Василий Зарубин с паспортом на имя американского гражданина Ярослава Кочека, с женой и сыном прибыл в Берлин в начале осени 1934 года в качестве представителя американской кинокомпании «Парамаунт».

По тому, как были почтительны пограничники и таможенные чиновники при пересечении франко-германской границы, как отнеслись в берлинской гостинице, где американскую чету встречали с неизменной улыбкой, стараясь мгновенно выполнить каждое их желание, можно было судить, что отношение к американским гражданам в Германии было более чем предупредительным. Как тут было не вспомнить наставления Артузова.

Единственное, чего не мог сделать обслуживающий персонал отеля, так это прилично накормить заокеанских гостей. По всей территории Третьего рейха в ресторанах ощущалась нехватка мяса и рыбы, а овощи приправлялись маргарином.

Американцы сняли номер люкс на третьем этаже с ванной и телефоном. Через несколько дней Зарубин решил, что следует не откладывая арендовать квартиру, связаться с министерством Геббельса, коллегами из «Метро Голдвин-Майер» и зарегистрироваться в консульстве своей страны.

Из беседы с портье он узнал адреса и телефоны нескольких контор по аренде жилья. На его звонки отвечали вежливые секретари и спрашивали: в каком районе, на каком этаже, из скольких комнат господин хотел бы снять квартиру. При этом неизменно интересовались его национальностью и подданством, предупреждая при этом, что квартира евреям не сдается.

Аренда квартиры в Берлине оказалась дедом несложным. После изгнания иудеев из Германии в городе пустовало много квартир, даже целые дома. Уже на следующий день Василию предложили прекрасный особняк из восьми комнат, обставленный новой мебелью, с большим садом и гаражом, в районе Потсдама. В сопровождении агента по найму Зарубин с женой поехали его осматривать.

Действительно, это был белый двухэтажный дом, с балконами, с садом. За домом – гараж на три автомашины с оборудованием для ремонта. Водопровод, канализация, собственная котельная, телефон. В цокольном этаже разместилась кухня с холодильными камерами и помещением для прислуги.

Разумеется, восемь комнат, обставленных дорогой мебелью, Василию были не нужны. Но особняк имел ряд преимуществ в оперативном плане по сравнению с городской квартирой, а это в его положении было главное.

Высокий каменный забор отделял дом от улицы. Отсутствие поблизости соседей исключало опасность подслушивания, осложняло для контрразведки негласное проникновение, и, наконец, тишина и чистый воздух тоже чего-то стоили.

Лиза, осмотрев особняк, невесело заметила:

– Здесь, конечно, шикарно, но чем я буду заниматься в этих хоромах целыми днями? А когда ты уедешь в командировку? Тут же страшно одной ночевать! А убирать все это?

– Ну, не пугайся! Убирать – наймем женщину. Будешь читать, заниматься хозяйством. Если захочешь, поедешь со мной в командировку. Наконец, можешь тоже ездить в город!

– А что я буду делать в городе?

– Ну, друг мой, мало ли чем можно заняться в таком большом городе, как Берлин. Тут музеев одних сколько. Есть еще кинотеатры, картинные галереи. Наконец, если пожелаешь, можно и для тебя найти работу. Ты знаешь языки, а здесь много американских учреждений.

– Ну, посмотрим, – неопределенно сказала она и добавила: – А ты прикидывал, в какую цену тебе обойдется этот дворец?

– Меня это не волнует: платить будет компания. Если ей покажется дорого, добавлю из собственных средств…

Лиза молча пожала плечами. Это был ее излюбленный жест, когда она хотела сказать: «Делай как знаешь».

Она, как всегда, оказалась права. Цену за особняк заломили немалую – четыре тысячи марок в месяц. В городе за такие деньги можно было снять две трехкомнатные квартиры.

– Для меня это слишком высокая цена, – заявил Василий агенту. – Могу предложить две с половиной тысячи марок.

Естественно, агенту нужно было посоветоваться с владельцами. Должно быть, охотников арендовать особняк за такую цену не было – предложение Зарубина было принято. Выплатив арендную плату за месяц вперед, он подписал контракт, и через несколько дней они переехали сюда.

Теперь нужно было арендовать помещение для конторы «Парамаунт» в Берлине, подыскать служащих и начинать нормальную работу. Да и для особняка требовались садовник, сторож, истопник и горничная. Для найма всех служащих Василий решил обратиться к объекту своего изучения во Франции «Вернеру», который должен был работать в министерстве иностранных дел Германии. Кроме того, следовало посетить генерального консула США в Берлине, представиться ему и вручить рекомендательные письма, которые он получил находясь во Франции и в США.

Дин Робертсон оказался весьма симпатичным американцем. Прочитав письмо, он сказал, улыбаясь:

– Покровительствовать гражданам Соединенных Штатов – моя прямая обязанность. Если могу вам помочь советом, всегда к вашим услугам. Скажите, мистер Кочек, вы живете в гостинице или сняли квартиру?

– Снял особняк в Потсдаме и позавчера переехал туда с женой.

– Это безумно дорого! – воскликнул Робертсон.

– Очень дорого, вы правы, зато удобно – тишина, чистый воздух. Все это чего-то стоит… Потом, признаюсь вам, я надеюсь здесь прилично заработать и покрыть все расходы с лихвой. Если, конечно, вы поможете мне.

– Чем же? – с улыбкой спросил Дин.

– Прежде всего советом. Мне нужно открыть в Берлине контору, нанять служащих, завести связи… Как всегда в таких случаях…

– Господин Кочек, это совсем несложно. Помещение для конторы найти легко: в деловой части Берлина много пустующих помещений. А вот с наймом людей… Хотите, мы порекомендуем вам кое-кого…

– Буду вам очень признателен!

– Не стоит благодарности, это тоже моя обязанность… Кстати, как вы устроились с питанием?

– Очень плохо, господин Робертсон! В Париже мы с женой привыкли к хорошей еде, здесь же одни овощи, вместо хлеба – картошка.

– Я вас обрадую: вы можете пользоваться нашим магазином, там за доллары вам продадут все, что вашей душе угодно. – Консул ту же написал записку и протянул Василию: – Зайдите туда, это во дворе консульства, купите все необходимое и сделайте заказ на ближайшее будущее… В письме ваш друг просит меня кое в чем еще помочь вам… Об этом он говорил со мной по телефону. Когда возникнет у вас нужда, приходите – я сделаю все, что смогу.

– Благодарю вас, господин Робертсон, вы очень любезны. Я хотел спросить у вас, как, по вашему мнению, пойдут у нас здесь дела? Признаюсь, мне нацисты не внушают особого доверия.

– Между нами говоря, наци во главе с Гитлером – дрянь!.. Они разбудили в немцах самые низменные чувства… Однако нацисты все-таки лучше, чем коммунисты. С гитлеровцами можно договориться, завязать с ними торговые отношения, как, к примеру, делает нефтяная компания «Стандарт-ойл», и неплохо заработать. А что коммунисты? Они ничего не признают: ни частной собственности, ни свободы предпринимательства!

– Абсолютно с вами согласен! – воскликнул Василий. – Без частной собственности нет свободы… Признаться, я не разбираюсь в политике, но боюсь, как бы Гитлер не обманул нас… У него волчий аппетит. Сперва он проглотит ближних, а потом примется за дальних – тогда и нам станет неуютно в этом мире.

– Ну что вы! – генеральный консул снисходительно усмехнулся. – Мы для Германии совершенно недосягаемы! Гитлер вынужден будет напасть на Советы! Он и его окружение хорошо понимают, что для них враг номер один – это большевики. Если до этого немцы немного потреплют зазнавшихся англичан, тоже будет неплохо. Образуется вакуум, а мы заполним его. Мы самая сильная нация и будущее принадлежит нам – американцам! – голос Робертсона звучал торжественно.

– Вы знаете, это для меня очень сложные вопросы, – сокрушенно вздохнул Василий и поднялся, чтобы откланяться.

В магазине он наполнил три объемистых бумажных пакета продуктами, купил несколько бутылок вина, виски, положил все это в багажник новенького «опель-капитана», на днях приобретенного для компании, и отбыл домой.

После обеда Зарубин позвонил в министерство пропаганды, назвал себя и попросил принять его кем-нибудь из руководящего состава.

– Одну минутку! – попросила секретарь и тут же соединила его с господином Штройбелем, одним из заместителей министра. – О, мистер Кочек! Здравствуйте, здравствуйте, – пророкотал приветливо Штройбель.

– Когда бы вы могли принять меня, господин Штройбель? – вежливо спросил Василий.

– Да когда вам будет угодно! Хоть сейчас, если вы не возражаете.

Василий не торопясь собрался, взял портфель и, прощаясь с Лизой, весело сказал:

– Ну, с богом, еду на переговоры с боссами по идеологии!

Он знал, что министерство пропаганды жестко контролирует кинорынок, что без его разрешения ни один иностранный кинофильм не мог быть пущен в прокат.

Штройбель, невысокий, полный немец, в прошлом моряк и человек, придерживавшийся социалистических взглядов, а теперь верный служака у нацистов, принял уполномоченного известной американской кинофирмы весьма учтиво, был вежлив и предупредителен.

– Вы не будете возражать, если при нашей беседе будут присутствовать мои заместители – начальники секторов Бломе и Цигель? – осведомился Штройбель.

– Разумеется, нет! – ответил Василий, а сам подумал: «Попробуй откажись! Небось, из гестапо представители или из абвера».

В просторный кабинет, обставленный тяжелой дубовой мебелью, вошли два невзрачных господина. Представившись американскому гостю, они чинно уселись у стола и молча сидели до самого конца переговоров. Вошла секретарь с подносом, на котором были фарфоровые чашки, кофейник, бутылка коньяка и четыре малюсенькие рюмочки. Поставив поднос на стол, она молча вышла. Господин Штройбель сам разлил кофе по чашкам и спросил, не желает ли мистер Кочек рюмочку коньяка?

– Пожалуй, не откажусь! – Василий глотнул отдающий сивухой напиток. Кофе тоже оказался суррогатом. «Уж если в министерстве пропаганды пьют суррогат вместо кофе, – подумал Василий, – значит, тут всегда можно найти покупателей на настоящий бразильский кофе!».

В ходе переговоров Штройбель отметил, что на немецком рынке американских фильмов сравнительно мало. Если господин Кочек ознакомится с нашими требованиями и условиями, подберет соответствующие фильмы, министерство не будет возражать против их продажи владельцам кинотеатров. Василий, зная мнение руководства компании «Парамаунт», ответил, что компания считает необходимым начать с изучения местного рынка, а потом уже выходить с конкретными предложениями. Кое-какие мысли уже есть, но спешить не стоит.

– Я доложу о вас министру, и в случае необходимости мы с вами свяжемся, – сказал Штройбель.

– Заранее благодарен! Но не смогли бы вы оказать мне небольшую услугу – помочь подыскать помещение для конторы не очень далеко от вас? И еще одно: оказать мне содействие в оформлении вида на жительство? – спросил Василий.

– Это несложно, – сказал Штройбель. – Господин Бломе поможет вам решить эти проблемы.

Бломе вежливо кивнул головой. Все встали и поклонились друг другу, прощаясь.

Между тем пора уже было восстанавливать оперативные связи. Начать Василий решил с Вернера, поскольку знал номер его домашнего телефона. Но можно ли это делать? Василий опасался, что его телефон может стоять на контроле. Подумав, он решил, что лучше всего, если Лиза пойдет на железнодорожную станцию Потсдам и оттуда по телефону-автомату позвонит Вернеру, как его знакомая, договорится с ним о свидании.

– Он парень толковый, – объяснял Василий Лизе, – и, когда ты назовешь себя, он сразу поймет, о чем идет речь. Как мы условились, он будет ждать от нас звонка, поскольку знает, что мы должны приехать в Берлин.

– Если Вернер согласится встретиться, где назначать ему свидание? – спросила Лиза.

– Где-нибудь поблизости отсюда. Ну, скажем, на той же станции Потсдам. Погуляйте немного и, если ты убедишься, что слежки нет, приходите сюда. Сейчас рано темнеет, и вряд ли в сумерках вас кто-то узнает.

– Скажи, ты абсолютно в нем уверен? Представляешь, что будет, если мы ошибемся в нем? – беспокоилась Лиза.

– Абсолютно уверенным быть ни в ком нельзя! Но Вернер уже помогал нам во Франции, предварительно его уже изучали, так что, думаю, все будет в порядке.

– А если все это игра? Продуманная во всех деталях игра?

– Лиза, дорогая, мы ведь не одни с тобой работаем. Еще до нашего приезда легальная резидентура получила указание его проверить. Не волнуйся.

Вернер оказался дома; судя по тону его голоса, обрадовался звонку и без колебаний согласился встретиться. Полчаса спустя Лиза, еще издали узнав его высокую худую фигуру и убедившись, что вокруг все спокойно, вышла из тени, взяла его под руку и повела в парк.

– Пройдемте, тут недалеко. Муж ждет вас! – сказала она.

Василий и Вернер встретились сердечно и долго крепко жали друг другу руки.

Усадив гостя на диван, хозяин придвинул столик и наполнил стаканы шотландским виски.

– После такого холода не мешает немного согреться, – сказал он, – да и за встречу стоит выпить!

Лиза ушла на кухню готовить ужин.

– Рассказывайте, дружище, что нового у вас, как живете, как устроились? – спросил Василий, присаживаясь на диван рядом с Вернером.

– Рассказать нужно о многом, не знаю даже, с чего начать… – начал Вернер. – Прежде всего, я очень рад вашему приезду. Живу я неплохо, работаю теперь в министерстве иностранных дел, занимаю скромную должность референта. Но через меня проходит очень много документов.

– Как вы нашли Германию?

– Что вам сказать?.. Даже не верится, что это моя родина: настолько все изменилось, в особенности люди. Они боятся друг другу сказать лишнее слово, живут в постоянном страхе.

– Неужели все смирились с существующим строем и никто не делает попытки бороться?

– Бороться?!.. Трудно, очень трудно, – Вернер опустил голову и некоторое время молчал, потом взглянул на Зарубина. – Конечно, честные люди, ведущие посильную борьбу, есть, но все это капля в море…

– Но ведь реки начинаются с маленьких ручейков…

– Но случается, что ручейки высыхают, не сумев влиться в большой поток!

– Бывает и так, – согласился Зарубин. – Ну а ваша лично позиция какая? Такая же, как была в Париже?

– Я своим принципам никогда не изменял и не изменю!

– Могу ли я это понимать так, что вы согласны оказывать нам посильную помощь, как это имело место во Франции?

– Да, я согласен! Более того, – Вернер, взволнованно заторопился, – могу сказать, что я не один, мы организовали кружок – все верные, порядочные люди. Делаем мало, но это все, что мы можем пока… Нам нужна помощь! – закончил он, понизив голос.

– Давайте к этому вернемся позже, – сказал Зарубин. – Сейчас хочу поблагодарить вас за вашу верность слову, согласие мне помогать и сразу излагаю свою просьбу. Я приехал сюда как американец, представляю в Германии кинокомпанию «Парамаунт». Я намерен открыть в Берлине контору, и мне потребуются сотрудники. Не можете ли вы порекомендовать мне квалифицированных специалистов: юрисконсульта, бухгалтера, секретаря, знающего английский и французский, а для работы в особняке, который я уже арендовал, сторожа-садовника и служанку? Поймите меня правильно: нужны не борцы-антифашисты, а просто порядочные люди, не связанные с гестапо, вот и все!

– Думаю, что подыскать таких людей я смогу. Должны ли они знать, что мы с вами знакомы?

– Ни в коем случае! Если подберете человека, ссылайтесь на слухи: американскому дельцу нужны, мол, работники.

– А как вы узнаете, что человек пришел от меня? – спросил Вернер.

– Хотя бы потому, что никто еще не знает, что мне нужны работники, следовательно, никто ко мне и не обратится, – объяснил Василий.

– Я уже сейчас могу назвать вам одного юриста. Фамилия – Глауберг, Альберт Глауберг. Если вы не возражаете, он придет к вам, скажем, часов в семь вечера.

– По-вашему, ему можно доверять?

– Как вам сказать… До определенных пределов, но не больше…

– Понятно! Скажите ему: пусть приходит.

Лиза пригласила всех к столу, но Вернер отказался, сказав, что после восьми он ничего не ест. Они стали прощаться.

– Скажите, а как в случае необходимости мы сможем связаться? – спросил Зарубин.

– Мадам Марианна, – Вернер знал Лизу как Марианну Кочекову, – мадам Марианна всегда может позвонить мне домой. На случай если вдруг подслушивают, лучше всего говорить в интимном плане… Вполне естественно, если я назначу даме свидание… Кстати, у меня в городе есть квартира, где мы могли бы изредка встречаться.

– В этой квартире вы можете встречаться с мадам Кочековой, но не со мной. Если нас увидят, сразу возникнет подозрение: почему муж встречается с мужчиной, который ухаживает за его женой. Я думаю, лучше всего, если будут знать, что мы с вами знакомы еще по Парижу… Тогда при необходимости я могу звонить вам на квартиру. А следующую встречу давайте проведем в городе.

– Это, конечно, можно, но…

– Что вас смущает?

– Как только в гестапо станет известно, что мы знакомы, меня немедленно туда вызовут на допрос…

– Ну и что?

– И потребуют, чтобы я докладывал обо всем, что узнаю. Не забывайте, вы американец, следовательно, подозрительны…

– В таком случае скажете, что я человек аполитичный и ничем, кроме денег, не интересуюсь.

– Не хотелось бы иметь с ними дело. Но если это необходимо…

И они распрощались.

Вскоре на фасаде четырехэтажного дома на оживленной улице в самом центре Берлина появилась новая вывеска «Кинокомпания “Парамаунт”. Берлинское отделение». Контора была небольшая, занимала всего четыре комнаты. Одна – кабинет директора, большая комната для бухгалтера и делопроизводителя и одна – для юрисконсульта.

Люди тоже подобрались как будто неплохие. Несколько флегматичный, но тем не менее хорошо разбирающийся в запутанных статьях гражданского кодекса юрист Глауберг.

Ему Кочек поручил оформление в полицай-президиуме вида на жительство для супругов Кочековых.

Бухгалтер Шульце ранее работал в фирме, где хозяин был по национальности евреем, поэтому, несмотря на его большой опыт, власти отказали ему в доверии. Делопроизводитель Колвиц был тоже пожилым седовласым человеком. Он владел несколькими иностранными языками и хорошо знал свое дело. И наконец, Секретарша Лотта, молодая, голубоглазая девица, хорошо умеющая печатать на машинке и стенографировать.

Во всех комнатах установили телефоны, открыли текущий счет в Немецком национальном банке, заказали печати, штампы и бланки, и контора начала функционировать.

Во время посещения Генконсульства США Зарубин познакомился с представителем другой крупной американской кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер», а также представителем нефтяной компании «Стандарт ойл Компани», господином Тейлором, человеком очень общительным. В частности, Тейлор рассказал, что он через Робертсона отправил дипломатической почтой письмо руководству своей компании, в котором рекомендовал ему не соглашаться на предложения немцев о кредитах, так как, занятые созданием собственного воздушного флота и постройкой подводных лодок, они будут сильно нуждаться в топливе и закупят его на условиях обычного коммерческого кредита. Что же касается строительства емкостей под бензин в Гамбурге, то он порекомендовал для начала построить несколько хранилищ при непременном условии, что они будут принадлежать компании.

Когда они все вместе были у Робертсона, тот, обращаясь к Тейлору, сказал:

– Я считаю, что ваши рекомендации правильны. Чего-чего, а уж горючее они должны закупать за наличные деньги. На днях военно-морское ведомство спустило на воду три подводные лодки, и на верфях в Гамбурге начато строительство двух крейсеров. По нашим сведениям фирма «Мессершмидт» приступает к серийному производству новых истребителей. Гитлер взял курс на вооружение, а горючего у них нет. Почему же вашей компании не использовать это обстоятельство?

– Именно этим мы и занимаемся, – с улыбкой ответил Тейлор. Стоявший рядом Зарубин внимательно слушал, кивал в знак одобрения головой, но предпочитал помалкивать. «Этот Тейлор, – подумал он, – может стать хорошим источником».

«…Флик-Штаггер, американец, музыкант… так, что еще», – шептал Вилли, просматривая досье на этого немца, которое он смог на ночь вынести из своего отдела по просьбе куратора и собирался сегодня ему показать.

Из материалов досье следовало, что Флик-Штатгер, американизированный немец, уже продолжительное время разрабатывается гестапо. О развитии событий регулярно ставится в известность контрразведка генерального штаба, более того, делом заинтересовался сам Геринг. По мнению гестаповцев, объект работает на все стороны.

С Гитлером он знаком с 1929 года и неоднократно оказывал ему услуги частного характера. Например, организовал встречу фюрера с американским газетным магнатом Херстом и его секретарем Хафштенлем. С этого же времени он поддерживает знакомство с Герингом и часто бывает у него в гостях дома. Обращают на себя внимание его связи в научной среде: Карл Гофман – специалист по газам, Фламм – конструктор подводных лодок, Фриц Ланге и Арно Бреш – физики, специализируются на расщеплении атомного ядра. Шленке – научный консультант рейхсвера. Хансен – конструктор летательных аппаратов.

«Интересный человек, удивительно широкое разнообразие интересов, – подумал Вилли, листая досье. – Стоп, а это что такое: “Поддерживает связь с полпредством СССР, неоднократно встречался с пресс-атташе полпредства Виноградовым, убеждал его в необходимости сближения США, Германии и России. Организовал встречу Виноградова с Альфредом Розенбергом в одном из ресторанов Берлина осенью 1933 года. Беседа записывалась «Исследовательским ведомством» Геринга”.

Действительно, старается на все стороны! А вот еще: “Зафиксирована встреча Флик-Штаггера в ресторане «Триумф» на Кантштрассе с американским подданным Иоганом Ширмером и неизвестным. Личность неизвестного установить не удалось, однако зафиксировано, что он назвал себя «генералом»”.

Вилли захлопнул досье и стал собираться.

Сентябрь в этом году выдался как никогда дождливым. Было еще совсем тепло, но на протяжении всей недели не проходило дня, чтобы небо не изливало на Берлин потоков воды. Зелень бульваров потемнела от воды, пропитавшей, казалось, даже листву. Тиргартен сочился влагою, как не отжатая губка. Шпрее, с ее обычно темными, радужными от нефти ленивыми водами, подошла под самые края набережных.

Хотя Александр и советовал пользоваться подземкой, Вилли понял, что дойти до станции выше его сил. За те нескольких шагов, что ему пришлось пробежать до стоянки такси, вода успела забраться за воротник, а начищенные башмаки оказались забрызганными грязью.

Александр был человеком аккуратным, очевидно, достаточно опытным и осторожным. Перед каждой встречей, по его словам, он подолгу проверялся, поскольку опасался, что за ним, как официальным сотрудником дипломатического представительства, может вестись квалифицированная слежка. В целях предосторожности он запретил Вилли выносить со службы секретные документы, и задание добыть дело на Флик-Штаггера явилось исключением, которое требовало своего объяснения.

«Интересно, – думал Вилли, – знает ли Александр о моем участии в операции по уничтожению штурмовиков. Вряд ли, но он обязательно будет интересоваться».

Израйлович встретил Лемана, словно они расстались только вчера – такая у него была привычка. Во время разговора он несколько раз умолкал и сильно кашлял.

– Вы простудились? – с участием спросил Вилли.

– Да, – лицо Александра искривилось в болезненной улыбке.

Вилли с трудом заставил себя сосредоточиться. К счастью, Александр сегодня больше говорил сам, чем спрашивал. Вилли впервые услышал такое откровенное и ясное изложение программы действий гитлеровцев в Европе в ближайшем будущем. Потом они обменялись мнениями, как эта программа может осуществляться.

Это были рассуждения опытного практика к тем общим соображениям, которые высказывались ранее. Израйлович не называл конкретных имен, но в его предположениях слово «убрать» фигурировало так часто, что программа убийств показалась Вилли рассчитанной на целые десятилетия. Она распространялась на всю Европу. Речь шла об уничтожении многих немецких политических деятелей. По словам Израйловича, у нацистов для этих целей имелись опытные агенты во многих странах.

– Вы устали? – спросил вдруг Израйлович, заметив бледный вид Вилли.

– Нет, нет! Что вы! – поспешно ответил Вилли, опасаясь, что Израйлович может счесть его слабым, неспособным энергично работать и откажется от его услуг.

Вилли стал подробно рассказывать о событиях в Берлине в ночь на 30 июня. Израйлович слушал молча, не перебивая, потом сказал:

– Как видите, все наши предположения находят свое подтверждение. Ну хорошо, не будем больше об убийствах. Я уже говорил вам, что вы должны будете работать с другим человеком. Ну вот, время пришло. Сегодня я вас с ним познакомлю. Пойдемте вон к той автомашине.

Они подошли и сели на заднее сиденье «опель-капитана». Когда машина тронулась, Израйлович сказал:

– Познакомьтесь, это ваш новый куратор.

Сидевший за рулем человек, не оборачиваясь, через плечо, подал Вилли руку и сказал:

– Очень рад. Ярослав!

Судя по выговору, он был не немец, это Вилли почувствовал сразу.

– Подбрось меня до метро, – попросил Израйлович Ярослава. Некоторое время они ехали молча. Потом машина остановилась у подземки, Вилли с Израйловичем крепко пожали друг другу руки и расстались.

Ярослав тронул машину, и они некоторое время ехали молча. Вилли присматривался к новому руководителю. Это был невысокий плотный человек лет сорока, с умными проницательными глазами за стеклами очков. Две резко очерченные складки на щеках, крепкий подбородок и неожиданно широкая добрая улыбка указывали на то, что этот сотрудник с характером и уже много чего повидал в жизни.

Ярослав хотел повернуть направо, но Вилли сказал:

– Давайте прямо!

– Я хотел проехать по Виландштрассе, – объяснил Ярослав.

– Нет, нет! – настоял Вилли. – Лучше прямо! Там меньше патрулей.

Переждав поперечный поток автомобилей, Ярослав, он же Василий Зарубин, послушно пересек Курфюрстендамм. Из осторожности они сделали крюк. К тому же Зарубин еще раз хотел взглянуть на витрину магазина на углу Вильмерсдорф и Зибель штрассе, где для него мог быть поставлен условный сигнал. Останавливаться, чтобы не обнаружить своего интереса, он, конечно, не стал.

Автомобиль поравнялся с интересующим его магазином, и, к своему разочарованию, Зарубин в обусловленном месте сигнала не обнаружил. Это указывало на то, что у его товарища что-то не получилось.

Наконец, машина остановилась в безлюдном месте, где они могли спокойно побеседовать.

– Александр предупредил меня, что сегодня вы должны были принести материалы по Флик-Штаггеру. Так? – спросил Зарубин.

– Верно. Дело я смог взять только до утра, – сказал Леман и извлек из-под рубашки на груди досье. – Должен вас предупредить, что этого человека уже давно разрабатывает гестапо.

– Вот как, – невольно вырвалось у Зарубина.

Он был введен в существо дела, читал в Москве оперативные письма из резидентуры и знал, что в свое время нелегалы обратили внимание резидента легальной резидентуры Бориса Бермана на энергичного и общительного музыканта, американца немецкого происхождения Карла Флик-Штаггера. Это был известный в Берлине и Америке композитор.

Концерт из его произведений исполнялся в Белом доме, в Вашингтоне, вскоре после избрания Ф. Д. Рузвельта президентом США в 1932 году. Жена Флик-Штаггера пела в мюнхенской опере, брат был директором популярного театра во Фрайбурге.

Похоже, что артистическая карьера не удовлетворяла честолюбивого американца. С 1929 года он стал внештатным сотрудником солидного американского пресс-агентства в Берлине и тогда же начал публиковать свои статьи. Флик-Штаггер вращался в высших кругах берлинского общества, был вхож в аристократические салоны, нравился женщинам, располагал связями среди высокопоставленных чиновников Третьего рейха, включая окружение Гитлера, Папена и Геринга.

Такой человек, безусловно, представлял большой интерес для разведки. Поэтому Берман поручил одному из нелегалов, «Джиму», который по паспорту значился как Иоган Ширмер, попытаться сблизиться с Флик-Штаггером и выяснить, можно ли его завербовать.

Знакомство состоялось и очень быстро переросло в дружбу. «Джим» не торопился, внимательно присматривался к музыканту и старался не выходить за пределы дружеских отношений. Разведчика настораживала самонадеянность и несобранность Флик-Штаггера.

В начале октября 1933 года, узнав, что его назначают на должность заместителя начальника Иностранного отдела, Борис Берман решил вернуться в Москву с триумфом. Завербовать такого ценного агента перед отъездом – что может быть почетнее! Желание это было столь велико, что Борис, опытный оперативник, решил провести вербовку сам, не дожидаясь результатов необходимых в таких случаях проверочных мероприятий.

В конце октября он докладывал в Центр: «Завербовал Флик-Штаггера. Он имеет доступ туда, куда мы попасть и мечтать не могли. Имеет своих людей в учреждениях, которые сугубо нас интересуют. В течение двух вечеров я с ним договорился до последних мелочей. Говорил по-немецки, представлялся как наш генерал. Он берется делать все, что нам нужно».

И вот теперь приходится пожинать плоды этой торопливости. Некоторое время спустя после отъезда Бермана один из чиновников третьего отдела гестапо пригласил на беседу Джима и прямо спросил, работает ли Флик-Штаггер против немцев? Проявлял ли интерес к германским секретам и не пытался ли их добыть через свои связи?

«Джим» пояснил, что они со Штаггером друзья, что политикой он не интересуется и, естественно, ответить на поставленные вопросы не может.

Через несколько дней «Джима» вызвали на повторную беседу в гестапо. На этот раз чиновник пытался выяснить, кто был третьим с ним и Флик-Штаггером в ресторане и не был ли этот третий «русским генералом». «Джим» пояснил, что, насколько ему известно, это был кто-то из знакомых Штаггера американцев, имени которого он не знает.

После этой беседы «Джим» обнаружил за собой слежку.

– Скажите, Вилли, вам известно, как обстоят дела с Ширмером? – спросил Зарубин.

– В связи с делом Флик-Штаггера Иоганна Ширмера тоже взяли в разработку. Специально, чтобы напугать Ширмера, его уже дважды вызывали в гестапо, беседовали с ним, а теперь ведут за ним слежку. Надеются установить его связи. По этому делу разыскивали какого-то «русского генерала», но установить его не смогли, – доложил Леман.

– Понятно, – сказал Зарубин. – Сделаем так, Вилли. Сейчас я вас высажу у метро, а через два часа встретимся у другой станции, я верну вам дело. Какие у вас планы на ближайшие недели?

– Меня посылают в командировку на остров Рюгер по просьбе абвера. Нужно установить саботажников на строительстве аэродрома. Шеф нашего отдела очень доволен, что моя марка так высоко котируется у абверовцев, – ухмыльнулся Вилли.

– Это действительно очень хорошо, – согласился Зарубин, но Леман видел, что он озабочен и думает о чем-то своем. – Сегодня больше разговаривать не будем. Подробнее побеседуем на следующей встрече.

Они назначили дату очередного свидания, и Леман покинул машину.

Зарубин поспешил на конспиративную квартиру. «Да-а, дела! – размышлял он, склонившись над баранкой руля. – Джим пока держится спокойно, вроде бы не нервничает. Но так долго продолжаться не может. Ему нужно не мешкая покинуть страну. Надо же! Командировка только началась, а одного работника резидентура уже теряет».

Едва Леман вернулся с командой из Нойдека, как его пригласил начальник отдела и предложил ознакомиться с только что поступившим в гестапо письмом.

Выяснилось, что министерство авиации, по рекомендации абвера, обращается в гестапо с просьбой направить на остров Рюген в Балтийском море инспектора Лемана с целью установления зачинщиков саботажа на строительстве военного аэродрома. В абвере знали, что наряду с борьбой с «коммунистическим шпионажем» Леман отвечает за контрразведывательное обеспечение объектов военной промышленности.

– Можете гордиться, Леман, – пошутил Пацовски, – эти зазнайки из рейхсвера настойчиво просят послать на остров именно вас. Надеюсь, вы не уроните нашу марку.

Леман связался с абверовцами, через них вышел на отдел строительства министерства авиации, изготовил необходимые документы прикрытия и выехал на Рюген. Последнюю часть пути он преодолел на пароме. На пристани его встречал Петер Штеле, молодой чиновник, присланный в третий отдел из криминальной полиции, а сейчас выделенный руководством отдела в помощь Вилли.

Они пробыли на острове три дня, беседовали с руководством стройки, обстоятельно изучили обстановку. Аэродром строила частная фирма, в качестве рабочих использовались добровольцы из трудового фронта. Строительство еще только разворачивалось, но уже несколько раз были отмечены случаи умело организованного саботажа. То техника неожиданно выходила из строя, то графики строительства срывались по «объективным причинам». Леман был убежден, что на стройке тайно действуют коммунисты. Но как их обнаружить?

Леман и Штеле намеривались начать с пристани и к обеду все внимательно осмотрели. Строительные материалы и техника доставлялись на баржах. Работа проходила спокойно, размеренно, и ничего подозрительного они обнаружить не смогли. Потом они погрузились в старенький «опель», выделенный им руководством стройки, и не спеша двинулись обратно к месту строительства. Едва они отъехали от пристани несколько километров, как с проселочной дороги на трассу, буквально перед самым их носом, выбрался огромный грузовик с каким-то пятном на заднем борту и быстро направился в сторону стройки. Поднятая пыль оказалась столь густой, что им пришлось остановиться и несколько минут пережидать, пока ветер не снес ее в сторону.

– Что это за машина? – спросил Леман больше по привычке, чем из интереса. – Откуда она?

– Машина наша, со стройки, – пояснил шофер «опеля». – А вот почему она оказалась на ферме – непонятно. Может, там проживают знакомые водителя.

– Давай заедем, узнаем, в чем дело, – предложил Леман, интуитивно почувствовавший, что за этим может что-то скрываться.

Они развернулись и уже минут через двадцать подъезжали к ферме. Машину оставили в сторонке, в кустах, и договорились, что Штеле с шофером будут ждать его сигнала. Вилли направился к дому один.

Яростно залаяла и стала рваться на цепи собака. В мутном окне показалось женское лицо, и тут же на крыльцо вышел мужчина, видимо сам хозяин. Прикрикнув на собаку, он стал настороженно рассматривать подходившего Лемана. На нем были чистая рубаха и штаны, заправленные в сапоги, лицо небритое.

– Добрый день, – приветствовал его Вилли, – я из администрации стройки.

Чтобы у хозяина не возникло каких-либо подозрений, Леман вынул и, раскрыв, показал министерское удостоверение личности. Хозяин взглянул на документ мельком и молча, с какой-то удручающей покорностью посмотрел на гостя.

– Скажите, – приветливо начал Леман, утирая платком пот со лба, – если я не ошибаюсь, здесь проживает господин… – он сделал паузу.

– Бомлер, – подсказал хозяин.

– Так, господин Бомлер, очень приятно… Я здесь в командировке. У меня к вам небольшой разговор. Но хотелось бы умыться и немного отдохнуть. Не возражаете?

– Пожалуйста, – как-то безразлично сказал Бомлер.

Леман почувствовал, что он действительно устал, проголодался и не прочь был подкрепиться.

Немного погодя они сидели у стола в бедном, но чистом доме. Направляясь сюда, Вилли предполагал, что хозяин предложит ему шнапса, и заранее решил не отказываться. Он готов был попробовать любую гадость в надежде, что, выпив, тот станет более разговорчивым. Однако не то что выпить, но даже сесть за стол Бомлер не предложил, это сделала его жена, полная женщина с неприветливым лицом.

Она возилась на кухне, потом принесла и молча поставила на стол крынку молока и также молча скрылась на кухне.

Леман был уверен, что Бомлер сам расскажет о посетившем его шофере, но хозяин сидел на стуле по ту сторону стола, подобрав под себя ноги, молча слушал и совершенно не желал поддерживать разговор. Леман сам налил стакан молока, сделав глоток и похвалив, непринужденно продолжал:

– Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом?

– Из-под Киля, – ответил хозяин негромким, глуховатым голосом.

– А здесь живете давно?

– Да уж лет десять.

Леман обвел взглядом комнату. На стенах было развешено много фотографий.

Вилли рассказал хозяину о Киле, где в молодости служил на флоте, и плавно перевел разговор на жизнь здесь, на острове. Хозяин слушал молча, даже на самые простые вопросы отвечал не сразу и односложно, беседа с ним явно не ладилась.

«Может, он мне не доверяет? – подумал Леман. – Он не прочел, не рассмотрел толком мое удостоверение, может, ему надо представиться еще раз?». Из кармана пиджака Леман достал и развернул перед Бомлером другое, более подробное удостоверение.

В документе говорилось, что Леман является инспектором министерства авиации, и предлагалось всем органам власти, а также отдельным гражданам оказывать ему всяческое содействие в выполнении порученных заданий. На листке удостоверения имелась фотография Лемана, печать и подписи руководителей министерства авиации.

Медленно все прочитав, Бомлер возвратил документ и удрученно посмотрел на Лемана. Вилли решил, что пора уже непосредственно переходить к делу.

– Скажите, пожалуйста, – спросил он, пряча удостоверение. – Вы здесь на этих днях, сегодня или вчера, посторонних не видели? Никто к вам не заходил?

– Нет, – помедлив, сказал Бомлер, к немалому удивлению Вилли.

– Может, здесь встречали кого?

– Нет.

– Припомните получше. Может, видели здесь в последние дни, – подчеркнул Вилли, – посторонних или заходил кто-нибудь?

– Нет, – повторил Бомлер.

«Как же так, – недоумевал Леман, – ферма – первое строение от причала. Машину, выезжающую отсюда, я видел сам, так что ошибиться не мог!».

Однако Бомлер продолжал утверждать, что в последние дни к нему никто не заходил.

Он производил какое-то странное, малоприятное впечатление своей бессловесной покорностью; Вилли ощущал его внутреннюю напряженность от беспокойства или страха. А собственно говоря, чего ему бояться?

И жена его, тихонько возившаяся на кухне, такая же молчаливая и неулыбчивая. Леману тоже не понравилась, возможно, своим недобрым хитроватым лицом. Он отчетливо ощущал, что им обоим тягостен его визит.

«Впрочем, это ни о чем еще не говорит, – думал Леман. – И мои симпатии и антипатии к делу не подошьешь. Нужны факты! А фактом являлось то обстоятельство, что сегодня Бомлера посещал грузовик из строительной фирмы и он, Бомлер, почему-то это посещение скрывает. Почему?».

Леман с огорчением сознавал, что разговор с хозяином больше ничего не даст. Наступила минута, когда надо было кардинально менять тактику своих действий. Лемана занимали и ряд второстепенных вопросов, но главными сейчас были: кто со строительства посещал Бомлера, что у них за отношения, зачем он приезжал и почему Бомлер скрывает факт его посещения посторонним человеком? Почему?.. С какой целью?.. Ожидаемый разговор с Бомлером ничего не дал и ничего не прояснил, а обстоятельства требовали немедленных решительных действий. Леман подошел к раскрытому окну и крикнул спрятавшимся Штеле и шоферу.

Спустя секунды Штеле и шофер с «пистолетами» выскочили из кустов и побежали к дому. Собака, бешено лая, запрыгала на цепи. Леман взглянул на Бомлера – тот встал и, оцепенев от страха, глядел в окно.

Прежде всего Леман потребовал от Бомлера предъявить все имеющиеся у него документы. Став нетвердыми ногами на стул, тот достал из верхней части шкафа и протянул два запыленных паспорта – свой и жены.

– А другие документы?! Фотографии?..

Он посмотрел на Вилли, как кролик на удава, потом, вяло переставляя ноги, опустился и откуда-то снизу, из шкафа, вытащил большую жестяную коробку.

Леман открыл ее и разложил содержимое на столе. В коробке оказались деньги, небольшая пачка марок, стопка фотографий Бомлера, его жены и их родственников, в том числе двух его сыновей; несколько медицинских справок; тоненькая пачечка польских денег, ассигнациями по сто злотых каждая.

– Зачем вы это храните? – указывая на пачку польских злотых, строго спросил Леман. – Думаете, поляки придут?

– Нет.

– А тогда зачем?.. Имейте в виду, я не потерплю от вас и слова неправды! Если соврете мне хоть в мелочи – пеняйте на себя! Прежде всего, расскажите о том человеке, который приезжал сюда час назад. Кто он? Откуда вы его знаете?

Он посмотрел на Вилли с мученической покорностью и начал говорить.

Этот шофер появился у него впервые месяца два назад, сказал, что хочет выменять кое-что на продукты и шнапс. Интересовали его также сигареты. В обмен он предложил цемент либо что-нибудь из строительных материалов.

Цемент всегда в хозяйстве был нужен, поэтому Бомлер, поговорив с шофером, решил запастись цементом. Сегодня утром шофер приехал на грузовике, сбросил у сарая четыре мешка с цементом и получил в обмен бутыль со шнапсом и все остальное.

Шофер торопился и сразу же уехал. Номер его машины Бомлер не помнил, обратил внимание на две последние цифры – 17. Звали его Герберт, фамилии не знает.

Леман спросил: такого рода обмен этот Герберт производил только с ним или с кем-нибудь еще? Он ответил, что к соседям шофер не заезжал.

Без наводящих вопросов Бомлер сообщил, что Герберт спускался с ним в погреб и взял в мешок копченый окорок. Штеле с шофером остались в доме, а Леман решил осмотреть сам погреб. Вместе с Бомлером они вышли во двор, и тут Леман увидел возле сарая человека, судя по внешнему виду, чернорабочего.

– Кто это? – строго спросил Леман.

– Ганс Пагель, нанялся на работу месяц назад. Приехал с материка, – объяснил Бомлер.

– Ваши документы! – потребовал у Погеля Леман. Он подошел к рабочему вплотную и стал внимательно его рассматривать.

Одет Пагель был аккуратно, в рабочую одежду, цвет лица от въевшейся пыли и развитые кисти рук говорили о многолетней работе с металлом. Пагель, сдерживая волнение, не спеша достал из верхнего кармана куртки паспорт и протянул Леману.

– Коммунист? – спросил Вилли, глядя прямо в черные, немигающие глаза рабочего. Тот от неожиданности смешался и ничего не отвечал.

– Нет, – наконец собрался он с духом. Леман знал, что во избежание арестов гестапо многие коммунисты добровольно вызывались работать в деревне. Генрих Мюллер, заместитель начальника второго отдела, жаловался на отток подозреваемых в коммунистических взглядах элементов в сельскую местность, где они пытаются продолжить свою подрывную работу.

Леман молча вернул Пагелю паспорт, повернулся и направился к сараю. Там в углу лежали аккуратно сложенные друг на друга четыре мешка с цементом. Неподалеку от сарая на земле виднелись свежие следы от протекторов грузовика, а также пыль на земле в том месте, где мешки сбрасывались с машины на землю.

Рассказ Бомлера подтверждался фактами и представлялся Вилли правдоподобным. Теперь стал понятен и его страх, и то, почему он попытался скрыть от Лемана свои отношения с шофером Гербертом.

Он сознавал незаконность совершенного акта обмена и не без оснований страшился ответственности. Рассуждал он, наверное, так: окорок, шнапс увезли, а теперь, если узнают, и цемент отберут, и самого его осудят за расхищение имущества. И потому, во избежание неприятностей, сделку с Гербертом, по его разумению, безусловно следовало утаить.

Жизнь на хуторах вынуждала людей всячески приспосабливаться, и Бомлер не представлял собой исключения.

Отобрав письменное объяснение и предупредив Бомлера и его жену, чтобы они о разговоре никому ничего не сболтнули, Леман с напарником забрались в «опель» и направились в расположение конторы по строительству аэродрома.

В невеселом раздумье они двигались по пыльной, разбитой грузовиками дороге. «Надо подстраховаться и поручить Штеле сделать запрос в отношении Пагеля, – подумал Леман. – Пока письмо дойдет до Берлина, пока придет ответ – Пагель скроется. Он не дурак, все понимает».

Как только «опель» подъехал к конторе управления по строительству, расположившейся рядом со складом, Штеле вышел из машины и, пока Леман объяснялся у въезда с охранником, прошел на территорию склада.

А Вилли направился к одноэтажному бараку, где помещалась контора строительства, и разыскал начальника склада, пожилого толстого мужчину, весьма подвижного и сообразительного. Узнав, что Леман из центрального аппарата гестапо, он оставил все свои дела, провел его в свой просторный кабинет, попросил всех выйти и только тогда, усевшись сам и усадив Лемана, спросил, что его интересует.

– Меня интересует «бюсинг», последние цифры номера 17, шофера зовут Герберт.

– Это наша машина. А что случилось?

– Пока ничего, – успокоил его Леман. – Она недавно вернулась со стороны причала.

– К причалу у нас регулярно машины ездят за грузом, который доставляется на баржах. Была ли сегодня на пристани та машина, которая вас интересует, я точно не знаю: транспортом занимается мой заместитель… Сейчас выясню, – пообещал начальник и поднялся.

– А шофера вы знаете?

– Вы говорите, номер заканчивается на цифру 17… Зовут Герберт…. Это, наверное, Герберт Янке… Откровенно говоря, знаю его мало. Он у нас недавно, месяца два. Но плохого ничего сказать не могу. Шофер как все, ничем не выделяется.

– Я хочу побеседовать с ним, а также ознакомиться с журналом регистрации личного состава, – официальным тоном объявил Леман.

– Понятно.

Выйдя из кабинета, начальник склада что-то сказал мелкому чиновнику. Тот подвел его к канцелярскому шкафу, который стоял в углу комнаты.

Шкаф открыли, и начальник принялся в нем рыться. Он, как видно, был хорошо вышколен, лишних вопросов не задавал: во всех его действиях чувствовалась спокойная деловитость старого служаки.

В дверь постучали.

– Войдите!

– Шофер Янке! Вызывали? – доложил вошедший.

Леман увидел перед собой невысокого худого блондина с голубыми плутоватыми глазами на бледном немытом лице. На Янке были грязные шаровары и старый помятый китель, а на ногах сапоги с короткими широкими голенищами.

Он перевел взгляд с начальника на незнакомого чиновника, восседавшего за столом шефа, и, не ожидая для себя ничего хорошего, сразу насторожился.

– Садись, – предложил начальник.

Янке сел на предложенный стул в шагах трех от стола и снова быстро взглянул на Лемана.

– Господин хочет с тобой побеседовать, – начальник склада кивнул в сторону Лемана.

– По какому вопросу? – прищурился Янке.

– Сейчас узнаешь, – сказал начальник склада и, наклонившись к уху Лемана, тихо спросил:

– Мне выйти?

– Да, пожалуйста.

Подождав, пока за начальником закроется дверь, Леман приступил к беседе. Вначале Вилли задал несколько общих вопросов: откуда родом, с какого времени здесь на стройке, доволен ли работой, много ли приходится ездить, куда и с каким грузом.

Янке отвечал не спеша и довольно лаконично, обдумывая каждое слово и избегая при этом смотреть Леману в глаза.

– Сегодня куда-нибудь ездили?

– Ездил… К причалу. Мешки с цементом возил… Вот маршрутный лист, – Янке с готовностью достал из кармана кителя сложенный вчетверо помятый листок бумаги и, развернув, положил на стол перед Леманом.

– Вы по дороге делали где-нибудь остановки?

– Нет, не делал.

– Может, подвозили кого-нибудь?

– Нет. А кого здесь подвозить? Разве рабочих из склада на пристань…

– Какой номер вашей машины?

– 24-3817.

Он говорил так убедительно, что можно было ему поверить. Можно, если бы Леман своими собственными глазами не видел, как «бюсинг» Янке выезжал из двора фермы.

В этот момент дверь в кабинет открылась и на пороге показался начальник склада. В руках он держал журнал в картонной обложке. Не говоря ни слова, он подошел к столу и положил перед Леманом журнал, после чего опять вышел.

Продолжая разговаривать с Янке, Леман прочел: «Водитель Янке Герберт, 1913 года рождения. В 1932 году задерживался за мелкие кражи имущества».

– Значит, сегодня вы никуда не заезжали?

– Нет.

– Никуда за всю дорогу?.. Припомните получше.

– Нет, причал – база, ехал один.

Чего от него хотят, он, Янке, сразу догадался. Уже несколько лет он старался быть чистым на руку, но сегодня утром, возвращаясь с причала, не удержался и завернул на хутор, где сбросил хозяину четыре мешка цемента. Сделал он это оттого, что его тянуло выпить, а выпивку и закуску в здешних условиях найти было очень трудно. К тому же кладовщик на пристани был бестолковым, часто работал полупьяным, и договориться с грузчиками на левый груз труда не составило. Цемента же этого сгружали на причале столько, что потерю четырех мешков обнаружить никто не мог.

И вот стоило после стольких лет праведной жизни раз украсть, как его попутали! Так он решил, когда его вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Леман из криминальной полиции. Попался! Как же это могло получиться?

Воровать материалы – по головке за это не погладят, и Янке все отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал все дальше. А вежливость Лемана, та самая вежливость, с которой Янке в жизни встречался крайне редко, еще более настораживала его.

Леман же старался уяснить себе, почему Янке лжет, с какой целью? Он еще минут десять бился с шофером, но тот упрямо врал, пока не сообразил, что дело тут не в цементе, а в чем-то другом, а поскольку он себя ни в чем другом виновным не чувствовал, он постепенно успокоился и стал несколько откровеннее. Однако сознаться во лжи было не так-то легко.

– Послушайте, Янке, – Леман поднялся и подошел к шоферу. – Вот вы утверждаете, что сегодня никуда не заезжали. Так?.. – спросил он, наблюдая за выражением лица Янке. – Так!.. Однако не более двух часов назад вы посетили хутор Бомлера. На столе, – Леман указал пальцем, – лежит объяснение хозяина хутора, и там говорится совсем другое.

Янке посмотрел на Лемана, словно припоминая, озабоченно сдвинул брови и закусил губу, затем уставился глазами в землю и, стараясь скрыть растерянность, проговорил:

– Обождите, обождите… Ах да! – вдруг радостно воскликнул он, поднимаясь, и облегченно заулыбался. – Точно! Совсем забыл!.. По дороге закипела вода в радиаторе, нужно было срочно долить воды холодной…

В это мгновение дверь кабинета открылась и через порог стремительно шагнул Штеле. Став спиной к Янке, так чтобы тот не мог видеть его манипуляции, Штеле положил перед Леманом сверток.

– Нашел у него под сиденьем, – прошептал Петер.

Пока Леман беседовал с Янке, Штеле прошел в автопарк, нашел нужный ему «бюсинг» с цифрой 17 на номере и быстро осмотрел кабину, не забыв заглянуть под сиденье и в ящик для инструментов. Под сиденьем он нашел сверток и бутылку шнапса.

Развернув сверток, тут же бросился на поиски Лемана. Встретившийся во дворе начальник склада показал кабинет, где расположился Вилли.

В свертке оказался небольшой кусок копченой ветчины и две пачки сигарет, а под свертком несколько листков бумаги с отпечатанных на них текстом. Бегло взглянув на текст, Леман сразу понял, что перед ним коммунистическая листовка с рекомендациями, как создавать затруднения на производстве.

– Подойдите сюда, Янке! – строго сказал Леман.

Янке встал и подошел к столу.

– Прочтите это! – Леман пододвинул к нему листовку.

По мере того как Янке читал, по его лицу разливалась смертельная бледность.

– Господа! Я понятия не имею, что это такое. Клянусь вам, я не виновен! У меня есть жена, ребенок! Клянусь, я не знаю! – залопотал он в истерике.

– Молчать! – рявкнул Леман и стукнул кулаком по столу. Янке сразу затих и смотрел на Вилли испуганными глазами. – Вы что, хотите обмануть власть?! У вас это не получится! Это ваш сверток?

– Господин чиновник! Я все расскажу! Этот сверток мне дал рабочий хозяина хутора…

– Зачем?

– Он просил передать его своему родственнику, который работает на строительстве аэродрома…

– Кому? Его имя?

– Я точно не помню…

– Говори! – гаркнул опять Леман. – Ты что, в концлагерь захотел?

– Я вспомнил! Его зовут Ганс Крамер!..

– Так, рассказывай сначала! Как ты познакомился с рабочим на ферме?

– Все было так, как я говорил. Месяц назад, когда я возвращался с грузом, у меня действительно закипела вода в радиаторе. Я решил свернуть на ферму, чтобы долить холодной воды. Пока я доливал воду, хозяин предложил мне обмен: я ему привезу цемент – он мне даст шнапс и окорок. Я согласился.

Сегодня я привез ему четыре мешка цемента. Разгружал его хозяин с рабочим. Когда хозяин пошел за шнапсом, рабочий предложил мне передать этот сверток его родственнику, который работает на укладке бетона. За это он дал мне бутылку шнапса. Я и согласился передать сверток, но я понятия не имел, что в нем находится. Думал, еда…

– Как ты собирался выйти на этого Крамера?

– Мне нужно его разыскать среди рабочих, которые работают на строительстве взлетной полосы. Крамера я не знаю.

– Хорошо, вот тебе бумага и ручка. Садись и напиши все, что ты рассказал. И запомни, если ты проболтаешься кому-нибудь о нашем разговоре, ты будешь осужден за кражу государственного имущества и пособничество врагам народа!

Янке сел за стол с противоположной стороны, а Вилли поднялся.

– Работать будешь вот с этим господином, – Вилли указал Янке глазами на Штеле.

Леман оставил помощника оформлять беседу с Янке, а сам отправился на встречу с руководителем стройки – «доверенным лицом».

Оставаться на острове ему уже не было смысла. Дальнейшее расследование Штеле вполне мог провести и сам. Подробно проинструктировав его, Вилли отправился вечерним паромом на материк.

Подобных командировок в 1934 году у Лемана было много. Постепенно он определил свою линию поведения в гестапо. Он понимал, что, для того чтобы успешно там работать и выполнять поручения советской разведки, он должен был играть роль абсолютно лояльного режиму и исполнительного чиновника. И он действительно исправно служил государству, правда не проявляя при этом стремления к власти и повышенного тщеславия. Он не был опасным конкурентом для сослуживцев в борьбе за должности, они не обращали на него особого внимания, считая его старым и безобидным добряком.

Оставаясь безразличным к своему политическому окружению, Вилли показывал, что сознательно примирился с необходимостью ликвидации «врагов государства» и других преступных личностей. Он умел заставить арестованных говорить, но делал это не угрозами и пытками, а за счет трезвой логики, глубокого понимания душевного состояния арестованных и силой убеждения.

Присмотревшись к повадкам новых правителей Германии, он был потрясен: такой грязи наверху он даже не мог себе представить. От национал-социалистов он одно время ожидал возвращения к старым традициям и порядкам, однако быстро убедился, что всюду царит презрение к приличиям и морали.

Обесценивание нравственных принципов его окружения особенно проявилось в «ночь длинных ножей». Тогда Леман отчетливо осознал, что он служит террористическому государству и, чтобы самому уцелеть, нужно было дать понять сослуживцам, что его шовинизм и лояльность к власти не оставляют места угрызениям совести и человеческому состраданию.

И в гестапо это оценили. После событий 30 июня его признали за своего, приняли в СС и стали выражать подчеркнутое уважение.

Но он оставался настороже, уклонялся от продвижения по должности, не пытался втереться в доверие руководителям путем демонстрации национал-социалистических взглядов.

Нацисты позволяли Леману использовать свои профессиональные знания, и совершаемые при этом аресты, задержания других людей он, как и другие чиновники, считал «делами управления». Он верил, что помощь русским спишет с него все прегрешения как необходимые издержки его положения в гестапо.

Однако подобное раздвоение сознания отражалось на здоровье, и оно стало ухудшаться с каждым днем. Амбулаторное лечение уже не помогало, и на службе начальство решило предоставить Леману пятинедельный отпуск для прохождения санаторного лечения.

Германские генералы не боялись войны, но они опасались быть в нее втянутыми с недостаточно подготовленной и малочисленной армией. Первые же меры по перевооружению Германией, предпринятые Гитлером в начале 1934 года, их успокоили. Они поняли, что Гитлер тоже стремится к сокрушительному военному реваншу. Это и обеспечило фюреру безоговорочную поддержку военных.

Помогая устранить Рема, военные надеялись, что двумя главными опорами Третьего рейха будут партия и армия и что каждая из сторон будет неразрывно связана с успехами и неудачами другой.

Сразу после сообщения о смерти престарелого президента Гинденбурга Гитлер организовал принесение армией новой присяги.

В августе на плебисците был решен вопрос о его новых полномочиях. Поддержка армии, ловко сфальсифицированное предсмертное благословение старого фельдмаршала, ликвидация оппозиции, террор, который затыкал рты последним из нонконформистов, – все гарантировало успех. К тому же гестапо и СД организовали тайную проверку избирательных бюллетеней, что позволило получить высокие результаты и разоблачить скрытых оппозиционеров.

Под шум фанфар военные не придали значения распоряжению фюрера от 20 июля: «Учитывая выдающиеся заслуги сил СС, особенно во время событий 30 июня 1934 года, я возвожу СС в ранг самостоятельной организации в рамках НСДАП. Рейхсфюрер СС, как и начальник штаба СА, будут впредь находиться в прямом подчинении верховного командующего СА». А верховным командующим СА был сам Гитлер. Этим распоряжением службы СС получали полную независимость и отныне напрямую подчинялись фюреру.

Оно имело и еще одно последствие: отныне Гиммлер мог создавать и вооружать войсковые подразделения СС, чем он тут же не замедлил воспользоваться. После 30 июня началось широкое формирование и развитие маршевых рот и специальных подразделений, которые очень быстро превратились в личную армию Гитлера.

Под эту компанию попал и Леман, которого в начале августа зачислили в 44 роту войск СС берлинского округа с правом ношения значка СС, или, как его называли эсэсовцы, «угла».

Гиммлер также усилил проникновение СС во все звенья административного механизма. Получило широкое распространение совмещение должностей одним и тем же лицом. В результате по всей стране должности префекта полиции закреплялись за руководителем местной организации СС.

Значительные перемены стали происходить и в службе безопасности НСДАП – СД. Формально СД не являлась государственной организацией, и ее компетенция ограничивалась внутренними делами партии. Но сама партия стала настолько многочисленна и охватывала столь большую долю населения, что поле деятельности СД стало поистине беспредельным.

В службе безопасности ранее насчитывалось около трех тысяч агентов, которых в маленьких городках страны все хорошо знали. После 30 июня возникла необходимость создания «параллельной секретной сети»: старая в глазах обывателя стала одиозной, поэтому Гайдрих приступил к подбору новых «добровольных членов».

Большая работа проводилась в СД по сбору и обработке документации. Используя научные и статистические методы, служба приступила к изучению деятельности ранее существовавших группировок марксистов, франкмасонов, евреев, либеральных республиканцев, верующих, людей свободных профессий, которые, по мнению нацистов, могли бы породить новую оппозицию.

Усилиями Герберта Мельхорна и Вернера Беста СД превратилась в самую современную и наиболее оснащенную специальную службу в мире. Особенно знаменита она была своей картотекой. Карточки особо важных, с точки зрения политической полиции, деятелей были размещены в огромной циркулярной картотеке, управлял которой один оператор. Диск приводился в движение мотором, и достаточно было лишь нажать кнопку, чтобы мгновенно получить нужную карточку.

Гестапо, опираясь на архивы и разработки СД, проводило аресты и обыски, заключало в концлагеря задержанных и арестованных, приговаривало к смерти и приводило приговоры в исполнение.

Наблюдение за политической деятельностью эмиграции, подготовительная работа к агрессии против других стран и создание «пятой колонны» в них, ведение идеологической войны, позволившей вербовать союзников и агентов в тылу противников, потребовали создания второй ветви СД, так называемой «СД – аусланд», или «секретной службы для заграницы».

Руководители рейхсвера очень скоро почувствовали на себе возрастающее влияние спецслужб. Так, они неожиданно обнаружили, что их телефонные разговоры прослушиваются. Члены НСДАП из числа военнослужащих были обязаны передавать в партийные комитеты отчеты о всех действиях своих начальников и командиров. Между солдатами СС и рейхсвера стали возникать стычки. СД потребовало разрешение на проверку благонадежности офицеров вермахта. Фанатичные сторонники НСДАП стали распространять слухи, что армия «противопоставляет себя партии». Военные стали жаловаться на планомерную травлю вермахта. Руководители СС заговорили о том, что армия готовит путч.

Тревожные сообщения о серьезных раздорах между рейхсвером и партией легли на стол фюрера первого января 1935 года. Не мешкая Гитлер собрал в здании оперного театра все руководство партии, государства и вермахта.

Леман принимал участие в охранных мероприятиях на этом совещании и спустя несколько дней рассказывал Зарубину:

– В Берлин съехалось руководство из всех уголков Германии. Все ложи и партер в театре были заполнены. Собрались все известные военные, чиновники и партийные функционеры.

Вскоре появился Гитлер, встреченный бурными аплодисментами и криками «Зиг хайль!». Собрание открыл Гесс, несколько слов сказал Геринг. А потом речь держал Гитлер, которая длилась около полутора часов.

Вилли с трудом вспоминал, о чем говорил фюрер. После его эмоциональных эскапад в сознании осталось только одно: вождь желает примирить все политические силы страны. Опровергая слухи о раздорах между партией и рейхсвером, он заявил, что Германия будет опираться на два столпа: партию и вермахт. Это его непоколебимая воля. С нашей армией, которая в будущем усилится, Германия добьется уважения во всем мире и обеспечит свою национальную безопасность. Сегодня, сказал фюрер, он счастлив, что в тридцать третьем году рейхсфер не переметнулся немедленно на его сторону, ведь суть армии – послушание и консерватизм. И если бы рейхсфер тогда так легко нарушил данную им клятву, то я бы и теперь опасался, что он в любой момент может изменить мне.

После собрания в кулуарах под впечатлением от выступления Гитлера генералы говорили, что фюрер фактически реабилитировал расстрелянных Шлейхера и Бредова, поскольку убежден, что их убили по ошибке.

– Глупцы, они все еще продолжают верить фюреру, – саркастически ухмыльнулся Леман.

– Ну и чем закончилось совещание? – поинтересовался Зарубин.

– Все вместе слушали «Тангейзер» Вагнера.

– Вилли, хочу посоветоваться с вами, – сказал Зарубин, давая понять, что нужно переменить тему разговора. – Центр предлагает вам начать выносить с места работы секретные материалы. Как вы считаете, это возможно?

– Что я могу сказать? – Вилли на секунду задумался. – По своему нынешнему положению я не имею доступа к оперативным делам. Чтобы с каким-то делом ознакомиться, я должен найти логичный предлог. Лишь после этого можно взять его на короткое время.

Он задумался, нервно теребя лежащую на столе салфетку.

– Если я смогу какое-то дело получить, его нужно будет быстро вернуть. Выносить дела из гестапо, а потом с ними возвращаться сейчас крайне рискованно. Если класть их в портфель, так на службу никто с портфелем не ходит. Я могу узнавать новости из бесед. Ну вот например: адъютант графа Штеремберга рассказал, что в конце июля сто пятьдесят четыре эсэсовца из 89 австрийского батальона СС под командованием Гольцвебера, одетые в форму австрийской гражданской гвардии, внезапно захватили в Вене канцелярию президента.

При этом серьезно ранили президента Дольфуса. Положив его на диван, они потребовали от него подать в отставку. Дольфус отказался, и ему не оказывали до вечера помощи, пока он не умер.

Тем временем к парламенту были стянуты верные власти войска и полиция, и к семи часам вечера мятежники сдались. В Вене продолжаются аресты. Муссолини отправил пять дивизий в поддержку законного правительства. Такую информацию я добывать могу. Но выносить дела сейчас опасно. Хорошо, что с делом на Флик-Штаггера все закончилось благополучно.

– Нет, нет, рисковать, конечно, не следует, – согласился Зарубин. – Давайте еще подумаем, может, позже появится какая-нибудь идея. А что нового у вас на службе?

– Пока я отдыхал в санатории, в отделе кто-то распространил слухи, что я безнадежно болен и якобы помещен в больницу. Очень все удивились, когда я появился на работе, – Вилли улыбнулся, видимо вспомнил выражение лиц своих коллег. – Или такая новость: в одном из отделов арестовали чиновника Меллера за связь с частным детективом Граером. Так вот, пока я лечился, пошли разговоры, что я тоже связан с Меллером.

– Кто может распространять такие слухи? – спросил Зарубин.

– Я думаю, что это делает из зависти кто-то из сослуживцев, кого не взяли в гестапо и он остался в полиции.

– Вилли, вот еще одна просьба Центра, – Зарубин вспомнил, что с последней почтой пришло письмо из спецотдела Бокия с просьбой добыть подсобный материал для расшифровки шифротелеграмм, исходящих из гестапо. – Нельзя ли добыть открытые тексты нескольких шифротелеграмм, которые будут отправлены в провинцию из центрального аппарата гестапо?

– Я постараюсь это сделать, – сразу же согласился Леман.

Зарубин уже знал, что слов на ветер он не бросает: если что-то пообещал, обязательно выполнит.

Встречу пора уже было заканчивать. Как всегда в таких случаях делается, Зарубин спросил:

– У вас нет ко мне вопросов, Вилли?

– Есть, – ответил Леман. – Мне хотелось бы знать, что вы предпримете, если со мной что-то случится?..

Через два часа, работая над отчетом на конспиративной квартире, Зарубин писал в Центр:

«Брайтенбах (с января 1935 года Леману по соображениям конспирации сменили псевдоним А/201. – Э. С.) вел со мной разговор о том, что мы предпримем, если с ним что-нибудь случится.

Я сказал, что в ближайшее время он получит возможность связываться со мной тогда, когда ему будет необходимо или когда он почувствует, что ему что-то угрожает. Более того, у него будет место, где он сможет находиться до тех пор, пока будет гарантирована его переброска в ту или иную страну.

Главное, подчеркнул я ему, мы должны работать так, чтобы возможность провала вообще не возникала и ее никогда бы не было. Поскольку это зависит прежде всего от нас двоих, то это и является нашей главной задачей, с которой мы обязаны во что бы то ни стало справиться. Эти объяснения источника удовлетворили, и он ушел успокоенный, хотя на эту тему он говорил совершенно разумно, спокойно и по-деловому.

Я полагаю, что связь на меня ему нужно дать немедленно. В данный момент это не так просто, так как я имею только Друккера, а также Макса и Мориса. Из этих двух адресов я должен буду выбирать.

Поскольку Макс и Морис совершенно ничего для нас не делали, я думаю, что можно будет дать их телефон, куда в случае экстренной необходимости Брайтенбах мог бы позвонить и разговаривать с использованием условностей. От Макса и Мориса через третьих лиц мне сообщат о его звонке, а место встречи и время мы оговорим заранее. Разумеется, что Брайтенбах адрес Макса и Морица посещать не будет, а будет только туда звонить по телефону.

Ничего другого пока по этому вопросу придумать невозможно, так как дать ему телефон Друккера я не могу, поскольку им пользуется курьерская связь.

Учитывая, что вызовы со стороны Брайтенбаха частыми не будут, Макс и Мориц совершенно не завязаны работой с нами, это единственная у меня возможность наладить с источником двухстороннюю связь. Все другое было бы равносильно тому, что я дал бы свое настоящее имя и телефон Брайтенбаху, а этого делать пока совершенно ни к чему.

Телефон Макса и Морица я передам ему на следующей встрече. Это устроит нас, так как в случае надобности он всегда сможет нас найти, а это его тоже очень успокоит.

Разумеется, что сейчас адресом Макса и Морица для курьерской связи мы пользоваться не должны. Этой одной очень важной нагрузки для Макса и Морица будет вполне достаточно.

Если вы найдете нужным, то впоследствии я могу сообщить Брайтенбаху о вызове Морица в полицию, с тем чтобы он сам выяснил причину вызова и состояние дела. Макс и Мориц после этого вызова ничего подозрительного за собой не замечали. Вокруг них все спокойно.

Привет Бетти».