Бетон раздвинулся, открыв узкий проход. В конце концов я имел возможность взглянуть на улицы таинственного города, который притаился за бетонной стеной.

Улиц не было, за стеной буйно сплеталась зелень. Неподалеку между зарослей поблескивала небольшая стеклянная беседка. Под деревьями, в густой непримятой траве, виднелись какие-то круглые диски, которые вблизи оказались металлическими люками. На лужайках я увидел массивные полушария, покрытые маскировочными пятнами. Полушария эти будто росли из земли, как огромные шампиньоны. На маковках “шампиньонов” из продолговатых щелей высовывались вороненые стволы, нацеленные в небо. В стороне торчали антенны. Дальше, где-то над чащей, дрожал прозрачный воздух, казалось, что это дышат деревья. Было тихо и пустынно. Местность за Каменной сиеной напоминала забытый, покинутый парк со случайными и неуместными сооружениями. Я понял, что нахожусь над городом, а именно город лежит подо мной, закопавшись в землю.

Беседка была не настоящая, в ней на поверхности скрывалась кабина лифта. Едва лишь охранники притворили за собой дверца, теленькнул уже знакомый звонок, и кабина молниеносно зашуршала вниз.

Через минуту я попал в предлинный коридор. Свет невидимых ламп лился на глянец пластика, в нишах на молочно-белой поверхности стен вились цветы. По левую сторону выстроилась дверь — множество закрытых, плотно прилегающие гладенькие двери без ручек, с порогами, которые блестели никелем. Прямо по коридору, будто в конце улицы, светился удивительный прозрачный цилиндр, в котором обрисовывались очертания человека в желтой одежде. Гулял слабенький ветерок, разносил приятную прохладу.

Охранники высадили меня и возвратились в лифт. Кабина полетела с шумом куда-то дальше вниз. “Сколько же здесь подземных этажей?”

В коридоре на меня ждал молодой мужчина с белобровым беззаботным лицом. Я узнал его: один из тех двух, которые “встречали” меня возле вертолета.

И комната, в которую он привел меня, была уже знакомая — в ней я, очнувшись, увидел женщину с медальоном-свастикой на шее.

Белобровый подмигнул мне и вышел. Я свалился на кровать, как подкошенный. Усталость сковала тело. Засыпая, вспомнил, что весь, с головы до пят, грязный в глине, а постельная белизна аж хрустела свежестью. “Начхать на их постель…”

Сутки, а может, и дольше — не знаю, сколько времени прошло с того времени, как я заснул — меня не беспокоили. Потом появился Кносе. Костюм с блестками, ботинки сияют. Даже не верилось, что совсем недавно на нем был грубый парусиновый комбинезон с противогазом.

Кносе приказывает идти за ним. Я не спешу. Долго плескаюсь под краном. Он не подгоняет, молчит.

Мы минуем лифт. Заворачиваем в бок. Еще один коридор, уже. На полу пушистый ковер. Кносе останавливается перед дверью из голубого пластика, одергивает пиджак. У него постное лицо.

На середине полукруглого зала зеленеет развесистая пальма, широкая листва свисает на белый письменный стол. Стена из сплошного стекла, за ней видно кусты, ветвистые деревья и лианы. Под стеной насквозь просвечивается большой аквариум: тихо качаются водоросли, стайками плавают рыбы, вспыхивая всеми цветами радуги.

Возле аквариума похаживает с сачком в руке немолодой худощавый мужчина. Стройная фигура, седой короткий волосы, загорелое лицо, тонкая полоска усов. На черном мундире плетение серебристых погон, в одной петлице золотятся две остро сломанных молнии.

Мундир изменил внешность, но не изменил лица того самого незнакомца с биноклем, который с борта яхты махал мне и Рыжему Зайцу пробковым шлемом.

Кносе стукнул каблуками лакированных ботинок.

— Приказ выполнен, штандартенфюрер!

Мужчина в мундире положил сачок, вытер платочком каждый палец, грубовато и добродушно сказал:

— Ты садись, не бойся…

Он обращался ко мне, но я не сдвинулся из места. Безразлично рассматривал портреты, которые висели над аквариумом. Там было три портрета. На одном жмурился мужчина с невыразительным брюзглым лицом и двойным подбородком. Где-то я уже его видел… Ну, конечно! Это лицо мелькало в кадрах кинохроники, которая осталась со времени давно прошедшей мировой войны. Старые киноленты мы просматривали в школе, на уроках истории… Рядом — увеличенное фото человека, который только что кормил рыбок. Правда, голова еще без седины, лицо без морщин, но, как и сейчас, на нем военная одежда, и еще два креста на мундире. Дальше — ненавистный тип на портрете: сплюснутый нос, запавшие щеки, стариковские бездумные глаза…

— Почему стоишь? Не к лицу ждать, пока старшие пригласят вторично. — Он уже внимательно рассматривал меня. Я пожал плечами.

— А мне безразлично ваше приглашение.

— Сказано не очень вежливо, но понимаю…Твердость и презрение? Хвалю! Ссориться мы не будем.

— С какой стати меня держат здесь силком?

— Мы выпьем сейчас замечательного вкусного кофе и подумаем вдвоем над прихотями жизни. Вместе с тем и ответим друг другу на все вопросы. Согласен? Молчание — уже согласие. — Он взглянул на Кносе: — Скажите, чтобы нам подали закусить.

Первые минуты я чувствовал себя как на иглах. И нервы успокоились как-то незаметно. После всего, что я видел в туннеле, после шестого блока, меня уже нелегко было чем-то напугать. “Ну, что же будет дальше?” — подумал я и сел в кресло. Человек с яхты, которого Золтан Чанади называл Рохасом Верейрою, а Кносе — штандартенфюрером, одобрительно кивнул мне и улыбнулся.

За спиной послышались легкие шаги. Оглянувшись, я вцепился пальцами в собственные колена. К столу приближалась Ержи. Она держала в руках большую тарелку, накрытую салфеткой.

— Не надо испытывать удивление, юноша, — сказал штандартенфюрер. — Ты хотел этой встречи? Как видишь, Ержи живая и здоровая. У нее уже есть свои обязанности, подавать пищу и мыть посуду не тягостно. Ведь так, Ержи? Ну, хорошо. Ты пока что свободная, девочка.

Ержи прошла мимо кресло понурившись. Невольно взглянула мне в лицо. В молчаливом взгляде ни всплеска паники. Она обрадовалась, увидев меня. Была встревоженная, я видел, но в глазах вспыхнула решительность. “Я не вешаю нос, а ты, как ты?” — без слов спрашивала Ержи.

Мне стало еще спокойнее.

Штандартенфюрер подал чашку.

— Пей. Вот бутерброды. Жуй, не стыдись. После питания с индейцами, наверное, слюна катится?

Я набросился на еду. Помолчав, он задумчиво проговорил:

— Вообще, мальчик, тебе не следует было встревать в эту историю. Приключений захотелось? Вот и имеешь. Хорошо, что хотя из вертолета не вывалился. Господин Кносе думает, что ты примостился между колесами машины уже в воздухе. К такому мнению его подтолкнул шлем, который был у тебя на голове. Так вот сразу и без сказок: где ты достал тот шлем?

Проглотив ломоть бутерброда с сыром, я ответил:

— Спросите об этом у Рыжего Зайца.

— У какого зайца?

— Вы его видели. Он в самом деле рыжий. Помните, вы стояли на палубе яхты, смотрели в бинокль, а мы в то время бежали к берегу?

— Ты меня узнал?

— Конечно! Как только зашел сюда, подумал: это же тот самый сеньор с яхты. А шлем… Рыжий Заяц привез его из Рио-де-Жанейро. И подарил мне. Я не спрашивал, откуда он у него. Шлем мне нравился, там был сильный прожектор с микроаккумулятором. Знаете, на которую расстояние достигал ночью луч? Ого! Когда мы с Рыжим Зайцем ловили рыбу…

— Обожди, голубь! — встрял Кносе. — Объясни, как произошло, что ты вместе с тем с пилотом оказался на аэродроме. Может, ты такой ловкий, что умеешь бегать со скоростью автомобиля? — в его голосе слышалась насмешка.

Я взял еще один бутерброд. Сказал:

— Чего бы вот мне бегать за машиной? Прицепился к вездеходу сзади и спокойно ехал себе вплоть до аэродрома.

Штандартенфюрер засмеялся.

— Я же вам говорил, Кносе, что все значительно проще, чем вы намудрили. Идите, занимайтесь делами.

— Я хотел еще спросить его…

— Довольно! Вы мне мешаете. Оставьте нас вдвоем.

— Слушаю, штандартенфюрер!

Кносе исчез. Мужчина в мундире громко хлебал кофе, жмурился от наслаждения. И вот он отодвинул чашку. Встал. Направился к аквариуму, но не дошел, вернулся ко мне. Заговорил:

— Кносе сделал не то, что надо. Без моего разрешения поспешил спровадить тебя в блок. Ты увидел там кое-что такое, о чем не следует знать посторонним. Думаю, тебе не надо разжевывать, что там, где ты побывал у нас, туристам делать ничего? Придется тебе здесь задержаться. На какое время — об этом мы еще поговорим. Но если бы не беда, то счастье не было бы — кажется, так говорят у тебя на родине? Ошибка Кносе разрешает нам с тобой теперь быть искренними до конца. Шестой блок будем считать твоим экзаменом на стойкость. Ты его выдержал. Это хорошо. Теперь я могу даже предложить тебе остаться с нами навсегда. Разве в нас плохо? — его рука описала полукруг, будто демонстрируя пышный уют зала-кабинета. — Нам нужны молодые ребята с характером. Нет, не для того, чтобы таскать бетон и рельсы. Кто не слюнтяй, у кого есть мужество, на таких у нас ждет интересная работа.

— Бить кнутами индейцев? — вырвалось у меня. Он покачал главой.

— Я забыл, из которой ты страны…Равенство, братство и тому подобное? Ничего, мы поможем тебе выбросить все это из головы. Что индейцы? Уж если бить, так половину человечества, чтобы аж перья летели! Ты любишь путешествовать? Хочешь посетить любой закоулок планеты, побывать в далеких краях? Тебя влекут Африка, Тибет, Индия, Аляска, Гавайские острова?.. Пожалуйста! Твои маршруты не будут иметь границ. Будешь путешествовать себе в удовольствие. И не просто будешь отправляться в путешествие — перед тобой растворятся все двери, всюду, где ступишь ногой, все будет твое: бери, властвуй, приказывай. И никто тебе не посмеет прекословить. Никто! Захочется тебе ради развлечения разнести на щепки какой-либо там Эмпайр билдинг или ржавую Эйфелевую башню, наведешь такую штуковину, нажмешь на этот курок, вот он снизу, — и от никчемных сооружений останется груда вонючих обломков…

У штандартенфюрера в руках появился продолговатый предмет, который напоминал отрезок трубы из блестящего металла. Он вынул его из ящика стола, играясь, подбрасывал на ладонях.

— Захочешь пустить на дно океанский лайнер, развалить плотину, столкнуть целую скалу — нажимай на крючок, не раздумывая, нажимай и круши! Обветшалый земной шар давно уже время потрясти как следует и очистить от вредной накипи! Ну как, по душе такая работа? Через год или два я назначу тебя комендантом Сингапура или гауляйтером островов Фиджи. Семнадцатилетний гауляйтер или губернатор, название не имеет значения, — ведь это производит впечатление, правда же?

— Сеньор, вы шутите, но так и не сказали мне…

— Шучу, конечно, шучу, мальчик!

Он схватил меня за плечи, повел в глубь зала. Часть стеклянной стены неожиданно поплыла вверх, под потолок. Запахло лесом. Я оказался на террасе, которая прилепилась к отвесному обрыву. Вокруг изобиловали чащи. Далеко внизу, на дне глубокой впадины, поблескивали на солнце плеса озерец. Почти на равне террасы, на противоположном склоне живописного каньона, пролегал гребень возвышения, стеной стояли деревья.

Он поднял металлический цилиндр. Тугой сгусток воздуха бесшумно ударил у уха. По ту сторону каньона, на гребне, возникло бледно-розовое сияние. Я успел увидеть, как мгновенная вспышка вихря закружила там срезанные ветви. Промелькнул обнаженный ствол, вырванный с корнями, громкий треск докатился до террасы. Две или три секвойи сползли из гребня вниз, в пропасть. Деревья, которые стояли рядом, качались как во время бури. За миг на том месте, где были чащи, зияла темная просека.

— Видишь, как можно шутить? А ты говоришь — бить индейцев…

Съежившись, я снова сидел в кресле. Седая голова маячила перед глазами. В петлице сияли сломанные молнии. От возбуждения в штандартенфюрера дергалась щека, он гладил ее ладонью. На столе лежал продолговатый предмет — обрезок металлической трубы с черной рукояткой. Оружие, страшное действие которой я только что видел.

Пальцы застыли, я даже не смотрел на оружие, но от напряжения аж замерцало в глазах — так близко от меня лежала эта блестящая труба. Я мог ухватить ее вмиг. “Нажимай на курок! Вот он, внизу”…

Еще и теперь не выяснено, или существует телепатия. Диспуты идут уже не одно десятилетие. Кто знает, как оно на самом деле с чтением чужих мыслей, только в тот миг, когда я уже знал, что моя рука сейчас дернется к столу, блестящий предмет исчез из его поверхности. Штандартенфюрер взял трубу и запрятал в ящик. Он опередил меня, наверное, бессознательно, так как ему и в голову не могло прийти, что я осмелюсь схватить оружие. И я почти уверен, что какая-то клетка чужого мозга ощутила движение моих клеток и забила тревогу.

Меня сковало вялое равнодушие ко всему, возвратилась усталость. Я сказал, что не хочу ни крушить небоскребы, ни топить лайнеры и ни за что не останусь в подземном логове, а если меня отведут назад в блок, то работать уже не буду. Не буду, хотя бы там что!

Человек в мундире, будто и не слышал моих слов, спросил, известно ли мне, что меня считают погибшим.

— Мне показывали газету, — ответил я.

— И здесь Кносе немного переборщил. И ничего. Тем большей будет радость твоего отца, когда узнает, что сын живой. Воскресают с мертвых нечасто. Можешь подать отцу весть о себе. Не возражаю. Напиши ему письмо.

Мне все время казалось, что наш разговор должен дойти той границы, за которой начнется самое главное, и к этому я внутренне готовил себя, хотя и не понимал, что же именно надо от меня этому штандартенфюреру. Упоминание об отце взбодрила меня, усталости как не было. Я насторожил уши.

Штандартенфюрер заметил, какое впечатление произвело на меня его неожиданное предложение. И обезоружил меня откровенностью.

— Не думай, что мне не терпится утешить твоего отца. Сантименты не по мне. Просто ситуация так сложилась, что ты имеешь реальные шансы выкрутиться. Нам позарез нужно провести с твоим отцом серьезный разговор. Твое письмо к нему поможет начать ее.

— Вы можете обойтись и без моего письма.

— Конечно, что можем. Но когда отец будет знать, что от результатов наших переговоров будет зависеть дальнейшая судьба сына, мы скорее с ним объяснимся.

— Ему также предложите должность губернатора?

На лице штандартенфюрера появилась довольная улыбка.

— Ты смекалистый мальчишка. И смелый. Лететь вдогонку за вертолетом ночью, едва не пробраться в кабину… В Кносе лишь подозрение, а я убежден: шлем был принадлежностью летательного аппарата, которым ты воспользовался. Но Кносе напрасно к тебе пристал. Аппарат ты успел снять с себя, а его конструкция тебе неизвестна. Так что забудем об этом. Нет, твоему отцу я не собираюсь предлагать какую-либо должность. Я предложу ему другое. Даже не буду предлагать, а поставлю требование, чтобы он немедленно отказался от работы по освоению здешних джунглей. Все усилия твоего отца — лишь в пользу всяческих недоразвитых существ, которые только и думают, лишь бы набить желудок. Чтобы сельва не превратилась на проходной двор… Одно слово, я вынужден обратиться к трезвому уму доктора Вовченко. Успокойся, мальчик. Твоему отцу ничто не угрожает. Доктор Вовченко нужный нам живой, а не мертвый. Нужен не здесь, в джунглях, а там, где он может встречать с многими своими коллегами или выступать перед аудиториями разных стран. Он должен прилюдно признать ошибочность, или можно и так — поспешность собственных выводов и сделать заявление о том, что тропическая растительность этого континента не оправдала ожиданий, и ее невозможно использовать как питательное вещество. Пусть выдумает несуществующие бациллы, пусть скажет, что от продукта сельвы все сойдут с ума — такое заявление мы даже поможем подкрепить примерами, — пусть, в конце концов, перенесет работу в джунгли Индонезии, Вьетнаму, куда-нибудь. Мне это не интересно. Я хочу тишины и покоя в здешних джунглях. Доктор Вовченко — признанный авторитет в научных кругах, с ним считаются. Если сегодня он даже выскажет соображения, противоположные вчерашним, ему это мало повредит. Неудачи у каждого случаются. Немного пошумит пресса, заинтересованные фирмы покрутят носом, банки прекратят финансирование проектов — на том все и кончится. Твой отец сдаст в архив материалы, распустит свою экспедицию, и вы с ним спокойно возвратитесь домой. Кроме того, вас будет ждать большая радость, ты даже вообразить себе не можешь… Чем скорее доктор Вовченко согласится на мои условия, тем быстрее и ты оставишь этот город, в который прибыл без приглашения. Понял? Безусловно, о всем, что видел здесь и слышал, придется молчать. Прежде всего, чтобы не подвести своего отца. Будешь молчать год, а потом можешь рассказывать кому-нибудь о своих приключениях… Между прочим, с инспектором Чанади, думаю, мы также договоримся. Ведь же он не захочет потерять свою сестричку Ержи.

— Что мне нужно написать в письме?

— Чистую правду! Живой, скучаю, жду скорую встречу… Можно прибавить еще что-то, на твое усмотрение.

— Нет, сеньор, такого письма не будет.

— Почему? Чудак ты, мальчик. Что ты выигрываешь от своего упрямства? Ковыряние в туннеле до самой смерти? Подумай как следует.

— Уже подумал. Письма не напишу. Даже если бы и написал, отец никогда не согласится на подлость.

— Он тебя будет спасать, мальчик. Какая же это подлость? Придвигайся ближе, вот бумага.

— Сказал — не напишу, так и будет.

В штандартенфюрера снова затряслась щека. Он не без усилий сдерживал себя. Однако все еще прикидывался добрым дядечкой.

— Эх, молодость, молодость… На что ты надеешься? На бегство? Ожидания напрасные, уверяю тебя, мальчик. Не веришь? Сейчас докажу.

На белой поверхности стола щелкнул переключатель микрофона.

— Приведите его ко мне!

Не минуло и минуты, как в зал, вобрав главу в плечи, вошел… Загби.

— Рассказывай! — бросил штандартенфюрер, не глядя на индейца. Тело Загби преломилось в низком поклоне. Он показал на меня пальцем, быстро заговорил:

— Белый юноша подговаривал Загби бежать к большой реке. Он хотел напасть на дежурного среди ночи. Загби рассказал об этом белому воину, который охраняет сон каджао после работы. Белый воин пообещал Загби столько папирос, сколько пальцев на руках.

Губы штандартенфюрера искривились. Он зыркнул на индейца.

— Ты совершил умно. Тебе дадут папирос. Теперь ты каждый день будешь иметь папиросы. В блок не возвратишься. Я прикажу, чтобы тебя оставили здесь, будешь прибирать в комнатах или в коридоре. Тебя оденут как белого. Я удовлетворен тобой. Иди!

Загби, кланяясь, прижимая руку к сердцу, попятился к двери.

Я отвернулся. Боялся, что штандартенфюрер угадает мои мысли. И он уже, видно, не интересовался тонкостями моего расположения духа, был уверен, что измена индейца доконала меня.

— Вот тебе и брат-ство, — ставя ударения на каждом слоге, засмеялся штандартенфюрер. — Оно достойно нескольких сигарет. Краснокожий продал тебя с потрохами. Брось даже думать о бегстве. Делай, как я говорю, и все будет хорошо.

Я не отвечал.

Моя молчанка начинала бесить его.

Наклонившись через стол, он схватил меня за подбородок, аж голова откинулась назад. Подпухлые глаза превратились на узкие щели.

— Видел в туннеле индейцев, которые попробовали показать свой характер? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их ума! С тобой произойдет то же самое, если будешь артачиться. Забудешь собственное имя, друзей, не будешь помнить, кто ты, откуда, потеряешь все человеческое, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться дивом природы. Но я терпеливый. Прежде чем подвергнуть наказанию, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — грохнул он в микрофон. — Как там у вас?

— Приказ выполнен, штандартенфюрер! — прозвучало в ответ где-то из динамика.

— Коменданта ко мне!

За несколько минут в зале с пальмой появился белобровый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых шляп возле лифта.

— Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.

Белобровый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы завернули вправо. Матовый глянец пластика изменился пасмурным однообразием бетона, потолок понизился, повисая над главой. В безлюдье подземелья разливался мертвый синеватый свет. Путь пересекла густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчит широкополая шляпа. Гремит засов, решетка отходит в сторону.

Тяжелая дверь с заклепками. Табличка с надписью “Комендант”. “Неужели им удалось взять на испуг Ержи? Что же она мне скажет, будет советовать написать письмо? Может, поверила, что это нас спасет?..”

Яркий поток света неожиданно бьет в глаза, останавливает меня на пороге. На стуле под стеной сидит женщина, сидит спиной к двери. Вдруг голосом штандартенфюрера заговорил динамик:

— Я решил показать вам, фрау, одного упрямого мальчика. Ему все еще кажется, что он находится в лагере юных пионеров, или как там у вас это называется… Можете говорить с ним о чем угодно, вам не будут мешать. Комендант, оставьте их в одиночестве.

Женщина порывисто возвратила.

— Мама! — закричал я. — Мама!..

Это была моя иметь.