Пытаюсь вспомнить Костел моего детства, но всегда получается костел с маленькой «к». Это было воскресное единение в тесном неоготическом строении на песчаном холме, скорее напоминавшем часовню, чем полноценный храм. Затем, в середине 1970-х, приходу вернули довоенное имущество — здание кинотеатра «Уголок». С этого момента мессы отправлялись в холодном бетонном помещении, из которого вынесли все кресла, проекторы и экран. Теперь, чтобы посмотреть кино, приходилось ехать семь автобусных остановок до мрачного кинотеатра «Химик» при тархоминской фармацевтической фабрике «Польфа». Я так и не смог с этим смириться — ведь в «Уголке» я посмотрел свой первый в жизни фильм. Это был «Виннету-3». Не исключено, что именно тогда я почувствовал: костел — не только воскресное единение верующих, но также равнодушная безличная сила, отбирающая у меня кинотеатр, в котором я заливался слезами, когда умирал Виннету.

Довольно долго я не подозревал о существовании епископов. К конфирмации приступил с годичным или даже двухлетним опозданием и к тому времени был уже настолько пропитан духом то ли бунтарства, то ли эмансипации, что в священнике, совершавшем таинство, видел лишь опереточный персонаж. Даже если я и целовал перстень, сей факт напрочь стерся из моей памяти. Существовала ли вообще какая-то иерархия в моем или общем сознании? Я помню черно-белую, старую, напечатанную на твердом картоне фотографию кардинала Вышиньского. Она стояла у нас дома в каком-то не шибко заметном месте. Для папы римского Павла VI тоже, наверное, нашелся где-нибудь кусочек пространства. Может, в молитвослове? И все же вся эта епископско-кардинальско-чиновничья мишура не ставилась во главу угла. Не затмевала повседневной веры. Мы ходили в костел. Ходили на уроки Закона Божия в тенистую комнату, даже не при костеле — он был слишком далеко, — а в частном доме на опушке леса. Благодаря этому в наших уроках было что-то сказочное и таинственно-мистическое. Одно можно сказать наверняка: тогда никто не сталкивался ни с чванством, ни с грубостью церковных иерархов.

Годы «среднего» коммунизма были для костела — этого, с маленькой «к», будничного — самыми лучшими. В меру преследуемый, украдкой принимаемый, он был таким же символом протеста, как и компромисс. Ни нарочито богатый, ни демонстративно бедный, сопутствовал обычным людям в их обычной жизни. Да, мой ксендз и законоучитель разъезжал на «Фольксвагене-жуке», но это, скорее, свидетельствовало о его темпераменте, нежели о таких качествах, как luxuria, superbia или avaritia [2]Страсть к роскоши, высокомерие, корыстолюбие ( лат .).
. Кроме того, он охотно этой роскошью делился, сажал нас в машину по семь-десять человек и развозил по домам.

Кто знает, не был ли именно тогда польский Костел ближе всего к евангелическим временам? Ведь нет ничего хуже Костела-триумфатора, Костела-властолюбца, идущего на союз с троном, больше того — посягающего на трон. Костел должен быть преследуем, так же как преследовались те, кому был ниспослан Господь. Если я ошибаюсь, пожалуйста, поправьте меня.

В июне 1979 года я всю ночь пролежал на прогретой мостовой Старого Города и вместе с другими ждал, когда утром приедет папа и мы сможем его приветствовать. Я был тогда довольно далек от Церкви, но разделял радость и надежду толпы. Не мог себе представить, что столь долгий понтификат Иоанна Павла II погрузит польский Костел в спячку и загонит его на духовные задворки. Мир начал радикально меняться, а у нас был Иоанн Павел II.

Пал коммунизм, предстояло срочно строить нечто вроде новой действительности — а у нас был папа. Капитализм, глобализм требуют неизвестных доселе добродетелей — а у нас папа. Биотехнологическая благая весть гласит, что человек (богатый) вот-вот урвет у Господа Бога кусочек бессмертия — а у нас польский папа. Другие боги становятся столь же реальны, как наш Бог, — польский папа нас защитит. Прав был бывший священник: мы остались с золотым племенным тельцом, довольные и зашоренные. Там, где я живу, кошмарные скульптурные изображения папы стоят во дворах и огородах, будто садовые гномы. Торуньское радио транслирует его голос чуть ли не как рождественские заставки. Теперь, когда его уже наконец причислят к лику святых, он станет символом церковной и национальной гордости.

Да. Я считаю, что в коммунистические времена Костел был лучше. В любом случае, — более христианским. Его смирение было вынужденным, но все же ближе тому, кто нашу Церковь основал. Епископы не маячили по телевидению, их голоса не доносились из радиоприемников, их высказываниями не пестрели газеты. Они жили себе своей жизнью, и мы видели их только во время миропомазания. Приходской священник был таким же, как и все: и Богу свечку, и черту огарок. Более того, я считаю, что до нашего папы Костел был лучше. Был одним из многих в этом мире. Ни лучше, ни хуже остальных. Тем более что главным наследием польского папства стали монстры из бетона, гипса и органопластиков, рассеянные по всей стране. Кроме этого, сложно заметить какие-либо перемены, которые вследствие вмешательства Святого Духа коснулись бы нашей земли. Полно мест, где и без Его содействия всё так же и даже лучше.

Не было никаких епископов в телевизоре моей молодости. Не было их в газетах. У Костела было лицо приходского священника и викария. Их, ксендзов, и нас, паству, деликатно и ненавязчиво преследовали. Благодаря этому мы чувствовали единение. И я совсем бы не возражал, чтобы прежние — в религиозном смысле — времена вернулись.