Глава первая

1

Снова припустило, азартно, звонко. Леонид сел на подоконник, поставил ногу на радиатор и повернулся боком, чтобы видеть улицу от угла до остановки. Пепел стряхивал на газету, которая лежала внизу.

Дождь начался где-то около полуночи. И так и лил. Скакал и дымился над асфальтом и выбивался из водосточных труб ледяным столбом. Ночью Леонид подумал, что дожди - это проливающиеся на землю серенькие никчемные вчерашние дни... Все было потускневшим: и дома, и забор, и пустой грузовик со спустившим колесом, который стоял напротив. Над почерневшими крышами и стенами - ни полоски просвета. Низкое грязное небо. И может быть, потому, что Леонид слишком вслушивался в серое шуршание дождя и теперь даже с каким-то равнодушием поглядывал на опустевшую унылую улицу, он прозевал их. Звонок раздался совершенно неожиданно. Потом еще раз. Он встал, не торопясь пошел, двигаясь в темном коридоре на ощупь, повернул замок, толкнул дверь и на фоне окна, на фоне бегущих вверх черных ступенек и черных перил увидел лицо Зины, злое, посиневшее, и капельку дождя на кончике ее носа.

- Возьми же, — сказала она недовольно.

Он взял у нее из рук чемодан, пропустил их вперед.

- Между прочим, ты мог бы открыть нам и сразу. Мы звоним уже третий раз. — Она отряхнула руки, потом откинула волосы. — Я подумала, что ты уже уехал. От тебя ведь всего можно ждать.

Леонид поставил чемодан в коридоре.

- Взяли бы такси. Зачем было идти по этому дождю?

- Ах, оставь! Не все же такие богатые, как ты!

И когда Леонид включил свет, повернулась к зеркалу и снова стала поправлять волосы. Зеркало висело слишком высоко для нее, и были видны только ее лоб и глаза, раздраженные и поблескивающие.

Леонид вынул из кармана и протянул ей чистый носовой платок. Она взяла, усмехнулась. Леонид видел ее лицо в зеркале.

- Какой ты заботливый. Ты ах какой стал заботливый. Даже удивительно.

Мальчик стоял возле нее и молчал. Леонид осторожно посмотрел на него. Потом присел рядом на корточки.

- Дождь, да? Ты, наверное, замерз? Ты не замерз? А?

Мальчик, не поднимая от пола глаз, покачал головой. Зина платком вытерла ему лицо.

В коридоре остались мокрые следы, запах духов и полоска рассыпанной пудры.

Все трое вошли в комнату - Зина, мальчик и за ними Леонид.

На полу, недалеко от окна, стоял раскрытый чемодан. Рядом валялись разобранные удочки, кожаная папка, журналы, книги, какие-то коробочки, несколько рулонов ватмана.

- Ну вот, — Леонид прикрыл за собой дверь.

Он посмотрел на ворох разбросанных вещей, взглянул на мальчика, заставил себя улыбнуться и почувствовал, что волнуется и что теперь, пожалуй, уверенности в нем еще меньше. Подошел к столу, вынул пачку сигарет, открутил красную полоску и снова взглянул на мальчика. Он не знал, что говорить.

Мальчик пришел как будто на минуту. Остановился у двери, возле стеллажа, облокотившись на полку, одной ногой наступив на гантель. И глаза у него были испуганные и недоверчивые. Зеленый совсем новый шерстяной костюмчик был немного велик для него, на коленях морщился. И шапочка тоже была велика. Помпон свисал набок.

Леонид наконец распечатал пачку, вынул сигарету.

- Садитесь на диван.

Зина стояла среди разбросанных вещей. Волосы у нее развились и теперь висели мокрые и прямые и, казалось, были совершенно черные. Они падали ей на плечи.

- Какой изумительный уголок! — проговорила она, глядя себе под ноги. — Свобода! По-моему, даже обои провоняли табаком.

Она перешагнула через чемодан, как через колючую проволоку, подошла к столу и тоже взяла сигарету.

- Ах, как все это мило! Ну просто чудесно! Куда уж дальше! — Как всегда, сломала несколько спичек, пока прикуривала, наконец затянулась, швырнула коробок на стол, села в кресло, закинув ногу на ногу, посмотрела вокруг. — Можно бросать все на пол, или ты дашь мне пепельницу, дорогой мой?

Леонид нашел пепельницу, протянул ей. Зина поставила пепельницу на ручку кресла и тут же погасила сигарету, смяв ее и скрутив. Леонид почувствовал, что начинает закипать. В нем вызывали какое-то бешенство эти перекрученные сигареты, которые она бросала, едва начав. Странно, она умела ходить как-то особенно. Даже в такой дождь чулки у нее были совершенно чистые.

С тех пор, как они вошли в комнату, сразу же разделив ее так, что у каждого был свой квадрат и даже свой воздух, едва ли прошло больше пяти минут. Но им уже было невозможно находиться вместе.

Мальчик поднял голову и разглядывал книги. Водил пальцем по корешкам. В окно барабанил дождь.

Зина устроилась удобнее, сев в кресло глубже, и ее ноги теперь были на весу. Леонид нагнулся, поднял рулон бумаги. Он решил, что лучше ни о чем не спрашивать, раз она пришла с чемоданом. И думал только о том, как сделать, чтобы она не ездила на вокзал. Впрочем, чемодан ничего не значил. Она еще могла передумать. Даже в последнюю минуту на перроне.

Так молча они посидели еще немного. Мальчик тоже молчал. Зина смотрела в окно.

- Ну и погодка!

- Да, — ответил Леонид.

- Хорошенькое дело, если все лето будет вот такое, — она поморщилась. — Наверное, зарядило на неделю. Да уж меньше, чем на неделю, у нас не бывает. Мне остается только завидовать тебе. По радио передавали, что там уже тепло. У меня теперь иногда бывает время, чтобы слушать радио. — Она произнесла это очень медленно, раздумывая о чем-то другом.

- Что? — переспросил Леонид. — Да, там в такое время погода уже хоть куда.

- Черт возьми, — мучительно-протяжно вырвалось у нее. — Что же мне делать?

Леонид заметил, что на ней новое платье и хорошие туфли, в которых не ходят каждый день и тем более в дождливую погоду. Она запрокинула голову и разглядывала потолок.

Так, подумал он. Сейчас. Погасил сигарету и тоже сел, приготовившись ко всему. Именно сейчас, когда все, кажется, уже решено и пора уезжать, это начнется. У нее так всегда.

- Да, — вдруг совсем отвлеченно сказала она, — я должна тебя поздравить. Ты что-то там изобрел, и про тебя писали в газете. Мелким шрифтом и где-то внизу. Я случайно заметила. Таким шрифтом пишут программу телевидения.

Леонид сдержался. Это было в ее стиле. Он сам знает, что это не слишком большое изобретение. Но все же это была его жизнь и его труд.

- Тебе дадут орден?

- Как тебе сказать, может быть два.

- Теперь дают сразу два?

- Ну, если тебе так хочется...

Здесь он замолчал, чувствуя, что это будет лучше.

Она вздохнула, выпрямилась, и на лице ее появилось выражение какой-то боли и муки, а может быть, это было выражение досады.

- Я не знаю, что мне делать. Что же мне делать? — проговорила сама себе.

Она до сих пор не могла согреться и то обнимала себя руками, то вздрагивала и еще сильнее прижималась к креслу.

Леонид перехватил взгляд, которым Зина посмотрела на мальчика. Оттянул рукав и показал ей часы. Она по-прежнему смотрела на мальчика.

- Не трогай эти книжки, — сказала она ему. — Лучше уж ты ничего здесь не трогай.

Леонид переменил позу и усмехнулся. Наконец, вздохнув, она встала. Подвинула ногой чемодан, шагнула к зеркалу и, повернувшись боком, посмотрела на себя. Коричневое платье плотно обтягивало ее. Все еще стройная, хотя уже и чуть тяжеловатая фигура, и совсем не изменившиеся длинные ровные ноги, шов на чулках, — она гордилась тем, что у нее это получается само собой, — как всегда, посередине. Теперь она повернулась к зеркалу спиной, прогнулась, еще раз взглянула на себя, потом подошла к столу и снова достала из пачки сигарету.

- Боже мой, как я продрогла. Мне не везет, как всегда. Только что здесь были спички. Неужели ты не можешь дать мне рюмку коньяку?

- Коньяку нет.

- Ну хоть чай у тебя можно получить?

Он промолчал и в который раз увидел, что волосы у нее мокрые и прямые, а лицо посиневшее.

- Да, теперь, конечно, у тебя нет для меня коньяку.

- Вообще нет.

- Да, ты стал очень трезвый. Положительный, дальше некуда.

Тяжело покатилась гантель.

- Я хочу в уборную, — прошептал мальчик, переминаясь с ноги на ногу, испуганно глядя на Зину.

Зина задула спичку, повернулась к Леониду.

- Он не достанет там до выключателя. Выполни хотя бы эту обязанность, что ли.

Леонид встал, протянул мальчику руку, и они вышли. Когда он вернулся, Зина стояла к двери спиной и, вся сжавшаяся, сутулая, смотрела в окно.

- Слушай, но неужели нельзя... Зачем ты куришь при нем? — не выдержал он. — Не нужно при нем курить. Ты понимаешь?

Она подняла плечи и засмеялась:

- Боже мой, какая глупость! Именно это для тебя сейчас самое главное?!

Леонид подошел к ней ближе. Он понимал, что говорит совсем не то. И понимал, что никакие слова не помогут. Но у них так получалось всегда: слова произносились только для того, чтобы вызывать друг в друге раздражение.

- Но разве нельзя потерпеть? — Он все же продолжал эту бессмыслицу.

За окном стояло серое и сейчас пустое здание. Там была школа. Дождь лил все с той же силой, и с улицы тянуло сыростью.

- Оставь, пожалуйста. Оставь этот тон, — у нее в голосе была обида. — Я отлично тебя понимаю. Уж я-то тебя как-нибудь знаю. Тебе нужно было подумать об этом по крайней мере семь лет назад, мой дорогой. И хотя бы раз в неделю вытирать с подоконников пыль. — Она достала из-за рукава платок и провела по всему подоконнику. — Вот так. Сам же будешь глотать меньше пыли.

- А сейчас? А сейчас я могу о чем-нибудь думать?

- Да, о самом себе. Это у тебя всегда получалось лучше. Думай о себе.

Открылась дверь. Неслышно вошел мальчик. И так же тихо застыл на прежнем месте, у стеллажа, облокотившись на полку, поставив ногу на гантель.

Зина спрятала платок, повернулась к нему.

- Ну, все?

Мальчик кивнул. Она подошла к нему, поправила и подтянула рейтузы. Потом остановилась посередине комнаты, морща лоб и растирая его пальцами.

- Ох, боже мой, что же мне все-таки делать?

Леонид знал, что на это отвечать не нужно. Он думал о том, что если ничего не выйдет, то пусть не выйдет, потому что это все равно что ходить по болоту, когда вязнешь и вязнешь. В какую сторону ни идешь - результат один.

Теперь в пепельнице лежал еще один смятый и перекрученный окурок.

- Ладно, давай поговорим прямо. Что ты хочешь? — твердо спросил он. — Давай коротко. Решим, и все. А то у нас получаются кошки-мышки, а время идет.

От неожиданности Зина подняла глаза и посмотрела на него в упор, прямо и не мигая. Она стояла, вытянув руки вдоль тела, на щеках ее появился румянец и на всем лице то только ей присущее выражение какой-то муки и отчаяния, которого он не понимал и не мог переносить никогда.

- Ты, кажется, знаешь, чего я хочу. — Вокруг нее были разбросанные вещи. — Ты отлично знаешь, что нужно мне и моему мальчику. Тебе, по-моему, это давно известно. Или до простых человеческих вещей ты самостоятельно дойти не можешь? Тебе понятны только иксы, игреки, твои станки?..

Мальчик уронил книгу и испуганно посмотрел на них.

Леонид отвернулся.

- Мы можем опоздать. Еще надо сложить вещи, — решительно произнес он и нагнулся над чемоданом. — Вот это все как-то запихать.

Он специально не складывал вещи утром. Оставил так, чтобы собрать в последнюю минуту, уже при Зине, тогда не хватит времени, чтобы говорить. Но так не получилось.

- Посмотри, такси там не стоит?

Зина выглянула в окно.

- Какая-то «Волга». Такси.

- Пустая? — Леонид быстро засовывал вещи.

- Свободное.

- Это за мной. Надо уже ехать. Дай мне, пожалуйста, вот тот сверток.

- Папку?

- Нет, вот те книги. И посмотри газ.

- Я положила вам еды на двоих. Там хватит.

- Хорошо.

- Не забудь документы. Какой у вас вагон?

- Так. Сигареты я взял. — Леонид выпрямился, надел пиджак.

Зина посмотрела вокруг.

- Отключи приемник. Забудешь.

- Да. Спасибо.

- И закрой окно. Кажется, все.

Леонид вынес в коридор чемодан и поставил возле двери. Он давно не надевал эти туфли. Они высохли и скрипели. Снял с вешалки плащ. Ему казалось, что теперь самое главное - не останавливаться, выскочить отсюда на улицу и мчаться. Протянул мальчику удочки:

- Ну, держи эти орудия. Ты хочешь стать рыбаком, правда? Настоящим рыбаком? — и улыбнулся мальчику.

Мальчик поднял голову. У него были такие же огромные черные глаза, как у Зины. Но больше на его лице не было ничего от матери.

- Не тяжелые? Донесешь? — Он подмигнул мальчику.

- Да, — тихо ответил мальчик и покачнулся, положив связку удочек на плечо.

Леонид закрыл дверь на все обороты замка.

Дождь не переставал, пустые улицы казались бесконечными и были похожи одна на другую. Черная влажная полоса асфальта, точно лента транспортера, а по обеим сторонам несущиеся мимо стены. Это был хороший и обычный ленинградский дождь, который мог идти и неделю, и месяц, и днем и ночью терпеливо обмывать и мостовые, и афиши, и витрины, и зонтики, и шляпы всех размеров и цветов, и дорожки в парках, и фонари на мостах, и стеклянные будочки с белыми продавщицами и синими милиционерами, и красные ящики-автоматы, и розы на Стрелке, и шпиль на Адмиралтействе. Город был такой же посеревший, как небо. Нева вздулась. Вода казалась тяжелой и неподвижной. Но листья на деревьях зато блестели чисто и сочно, впитывая в себя влагу, лето, жизнь.

Машина все время как-то удачно ныряла под зеленый свет, шла очень быстро, почти нигде не останавливаясь. Леонид поглядывал на часы и смотрел в окно.

До самого вокзала никто не произнес ни слова. Шелест колес и перестук счетчика. И в этой молчаливой гонке под дождем, когда скорость так реальна, что кажется опасной, когда прохожие, чертыхаясь, шарахаются от брызг и впереди только мутный воздух, — в этом молчании и в этой гонке было что-то тревожное. Часы на башне вокзала показывали, что еще оставалось целых двенадцать минут.

Шофер порылся в карманах, выложил всю мелочь на ладонь, позвякал ею и в последний раз холодными оценивающими глазами посмотрел на Зину. Леонид вынес из такси чемоданы. Поставил чемоданы под навес. Зина и мальчик стали рядом и как раз возле большой лужи, в которой прыгала капля, подскакивала и снова падала, прыгала одиноко и бесконечно.

- Я разменяю деньги. Постойте здесь. — Леонид снова быстро пошел к машине, точно обрадовавшись тому, что может уйти. Сел в машину и поехал к ларькам. Когда машина разворачивалась, он заметил, как Зина прижала мальчика к себе, взяла газету и зачем-то накрыла голову.

Возвращаясь, он видел издали, что Зина и мальчик все так же, прижавшись друг к другу, стоят под навесом. Он все оттягивал время, боялся, что в последнюю минуту мальчик заплачет, и шел медленно, подчеркнуто спокойно, не торопясь, словно ему не нужно было уезжать.

- Все? — спросила Зина, беспомощно глядя на него.

Теперь уже оставалось каких-нибудь пять минут. Они медленно прошли через одни двери, через другие, мимо носильщиков, мимо киоска с газетами, потом по перрону и остановились возле вагона. Вокруг было много людей, много шума, толкотни, криков, смеха. Над головами монотонный, слишком спокойный женский голос вещал из репродуктора.

- Хороший поезд, — проговорила Зина.

Леонид взял мальчика за руку, потом кинул на Зину быстрый внимательный взгляд. Она смотрела на поезд, и он увидел, что губы у нее вздрагивают, а глаза застывшие. Она по-прежнему силилась принять какое-то решение, но, видимо, сама понимала, что теперь у нее совсем уже нет времени, и от этого ее растерянность только росла, а решение не приходило. Казалось, людей стало еще больше. Ее толкали. Она точно не замечала этого. Леонид взял ее за локоть и поставил ближе к вагону. Она подчинилась ему. Достала из сумочки платок, начала теребить его.

- Очень красивый поезд. А зачем ты взял книги? У тебя там полчемодана книг.

- Я хочу поработать.

- Неужели тебе нужно столько этих книг? У тебя отпуск точно на месяц?

- Да, я здорово отстал за эти годы. И не нужно... честное слово, не нужно вбивать себе в голову совсем неизвестно что.

- Это скорый?

- Да.

- Хорошо, что скорый. Нет, я верю тебе. Смешно, если бы я не верила тебе.

В глазах у нее были слезы. Она быстро нагнулась, прижала мальчика к себе и начала целовать. Он обвил ее шею, уткнулся в щеку.

- Ты увидишь, что это за мальчик, — сказала Зина, — ты сам увидишь. Ты потом не сможешь без него. Я знаю.

Мальчик не заплакал. Зина подержала его в руках, перегибая, целуя и в губы и в шею, потом опустила на землю.

- Я знаю, ты полюбишь его. Посмотришь.

Леонид поднял мальчика и поставил на ступеньку. Мальчик сам шагнул на площадку. Прошел рабочий, молоточком быстро постучал по колесам. Вверху прыгали светящиеся цифры. И даже, казалось, щелкали, когда прыгали.

Две минуты. Минута.

Леонид повернулся к Зине.

- Не надо сейчас, — сказал он негромко, взял ее за локоть.

- Мы могли бы поехать втроем, — проговорила она, кусая губы, подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо.

Леонид увидел лоб с едва намеченными морщинками и большие черные глаза, из которых один был немного светлее. Только они двое и знали это. И на минуту он вдруг почувствовал жалость к ней и подумал, что она все еще такая же красивая и любит его. Надела в такой дождь новое платье и хорошие туфли. А могла и не надевать. Он поймал себя на том, что думает о ней и вспоминает старое. Отвернулся и посмотрел вдоль поезда.

Раздался грохот и звон, очень сильный и неожиданный. Все сдвинулось, поплыло. Зина глядела на мальчика и плакала. Он помахал ей рукой. Леонид вскочил на ступеньку и вместе с мальчиком быстро вошел в вагон. Они встали рядом возле окна и смотрели на бегущую за поездом толпу. Мальчик протирал окно ладонью, потом помахал шапочкой.

Леонид ощущал, как мягко внизу катятся колеса. Осторожно и тихо. У мальчика были пепельные волосы, коротенькие и как будто выжженные. И почему-то две макушки. Леонид положил руки ему на плечи.

2

Вагон выкатился из-под крыши вокзала. Платформа кончилась. Незаметно появилась девушка с подносом, тяжелым, разноцветным, на котором были бутерброды и бутылки с вином.

- Пожалуйста. — Свободной рукой она сняла с подноса салфетку.

И, взглянув на этот поднос, на улыбающееся курносое лицо с густо подведенными глазами, Леонид почувствовал, как он устал.

Вагон качался все так же мягко и тихо. Мимо промчались пустые составы. Горьковато пахло пылью. Мальчик стоял рядом и смотрел в окно, ухватившись руками за опущенную раму.

- Пожалуйста, — лениво и скучно улыбнулась девушка.

Леонид нащупал деньги в кармане, потом взглянул на мальчика. Девушка подождала еще немного и пошла в другой конец вагона. Леонид вынул сигарету, затянулся и тоже повернулся к окну. Потом неловко, неумело снова положил руку мальчику на плечо. Крыши, мост, насыпь, ящики, мешки, паровозы. И долго еще большой город, недостроенные дома, черные краны, торопливый разгон стрелок...

Они молча стояли рядом.

...В последнюю ночь Леонид не мог уснуть. По улице пустили автобусы. Где-то чинили дорогу, поэтому сделали объезд, и вот уже несколько дней автобусы урчали под самым окном, бесконечно и тяжело. Леонид то и дело слышал, как они приближаются, завывая, ближе, еще ближе, рядом, и дом и стекла дрожат, и даже на письменном столе звенит стакан, надетый на бутылку нарзана. И в ушах остаются шипение и беспрерывный гул. Потом все начинается снова. Старый петербургский дом не выдерживал этой тряски.

А может быть, автобусы были совсем ни при чем.

Отбросив одеяло, он зажег свет, сел, окинул глазами комнату. Шел дождь, тихий, как будто осенний. Парни под аркой тихонько играли на гитаре. Где-то далеко жужжали последние трамваи. Леонид встал, шагнул к стеллажу и взял гантель. Поднял один раз, другой, третий, еще раз - и больше не мог. Эту облупившуюся, чуть тронутую ржавчиной гантель, найденную на пустыре, прежде он поднимал совсем легко. И вот теперь она стала тяжелой. Он почувствовал это. Катнул ее на место и усмехнулся. Раньше ему казалось, что где-то к тридцати он станет большим изобретателем и жизнь будет для него стремительной, широкой и ровной дорогой. Но это прошло. Теперь он понимал, что только за много лет и только огромным и терпеливым трудом можно сделать что-то настоящее и, наверное, рядом должен быть друг, надежный и преданный.

Он хотел взять мальчика с собой потому, что вдвоем веселее, и потому, что мальчик ведь должен чему-то научиться и что-то видеть. Так он говорил Зине. Ему надо было что-то говорить. Но на самом деле это было не так. Он с каждым днем ощущал все больше, что ему просто необходим этот маленький человек. Ему страшно это нужно, чтобы маленький человек находился рядом. Почему вдруг он почувствовал это сейчас? Усталость? Потерянные надежды? Единственный способ утвердить себя на земле? Откуда идет это?

Он немного прикрыл окно, чтобы не брызгало на подоконник. Включил свет.

Может быть, он в самом деле устал? Ему нужно всего-навсего отдохнуть, и тогда не будет этих сомнений? Ведь и прежде, и с Зиной, он тоже был одинок. Ей нравилось, как он носит шляпу, как держит себя в компании, как лихо играет на пианино и как отплясывает чарльстон. Она находила, что у него улыбка знаменитого французского киноактера. И больше ничего не нашла и не искала. Всего этого ей было достаточно. И кроме того, не сомневалась, что при его способностях он сделает карьеру. «Тебя же в два счета возведут в начальники, если ты сам захочешь и если я тебя попрошу». И ни разу не спросила, нужно ли ему это, и что у него в голове, и чего он вообще хочет от жизни. А ему постепенно становилось одиноко с ней. Она для него сделалась скучной, раз навсегда узнанной. Ему уже было мало одной ее красоты и улыбок.

Так однажды он ей и сказал. Это было в тот вечер, когда они зашли в «Лакомку», чтобы выпить кофе. Зина выслушала его спокойно.

- Я тебе надоела? Да, я тоже начала замечать, что ты смотришь куда-то мимо меня. Так, милый, ты свободен. Мы живем в двадцатом веке. Ты - в одну сторону, я - в другую. И могу тебе сказать, что у тебя нет никаких обязательств. А я уж как-нибудь вытравлю из себя эту любовь. Хорошо, что ты вовремя предупредил меня. Хуже, если бы нам уже было по тридцать. Что же... я тебя поняла. На такой случай мы могли бы пойти наверх и шикарно посидеть там.

Вверху, как раз над ними, был ресторан, пьяный и шумный.

- Подожди. Это серьезно, Зина. Понимаешь, мы как будто оглохли.

- Сходи к врачу. Сходи к врачу и лечись.

- Зина, мне кажется, мы совсем не понимаем друг друга.

- А что тут понимать? Я уже все поняла. Если ты нашел себе какую-нибудь еще... валяй.

- Я никого не нашел. Вот так мы с тобой и разговариваем. Между прочим, в последнее время именно так. Только так.

- Не пытайся сделать из меня идиотку. Мне, в конце концов, безразлично, кого ты нашел. Могу тебя уверить. Ты свободен.

- Зина, тебе нравится Шишкин?

- При чем здесь Шишкин? Художник?

- Художник. Он тебе нравится?

- Да, могу тебе сказать, что, как всякому нормальному человеку, мне нравится Шишкин. Но при чем здесь этот молодежный диспут? Мне кажется, что ты ничего не выпил, чтобы философствовать.

- А мне, видишь ли, он не нравится. Потому что в живописи Шишкин... он что видел, то и писал. И больше ничего. Как сплетник. — Леонид почувствовал, что его заносит, что его мысли становятся белым туманом, что этот разговор - зря, потому что, видимо, у каждого своя орбита, каждый уже запущен на свою высоту раз и навсегда. — Вот как он писал: видел этот столик - писал, вот эту стену видел - писал, вот этот буфет...

- Шишкин, если я помню, писал сосны.

- Но мне-то нужна именно философия, а не просто сосны. Мне нужен, например, Врубель... А в общем, конечно, Шишкин здесь ни при чем. Он, может быть, и хороший художник.

Зина рвала салфетки и бросала перед собой.

- Ай, перестань выламываться. Оставь это для других девиц. На них это произведет впечатление.

Леонид готов был с размаху ударить по этому столу. Рядом с ней все его мысли обращались в жестяной звон. Слова как побрякушки, как выветрившиеся тряпки. Никакого смысла.

- Чего ты от меня хочешь? — спросила Зина.

Леонид смотрел на гору рваных салфеток.

- Чтобы ты думала о моей жизни... обо мне... серьезно.

- Ты, может быть, еще захочешь, чтобы я вместе с тобой изобретала какой-то там твой прибор. И вообще только о твоих делах и думала?

Надо было смолчать, но он не сдержался.

- Да! Да! И не какой-то... Потому что без своего дела я ничего не значу. Курю, пью, ем, получаю зарплату. А я хочу быть настоящим. И ты о моих делах думай тоже.

- А я тебе, значит, мешаю быть настоящим? — Она рассмеялась. — Хорошо, я не буду. Только тебе нужно было найти предлог поприличней, чтобы устроить этот базар. Закажи лучше вина.

Подошла официантка и смахнула на поднос обрывки салфеток.

Леонид долго сидел молча, что-то рисовал ножом на стекле, потом, не поднимая головы, произнес:

- Видишь ли, мне, в общем-то, кажется: моя личная жизнь - это не главное. Я действительно хочу сделать что-то настоящее. Остальное не так важно. И смеяться над этим не стоит.

Она рассмеялась еще громче.

- Хорошенький вечерок.

Леонид поднял голову. И вдруг услышал в себе необъяснимую тишину. И увидел Зину не рядом за столиком, а далеко, точно приставил к глазам бинокль той его стороной, которая уменьшает.

Кто-то произнес:

- Ваши фирменные булочки черствые.

Еще кто-то:

- Странный порядок, что в кафе нельзя курить. Дикость.

И еще:

- Отличный кофе. Это бразильский?

- Да, кофе отличный.

И стук двери. Смех. Музыка, которая доносилась сверху.

Зина сидела очень далеко от него. Крохотная, узкая фигурка, аккуратная, вся из плавных линий. И совсем даже неплохо по цвету: каштановые волосы, бледно-розовая шерстяная кофточка с большим вырезом. По цвету это мягко, и хорошо смотрится. И здорово, что клипсы белые. Пожалуй, она действительно красивая.

Он повернул бинокль другой стороной. Ему показалось, что она поняла это и потому переменила позу. Положила руки на стол. Леонид спокойно разглядывал ее. Да, очень красивые руки, и вся она красивая. И конечно, понимает это, недаром так эффектно позирует. Ему стало смешно. Глядя на ее руки, он ясно услышал, как она разговаривает с маникюршей:

- Нет, нет, конечно, недлинные.

- Я-то уж видела разные ногти, но ваши просто необыкновенные. И не ломаются?

- Ну что вы! Никогда!

- Поярче?

- Нет, если можно, бледнее.

Леонид перевел бинокль на ее лицо. Это - она. Вот сейчас она поднимет левую бровь. Это наверняка тренировка перед зеркалом. В лице появится что-то лукавое и загадочное. Наверное, вычитала в каком-то романе. Почему же она не поднимает бровь? Ну, пожалуйста. Нет, она должна это сделать.

Зина подняла левую бровь, правая не дрогнула.

Вот так. Вот и все! А теперь она скажет: «Так ты возьмешь вина?»

Зина вздохнула, пожала плечами. Бровь опустилась.

- Так ты что-нибудь закажешь? Или мы так и будем бездарно сидеть здесь?

Когда они вышли, была хорошая теплая ночь. Фонари погасли. Леонид запомнил узкую улицу, всю в зеленых огоньках такси, красные выстрелы светофоров, желтые ленты последних трамваев, размазанные очертания зданий. А от земли все еще поднималась духота дня.

- Холодно. — Зина остановилась. — В кафе нельзя курить, а на улице гасят свет. Можно поломать ноги. В самом деле идиотизм. Возьми же такси.

Леонид вынул бумажник.

- У меня осталось только на обед.

- Ах, боже мой. Ну займешь у кого-нибудь. Какое это имеет значение, если мне холодно. Ты видишь, мне холодно. Возьми такси. Я хочу домой. И сейчас же. Немедленно.

Леонид подумал, что улица похожа на огромный желоб, железный, грохочущий, скользкий, наклоненный так, что остановиться невозможно. Все несется куда-то вниз - вниз, где, может быть, горят фонари и много света. А может быть, там, на дне этой улицы, просто мокрые кочки, которые всхлипывают, если на них встать, и сваленные, набросанные как попало деревья - и больше ничего.

Прошел трамвай.

Это была последняя ночь, когда они шли по городу рядом. Теперь Леонид уже не сомневался, что им действительно нечего делать вместе. Разве что ходить по магазинам, покупать серванты и старинные кресла. И делать вид, что это и есть жизнь, что все хорошо, и на всякий случай улыбаться друг другу. Теперь ему даже казалось странным, что еще недавно они были вместе, что она была нужна ему. Для чего нужна? Если они настолько разные.

Через несколько дней он стал свободен совсем. Ему предложили командировку в Сибирь на три года. Леонид подумал, что ему это как раз подходит. Быстро собрал вещи, оформил документы. Зине позвонил из аэропорта.

- Куда? — спросила она. — Я не слышу. Куда, куда? Впрочем, делай что хочешь, — и повесила трубку.

Перелетая страну из конца в конец, Леонид думал, что в Сибири ему удастся посидеть над книгами, перечитать последние технические журналы и сделать чертежи станка. Главное - сделать чертежи станка. Ничего этого не вышло. И должность, которую ему дали, тоже была не та, на какую он рассчитывал. Но он увлекся работой. Пришлось переезжать с места на место, жить в гостиницах. Новосибирск - Красноярск, Красноярск - Москва, Новосибирск - Свердловск. И вместо того чтобы сидеть над листом ватмана, он ходил по канцеляриям, доставал арматуру, бетон, краны и с вертолета разглядывал бурую, громадную тайгу. Он не успевал читать даже газеты. И он сам забыл о том, что его давнишняя работа не двигается и заброшена. Наконец дошло до того, что в Красноярске пропали наброски первого варианта станка. У Леонида не было времени даже на то, чтобы пожалеть об этой потере. Его уже вызывали в Читу. В Москве, в гостинице «Украина», он встретил Валю Егорову, подругу Зины. Она сказала, что Зина вышла замуж, у нее ребенок. «Копия ты».

- Я??

- Ну да, как две капли.

- А почему ты думаешь, что я?

- А кто же еще? Смешно.

- Мальчик, девочка?

- Мальчик.

И только там, в гостинице «Украина», сидя в большом высоком вестибюле, Леонид понял, что прошло уже два с половиной года, целых два с половиной с тех пор, как он уехал из Ленинграда... И на земле уже есть, живет, дышит его сын. Ошарашенный и удивленный, он просидел в этом вестибюле до ночи.

...Снова бетон, арматура, Нижний Тагил, Новосибирск, Москва... И еще два года этой свистопляски. Леонид стал замкнутым. Даже мрачным. Он попытался хотя бы по месяцам собрать эти пять лет. Что сделано? А в общем-то у него нет даже своего дома. И он может сейчас только вспоминать, какая это радость посидеть над листом ватмана, когда тишина и за окном ночь. И впервые Леонид остро ощутил быстротечность человеческой жизни. Неизмеримо малый свой срок на земле. И одиночество. Это испугало его. Заставило сжаться. Он попытался взять себя в руки. Но это было не так просто. Наконец он вырвался.

Но и в Ленинграде дни летели с той же вызывающей скоростью. Новые люди, работа, от которой он отвык... Он узнал, что Зина развелась и снова собирается замуж. Потом та же Валя Егорова сказала ему, что Зина переменила свое решение за день до свадьбы. «Ты дурак. Она ждет тебя. Такая женщина!» И потому, что Леонид так или иначе был окружен этими разговорами о Зине, намеками, недомолвками и одиночество все чаще хозяйничало в нем, он начал думать о том, что виноват перед ней, что им нужно встретиться, поговорить. Чувство вины росло в нем. Ему даже не терпелось ее увидеть. Он подумал, что, в сущности, наверное, и не было ничего серьезного, что разделяло бы их, пожалуй, и прежде не было, а кроме того, есть человек, которому они нужны оба, и ответственны перед ним оба, — сын. И наконец он решился...

- Да, на Островах, — волнуясь сказал в черную холодную трубку. — Где каток на лугу. На Центральном, на Масляном.

Она пришла в своей беличьей шубке, теперь уже потертой и пожелтевшей. На руке - большая коричневая сумка. День был сверкающий, лыжный. На пустых аллеях лежал мягкий нетронутый снег. Пахло свежим воздухом и соснами. И ветром с залива. Громадного города точно не было рядом... Они быстро взглянули друг на друга. Леонид увидел морщинки, излишек пудры, слишком густо накрашенные ресницы и губы и, ему показалось, во взгляде - больше мягкости и терпения. Она неловко протянула ему узкую в серой перчатке руку.

- Да, давненько я не бывала здесь. А я думала, этот звонок - первоапрельская шутка.

- Ты не узнала моего голоса?

- Нет, просто не ждала.

- Может быть, пойдем в кафе? — Леониду хотелось побродить здесь, среди этой белой тишины, а не сидеть где-то в помещении.

- Мне все равно. Но лучше здесь, на воздухе. В этом году зима почему-то пришла весной.

Аллеи разбегались в разные стороны и, вероятно, где-то за стеной деревьев сплетались в один клубок.

- Ты давно вернулся в Ленинград?

- Скоро год.

Они прошлись немного, нашли возле катка чистую зеленую скамейку и сели.

- Ну так зачем ты меня позвал? — Зина повесила сумку на спинку скамейки, положила руки на колени. — Я слушаю.

Да, это была она и не она.

- Я рад тебя видеть.

- И за целый год не мог вспомнить моего телефона?

Леонид посмотрел вокруг и засмеялся.

- Знаешь, мне пришла в голову чепуха. Я подумал, что по этой аллее хорошо сейчас пробежаться до самого залива или поиграть в снежки.

Зина пожала плечами.

- Это все, что ты хотел мне сказать?

Леонид вытянул ноги, посмотрел на пустой каток, потом на свои лыжные ботинки.

- А может быть, мы не будем вспоминать старое, Зина? А?

- Я думала, ты наконец спросишь меня, как я живу.

- Но я и пришел, чтобы узнать, как ты живешь.

- Странно. — Она усмехнулась. — А ты разве не знаешь? Впрочем, я понимаю, что тебе выгоднее не вспоминать старого. Но ты можешь быть совершенно спокоен - я ничего от тебя не потребую. Ведь ты пришел, чтобы услышать это? Так? Значит, все? Я тебе больше не нужна? — Она сделала движение, точно хотела встать.

Леонид удивленно поднял голову.

- Но, видишь ли, я могу воспринять это только как насмешку, когда мне предлагают прийти сюда, чтобы сыграть в снежки. Или, по-твоему, я ждала от тебя именно этого?

- Но я действительно пришел узнать, как ты живешь, Зина.

- Ну, боже мой, живу... Видишь, и живу, и ращу сына... Ну, обыкновенно. Днем выдаю книги, роюсь в этой пыли, порчу руки, еще неизвестно, как не схватила чахотку, а вечером тоже находится какая-нибудь работа. Что тебя интересует еще?

- Понимаю, что трудно, что ты работаешь.

- Я бы спросила и тебя, как ты живешь, но боюсь, что спрошу еще как-нибудь не так и снова попаду в мещанки. Так что лучше расскажи сам. Я теперь научилась этой мудрости: молчать.

- Но, Зина, я своей рукой набрал твой номер телефона, позвонил тебе и пришел к тебе, значит...

- Я понимаю, что ты позвонил. Кто же еще!

- ...и странно подумать, что я мог забыть старое.

- Так, дорогой мой, ты бы вот с этого и начинал.

- Я понимаю тебя. Но я решил, что лучше начинать с будущего.

- Но ведь я тебе уже сказала. — Она сняла перчатки и растягивала их. — Я никуда не собираюсь идти, жаловаться и чего-то требовать. У меня просто нет на это времени. Так что если ты вбил себе в голову, что я склочница, хищница и еще не знаю кто, можешь оставаться при своем мнении. Теперь меня это уже не интересует. В суд подавать на тебя я не буду. У меня, слава богу, есть родители. Ты хотел рассказать, как живешь. Я слушаю.

Леонид посмотрел на аллею. Смысл разговора потерялся. Снег на деревьях лежал слишком красиво. Точно кто-то прошелся и набросал на ветки сухие шершавые языки пенопласта. Разукрасил парк под зиму и, довольный, удалился отсюда, насвистывая. Ушел. Глядя перед собой, Леонид увидел в конце аллеи городок аттракционов, сейчас пустой, безмолвный, засыпанный снегом. Карусель, тир, «летающие люди», длинный ряд забитых в эту пору досками кривых зеркал. На что же он рассчитывал, когда шел сюда? Чтобы увидеть себя в кривом зеркале? «А у него-то голова?! Огурец! Ха-ха-ха!»

- Так что же ты молчишь?

- Я в самом деле, Зина, очень хотел тебя увидеть.

- Я, как ты понимаешь, тоже. Ты, может быть, скажешь, что даже соскучился? — Она засмеялась.

- Да. Я много о тебе думал с тех пор, как приехал.

- А я, представь себе, с тех пор, как ты уехал. Понимаешь, какая разница?.. Впрочем, ладно.

- Видишь ли, Зина, — у него снова появилась надежда. — Если хочешь, ведь мы с тобой не уличные знакомые, которые... К нам вообще не относится это слово - знакомые. Наверное, мы можем поговорить с тобой открыто, совсем просто, по-человечески.

- Да? — Она улыбнулась и положила перчатки на скамейку. — Ты уверен в этом?

- Да, я так думаю.

- Значит, теперь тебе уже не нужно, чтобы я интересовалась твоими иксами и твоей сложной поэтической натурой? Я всегда хотела с тобой говорить именно о простых, самых обыкновенных человеческих вещах. О жизни.

- Ты меня не поняла.

- Нет, я тебя давно поняла, дорогой мой.

Леонид увидел ее руки. Ногти были все те же, узкие, бледные. И она была та же. И лицо. И голос.

- Я ждала твоего звонка целый год. Мне, как ты понимаешь, не очень сладко.

- Я потому и хотел, чтобы мы встретились. А что ты делаешь вечерами?

- Научилась немного шить. Ну что делаю? Как все... Хожу в кино. Иногда в театр. Лишнего времени у меня, во всяком случае, нет. А как ты?

- Да ничего у меня путевого, если сказать честно, там, в Сибири, не вышло. Потраченное время. Катался из Азии в Европу, из Европы в Азию. И больше ничего. Так что все надо начинать как студенту.

- Но там ведь хорошо платят. Так что особенно жалеть тебе, наверное, не приходится.

- Да, платили прилично. Но так не заметишь, как состаришься.

- Я слышала, некоторые даже рвутся туда. Обеспечивают себя там на полжизни и потом живут здесь, можно сказать, свободно. Но ты не думай, что я посягаю на твои деньги. Я работаю, и мне ничего не нужно.

Леонид подумал, что это опять не о том, опять тупик. А может быть, это он говорит не о том, а она права?

Там, в городке аттракционов, сразу же за кривыми зеркалами были расположены длинные красные стрелы - «летающие люди». Садишься на конец стрелы, и она начинает поднимать тебя вверх, описывая свой полукруг. Все ничего, полет плавный и медленный, но, миновав высшую точку, ты оказываешься вверх ногами. Небо под тобой, деревья вершинами вниз, вода в прудах каким-то образом не выливается, люди приклеены подошвами к земле. Твоя голова вот-вот разлетится от страшного напряжения.

Зина спросила:

- Ну так о чем же мы будем говорить?

Весь фокус, наверное, в том, чтобы внушить себе, что этот перевернутый мир совершенно нормальный. Ведь это как посмотреть. Возможно, все так и должно быть: перевернутые дома и ларьки, скамейки, примагниченные к парочкам. Только так, наверное, и можно уцелеть, если внушить себе, что все это естественно. И ты не будешь замечать, что сам висишь перевернутый. Ведь это как посмотреть. Леонид летел головой вниз и в это время думал, что ему, может быть, стоит пойти на почту и дать в Иркутск телеграмму: «Сообщите возможность вернуться на прежнее место». Из Иркутска ответят: «Телеграфируйте условия». Он: «Согласен любые».

Теперь он услышал Зину.

- А я знала... Я знала, что ты придешь, что ты не железный. Подумай сам, тысячи людей живут вместе и ничего не требуют друг от друга сверхъестественного. Зарабатывают на хлеб, одеваются, растят детей. И ничего, счастливы.

Он хотел сказать: «А я не понимаю счастья, которое только в том, чтобы зарабатывать на хлеб, одеваться, рожать детей». Но сказал:

- Да, возможно, так и есть.

- А ты разве не видишь сам?

- Да, ты, наверное, права. Ведь это как посмотреть. Наверное, можно жить и так.

- Жаль только, что ты не мог понять таких элементарных вещей раньше. — Голос у нее окреп, выровнялся совсем. — Тебе все в жизни доставалось слишком легко, поэтому ты и был таким самоуверенным. Но говорят: лучше поздно, чем никогда. Или тебе все еще не надоело ходить по этим грязным столовым и наживать себе гастрит?

- По столовым? — Леонид попытался понять, о чем она говорит и как это снег мог прилипнуть к веткам снизу. — По каким столовым?

- Не знаю, возможно, ты перешел на рестораны.

Он хотел сказать: «Но какое это имеет значение, где и чем набивать живот? Стоит ли над этим думать». Но сказал:

- Да, в этих столовых и правда жарят на каком-то вонючем масле. На вкус все одинаковое, что ни возьмешь. Ты права. А как у тебя дела?

- Такой еды не пожелала бы своему врагу. Накормят дрянью и еще обругают.

- Да, порядки везде одинаковые. А как у тебя дела с институтом? Ты бросила окончательно?

- Боже мой, академик из меня все равно не получится. Я это уже поняла. А на зарплату это не влияет. И потом у меня просто нет времени бегать с портфельчиком... У меня сын... Ты понимаешь, сын.

- Да... Нет... Дело не в академике... И к чему мы говорим о столовых?.. Это все не то. Это не то, Зина. Я работаю, ты работаешь, все работают...

Деревья закружились, повертелись и снова встали так, как им полагается: макушками вверх. Снег теперь лежал на ветках.

Леонид сидел согнувшись и подошвой расставлял на снегу следы. Он думал о том, что в общем-то все в жизни с ним происходило именно так, как полагается. Все по порядку. До кривых зеркал и «летающих людей» была карусель. Он сел на деревянную разукрашенную лошадку, пришпорил ее каблуками и помчался. Деревья, лица, небо, трава, музыка. Карусель начала тормозить, когда умер отец. Из волшебного круговорота вынырнуло грязное небо, мокрые деревья, экономные тусклые лампочки в коридоре и на кухне. Музыка стала плыть, как на гнутой пластинке. Деревянная разноцветная лошадка уже не бежала сама по себе. Карусель остановилась совсем, когда мать невзначай открыла Леониду правду: его настоящая мать - другая женщина, которая умерла во время родов. Мачеха рассказала ему правду потому, что решила выйти замуж. Деревянная лошадка освободилась для кого-то другого...

- Скажи, Зина...

Зина почувствовала внезапную перемену его тона и удивленно повернулась к нему.

- Скажи, Зина... я хочу спросить... я могу видеть его?

- Его? — в первую секунду она не поняла. — Ах, вот что?! — Она попыталась засмеяться, привстала и запахнула шубу.

Леонид поднял с земли ее перчатки.

- А я думала, что ты действительно пришел ко мне, что тебе нужна я. Ну что ж... Проводи меня. Мне некогда. И я замерзла.

- Хорошо. Но ведь отец у ребенка должен быть?

- Отец? — Зина поправила шарфик, натянула перчатки. — Какой отец? Боже мой, потратила два часа неизвестно куда! Что ты от меня хочешь? Что, собственно, ты хочешь? Я должна была идти к зубному врачу.

- Я хотел сказать, что отец у него должен быть все равно.

- Да, конечно. Но только при одном условии, если этот отец будет моим мужем. Тебе понятно?

Минуту-другую Леонид бессмысленно разглядывал ее профиль, острый и неподвижный. Лицо узкое, вытянутое.

Они сидели по краям зеленой скамейки, вросшей в снег. Напротив в крошечном окошке была видна женщина, которая продавала горячие пышки, обсыпанные сахарной пудрой. И в том же здании находился ресторан. А когда-то прежде там были конюшни, стояли стройные, тонконогие, породистые рысаки. Справа высился большой и сейчас пустой дворец с широкой лестницей и громадными промерзшими залами.

- А как же имя? Ведь у ребенка должно быть настоящее имя, а не чужое.

- Имя? Но ты же сам сделал так, что у него нет настоящего имени. Ты проводишь меня?

- Я хочу, чтобы у него было имя, свое имя.

- Видишь ли, для ребенка это не так важно, как он записан в каких-то бумагах. А если это важно для тебя, ты знаешь, что делать. Я тебе уже сказала.

Леонид посмотрел на пустой заброшенный дворец.

- Но приходить к нему, видеть его я все же могу или...

Зина, не поворачиваясь, глядя куда-то перед собой, покачала головой.

- Почему? — Леонид почти выкрикнул это слово.

- Ему незачем привыкать к тебе, а потом к кому-то другому. Я, как видишь, еще не стара, говорят, котируюсь не меньше, чем прежде, пользуюсь успехом у солидных людей и могу еще выбирать. Мальчик до сих пор ничего не знает, и пусть так останется. Надеюсь, тебе ясно?.. Вот снег пошел...

- Что мне должно быть ясно?

- Очень просто. Я хочу, чтобы его маленькая душа была спокойной. — Она поймала на перчатку снежинку. — У него будет другой отец.

- Но мы же не мертвые, Зина.

Она пожала плечами и сдула снежинку.

- Это что-то новое. Ведь прежде для тебя были важны одни мировые проблемы. Ты хотел быть полезным для общества. А личная жизнь тебя не интересовала. Что ж, продолжай... Я должна позвонить маме, чтобы она забрала сына из садика. У тебя есть две копейки? Где здесь автомат?

- Это все?

- Что все? Зачем ты купил это пальто? Ну перестань, пожалуйста, делать такое зверское лицо. Тебе не идет это пальто. Теперь все ходят в таких. — Она вынула сигарету, закурила, сломав несколько спичек.

- Ты куришь? — Леонид заметил, что у нее дрожат пальцы.

- Что делать? — проговорила она и вдруг заплакала. — Почему? Почему так? Ведь я же люблю тебя. Ты понимаешь, что я до сих пор люблю тебя?

- Да. Но это странная любовь, потому что думаешь ты только о себе. Об одной себе. И даже не хочешь подумать о сыне.

- Не знаю. Можешь считать меня эгоисткой, кем угодно. А кто же еще будет думать обо мне, если не я сама? И, посмотришь, ты еще вернешься ко мне. Я знаю... И выиграла я. У меня есть сын, и я люблю тебя. А ты?.. У тебя нет ничего.

Леонид проводил ее до автобуса.

...Дождь не переставал. Капли целыми пригоршнями кидались на стекло. Гитара звучала по-прежнему. Те парни под аркой, должно быть, и не собирались уходить. Леонид снова зажег свет. Стеллажи, стены, старая, в фунтах, гантель. Пусто, одиноко, тихо. А дальше? И может быть, от этой пустоты, от самого себя он и хочет спрятаться за мальчиком? Может быть, поэтому ему теперь и нужен мальчик? От женщины, которую он никогда не любил? Пройдет эта ночь, и он поедет с мальчиком вместе, как с чужим, не имея права сказать ему даже одного слова правды. Потому что так хочет она. Потому что взамен она требует всей жизни. А мальчик еще слишком мал, чтобы что-то понять. И, кто знает, поймет ли, когда станет взрослым?..

Леонид очень ясно почувствовал, что не представляет, как вести себя с мальчиком. Есть двое взрослых, навсегда разных н несоединимых, и есть мальчик, еще один мозг и еще один характер. И сейчас они совсем чужие. Может быть, он напрасно выпросил у Зины эту поездку?

Он распечатал сигареты и закурил, хотя давно отучил себя курить ночью. Прошелся из угла в угол своей пустой комнаты. Постоял у окна. Потом нагнулся, развернул чертеж, наступил на него коленями. Склонился ниже над ровными, понятными ему линиями. Он будет платить за все работой. Работать как лошадь. И знать только труд. Ведь этим можно заполнить жизнь.

Поставив локти на пол, так, что его шея почти вошла в плечи, закусив большие пальцы сомкнутых рук, он смотрел на чертеж. Вглядывался, стараясь сосредоточиться. Но все равно слышал гудение автобусов, а потом монотонный шум дождя. Так прошла ночь.

 

Глава вторая

1

Они стояли у окна долго, и оба молчали.

И все так же, не переставая, хлестал дождь. Только теперь уже было видно, что дождь кончается. Очень далеко, над самой землей, тучи начинали белеть, расползаться, и там быстро светлело, и кое-где засветились голубые полоски неба.

Мальчик не часто ездил в поездах, и ему было интересно смотреть в окно. Он видел большой лес, стога сена, белые колышки березовых оград, провода и черных птиц, которые мокли на проводах. Все это двигалось, и он мог бы смотреть и смотреть, но все же ему было как-то не по себе. Было непривычно чувствовать на своем плече тяжелую руку и знать, что за его спиной стоит высокий и чужой мужчина, и больше нет никого. Мальчик старался понять, что с ним происходит. Но не мог. Он знал только, что едет куда-то очень далеко, где тепло, где есть горы и где можно научиться ловить больших рыб. Несколько раз он поднимал голову, но так ничего и не сказал. Потом наконец осмелился:

- А это какие птицы?

- А ты разве не знаешь?

- Всех я еще не знаю. — Он знал, что птицы, которые сидят на столбах, — это вороны.

- Это вороны. — Леонид нагнулся к мальчику. — Это серые вороны, видишь, они серые. А бывают еще совсем черные. Ты слыхал про таких?

- Да, — ответил мальчик, и по его голосу чувствовалось, что он думает о чем-то своем. — Я люблю птиц. А ты любишь птиц?

- Я тоже люблю птиц.

- А там тоже есть птицы? — Он показал в ту сторону, куда шел поезд.

- Да, конечно. Очень много. Ты таких и не видел. Там есть даже орлы.

- Хорошо.

- Ты ведь знаешь орлов?.. Помнишь, ты с мамой ходил в зоопарк? В таких высоких клетках?

Мальчик подумал.

- Нет. Я не помню. А какие они?

Теперь уже две руки лежали на его плечах.

- У тебя плохая память? — Леонид улыбнулся. — У тебя не должна быть плохая память. Я думаю, не должна.

- Неправда.

- Что неправда?

- У меня хорошая память, — тихо сказал мальчик. — Я знаю, что у меня хорошая память. — Он пошевелил плечами, чтобы сбросить руки с себя, и замолчал.

Он обиделся.

Сзади стучали двери и ходили люди. Поезд шел и останавливался. За окном было все так же серо и хмуро, хотя дождь кончился и капли на стекле почти высохли. А те, что не высохли, были совсем маленькие и не мешали смотреть. Мальчик провел ладонью по стеклу. Руки на его плечах лежали неподвижно, но они стали как будто легче. Теперь за окном уже не было птиц, и только бесконечно тянулись провода, зеленые поля и мелькали столбы. Мальчик смотрел в окно и вспоминал город, улицы и дворы, и большой парк, где он бегал один и с другими ребятами. Ему стало скучно и немного тоскливо. И он сказал, но не вслух, а в уме: «Орлы - это птицы. Они живут на скалах». Он повторил это несколько раз и потом сказал громко, не очень громко, но все же так, чтобы можно было услышать:

- Они живут на скалах. — Он водил пальцем по стеклу. — Они самые большие... И живут на скалах... С большими крыльями, — и замолчал, ожидая.

- Ну конечно, — засмеялся Леонид и сдавил плечи мальчика. — Вот видишь, ты вспомнил. Я знал, что ты вспомнишь. Честное слово, я знал.

Мальчик тоже улыбнулся, даже приподнялся на цыпочки.

- У меня хорошая память? Ведь правда хорошая?

- Да, хорошая, — согласился Леонид. — И это очень нужно, чтобы была хорошая. А там ты увидишь, как они летают на воле. И может быть, я покажу тебе, как они охотятся. Это сильные птицы. Ты хотел бы их увидеть?

- Да. Я хотел бы. Очень.

- А может быть, мы пойдем с тобой перекусим?

- А куда?

- Здесь есть вагон-ресторан. Пойдем и возьмем что-нибудь вкусное. Ты хочешь чего-нибудь вкусного?

- Я никогда еще не был в ресторане. Только в кафе.

Мальчик отвернулся наконец от окна и поднял голову. И посмотрел мужчине в глаза. Он почувствовал себя как-то спокойнее. Этот мужчина не был похож на всех остальных. Он разговаривал с ним не так, как взрослые. И наверное, сам не такой уж взрослый, как другие, а просто очень высокий, намного выше и сильнее его.

Они прошли по всему вагону, потом между вагонами, по шатающимся железным листам, под которыми все грохотало, неслось и шумело. И мальчику нравилось, что он шел первый и сам открывал двери, наступая на железные листы и вдыхая запах дыма и дороги, а высокий и сильный мужчина шел за ним следом, спокойно, молча.

- Я не знал, что поезд такой длинный, — прокричал мальчик, и по голосу было слышно, что у него захватывает дух.

- Ну, не такой уж и длинный, — ответил Леонид. — Мы сейчас придем.

- Нет, он длинный, — крикнул мальчик. — Очень длинный.

- Да, пожалуй, длинный, — согласился Леонид. — Теперь я вижу, — он улыбнулся, глядя себе под ноги, — я вижу, что он очень длинный.

Мальчик выбрал самый ближний столик возле окна. Сел удобнее, положил перед собой руки. Ему было непривычно и хорошо сидеть за столиком, на котором стояло много стаканов, красивых, тонких, и видеть, как за окном несется, поворачиваясь, земля.

- Ну, давай теперь выбирать. — Леонид протянул ему меню. — Ты выбирай, а я буду заказывать.

- А что выбирать?

- Что хочешь.

- И надо будет платить?

- Платить буду я. Ты согласен?

- А здесь дорого?

- Ну, сегодня пусть дорого.

- Нет, я не хочу, если дорого. Надо дешево и полезно.

Леонид поморщился. Мальчик не знал, как тут надо себя держать и как ему называть мужчину. Перелистывая меню, смотрел вокруг, на соседние столики и на других людей и старался что-нибудь придумать, но ему ничего не приходило в голову. — Я не умею еще читать, — сказал наконец и положил карточку на стол. — Я люблю гречневую кашу.

- И еще какой-нибудь суп. Хорошо? Суп надо есть обязательно.

- Только немножко. Чуть-чуть. Супу я всегда ем немножко, на донышке.

- И что-нибудь сладкое. Мороженое. Ладно? — Леонид откинулся на спинку стула и огляделся. Ему нравилось сидеть рядом с мальчиком. — Ты уже большой и должен уметь читать.

- Я научусь читать в школе. Когда пойду в школу, тогда научусь.

- А почему же не сейчас? — Леонид поднял брови. — Ведь можно и раньше?

- Я пробовал, только мне трудно. Очень много букв, мне потому трудно.

- Если хочешь, я, пожалуй, тебя научу. — Леонид улыбнулся. — А то такой большой и неграмотный. Ай-ай-ай... Согласен?

- Нет, я хочу в школе. А не хочу, чтобы ты. — У него были длинные ресницы и упрямые губы. — Я хочу как все.

- А разве ты делаешь только то, что легко? А если бывает трудно?

- А я делаю только то, что легко, а не трудно.

- Но ведь ты же мужчина и должен делать не только то, что легко.

- Нет, я еще не мужчина. Я еще мальчик. — Он опустил голову и вытянул губы.

Они ели молча. Мальчик катал в пальцах хлебные шарики, бросал их вниз и, бросая, видел большие черные туфли. Ему не хотелось попадать в туфли. Он бросал мимо. Просто на пол - и все. А потом старался дотянуться ногой до шариков и раздавить их. Он больше всего не хотел дотрагиваться до черных туфель, громадных и блестящих.

- Может быть, ты хочешь мороженого еще? — спросил Леонид.

- Нет, — ответил мальчик, не поднимая глаз. Он смотрел на черные туфли. — Я не хочу.

- Но, может быть, все же хочешь еще? Я знаю, что ты любишь мороженое.

- Нет, не люблю, — глядя под стол, повторил мальчик.

Он облил рукав супом и старался поворачивать руку так, чтобы этого не было видно.

Мальчик снова шел первый, когда они проходили по вагонам. Но теперь ему уже не казалось интересным шагать по грохочущим листам и открывать тяжелые двери. Он чуть не заплакал, когда прищемил пальцы какой-то ручкой. Ему было обидно, и он чувствовал себя одиноким. Ощутил в руке хлебный шарик и бросил его вниз, в какую-то щель, где неслись черные шпалы и песок.

- Какую же ты выберешь полку? — спросил Леонид, когда они пришли в купе. — Ты, наверное, хочешь верхнюю? Когда я был маленьким, я всегда любил верхнюю.

Мальчик не ответил. Забрался на верхнюю полку, положил подбородок на сложенные руки и застыл, глядя в окно. Он старался понять, зачем его отдали и зачем он едет с этим мужчиной. Куда он с ним едет? Пальцы у него засохли от хлеба, он облизывал и вытирал их и злился, потому что хлеб не отставал. Никогда еще в жизни ему не было так плохо. Он не хотел никуда ехать. А сейчас хотел только одного: чтобы этот поезд повернул обратно и снова привез его на платформу, на его улицу, к его дому. Он вытянулся и смотрел на дорогу, которая бежала рядом с поездом. По этой дороге ехали автобусы и автомобили, и по сторонам стояли дома. Очень много домов и очень мало домов. И снова автомобили. Ему хотелось плакать.

- Хочешь, я почитаю тебе? — спросил Леонид. Он так и не мог ничего придумать. — У меня есть хорошая книга. Мировая. Вот посмотри.

Мальчик повернулся и увидел, что мужчина стоит совсем близко и показывает ему толстую книгу. Он любил, когда ему читали вслух.

- Нет, не хочу. Я смотрю в окно.

- Но это интересная книга. Я знаю, тебе понравится. Я взял специально для тебя.

- Я все равно буду смотреть в окно.

Леонид открыл книгу и начал читать. Он читал стоя. А мальчик лежал, согнув ноги, и то приподнимал, то опускал железную крышку пепельницы. Крышка лязгала сухо и громко. Раз... и еще раз... и еще...

- Тебе неинтересно? — Леонид закрыл книгу.

- Я больше не буду. — Мальчик опустил крышку.

Книга была про девочку, про ее отца и про голубую чашку, которую кто-то разбил. Мальчик повернулся на спину и слушал, глядя в потолок на какие-то блестящие металлические палочки. И постепенно забыл обо всем. Он не был злопамятным.

Вагон покачивался.

- А мы тоже пойдем в поход? — спросил он, когда книга кончилась. Мужчина смотрел ему прямо в лицо. - Мы пойдем с тобой вдвоем в поход?

- Конечно, пойдем, если ты хочешь. Хочешь? Хочешь? — Леонид положил руку на полку, на розовый матрац.

- А если вдруг дождь?

- Если дождь, мы разведем костер, сядем и будем греться у костра.

- А если он погаснет? — Мальчик приподнялся на локте. — Ведь если дождь...

Мужчина смотрел на него и улыбался, просто и необидно.

- Почему погаснет? Когда мы пойдем, я тебя научу, чтобы не погас. Хочешь?

- Да. И ловить рыбу научишь?

- Научу.

Засыпая, мальчик чувствовал, как мужчина накрыл его простыней и поправил подушку. Он уже забыл про свою обиду. Ему было приятно лежать под простыней, качаться и ехать куда-то очень далеко.

Когда он заснул, ему снились горы. Он еще никогда не видел гор. Ему было хорошо.

2

Горы были кругом. И совсем близко, и далеко на горизонте, синие и широкие, точно угловатые плечи земли. Там, в горах, где воздух всегда чист, из всех дней лучше пахнут те, которые раскалены, неподвижны и пропитаны солнечной желтизной. Тогда воздух тугой, в нем висит запах сытости и благополучия, запах богатой земли, то здесь, то там запорошенной виноградниками. Их чем-то поливают, кажется купоросом, и бывает, что издали они белеют. Над землей носится синий запах гор и цветов с гор и запах хороших дорог, разомлевших, распластанных и чем-то похожих на песню. Это благодатный край, где все создано для того, чтобы жить. Леса здесь проще, суше и не так ласковы, как в средней полосе, но так же щедры, а тишины в них еще больше, и на каком-нибудь пне под грабом или буком можно просидеть невесть сколько и забыть, что на свете есть грохот и громадные города, гудящие рельсы и коптящие паровозы.

Леонид не видел мальчика и остановился. Мальчик показался из-за куста и снова побежал вперед. Они медленно поднимались на гору. Оба в трусах и майках, а на ногах сандалии. Они уже исходили эту гору, но она все равно им нравилась. Это была даже не гора, а, скорее, круглая зеленая бородавка. «Бородавка», — так сказал мальчик, когда увидел эту гору в первый раз. И правда, подумал Леонид, бородавка.

Мальчик то пропадал, то снова вдруг вырастал между деревьями.

- А вот еще один, — крикнул мальчик. — И вот...

- Ты здорово собираешь грибы, — сказал Леонид, когда мальчик очутился рядом.

Между ними была тропинка, неровная и каменистая. И она тоже взбиралась вверх.

Леонид посмотрел себе под ноги, потом вокруг. Но ничего не увидел. Ему и не хотелось искать. Он просто брел и брел по этому лесу. Смотрел на мальчика, и ему было хорошо. И ноги сами собой шли по сухим старым листьям.

- Знаешь что, — Леонид засмеялся, — просто на твоей стороне больше грибов. Честное слово.

Только они двое и были в этом лесу.

- Тогда ты иди на эту сторону! — крикнул мальчик.

- Нет, я уже был на той стороне. Давай лучше мы будем собирать в одну корзинку. Зачем нам собирать в две? Я даже согласен нести. Не веришь? — Леонид прислонился к стволу. Мальчик не видел его.

Лес разносил их слова и прятал где-то очень далеко, может быть в дуплах дубов.

- Вот ты где. — Мальчик нашел его. — Нет, я не хочу в одну. Я хочу сам.

Его майка была синей от ежевики и никак не отстирывалась, даже хозяйка не могла отстирать.

- В одну лучше. Тогда она сразу у нас будет полная. Я тебе говорю, — Леонид засмеялся. Он был счастлив. Увидел толстый ствол и спрятался снова.

- Нет, а я все равно не хочу, — сказал мальчик. — Я буду один. И ты тоже один. Я тебя вижу. Вот ты стоишь.

- У тебя скверный характер, поверь мне. Ты должен уступить.

- Нет, это ты должен, потому что ты большой.

Они снова пошли вдоль тропинки. Большие желтые пятна солнца лежали под дубами. И лягушки здесь тоже были желтые, похожие на опавшие листья.

- Я в самом деле большой?

- Конечно.

- Ну тогда ладно. Я тебе уступаю.

Мальчик по-прежнему убегал вперед, и Леонид то и дело поднимал голову, чтобы видеть его. Для своих лет мальчик, может быть, и не вырос, но он был очень крепкий, весь сбитый и с сильными ровными ногами, какими-то удивительно неутомимыми. Шел в гору совершенно свободно. Немного валился из стороны в сторону и ставил ноги широко и твердо и очень уверенно. И Леонид подумал, что это у мальчика свое. Походка, наверное, — это то, что не зависит ни от кого. У каждого своя.

Наконец он увидел гриб. Остановился, срезал его и положил в корзину. Теперь он забыл о своих книгах и чертежах, обо всем на свете. Ему хотелось петь в этом лесу. Идти, размахивая корзинкой, и петь во весь голос. Но он стеснялся мальчика. И может быть, не только мальчика, но и себя. Он никогда не знал, что на душе у человека может быть так спокойно и хорошо. Отошел немного в сторону от тропинки и опять потерял мальчика. Поискал глазами между деревьев, прислушался, потом вышел на тропинку и постоял. Почувствовал тревогу и засмеялся.

- О-го-го!..

Голос мальчика донесся откуда-то сверху.

- О-го-го!..

- Ты слишком далеко уходишь!.. Нельзя уходить так далеко!

- О-го-го!..

Они кричали друг другу громко и долго.

Мальчик всегда убегал далеко. Он совсем не боялся леса. И Леониду нравилось это. Мальчик был очень смелым. Человек и должен быть смелым. Особенно если это мальчик.

Чем ближе к вершине, тем реже становился лес. Но воздух оставался все таким же густым и неподвижным. Потом открылось небо, большое, белое, голубое, и луг с высокой травой и цветами. Мальчик стоял на самой вершине.

- Ты ведь можешь заблудиться в лесу! — крикнул Леонид, он шел по высокой траве. — Что ты будешь делать, если заблудишься?

- Я знаю, там внизу дорога.

- И ты совсем не боишься леса?

- Не боюсь.

- Неужели совсем не боишься?

- Я же сказал тебе, что не боюсь.

- Хочешь, я подброшу тебя высоко? Очень высоко. И ты схватишься за небо. Подкину, и ты будешь парить, как птица.

- А человек разве может стать птицей?

- Может, если захочет. Если только очень захочет.

- А как? — Мальчик смотрел на него и щурился от солнца.

- Ну, это ты узнаешь потом, когда станешь побольше.

- А я хочу сейчас.

Леонид нагнулся, поднял его и подбросил так высоко, как мог. Мальчик размахивал в воздухе руками и смеялся.

- А ты чего же свалился обратно? Надо было хвататься за небо.

- А ты подкинь меня еще выше, — попросил мальчик. Он смотрел вверх. — Еще сильнее. А то я не успел.

Леонид снова подбросил его, растопырил руки и крепко поймал и потом, не спуская на землю, повернул к себе.

- Ну так что же ты не хватаешься? — и засмеялся. Он ощущал в своих руках доверчивое и живое тело.

- А там ничего нет. Там пусто.

- В самом деле пусто? — Леонид вдруг прижал мальчика к себе и, сам не понимая как, сам не ожидая этого, поцеловал в горячую и мягкую щеку. Мальчик отстранился от него, и лицо его стало серьезным. И глаза были большие и удивленные.

- Ты разве женщина? — спросил он.

Леонид опустил его на землю. Они легли на траву, и мальчик еще долго и пристально смотрел на мужчину, молчал и не двигался.

- Знаешь, я хочу тебе что-то сказать. — Леонид привстал, опершись на локоть. — Что-то очень важное. Про нас двоих... Про тебя и про меня...

Они лежали высоко. Леонид поднял голову и посмотрел перед собой. Вдохнул всей грудью этот необыкновенный, пьянящий и вольный, как сам простор, воздух. Они лежали так высоко, что отсюда вся земля казалась понятной и доступной. Чего проще: все вокруг люди сделали сами - и эти дороги, и эти крыши, и эти поля. Люди сделали это для себя, чтобы им лучше было жить на земле. И свое счастье люди тоже делают сами, если захотят.

Леонид вытер вспотевшее лицо, широко раскинул ноги, сорвал травинку и подбросил вверх.

- Ну, скажи мне. Ты же хотел что-то сказать. — Мальчик тронул его за руку.

- А тебе хорошо со мной?

- Да.

- Тебе нравится здесь?

- Я бы всегда жил здесь. Почему мы здесь не живем? — Мальчик тоже лег поудобнее, вытянул руки и раскинул ноги. — Ты меня еще поучишь рыбачить?

Леонид кивнул. Мальчик придвинулся к нему ближе.

- А я научу тебя собирать грибы, — пообещал он. — Хочешь?

- Посмотри на горы. Какие они?

- Высокие.

- А еще?

- Каменные.

- А еще?

- Я не знаю.

- Ну, ты не поэт, — Леонид улыбнулся. — Вот давай я сочиню тебе стихи.

-- Сочини, — согласился мальчик. Он ползал по траве и, не вставая, рвал цветы.

- Ну, слушай. Горы, горы, пифагоры, созревают помидоры, по две ножки, по три ножки бегал зайчик по дорожке, у крылечка, у калитки повстречались две улитки, ой-ой-ой, ой-ой-ой, умирает зайчик мой.

Оба хохотали. Потом катались по траве вдвоем, в обнимку, наваливаясь один на другого. Наконец легли отдельно, усталые, ленивые.

- А когда мы приедем, ты будешь приходить к нам? — спросил мальчик. — Я хочу, чтобы ты приходил.

- К вам?

- К нам.

- Ты очень хочешь?

- Очень. Мы с тобой сделаем грузовик. — Он потер плечо. — Мне здесь больно.

- Я тебя придавил?

- Да. Но я не заплачу. Я не маленький. И троллейбус сделаем с карманной батарейкой. А мама нам будет помогать. Хорошо?

Леонид приподнялся. День стал не тот.

- О-о, у тебя уже много цветов, — проговорил он, поправляя на мальчике майку и стряхивая соринки.

- А ты мне кто?

Это было как выстрел. Леонид не ожидал такого вопроса. Мальчик смотрел ему прямо в глаза.

- Я? — Леонид растерялся, встал и посмотрел на мальчика. — Я еще не знаю... Я... рыбак. Я тебе рыбак, — и отвернулся.

Вокруг, теснясь и надвигаясь одна на другую, стояли горы, вечные и холодные. Горы-великаны и горы-чудовища, любопытные и бездушные, то черные, то бледно-желтые, то будто отлитые, то разрезанные и развороченные и так и брошенные и никому не нужные.

Горы тянулись далеко, им не было конца.

- Ну пойдем, — проговорил Леонид. — Уже пора.

Прежде каждый раз они долго стояли рядом и смотрели вниз. Но сегодня ушли с вершины. Леонид первый, а мальчик за ним. Спускались, петляя между деревьями, и молчали.

3

Там, внизу, у подножия горы, была деревня, зеленели молодые сады и совсем рядом - река, неширокая, быстрая и красивая. Река обросла ивой так, что ветки касались воды и подрагивали на воде, а если шли дожди и река поднималась, ветки и кусты оказывались под водой и потом долго еще сохраняли желто-коричневый цвет глины, пока роса и другие дожди не отмывали их. Река была с глинистым дном, но все же чистая, если не выпадал большой дождь в горах. Леонид приезжал сюда потому, что ему нравилась эта деревня, люди в ней, приветливые и недокучливые, нравились эти горы и эта река с крутыми поворотами, ямами и могучими всплесками сомов и сазанов по вечерам, когда на воду начинал садиться туман. И он хорошо знал, что такое для этой реки - дождь. За несколько часов она становилась другой. Поднималась, мутилась и неслась как бешеная, подмывая высокие берега. Неслась так, что даже на легкой двухвесельной лодке нельзя было сделать и метра против течения, невозможно было даже стоять на течении. И тогда вся рыба уходила вниз, к Тиссе, или в саму Тиссу, или в маленькие речки искать чистую воду. О ловле нечего было и думать. Лодку в таких случаях приходилось вытаскивать на берег, чтобы ее не оторвало и не унесло. А иногда даже тащить далеко от берега, потому что вода могла подняться еще выше и разлиться.

Вот уже неделю шли дожди. Лес стоял чужой, погрустневший и черный, земля набухла. Никто не помнил, чтобы в это время были такие дожди, такая погода.

- Да, теперь ловить можно только сетью. — Леонид подошел к окну. — Но ловить сетью - это не рыбалка. Просто грабеж - и все.

Но, глядя в окно, он думал совсем о другом. О мальчике и о себе. За эту дождливую неделю мальчик привязался к нему еще больше.

- Но ведь дождь уже прошел, — несмело возразил мальчик. — Уже два дня нет дождя. Почему же мы никуда не идем? Ведь ты обещал мне.

Было позднее утро. Они только что кончили завтракать.

- А сегодня мы пойдем? — спросил мальчик.

Леонид не повернулся. От дома до реки было двести метров. На берегу, на траве, чернела перевернутая лодка, громоздкая, мертвая и тяжелая, как все мертвое. Старая, вся прогнившая и теперь уже ему ненужная.

- Понимаешь... Это надолго. Видишь ли, река все равно еще большая. Здесь дождь - это ничего. Самое страшное - дождь в горах. А в горах дождь будет идти, — и, сам не зная для чего, Леонид спросил: — А ты бы пошел ловить под дождем?

Для себя он уже все решил и сейчас думал о том, как ему сказать это мягче, спокойнее. С вечера он уложил чемоданы, собрал вещи, расплатился с хозяйкой.

- Пошел, — улыбнулся мальчик. — Я еще больше вырасту от дождя, — и улыбнулся снова, просто и открыто, ничего не подозревая. — А если мы замерзнем, мы разведем костер.

- Так. — Леонид поднял стопку книг. — Значит, ничего у нас не вышло. Будем собираться. Давай-ка поедем домой.

Наступила тишина. Мальчик стоял с мокрой тарелкой в руке, опустив другую руку в тазик с мыльной водой. Глаза его быстро заморгали.

- Совсем? — Тарелка чуть не выскользнула у него.

Он приставил ее ребром к столу, прижал к груди и, казалось, в одну секунду и только сейчас оценил и понял, что все это значит - связанные книги, собранные удочки, его одежда, разложенная на кровати.

- Совсем, — Леонид распахнул дверь, поискал что-то в маленьком коридорчике. — Ничего путёвого из этой затеи не получится, раз такой дождь. Надо уезжать. Ну да, конечно, совсем.

- Нет! — Мальчик подбежал к Леониду, посмотрел на него снизу, схватил за руки. — Ты же говорил, что еще нескоро...

- Что делать? Такая погода. — Леонид бросил на кровать еще какие-то вещи.

- Нет, я хочу здесь. Я еще хочу.

- Но, видишь ли... Я, может, тоже. Но меня ждет работа, а тебя - мама.

- А я хочу с тобой. — Мальчик просил и бродил за ним по комнате. — Я хочу здесь, с тобой.

- Нет, со мной тебе нельзя. — Леонид снял с гвоздя плащ.

- Нет, можно. Ты добрый.

- Все люди добрые. Не мешай мне.

- Все люди?

- Все.

Леонид украдкой взглянул на дверной косяк, где карандашом, синим и красным, были сделаны отметки. Даже удивительно, как быстро мальчик растет. Воздух, что ли? Горный же воздух.

Между нижней отметкой и самой верхней было миллиметров двадцать, не меньше.

- А когда же ты научишь меня ловить рыбу? — спросил мальчик.

- Кажется, я сказал, что тебе нужно делать, — отодвинув тарелки к мальчику, чтобы он поставил их в шкаф, Леонид вышел из комнаты. Спрыгнул с крыльца и, прислонившись к старой груше, уставился на гору.

Все эти дни и сейчас тоже тучи приходили из-за горы. Медленно волочились они по самой вершине, цепляясь за деревья, и потом, перевалив через вершину, точно теряли всякую силу и тяжело оседали на столбы, виноградники и дома. Все было серым и мокрым в каком-то затянувшемся ожидании.

Леонид смотрел на гору, на тучи и думал, что ему, наверное, не нужно было затевать всего этого и приезжать сюда, за тысячу с лишним километров.

Он сорвал спелую грушу, положил ее на крыльцо и пошел к реке. Над оранжевыми горшками, надетыми на изгородь, над грязной желтой дорогой проносились ласточки, то взмывая, то падая и едва не касаясь земли. Леонид и сам не знал, зачем он шел к реке. Дорога размокла под дождем, стала липкой и скользкой. Над зеленым лугом поднимался белый пар, и гуси точно плавали в нем. В канаве шумно бежал горбатый и бурый поток. Он прорывался сквозь серое цементное кольцо, как-то попавшее сюда, и падал вниз к реке. Леонид останавливался, время от времени тряс то одну ногу, то другую, чтобы сбросить прилипшую глину. Потом перешел дорогу возле старого ореха с ободранной телегами корой и сломанным сучком, засохшим и пожелтевшим, и побрел по траве, обходя колючки и желтые лужи. Отсюда уже было видно, как мелко дрожат ветки над водой, и он понял, что река все еще большая. Под навесом, который стоял в конце луга, стучала молотилка.

Через несколько шагов он увидел реку и на ней гладкие, лениво расползающиеся круги от быстрого течения. Обошел лодку и сел на нее. И река и берега были коричневого цвета. Только река, пожалуй, была темнее. По воде неслись щепки, сучья, засохшие коровьи лепешки. Эту грязь река смывала с плавучего моста, который был выше, за поворотом.

Спустившись к реке боком и выставив на всякий случай руку, чтобы не упасть, потому что ноги ползли по этой скользкой круче, Леонид выловил щепку, кружившуюся у берега, и почистил ботинки. Подошва начала отставать. Это были старые, потерявшие свой цвет ботинки, которые он оставлял здесь на зиму. А два года назад он вообще ходил на реку босиком. Натягивал хлопчатобумажные тренировочные брюки и, без рубашки, с удочкой на плече, посвистывая, слонялся вдоль берега. Тогда все на свете выглядело для него проще. Ему казалось, что все еще впереди. Он бросил щепку, выпрямился и снова посмотрел на реку. Но, возможно, вода стала светлее. Немного светлее. У берега это было видно. Особенно там, где вода пробегала над камнями. Большой камень проступал отчетливо. Леонид снова поднялся к лодке. Ему хотелось посидеть здесь. Но он знал, что мальчик его ждет и смотрит в окно. Они уже не могли друг без друга. Все получалось нелепо и жестоко. А потом у каждого останется незаживающий след.

- Ай, ну! — раздался за его спиной голос. — Думал, что конопля стоит. А вижу - человек. Здравствуйте.

На тропинке стоял знакомый рыбак с потрескавшимися старыми палками для «паука», которые он держал на плече.

- Мутная, — улыбнулся он, показывая на реку.

Деревенские почти всегда ловили на «паука». И большей частью ночью, тайком, чтобы никто не видел, потому что ловить «пауком» запрещалось.

- Да вчера была еще мутней.

- Вот оно и лучше. — Рыбак говорил на ломаном украинском, с трудом подбирая слова. — Мутная - рыба не видит. А сегодня видит.

- Правда, — согласился Леонид. — Но я сеткой не ловлю. Только удочкой. Для меня все равно мутная. Плохо.

- Теперь погода будет стоять хорошая. Или не нравится у нас?

- Не то чтобы... Дела дома... Больше нельзя.

- А-а... А то, может, пойдем вместе. Вдруг чего вам на дорогу и словится?

- Нет, спасибо. — Леонид думал о том, что мальчик ждет его и смотрит в окно. И наверное, сейчас видит его на берегу. Теперь им трудно будет отвыкать друг от друга, хотя это нужно.

Рыбак пошел дальше, ступая мягко и осторожно. Палки на его плече постукивали. Леонид еще раз взглянул на реку. Ветка, которую он вчера воткнул, была теперь почти на метр от воды. Значит, ночью вода начала падать. И теперь, Леонид тоже знал это, она будет падать быстро. Он приподнял лодку, перевернул ее, еще раз посмотрел на реку. День все равно пропавший. Как раз бывает, что последний раз и повезет. Может быть, шальной сазан или судак...

- Судака! Судака! Мы поймаем судака! — закричал мальчик.

Он обрадовался. Запрыгал по комнате, сам собрал снасти, как-то ухитрился взять в руки почти все и первый побежал к реке, дожевывая грушу, роняя по дороге то весло, то подсачек.

Теперь надо было как-то стащить лодку вниз. Они поливали глину водой и по скользкой жидкой глине тянули и тянули лодку, пока она сама не съехала в воду. Потом мальчик, весь грязный, мокрый, переложил снасти в лодку.

Выглянуло солнце.

- Какое ты возьмешь весло? — Леонид разглядывал реку. — Вот это тебе, наверное, будет полегче.

- Нет, то. Я хочу большое, чтобы трудно. Я теперь не боюсь, если трудно.

Река стала прозрачной от солнца, но все равно желтая, как будто густая.

- Ну хорошо, возьми то.

Мальчик засмеялся, взял большое весло и положил возле себя на нос лодки. Он еще не научился читать чужие мысли, и ему нравилась река - он не знал, что она опасная, — чистое голубое небо, эта лодка. Он еще не умел морщить лоб и думать о будущем. Щурился, закрываясь от солнца рукой, а другой рукой показывал на бугор из белой глины.

- Мы поедем туда?

- Нет. — Леонид оттолкнулся от берега, и лодка тронулась. — Там слишком сильное течение. Негде встать. Очень плохо. Поедем туда, к повороту. За поворотом тише.

Сначала они двигались в нескольких метрах от берега, но слишком уж медленно. Река старалась развернуть лодку и унести за собой. Им не оставалось ничего другого, как подойти к самому берегу. Леонид толкал лодку, упираясь в самое дно. Это было легче, чем грести. И он видел, как мальчик помогает ему, отталкивая лодку, когда она терлась о дно. Теперь они плыли быстрей. Но только до камней.

На середине пути им пришлось отойти от берега. Кое-как они одолели еще несколько метров и проплыли мимо больших камней и скалы, возле которой когда-то стояла мельница, а теперь остались обломки жернова и под водой редкие сваи, скользкие, зеленые. Место было совсем узкое, и течение поэтому особенно быстрое. Мальчик тоже поднял весло и стоял наготове.

- Осторожно, — предупредил Леонид, — здесь камни, — можем стукнуться. Если стукнемся, упадешь.

Мальчик выпрямился.

- И я могу утонуть?

- Да.

- Нет. — Он снова поднял весло. — Я не утону. Я никогда не утону.

И все же они наскочили на сваю. Их сразу же неудержимо понесло вниз. И Леонид подумал, что, в сущности, это и не лодка, а развалина, страшило какое-то. Вся в дырах, чуть живая, даже и сесть по-настоящему некуда. Разве что - утонуть. И непонятно, почему здесь привыкли пользоваться только одним веслом, при таком-то течении. Обойди хоть все деревни рядом, ни за что не найдешь легкой лодки с уключинами. Такую тяжесть, как эта, легче тащить по-бурлацки, чем плыть в ней. И все потому, что эти лодки служат одной цели: воровать лес. Делают лодки так, чтобы нагрузить леса побольше, и все. А потом строят дешевые дома. Вот зачем такие громоздкие лодки.

С большим трудом Леонид остановил лодку и сразу же повернул к берегу. Мальчик все так же старательно помогал ему.

- А ты все же успел загореть, — заметил Леонид. — Ноги совсем черные.

Мальчик улыбнулся.

- Я всегда загораю быстро, самый первый. Когда приеду, я буду самый вкусный. Потому что поджаристый.

- Ты не устал?

- Нет. Я могу еще долго. А ты?

- Если хочешь, отдохни.

- Нет, отдохни ты.

У него было потное и счастливое лицо. И он радостно охал, когда изо всех сил упирался веслом в берег, чтобы оттолкнуть лодку.

- Ты молодец. Ты будешь сильным, — глядя на него, сказал Леонид.

- Я буду такой, как ты.

Леонид отвернулся. Впереди было большое ровное поле, пустое, ничем не засеянное, едва поросшее травой. За этим полем - синяя линия леса. А здесь, на берегу, паслись свиньи, и на обрыве, свесив ноги вниз, сидел старик и покуривал трубку. Маленькая черная собачонка носилась и лаяла, отгоняя свиней, когда они подходили слишком близко к воде, а старик дремал на солнце, открывая глаза лишь для того, чтобы потянуть трубку.

Они проплыли уже мимо горбатой, скрюченной ивы, наклонившейся над рекой, и теперь им оставалось совсем немного до поворота. Возле этой ивы с удочкой в руке стоял какой-то подросток. Потом Леонид увидел, что это женщина в спортивном костюме. Очевидно, нездешняя. Из-под соломенной шляпы лица не было видно. Она как раз поднимала удочку, и Леонид подумал, что крючок будет пустой. Крючок был пустой.

Они проплыли дальше. Леонид выбрал небольшой залив за поворотом, где течение было всего тише. Река образовывала здесь что-то вроде маленького озера.

- Ну, попробуем. — Он привязал якорь, посильней затянул веревку. — Нас здесь хотя бы не будет сносить.

День совсем прояснился. Было видно, что река постепенно успокаивается. Начинали показываться затопленные коряги и камни. Песок кое-где снова становился желтым. Белые и сытые, по песку бродили гуси. С высокого и крутого берега доносились голоса, и там шевелились желтые сухие цветы кукурузы. Весь противоположный берег был стеной кукурузы.

Мальчик устраивался в лодке. Взял свою удочку и начал разматывать.

- А ты раньше ловил здесь? — спросил он.

- Здесь хорошее место. Есть сазаны... Прежде я всегда ловил здесь. Впрочем, как повезет. — Леонид бросил якорь.

- А ты говорил - там.

- И там тоже. Не нужно разговаривать.

Клева не было. Ни одна рыба не плеснула возле них, и только течение засасывало поплавки.

- А мы какую поймаем рыбу? Судака?

Мальчик забрасывал удочку и тут же поднимал ее. И опять забрасывал так, что леска свистела. Лодка раскачивалась и постепенно становилась поперек течения. Ему нравилось сидеть в лодке, среди воды, забрасывать удочку и вынимать.

- А если мы поймаем, мы не уедем?

Леонид молча переставил ноги. Его поплавок дрожал, но просто оттого, что двигалась лодка. Мальчик прыгал по лодке, и она качалась. Леонид внимательно посмотрел на него. Мальчик размахивал удочкой, и казалось, он был сделан из резины - так дергался и прыгал.

На дне лодки была вода. Ее становилось все больше, и лодка совсем развернулась. Теперь берег был так близко, что Леонид никуда не мог закинуть удочку. Надо было ставить лодку на старое место. Он поднял удочку, положил на край лодки и, ссутулившийся весь, долгим невидящим взглядом смотрел на берег, заваленный хворостом, какой-то черный, безжизненный, колючий, ненужный.

Мальчик уже забыл о своем поплавке. Теперь он был занят гусями, которые с шумом плескались у другого берега, ныряли и выскакивали из воды, гогоча и хлопая крыльями. Он показывал на гусей и весело смеялся. Потом спросил:

- А гуси тоже могут утонуть?

- Они легче воды. — Леонид взял весло, чтобы выровнять лодку.

- А почему они легче?

- Потому что легче.

- А почему?

- Я не понимаю тебя. — Леонид поднял голову. Он сидел, повернувшись боком, двумя руками стиснув весло, опущенное в воду, и думал о том, что ему не нужно было выезжать на реку. — Я не понимаю, кто научил тебя задавать вопросы. Всегда и по всякому поводу. Это, знаешь, какая-то не мужская привычка. И скакать по лодке - тоже не по-мужски. Мы так ничего никогда не поймаем.

Мальчик повернулся и застыл, увидев перед собой жесткие незнакомые глаза.

- Я люблю с тобой ходить в лес. Но ловить с тобой рыбу не люблю. Ты понимаешь?

Мальчик молчал.

- Я спрашиваю: ты понимаешь? — еще тверже повторил Леонид. — Если ты хочешь ловить, так лови. Ты хочешь?

- Да, — тихо ответил мальчик, и губы у него дрогнули. Он почти плакал. — Я не умею.

- Если я тебя взял, ты должен сидеть тихо. Так нельзя вести себя в лодке. Каждую минуту вскакивать, поднимать удочку и пугать рыбу, — Леонид не видел ничего, не видел даже лица мальчика. Он старался поставить лодку на прежнее место и греб так, что вокруг шумела вода. — А научить тебя я, видно, уже не смогу никогда. Не смогу ничему. Теперь уже поздно.

Мальчик двумя руками держался за борт. Весь сжался, а в глазах у него застыли слезы. Он ничего не понимал.

Леонид поставил лодку. Потом, опустив голову, долго снимал свитер, долго и неловко, точно запутался в нем. Глядя на него, мальчик тоже снял свитер, свернул и положил на сухое место. И сидел, застыв, молча и неподвижно.

Минуту-другую оба сидели замкнутые, чужие.

- Ну вот. — Леонид поднял удочку. — Ну вот... — Он подумал, что так нужно было сделать, так лучше для них обоих. — Вот мы и половили. Все. И теперь мы уедем. Ты - к маме. Конец.

Мальчик вздрогнул, прижался к лодке.

Леонид долго выбирал якорь, никак не мог отвязать его и в конце концов вынул нож и рывком отрезал веревку. Мальчик не произнес ни слова. Отвернулся, сел на корточки и стал собирать воду ладонями и выбрасывать ее в реку. Леонид видел его согнутую спину.

Когда они подплывали к дому, солнце уже садилось за гору и старик гнал свиней к деревне. Он просто брел за свиньями, за облаком пыли, которое они поднимали, и помахивал кнутом, а свиней подгоняла собака. И женщина в соломенной шляпе по-прежнему была на реке. Но только в другом месте. И по-прежнему такая же одинокая и лишняя. Она стояла по колено в воде и держала в руке свою маленькую бамбуковую удочку.

Волосы у нее были такого же цвета, как шляпа. Возле нее, на камне, стояли белые, видно только сейчас отмытые от глины туфли.

Теперь не надо было грести. Лодка шла сама собой, подгоняемая течением. Леонид время от времени опускал весло и выравнивал ее. Мальчик по-прежнему сидел молча, отвернувшись, и вычерпывал воду.

- Вот что, — не выдержал Леонид. — Если хочешь, можешь порулить. Возьми весло. Ну, возьми... поучись...

Леонид поднял весло и заметил, что женщина смотрит в их сторону. Теперь он боялся, что мальчик не повернется и не возьмет весла. Он уже жалел о том, что случилось на реке, и сам поднялся, протягивая мальчику весло.

- Порули, если хочешь, а то я устал. Здесь нетрудно. А я устал, честное слово. Возьми весло.

Мальчик перестал собирать воду.

- Ну, возьми, — мягко повторил Леонид.

- Я не умею. — Мальчик повернулся и поднял глаза, полные слез. — Я не умею, — повторил он глухо.

- Я покажу тебе.

Течение было быстрое. Они оба не заметили, как лодка прошла мимо камней и над сваями. Уже виден был белый колышек на берегу, к которому они привязывали лодку. Одинокая женщина, похожая на подростка, осталась где-то сзади.

- А я в самом деле могу утонуть, если упаду? — спросил мальчик. Он спросил это так серьезно, словно все время только об этом и думал. — Если упаду, сразу же утону?

- Ты не упадешь. Ведь мы же вдвоем, правда?

- А если я утону, тебе будет жалко? — Мальчик посмотрел на него.

- Да.

- А почему?

Мальчик ждал.

- Потому что всегда жалко, когда тонет человек, — ответил Леонид не сразу.

- Потому что всегда жалко?

- Да. Потому что всегда жалко.

- Всех?

- Всех.

Они собрали снасти, потом прошли мимо колхозниц, которые замачивали коноплю и бросали на нее камни, и поднялись на берег. Глина уже не была скользкой.

Луг, по которому они шли, высох, и на траву села пыль. Луг был зеленый и серый. Леонид ощущал усталость. Он точно переболел, и ноги плохо слушались его.

- Ну вот, — сказал он и оглянулся.

Мальчик медленно брел в стороне от него, молча и сам по себе.

Этого Леонид и хотел. Теперь пришло самое время уехать.

4

Вечером они лежали под большой периной и молча смотрели, как под потолком летают светлячки. Они спали вместе. Чтобы поработать, Леониду нужно было сперва полежать с мальчиком и дождаться, пока тот заснет. Леонид лежал, закинув руки под голову, и смотрел прямо вверх.

Сегодня было не так много светлячков. Иногда бывало больше. Они летали какими-то странными зигзагами и то гасли, то вспыхивали зеленым живым светом. Порой этот свет, казалось, превращался в какие-то круги, эллипсы и параболы.

Мальчик что-то бормотал и тоже смотрел на потолок. Он лежал и рассуждал с самим собой, как будто рядом никого не было.

- Ты еще не спишь? — спросил Леонид. — Тебе пора спать. Уже очень поздно.

- Нет, — глаза у мальчика были широко открыты, — я еще не хочу. А можно их взять с собой, если спрятать в коробочку? — спросил он.

- Нет. Они погибнут. Они сразу же там умрут.

- А я хотел показать их маме. А мы утром уедем? Да?

Леонид видел, как двигались под потолком светлячки.

- Но ты ведь сказал, что хочешь утром?

- Да. Я не хочу больше здесь.

Леонид опустил руку и поднял сигареты. Сигареты и пепельница были на полу, возле кровати. Он как-то машинально перекладывал их сюда со стола.

- Ты должен спать. Ты ведь обещал мне, что будешь спать. Это слово мужчины?

- Да, — вздохнул мальчик. — Жалко, что мы не поймали большого судака, правда? — Он почему-то всегда говорил именно о судаке. — Нужно было настойчиво. Нужно было как следует разозлиться, и тогда бы мы поймали. Правда?

Это были не его слова, но он постарался произнести их очень твердо, как свои.

Леонид промолчал.

Мальчик повертелся немного, устраиваясь удобней, пробормотал еще что-то и замер. Потом, засыпая, прижался к Леониду и во сне обнял его.

Леонид слышал, как проезжали под окном телеги, грохоча слишком долго, и слишком громко разговаривали люди на телегах. Белый свет дрожал на стенах, когда грузовик фарами осветил комнату. Осветил кружевные занавески, икону в углу и высокую черную спинку кровати. В этот вечер Леонид не встал, чтобы работать. Он ненавидел себя.

5

Ночью снова где-то грохотало. Леонид лежал и вслушивался в этот грохот. Может, это была гроза в горах. А может быть, рвали скалы в каменоломнях и в горах лишь каталось эхо. Потом, ближе к утру, прошли небольшие тучи и немного покрапал дождь. Дождь без ветра. Он упал внезапно и тихо зашуршал в листьях орехов, и мелко и серо застучал по крыше и по ржавому подоконнику. Орехи стояли совсем близко от дома, и от первых же капель в воздухе появился шум, мягкий и теплый. Он пополз к земле и накрыл ее. Он был мутный и невесомый, этот шум. Еще ближе к утру в горах перестало грохотать, и начали петь птицы, чувствуя близость нового дня. И когда дождь кончился, сделалось совсем тихо, и голоса птиц зазвучали громче. И все это было где-то в серой мгле, где река, дорога, и столбы, и орехи на дороге. И большие невысыхающие лужи, мутные и темные. Потом стало белеть. Появилась прозрачная синева, и очень далеко возникла гряда гор, ровных и прочных.

 

Глава третья

1

К следующему дню погода совсем отстоялась. По горизонту и над горами, тая, проплывали белые, легкие облака. Снова запахло сухим лесом, нагретой землей, запрыгали кузнечики, и над цветами закружились шмели, а над дорогой - пыль. Солнце, едва поднявшись, начало жечь. Река тихо блестела.

Ранним утром, когда Леонид и мальчик проплывали на лодке вдоль кустов, выбирая место, где поставить жерлицы, женщина-подросток окликнула их:

- Вы не знаете, у кого здесь можно купить рыбу?

Отвязывая на рассвете лодку и разглядывая цвет воды, а потом и небо, Леонид вспомнил о ней и был просто уверен, что снова увидит ее на реке. И едва они миновали поворот и подплыли к мельнице, сразу же увидел: она стояла, неловко подняв удочку, и теперь ее мальчишеская тонкая фигура в соломенной шляпе показалась Леониду по-городскому вызывающей на этом сером глинистом берегу, залитом утренним ослепительным солнцем.

Услышав их голоса, она перестала ловить, а только следила за лодкой, медленно поворачивая голову.

- Здесь кто-нибудь продает рыбу? Вы не скажете? — Голос ее вдруг сорвался. Она закашлялась и засмеялась, но увидела, что мужчина повернулся к ней, а потом сильно оттолкнул лодку от противоположного берега.

- Здесь каждый ловит только себе, — крикнул он, выпрямляясь и поднимая весло.

Лодку понесло наискосок по реке, между камнями. Мальчик попытался остановить ее и греб один, но силы у него не хватало, чтобы справиться с течением.

Ожидая, она вошла в воду, заслонившись от солнца рукой, сама не зная, зачем окликнула их, не понимая, почему вдруг сделала это.

Каждый день, разглядывая по утрам горы, сидя у своего окна, она видела, как мужчина и мальчик выбегают на луг и бегут к реке, быстрые и здоровые, и там, на лугу, гоняются друг за другом, прыгают и носятся, распугивая гусей, а потом снова выходят на луг и садятся в лодку. Несколько раз она проходила по берегу, когда этот мрачноватый и диковатый на вид мужчина учил мальчика плавать, а дети, сбежавшись со всей деревни, сидели наверху и смеялись. Потом как-то видела их лодку далеко за мостом, и еще раз очень далеко, у самого леса. Мужчина и мальчик полуголые, загорелые, похожие на каких-то лесных людей, разводили костер.

Она следила за лодкой, которая, вздрагивая, цепляясь за камни, стремительно неслась к ней напрямик через реку. Один раз лодку стукнуло так, что она едва не перевернулась. Мальчик устал и тоже поднял весло, но уже у самого берега.

- И у нас ничего не выходит, — сказал мужчина, поставив ногу на борт, — да и вообще сейчас не ловится. Не та вода, — и он посмотрел вдоль берега, как будто искал что-то на земле.

- Но, может быть, в этой реке и нет рыбы? Странно, что никто из местных не ловит.

Теперь он удерживал лодку на месте, воткнув весло в дно, и она увидела, какие у него большие и сильные руки. Его лицо показалось ей немного угрюмым и неприветливым. И глаза как будто царапающие. На секунду она даже почувствовала неловкость под его жестким взглядом и машинально переложила удочку в другую руку. Потом оперлась на нее, точно не знала, куда деть. Но он уже отвернулся.

И глаза мальчика тоже были твердые.

- Нет, почему же? — Вытерев рукой лицо, Леонид поднял моток спутанной лески. — Рыбы много. Но река капризная. А люди вокруг заняты виноградниками, а не рыбой. Попробуйте ловить в другом месте, — и он нагнулся к мальчику. — Здесь, кажется, нет такого камня, как нам нужно. Придется ехать за поворот.

Мальчик встал и тоже начал разглядывать берег.

- Тогда, может быть, виновата удочка или крючок? — Она засмеялась.

- А тот камень? — спросил мальчик.

Мужчина взглянул.

- Нет, тот слишком велик.

Он продолжал распутывать леску. Ловко и быстро наматывал на пальцы, потянул, но не разорвал. Потянул еще раз, и наконец разорвал, и ответил:

- Крючок, как правило, здесь ни при чем, если только он не ломаный.

Она уже не знала, как ей уйти, и хотела уйти, но невольно сделала шаг к лодке, протягивая ему удочку, словно для того, чтобы оправдаться. Ее спортивные брюки были закручены до колен. Ниже колен остались ровные кружки глины.

Леонид нажал на весло, и лодка двинулась и вползла на берег. Мальчик покачнулся от толчка, уронил черпак и еле успел схватить его.

- Один раз у меня даже что-то поймалось. Но я не вытащила. — Она снова почувствовала себя неловко.

Он все же взял у нее удочку. Но, как ей показалось, не просто нехотя, а даже резко и грубо. Удивленная, она посмотрела на него с любопытством. Он был на целых две головы выше ее. И что-то очень упрямое и мужское было в его глазах, в движениях его губ и в том, как он посмотрел на нее в упор и холодно. И у нее мелькнула мысль, что в этом человеке есть что-то глубоко спрятанное, он что-то скрывает за своей грубостью или что-то хочет скрыть. Она была даже уверена, что это именно так. Да, несомненно, что так. И ей уже стала неинтересна ее удочка, эта река и рыба в этой реке... Она ждала, что он ответит. Вдруг перестала бояться его угрюмого вида.

- Нет, крючок вполне приличный, даже хороший. — Он возвратил ей удочку и повернулся к лодке.

-Я слышала, что вы отдыхаете здесь не первый год.

Нагнувшись, он вынул из воды камень, взвесил его на руке и начал обвязывать веревкой. Мальчик вычерпывал воду из лодки, хотя воды там почти уже не было. Он был босой, непричесанный, в одних трусах, рваных и выпачканных глиной.

- И вам нравится здесь? — спросила она.

- Да как вам сказать. Немного сурово. Но это как для кого. Мне подходит.

- А знаете, мне тоже кажется, что я начинаю привыкать. Горы и река. Я, правда, в этих краях первый раз.

Он кивнул.

- Да, это верно, что здесь есть горы и река.

- И я даже удивлена, что еще существует такое тихое место.

Леонид посмотрел ей в лицо.

- Вам и в самом деле нравится здесь?

- Да... Кажется, да.

- Вы приехали в эту деревню одна?

- Да, одна.

Он усмехнулся.

Она простила его, промолчала, как будто даже не поняла того, что он хотел сказать. Все еще смотрела на мальчика, который и лицом и своей угловатостью был удивительно похож на мужчину. Мальчик вертелся в лодке и теперь начал злиться. Черпал воду из реки и с шумом выливал ее на берег. Белые от солнца брызги разлетались во все стороны, попадали ей на ноги.

- Перестань, — приказал мужчина.

- Мне кажется, что сюда и надо приезжать одной, — она продолжала смотреть на мальчика. — Именно в такое тихое место одной.

Он пожал плечами.

- Это, наверное, бывает по-всякому. Бывает, что лучше одному, но бывает, что одному не лучше.

Она рассмеялась.

- У вас каждый раз так много точек зрения?

Мальчик вышел из лодки, взобрался на берег и потянул мужчину за руку.

- Это ваш сын?

- Это? — Распустив веревку, он положил камень в лодку. — Это мой друг.

И она увидела, как лицо мужчины сразу же сделалось замкнутым и напряженным, а лицо мальчика потемнело, глаза стали растерянными.

- Садись в лодку. Мы сейчас поедем. Иди. Ты меня понял?

Они стояли друг против друга, все еще держась за руки.

Она посмотрела на мужчину внимательно. Потом долго и очень внимательно на мальчика. И неожиданно гак ясно увидела их двоих на этом грязном глинистом берегу: одного - большого, широкоплечего, а другого - совсем маленького, таких похожих, но в чем-то разъединенных, даже чужих. Почувствовала смятение от каких-то неясных догадок и нагнулась к мальчику, глядя в его большие, недоверчивые глаза.

Мальчик отвернулся от нее.

Она нагнулась, еще ниже, села на корточки, спросила негромко и осторожно:

- А что у тебя с пальцем? Покажи мне, пожалуйста. Я - доктор.

Мальчик отдернул руку с забинтованным пальцем, спрятал за спину и еще ниже опустил голову.

- Я желаю вам хорошо порыбачить. — Леонид сунул леску в карман, поднял мальчика за локти и поставил в лодку. — Но в этом месте плохо. Надо ловить там, подальше. Вон возле кустов или на повороте. Там лучше.

...Оставшись на берегу одна, она смотрела, как лодка медленно и с трудом движется между камней. Мужчина и мальчик гребли вместе и молча. И вдруг, как никогда остро, в эту минуту особенно остро, она почувствовала себя маленькой, слабой и никому не нужной. От ее напускной самоуверенности не осталось и следа.

Она и сама не знала, почему выбрала эту деревню с мутной и желтой рекой и с грязной травой, на которую нельзя было даже прилечь, потому что вся она запачкана гусиным пометом. Ей было тоскливо в этой тихой и почти пустой деревне. И к тому же шли дожди. Иногда целыми днями.

Она сняла комнату так, чтобы из окна были видны горы, река и поле перед горами. Но горы были слишком угрюмы, и в них было слишком много застывшего и потому вызывающего. И от этого ей становилось еще хуже, и она не знала, как спрятаться от самой себя.

Она стояла на пустом берегу и чувствовала, что вот-вот заплачет.

Потом какой-то деревенский парнишка принес ей домой забытую удочку.

2

- Судак! — кричал мальчик. — Мы поймали судака!

Размахивая руками, он прыгал, весь потный, красный и счастливый.

Был полдень. Все живое спряталось от зноя, кукурузные листья обвисли и точно завяли, река утомительно блестела, тихая, размеренная. Даже гуси попрятались под деревья. И только большие черные ужи остались лежать на раскаленном песке, растянувшись у самой воды. Леонид подогнал лодку, поставил ее под кусты. Бросил соменка в подсачек и начал собирать снасти.

- Дай я понесу, — сказал мальчик.

- Он еще живой, — ответил Леонид. — Уронишь в воду, и уйдет.

Утром они поехали к лесу, где были большие ямы, а под обрывом - омут. Место хорошее, но очень далеко. Пришлось два километра грести против течения. Но и там не ловилось. Соменок не взял блесну, а зацепился за нее и возле самой лодки чуть не ушел. Леонид держал спиннинг, а мальчик в это время успел опустить подсачек и потом чуть-чуть поднять его над водой. Они оба устали.

- А это самый главный судак? — Мальчик смеялся.

Леонид через плечо взглянул на него.

- Это не судак, а сом, — сказал он. — Вот возьми удочки.

Трехкилограммовый соменок лежал в подсачке, вытаращив черные крошечные глаза. Он не двигался. Усы его безжизненно повисли, и, когда вода в лодке качалась, усы качались тоже. Мальчик стоял над ним нагнувшись и трогал его забинтованным пальцем.

- Это самый большой судак, правда? Это самый главный судак. Мы приедем, и я расскажу маме.

Леонид пожал плечами.

- Это сом. Это сом, а судак белый. Такой серебристый. Ведь я тебе уже объяснял.

Он собрал снасти, вышел из лодки и положил подсачек на траву. Мальчик выскочил следом за ним. Сел, расправил сетку и гладил соменка ладонью.

- Я еще никогда не видел такого большого судака, — говорил он, смеясь и стараясь заглянуть Леониду в глаза. Вот уже несколько дней на душе у него было неспокойно. Он не знал, в чем провинился, и не понимал, почему мужчина не смотрит на него, и не знал, что ему сделать, чтобы все вновь было по-старому. — Мы нальем в корыто воды и пустим его плавать, — сказал он. — Потом положим в таз и привезем маме. А что он ест?

Леонид выбросил на траву удочки и спиннинг, привязал лодку.

- Он уже не ест. И его нельзя привезти маме.

- Дай я его понесу. Можно?

- Возьми удочки.

Мальчик поднялся и покорно взял удочки. Вскинул глаза и спросил:

- Он тяжелый? И он уже не будет плавать? Он тяжелый?

Леонид бросил взгляд на лодку, на противоположный берег, на воду. Поднял подсачек, положил себе на плечо.

- Он тяжелый? — снова спросил мальчик.

- Ну вот, — Леонид переложил подсачек с одного плеча на другое. Взял весла. — Вот теперь у нас будет ужин. Половину зажарим, а половину кому-нибудь отдадим.

Мальчик остановился.

- Нет! — Он подпрыгнул, и схватил сетку рукой. — Нет, не отдадим. Это наш судак. Мы никому его не отдадим.

- Ты оборвешь сетку.

- Нет, нет. Я не хочу. — Он прыгал, тянул сетку вниз. Бинт сполз с его пальца, упал на песок. — Нет, я не хочу. Это я его поймал.

Леонид поддержал подсачек другой рукой и поднял выше.

- Ты разорвешь сетку.

- Нет! — Мальчик тянул и тянул сетку, стараясь схватить рыбу, в глазах его заблестели слезы, и все лицо сморщилось. Он все время держался, все эти дни, и вот теперь не выдержал. — Нет! — кричал он, прыгая и растирая по лицу злые слезы. Он уже не мог допрыгнуть до подсачка, пнул удочки ногой, повернулся и, горько всхлипывая и задыхаясь от слез, пошел в поле. Для него все это тоже было слишком сложно и трудно.

Леонид, пораженный, смотрел на него. Стоял не двигаясь, потом нагнулся, Положил спиннинг, соменка, весла и крикнул:

- Подожди! — и крикнул снова: — Подожди!

Они двигались один за другим по тропинке, вдоль берега. За кустами текла река, мутная и тяжелая. Мальчик всхлипывал. Он шел вперед, не оборачиваясь, не зная куда, а Леонид шел за ним следом.

- Обожди!

- Ты нехороший. Ты нехороший.

Он свернул с тропинки и пошел по траве.

- Постой! Ну постой же!

- Нет. Ты все равно нехороший. Все равно нехороший.

Мальчик не поднимал головы. Кукурузные листья, острые и шершавые, били его по лицу, и он, не останавливаясь, рвал их и бросал на землю.

Мальчик остановился, и Леонид остановился тоже.

- Ты не хочешь со мной дружить?

- Нет. Ты нехороший.

Он наклонил голову, губы у него были вытянуты.

- Но дружить мы можем? — сказал Леонид.

- Я не хочу с тобой дружить.

- А я хочу.

- Нет.

- Я возьму тебя когда-нибудь на Волгу. Там есть вот такие рыбы, — Леонид показал руками. — Мы с тобой можем быть хорошими друзьями на всю жизнь. Даже настоящими друзьями. Ты, я и мама.

- Нет, — отрезал мальчик.

Он повернулся, и они двинулись дальше, теперь уже совсем не разбирая дороги. И деревня, и гора, и кукурузное поле - все было горячим и желтым от солнца.

- Ну хочешь, я отпущу тебя спать на сеновал вместе с ребятами? Ты ведь просил меня. Помнишь? И мы никуда не уедем отсюда.

- Нет. Я все равно буду спать на сеновале, а с тобой я не буду.

- Значит, ты не хочешь мириться?

- Нет.

- Ну, я пошутил. Давай поговорим. Я пошутил, честное слово. Мы никому не отдадим этого сома.

Мальчик остановился снова. Теперь кукурузное поле кончилось. Впереди был луг и болотце с лягушками.

- Ну подумай. — Леонид протянул ему руку. — Почему бы нам, в самом деле, не быть всю жизнь хорошими друзьями. А может быть, даже не просто друзьями, если мы так решим. Разве я тебя обидел? Давай помиримся. Слышишь? Мы ведь с тобой не чужие.

Мальчик смотрел на его руку.

На болотце сел аист, схватил лягушку и улетел. Летел медленно, низко, делая тяжелые взмахи. Большая и только сама себе нужная птица, которая будто приносит людям счастье.

- Тебе было нехорошо со мной?

- Нехорошо. Я больше не поеду с тобой. Я сам поймаю судака.

- Никогда не поедешь?

- Никогда. — Он поднял лицо, на котором была обида и слезы и, может быть, даже ненависть.

3

Теперь они снова стали чужими. В садах синели сливы. Подсыхали нанизанные на нитки грибы. С тяжелых веток срывались яблоки, доставаясь иногда детям, а иногда свиньям. Грузовики увозили с полей капусту и помидоры.

Мальчик спал на сеновале, ел за столом хозяйки, а потом на весь день убегал с деревенскими ребятами копать каких-то необыкновенно толстых червей, искать круглые оранжевые трюфели, или «яйца», как их здесь называли, а всего вероятнее его можно было увидеть на берегу с удочкой в руке. Лодка уже не интересовала его. Да и удочка, наверное, тоже. Он сидел на берегу застывший и смотрел куда-то перед собой. Леонид следил за ним из окна и, если мальчик спускался к реке, выходил из дома и, стараясь быть незамеченным, быстро шел к высокому ореху, который рос у самой воды. Садился под этим деревом так, чтобы его не было видно, и вслушивался в голоса, доносившиеся до него. Он волновался, когда мальчик был возле этой беспощадной сильной реки, которая все так и не успокаивалась, была быстрая, мутная, коричневая от глины и очень опасная даже для взрослого. Жара то и дело загоняла детей в воду. Дети устраивали на высоком берегу скользкие тропинки и голые съезжали вниз, кувыркаясь и плюхаясь в реку, а потом барахтались у берега.

Мальчик так и не научился плавать. И Леонид застывал, если кто-то вдруг начинал громко кричать на берегу.

Комната приняла новый вид. Стол был завален книгами, а на полу белели большие куски ватмана. Все было так, как Леонид и хотел: тишина с утра до вечера. Но он все равно не находил себе места. И сам не понимал, отчего в нем жила тревога и было неспокойно. Он никогда раньше не замечал, что деревня целыми днями пустая и что здесь столько гусей. Сотни, тысячи, может быть. Длинными колоннами они вышагивали от реки к дороге и выщипывали из проезжающих возов колоски пшеницы. Подстерегали возы на обочине и потом, гогоча что есть силы, бежали за ними, вытягивая шеи, размахивая крыльями и совсем не представляя, что такое колеса, вертящиеся, обитые железом, безжалостные, как эта река.

Леонид открывал книги, перелистывал и захлопывал. Брался за одну таблицу, за другую - и бросал. Махнув рукой, закрывал окно на крючок, чтобы ничего не сдуло ветром, шел в лес и бездумно бродил там под дубами. Всюду, даже на открытых местах, виднелись черноголовые боровики. Торчали прямо из травы. Казалось, что этот лес забыт и брошен. Душный воздух, и на полянках - ослепительная зелень. Лежа в траве и глядя в небо, Леонид думал о мальчике, о себе и Зине. Вот теперь ему стало совсем плохо. Теперь он и сам был разорван на части, которые соединить невозможно. Но ведь есть же у него право на счастье, и мальчик тут, наверное, ни при чем, пусть останется с Зиной. А может быть, ради мальчика... А почему нет? Так ведь бывает, что человек приходит в свой дом только для того, чтобы пообедать, почитать газету, посмотреть телевизор, а утром, позавтракав, начинать свои дела. Обыкновенная история. И какое это имеет значение, любит он Зину или нет. А кроме того, в большом городе всегда можно найти, чем занять себя. Друзья, концерт, лыжи. Ну и что из того, что Зина не понимает его, не знает, что ему нужно?.. Нет, но ведь это ложь, ложь в собственном доме. Всю жизнь быть неестественным, обворованным... Что остается? Работа? Но если в городе у него не хватало времени, так почему же сейчас он не идет в тихую, пустую комнату, где разложены книги, где окна выходят в сад и можно работать сколько хочется? Значит, его работа - это тоже не то. Просто когда-то он вбил себе в голову: «Я - изобретатель», а теперь ему жалко прощаться с этой мечтой.

Сперва он выдумал, что рожден для всех и принадлежит людям, всем людям вообще, и все несся за какой-то жар-птицей, не сумев заглянуть в душу ни себе, ни другим. Что же вышло? Теперь всем плохо: и ему, и мальчику, и Зине. А правда одна - мальчик. Мальчик - это не идея, которую можно придумать или опровергнуть... И Леонид снова мысленно возвращался к Зине, входил в дом, садился с ней за стол, говорил с ней. И нет, нет, у них ничего не может быть. Все развалится завтра же. Останется только злость друг на друга. А мальчик не виноват. Но почему они навсегда связаны втроем? Ведь может быть и так: отец и сын. Мальчик должен знать правду. Где же выход? Что ему нужно сделать?..

...Зачеркнуть старое, несоединимое. Взглянуть на вещи реально. Вот где выход. И это совсем просто. Да, конечно. Странно, что он так боялся этой мысли прежде.

Он пошел на почту. Испортил один бланк, а на другом крупными, четкими буквами написал: «Иркутск. Сообщите возможность вернуться через месяц прежнее место постоянно. Кропилин». Расписавшись, поставил жирную точку, про себя сказал: «Все». И в самом деле почувствовал себя обновленным и даже сильным.

После этого, вечером, снова связал все книги, бросил к печке начатые чертежи, попросил у хозяйки утюг и погладил себе рубашку. Размахивал чугунным утюгом, как давным-давно размахивал своей ржавой гантелью, и даже насвистывал. По крайней мере там, в Сибири, у него не будет времени на то, чтобы копаться в самом себе. Он начнет жизнь снова, много не фантазируя, делая то, что от него потребуют. И так день за днем. Всегда. До конца.

Он видел, как мальчик заглянул в окно, но сразу же убежал.

- Значит, не уезжаете еще? — улыбаясь, спросила хозяйка. Она была маленькая, худенькая, всегда в белом платке, завязанном под подбородком. — Пойдете в кино? Сегодня привезут картину.

- Может быть. — Леонид разглядывал рубашку. — Еще не знаю. Но теперь все может быть. Если приду поздно, покормите его.

- А-а-а, — хозяйка засмеялась и погрозила ему пальцем. — Панико в соломенной шляпе. В такой круглой шляпе. Красивая панико. Беленькая.

4

На следующий день - а с утра чуть все не сорвалось, потому что было свежо, но потом ветер стих, — они медленно прошли на виду у всех, кто стоял возле молотилки, гнал корову или сидел на лавке у магазина.

Было еще рано. Но потом они потеряли много времени на берегу, стоя среди скопившихся подвод, женщин и детей. После больших дождей в горах река снова начала разливаться, на этот раз еще сильней. Ночью мост затопило, и мужчины подтягивали трос и готовили новый, чтобы мост не унесло совсем. Так быстро прибывала вода.

Леонид отвязал лодку и держал за цепь, ожидая.

- Но вы в самом деле уверены, что это не риск? — Она смотрела на ревущую воду. Леонид сказал ей, что в том лесу, за рекой, можно насобирать трюфелей. Там есть сторожка, и старый лесник-венгр как-то по-особенному готовит грибы, как их не готовят нигде.

- Когда мы были в лесу и наткнулись на его дом, он принимал нас точно заблудших в пустыне. Достал две буханки хлеба, нарезал какого-то дикого лука и дал по куску копченого, разогретого над костром сала.

Шагнув в лодку, она снова удивилась себе, что так легко согласилась на это путешествие неизвестно куда.

Он пришел к ней два дня назад, вечером. Постучал и остановился на пороге. Принес в сетке сома. Эта рыба так и пропала: она не поджарила ее с вечера, а к утру сом испортился, пришлось выбросить.

- А он там и живет в лесу?

- Он всегда там. И громадная собака.

...В тот вечер, когда он принес ей рыбу и, не сдвинувшись, простоял у косяка, как будто насмешливый, но на самом деле напряженный и замкнутый, они говорили о деревне, о погоде, о чем-то еще совсем незначительном. И ни слова он не произнес о мальчике. И она почувствовала, что о мальчике не должна спрашивать, не должна говорить. Это что-то слишком глубокое и тревожное. А по его лицу поняла, что между ними что-то произошло. И когда поняла это, не знала, как вести себя и как понимать его приход. Потому, растерявшись, и согласилась на эту прогулку в лес.

Лодку сразу же подхватило и понесло по реке, как щепку, а мост трещал под напором воды, и столбы, на которых держался трос, покачивались...

За рекой началось ровное черно-зеленое поле - место для громадного стадиона. Солнце стояло почти в зените, но в поле дышалось свободно. Далеко впереди рос большой вяз.

Они шли прямо на этот вяз. Дорога была пыльная, и, обернувшись, чтобы посмотреть на деревню, она увидела, что за ними по мягкой бархатной полосе тянутся две узкие, четкие борозды.

Она была в этом поле несколько дней назад. Одна. От нечего делать перешла мост и с полкилометра прошла по дороге. Поле показалось ей скучным, пустым и мертвым. Она не увидела ничего интересного и усталая вернулась в деревню. А сейчас день был другой, весь полный движения и звуков. Даже в небо была жизнь. Подняв голову, она заметила птиц, которые кружились высоко над ней. Они были точками в синей бездне; и наверное, потому прежде она их не замечала. Потом, наклонившись, увидела, как прямо у ее ног шмыгают серо-желтые ящерицы, проворные и юркие. И слышала, как гудит и звенит воздух, весь наполненный стрекотом кузнечиков, жужжанием пчел и шмелей. Это поле шевелилось и было живым.

- Странно. — Она засмеялась, глядя по сторонам.

- Что?

- А я подумала, что эти птицы - орлы.

- Так это и есть орлы.

- В самом деле это орлы? — Она снова запрокинула голову.

- Ну конечно. Это - орлы.

- И вот про эту речку я тоже ничего не знала.

Узкая, почти неподвижная река, с коричневой водой и зеленая от водорослей, с обеих сторон заросла кустами. Свод из веток закрывал ее всю. Солнце лишь кое-где прорывалось к воде. Но там, где его лучи проникали сквозь кусты, толща воды становилась прозрачной. Это были темно-желтые столбы, уходящие куда-то очень глубоко, и там, приглядевшись, она заметила неподвижных, точно это были затонувшие палки, щурят. Казалось, если быстро нагнуться, их можно схватить рукой.

- Да, вижу, — сказала она шепотом.

- И вот, — Леонид показал ей взглядом.

- Да...

Рядом что-то тяжело шлепнулось в воду. Как будто с берега скатился камень. Она раздвинула ветки, подняла их и посмотрела.

- Черепаха?! Это может быть?

- Да, здесь тепло. — Леонид сошел с тропинки и пропустил ее вперед. — Мы однажды поставили жерлицы на щук, а вместо щуки попалась большая черепаха.

- Мальчик, наверное, был рад? — Она все смотрела по сторонам, боясь что-нибудь пропустить, удивляясь неумолчному гудению дня.

- Мы пустили ее во двор, но она убежала. Представляете, они, оказывается, бегают, — и в первый раз он засмеялся. В первый раз с тех пор, как она его увидела.

- Такого стрекача дала по винограднику. Даже не думал, честное слово.

- И он ее не догнал?

Леонид неожиданно подумал, что в этой женщине есть что-то такое, чего недостает Зине. И внешность здесь ни при чем. Зина, безусловно, эффектнее. Здесь что-то другое. Ему с этой женщиной просто.

Они подошли до излучины маленькой речки, а потом снова повернули к лесу.

...Дорога обрывалась. Справа виднелись какие-то железные вышки, совсем ржавые, тяжелые, неизвестно как сюда попавшие, а к лесу вела тропинка. Они свернули на тропинку, прошли еще немного и не заметили, как вышли к старой крепости. Вокруг было пусто. Небо. Поле. Лес. Ни души.

- Вы действительно сделаете из меня путешественницу. Я даже не устала. А это что?

Перед ними была крепость, старая разрушенная, с обвалившимися стенами и остатками башни. Они остановились.

- Крепость, — протянув руку, показал Леонид. Ему вдруг пришло в голову, что если крикнуть изо всей силы, эхо, наверное как ошалелое, будет носиться между лесом и этими стенами.

- Старый замок, — повторил он.

Она посмотрела на крепость долгим взглядом. Как-то слишком неожиданно выросли эти камни, безмолвные и тяжелые.

- Так вот, построена неизвестно кем и неизвестно когда. Встаньте-ка так, чтобы эти камни не рухнули на вас. А я вам сейчас открою страшную тайну этих стен. А можете - пожалуй, это даже лучше - сесть на этот пень. Лучше сядьте...

- Хорошо, подчиняюсь, — вторя его неожиданно шутливому тону, согласилась она и села, закрыв юбкой весь пень. И пень стал белым. Ей почему-то показалась мрачной и ненужной эта крепость, каменные обломки чужой жизни. Незаметно взглянув назад, она увидела, что деревня осталась очень далеко. Не было видно ничего, только крохотные пятнышки крыш среди садов да еще церковь, тонкая и маленькая. И отчетливо по всему горизонту были видны громоздящиеся вокруг горы. А ей хотелось идти еще и еще, чтобы не осталось ни реки, ни деревни, ни этого поля...

Леонид снова показал рукой на крепость.

- Так вот. Вы слушаете? Итак, давным-давно, когда в этих реках жили русалки, а в каждом дереве было дупло, полное меда, и виноград и розы сами собой росли повсюду...

Она кивнула ему с улыбкой:

- Я тоже люблю сказки.

- Нет, почему же?.. Это, может быть, правда... Так вот, в этих краях жил старый барон. Он был очень старый, как пень, на котором вы сидите.

- И, конечно, была борода?

- Да, рыжая. А эти леса тогда просто кишели антилопами. Старый барон грабил на больших дорогах и охотился на этих антилоп. И еще он любил одну молодую пастушку. А пастушка его - нет, потому что она любила красивого пастуха. И потому пастушка не захотела выходить за барона замуж.

- Ну и что же дальше? — Она села удобнее и застыла, сложив руки на коленях.

- Тогда старый барон велел подать ему барабан из ста тридцати антилопьих шкур, ударил в этот барабан, и в глухом лесу, в стороне от всех дорог, выросла крепость из камня. Вот эта крепость, куда он заточил девушку, и бедная пастушка через тридцать три года умерла от тоски. Вот какую историю хранит эта крепость любви и страданий.

- И все?

- А что же еще?

- Нет, все было совсем не так. Какие же это любовь и страдания?! Хотите, я расскажу? Но теперь вы садитесь на пень.

Леонид рассмеялся и сел на ее место.

- Вы все перепутали. Все решительно. Барон заточил в эту крепость не девушку, а юношу. И тогда девушка решила во что бы то ни стало спасти своего любимого, освободить его из темницы. Иначе ей незачем жить. И год, и два, и три она искала этот замок. И нашла. И вот однажды, осенней темной ночью, дождавшись, когда кукушка крикнет тридцать три раза, она прошла тропой, проложенной антилопами к замку, перекинула через стену веревку, свитую из виноградных лоз, и спасла юношу. И была свадьба. И русалки доставали мед из деревьев. И барон, глядя на все это, от злости выдернул по волоску свою бороду и умер. А его барабан из ста тридцати шкур лопнул сам собой. Это было слышно на тысячу верст вокруг, и крепость сама собой рухнула. Вот и вся история о любви и страданиях.

- Да? А почему вы считаете, что все было именно так? — и Леонид снова невольно сравнил ее с Зиной. Встал, и они подошли к самой башне, а потом обошли башню.

- А почему вы приехали именно сюда? Обыкновенно останавливаются в Мукачево. Богатый базар. Ресторан. Всегда кино. Ну и вообще, комфорт.

Она сняла шляпу и накрутила резинку на палец. Лес уже был рядом, перед ними.

- А я так и сделала. Но мне и в Москве этот шум надоел. Села в автобус и поехала куда глаза глядят. По дороге мне сказали, что рядом красивое село. А разве похоже, что мне нужно шикарное? Такая деревня не подходит? — и, тряхнув головой, она пригладила волосы.

- Нет, я просто спросил. — Леонид подумал, что день в самом деле хороший. — Многие не любят ездить сюда, потому что нет базара и река слишком быстрая и холодная.

- А мне как раз и нравится, что такая река, а не болото. Да, вот теперь я жалею, что не послушалась вас. Надо было действительно встать на рассвете, — и в этот момент она заметила, что он думает о чем-то своем, а не слушает ее.

Леонид остановился, повернулся и посмотрел на деревню. К нему вдруг вернулся реальный мир. Он подумал о том, что река все время прибывает. Пожалуй, он даже не помнит, чтобы разлив был такой быстрый. И мост снесет наверняка. Сегодня нельзя было уходить так далеко от реки. Но все же на берегу всегда бывают люди.

Она подошла ближе и, подняв голову, взглянула ему в лицо, стараясь понять, что с ним происходит.

Леонид молчал.

- Или вы что-то вспомнили? — Ей стало как-то не по себе уже от одной этой мысли, что надо возвращаться в деревню, где снова все будет не так и где ее ждет пустая, немая комната.

Земля накалялась все больше. Где-то недалеко за деревьями лениво позванивали колокольчиками коровы. Большой вяз был желтым от солнца, прозрачным, а в какие-то секунды становился белым. Они оба посмотрели на этот вяз. Листья висели безжизненно, как украшение.

- Но если вам нужно возвращаться, мы придем сюда в другой раз.

- Да, — сразу же ответил он, вынул сигареты и закурил. — Тут есть другая дорога, короче. Мы сделали крюк. Даже приличный. И кажется, будет дождь.

На голубом небе не видно было ни одного облака.

Возле вяза они вышли на заросшую, едва заметную тропинку. Отсюда старая крепость казалась черной, сожженной.

Леонид шел первый, вглядываясь в кусты, которые росли вдоль реки. Он и сам не знал, действительно ли эта дорога короче. Кусты над рекой издали казались тонкой темной полоской.

- Если хотите, мы можем пойти в лес даже завтра. — Он пошел быстрее.

Она почувствовала, что он старается быть спокойным. Но его спина, в белой, засученной до локтей рубашке, сделалась чересчур прямой, а шея - длинной. Светло-желтые туфли стали серыми от пыли. И ее туфли теперь тоже стали серыми.

- Да, конечно, можно и завтра.

- А почему вы не расскажете мне про свою крепость? — спросил он, не поворачиваясь.

Тропинка сделалась немного шире и теперь почти не петляла. Значит, так действительно было короче. Звон колокольчиков стал стихать.

- Моя крепость простая. Белая комната, инструменты, большой стол - и все. — Она старалась не отставать от него.

- И больше ничего в вашей крепости?

- Больше?.. Нет.

- А почему именно это ваша крепость? Разве другой нет?

- Другой?..

И она почувствовала, что могла бы рассказать ему все, веря, что он поймет каждое слово. Вот если бы они сели там, в тени, прислонившись к стволу того крепкого вяза, она рассказала бы про то, как жила с матерью без отца. Про свою работу на большом заводе рядом с Москвой. В шестнадцать лет за ней ухаживали даже взрослые, и она рано узнала, что такое рабочий клуб, запах табака и винного перегара, и танцы по субботам, когда платье уже перешито и туфли похожи на новые, и потом парни провожают домой. Все уходят, один остается. И где-нибудь за дровяными сараями или на шаткой скамеечке под изрезанной перочинным ножом березой вдруг открывается, что слова - обман, что все это не то, ненастоящее, и совсем непохоже на жизнь в книгах. Другие умели над этим смеяться. А ей хотелось так, как в книгах: большая работа и вокруг люди, которые знают, чему надо посвятить свою жизнь. И она начала избегать вечеринок по субботам и, еще больше, складчин после получки. Остался цех - широкие окна прямо в лес, громадные станки и тяжелые острые листы латуни, ее фотография у ворот, а потом - немножко свежего воздуха, вечернего и уже холодного, грязная топкая улица с желтыми окнами, тепло от плиты, пар от цинкового корыта, глаза, слипающиеся над книгой, и крепкий, из самовара, чай, пахучий и темный, вдвоем с матерью за квадратным столом под низким матерчатым абажуром.

- Значит, о другой крепости вы рассказать не хотите? — не повернувшись, спросил Леонид.

- Нет, почему же?! Ее просто нет.

Она увидела, что его рубашка прилипла к спине, обнажая каждый мускул, и на нее налетело такое чувство, что она была бы способна взять этого человека на руки и унести куда-то очень далеко, где не нужно думать ни о чем тревожном, где спокойно и тихо и где останутся только небо и лес.

- Но ведь так не бывает, — и он снова ускорил шаги.

- Возможно.

Пахло нагретой травой. Солнце было похоже на лампу.

...А потом ее завертела Москва. Библиотеки, стены, выкрашенные масляной краской, собрания. И незаметно пронеслось сразу очень много лет, какая-то полоса, где сильные лампы и вместо лиц только глаза, и день и ночь хочется спать, потому что свет очень яркий. Сперва она решила, что ей хорошо уже потому, что она не принадлежит себе. Думала, что белый халат, слово «доктор» - это все как раз то, чего она хотела, и ничего больше не нужно. Тем более, что у нее такое человеческое дело. Но неожиданно улицы, коридоры, лампы перестали мелькать. Начали медленно останавливаться. И все чаще в ее крохотной комнате на девятом этаже стал слышен стук часов. Она почувствовала тоску и липкое и холодное одиночество. Ощущала свое тело по ночам, и собственный голос казался ей чужим и звенящим в пустоте. И вдруг поняла, что она на земле одна, что те, нужные, годы ушли и не вернутся, а значит, она обворовала себя навсегда, и теперь может представить себе совсем по-другому ту березу, изрезанную перочинным ножом и такую понятную, какой может быть только самая хорошая книга...

И об этом, пожалуй, она рассказала бы ему тоже. Промолчала бы только о том, что ждет сюда, в эту деревню, человека, любовь к которому придумала, а в действительности никогда не любила.

- Вы будете здесь еще долго? — Он по-прежнему шел не оборачиваясь. Почти бежал, глядя вперед.

- Да, — как можно спокойнее ответила она, — да, еще дней двадцать.

Они свернули на другую тропинку. И через стену солнца двинулись дальше. Высоко в небе, набирая высоту, парил орел. Плавный, спокойный круг. И еще круг. И еще. И все ниже к земле.

- Я могу идти и быстрей, — теперь она шла совсем рядом с ним. — Сегодня мне кажется, что я всегда жила в этой деревне, возле этой реки.

- А вы умеете плавать?

- Да. Но кто-то всегда есть на берегу, Теперь уже недалеко. А хотите, мы побежим?

Она взяла его за руку. И только сейчас Леонид понял, что она знает, почему он так спешит. И подумал, что у нее удивительно ровный и тихий голос, который успокаивает.

Они вышли на дорогу. Дорога петляла. Тогда они пошагали через поле напрямик по низкой редкой траве. Земля здесь была твердая, спекшаяся, накаленная. Стадо овец стояло, сбившись в кучу, совсем неподвижно, как будто окаменела. Деревня точно вырастала. Уже отчетливо виднелись дома, кусты, и за кустами угадывался берег. Леонид видел даже столб, на который был накручен трос от плавучего моста.

- Или вы не верите, что я могу бегать? — услышал Леонид и только сейчас почувствовал ее руку в своей. Ладонь у нее была маленькая, гладкая и холодная. На секунду он замедлил шаги.

- Вас кто-нибудь перевезет, если вы подойдете к мосту.

- Ну конечно, — согласилась она.

Леонид повернулся и увидел ее лицо совсем близко. Едва заметная улыбка, а глаза серьезные и спокойные. Он сжал ее руку и побежал напрямик к тому месту, где привязал утром лодку.

Река уже была так близко, что до него доносился глухой шум воды. Он пробежал через стадо коров, которых доили прямо здесь, потому что не могли переправить в деревню, натыкался на этих коров и обегал их, потом пробежал еще немного, увидел высокий берег, кукурузу, затопленный мост и остановился, уже бессильный.

Ничего не случилось...

Мальчик действительно был на берегу у самой воды. Он сидел на большом камне, закинув удочку, и терпеливо смотрел на поплавок. Кричали мужчины, подтягивая трос. Женщины шумно полоскали белье, к мосту тянулись мыльные струи.

Леонид вздохнул. Ему захотелось сесть на землю.

- Ну конечно, ничего и не могло случиться, — услышал Леонид ее голос.

Мальчик был на противоположной стороне, и они хорошо видели его.

Он долго не замечал их. Потом поднял голову и сразу же встал, отвернулся, резко махнул удочкой, спрыгнул вниз и пошел по берегу, не оглядываясь. Стена кукурузы заслонила его, и только удочка покачивалась вверху.

Леонид почувствовал жгучий стыд, а кроме того, злость на самого себя за то, что поехал сюда, за то, что не может распутать этот узел, за то, что бежал по всему этому полю. Повернулся и спросил:

- Вы, наверное, устали?

Она покачала головой. Сейчас, стоя над рекой, она поняла до конца, что творится в душе этого человека, — замкнутого, как будто сурового, но в сущности просто растерянного.

- Мы можем пройтись по тому берегу, — предложила она. — Если у вас еще есть время.

Даже у реки жара была нестерпимой. Леонид подумал, что в Ленинграде, должно быть, скоро начнутся дожди, что уже не так далеко - осень. Да, уже скоро осень.

- Мне нужно почистить лодку, чтобы отдать хозяину, — сказал он.

- Отдать совсем?

- Вам ведь лодка, наверное, не нужна? Если хотите, я могу оставить вам.

Она повернулась к нему, словно ослышалась.

- Вы уже уезжаете?

Он подал ей руку, и они спустились к реке. Сняв туфли, она осторожно шагнула в качающуюся лодку, придерживая юбку. В лодке было немного воды, на дне - слой песка. Песок въелся в смолу. Река в этом месте была неширокой. Когда они переезжали, женщины на берегу смотрели на них, потом опустили головы и снова принялись за свое белье.

Поставив лодку за большим камнем, чтобы ее не сбивало течением, Леонид взялся за черпак.

- Здесь хороший прием, — стоя на камне, она пополоскала ноги, надела туфли, выпрямилась. — Особенно вечером. У моей хозяйки приемник. Если вам захочется, приходите.

Нагнувшись, Леонид начал чистить лодку. Потом украдкой следил, как ее ноги, ощупывая крутую тропинку, осторожно и медленно взбирались на берег. Наконец она поднялась и пошла по самому краю обрыва.

Леонид выбросил ветки, листья, руками собрал прилипшую к борту глину, долго и старательно вытирал лодку тряпкой. Поднял голову, чтобы передохнуть, и увидел, что мальчик сидит наверху, наблюдает за ним. Леонид улыбнулся ему. Сверху посыпались комья глины...

5

Случилось так, что вечером отключили свет. Пришла гроза, и приемник стоял мертвый. Черный, тускло поблескивающий ящик, который был поставлен на высокую, наспех сколоченную тумбочку. В углу темнел громадный шкаф. Край стола с белой скатертью... И больше ничего нельзя было разглядеть в этой комнате с низким потолком и короткими кружевными занавесками.

С вечера без конца звонил колокол. В деревне боялись града. Однажды, в такую как раз пору, град побил кукурузу и виноградники. И молния сожгла дом.

- Если хотите, пойдем туда вместе. Может, так лучше.

Леонид посмотрел в окно. Пустая дорога пенилась. Ее хлестало и било. Напротив покачивался и шумел орех.

- Нет, ничего. Он там с хозяйкой.

- Можно взять лампу. Она, правда, немного течет. Но если чем-то залепить...

- У них есть лампа. И отсюда мне виден дом.

Леонид знал, что стоит ему прийти, как мальчик тут же убежит на сеновал. И будет сидеть там всю ночь.

- Ничего. Он не должен бояться грозы, — Леонид придвинул табуретку ближе к окну.

Гроза начала собираться в небе еще на закате. И готовилась как-то неслышно, проползая по горам, густея и прижимаясь к земле ниже и ниже. Она наливалась. Деревья и те не слышали ее. И только река синела и становилась глубокой и тихой. Воздух сделался неподвижным. Горько и пряно запахло травой. И даже отсюда, из этого крохотного окошка, удивительно ясно стали видны самые далекие поля. Как будто земля распласталась, приготовилась и ждала. Каждый звук точно выстрел. Потом быстро стемнело, и лишь в небе долго белел скрученный, крепкий и лежащий на вершинах гор тяжелый завиток туч, застывший и пока неподвижный. Неожиданно внутри него что-то сдвинулось, начало перемещаться, по небу пошел гул, перекатывающийся, нарастающий, он затерялся в горах, а вслед за этим снова задвигалось прямо над головой, угрожающе и теперь еще ближе, все наполнилось свежестью, и только тогда на деревьях зашелестели листья, и вдруг отчетливо осветились поля и река, и каждый куст, сиротливый и крохотный, и даже самая маленькая травинка, слабая и беспомощная, вцепившаяся в землю. И тогда началось.

Похлопав себя по карману, не отворачиваясь от окна, Леонид достал сигареты. В пачке оставалось еще несколько штук, мягких, наполовину высыпавшихся. Она протянула ему спички, встряхнув коробок. Леонид услышал. Но лица ее не увидел. Только глаза блеснули в темноте.

Снова донесся тревожный и близкий звук колокола.

- Так будет звонить всю ночь? — Кутаясь в шерстяную кофточку, она рукой придерживала ее на груди.

- Если не пройдет. — Леонид затянулся, дым ударился о стекло.

- А это ничего, что мы сидим возле окна?

- Кто знает? Наверное, ничего.

Опять затрещало близко и сильно. Холодный фиолетовый огонь с грохотом ворвался в комнату и в ту же секунду погас, не оставив ничего. Леонид почувствовал, как она вздрогнула, и посмотрел вверх, на черное небо. Потом протянул руку, закрыл окно.

- Десять миллиардов вольт даром.

В его глазах осталась фотография: угол комнаты, там два больших окорока, подвешенные к потолку и завернутые в марлю, ее лицо и улыбка. Он запомнил эту тихую, осторожную улыбку. Губы нервные, чуткие. На мгновение осветились горы. Потом снова из темноты выросло несколько далеких вершин.

- Такое впечатление, что проходит.

- Да, ветер. — Леонид чуть отодвинул горшок с цветком и опять посмотрел на дорогу. По стеклу ползли крупные капли. — А в общем-то даже хорошо. Будет свежее. — Он повернулся, не зная куда стряхнуть пепел.

Она поставила перед ним пустую тарелку. Минуту, другую, а может быть больше, они слушали, как шумят деревья и льет дождь.

Гроза действительно затихала. Уже не рассыпалась по небу и не рвала его, запуталась где-то в горах и постепенно слабела. Теперь гром доносился издалека, приглушенный и каждый раз, казалось, последний. Но докатывался еще один раскат, уже совсем далекий, потом еще один, неясный, едва нарастающий. И свет молний был не синим, а теперь уже теплым и желтым.

Звон колокола, сливаясь с шумом грозы, сначала тревожил, а теперь стал привычным, как будто далеким. Леонид придвинул тарелку ближе, положил на край сигарету. У него появилось странное ощущение, словно в этой темной комнате и среди этой грозы он один. Никого больше нет. И он может сидеть, курить, смотреть на дорогу и думать о чем-то своем. Но если ему захочется, в темноте возникнет ее голос и произнесет что-то простое, понятное, очень нужное. Он положил локти на подоконник, курил и смотрел в черное, мокрое окно. И неожиданно ему пришло в голову, что все очень просто. Он может остаться в этой деревне на всю жизнь. С мальчиком. И больше ему никто не нужен. Да, в деревне. А почему бы нет? Ведь что такое жизнь? Если каждый день думать, что жизнь дана для чего-то необыкновенного, можно наломать таких дров, заварить такую кашу, что уже не расхлебаешь. А жизнь, наверное, это совсем другое: спокойный, терпеливый труд, честность и внимание к чужой боли. Они жили бы хорошо и мирно вдвоем с мальчиком в этой деревне. Мирно и чисто. За окном - дорога, луг, река, ровные поля и синие горы. Здоровый воздух и жизнь, которая всем понятна. Каждый час в труде. Он, пожалуй, здорово привык к этим местам, даже приспособился к этой реке, ему нравится эта дорога, затененная орехами. Он даже сейчас знает, куда себя деть, если остаться. Можно пойти в гараж или чинить дорогу. Ясное дело, здесь надо чинить дорогу. С виду она не очень плохая. Больших ям нет. Но ужасно неровная - что ни метр, то выбоина. Он уже воображал, как будет строить дорогу, мостить ее и выравнивать... В деревне большой совхоз, каждый день в город ходят грузовики, возят сливы, яблоки, помидоры. Разве же можно здесь без хорошей дороги? Грузовики ломаются, стоят, ржавеют. Сейчас эта дорога только для велосипедистов. И то, если ехать под самыми орехами, низко наклонившись, чтобы по лицу не хлестали ветки.

Так он сидел, потеряв время и себя. Сам понимал, что смешно об этом думать. Смешно и нелепо. Но он думал и радовался, что ему никто не мешает. Ему так нравилось: сидеть не двигаясь и грезить о белой дороге. Плохой этой дороги всего два километра, а потом уже асфальтовое шоссе. Вот и нужно эти два километра замостить камнем. За одно лето. Здесь кругом каменоломни. А к осени уже будет готова хорошая дорога вдоль реки, ровная, вся в кустах ежевики. Такая дорога нужна людям. Если хочешь, жми на любой скорости, а хочешь - остановись и в жаркий день ешь ежевику, кисловатую, холодную. Стой внизу, под горой, на самом ветру, который идет от реки. Это красивая белая дорога, построенная для всех...

Ветер изредка еще дергал крышу и шумел в листьях. И еще нет-нет запоздалые капли стучали в стекло, но робко.

Леонид разогнулся. Ему захотелось услышать ее голос.

- А вам действительно нравится эта деревня?

Она промолчала. И только чуть повернулась к нему.

- Знаете, — сказал он громче, — здесь хорошо... у самых гор и у реки - не всегда так стоят деревни. Здесь место редкое. Даже очень редкое. Через год-два будут наезжать, что не пробьешься. Когда я попал сюда в первый раз, всех этих домов у дороги не было. Начиналось дальше, где та улица, которая уходит в гору. Деревня была совсем маленькая, — он отвернулся от окна. — Вы меня слушаете?

- Да. Мне кажется, можно открыть окно снова.

Леонид толкнул раму, она распахнулась. Запахло мокрой землей.

- Дома прежде начинались как раз вон оттуда, где живет милиционер. И тянулись к магазину и в ту сторону, к церкви. Можно даже подсчитать, сколько было домов. А впрочем, зачем? — Он засмеялся.

- Да, тем более что здесь и река и лес.

- Вот именно. И я сразу же решил, что буду приезжать сюда каждое лето. Кстати, и зимой тут тоже интересно. — Он начал говорить еще громче, точно хотел убедить ее в чем-то. — К Новому году - молодое вино. На горах - снег. Наверное, можно брать лыжи. Вы когда-нибудь видели, как делают вино?

- Нет, но я думаю, что это опасно. — В ее голосе появилась улыбка.

- Опасно? Это в том смысле, что можно увлечься?

- Ну конечно.

Леонид усмехнулся.

- Опасно именно это?

Она засмеялась.

- Опасно увлечься.

Он засмеялся тоже, вытянул ноги, крепко уперся руками в подоконник и повернулся к ней.

И вдруг что-то случилось в мире, который их окружал. Что-то нарушилось. Они оба почувствовали это и прислушались. Потом оба вздохнули. Это растаял и унесся куда-то звон колокола. Они остались в тишине. Дождь прошел совсем. Лениво и тонко поскрипывала калитка, и с больших груш, которые стояли у дома, а ветки тянулись над крышей, падали тяжелые капли. И там, под деревьями, наверное, валялось немало сбитых ветром груш, лопнувших, расплющенных.

Леонид нащупал рукой сигареты, зажег спичку и посмотрел на часы.

- Уже, наверное, поздно... Да, незаметно, незаметно - и набежало. — Он встал.

Она тоже встала. Они оказались очень близко друг от друга в ту минуту, когда на дороге вспыхнул свет, зажглись фонари. В комнате стало светлее, и теперь Леонид отчетливо видел ее лицо, и глаза, и губы. Вдруг зашуршал приемник. Он не был выключен. Что-то в нем загудело, и после этого донеслась хриплая музыка.

Леонид, усмехнувшись, взглянул на приемник, потом снова на часы.

- Да, пойду.

Она кивнула, и когда он уже был у двери, спросила:

- А вы не хотите куда-нибудь поехать?

Леонид не понял. Остановился.

- Куда?

- Не знаю. Куда-нибудь. На один день. Где другие горы.

Леонид посмотрел на нее, раздумывая. Ему было удивительно легко и просто с ней. Просто сказать: «нет», и просто сказать: «да».

Она подошла, за его спиной включила свет и, ожидая, встала у двери.

- Иногда хочется уехать куда-то очень далеко. Сесть и уехать. Даже пусть это будет один день. Но все другое... У вас так не бывает?

И вот только в эту минуту Леонид понял, что есть в этой женщине и чего нет в Зине. Эта женщина заполняет его душу покоем. С ней можно оставаться самим собой, и не нужно никаких лишних слов.

Когда он вышел, толкнув калитку ногой, в лицо ему ударил воздух, наполненный росой. Была ночь: круглые копны деревьев на дороге, синие лужи, черное небо в звездах, дома тоже черные, тихие. Ни звука по всей земле, только хруст песка под ботинками и свежий простор. И все же по каким-то неуловимым приметам уже чувствовалось, что где-то рядом, в полях, которые за рекой, начиналось утро, холодное и огромное.

6

Когда грузовик подъехал к дому, хозяйка, стоя у калитки, помахала им рукой. Мальчик вышел тоже. Носком ботинка отшвыривал от себя камешки и смотрел на луг. Взмах ноги - шарк, и еще один камень. Потом снова резкий взмах ноги, пока один камень не угодил в стекло кабины.

Леонид постоял раздумывая, затем все же перекинул ногу через борт и, повернувшись, сказал не то мальчику, не то хозяйке:

- Я вернусь к вечеру.

В кузове стояли ящики с большими, налившимися, спелыми помидорами. Они были словно подобранные, круглые, ровные и сочные. И блестели.

- И еще сюда бы мешок соли, — засмеялся Леонид и сразу же стукнул по крыше кабины, чтобы шофер отъезжал.

- Да, пожалуй. — Она улыбнулась, надвинув шляпу на глаза, и села так, точно давно привыкла сидеть рядом с этими ящиками.

Хозяйка смотрела им вслед, а мальчик стоял отвернувшись и раскачивал изгородь так, что горшки на ней прыгали.

Гуси долго не хотели уходить с дороги. Вразвалку, озираясь и гогоча, бежали перед машиной. Наконец дома и ветхий серый крест с распятием, увешанным засохшими цветами, и виноградники на склоне горы остались позади. Грузовик выехал из деревни.

Перед ними открылись новые поля. Утренняя свежесть прошла, и к полудню снова начало палить сухо и резко. Теперь повсюду возле каменоломен встречались брошенные самосвалы, которые казались белыми под этим солнцем. А рабочие сидели подальше от камней, устроившись в тени деревьев, потому что камни обжигали. Пожалуй, только трава в тенистых местах еще сохраняла прохладу. Горы светились. Воздух над ними курился. Лес на горах выглядел горячим и высохшим. В придорожной зелени и вовсе не ощущалось жизни.

А здесь, в этом прыгающем и грохочущем кузове, был ветер, знойный, но сильный, который не позволял устоять на ногах, бил в лицо, расплющивал и разбрасывал их слова, и пытался сдернуть с нее шляпу.

Леонид крикнул:

- И нас тоже сдует.

Она не услышала, наклонилась к нему:

- Что?

- Я говорю: и нас унесет. Нас, говорю, тоже. — Он засмеялся, потому что не услышал своих слов.

Показал ей руками, как надо держать шляпу. И в эту самую секунду шляпу с нее сорвало. Метнувшись за этой желтой вспорхнувшей птицей, Леонид все же схватил ее, накрыл телом, но на повороте сам покатился к ящикам.

Они смеялись оба, и теперь ветер поднял ее волосы и закрыл лицо. И Леонид увидел, что волосы у нее, оказывается, не короткие, а длинные и густые.

Она подала ему руку, чтобы он встал, а другой рукой держалась за борт.

- Но я ничего... — Она не могла откинуть волосы, и это смешило ее.

- Что? — Теперь Леонид взял ее за локоть, а плечом прижал ящики.

- Ничего не вижу. Если они свалятся, что тогда?

- Я думаю, что томатный сок.

- Я тоже.

- Что?

- Я говорю: хорошо... спасибо. — Она все же села в уголок между ящиками.

Леонид устроился рядом и весело поглядывал на дорогу.

Иногда их обгоняли автобусы, ревущие, ослепительно красные, желтые и серебристые. Эти автобусы настигали их неожиданно. Они оставляли после себя копоть и, завывая, уносясь дальше, напоминали о времени, о больших городах, раскинувшихся где-то за горами.

Возможно, уже была половина пути, когда Леонид вдруг заметил чемодан, положенный между ящиками и накрытый парусиной. Он приподнял парусину.

- Ваш?

Она кивнула.

- Да, мои вещи.

- Все?.. Почему? Вы решили уехать совсем? Значит, вам все же не понравилась эта деревня?

Она снова надела шляпу.

- Я еще не знаю. Но мне показалось, что так будет лучше. Не знаю.

- Не слышу.

- Я сказала, что еще не знаю. Может быть...

Равнина кончилась. Из белого марева на них надвигались, вырастая, сине-белые горы.

7

Если бы ей сказали, что на свете есть такое место, как это, она вряд ли поверила бы, так все здесь было просто и необычно и так ей нравилось. Да это и не было что-то такое, что можно представить себе реально, а только запах, высота и простор. И еще прохлада.

Большая, обросшая деревьями гора, с вершиной, похожей на башню, виднелась из окна. Под этой башней - тонкая серая полоска дороги, на ней - крохотные, медленно карабкающиеся автомобили. Эти автомобили игрушечные, ярко окрашенные. Повсюду пятна солнца. Но сюда оно не проникало.

И сидеть на бочке, на самом краю, сохраняя равновесие, так что иногда приходилось балансировать, вытягивая ноги, ей тоже нравилось. А кроме того, ей казалось, что сегодня все - для нее. Так она сказала себе. И эта гора - для нее, и музыка, и вино, и все остальные бочки, громадные и тяжелые, и бревенчатые коричневые стены, и окошко, полное неба.

Лишь трое стариков сидели в углу, потягивая светлое, прозрачное пиво. Они пили его медленно и смакуя, как это умеют делать только старики. Потом ставили кружки и брались за свои скрипки.

- Панико, — шагнул к ней высокий, широкоплечий старик. Он держал в руке новую гуцулку. — Я купил для своей жены, но могу отдать вам. Теперь у меня не такая жена, но когда-то она тоже была такая, как русская панико.

Леонид налил вина.

- Панико - это значит девушка, — объяснил он.

- О! Это очень красиво. Мне это так нравится - «панико». Называйте меня панико! — И, взяв стакан, она протянула его старику. — А если панико просит что-нибудь, это надо выполнять?

Леонид смотрел на нее, раскачиваясь на бочке, и не мог понять, что с ней вдруг произошло, почему она вдруг здесь такая необыкновенно веселая. И веселая и как будто закрывшаяся от него, ушедшая. Он не узнавал ее.

- Ну, это смотря какая паникА. — Он налил вина себе.

- Нет. — Она взмахнула руками. — Не паникА, а паникО.

Старик закивал головой:

- ПаникО. ПаникО.

- Я панико! Значит, если панико просит, это надо выполнять? Ведь так?

И тогда старик поднял руки.

- Если такая белая панико... Оууу... Даже я, старый партизан из этих гор, из Карпат... Что скажет панико?

- Сыграйте еще что-нибудь. Специально для меня... Ну, что-нибудь ваше. Что вы когда-то играли для своей панико.

- Для моей? — Старик поднял брови, выпил вино, поставил стакан. — Тогда надо танцевать. Мы будем играть, а панико пусть танцует. Хорошо?

- Я - одна? — Она вытянула ноги, чтобы соскользнуть с бочки. — Нет, мы будем танцевать вдвоем.

- С ним? — Старик повернулся к Леониду. — О! Тогда война. Бомба. Америка.

- Нет, только с вами, — и по-мальчишески ловко соскочив с бочки, она встала возле старика. — Мы с вами. Только с вами.

Взмахнув гуцулкой, старик задрал голову.

- Панико знает, что я еще не старый. Она правильно это знает, — и гуцулка полетела в угол.

Все громко рассмеялись.

Вздрогнули смычки, пол пошатнулся, все зазвенело, задвигалось, ожило, и они закружились, притопывая ногами, выбрасывая руки и то обнимаясь, то расходясь. Леонид смотрел на них, крепко обхватив бочку ногами, стараясь сосредоточиться и осознать, что значит весь этот день, который вот-вот оборвется.

Старик не уставал, и они все кружились, смеялись и дурачились, подзадоривая друг друга, а смычки ходили быстрей и быстрей.

- Ну еще, панико! Ай да панико!

И она не уступала старику, вся гибкая и сильная и теперь совсем непохожая на резкого угловатого подростка. Легкое светлое платье облегало ее всю и делало совсем тонкой. И казалось, этот танец ей ничего не стоит, такая она была невесомая. И эта музыка, то грустная и тягучая, то вдруг по-цыгански задорная, бесшабашная, казалось, рождалась от нее самой, от ее движений. Замирала она - и начинала тосковать, грустить и плакать музыка, но вот ее ноги, ее тело наливались радостью - и музыка тут же подхватывала эту радость и зажигала всех. И еще круг вокруг старика, и еще круг... И этому не было конца - ее легкости и фантазии. Но потом, когда скрипки остановились и она взобралась на свою бочку, слишком высокую для нее, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, Леонид увидел, что у нее дрожат руки. Она смотрела на него, улыбаясь.

- Я была похожа на панико, на настоящую?

Леонид кивнул.

- Да, панико, конечно. Поэтому мы возьмем еще бутылку вина. Хорошо? Вот такого же.

Он и в самом деле не понимал, что с ней происходит.

А скрипки снова начали петь, но теперь уже тише.

Отдышавшись, она поправила волосы, села удобнее, подвинула на середину стола свой пустой стакан. И когда Леонид налил ей, подняла стакан.

- За что?

И, наклонившись вперед, чуть прищурившись, смотрела на него, ожидая. Леонид молчал. Пахло дубовым лесом, вином, рекой, и, казалось, пахло снегом с далекой вершины. И только сейчас он увидел, какая она на самом деле красивая. Плечи совсем не угловатые, а хрупкие, линии мягкие, глаза большие, серые и глубокие. Он прежде не замечал, что они серые и такие ясные. И она словно спрашивала его о чем-то важном, ее глаза спрашивали. И, глядя в ее глаза, он всем телом почувствовал, что эта гостиница очень высоко, что внизу бездонная отвесная круча, и здесь воздух, который пьянит, и что он не имеет права больше ждать, и что ему надо что-то решить раз навсегда, на всю жизнь. Ему показалось невероятным и неправдоподобным, что у нее такие глаза и такие губы. Он где-то видел их, всегда знал, что они есть. Он взглянул на гору и тоже поднял стакан.

- За встречу, панико!

В окно долетал шум реки, раскатистый, чистый, как это вино, от которого все внутри разгоралось и наливалось светом. Но самой реки отсюда не было видно. Она бежала внизу, за кустами, холодная, быстрая Тисса.

Хлопнула дверь. Старики остановились. В этой тишине чей-то голос звучал слишком громко.

- Так что же, панико, мы пьем?

- Хорошо. Мы выпьем за встречу, но потом я должна поссориться с вами.

- Со мной? — Леонид быстро взглянул ей в лицо и нерешительно покачал головой. — Нет... Мы ведь люди из одной деревни.

Она не пила, смотрела на него, точно разглядывала, как в тот первый раз, когда увидела его на берегу рядом с мальчиком.

Леонид попытался улыбнуться.

- Ну, если ссориться... тогда надо найти подходящий предлог, что ли. Найти предлог и накалять обстановку, — он снова почувствовал, что ему здесь и хорошо и смутно. И подумал, что сейчас неплохо бы взбежать на ту крутую вершину, вскарабкаться туда и постоять вдвоем, когда начнется вечер и солнце коснется земли. И увидеть оттуда всю землю, и реку с черепахами, и даже тот разрушенный замок... Засмеявшись, он сказал ей об этом.

Ее руки неподвижно лежали перед ним.

- Значит, вы туда не хотите? Это уже предлог, чтобы ссориться. Но в таком случае мы возьмем эту бутылку вина и объяснимся там, наверху.

- Только для того, чтобы распить там бутылку вина?

- Нет, чтобы не спускаться с этой вершины до следующего лета. И гуцулку взять потеплее, чтобы не спускаться всю жизнь.

- Вот об этом, пожалуй, я согласна подумать. — Она засмеялась, снова подняла стакан и посмотрела вино на свет.

Они оба понимали, что слова мало что значат. Солнце медленно двигалось по горе. И если оно уходило, лес становился темным, прижатым, как будто это были низкие густые кусты. Зато тут же ослепительно вспыхивала, зажигаясь, другая сторона вершины, и гора, казалось, поворачивалась и становилась ближе.

- Так за встречу?

- Вы обещали мне рассказать про вашу работу. — Она опустила стакан, оплетя его пальцами.

- Ну нет. К чему это я буду вам здесь рассказывать про железо и электричество. Давайте лучше тратить деньги. Мы ведь приехали сюда для этого, кажется.

- Ну, если уж тратить, тогда давайте истратим все, — засмеялась она.

И теперь Леонид тоже поставил свой стакан.

- А вы в самом деле хотите, чтобы я вам рассказал? — Он взглянул на нее пытливо, выжидающе.

- Вы обещали называть меня «панико».

- Хорошо, панико. — И сейчас он ясно почувствовал, что мог бы сесть и всю ночь, не разгибаясь, просидеть над столом. Поставить его вплотную к окну, чтобы время от времени видеть горы, а утром первым делом рассказать ей о том, что у него вышло, а что не получилось. Значит, чертежи и книги он не выдумал. Это то, что с ним всегда. А выдумал, что ему уезжать куда-то в тайгу, все бросить, отказаться от самого себя.

- Так что же? — напомнила она.

По шоссе, которое тянулось далеко за рекой, неправдоподобно медленно ползли миниатюрные заводные автомобили.

Лицо Леонида стало серьезным.

- Видите ли... это было еще в студенческие годы. Мне пришла в голову одна... на первый взгляд не очень-то осуществимая мысль. Ну, попробую объяснить вам попроще.

- Я буду слушать внимательно.

- И дело в том, что с каждым годом... так почему-то вышло, хотя я и пробовал работать, эта мысль мне казалась все более неосуществимой, даже нереальной. Одно время я даже перестал думать об этом. А сейчас я вдруг, кажется, нашел очень простое решение. Даже уверен, что нашел это решение. Речь идет о станке. Сейчас вы поймете. Предположим, эта груша - резец, а наш стол... — Он поднял грушу и рассмеялся. — По-моему, получается лекция на скучную тему.

- Я понимаю так, что вы вернулись к своей прежней работе.

- Да. Но об этом мы еще успеем в другой раз. А почему мы не танцуем? Ведь так мы просидим весь наш день.

Она показала на высокого старика.

- Да, но у него бомба... А если у него бомба...

Леонид взглянул на два полных, невыпитых стакана. И вдруг почувствовал, что теряет ее, что этот день, может быть, их последний.

- А знаете, у меня появилась идея. Честное слово, идея. — Он увидел в углу длинный круглый шест. — Я хочу вам, панико, кое-что предложить. И вы должны согласиться. Мы съездим еще дальше в горы, где сплавляют лес. И вот там мы заберемся на плот. Это не то, совсем не то, что сидеть вот здесь и пить вино, панико, я вам скажу. Там можно перевернуться в два счета. Там нужна смелость и страшная сила. — Он быстро встал и взял шест. — Это - шест. В руках длинный шест. И его надо держать вот так. Все время наготове, и только секунды, чтобы думать. Вода несет. И нельзя зацепиться за камни. А если камень, надо упереться. Надо вот так, изо всей силы, чтобы сдержать плот. Иначе крутанет, брызги - и потом поздно.

- А что же в это время буду делать я?

- Что? То же самое. И у вас шест. Держите. Вот встаньте так.

Она соскочила с бочки, и теперь оба держали этот шест, приставив его к стене.

- Вот так. И теперь вы будете помогать мне. Давайте вместе. И тогда ничего страшного даже на камнях. — Он весь загорелся. — Со мной вы можете быть спокойны, Ну, я убедил вас? Мы ведь приехали в эти края не для того, чтобы сидеть и не двигаться. Мы махнем сейчас в нашу деревню, я тоже снимусь с якоря, а завтра вернемся все втроем и двинемся в любом направлении, куда захотим. Надо чаще сниматься с якоря, панико. — Теперь он следил за выражением ее глаз. — И потом, мы так и не выпили за встречу.

Усевшись на бочку, она посмотрела на шест, потом на белую вершину горы и усмехнулась, и поняла, что наступила та самая минута, когда она властна распорядиться своим счастьем. Именно эта минута, которая, возможно, и приходит к человеку раз в жизни, если вообще ее можно дождаться. Так она сидела вполоборота к нему, чуткая, но и застывшая, вся расслабленная и вся напряженная. Они поедут в далекие леса и к другим рекам, если она захочет. Увидят ровные поля и широкие дороги, если захочет. Затеряются в густой толпе под уличными фонарями, если она этого захочет.

В окно опять ясно донесся шум ревущей Тиссы.

Леонид ждал, глядя на ее полный стакан. Наконец она вздохнула и улыбнулась ему. И улыбка была та же, какую он видел в ту ночь при свете грозы, — осторожная, как зыбь.

- За встречу!

И они медленно выпили до конца это вино, прозрачное и янтарное, в котором был запах орехов, а может быть, и спелой клубники, может быть, запах соснового леса, чистого, бесконечного и просторного.

Кто-то входил, кто-то уходил. Двери теперь хлопали без конца. Почти за всеми столиками сидели люди. Старикам громко аплодировали, их угощали вином, они играли не отдыхая.

Леонид налил снова.

- А теперь за что?

Она повернулась к окну.

- Нет. Вам пора. Вот и весь наш день. Я даже не успела с вами поссориться.

В эту минуту и сюда заглянуло солнце. Бросило свой луч в стену, в криво приклеенный плакат.

- Вы действительно хотите уйти отсюда? – Леонид опустил руку и нащупал край бочки, обитый шершавой ржавой жестью, и жесть была острой. — Мы можем посидеть здесь еще.

- Нет, вам пора.

Леонид слышал ее слова и видел, что вся стена возле них была кривой, покосившейся, древней. И пол здесь тоже был старый, вытоптанный. Да и все вокруг ветхое, неизвестно как сохранившееся на такой высоте, под этим ветром и солнцем. Он встал.

Старики поклонились им, когда они проходили мимо. Потом дверь захлопнулась, скрипки стихли. Перед ними выросли горы, освещенные ярким светом, донесся теперь уже близкий шум реки.

Шум реки все сильнее.

Они шли рядом. Поднявшись немного, стали спускаться по крутой горной тропинке. Прямо перед ними громоздились горы, покрытые белыми взбитыми облаками. Камешки сыпались у них из-под ног и, подпрыгивая, гонясь друг за другом, скатывались по круче. Отсюда виден был поворот реки, низенький домик у самой воды, какая-то часовенка с круглой башней, еще два-три окруженных деревьями домика. Желтое солнце лежало на горах. Все небо было заполнено синим светом, глубоким и мягким, дальние горы точно дымились, над ними струилось тепло, и белая пена крутилась в реке, и видны были даже камни, по которым бежала, уносилась вода. Воздух был пропитан нагретой травой.

Леонид остановился.

Река была у самых его ног. Вода пенилась, и шумела, и силилась сдвинуть и перевернуть камни, и вползти на берег, разлиться еще шире и шуметь у других камней, у самых гор.

Он посмотрел вокруг.

- Это в самом деле другие горы. Может быть, надо приезжать именно сюда?

Подняв руку, она молча показала ему на часы.

- Да, — кивнул Леонид. — Нам нужно еще захватить ваш чемодан. Мы поедем вместе. Я не могу оставить вас здесь, — и, не дожидаясь ответа, он шагнул вперед. — Мы перепрыгнем через эту реку или перейдем по мосту?

- Да, конечно, по мосту. Но только я провожу вас до автобуса, а сама останусь в этой гостинице.

Леонид повернулся к ней. Вода билась о мост, качала его, хотела сорвать, но потом скатывалась вниз и становилась тише, спокойнее, совсем спокойной. Застывала. И мост лишь дрожал.

- Вы останетесь здесь? — Он хотел спросить о чем-то еще, но нагнулся, зачерпнул горсть воды и подбросил вверх. — Можно и так. А мы приедем к вам завтра утром. Можно и так.

Они прошагали по этому длинному узкому мосту с толстым, туго натянутым тросом вместо перил, прошли вдоль берега, поднялись чуть выше и увидели, что автобус уже стоит на шоссе. Несколько человек бежало к автобусу. Теперь гора закрывала солнце, шоссе было черным, а Тисса отсюда казалась даже спокойной и медленной.

- До завтра! — Леонид поставил ногу на ступеньку автобуса. — Мы приедем утренним, самым первым.

Она промолчала. Подняла глаза и смотрела на него. Как будто хотела навсегда запомнить его лицо, эту дорогу, эти горы. Леонид еще видел на пустой дороге ее одинокую фигурку, тонкую, удаляющуюся.

Автобус медленно, тяжело начал взбираться вверх по шоссе.

8

Горы медленно отступали. А потом началась карусель из красок, которая как будто и мешала ему сосредоточиться. Один за другим надвигались маленькие города, и между ними эта дорога. Зеленые улицы. Возле домов - цветы. Огромные букеты перед окнами, розовые, фиолетовые, белые. Потом сразу розовые, фиолетовые и белые - вместе. Вертящиеся разноцветные круги. Оранжевые крыши. Деревья увешаны грушами. Красные стекла. И нет пыли. Полосатый шлагбаум...

 

Глава четвертая

Мальчик сидел на пыльной дороге и пальцем рисовал на песке буквы. Старательно, не поднимая головы, выводил одну букву за другой. Можно было подумать, что это гусеницы или муравьи проделали такие бороздки. Когда бороздкам уже негде было помещаться, он переползал на другое место. Ладонью разглаживал песок и снова рисовал буквы.

Леонид смотрел на него, стоя в тени большого ореха, потом снова взглянул на дальние горы. Рядом были сложены их чемоданы.

- Так я уезжаю в горы. Ты останешься один?

Мальчик не ответил, точно не слышал.

Утро уже было позднее. А вышли они, когда над рекой еще вился сизоватый туман. И потягивало прохладой. И вот, спустя несколько часов, все еще были недалеко от деревни, у поворота, возле моста, где кончалась грунтовая дорога и начиналась асфальтовая. По шоссе шли грузовики и автобусы. Надо поднять руку, и их подобрала бы любая машина.

- Я спрашиваю тебя последний раз: ты остаешься один? Ты подумал?

Мальчик поднялся.

- Один. — Он облокотился на чемодан, стоял, наклонив голову.

Леонид не ожидал этого. Шагнул к чемоданам, остановился, потом в который раз посмотрел на те дальние горы, синие, высокие. Услышал стук и скрип телеги, которая подъезжала к мосту...

И странное дело: горы сейчас не показались ему настороженными, как прежде. Они были обыкновенными, привычными, а самое главное - реальными. Они просто обступали эту долину, закрывая ее от ветров. Но и все, что было вчера - и скрипка, и гостиница, взобравшаяся на высоту, и пенистая река, и серые глаза, внимательно смотревшие на него, — это все тоже было реальным, не было сном... Все это не было сном.

Телега прогромыхала рядом.

Леонид подумал, что, если идти не торопясь, он сможет и сам донести эти вещи до автобусной остановки. Пусть телега едет дальше. Взглянув снова на горы, перевел глаза на мальчика.

- Значит, не едешь со мной?

- Нет.

- Нет?

- Нет.

Он действительно вырос за этот месяц. И повзрослел. Даже лицо стало другое: строже, как будто острее. А глаза сделались зорче. Стоял все в той же позе, облокотившись на чемодан, загорелый, молчаливый и непроницаемый. Сорвал ветку и покусывал ее. Щеки у него впали, и от этого скулы выступили сильней. С первого взгляда его теперь, наверное, и не узнать, так выцвели брови и волосы. Эта желтая клетчатая рубашка делала его старше. Она была уже старенькая, вылиняла и даже стала узкая в плечах. Карман на рубашке оттопыривался. Поэтому лямка от штанов съехала на бок и рубашка перекосилась. Там, в кармане, завернутая в носовой платок, у него была коробка, набитая светлячками, бабочками и кузнечиками. Из этих штанов он тоже вырос. И они здорово пообтрепались. Кожа на руках у него шелушилась. На коленях были ссадины. А правая сандалия за эти последние дни прорвалась. И оттуда торчал большой палец. Этот палец время от времени поднимался, а то вдруг начинал двигаться вправо-влево.

- А может, помиримся?

- Я буду один.

Леонид усмехнулся, потом засмеялся, глядя на то, как шевелится и живет собственной жизнью этот торчащий палец.

- Ты смешной. Весь грязный. Как же можно одному?

- Я не смешной, — ответил мальчик серьезно. — Я поеду домой. Один. К маме.

- Ну хорошо...

Рядом по-прежнему текла река, знакомая, вся заросшая кустами, мутная.

Они стояли теперь вдвоем в тени большого ореха, корни которого с одной стороны висели над кручей, над рекой. С этого места хорошо было видно, что река упала. Но по кустам нетрудно было угадать, как она бушевала совсем недавно, как высоко стояла вода. Чья-то лодка, наполовину перевернутая, застряла в кустах. Еще хорошо, что она была привязана к дереву.

- Ну хорошо, — повторил он. — Мир. Давай мир. И мы поедем с тобой домой, в Ленинград. Ты согласен? А в те горы мы съездим как-нибудь в другой раз. Ведь мы с тобой мужчины, правда? Мы съездим вдвоем, и больше никого. Согласен?

Мальчик пожал плечами.

- Так мужчины мы или нет?

- Да, — чуть подумав, согласился мальчик. — И больше никого.

Леонид поднял чемоданы. Поставил. Переменил руки. Поднял снова и спросил:

- Мы собрали все, как ты думаешь?

Мальчик внимательно оглядел вещи.

- Все.

Они пошли рядом. Но, сделав несколько шагов, Леонид остановился, поставил вещи и рассмеялся.

- Нет, знаешь, тебе все же надо помыться. А то мы поедем в автобусе, потом в поезде, и что мне скажут люди?

Держась за руки, они спустились к реке. Мальчик нагнулся, зачерпнул воды и, шумно фыркая, растер ее по лицу. Снова зачерпнул и зафыркал еще громче. Леонид смотрел на него, улыбаясь.

- Теперь хорошо? — Мальчик поднял мокрое лицо.

- Еще нет.

- А сейчас?

- Да, пожалуй, — согласился Леонид. — Теперь, кажется, ничего. Ну-ка, иди ко мне.

Он вынул расческу, продул ее, прижал мальчика к себе и начал аккуратно и осторожно расчесывать ему волосы. На лбу получилась ровная челка.

- Так надо? На лоб?

- Так, — подтвердил мальчик.

- Ну вот, даже модно... А честное слово, ты хороший парень. Наверное, самый главный на земле парень. Как думаешь?

Мальчик кивнул головой и рассмеялся, счастливый.

- А потом мы поедем на Волгу? — спросил он. — Ты меня возьмешь?

- Ну конечно. Куда же я теперь без тебя? Мы с тобой все равно должны быть вместе. Понимаешь? Я и ты все равно вместе и навсегда.

Мальчик взял удочки и первый пошел через мост.

Под мостом вода расходилась кругами. Река тускло поблескивала, спокойная, притихшая. Над рекой росли орехи, рядом вилась дорога, пустая в этот знойный час и вся белая от солнца. И кусты на ней от пыли тоже были совсем белыми, жесткими, как будто засохшими. Но на самом деле они были живыми.

Ленинград, 1961