Следующий день опять был очень напряженным для тех из нас, кто не был в превосходной форме — а такими были мы все, за исключением Данеля. Даже Майкл начал подавать признаки усталости.

Все с той же злобной решимостью Данель пер вперед. Он крепко ставил ноги и буквально протаптывал свой путь через мягкий ковер гнилых растений. Почва была отнюдь не ровной, и завалы, которые нам приходилось преодолевать, были даже коварнее, чем больше скрывали от нас разросшиеся растения. Было невозможно обогнуть особо густые заросли. Мы вынуждены были пробираться сквозь них независимо от того, по щиколотку они нам были или до пояса. К счастью, Данель своими размашистыми шагами брал на себя самую тяжелую работу, прокладывая нам дорогу. Мы с Максом по очереди шли на втором месте, чтобы облегчать дорогу идущим за нами. Когда я в очередной раз опять пропустил Макса вперед, меня охватила такая усталось, что я уже был не в состоянии посмотреть, почему Данель шел впереди в таком бешеном темпе.

— Послушайте, — сказал я Майклу, — пусть он идет помедленнее. Как единая группа мы не можем выдержать такой темп. Разве он ничего не знает о принципе конвоя? Если он не снизит скорость, скоро кто-нибудь свалится.

— Я уже говорил ему об этом, — ответил Майкл. — Но он совсем не слушает. В его голове что-то творится.

— Ну, прекрасно, — заметил я. — В его голове что-то творится. А Мерседа не могла бы хорошенько поговорить с ним? После Эвы она больше всех страдает от этого.

Силы Эвы от этого гигантского марша, конечно, не увеличились. Мы вынули из ее багажа кое-что, но она натерла мозоли на ногах, потом мозоли лопнули, и мы ничего не могли с этим поделать. Если бы мы взяли медикаменты с «Дронта», ей можно было бы поставить стимулирующий укол. Но тому, что ей предлагалось из докторской сумки людей «Зодиака», она не доверяла, и я хорошо ее понимал.

— Мерседа тоже ничего не может сделать, — жалобно сказал Майкл. Мне довольно поздно пришло в голову, что его что-то угнетает.

Что-то было не совсем в порядке.

— Ради Бога, скажите мне, — попросил я. — Что заставляет Данеля двигаться с такой скоростью?

— Он хочет как можно скорее добраться до лесных жителей.

— Почему?

— Прежде чем он… — Майкл искал подходящее слово.

— Вы думаете, он болен? — помог я ему.

— Да.

— А вы тоже больны?

— Да.

— А Мерседа?

Он смущенно пожал плечами. Очевидно, все трое были больны.

— Что это?

— Я не знаю. Должно быть, мы заразились в джунглях. Эта болезнь переносится паразитами.

— Но вы же не могли быть укушены одним и тем же насекомым, — усомнился я.

Он покачал головой. — Достаточно, чтобы был инфицирован один из нас. Когда мы спали в одной палатке… вместе с полусотней насекомых…

Я посмотрел вперед, на удалявшуюся от нас фигуру Данеля. Он не хотел заболеть, пока вел нас. Если заболеют все трое анакаона, мы окажемся предоставленными самим себе да еще и с таким грузом на шее. Я проклинал факт, что нам это будет стоить еще больше времени, но больше всего я проклинал нашу неудачу. Это не было виной анакаона. Я пытался свалить ответственность на людей «Зодиака» за их скупость при оснащении нашей группы, но и это не имело смысла.

— Скажите ему, чтобы он не убивал себя, — потребовал я от Майкла. — Если нам не удастся найти лесных жителей, то от того, что он так спешит, пользы не будет.

Но этот добрый совет пришел слишком поздно. Данель скрылся из виду, и когда я прибавил шагу, чтобы догнать его, свалилась Эва. Я помедлил, потом крикнул Макса, чтобы он остановил Данеля, и пошел назад.

Эва была испугана пауком. По понятиям Чао Фрии это был не большой, а паутинный паук объемом с футбольный мяч. Когда он пересек дорогу Эве, она едва не наступила на него, а когда она хотела уклониться от него, запнулась о корень. Она повредила себе голень и растянула сустав. Ничего плохого не случилось, и это задержало нас на несколько мгновений, но когда эти мгновения миновали, Майкл в приступе отчаянного истощения опустился на землю, а Макс вернулся, чтобы сообщить, что остановить Данеля ему не удалось. Охотник на пауков с каждой секундой удалялся от нас, и в том состоянии, в каком он находился, он не замечал и не беспокоился, продолжаем ли мы маршировать за ним или нет.

— Нам лучше остановиться, — сказал я.

Эва запротестовала, но Макс согласился со мной. Майкл был в сознании и намеревался двигаться дальше, но был не в состоянии. Я не смог найти никаких симтомов известных мне болезней. Во всяком случае, я не знал, что искать. Мерседа все еще казалась совсем здоровой.

Макс потребовал от Линды приготовить кофе и суп, а сам принялся расчищать место, где мы могли бы сесть, не опасаясь насекомых.

— Что это за болезнь? — спросил я Майкла. — Можете ли вы оценить, как долго она будет продолжаться? Или какие последствия вызывает?

Он этого не знал. В конце концов, он ведь не был врачом. Как он мог точно знать, чего им не хватало? Кроме того, болезни проявлялись по-разному. Иногда от этого люди умирали, иногда видели сны вслух. Я полагаю, что говоря "видели сны вслух", он имел в виду горячечный бред. Из этого можно было сделать вывод, что болезнь — как большинство инфекций, которыми можно заразиться в джунглях на Земле или других планетах — связана с лихорадочным состоянием.

— Есть в вашей знахарской сумке "помоги себе сам" что-нибудь, что могло бы ему помочь? — спросил я Макса.

Макс покачал головой. — Я ничего об этом не знаю и не могу рискнуть дать этому «золотому» человеческие лекарства. Мы ведь не можем заболеть этой болезнью, поэтому нельзя ожидать от нас, чтобы мы знали, как она лечится.

— А что скажете на это вы — как эксперт по анакаона? — обратился я с налетом насмешки к Линде.

— Я тоже ничего об этом не знаю, — ответила она.

У нас не оставалось другого выхода, как оставить Майкла на Мерседу, хотя мы знали, что девушка тоже была больна и через несколько часов, вероятно, будет не в состоянии оказывать ему помощь.

— Может, и хорошо, что Данель пошел дальше, — сказала Эва. — Если он найдет лесных жителей, они нам помогут.

— А если он не найдет их, — вмешался я, — то окажется совсем один среди джунглей, и никто не сможет ему помочь.

Последовало неловкое молчание.

Никто не шелохнулся, кроме Эвы, которая пробежала по кругу, чтобы проверить свой растянутый сустав.

— Итак, капитан, — сказал я и тем самым выплеснул на нее мое раздражение, — мы, кажется, сели в лужу.

Она не отреагировала, поэтому я повернулся к другой мишени моего плохого настроения. Но здравый смысл победил, и я опять успокоился.

— Вам лучше вызвать базу, — предложил я Максу. — Объясните им ситуацию и скажите, что нам нужна помощь. Кто-нибудь сможет спуститься на парашюте сквозь лиственный покров?

— Это возможно. — Казалось, он подумал, что нам все-таки не доставят такой радости.

— Проявите настойчивость, — продолжал я. — Скажите, что это вопрос жизни и смерти.

— Я попытаюсь, — сказал Макс.

Люди на базе, казалось, вообще придерживались мнения, что не могут ничего для нас сделать. Они охотно сбросили бы припасы, но не врача. Кроме того, у них нет никого, кто разбирался бы в болезнях анакаона, и им неизвестен ни один такой человек. Да, конечно, они осведомятся у анакаона, но не стоит возлагать на это большие надежды. Они думают, что анакаона не лечат болезней. Они выжидают, пока пациент выздоравливает или умирает. Макс подтвердил, что это соответствует тому, что слышал и он. Линда тоже. Разумеется, и анакаона могут заболеть. Заболеть может каждый. Но не каждый нервничает настолько, что пытается лечить больного. Некоторые люди принимают все так, как оно есть, и оставляют все так, как оно есть. Видимо, такой и была позиция анакаона.

— Проклятье, — сказал я с чувством. Мы все сидели и ждали наступления ночи.

Майкл весь вечер играл на своей флейте Пана. Мы с Линдой составляли ему общество в одной палатке, а Мерседу уговорили лечь и отдохнуть в другой палатке. Эва следила, не проявятся ли у нее симптомы ухудшения. Я полагаю, что Макс находился в третьей палатке.

На ногах Майкла ниже колен мы обнаружили несколько ран от укусов. Очевидно, он привык уделять лесным тварям немного от своей плоти, пока находился здесь. Может быть, он даже не замечал, когда его кусали. Мы промыли раны и наложили ему вокруг икр повязки, но у нас было чувство, что все это бесполезно. Применить антисептики или средства для уничтожения насекомых мы не решились, так не представляли, какое они могут оказать действие на его метаболизм. Мы ждали и слушали его музыку.

Он играл жалобную и строго темперированную мелодию. Его бессуставчатые пальцы летали над трубкой флейты и конструировали каденции, которые он повторял во всех комбинациях и до мельчайших подробностей. Мне эта музыка показалась какой-то чисто математической. В ней не было очарования, необходимого, чтобы эстетически чему-то соответствовать. Но я не любитель музыки, и вполне возможно, что знаток назвал бы эту музыку блестящей.

Мне она просто не нравилась.

Однажды, когда Майкл сделал паузу, я спросил его, как он себя чувствует, но он не смог мне этого сказать.

— Вы ничего не сможете сделать, — заверил он. — Только ждать.

— Вы не хотели бы, чтобы Мерседа была рядом? — спросила Линда.

— Лучше не надо, — ответил он. — Может, она еще не заразилась. — Его пальцы начали ощупывать флейту, и я заметил, что он уже снова был весь в своей музыке.

— Вы играете мелодии, что у вас в памяти, или изобретаете их прямо в процессе игры? — поинтересовался я.

Он выдул несколько пробных звуков.

— Такие мелодии я придумываю. Но другие нужно играть по памяти.

— А например, музыку, что вы играете для пауков?

Он слабо покачал головой. — Не обязательно. Но ее нужно играть по правилам. Она должна быть нужным образом сложена.

Он не захотел продолжать разговор и заиграл снова, но тихо и рассеянно, не слишком тщательно соблюдая музыкальный ритм, как я замечал это раньше. Он использовал весь диапазон звуков своего инструмента. Мы с Линдой молча слушали.

Позже, когда он отложил флейту, я спросил его: — Вы можете говорить?

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— Об индрис.

Ему, казалось, эта тема не понравилась.

— Фальшивые боги, — сказал он усталым голосом. — Но они были великим народом.

— Они ваши предки?

— Да.

— Чем же они отличались от вас?

— Многим.

— Эта девочка, о которой вы сказали, что она, возможно, индрис, или о которой ходит слух, что она индрис. Я видел ее, и для меня она выглядела совсем как анакаонская девочка. По чему я мог бы узнать, что она индрис?

— Вы бы этолго не узнали, — уверенно сказал он, сделав слегка ударение на слове "вы".

— Но анакаона это заметил бы?

— Да.

— Как?

— По отличиям в образе мышления, в языке.

— В вашем языке?

— Да.

— Тогда различия в образе мышления выражаются только в вашем языке?

— Таким образом используется наш язык.

— И это причина того, что вы никогда не лжете?

Он слабо улыбнулся. — Английский язык используется иначе. Мы никогда не лжем. Но иногда лжет язык. Причина в том способе, каким в языке выражаются вещи.

Линда схватила меня за руку. — Не могли бы вы оставить его в покое? От этих разговоров никому лучше не станет.

— Мне лучше от этого, — сказал я. — Я начинаю видеть, почему мы не пожем ни понять, ни использовать анакаонский язык. Я начинаю понимать, почему на Нью Александрии анакаонское дитя, родители которого говорят по-английски, вынуждено расти одно со своим собственным анакаонским языком.

— Но вы же не думаете всерьез, что девочка может быть индрис? — спросила она недоверчиво.

— Может быть, она и есть индрис.

— Но ведь индрис — это только легенда, — запротестовала она.

— Майкл. — Я снова попытался пробудить его внимание. Глаза его были закрыты, но он не спал. Он открыл глаза и с каким-то упреком посмотрел на меня — так мне, во всяком случае, показалось.

— Еще один вопрос. Были ли у индрис космические корабли? Путешествовали ли они среди звезд?

— Да, — ответил он.

— Но это же неправда! — выдохнула Линда Петросян.

— Анакаона не лгут, — напомнил я.

— Он не лжет. Он сам в это верит. Но это только легенда и ничего больше. Это вопрос веры, а не историческая правда.

— И все же он называет их фальшивыми богами, — упрекнул я ее. — С верой такого не было бы.

— Подумайте о том, как он говорил, что язык может лгать. — Линда сделала последнюю отчаянную попытку снова оправдать свое мнение. — Эта нелепость, должно быть, возникла от недостатков перевода. Мы неверно понимаем то, что он говорит.

— Я это понимаю.

— Мы нашли бы следы, — упорствовала она. — Не можете же вы всерьез верить в то, что путешествовавший в космосе народ приземлился на этой планете, колонизировал ее, а потом его дети дегенерировали, а все следы цивилизации были стерты.

— Это зависит от того, — размышлял я, — когда это произошло. Когда они приземлились здесь? Куда они исчезли? Могли пройти миллионы лет. Мы всегда полагали, что первой расой, вышедшей в космос, были галацеллане. Потом мы. Затем кормонсы. И все в течение немногих тысяч лет. Ни одна более древняя раса не делала попыток колонизации. Все удовлетворялись тем, что оставались дома — как и сегодня девяносто девять человек из ста. Но не было никаких причин, почему бы не быть сотням или тысячам других межзвездных культур.

— И где же они теперь?

— Это, — заверил я ее, — совсем другой вопрос.

— Но вопрос, который вы не можете просто отодвинуть в сторону.

— И вы не можете просто отбросить факт, что женщина, которую мы ищем, вдруг повела себя себя так, как, по вашему мнению, совсем не свойственно анакаона. Она совершила преступление. Для этого должна быть причина. Должна быть причина и для того, что она вернулась сюда. Здесь разыгрывается что-то очень важное, и я не успокоюсь, пока не узнаю этого. Вам может быть безразлично. Но как же это может быть, что вы считаете себя экспертом по анакаона и не проявляете к ним никакого интереса?! А меня это интересует. Я хочу знать, что делаю здесь. Я уже однажды попытался помочь девочке, теперь я пытаюсь сделать это снова. В первый раз я не знал, что происходило — на этот раз пусть я буду проклят, если не постараюсь разузнать это. Никто кроме меня не пытается задуматься, что могло стрястись с девочкой. Анакаона переняли большую часть вашей культуры и ваших мыслей, и вашего образа жизни, но мне кажется, что вы тоже находитесь под их влиянием. Нет, не то, что вы подражаете анакаона, но влияние все же есть. Вы удовлетворяетесь тем, что оставляете все, как оно есть, пока развитие дает вам преимущество. Вы были не в состоянии понять анакаона, и поэтому анакаона довели вас до того, что вы даже оставили попытки понять их. Не только анакаона, но и все остальное. Видимо, поколения, жившие и умиравшие в «Зодиаке», передали вам по наследству свой ограниченный кругозор. Вы же не сделали ни малейшей попытки этот кругозор расширить. Единственное, прироста чего вы желаете, это район святой земли, где вы могли бы отпечатать свой след. Я думаю, что никогда больше не смогу познакомиться с двумя такими людьми, которые были бы такими же равнодушными ко всему, как вы с Максом.

Пурпурные джунгли Чао Фрии могут кого угодно заставить произносить длинные речи. Это становилось уже обычным — и не только у меня. Если раньше что-то не получалось, я держал рот закрытым и ограничивался тем, что заботился о своей скромной особе. Но со времени моих старых дней я стал интеллектуалом. Я спрашивал себя, что, может быть, это не я, а кто-то другой во мне принимает такое большое участие во всем, что происходит вокруг.

— Что мы будем делать завтра? — наконец, спросила Линда.

— Я пойду дальше, — ответил я. — Я должен. Эва пойдет со мной и, возможно, Макс. Если Данель вернется, то мы пойдем не с Максом, а с ним. Если, конечно, Данель здоров.

— Но тогда у вас не будет переводчика, — напомнила Линда.

— Придется обходиться так.

— Вам лучше сейчас поспать, — посоветовала она.

Я кивнул и встал, чтобы покинуть палатку. Кинул взгляд в палатку Эвы и Мерседы. Они обе крепко спали.

В третьей палатке было темно. Не желая спотыкаться в потемках, я внес с собой фонарь, ожидая найти Макса похрапывающим в его спальном мешке.

Но его не было.

Он исчез.