Единственным жителем погребенного города было мертвое животное. Оно было размером примерно с корову. Я предполагаю, что и функции оно выполняло те же, что и корова. Животное лежало в центре площади, тщательно очищенной от всяких растений. Должно быть, тут был лагерь лесных жителей. Уходя, они оставили отчетливый след. Широким он не был, так как они придерживались обычаев своей страны и шагали след в след. Но тропинка была явно протоптана целой массой ног. Пройдет неделя или две, пока она не зарастет снова.

— Животное еще свежее? — спросил я Майкла. Мне так показалось, но я хотел услышать его мнение.

— Да, — ответил он. — Но нам все же надо будет основательно проварить мясо.

— Но ведь животное умерло не от чего-то противного? — осведомился я. — Можно как-нибудь узнать, почему местные жители оставили его нетронутым?

Он покачал головой.

— Я точно не знаю, — задумчиво сказал он. — Но мне почему-то кажется…

Он помедлил, и я договорил его мысль.

— Вам кажется, что они оставили его для нас?

— Может быть. Но у меня нет уверенности.

— Послания при нем нет, — установил я. Я не знаю, какого рода послание я ожидал. Ведь они бы не написали записки со словами: "Скоро вернемся — располагайтесь". Анакаона не знали письменности своего языка. Возможно даже, что их язык вообще нельзя было выразить в письменных знаках.

— Можем мы безопасно разжечь огонь? — спросил я Майкла.

— Да, — ответил он. — Вы сумеете сделать это?

Я выловил из своего рюкзака зажигалку. — Незаменима в путешествиях, — заметил я.

— Огонь здесь не причинит вреда. — Майкл показал на расчищенное место.

— Ваши люди не имеют огня. Нигде нет пепла.

— Им огонь не нужен. Они не любят животного мяса, как ваши люди.

— А вы с Мерседой?

— Мы едим мясо. Ваши люди научили наших людей массе вещей.

Огонь оказалось развести нелегко. Деревья не роняли ветвей, а стебли растений горели плохо. Сначала у нас ничего не получалось, кроме массы дыма и вони, но упорство, в конце концов, привело к успеху. Понемногу разгорелось, и мы имели прекрасный костер в дырке между расколотыми камнями.

Я никогда не был особенно ловок в разделке животных. На пограничных мирах это относится к вещам, к которым привычны. Я отрезал куски мяса от мертвого животного и использовал мой нож в качестве вертела. Все было очень медленно, а моя рука была так близко к огню, что ей было больно. Но обстоятельства требовали того, чтобы мясо хорошо прожарилось. Бактерии Чао Фрии, вероятно, мне бы не сделали ничего — в этом не было ничего невозможного, если учесть метаболические системы Земли и этой планеты — но последнее, чего я желал, так это чтобы Майкл или Мерседа, или оба вместе получили вторую инфекцию. Я знал, что она убила бы их, несмотря на природную стойкость их организмов и магическую музыку.

Мерседа вытянулась на камнях, а Майкл подле нее тихо наигрывал на флейте. Музыка, видимо, имела целью снова ввести ее в такое же состояние транса, в каком она бродила всю ночь.

Мы ели молча. Мясо было жестким и ужасным на вкус. Из-за моего ничтожного шеф-поварского опыта оно было обильно приправлено углями, но я был так рад хоть что-нибудь получить на зубок, что не обращал внимания на этот недостаток.

Майкл протянул Мерседе мою фляжку и поднялся. — Как ваши дела? — спросил я.

— Плохо, — сообщил он. Я был слегка удивлен. Он все время так легко переносил свою болезнь.

— А у Мерседы?

— Она немного отдохнула. Мне кажется, ей надо дать немного поспать. В ближайшее время нам нет смысла идти дальше. Здесь мы хорошо устроились.

— Вы думаете, они вернутся?

— Возможно. — Его голос звучал нейтрально. Значит, это вообще было возможно.

— Значит, мы можем отдыхать, — сказал я. — Будем здесь ждать, пока вы не решите отправиться снова.

— Спасибо, — сказал Майкл.

— Не стоит благодарности. Вы в этом больше разбираетесь. Не хотите тоже попытаться заснуть?

— Я не знаю, что будет лучше, — ответил Майкл. — В последнее время я больше полагался на музыку. Я уже почти боюсь, что мое сердце остановится, если я буду требовать большего от своего тела.

Я подумал про себя, нужно ли мне выразить ему сочувствие. Это непременно прозвучало бы снисходительно, а я не знал, достаточно ли он узнал меня, чтобы поверить в мою искренность. Я вообще не представлял, за кого он меня принимал. Поэтому я опустил глаза и промолчал.

— Мне надо дать моей болезни паузу, — продолжал Майкл. — Если я буду продолжать сдерживать ее в себе, то потом, когда я дам ей волю, она меня разорвет на куски.

— И что для этого вам нужно?

— Я буду сидеть совсем тихо. Мне нужно самому с ней справиться.

— Без музыки?

— Без музыки.

Я не сомневался, что он знал, о чем говорил, но мне не хотелось расспрашивать его об этом. Будет лучше, если он поскорее начнет свои мероприятия. Иногда приходится удовлетворяться тем, что чего-то недопонимаешь. То, что происходило, может быть, важнее, чем то, что об этом думаешь.

Макйл сел прямо, а потом вдруг застыл в полусидячем-полулежачем положении. Его глаза уставились на что-то позади меня. Я отчетливо различал его лицо. Каждая черточка в нем заострилась — они, одна за другой, как будто замерзали, и каждая казалась мне острее, так как эта завеса нагнала на меня страху. По спине пробежал холодок. Я начал поворачиваться — очень медленно — уже зная, что находится сзади.

— Не двигаться! — прошипел Майкл. Хотя он говорил по-английски, голос его звучал по-анакаонски. Я не стал поворачивать голову дальше, хотя еще ничего не видел.

— Оставайтесь на месте, — добавил Майкл. — Расслабьтесь, чтобы сидеть спокойно.

Гротескно медленными движениями он взял с колен флейту и поднял ее к губам.

Он заиграл печальную, пронизывающую позвоночник и ноги мелодию, похожую на втрое или вчетверо замедленную танцевальную музыку. Воздух наполнили жалобные звуки. Они поднимались и опускались, как приливы и отливы.

Я не осмеливался повернуть голову, так как он приказал мне не двигаться. Но несколькими минутами позднее уже не было необходимости смотреть назад. Меж деревьев за Майклом появился второй. Потом слева еще один, следом за которым еще один.

Наконец, я видел уже четверых, и, вероятно, там были и другие, которых я не мог видеть, не обернувшись. Может, их привлек запах крови животного или дым костра? Теперь это было безразлично. Они были здесь.

Наконец.

Кроме моего ножа, у нас не было никакого оружия. Флейта Майкла держала их на своего рода орбите, но я не знал, как сильна она была и что могло ее прорвать. Я также не знал, как долго он сможет играть в своем состоянии, и очень живо представлял себе, что произойдет, если он прекратит играть.

Криптоарахниды были размером примерно с черного медведя, только их ноги были длиннее и имели больший охват. У них и мех был как у черного медведя. Но двигались они как пауки. Эти волнообразные, порывистые движения многочисленных ног я знал очень хорошо, но вид этого никогда не доставлял мне радости. Рты их были тоже волосатыми и снабжены множеством отростков, которыми они разрывали добычу перед тем, как проглотить, и измельчали ее. У них не было глазных стебельков, как у некоторых земных пауков, но в их мехе могла скрываться масса сенсорных органов. Установить это у меня не было возможности. Может быть, у них были настоящие глаза, которые, как у крота, были мелкими и глубоко посаженными. В пурпурных джунглях они не могли особенно полагаться на оптические ощущения, но все они должны были замечать движение, иначе Майкл не настаивал бы на том, чтобы я вел себя тихо.

Я был в совершенно беспомощном положении. У Майкла просто не было времени сказать мне, что я мог делать, а чего не мог. Я даже не знал, было ли вообще что-нибудь, что я мог делать. Я пытался вспомнить, что я слышал о квазиритуальных методах Данеля при охоте на пауков. Майкл их гипнотизировал. Данель убивал — это было все, что я знал. Данель должен был передвигаться, если убивал пауков — но как быстро? Или, соответственно, как медленно? В чем состояла опасность, и что он делал, чтобы избежать ее?

Мог ли я просто встать, выйти на расчищенную площадку — которая стала своего рода ареной — и начать убивать пауков ножом?

Что мне делать? — мысленно закричал я.

— Прежде всего — спокойно, сказал ветер. Двигайся очень медленно и в такт музыке.

Это кажется разумным. На такой основе я могу отважиться на попытку. Но музыка слишком медленная, а ритм ее слишком принужденный. Невозможно привести мои движения в соответствие ей.

— Ну, тогда просто двигайся медленно. Все, что ты делаешь, делай совсем-совсем медленно. Я тебе помогу.

Думать медленно я не мог. Мои мысли неслись. Что, черт побери, я могу сделать? Только не делай попытки заколоть их ножом, уговаривал я себя. Ты не сможешь сделать больше одной попытки. Данелю нужно было только один раз ударить. Гипнотическое воздействие музыки не может быть настолько сильным, чтобы остановить их после первого удара. Ударь чем-нибудь большим. Большим камнем.

Мой взгляд кинулся туда, где мы развели костер. Там были разные большие камни. Мне нужно выбрать один, который я смог бы поднять и нести и с которым не было бы сомнения в том, что он потушит свет жизни в одном из пауков весом в две тонны. Это казалось бессмысленным. Но существо весом в две тонны с экзоскелетом должно быть намного более хрупким, чем большое млекопитающее или рептилия. Еще важнее был вопрос: можно ли вытащить подходящий камень, чтобы не рухнула вся куча и не вызвала цепную реакцию движений?

Но не было ли чего другого, что я мог бы сделать?

— Ты можешь спросить, сказал ветер.

Майкл не может ответить.

— А Мерседа?

Она еще несколько часов будет без сознания и, думаю, она так и так не смогла бы мне помочь.

— Если ты сомневаешься, сказал ветер, подожди.

Я и так жду, заверил я его. Я медлю. Но это же как огонь под крышей. Я не знаю, будет ли у меня еще время.

Было ясно, что я могу разрушить все одним неверным движением, но заранее исключить все неверные движения не было никакой возможности. Я мог только тщательно рассчитывать все, что собирался делать, и подготовиться душевно к тому, что я намеревался сделать, если по ходу выяснится, что что-то не выходит.

Но делать что-то надо, иначе мы были уже почти мертвы.

Я посмотрел на Майкла. Он впал в транс от своей музыки и не мог меня видеть. Он даже не мог показать свой страх. На его лице была пугающая решимость, в то время как рот его скользил на отверстиями дудочки.

Парень серьезно болен, сказал я себе. И десяти минут не прошло, как он сказал, что должен дать покой своей болезни, так как если он будет продолжать сдерживать ее в себе, она разорвет его на куски, как только он ее выпустит. Может ли он продержаться еще какое-то время? И та ли это музыка? Придавала ли она ему силы, пока он гипнотизировал пауков, или он сейчас свалится от истощения?

Как долго это будет продолжаться? — спрашивал я себя. Часы? Минуты? Или всю ночь?

Хорошо, согласился с созревшим во мне решением ветер. Вставай.

Я дал своей голове закончить движение, которое начал несколько минут назад. Криптоарахнид за мной был только в пяти метрах. Он сидел на куче голых камней, через которую пробился корень дерева. Длинная нога его была причудливо вытянута. Паук впал в транс, не закончив шага, который привел бы его сюда, с кучи камней на место, где я сидел.

Там было еще трое, которых раньше я видеть не мог.

Всего их было восемь.

Я опять сосредоточил свое внимание на самом ближнем. Самый подходящий камень лежал прямо перед его ногами. Но если я его возьму, то окажусь достаточно близко к его челюстям, чтобы поцеловать его.

Я для пробы поднялся на ноги.

Ветер ничего не нашептывал мне на ухо, так как когда я бывал занят, он никогда не мешал мне, но я знал о его присутствии — не только в моих мыслях, но и в моих движениях. Я контролировал свои движения с чрезвычайной сосредоточенностью. И всетаки меня грызло искушение отбросить чрезмерную медлительность ради панической спешки.

Я не выпрямился полностью, а остался в полусогнутом положении и пополз, как краб, к пауку. Мне казалось легче подтягивать сначала руку и ногу с ближней к пауку стороны, а потом руку и ногу с обратной стороны. Возможно, так чудовищу будет не так заметно, что я двигаюсь.

Хотя я действительно делал все очень и очень медленно, казалось, не прошло и мгновения, как я оказался на одной высоте с вытянутой передней ногой паука. Я посмотрел на нее. Она была такой толстой, как моя нога. У нее была волосатая кривая ступня. Хитиновый панцирь под жесткими волосами пурпурно блестел.

Нога двинулась.

Я — нет.

Несомненно, я был обязан своей жизнью факту, что застыл от ужаса. Паук опять впал в оцепенение.

Я еще осторожнее — сантиметр за сантиметром — начал заползать в тень чудовища. Можно было слышать его дыхание. Оно было тяжелым и сладковатым и вовсе не неприятным. Я мог разглядеть мириады мизерных движений составных частей его рта. Они совершались автоматически и вне его контроля, но были все же пугающими и угрожающими. Я почти ощущал, как сводило его мышцы от неестественной, застывшей позы.

Мои руки обхватили камень, и я начал тянуть его назад, молясь о том, чтобы не переоценить или не недооценить его вес. Когда я потащил его по земле, раздался тонкий скребущий звук, и паук подтянул свою вытянутую ногу к себе. Мне опять удалось остаться спокойным и, поскольку я не двигался, паук опять застыл. Но у меня не было другой возможности, кроме как вытащить камень. Он оказался не настолько тяжелым, чтобы я не смог его поднять, но для меня подъем был очень большим напряжением, и необходимо было какое-то время, чтобы одним плавным движением рвануть камень и обрушить его на паука. И совсем невозможно было поднять его в земли, прежде чем я не вытяну его из-под тела чудовища.

Когда скребущий звук появился снова, паук очнулся от своей застывшей позы. Но его движения были такими же медленными, как и мои. Скрежет камня так мало нарушал музыку, что паук лишь в ничтожной степени овладел собой. Его движения были почти совершенно рефлекторными.

Наконец, я вытянул камень из-под тела паука на то место, где незадолго до этого покоилась его вытянутая нога. Я крепко обхватил его руками и оценил расстояние до туловища и головы, чтобы обеспечить нужную траекторию полета.

А потом начал поднимать камень. Какоето ужасное мгновения я боялся, что моим утомленным мышцам не справиться с этой задачей. Но мне требовалось только собрать свои поддерживаемые ветром силы. Я поднял камень до пояса, на высоту груди и, наконец, над головой. Его вес заставлял меня немного покачиваться, и заболела грудь, когда я подготовил себя выпрямить руки и сменить захват для броска. Поэтому движение получилось не таким гладким, как планировалось, и когда я швырнул снаряд, паук двинулся. Одним-единственным движением все восемь его ног придвинулись ко мне на целый метр. Камень упал не на сочленение головы и туловища, как было моим намерением, а на заднюю часть тела. Он попал ребром, экзоскелет лопнул с отчетливым треском, камень отскочил и сбил голову паука наземь лишь в сантиметре от пальцев моих ног. Я вынужден был отодвинуться назад. Паук подох мгновенно, но его рефлексы нет. Его ноги конвульсивно дергались еще самое малое десять секунд. Одна даже оторвалась от тела.

За шумом упавшего камня наступила абсолютная тишина, в которой слышна была только музыка флейты. Но конвульсии криптоарахнида, мой шаг назад и падение камня вызвали целу массу движений, хоть и в ограниченном пространстве.

Когда я — медленно! — обернулся, чтобы посмотреть, что делают другие пауки, они уже продвинулись на несколько шагов. Они снова уже были в трансе, но все получили выигрыш в расстоянии.

Ближайший был лишь в шести-семи метрах от Майкла, а последний не далее, чем в тридцати. Нужен был бы математический гений, чтобы рассчитать, насколько приблизится каждый, если я убью еще одного. Очень экономичными движениями я, возможно, и сумел бы это сделать. Но, к сожалению, у меня не было монополии на движение. Всегда, когда умирала одна из тварей, она своим трепыханием вносила вклад в нашу коллективную гибель.

Когда я присмотрелся и отыскал камень среди останков туловища убитого паука, он отреагировал на мое прикосновение чисто автоматическим вздрагиванием. Я заметил, что другой паук сделал полшага, приблизившие его еще сантиметров на тридцать.

Я знал также, что камень будет казаться мне тем тяжелее, чем дальше мне придется его тащить, и что это скажется на плавности моих движений.

В это мгновение музыка флейты сбилась с ритма.

Ужас пришел совершенно неожиданно и был таким страшно зловещим, что я не смог его подавить. Я выронил камень. Упади он мне на ноги — это было бы моей смертью, но я держал ноги расставленными, и он упал между ними.

Пауки придвинулись еще на шаг.

Положение было безнадежным.

Я уже опять стоял совершенно неподвижно, но теперь от этого не было никакой пользы. Майкл потерял нить мелодии. Он смертельно устал. Болезнь его пересиливала. Он не мог сосредоточиться.

Майкл собрался с силами еще раз, но мне было ясно, что теперь убивать пауков стало невозможно.

Для меня оставалась еще возможность бегства. Я мог уйти, очень медленно, через кольцо нападающих, к краю леса. Я мог исчезнуть среди деревьев, а потом унестись прочь, как будто за мной гонится черт. Даже если они побегут за мной, у меня были бы неплохие шансы уйти от них. Я мог пересечь реку. А они — нет.

Я не герой. И никогда не утверждал, что герой. Если стартовать немедленно, мне это удалось бы. Но я не стартовал. Не потому, что я герой — скорее, по противоположной причине. Я испугался. Я промедлил. И упустил свой шанс.

Майкл сбился снова, и пауки придвинулись ближе. Они шли очень медленно, но шли. Они не спешили, и я, возможно, еще мог бы убежать. Но я не мог себя заставить. Я посмотрел на пауков и, еще даже не успев найти время для размышлений, оказался подле Майкла.

Я поглядел на него сверху вниз и через его плечо на Мерседу. Он был готов вот-вот свалиться. Она спала, как ребенок, и ничего не подозревала.

Я отнял флейту от губ Майкла. Очень осторожно. Он не сопротивлялся.

Когда первый паук уже собрался обрушиться на нас, я поднес флейту к губам.

Настало твое время, сказал я ветру. Я совсем немузыкален.