В феврале 1906 г. мне было поручено поехать в Финляндию и принять от Н. Е. Буренина работу по связи с заграницей: переправку людей в Швецию и получение оружия, приобретенного для готовившихся восстаний. Оружие поступало через сухопутную границу (Торнео — Хапаранда) и через морскую (Або, Ганге, Ваза — Стокгольм).

Часть оружия мы получали из Бельгии. При этом представитель фирмы Шредер жульничал и продавал нашим товарищам не очень хорошее оружие. Мне пришлось поехать из Женевы в Брюссель для того, чтобы побеседовать об этом с К. Гюисмансом, одним из лидеров бельгийской социалистической партии, и добиться от бельгийцев, чтобы они нам давали хорошее оружие.

Одновременно я должна была наладить в Финляндии организацию Объединительного съезда и переправу товарищей в Стокгольм и обратно. Первое, что мне пришлось взять на себя в Гельсингфорсе, когда я туда приехала, это была отправка в Питер последних товарищей (из группы латышей-партийцев), которые произвели экспроприацию в Государственном банке. Туда же я отвезла и часть денег, добытых при этой экспроприации, что-то около 10 тысяч рублей золотом и на небольшую сумму серебра в монетах рублевого достоинства. Серебро было отправлено, насколько я помню, через машинистов, а золото пришлось мне лично перевезти в Питер, положив его в пакетик под лиф и продержав так всю ночь, вплоть до Питера. Одного из латышей, блондина, я безуспешно пыталась превратить в брюнета. Ни я, ни он понятия не имели, как это делать. Купленная для этого жидкость нещадно воняла сероводородом. Волосы на голове еще удалось кое-как перекрасить, но когда дело дошло до усов, парень не выдержал. Пришлось их просто сбрить. Имени его я ни тогда, ни после не знала. По обыкновению, я знала только его кличку. Делалось это с целью, чтобы в случае ареста при допросе, когда будут называть имена, даже случайной игры физиономии не было. И жандармы, называя настоящие имена, называли действительно незнакомые мне имена.

Итак, я поселилась в Финляндии. Основная моя квартира была в Гельсингфорсе (Хельсинки), но в моем ведении были города, куда прибывала литература, а именно Або (Турку) и Ганге. Это был, так сказать, морской путь. Одновременно я нащупывала возможности для организации проезда делегатов на намечавшийся весной IV съезд нашей партии. С этой целью я ездила в Стокгольм на пароходе «Борэ» (их было два: «Борэ I» и «Борэ II»), который курсировал круглый год между Або и Стокгольмом.

В Стокгольме Н. Е. Буренин имел связь с социал-демократом Брантингом. Эту связь помог нам, большевикам, установить Владимир Мартынович Смирнов, наш старый товарищ еще по Петербургу, когда он учился в университете. Мать В. М. Смирнова — Виргиния Карловна была шведка, и В. М. Смирнов владел и финским и шведским языками. По окончании университета он поселился в Гельсингфорсе, где работал библиотекарем в Гельсингфорсской университетской библиотеке. Там он устроил нам, партийцам, явку к профессору Игельстрему — главному библиотекарю и, очевидно, сочувствующему нам. Другой явкой служил винный магазин Вальтера Шеберга. Это был член финской социал-демократической партии. У него, между прочим, в 1905 г. скрывались матросы — участники восстаний. Много помогали нам в работе члены финской Красной гвардии, в том числе их командир — капитан Кук.

Съездив в Стокгольм к Брантингу, я сговорилась с ним, что съезд можно будет провести в Народном доме в Стокгольме (Брантинг был директором этого дома). Договорившись о помещении для съезда и разузнав, в каких гостиницах можно будет поселить делегатов, я снеслась с Лидией Михайловной Книпович («Дяденькой»), которая должна была поселиться в Стокгольме для встречи делегатов и размещения их по гостиницам. Ей легко было это сделать, так как она владела шведским языком.

В Петербурге приемом делегатов, съезжавшихся с разных концов России, ведала Надежда Константиновна Крупская. В Гельсингфорсе принимала их я, а тех, которые ехали в Або, принимал Валериан Иванович Богомолов («Черт»). Иногда мы с ним менялись местами, т. е. он приезжал в Гельсингфорс, а я в Або. Когда же нужно было переправить сразу большое количество делегатов, мы приезжали в Ганге. Так, например, однажды мы с «Чертом» узнали, что скапливается сразу большое количество делегатов. На «Борэ» они были бы очень заметны. На этом пароходе мы переправляли по 2–3 делегата, не больше. Пришлось нам большую группу переправить через Ганге под видом экскурсии учителей. Каждый делегат получил при этом задание — обзавестись соответствующей одеждой, т. е. костюмом — тройкой, чтобы не вызывать никаких подозрений.

На обратном пути дело обстояло так: Л. М. Книпович давала делегату денег и явку либо до Ганге, либо до Мариенгамна на Аландских островах, либо до Або. Приехав в Мариенгамн, товарищи задерживались там на 3 дня, если мне не изменяет память, потому что пароход в Мариенгамн приходил и отходил один раз в 3 дня. Это нас устраивало: важно было разрядить их приезд в Россию. Из Ганге, Або и Мариенгамна они получали деньги и явки в Гельсингфорс, а там явку и деньги только до Выборга. Все это делалось с той же целью избежать одновременного приезда в Петербург. Из Выборга они ехали с пригородными (дачными) поездами и прибывали в Питер в одиночку. Благодаря этой системе возвращения в Петербург царская полиция, хотя она, конечно, узнала о съезде в Стокгольме, не задержала ни одного делегата, и все они благополучно вернулись в свои организации и смогли доложить пославшим их о работе и решениях съезда.

На обратном пути из Стокгольма Владимир Ильич остановился в Ганге и там писал свою статью о кадетах. Один из грузин рассказал мне очень много интересного о тифлисских кадетах. Выслушав его, я подумала, что Владимиру Ильичу пригодится этот материал для статьи, и направила этого товарища к Ленину, не сказав, к кому я его направляю. Через некоторое время он приходит ко мне и говорит:

— Что ты наделала!

— А в чем дело?

— Знаешь, я пришел к товарищу, — он стал так на меня смотреть, что мне стало страшно!

И жестом он показал, как Владимир Ильич прищурил левый глаз, а правым стал смотреть через растопыренные пальцы. Действительно, у Владимира Ильича была такая манера. Только во время последней его болезни было установлено, что у Владимира Ильича один глаз близорукий, другой — дальнозоркий, и, прищуривая один глаз и ставя перед другим глазом растопыренные пальцы, он как бы корректировал свое зрение. А так как взгляд у него был действительно очень острый, казалось, что он вас пронизывает насквозь. Пришедший к Ленину смутился, но потом со свойственной ему горячностью увлекся и рассказал все Владимиру Ильичу. На его упрек, почему я не сказала, что посылаю его к Ленину, я ответила:

— Зачем было говорить тебе? Узнав, что я посылаю тебя к Ленину, ты стал бы сочинять свой доклад, вместо того, чтобы все рассказать ему просто и ясно, как мне рассказывал.

Первая легальная маевка в моей жизни была в Гельсингфорсе. Финская социал-демократия существовала легально. Секретарем организации и редактором газеты «Tyomyes» был тогда т. Сирола.

Шли мы на маевку вместе с финским товарищем, впервые пошедшим на демонстрацию, — Вальтером Ивановичем Шеберг. Демонстрация направилась в Доюргорден (что соответствует берлинскому Тиргартену; никаких зверей в этом парке, как и в берлинском, нет). Это был излюбленный парк, куда собирались жители Хельсинки погулять. Демонстрация прошла с огромным подъемом и организованностью. В ней принимали участие и «активисты» и финская Красная гвардия во главе с капитаном Куком. В Финляндии еще не сошла волна подъема после 1905 года. Революционные традиции по существу только еще воспринимались от нас, большевиков, финскими руководителями.

После демонстрации пели революционные песни, а потом, разбившись на группы, разбрелись по парку, делились воспоминаниями, говорили о недавнем убийстве Гапона, о всей гапоновщине и т. д.

По окончании съезда я передала работу по переправе «Черту», а сама вернулась в Питер и вплоть до ареста 7 июля 1906 г. была секретарем Петербургского комитета вместе с Раисой Аркадьевной Карфункель (от меньшевиков). После Объединительного съезда Петербургский комитет был объединен.

Весной 1906 г. партия проводила кампанию по выборам в первую Государственную думу. По сути дела большевики проводили бойкот Думы. В числе докладчиков был в моем распоряжении Владимир Ильич. Карфункель часто мне говорила: «Какая ты счастливая, что у тебя есть такой оратор, как Владимир Ильич. У меня такого оратора нет».

Когда я вызывала Владимира Ильича на явку, чтобы послать его на собрание, он всегда точно являлся, а после выступления всегда приходил на явку и докладывал — сколько человек было на собрании, какие вопросы были заданы и какие недостатки он заметил в организации, где выступал.