает копье, потрясает им, его глаза блестят, рот открывается в крике. Он уменьшается, и скоро Огерн видит, что ниже пояса он — лошадь! Вместо шеи и головы у этой лошади человеческий торс, руки и голова человека! И он не один — по мере того, как он уменьшается, появляются один за другим такие же, все полу люди-полукони, все потрясают копьями или луками и кричат! Они становятся все меньше и меньше, и скоро Огерн видит еще больше таких же — и еще, и еще! В конце концов они так уменьшаются, что кажутся полем, вымощенным булыжником, тянущимся во все стороны, куда только можно дотянуться взором.

— Сколько их? — в ужасе шепчет Огерн.

— Более тридцати тысяч, — тихо отвечает Рахани. Огерн потрясенно смотрит.

Он никогда не видел, чтобы собралось так много народа, даже никогда не слышал о таком!

— Как?

— Как они собрались в таком количестве? — Рахани поджимает губы. — Когда их было мало и они голодали, к ним пришел Боленкар и показал одному племени, как можно раздобыть еды, уничтожив другое племя, забрав все их припасы и оружие, убив самых лучших в благодарственную жертву Боленкару. Он дал вождям оружие улинов, они сделали такое же из бронзы, признали его своим богом и стали ему поклоняться. Он приказал им идти дальше и завоевывать всех, кого они повстречают, насиловать захваченных женщин, и кентавров, и людей снова и снова, чтобы те приносили детей и воспитывали их для кровавой работы. Еще он приказал им брать столько жен, сколько они пожелают, чтобы те производили как можно больше потомства, а если жена умрет при родах или из-за того, что ее несчастное тело истомится, ну так что ж? Женщина ничего не значила для Боленкара.

И Огерн содрогнулся от воспоминаний. Когда-то улинов было много-много, но самым жестоким и гнусным из них был Улаган.

Когда Творец создал новые, молодые расы, Улаган, взревновав, собрал войско улинов, чтобы мучить, порабощать, истреблять людей, эльфов, гномов и все остальное. Ломаллин в бешенстве собрал всех возмущенных жестокостями Улагана, и между улинами разразилась война, в которой погибли почти все, ибо, пусть улины и не умирали от старости или болезней, их можно было умертвить, и их умертвляли: они сами сражали друг друга. Его армия редела, и Улаган склонил людей к битве против своих товарищей, выдав себя за божество и потребовав в качестве поклонения бороться на его стороне. Немногие из улинов хотели сражаться с Багряным, и Ломаллин пошел к людям, чтобы учить их, а Рахани учила их, приходя в их мечты и сердца, и они выбрали Огерна, чтобы тот собрал войско из молодых рас и дал бой армиям людей Улагана — жестоким солдатам из совращенных Улаганом городов, и ваньярам, варварам на колесницах, которые приехали из степей и победили свободных охотников тех земель, собираясь потом войти в не тронутые еще Улаганом города. Улаган сразил Ломаллина, но душа Зеленого бога придала сил Огерну и его войску. Потом дух Ломаллина убил Улагана, и дух сразился с духом средь звезд. А внизу Огерн повел войска Жизни на тех, кто поклонялся Смерти, и, когда Ломаллин умерщвил душу Улагана, Огерн победил. Он потребовал награду — пять веков в объятиях Рахани. А сейчас он почувствовал, как в душе у него все закипело, и понял, что счастье быть рядом с ней закончилось, ибо в ордах внизу он увидел реальную угрозу.

Кентавры начали двигаться. На скаку они еще больше уменьшились, и скоро вся армия стала лишь складкой на карте гор и рек, отделявших огромную страну на юге. К этой стране плыла складка, которая была армией кентавров, будто бурей гнало барашки по воде, двигавшейся со скоростью бегущих лошадей, а не медленным шагом пешехода. На юг мчались барашки, пока не добежали до темной области, где будто была глубже вода. Волнение усилилось, оно росло и росло, обратившись в два столкнувшихся войска, и разрослось еще сильнее, и Огерн воочию увидел обе стороны. Кентавры бились со смуглокожими людьми с каменными взорами, людьми, сражавшимися на запряженных лошадьми колесницах двусторонними топорами и мечами.

— Ваньяры! — признал Огерн старых врагов. — Те, что стали почитать Улагана как бога!

— А теперь и его сына Боленкара, — серьезно сказала Рахани.

Улаган взрастил собственных полководцев. Он насиловал человеческих женщин. Беременея, несчастные раздувались так, что чуть не лопались, и умирали, принося гигантских детей — полулюдей-полулинов — ульгарлов, старейшим и гнуснейшим из коих был Боленкар. Первый из них и самый одинокий, он ненавидел и чтил своего отца — чтил, как всякий сын будет чтить сильного и влиятельного отца; ненавидел за жестокость и потому, что он навлек на него злобу других улинов, презиравших Боленкара за то, что он выродок. Теперь злоба и обида нашли выход, направив человека на человека, войско на войско, а вынужденное почитание отца и вечная и тщетная жажда признания нашли выход в продолжении деяний Улагана по уничтожению молодых рас через их науськивание друг на друга. Но Боленкар также приказал ваньярам родить как можно больше детей, и две столкнувшиеся силы были практически равны друг другу по численности.

Кентавры все же одолели ваньяров, поскольку колесницам было не сравниться в быстроте и маневренности с мощными лошадиными телами. Колесницы разъехались в разные стороны, оставив на поле брани тысячи мертвых и умирающих. Те из уцелевших, кому удалось добраться до дому, похватали свои семьи и бежали дальше. Они донесли весть о поражении до сородичей, и другие семьи собирались и бежали, оставляя за спиной прикрытие из ваньяров, которые бились, отступали и гибли, пока остальные не спаслись, не попали в рабство или не погибли. Тогда те из прикрытия, кто остался в живых, повернулись и тоже бежали, а кентавры забрали их жилища и их рабов и занялись тем, что стали выслеживать многочисленные стада, которые были источником жизни ваньяров и остатки которых могли теперь дать начало новым стадам.

Ибо ваньяры пришли с обширных степей на западе и юге — но не на востоке, потому что те земли были захвачены другими племенами кентавров, которые нападали на людей, что были слабее их, грабили их, убивали, жгли и порабощали; они шли в набеги с именем подвигшего их на завоевания божества — Боленкара. Огерн ошеломленно наблюдал, как сдаются и подвергаются разграблениям роскошные города юга, как реками течет кровь. Ваньяры шли дальше, оставляя роскошные города опустошенными. Города рассыпались в прах, зарастали непроходимыми лесами.

Они уменьшались в магическом облачном кольце Рахани, опять превращались в обычные барашки на воде, барашки, тянущиеся в сторону...

— Междуречье! — вскрикнул Огерн.

Барашки поглотили прибоем эту землю — землю, где Огерн некогда странствовал и сражался, где он спасал города и находил друзей. Душа застыла от чувства потери, когда он понял, что они, друзья, да и наследники их скорее всего давно мертвы.

Рахани почувствовала его внезапную скорбь и обняла его:

— Успокойся, любимый. Это не то, что было, и даже не то, что должно случиться, а лишь то, что может произойти.

Она знала, что не в этом причина холода, коснувшегося души Огерна, и он понимал, что она это знает, и все равно был благодарен. Он впервые начал понимать, что чувствует сама Рахани, поселившись вдали от остальных улинов, — что должна она чувствовать, когда столькие из ее расы погибли, а немногие оставшиеся скрываются в изгнании. Он ощутил часть ее скорби, ее одиночества...

Не довольно ли ей искать утешения с человеком низшей расы?

Огерн страстно обнял Рахани, и вправду желая утешить ее, но взор его был прикован к картине опустошения. Волна ваньяров поглотила все Междуречье и двинулась дальше, по берегу Срединного Моря и даже наверх, в северные и западные земли, где находилась родина Огерна. У него на мгновение закружилась голова, когда он задумался о том, остался ли кто-нибудь из его племени, его родни. С помощью Рахани он видел, как его сын вырос, влюбился, стал отцом, заботился о детях и их матери и, к сожалению, состарился и умер. Ему недостало отваги подолгу следить за внуками, но время от времени он спускался к ним с помощью и при поддержке Рахани. Уже много поколений он не наблюдал за своими наследниками, и он не знал, хватит ли ему смелости сделать это еще раз.

Но она была так далеко на юге, его родина! Огерн всегда считал, что Междуречье на юго-востоке — но вот оно где, южнее, да, но гораздо дальше к западу кишащих кентаврами степей! Намного, намного дальше, но рябь прибоя колесниц перемахнула через великие горы на юг широких пастбищ, поглотила все земли к западу, остановившись лишь у западного океана. Многолюдные орды ваньяров праздновали победу повсеместно и вырезали, насиловали, жгли, погружали мир во тьму и варварство.

— Что-нибудь может остановить исступленного Боленкара? — прошептал Огерн.

— Конечно. — Рахани провела между ними и грядой облаков рукой, и видение исчезло. — Тому, что ты только что видел, чтобы осуществиться, нужно больше века, поскольку сейчас все лишь начинается.

— Уже начинается! Что будет с наследниками моего сына? С наследниками моих друзей, Лукойо и Дарияда?

— Они живы, пока живы, но многие погибнут во время нашествия ваньяров, если это видение воплотится в жизнь.

— Нет! Как я могу остановить ваньяров?

— Только остановив Боленкара, — ответила Рахани. Огерна на мгновение объял страх.

— Остановить Боленкара? Остановить ульгарла, получеловека-полубога ?

— Ты знаешь, что мы не боги, Огерн, — возразила Рахани.

— Да, но сверхчеловеки! Мы говорим о свержении не какого-то человека — сверхчеловека! Да, он не способен преображаться, как чистокровный улин, но в нем двенадцать футов роста и четыре в ширину! В нем силы на двадцать человек, мозгов на пятерых, и он полтысячелетия учился уловкам и хитрым вывертам!

— Как ты учился магии, — решительно напомнила Огерну Рахани, — день за днем, узнавая все больше и больше. Что, любовь моя? Ты не веришь тому, чему я тебя научила?

Это вернуло Огерну хладнокровие и некоторую уверенность.

— Конечно, все именно так. С мудростью Рахани, ее мастерством и могуществом, как могу я проиграть?

— Запросто, — резко ответила она. — Помни об осторожности, ибо Боленкар, как ты говорил, умудрен в зле и обмане и во много раз могущественнее любого человека. Но его можно убить.

— Тогда я убью его ради тебя.

Глаза Рахани затуманились, она склонилась ближе, погладила Огерна по щеке:

— Я не боюсь, любовь моя, ибо в то время, как твое духовное тело пребывало тут со мною и научилось так хорошо магии и мудрости, твое физическое тело спало в глубинах холодной пещеры, куда ты пришел разыскивать меня.

Огерн вытаращил глаза, пелена спала с его сознания. Он вдруг вспомнил извилистую тропу в горах, изматывающее путешествие в недра земли, куда его вели хмурые и молчаливые гномы-проводники. В конце концов он нашел пещеру, где стены блестели ледяными кристаллами, где ему была приготовлена могила. Он лег, задрожал от холода, холод пронизал его насквозь, а потом странное ощущение тепла охватило его, и он оцепенел в магическом сне.

Во сне он превратился в медведя, взобрался на Мировое Древо в земле шаманов, но дерево выросло еще выше, и он влез по нему в прекрасный мир, где он опять превратился в человека и где его ждала Рахани. С тех пор каждое утро он просыпался рядом с ней на шелковых подушках, близ благоухающих деревьев, близ наполняющего воздух свежестью ручья, и ее ласки — вот что будило его по утрам...

Сердце забилось быстрее от воспоминаний, и он отбросил их; у него было дело, и он должен был совершить его ради Рахани, ради человечества.

— Так мое тело мертво?

— Не мертво, — поправила она, — но очень крепко спит и очень медленно старится, если мерить человеческими мерками. Но время шло, и оно постарело. Мышцы стали дряблыми, кожа сморщилась, волосы и борода теперь длинные и седые. Больше ты не сможешь сражаться за меня сам, любимый мой, твое тело с этим не справится.

Страдание охватило Огерна.

— Тогда как могу я сделать то, о чем ты меня просишь? Как смогу я встретиться с ульгарлом и сразить его ради тебя?

— Ты должен найти кусок копья Ломаллина, упавший на Землю, когда его дух бился с духом Улагана, и перековать его в магический меч.

— Ну, это я могу, — согласился Огерн, — разве не был я кузнецом, прежде чем стать шаманом? Разве не был я воином, прежде чем стать кузнецом? С магическим-то мечом я уж покончу с этим кошмаром хоть в каком теле!

— Нет, и этого ты не сумеешь! — Рахани склонилась ближе, прильнула телом к его телу, сочувствием наполнились ее глаза. — Ты не понимаешь, сколько тебе лет, любимый, а я видела многих мужчин в таком возрасте. Мало того, оружие Улагана навлекло порчу на Звездный Камень, и эта порча отравит твое физическое тело. Ты даже с магическим мечом будешь слишком слаб, а что еще хуже — ты не будешь достаточно проворен. — Она прижала его губы пальцами, чтобы он не смог ей возразить. — Знаю, ты не веришь мне, ибо ты был быстр, словно молния, когда обитал на Земле, но смирись и поверь. Ты должен вложить магический меч в руки героя, который сможет умерщвить Боленкара, и только так сможешь ты упредить наступление тьмы.

— Но как я найду этот кусок копья Ломаллина? — воскликнул Огерн. — Это не вещь, принадлежавшая миру смертных, но оружие, выкованное из вещества звезд такой могущественной магией, какой не обладал никогда ни один человек!

— Ты найдешь его далеко на севере, где никогда не тают льды, а люди, если не носят звериные шкуры, чтобы сберечь тепло своих тел, гибнут. Ты издалека увидишь Звездный Камень, ибо он светит, собственным светом и бросает в небеса танцующие тени. Ты должен перековать его магией, но магия, какую он излучает, столь велика, что она ослабит твое физическое тело, будто бы сила выйдет из тебя. Но это будет самая совершенная кузнечная работа из сделанных тобой и самая могущественная.

— Но где я найду того героя?

— Я приведу его к тебе, — сказала Рахани, — а тебя к нему по знакам в небе, на деревьях и воде — ты сочтешь меня безумицей, ибо ничего героического в нем не будет; он покажется тебе самым извращенным и низким из людей. Но в душе его величие, и тебе придется раскрыть его.

— Как силу в куске железной руды? — пробормотал Огерн.

— Именно так. Тебе придется перековать его в героя так, как ты перекуешь Звездный Камень в меч. Когда ты сделаешь это, ты должен будешь отправить героя прямо к Боленкару, и пусть он поразит его прямо в сердце.

— Я больше не могу оставаться твоим защитником? — спросил Огерн тем же слабым голосом.

— Можешь и будешь всегда. — Ее рука ласкала его лицо, ее тело колыхалось в медленном и настойчивом ритме, прижимаясь к нему. — Ты всегда будешь героем и защитником моего сердца, верным, как сталь, и дважды чище — перековав Звездный Камень в меч, а волкоголового — в героя, ты вернешься ко мне в расцвете лет, в полноте юности и энергии, ибо сколько бы лет ни было твоему телу, дух твой всегда будет молод.

А потом она заглушила все его возражения поцелуем, и ее пальцы играли на нем, как на арфе, а тело вносило ясность в ее требования. Через несколько минут его руки взяли ее, и его пальцы ласкали и гладили ее так, будто бы она была деревом, которое он должен был одеть в листву любовью, и они вместе погрузились в гору подушек у благоуханного дерева и связали себя верностью друг другу, обещанием, пророчеством и уверенностью в победе.

* * *

Что-то холодное и влажное коснулось его щеки. Глаза Кьюлаэры распахнулись, он злобно закричал и дернулся. Двинул куда-то кулаком и сел как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как кто-то маленький быстро отходит в заросли, как что-то бледное летит из его руки.

Нет, из ее руки, как он понял теперь, — на ней простенькая блузка и юбка, но на подоле замысловатая вышивка. Не золотая ли это нить? Тогда почему б не обокрасть ее? В конце концов она явно простушка: стоит на коленях, одной рукой помогает себе подняться, а другой держится за голову, куда он попал кулаком. Глаза огромные, он таких никогда не видел у женщин, но она щурилась, как будто тусклый свет под деревьями слишком ярок для нее. На голове нет волос, руки и ноги огромные, она босая, а когда она выпрямилась, Кьюлаэра увидел, что в ней меньше двух футов росту. Кьюлаэра в ужасе понял, что ударил женщину из Маленького Народца.

Нет, постой — такие огромные глаза, прищуренные в дневном свете... это не эльфийка, а гном! К Кьюлаэре мало-помалу вернулась уверенность — всем известно, что магия гномов никакого сравнения не выдерживает с эльфийской. Тем не менее это была магия — и никогда не знаешь, на что гномы способны, а на что нет.

Тогда управляй ею! «Управляй ею, — подумал Кьюлаэра, который всегда управлял всеми, кто мог представлять для него опасность, — с помощью страха». Он поднялся на ноги, не обращая внимания на трезвон в голове, подошел ближе, навис на ней и спросил:

— Что ты со мной делала, злыдня!

— Я... я просто хотела облегчить боль в твоей голове, полечить тебя, — возражала женщина-гном. Она схватила что-то белое, прежде чем Кьюлаэра успел ее остановить, и показала ему. — Холодная влажная ткань для твоего лба, чтобы уменьшить синяк.

Кьюлаэра прищурился, не веря ничьей доброте — это могло быть не более чем уловкой, усыпить его бдительность, дабы сделать его уязвимее.

— Зачем тебе помогать мне?

— Не могу видеть чужих страданий, — объяснила девушка гном, — а... а посмотрев на твое лицо... мне еще больше захотелось вылечить тебя.

Она отвернулась, а Кьюлаэра выпучил глаза в изумлении, за которым последовали бурные радость и восторг. Она влюбилась в него! Девушка-гном влюбилась в человеческого мужчину! А почему бы нет, учитывая ее уродство? По правде, он и сам не был образцом красоты — со своим крючковатым носом и тонкими губами, а прослойка жира, покрывавшая его мощные мускулы, заставляла всякого дурака при взгляде на него думать, что он обычный толстяк, но он был человеком, а потому должен казаться невероятным красавцем! Кьюлаэру согрело понимание того, как сильно влюбилась в него незнакомка. Даже боль в боку отступила.

— Как зовут тебя, гномиха?

— Л... Луа, господин.

Кьюлаэра снова сел и раскричался:

— Давай шевелись! И ребрами моими займись — одно, по-моему, сломано.

— Я... я буду нежно, — дрожащим голосом ответила девушка-гном и достала кусок ткани.

Она вымыла его раны медленными, нежными движениями водой из глиняного горшка, чудом не опрокинувшегося. От каждого прикосновения Кьюлаэра стонал от боли и каждый раз обзывал ее по-новому. В конце концов она откинулась назад и тихим голоском проговорила:

— Простите, хозяин, но вы должны снять свою тунику, чтобы я осмотрела раны у вас на груди...

Уже хозяин! Кьюлаэру снова охватил восторг, он расстегнул тунику. Он задыхался и извергал ругательства, пока она осматривала его ребра. Его гнев отпугнул Луа, но он рявкнул:

— Приведи все в порядок, девка! — И она, трепеща, вернулась и еще более заботливо стала притрагиваться к ранам.

Он содрогнулся от боли, и она проговорила извиняющимся тоном:

— Кость не сломалась, хозяин, но треснула. Вам нужно держать ее в покое, пока не заживет, — не двигайте руками, не вздыхайте глубоко.

— Да... паршиво! Тогда ты будешь моими руками. Собери хворост и разложи костер, чтобы согреть меня, и найди что-нибудь из еды!

И чудо — она все сделала, начала бегать под деревьями, собирая хворост. Дурочка! Неужели не понимала, что могла запросто сбежать, что в его состоянии ему ее не догнать?

Конечно нет, она была влюблена. Кьюлаэра усмехнулся при мысли о том, какую власть дала ему любовь, а потом заметил, что некоторая женственность в движениях Луа все же была, и даже кое-какая грация. Она напомнила ему о Дайнисии, девушке, забеременевшей от него, которую он осмеял, когда она сказала ему, что они должны пожениться. Такие мысли разбудили в нем что-то напоминающее желание, но разбудили, кроме того, воспоминания о позоре и унижениях, кои он претерпел от рук шайки избивших его и швырнувших к ногам старейшин. Трусы! Он бы любого побил из них, хоть пятерых, но не десять сразу. Распалившись, он по-новому посмотрел на девушку-гнома: совершенный объект для вымещения злобы — слишком одурманена, чтобы сбежать, слишком слаба, чтобы дать сдачи, слишком мала... Мала! И снова явились воспоминания, лес вокруг омрачился воспоминанием о роще, о вырывающихся оттуда криках, и он потерялся в видениях из прошлого.

 

Глава 2

Крики вырывались из рощи, а Кьюлаэра был десятилетним мальчиком, бегущим туда, понимая, что какая-то девушка в опасности. Он прорвался сквозь заслон подлеска и увидел Борли — огромного, нескладного и уродливого, настолько уродливого, что даже его жена, страшная как смертный грех, не сравнилась бы с ним. И Кьюлаэра увидел, что он делает с Керли, которая пятью годами моложе, увидел, что на ней уже разорвана юбка, что Борли похотливо хохочет, вжимая ее плечи в мокрую листву, и опускается на нее. Кьюлаэра, совсем еще мальчишка, исступленно заорал и пнул Борли в диафрагму, но нога сорвалась, попала ниже. Борли завопил от боли и откатился в сторону, а Кьюлаэра крикнул:

— Беги, Керли! Беги, спасайся!

Потому что он вдруг понял, что речь идет о ее жизни; хоть и был глуп, но даже Борли догадался бы не оставлять свидетелей. И его самого! Керли поднялась и уже бежала, спотыкаясь, хоть и без юбки, но бежала, по крайней мере оставшись невредимой, а Борли встал на ноги, глаза его яростно загорелись, губы искривились в яростном рыке, он отломил сук от поваленного дерева и, шатаясь, пошел на Кьюлаэру.

Побелев от ужаса, Кьюлаэра увернулся от удара и выхватил из ножен кинжал. Он подскочил так близко, что Борли не мог огреть его палкой, и ткнул гада ножом. Нож вошел Борли под ребра, и мерзавец взвыл от боли. Кьюлаэра отпрыгнул, замахнулся ножом, рассчитывая на то, что, если Борли упадет на спину, у него будет время убежать...

Но Борли снова размахнулся суком, прыгнул, и Кьюлаэра не успел вовремя пригнуться. Сук угодил ему по голове. Он упал, у него закружилась голова, его затошнило, потемнело в глазах, но он вцепился в кинжал, шестым чувством понимая, что от этого зависит его жизнь. Ему показалось, что победный крик Борли слышится издалека. Борли всей тяжестью обрушился на мальчика, и Кьюлаэра ощутил, как корявая рука шарит у него в штанах, и с диким ужасом понял, что Борли пытается сделать с ним то, что не смог с Керли. Мальчик ткнул ножом изо всех сил, услышал крик, а потом бил еще и еще, пока крики не превратились в хрипы, а через некоторое время понял, что Борли таки затих, и его тело обмякло и не шевелится. Кьюлаэра оттолкнул Борли, выскользнул из-под него, откатился в сторону, потом, задыхаясь и рыдая, судорожно сжал нож и побрел прочь, лишь раз оглянувшись на жуткое зрелище, остававшееся позади. Добравшись до опушки, он обнял огромный дуб и постоял около дерева, впитывая его силу до тех пор, пока не отдышался. Потом мальчик заковылял по стерне, стал кричать, звать на помощь кого-нибудь из взрослых...

Но люди уже бежали ему навстречу, перепуганные бессвязными всхлипываниями Керли, а впереди всех бежал отец Кьюлаэры. Он поднял сына на руки, прижал к груди, возблагодарил богов за то, что спасли его, а потом отпустил и прислушался к крикам людей, добежавших до леса. Он двинулся в их сторону, но Кьюлаэра, плача, хотел броситься прочь, схватил отца за руку и потащил к дереву, поэтому отец не уходил, пока один из мужчин не вернулся из леса и не остался постеречь мальчика. Но этот мужчина вел себя странно, явно что-то скрывал, он как-то отстраненно разговаривал и все бубнил Кьюлаэре, что все будет хорошо, а когда отец Кьюлаэры вернулся, узнав о том, что случилось в лесу, в нем тоже появилось что-то чужое, какая-то осторожность, даже, пожалуй, страх. Он спросил:

— Это ты сделал?

— Я не мог иначе! — оправдывался маленький Кьюлаэра. — Он хотел... хотел...

Отец прижал мальчика к себе, снова стал родным, теплым.

— Ну, ну, малыш, мы понимаем, что ты иначе не мог. Ты спас себя и еще спас маленькую Керли от самого худшего. Ты ни в чем не виноват и достоин почестей героя.

И жители деревни воздали ему почести, как герою, вечером около самого большого очага в домике для собраний, а жена и мать Борли прятали от стыда лица, хотя их никто ни в чем не обвинял. Почести герою, да — на один только вечер. Но уже на следующее утро Кьюлаэра почувствовал, что люди его избегают, здороваются с ним вежливо, но холодно. Он мучительно пытался понять, в чем дело, обиженный и обескураженный, а родители не могли ничего объяснить, говорили, что ему все кажется, что все в порядке, но от них исходило то же самое — холод. Кьюлаэра не мог не страдать, а на следующей неделе, на охоте, случилось новое происшествие: его схватил самый сильный парень в деревне, за спиной у которого стоял десяток дружков, и бросил ему вызов:

— Думаешь, что ты такой великий боец, а? Посмотрим, сможешь ли ты одолеть меня!

И прыгнул на Кьюлаэру с кулаками.

Кьюлаэру охватили злоба и обида, он отбивался как сумасшедший, отбивался, пока наконец его обидчик не убежал, с разбитым носом, пока другие не побежали прочь от разъяренного воина. Кьюлаэра с десяток ярдов гнался за ними, потом остановился, свирепо глядя им вслед. Его грудь тяжело вздымалась. Он понял: в деревне все теперь его боятся, ведь он одолел взрослого мужчину...

А теперь его будут бояться и все мальчишки, потому что он победил самого большого и запугал остальных.

Позже, повзрослев, он понял, что людьми в деревне владеют страх, отвращение, ибо то, что он не дал сделать Борли, в умах людей связалось с ним. И тогда в душе Кьюлаэры разверзлась глубокая бездна презрения, презрения к людям, которые сначала воздают почести мальчишке, спасшему маленькую девочку и убившему взрослого, чтобы самому спастись, а потом отталкивают его, сторонятся его — Кьюлаэра презирал их, злился на них, его злость никогда не дремала, он был готов броситься на всякого, кто его обижал. Он стал презирать и законы взрослых, и даже их богов и думать, что только злой бог, Боленкар, лишен притворства, ибо ни от кого не прячет своей злобности.

Кьюлаэра вырос без бога, которого мог бы почитать, без веры во что-либо, кроме самого себя, в свой ум, и силу, и умение драться, ибо ему то и дело приходилось драться с другими мальчиками, а когда они наконец отступились, он понимал, что отступились они лишь из страха быть побитыми. Он стал лучшим бойцом, но при этом отверженным. Он и сам открыто презирал сверстников, постоянно задирался и нарушал, когда только было возможно, их глупые правила...

Например, правило о том, что он обязан жениться на женщине, с которой переспал и с которой зачал ребенка.

Но никогда не брал женщину насильно.

Поэтому, подбираясь к Луа, Кьюлаэра ощутил прилив отвращения. Вместе с желанием пришло презрение к себе. Еще противнее ему было из-за того, что девушка-гном выглядела лет на пять, не больше. И тогда Кьюлаэра посмеялся над искренней заботой девушки и ее слабостью, которую она назвала бы любовью, приказав:

— Развяжи мне шнурки, чтобы мои ноги согрелись.

И удивился, когда она выполнила его приказ. Он сел спиной к стволу дерева, позволил ей накормить себя с ложки мясным бульоном. Но думал Кьюлаэра при этом не только о выздоровлении...

Он замышлял месть.

* * *

Огерн проснулся, дрожа — и, что того хуже, он проснулся от боли. Не успев шевельнуться, он почувствовал боль во всем теле. Он лежал не шевелясь, боясь открыть глаза — боясь, что даже это принесет ему боль.

«Трус! — обругал он сам себя. — Невежа и свинья!»

Он пытался набраться храбрости, чтобы хоть чуть-чуть пошевелиться, хотя бы приоткрыть веки...

Свет обжег его мозг, и Огерн прищурился, внушая себе, что на самом деле свет тускл, и лишь его отвыкшим за пятьсот лет от света глазам он кажется ярким пламенем. Когда глаза Огерна привыкли к свету, он открыл их немного шире и мог бы поклясться, что под веками у него песок. Неужели за пять веков у него высохли веки?

За пятьдесят лет, поправил он себя. Истинный возраст его тела — пятьдесят лет или даже меньше! Но пятьдесят ли лет прошло или пятьдесят десятилетий, Огерну все равно казалось, что весь он — из ржавого, заскорузлого железа и ему нужно заново родиться.

Он еще шире открыл глаза, подождал, пока свет перестанет слепить, осмелился открыть еще шире и увидел поистине ослепительный блеск! Блестки льда, покрывавшие стены пещеры во времена его молодости, превратились теперь в сугробы и колонны! Он лежал в ледяном зале, освещаемом пламенем в фут высотой. Огонь пылал в расщелине скалы у ног Огерна. Повсюду танцевали языки огня, преломлялись во льду, отражались и окутывали Огерна светом.

По крайней мере Рахани подарила ему усыпальницу, достойную героя, — но нет, лучше назвать это спальней, а не усыпальницей! Потому что он спал, а не был мертв — только лишь спал, а история человечества тем временем вершилась. Но настало время проснуться.

Огерн повернул голову медленно, медленно, и у него возникло такое ощущение, как будто он пытается сломать слой ржавчины. Рядом с ним стоял маленький столик из черного дерева, а на нем в серебряной вазе лежали разноцветные фрукты. От одного вида их Огерна затошнило, но он понимал, что должен подкрепиться. Он попытался шевельнуть рукой, но рука не послушалась. Озадаченно нахмурившись, Огерн приказал руке двинуться, взглянул на нее. Рука лежала на сером одеяле, которым Огерн был укрыт. Рука едва заметно приподнялась. Казалось, на нее давит тяжесть веков, но все же она двигалась, и Огерну удалось заставить ее двигаться, пока рука не дотянулась до столика. Затем Огерн, тяжело дыша, позволил руке отдохнуть. У него было ощущение человека, сдвинувшего с места Землю. Его охватила тревога: как он выкует меч, когда рукой-то еле двигает? Но прежде, чем эта тревога окрепла, ее сменила новая. Одеяло?

Он не укрывался одеялом, он тогда улегся в накидке, рубахе и штанах, что дали ему крестьяне у подножия холма. Одеяла не было, тем более серого. У Огерна мелькнуло жуткое подозрение, но он прогнал эту мысль, решив: сейчас важнее подумать о силе. Он уверял себя в том, что его слабость была вызвана только тем, что он так долго пролежал неподвижно: мышцы стали вялыми из-за того, что он слишком давно не ел. Убедив себя в том, что поесть непременно нужно, Огерн взял из вазы желтый шар и взвесил его в руке. Не легче самых тяжелых камней из тех, что ему случалось поднимать. Огерн попробовал поднести плод к губам. Расстояние казалось шире реки. Поднес, надкусил, почувствовал, как по языку течет сок, и не ощутил почти никакого вкуса. Неужели! Его тело забыло, как откликаться на сладость пищи?

Но сладость проникала в него, вливала силы и тепло. Огерн снова надкусил плод и ощутил резкую боль, почувствовал во рту что-то безвкусное и понял, что это волосы. Он, всегда гладко брившийся, прикусил собственную бороду. Пока он спал, борода и волосы росли, и тут Огерн понял, что за серое одеяло у него на груди. Он медленно приподнял вверх другую руку, уронил ее на бороду, почувствовал, как вздымается грудь. Пальцами ущипнул седую массу, помял — борода оказалась мягче, чем на вид. Ему придется обрезать бороду и подстричь волосы. А они, интересно, насколько отросли? И чем он будет их стричь?

Огерн с трудом повернул голову, осмотрел пещеру. На полу, у стола из черного дерева, лежал кожаный мешок, а на нем — молоток, щипцы, стамеска, весь кузнечный инструмент и ножницы! Что ж, есть чем привести в порядок свои шевелюру и бороду, но потом — если сможет шевелить руками.

Эта мысль вдохновило его. Надо поторопиться. Он потихоньку принялся сжимать плод зубами и жевать, чувствуя, как в него проникает сила. Потом начал сгибать руки в запястьях. Это требовало невероятных усилий, но по крайней мере руки двигались достаточно легко и почти безболезненно. За старания Огерн вознаградил себя еще одним кусочком плода — с трудом, потому что его руки пока двигались, как замерзшие сучья зимой. Потом он начал сгибать руки в локтях, и наконец ему удалось коснуться собственных плеч. Он разминал и разминал руки и скоро сумел положить их на грудь. Когда ему удалось по-птичьи помахать — хотя никакая птица еще не летала так медленно! — он заставил себя съесть еще кусок принудительно, поскольку пока не ощущал настоящего голода. Затем Огерн принялся разминать ноги.

К тому времени, как Огерн свесил ноги на пол, он доел плод, лоб его покрылся испариной. Он не попытался подняться, только перевернулся на живот и перенес часть своего веса на ноги, затем снова лег на ложе и делал так, пока не почувствовал, что колени начали сгибаться. В конце концов Огерн совершил невероятный подвиг: он забрался на ложе, решил съесть еще один плод, но обнаружил, что ваза пуста. Но это оказалось не важно, потому что Огерн уже проваливался в сон.

На следующее утро ваза снова была полна. Огерн повторил все, чего добился накануне, и умудрился даже пройти несколько шагов, в результате чего совершил открытие: у изножия ложа был заготовлен хворост. Огерн поджег ветку от огня, пылавшего в расщелине, разжег костер, погрелся около него, с опаской поглядывая на лед вокруг, но тот и не думал таять. И в самом деле, тепло костра успевало согреть лишь небольшое пространство, а потом его поглощала вековая стужа пещеры. И все же тепло помогало Огерну двигаться. Он наклонялся, разгибался, потягивался.

К концу дня ваза с фруктами вновь опустела, а Огерну хватило сил лишь на то, чтобы забраться на ложе. Засыпая, он подумал о том, что фрукты — это, конечно, неплохо, но для того, чтобы его мышцы обрели былую силу, ему нужно мясо.

Рахани, видимо, наблюдала за каждым его движением и заботилась о нем, насколько могла из своего потустороннего мира, пользуясь настоящими чудесами. Как же еще объяснить то, что в пещеру вдруг забрел дикий поросенок, но не явилась его мамаша? Как еще объяснить то, что потом, когда Огерн зажарил и съел поросенка, мышцы его окрепли и обрели если не былые размеры, то уж силу — точно! Как еще объяснить залетевшую в пещеру куропатку и всех остальных мелких зверьков, которые во множестве являлись к Огерну до тех пор, пока его тело не обрело легкость, хоть и побаливало по-прежнему, пока у него не набралось достаточно шкурок, чтобы сшить себе меховой килт?

Однажды утром Огерн проснулся и нашел на столе из черного дерева новые накидку и рубаху.

* * *

Кьюлаэра, возможно, и отверг мысль об изнасиловании, но он все-таки не прочь был кем-то покомандовать и поколотить за нерасторопность. Он приказал девушке-гному принести мяса. Та выпучила глаза и спросила:

— Откуда?

— Убей какого-нибудь зверька, дурочка! — заорал Кьюлаэра и дал ей пинка.

Она вся сжалась, заплакала, задрожала и затрясла головой:

— Нет, хозяин! Несчастную маленькую белочку? Не могу!

— Найди что-нибудь получше белочки, иначе я тебя изобью.

И избил, но Луа не могла убивать, она лишь рыдала и рыдала, как будто у нее разбилось сердце, и за это Кьюлаэра тоже ее избил. Даже когда он сам убил куропатку, она все равно плакала, ощипывая ее перья, и чтобы заставить ее выпотрошить птицу, Кьюлаэре пришлось ее поколотить. Эти гномы что, ничего не смыслят в приготовлении мяса? Ничего, он ее научит! Кьюлаэра заставил Луа соорудить вертел и пожарить для него куропатку. Она бы ее сожгла, если бы Кьюлаэра не остановил ее вовремя. Он, конечно, и сам мог бы это сделать, но, заставляя другого работать на себя, он приходил в безумный восторг.

Через несколько дней Кьюлаэра почувствовал себя настолько хорошо, что смог тронуться в путь, чтобы уйти подальше от деревни.

— Мы уходим, — сказал он Луа. — Забирай пищу и иди впереди меня.

Луа испуганно зыркнула на него, собрала остатки мяса и поплелась за Кьюлаэрой. Он грубо схватил ее и толкнул вперед. Время от времени он подгонял ее ремнем и рявкал:

— Живей!

Он чувствовал, что сила возвращается к нему, теперь, когда есть над кем поиздеваться.

Так они шли весь день. Кьюлаэра указывал дорогу и ругался, Луа спотыкалась, всхлипывала и жмурилась, потому что яркий дневной свет резал ей глаза. Кьюлаэра ликовал оттого, что ей больно, а если что-то в глубинах его души содрогалось в агонии, он не обращал на это внимания.

В эту ночь он заметил, как блестят в свете костра глаза Луа: в них не осталось ни следа любви, а один лишь страх, и это доставило ему дикое наслаждение. Однако во взгляде не было ненависти, только усталая покорность, что встревожило Кьюлаэру.

Чтобы отомстить девушке за это, он закрыл глаза и стал притворяться спящим, а сам следил за Луа из-под прикрытых век. Он чуть было не уснул по-настоящему, но в последний миг Луа шевельнулась, встала на колени и поползла в лес, ловко, как крадущаяся кошка, и бесшумно, как парящая птица.

Кьюлаэра вскочил и бросился за ней, схватил за ногу и стал колотить, выкрикивая:

— Бросила меня, да? Никто не уйдет от меня, пока я сам этого не захочу! Ах ты, подлая тварь, грязная и бессердечная! Убежала от меня, да? Не позволю!

Он вовремя перестал бить Луа, чтобы не изувечить — не тащить же ее на себе, если вдруг охромеет?

На следующий день Кьюлаэра обвязал шею Луа ремнем, другой конец ремня взял в руку и погнал девушку вперед прутом. Это нравилось Кьюлаэре, но стоило негодяю посмотреть девушке в глаза, он снова начинал злиться, поскольку она все еще смотрела на него без ненависти и — что того хуже — без отчаяния. Все те же покорность и смирение. Она сильно ждала, что кто-то ее спасет!

Спаситель появился во время обеда. Кто-то маленький упал с дерева, стукнул Кьюлаэру в живот, между глаз и крикнул:

— Беги, Луа! Спасайся!

— Спасайся, а я тебя до крови запорю! — заорал Кьюлаэра, злорадно и испуганно.

Он откатился в сторону от бешено дерущегося создания, резко вскочил и схватил бесенка за шею, удерживая на расстоянии вытянутой руки. Тот бился и извивался, молотил крошечными кулачками, пинался маленькими ножками, пытался прохрипеть оскорбления и угрозы, но издавал лишь сдавленные звуки, а его бледно-голубая кожа начала краснеть. Кьюлаэра в изумлении разглядывал наглеца.

— Ой, Йокот! — печально вскрикнула Луа. Кьюлаэра усмехнулся, неожиданно догадавшись, кто это такой. Он откинул голову захохотал:

— Итак, возлюбленный пришел спасать свою суженую? Как же ей повезло! От кого же ты ее спасаешь, малявка? От белки?

Он снова рассмеялся.

— Не смейся над ним! — взмолилась Луа. — О хозяин, пожалуйста, не смейся!

— Почему бы и нет? Он такой потешный, когда краснеет!

Кьюлаэра потряс гнома, ухмыльнулся и опять засмеялся. Йокот захрипел, его лицо исказилось злобой. Он поднял руки и стал как-то страшно двигать ими, а его хрипы превратились в неразборчивые слоги. Кьюлаэра смеялся и смеялся, пока не понял, что маленький гном колдует! Он придушил нахала, но слишком поздно — Йокот решительно сжал кулаки, и заклинание начало действовать.

Что-то лопнуло прямо у Кьюлаэры под носом, полыхнуло и выпустило клубы мерзкого дыма. Он так испугался, что чуть не выронил гнома. Но все же удержал и выдавил смешок:

— Это все, на что ты способен? О, как я напуган твоим колдовством, малявка! Как же жутко я перепугался!

И он выронил человечка, но наступил на него ногой или, вернее, на его платье. Да, гном был в платье, слишком длинном и широком, а под платьем — штаны и ботинки. Что же это за пародия: мужчины носят платья, а женщины нет? Вид у Йокота был униженный, и Кьюлаэра решил поиздеваться над ним:

— Кулаками ты лучше работаешь, чем заклинаниями, малявка!

И, чтобы показать, как бесполезно и то и другое, он наклонился и дал гному затрещину.

Луа горько заплакала, зажимая рот руками и широко раскрыв глаза, гном поднялся на ноги.

— Верно, моя магия слабее, чем у большинства гномов...

— А у гномов магия слабее, чем у эльфов!

— Она достаточно сильна, когда направлена на природу! — огрызнулся Йокот.

Кьюлаэра ударил Йокота с такой силой, что у гнома закачалась голова.

— Когда разговариваешь, говори вежливо, гном, а не болтай, пока я тебе не прикажу!

Йокот потряс головой и, прищурившись, посмотрел на громилу:

— Я буду говорить, когда захочу и тогда, когда ты не захочешь, жирная рожа!

Кьюлаэра опешил от изумления, но, оправившись, бешено взвыл и бросился на гнома, нанося удар за ударом руками и ногами. Когда приступ злобы прошел, а гном лежал на земле и стонал, Кьюлаэра сплюнул:

— Ну вот теперь говори, придурок!

Йокот стонал, Луа рыдала.

— Говори! — Кьюлаэра пнул гнома.

— Не-е-ет! — простонал Йокот.

— Что! — Кьюлаэра еще раз пнул его.

Йокоту удалось выдавить из себя несколько слов:

— Напрасно стараешься. Вот я сказал — этого ты хотел?

Кьюлаэра застыл, потом он понял, что гному опять удалось выставить его дураком, и злость вновь закипела в нем. Он поднял человечка за шиворот. Нытье Луа только распаляло его.

— Не пройдут твои уловки, комок теста! Ты маг-недоучка!

Йокот заговорил тоненьким голоском, сдавленно, из-за того что ворот платья сжимал шею:

— Недочеловек... наверно... но как гном я преуспел!

— Заткнешься ты или нет? — Кьюлаэра подбросил гнома и поддел ногой, прежде чем тот успел долететь до земли. Поддел не слишком сильно — ему нужен был не труп, а еще одно живое существо для побоев. — Я научу тебя, как быть вежливым и как разговаривать, только когда тебя спрашивают!

— Ты не можешь... учить тому... чего сам... не знаешь, — и задыхаясь, выговорил Йокот.

— А ты научишься! И научишься хорошо!

— Я буду говорить... когда захочу... и убегу... когда пожелаю!

— Ой, правда?

Кьюлаэра выхватил кинжал и схватил гнома. Луа завизжала, но Кьюлаэра лишь отрезал длинную узкую полоску от платья гнома и один конец обвязал ему вокруг шеи.

— Никуда ты не убежишь! — Он поставил гнома на ноги, как будто тот был куклой. — Теперь собирай мешок!

Йокот не шевельнулся, его лицо окаменело, и Кьюлаэра начал тревожиться: уж не убил ли он этого малявочку? Какая тогда от гнома будет польза? И тут Кьюлаэру озарило.

— Пришел спасти свою красотку, да? Ну так спаси ее от этой ноши! Поднимай, быстро!

Йокот еще некоторое время не двигался, потом медленно поднял мешок и перебросил за спину. Когда веревка коснулась его плеча, он поморщился.

— Ой, Йокот! — причитала Луа.

— Хватит хныкать! — кровожадно ликовал Кьюлаэра — он заставил слушаться гнома! — Вставай и пошел!

Шатаясь под грузом, Йокот двинулся туда, куда приказал Кьюлаэра. Луа в тоске потянулась к нему, когда он проходил мимо, но Йокот стыдливо отвернулся.

* * *

Огерн стоял у огня в холодной пещере. Он понимал, что лучше подготовиться ему не удастся. При мысли о том, что он должен выйти в мир, ему становилось страшно, но он мужественно боролся с ужасом, уверяя себя в том, как глупо бояться, ведь он знает, что представляет собой мир, даже теперь, по истечении пяти веков. Он ведь видел, как движутся племена и расы. И все же он идет в неизвестность; он может встретиться с настоящими болью и смертью, теперь, после того как провел эти пятьсот лет в безопасности спальни Рахани.

«Размяк, — сказал он себе. — Слишком долго жил в роскоши и покое». Настала пора заново учиться борьбе. Огерн сунул инструменты в мешок, вскинул на плечо и поразился его тяжести. В юности он бы вряд ли вообще ощутил такой вес!

Пора восстановить изнеженные мышцы. Согнувшись под весом мешка, Огерн отвернулся от костра и ложа и отправился в туннель, откуда приходили в пещеру мелкие зверьки. Даже теперь его суставы скрипели от непривычных движений; он как бы стряхнул с себя то, что казалось ему ржавчиной, но каждый шаг приносил боль. Огерн злился на жестокую шутку, которую сыграло с ним время, почувствовал обиду за украденные годы, за похищенную возможность состариться достойно, храня в слабеющем теле отзвуки былой мощи. Но злость отхлынула, Огерн напомнил себе, что взамен получил пятьсот лишних лет молодости, а какой старец не предпочтет медленному увяданию века восторга и столь же охотно вернется назад, в старость?

Но тело так и не могло смириться и злилось на Огерна за этот проступок.

Вокруг сгущался мрак. Огерн в страхе застыл, опустил сумку на землю и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Глаза привыкли, и Огерн разглядел впереди два темных отверстия. Откуда-то в туннель проникал еле заметный свет. Кто знает, может быть, впереди ждут новые повороты и развилки? И конечно, света не будет вообще!

 

Глава 3

Вопрос был непрост, и Огерн чувствовал, что ему не под силу искать ответ, неподвижно стоя на месте. Он опустился на пол возле сумки. Задумчиво разглядывая туннели, он не понимал, как выбрать тот, что выведет на поверхность земли, и не спутать его с тем, что уведет глубже, в более запутанный лабиринт, где, как знал Огерн, таилась темная водяная бездна.

Но вот в конце тоннеля появилось что-то белое и трепещущее. Огерн всмотрелся; трепетание становилось все явственнее, и из тоннеля вылетела белая птица — гигантская белая сова. Огерн замер, признав в птице вестницу Рахани, хотя сама птица об этом, похоже, не догадывалась: полетав по туннелю, пометавшись из стороны в сторону, сова не отважилась пролететь мимо Огерна в пещеру. Огерн закричал, с трудом поднялся, замахал длинными рукавами. Птица испуганно развернулась и полетела безошибочно в тот же проход, из которого появилась. Почувствовала, откуда идет свежий воздух? Или получила приказ Рахани? Огерн не знал этого и знать не хотел, он поднял мешок, перебросил его через плечо, пошатнулся под его тяжестью, но побрел вслед за птицей. Свет померк, но призрачно трепещущие крылья по-прежнему белели впереди, как будто бы светились сами по себе. Настолько быстро, насколько позволяли неуклюже шагавшие ноги, Огерн плелся за птицей, сам не зная, как удерживая ее в поле зрения. Он шел и шел, перебираясь через валуны, спрыгивая с каменных ступеней, ругаясь, стукаясь головой о невидимые выступы в потолке, но заставляя себя идти вперед и страшась, что белый танец совы исчезнет из поля зрения.

А потом мрак начал рассеиваться, уступать появившемуся впереди свету. Огерн повернул, и тут самый настоящий дневной свет ударил ему в глаза, ошеломил его. Огерн прищурился и стал постепенно открывать глаза, давая им привыкнуть к ослепительному сиянию...

Сова исчезла. Он потерял ее из виду. Или она растворилась в воздухе? Огерн встряхнулся, прогнал озноб и на ходу произнес пылкую благодарность Рахани.

Он вышел на свет мира, обессиленно бросил сумку на землю и упал рядом, дрожа от облегчения и усталости.

Он долго сидел у пещеры, пока не прошла дрожь, а потом подумал о костре. День был светлым, но не солнечным — облачно, но, судя по листве вокруг, раннее лето. Огерн бросил взгляд на небо: а вдруг дождь? Дождь? А пещера на что?

Но что такое укрытие без огня? Огерн ухватился за камень у входа в пещеру, поднялся на ноги и медленно зашагал в лес собирать дрова, но, прежде чем искать хворост для костра, он подобрал себе отломанный сук — почти прямую палку, длиной больше себя, и постучал им по ближайшему дереву. Убедившись, что палка прочная, не гнилая, Огерн использовал ее, чтобы опираться при сборе хвороста, кореньев и ягод. Затем он вернулся ко входу в пещеру, сложил костер, вытащил из ножен свой славный нож, а из мешка — кусочек кремня. Он выбил искру на гриб-трутовик, подул на растопку, пламя медленно разгорелось. Потом он сидел у костра под темнеющим небом и, пока жарились коренья, жевал ягоды, а потом начал вырезать руны и мистические знаки на подобранной палке.

В течение трех вечеров он украшал свой посох резьбой, а днем упражнялся: поворачивался, сгибался, бил по камням своим огромным топором: то левой рукой, то правой, то снова левой, перехватывая топор из руки в руку, когда он отскакивал от камня. В первый раз Огерн еле поднял топор для удара, а через три дня уже мог молотить им час подряд. Он мог сделать пять приседаний; мог подтянуться на ветке дерева; мог бросить копье, изготовленное из прямой палки и куска кремня. Самое главное: он снова научился охотиться, освежив в памяти навыки, уснувшие за сотни лет.

В третий вечер Огерн закончил резьбу на посохе. Он указал на сухое отдельно стоящее дерево и проговорил заклинание. Мертвый ствол простонал, с треском раскололся и рухнул на землю. Огерн довольно кивнул и улегся спать.

Поутру он забросал костер землей, вскинул мешок на плечо, посмотрел в чистое небо и пробормотал:

— Куда мне идти, о Возлюбленная? Покажи мне, где он, тот ком глины, из которого можно вылепить героя, и я найду его!

На мгновение Огерну показалось, что Рахани не слышит его. Но потом на голубой ткани небосвода появилась белая полоса, и гряда облаков, преобразилась в перо, которое указывало на запад.

По пути Огерн бдительно следил за появлением других знаков и днем позже обнаружил следующий — чахлую сосну, все ветви которой были направлены на юго-восток. Само по себе это ничего особенного собой не представляло — если бы сосна росла одиноко на подветренной стороне холма, но посреди леса, полного ветвистых деревьев, это была бы неслыханная редкость, тем более что все ветви сосны указывали в одном направлении. Через два дня Огерн миновал высокогорный перевал, и из подлеска выскочил белый олень и перебежал Огерну дорогу. Признав посланца Рахани, Огерн поспешил вослед зверю, но бежать было тяжело: мешал тяжелый мешок, и через сотню ярдов у Огерна заболели ноги, он захрипел, как взмыленный конь. А олень, удаляясь, становился все меньше. Но вот он оглянулся, увидел мучения Огерна и замедлил бег. Огерн с облегчением перешел на шаг. Он отер пот на ходу и вдруг понял, что так потеряет оленя! Он побежал, хотя ноги налились свинцом, и увидел, что олень идет медленно. Огерн снова пошел медленнее и шел за оленем на север, пока тот не скрылся за валуном в десять футов высотой. Огерн встревожился, но тут пробудились его охотничьи навыки, и он осмотрел почву. Там он увидел следы копыт. Следы огибали камень и исчезали.

Огерн некоторое время смотрел на землю, не веря своим глазам, но потом понял, что это магия, и улыбнулся. Он пристроил поудобнее мешок за плечами и пошел на север, размышляя, не встретится ли еще какой-нибудь знак, а то и сам герой поневоле.

* * *

Китишейн знала своего отца, но никогда не говорила ему об этом, и он тоже молчал. Ни словом, ни жестом он ни разу не показал, что она его дочь, ибо его жена не была ее матерью. Было бы не легче, если бы все знали только они двое и, конечно, мать Китишейн, но весь род знал правду и не давал девочке забыть о позоре.

— Не волнуйся, милая, — ворковала ей мама, укачивая, когда она была маленькой. — Мы обе знаем, чего ты достойна, и нет в тебе ничего от него.

Наверное, так оно и было, но другие дети об этом не знали. Они смеялись над Китишейн и били ее, пока она не научилась защищаться, а потом и давать сдачи. Большинство мальчишек ее возраста уступали ей в росте и силе, и поэтому научились обходить Китишейн стороной. Девочки следовали примеру мальчишек и злобно шептались о том, что Кнтишейн не может стать настоящей женщиной, если так дерется.

Тем не менее, когда она повзрослела, все парни стали домогаться ее, как домогался когда-то отец ее матери, — и тогда Китишейн научилась драться по-настоящему. Не только так, как привычно драться женщинам — зубами и ногтями, но и так, как дерутся мужчины: она не раз наблюдала, как те упражняются в борьбе, восхищалась тем, как блестят напряженные мышцы, покрытые испариной. Она сама придумала несколько новых приемов. Например, бедра могли служить точкой опоры для локтей, когда отталкиваешь мужчину руками. Еще Китишейн узнала, что, хотя у женщин руки слабее, ноги по силе почти не уступают мужским. Она научилась бить ногами и узнала слабые места мужчин, научилась защищаться от любых ударов. Это была жестокая школа, и, когда парень впервые ударил ее, Китишейн страшно испугалась и замерла, но, понимая, что он с ней сделает, если она не ответит, Китишейн в страхе ответила ему ударом, а потом била, била и била, пока парень не убежал.

Она смотрела, как мужчины упражняются с мечами и кинжалами, а сама проделывала то же самое с палками, но ей, к счастью, не приходилось ими пользоваться, пока молодого Киорла не нашли мертвым.

— Убийца! — вопил отец Киорла, указывая на Китишейн дрожащей рукой на глазах у собравшихся сельчан. Старейшины деревни согласно кивали.

— Где ты была прошлой ночью? — спросил глава рода Горих, блеснув глазами из-под пышных седых бровей.

— Дома, помогала матери ткать, потом легла спать! — ответила Китишейн.

— Это правда, — сказала мать. — Она...

— Конечно, она будет говорить, что Китишейн была дома! — перебил ее отец Киорла. — Конечно, она будет выгораживать свою доченьку!

«Ему ли укорять мою мать!» — с горечью подумала Китишейн. Она не сомневалась, что сам он делал много раз такое и не только такое для Киорла.

— Мы знаем, как она умеет драться! — крикнул один из юношей, глаза его горели в предвкушении мести.

— Мы видели, как она упражняется с мечом и кинжалом, — добавил другой.

— С деревянным мечом! — зарыдала Китишейн. — С палкой вместо кинжала!

— Значит, ты знала, как воспользоваться кинжалом Киорла, когда вырвала его у него, — заключил Горих. — Он пытался изнасиловать тебя, девушка?

— Меня там не было!

— Я видел, как она шла минувшей ночью в лес с луком, — громко сказал Щембл.

— Ложь! — страстно изрекла Китишейн, поворачиваясь к обвинителю. — На закате я вошла в дом матери и не выходила оттуда!

Она действительно оставалась вечерами дома — так меньше приходилось драться, а никогда не знаешь, не накинутся ли парни на нее вдвоем или даже втроем.

— Я тоже видела, как она шла в лес, — сквозь слезы выговорила Аллуйи.

Китишейн повернулась к ней, злые слова готовы были сорваться с ее языка, но она промолчала: Аллуйи, суженая Киорла, конечно, была очень опечалена. Она всегда относилась к Китишейн с презрением и сейчас злилась за то, что та отвергала обвинения, но Китишейн все равно посочувствовала ей. Найти любовь, чтобы потерять ее!

Потом Китишейн вспомнила, как страстно смотрел на Аллуйи Щембл, и не только на прошлой неделе, а уже не один год, и тут она поняла, кто убил Киорла.

— Спросите его! — закричала она, указывая на Щембла. — Спросите его, где он был прошлой ночью!

— Дома, со мной, где же еще? — быстро сказала мать Щембла, а так как она побывала замужем, ее лгуньей никто не назвал бы, несмотря даже на то, что ее муж умер.

— Суд не над Щемблом, — возразил Горих. — Над Китиштейн. Все, кто считает Китишейн виновной, скажите «да».

— Да! — хором крикнули сельчане.

— Кто считает ее невиновной, скажите «нет».

Лишь мать Китишейн сказала «нет».

— Наказание за убийство — смерть, — горько проговорил Горих.

— Нет! — воскликнул Щембл. — Давайте лишим ее девственности и прогоним из деревни!

Хор мужских и женских голосов согласился с ним:

— Да!

— Да, вот подобающее наказание для той, что не хотела быть такой, как все женщины!

— Лучше умереть! — Китишейн сжала кулаки. Пусть у нее из оружия только зубы и ногти, но по крайней мере одного, умирая, она заберет с собой.

— В нашей деревне никогда не существовало такого наказания! — резко ответил Горих, и шум затих. — Но изгнание случалось, оно будет совершено и на этот раз. Дайте ей мешок с едой, лук для охоты и гоните ее!

Раздались неодобрительные возгласы, но больше было радостных. Кто-то побежал, чтобы принести Китишейн мешок с едой, кто-то — за луком, а потом ее гнали, бежали за ней, бросали в нее камни, но она бегала быстрее любого, и до нее долетела лишь пара камней. Так Китишейн покинула родную деревню, и ее несчастная мать в одиночестве рыдала посреди улицы.

Во мраке леса девушка замедлила бег, слушая, как стихают позади вопли толпы. Когда они смолкли, она упала под огромным старым вязом и разрыдалась. Слезы катились и катились из ее глаз, но потом ее рыдания начали утихать.

И вот тут Китишейн услышала смех, тихий и угрожающий. Китишейн окаменела, слезы мгновенно высохли. Она поняла: вопросов лучше не задавать.

— Значит, в петлю меня послать захотела? — Щембла осветила луна, тени ложились на его лицо, превращая в злобную маску.

Китишейн вскочила на ноги, выхватила стрелу, судорожно попыталась натянуть тетиву лука.

Щембл подошел и вышиб лук из ее рук с криком:

— Горих, старый осел, не наказал тебя так, как ты заслужила!

— Ты сам заслужил наказание! — закричала Китишейн. — Ты убил Киорла, чтобы заполучить Аллуйи!

— А ты что, видела это, да? — прорычал Щембл. — Ну а я накажу тебя так, как должен был Горих! О, я получу Аллуйи, когда закончится траур, но прежде я заполучу тебя!

Он обхватил ее рукой, тяжелой, как медвежья лапа, другая рука вцепилась в завязки платья и уже добралась до шеи, но Щембл забыл про зажатую в руке Китишейн стрелу. Китишейн вонзила ее в живот Щембла изо всех сил. Щембл издал сдавленный вопль, попятился, согнулся пополам. Стрела вошла ему прямо под ложечку. Китишейн подошла, вырвала у Щембла кинжал и ударила его. Она наносила удар за ударом, не чувствуя себя виноватой, не раскаиваясь, поскольку, как сказал Горих, смерть — наказание за убийство и, насколько она понимала, и наказание за изнасилование, которое пытался совершить Щембл.

Когда его тело перестало двигаться, а дыхание стихло, Китишейн сорвала с подлеца ремень и ушла в лес. Она содрогалась в ужасе от содеянного, но в душе у нее расцвело ликование. Она жива! Жива, а тот, кто пытался ее убить, мертв!

* * *

Огерн проснулся, но не решился пошевелиться, пытаясь понять, что его разбудило.

Ухнула сова.

Огерн переводил взгляд с дерева на дерево, пока не отыскал ее — опять эта гигантская белая сова! Она смотрела на него, ее глаза отражали свет его костра. Чуть погодя сова опять ухнула, но уже вопросительно.

— Как скажешь, любовь моя, — пробормотал Огерн, вставая.

Он поспешно забросал костер землей, вскинул на плечо мешок и подошел к сове. Она взмахнула крыльями, полетела и села на другое дерево в пятидесяти метрах от первого. Огерн успел пройти только половину этого пути, когда птица полетела дальше.

Значит, дело срочное. Скоро появится глиняный герой? Или чудовище, способное убить героя? Огерн шел настолько быстро, насколько позволяла ноша. Он понимал, что путь ему может предстоять долгий.

Сова садилась, терпеливо поджидала Огерна и летела дальше.

* * *

Измученная Китишейн бросила свой мешок и принялась собирать хворост для костра. Три дня брела она по лесу, не думая о том, куда идет, лишь бы уйти от деревни и мертвого окровавленного тела, оставшегося позади, — уж за эту смерть ее бы несомненно казнили! Пока солнце стояло высоко, девушка часто посматривала на тени, следя, чтобы утром они ложились впереди, а вечером — позади. Останавливалась на ночлег Китишейн только тогда, когда становилось слишком темно, чтобы идти дальше, спала чутко и недолго, просыпалась до восхода солнца и отправлялась в путь. Готовясь в очередной раз к ночевке, Китишейн замерла и вдруг почуяла запах дыма!

Она выпрямилась, сердце ее бешено забилось. Но, переборов страх, она натянула лук, легла на землю и поползла. В лесу сгущался мрак. Возможно, это невидимые странники или женщины, заблудившиеся в лесу, но если нет, она будет биться, пока хватит сил. Китишейн спешила туда, откуда шел запах дыма, и скоро услышала голоса. Она помедлила, потом поползла на звук и затаилась, увидев через листву мужчину, а с ним... двоих гномов!

— Снимай мясо и неси его сюда! — рявкнул мужчина.

— Да, хозяин!

Девушка-гном торопливо сорвала котел с огня, выронила его и закричала от боли. Мясо вывалилось на землю.

— Неуклюжее отродье!

Мужчина вскочил. Девушка-гном хотела убежать, но он схватил ее за шею, поднял в воздух и начал бить кулаком.

Китишейн смотрела на происходящее, закипая возмущением. Терпению ее пришел конец. Она прицелилась из лука:

— Отпусти ее, Кьюлаэра!

Из темноты выпрыгнул второй гном и бросился на мужчину, ухватил его за пояс и начал подпрыгивать, чтобы достать до лица маленьким кулачком.

— Отпустить ее? Если ты так просишь, Йокот!

Кьюлаэра оттолкнул Луа, схватил Йокота за шею и стал избивать его. Луа, упав на землю, закричала от боли, но встала и начала бить Кьюлаэру по ногам, но от ее ударов было мало толку.

— Отпусти их обоих! — в исступлении воскликнула Китишейн.

Она вышла из кустов с нацеленным луком.

Кьюлаэра отпустил Йокота, в изумлении повернулся к Китишейн и осклабился:

— Отпустить их? А что? Ты права! Ты мне больше этих козявок подходишь!

Он шагнул к девушке, не обращая внимания на готовую сорваться с тетивы стрелу.

Китишейн уже не раз видела такой взгляд у набрасывавшихся на нее парней. Без малейших колебаний она выстрелила в незнакомца.

Но Кьюлаэра отпрыгнул в сторону, и стрела пролетела мимо него и ударилась в дерево. С победным кличем он наскочил на Китишейн: он никогда не робел перед женщинами.

Времени на то, чтобы вытаскивать другую стрелу, не было. Китишейн бросила лук, достала меч и ринулась на мерзавца. Он не был готов к ее броску: отпрыгнуть в сторону успел, но лезвие ранило его руку, потекла кровь. Со злобным криком он выхватил нож и пошел на Китишейн.

Подонок был похож на разъяренного быка. Китишейн заслонилась мечом, но одним ударом противник отбросил ее назад. Она отступала, ожесточенно отбиваясь, но Кьюлаэра шел следом и бил так сильно, что боль отдавалась в руке девушки, сжимавшей меч. Похотливый взгляд, алчность ухмылки злодея так напугали Китишейн, что она поняла: пора действовать более решительно. Увернувшись от удара, она рубанула мечом, но незнакомец уклонился, и меч лишь задел его рубаху.

— Ах, ты царапаться? — рявкнул он. — Ты все мне починишь!

— На похороны, не раньше! — огрызнулась Китишейн.

Новый удар отбросил ее еще дальше, она споткнулась о бревно и упала. С победным криком враг бросился на жертву, но гном Йокот метнулся к нему, обхватил его ногу и укусил.

Кьюлаэра взвыл, отчаянно лягаясь, и маленький человечек улетел в сторону, но Китишейн успела, откатившись, встать, после чего приставила острие меча к груди подонка, метя прямо в сердце.

В последнюю секунду он увернулся и схватил ее за запястье.

— Пусти! — Отбиваясь, она пнула мерзавца в пах. — Пусти меня!

Он развернулся бедром, потом с силой сжал запястье Китишейн и приподнял ее над землей.

— Пустить? Конечно, после того, как позабавлюсь с тобой!

Свободная рука Китишейн сжала кинжал. Девушка замахнулась, готовясь нанести удар. Подонок отстранился, схватил Китишейн за левое запястье и вывернул обе ее руки. Китишейн закричала от боли, выронила и кинжал, и меч, а мерзавец скрутил ее руки за спиной и, удерживая их одной железной лапищей, прижал свои пухлые слюнявые губы к ее губам. Она с отвращением увернулась, но он схватил ее за воротник, а она не могла убрать его руку: обе ее руки были крепко сжаты за спиной...

— Держись! — раздался чей-то низкий голос, но Кьюлаэра огрызнулся:

— Прекрати свои штучки, Йокот! — и дернул девушку за ворот и подтянул ее ближе, и ее обдало вонью потного, немытого тела и грязной одежды...

Что-то треснуло. Кьюлаэра взвыл, отпустил Китишейн, развернулся и увидел перед собой старика в черном с короткими седыми волосами и бородой. Старик сжимал в руке длинный, тяжелый посох. Посох взметнулся, и Кьюлаэра получил новый удар.

Кьюлаэра нагнулся, подобрал свой меч и ткнул им, целясь старику в живот, но посох метнулся вниз, раздался треск, и Кьюлаэра выронил меч и закричал от боли. Он попробовал размахнуться мечом, однако старик шагнул в сторону, но не успел уклониться и получил удар в бедро. Старик захрипел от боли, взмахнул посохом, и удар пришелся Кьюлаэре по зубам. Кьюлаэра откинул голову и упал. Луа в ужасе закричала, а Йокот бросил на нее взор, полный удивления и боли, но Кьюлаэра уже встал, закрылся кулаками, потряс головой, чтобы очухаться, и зарычал в точности как медведь.

Китишейн поняла наконец, что должна что-то предпринять — и что может сделать старик против молодого медведя? Она подняла меч и пошла на Кьюлаэру.

— Нет! — рявкнул ей старик и бросил свой посох. — Я буду драться с ним тем же оружием, что есть у него!

Он тоже встал в боевую стойку, хотя совсем не так, как Кьюлаэра, и пошел по кругу.

 

Глава 4

Кьюлаэра злорадно засмеялся и бросился на старика, по пути наклонившись, чтобы подобрать выроненный кинжал. Китишейн и Йокот тревожно закричали, когда он замахнулся, но старик этот удар отразил. Драка была недолгой. Взлетели и хлопнули по воздуху черные рукава — и Кьюлаэра, завопив от боли, выронил кинжал на землю. Старик резко отбросил наглеца от себя. В глазах Кьюлаэры впервые мелькнули огоньки страха, но быстро сменились злобой. Он заревел, бросился на старика и протянул к тому руки, пытаясь схватить. Незнакомец шагнул в сторону и снова опоздал: Кьюлаэра успел вцепиться в него одной рукой и по-медвежьи обхватил. Китишейн услышала, как хрустнули ребра старика, и в тревоге вскрикнула, а Кьюлаэра злорадно гоготнул. Потом он вдруг полетел на землю, увлекая старика за собой, и оба превратились во вращающийся клубок и катались по земле, пока Кьюлаэра не завизжал. Тогда старик, тяжело дыша, поднялся, отошел назад и встал, не спуская с Кьюлаэры глаз. Кьюлаэра наконец поднялся. Он прерывисто дышал, покачивался, один глаз у него алел кровоподтеком. Он глухо зарычал и пошел на старика, но теперь медленно, широко расставив ноги, вразвалку, с разведенными в стороны руками, и скоро противников разделял всего один ярд. И тогда Кьюлаэра прыгнул.

Китишейн не могла бы объяснить, что сделал старик, но Кьюлаэра, кувыркаясь, взлетел в воздух и тяжело шлепнулся на спину. Он корчился на земле, хватая воздух ртом. В конце концов ему удалось перевернуться на живот. Наконец в его легкие с хрипом устремился воздух, он снова поднялся, качаясь. Руки его болтались, голова была опущена, рот злобно хватал воздух.

Старик шагнул к нему, сделал ложный низкий выпад левым кулаком, а когда Кьюлаэра попытался закрыться, шагнул еще и врезал правым кулаком Кьюлаэре в челюсть. Тот попятился, выпучил глаза и рухнул в кусты как подкошенный. Китишейн и гномы замерли, не дыша, в ожидании, но Кьюлаэра не шевелился.

— Не бойтесь, — прохрипел старик. — Он больше... не встанет... пока не отоспится.

Он пошел к своему посоху, но Йокот опередил его, бросился, поднял посох и протянул старику. Китишейн пришла в себя.

— Сердечное тебе спасибо, старик, — сказала она, еле дыша. — Не знаю, как тебя отблагодарить, но зачем ты меня спас? Ты совершенно меня не знаешь!

— У меня есть свои причины, чтобы побить этого человека, — сказал старик, тяжело опершись на свой посох, помрачнел и добавил:

— У меня к нему дело — так что для меня лучше, если он больше не будет причинять никому вреда.

— Мы все благодарны тебе, — сказал Йокот. Луа кивнула, широко раскрыв глаза:

— Да, спасибо тебе за то, что освободил нас от этого!

— Скажи нам, кто ты, чтобы мы могли прославлять твое имя, — попросил Йокот.

— Зовите меня Миротворцем, — сказал старик, глубоко вдохнул, выдохнул и потер бок.

— Ты ранен? — Китишейн мгновенно подскочила к нему.

— Царапины, не больше, — успокоил ее Миротворец. — Старость не радость! Если бы я лучше заботился о своем теле, я бы уложил этого молокососа в три удара!

— То, что ты вообще победил, похоже на чудо! — сказала Луа, восхищенно глядя на спасителя. Китишейн согласилась:

— Он такой здоровый, такой сильный!

— Сила и молодость — этого у него не отнимешь, — согласился Миротворец, — и конечно, быстрота и выносливость, но он не очень ловок и так неуклюж, что я должен был уже раз двенадцать уложить его, до того как наконец одолел. А он до меня даже дотронуться не должен был!

Китишейн изумилась:

— Это правда? Люди могут обучиться такому боевому искусству?

— Я победитель — вот тому доказательство, — насмешливо ответил Миротворец. — Поверь мне, есть более великое искусство, нежели то, которое показал я вам сегодня, намного более великое!

— Научи меня! — взмолилась Китишейн.

— Тебя? — Миротворец нахмурился и взглянул на нее. — Нет, ибо я должен взяться за этого медведя и сделать из него человека.

— Медведя? — Йокот мрачно зыркнул лежащего без чувств Кьюлаэру. — Говорят, что детеныши медведей рождаются бесформенными и их матерям приходится вылизывать их, чтобы они стали похожи на медвежат.

Миротворец рассмеялся:

— Правда, что ли? Какие удивительные истории сочинили люди за прошедшие века! Я понимаю, откуда взялось это поверье, — новорожденные детеныши действительно похожи на бесформенные комки, а матери вылизывают их, чтобы высушить и согреть.

Китишейн вытаращила глаза. Что это за человек, если он говорит с такой уверенностью, будто был у медведей повитухой и видел новорожденных медвежат на расстоянии вытянутой руки!

— И ты будешь, как мать, придавать этому медведю форму? — Йокот пнул Кьюлаэру ногой.

— Я буду его вылизывать, чтобы придать нужную форму, да, но не как мать. — Старик поднял голову и обвел всех троих взглядом. — Теперь вы можете идти — вы свободны. Или, если вы жаждете правосудия, можете подождать, пока этот ком глины очнется, и побить его так, как он бил вас.

Глаза Йокота при взгляде на безжизненное тело блеснули, а Луа вздрогнула. Миротворец это заметил:

— Что тревожит тебя, девица-гном?

Испуганная вопросом, Луа молча смотрела на старика.

Миротворец заметил это и произнес более ласково:

— Ну не бойся, скажи. Он причинил тебе зло, он сделал тебе больно. Почему бы не заставить его помучиться так же, как мучилась ты? Уверяю тебя, он никогда не сможет отомстить!

— Но так нечестно! — воскликнула Луа. — Бить другого, мучить кого-то для собственного удовольствия — это так ужасно!

Миротворец понимающе кивнул:

— Я вижу, что ты слишком добра, чтобы искать мести. — Он повернулся к Йокоту. — А ты, гном?

Но глаза Йокота были устремлены на Луа.

— Она права, нечестно и бессмысленно мстить, — медленно выговорил он. — Кроме того, если я стану бить его, когда он будет беспомощен, я окажусь не лучше, чем он, а он, — его губы скривились, — несомненно, самое омерзительное создание! Стал бы он пытаться побить меня, если бы я был в три раза его больше, как он меня? Думаю, что нет! Нахал и трус!

— Нахал, конечно, но вряд ли трус, — медленно проговорил Миротворец. — А если бы он убежал от того, кто в три раза больше его, то потому, что не видел бы смысла драться и рисковать. — Он повернулся к Китишейн. — А ты, девица?

Китишейн с отвращением посмотрела на неподвижное тело Кьюлаэры:

— С удовольствием отдубасила бы его так, как он бил гномов, господин Миротворец, но боюсь, что не смогу остановиться, пока не выбьюсь из сил, а тогда он, наверное, уже умрет.

Миротворец приглушенным голосом спросил:

— А тебе не все равно, что будет с ними?

Луа кинула на него исполненный ужаса взгляд, глаза Китишейн расширились, казалось, что она встревожена.

— С ним? Да! Но мне не наплевать на то, что я стану убийцей! Я подстреливала из лука кроликов и фазанов, убила оленя, убила даже человека, который пытался меня изнасиловать, но я не убийца!

— Не убийца для таких, как ты сама, — согласился Миротворец, и, хоть он был по-прежнему мрачен, Китишейн почувствовала одобрение, он успокоил ее. — И хотя и мы не можем считать этого увальня таким, как мы сами, он все же человек. — Он ткнул в Кьюлаэру своим посохом. — Вставай, дитя низости!

Кьюлаэра рывком сел, будто его дернули, открыл глаза — и зажмурился от боли. Застонал и потер подбородок, потом увидел, что на него смотрят девушка и гномы. Вспомнив о драке, Кьюлаэра повернул голову к высокому старику.

— Да, я побил тебя, толстомордый, и сделаю это еще раз, если ты попробуешь мне прекословить! А теперь вставай и бери свой мешок!

Он кивнул в сторону самодельной сумки Кьюлаэры.

Китишейн старалась изо всех сил не выдать своих чувств, хотя очень удивилась перемене в Миротворце: из сочувствующего и все понимающего человека он вдруг превратился в деспота. Она бы ни за что не назвала Кьюлаэру «толстомордым». На самом деле его даже можно было назвать красивым, даже очень красивым, если бы не злобное, звериное выражение его лица.

— Голова болит, — пробурчал Кьюлаэра. Рука Миротворца коснулась виска Кьюлаэры. Тот с ревом вскочил, но Миротворец шагнул в сторону, стукнул Кьюлаэру по голове, а потом подножкой сбил его с ног.

— Научись получше драться, бык неуклюжий, прежде чем нападать на меня!

Миротворец опустился, нажав одним коленом на спину Кьюлаэре, другим прицепил его руку. Кьюлаэра попытался перевернуться, но закричал, потому что острое колено давило на нерв. Он бился, пытаясь перевернуться на другой бок, а потом взвыл: его прижало второе колено. Мгновение он лежал без движения, а Миротворец занес над шеей юнца железную цепь, сжав два ее конца в руке, напевая какие-то слова, казавшиеся бессмысленными слогами, но вот оба конца цепи полыхнули огнем, а когда он погас, цепь превратилась в прут. Миротворец поднялся на ноги, отошел назад. Кьюлаэра взвыл оттого, что горячий прут прикоснулся к коже. Он вскочил, вцепился в металлический ошейник и замер, когда рука обнаружила у горла маленький железный шарик.

— Это амулет, — сурово изрек Миротворец. — Магический. Если ты хотя бы помыслишь о том, чтобы сделать что-то нехорошее, он станет холоднее; чем больше ты будешь думать о дурных поступках, тем холоднее будет он становиться. Подумаешь о хороших делах — он потеплеет.

Кьюлаэра взревел, вцепился в обруч обеими руками и рванул. Мышцы на руках вздулись, лицо покраснело, но железо не поддалось.

— Тебе не сорвать его, и не пытайся, — объяснил ему Миротворец, — поскольку он держится магией, а не одной только силой железа. Это ошейник раба, и ты вправду раб! Теперь вставай и собирай свой мешок!

— Я не раб! — взревел Кьюлаэра. — Тем более не твой!

— О нет, ты раб, такой, каким и хотел сделать гномов!

Миротворец сильно ткнул Кьюлаэру в бок. Верзила взвыл, но тут же умолк, прижав рукой больное место, а Миротворец шлепнул его своим посохом пониже спины.

Кьюлаэра скрежетал зубами, его вопль превратился в бульканье, а Луа громко, протестующе закричала. Китишейн поддержала ее:

— Не надо так мучить его, Миротворец!

— Если он считает, что имеет право мучить других, то не должен отрицать, что я имею право мучить его!

— Ну, — заметил Йокот, — если он поймет, что вы не правы, мучая его, то он должен понять, что и с его стороны было нехорошо мучить нас.

— Никогда! — рявкнул Кьюлаэра, и Миротворец размахнулся, намереваясь нанести Кьюлаэре удар по голове, но Кьюлаэра шустро, как скорпион, избежал удара, качнулся назад и с мстительным криком схватил старика за запястье.

Миротворец стукнул его ногой в живот.

Крик Кьюлаэры стал сдавленным, он изогнулся от боли. Миротворец отошел назад и довольно сказал:

— Да, трудновато что-то сделать, когда задыхаешься, а? Ладно, я немного подожду.

Луа заговорила, но Миротворец махнул на нее рукой, велев молчать, а Китишейн понимающе положила руку на ее плечо. Она чувствовала, что ей не стоило бы смотреть на столь жестокую сцену, но ею владело нездоровое любопытство — она мстительно радовалась, наблюдая, как мучают мучителя.

Йокот никаких сомнений явно не испытывал, он не отводил глаз от мучительного зрелища.

Кьюлаэра сделал долгий, неровный вдох, а Миротворец ткнул концом посоха ему в живот. Кьюлаэра завыл и стал кататься по земле от боли, глядя на своего врага с ненавистью, но Миротворец не отходил от него ни на пядь и в любой момент был готов ударить вновь. Кьюлаэра поднял голову, выпрямился, выставил руки, чтобы защититься, но Миротворец отбил их в сторону взмахом посоха и принялся отвешивать Кьюлаэре пощечины. Кьюлаэра замахнулся, но Миротворец схватил его руку, обошел со стороны и вывернул руку за спину. Верзила заорал от боли, но стиснул зубы. На лбу у него выступил пот.

— Пойми, — скрипучим голосом сказал Миротворец, — выбор прост — слушаться меня или мучиться в моих руках, пока наконец не умрешь.

— Я убью тебя за это, — выдавил Кьюлаэра.

— Возьми свои слова обратно. — Миротворец снова вывернул ему руку, и Кьюлаэра заревел от муки. Луа поморщилась. Миротворец продолжать поучать Кьюлаэру:

— Ты сильнее и подвижнее меня, но ты неловок, ты полный невежа, когда речь заходит о драке. Нет, даже не так: ты полный невежа во всем, иначе бы ты понимал, что гадко избивать и порабощать тех, кто слабее тебя! Но теперь ты многому научишься, потому что я буду тебя учить, иначе ты умрешь от моих истязаний!

— Все так делают, — процедил Кьюлаэра сквозь зубы. — Что в этом плохого?

— Много чего, и, если б ты не упорствовал в своем невежестве, ты бы тоже это знал! Но пока хватит с тебя и одного правила: не важно, насколько ты силен, всегда найдется кто-нибудь еще сильнее! Так что если ты имеешь право порабощать тех, кто слабее тебя, то и другие имеют право порабощать тебя, и сейчас этот другой — я! Бери свой мешок!

Он вывернул Кьюлаэре руку еще разок и отшвырнул верзилу в сторону. Кьюлаэра споткнулся, но не упал, развернулся, широко расставил ноги, сгорбил плечи, поднял руки. Миротворец смотрел на него с откровенной злобой; его презрение, брезгливость и даже ненависть ко всему, что представлял собой Кьюлаэра, устрашили даже самого головореза. Он замер, его глаза остекленели, во взгляде появилась неуверенность.

Миротворец высоко занес посох и наставил его конец на Кьюлаэру.

Пренебрежительно хмыкнув, Кьюлаэра отвернулся и поднял мешок.

Луа испустила вздох облегчения, а у Йокота при виде этой победы перехватило дух.

— И второй тоже!

Посох ткнул в темный предмет, лежавший на краю опушки, и снова взметнулся для удара. Кьюлаэра с ненавистью зыркнул на Миротворца, подошел, приподнял мешок и замер от удивления.

— Подними его, — строго проговорил Миротворец, — или ты не так силен, как я, старик? Я пятьдесят миль прошел с этой ношей! Ну неужели ты так слаб?

— Что в мешке? — зарычал Кьюлаэра.

— Кузнечные инструменты. Радуйся, что не наковальня! Теперь забрасывай его за спину, иначе твои плечи почувствуют кое-что потяжелее!

Красный от стыда, Кьюлаэра поднял мешок и просунул руки в лямки. Миротворец медленно кивнул и опустил посох. Потом он повернулся к остальным сказал:

— Теперь уходите. Вы сделали свое дело, вы были свидетелями его позора, а стало быть, отомщены или совершили правосудие. — Он кивнул Луа. — Иди, куда пожелаешь, ты свободна.

— А этот несчастный человек? — Глаза Луа наполнились слезами. — Как могу я оставить его, когда он так унижен?

— Шевеля ногами! — закричал Йокот. — Луа! Он порол тебя, он избивал тебя, он унижал тебя!

— Да, — сказала она, заливаясь слезами, — и поэтому я понимаю, каково ему. Я не могу покинуть его сейчас!

— Ты слишком добрая, — с отвращением произнес Йокот, но Миротворец возразил:

— Нельзя быть слишком добрым.

А Китишейн подхватила:

— Это не доброта, Луа, а потакание злу — быть преданной человеку, который тебя обижал и снова обидит, если сможет, — это не правильно!

— Неужели ты до сих пор влюблена в него? — выпалил Йокот. — Влюблена после всего того, что он с тобой сделал, после того, что у тебя на глазах он делал со мной?

Луа пристыженно понурилась.

— Нет, в этом нет ничего хорошего, — твердо сказал Миротворец. — Хотя со временем... кто знает... Я не стану гнать тебя, девица-гном, если ты не хочешь уйти. — Он повернулся к Йокоту. — А ты, гном?

Йокот не сводил с Луа взгляда, наполненного яростью и обидой, потом с отвращением отвернулся.

— О, я такой же глупый, как она, — успел привязаться к той, что меня не любит, и страдаю от этого! Но в любом случае я пойду туда, куда пойдет она, старик! Я пойду с вами!

— Ой, Йокот! — Луа потянулась к нему, но он отвернулся. Лицо его было сердито.

Миротворец обратил свой взор к Китишейн:

— А ты, девица? Ты не уйдешь по своей воле?

— Я лучше по своей воле пойду с тобой, — медленно проговорила Китишейн, — если возьмешь и если научишь меня драться, как ты.

Миротворец несколько минут не отрываясь смотрел на нее, а потом сказал:

— Могу научить, но могу и не учить. Зачем тебе это?

— Зачем! — Китишейн возмущенно посмотрела на него. — Тогда мне никогда больше не придется бояться всяких головорезов! Зачем мне еще это нужно?

— Причин может быть множество, — ответил ей Миротворец, — но эта лучше других, хотя и не самая лучшая. Что ж, ты можешь пойти с нами, но я не обещаю, что буду учить тебя драться. Пошли же! — Он повернулся. — Ну, шагай!

Взлетел посох. Кьюлаэра вскрикнул и поплелся к лесу, Миротворец — за ним. Китишейн и двум гномам пришлось поторопиться, чтобы не отстать.

Они шли весь день. Сначала Кьюлаэра часто оглядывался, но всякий раз ловил на себе взгляд Миротворца, и всякий раз удар посоха гнал его вперед. Наконец в середине дня он бросил мешки и хотел ударить Миротворца, но тот был к этому готов. Будучи медлительнее Кьюлаэры, он, правда, получил еще несколько синяков, но на каждый удар отвечал верзиле тремя, пока в конце концов Кьюлаэра не сдался, не подобрал мешок и не поплелся вперед — живое воплощение отчаяния. Луа догнала его, потянулась, чтобы утешить, но он отпихнул ее и пнул бы, если бы не посох Миротворца. Миротворец врезал Кьюлаэре по ноге, а потом добавил еще и удар по заднице. Кьюлаэра выругался и, прихрамывая, поплелся дальше. Китишейн отвела назад дрожащую Луа, а Йокот метнул бешеный, злобный взор на бывшего мучителя, согнувшегося под тяжестью ноши, и сжал кулаки в бессильной злобе.

После захода солнца они разбили лагерь, Кьюлаэра и гномы натянули полог и разожгли костер, пока Китишейн охотилась. Миротворец сторожил Кьюлаэру. Присматривая за ним, он подбирал палки и обстругивал их, и его огромный нож все время оставался на виду.

Когда был подстрелен и поджарен кабан, они ели мясо с ножей, и все удивились, что Миротворец не отобрал у Кьюлаэры его нож. Пока они ели, Миротворец рассказывал им о далеких землях, какие повидал, и о странных народах, что в них живут. Их глаза блестели, когда они слушали, то есть у всех, кроме Кьюлаэры. Затем, когда костер был прикрыт валежником и путники завернулись во что придется, готовясь ко сну. Миротворец отошел в сторонку, но сел не очень далеко, дабы не выпускать Кьюлаэру из поля зрения.

Йокот увидел сидевшего в одиночестве старика, некоторое время мрачно смотрел на него, а потом с неожиданной решимостью сбросил с себя кучу листьев и медленно подошел к пню, на котором сидел Миротворец. Он молча ждал, и вот старик повернулся к нему и кивнул:

— Добрый вечер, Йокот.

— Добрый вечер, Миротворец.

Как будто бы они не путешествовали целый день вместе! Гном сжимал и разжимал кулаки, его лицо потемнело, глаза блестели.

— Что тебя тревожит? — спросил Миротворец. Йокот еще поколебался немного, а потом слова сами слетели с его губ:

— Ты колдун, да?

Миротворец посмотрел на него, слабая улыбка шевельнула его усы, и он важно кивнул:

— Я умею пользоваться магией, да, хотя я скорее шаман, нежели колдун, или был им когда-то. Потом я научился многому, помимо шаманства, и теперь я скорее мудрец, чем маг.

Йокот насупился:

— Маг? Что это за слово?

— Выдуманное, — объяснил Миротворец. — Правильнее говорить «волхв».

— Что такое волхв?

— Это жрец в Междуречье. Волхвы предсказывают будущее и узнают волю богов по звездам.

— Волхвы пользуются магией?

— Да, но не такой, как я. Я начинал как шаман, и моя магия построена на этом.

Гном затрепетал и выпалил:

— А я смог бы тоже стать шаманом?

Миротворец какое-то время сидел и изучал глазами маленького человечка, а потом медленно произнес:

— Не могу сказать точно. Конечно, ты можешь научиться какой-нибудь магии, по крайней мере нескольким простым заклинаниям, а будучи гномом, ты скорее всего можешь постичь больше человека.

Йокот понурился:

— У меня мало способностей, хоть я и гном.

— Возможно, — согласился Миротворец, — а может быть, у тебя другой дар, не такой, как у других гномов.

В глазах Йокота блеснула надежда.

— Я сказал: «возможно», — предостерег его Миротворец. — Может быть, да, а может быть, и нет. Если в тебе есть задатки шамана, я их увижу.

— Как вы их увидите?

— По некоторым знакам. — Миротворец раздраженно нахмурился. — Первый из них — жуткое любопытство по отношению к миру вокруг нас, — можно даже сказать, докучливое любопытство, от которого тошно всем остальным окружающим.

Йокот понял намек и хотел уйти.

— А второй — чувство равновесия, основа понимания мира, — добавил Миротворец мягче. — Шаман от рождения наделен особым восприятием окружающего мира, предметов и стихий, он также по-особому чувствует свои собственные силы, но немногие смогли бы объяснить это словами, прежде чем не обучатся шаманскому искусству. Они просто знают это, вот и все.

Плечи Йокота поникли.

— У меня нет такого знания.

— Может быть, нет, а может быть, есть... Ты не можешь этого знать, даже если это знание было в тебе всю жизнь, потому что не можешь представить себе, что чувствуют те, у кого этого знания нет. — Он ткнул своим посохом в сторону догоравшего костра. — Почему он горит?

Йокот повернулся, удивленный таким очевидным вопросом.

— Ну... потому что дышит воздухом и ест дерево.

— Если ты способен говорить о костре «дышит» и «ест», то у тебя, возможно, есть то чувство, о котором я толкую, — сказал ему Миротворец. — Большинство на твоем месте ни словом не обмолвились бы о воздухе.

— Правда? — Йокот обернулся и посмотрел на старика с недоверием. — Всем известно, что костер душат, засыпая его землей, или топят его, заливая водой!

— Да, но они не задумываются, почему он гаснет, — они знают просто, что, если огонь засыплешь землей или зальешь водой, он погаснет, — улыбнулся Миротворец. — Надежда есть, Йокот. Я пока не могу судить, обладаешь ли ты даром шаманства, но я также не могу сказать, что это не так. А теперь ложись спать, или твои силы во время завтрашнего перехода лишь вспыхнут и погаснут, как огонь.

— Лягу. — Глаза гнома во мраке были раскрыты широко и видели больше, чем глаза Кьюлаэры, а возможно, столько же, сколько глаза Миротворца. — Спасибо тебе, мудрец, за надежду.

— Не за что. Но помни! — Миротворец поднял указательный палец. — Женщина не обязательно полюбит мужчину только потому, что он шаман!

Йокот пошел назад, глубоко задумавшись, улегся и снова укрылся листьями. Миротворец наблюдал за ним с легкой улыбкой и удивлялся тому, что нежданные слезы щиплют ему глаза. Он моргнул, чтобы прогнать слезы, и подумал: «Ах, Рахани! Есть еще люди с добрым сердцем на земле! Насколько проще мне было бы с этим зверюгой Кьюлаэрой, если бы в нем была хоть половина доброты этого гнома?»

И ему показалось, что в криках сов и шуршании листьев он услышал ответ.

 

Глава 5

Ночь сказала ему: «В Кьюлаэре есть доброта, и не только доброта, но эти качества скрыты».

Рахани ли говорила это или то были собственные потаенные мысли, не выплывшие еще словами на поверхность сознания? «Ты уверена, любимая? Ведь, без сомнения, человек, избивающий маленький народец и женщин потехи ради, — самая гадкая мразь на земле, самая грязная грязь!»

И снова он услышал шепот — а может, слова звучали в его сознании? «Самая грязная грязь — это лишайники, выделяющие воздух, нужный для жизни самых больших животных. Даже такой порочный человек, как Кьюлаэра, может быть очищен от плесени, коей покрыт, и тогда доброе внутри него высвободится и засияет. Тогда из его силы и смелости его смогут родиться решимость и другие качества, с помощью которых обычный человек становится героем».

«Что ж, будь по слову твоему, — вздохнул Миротворец. — Но если уж внутри Кьюлаэры скрывается доброта, тогда она должна таиться во всех мужчинах и женщинах».

Но Рахани резко опровергла его слова: «Не во всех, о мудрец. Во многих, возможно, но ни в коем случае не во всех».

Какой глупец будет спорить с богиней? Успокоенный разговором с Рахани, мудрец Миротворец — который, конечно, на самом деле был Огерном — дал ей убаюкать себя, ввести в транс, которым он пользовался, как большинство людей сном. Его тело отдыхало, хотя он сидел, прижавшись спиной к дереву. Разум Огерна спал, хотя он по-прежнему видел свет костра и силуэты своих спящих попутчиков. Казалось, что они далеко, будто рисунки на стене пещеры, освещенной блеском костра. Он слышал совиное уханье, видел, как низко над костром промелькнула летучая мышь, слышал крик ночной птицы, потом увидел, как встал Кьюлаэра. Огерн наполовину пробудился. Верзила по-кошачьи пробрался в темноте, нагнулся и зловеще уставился в немигающие глаза мудреца. Огерн сидел все так же, не двигаясь. Он ожидал, проверяя, насколько храбр этот человек. Кьюлаэра сжал кулак и поднял руку для удара. Но когда он ударил, кулак его встретился с посохом Огерна. Отбросив руку нахала, Огерн заехал ему посохом по голове. Даже не вскрикнув, Кьюлаэра без чувств рухнул к ногам Огерна, а мудрец, довольный тем, что у негодяя хватило смелости напасть на спящего, и уверенный, что снова тот на такое не отважится, опять погрузился в покой, дабы освежить свой ум и душу.

* * *

Когда опушку испещрили пятнышки солнечного света, Огерн не спеша отогрелся в его лучах, потом потихоньку принялся разминать руки и ноги, сжимать и разжимать кулаки, без радости вспоминая пробуждение в пещере. Почувствовав, что снова способен более или менее легко двигаться, он встал, осторожно перешагнул через спящего Кьюлаэру, немного походил, потом потянулся, распрямил плечи, готовый снова стать Миротворцем, победителем Зла.

— Вставай, мерзавец!

Он поддел Кьюлаэру посохом. Верзила пошевелился, повернулся на бок, часто моргая. Закрыв глаза, он отвернулся и пробурчал:

— Да иди ты...

Миротворец ткнул посохом посильнее. Кьюлаэра вскричал от боли, подпрыгнул, встал в стойку, но посмотрел на старика, на посох и заколебался.

Миротворец ждал.

Китишейн и гномы проснулись, разбуженные воплем Кьюлаэры.

Верзила сказал:

— Ночью мне приснилось...

Миротворец молча ждал.

— Приснилось, будто я проснулся и увидел тебя...

Кьюлаэра умолк, когда понял, где находится. Он посмотрел на землю и снова метнул взгляд в Миротворца, не веря своим глазам, потом обернулся к остальным.

— Да, — сказал Миротворец, — именно там ты уснул минувшей ночью.

Кьюлаэра выпучил глаза, а Миротворец отчетливо видел, как мечутся мысли в его голове. Если он уснул там, а проснулся здесь, то происшедшее не сон, а правда!

— Ты что, никогда не спишь? — закричал он в ярости.

— Не буду спать, пока ты такой, какой есть, — ответил Миротворец. — Тебе кажется, что это совсем уж нечестно, правда? То, что я неуязвим для твоих проделок. Ты либо будешь драться со мной, когда я не сплю, либо вообще не будешь драться. — Его голос хлестнул словно кнут. — Теперь раздувай угли и ставь котелок! Нам нужно завтракать!

Кьюлаэра ошарашенно подскочил. Потом прищурил глаза, посмотрел на Миротворца, напрягся, приготовился к драке...

Миротворец ждал, держа посох наготове.

Он заметил, когда воинственность покинула Кьюлаэру, хотя внешне тот не очень изменился. Верзила только выругался, но сделал, как ему было велено, пытаясь не встречаться взглядом с гномами и девушкой.

Когда завтрак был готов, Миротворец приказал Кьюлаэре собрать вещи всех путников, все до мелочи. «Поскольку, — как он сказал, — у тебя широкая спина». Других поразило, что Кьюлаэра лишь бросил на Миротворца исполненный ненависти взор, но подчинился беспрекословно. Йокот стал медленно закапывать костер, Китишейн забросила за плечо свой колчан, но Миротворец остановил их и позвал. Они собрались около него, и гномы получили по кривому куску дерева с кожаными ремешками.

— Так вот что ты вырезал! — Йокот в изумлении разглядывал изделие Миротворца. — Что это, Миротворец? Какая-то маска?

— Но как мы сможем видеть сквозь такие маленькие щелки? — спросила Луа.

— Намного лучше, чем обычно видите в полдень, — ответил Миротворец.

Йокот высоко поднял подарок с криком радости:

— Щели не пропускают большую часть света! Нам больше не придется прищуриваться! — Он быстро приладил свои очки и кивнул. — Получилось отлично. Миротворец! Спасибо, двадцать раз спасибо!

Луа приладила диковину, Китишейн помогла ей завязать ремешки.

— Да, это замечательный подарок, — сказала она. — Но как я смогу отблагодарить тебя, Миротворец?

— В благодарности нет нужды, — сказал он, — и этот скромный подарок, разумеется, не обязывает вас идти со мной, если вы этого не хотите.

— Мы хотим, — быстро сказал Йокот. Потом посмотрел на Луа и прибавил:

— Я, по крайней мере...

— Я тоже, — успокоила она его. Миротворец кивнул.

— Вы сами сказали, что хотите, и я буду рад, если вы пойдете, но вы должны понять, что есть определенные правила, которые нам всем придется соблюдать, чтобы выжить в этой глуши. Если эти правила покажутся вам слишком суровыми, вы вольны уйти — все, кроме этого балбеса.

Он ткнул в Кьюлаэру своим посохом. Верзила зыркнул на него, но смолчал.

— Каковы эти правила? — неуверенно спросила Китишейн.

— Во-первых, тот, кто остается с нами, учится тому, чему я учу, — сказал Миротворец. — Кьюлаэре придется многое усвоить, если он хочет жить, и любой, отказавшийся учиться, помешает его обучению.

— Охотно! — У Йокота загорелись глаза. А Китишейн насупилась и неодобрительно посмотрела на пленника:

— Значит, мы все здесь из-за Кьюлаэры?

— Я пришел, чтобы встретиться с ним, — ответил Миротворец и повернулся к Луа. — Ты согласна учиться, девица-гном?

— Согласна, господин, — медленно ответила она.

— Уже хорошо.

Миротворец перевел взгляд на Китишейн.

— Чему ты будешь учить? — спросила она.

— Единству ума, сердца и тела и боевому искусству, поскольку здесь каждому можно доверять, — может быть, даже кое-чему из магии — тех, у кого к этому есть способности.

— Согласна! — Глаза Китишейн загорелись.

— Какие еще правила ты нам продиктуешь? — спросил Йокот.

— Не я, а само наше путешествие, — ответил Миротворец. — Когда один в опасности, все должны стараться помочь, а если все, кроме одного, в опасности, то он должен помочь всем.

— В этом есть смысл, потому что иначе мы все погибнем, — сказал гном. — Что еще?

— Нельзя красть друг у друга. Нельзя драться друг с другом, не считая учебных поединков, а это будет сложно, если двое в чем-нибудь не согласны друг с другом, но мы должны достигать мира и разрешать споры без драк.

Он поведал еще несколько мудрых правил, а они слушали и кивали в знак одобрения.

Закончив, Миротворец удовлетворенно кивнул:

— Если вы согласны, тогда идите со мной. Отправляемся в путь.

Он повернулся было, чтобы идти, но Китишейн остановила его вопросом:

— И ты не будешь требовать, чтобы мы тебе подчинялись?

Миротворец обернулся с довольной улыбкой:

— Об этом нет нужды говорить, девица. Если кому-то это не понравится, он может не идти со мной дальше. — Он повернулся, чтобы ткнуть Кьюлаэру своим посохом. — Пошел, волкоголовый! — И зашагал, погоняя пленника.

Гномы пошли следом за Миротворцем, а последней зашагала Китишейн, она шла и думала об обидных словах Миротворца — справедливых и оттого еще более обидных.

Дважды в течение дня Кьюлаэра оборачивался к Миротворцу. В первый раз старик чуть не налетел на пленника — он и так шел к нему вплотную, а сейчас, похоже, решил поиздеваться над Кьюлаэрой. Кьюлаэра резко сбросил мешки и развернулся. Его левый кулак врезал старику под ложечку, а правая рука метнулась за ножом.

Миротворец охнул, но тут же съездил Кьюлаэре в ухо. Тот отшатнулся, на мгновение потерял равновесие, а Миротворец оперся на посох и подножкой сбил Кьюлаэру с ног.

Негодяй упал, но все же успел швырнуть в своего мучителя нож. Миротворец крикнул:

— Дерево против стали?!

Древко посоха хрустнуло в его руке, Кьюлаэра злобно скрипнул зубами, мудрец оперся о посох и сказал:

— Попробовал? Теперь бери свою ношу, Кьюлаэра, и шагай на север.

В полной тишине негодяй медленно встал, поднял нож, спрятал его в ножны, потом вскинул мешки на спину и отправился в путь.

Миротворец зашагал за ним. Йокот догнал его и пробормотал:

— Вы нарочно раздразнили его.

— Он учиться тому, чему должен учиться, — ответил ему Миротворец, — и ты тоже, Йокот. Радуйся, что твоя учеба не так тяжела, как его.

Второй раз Кьюлаэра осмелел после полудня, и в этот раз он специально замедлил шаг, Луа решила, что он просто устал. Она поравнялась с Миротворцем и сказала:

— Нельзя так сильно его гнать, господин! Он сейчас упадет от изнеможения!

— Ты так думаешь? — хмыкнул Миротворец. — Тогда смотри, Луа, только отойди от меня подальше, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты оказалась в опасности.

Луа вытаращила глаза и, трепеща, отошла в сторону и к Китишейн.

— Не бойся, малышка, — успокоила ее девушка-охотница. — Все получаемые им удары он заслужил.

— Миротворец не заслужил, чтобы его обижали!

— Я не о Миротворце говорю, — сухо ответила Китишейн. И Кьюлаэра тут же упал лицом в траву. Луа вскрикнула и побежала к нему, но Китишейн удержала ее за плечо. Миротворец подошел к упавшему:

— Вставай, лодырь! Нам еще долго идти до...

Кьюлаэра крутанулся, его ноги описали полукруг, и Миротворец упал.

— А! Ну получил сдачи, мерзкий старикашка!

С этими словами он кинулся на Миротворца, но мудрец каким-то чудом вцепился ему в рубашку и подтянул к себе.

— Мудрец душит его рубашкой! — закричал Йокот.

— О боги, так и есть! — Китишейн, не отрываясь, следила за происходящим.

Лицо Кьюлаэры побагровело, но он все-таки ухитрился ухватить мудреца за ворот и приподнять его, но тут же отпустил. Старик держал его слишком крепко, и негодяю не удалось поднять колени и оттолкнуть противника, однако он поднял старика и швырнул оземь изо всех сил. Но старик не отпускал Кьюлаэру, пока тот не стал красным как рак и в конце концов не обмяк. Тогда Миротворец оттолкнул его бездыханное тело. Луа испустила вопль, обежала старика и опустилась на колени подле Кьюлаэры.

Йокот бросился за ней, но задержался, чтобы помочь встать Миротворцу, и его полный ненависти взгляд остановился на лежащем без чувств Кьюлаэре. Потом он заставил себя повернуться к мудрецу.

— Вам больно, Миротворец?

— Получил кое-какие ушибы, но мне ли привыкать? — Миротворец пристально посмотрел на присевшего рядом гнома. — Надеешься, что я убил его, да?

— Разве это плохо? — пожал плечами гном.

— Чтобы он умер? Плохо, если судить о том, что я задумал. Но плохо ли то, что ты желаешь ему смерти? Не очень хорошо, но неизбежно. Было бы куда хуже, если бы ты притворялся, что не хочешь этого.

— В этом нет его вины, но я думаю, что Луа по-прежнему в него влюблена.

— Пусть так, но и она тоже не виновата, хотя с ней что-то не так, и ее необходимо вылечить. Нам придется ей помочь, Йокот.

— Мы сумеем это сделать? — Гном повернулся к старику, и Миротворец увидел за щелями маски зорко смотрящие глаза.

— Есть средство, — уверил его Миротворец, — но оно подействует не сразу. А что же до Кьюлаэры, то нет, я его не убил. Хотя ему скоро захочется, чтобы я его убил.

Подошла угрюмая Китишейн и встала рядом.

— Ты что, забавляешься, так истязая его?

— Нет, — быстро ответил Миротворец. — Мне это отвратительно, и я ненавижу его за то, что он вынуждает меня делать это. Луа мы сможем вылечить нежностью, а Кьюлаэру — только жестокостью, причем такой же, с какой он обращается с другими, ибо только так он поймет, что это не правильно.

— Правда поймет? — спросила она.

— Если в нем есть доброта, то поймет, — вздохнул мудрец. — Но если она и есть, я этого пока не вижу, но есть кое-кто, кто видит.

— Кто?

— Рахани, — ответил Миротворец.

Китишейн уставилась на него, глаза ее выражали непонимание. Точно так же смотрел на старика и Йокот.

Миротворец еще раз вздохнул и подумал: пятьсот лет — слишком короткий срок, чтобы о богине забыли, и что скорее всего забыто только ее имя. Он решил расспросить спутников об их богах, но не сразу, исподволь. Теперь определенно было не время для этого, тем более что Кьюлаэра закашлялся и, отплевываясь, пытался подняться. Луа потянулась к нему, но он с рыком отшвырнул ее руки. Йокот бросился к ним, его лицо пылало, но мудрец удержал его, подошел к Кьюлаэре, оперся на посох и внимательно уставился на пленника. Тот злобно глянул на старика, потер шею.

— Действует, как видишь, — сказал Миротворец. — Скажи, как тебя зовут?

Кьюлаэра выругался.

— Да, именно так. Теперь вставай, разбойник, и бери свою ношу.

Подталкивая, старик поднял Кьюлаэру на ноги, заставил поднять мешки и погнал вперед.

Следом пошли Йокот и Китишейн, лица которых светились радостью при виде униженного Кьюлаэры. Расстроенная Луа поплелась за ними, ее деревянная маска намокла от слез.

Кьюлаэра тащился вперед, негромко бранясь, но в его душе пробуждалось давно забытое чувство — страх. Страх оживал и рос. Кто бы мог подумать, что дряхлому старику удастся одолеть воина в расцвете сил!

Но все же дряхлым этого старика назвать можно было с трудом: он был далеко не так силен, как Кьюлаэра, но все-таки вовсе не слаб. И еще он был ловок; молодому человеку горько было это признавать, но он признал: старик был потрясающе ловок. Он бы счел его колдуном, но все, что делал старик во время драки, можно было объяснить и одной лишь его ловкостью, и крепостью его посоха.

Он был стар, седобород и, конечно, не столь быстр, как молодой. В драке старик не мог сравниться с ним в быстроте движений. Эта мысль доставляла негодяю удовольствие. Безусловно, ловкость старика в драке изумляла, но ведь никакая ловкость не поможет старику бежать быстрее молодого! Кьюлаэра решил, что сможет убежать, и очень легко, даже если Миротворец колдун!

Кьюлаэра не спешил, ждал подходящего момента. Амулет, ставший ночью таким — тогда, когда он осмелился напасть на старика, — ледяным, что проморозил его до костей, теперь не холодил кожу, а лишь сдавливал шею. Значит, в помыслах о побеге нет ничего дурного! Кьюлаэра шел вперед, опустив плечи, изо всех сил стараясь выглядеть побежденным и покорным, и искал подходящее место для побега.

Оно появилось, когда солнце висело низко над горизонтом по левую руку. Дорога пошла вверх; путники преодолели небольшой подъем и оказались посреди соснового леса. Налево и направо тянулись деревья, высокие, темные, безмятежные, стройные и прямые. Внизу ветвей было немного, и никакого подлеска, лишь ковер из игл покрывал бесчисленные тропы.

Кьюлаэра скинул мешки и со всех ног припустил в лес, вскоре издав крики радости и свободы. Он побоялся остановиться — только мчался без устали по лесу, обегая толстые стволы. Он слышал окрики, но бежал, и сердце его пело. Все-таки в конце концов он одолел старика!

А старик даже не пытался гнаться за ним.

— Ты должен задержать его, Миротворец! — закричал Йокот. — Он подкрадется к нам ночью и перережет глотки!

— Только мне.

Концом посоха Миротворец начертил на земле круг.

— Да, только вам! — кричала Китишейн. — А потом он поколотит всех нас и будет мучить нас в свое удовольствие! Ты можешь остановить его, Миротворец?

— Смогу, если вы помолчите и дадите мне произнести заклинание. — Мудрец воткнул посох в середину круга и заговорил на неизвестном языке, от которого у всех по спине побежали мурашки. Через несколько минут он поднял посох и удовлетворенно кивнул. — Должно помочь. Ну, молодежь, а теперь отправляемся в погоню.

— Как скажешь. — Китишейн быстро натянула тетиву лука. — Что касается меня, то, когда я иду охотиться на медведя, я вооружаюсь.

Луа испуганно отпрянула назад, но Йокот взял ее за руку и нежно проговорил:

— Не бойся, Луа. Если мудрец не боится, то и нам не должно быть страшно.

Луа неохотно пошла с остальными. Под деревьями сгущался мрак, и она сняла маску. Йокот снял свою и увидел, что глаза Луа полны ужаса.

Кьюлаэра быстро уходил от своих попутчиков. Ему хватило ума не снижать скорости, но он таки скакал и подпрыгивал от счастья, выкрикивал победные возгласы. Он не замечал, как ветви деревьев начали опускаться, как из них потек сок, загустевавший и превращавшийся в смолу, не замечал, пока путь ему не преградила низкая ветка, пышная и толстая. Кьюлаэра не придал этому значения, опустился, чтобы проползти под веткой, а ветка опустилась ниже. Кьюлаэра почувствовал резкую боль, заревел от ярости и неожиданности, дернулся раз, другой и обнаружил, что его волосы прилипли к смоле и запутались. Он пригнулся, чтобы не было так больно, потом попытался отломать ветку, но та оказалась зеленой и упругой — гнулась, но не ломалась. Он долго сражался с ней и в конце концов схватил себя обеими руками за волосы и потянул. Несколько прядей ему удалось вырвать с корнем, но дерево все еще крепко держало его.

Здесь его и нашли остальные — он в отчаянии ругался на ветку, которая упрямо не отпускала его и не ломалась.

— Хватит! — приказал Миротворец, взмахнув посохом. Кьюлаэра прекратил борьбу и с исступленным криком бросился на мудреца. Миротворец спокойно шагнул в сторону и подставил Кьюлаэре под ноги посох. Кьюлаэра споткнулся, взвыл от боли. Шишковатый, морщинистый кулак угодил ему в челюсть; ошарашенный Кьюлаэра утих и услышал, как Миротворец с презрением выговорил:

— Ну и видок у тебя! Ты славно постарался, запутывая свои длинные волосы в этой смоле, олух!

— Как ты освободишь его, Миротворец? — спросила Китишейн.

— Стоит ли? — мрачно сказал Йокот. — Пусть остается здесь и подохнет с голоду!

Кьюлаэра испустил хриплый злобный рев.

— О нет! — воскликнула Луа. — Это жестоко! Освободи его, мудрец, умоляю тебя! Ведь ты можешь!

— Ничего нет проще, — сказал ей Миротворец, — он бы и сам мог догадаться, как это сделать, если бы не был так заносчив.

Он вытащил нож, и Луа вскрикнула, но мудрец просто принялся отрезать Кьюлаэре волосы. Как только тот понял, что происходит, то начал протестующе мычать, но старик, не раздумывая, стукнул его, и тот снова обмяк. Нож рубил и рвал, а крепкая рука обхватила голову Кьюлаэры. Тот принялся отбиваться, но Миротворец сдержал его, отрезал последние пряди и отпустил. Кьюлаэра, продолжая отбиваться, рванулся в сторону, но, споткнувшись о ногу старика, грузно шлепнулся наземь.

— Вставай, волкоголовый! — Миротворец ткнул его в живот ногой. — Тщеславный дурак, поднимайся! Тебе мешки тащить!

Хоть этому Кьюлаэра мог не подчиниться. Он лежал, зарывшись в ковер из хвои, ненавидя хвою, ненавидя сосны. Сами деревья сговорились против него, сговорились со стариком?

Он решил, что сговорились, и передернулся.

Стальные пальцы ущипнули его за ногу. Боль прокатилась по телу, резкая и самая сильная из всех, что он испытывал в жизни. Кьюлаэра завизжал, перекатился на спину, выхватил нож, чтобы обороняться, но над лицом его навис конец посоха, и у него не осталось сомнений в том, что старый мучитель сейчас огреет его, дай только повод. Он замер.

— Больно? — рявкнул Миротворец. — Да, больно, но пока ты еще можешь идти. Вставай и выходи на дорогу, или боль из ноги растечется по всему телу и ты не сможешь ходить до утра. — Он подождал, но Кьюлаэра лежал неподвижно, уставившись на конец посоха. Миротворец пожал плечами. — Мы никуда не пойдем до рассвета, а это место ничуть не хуже других, чтобы заночевать здесь. Вставай и возвращайся за мешками либо валяйся тут всю ночь с больной ногой — мне это безразлично. — Он отодвинул посох, склонился и схватил ногу Кьюлаэры. — Вставай или лежи тут и мучайся.

Кьюлаэра, бранясь, подтянул ногу, но старик подошел ближе и ударил его по голове. Кьюлаэра бешено зарычал, но страшные когти опять впились ему в ногу, а Миротворец рявкнул:

— Вставай!

Кьюлаэра встал на колени и с неудержимой ненавистью воззрился на мудреца. А тот только улыбнулся и выпрямился, обеими руками сжимая посох. Утробно рыча, Кьюлаэра встал на ноги и, шатаясь, побрел назад.

Он не понимал, что сделал с ним старик, пока не был разбит лагерь и пока он не отправился с бадьей из коры набрать воды. Тут он увидел в темном озере свое отражение.

Исчезли его чудные кудри — на голове не осталось ничего, кроме безобразной, жесткой, короткой стерни! Он смотрел в воду в ужасе, с трудом узнавая себя самого. А потом вскинул голову и завыл.

— Да, Кьюлаэра.

Кьюлаэра заскулил. Старик кивнул:

— Да. Теперь ты такой же раб, какими сделал Луа и Йокота.

С воплем отчаяния Кьюлаэра бросился на старика.

Треклятый посох вновь сбил его с ног. Он упал ничком, тут же вскочил на ноги, но получил кулаком в челюсть, и мир закружился. Кьюлаэра слышал голос сквозь пелену дурноты:

— Раб, и только раб, пока не научишься быть мужчиной. Теперь наполни бадью водой и возвращайся к костру.

В глазах прояснилось, Кьюлаэра посмотрел на Миротворца, но при виде каменных черт лица старика у него душа ушла в пятки. Он отвернулся, взял бадью, наполнил ее до краев и пошел к лагерю. Миротворец не отставал от него.

Он не был рабом! Он не позволит себе превратиться в раба! Он мужчина, сильный мужчина и докажет это! Ведь можно же как-нибудь...

Когда он увидел лагерь и Китишейн, вращавшую вертел над огнем, он понял как.

 

Глава 6

Холодный амулет сдавил шею, но время шло, и Кьюлаэра постепенно так привык в этому холоду, что почти не замечал его. Теперь он ждал случая чтобы поймать Китишейн, когда та окажется одна.

Случай представился на следующий вечер, когда Миротворец велел Кьюлаэре разбить лагерь, а Китишейн отправилась за добычей. Кьюлаэра тянул время, собирал дрова для костра, но сердце его билось все быстрее в предвкушении охоты, а амулет на шее становился все холоднее и холоднее. Он стал еще холоднее, когда Кьюлаэра взял бадью и покинул лагерь, сделав вид, что пошел за водой, а на самом деле отправился ловить Китишейн. Амулет леденил кожу, от жгучего холода у Кьюлаэры участилось дыхание, но он и так дышал слишком часто от нетерпения. Пусть потом жуткий старик забьет его до смерти, но он докажет, что все еще может подчинять других своей воле, и будет делать это раз за разом, когда ни пожелает, не обращая внимания на наказание.

Удалившись от лагеря настолько, что оттуда его не смогли бы увидеть, Кьюлаэра отшвырнул бадью и припустил между деревьями, передвигаясь бесшумно, как человек, всю жизнь проживший в лесу. Он знал, куда пошла Китишейн, и обогнул лагерь, следя за тем, чтобы вредный старик не разглядел его за деревьями, и вскоре нашел следы девушки на мокрой земле, где ветер сдул листья. Он пошел туда, куда вели следы, и вскоре набрел еще на один след, совсем свежий. Сердце Кьюлаэры забилось еще быстрей. Он не забыл о том, что у Китишейн с собой лук. Об этом нельзя было забывать.

Амулет на шее становился все холоднее.

Кьюлаэра увидел Китишейн, когда она натягивала тетиву, целясь в жирного зайца. Ошейник Кьюлаэры стал уже настолько холодным, что просто-таки обжигал кожу, но он стиснул зубы и стал ждать. Зазвенела тетива, и Кьюлаэра бросился к девушке, быстро и по возможности бесшумно преодолев густые заросли папоротника.

Китишейн услышала шаги Кьюлаэры, когда он был от нее в двадцати футах, обернулась и вскрикнула, выхватила из колчана стрелу, еще раз вскрикнула испуганно и сердито, зарядила лук, а сердце Кьюлаэры забилось еще быстрее: его охватило сложное чувство.

Китишейн не спускала глаз с бежавшего верзилы. Она подняла лук, но он ударил ее прежде, чем она успела прицелиться, ударил, сбил с ног, и лук вылетел из рук девушки. Она вскрикнула, стала отбиваться, но Кьюлаэра придавил ее своим весом, и ей оставалось лишь лупить его по спине. Он пытался развязать ее пояс, Китишейн дико завизжала, она брыкалась и извивалась всем телом, пытаясь сбросить насильника, изо всех сил молотила кулаками ему по спине и тут увидела, как из-за деревьев показался старик, тогда она снова закричала, позвала на помощь, но Миротворец только засмеялся. Старик, не бросился выручать Китишейн, он лишь взмахнул рукой, потом посохом, но не тронулся с места...

Появился мерцающий свет, стал ярче, исказил маревом старика, и откуда ни возьмись выскочил разъяренный единорог и бросился на насильника. Он боднул Кьюлаэру в ягодицы и отбежал назад. Кьюлаэра с криком вскочил, схватился рукой за бедро. Полураздетый, он был страшен и смешон. Он подтянул рукой штаны, другой приготовился защищаться, а единорог дважды мотнул рогом, бросился на негодяя и сильно ранил Кьюлаэре бедро. Тот бешено заревел и кинулся на зверя, но единорог уже грациозно гарцевал по кругу около Кьюлаэры. Тому удалось завязать пояс, он развернулся к единорогу, вытащил нож и расставил руки. Теперь единорог стоял между ним и Китишейн. Та опомнилась, подобрала лук и убежала под защиту деревьев. Увидев это, Кьюлаэра с ревом бросился вдогонку, но единорог прыжком встал у него на пути. Кьюлаэра попытался его обежать, но зверь предугадывал каждое его движение и дал жертве Кьюлаэры уйти. Кьюлаэра отчаянно взревел, а потом ему пришлось метаться из стороны в сторону, дабы уклониться от бросков единорога. Кьюлаэра отбивался ножом, пытался схватить зверя за рог, но тот всякий раз ускользал.

Потом единорог резко отскочил вбок, и Кьюлаэра увидел, что к нему приближается этот страшный старик с поднятым посохом. У Кьюлаэры засосало под ложечкой от ужаса; от страха он ослабел, но все равно встал в стойку, чтобы защищаться...

Китишейн бежала через лес, задыхаясь от беззвучных рыданий, но, пробежав всего несколько ярдов, она увидела Луа, стоящую с распростертыми объятиями. Китишейн рухнула на колени, рыдая от ужаса и усталости. Девушка-гном обняла ее голову маленькими ручками, мягко бормоча слова, которых Китишейн не понимала, а потом догадалась, что это магия гномов. Наверняка то были защитные, оберегающие чары, но они еще и успокаивали, и только-только к Китишейн начало возвращаться спокойствие, как позади них послышался вопль. Страх снова охватил девушку, она обернулась, но Луа успокоила ее:

— Это Миротворец наказывает Кьюлаэру, как тот заслужил. Успокойся, Китишейн, ты в безопасности.

* * *

В лицо Кьюлаэре ударила холодная вода, он закашлялся, сел и понял, что на какое-то время потерял сознание. Он помнил, что отбивался, как мог, что несколько раз ударил старика, но тот бил его своим противным посохом гораздо чаще, гораздо сильнее. Болела голова, ныли ребра, ноги и бедра...

Бедра! Кьюлаэра вдруг понял, что лежит голый. Этот мерзкий старикашка раздел его, пока он лежал в беспамятстве! Он попробовал встать — и замер, потому что увидел рог, нацеленный ему между глаз. Единорог угрожающе кричал и яростно бил копытом.

— Да, уж лучше полежи немного, не шевелись, — ехидно посоветовал Кьюлаэре Миротворец.

На мгновение Кьюлаэру поразила жуткая мысль, что Миротворец и единорог могут проделать с ним то, что он пытался проделать с Китишейн...

Но нет, старик пощипывал его кожу, а его голос что-то напевал. Потом пощипывание прекратилось, а голос произнес:

— Ну вот. Рана закрылась и кровоточить больше не будет. День-два тебе будет очень больно, и ты это вполне заслужил, но боль будет постепенно ослабевать. — Старик встал перед Кьюлаэрой и устремил на него сверху вниз грозный взгляд. — Ты заслуживаешь смерти, но ты мне нужен.

Кровь застыла в жилах у Кьюлаэры. Зачем это он нужен?

— Остальные твои раны тоже залечены, так что давай обойдемся без глупостей. Вставай, одевайся и иди по воду.

Кьюлаэра медленно оделся и пробормотал:

— Мне не удалось тебя провести!

— Я всегда буду знать, где ты находишься, Кьюлаэра, и я запросто могу догадаться, что ты намереваешься делать. Ты разумный человек, но твои желания и нужды так просты, что предсказать твои действия несложно. Да, я следил за тобой с того самого момента, как ты скрылся из глаз, а когда я увидел, что ты бросил бадью, я понял твой замысел. Хотя я должен признаться, что двигался по лесу ты очень тихо и быстро. Я чуть не опоздал.

Странно, но от похвалы старика, даже от такой, у Кьюлаэры закружилась голова. Но головокружение прошло, как только Миротворец как ни в чем не бывало продолжил:

— Но это ерунда. Если бы я вовремя тебя не нашел, я бы заморозил тебя заклинанием на полпути.

— Значит, ты чародей, — еле выговорил язык Кьюлаэры.

— Вот-вот! Я знал, что ты сообразителен! Теперь бери бадью, олух, и не пытайся провести меня еще раз, пока не станешь хоть немного умнее!

Боль от этих слов оказалась гораздо сильнее, чем радость от похвалы. Кьюлаэра отвернулся, протестующих рыча, но лишь напоказ. На самом деле он был совершенно сражен пониманием того, что всякое сопротивление бесполезно: что бы он ни делал, куда бы ни шел, Миротворец всегда его опередит.

Когда он вернулся, Китишейн и Луа были уже в лагере, но, заметив Кьюлаэру, они перешли на противоположную сторону опушки — здесь был и единорог, как бы спокойно пощипывавший траву, но неизменно остававшийся между ними и Кьюлаэрой. Йокот вращал вертел, на котором жарился заяц, добытый Китишейн, но, когда Кьюлаэра проходил мимо, гном поднял голову, чтобы смерить его злобным взглядом. Кьюлаэра с готовностью ответил ему таким же взглядом, мечтая о том, как он при случае отомстит маленькому человечку, но амулет тут же обжег его шею, и от решительности не осталось почти ни следа. Она отступила перед страхом. Чтобы понять, почему это произошло, Кьюлаэре пришлось немного поломать голову, а потом он догадался, в чем дело: после того, как амулет становится холоднее, следуют побои Миротворца. Что переменилось? Что с ним? Раньше он никогда не обращал внимания на боль!

Раньше он всегда был уверен в победе, в том, что он причинит больше боли, чем причинят ему. Теперь он бессилен. О, он, несомненно, отчаянно боролся, но толку не было никакого, и он получал больше боли, чем причинял! Чувство унижения вспыхнуло в нем при мысли, насколько это нечестно, но как бы то ни было, он ничего не мог с этим поделать.

Амулет потеплел, но вскоре снова превратился в прежний мертвый металл. Как будто мудрец лично противостоял ему и теперь злорадно улыбался. Подавленный Кьюлаэра встал на колени, чтобы повесить бадью из коры над огнем.

Ужинали в молчании, лишь время от времени прерываемом вопросами Миротворца и короткими ответами Йокота. А когда все поели, гном насупился и спросил:

— Откуда берется зло в человеческих сердцах, Миротворец?

— Ответов много, — медленно сказал старик. — Какие ты слышал, Йокот?

— Будто есть боги добрые и злые, — ответил гном, — и что злые боги умеют заставлять людей делать то, что им угодно.

— А ты, Луа? — спросил старик.

— Я тоже слышала о богах, — нерешительно отозвалась девушка-гном, — и я этому верю, потому что не могу не думать, что все люди на самом деле добрые, и иными их могут сделать лишь злые боги.

— Вот ведь чушь! — выпалил Кьюлаэра. — Люди рождаются злыми! Посмотрите на себя! А то, что называют «добротой», — это всего лишь для тех, кто выдумывает правила, как спрятать зло!

Остальные в ужасе уставились на него, а Миротворец спросил:

— А как насчет тех, кто пытается помочь другим, даже если те и не догадываются об этом?

— Они себя обманывают, — мрачно буркнул Кьюлаэра. — Они не способны признать, что мир безжалостен и все люди в нем корыстны и жестоки — так они изображают доброту и щедрость, а после начинают верить в собственную ложь, забыв о том, что все это не более чем притворство!

— Я не притворялась! — воскликнула Луа, и глаза ее наполнились слезами. — Я пыталась тебе помочь, потому что пожалела тебя, а не из-за того, что хотела чего-то для себя!

— Не нужна мне твоя жалость, — рявкнул Кьюлаэра, — и я у тебя ее не просил, хотя я был бы дураком, если бы не воспользовался представившейся возможностью. А тебе самой хотелось верить, что ты добра и благородна, помогая мне, и ты делала это, чтобы заставить себя поверить в это!

Побледневшая Китишейн в упор смотрела на Кьюлаэру, обняв Луа, а Йокот, как ни странно, лишь насупился и слушал с мрачным интересом.

— Каким ужасам подвергли тебя люди, Кьюлаэра, что ты поверил подобным вракам?

Кьюлаэра замахнулся для удара, но амулет на его шее похолодел, да и посох Миротворца усмиряюще взметнулся. Негодяй медленно опустил руку, но пробурчал:

— Это не враки, а единственная правда на свете, признать которую людям недостает смелости!

Йокот перевел взгляд с Кьюлаэры на Миротворца:

— Похоже, он и в самом деле в это верит.

— А вам с чего верить в обратное?

Кьюлаэра старался не выдать раздражения — без особого успеха, но сама попытка была для него внове.

— Я сужу по собственному опыту, — объяснил Йокот. — Другие помогали мне также потому, что я живу с ними в одной деревне, некоторые из них при этом не особо-то меня жаловали. И я тоже им помогал.

— То-то и оно! Каждый старается для себя! — Кьюлаэра ткнул в него пальцем. — Они помогают тебе лишь на тот случай, что им когда-нибудь понадобится твоя помощь, и ты делаешь точно так же!

— Здесь есть правда, — отметил Миротворец. — Деревня, где люди не помогают друг другу, долго не протянет: один за другим ее жители вымирают. Ну а это означает, что выживут лишь те, кто помогает другим.

— Вот-вот, а те, кому односельчане не захотят помогать, будут изгнаны!

Злоба кипела в душе Кьюлаэры, и он был потрясен, увидев ее отражение в глазах Китишейн. Что она знает об изгнании? Он задумался на мгновение, почему она охотилась одна-одинешенька в лесу, когда застала его за избиением гномов. Странно, что он никогда прежде об этом не думал.

А Миротворец медленно кивнул:

— Скорее всего именно так: с течением времени вместе останутся те люди, которые чувствуют насущную потребность помогать тем, кто попал в беду, а изгнанники станут вымирать, не оставляя потомства, так что в человеческой расе будет оставаться все больше и больше рожденных помогать друг другу.

— Что за старушечья байка? — презрительно осведомился Кьюлаэра.

— Не старушечья байка, а миф о богах. — Йокот явно решил не откликаться на злобу Кьюлаэры в этот вечер. — Твои родители никогда не рассказывали тебе о герое Огерне, о том, как он повел шакалоголовых и кочевников на войска Багряного бога?

— Как это связано с тем, зачем люди творят зло? — поинтересовался Кьюлаэра.

— Значит, ты об этом не слышал?

— Слышал и вовсе не желаю снова это выслушивать! Только начни болтать, малявка, и я...

Миротворец стукнул его, Кьюлаэра умолк, у него закружилась голова, а слова мудреца звоном отдались в ушах.

— Расскажи предание, как ты его помнишь, Йокот. Думаю, это пойдет ему на пользу.

Кьюлаэра едва сдержался. В его воображении возникала картина: как старик мучитель лежит обнаженный под палящим пустынным солнцем, а он пытает старика ножом, но холод амулета обжег его шею, он начал задыхаться и прогнал возникший образ. Ясное дело: амулет Миротворца даже его образ защищал.

— В то время Огерн был простым человеком, — начал Йокот. В его голосе появились распевность, как у сказочника. — Но это и случилось в «то время». Его жена лежала при смерти, и Огерн молился богу Ломаллину о спасении ее жизни, и Ломаллин послал Манало, странствующего чародея, и тот ее вылечил. А потом у нее случились тяжелые роды, и снова Огерн молится, но на этот раз шаман не пришел, и жена умерла. Огерн разгневался на Ломаллина, пока не узнал, что Манало томился в тюрьме в городе, преданном Улагану, богу, который ненавидел человечество и все расы мира, кроме самых богов.

— Поговаривали, что даже их он ненавидел, — добавила Луа.

— Даже так, — согласился Йокот. — И Огерн повел людей на этот город, и по дороге к ним присоединился полуэльф Лукойо, страстно желающий положить конец Улагану и его приспешникам.

При этих словах гнома старик поднял брови, но Йокота не перебил.

— Они освободили Манало — это не вся история, а лишь ее малая часть. Огерн был кузнецом, но, чтобы разбить цепи, в которые был закован Манало, он не пользовался инструментами — только силой рук. Они освободили колдуна и привели его к себе на родину, где Лукойо познакомился с прекрасной девушкой из рода Огерна, влюбился в нее, а она в него. Они стали встречаться, мечтать о лучшем будущем, но их мечты были растоптаны нашествием ваньяров, разоривших деревню.

— Знаю, это варвары-конники в степях на востоке! — перебил гнома Кьюлаэра. — До сих пор они там и готовятся к отмщению! И чего в конце концов добился Огерн?

— Он отогнал их от нас на пятьсот лет. Пятисот лет тебе мало? — спросила Китишейн с уничтожающей издевкой.

Кьюлаэра злобно зыркнул на нее, но тут поднял голову единорог, молча встал позади женщины и нацелил на верзилу рог. Кьюлаэра подавил гнев и, прищурившись, воззрился на зверя. Луа, не поняв, кто кому угрожает, потянулась и погладила единорогу нос. Как ни странно, он благосклонно принял ее ласку.

— Но не только ваньяров одолел Огерн, но и того, кто стоял за ними, — напомнил им Йокот, — ужасного Улагана, бога зла, выславшего своих ульгарлов, получеловеческих детей, женщин, изнасилованных Улаганом, дабы те подкупили людей и соблазнили варваров, чтобы те стали поклоняться ему.

— И многих других, — пробормотала Луа. Йокот кивнул:

— Других ульгарлов он послал внушить благоговейный страх шакалоголовому народу и приказать им подчиняться ему. И некоторые из его посыльных подкупили целые города и стали там высокопоставленными жрецами, соперниками царей. Но Огерн проехал по этим городам, а Манало в это время ходил по земле, поднимая народы на борьбу с человеконенавистником. Огерн уговаривал горожан вернуться под знамена Ломаллина, потом научил их, как одолеть ваньяров, когда те нападут. Вместе с Лукойо он ходил из города в город, и все шло хорошо, пока в одной деревне, жители которой поклонялось Улагану в образе старой ведьмы, их чуть не принесли в жертву, и принесли бы, если бы Огерну во сне не явилась богиня Рахани и не предостерегла его. Он оттолкнул пытавшуюся убить Лукойо жрицу, и они дрались вдвоем, спина к спине. Но что такое двое против целой деревни?

— Но вернулся Манало.

Китишейн жадно ловила каждое слово.

Йокот кивнул:

— Манало вернулся. Пришел мудрец, чтобы спасти их, увел в пустыню и снова исчез. Там, в центре кольца из стоящих камней, на землю сошел бог Ломаллин, чтобы один на один сразиться с Улаганом, и был сражен. Опечаленные Огерн и Лукойо убежали, и Огерн погрузился в сон, глубокий, как смерть, на самом деле желая смерти, но Рахани опять явилась ему и велела жить. Он вернулся к жизни, но все равно они бы погибли с Лукойо в этой пустыне, если бы их не спасли кочевники. Так они познакомились с Дариадом-Заступником, вождем, собравшим войско кочевников на бой под началом Огерна. Затем к ним присоединились те, кого ранее поднял Манало, — недочеловеки, созданные чудотворцем Аграпаксом; человеко-шакалы-вероотступники, сбежавшие от жестокого правления Боленкара, старейшего из ульгарлов, сыновей Улагана. Охотничьи племена, малочисленные, разрозненные, вместе стали могучей армией. Они пошли на столицу Улагана, а Улаган послал своих ульгарлов их убить, и каждый ульгарл вел войско чудовищ. Огерн, Лукойо, Дариад и их люди сражались и истекали кровью, но одолели, сразили ульгарлов, прогнали чудовищ. Итак, они пришли к стенам города, где их встретил сам Улаган, но дух Ломаллина послал молнию и убил злого бога, чья душа вознеслась на небо, чтобы там еще раз сразиться с Ломаллином. Там они бились, перековывали звезды в оружие, и там дух Ломаллина уничтожил дух Улагана окончательно. Увидев это, люди, поклонявшиеся человеконенавистнику, зарыдали в отчаянии и стали с тех пор поклоняться Ломаллину.

А потом Огерн и его друзья победно прошествовали по городам Междуречья, освобождая их от правителей-ульгарлов, и молили Ломаллина о милосердии. Закончив тяжкие труды, Дариад повел своих сородичей домой, где их с почетом встретили соплеменники. Они бы с радостью оставили у себя Огерна с Лукойо и всю их жизнь восхваляли бы их, но те соскучились по дому, по родным лесам и рекам. Они вернулись на север, где узнали, что племя Огерна уцелело, а с ним и возлюбленная Лукойо. Они поженились, у них было много детей и внуков, а Огерн не смог остаться дома, ибо на родине его сердце страдало от воспоминаний об усопшей жене. И он ушел в бесплодные земли, где его мог утешить дух Рахани. Она отвела его в магическую пещеру, где он уснул, и ему приснилась Рахани.

Огерн был потрясен. Откуда люди могли знать об этом? «Любимая, ты рассказывала истории людским сердцам?»

И ему показалось, что ветерок спросил: «Не хочешь похвастаться?» А Йокот между тем говорил:

— Время от времени крики о человеческом горе тревожат дремоту Огерна, но злоключения кончаются, крики стихают, и он снова спит. Но придет день, когда слишком много людей будут жить в нищете, слишком многие будут страдать от мучений, которым сильные и жестокие подвергнут слабого и доброго.

Кьюлаэра резко поднял голову, его глаза горели.

— Когда крики душ угнетенных станут чересчур громкими, Огерн проснется, выйдет из пещеры и отправится освобождать всех рабов и убивать всех мучителей.

— Ну и чушь! — заржал Кьюлаэра. — Сильные всегда будут править, а слабые всегда будут страдать!

— Огерн освободит слабых и поставит их во главе, — возразил Йокот с уничтожающим спокойствием.

— Если будет править слабый, он перестанет быть добрым! Когда много слабачков собираются вместе, то первое, что они делают, — бросаются на сильного и истязают его! — Глаза Кьюлаэры пылали злобой и обидой. — Не надо мне рассказывать о добродетелях слабаков, я знаю, какие они, и знаю, что только из-за своей слабости они прячут свою жестокость!

Китишейн с ужасом смотрела на него.

— Мне кажется, что ты действительно так думаешь.

— Не пытайтесь уверять меня, что все не так, — сказал Кьюлаэра тихо, но с такой сильной обидой, что Китишейн и Луа вздрогнули. — Я все это испытал на себе и слишком часто видел, как слабый бросается на сильного!

У Йокота блеснули глаза.

— Слишком часто — это как?

— А тебе сколько раз покажется часто, когда на тебя сильный нападет? — парировал Кьюлаэра. — Одного хватит, но когда избиваешь ты, ты считать не станешь!

Его голова покачнулась от неожиданного удара. Он с ревом подскочил и кинулся в драку.

 

Глава 7

Но амулет сжал его тело ледяной хваткой, а глаза старца ожгли его таким гневом, что Кьюлаэра замешкался, почувствовав, что колеблется, и в этот момент нерешительности Миротворец спросил:

— Такое слишком часто случалось?

Кьюлаэра зарычал и бросился на старика, но, даже не встав, тот сумел увернуться, и Кьюлаэра пролетел мимо него, споткнулся и упал. Перекувыркнувшись, он поднялся и увидел, что проклятый посох снова направлен ему между глаз.

— Если ты действительно считаешь, что бьющему всегда мало, то дух Улагана не уничтожен окончательно!

С внезапной радостью Кьюлаэра понял, как он может давать этому неуязвимому старикашке сдачи. Зачем удары, если он знает, что его слова неприятны Миротворцу?

— Не было никогда ни Улагана, ни Ломаллина, ни Рахани! Это не более чем сказки, придуманные рабами, чтобы оставить себе надежду пережить следующий день, дотащиться до могилы, и нет ни загробной жизни, ни мыслей, ни добродетели, там одна грязь и червяки!

Он сам испугался собственной дерзости и богохульства, но стоял пригнувшись и ждал, что Миротворец разозлится.

Но мудрец лишь нахмурился и посерьезнел — его пытливый взор говорил о таком глубоком понимании всего, что творилось в душе Кьюлаэры, что тот опять завизжал:

— Грязь и червяки! Нет никаких богов, ни единого, а были бы они, никто бы и не страдал!

— Ты веришь в это, чтобы свободно истязать других! — вмешался Йокот.

Но Миротворец махнул рукой, повелевая гному молчать, и сказал:

— Ты бы не говорил такого, если бы сам не пострадал, смельчак.

— А ты так уж все знаешь про меня!

Кьюлаэре пришлось отвернуться от этих понимающих, сопереживающих глаз, заглушить свои чувства гневом. Но чувства не утихли.

— Подумай! — приказал Миротворец. — Прежде, чем тебя впервые обидели, прежде, чем слабаки, о которых ты говорил, впервые объединились против тебя, в вашей деревне некоторое время жил незнакомец!

Кьюлаэра замер и, побледнев, вгляделся в пучину всезнающих глаз.

— До того, как тебя впервые жестоко обидели, был незнакомец!

Внезапно воспоминания пробили брешь в разуме Кьюлаэры. Он осел на землю, визгливо причитая, обхватил голову руками.

— Он пришел, он жил у вас, он говорил с вами, — неумолимо продолжал Миротворец. — Все его любили, все его уважали, даже когда он начал говорить с некоторыми втайне, наедине.

Откуда он мог это знать? Кьюлаэра и сам забыл! Страшные детские воспоминания стерли образ незнакомца, пришедшего за две недели до того жуткого дня, и пробывшего в деревне еще две недели, и говорившего такие слова, чтобы науськать против него других детей, а взрослых — бояться и сторониться его.

— Ты не мог этого узнать! — закричал изгнанник. — Ты никак не мог узнать этого!

— Мне достаточно знать лишь то, что зло Улагана осталось жить даже после его смерти, — объяснил Миротворец, — осталось жить в теле старейшего ульгарла, Боленкара. Он-то и разослал своих злобных приспешников по всем землям из своей южной твердыни!

Кьюлаэра поднял голову, он впился в Миротворца глазами.

— Боленкар? Но это сказка, вранье!

— Он такой же настоящий, как ты и я, и он жив, — сказал Миротворец. — Он обитает в Вилдордисе, городе зла и жестокости, куда рабов приводят лишь ради истязаний и где мерзкие запахи разврата объяли всю крепость облаком. О, не сомневайся, он жив, злобный охотник за душами, жив и намерен довершить дело отца, и даже больше: намерен преуспеть в том, что не удалось отцу, ибо лишь тогда сможет он отомстить проклятому призраку, вырастившему его в унижениях и жестокости.

— Значит, оно снова настало? — Йокот в ужасе раскрыл глаза и побледнел. — Время разрушения?

— Оно близится, — сказал Миротворец, — ибо слишком много стало тех, кто прислушивается к обещаниям Боленкара, обещанием богатства, победы, радости, тех, кто поклоняется ему, принося кровавые жертвы в его храмах, и еще больше тех, кто поклоняется ему своими поступками — войнами против слабых, завоеваниями, изнасилованиями, погромами и разрушениями. И посланники Боленкара идут впереди его самого, чтобы соблазнять народы, дабы те встали под его знамена, а после того, как они научатся наслаждаться порочностью и жестокостью, — поклоняться ему.

— И в моей деревне побывал такой, — простонал Кьюлаэра, по-прежнему подпирая голову руками — чтобы не видеть, как побледнело лицо Китишейн, как задрожала она, тоже о чем-то вспомнив. — Значит, я, получается, стал перстом Боленкара? — Кьюлаэра резко встряхнулся и посмотрел на Миротворца обезумевшими глазами. — Не могу поверить, что проглотил всю эту ложь! Что я болтаю? Перст Боленкара? Это миф, легенда, как и все эти ваши боги, как этот мертвый Огерн и еще более мертвый Лукойо!

— Лукойо мертв, но его потомки живы, — возразил старик. — Но Огерн жив, и Рахани тоже.

— О, и, конечно, он пятьсот лет провел в ее объятиях, что и сохранило ему жизнь!

Кьюлаэра снова напрягся в ожидании удара. Но Миротворец только медленно кивнул, не спуская с Кьюлаэры взора.

— Но Рахани не богиня, как не были богами ни Ломаллин, ни Улаган. — Он поднял руку, чтобы остановить возражения. — Они были улинами, представителями древней расы, магической расы, которых никто не может сразить, только они сами друг друга, расы, которая могла бы быть бессмертна, ибо ни один из них не погиб, пока они сами этого не пожелали или пока не переубивали друг друга. И они уничтожили друг друга в войне с молодыми расами, а немногие оставшиеся стали дряхлеть и захотели смерти, кроме Рахани и нескольких других, что стали жить поодиночке, уединенно и замкнуто. Их получеловеческие дети, ульгарлы, не бессмертны, но они живут долго, очень долго.

— Их можно убить? — прошептал Кьюлаэра.

— Можно, и это по силам людям, но это трудно, очень трудно, а возможности людей прожить достаточно долго, чтобы успеть завершить эту борьбу, очень невелики, а еще хуже то, что ульгарлы огромны, в полтора раза больше людей, и очень, очень сильны, как телом, так и в магии. — Он медленно покачал головой. — Нет, друзья мои, приближается час власти Боленкара, и, если Огерн не поднимется опять, чтобы повести за собою добрых людей, все человечество попадет под иго Боленкара и умрет под ударами его плети.

— А этот Манало не может нам помочь? — съязвил Кьюлаэра. — Если до сих пор жив Боленкар, почему бы не жить и Манало?

— Манало был Ломаллином, он, переодевшись, долго ходил среди людей неузнанным. Он не бросил Огерна и Лукойо в том кольце камней — он преобразился, принял свой истинный облик и стал настоящим. Когда его дух бился с Улаганом, меч, выкованный им из звезд, сломался, и кусок его до сих пор лежит на земле, далеко на севере.

— Откуда тебе все это известно? — ехидно прищурился Кьюлаэра.

— Да, откуда? — дрожащим голосом спросила Луа, вытаращив глаза.

— И правда, откуда? — насупился Йокот. — Наши мудрейшие из мудрейших, наши жрецы и колдуны о таком не слыхивали. О мудрец. Откуда?

— Я прожил больше, чем они, — ответил Миротворец, — и сохранил знания, потерянные поколениями, пересказывавшими эту историю.

— Сколько же тебе лет? — прошептала Китишейн, а Кьюлаэра ушел во тьму, и Миротворец повернулся следом за ним.

— Я должен сторожить его, друзья мои. Поговорите друг с другом и ложитесь спать.

Он встал, тяжело оперся на свой посох и зашагал в ночь. Он шел за Кьюлаэрой, ведомый скорее чутьем, нежели следами, звуками или запахами, — негодяй двигался с отточенным беззвучием лесного жителя и лишь случайно наступал на мягкие участки почвы, сохранявшие его следы. Старик понимал, что если бы Кьюлаэра хоть чуточку постарался, то избежал бы и этого. Нет, он шел следом за Кьюлаэрой по-шамански, зная наверняка, куда движется преследуемый, как по едва заметным следам, которых сам почти не замечал, так и при помощи магии.

Он вышел из леса к темному озерцу, озаренному лунным светом. Кьюлаэра сидел на валуне, понурив плечи, повесив голову. На мгновение Миротворец почувствовал сострадание: у парня был такой несчастный вид, но мудрец напомнил себе, что этому зверюге необходимо пройти через страдания, если ему суждено стать тем героем, какого в нем увидела Рахани. Набираясь решимости, старик вспоминал, что сделал Кьюлаэра с гномами и что мог бы сделать с Китишейн, потом представил себе преступления, за которые племя изгнало негодяя. Печалясь, но не теряя твердости, он уселся на кучу сосновой хвои, сложил ноги, выпрямил спину и приготовился к долгому бдению. Мало-помалу его сознание успокоилось, чувства улеглись, и Миротворец погрузился в транс, в котором он мог отдохнуть не хуже, чем во сне. Его глаза были устремлены на Кьюлаэру, его сознание и тело были готовы прийти в движение, если тот зашевелится, хотя сам старик сидел совершенно неподвижно.

Его сознание было безмятежно, как водоем, укрытый навесом, но в его глубинах плавали и вертелись воспоминания. Вновь он увидел битву духов Ломаллина и Улагана, воскресил в памяти горящий осколок звезды, прочертивший небо далеко на севере, вспомнил, как пришла к нему Рахани, излучая похвалу и радость, как он сошел с Мирового Древа в медвежьем облике, потом вспомнил бьющее из Рахани желание, когда она мановением руки придала ему снова его собственный облик, облик мужчины в расцвете лет.

Он вспомнил долгие годы любви и счастья, дал себе некоторое время погостить в этих воспоминаниях, ибо это было необходимо ему, дабы сбросить невыносимую усталость — попутчицу старости, забыть о том, что люди все так же жестоки в своих желаниях и поступках, как были всегда, что им хватает малейшего толчка Боленкара, чтобы они перестали помогать друг другу, отказались от дружбы и терпимости. Он вспомнил ласки Рахани, слова любви и одобрения — и успокоения в те мгновения, когда они вдвоем смотрели, как растут города Зла, как несчастные, порочные сыновья и внуки Боленкара пришли в города и деревни, чтобы вредить, приказывать, властвовать и порабощать. В ужасе улинка и он, ее супруг, смотрели за тем, как началось новое падение человечества.

Огерн сидел на хвое и наблюдал эту картину, но глаза его сознания смотрели более живо, чем телесные. Он был начеку, когда Кьюлаэра неожиданно встал, глянул с тоской на свои следы, затем — в сторону лагеря, но потом все-таки лег у валуна и скоро заснул. Тогда Миротворец успокоился и дал себе снова уйти в воспоминания, чтобы набраться твердости для предстоящего пути — ему невыносимо трудно было все время жестоко обращаться с Кьюлаэрой, это не было для него естественно.

Потом Огерн сбросил дремоту и увидел, что поднялась звезда Рахани и осветила озерцо. Он надеялся, что это добрый знак. Он сбросил страшный сон воспоминаний, проникся решимостью противостоять деяниям Боленкара, направил сердце к маяку обещанного воссоединения с Рахани и, окрепший духом и телом, встал и размял онемевшие и застывшие за ночь руки и ноги. Затем он поднял посох и подошел к Кьюлаэре, чтобы вновь начать перевоспитание негодяя.

— Просыпайся! — Посох просвистел и ударил Кьюлаэру по крестцу.

Верзила бешено завопил от неожиданности, вскочил, рукой схватился за ушибленное место, потряс головой, чтобы проснуться. Миротворец весело возгласил:

— Весь день собираешься дрыхнуть? А ну, раздувай угли, пора готовить завтрак!

— Еще темно! — запротестовал Кьюлаэра.

— К тому времени, как приготовим еду, будет светло! За работу!

Он взмахнул посохом, как кнутом, и Кьюлаэра отпрыгнул с удивленным криком, развернулся и поплелся в сторону лагеря, слишком ошеломленный и слишком сонный для того, чтобы злиться и сопротивляться.

Но костер уже тлел, а над ним жарилась добыча, когда они вышли из лесу. Китишейн встретила их тревожным взглядом:

— Единорог пропал, Миротворец!

— Нет. — Мудрец со вздохом опустился на землю у костра. — Твой единорог останется рядом до тех пор, пока ты не будешь уверена, что тебе не нужна защита от Кьюлаэры, девица. Единорог будет следить из лесу, с обочины, но для тебя останется невидим. Пусть сердце твое согреется уверенностью от его присутствия.

Китишейн последовала совету Миротворца. Когда покончили с завтраком и залили костер, посох Миротворца снова ударил по плечу Кьюлаэры. Тот заревел от боли:

— Что я такого сделал?

— Это за то, чего ты не сделал, — сурово сказал Миротворец. — За все то время, что я тебя вижу, ты ни разу не мылся. Снимай одежду теперь же и ныряй в озеро!

— Что, здесь и сейчас? — Кьюлаэра бешено зыркнул на девушку и гномов.

— Прежде ты так стремился раздеться и продемонстрировать им часть своего тела! — Посох шлепнул Кьюлаэру по ягодицам. — Снимай свои лохмотья немедленно и ступай мыться!

В глазах Кьюлаэры загорелся протест, но он выдал его только полным ненависти голосом:

— Ну погоди, старик, погоди, дождешься!

— Если доживу!

Миротворец щелкнул посохом. Кьюлаэра вскрикнул, умолк, отвернулся и начал раздеваться.

— Собирайте ветки! — велел Миротворец. Луа пошла искать мягкие листья, а Йокот с мстительным огоньком в глазах принялся ломать сосновые лапы. Китишейн не тронулась с места, а лишь удивленно смотрела на Кьюлаэру.

Багровый от стыда, Кьюлаэра бросился по своим следам к пруду. Миротворец — следом, насмешливо хохоча и тыкая верзилу в спину острыми сучьями. Кьюлаэра нырнул в озеро, спасаясь, но стоило ему, кашляя и отплевываясь, вынырнуть, Миротворец был уже тут как тут, бил и колол его ветвями. Наконец старик бросил Кьюлаэре кусок холста, сел на камень и сказал:

— Вытри этим свою шкуру, и я отпущу тебя. Но с этого дня ты будешь делать это каждое утро сам, или это буду делать с тобой я!

Кьюлаэра не сомневался, старик не шутит. Он повиновался.

Они шли по тропе всего лишь час, когда резной посох опять ударил его по спине.

— А теперь что? — крикнул Кьюлаэра.

— На развилке надо было свернуть налево! Что ты за осел, если не знал этого? — спросил Миротворец.

— Осел? — в ярости закричал Кьюлаэра. — Откуда мне знать?

Свистнул посох. Кьюлаэра взвизгнул и отпрыгнул в сторону, но добился только того, что вместо спины посох угодил ему по бедру.

— Лесной житель, говоришь? Так ты себя называешь? — орал старик. — Не заметил, что следы зверей уходят на север? Не заметил, с какой стороны деревьев растет мох?

— Откуда мне знать, что ты хотел идти на север? — с горячностью возразил Кьюлаэра.

— Всякий день об этом талдычу! — Посох рассек воздух, но Кьюлаэра впрыгнул внутрь описанной им дуги, выставил руку, заслоняясь, двинул старику в живот и заорал от боли.

— Твердый, да? — сказал Миротворец, весело сверкая глазами. — Как будто каменный, верно?

С этими словами он ударил Кьюлаэру кулаком под ложечку, тот согнулся, мышцы его живота сжались от боли.

Луа негромко вскрикнула, шагнула вперед, протянула готовые исцелять руки.

Миротворец преградил ей путь рукой:

— Скоро он снова начнет дышать нормально, а потом пойдет назад, искать верную дорогу.

Позже, когда они добрались до развилки и Кьюлаэра остановился, чтобы изучить знаки, посох снова заехал ему по ягодицам, и старик крикнул:

— Ленивый плут! Иди и не останавливайся! Осталось всего два часа до темноты, и я не желаю тут торчать!

— Но ты сам велел мне изучить знаки, чтобы найти дорогу на север!

— Ничего подобного я не говорил! Я сказал: идти на север, куда и ведет основная тропа!

И Миротворец погнал ошеломленного Кьюлаэру вперед. Китишейн с легкой улыбкой последовала за ними, но перестала улыбаться, когда Луа поравнялась с ней и сказала:

— Сестра, по-моему, с него уже довольно страданий.

Китишейн удивилась обращению, но они и вправду стали сестрами по боли, причиненной одним и тем же «братом».

— Пока не довольно, сестрица, — сказала она, отвечая теплом на тепло. — Он еще не вполне наказан за то, что он сделал со мной, не говоря о тебе — и уж, конечно, не довольно ни за то, что он с нами сотворил бы, если бы смог, ни за то, что он творил с людьми до нас.

— Но Миротворец не наказывает его за те грехи! На самом деле он наказывает его ни за что!

— Сейчас — да, — медленно сказала Китишейн, взглянув на бредущего впереди мерзавца, каждая мышца которого дыбилась от подавленной злобы. — Давай пока доверимся Миротворцу. Я не сомневаюсь: он знает, что делает и зачем.

Тем не менее этой ночью у костра Китишейн уселась ближе к Кьюлаэре — хотя и не совсем рядом, и с опаской. Любопытство победило страх и отвращение, но могло и не победить, не будь она уверена, что единорог следит за ними из-за деревьев. Дабы оправдать свое приближение, она вытащила из котелка мясо и подала Кьюлаэре:

— Ешь побольше. Тебе нужны силы.

— На что они мне, — с тоской отозвался Кьюлаэра, — если старик гораздо слабее меня, а побеждает, как бы я ни старался?

— Ты выдержишь, — сказала Китишейн, и в ее голосе не было суровости. — Ты превзойдешь его в выносливости.

Кьюлаэра враждебно взглянул на старика:

— Да. Точно, а? Я намного моложе его — мне просто нужно подождать.

Он посидел в задумчивости и принялся за еду. Китишейн разглядывала его профиль. Ей показалось, что в этом лице есть человеческие черты. Но нет, это всего лишь ее воображение, конечно!

Кьюлаэра резко повернулся к ней и нахмурился:

— А чего это ты меня утешать взялась?

Китишейн отпрянула, застигнутая врасплох. Почему, правда? А еще интереснее другое: и почему это его задело?

— Скорее всего потому, что по глупости начала считать тебя мужчиной!

— Мужчиной? — насупился Кьюлаэра. — А кем еще ты могла меня считать?

— Животным! — резко ответила Китишейн и встала, чтобы пересесть со своей миской в другое место. Но все оставшееся время, пока они ели, стоило ей глянуть на Кьюлаэру, она видела, что его взор прикован к ней, и похоти в нем не было, а только изумление. У Китишейн по коже побежали мурашки.

На следующее утро за завтраком Миротворец выругал Кьюлаэру за то, что тот принес мало воды, а потом поносил за то, что тот принес ее слишком много. Он отругал его и за то, что тот пережарил мясо, в то время как Китишейн показалось, что оно было приготовлено отменно, потом ни с того ни с сего похвалил Кьюлаэру за то, что тот хорошо сварил яйца. Китишейн недоумевала. Какое же такое нужно искусство, чтобы сварить вкрутую яйцо? И все-таки она должна была признать, что Кьюлаэра превзошел сам себя, потому что, видимо, делал это впервые.

А Кьюлаэра был потрясен тем, как его порадовали похвалы старика, и обозвал себя дураком, напомнив себе, что Миротворец до завтрака срезал длинную гибкую ветвь и теперь снимал с нее кору. Он был вознагражден за сообразительность, когда старик крикнул:

— Я велел забросать костер, а не сооружать над ним надгробие! — и хлестнул по тыльной стороне ладоней Кьюлаэры этой розгой. Кьюлаэра дико вскрикнул и почувствовал, как всколыхнулось в нем былые, такие знакомые злость и ненависть. Они пришли почти как облегчение — такие чувства, как благодарность и радость, Кьюлаэру раздражали.

И все же были приятны.

Он выбросил все эти мысли из головы и вскинул на спину мешки. Да, похвалы Миротворца будили в нем приятные чувства, а брань и оскорбления старика возбуждали в нем едкую злобу, которую он не мог выплеснуть и не мог предугадать, чем заслужит похвалу, а чем — наказание. Старый безумец был совершенно недоступен пониманию — не было никакой возможности предвидеть, что он сделает и скажет в следующее мгновение. В душе Кьюлаэры воцарился постоянный страх перед причудами старика — страх, которого он не испытывал с детских лет. Тогда он не знал, как поведут себя с ним мужчины из его деревни после того, как он умерщвил одного из них, хотя это ему удалось не столько благодаря ловкости, сколько удаче, и, сделав это, он спас одну из их дочерей. Он с ненавистью подумал о том, что Миротворец очень их напоминает — говорит, что хочет чего-то, а когда сделаешь, наказывает за то, что ты это сделал, потом хвалит за что-нибудь такое, о чем и не просил!

Когда они устраивались на ночлег, Кьюлаэра услышал, как Луа отважилась осторожно пожурить Миротворца:

— Негодяй заслужил столько же боли, сколько причинил другим, господин, но не больше, и потом, он вел себя так не без причины, и его можно понять!

Миротворец вздохнул:

— Ах, Луа, когда ты состаришься, ты с трудом будешь понимать причины собственного раздражения. Раны и болезни старости заставляют нас неожиданно злиться тогда, когда по молодости мы могли бы сдержаться, а горести и обиды, порожденные жизнью, прожитой не так, как хотелось бы, делают нас подверженными внезапным переменам настроения.

— Нет ли каких знаков, по которым мы могли бы увидеть, что ты в печали или болен?

— Есть, но вам не нужно старался научиться их распознавать — Миротворец погладил ее по голове. — Спи покойно, Луа, и будь уверена, если я рассержусь или разозлюсь, то вымещать это я буду на Кьюлаэре, а не на вас.

В его прикосновении явно была какая-то магия, поскольку глаза девушки-гнома мгновенно закрылись и вскоре ее дыхание стало ровным и спокойным.

А Кьюлаэра лежал и не спал, победоносно вглядываясь в темноту. Знаки, да? Тогда он действительно научится их читать, научится угадывать, когда старик в хорошем расположении духа и его можно посылать куда подальше и даже помыкать им немножко, а когда он в дрянном настроении и ему необходимо подчиняться беспрекословно! Он еще немного полежал, не засыпая, вспоминая события прошедшего дня и дней минувших, пытаясь припомнить и не забыть признаки, по которым можно было бы судить, что удар последует при малейшей провинности, а также признаки благодушия, обещавшие похвалу. С этими мыслями он заснул.

Через некоторое время после того, как его дыхание стало ровным, Китишейн встала, набросила на плечи накидку и пошла посидеть у костра, посмотреть на пламя. Рядом зашелестела чья-то одежда, она с испугом обернулась и увидела, что рядышком присаживается Миротворец с посохом на плече. Взгляд его был заботлив, даже нежен.

— Что тревожит тебя, девица?

Китишейн отвернулась:

— Не могу понять, господин. Знаю только, что сердце мое бьется вяло, и я чувствую пустоту в груди.

— Может быть, это из-за нашего злодея?

Китишейн удивленно посмотрела на старика, ощутив, что в его словах есть доля истины.

— Полагаю, это возможно. Как вы догадались, господин?

— Зови меня Миротворцем, — рассеянно отозвался старик, повернувшись к костру. — Я догадываюсь, что молодые люди тревожат души девушек, девица, хоть между ними может и не быть любви. Тебе стало легче после того, как я заставил его раздеться перед вами сегодня утром?

Вот это новость!

— Может, ты и прав, господин... Миротворец. — Китишейн тоже повернулась к огню. — Но мне кажется, что тут есть что-то еще.

— Я заставил его смутиться, Китишейн, и в эти мгновения оцепенения он дал нам возможность увидеть его глубже. Это и растревожило тебя?

— Возможно... Да, это из-за того, что я увидела у него внутри. — Китишейн почувствовала, что слова старика попали в точку. — А я, наверное, настолько мягкосердечна, Миротворец, что слабею при малейшей мысли о том, что его душе причинена боль?

— Верно, — кивнул Миротворец. — И я тоже. Мне этого не хотелось бы, девица, поскольку ему делали больно часто и сильно, поэтому-то он и вырос таким толстокожим и прячет свое нежное сердце под колючками.

— Его жестокость, стало быть, лишь защита? — спросила она, понизив голос.

— Нет. Его жестокость родилась из наслаждения властью, а потом усиливалась, потому что никто его за это не наказывал. Но и чувство справедливости у него есть — но мне кажется, что, когда он был молод, что-то случилось, что-то такое, из-за чего он решил: все к нему несправедливы, и не только к нему, но и ко всем на свете. Тогда у него, решившего, что правосудие и милосердие — ложь, не осталось причин сдерживать жестокость.

— А раз правосудие — ложь, то милосердие — ложь десятикратная, — нахмурилась Китишейн. — Значит, ваше жестокое обращение с ним необходимо?

— Именно поэтому и необходимо, а еще, чтобы он понял, что есть кто-то, кто не позволит ему быть жестоким с теми, кто слабее его. Настанет время и для милосердия, и для всего остального. — Миротворец посмотрел на девушку серьезно. — А ты, Китишейн, ты веришь, что люди могут быть справедливы? Ты веришь в правосудие?

Китишейн отвернулась, устремила взгляд на пламя костра.

— Верю, да, — медленно сказала она, — хотя со мной чаще обращались несправедливо, чем наоборот. И все же я видела, как бывают справедливы с другими, и знаю, что это возможно.

— А веришь ли ты, что сильный будет помыкать слабым, если получит такую возможность?

— Если получит возможность — да. — В голосе девушки зазвучала горечь. — Кьюлаэра в этом смысле не слишком отличается от других.

— Ты поэтому училась драться — и хочешь научиться драться еще лучше?

— Да, — ответила Китишейн. — Не хочу, чтобы правосудие зависело от мужчин, тем более что не могу поверить, что какой-нибудь мужчина станет меня защищать.

— Значит, насильникам удалось овладеть тобой?

— Нет, — покачала головой Китишейн, — но лишь потому, что я умею драться, хотя бы немножко.

— И поэтому тебя изгнали?

Китишейн резко обернулась:

— Откуда вы знаете?

— Потому что ты здесь. — Миротворец развел руками. — Здесь, с Кьюлаэрой, с Луа, с Йокотом и со мной. Я не знаю, из-за чего гномы покинули свои дома, но подозреваю, что вскоре выяснится, что Луа стала жертвой несправедливости или порабощения, а Йокот ушел за ней. И еще, девица: этот мир жесток, особенно здесь, в глуши. Никто бы не решился отправиться сюда в одиночку без особых причин, а тем более девушка, которой хочется научиться поискуснее драться.

Китишейн покраснела и отвернулась.

— Я бы лучше проверила свои способности на диком медведе, нежели на властных парнях.

— Медведь бы тебя убил.

— Лучше смерть, чем такая жизнь — не жизнь и не смерть.

Миротворец решил, что пока она не сталкивалась со смертью.

— Ну что ж, Китишейн, я рад, что ты пошла с нами. Похоже, что у нас у всех есть возможность доказать, что справедливость возможна, и помочь ей восторжествовать.

— Даже у Кьюлаэры? — спросила девушка, подняв глаза.

— У Кьюлаэры больше, чем у всех остальных, — сказал Миротворец, — потому что ему нужно ощутить торжество справедливости внутри себя, тогда как остальным нужно увидеть ее торжество во внешнем мире. — Он нежно ей улыбнулся. — Думаю, это-то ты и увидела в нем, девица, и думаю, что как раз это тебя и растревожило.

Она посмотрела ему в глаза и через мгновение улыбнулась.

— Уже не тревожит, Миротворец, — сказала она, — уже нет.

 

Глава 8

Вжик! — хлестнул прут, и Кьюлаэра вскочил, замычав, будто огретый хлыстом теленок.

— А ну тихо, неслух, — крикнул Миротворец. — Живо поднимайся и топай вперед!

— Куда? Зачем? — завопил Кьюлаэра.

— Куда и зачем — это мое дело, сопляк! Хватай свой мешок и иди!

— Но ведь ночь же!

— До рассвета недалеко, но еще темно, согласен. Чего испугался, сосунок? Темноты боишься?

— Ничего я не боюсь, трухлявая колода! — рявкнул Кьюлаэра. — А теперь убирайся и дай мне поспать! — Он отвернулся, чтобы снова улечься спать.

Вжик! — и прут снова хлестнул его по ногам.

— Вставай, я сказал! — крикнул старик. — Или мне взять палку потолще?

Он сунул прут за пояс, поднял посох и грозно посмотрел на Кьюлаэру.

Кьюлаэра смело встретил его взгляд. Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Потом Кьюлаэра не выдержал и, ворча, пошел за мешком.

Миротворец утешающе сообщил проснувшимся гномам и девушке:

— К вам это не относится. Спите, встретимся на рассвете.

И, погоняя Кьюлаэру, он ушел во тьму.

Остальные, заспанно моргая, проводили их взглядом. Наконец Йокот выговорил:

— Мне это показалось или Миротворец правда подшучивал над Кьюлаэрой, хоть и ругал его?

— Если тебе показалось, значит, и мне тоже, — ответила Китишейн.

— А вам не показалось, что в голосе старика звучала и любовь? — робко спросила Луа.

Йокот помрачнел:

— Откуда?

Китишейн подумала, что в словах Луа могла быть правда. Но сказала она лишь:

— Не стоит из-за этого не спать, друзья. Давайте-ка ложиться.

— Верно, — согласился Йокот, и они все улеглись. Гномы скоро снова начали дышать глубоко и ровно, но Китишейн не заснула, она лежала, думая о Кьюлаэре и почти жалея его.

* * *

Миротворец и Кьюлаэра вернулись к рассвету, Китишейн сидела у костра, на вертеле вращались три ощипанных фазана. Кьюлаэра сбросил мешки, тяжело уселся у костра, свесил голову, дыша часто и хрипло. Китишейн стало жаль парня, и она протянула кружку кипятку, настоянного на травах. Кьюлаэра в изумлении уставился на кружку, но принял ее с благодарным кивком — правда, промолчал, с наслаждением вдохнул пар и отхлебнул.

— Куда он тебя водил? — спросила Китишейн громко.

— Никуда, — процедил сквозь зубы Кьюлаэра, — Гнал меня всю ночь, не говоря ни куда, ни зачем. А осмелься я возражать — там был этот чертов прут и треклятый посох с ним по соседству! Потом небо посветлело, я увидел ваш костер и наконец и сам лагерь!

Китишейн, а за ней и гномы выпучили глаза.

— Прошагать полночи лишь затем, чтобы вернуться обратно? — спросил Йокот. — Зачем?

— Зачем? — рявкнул Кьюлаэра. — У этого духа спрашивай, если хочешь, а хочешь — у Миротворца, это одно и то же!

Йокот нахмурился:

— Для тебя, может быть!

Вид у него, правда, был не слишком уверенный.

Китишейн нахмурилась:

— Он ничего не делает просто так, Кьюлаэра.

— О, это точно! Но мне от его замыслов никакого прока!

Китишейн, глядя на верзилу, заметила, чего уже успел добиться Миротворец: Кьюлаэра сбрасывал жир; она не сомневалась, что у него крепнут мышцы, и еще: сейчас между ними состоялся самый приятный разговор из всех, что были! Кьюлаэра просто говорил с ней, не рычал, не приказывал, не орал. Девушка начинала понимать, чего добивается Миротворец — хотя бы частично.

С этого дня Миротворец повторял такое два-три раза в неделю, всякий раз заставляя Кьюлаэру брать с собой всю поклажу, все время поднимая внезапно. Кьюлаэра никогда не мог угадать, когда это случится, и понимал только одно — что посреди ночи его могут хлестнуть прутом, что Миротворец станет вопить: «Вставай, соня!» — а потом они могут отправиться в чащу леса — или в поле, или в горы. Он почувствовал, что теперь, укладываясь спать, всегда готовился к тому, что его разбудят посреди ночи, и стал спать, когда только удавалось, чтобы быть готовым к побудке в предстоящую ночь Миротворец никогда не позволял Кьюлаэре спать больше шести часов за ночь, а порой только два или три.

Как-то раз у Кьюлаэры начали заплетаться ноги, когда дорога пошла в гору, и Миротворец хлестнул его прутом. Кьюлаэра обернулся, скинул поклажу и огрызнулся:

— Как я могу идти быстрее, если засыпаю на ходу?

Миротворец остановился, глядя на верзилу снизу вверх.

— Это и вправду нечестно, Миротворец, — тихо сказала Китишейн, надеясь, что Кьюлаэра ее не услышит.

— Ну, тогда мы научим тебя, как впадать в шаманский транс. Садись, раз ты уже скинул свои мешки.

— Что, прямо здесь? — Кьюлаэра недоуменно огляделся.

— Бывают места и получше, но сгодится любое. Прислонись спиной к камню — вот там вполне подойдет.

— А твой камень где? — хмыкнул Кьюлаэра.

— Мне он уже не нужен, Кьюлаэра, моей спине кажется, что он есть, даже если его нет. Теперь вытяни ноги и распрями спину. Представь бусы, подвешенные на пальце. Пусть твоя спина станет такой же, как эти бусы...

— Что это за ерунда такая? — проворчал верзила, повторяя позу Миротворца. — Чем это мы занимаемся?

— Мы успокаиваем твое сознание, чтобы сила, которая есть повсюду вокруг тебя, могла втечь в тебя и взбодрить тебя, как мог бы сделать сон. Это не даст твоему телу такой же отдых, как сон, но это все же лучше, чем ничего.

— И все?

Миротворец обернулся посмотреть, кто это спросил, и увидел, что рядом с ним, скрестив ноги, уселся Йокот. Миротворец улыбнулся:

— Нет, Йокот, это лишь самое очевидное и единственное, что на самом деле нужно или понятно тому, кто привык действовать. Но транс не сможет заменить сон, если не произносить заклинания, однако заклинание такое простое, что каждый может его произнести, если он чтит божество, которое просит о помощи.

— Тогда это скорее молитва, чем заклинание, — мрачно проговорил Йокот.

— Как хочешь. Моя молитва такова: «Рахани в сердце моем, а я — в ее».

— Но Рахани мертва! — возразила Китишейн. — Все древние боги умерли!

Миротворец некоторое время не шевелился, и у девушки сжалось сердце от страха: она решила, что обидела старика. А он, помолчав, сказал:

— Рахани по крайней мере живее всех живых, уверяю тебя.

— Значит, мы ей будем молиться? — спросил Йокот.

— Только если она ваша богиня, а если вы не знали, что она жива, то она таковой не является. Читайте молитвы своим богам, но постарайтесь, чтобы молитва была короткая, чтобы вы могли повторять ее снова и снова.

Китишейн медленно села, скрестила ноги, положила руки на колени.

— Я думал, это магия для меня! — возразил Кьюлаэра. Миротворец одарил его долгим спокойным взором, а потом сказал:

— Будет тебе магия для тебя одного, потому что не всякий способен произнести заклинание воина. Но эта открыта для всех. Ну а теперь читайте свои молитвы и успокаивайтесь.

Прошло какое-то время, потом еще немного, но довольно скоро все они сидели неподвижно, как статуи, взгляды их блуждали, горная тропа окунулась в тишину. Луа осторожно приблизилась, села рядом с ними и еще осторожнее и медленнее погрузилась вместе с ними в транс.

Через некоторое время Миротворец зашевелился. Неторопливо, бережно он разбудил остальных, ускорил, разогнал биение их сердец. Они вздохнули, и вставая, удивились тому, насколько посвежевшими себя почувствовали.

— Помните, это не замена сна, — предостерег их Миротворец, — но всегда освежит вас, когда вы устанете, а времени на долгий отдых не будет. Бери мешки, Кьюлаэра! Теперь у тебя есть силы!

— Миротворец! — робко окликнула старика Луа.

— Что с тобой? — Мудрец обернулся и увидел, что Йокот до сих пор сидит скрестив ноги, а глаза его не моргают.

— Он опять впал в транс, — объяснила Луа.

— Значит, он просто не вышел из него.

Старик опустился на колени и внимательно посмотрел на гнома.

— Но он встал! Он шел!

— Да, но он шел в трансе.

Миротворец принялся петь на странном языке, беспорядочно хлопая в ладоши.

Йокот медленно поднял голову. Его глаза вдруг снова обрели блеск.

— Миротворец! Что, я должен проснуться? — обиженно проговорил он.

— Должен, — мягко сказал Миротворец. — У тебя пока недостаточно знаний, чтобы в одиночку пуститься в путешествия по шаманскому миру, братец. Ну давай вставай и пойдем с нами, нам надо еще пройти несколько миль, прежде чем мы остановимся на ночлег.

Йокот встал, посмотрел на мудреца:

— Почему ты назвал меня «братцем»?

— Потому что теперь сомнений в твоем даре не осталось, — объяснил ему Миротворец. — Если тебе так понравился шаманский транс, ты точно должен в один прекрасный день стать шаманом. Давай, давай, нам пора в путь!

Они зашагали вперед. Йокот замыкал шествие, и глаза его сияли.

* * *

С той самой ночи Миротворец принялся старательно обучать Йокота. Сначала он научил его нескольким словам из шаманского языка, предостерег его об опасностях шаманского транса. Рассказал историю, которую все слушали с восторженным интересом. Рассказывая, он постукивал палкой о палку, и через некоторое время слушатели обнаружили, что хлопают в ладоши в такт его стуку. Сказка была очаровательна и проста, о человеке, который отправился искать сокровище, о чудовищах и демонах, которых он повстречал на своем пути. В конце концов он научился принимать облик животных, которых встречал, в результате чего те превращались в мужчин и женщин и помогли ему найти сокровище.

— А что это было за сокровище? — спросила озадаченная Луа.

— Знания, — ответил Миротворец. Кьюлаэра с отвращением выругался.

— Но знания не сокровище, — возразила Китишейн.

— О нет, сокровище, — тихо проговорил Йокот, и его глаза полыхнули таким диким огнем, что даже Кьюлаэра вздрогнул и отвернулся.

На следующую ночь Миротворец ввел Йокота в транс еще более глубокий, чем тот пережил ранее, и стоял рядом с гномом, покуда тот «путешествовал».

Кьюлаэре не понравилась мысль о том, что одна из его прежних жертв учится большему, чем он.

— А меня ты тоже будешь учить этой магии, Миротворец?

— Если хочешь.

Ненадолго оторвав взгляд от Йокота, Миротворец показал Кьюлаэре ряд жестов и прочитал фразу на непонятном языке. Кьюлаэра старательно все повторил, но ничего не случилось.

— Нет, нет! — покачал головой Миротворец. — Вот так. — Он повторил жесты. — Попробуй вот так, без слов. — Верзила повторил, но Миротворец покачал головой. — Ты пропустил завитушку в первом кольце и спираль при выпаде. Вот так. — Он показал еще раз. — Попробуй еще раз.

Кьюлаэра попробовал, сосредоточенно сдвинув брови, пытаясь вспомнить каждое движение старика.

— Нет, видимо, тебе сначала нужно выучить слова. — Миротворец пошел на компромисс. — Слушай...

Он изверг поток невразумительных слогов. Кьюлаэра старался, как мог, повторить их, лоб его снова нахмурился.

— Woleg sabandra shokhasta...

— Нет, хватит! — прервал его Миротворец. — У тебя чуть не получилось заклинание, из-за которого под тобою бы осела земля. — Тут его осенило. — Попробуй снова выполнить движения, только в этот раз, когда будешь выполнять завитушку, подумай о том, как ты обвязываешь нитью клинок соперника, а когда будешь делать спиральный выпад, представь, как поворачивается клинок, когда ты им бьешь.

В этот раз Кьюлаэра повторил движения совершенно верно.

— Я справился! — возликовал он.

— Да, когда думал о драке, — вздохнул Миротворец, — а способа переделать заклинания в брань или вызов сопернику, естественно, нет. Нет, Кьюлаэра, боюсь, что твои таланты в магии столь же незначительны, сколь одарен ты в боевом искусстве. — Видя, как верзила удручен, он добавил:

— Это не должно тебя тревожить. Истинное совершенство в бою настолько же зависит от ума, насколько и от силы мышц, а шаманское искусство опирается на работу тела, лица и рук точно так же, как на запоминание слов, чутье и понимание. У разных людей разные способности.

— Да, только у тебя одного есть они все.

— Воинские и шаманские есть, — невозмутимо кивнул Миротворец. — Но мне было отказано в радостях семьи и дома. Будь доволен своими способностями, Кьюлаэра, тем более потому, что они огромны.

Потрясенный, негодяй поднял глаза.

— Что, удивляешься, что я сказал о тебе что-то хорошее? — довольно улыбнулся Миротворец. — Я скажу тебе правду, как я ее вижу, волчья башка, и не подумаю ее приукрасить, хороша она или плоха, поскольку ты, несомненно, достаточно силен, чтобы выслушать и то и другое. Да, ты невероятно одаренный воин, и в один прекрасный день ты станешь столь же искусен, как я, причем к твоим способностям прибавятся быстрота и сила молодости. — Он заметил озадаченные взгляды остальных и поспешно прибавил:

— Но к тому времени, когда ты будешь способен меня побить, тебе уже не будет этого хотеться.

— Больше не будет хотеться?! — взорвался Кьюлаэра. — У меня столько обид на тебя, старый... — Он умолк, заставив себя придержать слова, потому что в глазах Миротворца блеснула злость.

— Ты забудешь об обидах, когда настанет время, Кьюлаэра, потому что тебе придется думать о том, чтобы уцелеть. Кроме того, даже тогда, когда ты сможешь превзойти меня как воин, тебе все равно придется бояться меня — шамана.

— Значит, у меня нет других способностей? — спросил Кьюлаэра, едва сдерживая злобу. — Ты, значит, и колдун и воин! А я буду только рубакой?

— Еще раскроешь в себе дар полководца, — продолжал предсказания Миротворец, — но ты должен научиться жить в согласии с другими людьми, прежде чем сможешь его почувствовать. А пока развивай понятные тебе способности, вроде способности драться, и оставь тонкие искусства более одаренным.

Тут застонал Йокот.

Миротворец на мгновение обернулся к нему, предоставив Кьюлаэре злиться в одиночку, беситься от мысли, что этот гном в чем-то превосходит его, и молча клясться, что он поразит когда-нибудь старика, обретя настоящее мастерство.

* * *

— Вставай! — прокричал Миротворец и хлестнул прутом. Кьюлаэра проснулся, бранясь, но, увидев, как выбираются из-под своих накидок и листвы остальные, браниться перестал. Зачем этот проклятый старикан их всех разбудил? Он, конечно, каждое утро это делал, но к чему такое рвение?

— Поднимайтесь! — орал Миротворец. — Все! Да, и ты тоже, Луа. Повторяю, что любой из вас, кто захочет уйти, волен сделать это, но, если вы останетесь, клянусь именем Рахани, ваши тела приобретут подобающую форму!

Йокот, ворча, поднялся и сделал несколько шагов, поднялись, потягиваясь, и ошеломленные женщины.

— Теперь встать в ряд! Шаг вперед правой ногой! Согните колено! Поднимите руки вот так!

Старик, показывая, поднял руки, согнул в локтях, одна кисть, прямая, напряженная, направлена вверх, другая сжата в кулак.

— Драться! — закричал Йокот. — Он учит нас драться!

У Китишейн загорелись глаза: она вдруг окончательно проснулась, а Луа опустила руки, отошла назад, широко раскрыв глаза.

Кьюлаэра выругался и выпрямился.

— Я уже знаю как...

Кулак Миротворца въехал ему в лицо. Потрясенный Кьюлаэра отлетел назад, поднял руки, чтобы защищаться, а мудрец пнул его в живот. Верзила согнулся, его скрутило болью, и сквозь звон в ушах он расслышал голос старика:

— Тебе уроки нужны больше других! Драка — это больше, чем сила и быстрота! Выпрямись!

— Миротворец, ему больно! — запротестовала Луа, а мудрец зашел Кьюлаэре за спину, взял за плечи и уперся коленом в ягодицы верзилы.

— Выпрямись, я сказал! Да, вот так! Теперь держи руки, как я показывал!

С трудом дыша, Кьюлаэра изо всех сил постарался повторить движения Миротворца.

— Согни локоть вот так! Подними кулак вот так! — Миротворец придал рукам Кьюлаэры нужное положение. — Вот, неплохо! — хмыкнул старик и вернулся на место перед учеником. — Теперь отведите правый кулак назад! Бейте им, сильно! Еще раз, но при этом сделайте шаг вперед правой ногой! Еще раз! Еще раз!

С этих пор каждый день начинался с часа таких упражнений, и только потом они отправлялись в путь. Кьюлаэра быстро терял терпение, тем более что Миротворец всегда находил ошибки в его позах и движениях, в то время как других он осыпал похвалами при малейшем успехе. Но когда они всерьез начали сражаться друг с другом, положение изменилась. О нет, Миротворец не излил потока хвалебных слов, но, когда Кьюлаэра ударил его, он выкрикнул:

— Хорошо!

Он, конечно, отвел удар взмахом посоха, но продолжал говорить:

— Хорошо прицелился, и стойку держи точно! Теперь ударь сильнее!

Набравшийся уверенности и нахальства, Кьюлаэра рассмеялся:

— Сильнее, старикан? Я не хочу тебя покалечить?

Это было, конечно, только мечтой.

— Не хочешь? — мрачно спросил Миротворец. — Тогда ты медлителен, как черепаха, и слабак к тому же! На тебя дыхни — ты согнешься!

Рассвирепевший не на шутку Кьюлаэра бросился на него. Старик отразил его удар рукой.

— Ага! Вот о такой силе я и говорил! Но от злости ты потерял сосредоточенность и перестал чувствовать свое тело! Колени окостенели, руки негибкие! Если бы я сейчас схватил тебя за ногу и дернул, ты бы шмякнулся!

— Это если бы схватил! — крикнул Кьюлаэра и ударил еще раз, но на этот раз уже не так сильно, потому что следил за стойкой, согнул руки и колени.

Он забыл, что, когда захочет, старик может быть достаточно проворен. Тот ухватил Кьюлаэру за лодыжку и дернул на себя. Не ожидавший этого Кьюлаэра полетел вперед, но умудрился оттолкнуться от согнутого колена старика и сохранить равновесие.

— Лучше, чем я думал! — крикнул Миротворец и снова дернул верзилу за ногу.

Кьюлаэра крякнул от неожиданности и отпрыгнул. Миротворец радостно улыбнулся:

— Видишь? Теперь тебя простым ударом или толчком с ног не свалишь! Молодец!

— Не такой уж молодец, — хмыкнул Кьюлаэра, но сердце его согрелось, когда старик повернулся к Китишейн, чтобы заняться с ней.

На следующий день соперницей Кьюлаэры в поединке стала Китишейн, и Миротворец его предупредил:

— Сильно не бей, только вполсилы, волчья башка! Если сделаешь ей больно, я тебе еще раз голову обрею!

Китишейн, пытаясь скрыть страх, злобно смотрела на Кьюлаэру. Она прекрасно помнила, как они дрались последний раз и чем это закончилось или закончилось бы, не вмешайся Миротворец. Она ничему новому в драке не научилась! Зачем Миротворец заставляет ее драться с этим силачом?

— Вполсилы, не забывай! — напомнил Миротворец. — Кьюлаэра, нападай!

Кулак верзилы метнулся к ее лицу. Тело девушки сковало страхом, Китишейн поскорее закрылась и в последний момент успела нырнуть в сторону.

— Он сказал: «вполсилы»!

— Это и есть вполсилы! — огрызнулся Кьюлаэра.

— Я имел в виду ее полсилы, — сказал Миротворец.

— Полсилы? Это будет половина полусилы!

— Тогда очень медленно, — жестко распорядился старик.

— Ладно, — проворчал Кьюлаэра, — но мне-то от этого какой прок?

— Ты будешь учиться точности и вежливости, Кьюлаэра. Нельзя всегда делать только то, что выгодно тебе!

— Нельзя? — зарычал негодяй. — Докажи, что другие не всегда так себя ведут!

— Я и есть доказательство, потому что я вожусь с тобой исключительно ради других! Теперь бей, но медленно!

На этот раз кулак Кьюлаэры двигался достаточно медленно, и Китишейн хватило времени выставить руку для защиты. Тем не менее боль от удара оказалась очень сильной. Она отпрянула, стиснула зубы, чтобы не закричать от боли. Ужас клокотал у нее внутри, но она только посмотрела на противника с еще большей злобой.

— Тише, Кьюлаэра! — рявкнул Миротворец. — Тише, я сказал!

— Это и было тихо!

— Ты сдержался, но все-таки переборщил!

— Да, если считать, что я ударил кролика!

— Ты сам не знаешь собственной силы, — сказал ему Миротворец, — а это первый шаг к провалу. Видишь это мертвое дерево?

Кьюлаэра посмотрел и ответил:

— Вижу. Что с того?

— Темное пятно на его стволе — это гниль. Пойди ударь по пятну с той же силой, с какой ты ударил Китишейн.

Кьюлаэра нахмурился и пошел к дереву. Нацелился, ударил — прогнившая древесина треснула под его кулаком, и сучья посыпались градом ему на голову. Верзила остолбенел.

— Теперь ударь изо всех сил, — посоветовал старик. Кьюлаэра размахнулся и ударил что было мочи. Дерево застонало и упало. Кьюлаэра замер, потрясенный.

— Будь дерево такого размера зеленым, ты бы просто ушиб ногу, — сказал Миротворец. — Понимаешь, почему ты должен наносить Китишейн удары, словно касаешься ее перышком?

— А ей можно дубасить вовсю? — кисло проворчал Кьюлаэра.

— Давай глянем. — Миротворец поднял руку. — Бей, Китишейн!

Китишейн выпучила глаза.

— Бей, говорю тебе! За меня не бойся!

Китишейн пожала плечами и ударила старика изо всех сил.

Тот сжал ушибленную руку, поморщился и усмехнулся:

— Нет, изо всех сил не стоит, пока упражняемся. Теперь бей Кьюлаэру.

Китишейн ударила, целясь в пах, и ей пришлось постараться сдержать себя, чтобы не вложить в удар всю силу и чтобы он не вышел совсем уж неожиданным. Не стоило и стараться — бедро Кьюлаэры отразило ее удар, но и она успела отскочить достаточно быстро, не дав ему схватить себя за лодыжку, хотя верзила двигался не совсем проворно. Девушка понимала, что если бы они сейчас не упражнялись и Кьюлаэра не был столь медлителен, он бы мог уже не раз сбить ее с ног.

Так Кьюлаэра познавал, насколько он силен, как управлять своей невероятной мощью, пока Китишейн и гномы наращивали мышцы. Их движения стали почти такими же стремительными, как у Кьюлаэры, и все они приобрели большую ловкость в рукопашном бою, после чего Миротворец объявил, что теперь они способны победить сразу трех противников и разоружить человека, вооруженного мечом и щитом.

Потом он стал обучать их сражаться на палках. Их опыт в бою без оружия тут же сказался, и они быстро овладевали новыми приемами. Тогда и только тогда Миротворец позволил им начать упражняться с деревянными мечами. Этому они тоже научились быстро, а учиться пришлось многому.

Наконец, Кьюлаэре удалось добиться похвал, хотя Миротворец редко был им доволен и порой выражал одобрение именно тогда, когда Кьюлаэра выполнял движения несовершенно. Кьюлаэре стало казаться, что он никогда не научится достаточно хорошо понимать настроение старика, чтобы суметь предотвратить беду.

 

Глава 9

Так шли дни их странствия — неторопливого, потому что они тратили на упражнения столько же времени, сколько и на дорогу, да еще Миротворец гонял Кьюлаэру мыться, и постепенно верзиле начали подражать остальные, поначалу от скуки, а потом ради наслаждения, и Китишейн всегда предусмотрительно отыскивала какой-нибудь потаенный водоем, где могли уединиться они с Луа. Кроме того, Миротворец настоял на том, чтобы делать привал при дневном переходе, когда солнце еще высоко, чтобы, пока Кьюлаэра готовит обед, наставлять Йокота в магии.

Порой случалось так, что остальным целые дни приходилось проводить в праздности, когда Миротворец посылал Йокота в одиночку выполнять какие-то задания. Когда Кьюлаэра спросил, в чем они заключаются, Миротворец резко посоветовал ему не лезть не в свое дело. Кипя от злобы, Кьюлаэра выдумывал изощреннейшие пытки, коим он подвергнет старика, пока амулет не стал жалить его холодом слишком сильно для того, чтобы его не замечать.

Они медленно продвигались на север. Кьюлаэра, понукаемый посохом и прутом Миротворца, нес поклажу. Однажды они вышли из леса на открытую холмистую землю, где реки и ручьи были уже и попадались реже. Китишейн смастерила кожаные мешки для воды из сохраненных ею шкур убитых зверей. Они шли на север, и Кьюлаэра все время пытался вырваться из крепких пут требований Миротворца и искал возможности ударить или унизить других. Но Миротворец препятствовал любым попыткам такого рода, а Китишейн вела себя дерзко, огрызалась и за себя, и за Луа безжалостными словами, а когда возникала угроза, что Кьюлаэра полезет в драку, она, не мешкая, звала Миротворца. Что касается Йокота, то гном отвечал куда обиднее, чем дерзил ему Кьюлаэра, — язык у него был без костей, и Кьюлаэре только и оставалось потом часами кипеть от злобы. Дерзости гнома тяжело было забыть, потому что в них всегда было зерно мучительной правды. Двенадцать лет никто не отваживался говорить Кьюлаэре правду о нем самом, а взгляд на собственные слабости оказался мучительно неприятным. Большую часть времени в пути он проводил за придумыванием оправданий для своего поведения и сочинял ответы Йокоту, но ему редко выпадала возможность использовать их.

Но однажды после ужина такая возможность представилась. Они ели в тот вечер жареного кабана, и Кьюлаэра вслух обратил внимание на сходство между лицом гнома и рылом свиньи, хотя, по правде сказать, особенного сходства не было.

Йокот ответил:

— Лучше быть похожим на свинью, чем вести себя как она. Не старайся обзываться, Кьюлаэра, у тебя это выходит тупо.

Кьюлаэра ухмыльнулся, ковыряя в зубах осколком кости, и сказал:

— А ты не чувствуешь себя людоедом, Йокот, когда ешь мясо свиньи?

— Нет, Кьюлаэра, — парировал Йокот, — тебя бы я точно не стал пробовать: вряд ли ты хорош на вкус.

Верзила с ревом подпрыгнул и ударил гнома.

Он был невероятно прыток, но Йокот брал уроки у того же учителя и успел отпрыгнуть, но все же получил удар в бедро. Он закричал, но, отброшенный ударом, побежал и спрятался за дерево. Кьюлаэра бросился за ним.

— Останови его, Миротворец! — воскликнула Китишейн, но мудрец лишь покачал головой, оставаясь неподвижным, только его лицо побледнело.

Китишейн закричала, обнажила меч, но, прежде чем она успела вмешаться, дерево в тот момент, когда Кьюлаэра занес ногу для пинка, вспыхнуло градом искр.

— Не саламандра, нет! — Китишейн могло бы показаться, что старик дает указания каким-то своим слугам, если бы его голос не был так тих. — Только ее кожа!

Кьюлаэра закричал от боли и убежал за дерево, а оттуда, пятясь, вышел Йокот, руки которого совершали странные движения, а губы выговаривали нечленораздельные звуки. Он обходил дерево по кругу. Ствол был толщиною в ярд, поэтому, когда появился Кьюлаэра с потемневшим от ярости лицом, гном уже почти исчез за стволом. Кьюлаэра бросился за ним, протянул руки к его шее. Слова застряли в горле Йокота хриплым бульканьем, но вдруг земля разверзлась под ногами Кьюлаэры. Он закричал в ужасе, падая в расщелину, и отпустил Йокота. Маленький человечек отпрыгнул от края, потирая шею.

— Торопись! — прошептал Миротворец. — Торопись, маленький шаман! Прохрипи, прошепчи, но выговори заклинание!

Йокот, будто бы услышав, запел скрипучим, пронзительным голосом, размахивая руками. Потом он покопался в земле, набрал опавших желудей и принялся подбрасывать их. Рука Кьюлаэры цеплялась за край расщелины. Затем появилась его голова, лицо, опухшее и темное от злобы. Он выкарабкался и погнался за Йокотом, вытянув руки, не отказавшись от попытки задушить гнома.

Гном взмахнул рукой — и на соперника посыпался град. Тот вскрикнул от неожиданности, стиснул зубы и снова погнался за Йокотом, но под ногами у него катались градины он поскользнулся, взревел, молотя руками по воздуху и пытаясь сохранить равновесие, а потом рухнул на землю под мощными струями ливня.

Китишейн в изумлении следила за происходящим, потом издала радостный крик, который перешел постепенно в громкий хохот.

Побагровев от смущения и злобы, Кьюлаэра пошатнулся и снова упал, но при этом рванулся-таки вперед и схватил гнома за лодыжку.

— Ой, Миротворец, помоги Йокоту! — закричала Луа, но мудрец лишь, поджав губы, покачал головой.

Йокот готовил следующее заклинание, пока Кьюлаэра пытался удержать равновесие. Последнюю фразу гном выкрикнул, когда Кьюлаэре удалось обрести почву под ногами и перевернуть Йокота вверх ногами, но вдруг вокруг него уплотнился воздух, наполнился таким густым туманом, что сам скрылся за ним.

— Надо было сотворить что-нибудь похитрее, малявка! — закричал Кьюлаэра, и из тумана вынырнул прогнувшийся дугой Йокот, которого Кьюлаэра высоко подбросил, чтобы шмякнуть оземь. Но гном выкрикнул фразу на шаманском языке, и туман вдруг осветился яркой вспышкой. В раскатах грома утонули крики Кьюлаэры, вылетевшего из пелены тумана и рухнувшего без сил на землю. Йокот вырвался из его ручищ.

Луа в ужасе закричала и бросилась к нему.

— Его просто оглушило.

Рядом с верзилой присел Миротворец, пощупал его шею, удовлетворенно кивнул и повернулся, чтобы подать руку Йокоту и поднять его с земли.

— Молодец! Ты воззвал ко всем стихиям: к земле, воздуху, огню и воде — и они откликнулись! Ты настоящий молодец, шаман!

Победитель покраснел и улыбнулся:

— Благодарю, Учитель!

Потом он повернулся, увидел, что Луа отошла от Кьюлаэры и бежит к нему, и по лицу его промелькнула тень. Луа, заметив это, сменила бег на шаг.

— Слава богам, что ты цел, Йокот!

— Спасибо за заботу, Луа. — Йокот важно поклонился, а если в его словах и был налет насмешливости, то настолько легкий, что мог бы остаться незамеченным. Он снова повернулся к Миротворцу, и его глаза засверкали. — Значит, я и впрямь шаман?

— Ты шаман, — ответил Миротворец. — Еще многому тебе предстоит научиться, но, конечно, ты шаман.

Он еще раз улыбнулся и похлопал своего маленького ученика по плечу.

Послышался стон Кьюлаэры.

— Лежи спокойно. — Китишейн опустилась возле него на колени. — Перевернись, если хочешь на спину, но не более того.

Кьюлаэра перевернулся и застонал от боли:

— Что... случилось?

— Ты сразился с Йокотом.

— Помню. — Кьюлаэра поднял руку, и рука без сил упала ему на лоб. — Туман. Потом... чем он меня ударил?

— Молнией. — Напротив Китишейн на колени опустился Миротворец. — Небесным огнем. Тебе хватило глупости подраться с шаманом, Кьюлаэра.

Верзила злобно покосился на него:

— Когда это гном стал шаманом?

— Пока ты предавался тоскливым думам.

— Но как? — Кьюлаэра с усилием приподнялся на локте. — Когда я впервые его встретил, он еле-еле исхитрился наколдовать струйку дыма! Как он стал колдуном?

— Не колдуном и даже не настоящим шаманом, но все-таки тем, кто достаточно силен, чтобы уметь за себя постоять, — задумчиво проговорил Миротворец. — Его врожденный дар все-таки очень странен. Большинство гномов рождаются, зная, как работает магия земли, — в том и сильны, поскольку живут в горах, — а Йокот родился вблизи всех четырех стихий, а не только одной земли, и потому его ощущение магии земли было слабым. Его дар нуждался в упражнениях — и в итоге он получил власть не над одной только землей, но и над воздухом, огнем и водой, причем такую, что смог объединить воздух и воду и получил град, присоединил их к огню — и получил молнию. О, когда он доучится до конца, он станет могучим шаманом, уверяю тебя, и подчинит себе не только стихии, но также и деревья, цветы, рыб и зверей — все живое.

— И еще людей, — пробормотал Кьюлаэра и поглядел на свое распростертое тело, все еще дрожащее после проклятой вспышки. — Итак, колесо повернулось, да? Йокот вырос, а я теперь последний из последних.

— Вовсе нет. — Удивительно, но в голосе Миротворца слышалось сочувствие. — Ты сильный и отважный мужчина, Кьюлаэра, научившийся кое-чему в боевом искусстве, а когда ты обучишься ему до конца, ты станешь воистину могущественным.

Кьюлаэра взглянул на него в изумлении:

— Но даже гном способен побить меня! Теперь я могу спокойно сам себя убить, потому что если не я, то кто-нибудь другой это сделает непременно!

— Тебя побил шаман, — поправил его Миротворец, — а только глупцы дерутся с шаманами. Когда ты закончишь обучение, Кьюлаэра, ты будешь воином столь могучим, что немногие смогут противостоять тебе — лишь некоторые воины. И ты никогда не будешь делать таких глупостей, как нападать без нужды на шамана.

Кьюлаэра на мгновение замер, осматриваясь. Потом он спросил:

— Ты не обманываешь меня?

— Нет, — ответил Миротворец, — и я настоящий воин, как и настоящий мудрец. Если я говорю тебе, кем ты можешь стать, я это знаю наверняка. А что касается правды, разве ты когда-нибудь слышал, чтобы я лгал?

Кьюлаэра помолчал и признался:

— Нет.

— И впредь не буду, — заверил его Миротворец. — Осуждать — да, даже оскорблять, но лгать — никогда.

Кьюлаэра взглянул на него:

— А что я должен делать, чтобы стать настоящим воином?

— Ты должен упражняться так усердно, как я того требую, — ответил Миротворец, — и жить по установленным мною правилам.

— По твоим правилам! — Кьюлаэра смотрел со злостью. — Какое твои правила имеют отношение к...

Фраза оборвалась, и в глазах верзилы появилось понимание. Миротворец ответил ему взглядом и торжественно кивнул:

— Да, Кьюлаэра. Твое нынешнее поражение связано не только с магией Йокота.

— То есть, — медленно сказал Кьюлаэра, — если бы я не нарушил твой запрет на драки, я бы не был побежден.

— И это тоже, но это не все, — безразлично отозвался Миротворец.

— И еще меня погубила моя наглость.

— Да! — В голосе Миротворца появилось удовлетворение. — Всегда найдется кто-то сильнее, чтобы помучить мучителя, Кьюлаэра.

Во взгляде Кьюлаэры мелькнуло сомнение.

— Не может быть, чтобы правила защищали не только Йокота, но и меня!

— Они защищают вас обоих, — подтвердил Миротворец, но объяснять не стал. Он просто молча сидел, наблюдал и ждал.

Молчание это пугало Кьюлаэру не меньше, чем гнев мудреца. Воин мрачно думал над загадкой.

— Не будь я столь жесток по отношению к окружающим, когда я был сильнее всех, они не были бы жестоки со мной теперь?

— Эти трое не были бы.

— Но я знал таких людей, которые были! — выпалил Кьюлаэра. — И даже женщин! Я был жесток лишь с одним или двумя, и, конечно, не больше других мальчиков — я даже помогал другим и защищал их! А они все равно обращались со мной бессердечно!

— Эти люди не знали, как бывает другим больно от такой жестокости, — объяснил Миротворец. — Они сами не пострадали от нее.

Кьюлаэра некоторое время разглядывал его, а потом сказал:

— А Китишейн и гномы пострадали?

Миротворец кивнул.

— От меня?

— Не только, — возразил старик. — Я по крупицам собирал случайные намеки, собрал и сделал выводы. Каждый из них так или иначе отведал в своей деревне столько же жестокости, сколько и ты, Кьюлаэра. Поэтому ты можешь на них рассчитывать, хоть и немного случалось тебе встречать людей, в которых ты мог бы быть уверен.

Кьюлаэра не сводил с него глаз.

— Мог бы.

Старик кивнул.

— Но только до того, как поиздевался над ними.

— И даже сейчас, — сказал Миротворец, — если они поверят, что ты не станешь снова жесток, когда обретешь силу.

Кьюлаэра отвернулся.

— Не уверен, что у меня это получится. — И добавил очень неохотно:

— Не уверен, что не захочу стать жестоким.

— Тогда подожди, пока наберешься этой уверенности.

Кьюлаэра снова посмотрел на старика.

— То есть пока мне еще не поздно встать под защиту правил и жить по ним.

— Пока время есть, — кивнул старик, — но должен тебе сказать, что правила эти — не какие-то мои собственные выдумки. Это законы, управляющие любыми людьми, и я обучил тебя пока еще не всем. Без этих правил все деревни, все племена либо распались бы, либо перебили бы друг друга.

— А другие правила есть? — спросил Кьюлаэра, но старик лишь улыбнулся и покачал головой:

— Это тебе придется понять самому, Кьюлаэра. Хотя могу тебе сказать, что их не так уж много.

— Даже из тех, что ты мне рассказал, не все мне понятно, — проворчал Кьюлаэра. — Зачем нужно такое правило, что сильный должен защищать слабого? По этому правилу получается, что исполняющие его будут защищать меня, когда я ослабну?

— Это одно из его следствий, — подтвердил Миротворец.

* * *

На следующий день все были подозрительно спокойны. Йокот шел вперед, насупившись, опустив глаза. Он то и дело останавливался и что-то подбирал: то камень необычной формы или странного оттенка, то несколько травинок, из которых на ходу сплетал веревку, то гибкий прут, который засовывал за пояс, то стебель тростника, — но Луа поняла, в чем дело: собирая эту ерунду, он оправдывал свои опущенные глаза и серьезный, даже мрачный вид. Луа наблюдала за ним, и глаза ее наполнялись слезами, но стоило ей шагнуть к Йокоту, она встречала на себе взгляд Миротворца, и тот предостерегающе качал головой.

Несколько недель они неуклонно шли на север по земле, где не осталось никаких следов человеческого жилья, кроме пепелищ, без присмотра бродящих коровьих стад, свиней и собак, быстро вернувшихся назад, к дикости.

Когда они в первый раз повстречали такую сожженную деревню, Луа была ошеломлена, в глазах Йокота загорелся гнев и даже Кьюлаэру пробрал озноб при виде поз, в которых лежали найденные ими скелеты.

— Что здесь произошло? — воскликнула Китишейн.

— Люди Боленкара прошли по этим деревням, — мрачно объяснил Миротворец. — Они нашли повод, чтобы разжечь войну между соседями, потом между родами, потом между деревнями, а потом победившие сразились друг с другом, и теперь земля поделена между несколькими небольшими городами, хранящими шаткое перемирие, и каждый только и ждет подходящего момента, чтобы напасть на других.

— И нет способа изменить это?

Старик пожал плечами:

— Уничтожить людей Боленкара.

— Тогда давайте сделаем это!

Но мудрец покачал головой:

— Мы пока недостаточно сильны. Сейчас его приспешники творят свои дела в южных городах, совращают степных кочевников, и скоро они объединятся и придут, чтобы завоевать эту землю. Войска разобьют друг друга в пух и прах, равнины будут усеяны трупами и ранеными.

Даже Кьюлаэра побледнел, услышав о таком жутком смертоубийстве, но решительно заявил:

— И поделом.

— Они не заслужили такого, потому что, не растревожь их эти искусители и не наболтай им, что всякий из них имеет право властвовать над другими, они жили бы вполне мирно. — Миротворец пристально посмотрел на Кьюлаэру. — Разве ты не положил этому конец, если бы мог?

Кьюлаэра начал было отвечать, но прикусил язык, вспомнив, что надо следить за настроением старика.

— Кто они мне, Миротворец? Да они бы наверняка изгнали меня, если бы я родился среди них. Какое мне дело до них?

Старик не спускал глаз с лица верзилы. Кивнув, он сказал:

— Это тебе еще предстоит понять.

Он не сказал, как и зачем ему это придется понять, а молча вывел всех из деревни и повел на север. Никакими силами Кьюлаэре не удалось выудить у Миротворца ответ, а когда он почувствовал, что сегодня мудрец настроен терпеливо, он осмелел настолько, чтобы позлорадствовать:

— Похоже, ты считаешь, что я должен переживать из-за чужих бед, считать их своими! Чего ради мне это нужно?

Миротворец остановился и смерил его долгим, проникновенным взглядом. Лицо его было столь мрачным, что у Кьюлаэры сердце ушло в пятки и он приготовился драться, хоть и понимал, что будет побит и наказан. Но Миротворец просто сказал:

— Это ты можешь узнать только на собственном опыте.

Он отвернулся, и Кьюлаэра пошел дальше молча, умирая от желания спросить, что это значит, но, не теряя осторожности, сдерживался.

Он все понял, когда они добрались до утеса. Утес встал у них на пути, преградил тропу. Они шли по слабому звериному следу в том направлении, где, как они думали, располагался горный кряж, по следу, свернувшему неожиданно в сторону, к источнику, бившему из расщелины, сбегавшему вниз и брызгами падавшему с высоты. Миротворец остановился и подал знак остальным. Кьюлаэра был рад любой остановке, он со вздохом скинул мешки, Йокот пристально осматривался сквозь очки.

— Почему животные, проложившие эту тропу, сворачивали? Поток бежит в сторону гор. — Его лицо омрачилось. — А ручей, подбегая с горам, если это горы, почему просто пересекает их, для начала не разлившись?

— Хороший вопрос. — Миротворец оперся на посох и внимательно посмотрел на Йокота. — Постарайся найти ответ, коли ты теперь шаман.

Гном посмотрел на него, нахмурился и пополз по следу зверя, упав у источника на четвереньки.

Кьюлаэра фыркнул:

— Ага, Йокот, ползи, как червь, ведь ты и есть червь!

— Не выставляй свое невежество на всеобщее обозрение, Кьюлаэра! — рявкнул Миротворец. — Он подражает проложившим тропу оленям, чтобы проникнуть в их мысли.

Верзила злобно покосился на него:

— Проникнуть в их мысли? То есть думать, как они, так, что ли? О, я не сомневаюсь, что Йокот мыслит подобно запуганной антилопе!

— Он проникает в мысли животного, проложившего тропу! — Миротворец шагнул к нему, и его голос превратился в злобный шепот. — Это труд шамана — извлекать воспоминания из камня и земли и узнавать то, что известно им! Не болтай о том, чего не понимаешь!

Кьюлаэра дернул головой, как будто его ударили, и мысленно поклялся отомстить Йокоту за оскорбления старика. А тут еще амулет укусил холодом его шею.

Йокот замер и попятился:

— Это не гряда гор, Миротворец, а край утеса!

— Правда? — Миротворец казался удивленным, но Кьюлаэра не сомневался: старику это было известно, и он про себя ругался на Миротворца за то, что тот заставил их играть в эту игру. Мудрец прошагал к краю утеса и кивнул:

— Действительно утес, и с него мы можем увидеть дальние дали! Поднимайтесь, друзья мои, и посмотрите на путь, который нам предстоит сделать в ближайшую неделю, но идите осторожно.

Они медленно поднялись наверх; Йокот встал с одной стороны от мудреца, Китишейн — с другой, и опустились на колени в паре шагов от края. У всех от ужаса перехватило дыхание. Луа, не сумев сдержать любопытства, подползла и присоединилась к ним.

Совсем рядом с мудрецом никого, конечно, не было, они сохраняли почтительное расстояние; и Кьюлаэра вдруг понял, что сейчас, именно сейчас, он может подбежать и столкнуть мудреца с обрыва. Кровь его побежала быстрее, а амулет стал таким холодным, что от неожиданности он чуть не закричал, но вспомнил, что надо быть осторожнее. Единственное, что пришло Кьюлаэре в голову: сейчас старик распустит крылья и полетит! А Миротворец, словно обо всем догадался, подошел к самому краю и повернулся к Кьюлаэре спиной, будто бы сам предлагал напасть на него. Миротворец был зол на него. Кьюлаэра это понимал, а еще ему подумалось, что у старика, наверное, глаза на затылке. Он не пропустит того мига, когда Кьюлаэра бросится на него, шагнет в последний момент в сторону, и тогда Кьюлаэра камнем полетит вниз. Кровь застыла в жилах у Кьюлаэры при этой мысли — или это просто действовал амулет? Нет, подумал он, риск слишком велик. Он таки двинулся вперед, но не спеша, и приблизился к Йокоту, борясь с желанием столкнуть в пропасть маленького человечка.

А потом Кьюлаэра увидел окрестности и забыл и думать о мести и нападении.

Равнина протянулась вплоть до далекой горной гряды. Она поросла травой, и по ней тянулись три ряда деревьев. Один ряд сильно петлял и даже имел ответвления. Кьюлаэра не понял сразу, почему деревья росли линиями, а потом увидел, как в ответвлении блеснула вода. Деревья росли вдоль рек! Неужели в этих краях столь мало воды, что деревья могут расти только вдоль речных берегов?

Это было бы так, если бы не сочная от летних — летних, а Миротворец поймал его ранней весной! — дождей зелень травы, не огромный небосвод с потрясающей глубины синевой и полосами облаков — небесных рек.

Кьюлаэра стоял, ошеломленный зрелищем, пока голос Йокота не вернул его к жизни:

— Как мы будем отсюда спускаться?

Хороший вопрос! Он взглянул на Миротворца и увидел, что мудрец рассматривает его задумчивыми, оценивающими глазами, как будто подозревая, что что-то хорошее в нем все-таки есть. Кьюлаэра вспыхнул, отвернулся и обнаружил, что Китишейн разглядывает его с точно таким же выражением, только мягче и добрее. Кьюлаэра быстро отвел взгляд на равнину.

— Хороший вопрос был задан, Миротворец. Как мы будем спускаться?

— В двадцати ярдах под нами находится широкий выступ, — ответил мудрец, не глядя вниз.

— Я вижу его! — Йокот лежал на животе и смотрел с обрыва вниз.

— Все было бы распрекрасно, если бы мы уже были на этом выступе! — заметил Кьюлаэра.

— В моем мешке есть моток веревки. Я спущу вас по очереди.

У Кьюлаэры похолодело сердце. Луа заплакала. Если бы не скудные остатки его былой гордости, Кьюлаэра бы к ней присоединился.

— Когда ты будешь спускаться, тебе не придется тащить мешки, — сказал Миротворец. — Я сам спущу их.

— Сам?

— Разумеется. Ты и не думал, что я настолько тебе доверяю? — Миротворец подошел, чтобы снять мешки со спины Кьюлаэры. — Кроме того, ты самый тяжелый и грузный. Если кто-нибудь оступится, ты смягчишь его падение.

— Ой, как это мудро! — съязвил Кьюлаэра. — А если я не доверю тебе держать веревку, на которой мне придется висеть?

Миротворец поднял глаза.

— У тебя нет выбора, — сказал он. — Выбираю я.

Кьюлаэра посмотрел ему в глаза, и ему показалось, что такими холодными они не были никогда. Он облизнул высохшие губы и сказал:

— Я могу сбежать.

Миротворец поклонился и развел руками:

— Попробуй.

Кьюлаэра прекрасно понимал, что далеко ему не убежать. Здесь, конечно, не было смолистых сосен, но мудрец, несомненно, найдет какую-нибудь другую магическую хитрость, чтобы его изловить.

— Ты спустишься с утеса, Кьюлаэра, — бездушный взгляд снова впился в него, дохнув холодом вечной мерзлоты, — по веревке или без нее.

— Ты говорил, что я зачем-то нужен тебе, — проворчал Кьюлаэра.

— Может быть, чтобы принести тебя в жертву богине, — сказал Миротворец. — Может быть, это и есть лучшее место для жертвоприношения.

Кьюлаэра сперва не поверил, а потом решил, что мудрецу вполне по силам прогнать его сквозь все мучения смерти, а потом вернуть обратно к жизни для своих грязных целей. Он с омерзением выругался и протянул руку.

Миротворец достал из мешка веревку и протянул ее Кьюлаэре. Его глаза блестели. От удовольствия? От радости победы? Еще от чего-то? Кьюлаэра не мог знать точно, но, что бы это ни было, он все равно ненавидел старика. Мудрец объяснил, как следует обвязаться веревкой, чтобы спуститься. Миротворцу оставалось закрепить свой конец веревки.

— Ты так веришь в крепость моих рук? — пробурчал Кьюлаэра.

— Напротив, я верю в крепость веревки. — Миротворец обвязал свой конец веревки вокруг росшей поблизости чахлой сосны, потом крепко ухватился за шестифутовую веревку. — Видишь? Тебя буду держать не только я, но и это дерево!

— Да, если ты не отпустишь веревку, — мрачно огрызнулся Кьюлаэра. Он уселся на краю утеса, бросил взгляд вниз, и у него защемило в груди. Страх обуял его, торопил, понуждал бежать, драться, сделать хоть что-нибудь, чтобы покинуть этот утес, но другой, более жуткий страх — боязнь посоха Миротворца и его магии — удерживал его. Он сделал глубокий вдох и сказал:

— Если я умру. Миротворец, мой дух будет преследовать тебя.

Потом сделал еще один глубокий вдох и полез вниз. Впрочем, он не думал, что старик боится духов. Веревка дергалась, но держала хорошо. Кьюлаэра упирался ногами в отвесный склон, не глядя вниз. Сердце бешено колотилось в груди, его стук отдавался в голове.

Он думал о том, заслужит ли сегодня похвалу Миротворца.

 

Глава 10

— Теперь — вдоль склона, — бодро проговорил Миротворец. — Держись за веревку и будь осторожен, отпускай ее не спеша.

— Буду очень осторожен, — буркнул Кьюлаэра. И начал спуск по отвесному склону. Его сердце стучало дюжиной кузнечных молотов. Хорошее настроение Миротворца могло быть добрым знаком, но Кьюлаэра вспомнил только что произнесенные суровые слова и сглотнул подступивший к горлу комок. Он смело глянул вверх, хотя видел там только изумленное лицо свесившегося с края утеса Йокота. Его немного удивило, что гном, наблюдающий за его стараниями, не выглядел радостным, на самом деле он казался искренне обеспокоенным. С чего бы это?

— Слишком быстро! — крикнул старик, и верно, веревка ожгла ладонь. Как старый злодей мог это узнать, даже не посмотрев вниз?

Кьюлаэра стал двигаться еще медленнее, хотя больше всего на свете ему хотелось, чтобы этот ужасный спуск завершился как можно скорее.

— Осталось всего несколько ярдов! — крикнул ему Йокот. Кьюлаэра чуть вовсе не размяк от облегчения, и все-таки, зачем гном ему помогает, пусть даже советами? Он отчаянно вцепился в веревку, потихоньку отпуская ее из рук, и шаг за шагом двигался по склону. Наконец, вытянув ногу, он коснулся горизонтальной поверхности. Не в силах в это поверить, Кьюлаэра опустил обе ноги, стравил еще полфута веревки — и почувствовал, что она ослабла. Он отогнал волну ужаса, нахлынувшую на него, и потопал ногами, чтобы убедиться, что опора надежна. Только потом он наконец посмотрел вниз и увидел под ногами твердый камень.

— Отвязывай веревку! — Голос Миротворца издалека казался тонким.

А если Кьюлаэра не отвяжет?

Они окажутся в ловушке, а он сможет сбежать, спускаясь по выступам склона! Амулет ударил по шее холодом, но Кьюлаэра продолжал быстро обдумывать свою затею. Он не сможет сбежать, не бросив веревку, но ее можно привязать к крупному валуну, если бы удалось такой отыскать...

Ну да, а Миротворец спустится и достанет его своим треклятым посохом. Кьюлаэра с досадой вздохнул и отвязал веревку. По крайней мере старик вроде бы благосклонен к нему сегодня, и вряд ли стоит делать что-то такое, из-за чего его благосклонность стала бы меньше. Он стоял, ждал и смотрел и на свесившиеся с утеса ноги Йокота, который обмотался веревкой в точности так же, как до него Кьюлаэра. Гном пополз по отвесному склону, как улитка, а может, Кьюлаэра и сам полз так же медленно? Он задумался.

Вдруг он понял, что недолго пробудет с гномом наедине. Что мешает ему сбросить человечка с обрыва? Сердце подпрыгнуло от этой мысли, но амулет остудил шею, и распространяющееся по телу онемение напомнило ему о магии Йокота. Да, Йокот новичок в шаманстве, как сказал Миротворец, но все же он был способен противостоять напору и мышцам Кьюлаэры. Но какая уж тут магия, когда гном будет лететь навстречу смерти...

А вдруг все же сумеет что-то сделать, чтобы спасти свою жизнь?

Тогда сумеет и отомстить — это будет еще хуже, потому что и когда заклинания Йокота взлетят наверх, то сверху обрушится кара Миротворца. «Вряд ли он меня убьет, — подумал Кьюлаэра, — раз заявляет, что я ему нужен для каких-то там его гнусных целей, но наверняка будет очень больно». Не то чтобы он был против легкой боли или не мог долго переносить ее, если в итоге можно было победить, но сражающийся Миротворец неизбежно побеждал, так что какой смысл терпеть боль?

Кьюлаэра с досадой вскинул руки и схватил Йокота за пояс. Его снедало желание швырнуть человечка в пропасть, но к тому времени, как гном отвязал веревку, оно было подавлено боязнью наказания от старика. Кьюлаэра вздохнул и опустил гнома на уступ.

Йокот поднял глаза и медленно проговорил:

— Спасибо, Кьюлаэра.

Благодарность удивила Кьюлаэру — с тех пор как ему исполнилось двенадцать и он перестал верить людским словам, его еще никто не благодарил! Охваченный былым гневом, он зарычал:

— Разве у меня был выбор?

— Да... — протянул гном, — ты мог постоять в стороне и дать мне самому опуститься на уступ, хотя, признаю, я испытал невероятное облегчение, почувствовав, что ты меня поддерживаешь.

— Да, я мог бы этого и не делать, — согласился Кьюлаэра и подивился, что ему самому это не пришло в голову.

Йокот задержал взгляд на какое-то время и отвернулся к отвесному склону.

— Кто следующий?

Китишейн. Посмотрев на нее снизу, Кьюлаэра понял, что у него еще остались кое-какие радости в жизни. Хоть эта женщина и была одета в штаны, она все-таки оставалась очень привлекательной; ее ботинки были туго зашнурованы и имели весьма изящный вид. Кьюлаэра размечтался, но злой укус амулета заставил его одуматься — холодный укус ошейника и опасная близость ног Китишейн, спускающейся по склону Кьюлаэра улыбнулся и поднял руки, чтобы взять ее за талию, но Китишейн одернула его:

— Я спущусь сама, спасибо.

— Как пожелаешь, — постарался придать голосу равнодушие Кьюлаэра и отошел в сторону.

Став на уступ, покрасневшая Китишейн гордо удалилась. Гордо удаляться тут было нелегко, поскольку места для этого хватило лишь на два шага, но Китишейн это все же сделала. Когда Кьюлаэра снова глянул вверх, она воскликнула:

— Как ты смеешь смотреть!

— Я должен ее поймать, если она упадет, — огрызнулся Кьюлаэра. — Как бы я смог это сделать, интересно, не глядя?

Лицо Китишейн стало еще суровее, но она промолчала.

На самом деле ничего особенно приятного в том, чтобы следить за тем, как спускается по веревке девушка-гном, не было. На ней было столько нижних юбок, что никто не смог бы разглядеть форму ее ног, только лишь ступни — а Кьюлаэра, глядя на такую кроху, не мог ощутить что-либо большее, чем легкие волны желания, пробуждающие воспоминания, пугающие, хотя он был уже взрослым человеком и давно перерос убитого им когда-то насильника.

Сверху донеслось жалобное поскуливание Луа, и Кьюлаэра почувствовал одновременно и раздражение, и жалость. Раздражение было естественнее жалости, но все-таки он потянулся и схватил Луа за талию, когда она оказалась ниже. Она вздрогнула, вскрикнула, выпустила из рук веревку и снова в ужасе закричала.

— Не бойся, сестричка! — Китишейн подошла, протянула руки, и Кьюлаэра с брезгливостью отпустил девушку-гнома. Китишейн в бешенстве зыркнула на него, но сама Луа ничего не заметила, она только, рыдая, вцепилась в Китишейн. — Да, конечно, это было нелегкое испытание, — утешала ее Китишейн, — но ты спустилась к нам, не выпустив веревку из рук, а если бы ты упала, Кьюлаэра бы тебя поддержал.

От этих слов кроха разрыдалась еще пуще. А Кьюлаэра еще сильнее разозлился. Йокот с тревогой смотрел на Луа, так что в итоге единственным, кто смотрел наверх, когда с края утеса свесился Миротворец, оказался Кьюлаэра. Платье старика так колыхалось, что Кьюлаэре удалось лишь мельком увидеть его ноги, довольно-таки мускулистые.

Вдруг Кьюлаэра задумался о том, кто же теперь подержит другой конец веревки.

Он бросился вперед, расставил руки, чтобы поймать старика. Китишейн, увидев это, взглянула вверх и сказала:

— Нечего бояться. Он надежно закрепил веревку.

Кьюлаэра не убрал рук, хотя сердце у него перестало колотиться, и обозвал себя дураком за то, что заботится о безопасности своего врага. Ведь разбейся Миротворец насмерть, эти трое снова стали бы его рабами! Если б не магия Йокота...

Но Миротворец преспокойно приземлился и поблагодарил Кьюлаэру легким кивком:

— Спасибо, дитя леса. Я и правда мог выпустить веревку и не успеть произнести полетное заклинание.

«Ага, — подумал Кьюлаэра, — теперь я уже не “волкоголовый”, а “дитя леса”, так? Интересно, с чего бы это?»

Потом он удивился: а почему старик сразу же не произнес свое полетное заклинание? Соврал — небось и летать-то не умеет...

Взглянув вверх, Миротворец резко потянул за веревку, и он продолжал тянуть, и скоро она оторвалась от дерева.

— Отойдите! — приказал мудрец.

Кьюлаэра быстро отступил. Йокот с Китишейн тоже. Даже Луа удалось справиться с рыданиями и, осмелев, посмотреть вверх — и вовремя: веревка упала и легла у их ног.

— Смотай ее, — сказал старик Кьюлаэре, — и пойдем.

Кьюлаэра вздохнул и наклонился, чтобы смотать веревку.

* * *

Китишейн ловила себя на том, что по пути украдкой посматривает на Кьюлаэру. Ей с трудом верилось, что это тот самый человек, что напал на нее несколько месяцев назад. Наука мытья, прививаемая ему Миротворцем, не прошла даром: оказалось, что у парня белое, свежее лицо, волосы светлые. То ли из-за упражнений, то ли из-за уроков унижения и боли, но казалось, что кожа верзилы теперь чуть ли не светится. Жирок истаял, обнаружив под собой могучие мускулы. Лицо Кьюлаэры осунулось, и стало заметно, что для мужчины у него очень большие глаза, прямой нос, а от вида его пухлых губ девушку бросало в непонятную дрожь.

Эта дрожь напомнила Китишейн о том, как он набрасывался на нее. Да, с тех пор как Йокот победил Кьюлаэру магией, тот ко всем остальным стал относиться равнодушно, но Китишейн понимала, что все-таки он может попытаться снова напасть на нее. Стоило залюбоваться им, как всплывали воспоминания и заставляли ее с дрожью отвернуться от верзилы.

Луа в свою очередь заметила перемены в Йокоте. Как ей показалось, он стал другим после того, как победил Кьюлаэру, — сильнее, увереннее. И вместе с тем он стал более мрачен и молчалив, ей недоставало его прежних едких насмешек и ехидных замечаний по адресу Кьюлаэры — не то чтобы они совсем прекратились, но стали реже. Йокот возмужал, стал крепче постоянно живущих под землей гномов. По вечерам, когда Йокот снимал очки, Луа начала замечать, что он весьма привлекателен.

С удивлением и радостью она обнаружила, что уже не влюблена в Кьюлаэру. К ней пришло чувство освобождения и облегчения, удивлявшие ее, но теперь ее влюбленность перекинулась на Йокота. Гном же, казалось, избегал Луа. Не из-за того ли, что она так жалела Кьюлаэру, когда тому было плохо? Но ведь она всех жалеет одинаково! Вконец запутавшаяся Луа погрузилась в тоску.

Кьюлаэра со своей стороны обнаружил, что все чаще и чаще размышляет о правилах, которые так восхвалял Миротворец, и начал придумывать возражения. Самым главным из них было то, что он сильно сомневался, что может повстречать человека сильнее себя, того, кто стал бы мучить его. Четверых или пятерых мучителей вместе — да, но одного? Он ни разу в жизни не видел человека ни такого же рослого, как он сам, ни такого же сильного, а боевое искусство Миротворца его не страшило, поскольку это было всего лишь искусство, а значит, в один прекрасный день и он им овладеет. Но увы, не магией — это правило Кьюлаэра согласился принять: никогда не нарываться на драку с шаманом. Но он помнил, что Миротворец сказал: «Только тогда, когда это неизбежно», — и начал продумывать, как можно было бы одолеть колдунов. Ударить быстрее, опередить, пока они не успели произнести заклинание? Но как приблизиться для одного быстрого, решающего удара? Тут было над чем поломать голову.

Миротворец начал доверять ему настолько, что позволял исчезать из поля зрения, и однажды Кьюлаэра, собирая хворост для костра, увидел рослого незнакомца, идущего к нему по лесу. Он понял, что это и есть ответ на вопрос о мучителе сильнее его самого.

Незнакомец казался немного выше Кьюлаэры, у него были темные волосы, широкоскулое лицо и большие глаза. Облаченный в рубаху лесного жителя, штаны и ботинки, он был мягким и грузным. Тем не менее по собственному опыту Кьюлаэра знал, что даже под самым толстым слоем жира могут прятаться дюжие мышцы, так что радоваться не стал. Он был готов увернуться, поскольку незнакомец сжимал лук, а за спиной его висел колчан со стрелами.

И конечно, незнакомец натянул тетиву и осклабился:

— Иди сюда, приятель! Я вышел подстрелить оленя, и мне бы не помешал раб, который бы нес тушу.

— Сам иди сюда! — Сердце Кьюлаэры пело в предвкушении честной драки. — Я не раб и уж, конечно, не друг человеку, который убивает больше, чем способен съесть.

Стрела была нацелена прямо ему в лицо.

— О нет, ты или раб, или покойник.

— Тогда убей меня, — дерзко предложил Кьюлаэра.

Звякнула тетива. Кьюлаэра метнулся влево. Стрела, конечно, пролетела далеко справа — охотник рассчитывал, что его жертва метнется туда. Кьюлаэра тут же бросился прямо на незнакомца и настиг его прежде, чем тот успел перезарядить лук. Охотник бросил свое оружие как раз вовремя, чтобы закрыться от удара Кьюлаэры, но от толчка полетел назад, успев вцепиться в рубаху Кьюлаэры, и потянул его за собой. Кьюлаэра потерял равновесие, но, падая, двинул кулаком охотнику в живот. Он не ошибся, под слоем жира оказались твердые мышцы, и притом жира было совсем немного, но охотник замычал и немного ослабил хватку, чего Кьюлаэре хватило, чтобы вырвать руку и вскочить на ноги. Но и охотник поднялся так же быстро, как и Кьюлаэра, встал в стойку, ухмыльнулся.

Кьюлаэра сильно ударил по ухмыляющейся роже — сильно и быстро.

Рука незнакомца резко взметнулась, чтобы отразить удар, и кулак метнулся Кьюлаэре в живот. Кьюлаэра закрылся, отразил удар, направленный ему прямо в лицо, но третьим ударом охотник попал ему в скулу. Кьюлаэра отпрыгнул, в голове у него звенело, он тряхнул ей, чтобы она прояснилась. В ушах гремел победный рев врага, он увидел приближающееся пятно: незнакомец стремился воспользоваться достигнутым преимуществом. Кьюлаэра закрылся руками, отступил, повернулся и нырнул в сторону достаточно быстро, чтобы удар, направленный ему в живот, пришелся в руку, но споткнулся и упал спиной на что-то твердое. Незнакомец, громко ликуя, перепрыгнул через бревно и занес ногу над упавшим.

Кьюлаэра схватил его за лодыжку, толкнул ногу врага от себя и вывернулся. Незнакомец, визжа от боли, упал. Не отпуская его ноги, Кьюлаэра поднялся и принялся качать ее из стороны в сторону. Охотник не оставлял попыток лягнуть его. Кьюлаэра ухмыльнулся и задрал ногу врага еще выше, а тот врезал другой ногой ему по ребрам. Кьюлаэра выпустил его лодыжку, беззвучно бранясь, постарался не отвлекаться, но его легкие отчаянно просили воздуха. Охотник прыгнул и быстро ударил Кьюлаэру по лицу три раза подряд. Два удара Кьюлаэра отбил и успел отскочить назад, чтобы смягчить третий. Он поспешно отступал, подпрыгивая и отражая удар за ударом, потом изловчился и резко нырнул незнакомцу под руки и врезал ему кулаком в живот. Охотник с ревом согнулся, не опуская рук, не отрывая глаз от Кьюлаэры, пытаясь вдохнуть. Кьюлаэра мог его понять: драка длилась уже достаточно долго — он и сам уже порядком устал.

Но она продлилась еще. Удар — ответный удар, удар — защита, отступление — нападение, пока наконец оба мужчины не встали, дрожа от усталости, друг против друга с опущенными руками, в полном изнеможении хватая ртами воздух и набирая сил для следующего удара.

— Мы слишком равные соперники! — прохрипел наконец Кьюлаэра, но рук не опустил.

— Верно, — неохотно ответил незнакомец. — Если будем продолжать драться, то оба проиграем.

— Значит, мир? — Кьюлаэра поднял не сжатую в кулак, но готовую в любую секунду сжаться и ударить руку.

— Мир, — согласился незнакомец, делая то же самое. Кьюлаэра отошел назад и опустил руки, готовый в любую минуту снова встать в боевую стойку.

— Ты — самый сильный из всех, с кем я дрался, за исключением одного.

— За исключением одного? — Незнакомец выпрямился, опустил руки. — Ты хочешь сказать, что есть кто-то, кто дерется лучше меня?

— Ну да, но он — колдун, так что это не важно.

— Это очень даже важно! — возмущенно ответил незнакомец. — Может ли он одолеть тебя без помощи магии?

— Большей частью да, — признался Кьюлаэра.

— Но не всегда? О, им нельзя доверять — этим шаманам, чародеям и мудрецам! Все они одинаковые, обыкновенные негодяи, которых они так презирают на словах, а сами всех унижают и порабощают своей магией!

— Я бы тоже так сказал, — согласился Кьюлаэра. Охотник сел на траву.

— Присаживайся и расскажи мне об этом, садись, садись, после драки с тобой я слишком устал, чтобы стоять.

— Я тоже, — признался Кьюлаэра и сел рядом. — Ты, видать, тоже знаком с колдунами, охотник?

— Только с шаманом из моей родной деревни, лесной житель. Он имел наглость подговорить всех, чтобы меня изгнали лишь за то, что я силой рук делал то же самое, что он делал силой магии! Да еще с шаманом из деревни, куда я потом пришел. Сам меня позвал, а потом пытался устрашить меня своими ритуалами, а когда я отказался встать перед ним на колени, он подговорил своих людей прогнать меня. С тех пор я решил охотиться в одиночку и мучить слабых, как они того и заслуживают.

— Вот-вот, так им и надо! — воскликнул Кьюлаэра с искренним негодованием. — Разве не так устроен мир? Разве не правильно, что мы ведем себя так же, как животные, деревья и стихии?

— Конечно! А теперь скажи, близко ли ты знаком с шаманами?

— Почти так же, как и ты.

Кьюлаэра рассказал ему про свое юношество и изгнание, про то, как его сторонились сородичи, пока он не повзрослел, и не начал их избивать за это, и не был в конце концов изгнан.

Кьюлаэра был поражен: он нашел товарища по несчастью, единомышленника, но о самой главной беде своего детства, из-за которой его соплеменники стали его бояться, Кьюлаэра умолчал. Насколько он мог понять, у этого охотника ничего похожего в жизни не произошло, и вряд ли бы он его понял. Его новый знакомый просто вырос самым большим из сверстников и решил, что имеет право бить тех, кто слабее, наслаждаться пьянящим ощущением власти. Кьюлаэре показалось, что было в этом что-то неправильное, но он не придал этой мысли значения, обрадованный встречей с тем, кто не порицал его за то, что он такой, какой есть. Он даже доверился охотнику настолько, что рассказал о своей встрече с Луа и Йокотом, на что охотник ответил понимающим хохотом. Потом он рассказал, как в дело вмешалась Китишейн и как он ее покорил или покорил бы, не появись Миротворец.

— Какое он имел право? — возмущенно спросил охотник — с жаром человека, которому не досказали страшную сказку. — Она была твоей добычей, а не его! Он же даже не захотел сам ей попользоваться!

— Конечно, это вышло несправедливо, я тоже так подумал, — согласился Кьюлаэра. Злоба и обида вновь ожили в нем. — Но ему мало было прогнать меня и освободить их.

Он рассказал о том, как был порабощен Миротворцем, о бесчисленных унижениях, коим подверг его мудрец, своем безнадежном сопротивлении и не отмщенных ударах и оскорблениях. И по мере того, как он рассказывал, злость вскипала в нем все сильней и сильней.

— Бесстыднейший наглец! — воскликнул охотник. — Так унизить воина! — Он схватил Кьюлаэру за ворот и подтянул к себе. — Он заслужил смерть, лесной житель! Он заслужил даже больше, чем смерть! — Он отпустил руку. — Как ты мог ему позволить так помыкать тобой?

— У меня не было выбора, — признался Кьюлаэра, хотя от этих слов у него запершило в горле.

— Теперь есть, — ухмыльнулся незнакомец. — Нас двое.

Кьюлаэра посмотрел на него и медленно ухмыльнулся в ответ.

Его сердце воспарило при мысли о свободе, но он вспомнил рассказы Миротворца и, охладев, проговорил:

— Но скорее всего не стоит мне противиться. Меня бесят правила Миротворца, но я не могу не признать: в них есть смысл.

— Правила? — нахмурился незнакомец. — Что еще за правила?

Кьюлаэра объяснил ему правила, что, конечно, не отняло много времени.

— И ты его слушаешься? — недоверчиво поинтересовался охотник.

— Я начал видеть в них смысл.

Но из-за того, что охотник смотрел на него, как на дурака, Кьюлаэра начал терять уверенность.

— С ума сойти! — Охотник вскочил и зашагал по поляне. — Такого силача подчинил своим правилам колдун? Какое он имел право? Какое?

— Миротворец говорит, что не он выдумал эти правила, а что они соединяют между собой всех людей и что без них все бы разбежались в разные стороны.

Но теперь эти слова уже не казались Кьюлаэре столь истинными, какими они были, когда их произносил старик и когда еще свежи были воспоминания о победе Йокота.

— Миротворец говорит то. Миротворец говорит се! Ты — воин! Кто такой этот Миротворец, чтобы говорить тебе, что ты должен делать, а что нет? Кто такой кто угодно на свете, чтобы учить воина уму-разуму? — Охотник подбежал и ткнул в Кьюлаэру пальцем. — А ты кто такой, чтобы слушаться его? Ну давай восстановим справедливость! — Он снова сел подле Кьюлаэры, его мышцы были напряжены от нетерпения. — Я помогу тебе! Я прокрадусь в лагерь ночью и схвачу старикашку, а ты убьешь его!

Кьюлаэра распалился и удивился собственной страсти, жажде мести настолько сильной, что его било в ознобе. Однако он хорошо представлял себе, что мог сделать Миротворец с любым, кто попытался бы его убить, — особенно если этот любой был самим Кьюлаэрой.

— У нас всегда кто-нибудь стоит на часах...

— Я подожду, когда это будешь ты!

— Чтобы применить магию, ему не нужен ни посох, ни руки, только губы...

— Я буду готов задушить его и придержать ему руки, если он проснется, но он не проснется!

Кьюлаэра взглянул на него:

— То есть мы убьем его, когда он будет спать?

— А как еще убьешь колдуна? — нетерпеливо спросил охотник. — Позволь ему проснуться, так он одной силой разума сотворит магию, понятно же! Кто знает колдовские приемы, кто знает, как они творят свои чудеса? Конечно, мы убьем его во сне, а как же еще?

Даже Кьюлаэре это предложение показалось и чрезмерно подлым, и уж точно — трусливым.

— Только так возможно противостоять несправедливому преимуществу колдуна над тобой! — убеждал охотник. — Дай ему ответить, и у тебя не останется ни малейшей возможности! Убей его во сне, ибо нет иного пути! Убей его во сне и освободись!

Да, трусливо, подло, нечестно, но Кьюлаэре так хотелось вновь обрести свободу, что ему хотелось слушать и слушать охотника.

— И тогда мы с тобой снова поработим гномов и эту женщину, — оскалился незнакомец.

Мысль о Китишейн в его объятиях громом прогремела в голове Кьюлаэры. Посмотреть, действительно ли ее фигура столь хороша, как кажется под кожаными штанами и рубахой... изучить ее не торопясь, когда будет время, и насладиться...

Конечно, она не сразу ответит на медленные, продолжительные ласки, но потом ответит, когда он найдет подход к этой...

— Готов ли ты сделать это и получить женщину? — спросил охотник.

— Да! — Кьюлаэра вскочил на ноги и ударил охотника по плечу. — Я буду на часах последние три часа перед зарей! Приходи, и мы сделаем это!

— Молодчина! — Охотник улыбнулся и похлопал его по плечу. — Тогда иди и собирай дрова, как собирал! А вечером заточи поострее нож!

— Хорошо! Приходи в темноте, перед зарей!

— Приду! — Охотник наклонился, чтобы поднять лук и колчан. — Высматривай меня в темноте!

— В темноте! — эхом откликнулся Кьюлаэра, еще раз ударил охотника по плечу и повернулся, чтобы идти, но резко обернулся, готовый отпрыгнуть, если охотник метит из лука ему в спину.

Но когда Кьюлаэра обернулся в первый раз, охотник лишь помахал ему рукой, а во второй — уже скрылся в подлеске. Кьюлаэра успокоился и принялся собирать охапку хвороста побольше. Охотник и впрямь оказался славным малым!

Кьюлаэра размеренным шагом вернулся в лагерь с охапкой хвороста, насвистывая и удивляясь тому, как легко у него на душе. Когда еще его сердце пело так радостно, с тех пор как его выгнали из деревни!

Разжигавший костер Йокот обернулся и нахмурился:

— Чему это ты так радуешься, Кьюлаэра?

— Запаху осени в воздухе, Йокот! Ощущению счастья, которое он дает человеку!

Лгать снова стало легко. Он бросил хворост рядом с гномом. Было так приятно мечтать, верить, что снова будешь свободным и способным колошматить кого захочется, и замышлять что угодно, без этого треклятого амулета, пылающего холодом на шее...

Рука Кьюлаэры метнулась к вороту: он ведь думал о том, как убьет старика, а амулет при этом совершенно не похолодел.

Амулета на шее не было.

Кьюлаэра в страхе ощупывал тело, грудь. Может быть, цепь порвалась и амулет свалился под рубашку — но нет, они пропали, и цепь, и ошейник! Вдруг он вспомнил, как рука незнакомца вцепилась ему в ворот, подтянула и отбросила назад.

— Змей! Он украл мой амулет!

— Какой змей? — вытаращила глаза Луа.

— Тот, что напал на меня в лесу! Свинья! Стервец! Красть у меня, а?

Кьюлаэра развернулся и помчался в лес.

Китишейн и гномы озадаченно смотрели ему вслед. Появился Миротворец, встал позади них и проводил убегавшего взглядом.

— Что ему злиться, что кто-то украл амулет? — нахмурилась Луа. — Он же так его ненавидел!

— Вот именно, — сказала Китишейн. — Он все твердил, что это знак рабства.

— Так оно и есть на самом деле, — подтвердил Миротворец.

— Тогда чего ему злиться, что его украли?

— Потому, — ответил Миротворец, — что он его собственность.

 

Глава 11

Кьюлаэра бежал по лесу, бранясь. Как посмел этот наглец у него красть! Мало того, как посмел он набиваться в союзники и подбивать его на достижение сокровенного желания, с самого начала просто отвлекая его чтобы потом обворовать! Слава богам, думал Кьюлаэра, что он не попытался убить Миротворца, рассчитывая на помощь этого человека!

Было уже темно, но кое-где лунный свет пробивался сквозь листву. Кьюлаэра бежал, спотыкаясь, к той опушке, где они встретились с охотником. Она была залита лунным светом; он торопливо отыскал следы незнакомца и бросился по ним в чащу.

По пути он немного поостыл и решил, что не стоит так шуметь. Он перешел на шаг и стал ступать более осторожно, а затем пошел быстрее, не теряя следов охотника. Странно, но, похоже, человек и не пытался прятаться.

Там, за деревьями, свет костра! Кьюлаэра пошел еще медленнее, очень осторожно, но сердце его, когда он выходил на опушку, горело жаждой убийства.

Он не был достаточно осторожен! Незнакомец обернулся и ухмыльнулся:

— А, лесной житель! Не смог меня дождаться!

— Никто бы не смог ждать так долго, — ответил Кьюлаэра, — потому что ты не пришел бы никогда. — Он протянул руку. — Мой амулет. Отдай его.

Амулет блестел на шее у незнакомца.

— Подойди и возьми, — рассмеялся тот. Кьюлаэра подошел ближе, прыгнул и ударил. Незнакомец увернулся, попытался схватить Кьюлаэру за ногу, но промахнулся. Он прыгнул в тот момент, когда Кьюлаэра приземлялся, попал тому кулаком под ложечку, потом в лицо, потом в бок, но Кьюлаэра уже выучил любимые приемы охотника, все три удара отбил и вернул резким прямым. Незнакомец отразил его и двинул Кьюлаэре в челюсть. В глазах у него поплыло, он схватил незнакомца, когда тот попятился, чуть не упал, и охотник с глухим стуком рухнул на землю. Кьюлаэра отошел, встряхнулся и увидел, что незнакомец поднимается, закрываясь кулаками. Это он сделал зря. Кьюлаэра скакнул в сторону и заехал незнакомцу по голове. Охотник злобно завопил, но, падая, попытался ударить Кьюлаэру. И застал врасплох, попал ему в живот, тот согнулся от боли, быстро отступая. А незнакомец успел встать на ноги, прийти в себя и что было сил броситься на Кьюлаэру.

Так повторялось раз за разом, и казалось, что это тянулось несколько часов, большую часть ударов они оба отражали, но некоторые оказывались меткими. Соперники увертывались, отпрыгивали, били, получали удары, пока в конце концов не встали на расстоянии вытянутой руки друг от друга на полусогнутых ногах, ссутулившиеся, задыхающиеся, измотанные, шатающиеся.

— По-моему, ты все-таки пришел бы в конце концов в наш лагерь, — прохрипел Кьюлаэра, — но не для того, чтобы убить Миротворца, а чтобы убить меня!

— Ты так думаешь?

Вдруг лицо охотника как бы размягчилось, стало таять, будто свечка на солнце, а потом странно расплылось. И вновь стало прежним, но при этом осунулось. Темные волосы превратились в светлые, и Кьюлаэра обнаружил, что видит перед собой собственное лицо!

Он разинул рот, как вытащенная на сушу рыба.

— О да, я — Кьюлаэра, я — это ты! Тебе не убежать от меня, лесной житель, волчья башка, ибо кто еще может сравниться с тобой! Тебе не убежать от меня, не улететь, не убить меня, не убив себя, ведь я — это ты, и я — в тебе и всегда буду в тебе, потому что я в самом деле — ты, и никто иной!

Он запрокинул голову и громко захохотал. Кьюлаэра выругался, а незнакомец захохотал еще громче и начал растворяться, сквозь него стало видно луну, потом костер, деревья, потом остались только очертания, наполненные дымкой, теряющие форму. Ночной ветерок нес туманную фигуру прямо на Кьюлаэру. Тот попытался увернуться, ругаясь и крича, но призрак ударил его в грудь, живот, пах — и исчез.

Ночь была спокойной, если не считать дуновения ветра в ветвях деревьев и хриплого дыхания Кьюлаэры, стоящего на коленях, дрожащего, бранящегося и взмокшего от пота.

— Успокойся, Кьюлаэра.

Кьюлаэра резко поднял голову, посмотрел вверх, объятый ужасом, увидел Миротворца и облегченно обмяк.

Потом до Кьюлаэры дошло, что мудрец мог знать о его сговоре с охотником, и он снова напрягся. Чтобы скрыть страх, он грубо сказал:

— «Успокойся!» Как я могу успокоиться, если я такой вероломный и подлый змей?

— Ты не весь такой, — возразил Миротворец, — и это не твоя сущность — это лишь кожура, не сам орех, не ядро. Он — твоя кожура, ты можешь содрать ее, избавиться от нее, если хочешь.

В глазах Кьюлаэры блеснула надежда, он схватил мудреца за рубаху:

— Как?!

— Подумай, — сказал Миротворец, — действительно ли он твой двойник?

Кьюлаэра опустил глаза, сдвинул брови, задумавшись о словах и поступках незнакомца. Наконец он скривился от презрения к себе.

— Он не сделал ничего такого, чего не делал я или не сделал бы, дай мне волю.

— Ты не заметил чего-нибудь не правильного в его словах?

Кьюлаэра вспомнил и нахмурился.

— Ты усомнился хоть раз в верности того, к чему он тебя подстрекал?

— Да, — ответил Кьюлаэра, ненавидя себя, — я испытывал отвращение, колебался. Но списал это на страх.

Мудрец не стал спрашивать, что его испугало.

— Тебе не показалось, что в тебе заговорило чувство справедливости?

— Никогда не верил в такие проповеди! — рявкнул Кьюлаэра.

— Возможно, — кивнул Миротворец, — но это не значит, что у тебя нет чувства правды, справедливости. Это значит лишь, то, что люди называли правильным, шло вразрез с твоим внутренним пониманием этого слова.

Кьюлаэра сидел тихо, хмуро уставившись в землю.

— Ты не согласился со своим шаманом, со своим вождем, со своими старейшинами, — сказал Миротворец, — и решил, что ты не прав. Хуже того, ты решил, что ты плохой, и раз уж ты плохой, то ты решил быть самым плохим.

— Откуда ты знаешь?! — Кьюлаэра злобно посмотрел на старика.

— Потому что ты не первый из молодых людей, позволяющих другим творить себя, — ответил Миротворец.

Кьюлаэру возмутила мысль о том, что он позволил кому-то так управлять собой.

— Ты знал и других таких же, как я? — спросил он.

— Что, если я тебе скажу, что первым был Лукойо?

Кьюлаэра с минуту разглядывал старика, а потом с ехидцей проговорил:

— Ага! А ты, значит, полубог Огерн? — И рассмеялся. — Еще бы, такой старый! — И снова стал серьезным. — Понял. Ты хотел сказать, что Лукойо — пример того, кто нарочно стал плохим. Но он изменился!

— Или его изменили доверие и дружба Огерна и его людей, — поправил Миротворец. — И еще ему помогла любовь его жены.

— Можно было бы посмеяться, — хмыкнул Кьюлаэра.

— Так что же ты не смеешься?

— Потому что я себе не верю, — признался Кьюлаэра, потом помолчал, глядя как бы внутрь себя. — Я сильно изменился, верно?

— Внутри — да, — подтвердил старик, — но пока доверяешься себе, внешнему.

— Я больше не доверюсь ему!

— Надеюсь, — сказал Миротворец, — но это будет непросто, Кьюлаэра. Ты очень долго верил ему.

— Не теперь, после того, как увидел его таким, каким его видят другие! Клянусь, что никогда больше не буду такой мерзкой вошью и подлым змеем, как этот вероломный охотник! — Его лицо стало задумчивым. — Но как мне стать лучше, Миротворец? Я такой, какой есть, и этого не изменить.

— Да, но у тебя есть маска, — возразил Миротворец, — она — дело твоих рук. Этот охотник — твоя маска. Не нужно изменять себя, Кьюлаэра, — себя нужно найти.

— Что же я тогда?

Молодой человек заглядывал в глаза старику с невероятной страстью.

— Ты — хороший человек, честный, — просто ответил мудрец. — Ты — сильный человек, который может стать могучим воином, ты — смельчак, и из тебя может выйти настоящий герой.

Несколько месяцев назад Кьюлаэра рассмеялся бы старику в глаза и сплюнул. Теперь же он медленно проговорил:

— Не уверен, что хочу этого.

— В конечном счете, — сказал Миротворец, — дело не в том, кем ты хочешь быть, а в том, что ты есть, и в том, чтобы стать тем, каким ты можешь стать.

— Как я могу сделать это?

— Ты вернул свой амулет. — Мудрец указал Кьюлаэре на шею, тот притронулся к ней — ошейник был на месте! — Пользуйся им правильно, закаляй свой дух, как закалили твое тело месяцы труда и упражнений.

Кьюлаэра провел пальцем по замку — и он раскрылся. Пораженный, он посмотрел на амулет:

— Что это, Миротворец?

— Просто кусок железа, — сказал старик, — но внутри находится обломок стрелы, выкованной самим Ломаллином, выкованной, чтобы лететь прямо и истинно при помощи магии улинов, и, если спросить у него о добре и зле, он всегда будет указывать только на истину, и ты почувствуешь ответ внутри себя.

— Но все, что я чувствовал до сих пор, лишь холод!

— Ты не был открыт для внутреннего чувства, — возразил мудрец. — А теперь, может быть, уже открыт, а может быть, тебе придется положиться на то, что амулет становится холоднее, пока ты прислушиваешься к своему сердцу. Но со временем ты начнешь сам нащупывать ответ, а через месяцы он станет тебе хорошо понятен. — Он похлопал верзилу по плечу. — Ну давай застегивай его и пойдем к остальным.

Кьюлаэра застегнул замок амулета и встал, чтобы идти. На полпути назад он резко остановился и посмотрел на Миротворца.

Мудрец кивнул:

— Ты только что понял, откуда взялся тот охотник, да?

— Как ты сотворил его?

— Я же указал тебе, — ответил Миротворец, — по твоему образу и подобию.

— Мне нужно спрашивать зачем?

— Нужно ли? — ответил мудрец вопросом на вопрос.

— Чтобы показать мне меня, чтобы мне стало мерзко.

— Конечно. — Мудрец положил ему руку на плечо. — И помни, Кьюлаэра, я лишь показал тебе тебя таким, каким тебя видит мир. Остальное вы сделали сами, вместе.

Даже теперь Кьюлаэра содрогнулся, но сейчас он чувствовал, что осознание собственного вероломства и себялюбия более не опустошает его: он помнил, что Миротворец сказал, что внутри него живет человек более хороший.

Засыпая в эту ночь, Кьюлаэра думал о том, что Миротворец, несомненно, зная о его злокозненных замыслах, не наказал его за них и даже о них не упомянул. И самым унизительным из всего, что он понял, было то, что мудрец, зная, что его намеревались убить, не сопротивлялся этому.

Откуда старик мог знать, что у него душа героя?

Миротворец еще более замедлил странствие. Целые дни он отводил для уроков борьбы и магии, для рассказов об улинах у вечернего костра.

Наконец они научились драться, почти не задумываясь о своих движениях, выполняя их непроизвольно. Миротворец их хвалил, объясняя, что эта непроизвольность родилась из послушания и старания.

Как-то ночью он снова сказал им, что улины не были богами, а лишь более древней и могущественной расой, чем другие народы.

— А кто же тогда сотворил улинов? — спросил Йокот. Миротворец улыбнулся, обрадованный тем, что этот вопрос наконец задан.

— Бог, который был всегда и всегда пребудет, — Бог Дариада и его народа.

Кьюлаэра нахмурился:

— А как он выглядит?

— Никто не знает, — ответил ему мудрец. — У Него нет ни лица, ни формы, и Он может появиться в виде пламени, или дыма, или под маской человека. На самом деле Он, вероятно, не является ни мужчиной, ни женщиной, а кем-то неопределенным.

— Ты хочешь сказать, что этот Бог бесполый? — с неприкрытой издевкой спросил Кьюлаэра, а Китишейн и Луа изумленно уставились на старика.

А Йокот лишь посерьезнел и кивнул:

— Что еще известно об этом Первом Боге?

— Еще кое-что, — сказал Миротворец. — Он создал все сущее из Себя, и все существует в Нем.

— Если он не мужчина и не женщина, почему ты говоришь о Нем «Он»? — спросила Китишейн.

— Потому что я — мужчина и мною движет власть самообмана. Мне кажется, что я лучше смогу Его понять, если Он тоже мужчина, — откровенно признался Миротворец. — Он властвует над всем сущим. Он помогает нуждающимся в помощи и взывающим к Нему, если эта помощь поспособствует их душам в возращении к Нему после смерти. Прогневавшие Его никогда не вернутся к Нему...

— И скорее всего сами не захотят, — кисло буркнул Кьюлаэра.

Разговоры о высшем Боге как-то странно тревожили его.

— Он — начало и конец всей жизни, и нет непреходящего счастья вне Его, — заключил Миротворец. Кьюлаэра хрипло, коротко хохотнул:

— Я знавал многих, кто был вполне счастлив.

— Значит, они жили в Нем, по Его законам, знали они об этом или нет, — сказал Миротворец.

— Коли так, странные у Него законы! Я говорил о людях, что воровали и обманывали тех, кто слабее их, и силой заставляли их подчиняться, если те отказывались!

— Если они были по-настоящему счастливы, — возразил мудрец, — почему все время стремились заполучить все больше богатства и власти?

Кьюлаэра озадаченно замолчал.

— Потому что им нравилось приобретать так же, как и обладать, — медленно проговорил Йокот. Миротворец кивнул:

— Но если они все время алкали удовольствий вне себя, значит, не было удовлетворения у них внутри, в душе их не жило непреходящее чувство радости, которое не нуждается в непрерывном пополнении из внешних источников.

— Ты говоришь, что те, кто поклоняется этому твоему Создателю, не нуждаются в постоянном пополнении того, что имеют? — Издевка Кьюлаэры граничила с яростью.

— Нуждаются, но они получают все от Него, — объяснил ему Миротворец. — Они черпают из неоскудеющего источника и счастливы не только после смерти, но и при жизни.

Луа и Китишейн не отрывали от старика широко раскрытых, задумчивых глаз, а Кьюлаэра резко заявил:

— Не поверю!

— «Не поверю», — заметил Миротворец, — не означает «не смогу поверить».

— Не поверю, не смогу поверить — какая разница? — Кьюлаэра опять начал злиться. — Говоришь, что улины не боги, но могут убивать нас по собственной прихоти, могут стирать горы в песок, могут сражаться в небесах! Назови их сверхчеловеками, назови божками — все одно, они то, что они есть, и если они не боги, то уж точно настолько к тому близки, что остальное все равно! Они обладают божественной властью — значит, они боги!

— Они мертвы, — сказал Миротворец, — почти все. В живых осталось лишь несколько из них.

— Это ты так говоришь! — Кьюлаэра вскочил и ткнул в старика пальцем. — Ты так говоришь, но никто никогда не видел улина более одного раза за целую жизнь, а большинство не видели ни разу, так откуда мы можем знать, мертвы они или нет? Что до меня, то я отказываюсь верить и тому, что они не боги, и тому, что они почти все умерли!

— А я верю. — Глаза Йокота блестели. — Я верю, что они просто более старая раса гигантов, наделенных магическими силами, созданных тем же Творцом, который создал и нас, молодые расы.

— Веришь в эти старушечьи сказки? — Кьюлаэра повернулся и зыркнул на Йокота.

— Да, — подтвердил гном, — потому что в магии намного больше смысла, если ее силы исходят из единого Источника.

— Единого? — ощерился Кьюлаэра. — А черная магия, а? А поклонение мертвецам, а вызывание злых духов?

— Любое добро может быть превращено во зло, когда попадает в руки злых людей, — ответил невозмутимый гном. — Все равно изначально было добро. — Он кивнул. — Да, это даже проясняет, как можно одолеть черную магию, как ее преобразить, чтобы победить.

— И заодно усилить свою собственную магию, — не отступался Кьюлаэра, но в душе содрогнулся от такой мысли.

А Йокот только равнодушно кивнул:

— Любые лишние знания пойдут на пользу моим шаманским способностям, ты прав.

— Значит, ты веришь Миротворцу, — с отвращением подытожил Кьюлаэра и повернулся к мудрецу, исполненный ехидства. — Есть хоть что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Слишком много, — вздохнул старик, — куда как много. — И эти его слова прозвучали плачем, эхом, пронесшимся сквозь века, повторенные устами многих и многих ученых мужей.

* * *

Они шли на север, осень становилась холоднее, а горы — все выше. По вечерам Китишейн доставала собранные ею звериные шкуры и показывала всем, как шить из них накидки. Миротворец рассказал, что люди, живущие в северных странах, пришивают к вороту накидок меховые колпаки, подобно тому как на юге люди носят одежду с легкими колпаками для защиты от солнца.

— Ночи не становятся длиннее, Миротворец, — заметил как-то Йокот. — Как так может быть? Осень в разгаре!

— Да, но мы ведь движемся на север, — объяснил Миротворец. — Чем севернее уходишь — тем длиннее день, здесь осень длиннее, но не дни.

Для Кьюлаэры это были пустые слова, а Йокот вроде бы все понял, кивнул и довольно улыбнулся. Ненависть верзилы к гному успела ослабеть, но тут снова вспыхнула с прежней силой.

Земля уходила вверх; через два пути они оглянулись и увидели раскинувшуюся внизу равнину и деревья, такие маленькие, что отсюда походили на кривые ряды сорняков. Устремив взоры вперед, они увидели горы, вздымающиеся до небес.

— Нам на них взбираться придется? — с испугом спросил Йокот.

— Когда-нибудь ты научишься, сидя со скрещенными ногами, подниматься над землей в шаманском трансе, Йокот, — сказал ему Миротворец. — Потом научишься летать над такими вот горами. А сейчас придется взбираться, да.

Луа вздрогнула:

— Мы попадаем вниз!

— Нет, не бойся, пройдем, — успокоил ее Миротворец, — потому что между вершинами есть проход. Путь как путь, но неблизкий.

Кьюлаэра чуть не спросил, откуда старик это знает, но одумался и промолчал.

И они начали восхождение, и оно было тяжелым, изнуряющим. Небо все чаще хмурилось, погожие дни выдавались редко, и в тени гор света было совсем немного, но гномы все равно надевали свои очки, пока не повстречали незнакомца.

Вышло это так: у Луа появилась привычка время от времени останавливаться и подбирать круглые камешки. Некоторые из них она сохраняла. Йокот мрачно наблюдал за ней, но молчал. Все жутко удивились, когда один из камешков сказал:

— Ух!

Луа отпрыгнула, вытаращила глаза, а Йокот в одно мгновение оказался подле нее. Все остановились, насторожились. Кьюлаэра и Китишейн ничего, кроме камешка, не видели.

— Прости, старик, — запинаясь, пробормотала Луа. — Я не заметила, что это твой палец.

— Слепая, что ли? — сказал каменно-скрипучий голос, и тут некоторые камни зашевелились.

Китишейн открыла рот от удивления: двигалось что-то вроде человеческого тела!

Правда, не совсем. Ростом вполовину меньше, цветом как камни вокруг, а кожа ну точно каменная, — но плечи, руки и голова были размерами как у взрослого и очень сильного человека. Туловище короткое, а ноги еще короче.

Это был дверг.

— Конечно, вы слепые, — сам себе ответил карлик. — Вы гномы, да на вас еще и маски, из-за которых вы почти ничего не видите!

Луа переместила очки на лоб и зажмурилась от неожиданно яркого света.

— Да, теперь я тебя вижу, день сегодня пасмурный и свет не режет глаза. Глупая я, что не сняла очки раньше.

— Глупая, это точно, — проскрипел дверг. — А что общего у гномов с людьми?

— Мы учимся у мудреца, — ответил Йокот, приподнимая очки. — Что ты делаешь вдали от дома средь бела дня? Я знаю, что дверги все время собирают камни на поверхности земли, но только по ночам!

— Наши-то глаза переносят дневной свет, — пробурчал дверг. — Теперь убирайтесь. Хотя, будь вы поумнее, якшались бы с себе подобными, а не с людьми.

Лицо Йокота потемнело, он готовил резкий ответ.

Миротворец его опередил:

— Он готов огрызаться сколько угодно, но не попросит помощи.

— Помощи? — Луа оглядела дверга с ног до головы и воскликнула:

— Ему ногу валуном прищемило!

Кьюлаэра посмотрел и изумился:

— Странно еще, как ее не расплющило!

— Ты не знаешь, насколько крепки дверги, — огрызнулся незнакомец, но, глянув на Миротворца, совершенно спокойно сказал:

— Так ты проснулся, да? Видно, дела в мире пошли хуже, чем кажется!

— Только среди живущих, — успокоил его старик и кивнул Кьюлаэре:

— Достань из моего мешка лом, положи его на небольшой камень и подними этот валун, чтобы дверг освободился.

Кьюлаэра подумал, что тут вряд ли можно будет сказать, что дверг освободился, но ему хватило ума смолчать. Он снял мешок, отыскал лом, подпихнул его расплющенный конец под валун, использовал как рычаг камень поменьше, размышляя при этом о том, что ему наконец удалось кое-что понять в людях.

Кьюлаэра надавил на лом изо всех сил. Валун качнулся.

— Заклинание, Йокот, — распорядился Миротворец. Гном заговорил. Дверг изумленно смотрел на него. Кьюлаэра нажал сильнее, и ближний к нему край камня приподнялся на пару дюймов. Дверг выдернул ногу, поднял ее, потер рукой. Звук получился такой, будто терли камнем о камень. Кьюлаэра с облегчением поднял лом.

— Спасибо, — медленно проговорил дверг.

Йокот и Луа вытаращили глаза.

Китишейн поняла, в чем дело, и прошептала мудрецу:

— Миротворец, в сказках говорится, что дверги не умеют благодарить.

— Сказки лгут, — прошептал он в ответ. Луа пришла в себя:

— Рады были помочь тебе, старик.

— Да, правда, очень рады, — согласился Йокот, все еще не оправившись от потрясения. — Правда, Кьюлаэра?

— Еще как рады, — буркнул верзила. Он убрал лом и завязал мешок.

— Я отплачу, — сказал дверг, — или другой дверг. Заходите в Глэксингорок. Дверги всегда возвращают долги.

— Ты ничего нам не должен, — возразила Луа. — Мы сделали то, что должны были сделать, потому что так правильно!

— Должен, — решительно заявил дверг. — Прощайте. — Он шагнул к голой каменной стене и, слившись с ней, исчез.

Люди изумленно смотрели туда, где только что стоял дверг, а Йокот сказал:

— Может быть, он все еще здесь, а нам его не видно.

— Все может быть, — согласился Миротворец. — Вы молодцы, друзья мои.

— Для меня любое дело сгодится, лишь бы сбросить мешок хоть ненадолго. — Кьюлаэра снова, ворча, поднял ношу. — А с этим делом, видать, покончено, верно я говорю, Миротворец?

— Я бы сказал скорее, что оно успешно завершено, — ответил довольный мудрец. — Но ты прав, Кьюлаэра, нам пора идти.

Оставшуюся часть пути по горам гномы проделали без очков. Они понадобились им лишь однажды, когда несколько часов подряд светило солнце.

К счастью, даже теперь Миротворец заставлял их идти только по полдня. Вторую половину дня он упорно посвящал совершенствованию навыков борьбы и разучиванию новых приемов. Большое внимание он уделял обучению своих подопечных тому, как дышать горным воздухом. Поначалу у всех кружилась голова, но потом они привыкли.

— Будьте осторожны, когда начнем спускаться — воздух станет густым, будто похлебка.

Кьюлаэра в раздражении ломал голову, почему Миротворец заставляет их учиться на такой высоте. Он что, думает, что на высокогорном перевале они столкнутся с вражеским войском? Но он придержал язык, решив, что истинный воин должен быть готов к бою в любое время и в любом месте.

Муштра Миротворца пригодилась потом, когда на перевале навстречу им выскочило чудовище и встало на пути.

Женщины отпрянули в ужасе, даже Кьюлаэра издал изумленный возглас.

— Миротворец! Это какой-то получеловек!

Так оно и было — чудовище стояло на одной-единственной здоровущей широкой ноге. Второй не было и в помине: нога переходила в туловище безо всякого там бедра. Голову чудища венчала колючая соломенная шапка волос, единственный глаз торчал посреди лба, вздернутый нос имел только одну ноздрю, широкий рот смыкали тонкие губы. Грудь и живот дыбились мышцами, от грудины росла длинная, толстая, могучая рука. Рука взметнулась и вытянулась вперед ладонью, преграждая путникам дорогу. Тварь разразилась угрожающим утробным лаем, из которого явствовало, что она не намерена отступать. Одежды на ней не было, и было видно, что чудище бесполо. Луа дрожала.

— Кто это, Миротворец? — спросил, выпучив глаза, Йокот.

— Это фучан, — ответил Миротворец, — и нам его не обойти.

— Что? — изумился Кьюлаэра. — Мы должны стоять и ждать, пока он смилостивится?

Чудовище еще раз сипло и угрожающе рявкнуло, и Миротворец сказал:

— Оно никогда не смилостивится. Это Боленкар поставил его здесь, чтобы никто не мог пройти дальше в горы.

Кьюлаэра нахмурился:

— Зачем? Какая ему разница?

— Когда этот путь закрыт, — ответил Миротворец, — невозможно спастись от орд ваньяров, гонимых им на запад.

Ответ показался Кьюлаэре странным, но времени на размышления не было.

— Давай хоть попробуем, чего она стоит, эта пакость.

Кьюлаэра пошел в сторону, оставаясь лицом к фучану и в боевой стойке. Фучан перескакивал вслед за ним, не спускал с него неморгающего глаза. Кьюлаэра вспрыгнул на камень. Фучан, подражая ему, высоко подпрыгнул, но приземлился около камня, ожидая, очевидно, что Кьюлаэра спрыгнет. Йокот метнулся в освободившийся проход.

Фучан высоко подпрыгнул. Его широкая ступня метила в точности в то место, где по приземлении должен был оказаться гном. Йокот резко свернул, но фучан каким-то немыслимым образом изменил направление и приземлился прямо перед гномом.

В этот миг Кьюлаэра спрыгнул с камня.

Фучан в одно мгновение очутился подле него и выбросил перед собой огромный кулак. Кьюлаэра отлетел назад, заслонившись руками, а фучан развернулся и схватил вновь попытавшегося проскочить Йокота. Широкая ладонь высоко подбросила гнома. Тот завопил от ужаса, но Миротворец подбежал и поймал его.

— Он с умом выбрал место, Йокот. Проход слишком узок для того, чтобы бороться против него более чем вдвоем, а с двумя он управится легко.

— А с одним управится? — Кьюлаэра пошел прямо на фучана, пригнулся и трижды быстро ударил чудище в живот. Это было все равно что молотить кулаком по стволу дуба. Кьюлаэра отпрыгнул, пытаясь за воплем удивления скрыть свою боль. Кулак фучана догнал его, и Кьюлаэра повалился на землю. Луа в мгновение ока оказалась рядом, но он с ревом отпихнул ее, вскочил на ноги и устремил взгляд на фучана.

— Вспомни, чему я тебя учил! — крикнул Миротворец, и Кьюлаэра мгновенно принял боевую стойку. Он понимал, что — задумал это его учитель или нет — ему предстояло испытание.

— Не ожидал, что он окажется таким сильным, — пробормотал он.

— Он достаточно силен, чтобы крошить скалы, если у него камень в руке! Будь осторожен!

Кьюлаэра стал медленно обходить чудище. Фучан, вместо того чтобы просто поворачиваться, принялся, передразнивая Кьюлаэру, скакать на полусогнутых ногах. Кьюлаэра ждал подходящего случая, чтобы ударить, когда фучан будет в воздухе. Он целился туда, где у человека был бы пах, но фучан согнул ногу в колене и отразил удар. Потом его нога резко взметнулась, и Кьюлаэра, крича от боли, полетел назад, к друзьям. Он согнулся пополам, его вырвало — удар пришелся в живот. Луа уже была рядом, гладила его по спине, а у несчастного даже не было сил отшвырнуть ее. Сквозь звон в ушах Кьюлаэра расслышал голос Китишейн:

— Он повторяет все твои движения.

Когда муть в глазах развеялась, он увидел, что Китишейн приближается к чудовищу.

— Нет! — крикнул он в приступе ужаса. — Он убьет тебя!

— Я не буду подходить слишком близко, — успокоила его Китишейн.

И тут она — невероятно! — принялась плясать! Подпрыгнув на левой ноге, правую отвела назад, подскочила, прищелкнув пятками, а фучан, подражая, шагнул в одну сторону, в другую, потом подпрыгнул, присел, повторяя ее движения настолько точно, насколько мог, обладая одной ногой. Китишейн взялась за более сложные движения, танцевала все скорее, и фучан, продолжая подражать ей, начал заваливаться назад. Его лоб наморщился от напряжения, нога скакала с такой скоростью, что он как будто и не успевал приземляться, — он начал отставать от Китишейн, его движения становились все более неуклюжими, потому что он пытался сделать несколько разных шагов сразу.

— Ты его запутала! — выдохнула изумленная Луа. Запыхавшаяся Китишейн кивнула, ее глаза загорелись, она вытащила меч. Фучан резко замер, изможденно воззрился на девушку, а Китишейн положила меч на землю и закричала:

— Миротворец, дай мне нож Кьюлаэры!

Старик шагнул к девушке, протянул ей нож. Она схватила его, положила на свой меч так, что они скрестились, и начала легко скакать по четырем образовавшимся площадкам на кончиках пальцев. Ее глаза горели, щеки покраснели, грудь поднималась и опускалась в коротких глубоких вдохах, а завороженный Кьюлаэра наблюдал, позабыв в восхищении ее красотой про свою боль.

Фучан снова принялся подражать ее движениям, подскакивая в ответ прыжкам ее легких ножек, все быстрее и быстрее, заваливаясь назад, путаясь, пытаясь не сбиться.

Китишейн нагнулась, схватила меч и бросилась на него. Кулак фучана взметнулся, отбросил в сторону меч, врезался ей в грудь.

— Китишейн! — закричала Луа, подбегая к падающей на землю подруге, но Кьюлаэра обогнал ее.

Он бережно приподнял голову Китишейн, в его голосе сквозила тревога:

— Китишейн! Ты жива?

Девушка открыла глаза, изумленно воззрилась на него:

— Жива... да. — И тут же обмякла. Луа принялась гладить ее лоб, что-то нашептывая. Кьюлаэра оставил Китишейн на ее попечение и зло глянул на фучана:

— Подлое чудище! Ударить такое нежное, такое хрупкое создание!

Китишейн пришла в себя и догадалась, что на уме у Кьюлаэры.

— Нет, Кьюлаэра!

— Он заслужил то, что получит, — зарычал верзила и пошел на фучана.

— Только не злись! — Китишейн вяло махнула рукой. — Луа... скажи ему...

Девушка-гном отпустила голову подруги и помчалась за Кьюлаэрой. Ее маленькая ручка робко коснулась его огромной ручищи, и она сказала:

— Не мсти, Кьюлаэра, не надо, если... любишь ее. Бейся только ради общего дела.

Любовь! Это слово ошеломило Кьюлаэру, но еще больше его удивило то, что Луа говорила о его любви к другой, без злобы и страха.

— Она права, — сдавленно сказал Йокот. — Мы должны перехитрить эту тварь, ясно, что мы не сможем победить его одной лишь силой оружия.

Это было то, что Кьюлаэре меньше всего хотелось слышать, но он неохотно приостановился, не спуская с чудовища злого взгляда. А оно ждало, бесстрастное, спокойное и готовое к бою.

— Китишейн показала, как надо действовать, — напомнил Йокот.

Глаза Кьюлаэры блеснули, он медленно и неловко начал повторять движения Китишейн. Все быстрее и быстрее его ноги плели замысловатые узоры, все шире и шире становились прыжки. Утомленный фучан принялся ему подражать, исполняя танец, как мог на одной ноге. Кьюлаэра к движениям из стороны в сторону добавил шаги вперед и назад, и всякий раз он оказывался чуть-чуть ближе к фучану.

Йокот стал бить по бедрам и груди в такт танцу Кьюлаэры; Луа присоединилась к нему, засвистела, запела без слов. Все быстрее и быстрее становилась музыка, все быстрее и быстрее плясал Кьюлаэра, все быстрее и быстрее скакал фучан, становясь все более и более неуклюжим в неистовых попытках поспевать за Кьюлаэрой. Кьюлаэра высоко подпрыгнул, фучан тоже высоко подпрыгнул, и Кьюлаэра заехал ему ногой в «бедро».

Это была смелая попытка, но, несмотря на быстроту Кьюлаэры, фучан был еще быстрее. Он отскочил в сторону, высоко выбросил ногу, повторяя движение Кьюлаэры, а Кьюлаэра, приземлившись, поймал его ногу и толкнул вверх. Взметнулась единственная рука, фучан испуганно взвыл, силясь опустить ногу, но Кьюлаэра держал ее высоко и крепко, и чудище шлепнулось на землю. Его голова ударилась о камень, и он перестал двигаться.

— Подлая зверюга! — прорычал Кьюлаэра, подошел ближе, чтобы пнуть в то место, где полагалось находиться паху, но его ногу обхватила Луа, крича:

— Нет, Кьюлаэра! Не надо мстить! Ты победил его, этого достаточно!

Он потряс ногой, порычал, но не сумел отбросить Луа. Подошла Китишейн и обняла его:

— Да, более чем достаточно, о храбрец. Бедняга без чувств; пощади его бессмысленную жизнь! Давай побыстрее пройдем мимо, и все.

Кьюлаэра изумленно смотрел на девушку и видел сначала лишь ее глаза, большие, карие, глядящие на него. Потом, через мгновение, появилось все ее лицо — маленькое, хрупкое, с небольшим подбородком, высоким лбом, трогательным носом, который ему вдруг до боли захотелось поцеловать, даже сильнее, чем влажные, пухлые губы.

Она заметила, как Кьюлаэра смотрит на нее, улыбнулась и отошла в сторону.

— Ну пойдем!

Она протянула Кьюлаэре руку, шагая мимо фучана.

Китишейн не видела выражения лица Луа — странной смеси печали и нежности, радости при виде начинающейся любви и тоски оттого, что некогда любимый нашел другую.

А вот Йокот это заметил, и его взгляд потяжелел, исполнился безразличием, когда он почувствовал, словно удар, что Луа любит другого, но его любовь к ней была сильнее обиды. Он подошел к ней и тихо сказал:

— Не говори им ничего, Луа, иначе они скажут, что ты не права, и примутся драться, чтобы это доказать!

Луа удивленно обернулась, но, несмотря на то, что глаза ее наполнились слезами, ей удалось засмеяться.

— О Йокот! Ты, должно быть, уже все в жизни изведал?

На мгновение желание отразилось в его глазах, он коснулся ее руки:

— Все, что смог, лишь самая желанная меня отвергла.

Луа изумилась, покраснела и отвернулась. Йокот некоторое время грустно глядел на нее, потом опустил на глаза очки и зашагал вперед.

Они прошли мимо поверженного фучана, теперь бездыханного и потому безвредного. Луа чуть было не задержалась, чтобы помочь чудищу, но Миротворец протянул к ней руку и поторопил. Когда они прошли футов сто по проходу, он позволил Луа остановиться и посмотреть назад.

Китишейн тоже обернулась и поежилась:

— С виду такой беспомощный, а ведь смертельно опасен! Как это славно, что ты его победил, Кьюлаэра.

— Только благодаря поданному тобой примеру. — Не отобрать всю славу себе было непросто, но именно так повел бы себя тот охотник, его двойник, поэтому Кьюлаэра сдержался — У тебя было озарение, самое настоящее.

Китишейн удивленно уставилась на него в изумлении, но он этого не заметил, поскольку уже повернулся к Йокоту.

— Ты оказался прав, гном, — сказал он неохотно. — Одной лишь силой победить его мы не могли.

Йокот одарил Кьюлаэру изумленным взором, а Миротворец кивнул, улыбаясь в бороду.

— Хорошо сказано, и очень точно, Кьюлаэра! В одиночку ни один из вас не справился бы со зверюгой, а вместе вы легко его одолели.

Кьюлаэра почувствовал себя как-то неуютно от его похвалы Он раздраженно обернулся к старику:

— Почему ты не помог нам, Миротворец?

— Потому что, — ответил мудрец, — в том не было нужды.

Кьюлаэра удивленно глянул на него, потом развернулся, посмотрел на остальных и увидел, что все смотрят на него.

Миротворец избавил всех от смущения.

— Он зашевелился, он просыпается! Скорее, он не должен нас заметить, иначе бросится в погоню!

Этого, конечно, не хотел никто. Они поспешили. Кьюлаэра еще минуту постоял, борясь с непонятными ощущениями, а потом понял, что Китишейн свой меч подобрала, а его нож Миротворец оставил лежать на дороге. Кьюлаэра поднял нож, испытывая чувство победы и огромного облегчения, заткнул за пояс и поспешил за остальными. На то, чтобы сделать новые ножны, времени хватит.

Когда он поравнялся с ними, Китишейн спросила у старика:

— Ты назвал его «несчастным зверем», Миротворец?

— А ты разве не была бы несчастна, будучи бесполой, одинокой, если бы вся твоя жизнь проходила в ожидании пытающихся пройти мимо, а может, и ждать некого?

— Откуда же он взялся, этот фучан? — спросил Йокот.

— Я расскажу, когда мы с вами усядемся у костра, но сначала давайте найдем место, где мы могли бы безопасно его разжечь! Быстрее, чудовище цепляется за камни, пытаясь встать!

Кьюлаэра оглянулся, но дорога уже пошла на спуск, и фучан скрылся из глаз. Откуда старик мог знать, чем занимается чудище?

Миротворец разрешил остановиться после того, как они прошли еще с милю. К тому времени стало уже достаточно темно, и вперед всех вели гномы, снявшие очки. Они выбрали широкую плоскую площадку, прикрытую сзади скалой и маленькими деревцами-недоростками, давшими все же достаточное для костра количество сухих шишек. Кьюлаэра, собирая их, поймал себя на размышлениях о том, так уж ли в действительности необходимо Миротворцу дерево для огня.

На такой высоте водилось совсем мало или вообще не водилось дичи; ужинать предстояло вяленым мясом, сваренным для мягкости, и сухарями. Пока они ждали, когда закипит вода, Миротворец объяснял:

— Боленкар, будучи ульгарлом, — получеловек-полуулин и поэтому с рождения наделен магической силой, хотя вовсе не такой могучей, как у его отца Улагана. Человеконенавистник научил всех своих отпрысков, как пользоваться этой силой, и у них предостаточно власти, чтобы нанести огромный вред.

— Но как ему удалось создать столь извращенное создание, как этот фучан? — спросил Йокот.

— Именно так, как ты сказал, — извратив создание Творца. В данном случае он взял еще не родившееся дитя, разделил его пополам, удалил все железы, которые могли бы наделять его желаниями, выветрил все желания, кроме одного — стремления угодить хозяину. Когда чудище выросло, Боленкар научил его драться и поставил стеречь проход, будучи уверенным, что в голове у чудовища единственная мысль — угодить ему, останавливая пытающихся пройти.

— И что он вызовет его неудовольствие, если кому-нибудь удастся пройти? — тихо спросила Луа.

— К сожалению, да, но Боленкар не улин, может и не узнать, что кто-то прошел мимо фучана.

— Если он способен про это узнать, то с нашей стороны было бы милосерднее прикончить фучана, — хмыкнул Кьюлаэра. Луа громко запротестовала, но Китишейн ее не поддержала. Йокот продолжал расспрашивать старика:

— Почему Боленкар не хочет, чтобы кто-либо проходил здесь? Ведь не только затем, чтобы быть уверенным, что они не убегут от ваньяров и прочих разбойников!

— Точно сказать не могу, — неохотно отозвался Миротворец.

— Не можешь? — Кьюлаэра возмущенно вскочил на ноги. — Тогда поделись с нами своими догадками! Мы определенно этого заслужили, а твои догадки столь близки к уверенности, что особой разницы нет! Зачем Боленкар поставил стража у этого перехода?

Но Миротворец молчал, сжав губы, и глядел на пламя костра.

Следующий вопрос задал Йокот.

— Он знал, что мы сюда придем, да?

— Думаю, да, — ответил мудрец. — Думаю, что он догадался.

Вокруг костра, такого крохотного в необъятной горной ночи, воцарилось оцепенение.

В конце концов Луа спросила тонким голоском:

— Какое ему дело до нас?

— Такое, — ответил ей Йокот, — что нас ведет Миротворец.

И ветер обдал их холодом.

 

Глава 12

В эту ночь им почему-то спалось сладко, так сладко, что когда тревожный крик Миротворца вырвал их из глубочайшего забытья, они все сонно повскакивали, начали в страхе озираться, пытаться стряхнуть пелену с глаз.

— Что стряслось, Миротворец?

— Что за опасность?

— Что?

— На деревья, быстро! Приближается людоед!

Чего-чего, а преследователей им вовсе не было нужно. Луа и Йокот взобрались на ближайший дуб, а Кьюлаэра схватил Китишейн за талию и подсадил ее на нижнюю ветвь вяза. Сам он побежал к большой пихте, крича:

— Останови его своей магией, мудрец!

— Он уже трудится, — крикнул Йокот, — но защита бывает такой же опасной, как и нападение!

Миротворец действительно стоял у костра, водил в воздухе руками и что-то неторопливо говорил. Но тут из мрака появился кулак размером с мешок, и Кьюлаэра отлетел к дереву. Он чуть не завопил от злобы, но сумел сдержаться даже тогда, когда чудовище выступило на свет костра, ухмыляясь и пуская слюни. Росту в нем было около десяти футов, ссутуленные плечи являли собою нагромождения мышц, руки — ветви столетнего дуба, ноги — его ствол. Чудовище было могуче и огромно, толстобрюхо и волосато; голова сидела столь низко, что казалось, будто бы она растет прямо из его широкой, волосатой груди. На великане было столько волос, что поначалу Кьюлаэре почудилось, будто он облачен в меховые рубаху и штаны. Но тут отблеск костра озарил изъеденный молью кусок кожи, служивший великану набедренной повязкой, и Кьюлаэра заметил, что он выделяется на фоне собственной шкуры зверя. При виде его Луа издала сдавленный звук, людоед поднял голову вверх. Его голова напоминала огромную дыню с разрезом для рта, гнойного провала с редкими пеньками зубов; нос — пипка с ноздрями, глаза — маленькие, сверкающие злобой, под низким лбом. Даже Кьюлаэре пришлось сдержать дрожь.

Высоко на своем дереве ожесточенно, бешено размахивал руками и бормотал Йокот.

Людоед, похоже, решил, что кричала ночная птица или зверь, не стоящие его внимания, повернулся и вразвалку двинулся к костру. Он выхватил вертел из пламени, лихо снял зубами все, что на нем жарилось. Впихнув себе в утробу эту уйму съестного, он схватил бурдюк и опрокинул его вместе с содержимым себе в рот. Пожевал, проглотил воду, выплюнул кожу. Потом разбросал навесы, расшвырял мешки, разъяренно рыча, поскольку больше ничего съестного ему найти не удавалось. Наконец он собрался уходить, но по пути врезался в вяз, Китишейн тихонько вскрикнула, в ужасе вцепившись в раскачивающуюся ветку. Людоед поднял глаза, увидел девушку и ухмыльнулся от уха до уха. Он потянулся, чтобы сорвать ее с ветки, но Китишейн вцепилась еще сильнее и закричала. Кьюлаэра быстро спустился с пихты, а людоед просто-напросто отломил ветку и сорвал с нее Китишейн, будто листок, и потащил ко рту.

Кьюлаэра прыгнул на землю и взревел:

— Опусти ее, приятель! Это мое лакомство!

Он высоко подпрыгнул и дал чудовищу пинка под зад. Это место у людоеда оказалось чувствительным; людоед взвыл, будто целая стая волков, сразу бросил Китишейн и повернулся к обидчику. Огромные кулаки метнулись к Кьюлаэре, такие огромные, что он бы заметил их приближение и за милю, а потому увернуться было несложно. Он отклонился влево, потом вправо, затем по земле возле него шлепнули руки людоеда, и Кьюлаэра прыгнул на одну из них всем своим весом. Людоед взвыл и попытался прихлопнуть его другой рукой, но Кьюлаэра отпрыгнул в сторону, и людоед взревел, шлепнув по собственной руке. Решив, что ему удалось отвлечь чудище, Кьюлаэра высоко подпрыгнул и вцепился в гигантское ухо. Людоед орал, но все-таки поднял руку и отшвырнул человека прочь, будто бы тот был мошкой.

Кьюлаэра взмыл в воздух, попытался сделать переворот, чтобы приземлиться на ноги; но в итоге упал на спину. Боль навалилась жуткая; он, не в силах вздохнуть, глядел на то, как людоед встает, поворачивается к нему, поднимает ножищу...

Но тут прямо в нос людоеду ударила стрела. Она тут же упала, но заставила людоеда закричать от боли. Он повернулся в ту сторону, откуда прилетела стрела, как раз в тот момент, когда появилась следующая, и угодила ему в лоб. Кьюлаэра похвалил бы такую меткость — последняя мишень не была слишком большой, учитывая размеры лба людоеда, — если бы чудище с залитым кровью из раны глазом не двинулся на лучника. А лучником была Китишейн! Кьюлаэра вскочил на ноги и бросился в сторону гигантского колена.

Подобно камню, он врезался в него. Людоед закричал от неожиданности и испуга, когда ноги подкосились под ним. Он осел, и на мгновение Кьюлаэру так сильно придавило, что ему показалось, что его голова сейчас треснет, но людоед упал на бок, давление ослабло, и Кьюлаэра смог выбраться на свободу.

Ошеломленный людоед бешено орал, поднимаясь на ноги, отбиваясь от летящих в него стрел. Кьюлаэра удивился, когда заметил, что часть из них в два раза короче других, а после понял, что они летят с двух сторон. Одному из гномов удалось где-то раздобыть второй лук!

Но ни одна из стрел не достигла главной цели: у людоеда были такие маленькие глазки, что стрела могла бы попасть в них лишь чудом, к тому же большую часть стрел великан отбивал мозолистыми руками. Однако некоторым удалось существенно его поранить; он заревел как от боли, так и от злобы и кинулся на большего из лучников Кьюлаэра не мог позволить чудовищу добраться до Китишейн! Он бросился к нему и с лета ударил в колено. Удар пришелся сбоку, Кьюлаэра отскочил назад, сустав согнулся, людоед яростно заголосил и в падении развернулся, чтобы поймать человека.

Земля ушла из-под его ног — он провалился в яму.

— Отлично, Йокот! — закричал Кьюлаэра. Огромная лапа появилась из ямы, за ней последовала гигантская голова...

Кьюлаэра с разворота врезал ногой людоеду прямо в глаз. Людоед опять завыл, но вытащил-таки вторую лапу, схватил ею Кьюлаэру и, падая, потащил его себе в рот. Сбоку прилетела стрела и попала монстру в брюхо. Он закричал от боли, выронил Кьюлаэру, тот подпрыгнул и ударил людоеда в нос, после чего развернулся и отбежал на десять шагов. Но людоед уже выбрался из ямы. Он размахивал огромными кулаками, намереваясь размозжить человека, Кьюлаэра отпрыгнул, но недостаточно быстро; скользящий удар пришелся ему в бок и по руке, и Кьюлаэра, шатаясь, отлетел в сторону. Рука и плечо пылали от боли, но на ногах ему устоять удалось, удалось и повернуться лицом к врагу, и он увидел Йокота, продолжавшего размахивать руками на дереве, и Китишейн, стоящую с натянутым луком.

Ему хотелось верить, что сегодня он им нравится. Людоед развернулся, кулак его рубанул воздух, как крыло мельницы, но Кьюлаэра легко увернулся, выхватил меч и успел выставить острие в тот момент, когда огромная нога летела ему в живот. Пронзив ногу людоеда, Кьюлаэра шагнул в сторону. Дикий рев огласил лес, людоед пометался по лагерю и снова отыскал свирепыми глазами Кьюлаэру. Он направился к нему, намереваясь схватить лапами, потом отпрыгнул в сторону, сжал кулаки и нанес по дереву удар, от которого Китишейн взлетела в воздух. Кьюлаэра заорал от злобы и бросился на врага, держа перед собой меч, позабыв про всякие приемы. Монстр повернулся, осклабясь, и направил в цель гигантский шар кулака, но по лагерю неожиданно пронеслось ревущее пламя, опалившее чудовищу ногу и бедро. Людоед закричал от боли, бросился бежать, но обернулся и угрожающе посмотрел. Он шарил взглядом по деревьям...

Догадавшись, что он там ищет, Кьюлаэра побежал, держа меч наготове, чтобы отвлечь чудовище на себя, но слишком поздно — тот заметил Йокота и сшиб его с ветки, будто бы тот был мухой. Гном вскрикнул и, кувыркаясь, пролетел дюжину футов по воздуху, приземлившись в кустах.

— Ладно, Миротворец! — крикнул Кьюлаэра, ненавидя себя за промашку. — Нам не справиться с людоедом! Может, теперь ты поможешь нам?

Тут ему пришлось отскочить, потому что людоед развернулся и бросился на него.

На самом деле это было несправедливо: мудрец в это время старался встать на ноги. А после бесстрашно зашагал в сторону людоеда. Взвился посох, и людоед согнулся пополам, схватившись за живот. Посох взвился снова, попал чудовищу за ухо. Людоед споткнулся и упал ничком, потом поднялся, мыча и тряся головой.

Йокот выбрался из кустов, шатаясь, встал на ноги и принялся водить руками и бормотать. Миротворец обернулся, увидел гнома и стал повторять вслед за ним жесты и слова.

Людоед со злобным ревом встал на ноги, сделал шаг в сторону двух колдунов, сделал второй... ноги отказали ему, и он со страдальческими криками провалился под землю.

Луа, нежная Луа, стремительно взмахнула одной из стрел Китишейн, словно копьем, и вонзила ее людоеду глубоко в глаз, пронзив глазное яблоко насквозь. Крик чудовища резко стих; тело один раз дернулось, и людоед затих.

Луа рухнула на землю, обхватила голову руками, зарыдала.

Йокот бросился к ней, обнял за плечи, рядом присела Китишейн.

— Не печалься, малышка, не бойся, — успокаивающим голосом говорил гном. — Бедняжка, ты поступила именно так, как было нужно!

— Мне пришлось! — всхлипнула Луа. — Ему было так больно!

Кьюлаэра, опешив, смотрел на девушку-гнома.

— А я даже не попыталась его вылечить, — причитала Луа, — потому что он мог бы убить всех нас!

— Да, мы знаем, знаем, отважная девочка, — говорил Йокот ласковым голосом. — Ты нам очень помогла. Ты не могла поступить иначе.

— Порой добрее тот, кто причинит наименьшую боль, сестра, — сказала Китишейн успокаивающе. — Ты спасла нас всех.

— Да, спасла, — выговорил потрясенный Кьюлаэра, — но самое страшное то, что ты спасла меня! — Волна облегчения пронеслась по нему и вынесла на берег слова:

— Спасибо! Спасибо тебе от самого сердца, которое осталось невредимым только благодаря тебе! Но ведь ты не должна была спасать меня, Луа, — если ты и должна была мне что-то, так это ответить ударом на удар!

Луа в ужасе глянула на него.

— Как все вы. — Кьюлаэра переводил взгляд с одного на другого, не в силах поверить в случившееся. — Вы же бились, чтобы спасти меня, и я благодарю вас от всей души, ибо без вас чудовище убило бы меня! А я бил вас, унижал, оскорблял и... — Он посмотрел на Китишейн, покраснел и отвернулся. — Не вмешайся Миротворец, я бы совершил нечто еще более ужасное. Так зачем же вы спасали меня сейчас? Зачем?

Китишейн, Луа и Йокот переглянулись, и по выражениям их лиц Кьюлаэра читал мысли: «Он говорит правду. Зачем мы ему помогли?»

Первым ответить попытался Йокот:

— Скорее всего потому, что и ты сражался, чтобы спасти всех нас, Кьюлаэра, или хотя бы Китишейн. Зачем ты это делал?

Но Кьюлаэра махнул рукой, отказываясь от любой благодарности.

— Меня хвалить не за что, потому что я сражался за то, что считал своим!

— Мы, вероятно, тоже, — сказала Китишейн, и гномы удивленно посмотрели на нее. Кьюлаэра опешил:

— Не скажешь же ты, что считаешь меня своей собственностью!

— Не собственностью, нет, — сказала Луа, — но мне кажется, я понимаю, что хотела сказать моя сестра. Речь не об обладании, а о чувстве родства.

Ошарашенное лицо Кьюлаэры говорило лучше всяких слов.

— Да, родства, — подтвердил Йокот с твердой убежденностью. — Это значит не то, что ты наш, Кьюлаэра, а то, что ты с нами.

— Да, — облегченно согласилась Китешейн. — Мы делим трудности, Кьюлаэра, мы сообща одолели фучана. Нравимся мы друг другу или нет, это уже не так важно.

В душе у Кьюлаэры боролись противоречивые чувства, и лицо его стало безразличным.

Луа, заметив это, быстро добавила.

— Это не значит, что ты нам не нравишься.

— У вас хватает причин, чтобы ненавидеть меня!

Йокот задумчиво покачал головой:

— Странно, но я больше не нахожу в себе ненависти, Кьюлаэра.

— Ведь ты помог всем нам слезть с отвесного утеса и справиться с фучаном, — напомнила Китишейн.

— А ты? — Он выразительно посмотрел на нее. — Ты тоже больше не ненавидишь меня?

Девушка зарделась, отвернулась и пробормотала:

— Конечно нет.

Его взгляд задержался на ней, потом обратился к Луа.

— А ты, девушка-гном? У тебя больше всех причин, чтобы возненавидеть меня!

— О Кьюлаэра, конечно нет! — с чувством воскликнула Луа. Она бросилась, чтобы обнять его, и оступилась, не дотянувшись.

Кьюлаэра поднял ее и с улыбкой снова опустил на землю.

— Нет, ты бы не смогла меня ненавидеть, верно? Ты слишком хорошая.

— Да, слишком хорошая для такого выродка! — Йокот подошел к Луа, на мгновение его лицо исказила боль, но он быстро ее спрятал, посмотрел на Кьюлаэру, ошеломленный собственными чувствами. — Прости, Кьюлаэра.

— Не надо, — успокоил его Кьюлаэра. — Я действительно выродок.

— Был, — поправила Китишейн.

— Нет, не был, а есть, — наконец подал голос Миротворец. — Выродок — это тот, кого обычно считают опасным, поскольку такие не живут по законам стада, а потому могут как наброситься на своих сородичей, так и помочь им.

— И еще могут как спасти их, так и обидеть, — задумчиво произнес Йокот.

— Они непредсказуемы. — Взгляд Китишейн задержался на Кьюлаэре. — Да, я могу сказать это о тебе.

Кьюлаэра смотрел на нее, пока не почувствовал себя неуютно, а потом улыбнулся:

— Это сейчас я непредсказуемый. Еще совсем недавно вы могли не сомневаться в том, что я могу сделать.

Китишейн улыбнулась ему в ответ:

— Да, — бить и издеваться.

Кьюлаэра был потрясен тем, что понял, что теперь это не так. Правда, он не был уверен, что ему это по нраву.

— Плохого, хорошего, привлекательного или отвратительного — мы должны были спасти тебя, чтобы потом, когда-нибудь ты спас нас, — продолжала Китишейн. — Для нас имеет значение лишь то, что ты пытался помочь мне — все равно почему.

— Все равно? — взволнованно спросил Кьюлаэра.

— Потому что причины могли быть как плохими, так и хорошими, — ответил Йокот, — и ни один из нас не скажет наверняка, каковы они — особенно у тебя!

Китишейн радостно улыбнулась.

— Так, значит, мы все задумались об этом. — Она повернулась к Миротворцу — Когда это случилось?

— За последние шесть месяцев, — ответил тот, — но вам не нужно считать себя стадом, скорее вы — очень маленькое войско.

Йокот усмехнулся:

— И вправду очень маленькое! Но почему ты сегодня сразу нам не помог, Миротворец?

— Только не говори, что и на этот раз в этом не было нужды! — потребовал Кьюлаэра. Мудрец покачал головой:

— Сначала я подумал, что, наверное, необходимости нет, что вы справитесь сами. Но и придя вам на помощь, я нанес врагу лишь считанные удары, а потом добавил к заклинанию Йокота собственную магическую силу.

— Это сделал ты! — обвиняющим тоном проговорил Кьюлаэра. — Это ты сплотил нас в свою собственное маленькое войско! Но ради какой битвы?

— Ради спасения человечества, конечно, — беззаботно ответил Миротворец, а потом кивнул в сторону гномов. — И всех прочих молодых рас.

— Не надо смеяться над нами, старик! — рявкнул Кьюлаэра. — С каким врагом мы будем сражаться?

— С Боленкаром, — ответил Миротворец.

Все в ужасе уставились на него, их как будто обдало холодом.

Китишейн медленно проговорила:

— Боленкар на юге. Ты ведешь нас на север.

— Я же не сказал, что вы уже готовы бороться с ним, — ответил Миротворец.

— Куда же в таком случае мы идем? — спросил Кьюлаэра.

— Искать Звездный Камень, — ответил Миротворец.

* * *

В этот вечер у костра он рассказал им о Звездном Камне.

— Я уже рассказывал вам о Ломаллине и Улагане, — сказал он, — и о битве улинов.

— Да, мы часто слышали об этом от наших шаманов, когда были маленькими детишками, — проворчал Кьюлаэра. Китишейн кивнула:

— Ломаллин был воплощением доброты и истины, а Улаган — воплощением зла и лжи.

— Улаган был воплощением зла и лжи, и даже больше этого, — согласился Миротворец, — и именно его намерение уничтожить все молодые расы вынудило Ломаллина повести на него свои войска.

— Все молодые расы? — удивилась Луа. — Но ведь Улагана звали человеконенавистником!

— Он ненавидел все молодые расы, люди были просто самыми многочисленными из них, — ответил Миротворец. — Он бы уничтожил и гномов, покончив с людьми, эльфами и карликами.

Йокот тоже был потрясен:

— Значит, шаманы ошибались?

— Все, что они говорили, правда, — ответил Миротворец, — но они не знали всей правды.

— А Ломаллин? Он действительно был человеколюбив? Он действительно был шаманом богов?

— Он любил все молодые расы, как любил всех, даже грешных, — ответил Миротворец. — А что касается шамана — нет. У улинов не было шаманов, и в любом случае знания Ломаллина были обширнее знаний любого шамана. Он был скорее мудрец, нежели воин, хотя мог в случае необходимости и сражаться.

Йокот помрачнел:

— Но он дрался с Багряным богом и сразил его!

— Не при жизни, — сказал Миротворец. — При жизни он встретился с Улаганом-человеконенавистником в каменном кольце, древнем храме, возведенном людьми в честь улинов, и сразился с ним там.

— А наш шаман говорил, что Ломаллин убил Багряного! — воскликнула Луа.

— Это сделал его дух, когда Огерн и Дариад вели безнадежный бой против человеконенавистника, — сказал ей Миротворец. — Когда Багряный почти уже победил их, к Огерну и Улагану явился дух Ломаллина и сразил Багряного. Но дух Улагана устремился к небу и сразился там с духом Ломаллина, выковавшим себе оружие из звезд. Улаган сломал копье Ломаллина, кусок его полетел на север и звездой упал на землю. Но Ломаллин выковал другое оружие и убил дух Улагана, стер его с лица земли.

— Значит, даже духа Улагана не осталось? — спросил Йокот, выпучив глаза.

— Даже духа, но память о нем жива в его получеловеческом сыне Боленкаре, стремящемся завершить дело отца.

— То есть Боленкар на самом деле стремится уничтожить человечество? — спросила Китишейн.

— Да, но ему не хватает силы: он лишь наполовину улин, — поэтому пока занимается тем, что стравливает человеческие племена, роды, семейства между собой. В этом он заручился поддержкой всех прочих порожденных Улаганом ульгарлов, которые занимаются тем, что натравливают гномов на эльфов, а карликов на великанов, все молодые расы друг на друга — и человечество на всех вместе взятых. Его замысел ясен: пускай они все перебьют друг друга в неистовой жажде крови. А потом, если, конечно, к тому времени кто-нибудь останется в живых, он, конечно, приведет ульгарлов и уничтожит уцелевших.

— Но он не может оживить улинов! — воскликнул Йокот. — Он не способен оживлять мертвых!.. Да?

— Да, но пока остались в живых некоторые из улинов, способные рождать себе подобных, — и они будут плодиться, — Боленкар сможет соблазнить их своими замыслами. — Миротворец нахмурился и повторил:

— Сможет или нет — сказать трудно. Намного более вероятно, что он сохранит нескольких женщин для размножения и заставит мужчин улинов производить на свет ульгарлов. Как можно больше, — угрюмо закончил он.

— И не останется больше людей, одни ульгарлы? — воскликнул Кьюлаэра. — Нет, Миротворец! Мы должны помешать этому!

— Это зависит от тебя, — сказал старик, пристально глядя на него.

Кьюлаэра ответил взглядом на взгляд, понимая смысл этих слов, чувствуя холод внутри, но, заглянув в свое сердце, он обнаружил, что оно по-прежнему полно решимости, и на этот раз он был серьезен. Он не уступит мир Боленкару и ему подобным!

— Как я смогу победить этого всемогущего врага? — прошептал он.

— С магическим мечом в руке и с помощью отважных друзей, — ответил мудрец.

— Где я найду магический меч?

— Я выкую его для тебя, поскольку прежде, чем стал мудрецом, и еще раньше — до того как стал шаманом, я был кузнецом.

Йокот вздрогнул и в страхе посмотрел на Кьюлаэру.

— Но чтобы выковать этот меч, нужно добыть магическое железо, — сказал мудрец.

— Звездный Камень, — прошептал Йокот.

— Звездный Камень? — Китишейн посмотрела сначала на гнома, потом на Миротворца. — Это осколок меча Ломаллина, упавший на землю на севере?

— Да, — спокойно ответил Миротворец.

— Осколок меча бога! — даже Кьюлаэра был потрясен. — Боги всемогущие! Получилась бы непобедимая сталь!

— Именно, — согласился Миротворец.

— Поэтому Боленкар и поставил на тропе стража, чтобы не пропустить нас! — воскликнула Китишейн.

— Фучана? — спросила Луа.

— Фучана, — подтвердил Миротворец, — и только что сраженного тобой людоеда. Одна из любимых отвратительных утех Улагана — наблюдать, как растут подобные чудовища. Он порождает их посредством магии, потом уродует их. Его сын научился этой извращенной игре и занимается ей до сих пор; его магия не идет ни в какое сравнение с магией улинов, но на такое он способен, хотя, надеюсь, это дается ему с большим трудом. Расы людоедов не существует, я думаю, что Боленкар породил его, случив гиганта с человеческой женщиной.

— Как смогла женщина пережить такое? — закричала ужаснувшаяся Китишейн.

— Скорее всего не смогла, а зародыш смог. Боленкар поддерживал его рост магией, дал ему родиться, вырастил его уродующими заклинаниями и отправил выслеживать нас.

— Вот почему он напал на нас! — воскликнул Кьюлаэра. — Он был создан для этого!

— И нашел нас! И он не последний. Впереди лежат земли, населенные людьми. Неизвестно, кто там может скрываться под личиной охотника.

— Не только под личиной чудовища? — спросила Китишейн.

— Не только, — подтвердил Миротворец. — Он может иметь своих лазутчиков и среди людей, друзья мои, и в прочих расах. Они будут нам препятствовать, порой неожиданно набрасываться на нас.

Все обменялись беспокойными взглядами, только Луа заметила, что мудрец назвал их своими друзьями.

— Откуда ты все это знаешь, Миротворец? — мрачно спросил Кьюлаэра. — Откуда ты знаешь про осколок меча Ломаллина?

— Я его видел, — ответил мудрец.

— У тебя бывают видения? — спросила Китишейн, а охваченный благоговейным ужасом Йокот молчал.

— Да, — признался старик.

— Но ты не сказал, что это одно из них, — заметил Йокот.

Миротворец повернулся к нему с едва заметной улыбкой и покачал головой:

— Нет, не сказал.

* * *

Два дня спустя они миновали новый перевал и увидели, что впереди больше нет гор.

— Равнина! — прошептала Луа. — Я уже забыла, как они выглядят.

— Ну что ты! — улыбнулся Йокот, подойдя к ней. — Нам ли, выросшим под землей, радоваться такой местности!

Она улыбнулась ему, он ей, но маски скрывали выражения их лиц.

Путники шли по краю обрыва и рассматривали долину. Склон горы под ними переходил в зеленую равнину, разделенную на части тремя реками. Одна стекала с гор позади, другая — с гряды, возвышавшейся вдали, а третья прокладывала путь вдоль долины. Все три встречались далеко на востоке, и в месте слияния теснились какие-то постройки. Между рекой на севере и той, что текла на восток, возвышался замок. Шел сбор урожая, и долина пестрела лоскутами земли разных оттенков. По полям были разбросаны хижины.

Китишейн дрожала — то ли от простуды, то ли от озноба.

— Не нравится мне этот замок, Миротворец.

— Мне тоже, — пробурчал Кьюлаэра, вскидывая поудобнее мешок. — Спустимся и посмотрим, что там к чему.

Он двинулся было по тропе, но Йокот остановил его, схватив за колено:

— Постой, Кьюлаэра, подумай! А вдруг это одна из тех ловушек, о которых нас предостерегал Миротворец?

Воин мрачно покосился на гнома, но догнавший Миротворец подтвердил:

— Все может быть, Йокот. Мысль верная.

— Да, все может быть, — кивнул Кьюлаэра, — но ты, Миротворец, говорил о препятствиях, а не ловушках. Так пойдем и преодолеем это препятствие!

И Кьюлаэра зашагал вперед. Йокот обескураженно посмотрел на Миротворца. Тот лишь пожал плечами.

— Что тут скажешь? Он прав, я говорил: будут препятствия. Мы не можем их обойти, нам придется их преодолевать — да и горы не позволят нам пойти в обход. Вперед.

Гном вздохнул и последовал за мудрецом, а тот — за воином, сгорающим от желания ринуться в бой. Остальные не слишком охотно пошли за ними.

В этот день они проделали значительный спуск и остановились на ночлег. На следующее утро забрались на самый низкий холм в предгорьях и увидели перед собой деревню.

Деревня оказалась просто-таки нищей. Крыши из темной, гнилой соломы, потрескавшиеся глинобитные стены. Жиденькие струйки дыма. Вся трава вокруг была вытоптана солдатскими сапогами. Солдаты сжимали копья и вглядывались в робких сельчан, как будто ожидали бунта. Посреди деревни на высоком скакуне восседал укутанный в меховой плащ человек. Он следил, как солдаты выносят из хат мешки с зерном и грузят их на телегу, на другую телегу заталкивают свиней рядом с клетью для кур, полной отобранной у испуганных крестьян птицы. Подле телеги покорно стояли две коровы; солдаты тянули к ним третью. Другие вытаскивали из хаты визжащую девушку. Следом за ней выскочил старик, бросился на солдат, но подоспевшие к тому товарищи быстро сбили старика с ног.

— Мерзавцы! — воскликнула Китишейн. — Ты можешь им помешать?

— Да, но это означало бы развязать войну, — сказал мудрец. — Разве у нас есть время на это?

Солдаты впихнули в телегу девицу рядом со свиньями, привязали ей руки к птичьей клетке, ее крики захлебнулись в рыданиях. Человек в меховом плаще дал знак, возницы щелкнули кнутами. Телеги покатились по деревне, солдаты выстроились спереди и сзади. Обоз двинулся по единственной дороге, ведущей в сторону холма, на котором высился замок.

Вдруг на голове человека в плаще блеснул золотой ободок.

— Корона! — присвистнул Йокот. — Он король!

— Можешь называть его так, — презрительно сказал Миротворец. — В городах на юге его вряд ли сочли бы королем и даже не назвали бы правителем, поскольку он правит лишь несколькими племенами варваров. Скорее его назвали бы главарем.

Кьюлаэра нахмурился:

— Пусть так, но здесь, на севере, среди нас, варваров, он — король!

— Да, и подчиненные ему земли достаточно обширны, так что могут составить честь королевскому титулу, — подтвердил Миротворец, — правда, людей маловато, но здесь, где варварские земли граничат с землями более культурных племен, этот главарь со своим отрядом — единственный, кто способен править.

— Король он или нет — он негодяй! — пылала возмущением Китишейн. — Как посмел он забрать себе девицу вопреки ее желанию! А на эту кучу зерна взгляните! Сомневаюсь, что он оставил жителям деревушки достаточно еды, чтобы они сумели пережить зиму! — Она повернулась к Кьюлаэре. — Ты ничего не можешь сделать, чтобы остановить этих мерзавцев?

— Могу, но только прямым попаданием. — Лицо Кьюлаэры застыло, он говорил, почти не разжимая губ. — Их сорок против нас четырех, к тому же все хорошо вооружены.

— Как же тогда мы спасем ее?

— Прежде чем ответить, нужно посмотреть и поразмыслить, — ответил Йокот. — К тому времени, как мы доберемся до деревни, солдаты будут уже далеко. Вперед, соратники.

И он двинулся вниз по тропке, не дожидаясь остальных. Никто не стал спорить. Луа обернулась, отвернулась и обернулась снова.

— Чему ты улыбаешься, Миротворец? Ведь страшное зрелище!

— Верно, но соратники — хорошее слово, — ответил мудрец. — Пойдем послушаем, что скажут сельчане, Луа.

Люди сказали им о многом уже тем только, что все попрятались, стоило путникам появиться. Когда они вышли на круг вытоптанной земли посреди горстки лачуг, Кьюлаэра огляделся и озадаченно нахмурился:

— Почему они убежали, Миротворец? Нас же всего четверо!

— Четверо, но с оружием, и неизвестно кто, — ответил мудрец. — Гномов никто никогда не видел при свете солнца, кто знает, как действует их магия? Нам надо завоевать их доверие, Кьюлаэра, хотя бы настолько, чтобы они разговорились.

— Давайте я попробую. — Китишейн дотронулась до руки мудреца, он изумленно обернулся, но она уже смотрела в другую сторону и кричала безмолвным лачугам:

— Эй, люди добрые! Мы чужестранцы, разгневанные тем, что только что здесь произошло! Выходите и расскажите нам о том, чего мы не видели!

Деревня хранила молчание.

— Ну, пожалуйста, — крикнула Луа, сорвала очки и прищурилась, хотя день был пасмурный. — Я не причиню вам зла, и ни один из моих соратников тоже! Йокот, сними маску!

Йокот неохотно стянул маску и зажмурился.

— Видите! Мы почти ослепили себя, чтобы показать вам, что мы не опасны! — кричала Луа. — Наша лучница сняла тетиву с лука, наш мудрец хочет послушать вас и помочь вам! Пожалуйста, расскажите, что здесь произошло!

Отчаяние в ее голосе бередило душу, и наконец из одной лачуги вышла старуха.

— Мою дочь забрали, чтобы она удовлетворила похоть короля. Что может быть ужаснее?

— Ничего, — ответила Китишейн, — но возможно...

— Месть! — воскликнул Кьюлаэра, его глаза вспыхнули.

Женщина опешила, как и соратники Кьюлаэры, но заговорила хриплым, испуганным голосом:

— Как вы сможете отомстить королю?

— Он такой же человек, как и все, — ответил Кьюлаэра, — его легко можно наказать или убить.

— Это поможет моей дочери? — Глаза женщины наполнились слезами.

Луа бросилась с ней с криком отчаяния, чтобы обнять. Женщина испуганно отшатнулась, посмотрела, потом упала на колени и, рыдая, обняла девушку-гнома.

Кьюлаэра огляделся, осмотрел всех, кто выглянул из дверей, — осторожных, испуганных. Там и тут в глазах крестьян вспыхивала злоба. Он повернулся к Китишейн:

— Если не месть, то что?

Она посмотрела на него и медленно произнесла:

— Мы можем положить этому конец. Может, мы помешаем ему впредь творить подобное.

— И все? — закричал Кьюлаэра. — Быстрая смерть? А страдать за все причиненные страдания он не будет?

— Кроме смерти, есть и другие наказания, — сказала Китишейн, задумчиво разглядывая Кьюлаэру. Казалось, она пытается что-то понять. — Для человека, обладавшего властью, будет мучением тюрьма, но мы должны быть уверены, что он это заслужил.

Кьюлаэра гневно вскрикнул и отвернулся, а Китишейн сказала жителям:

— Мы найдем способ, люди добрые, как наказать вашего короля, но нам надо побольше узнать о нем, прежде чем выступить против него. Выходите и расскажите нам о нем.

Крестьяне робко и испуганно вышли из своих лачуг.

 

Глава 13

— Что еще вы хотите узнать? — спросил какой-то крестьянин. По его обветренному лицу ему можно было дать от тридцати до пятидесяти лет; плечи его были плотными и широкими, как брус, ладони огрубели, превратившись в сплошную мозоль, рубаха и штаны были рваные и в заплатах. — Он отнял у нас весь урожай и забрал скотину.

— Он ничего вам не оставил? — спросила Китишейн.

Мужчина пожал плечами:

— Столько, что еле хватит дотянуть до весны.

— Еле-еле, — добавила какая-то женщина.

— От житья впроголодь вы наверняка болеете, — сказал Миротворец. — Сколько вас умирает каждую зиму?

Крестьяне изумленно посмотрели на него, многие вздрогнули от неожиданности.

— Зима — время смерти, — просто ответил мужчина.

— Он всегда был столь жесток и жаден, этот ваш король? — спросила Китишейн.

— Не всегда, — проскрипел один из стариков, и люди разошлись, чтобы он, опираясь о посох, смог доковылять до Китишейн.

— А что же было? — спросила она.

— Когда умер его отец и он стал Королем Северных Границ, он сказал нам, что будет печься о нашем благе, и мы возликовали, хотя некоторые старики говорили, что стоит подождать и посмотреть, поскольку то же самое в молодости говорил король-отец. Но Король Орамор начал хорошо, он искал способы нас защитить.

— Защитить вас? — нахмурился Кьюлаэра. — От кого?

— От людоедов, троллей и кочевников с востока, молодой человек, — ответил старик. — Они осаждали наши земли двадцать лет назад. Говорят, будто Улаган все еще превращает нерожденных детенышей в чудовищ в своей крепости в ледяных горах далеко на севере.

— Но Улаган мертв! — возразил Йокот.

— Так и сказал наш молодой король. Он возгордился и поскакал в одиночку в сторону тех гор, в мощных доспехах, вооруженный до зубов.

— Он искал Улагана? — недоверчиво спросил Кьюлаэра.

— Разве я не сказал только что, что он заявил, будто Улаган мертв? Нет, он поехал искать бога Аграпакса, которому мы здесь поклоняемся, но, возможно, вместо него нашел Улагана.

— Аграпакса-чудотворца? — спросил Йокот, выпучив глаза.

— Именно его. Король Орамор нашел бога Аграпакса и попросил его дать ему средство, чтобы он мог защитить свой народ. Он поклялся, что каждый год первый урожай будет приносить в дар этому богу.

— Аграпакса наверняка бы удивила такая бескорыстная просьба, — отметил Миротворец.

— Бог и в самом деле порадовался, — кивнул старик, удивленно посмотрев на мудреца. — Он дал королю магические доспехи и объяснил, как ему поступать и что делать, как вести войну.

Йокот мрачно поглядел на Миротворца:

— Я не знал, что Аграпакс был полководцем.

— Он не был полководцем, но каждый улин знает, как воевать с людьми и чудовищами.

— Неужели мы, молодые расы, такие растяпы?

— Нет, но просто улины гораздо умнее. — Миротворец повернулся к старику. — И ваш король победил?

— Да. — Старик не спускал с него удивленных глаз. — Он собрал людей и повел их в бой на чудовище. Они одолели зверя, спасли похищенную девицу. Воодушевленные победой воины пошли дальше и убили дракона. Погибла лишь пара солдат...

— Но не король, — хмыкнул Кьюлаэра.

— Конечно, он ведь был в заколдованных доспехах. Одного за другим они уничтожали чудовищ, гнали их прочь из долины. Когда через перевалы хлынули варвары, король устроил засаду и многих перебил, а оставшиеся в живых бросились наутек. — Глаза старца сверкнули. — О, мы гордились им. Прошло больше десяти лет, прежде чем разбойники снова пришли в наш край, и он напал на них, как делал всегда.

— И впрямь неплохое начало, — сказал Миротворец. — Когда же он изменился?

— С первым урожаем. В его замок пришел какой-то чужестранец и упрекнул короля, что тот так много отдает богу, в то время как его собственный народ чуть не помирает с голоду. Он призвал короля Орамора надеть крестьянские рубаху и штаны, прийти к нам и своими глазами посмотреть на наши страдания. Король был не из тех, кто избегает испытаний; он переоделся и пришел к нам, и сердце его было разбито, когда он увидел, насколько мы истощены, как скудно едим, как часто болеем. Он вернулся в замок, щедро отблагодарил чужестранца, назначил его дворецким и нарушил договор с Аграпаксом, оставив первый урожай в своих хранилищах для нас. Когда мы узнали, что он сделал, мы затрепетали от ужаса в ожидании божьей кары. Но теперь мы не можем дождаться, когда бог накажет нас и положит конец нашим мучениям. Аграпакс не сможет наказать нас более жестоко, чем алчность короля.

— Может, это и есть божья кара, — тихо сказал Миротворец. — Может, все так и будет продолжаться до тех пор, пока вы не найдете способ расплатиться за нарушенную сделку. Ведь заключена она была ради вашей пользы. Но как это вышло, что этот король, только и думавший о благополучии своего народа, начал вдруг заботиться только о себе?

— Новый дворецкий посоветовал ему забирать весь урожай в свои хранилища и выдавать нам пропитание по мере необходимости, но отдавать намного меньше, чем было взято у нас, чтобы быть готовым к неожиданной засухе и предотвратить голод. Король Орамор сделал так, как ему посоветовали, и первые несколько лет мы были накормлены и одеты, хоть и жили в страхе перед гневом Аграпакса.

— Только первые несколько лет? — уточнил Миротворец. — Когда же начались трудности?

— Дворецкий Мэлконсэй убедил короля, что сам справится с хозяйственными делами, и просил его все увеличивать и увеличивать запасы. Кроме того, он просил его продавать зерно, и покупать сталь, и ковать в кузницах оружие и доспехи для солдат, чтобы быть готовыми к нападению. Он увеличил число дней, которые мы, крепостные, должны были отработать на короля, чтобы замок его стал выше и крепче. Потом он нашел королю жену, а та захотела, чтобы в ее покоях было уютно и светло, чтобы она могла растить в безопасности своих детей. Она подарила ему пятерых, он показал себя любящим отцом, делал для них одно, другое, третье, постоянно продавая ради этого наше зерно. Затем жене захотелось отправиться со своим потомством во дворец к Высокому Монарху, чтобы дети росли в подобающей обстановке среди сверстников столь же благородного происхождения; король Орамор продал еще зерна, дабы послать ее туда, и обеспечить ее содержание, и чтобы самому два раза в год навещать ее...

— Значит, семена королевской алчности были посеяны дворецким, нашедшим затем королеву, способную их взрастить? — перебил старика Миротворец.

— Именно так, — подтвердил старик. — С каждым годом король забирал для себя и своей семьи все больше и больше, и скоро мы стали так страдать от поборов, как страдали от кочевников и чудовищ.

— Подлец! — закричал Кьюлаэра. — Вор, мошенник! Клятвопреступник и истязатель, наживающийся на тех, о ком должен заботиться! Он хуже любого разбойника, рыскающего по дорогам, поскольку разбойники берут лишь то, что у людей есть при себе, а этот вор забирает все, что они когда-либо будут иметь!

Сельчане поежились от его гневных слов. Китишейн и гномы с изумлением воззрились на Кьюлаэру, лицо которого потемнело, на лбу и шее выступили жилы.

— Не надо, друг, не стоит так гневаться, — урезонил Йокот Кьюлаэру. — Они крали не у тебя, не твой живот пуст из-за королевской алчности.

— Причинить зло одному крестьянину — означает причинить зло всем крестьянам! — ярился Кьюлаэра. — Если мы позволим этому предателю и хапуге обкрадывать своих, мы подвергнем опасности всех, кто работает под началом своих господ! О, поверьте, друзья, если я был не прав, избивая вас и издеваясь над вами, то и король Орамор не прав, что обращается со своим народом, как со стадом баранов! Никакой хозяин не будет содержать свою скотину так, как он содержит своих крепостных!

— Обращается с ними, как со скотом, когда должен считать их равными себе? — Йокот едва заметно улыбнулся. — Что ж, пожалуй, ты прав, хитрец.

Кьюлаэра злобно покосился на гнома, не понимая, что он услышал, похвалу или оскорбление, но Миротворец согласно кивнул:

— Верно сказано, Йокот, очень верно! Да, Кьюлаэра, это нехорошо, очень нехорошо, когда король так относится к своему народу. Но нет никакого смысла наказывать этого короля, пока мы не избавим его от дворецкого, который его совратил.

Кьюлаэра мрачно посмотрел на него:

— Как это так?

— Ты накажешь короля, а дворецкий снова подговорит его, стоит только тебе уйти. Убьешь короля — дворецкий примется за его наследника, если тот не будет уже к тому времени испорчен матерью.

— Так как же быть? — спросил Кьюлаэра, упершись руками в бедра. — Я должен убить и дворецкого, и его хозяина, чтобы освободить этих людей?

Крестьяне отпрянули с криками ужаса.

— Не нужно убивать короля, иначе его наследник будет еще хуже, — объяснил Миротворец. — А дворецкого надо убить и нужно предостеречь короля, чтобы не связывался с подобными негодяями, ибо я сомневаюсь, что он и королева не являются посланцами Боленкара, получившими от того задание настроить короля против своего же народа, а народ против короля. — Он повернулся к крепостным. — Никто не подговаривал вас взбунтоваться?

Крестьяне нервно переглянулись, потом старик сказал:

— Да... Один солдат пришел насиловать наших дочерей, но те прогнали его, и тогда он стал обзывать нас трусами.

— Он тоже посланец злобного сына человеконенавистника, — сказал Миротворец. — Но больше всего вы должны остерегаться дворецкого, поскольку главной причиной ваших бед является он. Без него король просто пришел бы к вам снова и понял, что он наделал, в кого превратился.

— Тогда я убью дворецкого! — Кьюлаэра развернулся и зашагал по направлению к замку.

— Постой, Кьюлаэра! — воскликнула Китишейн, бросившись за ним вслед. — Ты идешь прямо в воровское логовище, тебя там убьют на месте!

— Кто не хочет, может не идти, — бросил верзила через плечо. — Что до меня, то я иду бороться за справедливость!

Китишейн опешила, потом снова кинулась за ним. Стоило ей сделать несколько шагов, как она заметила, что Миротворец бежит вместе с ней.

— Что ты с ним сделал? — закричала девушка. — Когда я впервые увидела его, он вообще не понимал, что такое справедливость, и считал, что хорошо то, чего хочется ему!

— Не так-то он был прост, — с улыбкой отвечал старик. — Мне нужно было только вывести на поверхность сокрытое в нем.

За ними, задыхаясь, еле-еле поспевали гномы. Йокоту все же удалось несколько раз выругаться на бегу.

Догнав Кьюлаэру, Китишейн и Миротворец перешли на быстрый шаг, а гномы — на медленный бег. Одного взгляда на лицо воина было достаточно, чтобы отказаться просить его пойти медленнее На полпути к замку из-за изгороди, шедшей вдоль дороги, неожиданно поднялись солдаты с алебардами. Шестеро загородили путникам дорогу, шестеро позади.

— Дурни! — закричал предводитель отряда. — Думаете, что в деревне нет лазутчиков короля? Караул на стене замка заметил вас и выслал к королю гонца. Тот взял половину личной охраны с собой, а другую половину оставил здесь, чтобы встретить вас — один сельчанин прибежал и поведал нам ваши слова! Теперь выкладывайте, что вы задумали, иначе мы повесим вас, не дав вам даже оправдаться.

Йокот что-то забубнил, принялся водить руками, даже Луа явно пыталась приготовиться к драке. Кьюлаэра прищурил глаза, он готовился к броску.

— Стой! — закричала Китишейн. — Мы же хотели идти к королю!

Кьюлаэра вздрогнул, постепенно успокоился и оскалился по-волчьи. Йокот перестал бубнить. Миротворец медленно кивнул, одобрительно улыбнулся. Кьюлаэра обернулся к предводителю отряда:

— Что мы задумали? Мы идем к королю, солдат! Веди нас к нему!

— Ох, уж к нему-то мы вас непременно отведем, — ответил предводитель. — Мы приведем вас к нему живыми, а от него вы уйдете со смертными приговорами! Ну, давайте да постарайтесь быть поосторожнее в своих желаниях!

Остававшаяся за изгородью часть солдат вышла на дорогу, окружила пленников со всех сторон, и предводитель повел всех по склону холма к замку.

Луа потянула Миротворца за рубаху. Он взглянул на нее с вопросительной улыбкой, наклонился и усадил девушку-гнома на плечо.

— Миротворец, — прошептала она, — мне страшно представить, что сделает Кьюлаэра, когда увидит короля!

— А как насчет того, что сделает король с ним?

Луа нахмурилась, задумалась и покачала головой:

— Нет, я думала только о том, что способен вытворить Кьюлаэра.

— Такая забота о своем соратнике похвальна, — сказал ей старик, — но ты могла бы вспомнить о том, что их намного больше, чем нас.

Луа поджала губы и сказала:

— Почему-то это меня не беспокоит. Почему?

— Интересный вопрос, — ответил Миротворец. — Давай посмотрим, может, Кьюлаэра знает ответ на него.

* * *

Королевские покои были роскошны, все сияло от постоянной полировки, обивочные ткани были новыми, со сложными узорами. Огромное резное королевское кресло стояло на возвышении. На голове короля сверкала корона. Когда-то он был молод и горяч, теперь он достиг среднего возраста, отрастил брюшко, набрался безразличия. В его улыбке мелькнула тень жестокости.

— У вас какое-то дело ко мне? Наверное, вы хотите убить моего дворецкого? — спросил он.

Долговязый, в парчовом одеянии мужчина, стоявший позади его кресла, недобро улыбнулся.

Кьюлаэра напрягся, прищурил глаза. Китишейн остановила его, взяв за руку. А Миротворец сказал:

— Ты хорошо осведомлен. Тем не менее, господин Мэлконсэй, мы сохраним тебе жизнь, если ты немедленно и навсегда покинешь это королевство и отправишься домой, к своему настоящему владыке.

Тревога блеснула в глазах Мэлконсэя, а король Орамор сказал:

— Это я сохраню вам жизнь, если вы не будете предпринимать попыток убежать из моей темницы. Ты что, скиталец, обвиняешь моего дворецкого в том, что он вражеский лазутчик?

— Нет, король, я обвиняю его в подстрекательстве, в том, что он оказал на тебя влияние, и ты нарушил договор с Аграпаксом. Гони от себя этого искусителя и помирись с Чудотворцем! Расплатись с ним, пока клятвоотступничество не сгубило тебя!

Орамор засмеялся, а к дворецкому вернулось самообладание. Он присоединился к королю писклявым хихиканьем и сказал:

— Глупый проходимец! Бог уже давно бы наказал короля, если бы захотел!

— Воля богов исполняется не сразу, но, всесторонне подготовившись, они сражают обидчика наповал, — ответил Миротворец. — Более того, этот улин, видимо, занят сейчас куда более важным делом, которое отнимает все его внимание. Аграпакс всегда слеп, когда на чем-то сосредоточивается, — но, когда ему станет скучно, он вспомнит о тебе и нанесет свой удар!

— Кто ты такой, — мрачно спросил король, — чтобы говорить о богах так, как будто ты лично с ними знаком?

В глазах Мэлконсэя опять появился страх.

— Я тот, кто изучал их долго и внимательно, — ответил Миротворец. — Однако я не утверждаю, что Аграпакс тебя убьет — хотя и это, конечно, вполне возможно, — я говорю, что тебя погубит твое клятвоотступничество!

— Правда? — улыбнулся король Орамор. — И как же оно может меня погубить?

— Когда ты нарушаешь клятву, ты рвешь на куски собственный дух, становишься жертвой собственной невоздержанности и умираешь в нищете, какие бы ты ни успел скопить богатства, в какой бы роскоши ты ни утопал!

— Не по душе мне такие речи, — сказал Орамор.

— Да, потому что ты слышишь в них истину! Твое клятвоотступничество настраивает против тебя твоих собственных крестьян, ибо они не знают уже, можно ли доверять твоим словам!

Орамор напрягся:

— Ты оскорбляешь меня? Ты хочешь сказать, что я не держу своего слова?

— Спроси у Аграпакса! — рявкнул Кьюлаэра.

Король поглядел на него и побледнел. А Миротворец продолжал:

— Конечно, как же ты можешь быть человеком слова, если ты нарушил клятву? А если твои крестьяне не будут тебе доверять, они обязательно когда-нибудь взбунтуются!

Орамор громко захохотал:

— Крестьяне? Эти пресмыкающиеся ничтожества? Кому они могут угрожать?

— Твоей жизни, если ты разгневаешь их настолько, что они поднимут бунт! — гаркнул Кьюлаэра. — Где ты наберешь людей для своего войска?

Король устремил на него тяжелый, каменный взор.

— Ты не умеешь разговаривать с теми, кто выше тебя, крестьянин.

— Умею, когда разговариваю с такими, — ответил Кьюлаэра. — Я не признаю никого выше себя, пока он не сумеет мне этого доказать, и не признаю благородным человека, крадущего хлеб изо рта у своих людей!

— Взять его! — приказал Мэлконсэй стражникам. Те рванулись к Кьюлаэре, но король остановил их, подняв руку:

— Пусть будет так, как пожелал этот глупец, — я лично сражусь с ним в поединке.

— Нет, мой король! — испуганно воскликнул Мэлконсэй. Но Орамора нельзя было остановить.

— Пусть ждет меня со своим мечом во дворе. Хоть он и не сможет признать, что я выше его, зато смогут его спутники, когда увидят его труп. — Он улыбнулся в предвкушении победы. — С радостью убью дурака, которому хватило ума бросить мне вызов.

Китишейн тревожно посмотрела на Кьюлаэру, а тот лишь кивнул с мрачным удовлетворением. Она оглянулась на Миротворца — тот смотрел на Кьюлаэру с гордостью и одобрением. В отчаянии она повернулась к Луа:

— Хоть кто-нибудь тут есть, кто в своем уме?

— Мужчины всегда так! — Девушка-гном дрожала от волнения. — Теперь они будут заниматься мужскими делами и колотить друг дружку до смерти. — Она повернулась к Йокоту. — Ты никак не можешь их остановить?

— Кто, я? Спасти жизнь мерзавцу, который так жестоко обращался с тобой?

— Все уже забыто! Теперь бы он не вел себя так! О Йокот, умоляю...

— Не умоляй. — Он прервал ее резким взмахом руки. — Этот бахвал спас мне жизнь, а я спас жизнь ему — о чем еще говорить. Если смогу, я ему помогу, конечно, если ему это потребуется.

Солдаты повели их во внутренний двор. Китишейн бежала рядом с Кьюлаэрой и повторяла:

— С ума сошел? Чтобы ты, лесной житель, сошелся в поединке с королем? У него щит и доспехи! А что есть у тебя?

— Меч, — отвечал Кьюлаэра, — и искусство, которому меня обучил Миротворец. Ты не веришь в пользу наших упражнений, Китишейн?

— Верю, — сказала та, — но доспехи!

— Я буду драться за справедливость. Впервые. — Кьюлаэра улыбнулся. Он просто сиял. — Странное это чувство, Китишейн, но очень приятное.

— То, что ты на стороне справедливости, не защитит тебя от меча, выкованного богом!

— Возможно. — Кьюлаэра посмотрел на нее диковато, взглядом человека, который предчувствует свою судьбу — Но бог, выковавший этот меч, несомненно, недоволен его владельцем. Возможно, он сделает меня орудием возмездия.

— А может, ему плевать на все это! Аграпакс никогда не интересовался ничем, помимо своего искусства, если легенды не врут!

— Тогда будем надеяться, что я стану произведением его искусства.

— Кьюлаэра, образумься! Встань перед королем на колени и попроси у него пощады — может быть, он сохранит тебе жизнь!

— А что тогда будет с крестьянами в долине? С их детьми? — Кьюлаэра снова посмотрел на нее тем же странным взглядом. — Выживут ли они, когда наступит зима, когда станет холодно, в своих потертых одежонках, промерзшие до костей, ослабевшие от голода?

— Плевать мне на крестьян! — кричала Китишейн, хоть у нее и защемило сердце. — Я за тебя боюсь!

Кьюлаэра остановился так резко, что солдаты, шедшие позади, наткнулись на него и зарычали, но он не обратил на них внимания. Он впился глазами в Китишейн.

— Ты? Ты правда за меня боишься?

Она посмотрела на него и смущенно потупила взор.

— Ко... конечно, боюсь, Кьюлаэра! Мы — товарищи, мы сражаемся плечом к плечу!

— И все? — спросил он со странной настойчивостью.

— А что же еще? — ответила она, не поднимая глаз.

— Да, — тихо согласился он. — Действительно, что же еще?

Китишейн устремила на Кьюлаэру встревоженный взгляд, но в его глазах не было обиды, лишь неожиданные страсть и преданность.

Солдат за спиной рявкнул, чтобы Кьюлаэра пошевеливался, и он раздраженно обернулся:

— Да, иду я, иду! Я хочу большего, гораздо большего, Китишейн, и буду драться за это!

Он отвернулся и зашагал по ступеням.

Китишейн побежала следом за ним, переполненная волнением. Сердце ее горело непонятным огнем.

Они вышли во внутренний двор. Миротворец дал Кьюлаэре несколько советов:

— Тебе захочется держать меч обеими руками, чтобы усилить удар, но так ты оставишь незащищенным левый бок. Возьми в левую руку кинжал и уворачивайся от ударов палаша короля. Не бойся, твой меч — надежное оружие.

Китишейн решила, что старик рехнулся. Как мог Кьюлаэра своим простеньким мечом пробить доспехи короля?

А тот уже был здесь, в сверкающем железом шлеме с пером, с нагрудником, латными поручами, поножами и мечом, который сиял глянцем отменной бронзы. Правда, сиял недолго — солнце ушло за тучи, а Миротворец сказал:

— Я знаю эти доспехи, — после чего коснулся нагрудника своим посохом.

Металл зазвенел, король замер, его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Звон становился все громче и басовитее, превращаясь в стон, а потом нагрудник дал трещину от шеи до пояса и упал, оставив короля без защиты, в одной рубахе. Куски, падая, задели поножи, те тоже зазвенели, застонали и раскололись. Миротворец быстрым и неожиданным для короля движением коснулся посохом латных поручей, и те также раскололись на куски. Король наконец развернулся со злобным криком, выставил меч, но слишком поздно; посох мудреца коснулся его шлема, который с грохотом треснул.

Король пошатнулся, а Мэлконсэй крикнул:

— Схватить его!

Солдаты рванулись вперед, но Миротворец повернулся к ним, поднял посох. Они нерешительно остановились, а король пришел в себя, услышал проклятия Мэлконсэя, увидел Миротворца с посохом и закричал с болью в голосе:

— Дар Аграпакса! Заколдованные доспехи, которые никаким мечом не пробить! Убейте этого наглого колдуна! Нет, схватите его и держите, а я сдеру с него кожу заживо!

Солдаты никак не могли решиться на это, и король заорал:

— Вы смеете не повиноваться мне? Тогда я с вас спущу шкуру заживо и буду слушать ваши вопли! Схватите его немедленно, иначе погибнете в муках!

Солдаты рванулись вперед, но Миротворец произнес какие-то слова на древнем языке, взмахнул посохом, и его конец прочертил в воздухе огненный след. В считанные мгновения он и его друзья были окружены кольцом пламени. Солдаты отпрянули, ахнули от ужаса.

Йокот следил за происходящим, сверкая глазами. Мэлконсэй выхватил жезл и стал махать им, выкрикивая нечленораздельные звуки. Огненное кольцо исчезло.

Миротворец медленно повернулся к нему, его глаза вспыхнули, улыбка блеснула в его бороде.

— Вот как! Не просто дворецкий, но маг. Ты знал это, король?

Орамор удивленно, недоверчиво посмотрел на Мэлконсэя. Дворецкий быстро сказал:

— Вам не стоит ввязываться в этот поединок, мой господин: перед вами не просто воин, но маг!

— Но у тебя тоже под рукой есть маг, — заметил Миротворец, — и хотя у него нет магического посоха, у него есть жезл.

Он кивнул Йокоту. Гном поднял руки, начал махать ими и петь. Жезл в руках Мэлконсэя начал расти, утолщаться, пока не увеличился вдвое. Дворецкий с проклятием выронил его.

— Теперь твой посох такой же длинный, как и у моего и учителя, — язвительно успокоил его Йокот.

— Да, но он потерял свою силу, поскольку другой маг заколдовал его! — закричал Мэлконсэй.

— Правда? — Йокот посмотрел на Миротворца, и мудрец кивнул.

Солдаты отпрянули.

— Итак, у тебя два мага, — сказал король Кьюлаэре, — а у меня ни одного.

— Но у тебя пятьдесят стражников, — ответил воин. Вспомнив об этом, король, похоже, обрел былую уверенность.

— От твоих людей не будет никакого проку, король. — Миротворец говорил с королем, как с равным. — Стоит им наброситься на меня, я прибегну к еще более сильному заклинанию, и они падут без чувств. Пусть стоят в сторонке, а вы приступайте к вашему поединку.

Король нерешительно взглянул на Кьюлаэру. Верзила ухмыльнулся и поднял меч.

— Неужели ты отступишь? — прищурился Миротворец. — Уверен, что тебя не остановит то, что ты лишился своих магических доспехов и что стражники не смогут прийти тебе на выручку! Да, мой воин в два раза тебя моложе, на голову выше тебя, обладает быстротой и силой юности, но ты сам заявил, что ты лучше, потому что ты благородный, а он нет! Не сомневаюсь, что одного благородства хватит тебе для победы! Давай, король, оправдывай свое хвастовство!

— Он испугался! — шепнула Луа Китишейн, и ее шепот услышал король, который тут же с ревом бросился на Кьюлаэру. Воин улыбнулся, поднял меч и кинжал.

 

Глава 14

Король нанес сильнейший удар своим двуручным мечом, но Кьюлаэра быстро отступил в сторону и сделал выпад. Король развернулся и успел подставить под удар свой меч. Да, слабаком короля назвать было нельзя. Его руки, грудь и плечи были покрыты буграми мышц, тяжелым мечом он размахивал, как перышком, — возможно, меч, выкованный чудотворцем, и был перышком в его руках Но, увы, он растолстел, лишний жир мешал ему. Быстрота и подвижность у короля были уже не те, что в юности, он начал задыхаться, махнул мечом понизу, как косой. Кьюлаэра снова сделал шаг в сторону, но королевский меч, будто магнит, последовал за ним. Кьюлаэре пришлось бросить кинжал и схватить меч обеими руками, чтобы отразить удар. Зазвенел металл, посыпались искры. Кьюлаэра не справился с ударом королевского меча. Его левая рука до плеча онемела. Отступая, он принялся неистово ею трясти, пытаясь разогреть. Король разразился довольным криком и шагнул к врагу, размахивая огромным мечом. Кьюлаэра отступал дальше и дальше, но король подладился к его поступи и прыгнул вперед; кончик его меча прочертил красную линию по груди Кьюлаэры. Кьюлаэра злобно закричал, но быстро вспомнил наставления Миротворца: злость только лишает бойца быстроты, заставляет его делать глупые, неловкие движения. Кьюлаэра охладил ярость. Отступая дальше и дальше, он при этом описывал круг и скоро, наклонившись, поднял брошенный кинжал. Король в бешенстве закричал, размахнулся, но удар пришелся так низко, что Кьюлаэра подпрыгнул и король разрезал воздух под его ногами. Кьюлаэра легко приземлился. Его левая рука постепенно оживала, теперь он мог работать и кинжалом. Король же дышал все тяжелее и тяжелее и, задыхаясь, прокричал:

— Ос... та... но... вись!.. Трус!

— Нет, Кьюлаэра! — крикнул Йокот. — Зачем рисковать жизнью, если можно отступать, пока он не рухнет в изнеможении?

Король в ярости развернулся и бросился на гнома, но Йокот быстро спрятался за спиной Миротворца, прежде чем меч успел до него добраться. Это произошло так стремительно, что показалось, будто улыбка гнома задержалась и не сразу поспела с ним.

Кьюлаэра не упустил такой возможности и прыгнул. Но король хоть и отвлекся, но все-таки оказался достаточно проворен. Он развернулся и ударил по тому месту, где только что был Кьюлаэра. Тот заскрежетал зубами от неожиданной боли в ноге, но, увидев пурпурное пятно, расплывшееся на руке короля, почувствовал прилив кровожадной радости. Король завопил от злости и боли, прыгнул вперед, размахивая мечом, но теперь удары его стали нетвердыми, потому что одна рука была ранена и ослабла, и Кьюлаэра, быстро отступая, мог время от времени тоже наносить удары мечом, опуская таким образом меч короля к земле и обретая возможность нанести удары кинжалом. Потом Кьюлаэра отпрыгивал, а король, крича от мучительной боли, размахивал мечом, держа его теперь одной рукой, а другая безжизненно повисла. Стражники злобно заголосили и бросились вперед, а Китишейн выпустила в их шеренгу несколько стрел, и несмотря на то, что те просто отскочили от кожаных доспехов, солдаты неуверенно остановились. Луа подняла маленький лук, сделанный для нее Китишейн, и выстрелила дротиком в щеку одного из солдат. Он вскрикнул и упал на спину, а в этот миг Йокот как раз дочитал до конца последнюю строчку заклинания, и из пыли появились шипящие змеи с подрагивающими языками, которые тут же начали искать, во что бы вонзить свои клыки.

Миротворец кивнул, глаза его сияли одобрением.

Король Орамор бешено взревел и бросился на Кьюлаэру, вертя мечом, словно превратился в ветряную мельницу. Юноша быстро отступал. Потом король остановился, тяжело дыша, по его лицу тек пот, лицо пылало, меч в руке дрожал. Кьюлаэра прыгнул к нему, его меч и кинжал сверкнули в головокружительном танце, из вихря которого выскакивали их смертоносные острия.

Мэлконсэй громко произнес какие-то слова и взмахнул жезлом. Жезл размягчился, согнулся и будто плеть обвился вокруг меча Кьюлаэры, кончиком ужалив руку воина. Кьюлаэра закричал от боли, чуть не выронил меч, а король с победоносным воплем взмахнул своим гигантским мечом.

Но в этот момент взмахнул своим посохом и закричал что-то на языке улинов Миротворец, и плеть снова превратилась в жезл дворецкого, который метнулся к хозяину. Мэлконсэй увернулся и начал кричать что-то нечленораздельное, хотя одно слово звучало явственно: «Боленкар!» Его жезл полетел в сторону мудреца.

Миротворец встретил его совсем понятными словами:

— О дух Ломаллина, срази этого надменного посланца зла! — взмахнул своим посохом, и тот врезался в жезл Мэлконсэя.

Вспыхнуло пламя, жезл дворецкого разлетелся на куски, один из которых угодил Мэлконсэю в голову. Тот неуклюже попятился и упал, привалившись спиной к коновязи, а Кьюлаэра, уворачиваясь от королевского меча, упал на спину, и король с победоносным ревом занес меч для смертельного удара.

Кьюлаэра вскрикнул и ударил ногой. Король налетел на его башмак, крик победы превратился в ошеломленный стон перешедший в мычание. Другим башмаком Кьюлаэра уперся королю в живот, перебросил его через себя, король перевернулся и шмякнулся оземь. Ударившись, король захрипел, а Кьюлаэра вскочил на ноги и ударил соперника по руке. Величественный меч взмыл в воздух и, сверкнув, упал на землю.

Солдаты закричали и снова бросились на выручку повелитетелю. Йокот сделал несколько движении руками, вновь появились шипящие змеи, а Китишейн с Луа выпустили еще по несколько стрел. Солдаты замерли.

Наконец королю удалось сделать вдох, приподняться и замереть, обнаружив у себя перед носом острие меча, жаждущего крови. Задыхающийся Кьюлаэра смахнул с глаз пот:

— Теперь... отдавай... людям... их еду!.. А первый... урожай... отнеси... Аграпаксу!

Король хватал ртом воздух, но ответил:

— Я давно... продал... первый урожай.

— Да, но... урожай... этого года...

— Его я... тоже... продал.

— Тогда отнеси богу золото, которое ты за него выручил! — приказал Кьюлаэра.

— Боюсь... бог... непременно... убьет меня!

— Тогда выбирай себе палача, — сказал Кьюлаэра, — потому что, если ты не сделаешь, как я сказал, тебя убью я.

Король оперся на локоть, уставился в землю, грудь его по-прежнему высоко вздымалась. Кьюлаэра чуть-чуть отодвинул меч. Наконец король отдышался и ответил:

— Я нарушил клятву — это моя судьба. Да, я отнесу золото богу.

— Мы не можем доверять ему, пока рядом с ним Мэлконсэй, — сказала Китишейн.

Король бросил на неподвижное тело дворецкого налитый кровью взгляд:

— Не бойтесь. Он предал меня, уговорив нарушить договор с Аграпаксом, шаг за шагом он привел меня к тому, что я начал помогать Боленкару, истязая свой народ. Он не будет больше моим дворецким.

— Что ты собираешься с ним сделать? — с тревогой спросила Луа.

— Я расквитаюсь с ним, остальное тебя не касается.

Кьюлаэра бросил на Китишейн исполненный сомнения взгляд, девушка едва заметно кивнула. Воин повернулся к королю.

— Тебе много о чем придется позаботиться, помимо устранения Мэлконсэя и заботы о нуждах своего народа. Мы сами отвезем богу золото.

Луа встревоженно вскрикнула, Йокот тоже забеспокоился, а Китишейн кивнула, хотя в глазах ее не было радости.

— Я был бы вам благодарен за это, — сказал, подумав, король, — но как я могу быть уверен, что вы, забрав золото, не отправитесь своей дорогой?

— Не сомневайся. — В голосе Миротворца слышалась такая искренность, что король изумленно посмотрел на мудреца, взгляд которого пронзал насквозь. — Мы сами отнесем золото улину. Верь мне.

— Хорошо, — ответил король, не в силах отвести от Миротворца глаз.

Мудрец кивнул и отвел взгляд. Король с облегчением обернулся к Кьюлаэре.

— Как ни странно, но я благодарен тебе. — Задержав взгляд на молодом воине, он добавил:

— Не сомневаюсь, что ты благородного происхождения.

Кьюлаэра засмеялся, а король, опешив, смотрел на своего соперника, не понимая, что сказал смешного.

Для сундука с сокровищами груз был невелик — большой ящик, чуть шире фута, чуть ниже фута, дюймов в девять глубиной, обшитый кожей, перехваченный медными полосами, — но двое солдат покраснели от натуги, когда принесли и поставили его между королем и Кьюлаэрой. Кьюлаэра посмотрел на ящик и возмутился:

— Это все? Выручка за первый урожай за много лет?

— Один золотой слиток стоит столько же, сколько весь первый урожай с наших полей, — ответил король, — другой — столько же, сколько первое потомство нашего скота. Перед тобой выручка за первый урожай за двадцать шесть лет.

Кьюлаэра не поверил и взглянул на Миротворца. Мудрец кивнул:

— Золото очень тяжелое, Кьюлаэра. Одна монетка стоит очень дорого. — Он повернулся к королю. — Но это только первый урожай, а твой народ снимает не по одному урожаю в год. У тебя на самом деле должны быть горы золота.

— Не так много, как вам кажется, — сказал король. — Большая часть была вложена в роскошную обстановку моего замка, в доспехи и оружие моих солдат, истрачена на жену и детей.

Кьюлаэра нахмурился:

— Что же ты тогда вернешь людям?

— Зерно, плоды и мясо, что я забрал у них этой осенью, как вы мне велели, — и впредь буду брать у них намного меньше.

— Ты должен забрать из чужого дворца домой своих жену и детей, — сказала Китишейн. Король улыбнулся:

— О, для того чтобы держать их там, золота осталось вполне достаточно. У них нет особого желания возвращаться сюда.

Китишейн посмотрела ему в глаза и поняла, что он не стремится во что бы то ни стало вернуть родных. Тем дворцовым жителям он наверняка казался неотесанным мужланом, а жизнь в его королевстве — скучным заточением. Она посочувствовала и королю, и королеве и понадеялась, что Кьюлаэра не будет настаивать на том, чтобы король отдал все золото.

Он не стал настаивать.

— С пропитанием ясно. Как поступишь с их одеждой и жилищами?

— Тут и золото не потребуется. Я буду оставлять им большую часть сотканной ими одежды, и когда они это поймут, то, не сомневаюсь, будут ткать гораздо больше. А с жилищами так: если я буду заставлять их меньше работать на моих полях и в замке, у них будет больше времени для того, чтобы чинить свои дома.

Точнее было бы сказать «хибары», но цель была благородна, и Китишейн не стала придираться.

Король повернулся к Миротворцу:

— Но как я теперь буду их защищать без моих заколдованных доспехов?

— Твой народ станет твоими доспехами, — резко ответил мудрец, — а ты должен будешь позаботиться о своем теле. Кроме того, ты владеешь знанием боевого искусства, знаешь, как воевать — этому научил тебя улин, и обладаешь волшебным мечом. Заслужи преданность крестьян, и ты снова станешь бичом варваров и разбойников с больших дорог.

— Надежда есть, — согласился король. — Мэлконсэй мертв, так что есть надежда.

— А жена, которую он тебе нашел? — тихо спросила Луа.

— Да. — Кьюлаэра поднял сундук и замер, потрясенный тем, насколько тот оказался тяжел.

Двое стражников, что принесли его, изумились еще больше и с ужасом покосились на Кьюлаэру. Сердито пыхтя, Кьюлаэра взвалил груз на плечо и сказал:

— Твоя жена разгневается, когда узнает, что богатства исчезли.

Король грустно улыбнулся:

— Она не захочет возвращаться в захудалое королевство, когда есть возможность преспокойно жить при дворе Высокого Монарха. Если вам придется снова пройти этой дорогой, вы увидите, насколько улучшится жизнь народа.

Когда они снова тронулись в путь, Китишейн сказала.

— Его жена не останется при дворе Высокого Монарха, узнав, что Мэлконсэй мертв или изгнан.

Глаза Миротворца согласно блеснули.

— Точно замечено. Откуда ты знаешь?

— Не то чтобы я знала. Просто предположила, — резко ответила девушка. — Все просто: жена — создание Боленкара, такое же, каким был Мэлконсэй, иначе дворецкий не остановил бы свой выбор на ней.

Луа испуганно вскрикнула:

— Что же будет с королем?

— Если нам придется снова побывать здесь, — мрачно произнес Миротворец, — мы узнаем, кто из них овдовел.

— Тогда давайте больше не будем возвращаться сюда!

Йокота как будто что-то озарило.

— А королевские солдаты, вдруг они тоже создания Боленкара?

Мудрец кивнул, чуть заметно улыбнувшись. Йокот развернулся, стал танцевать и бормотать. Как раз вовремя: в воздухе вспыхнули огненные цветы, в которые превратились пущенные в их спины стрелы.

— А я-то думал, ты так и не догадаешься, — сказал Миротворец гному, а потом повернулся к Кьюлаэре. — Тебе нельзя ходить по этому миру без защиты.

— Похоже на то, — ответил потрясенный Кьюлаэра мудрецу, а потом повернулся к гному. — Спасибо, друг.

— На здоровье, — сухо ответил Йокот. — Давай-ка посчитаем: ты спас мне жизнь дважды, и я тебе дважды.

— Мне придется постараться, чтобы обогнать тебя, — хмыкнул воин, посмотрел на Луа, потом — на Китишейн и добавил:

— И вам тоже спасибо, друзья.

— Но мы ничего не делали, — возразила Китишейн.

— Ничего, — подтвердила Луа.

— Ничего. Только помешали напасть на меня уйме вооруженных головорезов, пока Йокот готовил заклинание, способное их остановить, — сказал Кьюлаэра. — Честное слово, вы очень мне помогли, хотя бы тем, что я знал, что вы прикрываете меня.

— Примите его благодарность, — посоветовал Миротворец, — ведь вы все действовали отменно, намного лучше, чем сами думаете. — Он обвел всех взглядом, улыбка его была так широка, что борода разделилась пополам. — Да, вы молодцы.

Китишейн почувствовала, как часто забилось ее сердце от похвалы, и выругала себя за то, что для нее такую большую роль играет чужое мнение. Чтобы скрыть свои чувства, она резко проговорила:

— А ты, Миротворец? Почему ты ничего не делал, только поговорил с королем и дворецким и ударил Мэлконсэя?

— Потому что справиться со всем остальным вам вполне было по силам, что вы и доказали, — объяснил мудрец. — А чтобы справиться с Мэлконсэем, у вас пока не было должного умения, но теперь, когда вы увидели, как надо это делать, оно у вас появилось, и вы справитесь, если Китишейн будет говорить, а Йокот — колдовать.

Китишейн неожиданно почувствовала себя гораздо менее уверенной, а Йокот сказал:

— Ты так веришь в нас, Миротворец?

— Ну да, — сказал Миротворец. — Я в вас верю.

Ему не удалось скрыть гордость за товарищей.

Кьюлаэра дышал все тяжелее, он сгибался под тяжестью сундука с золотом, лицо его побледнело.

— Давай нести по очереди, Кьюлаэра, — не в первый раз принялась уговаривать его Китишейн. — Мы с Миротворцем могли бы...

— Нет! — Голос Кьюлаэры прозвучал намного злее, чем ему хотелось бы ноша явно его не радовала. — Это мой груз, и мне его тащить!

Глаза Луа под маской наполнились слезами, она подняла руку, но вмешался Миротворец:

— Что бы мы ни говорили, он все равно понесет сундук, девица-гном. Не бойся, идти осталось не так много.

— Почему? — спросил Кьюлаэра.

— Увидите, когда поднимемся вон на тот холм.

Чтобы избежать дальнейших расспросов, Миротворец зашагал быстрее. Кьюлаэра сердито посмотрел ему в спину, на его легкую походку.

Старик оказался на вершине холма чуть раньше остальных и остановился подождать их, опершись о посох. Когда друзья догнали его, он показал им, в какую сторону смотреть. Они посмотрели и изумились, ибо ни один из них никогда в жизни не видел столько воды, сколько ее оказалось по другую сторону от холма.

— Насколько же велико это озеро? — спросила ошеломленная Китишейн.

— В тысячу миль шириной, и вода в нем соленая, — сказал Миротворец. — Это море, а не озеро.

Йокот наморщил нос:

— Что это за запах?

— Пахнет солью, попадающей в воздух и развеиваемой ветром, — ответил мудрец. — Но нам не придется шагать тысячу миль. Этот залив, что перед нами, — шириной всего в сотню миль.

— Мне придется тащить этот сундук в такую даль? — закричал Кьюлаэра.

— Нет, Кьюлаэра, тебе придется дотащить его только до корабля. — Мудрец показал пальцем, и они увидели корабли с высокими мачтами и скопление домов на берегу. — Мы доплывем до города, за которым поднимаются горы. Нам нужно только пройти десяток миль по противоположному берегу, но девять из них по горам.

Услышав это, Кьюлаэра застонал, но заявил решительно.

— Ладно, хоть на корабле передохну.

— Нам там сундук придется охранять, — заметила Китишейн.

— Верно, — согласился Миротворец. — Йокот, настало время тебе поучиться обходиться без сна.

— Похоже на то, — ответил гном. — А Кьюлаэре уже давным-давно надо было этому выучиться.

Воин бросил на него взбешенный взгляд, но гном этого не заметил: он уже шагал вниз по тропе.

Миротворец нашел постоялый двор, оставил там Кьюлаэру с Китишейн и Луа, и они с Йокотом пошли искать корабль. Кьюлаэра все время мрачно оглядывался по сторонам, как будто ждал, что из стен выскочат воры или в дверь ворвется дюжина разбойников. Женщины, как могли, старались отвлечь его легкой беседой, но это было без толку, поэтому они только обрадовались, когда Миротворец и Йокот вернулись.

— Нам надо поспешить. Корабль отправляется с отливом, когда бы он ни начался, — сказал Миротворец и вытащил из-под плаща огромный пустой кожаный мешок. — Достаточно велик. Ящик в нем поместится, Кьюлаэра и еще мы положим сюда нашу запасную одежду, чтобы было непонятно, что лежит в мешке.

— Здорово придумано!

Кьюлаэра поднял ящик, Луа быстро засунула часть запас ной одежды на дно мешка, Кьюлаэра поставил сверху ящик. Распрямился он с заметным облегчением.

— Так будет легче нести.

— Да, и спрятан ящик хорошо, — заметила Китишейн. Кьюлаэра кивнул и взвалил мешок на спину.

— Ага. Вряд ли стоит показывать всякому, что у нас с собой маленький, но очень тяжелый ящик с золотом, верно? — Когда мешок лег на спину, на лице Кьюлаэры появилось изумление. — Он стал легче.

— Всего лишь простенькое заклинание, — неуверенно сказал Йокот. — Может, вдруг опять потяжелеет — я все-таки пока новичок.

— И на том спасибо, — успокоил его Кьюлаэра. — Передохнуть так приятно.

Но всю дорогу до пристани он шел мрачный как туча. Высокие мачты маячили впереди. Китишейн не сводила с Кьюлаэры тревожного взгляда и наконец спросила:

— Что тревожит тебя, друг?

— Ваша забывчивость! — выпалил Кьюлаэра. — Как ты могла забыть о том, как я пытался обойтись с тобой? Как вы все могли забыть об этом?

Китишейн вспомнила, вздрогнула и чуть-чуть отошла от него.

— Я и не думаю об этом, Кьюлаэра. Ты так изменился, что в тебе почти ничего не осталось от того мерзкого лесного бродяги, что набросился на меня.

Кьюлаэра от этих слов поморщился, но огрызаться не захотел.

— Значит, было глупо напоминать вам об этом. Ты слишком добрая, Китишейн, и я могу тебя понять. И Луа тоже.

— А Йокот?

Кьюлаэра пожал плечами:

— Он мужчина, как и я. Я не заблуждаюсь на его счет. Он бы с радостью свалил на меня дерево, если бы решил, что не нуждается в том, чтобы я еще раз спасал ему жизнь.

Гном услышал, обернулся, но глаз его под маской видно не было.

— Ты вправду так думаешь, Кьюлаэра? — хмуро спросил он. — Ну ладно.

Он отвернулся и зашагал дальше.

Кьюлаэра двинулся следом, мрачно глядя в спину гному. Он вынужден был признать, что гном не обязан был облегчать ему ношу; он не мог сделать это, рассчитывая на то, что Кьюлаэра при случае опять выручит его. Он сбавил шаг, чтобы окинуть взглядом всех своих попутчиков и поразмышлять над загадкой доброты. Когда они пришли к кораблю, Кьюлаэра уже почти поверил в нее.

— Быстрее на борт! — Капитан нетерпеливо махал им рукой. — Быстрее, иначе пропустим прилив.

Они поспешили. Кьюлаэру начало мутить, когда трап раскачивался под его тяжестью. Два матроса убрали трап, как только Кьюлаэра оказался на борту.

— Устраивайтесь около рулевой рубки, — приказал капитан, повернулся и зашагал по палубе, выкрикивая странные слова, типа «отдать швартовы».

Кьюлаэра с облегчением опустил свой мешок и плюхнулся рядом.

— Ты понимаешь хоть одно слово из того, что они говорят, Миротворец?

— Я понимаю «отдать» и «поднять», — ответил Миротворец. — У моряков свой язык, и я не так часто плавал по морю, чтобы научиться ему.

Кьюлаэру очень удивило то, что старик признался в невежестве.

Китишейн подошла к ним поближе и пробормотала:

— А моряки не считают, что женщина на корабле приносит несчастье?

— Так думают те моряки, что совершают дальние плавания, — ответил мудрец, — те, кто уходит от берегов на многие недели, а то и месяцы, когда у них есть время для того, чтобы устраивать драки за милостивую женскую улыбку. А это небольшое судно, их плавания длятся недолго, и они не успевают заскучать. На самом деле моряки зарабатывают деньги на перевозке странников и дорожат их доверием. Многие из тех, кого им случается перевозить, — женщины.

Ветер наполнил паруса над головой, корабль поплыл в сторону горизонта. Йокот принялся взволнованно подпрыгивать.

— Подними меня на плечи, Кьюлаэра, умоляю! Я почти ничего не вижу!

— А мне бы хотелось поменьше видеть, — простонала Луа, прижимаясь к Китишейн, а ее подруга, прижав девушку-гнома к себе, стояла, смотрела на широкие водные просторы, и глаза у нее горели.

— Посмотри, Луа! — крикнул Йокот с высоты плеч Кьюлаэры. — Это так удивительно! Я и не знал, что бывает так, когда не видишь ничего, кроме неба и воды! Ее так много!

Луа решилась украдкой выглянуть за борт и замерла. Вид и впрямь был удивителен.

— Любуйтесь, пока светло, — сказал Миротворец. — Расставляйте пошире ноги и держитесь за все, что попадет под руку, потому что нас будет качать, как младенцев в колыбели.

Кьюлаэра и Китишейн схватились за ближайшие части деревянной оснастки и за канаты. И вовремя, потому что корабль начал раскачиваться, как разыгравшаяся лошадь. Луа в ужасе вскрикнула, а остальные только улыбались, наслаждаясь новыми ощущениями.

— Когда стемнеет, надо будет по очереди стоять на часах, — сказал Миротворец, — чтобы кто-нибудь всегда бодрствовал, как мы делали в лесу.

Кьюлаэре показалось, что матросам доверять нельзя.

— Я все равно не усну, Миротворец.

— Ты должен поспать, — твердо заявил мудрец, — иначе в случае необходимости ты не сможешь драться.

Кьюлаэра почувствовал, как при этих словах в душе его родилась готовность вступить в бой. Миротворец не доверял матросам, но кому вообще можно доверять, когда у тебя сундук с золотом? Тем более с золотом, по праву принадлежащим богу!

Кьюлаэра и Китишейн по очереди стояли на часах, но в эту ночь никто не пытался ограбить их. Миротворец и Йокот провели всю ночь, не сомкнув глаз, пребывая в шаманском трансе. Кьюлаэра по опыту знал, насколько они остаются бдительны в этом состоянии, и мысль о том, что из пятерых членов их компании трое всегда начеку, его изрядно успокаивала.

Удивляло его и то, что Миротворец позволил им вечером съесть лишь по несколько кусков хлеба и выпить совсем немного воды. Утром же он накормил их досыта.

— Почему ты не дал нам вчера поесть как следует, Миротворец? — спросила Луа.

— Потому что я пока новичок в шаманском искусстве, — ответил за мудреца Йокот, — а ему нужно было сначала убедиться, что мое заклинание против морской болезни на вас действует.

— А поскольку оно подействовало, — сказал Миротворец, — вы можете наедаться до отвала. Что они и сделали.

В этот день им наскучило смотреть на небо и море, и Луа научила их играть собранными ею камешками. Но к наступлению сумерек все стали нервничать. Китишейн, наблюдавшей за моряками, казалось, что она видит, как густеет воздух и нагнетается напряжение. Она спросила одного из матросов:

— Добрый человек, что, нам грозит опасность?

Матрос остановился и уставился на нее, как будто бы размышляя, что ответить. В конце концов он сказал:

— Возможно, девушка. Видишь остров прямо впереди и порт?

— Да. И что? — спросила Китишейн, посмотрев.

— Несколько веков назад его населяли мирные жители, — но дикие племена, которым мало было земель на материке, подплыли к его берегам и захватили остров, уничтожив всех не успевших сбежать местных жителей. А те из местных, что были порезвее, прибежали к берегу и обнаружили, что захватчики порубили их лодки на дрова, а возле своих поставили охрану. Островитяне попробовали пересечь пролив вплавь, но дикари прибежали на берег, перестреляли их из луков, потом сели в свои лодки, чтобы прикончить оставшихся. Некоторых они даже били острогами, как рыбу. Кое-кому из островитян в отчаянии удалось перевернуть лодки захватчиков, но и они сами при этом тонули. В конце концов погибли все островитяне, а захватчики поселились в их домах и устроили разгульный пир в честь победы. А утопленники всплыли, их тела посинели в ледяной воде, но в них вернулись души, и эти души поплыли в сторону острова, где порубили пьяных захватчиков, которые уже не могли им противостоять, а после вернулись назад в свои могилы на дне залива, но говорят, что время от времени они всплывают, чтобы проверить, добродетельны ли плывущие к острову моряки, и если обнаруживают, что те грешны, то разбивают корабль о скалы.

Йокот и Китишейн вздрогнули, Луа посмотрела на матроса с ужасом.

— Если вы знаете об этом, почему вы плаваете через этот пролив?

— С другой стороны от острова сильнейшее встречное течение, а этот путь гораздо безопаснее и короче, если вам нужно добраться до противоположного берега. Кроме того, утопленники всплывают редко, и, даже поднявшись, они не всегда уничтожают корабли. Между их появлениями проходят годы, может быть, даже десятилетия.

Кьюлаэра повернулся к Миротворцу:

— Это правда?

Мудрец раздраженно пожал плечами:

— Кто знает? На свете множество чудес, о которых мне ничего не известно, Кьюлаэра.

Кьюлаэра еще немного задержал взгляд на мудреце, а потом отвернулся, обрадованный тем, что и Миротворец не все на свете знает.

— Что же нам делать? — спросила Китишейн.

— Надеяться, что утопленники не всплывут на этот раз, — коротко отозвался мудрец.

— А если всплывут? — Кьюлаэра почувствовал, что в душе у него зародился страх.

— Будем надеяться, что нас они сочтут добродетельными.

На это Кьюлаэра не очень надеялся.

Корабль плыл вперед, но ветер слабел, и моряки начали боязливо переговариваться.

— За весла! — рявкнул капитан. — Вы что, первый раз видите штиль?

Матросы сели на шесть скамей, расставленных вдоль бортов, достали невероятно длинные весла, вставили их в уключины и принялись грести. Корабль поплыл, но очень медленно. Ветер совсем стих.

— Вон они!

Один из матросов вскочил на ноги, указывая рукой; его напарник едва успел подхватить брошенное и чуть не ускользнувшее за борт весло.

Позади корабля, в пенных бурунах на поверхность выныривали темноволосые головы. Они рассекали волны, руки пловцов поднимались и опускались, они не отставали от корабля.

— Гребите! — заорал капитан. — Гребите, если вам дорога жизнь!

Матросы отчаянно налегли на весла, но стали грести разлаженно, их весла стукались и цеплялись друг за друга. Высвобождая их, гребцы теряли драгоценные мгновения.

— Вместе! — ревел капитан. — Раз! Два! Три! Четыре! Вниз! Гребок! Вверх! Четыре! Вниз! Два! Три! Четыре!

— Они и впереди тоже! — крикнула Луа, взобравшаяся на рулевую рубку и показывавшая вперед дрожащей рукой.

Корабль закачался и остановился. Кьюлаэра подбежал к борту, чтобы взглянуть вперед. На него смотрели синие лица, вытянувшиеся в ряд вдоль корабля, из воды поднялись синие руки.

— Суши весла! — крикнул капитан. Моряки попытались и закричали:

— Мы не можем!

— Они застряли!

— Утопленники вцепились в них!

Три матроса застонали, бросили весла и вскинули руки в мольбе.

— Забудьте про весла и хватайте ножи! — грохотал капитан, поднял меч — длинный и тяжелый, предназначенный для того, чтобы рубить канаты.

— Какой в них толк в драке против мертвецов? — спросил один из матросов.

— Лучше погибнуть в борьбе, чем ждать, когда тебя зарежут, как скотину! — Кьюлаэра тоже достал свой меч. — Скорее всего нам и не удастся их убить, но, разрубив их на куски, мы получим возможность остаться в живых!

Матросы набрались храбрости и достали ножи.

— Никак нельзя их прогнать? — плачущим голосом спросила Луа.

— Можно — доказав свою добродетельность!

— Как же это сделать? — злобно крикнул Кьюлаэра.

— Они загадают тебе загадку, отгадать которую способен только добродетельный человек! — ответил капитан. — Кто-нибудь из вас умеет отгадывать загадки?

— А что! — Глаза Йокота загорелись. — По крайней мере мы можем попробовать! Разве нет, о мудрец?

Услышав слово «мудрец», некоторые из матросов оглянулись на них, и глаза их загорелись последней надеждой.

— Может быть, — задумчиво ответил Миротворец, подошел к борту корабля и крикнул:

— Эй! Утопленники! Почему вы нас не пропускаете?

— Ты сам знаешь почему, — ответил низкий, булькающий голос.

— Не знаю! До меня доходили только слухи!

— Говори что хочешь, старик, нам все равно, — ответил скрежещущий голос. — Ваш корабль так и так мы утащим на дно.

— Миротворец! — воскликнула Китишейн. — Они отвечают стихами!

Мудрец постоял какое-то время безмолвно, а когда он заговорил, его голос был более низким и решительным:

— Ответ узнать хочу из уст твоих, мертвец! Чем заслужили мы такой конец?

Снизу послушался одобрительный шелест:

— Он отвечает стихами.

— Не можем мы вам дальше дать пройти! — ответил булькающий голос. — Средь вас есть смертный, сбившийся с пути!

— Он говорит обо мне! — сжал кулаки Кьюлаэра.

— Пусть Миротворец разговаривает с ними! — Китишейн схватила его за руку, чтобы остановить, но поздно: он уже стоял у борта. — Кьюлаэра! — Из ее уст раздался вопль отчаяния.

— Я был изгнан из своего племени за совращение и вероотступничество! — крикнул разбойник сотне синих лиц внизу. — Потом я избивал и грабил всех, кого встречал на своем пути! Если вы ищите грешника, то это я!

 

Глава 15

Матросы злобно и изумленно загалдели, а булькающий голос продолжал:

— Нас погубил Боленкар. Это он наслал на нас дикие племена. Неужели мы не будем мстить всякому прислужнику Боленкара?

— Я — прислужник Боленкара? — Лицо Кьюлаэра побагровело от злобы, охватившей его, когда он услышал это оскорбление. — Я борюсь с прислужниками Боленкара, а не помогаю им!

— Отвечай, — сказал каменный голос.

— Я ответил!

— Но ты ответил не стихами. — И маленькая Луа, сняв маску, подбежала к нему, от волнения ее взгляд метался. Она облокотилась о поручень и закричала:

Ее стихи были встречены одобрительным гулом хора утопленников.

— Малышка, а глядите, как умна, — проскрежетал голос, судя по всему, некогда принадлежавший женщине.

— В ее словах есть мудрость, глубина, — подтвердил другой голос.

Булькающий голос продолжал настаивать.

Кьюлаэра был поражен, когда почувствовал, что ответ на этот вопрос звучит в его душе, и еще больше был поражен, когда обнаружил, что его губы сами выражают эти ответы в словах. Он дал словам выйти наружу, пытаясь при этом придать им некое подобие стихотворной формы:

— Сказано неплохо, — неохотно согласился булькающий голос.

Брови Миротворца свирепо нахмурились. Он подошел к борту и грозно произнес:

Одобрительное побулькивание перешло в недовольный ропот. Миротворец не отошел от борта, а остался, сжимая посох в руке, он смотрел на возмущенных утопленников.

— Напрасно гневно молнии ты мечешь! — раздался хриплый голос.

Губы Миротворца насмешливо скривились.

Голоса снизу превратились в неуверенный рев.

— Ты добился своего, странник, — простонал капитан. — Теперь они уж точно нас потопят. Матросы! Весла будут нашим оружием!

Матросы подняли было весла, но в этот миг Луа показала вниз и крикнула:

— Глядите!

Они посмотрели и — невероятно! — увидели, что головы утопленников удаляются от корабля.

— Мы спасены! — крикнул один из матросов — Они уходят! Они пропускают нас!

Так и было. Через несколько минут утопленники исчезли в волнах Подул ветер, корабль поплыл вперед.

— Все из-за тебя. — Другой матрос злобно смотрел на Кьюлаэру. — Они пришли за тобой. Если бы тебя не было на борту, этого бы не случилось.

От его взгляда воина бросило в дрожь. Но злость остыла, когда капитан победно закричал:

— Мы победили! Те, кого мы везем, одолели утопленников! Будет что рассказать в портовых кабаках: утопленников можно победить стихами!

Но даже Кьюлаэра понимал, что капитан ошибся дважды.

* * *

Странно было почувствовать под ногами твердую почву после недели, проведенной в море. Перетаскивая на берег ящик с золотом, Кьюлаэра бросил взгляд на горы, казавшиеся такими близкими, что он готов был поклясться, они смогут добраться до них к вечеру. Он обернулся, чтобы вслед за друзьями поблагодарить капитана, а потом пошел за Миротворцем и Китишейн в сторону маленького портового городка. К его изумлению, они остановились у постоялого двора.

— Что это вы придумали? — спросил он. — Давайте-ка сразу дойдем до гор! Мы легко доберемся до них засветло, если не будем задерживаться!

— Туда два дня пути, Кьюлаэра. — Миротворец взглянул на горы, вечно встающие над городом из дымки облаков. — Они выше, чем кажутся, а значит, и идти нам дальше.

Кьюлаэра внимательно посмотрел в глаза мудреца. Вроде бы он был равнодушен, но чувствовалось, что его грызла какая-то тоска. Китишейн спросила вместо Кьюлаэры:

— Что тебя тревожит, Миротворец?

— Когда я в прошлый раз был на этом берегу, здесь не было никакого города.

Кьюлаэра удивился и оглянулся в сторону города казалось, что он стоит здесь уже не одну сотню лет простые и крепкие бревенчатые избы, склады — такие же, только в два раза больше, дома без окон, просторный постоялый двор. Сколько же лет Миротворцу? Кьюлаэра поторопил остальных.

— Идемте же скорее!

— Не торопись. — Миротворец поднял руку. — Среди этих холмов, наверное, не так много дичи — стоит захватить с собой еды. Кроме того, в этих горах будет куда холоднее, чем у вас зимой, а нам предстоит идти еще далеко на север. Нам понадобится теплая одежда, толстые шерстяные плащи.

Кьюлаэра не тронулся с места, но в нем вскипела злоба. Остыв, он сказал:

— Ты хочешь сказать, что мы должны провести эту ночь на постоялом дворе?

Так они и сделали. Кьюлаэра просидел на ящике с золотом оставшуюся часть дня, а ночью его место занял Йокот. Воин и Китишейн по очереди дежурили, не очень веря в то, что шаман и мудрец, будучи в трансе, не упустят вора. В какой-то миг Кьюлаэра почувствовал, что кто-то коснулся рукой его лодыжки, открыл глаза и увидел, что Китишейн смотрит на дверь. Он поднял голову и только успел увидеть, как тихонько закрывается дверь и засов возвращается на место. Он мгновенно вскочил на ноги, схватил лучину и подсунул ее под дверь. Тяжело дыша, он вернулся на свою койку и буркнул слова благодарности Китишейн. Ему не сразу удалось снова уснуть — он ломал себе голову, что за хитроумное приспособление позволило хозяину двора отодвинуть засов.

Наутро они позавтракали хлебом, испеченным не больше двух дней назад, и свежей, только что сваренной овсянкой и, готовые к дневному переходу, покинули городок. Кьюлаэра немного поворчал насчет мешков с меховой одеждой, что несли Миротворец и Китишейн, но, поскольку сам он нес одно только золото, он не чувствовал, что имеет особенное право жаловаться.

Этой ночью они остановились в предгорьях; следующую ночь они провели уже там, где холмы уступили место настоящим горам. На третий день начался долгий, мучительный подъем. Кьюлаэра думал, что Миротворец за шесть месяцев, истязая его упражнениями и трудом, подготовил к любым тяготам, но к полудню он вспотел, стал задыхаться под грузом своей ноши и думать о том, сколько бы она весила, если бы не мешок, заколдованный Йокотом. Он испытал необъяснимый порыв благодарных чувств к гному. Конечно же необъяснимый — Йокот не сделал бы этого из любви к Кьюлаэре. Даже по дружбе не сделал бы. Или сделал?

Они остановились перекусить, Кьюлаэра с радостью опустил на землю свой мешок и тут увидел, что Миротворец оглядывается с тем же рассеянным взглядом, который Кьюлаэра заметил еще на пристани. Не успели они задать вопрос, как мудрец стряхнул задумчивость и сказал:

— Хоть горы не изменились. Преломите хлеб, друзья мои, и отдохните.

Они отдыхали час. Затем Кьюлаэра со стоном снова взвалил на себя мешок, раздраженно думая о том, что это ведь не его грех перед богом, а грех короля. Почему же он должен расплачиваться за него?

Путники забрались уже довольно высоко, под самые скалы, когда дорогу им преградили горцы.

Не было бы в мешке ящика с золотом, Кьюлаэра бросил бы его и выхватил меч. Да будь хотя бы ящик его собственностью, он бы тоже сбросил мешок, но это была жертва, которую он обязался принести Аграпаксу. Злобно оглядев высокого, стройного мужчину, он поправил свою ношу и приготовился драться ногами. Но, прежде чем горец успел бросить свой вызов, Китишейн улыбнулась и сказала:

— Добрый вам день, жители гор!

Они вроде бы несколько опешили, и тем не менее самый старший из них сказал:

— Для вас это плохой день. Развязывайте ваши мешки.

— Зачем? Вы — разбойники?

Человек усмехнулся:

— Я — Свиба. Мы — чемои, племя Дикой Серны, это наши горы. Мы собираем дань с каждого, проходящего здесь.

— Почему? Разве вы заботитесь о том, чтобы путники ходили по хорошим тропам?

— Потому что это наши горы, и всякий желающий пройти через них обязан нам платить!

Свиба побагровел, его люди сделали шаг вперед, их мечи блеснули.

— Какова дань? — спросила Китишейн.

— Две десятых от всего, что вы несете.

Девушка нахмурилась:

— Не многовато ли, а? Если вы со всех столько дерете, что же одеты так плохо?

Последнее было справедливо: на горцах были шерстяные штаны и рубахи — изношенные, в заплатах. Волосы сальные, растрепанные, бороды всклокоченные.

— Одну часть нам, вторую нашему богу! — рявкнул Свиба. — Показывайте, что у вас в мешках!

— Какому богу? — поинтересовался Миротворец. Тон мудреца привел Свибу в негодование, он сказал:

— Его зовут Ваханак. Вы должны поклониться ему, раз пришли сюда!

— Я слыхал о нем. — Голос Миротворца стал еще жестче. — Он требует в качестве жертвоприношений не только дань, но и жизни. Кого из нас вы собираетесь принести ему в жертву?

Горцы опешили от неожиданности и что-то забормотали в испуге. Свиба тоже на миг пришел в замешательство, но тут же взял себя в руки и выдавил злую улыбку:

— Жизни всех чужестранцев отдаются богу. Раз уж вы сами догадались, что вы в ловушке, уберите руки за спину, чтобы мы вас связали; нам лучше убить вас на алтаре, чем здесь, на перевале, хотя и это мы можем сделать, если потребуется.

Кьюлаэра прищурился, скинул мешок со спины, сжав одной рукой лямки и высвободив другую для меча. Сундук, окованный медью, послужит и славным щитом, и отличным оружием.

Глаза Свибы одобрительно и с облегчением блеснули.

— Формил! Возьми у него мешок.

Но не успел Формил двинуться навстречу своей неминуемой гибели, как Миротворец сказал:

— Вы не получите мешков, пока мы своими собственными глазами не увидим вашего бога. Если мы должны умереть на его алтаре, мы сначала взглянем на него.

Кьюлаэра резко повернулся и озадаченно посмотрел на старика.

— Как пожелаете, — хмыкнул Свиба. — Давайте руки!

— Нет уж, наши руки останутся свободными, чтобы мы могли идти по горам. Мешки мы понесем сами. Можете окружить нас, если вам так хочется, но мы пойдем к вашему богу как свободные люди — по собственной воле, а не как пленники.

Горцы замешкались. Свиба пробурчал:

— Как пожелаете. Всякий волен выбирать себе судьбу. Ну, вперед!

И он взмахнул копьем.

Миротворец зашагал вперед. Чемоям пришлось поспешить, чтобы сомкнуть ряды впереди него. Часть из них выстроились сбоку от процессии, а замыкал шествие Свиба с шестью воинами, все были хмуры и держали копья наготове.

— Не знаю, что ты там задумал, — крикнул Свиба, — но у тебя ничего не выйдет!

Почему же тогда горцы чувствовали себя не вполне уверенно? Кьюлаэра вскинул мешок на плечи и поспешил вслед за мудрецом. Он уже был готов обрадоваться, если бы кто-нибудь отнял у него золото и избавил его от тяжкого груза.

Дорога к богу проходила через чемойскую деревню, если так можно назвать кучку избушек из веток, перевязанных травой, избушек, столь же ветхих и засаленных, как и одежда их обитателей. Воняло отбросами, мерзко пахло из выгребной ямы. Завидев незнакомых людей, матери в страхе начали звать к себе детей, и малыши бросились по домам. И матери, и дети были одинаково тощи, измождены и запуганы.

Китишейн осматривалась с неприкрытым отвращением:

— Не очень-то ваш бог заботится о вашем народе, Свиба. Зачем вы ему поклоняетесь?

— Не будем поклоняться — так он разорвет нас на куски! — рявкнул Свиба. — Идем!

Китишейн зашагала дальше. Поравнявшись с Миротворцем, она пробормотала:

— Зачем этот Ваханак требует, чтобы ему приносили в жертву странников? Ведь из-за этого торговцы наверняка обходят эти места стороной, и у него и чемоев только меньше возможностей для грабежа!

— Именно так, — согласился Миротворец, — но, кроме того, таким образом перекрыт еще один проход на север. Зачем Боленкар посадил фучана охранять тот перевал?

— Значит, Ваханак — тоже порождение Боленкара?! — спросила потрясенная Китишейн.

— Хорошо соображаешь. И быстро, — похвалил девушку старик.

Кьюлаэра шел рядом и слышал их разговор. Он нахмурился и сказал:

— Зачем же тогда ты повел нас этой дорогой. Миро... — и вдруг остановился.

— Ты знал! Ты знал, что нас ждет здесь! — вскрикнула Китишейн.

— Ты задумал принести нас в жертву? — зашипел Кьюлаэра и ответил себе сам:

— Нет, конечно нет. Что же это, Миротворец? Новое испытание?

— Нет, — ответил мудрец. — Очередная задача.

Китишейн его ответ не удовлетворил.

— Если бы ты пытался что-нибудь разузнать об этой дороге, я бы узнала об этом от Луа, когда она рассказывала мне о том, чем ты занимался днем. Откуда ты знал, что нас здесь ждет?

Взгляд Миротворца был устремлен в никуда, куда-то вдаль, не замечая ни скал, ни гор перед собой.

— Я многое повидал, ожидая, когда потребуется мое участие... в этом деле, девица, и было кому напомнить мне о том, что я видел. — Он встряхнулся, повернулся к Китишейн с улыбкой, глаза его загорелись неподдельной страстью — впрочем, девушка была уверена, что не ей адресованы эти чувства. — Я знаю, кто такой Ваханак и кто послал его. Этого достаточно.

— И кто же он? — спросил Кьюлаэра.

— Ульгарл, — ответил мудрец.

У Кьюлаэры все внутри похолодело. Ульгарл! Потомок улина от плененной человеческой женщины! И Миротворец еще говорит о задаче? Это же неизбежная смерть!

Кьюлаэра понурил голову, согнулся сильнее под тяжестью золота и напомнил себе, что он отважный мужчина, а теперь еще и искусный боец. Если Миротворец считает, что он сможет одолеть ульгарла, что ж, он его одолеет.

Только он не знал как.

Они шли в гору, такую крутую, что даже горцы запыхались, а у Миротворца, Китишейн и Кьюлаэры совсем пересохло в горле.

— Почему ульгарл поселился так высоко? — выговорил задыхающийся воин.

— Чтобы... гости... приходили... к нему... изможденными, — прохрипел мудрец.

Что ж, ульгарл поступил проницательно и разумно.

— Но если ульгарлы столь всемогущи, к чему им прибегать к подобным уловкам? — спросил Йокот.

Эти слова потрясли Кьюлаэру. Гном был прав! Миротворец улыбнулся:

— Славный вопрос, Йокот, ты нашел слабое место. На самом деле к чему?

— К тому, что эти горцы уверены, что их бог непобедим, — сказал Кьюлаэра, — но это не так!

Миротворец кивнул, его улыбка была еле заметной, но спокойной, и Кьюлаэра с новыми силами понес вперед свою ношу. Ульгарла можно победить!

Это было приятно осознавать, поскольку пленники уже приближались к его логову, огромной пещере на самой вершине — нет, скорее норе, нежели пещере. Внутренние стены там были выложены сверкающими драгоценными камнями, а посередине стоял огромный позолоченный стул со спинкой, доходившей до высоты человеческого плеча. Когда пленники подошли поближе, из-за стула вышел великан. Кьюлаэра на мгновение замер, вытаращив глаза, охваченный ужасом, ибо чудовищный человек был в полтора раза его выше, а размах его плеч был равен росту воина. Бедра его имели четыре фута в ширину — и иначе не могло быть, поскольку ноги были толщиной в два фута. Руки были шириной в фут каждая, широкую грудь покрывали густые волосы. На великане был багряный, цвета королевской власти плащ, но он не покрывал плеч, чтобы были видны массивные мышцы. Кроме плаща, на ульгарле была только набедренная повязка. Он немного постоял, злобно оглядывая приближавшихся к нему. Горцы отпрянули, съежились от страха, да и Кьюлаэре пришлось изрядно постараться чтобы не сделать то же самое Йокоту не впервой было брать себя в руки перед теми, кто больше его ростом.

Он лишь улыбнулся и спокойно сказал:

— Очень впечатляет.

Эти слова задели гиганта за живое — он начал сдуваться, как надувной шар Кьюлаэра почувствовал, как страх отпускает его. Неужели ульгарлу в самом деле зачем-то нужно нагонять на других страх, зная, что любое нападение ему нипочем? Ну так он и сам много раз пользовался этой уловкой!

Вспомнив об этом, Кьюлаэра узнал в Ваханаке себя — обычного разбойника, только повыше других да пошире в плечах. И теперь его страх почти полностью улетучился. Кьюлаэра понял, что ульгарла действительно можно победить.

Только как? Кьюлаэру немного смущало то, что враг столь силен. Мало того, будучи потомком улина — пускай и против своей воли, — он владеет магией!

Ваханак сделал шаг назад и уселся на свой гигантский стул. Золотые браслеты блестели у него на руках, широкие кольца — на пальцах. На голове росла черная грива, нос и губы были толстыми, подбородок и веки над маленькими глазками — тяжелыми.

Чемои собрались в кучку и погнали своих пленников дальше вверх. Когда они прошли ярдов десять, Ваханак взревел:

— Зачем явился, слабак?

— С-с-с жертвоприношением для т-т-тебя, всемогущий Ваханак! — выдавил Свиба. — Пять путников и весь их скарб!

Ваханак злобно оглядел их и наморщил огромный нос:

— И впрямь богатое жертвоприношение! Пахнет золотом!

Чемои переглянулись, потом обернулись на пленников. Кьюлаэра стащил с плеч лямки и опустил мешок на землю.

— У тебя отменный нюх, — сказал Миротворец ульгарлу, — но это золото принадлежит не тебе, а Аграпаксу!

— Как ты смеешь так разговаривать с богом! — прогрохотал Ваханак. — Падай ниц, червь! Все падайте ниц и молите меня о пощаде!

Чемои припали к земле и завыли. Кьюлаэра только еще выше поднял голову и взялся рукой за лямки мешка — так он мог быстро дотянуться и до меча, и до кинжала.

— Ты не бог, — сурово проговорил Миротворец. — Ты — ульгарл, полуулин-получеловек! А Аграпакс — настоящий улин, и у него намного больше силы, чем у простого ульгарла! Пропусти нас или будешь впредь жить в страхе!

Ваханак откинул назад голову и разразился страшным хохотом, отразившимся от каменных стен. От этого хохота чемои скорчились еще больше, чем от злобы своего повелителя.

— Страшиться Аграпакса? — смеялся Ваханак. — Этoт рассеянный идиот даже не заметит, что вы к нему пришли! Я могу вас проглотить не жуя, он и косточки пережует!

— Может и так, — невозмутимо ответил мудрец, — но всякий кузнец знает цену золоту, и Аграпакс заметит, что ему несут этот металл. Осмелишься ли ты украсть у него и испытать на себе его гнев, ульгарл?

— Я — бог! — взревел неожиданно вышедший из себя Ваханак. — Ты будешь разговаривать со мной как с богом! На колени, черви, или вы узнаете всю силу моей ярости!

— Не так уж и страшна эта сила, — спокойно отозвался Миротворец. — Бей, обманщик, или сдавайся!

Последние слова будто плетью хлестнули. Ваханак яростно взревел, выхватил из складок плаща огромный палаш с человека ростом. В другой руке он сжимал жезл, которым махнул в сторону путников, выкрикнув что-то на неизвестном языке. Скала раскололась под их ногами, они закричали.

 

Глава 16

Гномы отпрыгнули в сторону, Кьюлаэра, увидев, как край трещины приближается к нему, схватил мешок за лямки, отскочил, и трещина шириной в два фута миновала его. Он потянул мешок к себе и услышал крик Китишейн.

Резко развернувшись, он отпустил лямки и увидел, что она цепляется пальцами за край только что образовавшейся расселины. Кьюлаэра бросился ей на помощь и успел схватить ее за руку, как раз в тот миг, когда ее пальцы уже задрожали от напряжения. Упираясь ногами, он вытащил ее и обнял, она дрожала, но облегченно всхлипывала. Земля качалась под ними от очередного удара; они испуганно оглянулись и увидели, что другая трещина ползет к мешку. Кьюлаэра закричал. Трещина прошла прямо под золотом, и оно полетело вниз, во тьму. Кьюлаэра стоял ошеломленный, окаменевший и скоро услышал далеко внизу всплеск и понял, как оплошал.

Взвыв от ярости, он повернулся в сторону Ваханака, но его голос был заглушен ревом ульгарла, шагавшего вперед с мечом, направленным на Кьюлаэру — единственного достойного соперника. Кьюлаэра был слишком зол, чтобы испугаться, он выхватил сразу и меч, и кинжал и шагнул навстречу великану. Крик Китишейн звенел в его ушах.

Миротворец уже начал читать заклинания и размахивать руками. Земля в очередной раз задрожала, и трещины закрылись столь же стремительно, сколь и образовались. Потом нараспев заговорил Йокот, и огромные обломки камней полетели со стен пещеры прямо на голову ульгарлу. Но великан, вероятно, понял эти слова — он шагнул в сторону, бросив быстрый взгляд вверх, и крикнул:

— Чемои! Уничтожьте этот сброд! Разорвите этого гнома на клочки, или я разорву вас!

Чемои сразу вышли из оцепенения и кинулись к Йокоту, направив на него свои копья. Гном вытащил из-за пояса прутик и согнул его пополам, произнося при этом заклинание. Копья горцев начали изгибаться одновременно с прутиком, и скоро острия их обратились к своим владельцам. Те, ругаясь, бросили их и отпрянули.

— Трусы и глупцы! — взревел Ваханак. — Позволяете какому-то гному пугать себя? Ударь его, Улаган!

Проклятие, произнесенное гномом на древнем языке, привлекло всеобщее внимание к ульгарлу. Все увидели, как жезл в его руке стал гибким и начал сгибаться пополам.

— Твой удар вышел много лучше, чем ты думал, мой ученик, — крикнул Миротворец с усмешкой.

Ульгарл бросил меч и, ухватившись за жезл обеими руками, начал читать заклинание; жезл начал разгибаться, а Кьюлаэра, почувствовав, что его час пробил, закричал и бросился на великана.

Ваханак, услышав крик, развернулся, бросил жезл и еле-еле успел поднять меч и отразить удар Кьюлаэры. Воин отпрыгнул, кляня себя за глупость. Зачем он закричал и тем предупредил врага? Гигантский клинок рассекал воздух с воем столь гулким, что Кьюлаэра телом чувствовал этот звук и увидел, как острие меча несется к нему.

Китишейн, стоя на коленях, выпустила стрелу.

Стрела попала гиганту в плечо, когда тот замахивался, и его меч врезался в скалу. Взвыв больше от злобы, чем от боли, он выдернул из мышцы стрелу и швырнул ее обратно. Китишейн отпрыгнула в сторону, но ульгарл успел произнести двустишие, и стрела повернула вслед за своей хозяйкой. Девушка прижалась к земле, чтобы стрела пролетела над ней, но стрела пошла под углом вниз.

Луа прыгнула. Еще бы чуть-чуть, и она поймала бы стрелу в воздухе, но не поймала, а только оттолкнула в сторону. Стрела ударила Китишейн в ягодицу и, отскочив, упала, потому что Луа успела замедлить скорость ее полета. Китишейн вскрикнула от боли и стиснула зубы, чтобы больше не кричать, а Кьюлаэра, услышав ее вскрик, окончательно обезумел от ярости и бросился на ульгарла с мечом, целясь в живот.

Ваханак ухмыльнулся, произнес заклинание и сделал магическое движение рукой, но и Миротворец не дремал: он тоже произнес заклинание, прозвучавшее одновременно со стихами Ульгарла, и что бы ни замышлял Ваханак, этого не случилось. Меч Кьюлаэры воткнулся ему в живот.

Кожа оказалась жесткой, как дубленая, но меч все же пробил ее, и Ваханак замычал и согнулся пополам. Глаза его, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Кьюлаэра выхватил из раны меч, острие которого побагровело. Зрелище пробудило в нем жажду крови; он прыгнул и с победным криком нацелился великану в лицо.

Но для огромного тела ульгарла рана была, конечно, незначительна. Ваханак отдышался, выпрямился, убрал голову от удара и со злобным криком двинул левой рукой. Кьюлаэра завертелся, врезался в каменную стену, и свет на мгновение померк в его глазах. Что-то зазвенело у него в ушах; приглушенные крики доносились до него как бы издалека; в этом мраке двигались и мигали крохотные огоньки. Они продолжали поблескивать, когда настоящее предстало перед ним размытым пятном. Он потряс головой, пытаясь прояснить взор, и почувствовал резкую боль в боку. Он замер, боль утихла, острота зрения вернулась к нему, и он увидел, как ульгарл с ревом гонится со своим огромным мечом за Китишейн и Луа. Те, оставаясь пока вне его досягаемости, осыпали его градом стрел. Но Миротворец не давал-таки Ваханаку действовать свободно; каменное пространство между Миротворцем и ульгарлом было выжжено и испещрено выбоинами, похожими на следы укусов громадных насекомых с железными челюстями. Кьюлаэра увидел, что воздух наполнился сотней блестящих точек, несущихся по направлению к Миротворцу, но, когда мудрец взмахнул посохом, большая их часть исчезла, а оставшиеся развернулись и полетели обратно к ульгарлу. Тот начал ругаться и махать руками; точки расплавились лишь в нескольких дюймах от его груди.

Туда же выпустила свою стрелу Китишейн.

Ваханак был поглощен магической битвой с Миротворцем и не замечал стрелы до тех пор, пока она не вонзилась в него. Он взвыл от боли и ярости, бросился на Китишейн, размахивая гигантским мечом...

Кьюлаэра закричал и ринулся в бой.

Китишейн отпрыгнула в сторону. Ваханак заметил, что к нему бежит Кьюлаэра, и изменил направление удара. Кьюлаэра пригнулся, меч врезался в каменную стену, от которой отвалился обломок, величиной с его голову, и полетел в Китишейн. Она заметила камень слишком поздно и попробовала увернуться — он задел ее бедро и ударился о стену. Кьюлаэра не видел этого, он не видел ничего, кроме огромной, нависшей над ним головы злорадно на него глядевшего. Пасть открылась, обнажив огромные желтые зубы, и испустила утробный хохот...

Кьюлаэра прыгнул и врезал изо всех сил, прямо по этой разверстой пасти.

Потом он получил удар, в глазах у него снова помутилось, все тело прострелило болью. Он смутно осознавал, что куда-то летит...

И врезается во что-то твердое. Похоже, он на несколько мгновений потерял сознание, потому что, когда зрение вновь вернулось к нему и он ухитрился встать, он увидел, что великан стоит на коленях, меч Кьюлаэры лежит перед ним, кровь капает у него изо рта, а руки машут, пытаясь хоть по чему-нибудь ударить.

Луа, стоящая в стороне от ульгарла, пустила в него стрелу. Маленькая и совсем незаметная, она попала Ваханаку в глаз и ушла вглубь. Он вскочил и на мгновение застыл на месте. А потом, как подрубленное дерево, наклонился и начал падать, все быстрее и быстрее, пока не шлепнулся всем телом на камни у входа в пещеру, отчего содрогнулись горы. Высоко наверху один из камней сдвинулся с места, соскользнул и упал; огромный валун на жуткой скорости врезался в грудь гиганта.

Какое-то мгновение все было тихо, все смотрели на поверженного ульгарла и не могли поверить своим глазам. Кьюлаэра тоже смотрел, сипло дыша. Потом он с опаской приблизился и увидел, насколько глубоко вошел в тело врага валун, как остекленел его уцелевший глаз, и у него не осталось сомнений в том, что чудовище мертво. Он не смог сдержать улыбки и радостно взревел. Ульгарл был мертв, а он, воин, остался в живых! Враг пытался убить его, а теперь сам лежит убитый!

Потом завыли чемои. Они рухнули на колени и запрокинули головы. Йокот отвернулся от них и побежал к Луа, которая стояла на коленях, опустив голову в ладони, и плакала.

Свиба бросился к Миротворцу с высоко поднятым копьем и затараторил:

— Наш бог! Какая подлость, какая гнусность! Вы убили нашего бога!

Кьюлаэру затрясло. Он кинулся на горца и сбил его с ног, боль в груди возобновилась, Кьюлаэра зашатался. Горец рухчул на землю, выронил копье, стал пытаться схватить его, но Кьюлаэра, превозмогая боль, наступил Свибе на запястье. Тот обмяк и захныкал:

— Вы убили нашего бога! Что нам теперь делать?

— Вы станете свободными людьми! — резко ответил ему Миротворец. — Подумай, Свиба! Разве смогли бы мы убить его, если бы он был богом?

Свиба замер, рыдания застряли у него в горле.

— Никакой он не бог! — сказал Миротворец. — Даже его отец, улин, не был богом, а просто кем-то вроде сверхчеловека! Даже Улагана-человеконенавистника можно уничтожить, и дух Ломаллина уничтожил его, а вслед за тем и его дух! А уж этого-то его позорного, опустившегося получеловеческого сына и того легче убить!

Свиба резко поднял голову:

— Кем же он тогда был?

— Ульгарлом, сыном улина, рожденным от человеческой женщины, порождением изнасилования, кошмара и ужаса. Надсмотрщик рабов, ничего больше. Он младший сводный брат Боленкара, наследника человеконенавистника, наследника его ненависти и гнусных деяний. Не сомневаюсь, что Боленкар и послал его сюда, чтобы он мучил, убивал и калечил вас, чтобы вы сжались от страха и поклялись ему в верности, чтобы он превратил вашу жизнь в пытку!

Потрясенные чемои замерли. Свиба поднялся на ноги и спросил:

— Почему он был послан к нам? У нас ведь совсем маленькое племя, мы живем на отшибе, какое дело до нас таким силам?

— Для того, кто поклялся уничтожить все молодые расы, каждый человек имеет значение, — ответил мудрец, — а ваше племя живет прямо на одной из дорог, ведущих на север Боленкар пытается не пропустить нас в тот далекий край и по слал сюда Ваханака, дабы он превратил вас в орудие нашего убийства.

— Вашего? — изумился Свиба. — Ваханак был послан чтобы остановить вас?

— Чтобы остановить всякого, кто захотел бы пройти на север за тем же, за чем туда идем мы, — подтвердил Миротворец.

— Бог был послан, чтобы остановить простых смертных?

— Вы же видите. — Миротворец показал на поверженного ульгарла. — И этого оказалось недостаточно.

— Вы и впрямь сильны. — Свиба переводил исполненный трепета взор с одного на другого. Луа подняла глаза вздрогнула, начала говорить, но Миротворец прервал ее.

— Именно так. Но все же мы просто люди, как и вы. Вы можете научиться тому, что умеем мы.

— Но как же мы будем жить без нашего бога? — завыл один из чемоев.

— Вот-вот, как? А если серны не придут, если наши овцы передохнут? Если случится засуха?

Кьюлаэра нахмурился; даже боль в боку меркла в сравнении с силой тревог чемоев.

— Это как же? Вы что, думали, что Ваханак заботился о том, чтобы вам было на кого охотиться, и о том, чтобы шли дожди?

— А откуда мы могли знать, что он здесь ни при чем? — ответил Свиба. — Пусть он кричал на нас, пусть он избивал нас своей плетью и баловался с нашими женщинами, когда хотел, но он всегда был с нами, насколько помнят наши деды и мы всегда знали, что он скажет и сделает, если мы нарушим свой долг перед ним!

Китишейн была вне себя, но она не успела ничего сказать, потому что заговорил Миротворец.

— Но не он управляет погодой и урожаем, — жестко сказал он. — Он ничего вам не давал, а отбирал у вас все, в том числе ваше достоинство и мужество. Хотите знать, как все обстоит на самом деле? Здесь, в горах, не бывает засухи, будьте уверены. И если вы будете хорошо содержать овец и заботиться о них, то они не перемрут никогда. Его гибель ничего не отняла у вас, только сделала вас гораздо свободнее. Идите, охотьтесь, заботьтесь о своем скоте, учитесь защищать себя и делать выбор, когда потребуется!

Чемои явно чувствовали себя неуверенно. Свиба подошел к ним и повел их назад, вниз по склону горы. Они уходили один за другим, опасливо оглядываясь на странников.

Когда последний из них скрылся на поворотом, Китишейн взорвалась:

— Трусы, слабаки! До смерти боятся того, кто не может причинить им никакого вреда!

— Но, сестра, — взмолилась Луа, — им просто страшно остаться без правления, без покровительства!

— Неужели они не понимали, что Ваханак вел их только к нищете и упадку? — неистовствовала Китишейн. — Неужели они не понимали, что единственное, от чего им надо было защищаться, — это он?

— Нет, — покачал головой Миротворец. — Он не давал им возможности это понять.

— Постарайся ты это понять, Китишейн, — умоляла Луа. — Попавшие в рабство в конце концов начинают превозносить своего хозяина, чтобы так оправдать собственный позор, — это происходит не потому, что они столь ничтожны, а потому, что их повелитель так могуч. — Она опустила глаза. — Поверь мне, я знаю.

Китишейн уставилась на нее, потом злобно повернулась к Кьюлаэре. Он встретился с ней взглядом и медленно кивнул:

— Все так и есть. — Он кивнул в сторону Миротворца. — Я тоже знаю. Теперь.

Китишейн немного успокоилась и снова повернулась к Луа. Девушка-гном робко улыбнулась.

— И еще не забывай, что эти люди родились рабами и рабами были их отцы. Для них Ваханак был частью окружающего мира.

— Богохульство! И смертельная рана для души!

— Не смертельная — мы же вылечились, — сказала Луа, обменявшись быстрым взглядом с Кьюлаэрой. — Они тоже вылечатся, только у них уйдет на это гораздо больше времени, поскольку они были такими с рождения.

— Вылечатся, — согласился Миротворец, — хотя на это уйдет не один год. Они не только обретут свободу, они начнут радоваться ей. Но не сразу, девица. Не сразу.

Китишейн мрачно уставилась на него и задумалась, потом пожала плечами и отвернулась.

— Хоть рабы, хоть не рабы, они чуть не убили нас! Я не сомневалась, что мы погибнем!

— Что? Горстка диких, нечесаных мужиков убьет тебя, того, кто только что убил их божество? — спросил у нее Миротворец, отчасти насмешливо, отчасти раздраженно. — Ты по-прежнему так мало веришь в себя? Ты только что победила ульгарла!

— Это дело случая, и...

— Нет! Победили сила и сноровка, вдохновение и могучая магия, меткость и боевое искусство! Победила дружба и единство в бою с великаном и дюжиной вооруженных людей! Я могу привести вас к любому другому ульгарлу, и вы победите его!

— Ой, не надо! — вскрикнула Луа. Миротворец тут же растаял:

— Не волнуйся, малышка, пока не собираюсь.

Кьюлаэра постарался забыть о леденящих душу словах и сказал:

— А еще это случилось потому, что ты вместе с нами противостоял магии ульгарла. Без тебя мы бы не справились, Миротворец.

— Да, — признал Миротворец, — пока не справились бы. Йокот не знал, какие заклинания нужно использовать против ульгарла, и вы вчетвером могли бы пасть духом, если бы рядом не было меня. Но магия вашего шамана-гнома с каждым днем становится все искуснее, и теперь вас уже не запугает никакой ульгарл. Но будьте осторожны, ученики, — Боленкар гораздо могущественнее и опаснее своих собратьев, одной хотя бы своей ненавистью и злобой.

— Зачем ты рассказываешь нам о Боленкаре? — дрожащим голосом спросила Луа.

— А зачем ты выстрелила в Ваханака? — ответил ей мудрец вопросом на вопрос.

— Ой, но я же не могла позволить ему убить Кьюлаэру!

Лицо Йокота окаменело, он отвернулся.

— Ой, не надо так, Йокот! — воскликнула Луа. — Кьюлаэра — один из нас, такой же, как ты, такой же, как моя сестра Китишейн! Разве я не должна защищать его?

— Так же, как он защищает тебя?

Гном повернулся к Луа, и если его лицо не потеплело, то по крайней мере ожило.

Кьюлаэра выдавил ухмылку.

— Что это ты так взъелся, шаман? Почему ты хочешь, чтобы она бросила меня на произвол судьбы?

При этом он поморщился.

— А что это ты зажимаешь бок? — хмуро спросил Йокот.

— Так, упражняюсь, — буркнул Кьюлаэра.

— Ага, и пот капает с твоего лба, и дыхание твое столь слабо, что не потревожит и бабочку! — Йокот подошел к воину. — Луа, помоги мне развести костер и вскипятить воды! Китишейн, уложи его! У него не иначе как трещина в ребре, а может, оно и вовсе сломано!

— Если ты сядешь, тебе не станет хуже? — Китишейн подошла и взяла Кьюлаэру за руку.

— С какой стати мне станет хуже? — отрезал он и снова поморщился от боли.

Китишейн задержала на нем взгляд, потом опустилась на колени и протянула ему руки:

— Ну, сядь рядом со мной, воин!

От звука ее голоса Кьюлаэру бросило в жар.

— Пожалуйста.

Ее голос был заботлив, руки манили.

Кьюлаэре захотелось крикнуть и напомнить себе, что она призывает его лишь для того, чтобы полечить, без каких-либо иных помыслов.

— Нечего соблазнять меня, — рявкнул он, а получился стон, поскольку одновременно он пытался опуститься на землю.

Миротворец приблизился к ним и воткнул в землю посох. Кьюлаэра схватился за него, чтобы не потерять равновесия, сел и осторожно вытянул ноги. Половинки сломанного ребра терлись друг о друга, он чуть не закричал от боли, но вовремя успел сдержаться и превратить крик в стон.

— Смелее, мой друг, — сказала Китишейн нежно и сочувственно. — Йокот, не надо ли ему лечь?

— Нет, нужно только, чтобы я мог до него дотянуться.

Гном встал рядом и потрогал грудь воина. Кьюлаэра чуть не заорал и со вздохом выдавил:

— Это что, гном? Месть?

— Милосердие, — сухо ответил Йокот. — Если бы я захотел отомстить, я бы не вмешивался в твою драку с ульгарлом. Тебе повезло сломалось только одно ребро. Стисни зубы, — какое-то время боль будет страшная, но потом останется лишь неприятный зуд.

Он устроился около Кьюлаэры, приложил пальцы к сломанному ребру и начал делать незаметные, но очень точные движения. Кьюлаэра сдавленно застонал. Когда он затих, Йокот поднялся и, перебирая пальцами по сломанной кости, произнес длинную цепь слогов, в которых, казалось, слышалось что-то похожее на музыку. Потом он умолк, отошел в сторону и сказал:

— Посиди немного не двигаясь, Кьюлаэра. — Он повернулся в сторону маленького костерка и висящего над ним котелка с кипящей водой. — Спасибо, Луа.

Йокот снял с пояса маленькие мешочки, взял из каждого и бросил в воду по щепотке порошка, прочитал над кипящей водой заклинание, потом снял сосуд с огня и поставил перед Кьюлаэрой.

— Сиди тихо, пока не перестанет подниматься пар, — сказал он. — Потом выпей, но выпей все, каким бы мерзким ни показался тебе запах. Потом, через какое-то время, можешь встать — и твое ребро станет как прежнее. Оно будет побаливать еще несколько дней, но обычную нагрузку выдержит.

— Я... спасибо тебе, шаман, — произнес Кьюлаэра так, будто не был вполне уверен, правильно ли он произносит слова.

— Буду рад увидеть тебя вновь в добром здравии, — сказал Йокот и поклонился. — В конце концов, это нужно всем. Ведь если ты не сможешь ходить, кто понесет этот жуткий груз Аграпаксу?

— Какой жуткий груз? — промычал Кьюлаэра. Воцарилась тишина. Все начали оглядываться в поисках ящика с золотом.

— Где он? — тихо спросил Йокот. Кьюлаэра снова застонал, но теперь уже не от боли. Китишейн медленно сказала:

— Я падала в трещину. Кьюлаэре пришлось выбирать между сундуком и мной.

— Он сделал правильный выбор, — уверенно заявил Йокот.

— О да! — горячо согласилась Луа. — Будь ты благословен, воин, за то, что спас мою сестру!

Кьюлаэра удивленно посмотрел на нее:

— Ты благословляешь меня?

Луа улыбнулась под маской:

— Я уже давно простила тебя, Кьюлаэра. А ты простил Миротворца?

— Да, если тебе так хочется. — Но, взглянув на мудреца, воин проверил свои чувства и нашел в душе только остатки обиды за истязания, которым подвергал его Миротворец. Ненависть ушла, а с ней и жажда мести. Как, в конце концов, можно ненавидеть человека, который спас тебе жизнь, который слушал, как ты клянешь себя, и никому ни слова не сказал об этом, и который при всем том заставил тебя обрести веру в себя. — Наверное, уже простил.

Мудрец просиял.

— Что такое горстка золота в сравнении с такими откровениями?

Кьюлаэра поднял и опустил плечи, но не осмелился рассмеяться — боялся боли в ребре.

— Для нас это золото мало что значит, Миротворец, но Аграпаксу оно зачем-то нужно, а еще больше оно значит для Орамора. Однако у меня нет жгучего желания прийти к улину и сказать, что я потерял его золото.

— Ну, тогда нам надо найти золото, — пожал плечами Йокот.

— Ага, легко сказать! — фыркнул Кьюлаэра. — Но как же мы спустимся туда, куда упал сундук, тем более теперь, когда та трещина...

Посмотрев на Йокота, он замолчал.

Под маской на лице Йокота сияла улыбка.

— Да, Кьюлаэра. Мы — гномы, народ, привыкший жить глубоко под землей. Для нас и трещины в недрах гор такая же безделица, как для тебя — ветви деревьев. Пойдем, если не боишься, с нами.

— Я не дам вам уйти без меня, я должен сам исправить мою оплошность!

— Это не оплошность! — Луа нахмурила брови. — Ты спасал мою сестру!

Кьюлаэра замер, не в силах молвить ни слова — так поразила его резкость тона девушки-гнома. Йокот воспользовался паузой, чтобы сказать:

— Ты герой, Кьюлаэра, признай это. Давай, пей свое снадобье, а когда твое ребро заживет, начнем спуск!

— Но как? Где? — удалось прохрипеть Кьюлаэре.

— Вот здесь. — Йокот кивнул в сторону пещеры Ваханака. — Всякая пещера — это отверстие в земле, и мое врожденное чутье подсказывает мне, что это отверстие уходит очень глубоко. Ну, Кьюлаэра, или ты боишься посетить жилище бога?

 

Глава 17

— Войти в жилище бога, может, и побоялся бы, — хмыкнул Кьюлаэра, — но при чем тут Ваханак? — Он повернулся к Миротворцу. — Чему ты улыбаешься?

— Твоим словам, — ответил мудрец.

Кьюлаэра подумал и понял: он поверил-таки, что ульгарл на самом деле не божество. Поверит ли он, что не боги и улины, когда увидит кузнеца Аграпакса?

Он выпил настой трав, после чего Йокот велел ему полежать еще пару часов и заварил для всех другой отвар, попивая который они обсудили приключения последних месяцев. Все были потрясены тем, насколько за это время изменились.

— Йокот стал шаманом, а Кьюлаэра — человеком, достойным всяческого доверия, — говорила Китишейн удивленно. — Луа из робкого воробушка стала лучницей, способной, если надо, убить врага. Только я почти не изменилась, если не считать, что стала искусным бойцом, каким раньше только притворялась.

— О нет, сестра! — возразила Луа. — Ты изменилась гораздо сильнее! Ты стала намного спокойнее, не бросаешься на всякого, кто, на твой взгляд, угрожает тебе, ты стала настолько увереннее в себе, что, не будь я рядом с тобой все это время, я бы тебя не узнала.

— Неужели это так? — изумилась Китишейн.

— Да, — подтвердил Йокот.

— А ты сама ничего не замечала? — хмуро спросил Кьюлаэра.

Китишейн посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Он улыбнулся, радуясь в душе ее расположению и обещая себе никогда, ни за что не потерять ее доверия.

— Это ваша работа, мудрец, — вынес приговор Йокот.

— Верно, и я доволен ей. — Миротворец посмотрел на всех поочередно, сияя улыбкой. — Испытания, через которые я вас провел, враги, которым вы противостояли вместе, — все это вывело каждого из вас на путь к себе — таким, какими вы способны стать, на путь, по которому вы будете идти всю свою жизнь, если у вас хватит решимости следовать ему без моих понуканий.

— Такими, какими мы способны стать? — спросил Кьюлаэра. — Что это значит?

— Проще всего объяснить это на твоем примере, Кьюлаэра, потому что твое тело, которое было сильным, но заплывало жиром оттого, что ты себя баловал, стало теперь крепким, стройным и обученным настоящему боевому искусству. Твоя совесть наконец проснулась, стала говорить тебе о справедливости, ты перестал искать оправдания для своих дурных поступков. Последняя схватка показала, что ты обладаешь духом настоящего воина. — Он с улыбкой посмотрел на всех. — Как и все вы. В Кьюлаэре это более заметно, поскольку ему пришлось проделать более долгий путь; в Йокоте перемена проявилась почти так же сильно: он из гнома, владевшего слабой магией, превратился в шамана, управляющего могущественными силами. Но вы, Китишейн и Луа, изменились не меньше, признаком чего является ваша решимость идти к цели, которая у вас даже сильнее, чем у Кьюлаэры и Йокота.

Все удивленно уставились на него. Йокот осторожно поинтересовался:

— А что это за цель?

— Видишь? Ты даже еще и не понял. — Миротворец улыбнулся Китишейн. — Говори, девица. Что ты хочешь сделать?

Ее голос был очень тихим, как будто она боялась, что ее послушают:

— Уничтожить Боленкара.

Мужчины вздрогнули, потом воззрились на Луа, которая почему-то не зарыдала от ужаса. Вместо этого она медленно и серьезно кивнула.

— Значит, ты тоже это поняла, сестрица?

— Да, так и есть! — Кьюлаэра широко раскрыл глаза. — Я это тоже чувствовал, просто не мог выразить словами!

— Как и я! — мрачно сказал Йокот. — Но это правда, ведь так? Фучан, дворецкий-предатель, ульгарл, истязающий горцев, — всех их послал Боленкар, ведь так?

— Да, как и того подонка, что морочил головы жителям моей деревни. — Воспоминания пробудили в Кьюлаэре ненависть. — У гномов тоже был такой?

— Ты еще спрашиваешь? А как ты думаешь, почему они выгнали Луа на поверхность земли и возненавидели меня за то, что я плохо владел магией? — процедил Йокот.

— Всему этому виной Боленкар, верно? — спросил Кьюлаэра.

— Не во всех человеческих страданиях он повинен, — ответил мудрец, — мы и сами легко умеем приносить друг другу несчастья в борьбе за власть, за подруг, своей алчностью и ревностью. Но все-таки за последний век страданий стало уж слишком много — дела пошли куда хуже, чем обычно, и это — дело рук посланцев Боленкара, сыгравших на людских пороках.

Все какое-то время молчали, потрясенные сказанным.

— Это неслыханная дерзость — говорить о том, чтобы свергнуть бога, — прошептала Луа.

— Но он не бог. — Кьюлаэра поднялся с земли. — Теперь мы знаем это. Боленкар — не бог, а всего лишь ульгарл, и его можно победить так же, как мы победили Ваханака.

— Да, можно, — хмуро буркнул Йокот. — Но Ваханак жил в одиночестве, в окружении жалкой горстки горцев, выполнявших его указания. Боленкара же наверняка охраняют войска, готовые биться за него с врагами до смертного конца!

— Истинная правда, — кивнул Миротворец.

— Тогда и нам придется сколотить войско, — решительно заявил Кьюлаэра, — и к тому же нужно будет хитрить, как только получится. А, мой маленький друг, разве ты не смог бы перехитрить какой-то кусок мяса?

Йокот улыбнулся:

— А как же, конечно! Пойдем, верзила, бери свой меч и захвати несколько поленьев, прежде чем погасишь костер. Поленья послужат нам факелами. Объявляю, что ты здоров и нам пора отправляться на поиск ящика с золотом!

Он повел всех мимо трупа Ваханака в пещеру, где гномы сняли свои маски. Они обошли трон. Вход под землю был скрыт тонким багряным холстом.

Жилище ульгарла оказалось роскошным. Стены были завешаны дорогими тканями, огромный стол, стулья и кровать были сделаны из блестящей древесины и украшены резьбой. Драгоценные камни поблескивали на серебряных и золотых кубках и блюдах, а каменный пол был устлан шкурами, сшитыми в один огромный ковер.

— Сельчане живут в презренной нищете, — злобно процедил сквозь зубы Йокот, — а их бог о себе вот как позаботился.

— Откуда здесь столько прекрасных вещей? — удивленно спросила Луа.

— Когда-то здесь ходили караваны. До той поры, пока дань Ваханаку не стала такой высокой, что все стали обходить эти места стороной, — объяснил Миротворец.

— Так чисто, так прибрано! — Луа озиралась в изумлении.

— Сомневаюсь, что он сам этим занимался, — хмыкнул Кьюлаэра. — Скорее всего каждый день или каждую неделю сюда приводили женщин из деревни, чтобы они тут подметали, вытирали пыль и готовили мерзавцу еду.

Мудрец кивнул, довольный рассудительностью учеников.

— Ну, хватит расхваливать эти хоромы! — Йокот принялся срывать все, что висело на стенах. — Здесь есть проход в подземный мир, давайте же найдем его!

— Откуда ты знаешь? — спросила Китишейн.

— Гном знает, что говорит, сестрица, — заверила ее Луа, заглядывая под кусок ткани. — Здесь!

Все повернулись к ней и увидели темный проход в скале, футов в пять высотой, прегражденный частой деревянной решеткой. Кьюлаэра взглянул на нее с усмешкой:

— Сам он здесь не ходил. Даже мне это будет не просто! Но зачем решетка?

— Чтобы сюда не могла проникнуть живность, воин, — сухо ответил Йокот, — вроде крыс, летучих мышей или гномов! Ну-ка, убери ее!

Кьюлаэра взялся за решетку и хорошенько дернул. Решетка заскрипела и отвалилась. Все уставились в темную дыру. Китишейн поежилась, а Йокот радостно потирал руки:

— Итак, мы отправляемся в страну гномов! За мной, друзья!

Луа и Йокот смело двинулись в путь. Кьюлаэра и Китишейн пошли за ними не так уверенно. Тьма сомкнулась вокруг них, и они выше подняли свои факелы, свет которых лишь слабо поблескивал на стенах пещеры и терялся в темноте впереди.

Последним шел Миротворец. Они спускались все ниже, Кьюлаэра и Китишейн и не ведали, что мрак может быть столь непроглядным. Дети лесов и лугов, они привыкли к тому, что звезды светят даже в самую темную ночь и всегда хотя бы немного света проникает сквозь облака, чтобы можно было отличить небо от земли. Но здесь тьма была — хоть глаз выколи. Китишейн дрожала и невольно с каждым шагом все теснее прижималась с Кьюлаэре. Стены смыкались все сильнее, пещера превращалась в тоннель, но это почему-то только успокаивало Китишейн — так она могла видеть, что находится по бокам от нее, хотя чуть спереди и сзади стены тут же исчезали во мраке. Девушка беспокойно посмотрела на свой факел, задумавшись о том, насколько еще его хватит, — у нее за поясом висели лишь три запасных — и изумилась: полено было почти той же длины, каким она достала его из костра! Она взглянула на полено в руке Кьюлаэры и увидела то же самое: оно не стало короче. Потрясенная, она оглянулась на Миротворца, а тот подмигнул ей и улыбнулся. Китишейн не сразу, но все же заулыбалась и, немного успокоенная, пошла следом за Йокотом и Луа.

Они спускались все дальше, казалось, будто дно пещеры тянет их к себе — все ниже и ниже и, как казалось Китишейн, дорога шла витками. Затем спуск кончился, и некоторое время они шли по ровной земле. На стенах стали появляться отблески света, становясь все ярче и ярче, пока Китишейн не увидела там вкрапления драгоценных камней. От восхищения у нее захватило дух, она чуть не приостановилось, но гномы, похоже, не замечали этой красоты и не стали бы ждать Китишейн. Она шла за ними следом, и ее душа пела от дивной красоты особенно тогда, когда в камне начали появляться прожилки золота, а гномы все шли и шли, не давая задержаться.

Вскоре они вошли в грот, и тут даже Йокот остановился и замер, потрясенный. Свет факелов отражался от зазубренной поверхности стен, выложенных кристаллами, и все было испещрено яркими, удивительной чистоты драгоценными камнями и прожилками чистейшего золота.

— Неужели такая красота могла родиться сама собой? — воскликнула очарованная Китишейн, оглядываясь.

— Не могла. — Йокот пристально разглядывал камни и золото. — Это дело чьих-то рук. Когда-то здесь жили гномы.

— Гномы? — нахмурился Кьюлаэра. — А может быть, дверги?

— Нет. — В голосе Йокота чувствовалась обида. — Дверги работают иначе — проще, грубее. Они — кузнецы; они ничего не придумывают. Гномы создают плавные, мягкие линии, воссоздают воду и свет в драгоценных камнях, которые собирают Дверги просто не замечают нашей работы, пока многовековой труд не даст того, что мы видим здесь.

— Многовековой? — Китишейн все оглядывалась. — Так долго трудиться на этим каменным садом и бросить его?

— Не сомневаюсь, они ушли, когда сюда явился Ваханак, — сухо сказал Йокот, — и мне даже не хочется думать, какой именно магией он их выжил.

Луа нежно взяла его за руку:

— Возможно, они не стали дожидаться, пока их начнут выживать.

Йокот кивнул:

— И то правда. Когда здесь появился ульгарл, они тут же узнали об этом и ушли не задумываясь. Да, они убежали, как бы прекрасны ни были творения их рук. Жизнь дороже искусства.

— Я знавал тех, кто думал иначе, — задумчиво проговорил Миротворец.

— Значит, искусство было жизнью для них, а собственная жизнь не была искусством, — ответил гном-шаман. — Для гномов жизнь является искусством. Что не означает, — неохотно добавил он, — что все мы одинаково хорошие мастера.

В голосе его сквозило отчаяние. Луа посмотрела на него широко раскрытыми влажными глазами и вложила свою ладонь в его руку. Он не отверг ее.

Они вышли из грота, преодолели очередной спуск и попали в пещеру, где свет факелов поглотил жуткий мрак, где тьма была непроглядной, а их глухие шаги отражались тысячекратным эхом. Китишейн хотела было спросить, долго ли им еще идти до своего сокровища, как вдруг Йокот поднял руку:

— Тихо!

Все замерли, прислушались и услышали тихий-тихий шорох почти бесшумно текущей воды.

— Странно. — Йокот посмотрел на Кьюлаэру. Воин удивился, увидев огромные глаза гнома в свете факела, а потом понял, что просто отвык видеть его без маски.

— Что странно?

— Вода. Подземные озера не редкость, но я боюсь, что наши драгоценности застряли внутри скалы, когда сомкнулась трещина.

— И ящик развалился, а золото расплющилось между каменными плитами! — воскликнула Луа.

— Нет, — покачал головой Кьюлаэра. — Я только сейчас вспомнил, что слышал всплеск.

— Почему же ты не сказал об этом! — крикнул на него гном — резко, но с облегчением.

— Ты же сказал, что это озеро!

— Да, значит, вода в нем достаточно глубока, и сундук, возможно, и не раскололся, а все, что затонуло, можно достать. Ну, давайте посмотрим, что это — лужица или настоящее озеро.

Он повернулся и пошел в сторону, откуда доносились звуки. Они прошли по сводчатому проходу и вскоре увидели нечто такое, страшнее чего никогда не видели в жизни. Ручеек втекал в пещеру столь широкую, что судить о ее размерах можно было разве только по эху. Волны высотою в фут омывали каменный берег, они светились каким-то собственным загадочным светом, необъяснимым сиянием, по которому друзья могли лишь примерно предположить, насколько велик водоем. Казалось, ему нет конца — волны уходили далеко-далеко и исчезали.

— Ящик упал сюда? — Кьюлаэре стало не по себе. — Как же мы найдем его?

Йокот пожал плечами:

— Одна лига или сто — особой разницы нет, воин. Он сам найдет нас.

Кьюлаэра уставился на него непонимающим взором, а человечек опустился у воды на колени, взял палку, положил на нее факел и разжег небольшой костер. Затем он снял с пояса мешочек с порошком, бросил щепотку в пламя и начал произносить таинственные стихи. У Кьюлаэры волосы на затылке встали дыбом, он отпрянул, наткнулся на кого-то, развернулся и увидел, что это Миротворец.

— Что он делает?

— Он приказывает волнам отдать то, что они поглотили, а сундуку — подняться, — объяснил мудрец. — Это здравая мысль, и заклинание он выбрал верное, но мне придется ему объяснить, что...

С этими словами он быстро подошел к гному. Быстро, но все же недостаточно быстро. Воды с ревом взметнулись, сошлись в огромный столб, который навис над нашими друзьями в форме гигантской, злобной физиономии.

— КТО СМЕЕТ ПРИКАЗЫВАТЬ ВОДАМ??

Одна из волн высоко взметнулась и залила костер Йокота. Тот отпрыгнул с криком:

— Миротворец! Что я наделал!

— Вместо того чтобы попросить воды, ты стал им приказывать! — крикнул мудрец. — Они разбушевались! Успокой их, шаман! Извинись!

— КТО СМЕЕТ ПЫТАТЬСЯ ПРИКАЗЫВАТЬ ПОДЗЕМНЫМ ВОЛНАМ? — спросило величественное лицо, и впалые глаза медленно повернулись в сторону друзей. — ВЫ?

Водная глыба ринулась на них, нависла прямо над ними, открыла гигантскую пасть, и внутри они увидели водоворот, готовый рухнуть на них и засосать.

— Прости, Великий Дух Воды! — крикнул Йокот. — Я не хотел тебя обидеть!

— ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ЧТО НЕ СОБИРАЛСЯ РАЗОЗЛИТЬ ТОГО, КТО СИЛЬНЕЕ ТЕБЯ! — Лицо медленно повернулось к Миротворцу. — ЧТО ЗА ЗАКЛИНАНИЕ ТЫ СЕЙЧАС ПРОИЗНОСИШЬ, МУДРЕЦ?

— Это чары, успокаивающие разбушевавшиеся воды. О Дух, молю тебя, успокойся! Мой ученик знаком пока еще не со всеми заклинаниями...

— УЧЕНИК? — Дух повернулся и воззрился на Йокота.

— Боюсь, недоучка, — грустно сказал Йокот, пытаясь скрыть свой испуг. — Умоляю тебя, о Могучая Вода, позволь нам забрать то, что мы потеряли в твоей бездне!

— Он хочет сказать: то, что я потерял! — Кьюлаэра выступил вперед и встал между Йокотом и волной. — По моей небрежности оно упало в твою пучину!

— Точнее сказать, из-за того, что ты правильно поступил. — На мгновение Миротворец снова стал жестким и непреклонным. — Ему пришлось выбирать между золотом и жизнью друга, о Дух! Он выбрал жизнь друга и позволил золоту упасть к тебе!

Йокот, дрожащий, ошеломленный, не спускал глаз с волн. Миротворец сказал духу, что тому не удастся полакомиться живым человеком!

Но мудрец, похоже, поступил разумно: волны, скорее ворча, нежели грохоча, проговорили:

— Ненавижу вкус мяса и готов благодарить вас за одно то, что вы бросили мне только неживую вещь. Но если вы собираетесь мне указывать, я уничтожу здесь все живое!

— Пощади, о Могучая Вода! — воскликнул Йокот. — Я совсем недавно научился шаманскому языку, и до сих не знаю толком, на каком языке с каким созданием говорить! Я не подозревал, что у воды есть дух, я думал, что у нее нет собственной жизни.

Дух всмотрелся в Йокота пристальнее:

— Разумеется, ты же гном, и ты считаешь, что только земля и камень обладают душой. Теперь ты понимаешь свою ошибку?

— Понимаю, — страстно сказал Йокот. — О, поверьте, понимаю!

— Пожалуйста, о Дух! — вперед вышла Луа с молитвенно сложенными руками. — Сжалься над нами! Верни нам то, что мы потеряли!

— Жалость! — рявкнул дух. — Какая жалость может быть у потока воды?

— Вода — это жизнь, — возразила Луа. — Когда мы говорим о мирной жизни, что она течет, как вода, — мы подражаем ей. Смилуйся, пожалуйста, отдай то, что взял!

— Отдать? — Вода загрохотала, резко взметнувшись вверх, и в ее потоке появились пляшущие скелеты вперемежку с размокшими пнями, камнями, железными колесами, глиняными черепками, каменными топорами, отколотыми наконечниками копий и прочим всевозможным мусором. Все это прогрохотало вместе с голосом волны:

— БЕРИ, ЧТО ПРОСИЛ! СКЕЛЕТЫ ВСЕХ УТОПЛЕННИКОВ, ВСЕ ОТБРОСЫ, ЧТО ПРИНОСИЛИ МНЕ РЕКИ В ТЕЧЕНИЕ ВЕКОВ! ШВЫРНУТЬ ВСЕ ЭТО ТЕБЕ?

Девушка-гном задрожала и воскликнула: «Нет!» — с таким отчаянием, что водяной столб тут же утихомирился.

— Спасибо вам, о Воды, — с облегчением вздохнула она. — Я не прошу вас вынести на поверхность то, что затонуло, — просто позвольте одному из нас нырнуть и сплавать за этим.

— Луа, нет! — испуганно закричал Йокот. Кьюлаэра бросил на него удивленный взгляд:

— Не ей же нырять!

А дух воды тем временем провещал:

— На это должна быть причина!

— Это не наше золото, — просто ответила Луа. — И нам негде взять другого взамен этого; это золото — жертвоприношение улину Аграпаксу, обещанное ему королем Орамором много лет назад.

— Вы несете золото за короля? — спросил дух. — Какая глупость! Почему вы делаете за него его работу?

— Потому что он опоздал с выполнением обещанного на двадцать лет, — ответила Луа, — и боится гнева улина.

— Это мудро!

— И еще потому, что мы сомневались в короле, он мог передумать и унести золото обратно в свой замок после того, как мы уйдем, — объяснил Кьюлаэра.

— Сомневались?! — Дух повернулся к нему. — Зачем вы взвалили на себя чужую ношу?

— Потому что... так было правильно. — Кьюлаэра развел руками, пытаясь подобрать слова для объяснений. — Потому что тот гадкий дворецкий, который заставил короля забыть о своей клятве, заставил его также относиться к своим крестьянам хуже, чем к собакам. Не правильно было бы остаться в стороне, когда мы могли вмешаться.

— Да, мы так решили, — сказал Йокот.

— Эти слова особенно хорошо звучат из уст того, кто пытался приказывать духу! — пробурчала волна.

— Я же сказал, что прошу прощения! — воскликнул Йокот.

— Ну, ладно, не могу порицать благородные намерения, — пробурчала волна. — Так и быть. Можете нырять в мои воды и искать свое золото. Я попридержу на время все жестокие водовороты, я прослежу, чтобы вы благополучно вернулись на поверхность. Но не мешкайте!

Высказав последнее наставление, дух погрузился в пучину — гора воды с диким ревом спала. Друзья отпрыгнули от приближающейся волны, уставились на только что вздымавшуюся поверхность, которая вдруг снова превратилась в самое обычное озеро.

Йокот издал вздох облегчения:

— Хвала небесам! Простите, друзья мои, я перепутал заклинания!

— Глупая ошибка, но вполне понятная, — успокоил его Миротворец. — Никогда не пытайся повелевать стихиями, поскольку каждая из них наделена духом. Вообще никогда никем не повелевай, если можешь попросить. Итак, кто поплывет?

— Я, — хором сказали Кьюлаэра и Луа, после чего повернулись и уставились друг на друга.

— Ты, сестрица? — изумилась Китишейн.

— Женщины лучше ныряют, — сказала Луа. — Если нет особых опасностей, если дело только в том, чтобы спуститься за чем-нибудь, а потом вернуться — гномы далеко превосходят людей как ныряльщики, тем более в подземных водах.

— Да, я бы не смогла плавать там, где так темно, — неохотно призналась Китишейн.

— Мне не очень нравятся страшные звуки там, в глубине, — заметил Кьюлаэра.

— Ничего опасного, если сундук лежит на такой глубине, до которой я смогу донырнуть, — успокоила его Луа. — Дух Воды пообещал нам.

— Это верно, — сказал Йокот, потом решительно подошел к самой воде и начал жестикулировать и произносить заклинание.

— Йокот, не надо! — воскликнула Луа, рванувшись к нему. Миротворец остановил ее, положив руку ей на плечо:

— Он просто спрашивает у воды, где и как глубоко лежит сундук. Кьюлаэра, дай ей моток веревки. Девица-гном, привяжи конец к одной из ручек сундука, а другой конец принеси нам. А Кьюлаэра останется здесь и вытащит сундук на берег.

Кьюлаэра шагнул к мешку, вытащил моток веревки и подал Луа.

— Я потерял его. Конечно, я и должен вытащить его.

Луа взяла веревку и кивнула:

— Ну, как пожелаешь.

Йокот закончил заклинание. Слева от друзей футах в пятидесяти на поверхности появились огромные пузыри.

— Сундук лежит там, — сказал Йокот, после чего пересчитал пузыри. — Один... два... три... четыре... пять... шесть! Он лежит на глубине шесть морских саженей.

— Я легко смогу донырнуть.

Луа сняла с себя меха и осталась в одной рубашке. Немного постояв, она вошла в озеро и, когда вода дошла ей до пояса, поплыла.

— Там! — крикнул Йокот. Луа нырнула и исчезла в волнах.

— Что-то вы все не особо волнуетесь, — язвительно заметила Китишейн.

— Не волнуемся? Я очень волнуюсь. — Йокот не сводил глаз с того места на поверхности воды, где исчезла Луа. Казалось, будто своим яростным взором он пытается вернуть ее назад. — Но она поступила правильно. Гномы хорошо плавают и ныряют в подземных водах, а наши женщины способны нырять глубже и лучше, чем мужчины, если нет гигантских рыб, с которыми нужно сражаться, водяных или коряг, за которые можно зацепиться.

— Но разве можно рассчитывать, что тут... — Китишейн вовремя прикусила язык, чтобы не высказать вслух свои мысли. Конечно, они могли доверять Духу Воды, если он только что сохранил им жизнь, но, будь этот вопрос высказан, стихия могла бы рассвирепеть и возжаждать мести. Китишейн взяла Йокота за руку, думая, что пытается успокоить его, и не понимая, что сама хочет почувствовать себя увереннее. Она сжимала руку гнома, пока человечек не застонал.

— Держи, девица. — Кьюлаэра протянул ей огромную ручищу, которую она с благодарностью приняла. — Сожми изо всех сил, если хочешь, — буркнул он.

Китишейн последовала его совету.

Небольшой бурун вспенился на водной глади. Луа вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух, и поплыла к ним.

Йокот вскрикнул, прыгнул за ней в воду, чтобы обнять ее, но потом отвернулся и ограничился тем, что взял ее за руку и помог выйти на берег.

— Ну, нашла? — спросил Миротворец. Луа кивнула, задыхаясь, и протянула конец веревки. Кьюлаэра взялся за него и потянул.

 

Глава 18

Кьюлаэра дернул, и мешок выскочил из воды. Он вытащил его на берег. С кожи стекали потоки воды.

— Скорее! Он цел? — закричал он, развязывая мешок.

— Спокойствие, воин, — сказал Йокот. — Вода не причиняет золоту вреда, так же как соль и холод. Если сундук цел, металл не мог испортиться..

Кьюлаэра успокоился, заглянул в мешок и осторожно открыл крышку сундука. Золотые монеты заблестели в полумраке — нерассыпавшиеся, неиспортившиеся. Он облегченно вздохнул:

— Пока я не нарушил своего обещания.

— Не нарушил, — согласился Миротворец, — но нам еще предстоит отнести сундук Аграпаксу.

Кьюлаэра вздохнул, закрыл сундук, запер его, засунул обратно в мешок, встал и вскинул свою ношу на спину.

— Что ж, подъем предстоит долгий, и все же я рад, что эта ноша снова у меня на спине. Ведите, гномы.

Йокот повернулся, чтобы идти, но Миротворец остановил его прикосновением посоха:

— Не туда, не вверх.

Гном непонимающе взглянул на него.

— А куда же?

— Веди нас к озеру расплавленной породы.

Йокот и Луа замерли и уставились на мудреца. Луа спросила:

— Откуда ты знаешь об этом озере, Миротворец?

— Он много всякого знает, — сказал Йокот, — очень много. Меня не удивляет, что он и об этом озере знает. Но Миротворец, там очень опасно!

— Опасно, верно, — кивнул мудрец, — но мы не станем подходить слишком близко.

— И не получится, — кисло проговорил Йокот. — Жар спалит нас задолго до того, как мы увидим сияние, а если и нет, то мы задохнемся в смрадных испарениях!

— И так близко не подойдем, — улыбаясь, сказал Миротворец. — Мы найдем то, что нам нужно, до того, как станет опасно.

— Там страшный шум, — протестовала Луа. — От такого жуткого лязга у нас лопнут барабанные перепонки.

Кьюлаэра был озадачен и хмур.

— Как камень может расплавиться? И как он может издавать лязг?

— Горы тоже плавятся, если огонь достаточно силен, — и заверил его Йокот, — расплавленное железо стекает с горы, под ним сгорает древесный уголь. А вот откуда возникает лязг, этого я не знаю.

— Узнаешь, — пообещал Миротворец. — Вперед же, Йокот, веди нас к озеру, к горячим водам.

— Как скажете, — вздохнул Йокот, повернулся и двинулся в путь бок о бок с взволнованной Луа.

Кьюлаэра глянул на старика, решил, что улыбка мудреца ему не нравится, согнулся под тяжкой ношей и пошел вслед за крохотными вожаками.

Весь этот и весь следующий день они шли подземными переходами, спали при свете огня факелов, которые горели постоянно, но при этом не становились ни на дюйм короче. Там и тут узкие коридоры выводили в пещеры, большие и поменьше, затем стены снова тесно смыкались. Дважды они проходили по длинным коридорам, и Кьюлаэра с Китишейн были восхищены настенными рисунками животных. Казалось, что нарисованные звери движутся, озаряемые отблесками огня факелов.

— Чья это работа? — тихо спросила Китишейн.

— Наши предки говорили, что это нарисовали люди давным-давно, — ответил Йокот. — Но нам неизвестно, зачем они занимались столь странными делами.

— Деяния людей частенько необъяснимы, — сказала Китишейн и пошла вслед за гномами, а Кьюлаэра еще немного постоял, в недоумении провожая девушку взглядом.

Они шли и шли вперед сквозь ночь, и мрак нарушал лишь свет факелов. Кьюлаэра не замечал, насколько стало жарче, пока ему не пришлось наконец стереть со лба пот. Он посмотрел на вспотевшие ладони, и страх скрутил его внутренности в узел. Неужели и впрямь существует озеро расплавленной горной породы? Впрочем, деваться было некуда — и нельзя было понять, зачем Миротворцу понадобилось туда идти. Кьюлаэра, конечно, мог бы поинтересоваться, но он не сомневался, что Миротворец скажет ему: «Подожди и увидишь все сам». И Кьюлаэра безропотно шел туда, куда вели гномы.

К концу дня они услышали лязг — далекий и как будто приглушенный каменной толщей, он звучал настойчивее биения сердца. Следовало несколько ударов, потом они смолкали, потом звучали снова, и так в течение часа. Затем могло наступить кратковременное затишье, после чего звуки возобновлялись.

Кьюлаэре хотелось сказать, что они приближаются к сердцу горы — ее больному сердцу, но, взглянув на лица друзей, он счел за лучшее промолчать.

Следующую ночь они провели в каменном тоннеле — в том его месте, где он был широк почти как пещера. Путники положили рядом несколько факелов, только чтобы вскипятить воды и почувствовать себя увереннее в их свете, а в тепле они нисколько не нуждались.

К счастью, ночью было тихо.

Проснувшись, они позавтракали и отправились в путь. Пот лился ручьями, становилось все жарче и жарче. Кьюлаэра утешал себя тем, что Миротворец обещал не подходить слишком близко к расплавленному озеру. Наконец гном остановился там, где тоннель разветвлялся.

— Налево — путь в обход кузницы, — сказал он, — а если нам нужна она, мы должны пойти направо.

— Что еще за «кузница»? — нахмурилась Китишейн.

— Озеро расплавленного камня, о котором я вам говорил. И гномы, и дверги называют его «кузницей Аграпакса». Существует предание, что некогда там находилась кузница бога, — глупость, конечно.

— Как близко мы должны подойти к ней? — спросил Кьюлаэра.

— Так близко, что будет очень жарко, но не так близко, чтобы сгореть. Говорят, что зрелище это приводит в трепет.

Йокот действительно дрожал мелкой дрожью, глаза его блестели.

Кьюлаэра понял, что это означает, и улыбнулся:

— Но сам ты этого никогда не видел, верно?

— Никогда, — подтвердил Йокот, — а очень бы хотелось.

Кьюлаэра повернулся к Миротворцу:

— Это важно для шамана?

— Очень важно, — ответил мудрец.

— Тогда пойдемте посмотрим, — улыбнулась Китишейн.

Йокот засмеялся и запрыгал, ударяя пятками друг о друга:

— Идемте же!

Он повернулся и быстро зашагал в правый тоннель. Друзья пошли следом, только Луа немного замешкалась, охваченная дурными предчувствиями.

Тоннель вел вверх, становилось все жарче. Кьюлаэра несколько раз осторожно, готовый сразу же отдернуть руку, прикасался к скале, но камни не были обжигающе горячими. Наконец они вышли к краю обрыва, за которым находилась гигантская пещера, освещенная красноватым сиянием.

— Теперь будьте осторожны.

Йокот лег на живот, подполз к краю, глянул вниз и оцепенел.

Любопытство победило. Кьюлаэра бросил свой мешок, лег и пополз вперед; Китишейн поступила так же, а чуть погодя и Луа. Миротворец подошел к краю и оперся о посох.

Под ними находился красный кипящий котел. Бурлящая поверхность густой жидкости заполняла всю пещеру. Там и здесь вздымались, надувались и лопались гигантские пузыри. Кьюлаэра замер, потрясенный, и пролежал бы так, наверное, больше часа, если бы горячий поток восходящего воздуха не ударил ему в лицо. Он быстро отполз назад. То же самое сделали остальные. Они уставились друг на друга. Всех трясло, несмотря на жару.

— Если где-то есть обитель демонов, — сказал в конце концов Кьюлаэра, — то это здесь!

— Жарче любой печи. — Обычное самообладание покинуло Йокота. — Неудивительно, что это место называют кузницей Аграпакса!

Как будто услышав его, вся пещера вдруг с лязгом задрожала. Так продолжалось несколько минут. Три удара, тишина, еще четыре или пять, тишина, и так далее. Наконец все кончилось, эхо ударов затихло. Друзья, побледневшие и ошеломленные, переглянулись.

— Не может же это и в самом деле быть... — Китишейн запнулась.

— Не может? — спросил Йокот.

— Не здесь. — Миротворец сделал знак рукой. — Идемте.

Он увел их обратно в тоннель, где было не так жарко и где они смогли облегченно вздохнуть. Кьюлаэра был удивлен — несколько минут назад он думал, что в тоннеле очень жарко, а теперь он казался прохладным!

Мудрец остановился у развилки:

— Вот здесь.

Йокот обескураженно глянул на старика. Тоннель, по которому они спускались вниз, уходил налево; этот же уводил направо.

— Когда мы здесь проходили, этого поворота не было! Я впервые его вижу!

— Впервые видишь, а он был здесь, — сказал Миротворец. — Мы бы и сейчас не увидели его, если бы кузнец Аграпакс не заинтересовался нами.

— Но тут ходило не одно поколение гномов — я вижу приметы! И дверги тоже! Как они могли не знать о том, что здесь находится дверь в кузницу Аграпакса?

— Потому что дверги и гномы — такая же природная часть подземного мира, как камень и руда. Аграпакс все это прекрасно знает и любит, — объяснил Миротворец. — Но появление под землей людей — это нечто из ряда вон выходящее. Вы возбудили в кудеснике интерес. Не сомневаюсь, ему захотелось взглянуть, кто проник так далеко в его владения, тем более что он понимает, что природное любопытство, свойственное людям, потянет нас сюда.

— Значит, меня он понимает плохо, — сказал Кьюлаэра. — Чтоб тебе пусто было, старик! Это ты научил меня бояться!

— Я лишь напомнил тебе о страхе, а научился ты ему в детстве, — пожал плечами мудрец и повел их в проход. Лязг возобновился — казалось, что звенит все вокруг.

Вдруг тоннель вывел их к сводчатому проходу. Лязг зазвучал громче, гораздо громче. Пещера впереди была залита зловещим светом, похожим на свет расплавленной породы, в озере к этому свету примешивались более яркие вспышки желтого и оранжевого пламени. Друзья замерли: в конце прохода они увидели две широко расставленные огромные ноги толщиною со старый дуб — волосатые, испещренные ожогами. К ногам уходящими вверх полосками кожи крест-накрест были привязаны сандалии.

Миротворец подошел к началу прохода и дал остальным знак двигаться вперед. Они пошли медленно, опасливо, взгляды их устремились все выше и выше: на туловище, которое было намного шире ног, плечи — еще шире туловища, и руки, бугрящиеся мышцами, блестящими от пота, такими же могучими, как ноги.

Венчала тело огромная голова с седой бородой и блестящими глазами, в которых отражался огонь. Лицо, некрасивое, покрытое копотью, принадлежало тому, кого ничего не занимало, кроме собственного дела.

Великан был в три раза выше человека. Его окружали ровно сложенные металлические болванки, драгоценные камни и другие материалы. Перед кузнецом кипел в котле расплавленный камень. В тот миг, когда путники увидели его, одной рукой он сжимал щипцами над расплавленной породой металлический брусок, а другой потянул за рукоятку, которая была скорее всего стволом векового дерева. От расплава к бруску взметнулось пламя. Кузнец-великан отпустил рукоять; ревущее пламя ослабло, он перенес брус на наковальню из черного металла, которая была выше человеческого роста, шириной с лодку, и весила наверняка немало.

Он работал молча. Когда он обрабатывал брусок, глаза его блестели. Китишейн могла бы поклясться, что он не заметил их появления, но вскоре кузнец отложил брус, чтобы тот остывал, и заговорил голосом, от которого по пещере пронесся гул, подобный грохоту землетрясения.

— Зачем ты пришел сюда, Огерн? — Он повернулся и злобно поглядел на Миротворца. — Чего тебе понадобилось в моей кузнице? Мало тебе было проваляться несколько веков в постели с моей женой?

Словно пораженные громом, друзья уставились на Миротворца.

А щеки Миротворца раздулись от гнева, и он заговорил с великаном так, будто тот был надоедливым деревенским сплетником:

— Никогда она не была твоей женой, Аграпакс!

— Не была, но должна была стать, поскольку улинов осталось так мало, а мы с ней — двое самых могучих. Ты украл ее у меня, малявка!

— Я не мог украсть у тебя то, что тебе не принадлежало! У тебя никогда не было прав на нее, да и быть не могло, ибо ты на нее и внимания не обращал! Мыслями ты всегда возвращался в свою кузницу. Ты и ушел бы в кузницу исполнять свои новые замыслы, бросив ее! Нет, никогда ты не смог бы стать верным мужем, ибо ты всегда был обвенчан со своим искусством!

— Все те же старые песни. — Кузнец-великан отвернулся и плюнул на наковальню. — На самом деле все женщины считали меня уродом. Разве что только какая-нибудь захотела бы добавить чудесного кузнеца к перечню своих побед. Я криворукий, хромой, весь в ожогах, косоглазый, длинноносый и неуклюжий. Ну да ладно, мои металлы любят меня, а я люблю свои металлы.

Китишейн подумала, что из всего сказанного только это и было правдой. Верно, великан выглядел неказисто, но вовсе не уродливо, и хоть он был огромен, но его могучие мышцы сами по себе были весьма привлекательны. Он был не из тех, кого женщины выбирают в любовники — но в мужья? И это было бы вполне возможно, будь у него не такой скверный характер.

На Кьюлаэру же Аграпакс произвел ошеломляющее впечатление. Кьюлаэра любил действовать, он был воином, он всегда чувствовал странное чувство превосходства над кузнецами, ковавшими для него оружие, — и вот он увидел кузнеца, который мог просто по рассеянности его раздавить, расплющить гигантским молотом, а потом вернуться к своей работе, ничего не заметив! Он увидел кузнеца, который не интересовался ничем, кроме своего искусства, но который запросто убил бы Кьюлаэру, приди тот сюда в одиночку.

Но он пришел не в одиночку, что было еще хуже. Чувствовать себя мелюзгой рядом с кузнецом было достаточно неприятно, но, узнав, что воспитавший его учитель, учитель, которому он смел дерзить, — мифический Огерн, Кьюлаэра почувствовал себя настоящим олухом. Как он вообще мог помыслить о бунте! Ему нестерпимо хотелось не думать об этом, он твердил себе, что этот старик — простой смертный, названный в честь великого героя. Но когда Кьюлаэра услышал, как сам Аграпакс обращается к этому человеку, как к равному, чуть ли не близкому знакомому — хоть и без приязни, — услышал, как Огерн отвечает Аграпаксу, не пресмыкаясь, имеет дерзость поучать бога, — сама душа как будто съежилась внутри него. И даже если бы он смог отрицать все остальное, причина распри была совершенно ясна: Огерн был любовником улинки! Этот бродячий учитель был, возможно, и до сих пор ее возлюбленным!

О ком еще, кроме самой Рахани, они могли говорить?

Смертный мудрец Миротворец, к которому Кьюлаэра все время относился как к презренному нищему старику, жил с богиней, с той самой богиней!

Нет, не с богиней — с улинкой, поправил себя Кьюлаэра. Всего лишь улинкой. В конце концов, так сказал Миротворец, а какой смертный мог знать больше, чем Огерн?

— И все-таки мне хочется поколотить тебя. Ты богохульник, раз якшался с улинкой, Огерн, — проревел кузнец. Он взял щипцами новый брус металла и принялся изучать взглядом его поверхность.

— Ну, поколоти, — сказал Огерн тихо и, пожалуй, даже сочувственно. — Поколоти, если у тебя хватает смелости прогневать дух Ломаллина.

Аграпакс изучал тускло блестящий металл.

— Дух или не дух — Ломаллин по-прежнему всесилен.

— Дух или нет, — ответил Огерн, — но ты бы не рискнул потерять расположение одного из тех немногих улинов, которые относятся к тебе дружески.

Аграпакс нетерпеливо пожал плечами:

— Ломаллин ко всем относится дружески.

— Даже ко мне, — сказал Огерн. Аграпакс долго смотрел на огонь. Наконец он повернулся и сухо кивнул мудрецу:

— Это так, поэтому я буду разговаривать с тобой вежливо, ибо друг моего друга — мой друг. Скажи же мне, Огерн, — зачем ты пришел сюда? Зачем ты искал меня?

Огерн кивнул на самого рослого из своих попутчиков:

— Этого воина зовут Кьюлаэра. Он взял на себя выполнение долга, обещанного тебе другим.

Улин уставился прямо на Кьюлаэру.

— Взять на себя долг и ношу за другого, когда тебе самому это не нужно? Что же ты за глупец, смертный?

В этот миг Кьюлаэра и в самом деле почувствовал себя глупцом.

— Я глупый человек, великий Аграпакс.

Одобрительный блеск появился в глазах кузнеца.

— Он учтиво разговаривает по крайней мере и, возможно, наделен зачатками мудрости. Чей же долг ты взял на себя?

— Од... одного короля, он живет в нескольких неделях пути отсюда, — сказал Кьюлаэра. — Его зовут Орамор.

— Орамор... Орамор... — Кузнец отвернулся, нахмурился, перекатывая имя, словно камешек во рту. — Не припомню. И все же не так много людей ко мне приходило, чтобы я их напрочь забыл. Что он мне обещал?

— Отдавать вам первый урожай его полей и пастбищ, о Кудесник.

— Зачем он обещал мне это?

— В качестве платы за неуязвимые доспехи, магическое оружие и знания о том, как ими правильно пользоваться, чтобы защитить свой народ от варваров и разбойников.

— А! Нагрудник, шлем и поножи из яркой бронзы с различными примесями! — Аграпакс кивнул. — Да, прекрасно помню. Но что-то он припозднился с первым урожаем, а? Это было, наверное, несколько лет назад.

— Не меньше двадцати, — сказал Кьюлаэра, голос которого ему самому показался тоненьким.

— Двадцать? Да, это не так уж много. Но первый урожай зерна и мясо не смог бы сохраниться так долго, верно?

— Верно. — И снова Кьюлаэре показалось, что он пищит, отвечая кузнецу-великану. — Он обменял его на золото.

— На золото! — прогремел Кудесник. — Значит, он нарушил обещание? Ты хочешь сказать, что он нарушил обещание, данное улину?

— Да. — Сердце Кьюлаэры бешено застучало от страха.

— Вот уж тупица! Он что, не представляет себе, какая кара может обрушиться на человека, нарушившего клятву, данную богу?

Теперь заговорил Огерн:

— К нему пришел посланец Боленкара, великий Аграпакс, и так ослепил и одурманил его красивыми словесами и витиеватой ложью, что тот и думать перестал о возможности кары.

— Боленкар? Это еще кто такой?

— Старший из получеловеческих детей Улагана.

— А, ульгарское отродье! Да, теперь припоминаю. Вечно крадущийся по залам отцовского дворца, мрачный и задумчивый. Значит, он пришел к власти?

Кьюлаэра молча вытаращился, потрясенный осведомленностью улина.

— Пришел, — ответил Огерн. — Он хочет взяться да отцовские дела, превзойти его и тем самым освободиться от своей ненависти к Улагану.

— Превзойти его! — Аграпакс резко выпрямился. — Значит, он хочет уничтожить все молодые расы?

— Я уверен, что именно таковы его замыслы, — спокойно ответил Огерн.

У всех остальных душа ушла в пятки. Никогда прежде они не чувствовали по-настоящему ужаса замыслов ульгарла.

— Ну, тогда неудивительно, что этот человеческий король был облапошен! Надо было ему уши надрать, а не доспехи ковать. И ты решил исправить то, что натворил посланец Боленкара?

Огромные глаза вновь впились в Кьюлаэру.

— Я... решил, да, — неуверенно выговорил воин.

— Жуткая глупость — взваливать на себя такую ношу, когда ты сам в этом не нуждаешься! Зачем ты сделал это?

— Почему... Я... Я не могу ответить, — запинаясь, выговорил Кьюлаэра.

— Не можешь ответить? Нет, можешь! У тебя есть губы и язык, есть и легкие, чтобы пропускать через них воздух! Говори, человек! Зачем ты решился на то, чтобы исполнить чужое нарушенное обещание?

Кьюлаэра словно язык проглотил, он лишь смотрел в огромные, злые глаза и пытался собраться с духом.

— Говори! — еще раз приказал улин.

— Это... это было по справедливости! — вот все, что смог сказать Кьюлаэра.

— Верно! Но почему?

— Потому что... данное слово надо выполнять, — наконец более свободно заговорил воин. — Потому что, нарушив данную тебе клятву, король предал своих крестьян, простых людей, таких же, как те, что взрастили меня, таких же, как я сам! Он втаптывал их в грязь, которую они пахали, чтобы выжать из них еще несколько золотых монет! Они жили в жалких лачугах, в то время как он выстроил для себя высоченный дворец и украсил его дорогими вещами, какие только хотелось иметь его жене! Нет, великий Аграпакс, это было несправедливо, еще как несправедливо! — Кьюлаэра понял, что перешел на крик, и, застыв, затрясся, с вызовом глядя на улина.

А Аграпакс кивнул медленно, с одобрением:

— Значит, увидев в его крестьянах самого себя, ты заставил его выполнить обещанное. Ответь же, как тебе это удалось?

— В... в поединке, великий Аграпакс. Один на один.

— В поединке?! Как ты мог победить того, кто был вооружен моим мечом и облачен в мои доспехи?

— Огерн снял их с него, — просто ответил Кьюлаэра.

— Снял?! — Кузнец повернулся к мудрецу. — Как тебе удалось это, о смертный мастер?

— Я узнал твою работу, как только увидел ее, — ответил Огерн. — Дотронувшись до доспехов посохом, я попросил их оставить того, кто их не достоин.

На некрасивом лице улина появилась улыбка. Он оглушительно, но беззлобно засмеялся.

— Молодчина, молодчина, Огерн! А вот будь ты плохим, а тот король хорошим — доспехи остались бы на нем и его защитили! Да, очень мудро! — Он повернулся к Кьюлаэре. — Значит, ты, крестьянин, победил короля и заставил его выполнить обещанное! Но почему ты не заставил его самого принести мне первый урожай?

— Я не мог ему доверять, — просто ответил Кьюлаэра.

Аграпакс кивнул:

— Мудро, тем более когда рядом с ним находился посланец Боленкара.

— О, Огерн прогнал его.

— В могилу, надеюсь? — Кузнец весело шлепнул себя по бедрам. — Ну и славно! Смело! Ты взялся принести мне первый урожай, который дал тебе король, но ведь он давным-давно сгнил! Нет, я забыл — ты говорил, что он обменял его на золото! И где же оно?

— Здесь, великий Аграпакс. — Кьюлаэра сбросил мешок, развязал его, вытащил сундук, открыл замок и отбросил крышку.

У кузнеца перехватило дыхание, когда он увидел чудесное золото.

— Красота, красота! Настоящее золото, чистое золото! Чудо, что ты дотащил его, — ведь золото тяжелое, очень тяжелое! Да, когда ты сказал, что взял на себя королевскую ношу, ты именно это и имел в виду, верно? — Он махнул рукой. — Подай-ка его мне!

Кьюлаэра наклонился, взялся за ящик, резко выпрямился, умудрившись поднять его до уровня груди, а потом, собрав всю свою силу, поднял сокровище над головой. Кудесник протянул руки и взял сундук, коснувшись своими пальцами рук Кьюлаэры, который вздрогнул от прикосновения Улина.

Аграпакс этого не заметил. Он поднес сундук к лицу, извлек большим и указательным пальцами несколько брусков.

— Прекрасно, в самом деле прекрасно! Можете передать королю, что он выполнил свое обещание куда лучше, чем если бы отдал мне зерно или скот! Да, это украсит мои лучшие работы, это обогатит мое искусство!

Он заметил, как удивленно смотрит на него Йокот.

— Да, гном, я бы и сам смог найти его и очистить, что было бы много легче, чем ковать оружие и доспехи для нечестного короля, но тогда он позабавил меня своей глубокой тревогой за свой народ, а золото всегда прекрасно, откуда бы ни взялось!

Он повернулся к Кьюлаэре.

— Ты заслужил награду за свою службу, смертный! Что ты хочешь получить?

Кьюлаэра только таращил глаза.

— Ну, ну, ни один человек не служит без награды! — нетерпеливо сказал кузнец. — Что ты просишь?

— Ну... ничего, великий Аграпакс. — К Кьюлаэре вернулся дар речи. — Я поступил так, потому что это было справедливо, я не мог стерпеть такого обращения с крестьянами; я принес золото сюда, потому что нельзя было доверять королю. Я и не думал о том, чтобы просить платы за свой труд.

Аграпакс нахмурился и повернулся к Огерну:

— Это правда? Да, я сам вижу: ты весь раздулся от гордости и лицо твое сияет! Ты слепил человека из этого куска мяса, правда? Ты сделал его благородным мужчиной, гораздо более достойного стать королем, чем тот, кого он победил, ибо этот человек понял, как ценна сама по себе справедливость! — Он посмотрел на Кьюлаэру. — Но справедливость нуждается в доспехах для защиты и оружия, чтобы вершить ее! Ты — воин, значит, ты любишь сталь! Говори, человек! Что ты хочешь, чтобы Кудесник сделал для тебя? Проси!

Кьюлаэра был настолько потрясен, что у него потемнело в глазах.

 

Глава 19

— Давай, не молчи! Я вас, людишек, знаю! Вы еще жаднее, чем драконы! — ревел Аграпакс. — Я сам предложил тебе награду, смертный! Не бойся, проси!

— Я... Я не могу, — выдавил Кьюлаэра. Китишейн приблизилась к нему и выпалила:

— Не трусь, Кьюлаэра! Проси, что хочешь, и никто не сможет победить тебя!

Упал тот камешек, с которого начинается лавина. Та самая Китишейн, которую он обижал, на которую он набрасывался, которая должна была бы опасаться его и безоружного и вдвое сильнее опасаться увидеть вооруженного непобедимым мечом, теперь побуждает просить о таком! Ее доброта и умение прощать потрясли Кьюлаэру, воин упал на колени, опустил голову, сраженный могущественностью улина и скрытым величием старого бродяги, который стал его учителем, пристыженный скромностью и благородством женщины, которая была его другом.

— Что это? — взревел улин. — Герой корчится в самоуничижении? Так негоже!

Что-то ударило Кьюлаэру по голове, боль пробудила злобу. Он резко поднял голову, его глаза вспыхнули, и он увидел, что это кузнец-кудесник протянул руку и коснулся его головы.

Он замер, уставился в глаза великану, и в голове его как будто вспыхнул свет, вместе с которым пришло озарение — понимание того, что все на свете едино, ничто не существует без воли Творца, что воля эта проникает внутрь всех вещей, которые иначе не существовали бы. Он вдруг понял, что кузнец и его металл в родстве меж собой, что молот — родня наковальне, что два врага — это два проявления единой жизненной силы, хоть они и пытаются отрицать свое родство, что Зло — отрицание человеческой природы как части всеобщей природы, каковая является частью самого Творца. С оглушительной ясностью Кьюлаэра понял, что ему незачем так страшиться Аграпакса, ибо кузнец понимает тайну этого родства, но ни за что не стал бы обижать никого, кроме того, кто попытался бы это родство отрицать.

Кьюлаэра протянул руку и коснулся руки Китишейн, услышал ее вздох и почувствовал, что она, как и он, вдруг осознала, что связь мужчины и женщины, постоянное стремление двух душ слиться — это всего лишь одно из проявлений того высшего Всеобщего Единства во Творце, попытка заново осознать связь, знание о которой было утеряно людьми при рождении. Любовь по сравнению с этой жаждой соединения казалась маленькой, мелкой, но сама эта жажда виделась еще и истинным смыслом Любви, ее общностью и цельностью, самой великой и всеобъемлющей из всех известных людям сил.

— Кьюлаэра... — пробормотала Китишейн, потрясенная до глубины души.

Он обратил к ней сияющие глаза и улыбнулся ей своей лучезарной улыбкой.

— Я был прав, — прошептал он, — все это время — я был прав, что хотел любить тебя, хотя то, как я это делал, было совсем не правильно. О, когда я нападал на тебя, я был не прав, это все извращало, но под этим скрывалась искореженная, исковерканная жажда правды.

— Значит, теперь ты понял это? — спросила она тихим голосом, и ее рука дрогнула в его руке.

— О да! Да, понял — или понял, где правда и как ее искать.

— Ну и чушь они городят, эти молодые, рабы собственных желаний! — сказал кузнец мудрецу.

А Огерн покачал головой, горящими глазами глядя на своих друзей.

— Здесь столько же желания, как в твоем мастерстве и искусстве, Аграпакс, и в конечном счете эти желания ведут к одной и той же цели.

Кузнец рассматривал его в течение минуты, а потом фыркнул:

— Всем известно, какие у тебя желания, Огерн! В твоем-то возрасте, слабоумный распутник! — Прежде чем мудрец успел ответить, он повернулся к воину и сказал:

— Теперь ты понял, чего хочешь?

— О да, — сказал Кьюлаэра, по-прежнему не спуская глаз с Китишейн, и, повернувшись к кузнецу, добавил:

— Теперь я знаю — и я получил это. Спасибо тебе, о Аграпакс. Нет слов, чтобы отблагодарить тебя.

Улин удивленно уставился на него, а потом повернулся к Огерну, на лице его было омерзение.

— Это как это так? Ты так его переделал, что в нем не осталось ни капли алчности?

— Нет, это ты направил его алчность в нужное русло, Аграпакс. Должен поблагодарить тебя за это.

Оскорбленный гигант уставился на мудреца:

— Ты намеренно привел его сюда, Огерн! Ты воспользовался мной, чтобы перековать его!

— Что может быть почетнее для кузнеца? — с вызовом ответил Огерн. — И кто больше годится для этой работы?

— Да, возможно.

Улин задумчиво воззрился на стоящего перед ним человека.

— Итак, он исполнен таким рвением к справедливости, что сейчас же готов бежать сломя голову, чтобы убить Боленкара без оружия и должной подготовки. Так не пойдет, Огерн, согласись?

— Не пойдет, — согласился мудрец, — но твой меч нам не нужен, Аграпакс, — я сам выкую ему клинок.

— Выкуешь? — Аграпакс неожиданно насторожился. — Ты о Звездном Камне? Это погубит тебя, Огерн!

— По крайней мере мое тело, — кивнул Огерн. — Это та цена, которую я обязан заплатить, и дело того стоит, если Звездный Меч сразит Боленкара.

— Тебе нельзя рисковать своей жизнью! — Крик вырвался из уст Кьюлаэры прежде, чем он успел сообразить что к чему.

Огерн посмотрел на него грустно, а Аграпакс плюнул на них и повернулся к своей кузнице.

— Ну, если твой меч он взял на себя, смертный, то я обеспечу тебя доспехами и щитом. Вы все очистите мою кузницу! А ты можешь остаться, Огерн, тебе еще есть чему поучиться в кузнечном деле, и скоро тебе это пригодится. Убирайтесь, козявки! — Он показал в сторону узкого сводчатого прохода. — Туда! Ешьте, пейте, отдыхайте! Отдохните, наберитесь сил, ибо этот слабоумный старикашка потащит вас в изнурительный поход! Вернетесь, когда я позову, а теперь вон отсюда!

Он сосредоточился на работе, а четверо друзей, избавленные от внимания улина, воспряли духом и поняли, что он начисто забыл про их существование, как будто они и не приходили в его кузницу.

Йокот шагнул вперед и махнул рукой. Кьюлаэра поднялся, чтобы последовать за ним, ухмыльнулся, чтобы скрыть огромное облегчение и столь же огромное воодушевление. Он пошел за Йокотом, не выпуская руки Китишейн.

Гном вел их по проходу, который вскоре превратился в узкий тоннель и через два поворота вывел их в довольно-таки просторную пещеру. Свет факелов отбрасывал их тени на стены; оглянувшись, Кьюлаэра увидел, что Луа захватила с собой горящие поленья.

Йокот осмотрелся, уперся руками в бедра и злобно воззрился на Кьюлаэру.

— Ну, что, волкоголовый! Теперь ты у нас тоже шаман, почище меня!

Кьюлаэра удивленно уставился на него, потом нахмурился, подумал и обнаружил, что теперь у него есть что-то вроде чутья на врагов и оружие.

— Может, и так, — медленно проговорил он, — но только насчет войны и поединков. — Он улыбнулся гному с искренней теплотой. — Не бойся, Йокот, я никогда не буду считать тебя своим врагом.

Гном замер, напрягся, захваченный врасплох, злой, но Луа коснулась его руки своей ладошкой, он посмотрел на нее краем глаза, потом снова перевел взгляд на Кьюлаэру. Взгляд гнома остался сердитым, но теперь в нем все же стало больше понимания и согласия.

* * *

Некоторое время Кьюлаэра стоял и смотрел на свет факелов, наслаждался покоем пламени и ощущением благополучия, наполнившим его душу до краев, — ему даже казалось, что оно должно литься из него, а рука Китишейн в его руке делала ощущение полноты бытия еще более сильным. Наконец он поднял голову, посмотрел ей в глаза — широко раскрытые, удивленные, немного испуганные и все-таки счастливые — и понял, что она хотя бы немного разделяет его радость.

Наконец он ощутил, что лязг возобновился и продолжается уже какое-то время, сопровождаясь тем же самым ревом, какой он слышал в кузнице Аграпакса. Он понял, что Кудесник снова взялся за работу. Молот с грохотом бил по металлу, воздух с гулом вырывался из меха. Кьюлаэра попытался представить себе, что же служит Аграпаксу мехом.

Он повернулся и увидел, что по пещере бродит Йокот, пряча за спиной руки и что-то бубня себе под нос. Луа что-то стряпала у огня — судя по запаху, варила мясной суп.

— Кузнец скоро закончит работу, — сказал Кьюлаэра. — Не волнуйся, мой маленький брат.

Йокот вздернул голову и сердито зыркнул на воина:

— Я не позволял тебе называть меня так!

Злость и боль Йокота почти физически ударили по Кьюлаэре, его поразило, что он мог теперь улавливать чувства гнома.

— Прости, Йокот. Я сказал лишь о том, что теперь мне понятно: все на свете братья и всякая рознь между нами связана с заблуждениями.

— Что мы все разные лишь внешне, и что гораздо важнее то, что нас объединяет? — спросил Йокот. — Ну, это я готов признать. Но откуда тогда берется заблуждение, будто мы враги?

— Это дело рук посланцев Боленкара, — бесхитростно ответил Кьюлаэра, — и наши собственные пороки, наша самовлюбленность, жадность, потребность смотреть на других свысока. Одному Богу известно, сколько трудностей мы ему создаем!

Взгляд Йокота застыл.

— В этом есть смысл, — сказал он серьезно, сел на корточки у огня, стал смотреть на пламя и думать.

Китишейн сжала руку Кьюлаэры; он повернулся к ней и улыбнулся, не вполне уверенный, что делает то, что нужно, но готовый ко всему.

Когда суп был готов, они поели. Потом они тихонько поговорили, затихая тогда, когда прекращался лязг и можно было услышать голос кузнеца, поющего на неизвестном им языке.

Йокот с особенным вниманием смотрел на выход в тоннель, напрягая слух и безуспешно пытаясь понять смысл слов. Кьюлаэра понимал его: иметь под боком такую возможность столь многому научиться, но оставаться в стороне! Однако делать было нечего; Кудесник не позволил им смотреть, как он вершит свое волшебство.

А потом они уснули. Им в конце концов ничего другого не оставалось.

Их разбудил голос Миротворца, негромкий, но настойчивый:

— Ну, пора вставать! Кудесник закончил ковать, нам надо возвращаться обратно!

Кьюлаэра тут же вскочил на ноги, встал и Йокот, но Миротворец дал им достаточно времени, чтобы позавтракать перед дорогой. Йокот ел быстро, глотал куски не жуя, Кьюлаэра — примерно так же, а женщин их нетерпение лишь забавляло. Наконец они уложили свои пожитки, и Миротворец повел их в тоннель.

В кузнице стояла тишина, только тихо бормотал горн. Аграпакса нигде не было.

— Он ушел глубоко в недра земли за редкими каменьями и металлами, необходимыми для ковки, — объяснил мудрец.

А Кьюлаэра его не слышал и вообще ничего не видел вокруг, кроме нагрудника, шлема, латных рукавиц, набедренных пластин, поножей и башмаков, лежащих на каменной плите посреди кузницы. Он медленно подошел к ним, потрогал их с почтением и благоговейным трепетом.

— Какая красота! Как же можно в этом воевать, Огерн?

— Зови меня Миротворцем, как раньше, — сказал ему мудрец, — для тебя я всегда буду Миротворцем. А что касается доспехов, то никакой удар не оставит на них ни царапинки, ни зазубрины; можешь спокойно носить их и знать, что красота их останется нетронутой.

Глаза мудреца сияли. Китишейн заметила это и поняла: раньше Кьюлаэра не был способен в чем-либо увидеть красоту, даже в женском лице или женских формах. Он мог видеть лишь желаемое, но не его красоту.

А доспехи и в самом деле были прекрасны. Они блестели в свете факелов — золотые, вдоль и поперек покрытые серебряными узорами.

— Что это за знаки, Миротворец? — негромко спросил Йокот. — Я бы подумал, что это цветы и листья, если бы не было стольких странных углов.

— Это растения, ты правильно подумал, — ответил Миротворец, — лекарственные травы огромной силы. Знаки с острыми углами — это руны, обозначающие слова, известные лишь мудрейшим шаманам.

— Значит, я должен их узнать!

— Узнаешь, — пообещал Миротворец, — а когда узнаешь, ты прочтешь на этом нагруднике и этом щите защищающие заклинания и будешь потрясен их силой. — Он повернулся к Кьюлаэре. — Ну, надевай чудесную бронзу! Аграпаксу уже не терпится взяться за следующую работу, и он разгневается, если, вернувшись, застанет нас здесь.

— Надевать? — Кьюлаэра изумленно посмотрел на него.

— Конечно надевать! Аграпакс выковал эти доспехи не для того лишь, чтобы люди на них таращились и восхищались их красотой! Надевай, Кьюлаэра, — он выковал их, чтобы ты был защищен в битве с Боленкаром!

— Но... но... может, мне не стоит носить их до самой битвы? — Кьюлаэра не находил в себе решимости надеть чудесные доспехи. — Это ведь будет так тяжело!

— Если будет тяжело, значит, мои попытки выковать твое тело потерпели полнейшее поражение! Кроме того, уверяю тебя, тому, для кого это оружие выковано, оно покажется почти невесомым! Надевай, Кьюлаэра, — оно согреет тебя в холод, что очень скоро будет немаловажно. Оно даст тебе прохладу в жару, а это тоже ты сможешь оценить чуть позже. Ты вряд ли почувствуешь его вес, а оно придаст тебе дополнительные силы.

Медленно, даже робко воин стал застегивать волшебные бронзовые пластины. Китишейн подошла помочь ему, гномы застегнули поножи. А Миротворец торжественно водрузил на голову Кьюлаэры шлем, гребень которого гордо опустился, чтобы прикрыть сзади шею. От этого зрелища у Китишейн перехватило дыхание.

— О Кьюлаэра! Ты выглядишь так же величественно, как герой из легенд о войне Дариада!

— Люди Дариада никогда не носили таких доспехов, — разуверил ее Миротворец. — Вперед, пойдемте выбираться на поверхность земли! Ты выглядишь как герой, Кьюлаэра, и в душе ты герой, но стать настоящим героем ты сможешь лишь тогда, когда встретишься с врагом лицом к лицу, а враги ждут тебя там, где светит солнце!

— Веди же меня к ним, — сказал Кьюлаэра, и голос его дрожал от нетерпения.

Миротворец повернулся и повел их в тоннель, через который они впервые попали в кузницу.

Тоннель имел множество ответвлений, но Кьюлаэре и Китишейн он показался достаточно коротким: они шли и тихонько переговаривались. Они рассказывали друг другу о детстве, о том, как взрослели среди родственников, о врагах и немногочисленных союзниках, о том, что общего было в их судьбах и что могло бы быть, родись они в одной деревне. Они говорили о войне, которую Боленкар хотел развязать против молодых рас, рассказывали друг другу предания об улинах, говорили обо всем и ни о чем и были удивлены, что могут так много говорить и совершенно не чувствовать усталости. Луа смотрела на них с радостью, а Йокот время от времени бросал сердитые, исполненные зависти взгляды. Единственное, что утешало его, состояло в том, что они не говорили о себе как о паре, но он с горечью догадывался, что им это и не нужно.

Путь наверх оказался более коротким, чем тот, каким они прошли в подземный мир. Путники вышли в залитую солнцем пещеру как раз в тот миг, когда почувствовали утомление после дневного перехода. Они зажмурились, их глаза, отвыкшие от яркого дневного света, заболели, гномы тут же нацепили свои очки.

— Садитесь и поешьте, — велел Миротворец, — а когда ваши глаза привыкнут к свету здесь, в пещере, мы выйдем на свет солнца.

— Хорошая мысль, — кивнул Кьюлаэра, усаживаясь у факелов, которые Луа установила в середине пещеры. — Но я не могу зря терять время. Миротворец. Ты дал мне задание, и мне нужно идти на юг и убить ульгарла!

Китишейн посмотрела на него с тревогой, задрожала и поняла, что в пещере прохладно, а Кьюлаэра потирал руки не в предвкушении битвы, а чтобы отогреть их у слабого огня.

— Всему свое время, горячая голова, — довольно сказал мудрец. — Ты был бы глупцом, если бы начал битву, не подготовившись к ней.

— Но я должен найти Боленкара, пока он к ней не подготовился!

— Единственный твой выход — собрать и повести на него большие силы. Для начала хватит и твоих друзей, но они — это еще не войско. И им холодно здесь, на севере.

Кьюлаэра удивился, поднял взгляд и увидел, как дрожат Китишейн и гномы.

— Меня греют доспехи! Я должен был все понять, когда у меня замерзли руки! Простите меня, друзья! — Он вскочил. — Я пойду убью пару медведей и принесу вам шкуры!

— Нет, погоди, мой герой! — Китишейн засмеялась и придержала его рукой, — Подожди, пока твои глаза привык нут к яркому свету, и не ходи на охоту без твоих лучниц! А что касается шкур, то мы с Луа сняли их, когда в пещере стало жарко, и убрали в мешки. Грей руки, а мы оденемся!

Они оставили Кьюлаэру мешать похлебку, а сами надели поверх рубах и штанов меховые плащи и сели есть. Доев остатки своих запасов, все надели варежки, даже Кьюлаэра, которому, кроме того, еще понадобились башмаки, благоразумно припасенные Китишейн. Одевшись и собрав вещи, они направились к выходу.

Выйдя из пещеры, они замерли от боли, сощурили глаза, потом начали медленно их открывать и замерли от того, насколько прекрасным были окрестности. Золотой солнечный свет уходящего дня залил хвойные деревья в белом убранстве. Это был снег, его глубокий слой покрывал и землю, и все горы вокруг.

— Пока мы были под землей, наступила зима! — воскликнула Китишейн. — Неужели мы пробыли там так долго, Миротворец?

— Как ты понимаешь, всего несколько дней, — ответил мудрец, — но зима надвигалась все время, пока мы шли на север, а сюда, в горы, она приходит раньше. Теперь все время будет становиться холоднее. Спустившись с этих холмов, мы проделаем лишь незначительную часть пути; северная земля, куда мы идем, расположена на высоком плато, а нам надо будет идти и еще дальше.

— На север? — простонал Кьюлаэра. — Мне нужно в другую сторону, Миротворец! Мне же нужно на юг!

— Сначала тебе надо обзавестись мечом, Кьюлаэра, а я не смогу его тебе выковать, пока не найду Звездный Камень. Ну, в дорогу!

И он пошел на север. Потрясенный Кьюлаэра посмотрел ему вслед, опустил голову и тяжело зашагал по сугробам, что-то угрюмо бормоча. Его друзья последовали за ними, обменявшись радостными взглядами.

В этот день они шли еще всего несколько часов; солнце быстро село, и путники с радостью остановились под огромной елью. Кьюлаэру злили проволочки. В своих заколдованных доспехах он готов был идти всю ночь.

— Мне надо идти на юг, Миротворец!

— Когда пробьет час, Кьюлаэра, — ответил мудрец и отхлебнул немного супа.

На следующий день час не пробил — они продолжали путь на север. Миротворец послал героя в заколдованных доспехах вперед — прокладывать для всех путь через сугробы. Кьюлаэра непрерывно ворчал, но не из-за холода:

— Я иду не туда. Миротворец! Боленкар на юге!

— Солнечный свет и тепло там же, Кьюлаэра. Ты можешь еще несколько недель потерпеть холод?

— Несколько недель! — в отчаянии взревел герой. Китишейн подошла к нему и взяла за руку.

— Терпение, богатырь. Я не жажду увидеть, как ты отважно идешь навстречу опасности, но еще меньше мне хочется увидеть тебя идущим без меча.

Кьюлаэра удивленно посмотрел на нее, снова принялся ворчать и пробиваться по снегу вперед. Но, оглянувшись на Китишейн, он все-таки не смог сдержать улыбки.

Шагать становилось все труднее, все сильнее и резче дул ветер. Потом начал падать снег, который Кьюлаэра чувствовал только ладонями; даже пальцы ног его не мерзли в бронзовых башмаках, которые ему выковал Кудесник. Китишейн, чтобы защититься от ветра, жалась к его спине, гномы держались за ней. Последним шел Миротворец. Пробираясь через сугробы, он не опускал головы. Ветер развевал его длинные седые волосы, но он не желал показывать, что ему холодно. В эту ночь у костра Кьюлаэра, казалось, окончательно смирился со своей судьбой; он смеялся и болтал, отвечал дерзостями на придирки Йокота, а потом лег у огня и напомнил гному, чтобы тот разбудил его, когда наступит время его стражи, но, когда друзья уснули и задышали спокойно, а гном погрузился в глубокий транс, Кьюлаэра медленно перекатился на бок, потом еще дальше, чтобы гном его не видел, очень осторожно и медленно, чтобы не нарушить шаманского созерцания, в каких бы таинственных мирах ни витал сейчас гном. Удалившись на достаточное расстояние, Кьюлаэра поднялся и тихо ушел во мрак хвойного леса. Он бесшумно удалялся от лагеря, пока свет костра не исчез за его спиной. Тогда он зашагал быстрее и скоро вышел из-под сосен на широкий, не защищенный от ветра, открытый свету звезд склон. Здесь он глубоко вздохнул и улыбнулся чувству свободы. Он поднял глаза, отыскал Полярную звезду, повернулся к ней спиной и быстро зашагал на юг.

Тропа поворачивала к огромным валунам. Он шел против ветра и думал, что скоро камни прикроют его. Между ними ветер дул тише. Кьюлаэра успокоился, он шел петляя, выбирая места, где поменьше снега. Скоро наконец, уйдя за громадные камни, Кьюлаэра вышел на открытое место и замер, увидев перед собой седовласую фигуру в черном одеянии.

Мудрец насмешливо улыбался.

— Как... как ты сюда попал, Миротворец? — запинаясь, проговорил Кьюлаэра.

— Очень быстро, уверяю тебя.

— Но как?

И только теперь Кьюлаэра понял, насколько бессмысленным было задавать этот вопрос шаману, и решил задать другой вопрос:

— Как ты узнал, что я убежал? Ты спал!

— Я никогда не сплю настолько глубоко, чтобы не знать, где ты находишься, — заверил его Миротворец. — С этой ночи я буду следить за каждым твоим шагом, Кьюлаэра, не важно, как крепко буду я спать! Пойдем вернемся к нашим друзьям. Было бы предательством бросить их в этом диком краю.

В его словах не было ни малейшей угрозы, но, произнося их, он обеими руками сжимал посох, и выражение его глаз напомнило Кьюлаэре о том, как всякий раз он оказывался слаб по сравнению с учителем. В какой-то момент ощущение магических доспехов на теле чуть не вынудило воина к спору, сопротивлению, а воспоминания о тысячах побоев вдруг ожили так ярко, что дали бы достаточно злобы для броска, но он также вспомнил, как ему достались эти доспехи, как они с Миротворцем плечом к плечу встречали опасности, и понял, что не способен испытать даже самой легкой неприязни к старику. Он вздохнул и сдался:

— Как скажешь, Миротворец. Значит, назад. В лагерь.

Мудрец рассмеялся, похлопал его по плечу, и они пошли назад, туда, где лежали огромные валуны.

 

Глава 20

Это, конечно, была не последняя попытка. Теперь с рвением кающегося грешника Кьюлаэра горел желанием расплатиться за все свои былые грехи, пусть и с риском для собственной жизни. По дороге он часами изводил Миротворца уговорами, приставаниями, нытьем:

— Это надо сделать, Миротворец! Молодые расы не могут ждать! За каждый час нашего промедления посланцы Боленкара подкупают еще одного гнома, еще одного эльфа, еще одного человека! Лишний день отсрочки — это одной битвой больше. Так и до лишней войны недалеко. Надо идти на юг!

— На юг надо будет идти тогда, когда мы сможем победить, — поправлял его мудрец. — Пусть будет, как будет, Кьюлаэра. Если ты ударишь, не будучи готов, Боленкар победит и в результате принесет в тысячу раз больше бед, чем успеет в ожидании твоего меча!

Но Кьюлаэра не мог позволить, чтобы все было, как было, — он не отставал от Миротворца, пока наконец Йокот однажды не рявкнул на него, чтобы он заткнулся, поскольку гному это все уже надоело до смерти.

На следующий день Кьюлаэра снова прицепился к Миротворцу, изводил и умолял его, пока наконец мудрец не набросился на него сам:

— Иди на юг без меча и его победоносной силы — ты погибнешь, ничего не добившись и ничего не совершив за всю свою жизнь, Кьюлаэра! Ты правда этого хочешь?

— Конечно нет! — Китишейн подошла и уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Как ты смеешь сделать меня вдовой, не успев даже жениться на мне!

Опешивший Кьюлаэра повернулся к ней.

Китишейн вспыхнула и опустила глаза.

— Ну, может, ты и не собирался... но я тешила себя...

— Конечно, собирался! Или хотел больше всего на свете! Хотя я не был уверен, что ты согласишься, если я спрошу.

Радость и счастье вспыхнули в ее глазах; она вскинула голову и предложила:

— Попробуй.

— Я боюсь, — пробормотал Кьюлаэра. — Я боюсь попросить, пока не сделано это дело. Потом, если Боленкар будет мертв, а я жив, я, наверное, решусь попросить.

Китишейн вздрогнула от неожиданного прилива желания и прижалась к Кьюлаэре.

— Не могу смириться с мыслью, что ты погибнешь! Может быть, я сказала глупость про то, что жду не дождусь, когда стану твоей женой...

— Нет, — резко ответил Миротворец. — Если ты обручишься или будешь близка с ним, ты ослабишь его удар тревогой за твою судьбу. Ты должна оставаться девственницей, Китишейн, девственницей и лучницей, пока не кончится война. Потом ты можешь заново начинать строить свою жизнь.

Китишейн опустила глаза.

— Это будет тяжело, Миротворец, тяжело будет ждать.

— Никогда больше не скажу, что на свете не бывает чудес, — прошептал Кьюлаэра, не спускавший с нее глаз.

Больше в этот день он не сказал ни слова о том, что ему надо идти на юг.

Но ночью он снова попытался сбежать.

Он снова дождался, пока все уснут, снова отползал дюйм за дюймом, снова поднялся на ноги и бесшумно побежал в ночь. Но на этот раз остановился среди валунов, а потом осторожно пошел обратно по собственным следам и так добрался таким образом до высокой сосны. Там он присел, высоко подпрыгнул, схватился за ветвь и подтянулся. Забравшись на высоту двадцать футов, он уселся поближе к стволу, обхватил его рукой и стал ждать утра.

Но ждать ему пришлось совсем не так долго. Меньше чем через полчаса появился огромный медведь, иноходью бредущий по снегу. Кьюлаэра посмотрел на него с удивлением: какой медведь выйдет из берлоги зимой? И что пробудило его от долгой зимней спячки?

Голод!

Любопытство Кьюлаэры сильно поугасло. Он смотрел на медведя, и ужас мало-помалу начинал охватывать его: зверь побродил туда-сюда и приблизился к его дереву!

Медведь встал на задние лапы, потянулся, посмотрел сквозь сучья и встретился глазами с Кьюлаэрой, который, словно зачарованный, не мог отвести от зверя глаз, повторяя:

— Уходи, медведь! Уходи!

Зверь оказался очень непослушным. Вцепившись огромными лапами в ствол, он начал взбираться на дерево.

У Кьюлаэры от страха заболел живот. Ему безумно захотелось, чтобы у него был сейчас с собой обещанный мудрецом меч, но так как меча не было, вытащил из ножен старый.

Медведь добрался до нижних ветвей и, пользуясь ими как лестницей, стал хвататься за одну ветку и ставить ноги на другую, пониже. Он взбирался все выше и выше, все ближе и ближе к человеку. Кьюлаэра посмотрел вверх; он мог взобраться еще на пять футов выше, а дальше ствол становился слишком тонким и не смог бы выдержать двоих. Он посмотрел на соседнее дерево, подумал, сможет ли перепрыгнуть на него, не упав и не разбившись насмерть. Решив, что не сможет, он повернулся к медведю и начал готовиться к схватке. Если суждено умереть, лучше умереть сражаясь, а не спасаясь бегством, а он, возможно, вовсе и не погибнет, если доспехи Аграпакса способны справиться не только с человеческими мечами, но и с медвежьими когтями.

Медведь взобрался еще чуть выше, его голова уже была рядом с ногами Кьюлаэры. Кьюлаэра приготовился ударить его, как только зверь переберется на следующую ветку. Но медведь смотрел на него взглядом, в котором не было ни голода, ни злобы. Он открыл пасть, но, вместо того чтобы прорычать, сказал:

— Слезай, Кьюлаэра. Бессмысленно просидеть всю ночь в таком неудобном месте, если утром я все равно тебя найду.

Это был голос Миротворца.

Кьюлаэра замер, выпучил глаза. Затем начал, ругаясь, спускаться.

Медведь с интересом слушал и смотрел на него, пятясь вниз по стволу. Когда Кьюлаэра спрыгнул на снег, медведь сказал:

— Пойдем в лагерь, ты, наверное, до костей продрог.

— Нет, доспехи Аграпакса не дали мне замерзнуть, как ты и говорил. — Кьюлаэра спрыгнул в снег рядом с огромным зверем. — Но все-таки я окоченел.

— Неудивительно, в такую-то погоду, — сказал рассудительно медведь. — Вот только, Кьюлаэра, из-за этого мы оба не поспали.

— Если бы мне удалось удрать на юг, то я бы не жалел.

Медведь вздохнул.

— Ты пожалел, что у тебя нет обещанного мною меча, чтобы ты мог справиться с медведем. Как же ты собираешься сражаться с Боленкаром, если без меча тебе не побороть и медведя?

— Есть много разных мечей, — буркнул Кьюлаэра.

— Да, и многие сгодились бы для схватки с медведем, но Боленкара может сразить лишь один.

Кьюлаэра поднял голову.

— Что делает этот меч таким могущественным?

— Звездный Камень, осколок копья Ломаллина, упавший на землю во время его битвы с Улаганом. След добродетели Ломаллина наделяет этот меч способностью победить сына Багряного.

— Сила Человеколюбца перешла в кусок его копья? — недоверчиво спросил Кьюлаэра Медведь кивнул.

— Добродетель, а не сила — бескорыстная, отзывчивая душа, до сих пор живущая в духе Ломаллина. Его сила распространялась на все, к чему он прикасался. Его посох обладал бы невероятной мощью, если бы только кто-нибудь мог его найти — тот посох, с которым он ходил, когда принял человеческий облик. Но осколки его копья намного сильнее в бою, поскольку с этим мечом он сражался с Багряным, это копье наделено силой Добра, сражающегося со Злом.

Кьюлаэра молча брел рядом с медведем, обдумывал услышанное. Ему тяжело было перенести даже один день отсрочки, ведь он мог бы уже идти на юг, где в бою расплатился бы за все свое прошлое, но понимал, что на то, чтобы выковать меч, уйдет много дней, а может, и недель! Но медведь сказал правду: бессмысленно идти на Боленкара с обычным человеческим оружием.

— Ах, как тепло! — сказал медведь.

Кьюлаэра поднял глаза и увидел впереди свет костра: у огня сидел и смотрел на пламя Миротворец! Пораженный воин замер, потом повернулся к медведю, чтобы спросить, как такое может быть, но громадный зверь пропал, будто его и не было. Кьюлаэра тупо уставился на то место, где только что стоял медведь, потом посмотрел назад и увидел, что на снегу остались совершенно отчетливые следы, которые повернули и ушли туда, откуда они с медведем пришли, только немного отклоняясь на запад. Медведь, видимо, двигался очень быстро, потому что он уже исчез в ночи.

Кьюлаэра разозлился, зашагал по снегу, сел у костра и прошипел:

— Как тебе это удалось, погонщик рабов?

Миротворец посидел спокойно, поднял голову, повернулся к Кьюлаэре, и тот понял, что мудрец только что вышел из транса. Улыбнувшись, Миротворец проговорил:

— Медведь — это мой тотем, Кьюлаэра, мой облик, в котором я посещаю шаманский мир. Этот медведь любезно согласился побыть вместилищем моей души, я пробудил его от зимней спячки, а теперь послал его обратно в берлогу. Он ничего не вспомнит о том, как просыпался. — Тут голос мудреца зазвучал обвиняюще. — Но ты поступил дурно, вынудив меня будить несчастного зверя.

— Это ты поступил дурно, что заставил его гоняться за мной, — возразил Кьюлаэра, а потом вспомнил, что человек, с которым он разговаривает так неуважительно, — легендарный герой Огерн, тот самый, что так долго пробыл в заколдованном сне, тот самый, что когда-то повел войска на самого Улагана!

И все же в глубине души Кьюлаэра не мог до конца в это поверить; старик нисколько не изменился, говорил так же, как говорил всегда. Он был Миротворцем, Миротворцем он и останется навсегда для Кьюлаэры. Кьюлаэра набрался смелости и спросил:

— Ты не можешь позволить мне приступать к делу?

Мудрец вздохнул.

— Я потратил столько сил, чтобы превратить тебя из животного в человека, Кьюлаэра. Мне не хотелось бы увидеть, как плоды всех моих трудов будут уничтожены одним ударом дубины Боленкара.

Эта мысль поразила Кьюлаэру; на какое-то время он лишился дара речи, потом начал готовить очередное возражение, но мудрец улыбнулся и сказал:

— До рассвета уже недолго, а нам завтра долго идти. Спи.

Когда Кьюлаэра очнулся, небо было залито алыми красками зари, а Миротворец пинал его ногой:

— Просыпайся, воин. Ты отдохнул столько, сколько вышло, и лишь по собственной глупости не больше.

Кьюлаэра вскочил на ноги, вяло огрызаясь, а когда завтрак был закончен и они с Китишейн зашагали вслед за Миротворцем, девушка спросила его:

— Ты плохо спал?

— Не плохо, нет. Странновато, но не очень плохо, — вот, и все, что мог он ответить.

Что не означало, конечно, что он собирается сдаваться. Вечером он немного вздремнул во время ужина, потом рассказал несколько историй, а когда все легли спать, Кьюлаэра попробовал новую уловку. Он сказал, что первую стражу берет на себя, сел у огня, стал смотреть по сторонам и поддерживать огонь, пока не убедился, что все, даже Миротворец, уснули — хотя, по правде говоря, Кьюлаэра начал сомневаться, можно ли было Миротворца вообще когда-либо счесть спящим. И все же еще раз попытаться стоило.

Оставить друзей без дозора он, конечно, не мог и поэтому положил у костра несколько сосновых шишек так, чтобы через некоторое время они вспыхнули и шумно взорвались. Затем Кьюлаэра встал и ушел в ночь — на этот раз спустился на лед замерзшего ручья.

Было скользко, поэтому он шел осторожно, — лед был гладок и чист, и он продвигался вперед гораздо быстрее, чем если бы ему пришлось идти по заметенной снегом каменистой тропе. Он шел вперед и вперед, следуя изгибам и поворотам ручья, готовый за каждым поворотом увидеть Миротворца. Серебряная луна поднялась, чтобы осветить ему путь.

И конечно, голос за спиной раздался совершенно неожиданно:

— Решил провести еще одну бессонную ночь, Кьюлаэра?

Воин подпрыгнул на фут от земли и, приземляясь, развернулся, но никого не увидел.

— Где ты, Миротворец? — воскликнул он.

— Я в лагере, — сказал голос за спиной.

Кьюлаэра еще раз развернулся и снова никого не увидел.

— Я что, никогда не смогу от тебя избавиться?

— Никогда, — решительно произнес голос мудреца. — С этого дня я всегда буду с тобой, Кьюлаэра, на самом деле я уже несколько месяцев с тобой. Теперь внутри тебя всегда будет жить что-то от меня, и я везде смогу найти тебя.

Кьюлаэра выругался.

— Ну, что, мне нужно встать, чтобы привести тебя назад? — проворчал Миротворец.

— Да нет, не стоит, — прорычал Кьюлаэра, повернулся и пошел туда, откуда пришел. Через некоторое время он спросил:

— Миротворец?

— Я все еще с тобой, — ответил голос.

— Как тебе удалось переделать меня?

— Строгостью, — ответил Миротворец. — И тем, что я показал тебе мир таким, каким его видит тот, кто слабее. Тем, что показал тебе, что каждый в ответе за свои действия. Тем, что лишил тебя самодовольного взгляда на себя самого, уверенности, что ты лучше других, и заставил тебя относиться к себе как к ничтожеству... — Проснулась застарелая злоба. — Затем, показав тебе все твои дурные стороны, я принял облик охотника, который подговорил тебя убить меня, а потом обворовал тебя. — Злость стихла — Потом я объяснил тебе, что ты можешь быть настоящим человеком, замечательным человеком, и заставил тебя пройти через испытания, где ты мог бы проявить себя с самой лучшей стороны. Я окружил тебя добрыми друзьями, которые, когда ты действительно нуждался в них, не могли не помочь тебе. Я заставил тебя завоевать их дружбу и таким образом начать обретать веру в собственную добродетельность. И все это, особенно последнее, я делал при помощи магии. Магии и молитвы, которая наделена собственной магией, когда произносится искренне, — но по большей части при помощи магии.

Кьюлаэра брел вперед и вперед, и слова проникали в его душу. Наконец он спросил.

— Значит, на самом деле без магии никого невозможно изменить?

— О, народ можно подавить силой, — сказал голос мудреца. — Людей можно изменить обидой и ненавистью, спасти любовью и нежностью, обмануть и запутать, заставив их не правильно видеть самих себя, но намеренно ни один человек не может изменить другого. Если другой хочет измениться, учитель может показать ему путь для роста, может провести его через испытания, которые изменят его, но без магии никто никого не может изменить. Изменить по-настоящему.

— А ты заставил меня захотеть измениться.

— Ты обладал отвагой, силой, решимостью, чтобы сделать это, — сказал Миротворец. — Ты обладал достаточной стойкостью, чтобы посмотреть на самого себя и постараться себя переделать. Ты слеплен из того теста, из которого получаются герои, Кьюлаэра, иначе у меня ничего бы не вышло.

— Но у тебя вышло, — сказал Кьюлаэра, — при помощи магии.

— Да, но даже магия не сможет сделать героем труса и глупца. Героем нужно родиться.

— По-моему, ты говорил, что мы все, каждый по-своему, глупцы, — сказал Кьюлаэра.

— Нет, — возразил Миротворец. — Этого я тебе не говорил. На самом деле — это так и есть. Но я этого не говорил.

Когда Кьюлаэра вернулся в лагерь, его друзья так же спокойно спали, как тогда, когда он их покинул. Кьюлаэра молча улегся рядом с Китишейн, полежал спокойно, глядя на спящую девушку, а она вдруг повернулась, открыла глаза и обиженно спросила:

— Значит, ты готов так легко бросить меня?

Кьюлаэра оцепенел, но, немного подумав, отозвался:

— Нет. Никогда.

Китишейн его ответ не убедил, она еще какое-то время не спускала с него глаз, потом отвернулась, легла и больше не поворачивалась. Кьюлаэра не сводил глаз с ее неподвижной фигуры. Он знал, что больше не предпримет попыток к бегству.

* * *

Отряд неуклонно продвигался на север. Путники шли дни напролет, делая короткие привалы, разбивая лагерь с подветренной стороны больших камней, под соснами или, если получалось, в маленькой пещере. Ели мясной суп с лепешками, иногда зайца или куропатку, подстреленных Китишейн. Затем, изнуренные, они падали на свои одеяла. Так прошла не одна неделя, и все это время Кьюлаэру снедало нетерпение.

Однажды вечером, когда путники уже укладывались на ночлег, в небе появился проблеск света, который, постепенно увеличиваясь в размерах, вскоре принял форму двух занавесок.

Они разворачивались, покрывали все небо и снова сворачивались. Занавески были зелеными, потом голубели, в некоторых местах появлялась краснота, и снова все поглощалось зеленым цветом.

— Никогда в жизни не видела ничего столь величественного, — с трепетом пробормотала Китишейн. — Что это, Миротворец?

— Северное сияние, — ответил мудрец. — Это знак того, что Звездный Камень уже недалеко.

— Это он его распространяет?

— Нет, сияние исходит из той части солнечных лучей, которая нам не видна, а зеленый и красный цвета притягиваются к Звездному Камню и задерживаются рядом с ним.

Кьюлаэра озабоченно взглянул на своего учителя, почувствовав непонятную тревогу в его голосе.

На следующий день путь им преградил ледяной утес.

— Это ледник, — объяснил Миротворец, — пласт льда, ползущий из ущелий далеких гор и покрывший всю равнину вплоть до этого места, ее южной границы. Помогите мне набрать как можно больше дров, поскольку дальше, на этих ледяных просторах, мы ничего не найдем.

Друзья сделали, как он сказал, и собирали хворост, пока спины не согнулись под их тяжестью, и пошли по леднику вслед за Миротворцем.

Он вел их извилистым путем. Приходилось карабкаться по льду, такому же серому и твердому, как камень, но гораздо более скользкому. Наверху идти стало легче, потому что ледник был покрыт толстым слоем снега, и если бы не слова Миротворца, то Кьюлаэра бы решил, что под снегом скорее должна была бы расти трава, нежели лежать лед.

Он по-прежнему нес мешок с инструментами Миротворца, который казался теперь намного более легким, чем раньше Кьюлаэра шел за Миротворцем, внимательно разглядывая старика.

— Что тебя беспокоит? — спросила Китишейн, пробирающаяся по сугробам позади него.

— Миротворец, — ответил Кьюлаэра. — Он стал встревоженным и резким. Не знай я, что он отважный герой Огерн, я бы подумал, что им овладел страх.

Китишейн взглянула на их предводителя и понизила голос:

— Даже героям ведом страх, Кьюлаэра.

— Я не герой, Китишейн!

— Нет, — очень тихо сказала она. — Пока нет.

В эту ночь сияние снова танцевало над ними, горизонт пылал зеленым.

Утром, когда костер был потушен. Миротворец приказал им взять с собой полуобгоревшие головни.

— Зачем, Миротворец? — спросил Йокот. — Разве не достаточно нам хвороста? Неужели эта земля так скудна что мы должны нести еще и обгоревшие дрова?

— Да, — ответил мудрец. — Мне понадобится древесный уголь. Положи его себе в сумку, Йокот, хоть это и такая магия, которой тебе, возможно, никогда не понадобится учиться.

— Если это магия, то, какая бы она ни была, мне нужно ей научиться!

Гном собрал головни и твердые угли в мешок и закинул его на спину.

В этот день Миротворец почти ничего не говорил, становясь все мрачнее и мрачнее. Он настоял на том, чтобы в эту ночь они сожгли новые дрова, не пользуясь углями. Сияние стало ярче, свет над горизонтом поднялся высоко в небо.

С каждой ночью он поднимался все выше и выше, а мешок Йокота стал таким тяжелым, что его забрала Китишейн. На другой день Кьюлаэра забрал мешок у Китишейн. Сияние танцевало уже прямо над головой, а зеленое зарево залило полнеба.

Миротворец просидел в трансе до рассвета, вообще не ложась спать, а на следующий день не произнес ни единого слова.

Когда солнце село, они достигли вершины гребня, и тут яркий свет ударил путникам в глаза так, что они отпрянули.

Он лежал под ними, далеко внизу, окруженный ледниковыми пластами, которые от близости к нему расплавились и казались тонкими, как пальцы, будто бы держащие его, — гигантский, покрытый выбоинами, не правильной формы, сияющий, как солнце сквозь листву, огромный изумруд в солнечных лучах, но свет исходил из него самого. В пяти ярдах от огромного камня снег растаял, а земля была покрыта яркими пятнами лишайника.

— Когда насмотритесь, отвернитесь и больше не смотрите, — мрачно сказал Миротворец, — ибо это Звездный Камень.

— Звездный Камень? — Кьюлаэра вытаращил глаза. — Если это осколок, каким же огромным был меч!

— Улины были великанами, — объяснил мудрец, — а духи их были еще больше. Они собирали звезды в небесах и ковали из них оружие, чтобы уничтожить друг друга. Нам и представить такое невозможно.

Он резко оборвал себя, оперся на посох и стал смотреть на Звездный Камень, а друзья глядели на его лицо и дивились. Наконец старик тряхнул головой и отвернулся.

— Идем! Разобьем лагерь за хребтом, где на нас не будет падать прямой свет. Сегодня я буду отдыхать, завтра начну работать.

Когда они спускались обратно по склону, Кьюлаэра сказал:

— Я готов помочь тебе чем угодно, Миротворец, только скажи!

— Спасибо тебе, ученик, — ответил с благодарным кивком мудрец. — Я попрошу тебя принести валун в три фута высотой. Йокот поможет тебе в этом своей магией. И еще я попрошу тебя притащить половину оставшегося хвороста. Но после этого ты должен будешь ждать в лагере и не приближаться, пока я буду работать.

— Значит, ты знаешь кузнечное дело? — спросил Йокот и в досаде прикусил язык, а у Миротворца вопрос гнома вызвал улыбку.

— Да, мой ученик, в кузнечном деле я кое-что смыслю.

«Да уж, нет сомнений — он смыслит», — подумал Кьюлаэра. Прежде чем собрать войска в поход против Улагана и южных городов, Огерн был кузнецом, и одним из лучших кузнецов севера, начавшим ковать железо, учеником самого бога Ломаллина, если можно верить легендам.

В эту ночь они сложили хворост в большую гору у Звездного Камня, потом вернулись и разожгли из остатков хвороста костер для себя. И, рассевшись вокруг огня — слабого в льющемся с небес, затмившем даже северное сияние свете, — начали отгонять страх болтовней, пытаться вызвать у Миротворца улыбку. Им это почти удалось: время от времени мудрец бросал на них довольный взгляд. Но сам он не улыбнулся ни разу.

На следующее утро Кьюлаэра и Йокот поискали и нашли нужный валун. Кьюлаэре ни за что не сдвинуть бы его с места, но Йокот произнес заклинание, валун качнулся, и Кьюлаэре оставалось лишь подталкивать камень время от времени, чтобы он двигался в нужном направлении. Когда Кьюлаэра добрался до края хребта, валун быстро покатился вниз по склону, прямо к Звездному Камню, Йокот попытался задержать камень, а Кьюлаэра закричал:

— Осторожно, Миротворец! Валун катится!

— Пусть катится. — Кузнец уже стоял у Звездного Камня и укладывал стопкой поленья. — Звездному Камню он вреда не причинит.

Йокот бросил на старика исполненный сомнения взгляд, но Миротворец махнул рукой, и гном опустил руки, предоставив валуну возможность свободно катиться все быстрее и быстрее, вниз под уклон. Миротворец же спокойно стоял и смотрел, как он приближается. Наконец Йокот не выдержал и тревожно вскрикнул, и в этот же миг валун замедлил движение и скоро, добравшись до покрытого лишайником пятна вокруг Звездного Камня, остановился.

— Принеси наковальню, — распорядился Миротворец. — Установи ее на валуне.

Кьюлаэра схватил мешок с инструментами и поволок его к мудрецу, потом достал из нее наковальню — железный прямоугольник толщиной в несколько дюймов, чуть длиннее фута в длину, заостренный с одной стороны, и установил ее на самом плоском месте валуна. Он делал все это на ощупь, не в силах оторвать глаз от Звездного Камня, и, каким бы ярким он ни был, его свет не причинял боли глазам. Вблизи он казался много меньше, нежели с вершины, меньше даже валуна, который они притащили, и с близкого расстояния можно было разглядеть в зеленом прожилки алого.

— Принесите мне обгоревшие дрова, — приказал Миротворец. — А потом уходите и ждите моего возвращения.

Его лицо было мрачным, поэтому Кьюлаэра подавил в себе желание спорить и пошел вместе с Йокотом наверх, бросая назад, на мудреца, тревожные взгляды.

Когда они принесли мешок с углем, они увидели, что старик выкопал в земле, около Звездного Камня, три длинных борозды с воронками. Он поблагодарил их, сложил дрова у основания Звездного Камня, потом достал из глиняного горшочка, висевшего у него на поясе, тлеющие угли и поджег обгоревшие дрова. Пока пламя разгоралось, старик поджег также выстроенную им гору из хвороста, после чего повернулся еще раз и сказал:

— Теперь уходите. Моя работа началась.

Взгляд его был спокоен. Покорные ученики зашагали прочь. Добравшись до вершины, они услышали, как мудрец начал петь. Они обернулись и увидели, что вокруг Звездного Камня пляшут языки пламени, становясь сначала красными, потом оранжевыми, потом желтыми, затем еще светлее. Распространившийся рев напомнил им Кузницу Аграпакса. Пламя билось в порывах ветра, дувшего неведомо откуда. Поежившись, Кьюлаэра и гном обогнули вершину и пошли в сторону лагеря.

 

Глава 21

Конечно, они не могли удержаться и время от времени подглядывали. Точнее сказать, наблюдали встревоженно и неотрывно за своим другом и учителем. Они занимались этим по очереди, никто не смотрел подолгу. Наблюдатель лишь немного высовывал голову из-за края горы, смотрел, все ли в порядке с Миротворцем, потом прятал голову и спешил назад, чтобы рассказать об увиденном друзьям.

На самом деле особой необходимости бегать и смотреть на мудреца не было — день и ночь он пел, и пение все время доносилось из-за гребня горы. И все-таки по прошествии еще нескольких часов Йокот не смог больше терпеть, он отыскал трещину под огромной старой сосной, спрятался в ней, развел небольшой костер, завернулся в меха и стал смотреть через свои очки, как мудрец кузнец поет, стучит молоком и наделяет металл магической силой.

Но друзьям Йокота от разведки гнома не было никакой пользы: он ни разу не вернулся и не рассказал им, что происходит. Кьюлаэра, Луа и Китишейн по очереди взбирались на гребень горы, чтобы бросить быстрый взгляд вниз и вернуться с рассказом. Кроме того, они по-прежнему сменяли друг друга на ночной страже. Луа решила отнести Йокоту дров и еды. Кьюлаэра стал возражать.

— Йокот и мой друг, Луа! Позволь и мне позаботиться о нем! — сказал он, хватая охапку хвороста.

Луа остановила его, взяв за руку и нежно, хоть и таинственно улыбнувшись:

— Нет, Кьюлаэра. Это моя работа, и с твоей стороны будет нехорошо отнимать ее у меня.

Она взяла у него хворост и пошла по склону вверх, а Кьюлаэра стоял, безмолвно смотрел ей вслед и гадал, каким образом этой крошечной женщине, которую он бил и унижал, удается теперь остановить его простым жестом.

Потом он снова задумался о том, как же она могла простить его настолько, чтобы стать ему другом, — Оставь ее. — Китишейн взяла его за руку и улыбнулась в точности так, как Луа. — Это ее судьба.

— Ее судьба? — Кьюлаэра мрачно посмотрел на нее. — Это как?

— Ты что, не понимаешь? — проворчала Китишейн. — Она таки полюбила Йокота.

— Полюбила? — Кьюлаэра замер, пытаясь отогнать взрыв возмущения, вызванный этой новостью. — Почему? Что изменилось? Это ведь не из-за того, что он доказал ей свою верность — он давно уже сделал это!

— О, но он так сильно изменился, Кьюлаэра! — Китишейн смотрела на него, сияя. — Так же, как и ты.

Она придвинулась чуть ближе, запрокинула голову, глаза ее так блестели, что Кьюлаэра был бы полным олухом, упусти он такую возможность для поцелуя.

* * *

Сильно волнуясь за Миротворца, Кьюлаэра обзывал себя дураком — если уж кто-то способен о себе позаботиться, так это шаман, превзошедший всех в своем искусстве настолько, что стал мудрецом. Как судьба может быть сурова к возлюбленному богини? И все-таки Кьюлаэра ходил смотреть, как дела у Миротворца, и всякий раз его взгляд задерживался на кузнеце дольше, хотя Миротворец не выказывал ни малейших признаков слабости. Он что-то пел железу, и его голос оставался звучным и сильным; он разделся до пояса, и его мускулы, когда он раз за разом поднимал и обрушивал молот на железо, перекатывались под кожей, как будто он был юношей.

В первый день он занимался лишь тем, что поддерживал вокруг Звездного Камня и под горой хвороста огонь и целые сутки напролет что-то пел пламени.

— Что он делает? — спросила Китишейн у Кьюлаэры, когда он вернулся из первого вечернего похода к краю гребня.

— Все поет и бросает на пламя порывы ветра, чтобы раздуть его, — доложил Кьюлаэра. — Но только на пламя под камнем, а пирамиде он дает гореть спокойно, самой по себе. — Он тряхнул головой. — Не понимаю, как он еще не охрип!

На следующий день вернулась Луа и доложила:

— Пирамида больше не горит. На самом деле ее вообще больше нет! Он пережег ее на угли и добавил их к огню вокруг камня. Над ним высоко поднимается зеленое зарево с прожилками малинового!

Кьюлаэра с Китишейн побежали посмотреть — и точно, Звездный Камень излучал зеленый свет, и в зеленой дымке там и здесь вились красные нити.

Днем вернулся жутко взволнованный Йокот:

— Звездный Камень плавится! Капля за каплей он стекает в канавки, которые Миротворец выкопал около него.

Потом он вернулся обратно на свое место, а остальные двинулись к краю гребня. Так и было — вся огромная масса Звездного Камня размягчилась и по капельке стекала в канавки, а Миротворец пел и пел глубоким и могучим голосом. Когда на следующее утро Китишейн пришла посмотреть, она вовсе не увидела Звездного Камня — лишь кучу шлака между шестью выкопанными Миротворцем канавками, в которых блестел белый металл. Она вернулась, рассказала об увиденном и добавила:

— Сейчас он выкапывает охлажденный металл из земли. Он застыл там брусками!

Затем послышался лязг и рев. Йокот видел, как Миротворец взял мехи и заработал ими над пламенем. Когда он сжимал мехи, пламя с ревом окутывало металлический брус. Нагнетая воздух, мудрец прочитал заклинание, затем положил брус на наковальню и ударил по нему молотом, сопровождая свои действия уже другой, исполненной великой силы песней. При этом зеленое зарево снова поднялось над металлом, испещренное малиновыми прожилками.

Один куплет — и брус отправился назад в пламя, снова послышалась песня, снова заработали мехи, а потом брус вернулся на наковальню.

Кьюлаэра тоже видел это и доложил:

— Он носит его туда-сюда между пламенем и наковальней и поет то одну песню, то другую.

— Какие слова он поет? — спросила Луа. Кьюлаэра лишь покачал головой:

— Я не знаю этого языка. Наверное, это по-шамански — хотя надо признаться, что это очень похоже на ту песню, что распевал в своей кузнице Аграпакс. И металл — он бьет, бьет и бьет по нему. Не сомневаюсь, что скоро он совсем его расплющит.

Вечером рассказ вела Китишейн:

— Он расплющил брус. Он стал в два раза длиннее и в два раза шире. Потом он положил сверху другой брус и согнул их, а теперь продолжает расплющивать сразу два.

Утром Луа сказала:

— Он расплющил уже четыре бруса, сплавил вместе, сложил, расплющил, потом снова сложил и расплющил.

— А оставшиеся два? — спросил Кьюлаэра.

— Он отложил их в сторону — не знаю почему. Из остальных он сделал один брус, но он кажется лишь немного больше прежних.

Утром четвертого дня Йокот пронзительно свистнул, и все бросились к сосне.

— Что случилось? — задыхаясь, выпалил Кьюлаэра.

— Смотри! — показал Йокот.

Лицо гнома напряглось, и Кьюлаэра, несмотря на маску, почему-то понял, что Йокот вытаращил глаза. Повернувшись, Кьюлаэра увидел, что Миротворец выковывает длинную, прямую полосу стали, сияющей зеленым светом, — конечно же это сталь, если она так сияет в пасмурной северной дымке! И что это, как не меч? Длинный меч, широкий, обоюдоострый. Друзья видели, как мудрец снова положил его в огонь, нажал на мехи, что-то напевая в лад звучавшему грохоту, потом вернул меч на наковальню и стал бить по нему молотом, и стук его был подобен поступи скачущего коня. Ударив в последний раз, старик опустил меч в сугроб свежего снега. Снег зашипел, поднялся пар, зеленый свет погрузился в белую пучину и пропал. Миротворец вытащил меч из сугроба, еще раз сунул его в огонь и крикнул:

— Кьюлаэра, выходи!

Кьюлаэра от неожиданности замер, затем встал и помчался к кузнецу. Позади него раздался встревоженный оклик Китишейн. Но Кьюлаэра безоговорочно доверял Миротворцу; задыхаясь, он подбежал к поющему кузнецу и воскликнул:

— Что тебе нужно, Миротворец?

— Когда я положу меч на наковальню, хватайся за конец! — крикнул мудрец.

Он и сам уже держал меч не щипцами, а рукой. Кьюлаэра взялся за то место, к которому должна была быть приварена рукоять, и чуть не закричал от боли. Конец меча был горячим, очень горячим! Как мог кузнец держаться за то его место, которое было еще ближе к пылающему лезвию? Но если Миротворец способен переносить такую боль, то сможет и он! Кьюлаэра ухватился еще крепче, а Миротворец уже просто пел, не нанося ударов, после чего крикнул:

— Бежим! — и побежал с мечом к валявшейся неподалеку глыбе льда.

Кьюлаэра побежал за ним по его следам. Миротворец крикнул:

— Втыкай!

И выпустил меч. Кьюлаэра воткнул меч, и тот с шумным шипением вонзился в лед. Капли кипящей воды брызнули на него, он стиснул, превозмогая боль, зубы, продолжая нажимать, проталкивая меч все глубже в массу льда, а кузнец стоял рядом и пел. Наконец он замолчал, вздохнул и сказал:

— Теперь вытаскивай, Кьюлаэра. Твой меч готов.

Кьюлаэра вытащил меч и в изумлении уставился на лезвие. Он как будто мерцал, по всей его длине тянулась прожилка. Края сияли, острые, как сколок горного стекла, хоть меч был только что с наковальни и его еще не точили. Подул ветер, и меч будто завибрировал. Он чуть ли не пел на низкой ноте, Кьюлаэра чувствовал его голос каждой своей косточкой, но почти не ощущал никакого веса в руке.

— Он прекрасен, — прошептал он. — Это чудо!

— Он пробьет любые доспехи, хоть железные, хоть бронзовые, — гордо проговорил Миротворец. — Он обрубит любой меч, кроме выкованных самим Аграпаксом, из какой бы стали он ни был сработан, а из-за того, что ты взялся за него во время закалки, он примет лишь твою руку или руку твоего кровного друга; из любой другой руки он вывернется, поэтому никакой враг не сможет направить его против тебя.

Наконец Кьюлаэра обернулся и посмотрел на кузнеца.

— Как же я смогу отблагодарить тебя за это, Миротворец?

— Взяв его с собой в дело, которое тебе поручено, — ответил мудрец. — На колени, Кьюлаэра!

Воин не спросил почему, он просто встал перед учителем на колени и склонил голову.

Миротворец взял у Кьюлаэры меч, положил лезвие ему на плечо и запел торжественную песню. Потом переложил меч на другое плечо и, наконец, приложил к груди воина, положив сверху его руки.

— Призываю тебя, Звездный Меч Коротровир, — говорил он, — вступать в дело, лишь если есть достойная причина. Собери, о Повелитель Всех Мечей, воедино все добродетели, что спрятаны внутри этого человека, усиль и приумножь их, чтобы стал он Повелителем Всех Людей!

И тогда меч воссиял, а Кьюлаэра от ужаса чуть не закричал, но продолжал плотно прижимать лезвие к груди. Облако зеленого цвета окутало меч, потом оно уменьшилось и утонуло в его груди. Он стоял на коленях, не сводя с меча глаз, ни в силах вымолвить ни слова, потом задрожал, ибо неведомые силы зашевелились в нем, и вместе с ними задрожало все его тело. Сила поднялась по его телу и проникла в мозг. Кьюлаэра ощутил головокружение; между ним и окружающим миром как будто появилась горячая дымка, которая постепенно растаяла, глубоко проникая в него; он снова узрел мир ясно и еще более ясно увидел себя, увидел все свои недостатки и достоинства в истинном свете, без самодовольства и самоуничижения, почувствовал, как накапливается в нем железная решимость никогда впредь не позволять себе слабостей и не давать воли своим недостаткам. Он увидел, как находить равновесие между добродетелью и пороком, бороться с изъянами, дать себе полностью раскрыться...

Но еще он увидел, что свой характер ему придется ковать в бою, несмотря на то, что меч его был закален в вековом льду.

Потом он почувствовал, как кто-то прикоснулся к нему, поднял взгляд и увидел Миротворца, который помог ему подняться на ноги, взял у него меч и вложил рукояткой в ладонь.

— Теперь ты повелитель людей, Кьюлаэра, — сказал он, — но тебе еще придется заслужить свою корону. — Его глаза блеснули, а голос стал тихим и чуть ли не лихорадочным от волнения. — Теперь иди и срази Боленкара!

* * *

Рукоятку Миротворец сделал, конечно, из дерева — но не из какой-нибудь палки, а из прочного черного дерева, кусок которого он принес с собой в мешке с кузнечным инструментом. Ножны он сработал из того же черного дерева, затем наточил лезвие. И дерево, и сталь он полировал до тех пор, пока в них не стало отражаться небо. Он повесил меч Кьюлаэре на спину, сложил наковальню и инструменты в мешок, а два бруска из Звездного Камня — в кожаную сумку с веревкой, чтобы нести ее на спине. Затем он повел своих друзей прочь от Звездного Камня. Один раз с вершины горного хребта они оглянулись и увидели, что куча шлака уже смешалась с землей, что снег уже завалил ее, что ледник снова вступал в свои права.

А они пошли вперед, осыпаемые легким снегом.

— Я должен нести твой мешок, Миротворец! — воспротивился Кьюлаэра. — Это моя работа!

— Пока нет, — ответил ему мудрец, — пока нет. Теперь у тебя более тяжелая ноша, Кьюлаэра.

— Я совсем не чувствую тяжести меча, — спорил Кьюлаэра, хотя прекрасно понял, что Миротворец имел в виду, а мудрец даже не удостоил его ответом, продолжая с горящим взором шагать вперед по сугробам.

Если Кьюлаэра не знал, что самая сложная задача еще ждет их впереди. Миротворец показался бы ему человеком, который сделал свое дело и спешит за наградой. И все же при взгляде на мудреца его бросило в дрожь.

Но на следующий день Миротворец уже более тяжело опирался на свой посох, и уже после первого часа ходьбы он зашагал медленнее. Кьюлаэра тоже сбавил шаг, борясь с нетерпением и бросая предостерегающие взгляды на Йокота и Луа, удерживая их от вопросов. Китишейн, собственно, и так молчала; она уже тоже все поняла.

А на третий день Миротворец начал горбиться под весом мешка с кузнечными инструментами. Когда в середине дня они остановились на привал и старик опустил свой мешок, Кьюлаэра быстро подхватил его. Миротворец сердито глянул на него, а Кьюлаэра ответил ему таким же взглядом и сказал:

— Это моя работа, Миротворец, моя ноша. Мне пора снова взвалить ее на себя.

Миротворец пытался уничтожить его взглядом, но ему не хватило уверенности, он понимал, что юноша прав.

Поев и передохнув, путники тронулись дальше по бездорожью. Осыпаемые снегом, они шли по пустоши ледникового пласта в сторону гор, все выше и выше поднимающихся над горизонтом. Миротворец больше не горбился, но идти стал еще медленнее. Кьюлаэра наконец решился и спросил:

— Мы идем другой дорогой, Миротворец.

— Да, — согласился мудрец. — Нам нужно двигаться не только на юг, но и на восток, потому что, если мы ищем Боленкара, мы должны идти в его город, что стоит в Междуречье.

Они шли все дальше и дальше, в земли, где никто из них никогда не был. Шаг Миротворца все слабел, а к вечеру он снова начал горбиться. Когда они расселись у огня, Кьюлаэра с ужасом увидел, что лицо мудреца потеряло все краски, стало серым, землистым.

И окот тоже заметил это.

— Позволь, Миротворец, — сказал он и сжал пальцами запястье мудреца.

Миротворец нахмурился:

— Ты что, лечить меня собрался, Йокот?

— Ты сам учил меня тому, что шаман не должен сам о себе заботиться, — спокойно ответил гном. Он сосредоточился, прижал руку к груди мудреца и покачал головой. — Ты нездоров, Миротворец. Мы должны отдохнуть, пока ты не поправишься.

— Нам нельзя терять ни дня! — отрезал Миротворец. — Завтра я буду здоров, Йокот! Оставь меня!

Йокот отступил, охваченный дурными предчувствиями, а Луа пробормотала:

— Разве он не говорил тебе, как надо поступать в тех случаях, когда больной отказывается от лечения?

— О да, говорил, — ответил Йокот, — но он пока еще слишком силен, чтобы я смог повалить и связать его, а попросить Кьюлаэру взять это на себя я не могу.

В подтверждение своих слов на следующее утро Миротворец бодро вышагивал по снегу и казался почти здоровым. Тучи рассеялись, разбуженные солнцем снежные равнины ослепительно сияли. Миротворец приказал всем обмотать глаза полосками ткани; друзья повиновались, после чего, продолжая щуриться даже под масками, зашагали дальше. Но к полудню мудрец снова ослаб, а к вечеру стал идти так медленно, что шедшим за ним товарищам приходилось еле-еле волочить ноги.

За ужином Кьюлаэра решил действовать решительно:

— Тебе надо отдохнуть, Миротворец. Мы останемся здесь!

— Вы пойдете дальше! — отрезал мудрец. — Именно сейчас Боленкар развязывает войну против молодых рас! Бросьте меня, но продолжайте идти!

И тут его начало выворачивать.

Миротворец побледнел, встал, ухватившись за посох, и быстро заковылял, чтобы спрятаться за валуном. Друзья услышали, как его вырвало раз, другой. Йокот вскочил на ноги, кинулся к мудрецу, но Луа схватила его и не отпускала, пока не стихли звуки, и тогда гном рванулся вперед и лицом к лицу столкнулся со своим учителем, который, хромая, возвращался обратно. Сев у костра, Йокот взял его за руку. На его встревоженном лице появились морщины.

— Тебе нельзя идти дальше, Миротворец!

— Верно, — признался мудрец. — Идите на юг без меня, Йокот. Я выживу.

— Ты не останешься один! — выпалила Китишейн.

— Нам будет намного проще справиться с Боленкаром с твоей помощью. Миротворец, — сказал Кьюлаэра. — Стоит подождать, пока ты вылечишься.

Мудрец немного помолчал, а потом сказал:

— Я не вылечусь.

Все замерли, никто не осмелился вымолвить ни слова.

Наконец Йокот спросил:

— Что это за болезнь, Учитель?

— Звездный Камень, — ответил Миротворец. Все молчали. Мудрец несколько раз тяжело вздохнул, а потом объяснил: — Звездный Камень — это добрая сила, потому что он пропитан могуществом Ломаллина, но его отколол от копья Зеленого бога Улаган, чья сила отравила металл. Всего лишь ядовитый след, верно, но этого достаточно, чтобы погубить любого, кто пробыл достаточное время поблизости.

— Как ты. — У Луа перехватило дыхание. Миротворец кивнул:

— Я не пробыл рядом слишком долго, но, когда я ковал металл, я выбил из него яды...

— И они вошли в тебя, — прошептал Йокот.

Мудрец хмуро кивнул.

— Ты выковал для меня чудесный меч, вобрав в себя яды, — воскликнул Кьюлаэра со слезами на глазах — Ты очистил сталь ценой собственной жизни!

— И ведь ты знал, что делал, — упрекнул старика Йокот.

Миротворец кивнул медленно, напряженно.

— От этой болезни нет лекарства. Идите, продолжайте дело без меня, времени ждать нет!

— Мы не можем, — воскликнула Луа.

— Мы не можем оставить тебя умирать в одиночестве, — подтвердила Китишейн.

Они не оставили его. Они разбили лагерь; Китишейн ходила на охоту, а гномы, как могли, старались облегчить Миротворцу боль, но им не удавалось ни остановить рвоту, ни помешать отслаиваться старой коже, под которой открывалась новая, нежная, голова мудреца лысела, редела щетина на щеках и подбородке. Наверное, ему очень повезло, что некогда, когда он ушел из жизни в свой многовековой сон, его волосы и борода лишь поредели, а не выпали совершенно.

Друзья построили для него хижину из ледяных плит, стали по очереди нести стражу. В лагере царило уныние. Кьюлаэра хранил молчание, потому что боялся, что иначе горе его вырвется наружу и он начнет срываться на окружающих. Он успокаивал себя, держась за руку Китишейн, пытаясь ощутить печаль Йокота так же остро, как тогда, когда он, отрываясь от забот о своем учителе, чувствовал свою. Лицо гнома было унылым и печальным, — правда, такое бывало нечасто.

На пятый день Кьюлаэра вылез из ледяной хижины и сказал:

— Он хочет поговорить со всеми. Входите.

Все молча вошли в хижину и встали на колени у ложа старика. Его глаза были закрыты, дыхание с хрипом вырывалось из глотки, а кожа была такой бледной, будто бы на глазах превращалась в снег. Через некоторое время он открыл глаза, обвел всех взглядом, сжал зубы, превозмогая приступ боли, и с огромным усилием заговорил:

— Идите на юго-восток. Идите через горы, затем спуститесь на равнину. Когда доберетесь до большой реки, постройте или купите лодку и плывите вниз по течению. Эта река сольется с другой рекой, столь же огромной. Плывите дальше по течению. Эта, другая река впадает в море. Пересядьте на корабль, переплывите на восточный берег моря и идите на восток, минуя семь огромных городов. Восьмым будет столица Боленкара.

— Он не даст нам так запросто приблизиться к себе, — сказала Китишейн.

— Не даст, — согласился Миротворец. — Он будет высылать против вас чудовищ, шайки разбойников, войска. По дороге вы должны собрать свое собственное войско, вам придется выиграть несколько сражений, прежде чем вы доберетесь до главного города. Там состоится самое великое сражение, и в конце концов Кьюлаэре придется пробиться сквозь ряды бойцов к самому Боленкару. — Старик схватил руку Йокота с удивительной для своего изнуренного тела силой. — Не отпускай его одного, о шаман! Держись к нему так же близко, как его нагрудник! — Он повернулся и взял за руку Китишейн. — Держись к нему так же близко, как его меч, о девица!

Кьюлаэра громко воскликнул. Мудрец успокоил его взглядом.

— Вы не увидите ни мира, Кьюлаэра, ни свадьбы, ни детей, если не выиграете этот бой, — и поверь мне, для нее намного лучше погибнуть рядом с тобой, чем попасть в плен после твоей смерти.

У Кьюлаэры внутри все похолодело.

— Когда я умру...

Луа заплакала.

Миротворец мягко улыбнулся. Это была лишь тень его прежней лучезарной улыбки. Он взял за руку Луа.

— Не пытайся обмануть меня, девица, потому что я знаю, что умру, и я не против этого. Но когда жизнь оставит мое тело, найдите какую-нибудь щель, какую-нибудь складку в этих огромных ледяных просторах, положите меня туда, положите мои инструменты с одной стороны, а посох с другой. Затем забросайте меня снегом, утопчите его и оставьте меня здесь, на леднике.

Луа всхлипнула, а Йокот торжественно пообещал:

— Миротворец, мы все сделаем, как ты просишь.

— Два оставшихся от Звездного Камня металлических бруска несите с собой, как я вам показал, а потом заройте их, когда доберетесь до гор, и пусть они лежат там веками. Я выплавил из них большую часть яда, но все-таки его осталось еще достаточно много, поэтому никто не должен прикоснуться к ним до тех пор, пока не придет новый кузнец и не уничтожит во время ковки эти остатки.

Наконец Миротворец взял за руку Кьюлаэру и сказал:

— Из всего, что мне довелось выковать, более всего я горжусь тобой.

Кьюлаэра замер, потрясенный. Старик улыбался ему так же искренне, как всегда. Он держал руку Кьюлаэры, а тому пришлось моргать изо всех сил, потому что у него защипало глаза.

Наконец старик ослабел и обмяк. Глаза его застыли, остекленели, и по его ослабевшему виду друзья поняли, что душа вышла из мудреца. Они продолжали сидеть не двигаясь, не произнося ни слова, надеясь вопреки всему увидеть какие-нибудь признаки возвращающейся жизни, но тело упрямо оставалось неподвижным. Наконец Йокот наклонился пощупать запястье, потом — горло мудреца, затем положил ладонь на нос и рот, чтобы почувствовать дыхание. Он ждал долго, но в конце концов неохотно закрыл невидящие глаза веками.

Друзья похоронили мудреца именно так, как он их попросил, — во льду и снегу, положив подле его кузнечные инструменты и посох. Поверх расщелины они набросали снега, постояли немного с молитвой, затем неохотно повернулись лицом на юг.

— Теперь ты должен вести нас, воин, — сказал Йокот, но Кьюлаэра покачал головой, его лицо было мрачным, глаза опущены.

— Я все еще полон печали, о Шаман.

Китишейн взяла его за руку и повела маленький отряд прочь из безжизненной земли, на юго-восток, в горы, где росли вечнозеленые деревья и где после нескольких дней пути они обнаружили клочок свободной от снега земли, на которой начала прорастать молодая трава.

 

Глава 22

— Ну, герой, тебе все-таки надо немного поесть. — Китишейн поднесла ложку с бульоном к губам Кьюлаэры. — Как ты сможешь сразить Боленкара, если умрешь от голода еще до того, как повстречаешь его?

Кьюлаэра посмотрел на нее, нахмурился и заморгал, пытаясь понять смысл ее слов. Весь мир потемнел для него и уже не один день оставался мрачным, с тех пор как они покинули могилу Миротворца. Звуки почти не доходили до него, будто поглощаемые снежным сугробом. Но через несколько мгновений ему удалось вспомнить то, что сказала ему Китишейн, и понять смысл ее слов. Он кивнул, взял у нее котелок и сделал глоток. Она вознаградила его лучистой улыбкой и была разочарована тем, что не получила такой же в ответ.

Она и в самом деле была разочарована. Вздохнув, она вернулась к костру и сказала Луа:

— Он не может любить меня, если моя улыбка не способна вытащить его из трясины жалости к себе, в которой он барахтается.

Луа кивнула:

— Как будто ему больше нравится его печаль, чем ты.

Но Йокот покачал головой:

— Это не жалость к себе, госпожи, а лишь горе, и очень глубокое.

Китишейн нахмурилась:

— Мы никакие не госпожи, Йокот, а обыкновенные женщины.

— Больше нет, — не согласился Йокот. — В тот миг, когда Миротворец выбрал вас в спутницы Кьюлаэры, вы перестали быть обыкновенными.

— Выбрал нас? — уставилась на него Китишейн.

— Ну, возможно, вас выбрала Рахани, — предположил Йокот, — но неужели вы действительно думаете, что повстречались с Кьюлаэрой случайно? Я не верю в подобные случайности, госпожи. Шаман учится тому, что случайности только кажутся случайностями. Да, вы — госпожи, потому что стали выше будничной жизни либо станете выше.

Китишейн нахмурилась:

— Я не чувствую себя ни особенной, ни возвышенной!

— Тогда ты действительно выдающаяся женщина, — кисло сказал Йокот, — каждая чувствует себя совершенно особенной или должна бы чувствовать, потому что те, кто этого не чувствует, либо не знают себя, либо лгут себе.

Луа нахмурилась:

— Ты сегодня злой, мой шаман.

— Так я выказываю печаль, — ответил Йокот, — поэтому я немедленно прошу у вас прощения, если какие-нибудь мои замечания были колкими, и резкими, и оскорбительными. Теперь я буду изо всех сил стараться, чтобы это не повторилось, но сильные чувства как-то надо выказывать.

— Это простительно, — нежно сказала Китишейн. — Поверь мне, я тоже опечалена.

— И я, — пробормотала Луа.

— Не сомневаюсь, что вы опечалены, — сказал Йокот, — но еще я подозреваю, что в душе вы подавляете самые тяжелые чувства, потому что не можете дать им волю до тех пор, пока Кьюлаэра так страдает.

Китишейн уставилась на гнома и перевела взгляд на пламя.

— Может, и так.

Йокот кивнул:

— Когда окружающая его тьма рассеется, настанет ваша очередь согнуться от горя.

— Не хочу спорить с тобой, — медленно проговорила Китишейн, — но я не сказала бы, что Миротворец значит для меня столь же много, сколько он значит для Кьюлаэры.

— Неудивительно, что ты в этом не уверена, — Кьюлаэра вообще не понимал этого, пока старик был жив.

— В этом есть доля правды, — признала Китишейн, — но я — женщина, поэтому мне не так сильно хотелось стать такой же, как Миротворец. Кьюлаэре хотелось.

— Мудро и тонко подмечено, — сказал Йокот. — Он был твоим защитником и учителем, да, но он научил тебя лишь драться и прощать. Меня он научил быть не только шаманом, но и человеком; он научил меня, как быть таким, какой я есть, но начал я с того, что пытался стать таким же, как он.

— Значит, теперь ты понимаешь это? — Луа пристально смотрела на него.

— Теперь да, — согласился Йокот, — хотя я не понимал этого, пока он не начал говорить мне, что я становлюсь таким, каким он никогда не был и не мог быть, потому что он не гном. Все-таки для всех нас он был просто учителем. Он обучил нас своему мастерству, помог нам стать самими собой, вывел нас на путь становления всем, чем мы способны стать, — но ему не нужно было переделывать нас.

— Как Кьюлаэру, — тихо сказала Китишейн, и Йокот кивнул:

— За эти несколько месяцев он стал Кьюлаэре отцом в той же степени, что и человек, породивший его.

— Значит, Кьюлаэра оплакивает не только Миротворца, — сказала Китишейн, — но и себя.

Йокот вздрогнул, посмотрел на нее и медленно вымолвил:

— Думаю, ты права, девица. Но как мы докажем ему, что он жив?

— Я думала, что смогу добиться этого только тем, что буду с ним рядом, — сказала Китишейн с горькой усмешкой, — но у меня не получилось, а другого мне не хочется.

— Понятно. Могу себе представить, как бы ты страдала, если бы и это не помогло, — кивнул Йокот. — Нет, мы должны разбудить и оживить его, прежде чем снова бросать его в объятия жизни.

— Но как мы сделаем это?

— Месть, — абсолютно убежденным тоном сказала Луа.

— Месть? — не согласился Йокот. — Как он может отомстить Звездному Камню, который уже не существует? Ведь именно он убил нашего Миротворца!

— Нет, — сказала Луа. — Его убила мерзость и зло Улагана, жившая в Камне, а следы того же зла существуют поныне в сознании Боленкара.

— И через Боленкара во всем и вся, что он испоганил, — задумчиво проговорил Йокот. — Да, думаю, ты права, Луа. Как я мог не понять этого?

— Значит, нам нужно найти какого-нибудь посланца Боленкара, чтобы Кьюлаэра сразился с ним, — заключила Китишейн.

— Где же нам его искать? — задумалась Луа.

— О, я бы не стала об этом тревожиться, сестрица. Не думаю, что это будет очень трудно.

Они спустились с гор в предгорья. Там переночевали, а на рассвете двинулись дальше. Поднявшись на холм, они увидели, как в чистое голубое небо поднимается столб дыма.

— Если это не походный костер, — хмуро сказал Йокот, — то очень сильный пожар.

— Не люблю я сильные пожары, — сказала помрачневшая Китишейн. — Может быть, горит лес, а может, и того хуже. Пойдемте скорее посмотрим.

Она схватила Кьюлаэру за руку и потащила его вперед. Он, ничего не понимая, поплелся за ней.

К полудню они увидели деревню, вернее, то, что от нее осталось. Деревня стояла в небольшой долине, каждая изба превратилась в гору пепла и обгоревших бревен. Луа горестно застонала, а Китишейн воскликнула:

— Что тут произошло?

— Сомневаться не приходится, — громко произнес Йокот, — деревню сожгли кочевники. Думаю, что ты нашла посланцев зла, Китишейн.

— Идем вниз! Надо посмотреть, не остался ли кто в живых! — закричала девушка, схватила Кьюлаэру за руку и пустилась вниз по склону бегом.

Он вздрогнул и побежал за ней, озираясь вокруг, как будто пытаясь сообразить, где находится и как тут оказался.

Китишейн остановилась там, где когда-то находилась зеленая лужайка для деревенских собраний, а теперь осталась лишь лужа грязной жижи.

— Остался здесь кто-нибудь живой? Посмотрите вокруг!

Они огляделись, но вокруг лежали лишь трупы — тела мертвых мужчин, некоторые — совсем мальчики, а некоторые с седыми висками.

— Все мужчины убиты? — прошептала Луа.

— Да. — Лицо Китишейн окаменело. — Но ни одной женщины и ни одного ребенка.

Луа посмотрела на нее, широко раскрыв глаза под маской.

— Почему?

— Представь себе самое худшее, сестра, — резко ответила Китишейн. — Как можно было вот так вытоптать лужайку, Йокот?

— Какие-то копытные животные, — ответил маленький шаман. — Видишь острые края? Здесь, и здесь вот целые следы. — Он подошел ближе. — Это следы копыт. Тут были лошади.

— Может, они согнали сюда домашний скот? — предположила Луа.

— Либо так, либо кочевники согнали сюда табун лошадей, чтобы затоптать сельчан. — Лицо Китишейн стало мертвенно-бледным. — Мозгляки, трусы! Всего лишь мирные деревенские жители, а эти подонки побоялись сразиться с ними без помощи стада лошадей и вдвое большего числа людей!

Йокот продолжал изучать грязь.

— Все следы людей — это отпечатки сапог... Нет! Вот острые края! И длинные полосы... колеса? Либо захватчиков было немного, либо они приехали на телегах!

— В любом случае они были опытными бойцами, грабителями, живущими отобранным у мирных людей добром! — неистовствовала Китишейн. — О, пусть только окажутся на расстоянии полета стрелы! Самые что ни на есть трусы — воюют с теми, кто хуже вооружен! Грязные развратники, украли всех женщин из деревни! Гады, подонки — увели всех детей! Они жестоки, они подлецы!

— Они — слуги Боленкара, — предположил Йокот. Кьюлаэра резко запрокинул голову, как будто его ударили.

— Это и есть то зло, что распространяет сын Багряного? — спросила Китишейн. — Неудивительно, что Миротворец заклинал нас остановить его! Это не просто гнусность, порожденная жадностью, это жестокость, наслаждающаяся, причиняя боль! — Она повернулась к Кьюлаэре. — Ты, воин! Ты, Несущий Коротровир! Неужели ты позволишь этим грабителям увести невинных? Неужели ты позволишь им безнаказанно глумиться над людьми? Неужели ты не отомстишь?

— Конечно, отомщу!

И тут вдруг Кьюлаэра пришел в себя. Он вытащил из ножен свой огромный меч и подошел к Китишейн.

— Ты верно сказала: этих злодеев необходимо остановить, а невинных — спасти, прежде чем им будет причинено еще более страшное зло. Куда они ушли?

Китишейн удивленно посмотрела на него, потом подбежала к нему и обняла:

— О, как я боялась, что ты никогда не проснешься!

— Я будто вышел из страны туманов и тьмы, — признался Кьюлаэра. Он обнял ее, быстро, но крепко, отошел и сказал:

— Эй! Если кто-то еще остался в живых, выходите! Расскажите, кто здесь бесчинствовал, насколько они сильны и куда ушли!

Деревня хранила молчание. Подломилось и упало с треском горящее бревно.

— Выходите! — еще раз крикнул Кьюлаэра. — Если мы слепо пустимся в погоню, ничего не зная о врагах, то им будет много легче нас одолеть и вы навсегда потеряете своих женщин и детей!

Его голос отзвенел в почерневших, обуглившихся бревнах, и деревня снова погрузилась в молчание.

— Что ж, придется идти, и притом очень осторожно, — разочарованно проговорил Кьюлаэра и уже отвернулся, как вдруг из груды обгоревших бревен вышла старуха.

— Смотрите! — показала Китишейн, и Кьюлаэра обернулся.

Старуха сильно горбилась; одежда на ней была из прочной, но во многих местах продырявленной ткани. По краям висели лохмотья. Она подошла к ним, трясущаяся, со слезящимися, покрасневшими глазами.

— Все мои дорогие! Все мои цыплятки! Вы можете отобрать их у ястребов?

Кьюлаэра застыл и почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом: старуха потеряла рассудок! Совсем не удивительно — после того, что она пережила, но все-таки он отпрянул.

Китишейн подошла ближе.

— Да хранят тебя боги, бабушка! Что это были за ястребы?

— Ваньяры, — плакала старуха. — Это были ваньяры — мужчины с длинными бородами и усами, в овечьих шкурах, на телегах! Они напали на нас средь бела дня, с криками сбежали с холма вслед за своими лошадьми, размахивая топорами и взывая к Боленкару, чтобы он даровал им победу!

В рыданиях она рухнула на руки Китишейн. Из-за угла горящего дома вышел, кивая, старик.

— Все было так, как говорит Тагаэр. Это были мужчины в расцвете сил. Они ворвались в деревню на своих бесовских колесницах и начали махать своими обоюдоострыми мечами. А наши мужчины схватили палки и лопаты, чтобы обороняться Остальные выбежали со стороны полей с вилами и косами, но на каждого из них пришлось по три разбойника, тем более что те были верхом! Они скакали повсюду, не позволяя нашим людям собраться вместе, и своими мерзкими топорами выбивали жалкое оружие у нас из рук и рассекали нам головы! И все это время они не переставая вопили как скаженные, чтобы свести нас с ума!

— Так все и было. — Приковыляла еще одна сгорбленная старуха. — Они убили всех мужчин. Их было пятьдесят или сто, а может, и больше! Они подожгли дома, а когда жители с воплями выбегали оттуда, они хватали женщин и детей. Пожилых женщин они насиловали прямо здесь, на глазах у детей; молодых осыпали унизительной бранью, говорили им, что берегут их для того, чтобы те согревали ночью их постели! Потом они связали их по ногам и рукам, взвалили на спины лошадей и ускакали, хохоча, распевая победные песни и восхваляя своего гнусного бога Боленкара! — рассказывала она, дрожа.

— Я пытался остановить их, — сказал подошедший старик со сломанным посохом в руке. — Они сломали мой посох одним ударом, повалили меня и бросили, не глянув даже, жив я или мертв.

— Им было на нас наплевать! — раздался еще один женский голос.

Поглядев по сторонам, Кьюлаэра увидел, что вокруг них собралось уже множество стариков.

— Мы все пытались помешать им, отобрать своих дочерей или хотя бы внуков, но они отбрасывали нас и говорили, что для малышей это такая честь — стать рабами ваньяров! Девочки вырастут и станут их шлюхами — так они говорили, — а мальчики станут евнухами и будут их охранять!

— Матери и дети так кричали, так жутко кричали! — дрожащим голосом заговорил какой-то старик. — А мы не могли помешать разбойникам, не могли!

— А вот ты можешь! — Другой старец схватил Кьюлаэру за руки. — Ты молод и силен, у тебя есть доспехи и меч! Ты можешь остановить их, юноша! Ты должен!

— Не сомневайтесь, мы остановим их! — Китишейн натянула тетиву на своем луке. — Мы найдем и убьем их всех! Только гнуснейшие твари могли затеять такое бесчинство, глумиться над людьми, причинять такие страдания и находить в этом удовольствие! Мы покажем им, какую боль они причинили! Посмотрим, как они будут умирать, как им понравится самим попасть в плен, сколько удовольствия они найдут в собственных страданиях!

Она устремилась в сторону равнины. Луа, вытирая слезы, побежала за ней.

— Не сомневайтесь, мы сделаем это. Мы сделаем даже больше этого, — пообещал Кьюлаэра старцам. Кровь снова забурлила в его жилах, он радовался возможности действовать; он вернулся к жизни! — Мы вернем вам ваших дочерей и внуков, если они еще живы!

— Они живы — ваньяры не убьют их, предварительно не поиздевавшись, — сказала одна из старух. — Но разыщи их до наступления ночи, юноша, если сумеешь!

— Тогда сократите нам путь! Кто-нибудь видел, куда они поехали?

— Вниз по равнине, туда, куда отправились твои подруги, — сказал старик. — Они, наверное, пойдут вдоль реки, поскольку она течет через холмы, а по ее берегу ведет оленья тропа.

— Спасибо вам, старцы! — Кьюлаэра повернулся, чтобы идти. — Соберите хворост и поддерживайте огонь, чтобы мы видели, куда идти, если будем возвращаться ночью!

И он бросился догонять Китишейн, которая шла довольно быстро. Йокот побежал рядом с ним.

— Прости за то, что иду так быстро, Йокот, — сказал воин, — но я должен нагнать Китишейн, пока она не ушла слишком далеко.

— Думаю, что она уже ушла слишком далеко. — Гном и не думал задыхаться. — О чем она, проклятье, думает — помчалась как угорелая за шайкой из пятидесяти человек на телегах и с топорами!

— Они, наверно, называют свои телеги колесницами, — задумчиво проговорил Кьюлаэра. — Как ты думаешь, твоя магия справится с их топорами, шаман?

— Справится, не волнуйся! — отрезал Йокот. — Все дело в том, успеют ли они убить вас, пока я буду произносить заклинание.

Кьюлаэра пощупал ножны Коротровира и усмехнулся:

— Не бойся, не успеют.

* * *

Когда они догнали Китишейн, Кьюлаэра спросил:

— У тебя есть какой-нибудь замысел? Как будем действовать, когда найдем ваньяров?

— Убивать, рубить, колоть и калечить! — резко ответила Китишейн. — Что еще нам остается?

Кьюлаэра взглянул на Йокота. Гном пожал плечами, и Кьюлаэра снова повернулся к охваченной жаждой расплаты девушке:

— Может быть, устроим что-нибудь вроде засады?

— Почему бы тогда просто не дать им попробовать взять нас в плен?

— Возможно, — ответил рассудительный Кьюлаэра, — но твоя ярость может не туда завести. Она заставит тебя бросить лук и приняться в раже колоть врагов ножом.

— Здорово! Я точно знаю, куда нужно колоть!

— Смело сказано, — одобрил Кьюлаэра, — но, если ты окажешься так близко к ваньярским топорам, они смогут тебя зарубить, а я буду сильно опечален, если ты лишишься головы.

Китишейн огрызнулась, но не слишком сердито:

— Придумай тогда сам, как быть, если тебе так хочется.

— Я подумаю.

Кьюлаэра глянул на Йокота, гном ему понимающе кивнул.

Четверо друзей добрались до вершины холма и оглядели длинную, петляющую долину.

— Там! — закричала Китишейн.

— Спокойнее! — прошипел Йокот.

— Ты что, боишься, что они услышат меня с такого расстояния?

— Воздух чист, между нами всего миля, — проворчал гном. — Их больше пятидесяти?

Кьюлаэра, удивленный вопросом, оглянулся на Йокота и увидел, что у того на лице маска. Он вспомнил, что гномы обычно видят не дальше чем дюжина ярдов, и начал считать.

Ваньяры все еще распевали победную песню — и, несомненно, во всю глотку, потому что звук ее, хоть и слабый, доносился до наших друзей. Песня звучала злорадно, Кьюлаэра подозревал, что речь в ней идет о смертоубийстве и кровопролитии. Ваньяры выстроили свои колесницы двумя длинными рядами, между которыми ковыляли пленные.

Кьюлаэра кивнул:

— Да. Пятьдесят четыре. По два на колесницу.

— Нападем на них прямо сейчас? — спросила Китишейн. Ее глаза горели.

— Конечно, если ты хочешь, чтобы всех нас убили, — ответил Йокот, — а тобой и Луа позабавились в первую очередь.

Китишейн резко подняла голову и, потрясенная, уставилась на него.

Кьюлаэра нахмурился:

— Я уверен, что смогу убить с десяток, Йокот.

— Да. И я смогу свалить дюжину своей магией, а наши госпожи смогут убить еще дюжину из своих луков, может, даже две — все равно остается еще восемь разбойников. Покончив с тобой, они убьют меня. Нет нужды говорить, что Китишейн и Луа бегают медленнее лошадей. Если мы хотим уничтожить этих убийц, нам придется применить не только силу, но и хитрость.

— Не хочешь же ты сказать, что мы позволим им ехать дальше! — вскричала Китишейн.

— Только до наступления темноты, — сказал Йокот. Луа вздрогнула.

— Что они успеют за это время сделать с девушками?

— Думаю, немного, — ответил ей Йокот. — Мерзко говорить об этом, но мужчины кое-что делают по очереди, и я думаю, что ваньяры прежде захотят поесть и выпить, а потом начнут забавляться своими новыми игрушками, а поскольку они конники, они прежде всего распрягут и накормят своих лошадей. Даже если они полезут к женщинам до ужина, у нас будет время.

— Время на что? — мрачно спросила Китишейн.

— Я расскажу вам по дороге, иначе они ускачут так далеко, что мы уже не сможем их догнать, — объяснил ей Йокот. — Они движутся вдоль реки, — показал он, — а она огибает эти холмы. Если мы пойдем по этому хребту, то наш путь будет более прямым и к закату мы их обгоним.

Китишейн посмотрела, прикинула на глаз расстояние и кивнула:

— Их лошади идут шагом. Мы должны их перегнать, верно.

— Уже перегнали, — ухмыльнулся гном. — Давайте пойдем по этому хребту.

— Не по самой вершине, — сказал Кьюлаэра, — иначе они увидят нас. Пойдемте чуть ниже.

Он нашел бегущую по склону звериную тропу, скрытую кустарником, не уходящую далеко от вершины. Они шли за ваньярами, потом начали их опережать. Как и предполагал Йокот, к закату друзья уже изрядно перегнали разбойников. Они наблюдали за тем, как ваньяры распрягли и начали чистить своих лошадей.

— Если ты немедленно не сделаешь чего-нибудь, шаман, я брошусь на них сама! — пригрозила Китишейн.

— Хорошо.

Йокот начал рисовать на земле круги и линии, бормоча стихи. Его тело напряглось, на лбу выступил пот.

Вдалеке раздался какой-то вой.

— Что это? — встревоженно спросила Китишейн.

— Не волк, — Кьюлаэра потянулся к Коротровиру. — Слишком долго воет, но если это собака, то просто огромная.

Тут снова раздался вой, тоже далеко, но в другом направлении.

Ваньяры тоже услышали этот вой и отнеслись к нему с большой тревогой. Лошади забеспокоились, начали испуганно ржать. Варварам пришлось их успокаивать.

Потом вой донесся еще откуда-то, потом с другой стороны...

Наконец Китишейн догадалась:

— Это ты создаешь эти звуки, шаман!

Йокот кивнул:

— Когда я путешествовал в шаманский мир, другие шаманы предложили мне брать взаймы их тотемных животных, если я разрешу им брать моих, хотя я не понял, зачем им может понадобиться барсук.

Кьюлаэра удивленно посмотрел на гнома и быстро отвернулся, чтобы скрыть улыбку и подавить смех. Китишейн с тревогой посмотрела на него.

— Почему ты кашляешь, воин?

— Поперхнулся, — прохрипел Кьюлаэра, избегая мрачного взгляда Йокота. — Какие же тотемы ты позаимствовал, шаман?

— Огромные и мерзкие, — ответил Йокот. — Не сомневайтесь, они не дадут ваньярам покоя. Давайте теперь подкрадемся к ним поближе, чтобы с наступлением темноты мы могли подобраться к ним вплотную.

— Мы опоздаем, не убережем девушек! — воскликнула Луа.

— О нет, — успокоил ее Йокот. — Если даже этот вой не потревожит ваньяров, он сильно перепугает лошадей. На пленных у них просто не хватит времени — вот увидишь.

Он был прав; единственное, чем заняли ваньяры девушек, так это заставили их готовить для себя ужин. После этого, стоило только кому-нибудь из воинов приблизиться к какой-нибудь из женщин с определенными намерениями, долина оглашалась воем, лошади начинали испуганно ржать и натягивать поводья.

Неудивительно, что у разбойников не хватало времени; завывания теперь раздавались очень часто и доносились со всех сторон; казалось, звери окружают лагерь. Постепенно, очень медленно вой приближался к ваньярской стоянке.

Друзья спрятались на склоне холма, как можно ближе к лагерю. Йокот удовлетворенно кивнул:

— Среди них нет шамана, иначе он бы уже обнаружил мою работу.

Самый рослый ваньяр подошел к огню, запрокинул голову и вознес руки к небу. Он начал петь, и, хоть друзья не могли понять всего, слово «Боленкар» было отчетливо произнесено несколько раз.

— Что он делает, Йокот? — встревоженно спросила Китишейн.

— Молится, — немного напряженно ответил гном, — но он не шаман.

Йокот произнес несколько слов на шаманском языке, сопровождая их жестами, потом кивнул:

— Молитвой он немного увеличил злую силу: Боленкар, наверное, дал этим варварам амулеты, способные призывать его могущество, но мне это никак не помешает. Хотя придаст кое-какую отвагу их воинам.

— Стало быть, мы сможем отнять у них еще и это, — оскалилась Китишейн. — Когда, Йокот?

— Когда лошади убегут.

— Лошади убегут? — Она удивленно посмотрела на него. — Когда они это сделают?

— Очень скоро. — Шаман снова принялся рисовать на земле. — Луа и Китишейн, обходите сбоку, приготовьте луки. Воин, будь готов биться насмерть!

Кьюлаэра достал Коротровир и почувствовал, как сила меча запела в его жилах.

Йокот пропел заклинание, закончив его лаем. Вокруг варваров поднялся жуткий, алчный вой, звуки двинулись к лагерю, все скорее и скорее.

И вот те, кто выл, выскочили из кустов, испуская зловещий свет.

 

Глава 23

Они светились и в высоту достигали человеческого пояса, но казались намного выше — поджарые, лоснящиеся псы с бешеными глазами, стальными зубами, длинными ушами и тяжелыми челюстями. Ноги их походили на ходули, а гигантские лапы были усеяны железными когтями. С неистовым и алчным воем они бросились на лошадей.

Лошади закричали и отпрянули, бешено мотая головами, пытаясь сорваться с привязи. Ваньяры с криками бросились к лошадям и тут увидели, чем те напуганы. Они остановились, выхватывали топоры и приготовились драться.

Огромный пес прыгнул на одного из ваньяров. Тот махнул своим топором раз, другой, но сталь легко рассекала жуткое существо насквозь. Ваньяр взвыл в суеверном страхе, и гигантские челюсти сомкнулись, поглотив его голову.

— Вперед, крестьянин, — приказал Йокот. — Собирай свой урожай!

Кьюлаэра рванулся вперед, размахивая гигантским мечом. Меч дрожал и чуть ли не пел, разрубая воздух. Он бросился на пытающегося высвободить голову из гигантских челюстей призрачного зверя ваньярского воина. Куда бы тот ни шагнул, зверь не отставал от него. Кьюлаэра вспомнил об убитых деревенских мальчиках и ударил. Ваньяр дернулся и упал замертво. Пес с лаем отпрыгнул в сторону и бросился на следующего ваньяра.

Кьюлаэра следовал за ним, бешено размахивая мечом. Кругом жуткие псы бросались на трясущихся от ужаса ваньяров. Кьюлаэра бил и бил; казалось, что Коротровир живет своей собственной жизнью и жаждет ваньярской крови.

Не все из упавших ваньяров шевелились. Из их грудей и глоток торчали стрелы. Кьюлаэре помогали лучницы.

А помощь ему была необходима. Главарь ухитрился уцелеть, мало того, он умудрился взобраться на лошадь и выкрикивал приказы, среди которых можно было разобрать имя Боленкара. Кочевники огляделись, вздрогнули и увидели Кьюлаэру. Некоторые бросились седлать лошадей, а ближайший повернулся к Кьюлаэре, зарычал, обнажил зубы и кинулся на воина с топором.

Коротровир отсек топор от рукоятки. Ваньяр взревел от досады и кинулся на Кьюлаэру, пытаясь дотянуться до его шеи голыми руками. Коротровир снова взмыл в воздух, Кьюлаэра шагнул в сторону, а мертвый варвар рухнул на землю.

Остальные варвары добрались до своих лошадей и оседлали их с неловкостью людей, для которых это занятие непривычно. Тем не менее они выкрикнули приказы на своем языке, и лошади рванулись на Кьюлаэру со всех сторон. Двое или трое ваньяров упали со стрелами в груди, но их лошади не остановились. Жуткие псы прыгали к разбойникам со всех сторон, злобно и алчно завывая, и лошади попятились, начали сбрасывать с себя всадников, но троим таки удалось одолеть своих скакунов и заставить их скакать дальше — сквозь псов, прямо на Кьюлаэру!

Теперь настал черед встретиться стали и железу, мечу с топором, боевому искусству с боевым искусством. Кьюлаэра отпрыгнул в сторону, чтобы один из всадников оказался между ним и остальными. Он крутился и прыгал из стороны в сторону, а ваньяр пытался ударить его топором сверху. Коротровир рассек кожаную куртку всадника и вонзился в его грудь, топор пролетел мимо...

Но не совсем. Вскользь он все же задел голову Кьюлаэры. Воин покачнулся от боли. Он бросился на ваньяра, пытаясь не потерять сознание, но у него поплыло в глазах, а ваньяр снова размахнулся. «Я не буду валяться без чувств!» — приказал себе Кьюлаэра, и ясно увидел склонившуюся над ним Китишейн. Гномы стояли по обе стороны от нее, а кругом лежали мертвые, пронзенные стрелами ваньяры.

Кьюлаэра поднялся на ноги, обнял девушку, быстро и крепко поцеловал ее и повернулся лицом к врагам, подняв меч на тот случай, если кто-нибудь попытается встать, но немногочисленные уцелевшие умирали на глазах.

— Не могу поверить, что я убила так много разбойников! — воскликнула потрясенная Луа, не опуская лука.

Йокот мгновенно забыл про свою магию и заключил ее в объятия. Луа зарыдала у него на плече, а призрачные псы начали растворяться в воздухе.

Кьюлаэра услышал отдаленный топот, увидел двух всадников, скачущих вдаль вдоль реки, и выругался:

— Скоро соплеменники этой шайки будут знать, что здесь произошло!

— Может, ничего страшного в этом нет, — медленно проговорила Китишейн.

— Почему? Они же захотят отомстить за своих!

— Да, и сельчанам придется бежать в леса, но им незачем возвращаться в деревню, разве что только затем, чтобы забрать стариков. А среди варваров пойдут слухи о могучем воине с волшебным мечом, вожаке стаи жутких псов, охотящихся на ваньяров.

— Тогда ваньяры начнут охотиться на нас! Чего ж в этом хорошего?

— Они побоятся, — просто ответила Китишейн. — К тому же они взывали к своему богу, а он им не помог.

Кьюлаэра мрачно проводил взглядом улепетывавших варваров, обдумывая услышанное.

По мере того как сгущалась ночная тишина, до друзей начали доноситься рыдания: плач перепуганных женщин, всхлипывания детей.

Луа мгновенно вырвалась из объятий Йокота, подбежала к одной из матерей, протянула к ней руки:

— Не бойся! Я — гном, не гоблин.

— А... а псы! — заикаясь, пробормотала женщина.

— Они пришли по приказу нашего шамана. — Луа показала в сторону Йокота.

— Шамана? — Женщина выпучила глаза. — Гном-шаман?

— Да, такое бывает редко, это точно, — мрачно отозвался Йокот, — но это правда: я вызвал псов и прогнал их. Прости, что напугал тебя, добрая женщина, но наши старания не пропали даром — ни одной из вас после похищения из деревни не было нанесено никакого вреда.

— Да, это верно! — изумленно сказала женщина. — Но теперь мы попали в плен к вам! Куда вы поведете нас?

— Назад в деревню. — Китишейн подошла к гномам. — Мы вас освободили, а не взяли в плен.

— Это все она, — пояснил Йокот. — Китишейн так разозлили злодеяния ваньяров в вашей деревне, что она повела нас искать справедливость и освобождать вас. Она привела нас к вам.

— А замысел битвы был твой! — быстро добавила Китишейн.

— Спасибо, спасибо вам всем! — В глазах женщины появились слезы. — Но кто этот воин, что убил так много наших врагов?

Кьюлаэра вытер свой меч, сунул его в ножны и подошел к Китишейн.

— Его зовут Кьюлаэра, — сказала Китишейн, — и, если бы не он, мы бы все были мертвы, а то и того хуже. Скажи всем, что вы свободны! А теперь мы должны идти, пока ваньяры не прислали сюда других воинов.

— Да, да! Мы пойдем!

Женщина встала и пошла, чтобы, прижимая к себе детей, рассказывать обо всем другим.

— Давай попробуем, может, нам удастся поймать несколько лошадей, — предложил Кьюлаэра Китишейн. — Ваньяры, похоже, бросили свои колесницы, а этим людям удастся добраться до дома быстрее, если их повезут лошади.

Китишейн кивнула, принялась размахивать руками и что-то говорить. Лошади присмирели; отбежавшие начали возвращаться к лагерю.

Через полчаса лошади тронулись в путь обратной дорогой, управляемые неопытными женскими руками. Китишейн и Луа захватили одну колесницу с собой. Кьюлаэра и Йокот задержались ненадолго, чтобы разрубить Коротровиром на куски четыре колесницы; затем они сели на оставшуюся и поехали вслед за женщинами.

Старики не могли поверить своим глазам, когда увидели, что их дочери и внуки возвращаются. Крики радости послышались с обеих сторон, женщины бросились обнимать стариков и старух. Дети побежали, чтобы получить свою долю объятий и утешений. Потом все повернулись, еще раз взглянули на следы побоища и пепелище и разразились рыданиями.

— Пора хоронить мертвых, — сказала Луа со слезами на щеках.

— Да, но быстро, — печально ответила Китишейн. — Вряд ли ваньяры дадут нам много времени.

Кьюлаэра не стал снимать доспехов, даже копая могилы; по мнению Китишейн, ваньяры могли объявиться много раньше, чем можно было ожидать.

— Выкапывай только несколько дюймов, — сказал Йокот, — остальное предоставь мне.

— Побереги свои силы. — Луа коснулась руки Кьюлаэры — Они тебе еще понадобятся, а магией камня и земли владеет любой гном.

Лицо Йокота потемнело, он вспомнил, как мало было у него этой врожденной магии.

— Ты — могучий шаман, — успокоила его Луа. — Каких еще не было среди гномов. Позволь мне заняться тем, что может любой другой гном.

Благодарность вспыхнула в его глазах, и она была горячей, но исчезла сразу, как только появилась. Вот только его лицо осталось взволнованным.

Кьюлаэра ничего не понял, но знал, что с магами спорить не стоит. Он стал копать в земле ямы, шесть на три фута, одну за другой, по числу тел, лежащих на деревенской улице. Потом Луа прочитала заклинание, сделала руками знак, и из-под земли полетели грязь и камни, образуя холмики рядом с выкопанными Кьюлаэрой ямами. Через полчаса могилы были готовы, и Китишейн с Кьюлаэрой принялись за скорбный труд — стали укладывать тела в их последние ложа, начав с мертвого старика. Женщины с рыданиями присоединились к ним, они, плача, вкапывали в землю плиты с рисунками, по которым можно было определить, кто покоится в могиле. Затем все уцелевшие постояли вокруг, наполняя ночь рыданиями.

Кьюлаэра нахмурился:

— У вас нет жреца?

— Он покоится в этой могиле, — показала старуха. — Он был стар, но встал, подняв свой посох, чтобы преградить дорогу ваньярам, моля Оджуна остановить их. Оджун не услышал его. Как он будет охранять покой этих мертвых?

— Оджун? — Кьюлаэра повернулся к Йокоту. — Ты слыхал об Оджуне?

— Это улин, убитый на войне, — ответил шаман. — Миротворец заставил меня выучить все имена улинов: кто тогда погиб и как.

— Ты хочешь сказать, что наш бог мертв? — удивленно спросила одна из старух.

— Мертв, но его дух может помогать вам по-прежнему, — объяснила ей Китишейн. — И все же он был улином, а не богом. Бог есть только один — наш Творец.

Все сельчане озадаченно нахмурились, а старуха сказала:

— Вы должны будете рассказать нам об этом, когда мы обретем безопасность. А сейчас, не мог ли бы кто-нибудь все-таки прочитать молитву?

— Просите шамана.

Кьюлаэра отошел в сторону, предоставив слово Йокоту. Гном в ужасе посмотрел на него, а Китишейн кивнула. Луа смотрела на него широко раскрытыми, горящими глазами. Йокот обменялся с ней взглядом, потом кивнул и встал перед могилами. Он наклонил голову, вызвал к жизни магические силы, поднял руки и начал нараспев говорить:

— Да вознесутся лежащие здесь в страну счастья и изобилия. Да не нуждаются они никогда ни в чем, не тоскуют и не тревожатся, а остаются счастливыми во веки веков. Просим тебя, Ломаллин, — уведи эти невинные души в Благословенную Землю, и да останутся они там, в лучах славы Творца, и души их да воспоют от радости Его присутствия.

— Да будет так, — произнесла Луа.

— Да будет так, — хором сказали все. Йокот опустил руки и посмотрел на поле смерти. Наконец он сказал:

— Что есть жизнь в сравнении с вечностью? Что значат боли земные, если их уравновешивают радости? Смерть объединит души, стремящиеся приносить друг другу добро в присутствии Творца, источника всего Добра на свете. Да забудут эти мертвые, вознесшись в Благословенную Землю, все земные горести и печали. Ломаллин, веди их к Творцу после смерти так же, как вел ты их при жизни.

— Да будет так, — сказала Луа.

— Да будет так, — хором повторили все. Йокот повернулся к ним:

— Давайте сделаем мертвым самый лучший подарок — продолжим нашу жизнь. Покажите, где можно надежно спрятаться в этой глуши.

Женщины медленно повернулись.

— Возьмите колесницы, — настаивала Китишейн. Одна из старух покачала головой:

— Там, куда мы пойдем, лошадям не пройти. И они двинулись по склону через чащу.

— Идите с ними, — сказала Китишейн, и гномы пошли с женщинами.

Кьюлаэра и Китишейн остались, чтобы поставить все колесницы в ряд, освободить лошадей, отвести их сторону и поджечь повозки ваньяров. Потом они пошли за сельчанами, заметая за собою следы, и отблески костров озаряли их удаляющиеся силуэты.

* * *

Старики давали советы, а вождем деревни теперь стала одна из женщин. Ее звали Эльза, и она часто обращалась за советом к своей матери, Темле, той самой старухе, которая спрашивала про Ломаллина. Йокот рассказал ей о том, что знал; она спросила, как нужно молиться Ломаллину и Творцу, какими ритуалами чтить их. Йокот рассказал ей, что знал, и подчеркнул, что почитание не требует ничего особенного — самое главное, чтобы слова были искренними, от всего сердца. Еще он рассказал ей о том, что Творец не нуждается в том, чтобы ему в жертву приносили вещи или жизнь, ему нужно самопожертвование, отказ от жестокости и злодеяний и, что еще более важно, — стремление помочь другим, сделать их жизнь более счастливой. Темла рассказала об этом Эльзе, и они вдвоем остальным женщинам.

Пока Йокот учил женщин вере, Кьюлаэра показывал им, как обороняться косами, вилами и лопатами. Китишейн и Луа учили их стрельбе из лука. Все понимали, что ваньяры вернутся.

И они вернулись и были теперь в тысячу раз сильнее. Их колесницы заполонили долину, холмы гремели от стука лошадиных копыт.

— Спустись и спрячься в развалинах самого большого дома в деревне, — сказал Йокот Кьюлаэре. — Китишейн, найди лучниц, чтобы убивать всякого, кто приблизится к нему! Кьюлаэра, когда их шаман выступит, чтобы сразиться со мной, дай ему произнести одно заклинание, а после выходи и убей его. Когда он умрет, беги сюда, потому что ваньяры бросятся на тебя. Беги вот тем ущельем, чтобы лучницы могли убивать ваньяров с елей на склоне.

Без единого вопроса Кьюлаэра отправился в укрытие. Ваньяры остановились у горы пепла праха их колесниц, узнали железные ободья колес и железные прутья — бывшие спицы. Велика была их злоба. Они подняли крик, начали ругаться на своем варварском языке. Наконец один из них выступил вперед. На нем была рубаха из волчьей шкуры, голову его венчала мертвая волчья голова. Веки его чернели намазанной сажей, щеки были украшены малиновыми знаками. Он вытащил из-за пояса прут, посмотрел на ближайший к деревне холм и начал произносить заклинание. В воздухе замелькали огоньки, побегали, собрались в стаю и указали в сторону холма.

С небес рухнула сова, неуютно чувствующая себя в дневном свете, и упала прямо в центр стаи, подобно ястребу, охотящемуся на мышь. Огоньки повернули, устремились к птице, вонзились в нее, она взорвалась, и во все стороны фонтаном брызнули стрелы. Несколько из них попали в ваньярского шамана. Он выругался.

Ждать дольше было нельзя. Кьюлаэра выскочил, надеясь, что Йокот сейчас готовит следующее заклинание, и бросился на ваньяров, размахивая мечом. Воины увидели его, закричали, погнали вперед своих лошадей. Шаман повернулся к воину, увидел его, начал размахивать руками и петь.

Кьюлаэра ударил. Меч загудел, вонзаясь в плоть, шаман заорал, затем внутри него что-то взорвалось, и он упал замертво.

Кьюлаэра уставился на него, не понимая, что случилось.

Затем он услышал яростные крики, обернулся, увидел, что на него бегут ваньяры. Вспомнив приказ Йокота, Кьюлаэра побежал.

Земля взорвалась под колесами ваньяров. Комья грязи взметнулись в небо. Колесницы переворачивались одна за другой; некоторые проваливались в разверзшуюся землю и застревали. Лошади дико ржали, пятились от обезумевшей грязи, врезались в соседние колесницы. Но сотня колесниц обогнула ужасное место и продолжала двигаться в сторону нырнувшего в ущелье Кьюлаэры.

Стены ущелья сужались. Колесницы врезались одна в другую; спицы лопались, трещали дубовые борта. Пятьдесят ваньяров, ругаясь, выбрались из обломков и припустили за Кьюлаэрой. Он убежал уже далеко, но солнце блестело на его бронзовых доспехах, не позволяя ему скрыться. Ваньяры бежали следом, злобно крича.

Со стороны холма полетели стрелы. Не видевшие ничего, кроме своей жертвы, ваньяры не замечали их, пока стрелы не вонзились в их глотки, пока копья не закачались в их груди. Оставшиеся в живых взревели и бросились в сторону холма, но с другой стороны град стрел посылался им в спину. Не меньше дюжины ваньяров бросилось спасаться бегством, но снова в воздух взмыли копья, и ни один не остался в живых.

На равнине под ваньярами продолжала взрываться земля. Наконец жалкие остатки войска повернули и побежали, на равнине и вдоль берега загрохотали колесницы.

Китишейн крикнула с холма:

— Хватит!

Йокот кивнул и опустил руки.

— Ломаллин позаимствовал силы у Творца, чтобы помочь нам победить сегодня, — крикнул он сельчанам. — Пусть все знают, что Ломаллин сильнее Боленкара!

Он повернулся, пошатнулся и чуть не упал. Пока он спал, сельчане пошли к ваньярам, добили тяжелораненых и попросили Кьюлаэру заняться теми, кто мог выжить. Он разоружил тех, кто еще держал топор, сразился с парой легкораненых. В тех местах, где доспехи Аграпакса не защищали его, он и сам получил несколько ран, но разоружил всех и заставил тех, кто мог идти, нести носилки с ранеными. Кьюлаэра отослал врагов прочь, строго-настрого предупредив о том, какая судьба постигнет всякого прислужника Боленкара, который посмеет еще раз заглянуть сюда. Затем он занялся долгим делом — принялся перетаскивать мертвых ваньяров в ущелье. Несколько колесниц уцелело, некоторые лошади не убежали, и это очень помогло Кьюлаэре.

Когда Йокот проснулся на следующий день, все ущелье было заполнено мертвыми. Он бросил на это зрелище угрюмый взгляд:

— Нельзя оставлять их незахороненными: это послужит причиной болезней.

Он снова начал читать заклинание, и стены ущелья с грохотом сомкнулись, завалив убитых десятью футами земли. Когда улеглась пыль, сельчане потрясение уставились на два холма и широкое ровное поле между ними.

— Засейте это поле утесником, — приказал им Йокот, — и двадцать лет никому не позволяйте здесь ничего строить или сажать. Назовите его Покос Кьюлаэры.

Они ослушались и назвали это место Поляной Йокота. Наконец друзья были готовы продолжить путь. Темла подошла, чтобы поблагодарить их. Остальные сельчане собрались у нее за спиной.

— Будьте готовы бежать, если ваньяры придут опять, — посоветовала Темле Китишейн, — но, я думаю, они не придут. И все-таки ставьте дозоры на вершинах холмов в течение двух лет, пока снова не почувствуете себя в безопасности.

— Поставим, Китишейн, — обещала Темла, а Эльза подвела к друзьям шестерых суровых женщин, у каждой из которых было в руке по посоху и по ваньяровскому топору за поясом.

— Эти женщины потеряли и мужей, и сыновей, — объяснила Эльза. — У них ничего здесь не осталось, никакой жизни. Они хотят пойти с вами и убивать ваньяров.

Йокот и Кьюлаэра опешили, а Луа медленно, понимающе кивнула. Китишейн оправилась от удивления и серьезно сказала:

— Вы понимаете, что путь будет трудным и что мы станем обучать вас владению оружием, что еще труднее?

— Пусть будет, что будет! Мы с радостью все перенесем! — сказала самая высокая, стройная, решительная женщина. — Только дайте нам убить ваньяров!

— Вира — женщина, преданная своему делу, — тихо сказала Эльза.

Йокот шагнул вперед.

— Нам придется воевать не только с ваньярами. У Боленкара много слуг из самых разных народов, даже из разных рас. Подкуплены некоторые эльфы, и дверги, и, увы, даже гномы.

— Мы будем сражаться с каждым, кто наслал на нас это горе! — отрезала Вира. — Умоляем, возьмите нас с собой!

Китишейн медленно кивнула:

— Миротворец сказал, что мы должны собрать войско, чтобы сразиться с ордами Боленкара. Вы будете первыми. Идемте.

Они нашли еще две колесницы, женщины расселись на них по трое. Затем все отправились по дороге вдоль реки. Друзья повернулись, чтобы помахать на прощание сельчанам, которые пели прощальную песню и тоже махали руками, но ни Вира, ни остальные женщины ни разу не обернулись.

* * *

Они избегали ваньярских станов, держась поближе к горам, и обнаружили другие горные племена, подвергшиеся нападению захватчиков. Они сражались и уничтожили несколько дружин ваньяров, и мечам их помогала шаманская магия Йокота, а Вира и ее женщины следили за тем, чтобы никто не смог выжить и прибежать с новостями в главный стан. В каждой деревне к ним присоединялись еще по несколько земледельцев или пастухов, чтобы научиться боевому искусству и отомстить за смерти любимых, и хоть рассказы об их победах не доходили до главного стана ваньяров, они бежали по холмам, и поэтому даже в тех деревнях, что не подверглись нападению, находились юноши и девушки, которые просились пойти вместе с ними. Они продвигались медленно, потому что каждый день им приходилось останавливаться и упражняться в боевых искусствах, но все же неуклонно шли на юг, и с появлением первых признаков лета они подошли к большой реке, как и говорил Миротворец. Они обменяли у прибрежных жителей топоры на маленькие лодки и узнали, как этими лодками пользоваться.

Они поплыли на юг по течению. То тут, то там речные разбойники нападали на них, но под разбойничьими лодками появлялись водовороты, и большинство отказывалось от своей затеи. Некоторым разбойникам удавалось выровнять раскачивавшиеся суда и плыть дальше с удвоенной решимостью; но они разворачивались и в ужасе бежали, когда из воды появлялись чудовищные твари с длинными, извивающимися руками. Разбойники, конечно, могли проплыть их насквозь, но они-то этого не ведали.

Появлялись мирные деревенские жители и просили взять их с собой, ибо рассказы о герое и его друзьях, сражающихся с ваньярами и всемирным Злом, опережали путешественников. Когда они доплыли до слияния рек, у них был уже целый флот.

Люди, построившие в месте слияние рек город, выслали свой собственный флот, чтобы потребовать дань с тех, кто хотел проплыть. Китишейн объяснила важность их дела; Кьюлаэра стоял рядом и, улыбаясь, точил нож, а другие лодки постепенно окружали корабли сборщиков подати, потрясая топорами и косами. Сборщики податей решили, что дело слишком важное, чтобы вмешиваться, и отпустили путешественников с миром. Йокот предложил им обменять что-нибудь на еду, и сборщик начал торговаться. Они поплыли по реке, текущей на восток, на лодках, доверху нагруженных пропитанием, и с дюжиной бойцов из города.

Они переплыли море, вышли на сушу и дальше пошли пешком. За ними шествовало войско, каждый воин был нагружен провизией, но, когда трава начала редеть, а живые деревья стали уступать дорогу мертвым, у многих появились сомнения.

Потом кончилась даже редкая трава, за спиной рухнуло последнее сгнившее дерево, и они увидели, что попали в страну жуткого зноя, голых скал и ссохшейся грязи. Войско выстроилось в ряд, все в ужасе смотрели вокруг. Кьюлаэра повернулся к воинам и мрачно сказал:

— Город Боленкара далеко, он за этой пустыней. Я не буду винить никого, кто не захочет рисковать жизнью, но я намерен идти дальше. Тот, кто хочет идти со мной, пусть сделает шаг вперед. Тот, кто не хочет, пусть остается на месте, разобьет лагерь, чтобы оказать нам помощь в том случае, если мы вернемся. — Он сделал паузу, обвел свое маленькое войско глазами и наконец спросил:

— Кто пойдет?

 

Глава 24

Все сделали шаг вперед. Все были готовы идти дальше. Кьюлаэра замер, не в силах поверить в происходящее. Наконец он сказал:

— Вы понимаете, на что идете? Это путешествие может погубить нас всех еще до того, как мы увидим нашего врага!

— Знаем, — сказала Вира. — Но у нас нет другой цели в жизни. Так мы по крайней мере можем умереть, рискнув отыскать недруга.

Кьюлаэра осмотрел строй, увидел множество глаз, наполненных болью и решимостью. От людей, наслушавшихся россказней Боленкара о хорошей жизни, достичь которой можно было, причиняя боль другим, пострадали не только Вира и женщины ее деревни. Ни у кого в войске Кьюлаэры не осталось родных. Кого-то разбойники лишили их любимых, как Виру, другие были изгнанниками, как он сам.

— Они преданы тебе, воин, — сказала Китишейн. Кьюлаэра кивнул:

— Что ж, да будет так. Полмили назад мы проходили мимо пруда. Все наполнили свои бурдюки водой?

Все кивнули.

— Мы разобьем здесь лагерь и отдохнем, — сказал Кьюлаэра, — в такую жару идти опасно. Когда солнце спрячется, мы отправимся в путь.

Когда село солнце, ночь наступила поразительно быстро. Путники собрались, затушили костры и вышли в пустыню, отдохнувшие и окрепшие. Через час было уже почти прохладно.

Они шли всю ночь, а утром разбили лагерь. Йокот подошел к Кьюлаэре и сказал:

— Я не чувствую здесь воды — ни скрытой, ни открытой. Я бросал кости и искал приметы, но не нашел ни единого намека на то, что во время ближайшего перехода мы найдем влагу.

Кьюлаэра кивнул и обратился к Китишейн:

— Скажи, чтобы никто не пил без твоего приказа.

Китишейн уставилась на него:

— Почему я?

— Потому что если этим буду заниматься я, то мы будем пить либо слишком часто, либо слишком редко, но только не так, как нужно. А ты лучше знаешь, как часто можно пить, — тебе и отвечать за воду.

С наступлением ночи они пошли дальше. Китишейн распорядилась делать по три глотка воды каждый час и давала знать, когда это время наступало. В самый темный час ночи, когда стало очень холодно, Вира вскрикнула. Войско остановилось, Кьюлаэра обернулся к женщине. Она показывала куда-то вдаль. Кьюлаэра посмотрел в ту сторону и ничего не увидел. Он подбежал к Вире:

— Что ты там видишь?

— Какие-то белые пятна приближаются, они будто бы летят над пустыней!

— Привидения! Привидения! — Еле слышный шепот пронесся по рядам.

— Встать в кольцо с оружием наготове! — рявкнул Кьюлаэра. — Что бы это ни было, мы покажемся ему колючим!

Они стали быстро строиться. Готовность к бою прибавила им отваги. Заняв места, все обратили взоры во тьму, ожидая появления привидений.

И они появились — белые колыхающиеся силуэты высоко над песком, — в точности такие, какими их описала Вира!

Когда они приблизились, Йокот крикнул:

— Это не привидения — это люди! И одному Богу известно, что за животных они оседлали!

— Готовьте стрелы и копья, — крикнула Китишейн, — но без моего приказа не кидайте и не стреляйте. Это могут быть и друзья.

Особой надежды, правда, в ее голосе не прозвучало.

Незнакомцы уже почти врезались в маленькое войско, когда всадники натянули поводья и северяне смогли разглядеть их скакунов. Это были высокие, длинношеие, длинноногие, нескладные звери, на спинах которых возвышались горбы. Всадники сидели в седлах поверх этих горбов, в красивых балахонах, которые, не будь они усыпаны песком, были бы белыми. Головы их покрывала ткань, скрепленная веревочными кольцами. Они были загорелыми и бородатыми. Посреди всадников на спинах высоких скакунов вместо седел стояли небольшие домики с занавесками. В руках мужчин сверкали мечи; не было видно ни одной женщины и ни одного ребенка.

Оба войска враждебно взирали друг на друга, потрясая оружием, но и те и другие чувствовали себя неуверенно.

— Это не враги, — сказала наконец Китишейн, — иначе они уже набросились бы на нас.

Кьюлаэра кивнул, сделал шаг вперед, переложил меч в левую руку, а правую поднял и сказал:

— Мир!

— Кьюлаэра! — прошептала Китишейн и затаила дыхание.

Один из всадников подвел своего зверя чуть ближе, переложил меч в левую руку и, подражая Кьюлаэре, поднял правую вверх:

— Солэм!

— Может, на их языке это означает «мир»? — спросила Луа.

— Очень может быть. — Кьюлаэра не спускал глаз с лица всадника, стараясь выглядеть дружелюбно. — Что будем делать дальше, Китишейн?

— Попробуем с ними поговорить, — ответил Йокот.

Он сделал шаг вперед, поднял правую руку и произнес фразу, которую не понял ни один из его соратников.

Человек во втором ряду всадников удивленно посмотрел на него, тронулся с места и встал рядом с вожаком. Он спросил что-то на странном языке — чужом и для его людей, судя по их удивленным лицам.

Но для Йокота язык этот не оказался таким уж чуждым. В его голосе, когда он отвечал второму всаднику, слышались радость и облегчение, но друзья вздрогнули, когда услышали, что он закончил фразу словом «Боленкар». Всадник вроде бы тоже вздрогнул и что-то ответил — быстро и взволнованно. Друзья снова услышали слово «Боленкар».

Йокот отвечал всаднику, широко улыбаясь, потом повернулся к друзьям и сказал:

— Это их шаман. Они тоже враги Боленкара. Он сказал мне их народную пословицу: «Враг моего врага — мой друг».

— Ну, значит, мы-то уж точно друзья! — страстно воскликнул Кьюлаэра. — Как зовут наших друзей и как получилось, что они прискакали к нам?

Йокот повернулся к шаману и переговорил с ним. Тот отвечал, и, пока он говорил, лицо Йокота становилось все мрачнее и мрачнее. Когда шаман умолк, Йокот коротко ответил ему и повернулся к друзьям:

— Его зовут Юзев, он шаман племени Дариада. Они прискакали к нам, потому что увидели нас издалека, а они всегда спешат навстречу беде, а не бегут от нее.

Кьюлаэра согласно закивал:

— Мудро.

— Да, до тех пор, если они сами не начнут создавать сложности там, где их и не было, — хмуро сказала Китишейн. — Но что погнало их в пустыню ночью?

Йокот спросил. Разговор между ним и шаманом всадников в переводе Йокота происходил примерно так:

Йокот: Зачем вы скачете в темноте?

Юзев: Пустыня беспощадна, днем скакать слишком жарко.

Йокот: Так я и подумал, поэтому и мы вышли сюда ночью. Но куда вы вообще скакали?

Юзев: Мы искали пастбища для нашего скота. Мы так живем, все время кочуем, потому что подножного корма здесь немного. Когда наши животные съедают всю траву в одном месте, нам приходится искать другое.

Йокот: Удивляюсь, что вам вообще удается найти траву в этих пустынях.

Юзев: Мы знаем, где растет трава и где прячется вода, эти знания в течение многих поколений переходили от родителей к детям. Но теперь большинство источников пересохло, и пальмы гибнут. Трава становится коричневой и сухой, рассыпается в пыль и улетает. Пустыня расширяется, как это происходило и в дни Дариада-защитника, и нам, живущим на границах живой природы, приходится уходить в поисках пастбищ все дальше и дальше.

Йокот: Печальная история, и она, конечно, объясняет причины ваших странствий. Вы скакали очень быстро.

Юзев: Мы бежали от солдат гормаранов.

Йокот: Гормараны! Значит, они гонятся за вами?

Юзев: Они охотятся на нас. Пока они не напали на наш след, и мы хотим быть уверены, что этого не случится.

Йокот: Что вы такое сделали, что они охотятся за вами?

Юзев: Мы просто живем. Это единственная причина, вынуждающая их охотиться на все Народы Ветра, на всех подобных нам кочевников. Боленкар выслал свои орды, велел им построить вокруг каждого оазиса крепости, лишить нас необходимой для жизни воды и пастбищ и отогнать на края пустыни, где гормаранам легче нас найти. Они убивают всех, кого им удается поймать. Они хотят уничтожить всех свободно живущих в пустыне.

Йокот: Это я понимаю; свободные люди всегда угрожают тем, кто хочет править всеми. Они хотят, чтобы никто из вас не остался в живых?

Юзев: Кроме нескольких, если их можно назвать живыми и Людьми Ветра. Они пали духом, устали жить в вечном страхе за жизнь своих жен и детей и согласились уйти жить в крепости, поклявшись быть верными гормаранам и поклоняться Боленкару. Солдаты дали им пищу, и воду, и пастбища для скота. Женщины научились выращивать растения на полях, как это делают земледельцы восточных городов, мужчин взяли в войско Боленкара. Маленькие гормараны начали расселяться по пустыне, а бывшие Люди Ветра строят кирпичные дома вокруг крепостей и учатся жить городской жизнью.

Йокот: У них это и в самом деле может получиться?

Юзев: Что может получиться, если ты мертв? Ведь несомненно: для Людей Ветра быть привязанным к какому-либо одному месту — это смерть. Тело, конечно, живо, но душа их остается мертвой, и в конце концов они поверят, что Боленкар и вправду бог.

Когда Йокот перевел все это своим друзьям, Кьюлаэра спросил:

— Разве они не могут справиться с этими солдатами? В преданиях говорится, что народ Дариада — бесстрашные бойцы, а эти люди — их наследники!

Йокот перевел вопрос чуть более дипломатично. Юзев ответил:

— Люди Ветра — по-прежнему отважные бойцы, но даже если каждый из них успеет убить по десять и больше солдат, прежде чем убьют его, на место погибших солдат встанут новые. Кажется, что нет конца солдатам Боленкара. Нескончаемым потоком идут они в наши земли по нашим трупам. Они затопят нас только своим числом, как бы плохо они ни сражались.

— Но вы же не можете думать, что Боленкара невозможно убить! — возмущенно воскликнул Кьюлаэра.

— Конечно нет, — обратился Юзев к переводчику с таким же возмущением. — Мы знаем, что есть лишь один Бог — Творец, а улины — люди, почти такие же, как мы. Они, конечно, могущественнее нас и живут дольше, они рождаются с магическим даром, они мудрее людей, но страсти и дурной характер делают их очень похожими на нас, хотя эти черты у них, наверное, тоже сильнее.

— И добродетели у них такие же, как у нас, только, возможно, сильнее, — сказала Китишейн, а Йокот перевел ее слова.

Юзев кивнул:

— Возможно. Ломаллин, несомненно, был невероятно храбр и велик в своей способности принести себя в жертву другим. И все-таки улины — всего лишь сверхчеловеки, но не боги, а получеловеческий сын улина — это всего лишь более крепкий и рослый человек. Его можно убить; даже улина может убить другой улин, а ульгарл должен быть уязвим даже для людей.

— Точно, — подтвердил Йокот. — Одного из них Кьюлаэра уже убил.

Юзев изумленно уставился на воина:

— Ты? Ты убил ульгарла?

Услышав перевод, Кьюлаэра пожал плечами, почувствовав себя неловко.

— Мы вместе. Я лишь нанес своим мечом смертельный удар, вот и все.

— Все? Вчетвером вам удалось убить ульгарла?

Войско наших друзей зароптало — и здесь тоже никто об этом не знал. Только Вира и ее подруги молчали, хотя глаза у них загорелись.

— Йокот сражался против магии ульгарла, — сказал Кьюлаэра. — Китишейн и Луа отвлекали его стрелами и полностью обезвредили его, когда попали ему в глаз. А еще с нами был мудрец, он защищал нас.

— Но он не помогал вам убивать ульгарла?

— Нет, этого не понадобилось.

— Вот этим мечом был нанесен смертельный удар? — Юзев протянул руки. — Умоляю, дай мне коснуться его!

Кьюлаэра не понял, но достал меч и протянул, взяв за лезвие. Юзев благоговейно коснулся рукояти — и во взгляде его появилось еще больше трепета.

— Этот клинок выкован Огерном, другом Дариада-защитника!

Благоговейный взволнованный шепот пронесся по рядам. Воины вытянули шеи, чтобы лучше рассмотреть.

Кьюлаэра бы сказал, что это Дариад был другом Огерна, но он понимал, почему в легенде этого народа все именно так, и а не иначе. Он нахмурился и повернулся к Йокоту:

— Как он смог это узнать?

— Он шаман, — просто ответил Йокот.

— Удивительно! — Юзев гладил лезвие и с изумлением смотрел на него. — Огерн умер пять веков назад, а выкованный им меч выглядит как новый!

— Он и есть новый, — сказал Йокот. Юзев повернулся к нему и посмотрел сначала с изумлением, а потом с осуждением.

— Ты богохульствуешь!

— Что ты делаешь? Они будут считать нас лгунами или безумцами! — одернул гнома Кьюлаэра.

Но Йокот, похоже, был уверен в себе. Он громко сказал

— Я не богохульствую. Огерн очнулся от своего многовекового сна и нашел нас. Он велел называть его Миротворцем и обучал нас, не говоря, кто он такой.

— Огерн проснулся! Огерн проснулся! — пронесся по рядам взволнованный шепот.

— Где он? — спросил Юзев, его глаза горели.

— Боюсь, теперь он мертв, — печально сказала Китишейн. — Он дождался, когда мы полюбим его, и умер.

Послышались разочарованные стоны. Юзев повернулся к девушке с доброй улыбкой.

— Не сердись на него, девица. Я уверен, он не хотел умирать.

— Но он же умер! — Китишейн готова была заплакать. — Он привел нас к Звездному Камню, обломку меча Ломаллина, упавшему на землю во время его битвы с Улаганом, и приказал нам держаться подальше, пока он будет плавить железо и ковать из него меч Коротровир. Но в Звездном Камне был яд, яд, перешедший из оружия Улагана, проникший из копья в осколок, и Огерн принял этот яд в свое тело, чтобы Звездный Меч не отравил своего владельца. А его тело яд начал разрушать и убил его.

На ночной равнине воцарилась тишина. Юзев прошептал:

— Он отдал свою жизнь за вас.

Кьюлаэра опустил голову, взяв вину на себя.

— Он отдал свою жизнь за всех нас! — Это сказала Луа, дрожащая от гнева. — Он сказал нам четверым, что мы должны убить Боленкара, для этого он и выковал меч Коротровир!

— И перековал Кьюлаэру в героя, достойного этого меча, — добавил Йокот.

Юзев с трепетом посмотрел на Кьюлаэру:

— Правда? Ну да, я вижу, что это правда, я чувствую это в стали меча! Ты — тот, кого Огерн избрал сразить мерзкого ульгарла! Ты победишь гормаранских воинов! Возрадуйтесь, братья! Пришел тот, кто приведет нас к свободе!

Люди Ветра разразились громкими, победоносными воплями. Кьюлаэра ошеломленно озирался.

Юзев повернулся к вожаку кочевников.

— Вышли гонцов во все оставшиеся свободными племена! Скажи, что пришел Вождь Вождей, посланный Огерном! — Он повернулся к Кьюлаэре. — Что велишь ты делать нашим племенам, о Вождь?

Кьюлаэра стоял словно громом пораженный. Увидев это, Китишейн забыла про свою печаль и подошла к нему с улыбкой:

— Хороший вопрос, о Вождь. Ты нашел свое войско, что ты будешь делать с ним?

* * *

Верблюды — так звали странных зверей — были привязаны в нескольких сотнях ярдов и предоставлены заботам женщин и детей, это они путешествовали в домиках с занавесками, стоявших на спинах верблюдов посреди каравана. Люди расселись на берегах сухого речного русла и стали ждать со спокойствием камней. Кьюлаэра знал об этом, потому что сам видел, как они рассаживались. Потом он отвернулся, чтобы переговорить с Йокотом, а когда обернулся назад. Людей Ветра не было.

— Не бойся, о Вождь, — сказал Юзев. — Мы здесь, как ты приказал. Мы ждем гормаранов, мы с тобой.

Кьюлаэра опустился на колени позади большого валуна, приготовившись спрятаться при первом же признаке появления войск, о которых предупреждал Юзев. Но ему не нужно было самому нести дозор: вождь Чокир выставил собственных дозорных, и Кьюлаэра понимал, что кочевники видят больше, чем он, и заметить их гораздо сложнее.

— Думаю, твой замысел сработает, Йокот, — сказал Кьюлаэра. — Как ты до такого додумался?

Гном пожал плечами.

— Надо было быстро дать им какое-нибудь задание, воин, иначе они бы разочаровались и бросили тебя, а когда воины разбредаются, они становятся уязвимой целью.

— И хотя их несколько сотен, но врагу стоит только пальцем пошевелить, — кивая, сказала Китишейн. — Отлично придумано, Йокот. — Она повернулась к подоспевшей Луа. — Женщины против нас?

— Они взволнованы. Боятся, что могут потерять мужей и сыновей, — сообщила Луа. — Я объяснила им, что все же лучше подвергнуть себя такой опасности, чем погубить еще Людей Ветра, если воины гормараны настигнут их во время отдыха.

— Никто не говорил, что лучше было бы пойти в крепости гормаранов и строить там дома? — спросил Кьюлаэра. Луа покачала головой:

— По правде говоря, меня это интересовало, и наконец я сказала им, что это единственный безопасный выход.

— Луа! — закричала Китишейн. — Ты могла бы лишить нас целого войска!

— Я не смогла сдержать любопытства, — призналась девушка-гном. — Но женщины, все как одна, набросились на меня, начали кричать и рассказывать о том, как плохо живется Людям Ветра в крепостях. Некоторые сбежали оттуда, именно сбежали! Попав в руки солдат, они становятся рабами! За нарушение правил людей там казнят не меньше, чем погибло бы в бою, а жен и дочерей используют для самых унизительных целей. Все женщины согласны, что погибнуть честно лучше, чем жить с мертвой душой.

Китишейн поежилась:

— Верно, что тут скажешь. Вот почему они так охотно отпустили своих мужчин! Вот почему они так же быстро, как и их мужья, поклялись в верности.

— Песок!

Это слово, передаваемое из уст в уста, донеслось до них издалека, будто ветер его принес. Кьюлаэра оглянулся, не понимая, что в этом необычного. Если в этих местах чему-то не приходилось дивиться, так это песку.

Но тут он увидел, о чем шла речь. Песчаный вихрь поднялся в утреннем воздухе и, похоже, двигался в их сторону.

Всю ночь они скакали к этому пересохшему руслу. Люди Ветра хорошо знали, где стоят отряды гормаранов. Ближайший лагерь находился всего в нескольких милях отсюда. Кьюлаэра подозревал, что, если бы они не поехали искать врагов, они бы нашли их сами.

Он прищурился и разглядел русло между ними и песчаным вихрем. Только толпа живых существ могла поднять столько пыли, а кто еще, кроме людей, стал бы в таком количестве путешествовать по этой опустошенной земле? Через несколько минут Кьюлаэра расслышал стук копыт и грохот колес.

Кто-то заговорил рядом с ними. Юзев перевел слова Йокоту, а тот перевел их своим друзьям.

— Глупцы! Привести в эти земли лошадей! Им приходится тащить воды столько же, сколько весят они сами!

— Может, и глупцы, но глупцы опасные, — ответил Кьюлаэра. — Пусть без моего приказа никто не трогается с места.

— Хорошо, Кьюлаэра, — ответил Юзев и передал своим людям переведенный приказ.

Кьюлаэра встревоженно посмотрел на расположенный неподалеку утес, где находились Вира с отрядом северян. Они пришли бы в неистовство, если бы им не дали сражаться. Кьюлаэра понимал, что победа нужна им для поднятия духа не меньше, чем людям из племени Дариада, но жители пустыни лучше знали, как сражаться в этих краях. Поэтому Кьюлаэра решил оставить свое маленькое войско в засаде про запас. Но его беспокоило, что в какое-то мгновение ему придется призвать их, чтобы не вызвать их негодования.

Все лучницы спрятались на вершине утеса. Может быть, часть гормаранов уклонится достаточно далеко в сторону, и тогда по ним можно будет стрелять. Тогда все было бы намного проще.

Кьюлаэре с трудом удавалось поверить в то, что городские солдаты могут быть настолько глупы, что выберут для похода высохшее русло.

— Разве они не понимают, что такой овраг — лучшее место для засады?

Йокот перевел вопрос, и Юзев ответил:

— Они считают высокий берег природным укрытием, а наверх засылают дозорных, чтобы те предостерегли их в том случае, если кто-то появится.

— Они не понимают, что враг может заранее притаиться на берегу?

— Как им понять? — улыбнулся Юзев. — Они же не знают, что Люди Ветра способны исчезнуть даже там, где нет ничего, кроме голого песка.

— В это я готов поверить, — пробормотал Кьюлаэра. Он сам видел, как они исчезли в песке на берегу, но по-прежнему никак не мог себе представить, как люди могут исчезнуть полностью и безо всякой магии!

Облако песка все приближалось и приближалось. Кьюлаэра скользнул в свое укрытие, сжимая Звездный Меч в руке.

Неужели эта пыльная туча заставила меч подрагивать и издавать звук, похожий на пение?

И вот они появились, по две колесницы в ряд, по два человека в каждой. Один держал поводья, другой — копье, у возницы тоже было копье, перекинутое через плечо. Колесницы одна за другой выезжали из-за поворота...

Кьюлаэра потрясение смотрел на все увеличивающееся и увеличивающееся число колесниц. Они прогромыхали мимо него, а он был в самой середине отряда кочевников! Он начал думать о том, что его северяне, пожалуй, все же понадобятся.

Первые колесницы уже добрались до утеса, а новые все продолжали прибывать! Нет... больше их не было! Проехала последняя!

Надо было либо выскочить, либо дать врагу пройти мимо. Гормаранов оказалось намного больше, чем предполагал Кьюлаэра, но когда-то надо было начинать.

— Вперед! — крикнул он.

Йокот перевел, а Юзев передал своим приказ вождя — и воздух наполнился воем, а берега прямо-таки взорвались, и на колесницы бросились демоны в белых накидках.

Копьеносцы начали защищаться, но Люди Ветра разбили их строй. Один хватал и ломал копье, другой наносил удары. С последних колесниц полетели копья в спины жителям пустыни, несколько попало в кочевников, те закричали, больше от ярости, чем от боли, и постарались отдать свою жизнь не даром. Лошади испуганно заржали, попятились, начали брыкаться, несколько колесниц перевернулось. Вскоре в сухом русле воцарился хаос. Первые колесницы пытались развернуться, но не было места.

Кьюлаэра взвыл, как северный волк. Другие подхватили его вой, и постепенно он достиг слуха женщин Виры. Стрелы градом посыпались с вершины холма, убивая первых солдат, приводя оставшихся в живых в замешательство, а Вира и ее люди уже выбежали на берег, потрясая копьями. Они сползали и спрыгивали с берегов высохшей реки и вступали в битву.

Йокот махал руками, читая заклинание, как и стоявший рядом с ним Юзев. Если среди врагов был шаман, его заклинания не принесли бы никакой пользы. Китишейн стояла рядом на коленях, задыхаясь от желания вступить в бой, но помнила о своем особом задании; она держала стрелу наготове, дожидаясь, когда гормараны полезут по склону, пытаясь удрать. Луа стояла на коленях рядом с ней, сжимая в руке стрелу поменьше, но столь же смертоносную.

Один из вражеских солдат во множестве крушил Людей Ветра — тот, что выхватил боевой топор, когда у него отобрали копье. Вооруженный топором и щитом, он не подпускал к себе кочевников. Вокруг него лежали уже несколько трупов, а сам он не мог сдвинуться с места, потому что его колесница была загорожена другими.

Дунул ветер, Коротровир застонал, просясь в бой. Кьюлаэра понял, что пробил его час. Он зашагал по склону холма к неуязвимому вражескому воину.

 

Глава 25

Кьюлаэра прокладывал путь по перевернутым колесницам. Рослый воин увидел, что он приближается, и скривил в ухмылке губы. Его одежда отличалась от других — командир, конечно. Поверх кожаных доспехов на нем была короткая рубашка, на кожаном шлеме был вырезан узор — животные и чудовища. Кьюлаэра подошел к нему и взмахнул мечом. Воин успел отклониться, в воздух взмыл его боевой топор. Кьюлаэра отпрыгнул и нацелился на самое важное — колесную ось. Коротровир прошел сквозь дуб, словно сквозь мягкий сыр, колесница накренилась, воин упал на колени. Кьюлаэра нанес удар плашмя, меч взвыл, но солдат успел в последнее мгновение поднять свой боевой топор и отразить удар. Коротровир ударил по заостренному железу, отскочил в сторону, а от топора откололся кусок.

Солдат изумился, вздернул брови, начал читать заклинание и попробовал выбраться из перевернутой телеги.

Кьюлаэра не понял слов, но распознал жажду крови в голосе воина.

— Откатывайте колесницы назад! Мне нужно больше места!

Послушные руки начали с готовностью оттаскивать колесницы, и через несколько секунд места уже было вполне достаточно для двух бойцов. Воин ступил на эту площадку, ударил себя в грудь кулаком и взревел:

— Атакселес!

Кьюлаэра нахмурился, гадая, что бы могло означать это слово, а враг ткнул в его сторону гигантским пальцем и крикнул нечто, что звучало как вопрос, — и Кьюлаэра его понял. Атакселес — так звали этого человека.

Кьюлаэра ударил себя по груди, открыл рот, чтобы выкрикнуть свое имя, но тут Йокот крикнул:

— Не делай этого!

Кьюлаэра не понял почему, но он привык доверять маленькому шаману. Он крикнул:

— Ну держись! — и налетел на врага с мечом. Рослый воин отпрыгнул и занес свой топор. Потом он сделал шаг вперед, затянул свою боевую песню, и впервые в жизни Кьюлаэре пришлось смотреть на другого взрослого мужчину снизу вверх: он был почти на фут ниже. На какое-то мгновение он почувствовал, будто в нем оживает тот же ужас, какой он испытывал во время боя с ульгарлом, но он подавил его, засмеявшись; может быть, этот человек и был выше его ростом, но он был всего лишь человеком.

А врага его смех взбесил. Продолжая петь, воин ударил. Кьюлаэра поднял свой меч, чтобы отразить удар, но Коротровир задрожал и порезал ему плечо; соперник был невероятно силен! И тут слева на него полетел боевой топор. Кьюлаэра увернулся от грубого удара, затем прыгнул вперед и ударил сам. Коротровир метнулся к шлему врага, дрогнул и замер в дюйме от его головы. Громила улыбнулся сквозь длинные усы и рубанул, сжав топор обеими руками.

— Он — шаман, — взвыл Йокот. — Кьюлаэра, назад!

Воин-шаман? О таком Кьюлаэра еще не слышал! Потом он понял, что воин равен в магии Йокоту. Он отпрыгнул, обороняясь Коротровиром. Топор пролетел мимо, но не совсем — он вонзился в землю, отрубив палец на ноге Кьюлаэры.

— Забери его! — крикнул Йокот.

Кьюлаэру охватила боль, он разозлился, неистово заорал и ринулся в бой, начал бить, махать, отражать удары, слишком быстро — неловкий топор за ним не поспевал. Коротровир снова отскочил от ваньярского шлема, повредил кожу на нагруднике врага, но не более того, потом потянулся вниз, к коленям...

Вражеский воин выкрикнул последнюю строку песни. Глаза Кьюлаэры ожгло светом; он вскрикнул, ударил вслепую, почувствовал, что меч за что-то зацепился. Свет превратился в пламя и растаял в противно пахнущем дыму. Кашляя, Кьюлаэра бил и бил, но Коротровир не встречал сопротивления, а когда дым рассеялся, Кьюлаэра увидел почему — воин-шаман исчез.

Кьюлаэра выругался.

К нему подбежал Йокот:

— Прости меня, Кьюлаэра! Мне надо было сразу догадаться, что этот человек — шаман, но я не ожидал, что воин вдруг начнет читать заклинания. Я подумал, что это боевая песня. Я только потом понял, что он поет на шаманском языке.

— Я тоже должен был это понять, — выдохнул Кьюлаэра, — и позвать тебя. Прости, Йокот, — боюсь, я уже слишком сильно привык к тебе.

— Я только! Эй! Где твой палец?

Шаман кочевников положил палец Кьюлаэры на ладонь Йокота. Йокот приложил его к ступне, Кьюлаэра издал сдавленный стон, а Йокот начал читать заклинание. Юзев кивал.

— Оба попросили друг у друга прощения — хорошо. Я тоже прошу прощения — я должен был сражаться, а не наблюдать за чужой магией.

Кьюлаэра сжал зубы от боли, но смог выговорить:

— Присоединяйся, будем рады. Вы оба — и воины, и шаманы! Конечно, я должен был догадаться, что такие могут быть и среди врагов! А-а-а-а-а! Что ты делаешь, Йокот?

— Приращиваю тебе палец. — Гном отошел в сторону. — Пошевели им.

Кьюлаэра ошеломленно посмотрел вниз. Палец чудесным образом вернулся на свое место. Кьюлаэра шевелил им и был удивлен, что палец его слушался, хоть и двигался вяло.

— Для полного исцеления, конечно, нужно какое-то время. — Йокот как будто немного извинялся.

— Я и не думал, что что-то вообще получится! Как я могу и отблагодарить тебя, Йокот?

— Простив меня, что ты уже сделал. — Йокот склонился к другой ране Кьюлаэры и начал бормотать.

Вылечив Кьюлаэру, он отправился бродить среди других раненых, исцеляя всех, кого мог. Тем же занялся Юзев. Луа собрала тех, кто был близок к смерти, и сделала все, что могла, чтобы облегчить им уход, затем утешила вдов, стоящих около павших. Китишейн смотрела на подругу, потрясенная ее действиями, затем последовала ее примеру. Через какое-то время те дариадские женщины, которые не потеряли мужей и сыновей, последовали их примеру.

Кьюлаэра осматривался, не понимая, почему не видит радости. Погибла всего лишь дюжина кочевников, и они было начали петь победные песни, но потом передумали. Он разрешил загадку, когда увидел небольшую группу дариадских воинов, собравшихся смотреть на убегающих вдоль лощины солдат. Кьюлаэра понял, что они не считают случившееся победой, потому что не все враги уничтожены — мало того, уцелевшие бегут в сторону своих укреплений. Он понял — беглецы запросто могли привести вдесятеро большую армию.

С другой стороны, если все воины покинут крепость, она станет легкой добычей для кочевников... Он понимающе кивнул; об этом стоило подумать. Но через некоторое время ему в голову пришел замысел получше.

Кьюлаэра подошел к группе воинов и дал им знак рукой. Они посмотрели на него сначала с удивлением, потом почувствовали что-то неладное, но пошли за ним. Луа и Китишейн искали умирающих солдат, но нашли немногих: воины уже прошли по полю брани, нашли тех, в ком еще теплилась какая-то жизнь и прикончили их быстрыми ударами.

Кьюлаэра привел кочевников к мертвым врагам и начал снимать доспехи с самого большого из солдат. Люди Ветра смотрели на него с отвращением; Кьюлаэра предположил, что некое табу запрещает им грабить мертвых. Но когда он принялся натягивать гормаранские доспехи поверх собственных, они начали понимающе восклицать и принялись стаскивать одежду с других мертвых.

Китишейн, завидев это, подошла и мрачно осведомилась:

— Что вы задумали?

— Небольшой подарочек для солдат в крепости, — объяснил Кьюлаэра.

Китишейн медленно кивнула, замысел ей понравился.

— Но только не все, — сказала она. — Беглецы не должны заметить, что их догнало втрое больше товарищей, чем пришло сюда.

— Именно так, — ответил Кьюлаэра. — Мы просто откроем ворота для остальных.

— Здорово придумано. — Китишейн отвернулась и начала стаскивать доспехи с одного из мертвых солдат.

— Ты не можешь идти с нами! — Кьюлаэра схватил ее за плечо. По его лицу было видно, что им движет страх за нее, но он сказал лишь:

— У гормаранов нет женщин среди воинов. Сомневаюсь, что у них это разрешено.

— Они не увидят женщины. — Китишейн, улыбаясь, похлопала по нагруднику. — Доспехи могут послужить по-разному.

Когда мертвые были похоронены, Люди Ветра поскакали по сухому руслу, и ничего необычного не было в том, как они выглядели, но под рубахами у двенадцати из них были гормаранские доспехи.

Догнать солдат было нетрудно: они оставляли след, будто стадо верблюдов. Кочевники скакали вдоль лощины. Кьюлаэра увидел солдат вдалеке и поднял руку. Двенадцать выбранных им воинов спешились, перекинули свои рубахи через седла, сползли по склонам в лощину и поспешили вослед солдатам. Оставшиеся воины двинулись на верблюдах следом, достаточно медленно, чтобы их не заметили, и достаточно близко, чтобы беглецы оставались в пределах слышимости.

Гормараны устало плелись вперед, упавшие духом, и создавали много шума. Идти за ними, оставаясь невидимыми, было довольно легко. Наконец они вышли из русла почти у самых крепостных стен.

Стена была сложена из высушенных на солнце кирпичей, а не из дерева, но все-таки это была высокая, крепкая стена. Кьюлаэра посмотрел на нее, и ему стало не по себе. Что смогут сделать племена пустынных кочевников с такой твердыней?

Однако он знал, на что способно это племя.

— Теперь быстро! — Он дал знак своим людям. Они поняли если не слова, то знак и, улыбаясь, побежали за ним.

Когда отступившие солдаты были уже самых ворот, кочевники встали прямо позади них. Со стены доносились удивленные возгласы, а караульные, выставленные у больших ворот, отошли в сторону и уставились на входящих — усталых, поникших, побитых.

Слышались крики, которые, как ни сомневался Кьюлаэра, означали:

— Что с вами случилось?

На что беглецы давали краткие ответы, которые скорее всего значили:

— Потом расскажу.

Они ускорили шаг, спеша укрыться в безопасности за воротами.

Кьюлаэра, Китишейн и их воины прошли сразу же за ними.

Никто особенно к ним не присматривался — все были слишком обеспокоены бедой, случившейся с их друзьями, и уже сообщали страшную историю остальным. Появился и начал задавать вопросы командир. Шаман-солдат Атакселес начал отвечать ему очень злобно.

— Юзев запомнил, когда нужно начинать атаку? — прошептала Китишейн.

За стеной послышался жуткий вой. Изумленные караульные бросились смотреть, а Китишейн на дарианском языке крикнула:

— Пора!

Йокот выскочил из-под плаща Кьюлаэры и начал читать заклинание. Атакселес, видимо, почувствовал его магию — он резко повернулся, его глаза широко распахнулись, но Йокот уже закончил, выкрикнул последний слог, и что-то невидимое ударило по вражескому шаману; его голова резко откинулась назад, глаза закатились. Он потерял сознание и рухнул на землю.

Никто из солдат этого не заметил: все смотрели на бросившуюся в атаку армию кочевников.

В атаку рванулись и замаскированные солдаты. На каждого караульного накинулось по два дариана; еще четверо обрушились на солдат, стоящих у ворот. Блеснули ножи, Гормараны бесшумно попадали на землю. Кочевники быстро оттащили тела подальше, спрятали их за каменными плитами, затем заняли места убитых и стали ждать. Командир что-то крикнул со стены, они тупо уставились на него — ведь его слова ничего не значили для них. Командир побагровел, разозлился и начал на них кричать. Они продолжали непонимающе смотреть на него. Командир взревел и побежал вниз по спрятанной внутри стены лестнице.

Внизу на него прыгнул Кьюлаэра, махнул Коротровиром.

Капитан упал, потекла кровь. Солдаты закричали и бросились на Кьюлаэру, а Китишейн выпустила две стрелы, и со стены упали двое караульных, умершие еще прежде, чем успели удариться о землю, а остальные четверо кочевников встретили солдат, отбросив копья, чтобы работать кинжалами. Солдаты не ожидали, что на них бросятся их соратники; они погибли изумленными.

И тут в ворота ворвались верблюды.

Кочевники неожиданно оказались повсюду, они били мечами, кололи копьями. Десять Людей Ветра встали у ворот. Кьюлаэра крикнул, и его мнимые солдаты побежали за ним. Оглянувшись, он увидел, что одного они уже потеряли, но продолжал скрепя сердце путь — горевать надо будет потом.

Солдаты устремились к воротам отовсюду, и Кьюлаэра успел заметить, из какого здания выбегают одетые побогаче. Это наверняка были командиры. Он бросился к этому зданию и ударил Коротровиром первого из них. Человек взвыл от боли, отшатнулся, схватился за бок. Четверо командиров злобно закричали и бросились на Кьюлаэру, размахивая боевыми топорами.

Кровь запела в его жилах, а Коротровир — в его руках. Он отражал удары топоров и наносил удары сам, но один топор смог пробиться и врезал по доспехам Аграпакса. Кьюлаэра почувствовал сильную боль, но, забыв о ней, ударил противника, тот упал, и кровь брызнула из его раны. Потом еще один топор пробил кожаные доспехи и врезался в середину волшебного нагрудника с такой силой, что у Кьюлаэры остановилось дыхание. Скрючившись от боли, Кьюлаэра тем не менее продолжал рубить мечом налево и направо. Когда еще один удар пришелся ему в поясницу, он замер. Снова его пронзила боль, но он развернулся и сбил с ног последнего врага, встал, задыхающийся, и быстро осмотрелся. Он понимал, что если бы не подарок Кудесника, лежать ему сейчас мертвым на камнях двора крепости.

Вокруг него кочевники бились с гормаранами. Еще двое из его людей погибли, но и гормаранов уже осталось считанные единицы. Один-два еще дышали или стонали, вяло пытаясь шевельнуться.

— Избавь их от страданий, — сказал Кьюлаэра одному из кочевников, а когда тот непонимающе поморщился, резко проговорил:

— Убей их, — на языке Людей Ветра — два войска уже научились нескольким словам друг у друга.

Кочевник кивнул с такой улыбкой, что даже Кьюлаэра передернулся. Повернувшись, кочевник пошел к двум пока еще живым гормаранам, чтобы избавить их от страданий милосердными ударами.

Остальным своим людям Кьюлаэра сказал слова, которым научил его Йокот:

— Идите быстрей и убейте как можно больше командиров. Не задумывайтесь о достоинстве больше, чем задумываются они.

Кочевники сдержанно улыбнулись и пошли делать свое дело. Они успели как раз вовремя — солдат было втрое больше, чем кочевников, и хоть Люди Ветра убивали впятеро больше, но и сами гибли во множестве. Кьюлаэра сорвал одежду с высокопоставленного командира и переоделся в нее, затем поймал одного из кочевников, добивающих раненых, и сунул ему гормаранскую форму. Тот понял и быстро переоделся.

— Прикажи им сдаться, — сказал Кьюлаэра на языке кочевников, насколько мог четко, уповая лишь на то, что сказал именно то, чему научил его Йокот.

Кочевники знали не так уж много слов из языка солдат, но слово «сдавайтесь» знали точно. Кочевник усмехнулся, кивнул и зашагал прочь.

Кьюлаэра нырнул в толпу в поисках Виру и ее женщин. По пути он получил еще несколько ран в руки и бедра, где волшебные доспехи не прикрывали его. Он отвечал ударом на удар, но на то, чтобы прицелиться или посмотреть, куда он бьет, у него времени не было, поэтому он не знал, удалось ли ему нанести врагам раны посерьезнее поверхностных. Он нашел Виру и ее женщин у ворот. С ними был Юзев. Там был еще кочевник, которого Кьюлаэра не знал и вроде бы впервые видел, в темно-желтой рубахе, с горящими глазами.

— Имя — Роннар, — представил Юзев. Роннар в качестве приветствия поднял обе руки, показав пустые ладони.

— Я Кьюлаэра.

Воин сделал то же самое, а потом на ломаном языке кочевников спросил:

— Его знать что делай?

Юзев кивнул:

— Говорить с солдатами.

Кьюлаэра ухмыльнулся и махнул рукой:

— Вверх! Делай!

И они пошли наверх, и с ними кочевник в желтой рубахе, или тот, кто был когда-то кочевником. Йокот велел им отыскать переводчиков — Людей Ветра, поселившихся в крепости и выучивших гормаранский язык.

Кочевник, которого Кьголаэра переодел командиром, встал во весь рост на стене и закричал на гормаранском языке. Вира повела своих женщин в его сторону. Из толпы появилась Китишейн, присоединилась к ним, держа захваченный гормаранский боевой топор наготове, чтобы отражать удары, но ударов не последовало, потому что все солдаты побежали смотреть на командира, стоявшего на стене и приказывавшего им сдаваться. Они растерялись, а увидев, как командир спустился и исчез в толпе, совсем опешили. Они начали громко кричать, о чем-то спрашивать, но ответов не последовало, пока Китишейн и Вира не привели своих женщин на стену и кочевник в желтой рубахе не обратился к гормаранам на их языке. Солдаты забегали, принялись кого-то искать.

Кьюлаэра знал, кого они искали — командиров. Некий командир почему-то приказывает им сдаться, после чего исчезает. Гормараны кричали, пытаясь услышать объяснения от других командиров, но никто не отвечал им. Как же так? Один из пленных кочевников, один из их рабов встал теперь над ними и говорит, что все командиры погибли! Они рыскали повсюду, искали, путались — ведь это были люди, которых готовили только к одному — подчиняться; этих солдат никогда не учили самим отвечать за себя, приучали не думать. Думать за них должны были командиры.

Теперь командиров не стало.

Гормараны, неспособные ничего придумать сами — или боясь действовать, — побросали топоры и подняли руки вверх.

Кочевники разразились победоносными криками. Китишейн что-то сказала человеку в желтой рубахе, и тот громко перевел:

— Возвращайтесь в свои дома! Сидите на своих кроватях! Ждите, когда командиры скажут вам, что делать!

Солдаты тупо повиновались: повернули и зашагали к своим баракам.

Как только они отошли подальше от ворот, Кьюлаэра бросился к тому месту, где упал Атакселес, держа Коротровир наготове, чтобы дать шаману отпор, если тот придет в сознание. Лестницу, ведущую к парапету, он преодолел легко, но Лтакселеса не нашел. Он опоздал; его враг снова исчез.

Переводчик узнал об Атакселесе больше, просто расспросив солдат. Они отвечали ему с готовностью, даже с бахвальством.

— Он — жрец Боленкара, — сказал Роннар. — Он — великий чародей, он не просто шаман, он находит наслаждение в мучениях своих врагов.

Лицо Йокота потемнело, когда он услышал это Он уставился в ночь за окном дома старшего командира. Прежний его владелец уже лежал в неглубокой могиле за полосой вспаханной земли. Гном повернулся к Роннару и спросил:

— Правда, что он приносил живых людей в жертву Боленкару, убивая их медленно и жестоко?

— Правда, — мрачно ответил Роннар. — Откуда тебе это известно, шаман?

— Потому что я знаю, что такое мучитель, а Атакселес — из этих. — Йокот выглядел так, будто ему хотелось отплеваться. — От этих жертвоприношений толку, конечно, было немного — у Боленкара есть сила, но он не улин и почти не способен этой силой поделиться. Кроме того, он не собирается делать кого-либо из своих любимцев сильнее, чем это требуется. Но я подозреваю, что Атакселес тешил себя мыслью о том, что такие жертвоприношения повышают его силу, либо, если он даже понимал, что это не так, чужая боль приносила ему такое наслаждение, что ему хотелось убивать и убивать без конца.

— Значит, он — воплощение Зла, — мрачно сказала Китишейн.

— Наверняка, — угрюмо согласился Йокот и повернулся к Роннару. — Все жрецы Боленкара столь гнусны или он был каким-то особенным?

— Он главный из его жрецов, — ответил Роннар. — Солдаты называют Боленкара Багряным...

— Так называли Улагана. — Кьюлаэра вспомнил, что это имя упоминал Миротворец.

— ...и поэтому Атакселеса прозвали Багряным Жрецом, — закончил Роннар.

— Но что он делал здесь, на маленькой пустынной заставе? — спросил Кьюлаэра.

— Искал людей для жертвоприношений, — ответил Йокот, и Роннар кивнул и начал что-то объяснять.

Лицо Юзева потемнело, он перевел слова Йокоту, лицо которого застыло, от злости гном с трудом выговаривал слова.

— Отряд, на который мы напали из засады, был послан не для того, чтобы подавить восстание, — он искал жертвы для алтаря Боленкара. Если бы им удалось пленить бунтовщиков — хорошо, но, если бы они нашли мирных пастухов, они бы и этим удовлетворились.

Юзев произнес какие-то слова — тихо, но страстно.

— Что он сказал? — спросила Китишейн.

— Ничего такого, что стоило бы переводить, — ответил Йокот.

 

Глава 26

Роннар носил желтую рубаху потому, что солдаты заставили осевших в крепости кочевников перекрасить одежды, чтобы гормараны могли отличать «диких» Людей Ветра от прирученных. Все оседлые кочевники были за то, чтобы сжечь эту одежду и скроить новую, но Китишейн не позволила им этого сделать: одежда могла создать у гормаранских солдат впечатление, что они разговаривают не со свободными людьми, а с пленниками.

Все без исключения оседлые кочевники пожелали освободиться. Когда они попали в плен, солдаты стали вести себя с ними жестоко — надменные и высокомерные, они избивали всякого, кто осмеливался с ними не согласиться, убивали каждого, кто отказывался жить по гормаранским законам, брали себе любую приглянувшуюся женщину. Бывшие Люди Ветра все как один были счастливы вновь стать кочевниками Они собрали свои пожитки, забрались на солдатских лошадей и ускакали в пустыню, оставив гормаранов без средств передвижения и без еды, кроме сложенных на складах запасов или зреющего на полях урожая.

— Пусть узнают, что значит жить в пустыне, — сказала Китишейн, и кочевники ответили ей радостными криками, но когда они поскакали прочь, Китишейн оглянулась и увидела, как несколько солдат ходят по полю. Она показала на них Кьюлаэре со словами:

— Похоже, когда-то эти люди были земледельцами.

Кьюлаэра кивнул:

— И снова станут ими. По правде сказать, Китишейн, многие из них вовсе не выглядят расстроенными из-за отсутствия командиров.

— И из-за того, что им не надо возвращаться в Гормаран, — кивнула Китишейн. — Мы думали, что причиним им боль, а сделали доброе дело, Кьюлаэра. Разве это плохо?

Воин улыбнулся:

— Наверное, нет, любимая.

Она удивленно посмотрела на него, а потом ответила на его взгляд робкой улыбкой.

* * *

Итак, они поскакали назад в пустыню, втрое увеличив свою численность — у покоренной крепости жило два племени. Юзев, казалось, очень понравился Вире; она скакала с ним рядом, не теряя, правда, осторожности, и пыталась научить его своему языку. А он в ответ учил ее своему. Через несколько дней все северяне обменивались словами с Людьми Ветра. Мало-помалу создавался общий язык. Мало того: оседлые кочевники учили всякого желающего гормаранскому. Самыми лучшими учениками были, конечно, Юзев и Йокот, но и Кьюлаэра с Китишейн не отставали от них, а Луа на удивление легко впитывала оба языка. Она определенно училась быстрее — так быстро, что через несколько дней уже свободно болтала с женщинами-кочевницами. Ей так важно было поддерживать окружающих и завязывать отношения, что она не могла позволить, чтобы ей в этом помешала такая мелочь, как незнание чужого языка.

Поначалу гномы удивляли кочевниц: живя в пустыне, они почти ничего не слышали об обитателях подземного мира, не говоря уже о том, чтобы их видеть, но, быстро оправившись от изумления и переборов страх, они вскоре стали болтать с Луа так, будто она была их старой подругой, с которой они давно не виделись. Китишейн с ревностью смотрела на свою крохотную подружку — с ней самой кочевницы вели себя осторожнее. Она, в конце концов, была военачальницей и поэтому стала ближе к мужчинам, чем к ним. «Но если я вконец изголодаюсь по женскому обществу, — думала Китишейн, — я всегда смогу попросить Луа, и она мне поможет подружиться с кочевницами».

Странно было себе представить, чтобы человек обратился за помощью к гному, но мало-помалу Китишейн начинала к этому привыкать.

Они совершили еще два набега на крепости, пользуясь испытанным приемом, а Атакселес, похоже, окончательно покинул пустыню. Они шли все дальше, увеличивая по пути свое войско кочевников, и к тому времени, когда земля превратилась из пустыни в плодородные обработанные поля, их войско насчитывало уже более тысячи человек. Крестьяне, работавшие в полях, поднимали головы и, завидев их приближение, убегали.

Они, конечно, сообщали обо всем своим вождям, а те уведомляли о происходящем солдат. Долго ли еще оставалось ждать, прежде чем им дадут подготовленный бой?

Но еще прежде, чем этот бой состоялся, они наткнулись на шайку ваньяров.

Варвары, увидев конное войско, в десять раз превосходящее их численностью, бежали. Их колесницы поднимали тучи пыли. Люди Ветра радостно вскричали и кинулись вдогонку. После того как они проехали полмили, Китишейн велела придержать верблюдов.

— Эти колесницы мы так или иначе догоним, но они могут привести нас к засаде.

Слова Китишейн отрезвили кочевников. Люди Ветра стали осторожнее. По предложению Китишейн Кьюлаэра выслал вперед разведчиков. Потом они переговорили с Йокотом.

— Надо выяснить, узнали ли нас эти ваньяры, — сказал гном. — Сражение с другим племенем было все-таки далеко на севере. И это племя запросто может ничего не знать о нашей победе.

— Дельно сказано, — кивнул Кьюлаэра. — Какой воин захочет рассказывать о своем поражении?

— Может, удастся устроить переговоры, — сказала Китишейн — правда, без особой надежды. — Вдруг удастся обойтись без кровопролития.

— Все может быть.

Но и Йокот не выглядел особенно уверенно. Они осторожно преследовали конный отряд, возвращающийся к главному становищу ваньярского племени. И вскоре они увидели огромную армию колесниц, несущихся в их сторону. Лошади мчались галопом, наездники кричали, но численностью они не превосходили войско Кьюлаэры и поэтому нападать не стали, а выстроились в ряд поперек дороги.

— Кто умеет говорить на их языке? — крикнул Кьюлаэра. Никто не ответил.

— Мы что, даже не сможем поговорить с ними? — раздраженно закричал он. — Йокот! Позови шамана!

— Я попробую, но не стоит многого ждать от разбойников. И все же гном взобрался на спину верблюда и громко обратился к ваньярам.

Все уставились на него. Ваньяры не поняли, что это гном, тем более что он был в маске, его ярко озаряло солнце, но один юноша бросился к военачальнику. Тот что-то сурово отвечал ему, и молодой человек погнал свою колесницу в объезд.

— Он возвращается в главное становище, — крикнул Йокот.

— Похоже, понял шаманский язык. — Кьюлаэра был мрачен. Он не был уверен, что события развиваются так, как ему того бы хотелось.

— Может, он из тех, кто начал учиться шаманскому делу, но затем решил стать воином, — предположила Китишейн. — Наверное, он решил сбегать за настоящим шаманом.

— Не похоже на то, что они собираются начать наступление до его возвращения, — сказал Йокот сверху. — Давайте ждать, но не терять бдительность.

Кьюлаэра согласился и сообщил остальным вождям о принятом решении. Все опустили копья и стали ждать, готовые в любой момент вступить в бой. Но ваньяры наступления не начинали, лишь успокаивали встревоженных лошадей и не менее встревоженную молодежь.

И вот уже гонец мчится назад, поднимая вокруг себя облако пыли, а в колеснице он везет седовласую женщину. Он остановил колесницу между двумя рядами воинов, и женщина сошла. Она подошла к Йокоту, каждым своим шагом выражая величие, остановилась, подняла руки к небу и обратилась к нему. Юзев переводил:

— Она говорит, что ее зовут Масана, что она единственная, кто может выполнять роль шамана в этом племени после смерти старого Двелига. Она спрашивает у Йокота, кто он такой и зачем привел сюда свое племя.

Йокот, немного помолчав, ответил. Юзев снова перевел:

— Он говорит, что мы — войско из многих племен — хотим отомстить гормаранам.

— Но мы же не собираемся мстить! — запротестовала Китишейн.

— Да, — сказал Кьюлаэра, — но это единственная причина, понятная ваньярам. Йокот говорит им, что, если они нас пропустят, мы не причиним им вреда, поскольку мстить мы намерены гормаранам, а не ваньярам, если же они нас не пропустят — мы будем драться.

Ваньяры зароптали. Воины начали потрясать пиками и топорами, их голоса слились в рев.

Вдруг Китишейн осенило, и она схватила Кьюлаэру за руку.

— Воин! Вызови их предводителя на бой один на один.

Кьюлаэра удивленно посмотрел на нее, а потом понял, что это очень разумно — такой поединок вполне мог бы заменить сражение и предотвратить его. Сомнений в своей победе у него не было. Он выступил вперед и крикнул:

— Йокот, переведи мои слова! Скажи им, что я — Кьюлаэра, вождь нашей армии! Скажи, что я вызываю их предводителя сойтись один на один здесь, между рядами воинов!

— Кьюлаэра! Ты понимаешь, что делаешь? — испуганно закричала Луа.

— Спокойно, сестра, — крикнула Китишейн. — Он знает, что делает, а предложила это я.

— Ну... я знаю, что на самом деле ты не хотела бы, чтобы он рисковал жизнью... — сказала Луа, хотя в голосе ее чувствовалось сомнение.

Йокот передал сказанное, и, услышав перевод Масаны, ваньяры успокоились, но тут же взревели, однако на сей раз радостно. Масана повернулась к Йокоту и сказала всего одно слово.

— Она сказала: «да», — перевел Йокот.

— Ну и славно.

Кьюлаэра встал между войсками и обнажил меч.

— Йокот! Надо поговорить! — крикнула Китишейн. Гном нахмурился, неохотно сполз со своего высокого места, прошел между ног верблюда и подошел к ней.

Главарь ваньяров слез со своей колесницы и встал напротив Кьюлаэры. Он был на дюйм или два выше воина и выглядел крепче. Кьюлаэра вдруг засомневался в предложении Китишейн. Главарь был по меньшей мере на десять лет старше его, а скорее всего на двадцать, потому что в его бороде уже белела седина.

Позади Кьюлаэры Китишейн быстро переговаривалась с Йокотом. Маленький человечек кивнул, сел на землю, закрыл глаза и ушел в шаманский транс. А Юзев тем временем встал возле него, чтобы охранять. Увидев это, Масана помрачнела. Она повернулась к молодому человеку, который привез ее, махнула рукой и ушла за ряды ваньяров, чтобы тоже погрузиться в транс.

Кьюлаэра шел вперед. Китишейн крикнула:

— Не убивай его, Кьюлаэра. Постарайся, чтобы схватка длилась как можно дольше.

Ее вера в него была такой трогательной. Об этом с горечью думал Кьюлаэра, приближаясь к главарю ваньяров, который с каждой секундой казался ему все более суровым и стойким. Главарь стукнул себя по груди и крикнул:

— Сингорот!

Наверное, так его звали. Кьюлаэра повторил его жест и крикнул в ответ:

— Кьюлаэра!

Главарь ваньяров ухмыльнулся и перебросил руку за спину. Но выхватил он не топор, а огромный кривой меч. Его улыбка стала шире, он шагнул вперед, поднял меч.

У Кьюлаэры сразу стало легче на сердце. Если бы ваньяр бился топором, это было бы намного сложнее, но меч — это именно то, что ему вполне по силам — тем более что, судя по тусклому цвету, это было обычное кованое железо, может быть, даже не сталь. Коротровир скорее всего разрежет его, как сыр, но тогда у Кьюлаэры возникнет другая сложность. Как он сможет затянуть схватку? Ему надо быть очень осторожным, чтобы и в самом деле не разрубить этот клинок!

А еще надо быть осторожным, чтобы не умереть. Сингорот кинулся вперед, размахивая огромным клинком, который напоминал заточенный полумесяц. Кьюлаэра отпрыгнул и отразил удар, направив меч вниз. Меч Сингорота вонзился в землю, и ваньяр взревел от досады и злобы. Пока он вытаскивал клинок, Кьюлаэра прыгнул и ударил его по правой руке — не сильно, лишь чтобы потекла кровь. Воины увидели это, по рядам войска Кьюлаэры пронесся радостный гул, ваньяры ответили злыми криками. Все замахали и зазвенели оружием, но никто не кинулся в бой.

Сингорот с ревом вытащил из земли клинок и пошел на Кьюлаэру, размахивая мечом вверх и вниз, вправо и влево. Кьюлаэра уворачивался снова и снова, ожидая, когда соперник раскроется, понимая, что надо позволить Сингороту ударить себя, чтобы тот не потерял достоинства, но понимая и то, что нельзя позволить, чтобы удар пришелся в уязвимое место. Наконец он решил, что должен доверять доспехам Аграпакса, поднял меч и замедлил отступление. Сингорот победоносно заорал и ударил. Меч врезался в нагрудник Кьюлаэры. Он зашатался так, словно его боднул бык. На какое-то мгновение все вокруг Кьюлаэры поплыло, и ему пришлось потрудиться, чтобы вздохнуть, но он успел вовремя прийти в себя и увидеть, что меч Сингорота вот-вот угодит ему по лодыжкам. Он подпрыгнул выше меча, еще не успев приземлиться, Кьюлаэра ударил по шлему Сингорота. В удар не было вложено слишком много силы, но ее было достаточно, чтобы оставить в металле вмятину и заставить Сингорота зашататься. Понимая, что все должно выглядеть по-настоящему, Кьюлаэра с осторожным видом подошел к нему, ожидая, когда соперник восстановит силы и сможет продолжить игру. К счастью, Сингорот не почувствовал подвоха, а Кьюлаэра понимал, что нельзя давать ему это почувствовать.

Сингорот кряхтя выпрямился и двинулся вперед, держа меч обеими руками прямо перед собой. Затем он начал размахивать им из стороны в сторону. Казалось, будто человек и меч превратились в змею, выбирающую лучшее место для укуса.

Кьюлаэра держал Коротровир на уровне груди, готовясь защищаться. Притворство начинало его утомлять, ему хотелось сразиться по-настоящему, но он хорошо понимал, что стоит ему это сделать, и ваньяры не станут ждать ни мгновения. Кьюлаэра думал, что без волшебных доспехов и заколдованного меча он, конечно, был бы примерно равен Сингороту по силе, а без уроков Миротворца он бы стал добычей для этого хищника.

Но на нем были и доспехи Аграпакса, а в руках меч Огерна, и, что еще более важно, он помнил уроки Миротворца. Он прыгнул к Сингороту, описал Коротровиром круг, вывернул меч ваньяра из его рук, но в последний момент отпрыгнул, и меч остался на месте. Высоченный ваньяр замер, посмотрел на соперника, и у Кьюлаэры замерло сердце, он понял: Сингорот догадался, что с ним играют. В его взгляде был страх. Он боялся опозориться перед своим войском.

«Ага!» — подумал Кьюлаэра, увидев выход, но что он мог поделать, не умея говорить по-ваньярски? Он отразил следующий выпад Сингорота, отступил, потом резко изменил направление движения и поднял Коротровиром меч ваньяра. На какое-то мгновение мечи замерли высоко в воздухе, Сингорот изумленно уставился на уступавшего ему ростом соперника.

Кьюлаэра подмигнул.

Сингорот несколько мгновений ошеломленно смотрел на него. Потом его лицо потемнело, он с ревом отпрыгнул и снова ринулся в бой.

* * *

Йокот пересек вересковую пустошь и подошел к огромному стволу, росшему посередине, эта пустошь была Серединой Мира. Он на мгновение остановился, посмотрел на возвышавшееся над ним и исчезающее в облаках, преграждающих солнечный свет, величественное дерево. Когда он был здесь в прошлый раз, сияло солнце и Древо исчезало в самой голубизне неба. Но сегодня небо было мрачным, оставалось только надеяться, что нынешний день не проклят.

Он поставил ногу на корни, поднял руки, чтобы зацепиться за грубую кору, и начал карабкаться по Мировому Древу в шаманскую страну.

Йокот уже один раз взбирался по Древу, и тогда он знал, что за его сном следит Миротворец и в случае малейших затруднений поспешит к нему на помощь, а теперь за ним следил Юзев, который знал о шаманском мире не больше Йокота.

Он поднялся сквозь слои облаков и увидел вокруг себя туманную, волшебную страну шаманов. Он осторожно слез с Древа, нерешительно доверив вес своего тела облакам, но те удерживали его, как самая обычная почва, лишь слегка проминаясь под его весом. Гном вытянул руки, осмотрел себя и увидел, что его тело покрыто шерстью. Он поднял хвост, пошевелил им, посмотрел на свои коротенькие лапки и понял, что стал барсуком.

Затем листья Мирового Древа задрожали. Йокот-барсук отпрыгнул, испуганно посмотрел и увидел, в каком виде пришел сюда ваньярский шаман.

Из дупла вышло не животное — оттуда выпорхнула птица с широкими крыльями, злыми глазами и кривым клювом — ястреб. Йокот в изумлении смотрел на него, он никогда раньше не слышал о тотемных птицах. Теперь, конечно, он понял, что они должны существовать, — слишком много было племен и кланов людей, эльфов, гномов и двергов, чтобы на них могло хватить тотемных зверей.

Ястреб сел, сложил крылья и посмотрел на Йокота, которому пришлось сильно постараться, чтобы не сжаться от ужаса.

— Ну. Теперь мы с тобой сражаемся?

— Если есть необходимость, — ответил Йокот-барсук. — Но ты выглядишь как доброе существо, а мне бы хотелось воевать только с врагами.

— Мы с тобой должны быть врагами, — печально сказал ястреб, — потому что ваньяры должны завоевывать как можно больше земель.

— Зачем? — спросил Йокот, но ястреб уже взмыл в воздух, раскрыл крылья и крикнул:

— Защищайся!

Он кинулся на барсука, потянулся когтями к его горлу. Даже пребывая в барсучьем обличье, Йокот помнил уроки Миротворца. Он отступил, удерживая равновесие на коротких, кривых ножках, отбил лапой птичьи когти и куснул ястреба за ногу. Он не стал кусать сильно — все-таки ему не хотелось причинять боль доброму существу. В награду он получил удар крыльями; затем птица выдернула лапу из его пасти, оцарапав ее о зубы. Ястреб вскрикнул от боли, Йокот почувствовал во рту вкус крови. Ястреб взмыл высоко в воздухе и в полете крикнул:

— Боленкар, услышь своего поклонника! Приди на помощь, даруй мне победу!

И он запел песнь о крови, смерти и увечьях.

Вокруг ястреба вспыхнуло красное сияние. Он увеличился в размерах, его когти хищно блеснули.

Что еще оставалось Йокоту, как не воззвать к своему собственному защитнику?

— Ломаллин, если ты меня слышишь, одолжи свою силу мне в подмогу! Я сражаюсь в шаманском мире с тем, с кем мог бы подружиться, он же пользуется остатками силы Улагана, сохранившейся внутри души его незаконнорожденного сына Боленкара! Приди, умоляю! Дай мне силу своей доброй воли, чтобы противостоять злу твоего давнего врага!

Казалось, будто мир вокруг стал зеленым, и Йокот понял, что его барсучью фигурку окружила аура Ломаллина Ястреб взвизгнул от удивления и испуга, но багряное сияние вокруг него потемнело почти до черноты. Обезумевший от жажды крови, он сложил свои крылья и ударил Йокот не был так глуп, чтобы два раза подряд пользоваться одним и тем же приемом, — конечно, в последний миг ястреб резко повернул и ударил сбоку. Но Йокот уже падал в сторону, и когти только толкнули его, сделав его падение немного болезненнее. Он почувствовал, как теплая влага распространяется по его боку. Он понял, что когти разорвали его шкуру, и он пнул ястреба задними лапами. У него, в конце концов, тоже имелись когти.

Черные когти барсука встретились с желтыми когтями ястреба — и тогда вокруг них вспыхнул свет и раздался оглушительный грохот.

 

Глава 27

Йокот не терял сознания, хотя он замер оттого, что потоки силы метались по нему и сквозь него. Свет над ним будто бы потемнел, день стал неясным и пасмурным. И вдруг снова вспыхнул свет, изумрудный, темно-зеленый, цвет древесной листвы. Он увидел, что ястреб безжизненно лежит на спине, задрав кверху лапы.

К Йокоту вернулись силы, он испуганно вскочил на ноги. Конечно, ему не хотелось, чтобы ваньярский шаман погиб! А зеленый свет собрался вокруг него, полетел прочь, исчез в теле ястреба, а потом начал выходить из него, образуя вокруг сияние. Через мгновение свет исчез, просочившись сквозь перья ястреба, оставив лишь ровный, жемчужный свет шаманского мира.

Йокот замер, понимая, что дальнейшая помощь от него не требуется.

Ястреб скрючился и перевернулся на бок. Затем он медленно расправил крылья, встал на лапы, потряс головой. Его взгляд остановился на Йокоте, он посмотрел на него, потряс крыльями и сложил их, но как только крылья были сложены, ястреб начал изменяться, его формы растекались и росли, и скоро он стал молодой, миловидной женщиной в ваньярских штанах под коричневым платьем, вышитым нехитрым узором, в котором Йокот узнал магические символы. Ни один из них, впрочем, не был ему известен.

Йокот все понял. Он снова встал на задние лапы и вернулся в свое подлинное обличье. На несколько минут мир вокруг померк, затем проявился. Йокот посмотрел на себя, увидел снова свои собственные руки, кисти, ноги, тело и ступни. Потом он посмотрел на молодую женщину и коротко кивнул:

— Приветствую тебя.

— А я тебя. — Ваньярская шаманша ответила поклоном, затем указала на себя. — Вот такой я была, когда была молодой и какой я теперь вижу себя изнутри.

— Мы все-таки должны драться?

— Нет, — ответила ваньярская шаманша. — Я сама поняла, кто сильнее — Боленкар или Ломаллин. Твой бог — проводник жизненной силы от ее Источника к нам, и эта жизненная сила победила силу смерти Боленкара.

— Скорее Улагана, — сказал Йокот, — а он мертв.

Масана внимательно посмотрела на него:

— Разве боги умирают?

— Он не был настоящим богом, он был улином — существом из древней расы, — сказал Йокот. — Он ненавидел все молодые расы и хотел всех нас уничтожить. Разве Боленкар вам о нем не рассказывал?

— Мы никогда не видели Боленкара, — сказала Масана. — Часто ли люди видят бога? Нет, мы видели лишь того, кто передавал нам его слова — но никто из них ничего не говорил ни об Улагане, ни о ком-либо еще из улинов.

— Улаган изнасиловал человеческую женщину, — сказал ей Йокот. — Боленкар — незаконнорожденный сын от этого преступления. Его отец создал себе подобным образом множество рабов, их называют ульгарлами. Нет, Боленкар не сказал бы вам, что Улаган — его отец, потому что он хочет стать еще более великим. Но это ему не дано, и поэтому он обречен на вечную злобу.

— Кто может убить бога?

— Другой улин, — сказал Йокот. — Улаган убил Ломаллина, а затем дух Ломаллина убил дух Улагана. Их духи взлетели к небесам и бились, пользуясь звездами как оружием, и дух Ломаллина убил дух Улагана. И от души Улагана осталось в наследство лишь то, что теперь живет в ульгарлах, их ненависть, похоть, алчность, которые они вселяют в человечество и все прочие молодые расы.

— Значит, Зеленый бог жив, а Багряный мертв? — спросила Масана.

— Именно так Йокот вздохнул и перестал пытаться убедить ее в том, что улины не боги.

— Значит, мы явно поклоняемся не тому богу! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы склонить свое племя к тому, чтобы они поклонялись вашему Ломаллину! Что он требует от нас в жертву?

— Вашу спесь, жестокость, алчность и ненависть, — объяснил Йокот, — все страсти, которые заставляют вас воевать с другими народами. Ломаллин хочет, чтобы вы избавились от всего этого, чтобы вы уничтожили это в себе так, как уничтожают жертвы на алтаре. Он хочет, чтобы вы жили, а не умирали, он хочет счастья и радости, а не боли и страданий.

Глаза Масаны округлились от удивления.

— Он хочет, чтобы мы прекратили завоевания?

— Это стало бы настоящей жертвой, — ответил Йокот не моргнув глазом. — А почему ваньяры так любят завоевания?

— Это не просто любовь, это необходимость. Мы никогда не видели земель, откуда мы сами родом; мы скачем и сражаемся вот уже три поколения. Наши деды начали завоевания после того, как бежали от кентавров, которые пришли с севера и захватили нашу древнюю страну.

— Ваньяров изгнали с их собственных земель? — удивленно спросил Йокот. — Что же за существа изгнали их?

— Полулюди-полулошади, у них тела лошадей, а головы и туловища людей, — сказала Масана. — У них длинные усы и коротко остриженные черные волосы. Они стреляют из коротких луков, сделанных из рогов и дерева, и их так же много, как травы в лугах.

Что ж, точно так думали западные народы о ваньярах. Неужели существовал такой народ, который даже ваньярам казался многочисленным? Йокот вздрогнул от этой мысли.

— Они сильны, эти кентавры?

— Очень сильны, они безразличны к боли и наслаждаются убийством и насилием — по крайней мере так рассказывали нам наши бабушки, сами мы никогда их не видели. — Масана передернулась. — Они молятся богам, которым мы никогда не будем молиться.

— Значит, вашим дедам пришлось завоевать новые земли, чтобы им было где жить, — нахмурился Йокот. — Но почему вы не остановились на этом?

— Потому что кентавры могут прийти снова, — сказала Масана, — потому что к тому времени, как родились наши матери, нам, ваньярам, уже было тесно на землях, завоеванных нашими дедами. Чтобы жить, нам необходимо было продолжать завоевания.

— Вы должны рожать много детей. Ваши женщины рожают по трое и четверо?

— Плодятся, как псы, ты хочешь сказать. — Масана усмехнулась, но в глазах ее сверкнула злоба. — Нет. Просто мы знаем, что женщины обязаны родить как можно больше детей.

Йокот был потрясен.

— Что это за святотатство? Женщины умирают, если рожают слишком много, — их тела изнашиваются!

Масана пожала плечами:

— Их места всегда могут занять другие женщины — по крайней мере, так говорят жрецы Боленкара. Они говорят, что женщина всегда должна быть согласна родить — не важно, хочет она этого или нет. — В ее голосе появилась обида. — Если она этого не хочет, ей же хуже! Интересно, что сказали бы эти жрецы, если бы их самих изнасиловали — но так надо, говорят они; Боленкару приятнее изнасиловать женщину, чем дать ей получить удовольствие. Поэтому жрец рассказал нам и еще кое-что, из-за чего мы должны продолжать завоевания: надо захватывать женщин и заставлять их производить детей, против воли. Если человеку нужны рабы, так говорит Боленкар, он создаст их себе сам: он силой возьмет будущую мать и получит рабов через нее!

— Так ваши мужчины создали себе множество рабов, — вздрогнул Йокот. — Этих детей растят как рабов или как свободных ваньяров?

— Мальчики — ваньяры. Женщины — рабыни. — Это было сказано так горько, что Йокот понял: даже настоящие ваньярские женщины являются рабынями, но он не рискнул сказать об этом вслух.

— Но детям требуется пища, одежда, тепло и кров, — ответил Йокот. — Как ваньярские воины получают это?

— В поединках, — ответила Масана.

— А проигравший?

— Умирает.

Йокот вздрогнул.

— У западных народов все совсем по-другому, даже у нас, гномов! У людей мужчина не женится, пока не построит себе дом, не приготовит поле для посева и не докажет свою способность обеспечивать семью, год или два выращивая урожай и принося домой мясо, и, конечно, должен доказать еще, что способен убить медведя, если тот будет угрожать, и даже разбойника.

— А сколько детей он производит до того, как женится?

— Некоторые и так поступают, — признал Йокот, — но они все равно должны приносить домой пищу для своих детей, даже если женятся на другой, и на них еще долго смотрят с презрением.

Масана медленно кивнула:

— Так лучше для женщин, да — но сколько детей они рожают, выйдя замуж?

— Столько, сколько даст Творец, — ответил Йокот. — Некоторые совсем не рожают, некоторые родят и пятнадцать, но большинство — только четыре или пять.

— Четыре или пять за всю жизнь? — Масана не могла поверить. — Как так может быть?

— Я до сих пор холостяк, — застенчиво сказал Йокот, — поэтому я про это ничего не знаю, но наши шаманы говорят, что человек не должен возлежать с женщиной, даже с собственной женой, если она этого не хочет. — Он не смог сдержать робкой улыбки. — Конечно, мне рассказывали, что многие мужчины весьма ловко умеют заставлять своих жен захотеть этого.

— Удивительные законы! — вскричала Масана. — Этому Ломаллин учит свой народ?

— Дух Ломаллина и единственная живая улинка — Рахани, — ответил ей Йокот.

— Но если то, что ты говоришь, правда, то человек, у которого четыре-пять жен, станет отцом всего лишь двадцати — двадцати пяти детей!

— Двадцати пяти? — уставился на нее Йокот. — Где найти пищу для такой оравы? Нет, у большинства мужчин нашего народа только одна жена. Бывает, правда, пары разводятся и находят новых спутников жизни.

— Только одна жена? — удивленно переспросила Масана. — Как мужчина может быть доволен этим?

— Ах, — улыбнулся Йокот. — В этом отношении наши женщины искусны. Точно так же можно спросить, как может женщина быть довольна одним мужчиной за всю жизнь, и, надо признаться, довольны не все, равно как и не все мужчины, но большинство наших мужчин делают так, что их жены остаются довольны и своей участью, и своими мужьями.

— Рахани, наверное, учит и тех и других удивительным вещам, — пробормотала Масана.

— Нас научили, что так лучше для наших детей, — добавил Йокот. — Они чувствуют себя в безопасности благодаря родительской любви, чувствуя любовь одного мужчины и одной женщины, про которых знают, что они — их мать и отец.

— Верно, очень верно! Для ребенка бороться за внимание отца — это столь же жестоко, сколь и для матери бороться за крохи внимания от мужа! На самом деле многие получают не больше внимания, чем его скот, и меньше, чем его лошадь!

— Именно так, — согласился Йокот. — А мы ограничиваем число браков, наши люди женятся и выходят замуж позже, и меньше рождается детей. Само по себе это, может быть, и печально, но хорошо то, что так больше уверенности, что никто из детей не умрет с голоду. Однако мы горды тем, что многие наши женщины счастливее женщин из южных городов, и мужчины тоже.

— Пожалуй, мне по душе то, как ты понимаешь счастье, — сказала Масана. — Но что происходит, если отец погибает на войне?

— Тогда все племя заботится о том, чтобы его жена и дети не голодали и ни в чем не нуждались, — объяснил ей Йокот. — Все-таки у нас редко случаются войны, и обычно не больше ста человек участвует в бою. — Он помрачнел. — По крайней мере так было до тех пор, пока посланники Боленкара не поселились среди нас.

— Я не буду больше его посланницей, — сказала Масана неожиданно с полной убежденностью. — Я употреблю свою магию против магии его жрецов, и если погибну, значит, так суждено, но если я останусь в живых, я освобожу ваньяров от его произвола!

Йокот посмотрел на нее, удивленный тем, какое действие возымела их беседа.

Масана увидела это и улыбнулась:

— Не удивляйся, маленький шаман, ты рассказал мне о вещах, о которых я никогда не знала, дал мне знания, которые Боленкар и его жрецы утаили от нас! Конечно, я приму учение, которое может осчастливить меня и моих людей! Идем, вернемся в мир мужчин и женщин, и я спою ваньярам эту песнь свободы! Вперед!

При этих словах ее фигура начала таять, задрожала и снова приняла очертания ястреба. Взмахнув крыльями, птица взмыла в воздух и устремилась к Мировому Древу, потом плавно закружилась в воздухе вокруг него, снижаясь.

Йокот поспешил за ястребом, на ходу превращаясь в барсука.

* * *

Сингорот стоял, тяжело дыша. Кьюлаэра видел, что он пытается собрать остатки сил. Судорожным, нелегким движением ваньяр занес свои огромной меч, но Кьюлаэра легко увернулся. Ваньяр попытался в последнее мгновение изменить направление удара, а Кьюлазра почувствовал неожиданное вдохновение, немного приподнял Коротровир, чтобы получить не слишком тяжелый удар. Он мог бы поклясться, что меч выругался на него за это. Он упал на бок, вскочил на ноги, потряс головой, будто бы пытаясь прийти в себя, и услышал довольный ропот ваньяров и недовольный — своих бойцов. На самом же деле по сравнению с первым ударом Сингорота этот был очень слабым. Соперник очень устал. Кьюлаэра, конечно, тоже, но его меч и доспехи были легче.

Больше всего его измучила необходимость играть и притворяться. Ему до смерти хотелось, чтобы Йокот проснулся и все закончилось.

Но вот Кьюлаэра услышал какие-то возбужденные восклицания со стороны ваньяров. Он быстро оглянулся и увидел, что возвращается ваньярская шаманша, поддерживаемая своими воинами. Она осталась жива! Он испугался за Йокота, собрался повернуться и посмотреть на маленького шамана, но вовремя увидел, что Сингорот вновь принялся размахивать мечом. Кьюлаэре безумно хотелось ударить соперника в живот и покончить с поединком, но он понимал, что надо сохранить достоинство Сингорота перед лицом его людей, иначе на него обрушится кровавая, исполненная ненависти жажда мести. Кьюлаэре снова пришла в голову счастливая мысль, он поднял плечо, опустил голову и бросился на ваньяра, причем так, как будто бы они сражались без мечей.

Сингорот, конечно, заметил его движение, но он не успел вовремя закрыться мечом и остановить Кьюлаэру. Они столкнулись, и ваньяр рухнул на землю. Кьюлаэра тоже упал, но со стороны ваньярского войска раздались злобные крики.

Кьюлаэра вскочил на ноги первым. Сингорот долго барахтался, пока ему не удалось встать на четвереньки, и начал глазами искать свой меч. Каждый мог бы увидеть, что у Кьюлаэры более чем достаточно времени, чтобы отрубить ему голову...

Но в этот миг никто не смотрел на них, потому что ваньярская шаманша начала что-то кричать и все обернулись к ней. Кьюлаэра бросил осторожный взгляд на Йокота, увидел, что маленький человечек распрямляется, встает, ошеломленно моргает. Кьюлаэра повернулся к Сингороту; громила уже поднялся на ноги, поднял меч, часто оглядываясь на свою шаманшу. Через мгновение он больше смотрел на шаманшу, а на Кьюлаэру только оглядывался. Кьюлаэра с огромным облегчением воткнул Коротровир в землю перед собой и сложил руки. Сингорот посмотрел на него сначала с изумлением, а потом явно что-то быстро прикинул в уме. Намерения Кьюлаэры были ясны: он мог в любое мгновение поднять меч, но сейчас им не размахивал. Что бы это могло значить, если не перемирие? Рослый ваньяр медленно опустил свой меч, воткнул его в землю перед собой и отпустил. Он словно был доволен.

Кьюлаэра слегка поклонился, Сингорот ответил тем же. Затем Кьюлаэра осторожно повернулся в сторону ваньярской шаманши, словно понимал, о чем та говорит. Сингорот удивленно понаблюдал за ним, после чего и сам очень охотно повернулся к шаманше.

Что бы она ни говорила, это вызвало бурю недовольства. Сингорот схватил свой меч, сунул его в ножны и побежал к толпе стоящих вокруг шаманши людей. Они яростно спорили, махали руками, голоса некоторых звучали злобно, но некоторых — радостно.

Кьюлаэра схватил Коротровир, сунул его в ножны и подошел к Йокоту:

— Добро пожаловать обратно, маленький шаман. Ты не представляешь, как я рад видеть тебя живым.

— Догадываюсь, — мрачно ответил Йокот. — Готовься защищать Масану, воин. Очень скоро защита ей может понадобиться больше, чем любому из нас.

— Масану? Ваньярскую шаманшу?

— Именно так.

— Вы не теряли время в ваших краях, верно?

— Мы выяснили, что Ломаллин сильнее Боленкара. Я рассказал ей о том, как у нас строится семейная жизнь. Кажется, наши устои ей понравились больше, чем ваньярские.

— Неудивительно, — поежившись, сказала Луа. Кьюлаэра мрачно посмотрел на нее:

— Что тебе известно о ваньярской жизни?

— Я разговаривала с Вирой и ее женщинами. Те, что увели их в плен, то и дело пугали их тем, как они будут их насиловать раз за разом, чтобы они рожали им детей. И как только родятся девочки, они будут насиловать и их, чтобы те приносили им новых и новых детей. — Луа передернулась. — Не удивляюсь, что женщина-шаман предпочла такую жизнь, какой учат Ломаллин и Рахани.

— Я тоже не удивлена, — кивнула Китишейн.

— Значит, она проповедует своим людям учение Ломаллина?

— Она говорит им, что по крайней мере надо перестать слушать Боленкара, а его жрецы так запросто на это не пойдут. — Йокот напрягся. — Вон они идут!

Их было трое, облаченных в штаны и рубахи, на их плечах колыхались черные накидки, на головах красовались черные шапки, в руках были зажаты кривые палки, напоминавшие змей. Самый важный из троих, седобородый, что-то крикнул Масане. Она выпрямилась и холодно посмотрела на него — так холодно, что Йокот воочию увидел ее страх, — и ответила коротко, но ясно.

Старейший жрец пришел в неистовство. Он заорал на Масану, завизжал, потряс у нее перед лицом змеиной головой посоха. Она отпрянула на дюйм, посмотрела ему прямо в глаза и что-то сурово ответила. Жрец побледнел, развернулся, поднял руки, стал размахивать в воздухе посохом и что-то кричать своим людям. Народ зароптал, злость смешалась с любопытством, но всего сильнее было удивление. Кто-то из воинов задал вопрос. Другой поддержал его криком и задал еще один вопрос.

Старейший жрец побагровел и обрушил на них свою ярость. Те, кто стоял ближе к нему, сжались, но смотрели с вызовом; те, что стояли дальше, принялись сыпать вопросами, затем стали что-то кричать. Жрец побледнел и заревел, глядя на Кьюлаэру и Йокота. Луа перевела.

— Он говорит, что мы — святотатцы, если утверждаем, что Боленкар может быть не прав. Он говорит, что за этот грех мы должны умереть.

Сказав это, жрец швырнул на землю свой посох. Два молодых жреца бросили свои посохи рядом. Казалось, будто деревяшки извиваются; их изгибы пришли в движение. Палки ожили, и гадюками поползли в сторону Кьюлаэры и его друзей, широко раскрыв пасти с ядовитыми клыками, на кончиках которых блестели капельки яда. Высокий жрец закричал, а Луа сказала:

— Он говорит, что их укус — мгновенная смерть.

Йокот немного отошел в сторону, встал на цыпочки и крикнул что-то жрецам на шаманском языке. Они лишь злорадно улыбнулись и молча продолжили смотреть. Тогда Юзев что-то крикнул им, но в ответ услышал лишь гогот.

— В ответ на такое оскорбление они не стали бы смеяться, но они не поняли его. Эти жрецы не знают шаманского языка.

— Это не шаманы, это обманщики, — сказал Йокот, — гонцы Боленкара с посланием ненависти и войны. Идем, Юзев, убьем по змее!

— Нет! — Луа вышла вперед, глаза ее горели. — Это моя работа. Оставьте их мне.

— Нет, сестричка! — крикнула Китишейн.

— Пусть она сделает это, — сказал Йокот. — Она владеет магией гномов, а гадюки — земные твари. Она убьет их быстрее и вернее, чем мы.

Он не сводил взгляда с Луа. Каждый его мускул был напряжен, зубы сжаты, на лбу выступил пот.

Китишейн неохотно осталась на месте, но она держала наготове лук со стрелой.

Луа принялась танцевать и петь что-то тихое, похожее на колыбельную песню. Змеи поползли медленнее, подняли головы. Они начали покачиваться из стороны в сторону, следуя движениям Луа.

Высокий жрец крикнул своему питомцу что-то ободряющее. Змея, казалось, не услышала его и медленно, очень медленно начала закрывать пасть и прятать клыки. То же самое сделали и ее подруги.

Танец Луа все усложнялся, голос становился более страстным. Йокот начал тихо двигаться с нею в лад, по его лицу скатывались капли пота, в глазах был голод и желание. Змеи заинтересовались, две из них посмотрели на третью.

Китишейн неожиданно поняла, что происходит. Две змеи были самцами, а третья — самкой! Голос Луа становился томным от желания. Китишейн моргнула, она подумала, что скорее всего ошиблась. Наверняка ей показалось, что фигурка маленькой женщины окутана зеленоватой дымкой!

Змеи как будто забыли о ней и начали интересоваться друг другом. Самцы скользнули к самке.

Высокий жрец крикнул, почти завизжал.

И тут вдруг самцы увидели друг друга. Их пасти раскрылись, раздалось протяжное шипение. Они замерли перед броском...

Луа запела громче, сияние вокруг нее начало уплотняться, голубеть.

Змеиные глаза блестели, клыки спрятались, пасти снова закрылись. Они как будто забыли друг о друге и обратились к самке.

Самка начала извиваться в лад с пением Луа. Она извивалась все сильней, самцы подползли к ней, каждый со своей стороны, повторяя ее движения.

Жрец неистово вопил, помощники вторили ему. Они подбежали к былым жезлам, подняли руки и начали читать заклинания. Друзья понимали лишь непрестанно повторявшееся слово «Боленкар!».

Вокруг змей появилась красное сияние. Они притихли и уставились на Луа ледяными глазами.

Йокот выхватил кинжал и собрался с силами. Китишейн подняла лук.

Пение Луа стало еще более настойчивым, все услышали, как она произнесла имя Рахани. Кроме этого слова, все остальное вообще не было похоже на речь, но она снова произвела: «Рахани!»

От нее начало распространяться голубое свечение и окутывать змей. Когда оно коснулась красного сияния, появились искры, затем свечения слились, стали одним — темно-малиновым, постепенно светлеющим, становящимся сиреневым.

Змеи начали сплетаться.

Высокий жрец завопил, выхватил длинный кривой нож и нанес его...

Китишейн вскрикнула.

Жрецы подняли глаза и увидели, что в их предводителя нацелена стрела. Возле лучницы стоял тяжело дыша, Кьюлаэра, он поднял свой меч — меч, которым вынудил Сингорота та перемирие.

Кривой нож замер.

Голос Луа становился все более страстным. Змеи сплелись гак тесно, что превратились в единую извивающуюся массу.

Высокий жрец потемнел от злобы и начал читать заклинание. Помощники присоединились к нему.

Три змеи превратились в деревяшки.

Луа перестала танцевать и осуждающе посмотрела на жрецов. Они зарычали в ответ и прыгнули на нее, размахивая кривыми ножами.

 

Глава 28

Йокот вскрикнул и бросился вперед, Китишейн выпустила стрелу, но Луа опередила их всех: она прыгнула, схватила плетеный жезл, тяжелый; ее снова окружило зеленое свечение, она развернулась и ударила высокого жреца по голове огромной узловатой палкой.

Стрела Китишейн угодила в бедро одному из молодых жрецов, и тот рухнул как подкошенный. Остальные замерли, потрясенные, а Луа бросила жезл и уставилась на мертвого жреца. Она вся тряслась, но ее глаз не было видно под очками, а потом она упала на колени, уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

Йокот в мгновение ока оказался возле Луа, обнял ее.

Китишейн встала позади них, с вызовом посмотрела на всю ваньярскую орду, приготовила еще одну стрелу.

Оставшиеся два жреца опустились на колени, один застонал, другой закричал, но оба говорили одно и то же. Масана повернулась к друзьям, улыбнулась и что-то сказала.

— Она говорит, что они отвергнут Боленкара, — перевел Юзев. — Он слабее Ломаллина и Рахани. Она говорит, что они призовут Ломаллина себе на защиту.

Кьюлаэра кивнул:

— Спасибо, Юзев.

Он вышел вперед, убрал свой меч в ножны, протянул Сингороту руку ладонью вверх. Через мгновение они с предводителем ваньяров обменялись рукопожатием.

* * *

По счастью, у кочевников оказались лишние ножи великолепной работы, которые стали лучшим подарком для ваньяров. Варвары, чтобы не угодить лицом в грязь, вручили кочевникам несколько топоров, после чего те и другие заверили друг друга в доброй воле.

— Мы расскажем об этом всем ваньярам, — сказала Масана. — Мы покончим с завоеваниями и убийствами и обратимся к вере в бога всего живого. — Она улыбнулась. — Благодарю вас за это.

— Благодарим тебя за твою отвагу и стойкость, — ответила Китишейн. — Надеюсь, мы еще встретимся как друзья.

— Надеюсь, встретимся, — отозвалась Масана, отвернулась, вскочила в повозку, где сидели женщины и лежала поклажа. Она помахала на прощание рукой, как и большая часть сидевших в повозке женщин.

Кьюлаэра заметил это. Когда они уехали, он спросил Китишейн:

— Вы с Луа времени зря не теряли, верно?

— Это было нетрудно, — весело ответила Китишейн. — Луа учила меня, что говорить, и мы отвечали друг другу на вопросы.

Юзев помахал ваньярам рукой и подошел с несколькими кочевниками к Кьюлаэре. На общем языке он сказал:

— Мы все видели, Кьюлаэра! Мы видели, что ты целился ему в бедро, а не в голову! Мы знаем, как остр твой клинок, мы знаем, что ты мог бы разрубить его меч!

— Мы видели, что ты способен был двигаться в два-три раза быстрее! — воскликнул один из воинов.

— Да, — сказал другой, — и ударить в два-три раза сильнее!

— Скажи честно, Кьюлаэра, — спросил Юзев. — Ты мог бы убить этого ваньяра за считанные мгновения, верно?

— Да, но не стоит всем подряд рассказывать об этом. — Кьюлаэра понизил голос, будто бы Сингорот мог его услышать. — Этого никто не понял, кроме вас, — и самого Сингорота, конечно.

— Ты хочешь сказать, что его соплеменники этого не заметили? Ладно, но зачем ты делал это?

— Если бы я его убил, нам бы пришлось столкнуться с кровной местью и ваньяры никогда не отреклись бы от Боленкара. Неужели я не одержал более важную победу?

— Да, понимаю, — признал Юзев, хотя Кьюлаэра почувствовал, что кочевником владели нехорошие чувства. — Но много ли в этом хорошего? Разве Боленкар не уничтожит теперь все это племя за предательство?

Тут к ним подошел Йокот:

— Не думай так — они не такие тупицы, чтобы послать к Боленкару гонцов и сообщить о своем отречении.

— Но он все поймет, когда перестанет слышать их молитвы! Он все узнает, когда почувствует, что погиб один из его жрецов!

— Боленкар не бог. Если ему не расскажут, он ничего не узнает, — строго сказал Йокот. — Не сомневаюсь, что некоторые из ваньяров останутся верными ему и пошлют кого-нибудь с вестью к другому высокому жрецу, а тот передаст все Боленкару, но к тому времени уже распространятся другие мысли, те, о которых я поведал Масане, и не только в этом племени, но и во всех остальных многочисленных племенах ваньяров.

— Понял. — Юзев широко раскрыл глаза. — Если правду узнают многие, Боленкар ничем не сможет остановить ее, сколько бы людей он ни уничтожил!

— А если он примется убивать многих, чтобы помешать происходящему, — добавила Китишейн, — ваньяры поймут, какое он чудовище.

— Да, да! Но не все ваньяры воспримут эту весть и отвернутся от Боленкара.

— Верно, — сказал Йокот, — и в их рядах начнутся драки, ваньяр пойдет на ваньяра.

— А это здорово ослабит их, и они станут менее боеспособны! Славно, Йокот!

— По крайней мере ни один из наших людей пока не убит и не ранен, — объяснил Кьюлаэра, — наши силы по-прежнему с нами, и мы готовы встретиться с любым неприятелем.

Юзев снова повернулся к Кьюлаэре.

— Но ты ведь не думал об этом, когда пытался свести бой к ничьей и отказался от того, чтобы убить этого громилу?

— Нет, — признался Кьюлаэра, — но догадываюсь, что об этом думала Китишейн — Китишейн?! Ты сдерживался лишь потому, что она попросила тебя об этом?

Кьюлаэра посмотрел кочевникам в глаза и понял, что их высокое мнение о нем готово улетучиться: ведь разве можно уважать военачальника, который слушает приказы других?

— Есть ли из вас кто-нибудь, кто не обращает внимания на слова вашего шамана? — спросил он.

Кочевники резко подняли головы, глаза их украдкой искали Юзева, а тот нахмурился и ответил сородичам взглядом.

— Значит, Китишейн — шаман? — спросил один из воинов.

— Нет, но она владеет кое-какой магией, — сказал кочевникам Кьюлаэра. — Ни разу не слышал от нее плохого совета. Я сделал так, как она посоветовала, не только потому, что я ей доверяю, но еще потому, что всегда стараюсь, насколько возможно, избегать кровопролития.

— Ты, герой, думал о том, как избежать кровопролития? — недоверчиво спросил один из воинов.

Тот же вопрос задали и остальные.

— О да, — тихо сказал Кьюлаэра. — Не сомневайтесь, если я призову вас рискнуть в бою жизнью, то лишь потому, что не буду видеть иного выхода.

* * *

Они шли все вперед и вперед, по-прежнему держа путь на восток. По дороге они встречали другие племена, с некоторыми сражались, с другими удавалось договориться или сторговаться. Йокот беседовал с шаманами, и почти из каждого племени к ним присоединялось по меньшей мере дюжина новобранцев. Когда выпадал случай помочь тем, кому грозили другие племена, к ним присоединялась целыми кланами, которые шли с ними как ради собственной безопасности, так и для того, чтобы помочь в бою.

Они обходили стороной города Междуречья, когда это было возможно, сражались с преграждавшими им путь отрядами. Здесь не было шаманов, способных услышать Ломаллина и Рахани, они были уничтожены жрецами Боленкара, и лишь какие-то люди в черных масках учили жителей. Кьюлаэра бился еще в трех поединках, но без надежды на перемирие. Но когда они гнали горожан вплоть до городских стен, к ним присоединялись многие земледельцы, жившие вокруг города. Юзев и Йокот с пристрастием допрашивали их, опасаясь лазутчиков, но, как заметила Китишейн, в этом было мало проку; Боленкар и сам наверняка знал об их приближении.

Они миновали восточную реку, где земля поднималась высоким плоскогорьем. Здесь им начали встречаться чудовища — гигантские помеси животных с ящерицами и змеями, насекомыми и даже растениями. Они легко расправлялись с ними, поскольку те никогда не ходили большими стаями, но несколько воинов погибли.

Их заменили крестьяне, гнувшие спины под плетью солдат Боленкара. Эти отряды были немногочисленны, союзники легко справлялись с ними, и толпы сельчан пополняли их все увеличивающиеся ряды из чувства благодарности, а часто в...

— Конечно нет, — ответил Йокот. — Просто до сих пор он ничего не замечал.

— Что он будет делать, когда лазутчики расскажут ему о происходящем?

Ответ пришел быстро. Со склонов холма начали спускаться чудовища. Открылись ворота крепости, и оттуда выпрыгнула и выпорхнула еще сотня — верблюдопарды и мантикоры, гарпии и химеры, страшные волки и другие чудовища, настолько странные, что даже невозможно было дать им имя. Они с ревом шли на ваньяров и напали на орду одновременно сзади и со стороны гор. Ваньяры визжали под разрывавшими их на части огромными когтями, дико кричали, когда в них вонзались острые зубы.

Затем вся орда поняла, в чем дело, — не без помощи, разумеется, заклинаний Йокота и Юзева. Они перестали драться и застыли в ужасе.

С дикими криками ваньяры бросились на чудовищ. Взметнулись топоры, и по сотне людей накинулось на каждого из чудовищ, крики стали словами:

— Ломаллин! Рахани! Ломаллин! Рахани!

— Надо отдать должное ваньярам. Они отважны, — причмокнул Кьюлаэра.

Чудовища начали отступать. Многие уже лежали мертвыми.

Ворота цитадели открылись снова, и оттуда повалили солдаты.

Они побежали по склону и врезались в бурлящую кучу ваньяров прямо в том месте, где люди сражались с чудовищами. Некоторые обошли, чтобы ударить с тыла; ваньяры взвыли от ярости и неожиданности. Большая часть солдат пробилась достаточно глубоко в ваньярскую орду. Дойдя почти до самой середины, они увязли в толпе. Оттуда они начали прорубаться в сторону, оставляя позади себя что-то вроде русла, берегами которого были бьющиеся с ваньярами солдаты. По руслу бежали и бежали новые солдаты, число дерущихся все увеличивалось.

— Глупцы, они позволили себя окружить! — воскликнул Кьюлаэра.

— Тем лучше для нас, — сказал Йокот. — Нам остается только смотреть, а потом сразиться с теми, кто останется в живых.

— Надо быть готовыми к бою, — сказала Луа и коснулась руки Йокота. — Пойдем, шаман! Если крепость стоит на холме, значит, в нее обязательно можно пробраться под землей!

Йокот нахмурился, опустился на колени, приложил руки к земле и начал читать заклинание. Луа встала на колени рядом с ним и затянула собственную песню, единственным понятным словом в которой было «Грэксингорок».

— Сзади! — крикнула Китишейн.

— Что-нибудь движется? — спросил Йокот и вернулся к заклинанию.

— Камень! Он катится... Там пещера! В ней что-то движется! Это камень, но он шагает!

Йокот подпрыгнул.

Каменный великан был в два раза выше его, почти по пояс Кьюлаэре, но у него были длинные, дыбящиеся мышцами руки, таким же сильным было тело. Кожа его была серой и шершавой, а борода и волосы — почти что черными.

— Кто назвал имя моего родича? — спросил он голосом, похожим на грохот булыжника. — Кто воззвал к Земле?

— Йокот из народа гномов, о дверг, — ответил маленький шаман.

— Это ты помог Грэксингороку?

— Я, — ответил Йокот. — Все мы.

— Тогда проси. Мы в долгу. Я — Тегрингакс.

— Я — Йокот, это — Луа, Китишейн и Кьюлаэра. — Йокот показал на своих друзей. — Нам нужна ваша помощь в борьбе с тем, кто сидит вон в той башне. — Он указал на дворец Боленкара.

Дверг нахмурился, но даже не потрудился посмотреть.

— Можно ли вправду победить его?

— Выйди вперед, Кьюлаэра, — приказал Йокот. — Прикоснись к этому мечу, Тегрингакс.

Кьюлаэра выполнил указание, озадаченно нахмурившись. Дверг положил каменную руку на Коротровир. Его глаза широко раскрылись от изумления.

— Этот меч выкован Огерном!

— Выкован Огерном для того, чтобы убить Боленкара, — подтвердил Йокот. — Прикоснись к его доспехам.

Тегрингакс потянулся к нагруднику, затем отдернул руку и затрясся.

— Клянусь Землей! Это сделано руками самого Аграпакса и выковано недавно!

— Именно так, — подтвердил Йокот. — У тебя остались сомнения в том, что мы можем одолеть Багряного?

Тегрингакс засмеялся, звук был такой, как будто ржавчина отлетает с железа под точильным камнем.

— Воистину, сможем! Идемте, я отведу вас туда! Но только вас четверых!

— Китишейн, оставайся править боем, — сказал Кьюлаэра.

— Ни за что! — Китишейн вся дрожала. — Остаться и не знать, что происходит с вами? Если вы думаете, что я позволю вам уйти без меня на великое дело или на погибель, вы безумцы!

Кьюлаэра посмотрел на нее без особого удивления. Нежная улыбка появилась на его губах, и он обнял девушку и крепко поцеловал. Когда она ошеломленно отклонилась, он сказал:

— Значит, мы будем жить или погибнем вместе.

Он повернулся к Юзеву:

— Править битвой останешься ты и твои военачальники! Дождись, когда они закончат резню, и иди со своими людьми в наступление, как вы это умеете делать, — не дайте врагам пойти в наступление!

Юзев осклабился:

— Не бойся. Люди Ветра знают, что такое удар песчаной бури.

— Ну и отлично! — Кьюлаэра похлопал его по плечу. — Оставайся и твори опустошение! — Он повернулся к двергу. — Ну, веди же нас, Тегрингакс! Вниз, в недра земли!

Дверг снова засмеялся и, смеясь, повел их в пещеру. Тьма сомкнулась вокруг них. Йокот сказал:

— Тегрингакс, среди нас люди, глаза которых не видят в темноте. Не мог бы ты...

Вспыхнул свет, который показался ярким в подземном мраке, но не настолько, чтобы стало больно глазам. Кьюлаэра увидел, что свет лился из сияющего шара, плывшего над головой Тегрингакса. Он подумал, что бы это могло быть и как двергу удалось создать такое чудо.

Луа и Йокот сняли очки.

Путь разветвлялся. Дня тоннеля вели в разные стороны Тегрингакс без промедления выбрал левый. Кьюлаэре стало интересно почему, а потом он вспомнил, что дверг полжизни провел в подобных ходах и скорее всего в этой самой долине. Они спускались, петляя, все ниже. Китишейн споткнулась, но Кьюлаэра успел схватить ее за руку и не дал упасть. Через несколько минут споткнулся он, и теперь уже ее рука помогла ему сохранить равновесие. Так они спускались, цепляясь друг за друга. Они миновали еще несколько развилок, и Тегрингакс ни разу не задумался, всегда делая выбор без видимых колебаний.

Наконец спуск закончился. Они вышли в огромное помещение. Камни благодаря какому-то странному свойству подхватили свет от созданного двергом источника и умножили его, будто бы самого тусклого мерцания было для них достаточно, чтобы засиять в ответ. В этом жутком, лишенном источника свете они увидели под собой что-то вроде сот — пересекающиеся, изгибающиеся стены без перекрытий.

— Это лабиринт! — вскричал Кьюлаэра.

— И мы должны его пройти, — простонал Йокот.

Луа лишь выпучила испуганные глаза.

— Держитесь возле меня, не отходите ни на шаг, — сказал Тегрингакс. — Я без труда пройду здесь, но, если вы меня потеряете, вы заблудитесь и будете бродить тут, пока не умрете.

— Мы не отстанем от тебя, — пообещал Кьюлаэра. Они миновали несколько длинных спусков. Тегрингакс шел впереди, Йокот и Луа сразу же за ним.

— Ты иди вперед, сестричка, — сказала Китишейн Луа. — Я пойду последней.

Луа одарила ее благодарной улыбкой:

— Боишься, что я потеряюсь? Под землей вряд ли, но все равно спасибо тебе!

И она пошла вперед.

Китишейн двинулась за ней следом. Она и правда боялась: стоило им пойти слишком быстро, гномы могли отстать. Она же, отстав сама, могла окликнуть идущих впереди.

Так они вошли в лабиринт, и Тегрингакс нисколько не замедлил шага, потому что точно знал все повороты. Он шел ровной, тяжелой поступью, но его ноги были коротки, и он не выказывал никакого нетерпения, так что гномы легко за ним поспевали.

Они шли вперед, пока им это не наскучило: все стены были одинаковыми — серые, гладкие, хотя вовсе не обработанные. Источники света сбивали с толку, и Кьюлаэра был очень рад свету, исходившему от шара Тегрингакса. Жуткие ходы приводили его в уныние, да и остальных тоже, разговоры утихли. Они шли вслед за Тегрингаксом в молчании.

В конце концов они увидели, что впереди показался выход, и Кьюлаэра сказал:

— Наконец-то! Мы приближаемся к концу лабиринта, Тегрингакс?

— Да, — ответил дверг.

— Слава богам! Буду рад увидеть снова солнечный свет, даже если он освещает Боленкара!

— Я тоже, — хмыкнул Йокот.

— И я, — согласилась Луа. — А ты нет, сестра?

Ответа не последовало.

Кьюлаэра резко остановился и обернулся. Китишейн нигде не было.

— Китишейн! — воскликнула Луа. — Куда ты подевалась?

Ответа не последовало.

— Она заблудилась в лабиринте, — простонал Кьюлаэра. — Кричите громко, все вместе и внимательно слушайте! Тегрингакс, прости нас, но нужно вернуться за ней. Китишейн!

— Китишейн! — закричали все трое хором.

А потом прислушались, изо всех сил напрягая слух.

* * *

Китишейн шла за ними следом, а потом задержалась, чтобы пропустить Луа и проследить, чтобы, если гномы отстанут хоть чуть-чуть, крикнуть Тегрингаксу, чтобы тот пошел помедленнее. Поэтому даже Луа не заметила, как гигантская лапа появилась из-за поворота, зажала Китишейн рот и прижала ее спиной к кожаному нагруднику. Глубокий, грубый голос пробормотал что-то на шаманском языке, и весь мир стал для Китишейн серым и туманным.

Она на мгновение замерла, а потом какое-то время отчаянно пыталась вырваться. Затем она услышала смех — дикий гогот прямо над ухом, и ее отпустили. Китишейн вырвалась, чувствуя, что ее лицо горит. Смех не замолкал. Девушка выхватила меч и увидела перед собой Атакселеса, достающего из-за пояса топор. Смех постепенно стихал, Атакселес скалился.

Один Атакселес, и больше никого — они стояли в туманном мире, вокруг них кружились облака, рассеивающие свет, судя по которому солнце где-то светило, но здесь не бывало никогда. Она рискнула бросить быстрый взгляд вниз и увидела, что стоит на твердой земле с редкими листочками травы, бурой и увядшей.

Смех резко оборвался, глаза врага сощурились щелочками. Шипящим голосом он сказал:

— Меня тебе не обмануть, шлюха!

Ее охватила злоба.

— Я — девица!

— В душе ты — шлюха! Все женщины шлюхи, кроме одной! Тебе меня не обмануть и этим!

— И этим? — Китишейн внимательно смотрела на него.

— Да! Ты пряталась позади воина, но я знаю, кто ты такая — главный враг Боленкара!

Китишейн не знала, что на это ответить.

Атакселес снова засмеялся, но теперь его смех был сухим и почти не отличался от дыхания.

— О, ты хорошо притворяешься, притворяешься удивленной, но я знаю, что, если к замыслам гнома-шамана, способности почувствовать душу врага, какой наделена гномиха-шлюха, и доспехам воина не добавить тебя, они ничего не смогут сделать! Он будет ходить вокруг с мечом, но так и не ударит или даже хуже — будет бить своих союзников; он будет творить безумства, но сделает столько же на пользу Боленкару, сколько ему во вред!

Китишейн пала духом, поняв, что он говорит правду. Она сама не смела подумать, что так сильно нужна Кьюлаэре.

— Я выиграю в бою, который твой дружок даст нашему Багряному богу, — сказал Атакселес, глаза которого сверкали. — Я выиграю его здесь и сейчас, убив тебя!

Топор взметнулся вверх.

 

Глава 29

Китишейн испуганно подняла свой меч, понимая, что обычным клинком ничего не сделаешь против такого топора, сознавая, что ей остается одно: все время уклоняться от ударов врага и ни за что не встречать их в лоб.

Понимая, кроме того, что если погибнет она, то погибнут и ее союзники, все до единого, а с ними надежда на мир и счастье на земле, Китишейн собрала всю свою решимость. Она победит, она должна победить! Еще она представила себе Кьюлаэру — избитого и истекающего кровью. Ужас и ярость наполнили ее, а с ними пришла окончательная решимость.

Она отскочила влево и встретила топор косо подставленным мечом, оттолкнула, отразила так, что лезвие пролетело прямо мимо ее плеча. Прежде чем Атакселес смог прийти в себя, Китишейн ударила, целясь ему в горло прямо над нагрудником. Она почувствовала, что попала в кость и глубже, и быстро приняла защитную стойку, но хлынула кровь, Атакселес взревел от боли и ярости. Он бросился на девушку, размахивая топором. У Китишейн от страха чуть не подкосились ноги, но она увернулась, подставила ногу, и Атакселес споткнулся и с грохотом рухнул на землю. Он развернулся и с ревом приподнялся достаточно, чтобы швырнуть топор. Он полетел слишком быстро, Китишейн попыталась отскочить, но топор угодил ей в живот, развернул и сбил с ног. У девушки перехватило дыхание, казалось, будто все вокруг потемнело. В тумане она расслышала победный хохот Атакселеса, поняла, что он приближается. Схватив меч, Китишейн попыталась шевельнуться, вспоминая, что Миротворец рассказывал о ночных поединках, о том, как чувствовать своего врага, когда ты его не видишь.

Она рванулась вперед.

Атакселес орал яростно и бешено, и крик удалялся от нее. Китишейн поднялась на ноги, повернулась лицом в ту сторону, откуда доносился крик, держа меч обеими руками над головой.

Потом, когда воздух снова наполнил ее легкие, ее тело содрогнулось. Зрение вернулось к ней, и она увидела, что Атакселес подбирается к ней боком, глядя на нее, но волоча ногу, лицо его было полно злости и боли, кровь била из его бедра.

— Что ты за женщина такая? — взревел он. — Женщины не дерутся, а когда дерутся, они не способны делать это так долго и так хорошо!

— Я женщина, которую учил драться Огерн, — резко ответила она.

Услышав это имя, Атакселес замер и вытаращил глаза, а Китишейн прыгнула к нему и махнула мечом сначала слева направо, а потом — справа налево. Первый ее удар пришелся в рукоятку топора Атакселеса, он закричал от злости и страха и рывком высвободил ее. Вторым ударом Китишейн перерубила веревки, которыми набедренники были привязаны к нагруднику, и кровь хлынула из бока Атакселеса. Он заревел и снова бросился на девушку, размахивая топором. Она пригнулась, но тут перед ней появился кулак врага. Он занял все поле зрения, угодил Китишейн по голове, и мир снова померк. Она почувствовала, что летит по воздуху, приземляется. Твердая земля выбила из нее дух, тело скрутило болью, радостный крик заполнил ее сознание. Она отчаянно попыталась подняться на колени, любой ценой вцепиться в меч, попробовала поднять его, понимая, что этого не хватит, что будет уже поздно, а сердце ее кричало: «Кьюлаэра!» — но любимого не было рядом.

И тут она почувствовала какую-то странную уверенность, и к ней вернулись силы, как будто рядом с ней стоял Миротворец, как будто она слышала, как он кричит: «Луа! Йокот!» — но это, наверное, был ее, а не его голос. Она пыталась встать: если этот страшный топор ее убьет, она встретит удар стоя!

* * *

— Нам нужно вернуться! — настаивал Кьюлаэра. — Она должна быть рядом с нами в бою! Мы слишком много прошли вместе — теперь нам нельзя разделяться!

— Она должна быть рядом с нами, — согласилась Луа. — Не спрашивай меня почему, Йокот, но у меня не хватит духу драться без моей сестры!

— Но как вы не понимаете! Именно это и входит в намеси рения врага! — кричал Йокот. — Это для них самый надежный способ победить в этой битве! Если им удастся вынудить нас бродить здесь, разыскивая друг друга, солдаты Боленкара изрубят наших союзников на куски! Если ты не будешь ими руководить, Кьюлаэра, они развалятся на части! Вместо одного многотысячного войска получится шесть войск, в каждом по несколько сотен человек, и никто не будет ведать о том, как дела у других! Боленкар победит и пожрет все молодые расы!

— Молодые расы могут идти куда подальше, если со мной рядом не будет Китишейн! — отрезал Кьюлаэра.

— Только убив Боленкара, ты сможешь спасти Китишейн! — кричал гном. — Ты не видишь? Он украл ее, он взял ее в заложницы! Если ты не убьешь его, ты потеряешь ее!

— Если ее не будет со мной, я не смогу его убить! — отвечал Кьюлаэра. — Поверь мне, Йокот! Я многого не знаю, но это я знаю точно!

— Я тоже. — Луа посмотрела на Йокота широко раскрытыми глазами. — Я чувствую это, Йокот. Если ее схватили приспешники Боленкара, мы должны найти ее, или все будет потеряно!

Йокот выругался и повернулся к Тегрингаксу:

— Может, хоть ты понимаешь, что это бессмысленно?

— Я вижу путь вперед и путь назад, — ответил Тегрингакс. — Скажите мне, куда вы хотите идти, и я поведу вас.

Йокот нахмурился:

— Ты можешь провести нас обратной дорогой так, чтобы мы не заблудились?

— Не бойся, не заблудимся, — успокоил его Тегрингакс. Гном всплеснул руками:

— Ну ладно, будь что будет! Пойдем искать ее! Все лучше, чем стоять здесь и спорить с вами двумя. Веди, Тегрингакс!

Бурча так, что казалось, будто камни сыплются по склону горы, Тегрингакс повел их обратно в лабиринт.

Три поворота — и Кьюлаэра заблудился. Он не мог понять, туда они повернули или не туда, настолько одинаковыми были все каменные стены. Но Тегрингакс уверенно шел вперед, и Кьюлаэра доверился ему.

Йокот резко остановился, выпучил глаза и расставил руки, чтобы задержать остальных:

— Это здесь! Здесь она исчезла! Я чувствую это!

Луа опустилась на землю, прижала руки к камню и посмотрела невидящими глазами:

— Я тоже! Но она не одна. Кто-то еще, мужчина...

— Атакселес! — словно что-то непристойное выговорил Йокот. — И если ее забрал этот воин-шаман, я знаю, куда они пошли! Кьюлаэра, встань рядом со мной! Луа, встань тоже! Тегрингакс, постой здесь, подожди нас! — Подумав, он добавил:

— Умоляю тебя.

— Не бойся, я подожду, — ответил довольный Тегрингакс. — И не страшись, что меня найдут приспешники Боленкара: если надо, я могу превратиться в камень.

— Очень хорошо! До скорой встречи, это недалеко! Встаньте рядом со мной, друзья мои! — Йокот начал петь на шаманском языке и водить в воздухе руками. Не договорив, он остановился и вытаращил глаза.

— Что такое? — спросила Луа.

— Миротворец! Он зовет нас! — Йокот нахмурился, глаза его наблюдали за какой-то отдаленной сценой. — И... Китишейн...

Он откинул голову и продолжил говорить нараспев.

Кьюлаэра почувствовал, как его охватывает злоба. Если Миротворец отобрал у них Китишейн тогда, когда она больше всего была им нужна...

И тут земля ушла из-под его ног. Но сразу же под ними оказалась какая-то другая поверхность. Туман окружил их, но скоро впереди прояснилось, и они увидели стоящую на коленях Китишейн и Атакселеса, заносящего над ней меч. Кьюлаэра крикнул и бросился к возлюбленной, а Йокот уже свободно размахивал руками и читал заклинание. Луа прижала руки к земле и пела. Неожиданно земля под Атакселесом превратилась в трясину. Атакселес увяз по колено, закричал, молотя руками по воздуху.

Китишейн не упустила такой возможности, поднялась на ноги, шагнула вперед и нанесла удар. Тонкая красная линия пересекла горло Атакселеса. Он закричал в ужасе, но из его глотки вырвался лишь клекот. Бросив меч, чтобы соединить края раны, он начал истово выговаривать заклинание. Поток крови слабел...

Луа метнула камень.

Он попал Атакселесу прямо в лоб. Шаман пошатнулся, закатил глаза и упал спиной в трясину.

Меч Китишейн просвистел в двух футах над ним. Она замерла в изумлении.

Но Кьюлаэра уже стоял рядом с ней, высоко подняв меч, готовый ударить, увидев малейшее движение врага. Она бросилась ему в объятия, замерла на мгновение и разразилась громкими рыданиями. Она вся содрогалась. Кьюлаэра смущенно обнял ее, посмотрел на лежащее у их ног тело, сунул меч в ножны, крепко прижал ее к себе, начал говорить нежные слова и бережно гладить по спине.

Йокот понаблюдал за ними, глаза его излучали горечь, но на губах сияла улыбка. Спрятав ее, он обернулся к Луа:

— Меткий бросок, девица, но где ты нашла камень? Здесь их нет — голая земля!

— По пути я подобрала несколько камней, — призналась Луа. — Я подумала, что нам может понадобиться оружие — а если бы не понадобилось, то они все равно очень красивые.

— Красивые, — уныло сказал повернувшийся к ним Кьюлаэра. — Давай-ка посмотрим, что это за... Хо!

Услышав его возглас, Йокот и Китишейн испуганно подняли головы и увидели, что там, где была грязь, земля затвердела и на ней не осталось никаких следов Атакселеса.

— Земля поглотила его тело, — прошептала Луа.

Йокот покачал головой:

— В шаманском мире нет земли, лишь сгущение тумана.

— Значит, его забрал туман и теперь владеет им! — сказал Кьюлаэра и добавил, повернувшись к Китишейн:

— Должен признаться: я бы предпочел, чтобы он остался в живых и я мог бы отомстить ему за то, что он на тебя набросился.

Китишейн улыбнулась сквозь слезы, потом смахнула их одной рукой, взяв другой его огромную ручищу, и сказала только:

— Пойдем. Нам надо спасать мир.

Кьюлаэра посмотрел на нее и улыбнулся:

— Ну, если в этом участвуешь ты, то это — точно спасение мира. Веди, девица, — я пойду следом.

Ее улыбка стала шире, не выпуская его руки, она повернулась к Йокоту:

— Ну идем, шаман! Веди нас обратно в лабиринт!

— Возьмитесь за руки и держитесь за меня. — Йокот постарался не выдать своих опасений, но ему не нравилось, что тело Атакселеса пропало. Выкинув эту мысль из головы, он начал читать заклинание.

Мир снова поплыл вокруг них, а когда он вновь затвердел, вместо серого тумана их окружали серые камни. Йокот опустил руки и испуганно огляделся:

— Тегрингакс!

— Я здесь.

Тегрингакс вышел из стены, он полностью сливался с ней, и его невозможно было заметить до тех пор, пока он не пошевелился.

— Веди нас к Боленкару! — попросил Йокот.

— С радостью. — Тегрингакс осмотрел их с ног до головы, отвернулся и двинулся в путь, бросив через плечо:

— Не думал, что увижу вас вновь.

— Вот так он в меня верит, — прорычал Йокот.

— Это же приятно — доказать, что в тебя можно верить, — сказала Луа.

Йокот удивленно обернулся и увидел, с каким пылом она на него смотрит. Сердце перевернулось у него в груди, ему пришлось бороться с желанием обнять ее. Его спасло воспоминание о предстоящей битве.

— Мы должны идти сражаться, — сказал он и отвернулся. Луа вздохнула, размышляя о том, когда же наконец Йокот перестанет дуться на нее.

Тегрингакс вывел их наверх, к темному каменному кругу, которым заканчивается извитой тоннель.

— Идти дальше я не осмелюсь, — сказал он и вложил в ладонь Луа светящийся шар со словами:

— Держи, создание Земли. — Затем он помахал на прощанье рукой. — Желаю удачи в бою!

Он шагнул в серую каменную стену, слился с ней и исчез.

— Большое спасибо, Тегрингакс, — тихо сказал Кьюлаэра. Он обернулся, приложил руки к дверям и толкнул, потом толкнул еще раз.

— В чем дело? — спросил Йокот.

— Не двигается, — ответил воин и пощупал поверхность. — Не чувствую петель.

— Давай я.

Луа встала рядом с ним, приложила руку к камню и принялась петь. Кьюлаэра потрогал пальцами рукоять меча, задумавшись о том, как хорошо может Коротровир рубить камень.

Невероятно, но двери начали двигаться!

Створки разъехались в стороны, скрежеща тише, чем звучал смех Тегрингакса. Кьюлаэра приложил к губам палец и шагнул в проход, на ходу вытащив меч.

Они вошли в подземную темницу — длинный, узкий переход, выбитый в скале, освещенный одиноким факелом на подставке.

Кьюлаэра в молчании, крадучись, двинулся по коридору. Его друзья последовали за ним.

На повороте он прижался к стене и знаком велел Йокоту посмотреть. Гном быстро высунул голову, потом посмотрел на Кьюлаэру и сказал:

— Пусто, воин.

— Спасибо, шаман.

Кьюлаэра двинулся дальше. Посередине коридора они нашли лестницу и пошли вверх. Китишейн замыкала шествие, но Луа держалась за нее, чтобы та снова не исчезла.

Взобравшись наверх, они услышали звук, похожий на шум далекой бури. Затем голос, глубокий, как каменоломня, и грубый, как точило, прогрохотал:

— Как вы посмели отступать! Вам что, глупцы, жить надоело, что вы приходите ко мне и говорите, что мои солдаты проигрывают?

— Я должен говорить о том, что вижу, мой господин! — восклицал человеческий голос.

— Тогда возвращайся и посмотри еще раз! Возвращайся, собери их снова и брось на этот человеческий мусор! Я помогу тебе своей магией! Иди! Все вы идите и возвращайтесь с победой, даже если вам придется пожертвовать ради этого своей жизнью, а если вы отступите, то умрете более страшной смертью, чем наши враги! Прочь!

Кьюлаэра оглянулся и встретился взглядом с Китишейн. Их одновременная мысль была ясна настолько, как будто была произнесена вслух: «Боленкар!»

Кьюлаэра махнул рукой Йокоту и, крадучись, вошел в проход.

Они увидели огромный зал в тридцать футов высотой и вдвое шире, увешанный коврами и боевыми трофеями, а царило надо всем гигантское золоченое кресло — трон высотою в полкомнаты. Перед ним расхаживала фигура всего чуть ниже спинки кресла, роста в великане было не меньше дюжины футов. Он сжимал меч, длиною с Кьюлаэру, и кинжал — такой же длинный, как Коротровир. Он был безбород и безобразен, лицо его было грубым, как гористая местность, узкие глазки казались слишком малы для такой огромной физиономии и злорадно щурились. Он был силен, тело его дыбилось мышцами. Кривоногий и косолапый, одетый лишь в позолоченный нагрудник, килт, поножи, сандалии и латные рукавицы, вместо шлема он напялил на голову корону. Он ходил по ковру, непристойно бранясь.

Это мог быть только Боленкар. Как сильно ни хотел разыскать Кьюлаэра это чудовище, сердце его дрогнуло. Как сможет он справиться с такой силищей?

Коротровир засиял зеленым светом и, хотя здесь не было ветра, задрожал в руке Кьюлаэры. Он не услышал никаких звуков, но, наверное, какой-то очень тихий звук все же раздался, потому что великан развернулся, увидел Кьюлаэру и сказал, доставая свой меч:

— Так вы прокрались в мои владения, как крысы, Ломаллинова мелкота! — Увидев зеленый свет, он усмехнулся. — Думаете, эта ничтожная палка может повредить мне?

Кьюлаэра почувствовал, как из меча в его тело течет сила, и отбросил страх.

— Да, ибо это меч Коротровир, выкованный Огерном из Звездного Камня!

На мгновение Боленкар замер от страха. Кьюлаэра осмелел и с беззвучным криком рванулся вперед. Он целился Боленкару в колено. Гигант неистово взревел, поднял ногу и шагнул на Кьюлаэру. Отпрыгнув, Кьюлаэра ударил врага под колено сзади. Боленкар взвыл от боли и страха, когда нога подкосилась. Он замахнулся на Кьюлаэру своим мечом, но удар вышел столь неловким, что Кьюлаэре не стоило труда увернуться, потом он отпрыгнул и стукнул в то место, где соединялись нагрудник и килт.

Из ниоткуда появился гигантский кулак и ударил его в грудь. Кьюлаэра взлетел в воздух, отчаянно сжимая Коротровир. Радостный вопль Боленкара оглушил его, а потом Кьюлаэра ударился спиной о пол и задохнулся. Зал начал погружаться во мрак, но воин понимал, что потерять сознание значило погибнуть. Цепляясь за свет силой страха, он попытался встать, ожидая, что удар вражеского меча снесет ему голову или громадная нога расплющит ему грудь...

Но этого не произошло. Когда тьма рассеялась, как раз перед тем, как воин сумел сделать вдох, Кьюлаэра услышал, как кто-то бубнит слова на чужом языке.

Шаманский язык! Или еще более древний магический язык — даже старше человечества? Кьюлаэра попытался встать на ноги, но тело отказывалось слушаться. Потом словно невидимая рука схватила его, его сжало со всех сторон, сдавило грудь, он не мог дышать. Он открыл рот, чтобы вдохнуть, но рот не открылся. Страх подбирался к глотке, превращаясь в отчаяние.

Наконец высокий голос пробился в его слух, и он понял, что этот голос говорит уже какое-то время вместе с басом Боленкара, поет неразборчивые слоги — голос Йокота! Давление начало ослабевать, затем резко исчезло. Челюсти Кьюлаэры разжались, долгожданный вдох наполнил его легкие воздухом, он вскочил на ноги.

Боленкар взревел от ярости и повернулся, чтобы приплющить Йокота к земле, но гном успел отпрыгнуть, огромный кулак с жуткой силой ударил по голому камню. Боленкар закричал от удивления и боли. Кьюлаэре же хватило одного намерения врага убить его товарища, чтобы выйти из себя, он стиснул зубы и ринулся в атаку, размахивая Коротровиром.

Меч пел, вгрызаясь в бронзовый панцирь и в бок Ульгарла. Кьюлаэра успел его выдернуть, прежде чем Боленкар с ревом развернулся, целясь огромным мечом Кьюлаэре под ложечку. Воин опустился на колено, подставил под удар Коротровир, меч Боленкара отскочил в сторону и прошел мимо.

А Кьюлаэра, посмотрев на Коротровир, на мгновение замер. В том месте, которое дважды проникало в плоть Боленкара, кровь пожирала сталь! Много глубже обычной зазубрины, почти половину ширины клинка.

Времени на раздумья не было — не прекращая реветь, Боленкар уже делал очередной замах. Кьюлаэра отпрыгнул, но ульгарл одновременно с замахом наклонился вперед, и Кьюлаэра поднял Коротровир, чтобы отразить удар шестифутового клинка. Мечи столкнулись, взметнулся сноп искр. От силы удара Кьюлаэру отшвырнуло, он споткнулся и упал, но быстро отбежал, ошеломленный, ослепший, надеясь лишь на то, что заполнивший зал истошный вопль говорил, что Боленкар тоже ослеплен вспышкой...

Затем свет погас, и он увидел, что ульгарл опустился на колено и обеими руками поднял свой огромный меч. Кьюлаэра снова закрылся Коротровиром и увидел, что меч раскололся пополам, переломившись в том месте, где кровь ульгарла пожрала сталь! Он обеими руками поднял обломок меча, понимая, что этого не хватит. Он постарался держаться потверже, зная, что не успеет вовремя встать, зная, что огромный, несущийся на него сверху меч разрубит его пополам, как нож грушу...

Гигант замер в полузамахе. Кьюлаэра смотрел, не веря своим глазам, потом увидел, что его друзья тоже замерли, а еще увидел высокую, полупрозрачную фигуру, бородатую, облаченную в балахон, с посохом в руке, и еще — огромные зеленые очертания позади нее, неясные и колеблющиеся, непонятно даже, мужские или женские, но кажущиеся человеческими, больше чем человеческими...

— Возьми вот это, — сказал дух Огерна в его сознании. — Я выковал его, когда ковал твой меч, выковал еще раньше, чем твой меч, чтобы проверить металл. Возьми и бей!

И он растаял, и растаяли огромная зеленая фигура позади него, Кьюлаэра поднял свою левую руку и обнаружил в ней копье, копье с зеленым наконечником. Боленкар занес меч для удара, зал сотрясался от его мстительного крика. Кьюлаэра бросил обломок меча, поднял обеими руками копье, вскочил на ноги и ринулся в атаку.

Боленкар, наклонившись, целился вниз, а копье устремилось вверх. Они сошлись со вспышкой, еще более сильной на этот раз. Красные и зеленые искры смешались, и у Кьюлаэры потемнело в глазах, вся комната погрузилась во мрак. Затем на него сверху рухнула огромная тяжесть, Кьюлаэра отчаянно бился, выпустив копье, отталкивал врага, но то, что упало на него, было слишком тяжелым...

Потом оно все же поддалось, по крайней мере с одной стороны, и Кьюлаэра выбрался к свету и жизни, на глазах его выступили слезы. Он откатился в сторону и встал, но чуть не упал снова, однако рядом с ним была Китишейн, она поддержала его. Он, не веря своим глазам, посмотрел на огромный труп перед собой, и не было никаких сомнений, что Боленкар мертв, из спины его торчало копье, в точности в том месте где должно находиться сердце. И Кьюлаэра понял: да, он убил Боленкара, но ульгарл сам помог убить себя, бросившись в последнем яростном рывке прямо на копье и загнав его в себя собственным весом.

А копье тем временем быстро уменьшалось: его пожирала кровь ульгарла. Наконечник почти полностью разрушился, и на глазах Кьюлаэры древко переломилось и упало на бронзовые доспехи на спине гиганта. Дерево и металл начали разлагаться, шипеть, растворяться в воздухе, комната заполнилась резкой, отвратительной вонью.

— Мы победили, — прошептал Кьюлаэра, не веря своим глазам. — Мы уничтожили Боленкара!

— Ты хочешь сказать, что ты уничтожил его, — возразил Йокот, стоявший рядом. — Отличная работа, о Герой!

— Отличная работа, храбрейший из храбрых! — Луа плакала, глаза ее наполнились слезами, она схватила Йокота за руку и не отпускала его.

— Да, воистину храбрый и достойный любой награды! — Китишейн смотрела на него с благоговейным трепетом. Нет, не благоговения хотелось Кьюлаэре от Китишейн.

— Лежать бы мне сейчас мертвым, если бы не Огерн, давший мне копье.

— Огерн? — нахмурился Йокот. — Но когда он это сделал?

Тут он понял ответ на свой вопрос и вытаращил глаза.

— Его дух, — подтвердил Кьюлаэра. — И еще более великий дух позади него.

— Ломаллин, — прошептал Йокот.

— Почему бы и нет? — спросила Китишейн, глаза которой загорелись. — Ты же, в конце концов, делал его работу.

Кьюлаэра посмотрел вниз и с облегчением увидел, что трепет исчез из ее глаз, но он увидел там что-то иное — сияние, делавшее ее лицо прекрасным и нежным. Он замер, завороженный, а пухлые губы его любимой шевельнулись и произнесли:

— Мы еще не закончили дело, верно, мой герой?

Эти слова вернули Кьюлаэру обратно, в настоящий мир. Он вдруг осознал, что из-за окон до сих пор доносятся звуки битвы.

— Нет, не закончили! Мы должны остановить эту драку, пока они не поубивали друг друга!

— Как? — Йокот развел руками. — Мы не сможем таскать такое огромное тело, я даже своей магией не смогу надолго его поднять, чтобы выволочь из крепости!

— Не сможешь, но нет ни одного человека, который бы не узнал вот это! — Кьюлаэра наклонился и поднял огромный меч или по крайней мере его рукоятку; он чуть не упал под грузом клинка. Он выпрямился, кряхтя, и забросил меч на плечо. — Скорее ведите меня к крепостной стене! Я не смогу нести его долго!

Йокот что-то пробормотал, пошевелив руками, и меч стал существенно легче.

— Вот такая ноша мне по душе! — воскликнул гном и бросился к выходу. — Я чувствую там свежий воздух! Идем, герой!

— Не называй меня так! — попросил Кьюлаэра, последовав за ним.

— Тебе придется к этому привыкать, — сказала Китишейн, улыбаясь ему вслед.

Обернулась только Луа. Она сняла свою накидку и быстро собрала куски расколовшегося меча, стараясь не коснуться стали руками. Потом она нацепила очки и устремилась вслед за своими друзьями.

 

Глава 30

Они поднимались вверх, на стену крепости. Под ними, в долине сражались войска. Шла великая битва. Большая часть чудовищ уже были убиты или разбежались, но оставшиеся бились бок о бок с солдатами, пожирая союзников с той же скоростью, с какой союзники убивали и калечили их.

— Мы не можем остановить их, если они не оторвутся и не посмотрят на нас! — в отчаянии воскликнула Китишейн. — Как мы сделаем это?

— Кричите, — просто ответил Йокот. — Кричите долго и громко.

И он начал размахивать руками и читать заклинание. Кьюлаэра посмотрел на них, как смотрят на безумцев, а Луа коснулась его руки и сказала:

— Делай, что он говорит.

Кьюлаэра хмуро посмотрел на нее, поднял свой огромный меч высоко над головой, наполнил легкие воздухом и закричал:

— У-у-у-у-у! — так долго, как только мог.

Йокот развел в стороны руки ладонями вверх и начал медленно их поднимать.

Невероятно, но, вторя Кьюлаэре, заколебались камни, из которых была сложена крепость. Звук прокатился над полем брани, ударил по склонам холмов, эхо от которых выплеснулось на воюющих солдат. Меньше чем через минуту вся долина заполнилась криком Кьюлаэры.

Там и тут солдаты и воины один за другим поднимали глаза, отходили от противников и изумлялись. Иногда соперник следовал за их взглядом и тоже поворачивался и таращил глаза; правда, порой соперник, бросив взгляд, не успевая остановить удара. Очень скоро все бойцы изумленно смотрели на рослого воина с мечом столь же длинным, сколь и он сам, — и солдаты, узнав меч, закричали в отчаянии, ибо знали, что Боленкар ни за что бы не бросил свой меч, что Кьюлаэра мог завладеть им только в одном случае — если ульгарл погиб.

— Скажи им, чтобы они сдавались, — прошептала Китишейн.

— Сдавайтесь! — крикнул Кьюлаэра, и голос его прокатился над долиной. — Бросайте оружие и просите пощады — без вашего бога вам никак не победить!

Где-то среди солдат зародился стон, его тон повышался, он набирал силу, тысячи глоток присоединялись к нему, превращая в пронзительный вопль отчаяния. Сотнями, тысячами ваньяры бросали оружие и падали на колени.

Но там и здесь кто-нибудь из командиров приходил в бешенство и начинал рубить налево и направо мечом.

— Глупцы! Думаете, душа Боленкара не придет по пятам за теми, кто предал ее? Хватайте свои копья! Сражайтесь! Бейте! Убивайте!

Стоящие рядом с ним ваньяры пятились подальше от его ярости, но командиры шли следом, вопя и нанося удары. Там и тут падал и начинал истекать кровью солдат. Его друзья приходили в неистовство, но ударить не решались, настолько они были запуганы. Они отошли в сторону, когда в дело с дикими воплями вмешались ваньярские воины. По дюжине воинов бросилось на каждого командира. Топоры поднимались и опускались.

— Свяжите руки каждому солдату! — крикнул Кьюлаэра. — Соберите их вместе и приставьте к ним стражу!

Среди ваньярского войска послышались злобные крики:

— Предательство!

— Вы говорили нам, что Боленкар самый сильный!

— Вы привели нас на погибель!

Как один, все они бросились на жрецов Боленкара. Те, кто не смог до них добраться, стали пожимать руки тем, кто сражался за Ломаллина, и кричать:

— Теперь мы пойдем путем Зеленого бога!

Это было только начало. Убив жрецов, ваньяры с радостными криками начали обниматься.

А союзники, улыбаясь, пошли за предводителем Людей Ветра, размахивая в воздухе мечами и распевая:

— Кьюлаэра! Кьюлаэра! Кьюлаэра!

Стоящий на крепости Кьюлаэра понял, что настал мир, и опустил огромный меч. Улыбаясь, он радостно вскинул руки. Союзники увидели это и ответили ему счастливыми криками.

Потом Кьюлаэра отвернулся, на лице его вдруг появилась усталость.

— Не могу принять этих восхвалений! Я же не сам убил ульгарла!

— Но ты должен принять похвалу, — строго сказала Китишейн.

— Да! — подтвердила Луа.

— Кто станет восхвалять гнома? — заметил Йокот.

— Но кого-то им нужно восхвалять, — сказала Луа, — только это может их воссоединить.

— Только так могут восторжествовать Ломаллин и Рахани, — сказала Китишейн. — Ты должен стать нашим вождем, Кьюлаэра, ты должен принять славу за нас всех!

Он, ожив, посмотрел на друзей:

— Это действительно нужно?

— Нужно, и кроме того, — сказала Китишейн, — мне кажется, я знаю, как разделить с тобой славу.

Кьюлаэра посмотрел на ее сияющее лицо, а потом понял смысл ею сказанного. Он заулыбался, опустил голову, потянулся губами к ее губам.

Он поцеловал ее на глазах у всего войска. Люди приветственно закричали, а он поднял голову, посмотрел на нее, улыбнулся и спросил:

— Ну, доказал я, наконец, что достоин стать твоим мужем?

Она посмотрела на него нежно и лукаво и ответила:

— Доказал.

Хрипло, с придыханием он спросил:

— Значит, ты выйдешь за меня?

— Выйду, — ответила она, и он снова обнял ее, чтобы поцеловать еще раз.

Толпа внизу разразилась воплями радости. Луа смотрела на них со слезами на глазах, и ее рука сжала руку Йокота. Она робко посмотрела на него и сказала:

— Ты тоже доказал, что достоин такого.

— О, я знаю, — ответил он с сардонической улыбкой. — Но я не могу жениться на женщине, если она меня не любит — не любит меня больше всех на свете.

— Но я люблю тебя, — нежно сказала Луа, — и именно так.

Йокот хмуро посмотрел на Луа, но ее лицо сияло такой любовью и страстью, что у него не осталось ни малейших сомнений. Он обнял свою подругу и поцеловал ее так, как умеют только гномы.

Толпа внизу снова взревела от счастья, гномы посмотрели удивленно и покраснели.

— Смотри, что ты натворила, женщина! — сказал Йокот. — Из-за тебя я забыл, где я и кто смотрит на нас.

— Что ж, я горда этим. — Она прижалась к нему, он одарил ее улыбкой, потом развернул ее и повернулся сам, чтобы принять восхваления толпы.

* * *

— Огерн, — лениво сказала Рахани, — возвращайся в постель.

— Еще мгновение, любимая.

Огерн посмотрел вниз сквозь просвет в облаках, провел ладонью по руке и груди, чтобы лишний раз убедиться, что на его коже снова нет морщин, что его мускулы снова стали крепкими.

Рахани надулась:

— Ты бросил меня больше чем на год! Ты бросил меня, заставил изнывать от желания! Меня не утолить несколькими случайными встречами! Возвращайся в постель!

— Вернусь, не сомневайся. — Огерн смотрел на мир и улыбался. — Но я должен увидеть, как завершится дело, начатое мною.

— К чему? — спросила она. — Ты же знаешь, что должно произойти, — союз кочевников и северян попросил Кьюлаэру править ими всеми, всем западным миром! Ты знаешь, что он был вынужден согласиться, чтобы воспрепятствовать междоусобицам! И наверняка ты знаешь, что он женился на Китишейн, а Йокот — на Луа!

— Они венчаются вместе, две пары на одной церемонии, — сказал Огерн.

— Прямо сейчас? — Рахани поднялась на колени, встала, подошла к нему и посмотрела через его плечо.

Они увидели Юзева, стоящего перед двумя парами, поющего и изображающего завязывание узла, они увидели, как Кьюлаэра целует Китишейн так, как будто никогда не остановится, а Йокот целует Луа, более сдержанно, но тоже страстно.

— Благослови бог их союз, — прошептала Рахани. — У каждого из них будет по две девочки и два мальчика, и никто из детей не умрет, пока они не состарятся.

— Спасибо, любовь моя. Извини, что я отвлекся, но в сердца этих четырех я кое-что вложил, как это делает кузнец, если любит свою работу.

Тут Огерн почувствовал, как касается его спины ее грудь, и не смог больше сопротивляться возраставшему в нем желанию. Он повернулся, уложил ее на ложе, и трудно сказать, в ком из них страсть кипела сильнее.

Наконец Огерн поднял голову и, почти извиняясь, сказал:

— Ты понимаешь, что я выковал не только Кьюлаэру, которого я считаю героем.

— Конечно, — ответила она. — Ты выковал всех четверых. Ну поцелуй меня, Огерн, иначе мои губы высохнут от ожидания.

А какой мужчина пожелает такого горя богине?