— Наша это полевая почта. Армейский госпиталь, в Сосновице, совсем рядом, — весело доложил Горновому начальник связи.
Горновой поспешил к Костылеву. Нужно было доложить срочные шифровки, поступившие ночью из штаба армии, и, конечно, поделиться радостью.
— А-а! Легок на помине. Хотел звать. Не все могу разобрать в этих простынях. — Комдив кивнул на сводные ведомости. — Минометы, которые в ремонте, указал?
— Так точно. Все, подлежащее возвращению в подразделения в ближайшие дни, значится в наличии.
— Добре. Так и считай, но мы это вооружение пока придержим на складе, так сказать в загашнике. Сейчас подбрасывают все такое новое, надежное, да и не сравнить автомат с винтовкой. Нам потребуется масса огня. Вон видишь, — генерал посмотрел на разостланную карту, кивнул в сторону Берлина, — гитлеровцы туда все стягивают. — Помолчав, спросил: — Что у нас сегодня кроме смотра артиллеристов?
— После обеда встреча с комсомольским активом.
— О комсомолии помню. Вечером еще и концерт армейского ансамбля. Так что давай послушаем. Совсем одичали.
— Хотелось бы, товарищ генерал, но…
— Что — но?
— Собирался вечером в госпиталь. В Сосновицу.
— Приболел? — лукаво усмехнулся комдив.
— Да нет… — Горновой сконфузился, покраснел, но стараясь скрыть смущение, поспешил доложить шифровки.
— Так там, в Сосновицах, дивчина, что ли?
— Угадали, товарищ генерал. Война разлучила, а теперь получил письмо. Оказались рядом.
— Так что ж тянешь? Поезжай. Дело молодое. А я вот остался один. Потерял своих в первую ночь войны по Львове. Так ничего и не знаю. — Генерал с минуту молчал, задумавшись, а потом резко проговорил: — Сейчас же поезжай. Ведь мы не на прогулке, а на войне. Секунда встречи тут годам равна, а может, и вечности.
Вскочив на переднее сиденье открытого виллиса, Горновой бросил курносому, веснушчатому шоферу:
— Жми на большак, а там налево.
Машина понеслась стрелой, высоко подскакивая на выбоинах. Поглощенный мыслями о предстоящей встрече, Горновой не ощущал ни скорости, ни толчков.
Резко затормозив, машина остановилась. Горновой поднял голову. Дорогу перед самым радиатором преградило нетесаное бревно-шлагбаум.
— Видали такого дуралея? — скривился шофер. — Чуть не разбил своим бревном.
Подошел пожилой солдат, несший службу на КП:
— Вам куда, товарищ полковник? Здесь госпиталь. Ежели к начальству, то аккурат попали, а приемное отделение за поворотом, Там, в деревне, и доктора.
— Давай, Гриша, вперед, к докторам.
Придерживаясь за поручень на ухабах, Горновой внимательно осматривал негустой лес, а как только за опушкой показались отдельные домики, понял, что часовой говорил именно об этой деревне. И не успела машина остановиться, как из домика выбежала Люся.
— Миша! Приехал!
Нежно прижимая Люсю к себе, Михаил спросил:
— Родная, откуда ж ты узнала, что нагряну?
— Как получила твое письмо, ждала каждую минуту. — Утирая слезы, Люся смотрела Михаилу в глаза. — Желанный мой! Вот мы и встретились!
Трудно описать встречу влюбленных, прошедших сквозь адские муки войны. И казалось, не будет конца их рассказам, воспоминаниям. Но ярким лучиком во всем том, о чем говорилось, светило неумирающее, нежное чувство, пронесенное обоими через все испытания.
Люся уткнулась в его грудь лицом:
— Ничего не хочу, только быть с тобой…
— Теперь уже не расстанемся, — сказал Михаил и пообещал поговорить со своим комдивом о том, чтобы перевести Люсю в медсанбат дивизии.
А когда забрезжил рассвет, Люся протянула Михаилу фотокарточку:
— Вот наша дочка.
— Да ты что, решила подшутить надо мной? Это ты в детстве. Когда-то я уже видел эту фотографию.
— Нет, Миша. Прислала мама. Юленьке пошел третий годик.
— Похожа на тебя, как две капли воды, — с волнением сказал Михаил, присмотревшись к изображению на фотоснимке.
— И на тебя, — прошептала Люся со слезами на глазах.
Уже на второй день в сумерки рядом с ее домом появился юркий виллис. Выпрыгнув из машины, тот же курносый паренек стеснительно протянул записку:
— Вам, Людмила Антоновна.
Не мешкая, Люся собралась и уже через час переступила порог небольшой рубленой избы, находившейся в начале лесной деревушки, занятой под штаб дивизии.
Люся огляделась. В комнате было пусто. Пол чисто вымыт, постель убрана, на столе полный порядок.
Михаил ворвался неожиданно, расцеловал ее, потом спросил:
— Не голодна ли? Сейчас мы закатим пирушку!
— Ой, Мишенька, зачем? Ведь я… — Она оглядела себя. — Я во всем походном.
— Не волнуйся. Принесут из столовой поужинать. Зайдет один офицер — друг комсомольской юности. Вот и все. А уж пир мы обязательно закатим. До Берлина рукой подать. И сразу же после победы рванем в Одессу. Там и сыграем отложенную свадьбу.
— Да, Мишенька, поедем в Одессу, пойдем к морю…