Игорь

Если Яна была моим знойным летом, яркой осенью, кружащей голову буйством красок, и морозной зимой, сковавшей сердце ледяной коркой, то Лиза вдохнула в меня жизнь. Подобно весне, что ненавязчиво пробуждает ото сна серую землю, она вновь заставила меня улыбаться, неведомым образом вытянув из болота, которое грозилось поглотить меня целиком. Заставляла меня позабыть обо всем на свете и манила к себе, подкупая щедрыми ласками и неиссякаемыми запасами теплоты.

Ей мало что нужно было взамен: я не настолько глуп, чтобы не понимать, отчего ее взгляд сияет, подобно блеску далеких звезд на чернеющем полотне ночного неба, освещая ее лицо особенным светом. Мне это было знакомо. Она уже так смотрела на меня однажды, шепча о любви, которая в то время пришлась совершенно не к месту, но теперь это вовсе меня не пугало. Напротив, заставляло тянуться к этому источнику безграничных чувств.

Нас связывали ночи, непохожие на те, что я проводил в объятиях Яны, немного ванильные и слегка утомляющие многочисленными поцелуями, но уже ставшие неотъемлемой частью моей жизни. Скупое, дурацкое слово «привычка», которым так часто люди объясняют свое нежелание рвать отношения, теперь стало знакомо мне не понаслышке. Она вросла в меня, пустив корни в душе, но так и не затронув сердца, подкупила своими руками, жадными до касаний, обездвижила нежностью, от которой добровольно откажется только дурак.

— Что-то ты невесел, — пропуская в свою квартиру лучшего друга, с порога вручившего мне бутылку виски, терпеливо жду, облокотившись о косяк, когда он расправится с ботинками. — На часы смотрел?

Слава заметно напрягается, выпрямляясь в полный рост, наконец, одолев летние туфли, и подозрительно поглядывает мне за спину, где сквозь дверной проем просматривается гостиная. Растерянно трет затылок, кажется, впервые глянув на часы, стрелки которых давно перевалили за полночь, и интересуется слегка охрипшим голосом:

— Ты один?

— Да, только что выгнал своих подружек, — шучу, но либо Лисицкий чертовски устал, либо настолько озабочен неведомыми мне проблемами, что никак не реагирует на мое заявление.

Уверенно следует в зал, бросая на диван кардиган, и по-хозяйски достает из бара бокалы, щедро наполняя их выпивкой.

— Китайцы слетели. Два месяца работы коту под хвост, — осушает залпом половину, и уже тянется к пачке сигарет, брошенных мной на каменной столешнице.

— Это ведь Лизин проект? — с пониманием отношусь к его желанию напиться, но не тороплюсь сам прикладываться к стакану. Щелкаю зажигалкой, давая ему подкурить, и теперь кручу ее между пальцев, то и дело ударяя об стол металлическим дном.

— Отчасти. Она мне неплохо помогла, но клиент оказался слишком несговорчивым. Так что, дела не к черту.

— Ты ей сказал? — знаю, как ответственно она подошла к делу, несколько раз даже отменив нашу встречу ради пары ночей за своим ноутбуком.

Будь жив мой отец, он наверняка бы восхитился ее упорством, не преминув поставить Волкову мне в пример — в ее возрасте я был слишком ветреным и безалаберным, чем часто выводил из себя Громова старшего.

— Нет. В последнее время она такая окрыленная, что даже жаль расстраивать, — устроившись на высоком стуле, Слава растягивает остатки спиртного, теперь лишь промакивая губы алкогольным напитком. С задумчивым видом отворачивается к окну, любуясь видом ночной Москвы, уже вовсю погруженной в огни, и удивляет меня своим вопросом, в тишине квартиры прозвучавшем подобно летнему грому.

— У вас с ней серьезно? — захмелевший Лисицкий смотрит на меня, не мигая, крепче вцепившись в толстое стекло бокала.

Странно напрягается, втянув голову в плечи, словно от моего ответа зависит то, как он поступит дальше: врежет мне в челюсть, сбивая костяшки пальцев в кровь, или, наконец, выдохнет, растягивая губы в улыбке. И это не может не удивлять…

— С чего такой интерес? — не собираюсь ходить вокруг да около, теперь и сам заметно помрачнев.

— Разве я не могу спросить? Я же твой друг…

— Друг, только что-то подсказывает мне, что волнуешься ты вовсе не из-за меня, — глянув на него с прищуром, и сам не прочь прикончить одну сигарету, в попытке успокоить участившийся пульс.

Славка хмурится, явно не планируя отвечать, а я только сейчас трезво оцениваю ситуацию: он влюблен. Мне и прежде приходилось наблюдать, как он меняется на глазах, стоит ему лишь увлечься симпатичной девушкой, но теперь масштаб разрушений катастрофичен: он не смотрит мне в глаза, и, стиснув зубы, в которых еще дотлевает папироса, так сильно сжимает кулаки, что кожа вот-вот треснет, пугающе побелев от натуги.

— Мне стоит начать переживать? — не могу не спросить, с трудом поборов тягу к никотину — я пытаюсь бросить, уже неделю неплохо обходясь без этой вредной привычки.

— Разве за эти полгода, я сделал хоть что-то, что могло поставить под сомнение мое отношение к тебе? — ухмыляется, при этом став мрачнее тучи. — Ты ведь не мог не замечать моего интереса к ней.

— Не мог. Подозревал, но не думал, что у тебя это настолько серьезно. Ты ведь даже не стал пытаться за нее побороться.

— Потому что был обречен на провал. Видел, как она поменялась в лице, когда ты подошел к столу… Я ее вспомнил — та девчонка с премьеры твоей матери, верно?

— Да, — соглашаюсь, пригубив виски, и морщусь от горечи на языке. Терпеть не могу этот напиток.

— Вот видишь. О какой борьбе может идти речь?

Слава замолкает, сосредоточившись на своих пальцах, выводящих круги по кайме бокала, и устало вздохнув, продолжает откровения:

— Ты мне как брат, Игорь, и я не хочу, чтобы между нами стояла женщина, — тушит окурок о пустую пепельницу, щурясь от дыма. — Но я хочу, чтобы ты знал, что если ты решишь ее обидеть, я не смогу остаться в стороне.

— Тебе не кажется, что это немного противоречит твоим словам? — я смеюсь, желая разрядить обстановку, но прежде, чем успеваю сказать еще хоть слово, друг оглушает меня признанием:

— Я видел Яну, — произносит и внимательно следит за моей реакцией, вновь щелкая зажигалкой. — Она выглядит счастливой.

— Мне плевать. Мне нет до нее дела.

— А так и не скажешь…

— Решил заделаться в психотерапевты? Поговорим о моих чувствах, отыщем корень проблемы? — завожусь против воли, дотянувшись до полупустой пачки, и прокрутив в руках фильтр, нервно бросаю сигарету на стол. — Зачем тебе это? Хотел проверить, забыл ли я ее? Нет. В следующий раз спроси напрямую, без всяких подробностей из ее жизни.

— Тогда перестань пудрить мозги Волковой. Думаешь, я не понимаю, зачем ты ее везде за собой таскаешь?

— Просвети, раз такой умный, — впервые на своей памяти говорю с Лисицким так грубо, в ответ получая не меньшую порцию негодования.

— Хочешь доказать Соловьевой, что не пропадешь без нее. Хотя прекрасно знаешь, что она плевать хотела на то, что с тобой происходит. А теперь ответь мне: разве Лиза заслуживает быть использованной?

— Не переходи граней, Славка, — хватаю его за ворот рубашки, резко поднявшись из-за стола.

Притягиваю к себе, смяв в кулаке плотную материю деловой сорочки, и цежу сквозь зубы, взбешенный его обвинениями:

— В мою кровать я тебе лезть не позволю. Даже несмотря на то, что мы знакомы с пеленок.

— А в этом-то и проблема, — рывком освободившись от захвата моих пальцев, друг настроен не менее решительно. — Она лишь в твоей постели, в то время как девчонка уже давно напридумывала себе невесть что.

Он разворачивается, на ходу хватая свой пиджак, и, замерев в проходе, бросает на меня убийственный взгляд.

— Держи. Привет из прошлого, — бросает на полочку хорошо знакомый мне ключ, глянув на меня с нескрываемым презрением, и голос его не обещает мне ничего хорошего.

— Либо поговори с Лизой сам, либо…

Он молчит, но ему не нужно договаривать, чтобы донести до меня смысл предупреждения. Он только что впервые меня ударил — словом, взглядом, и железными нотками в голосе. Дал под дых и до самого утра я больше ни о чем не могу думать, ощущая себя последним мерзавцем на планете Земля.

***

Славка прав — я недостоин такой любви. Еще толком и не успев начать отношения, я умудрился изгадить наше с Лизой будущее своим предательством. Едва познав ее нежность, подпустил к своему телу чужие руки, не задумываясь о том, что своими действиями могу ранить доверчивую девчонку. Свою юную, наивную Весну, не выдерживающую напора студеного январского ветра…

— Странное место для встречи, — невесомо опустившись на скамейку рядом со мной, Яна забрасывает ногу на ногу, запрокидывая голову вверх.

Смотрю, позабыв о дыхании, как теплые лучи скользят по ее щекам, играют переливами в стеклах солнечных очков и, отражаясь от золотых бусин в мочках ее ушей, вновь устремляются в небо.

Я не видел ее три недели, и с той роковой встречи на пороге моей квартиры, когда Соловьева привалилась к косяку, пошатываясь от выпитого шампанского, она немного изменилась. Наверное, дело в прическе — волосы стали чуть короче, и в них хорошо угадываются коричневые переливы.

— Я покрасилась, — взбив пятерней свои локоны, Яна приветливо улыбается, теперь и сама не отводя взгляда. — А ты какой-то помятый. Проблемы на работе?

— С каких пор ты стала интересоваться?

— Мужчинам нравится думать, что женщинам есть дело до их успехов, — смеется, беззаботно тряхнув головой, а мне хочется сплюнуть себе под ноги, от гадливого чувства внутри — она изменилась не только внешне.

— Зачем передала ключи через Славу? — не желаю и дальше тратить время на изучение всех метаморфоз, произошедших с моей бывшей невестой, и намеренно отворачиваюсь, делая вид, что увлекся стаей голубей, поклевывающих пшено под ногами прохожих. — Могла бы отдать их лично.

— Боялась, что ты неверно истолкуешь мой звонок. Я ведь предупреждала, что та ночь никогда не повторится.

Говорила. Наутро, когда я оставлял ее на смятых простынях в своей спальне, проклиная себя за идею устроить встречу директоров, из-за которой теперь был вынужден бросать любимую женщину на еще неостывшей от наших ласк постели. Все время, что мои умудренные опытом партнеры вещали о делах, я снедал себя мыслями о жгучей брюнетке, всю ночь терзающую меня своими губами. С ней поцелуи мне никогда не надоедают.

— Ключи были лишними, Игорь.

— И все же ты их взяла, — комментирую, отпихивая ботинком черствую корочку белого хлеба, у которой уже толпятся птицы, пощипывая соперников за пернатые тельца.

— Только потому, что не могла оставить квартиру открытой. Игорь, я вернулась к Диме, тебе это известно. Но за ту ночь извиняться не стану — если я перед кем и виновата, то только перед твоей Алисой.

— Лизой, — поправляю, понимая, что ошибку она допустила намеренно.

— Отлично, Лизой, — повторяет, и выводит меня из себя своим высокомерием. — Кстати, отличный выбор. Она, кажется, неглупа. Твоей маме определенно понравится. Ты ведь познакомил ее с Эвелиной?

— По-твоему, ты можешь приходить когда вздумается? — и не думаю отвечать, все больше убеждаясь в том, что допустил непоправимую ошибку, позволив себе надеяться на ее возвращение.

— Нет, — она качает головой, избавляясь от солнечных очков, и теперь смотрит на меня открыто, без темной ширмы, скрывающей от меня ее мысли. — Поэтому ключ у тебя. Живи, как знаешь. Будем считать, что мы попрощались. С небольшим опозданием, но, наконец, отпустили друг друга.

— Отлично. Тогда напоследок могу задать вопрос? — я устраиваю руку на деревянной спинке, теперь сев вполоборота, чтобы видеть ее всю — короткие шорты цвета хаки, легкий свободный топ, оставляющий неприкрытой узенькую полоску загорелого плоского живота, крохотная сумочка на плече, и бесконечно длинные ноги с белыми босоножками на маленьких женских ступнях.

— Когда мы ругались, ты тоже искала утешения в чужих руках? — спрашиваю, хоть и не горю желанием знать правду. Порою неведение — куда приятней. Позволяет сохранить приятные воспоминания, не омрачая прошлое не проходящим привкусом горечи…

— Боже, Громов, — она хмыкает, и проводит своим ногтем по моей скуле, — ты как подросток, ей-богу!

Встает, медленно вышагивая по тротуару, но, пройдя лишь пару шагов, разворачивается, даже не понимая, как она красива сегодня. Легкий шифон просвечивает, заставляя меня напрячься от вида ее стройной талии и округлой груди, и руки против воли сжимаются в кулаки. Но разве это поможет? Разбей я стену и изуродуй свои костяшки, разворотив их в кровь о серый бетон, мое влечение к ней не уменьшится.

— Не вздумай признаваться своей подружке. Я не вернусь. Я счастлива, чего и тебе желаю, — разводит руки в стороны, словно хочет обнять весь мир, улыбается, и, взмахнув на прощание кистью, вновь демонстрирует мне свою спину. Даже с такого расстояния отчетливо различаю небольшого чертенка с копьем на левой лопатке — татуировка, неплохо отражающая ее сущность…

Что мы имеем? Я безвозвратно вручил сердце дьяволице, а раны свои залечиваю в объятия ангела, который даже не ведает, что я успел подпалить кончики его белоснежных крыльев…

Усилием воли отворачиваюсь, больше не в силах отыскивать Янин силуэт в толпе, и еще долго не двигаюсь с места, стараясь решить, что делать дальше. Стучаться в закрытые двери бесполезно, за ними давно никого нет, и вряд ли кто-то провернет ключ…

Разминаю затекшие конечности, стряхивая с брюк пылинки, и уверенно иду к машине. Я слишком хорошо знаю, как мучительно любить безответно, поэтому всерьез намереваюсь освободить Волкову от этой зависимости…

Лиза

— Я заказала обед, — предварительно постучав, просовываю голову в кабинет угрюмого Лисицкого, в последнее время не показывающего носа из своей обители. Прохожу, робко потоптавшись на пороге, и, набравшись смелости, все-таки делаю шаг вперед, так и не встретив сопротивления со стороны молчаливого начальника.

— Сделать вам кофе?

— Лучше уж сразу пристрели, чтобы смерть не была такой мучительной, — еще памятуя о моей неспособности сварить более-менее пристойный напиток, мужчина откидывается в кресле и начинает прокручивать в пальцах шариковую ручку. — И перестань меня жалеть.

— Делать мне нечего. У меня и без переживаний о вас забот хватает, — деловито подбоченившись, продолжаю стоять, толком и не зная, что говорят своему боссу, когда дела у него явно идут по наклонной — бизнес трещит по швам, а энтузиазма в Вячеславе Андреевиче почти не осталось.

— Ладно, — признаюсь, когда молчание затягивается. — Я переживаю. Но лишь потому, что, если вы не перестанете здесь закрываться, при этом совершенно не занимаясь работой, вам нечем будет платить мне зарплату. Вы выпили? — принюхиваюсь, как ищейка, и возмущенно приоткрываю рот, поражаясь такой наглости — он сдается!

— Из-за китайцев? — опускаюсь на стул, теперь осознавая, что не уйду, пока не вытрясу из него душу. — Вы?! Я ведь считала вас едва ли не Богом бизнеса! На кого мне ровняться, если при малейших трудностях, вы опускаете руки?

— От твоего визга у меня начинает болеть голова. Если переживаешь за свою зарплату, можешь выдыхать — на твое выходное пособие я наскребу…

— Не смейте так шутить! Это нечестно по отношению ко мне — вы зарубаете на корню мою мечту!

— Волкова, выйди — уставшим голосом, без намека на улыбку, Лисицкий указывает мне на дверь, но я словно приросла к этому стулу, теперь не на шутку перепугавшись незавидной перспективы оказаться на улице. Боже, я готова варить ему кофе канистрами, если это поможет его хоть немного встряхнуть!

— Вам нужно развеяться, ясно? Возьмите отпуск, слетайте куда-нибудь, и возвращайтесь с новыми силами. Вы просто себя заездили. Когда вы в последний раз хоть куда-то выбирались?

— Не помню, — подумав пару секунд, признается мужчина и достает из стола початую бутылку. — Мне просто нужно напиться…

— Это не выход, — к черту субординацию! Встаю, отбирая коньяк, и демонстративно бросаю бутылку в мусорку. — Не смейте сдаваться, понятно!

— Ты всерьез задалась целью поднять мой боевой дух? Чтобы ты знала — это мой способ спустить пар. Терплю поражение, опустошаю бар, пару дней мучаюсь от головных болей и, хорошенько проспавшись, возвращаюсь к делам. У всех разные источники вдохновения.

— Пожалуй, поверила бы вам, будь вы писателем или художником. А так, уж простите, это больше смахивает на депрессию. Вам в голову не лезут мысли о суициде? — обхожу его стол, открывая нараспашку окна, на секунду залюбовавшись видом, и, с насмешкой взглянув на своего босса, добавляю:

— Надеюсь, не сиганете вниз с семнадцатого этажа?

— Мои дела идут не настолько плохо, чтобы я прибегал к таким кардинальным мерам. Хотя, — с тоской взглянув на меня, — если ты сейчас же не оставишь меня в покое, у меня не останется выбора.

Он включает компьютер, уверенно щелкая мышкой, и уже через минуту разворачивает ко мне монитор, демонстрируя, что готов трудиться.

Актер из него никчемный — бегает глазами по тексту, создает видимость, что увлекся документацией, при этом всем своим видом демонстрируя обратное. Нервное постукивание пальцев по стеклянной столешнице и дергающаяся правая нога — это ли не признак того, что он пытается усыпить мою бдительность, лишь бы поскорее спровадить в приемную?

Я привыкла к нему. Мысленно давно перевела его в статус приятелей, и за последние три дня успела не раз словить себя на мысли, что без его добродушных подтруниваний рабочий день не несет мне радости.

— Помните, что вы сказали мне в июне? — останавливаюсь, не дойдя до двери пары шагов, и терпеливо жду, когда же он отомрет, наконец, выпустив из рук мышку.

— В июне?

— Да, на мой день рождения?

— Не думаю, что это было что-то стоящее…

— Вы сказали, чтобы я никогда не смела сомневаться в собственных силах. Что в жизни возможно достичь всего, что угодно, если не опускать голову и не смотреть назад, — декламирую с важным видом, и задираю подбородок. — Где же ваша цель? Почему замерли при первой неудаче.

Вячеслав Андреевич долго смотрит на меня — задумчивый, не такой хмурый, как десятью минутами ранее, но все такой же серьезный и тихий. Трет переносицу, чему-то ухмыляясь себе под нос, и вновь вскидывает на меня глаза, полные тоски и разочарования… Я что-то сделала не так?

— Не быть мне философом, верно? Не слишком-то красиво я выражаю свои мысли.

— А по-моему, очень даже звучно. И потом, не всем быть ораторами. Но если оторвете свой зад от стула, могу обещать, что один человек за вами все же пойдет.

— Ты? — улыбается, больше не претворяясь — он смертельно устал, и спиртное тут не поможет.

— Я. Обещаете отоспаться? — улыбаюсь еще шире, когда он кивает, выключая компьютер, и встает из-за стола, снимая со спинки стула пиджак. — Я отменю ваши встречи на завтра, так что вырубайте мобильный и ни о чем не думайте. Кофе я, может, варю отвратительный, зато по части прикрытия мне равных нет. Скажу, что у вас кишечный грипп.

— Можно и без подробностей. И совещание в пятницу…

— Отменю, — перебиваю, чувствуя, как на душе становится светлее.

— Перенеси на два.

— Будет сделано, — я прикладываю руку к голове, в попытке отдать честь, и заливисто смеюсь, от того, как перекосилось лицо Лисицкого.

— Нам нужно обняться! Слышали, ученые доказали, что двенадцать объятий в день помогают в делах, — уверенно двигаюсь к растерянному начальнику, и обнимаю опешившего мужчину, по-дружески хлопая по спине. — Крепкий какой, а так и не скажешь!

— Ты точно больная, — беззвучно смеется в ответ, как-то неловко отвечая на мое подбадривание, и больше не произносит ни слова, пока я вслух отсчитываю секунды. Двенадцать ведь будет достаточно?

***

Игорь

Кто-то считает, что миром правит любовь. Я же с уверенностью могу опровергнуть это ошибочное мнение. Нами правит ревность. Лишь она заставляет нас становиться лучше, порой обнажает худшие стороны нашей натуры, толкает на необдуманные поступки и лишает сна ничуть не хуже, чем пресловутая влюбленность.

Замираю в дверях Славкиного кабинета, и не могу отвести взгляда от друга, прикрывшего глаза от удовольствия. Он наслаждается ее смехом, аккуратно, словно она хрустальная ваза, касается ее спины, и я могу поспорить на что угодно, даже не слышит, что сейчас говорит его секретарша. Впрочем, как и я. Смотрю, и непроизвольно стискиваю зубы, только сейчас осознав, что успел прикипеть к ней душой — эти руки должны касаться только меня, эти губы должны произносить лишь мое имя, иначе мир просто сошел с ума…

Я толкаю дверь, угрожающе зыркнув на Лисицкого, и прежде, чем Лиза, наконец, отлипнет от своего начальника, откашливаюсь в кулак, заставая врасплох этих горе голубков.

— Не помешал? — произношу не мигая, глядя в лицо друга детства, в то время, как Волкова отпрыгивает от него, как от огня. Уверен, она краснеет, хоть и не вижу ничего вокруг, кроме пары таких же горящих вызовом глаз.

— Мы… — Лиза теряется, не зная чем оправдать свое поведение, и словно борется с желанием убежать прочь, испуганно переминаясь с ноги на ногу.

— Не слышал о пользе объятий? Говорят, двенадцати в день вполне достаточно для карьерного роста и развития, — Слава приподнимает уголки губ, но улыбка так и не касается его взора. Поправляет рубашку, приглаживает волосы и делает шаг назад, усаживаясь на столешницу.

— Будь добр повышать свои показатели без помощи моей девушки. Жду в машине, — бросаю Волковой напоследок и как можно скорее уношусь прочь. Еще минута промедления и я заеду ему в челюсть, чтобы навсегда отбить желание тискать свою помощницу.

Имею ли я право злиться, ведь сам далеко не святой, сейчас для меня не имеет никакого значения… Важно лишь то, что я отчетливо осознаю — отпустить Лизу мне просто не хватит сил. Не смогу спокойно наблюдать, как Лисицкий добивается ее расположения, подкрадывается к сердцу, оборона которого рано или поздно дрогнет, как вымещает меня из ее мыслей, чтобы чуть позже навеки изгнать из ее души… Не смогу гулять на их свадьбе, которая обязательно состоится, позволь я ему забрать единственного человека, сумевшего полюбить меня со всеми моими недостатками: с зашкаливающим эгоизмом, с плотным графиком, в котором не всегда находится время для романтических встреч, с больной любовью, которую я умело скрываю от посторонних все еще не в силах потушить неуправляемый пожар. Кидайте в меня камнями, бейте словом, рукой, чем угодно — сегодня я не смогу сказать ей прощай…

— Ты злишься? — интересуется Волкова, устроившись на сиденье и робко поднимая на меня глаза, и тут же касается моей ладони, крепко вцепившейся в руль. Поглаживает, вынуждая взглянуть на себя, и тепло улыбается, надеясь растопить лед своей открытой улыбкой. Выходит довольно неплохо…

— С чего бы? — я ощущаю, как с ароматом ее духов в салон врывается свежий осенний воздух, и делаю глубокий вдох, наслаждаясь покоем, накатившим на меня в ее присутствии. Как странно, правда? Я должен любить ее! Должен не замечать никого вокруг, ведь встретить такую женщину редкость: в меру скромная, ласковая и красивая, пусть красота ее и неброская…

— Ну, мой начальник хорош собой, — целует в щеку, и тут же шепчет на ухо:

— Правда, не настолько хорош, как ты. Даже когда злишься.

— Я спокоен, — позволяю ей и дальше покрывать поцелуями мою кожу, ничуть не заботясь о следах губной помады на своем лице.

Напротив, привлекаю ее еще ближе и нахожу нежные губы, касаясь их почти невесомо, чтобы через мгновение потерять контроль и довести ее до исступления. Прекрасно знаю, что сводит ее с ума, и теперь намеренно запускаю руку под офисную блузку, без труда прокладывая пальцами дорожку вверх по оголенной коже. Терзаю податливый рот, упиваясь тихим стоном, и, молча, ликую, убеждаясь в очевидном — она моя.

Моя лишь до той минуты, пока я не решусь отпустить на свободу эту крохотную пташку, угодившую в мои силки…

— С ума сошел? — первой придя в себя, Лиза прячет лицо в ладонях, все еще тяжело дыша, и сползает вниз на сиденье, боясь быть замеченной прохожими через тонированные стекла. Милая и растрепанная, как неопытная школьница, впервые познавшая прелесть мужских ласк.

— Подай сигареты из бардачка, — прошу, устало запрокидывая голову, куда быстрее Лизы справившись с разбушевавшимися гормонами. Я вымотался, за этот день пережив такую гамму эмоций, что теперь вряд ли смогу обойтись без никотина. Слышу, как щелкает замок бардачка, и холодею, когда Волкова замирает, протянув руку, но так и не коснувшись пачки.

— Это… — хлопает глазами, кивая на бархатную коробочку, словно специально оставленную на виду, и растерянно хватает губами воздух.

Кольцо, которое когда-то я подарил Яне, а получив обратно, швырнул в бардачок, так и не решившись выкинуть…

Мой брак — история одного обмана. С самого начала, на протяжении долгих лет меня кормили ложью, умело имитируя любовь…

— Он сделал мне предложение в машине. Не слишком-то ванильно, верно? — привыкнув к ведущему, чувствую, что могу говорить спокойнее, но никогда не решусь открыть свою страшную тайну — на мой палец надели кольцо, которое мне вовсе не предназначалось. Позволили занять чужое место, сочтя удобной для семейной жизни. Я что-то вроде домашних тапочек — теплых, мягких, запомнивших форму ваших ступней. Яна — шикарные Лабутены, с которыми по жизни шагали бы с большим азартом и удовольствием, но так и не накопив на заветную пару, решили довольствоваться тем, что есть…

— Я бы сказал, необычно, — смеется в ответ Филипп, пряча вопросник за спину. — Вы сразу согласились?

— Конечно! — полная дама с первого ряда кричит на весь зал, не в силах усидеть на месте.

Тянется к микрофону, и со всем возмущением, на которое только способно, обрушивает на меня свою брань.

— Да вы на нее посмотрите! Отхватила олигарха, каталась как сыр в масле, а теперь на жалость давит! Работать нужно, а не по койкам прыгать! Ни рожи, ни кожи, а все туда же! Страдалица сидит! Я с мужем тридцать лет душа в душу прожила…

— Ну, ваш муж, наверняка не магнат, так что еще неизвестно, как сложилась бы ваша жизнь, имей он на своих счетах миллионы, — прерывает ее ведущий, забирая микрофон обратно. — Если подойти к этому делу с финансовой точки зрения, что вы выиграли от брака с Громовым?

— Ничего, — признаюсь, не обращая внимания на поднявшийся шум в павильоне. — Мы заключили брачный контракт, по которому в случае развода я забираю лишь то, что заработала сама. Меня это не смущало, ведь я понимала, что просто так браки в таких кругах не заключаются. Так что вы неправы, — поворачиваюсь к даме в зеленом вязаном жакете и улыбаюсь, ничуть не обидевшись на ее слова. — Если я и была охотницей, то слишком глупой и недальновидной.

— А дом, подаренный вам Игорем на свадьбу? — указывая на фото современного особняка, Смирнов в недоумении взирает на мое безэмоциональное лицо. Сочувствует? Если здесь есть о чем сожалеть, то только о воспоминаниях. В большинстве своем приятных, от этого-то и хочется завыть волком, глядя на этот снимок…