Порой одна случайная встреча способна повлиять на жизнь целой семьи. Моя встреча с Яной сделала именно это — вновь заставила меня сомневаться, толкнула к краю обрыва и обрекла на страдания Лизу, для которой мое предательство стало ударом. Отправной чертой, перейдя которую механизм разрушения нашего брака был безвозвратно запущен — обратного пути нет.

Я встретил ее случайно: в том самом баре, в котором по выходным выступает диджей, заставляющий толпу двигаться в такт быстрой музыке, за той же барной стойкой, выполненной из лакированного дерева, в той же униформе, разве что темно-синюю рубашку предусмотрительно заменили на серую, отлично подходящую под обивку диванчиков и обшивку стен. Замер напротив, забыв о заказе, о Славе, стоящем за моей спиной, и… о жене, которой обещал вернуться к десяти.

— Здравствуй, — сорвалось с ее губ прежде, чем она успела подумать, а сердце мое уже билось где-то у горла, мешая поступлению кислорода.

За полтора года брака я почти справился с чертовой одержимостью этой жгучей брюнеткой. Перестал грезить о жадных руках, добровольно сдаваясь на волю другим — нежным, чаще отдающим, чем требующим взамен. Научился торопиться домой не потому, что того требуют клятвы, данные Лизе за стойкой регистрации, а лишь по той простой причине, что того желала моя душа. Она жаждала поскорее оказаться дома, поскорее вдохнуть цветочный парфюм женщины, которой я дал свою фамилию. Вовсе не дикая вишня была в моих фаворитах…

Помню, как тяжелым взглядом бродил по знакомому мне лицу, пока в шумном зале звенели пивные бокалы, пока Лисицкий, оттеснивший меня плечом, сухо чеканил название выбранного нами напитка, и как нехотя отходил к столику, даже не думая спорить, когда Славка намеренно занял диван, с которого открывался прекрасный вид на барменшу. Мне просто было не нужно на нее смотреть. Теперь, когда мое безумие оказалось заперто рядом, в этом переполненном баре, с густым табачным воздухом, я остро ощущал Янино присутствие. Память сама дорисовывала детали: волосы стали длиннее, сменив каре на неаккуратно заплетенную косу, доходящую до середины лопаток, глаза все такие же сияющие, разве что туши на них почти нет…

— Не нравится мне твой взгляд, — произнес тогда Слава, приблизившись ко мне настолько, насколько позволял деревянный стол, стоящий между нами, когда-то покрытый лаком, а сейчас утративший свой блеск. Смотрел исподлобья, и постукивал костяшками пальцев по столешнице, незаметно косясь мне за спину.

— Давай уйдем. Здесь куча баров.

— Брось, ладно? Все в порядке, — все, что успел сказать, прежде, чем Яна, лично вызвавшаяся отнести поднос, поставила передо мной рюмку и тарелку с горячим. Улыбнулась лишь краешком губ, и словно не замечая присутствия моего друга, коснулась руки. Правой руки, будто специально проводя указательным пальцем по ободку моего обручального кольца.

— Поздравляю, — бросила, словно выплюнула, ничуть не скрывая разочарования, а во мне вскипел гнев, довольно уместный, если учесть, что когда-то она дала мне понять, что не видит будущего со мной рядом… — Значит, ты все же решил последовать моему совету.

Это был не вопрос. Сухая констатация факта, заставившая меня иначе взглянуть на жизнь, которую я прожил вдали от ягодного дурмана, уже бьющего мне в ноздри. Действительно ли я сдался, следуя рекомендациям Яны, когда окольцовывал Лизу — удобную во всех смыслах? Прекрасная супруга, понимающий друг, нежная, податливая любовница?

Виски обожгло горло, руки сами сжались в кулаки, а в том самом месте, где еще секунду назад меня касались чужие пальцы, кожа пылала, знакомо покалывая от позабытых ощущений. Поднял голову, встречая ее уверенный взгляд, но так и не ответил, совершенно не понимая, что стоит сейчас сказать. Убедить, что ее чары давно надо мной не властны?

— Мне запрещено надолго задерживаться у столиков, но если вы не торопитесь, через тридцать минут моя смена подходит к концу… Посидим, как в былые времена, — улыбалась, гуляя взором по нашим лицам, умело скрывая, что недовольство Лисицкого не осталось ей не замеченным. Прикусила нижнюю губу, косясь на дверь, скрывающую администратора, и терпеливо ждала, когда же кто-то из нас проронит хоть слово.

В детстве, я часто воображал, что все мы лишь маленькие фигурки, которые кто-то переставляет, разыгрывая очередную партию. Боги, восседающие на своем Олимпе, посылают нам испытания и, предусмотрительно запасаясь попкорном, коротают вечера, наблюдая за тем, как их подопечные преодолевают трудности. Так вот, мой кукловод был далек от небесной выси, райских садов и благородных целей. Он вылез прямиком из ада, из самых темных уголков преисподней, и, взирая на меня сверху вниз, наверняка решал, за какую ниточку дернуть первой. Хотя, была ли разница? За какую ни потяни, начало свое они брали в душе. Врезались ржавыми крючками в мою плоть и лишили воли.

— Давай.

Вот так я собственноручно подписал себе смертный приговор. Как наркоман, положивший не один год на свою борьбу за освобождение от зависимости, жадно вдохнул первую дорожку белого порошка… Все до тошноты предсказуемо — лишь пара минут рядом с ней, и все мои труды полетели насмарку.

Мне достаточно было одной мимолетной встречи, чтобы все, что томилось во мне, вырвалось наружу. Один ее взгляд вскрыл гнойник, и неприглядная рана в моей груди со стремительной скоростью начала разрастаться.

— Как ему удавалось так долго скрывать от прессы свою связь с другой женщиной? — удивляется известная журналистка, примелькавшаяся на одном из развлекательных каналов. — Обычно, подобное мгновенно становится достоянием общественности.

— Игорь был аккуратен, — Лиза довольно быстро берет себя в руки, и теперь смотрит прямо на меня — в камеру, с нескрываемым укором, который обдает холодом, заставляя липкие капли проступать на позвоночнике.

— А вы не заподозрили неладное? — теперь очередь Филиппа включаться в допрос. Он забирает микрофон у гостьи, и, оставив его на стойке, берет бразды правления в свои руки: сам решает, когда и что должно быть озвучено. — Отдалился ли он от вас, стал ли чаще задерживаться на работе?..

— Напротив, — прочищает горло, блеснув глазами в сторону моей матери, которая со скучающим видом рассматривает собравшихся, — он стал внимательней… А если и переживал о чем-то, то всегда списывал это на проблемы в работе.

Не хочу, чтобы вы считали меня безнадежным. Если я и способен на предательство, то осознание собственной подлости вовсе не дремлет во мне… Оно пожирает, заставляя корчиться мою душу от невыносимых мук, и чем больше нежности и любви я читаю в глазах супруги, тем больше ненависти испытываю к самому себе. В конечном итоге это меня уничтожит.

— Чего ты так поздно? — включая прикроватную лампу, Лиза морщится от света и прикрывает глаза ладонью. Щурясь, отыскивает мою фигуру в полумраке спальни, и, взбив подушку, подкладывает ее под спину, натягивая одеяло до подбородка.

Я знаю, она недовольна. Я пьян и от меня наверняка разит женскими духами… Даже двадцать минут горячего душа в гостиничном номере, где я оставил Яну на смятых простынях, не помогли мне избавиться от аромата ее парфюма.

Стягиваю пиджак, бросая его стул, и встав спиной к супруге, неспешно расстегиваю пуговицы на груди. Чувствую себя последним мерзавцем, оскверняющим эту комнату своим присутствием.

— Ты опять пил, Игорь? — наверняка хмурит брови или закатывает газа к потолку. — Третий раз этот месяц.

— Знаю, — выдаю устало, ощущая себя еще хуже, оттого, что в очередной раз собираюсь солгать. — Проблемы на работе.

— Эй, — слышу, ее шаги, и застываю, когда теплые ладошки касаются моего оголенного торса. Обнимает, даже не подозревая, что еще пару часов назад точно так же меня касалась другая. — Это не повод напиваться. Мы ведь договорились.

Я помню. Помню, как еле дошел до кровати, рухнув прямо в брюках на чистую постель в ту ночь, когда впервые забрал Яну из бара и отвез на свою квартиру в центре. Терзал своими губами жгучую брюнетку, а после опустошил не одну бутылку коньяка, стремясь выжечь вкус ее губ со своего рта. Впервые предстал перед женой в невменяемом состоянии, а наутро, выслушав длинную лекцию о пагубном воздействии алкоголя на печень, как мне казалось, твердо решил больше никогда не прикладываться к стакану.

— Это в последний раз, — шепчу глухо, и, обернувшись, целую жену в висок, запуская руку в ее распущенные волосы. Они пахнут яблоком и корицей. — Ложись. Приму душ и приду к тебе.

Не знаю, сколько я стою под обжигающими струями, как часто проворачиваю краник, сменяя горячую воду на ледяные капли, заставляющие каждый мускул моего тела напрячься, но когда сил стоять в душевой кабинке больше не остается, Лиза уже сладко спит. Лампа все так же тускло освещает спальню, давая мне возможность полюбоваться спокойной безмятежной улыбкой, тронувшей ее губы.

Не знаю, что ей снится, но в эту минуту она выглядит иначе. Возможно, все дело в чувстве вины, в выпитом алкоголе и жутком недосыпе, в совокупности заставляющих мой разум бредить, но она похожа на ангела. В этой белой сорочке с тонкой кружевной полоской по краю лифа, с этими волосами, рассыпанными по подушке, с ресницами, отбрасывающими тени на нежную, бархатистую кожу щек…

Сажусь с ней рядом, не в состоянии отвести взгляда, и невесомо касаюсь скулы, одергивая руку, едва на ее лбу пролегает складка. Хмурится, но уже через секунду ее дыхание вновь становится размеренным…

Не припомню, чтобы когда-то так детально изучал ее профиль. А эту родинку на мочке правого уха и вовсе не замечал. Не интересовался ее детством, не заглядывал в книги, которые она так часто читает, забравшись с ногами в кресло, не просил показать детских фотографий… По сути, я не дал ей шанса. Брал, принимая как должное ее заботу и любовь, и верил, что подарков, ответной нежности и десятка выходных, проведенных с ней вместе, будет вполне достаточно. Использовал, а теперь и вовсе добил. В благодарность, пустился вовсе тяжкие с той, с кем когда-то связывал свои мечты о совместной жизни, о доме, о детях…

— Ты чего? — хриплым ото сна голосом, заставляет меня вздрогнуть, и сама при этом выглядя растерянной. Наверное, по меньшей мере странно, просыпаться среди ночи от пристального взгляда подвыпившего мужа.

— Спи, — опускаю руку, так и не решившись коснуться ее еще раз, и обхожу кровать, беззвучно опускаясь рядом. Сегодня я вряд ли засну…

***

— Ты меня пугаешь, — доставая свой фотоальбом с верхней полки шкафа, Лиза посмеивается над моим желанием прогулять работу. — Возможно, эти снимки будут стоить тебе состояния. Сорвется какой-нибудь важный клиент, пока ты тут отсиживаешься…

— И плевать. Моя бабушка завещала мне свою коллекцию картин. Их всегда можно продать, некоторые из них стоят целое состояние, — отмахиваюсь, делая глоток чая, и предусмотрительно отключаю мобильный.

Цепляюсь взглядом за дерево, листва на котором до сих пор сохраняет зеленую окраску, и вновь погружаюсь в свои мысли, пока супруга суетится над тарелкой с печеньем — что-то высыпает из шелестящих пакетов, что-то забраковывает, пряча в шкаф.

Синяя кухня… Никогда не думал, что полюблю эти пестрые шкафы, нелепые статуэтки, расставленные Лизой на полках, и вазы с ромашками, не стоящие разве что на столе в моем кабинете.

— Готов? — улыбается, устраиваясь рядом, но едва я касаюсь обложки, накрывает мою руку своей. — Я была угловатой. И немного прыщавой.

Звучит пугающе, но отступать я не намерен. Листаю, с интересом разглядывая девчонку в хлопковом клетчатом платье, с трудом узнавая в мужчине, держащем ее на руках, своего тестя. Раньше он был стройнее.

— О! — жена вскрикивает, тыча указательным пальцем в пожилую пару, позирующую на скамейке перед зеленым деревянным домом. — Мой дед — самогонщик. Илья Кузьмич.

— И женщина, чей огуречный рассол славился на всю округу, — продолжаю за нее, немного завидуя Лизиным воспоминаниям.

Мне не довелось проводить лето в захудалых деревеньках, воровать яблоки у соседей и тащить из-под носа у бабушки конфеты. Зато в пять я впервые побывал в Диснейленде, мне грех жаловаться, верно?

— А это мы в Анапе. Первый отпуск. Здорово было, — то и дело что-то поясняет, за это время уже наполовину опустошив корзинку с песочными кольцами. Жует, сыпля крошки на стол, и тут же собирает их ладошкой в аккуратную кучку…

— Да ладно, — теперь моя очередь замирать и привлекать ее внимание. — Первый курс? Я помню эту кофту!

— Замолчи! — Лиза закатывает глаза, и тут же прячет фотокарточку подальше, явно смущаясь той первокурсницы, что когда-то нескладно шептала мне о любви. — Мода была такая. Сам-то одевался не лучше!

Лучше, и мы оба знаем об этом. Только разве это так важно? Я носил дорогую одежду, прикрывая ей свой испорченный внутренний мир. Она посещала распродажи, привлекая вовсе не красивой обложкой, а своей чистой и светлой душой… Я бы от много отказался, многое бы поменял, лишь бы хоть на сотую долю соответствовать тому идеалу, что она выстроила в своей голове. Считает меня едва ли не святым, а совсем скоро собственноручно свергнет с этого пьедестала. Как только узнает, с каким поддонком делила постель…

— Танька была потолще, да? Контроль твоей мамы и жесткие условия контракта пошли ей на пользу, — замирает, не давая мне перевернуть страницу, и громко вздохнув, выдает:

— Раньше все было проще. Не припомню, чтобы мы с Петровой могли не разговаривать неделями. А теперь вот, — указывает пальцем себе за спину, — только в телевизоре ее и вижу.

Печенье приторное. Рассыпается во рту, и единственное, чего мне хочется, когда этот ком песочного теста отправляется в мой желудок — как можно скорее запить…

— У вас со Славой тоже проблемы, да? — произносит, участливо постукивая меня по спине, когда я давлюсь холодной жидкостью и протягивает полотенце, намекая, что убирать пролитую воду я буду сам. — Вы поссорились?

— С чего ты взяла?

— Не знаю. Может быть, дело в том, что он уже три недели к нам не заходит? Или его отказ присутствовать на твоем дне рождение толкнул меня на такие мысли?

— А он отказался? — удивляюсь, хоть шестеренки и крутятся в моей голове, легко находя оправдание нежеланию Лисицкого со мной встречаться. Презирает, не иначе.

— Ага, — легкий кивок и вот альбомы закрыты, а женские ладошки уже берут мои пальцы в свои. — Расскажешь, что у вас приключилось? Славка молчит, как партизан. Ссылается на работу, но мне ли не знать, как ответственно он подходит к подобным датам? На нашу годовщину он даже важную встречу перенес.

— Значит, она была не такой важной. Тут не о чем переживать, — вру, хотя внутри все сковывается холодом. Кажется, я теряю куда больше…