Некоторые из элеми, рядом с центральной площадкой, стали ударять по барабанам, зажатым между ног. Звук не был громким, но удары звучали отчетливо и резко в тиши ночного воздуха. Ритм состоял из повторяющихся трех ударов. Еще до вступления голосов Ноэл знал этот ритм, он это слышал от Гендва долгими ночами эпопеи их путешествия: А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Бессмысленную фразу выводила тысяча голосов, каждый из которых был не громче шепота на сцене, в целом же пение набегало беспрерывной свистящей волной, негромкой, но наполняющей воздух. Она владела вниманием слушателей так же полно, как поглощала голоса певцов.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Ноэл с любопытством осмотрелся. Элеми, сидевшие за ним, совершенно забыли о его присутствии. Их глаза, как и глаза всех других, были устремлены в небо, широко раскрытые, но не видящие.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Кантибх не пел. Здесь он был таким же посторонним, как и принятые им в свой дом. Нгадзе тоже молчал, его лицо исказилось от страха. Хотя Кантибх не участвовал в пении, Ноэлу казалось, что перс молится под его гипнотический ритм, и Нгадзе тоже. Перс и ибо были в одинаковом трансе, затянутые вихрем, обращенные в сон. Ноэлу было легко противостоять этому поглощению; он не сдаст так легко свои мысли господству Шигиди.
Ноэл смотрел на освещенные кострами лица, казавшиеся похожими, хотя эти люди, видимо, принадлежали дюжине различных племен. Вампиризм уровнял их всех. Адамавара принадлежала всем племенам, и все принадлежали ей, потому что это место находилось вне обычного порядка вещей.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Это не шабаш, думал Ноэл, ощущая биение сердца.
Это не поклонение, святое или греховное. Нас привели сюда увидеть превращение, ритуал перехода. Вот как африканцы видят вампиризм: это путь к другой взрослости, к членству в племени, стоящем выше всех племен.
Пение продолжалось, несколько элеми вышли к четырем кострам. Ноэл видел только костюмированных людей, но знал, что элеми их воспринимали не так. Они вышли из тени, как будто материализовавшись из ничего, в одеяниях богов и демонов. Не удивился, увидев Эгунгуна: целую группу вставших мертвецов, как те, которые их встретили в адском лесу. Но здесь были и другие, в более ярких масках, с кричащей раскраской. Сравнивая их со статуями, резными поделками и символами в деревнях ибо, эдау, признающих богов уруба, он узнал божества. Узнал Шанго по молниеобразным полоскам на блестящей черной коже, по круглым камням в руках. Узнал Элугбу по пурпурным узорам и по фаллической дубинке в руках. Узнал Обаталу, Огуна, Ифу и богинь Око и Ододуа. Четырехрукий Олори-мерин, увитый змеями, чьи конечности указывали стороны света, тоже был здесь.
Еще четверо пришли с ними, обнаженные, раскрашенные, но без масок; с опущенными головами, расслабленными ногами и руками. Ноэл понял, это были посланные племенами мудрецы - кандидаты в вампиры, священники и колдуны, без своих атрибутов, приниженные перед тем, как съесть сердце Олоруна и принять дыхание жизни.
Бедный Мсури, думал Ноэл. Он должен быть здесь, занять свое место в этой группе перед алтарем, который совсем не походил на алтарь.
Ноэл смотрел на богов, начавших медленный танец под бой барабанов. Что это значило для собравшихся элеми, угадать не мог, представить, почти не зная богов, было тяжело. Он видел Шанго, представляющего производящую его на свет бурю, швыряющего на землю молнии. Он видел Элегбу и Оно, символизирующих таинственное сочетание, относившееся к плодородию и наполнению, с участием Обаталы и его жены Ододуа. Видел, как танцующие фигуры пропускали кого-то невидимого, и догадался, что Олорун тоже здесь. Площадка была переполнена и слабо освещена игрой пламени. Движущиеся фигуры туманились в глазах Ноэла, когда он пытался понять связь в их взаимодействии.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Сейчас били другие барабаны в сложном ритме танца богов, но первоначальный ритм сохранялся вместе с гипнотическим пением.
Эгунгун принес чаши, поставил на возвышение, боги по очереди брали порошки из кисетов и бросали в чаши так медленно, чтобы все могли рассмотреть их действия. На фоне пения послышались другие голоса, каждый произносил свой ритм, песни смешивались и переплетались так сложно, что находились на грани какофонии. Кандидаты иногда вступали в пение тоже, взывая к небу как одержимые страстью, которую Ноэл не мог назвать.
Будущие элеми опять успокоились, когда бог, Огангин или Арони, дал им прожевать снадобье. Ноэл видел, как челюсти ритмично ходят из стороны в сторону, так делал и Гендва. Люди - их было четверо - нетвердо держались на ногах, глаза их остекленели. Не только ритмичное пение овладело ими; Ноэл видел действие наркотиков. Все теперь происходило медленнее. Боги-люди в масках, вспомнил Ноэл… казались умышленно замедленными в приготовлении кубков. Что за сложная смесь в них?
«Это должно нас глубоко впечатлить, - думал Ноэл. - Мы должны удивляться чуду и осознать скудость нашего ума. Но я знаю, какая пустая маска и какая дымовая завеса мистификации окружают маленькое зернышко настоящей силы. Мы видим богов, видимых и невидимых, размешивающих эликсир жизни. Несомненно, у вампиров Галлии есть свой собственный ритуал, не менее сложный и странный, но различие должно быть в костюмах, пустых, бессильных словах. Здесь важна небольшая часть целого, такая малая, что может показаться абсурдной без всех ухищрений».
Бывал ли здесь раньше человек, смотревший на обряд глазами, не затуманенными мистерией масок и слов, не смущенными Шигиди, с умом, видящим идолов насквозь? Ноэла вдруг поразила глупость бедняг, танцующих сейчас, готовящихся резать дикарскими ножами в жестоком и неумном празднестве. Был ли другим, по существу, шабаш галльских вампиров? Изобилуют ли там маски и идолы в равной мере, как и жестокость, отвечающая на запросы Шигиди?
Эти люди могли бы править миром, если бы остановились и холодно продумали свои действия, если бы проверили свои средства и отделили важное от незначительного. Они добиваются своего смешно, извращенно, не зная, что и как делают. То же самое производил с вампирами Аттила, в ослеплении собственного невежества и предрассудков.
Теперь боги стали толочь и смешивать содержимое чаши короткими пестиками в ритме пения. Ноэл наблюдал в уверенности своего бодрствующего «я», довольный тем, что пора снов окончательно прошла.
Он покосился на Нгадзе и увидел его, потного, несмотря на прохладу, охваченного лихорадкой волнения: человек в обществе своих богов, в соответствующем смирении. Затем посмотрел на Квинтуса, его лоб был в испарине, взор затуманен. Шигиди не охватил Квинтуса, но он все же попал в какой-то мере под магическое влияние кошмарного представления.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Ноэл потерял чувство времени, казалось, прошел час, церемония разворачивалась в одном ритме, затем в другом на фоне барабанного боя. Боги отошли от подготовительных ритуалов, первый из кандидатов вышел к деревянной колоде, которую поставили перед каменным помостом. Хотя Ноэл догадался о том, что сейчас произойдет, горло перехватило, когда увидел, как один из игравших роль поднявшегося мертвеца достал обоюдоострый нож.
Нгадзе явно не представлял, что случится, потому что охнул, увидев первого кандидата, кладущего пенис - уже обрезанный по грубому методу его племени - на колоду, готового к полукастрации. Когда лезвие ножа скользнуло по пенису, раскрывая его как гороховый стручок, Нгадзе негромко вскрикнул. Даже Квинтус закрыл голову руками не в состоянии видеть происходящее, а Кантибх, к изумлению Ноэла, жадно смотрел на колоду, не в силах отвести взгляд.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Струя хлынувшей из раны крови была направлена другим участником церемонии в один из двух подготовленных для этого кувшинов. Ноэл закусил губу в волнении, увидев льющуюся кровь, думая, что, вероятно, многие умирают от потери крови во время этого жестокого посвящения. Но три других поднявшихся мертвеца приготовили еще одну тыквенную бутыль, когда первую унесли, и, достав из нее влажную смесь, втерли ее в длинный разрез на члене. Струя крови остановилась, обнаженный ушел с колоды, не издав ни звука, не выдав гримасой испытанного.
Вперед выступил второй и перенес ту же операцию. Кровь опять собрали в бутыль, разрезанный член кровоточил минуту, пока не принесли бутыль и не наложили снадобье. Кровотечение остановили, человек смог уйти, так же контролируя себя, как и раньше.
Но это не средство излечения, напомнил себе Ноэл.
Это средство остановить излечение, потому что, когда этот человек станет вампиром, большинство полученных им ран заживет. Он кастрирован навсегда, по задумке этих божков и глупых мудрецов.
Кровь больше не смущала, хотя интересовало, почему они так тщательно ее собирают в большую бутыль. Ноэл не мог уследить за всеми кувшинами и бутылями на помосте, за тем, как их готовили для определенной роли в церемонии, но думал, что смесь, которую приготовили боги - и к которой невидимый Олорун мог прибавить свое сердце, - еще не вступила в действие. Опять взглянул на море лиц, в экстазе обращенных к небу с пением в ритме, постепенно, но ощутимо ускоряющемся.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Одурманенные, изуродованные люди, доведенные до порога смерти возрастом, потерей крови, балансировали сейчас между законченной и предстоящей жизнью. Они стояли в ряд, ожидая, а боги ходили рядом, ворчливо разговаривая. Они приготовились к основному действу и держали в руках сосуды с подношениями богов, в которые лили кровь посвящаемых. Содержимое сосудов размешивали, встряхивали, но Ноэл мог только догадываться о составе отвратительного месива.
Опять появились ножи, вставшие мертвецы возвратились, чтобы насмехаться над живыми, нанося большие раны на груди и голове будущих элеми. Те даже не шевелились. Затем смесью крови и подношений богов смазали кровоточащие раны, вылили на голову, мазью из бутылей умастили обрубки членов. Но Ноэл знал, это не была мазь для излечения или предохранения от него. Это был сам эликсир жизни, взращенный на крови и накладываемый на раны, чтобы проникнуть в них и сделать человека бессмертным.
«Как серебряная смерть!» - подумал он.
Все элеми в амфитеатре сейчас стояли, выстраиваясь в большую процессию, вьющуюся кольцами. Вампиры Адамавары двинулись вперед, чтобы участвовать в посвящении, ужасной поре крови, жертвование которой было ценой вечной жизни. Черные вампиры, с отблесками огня на блестящей коже, шли между кострами и молчаливыми фигурами богов, мимо неподвижного Эгунгуна, ровным потоком жизни, чей проход повторялся тысячи раз.
Пение не прекращалось.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма! А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Процессия казалась бесконечной и двигалась с жуткой ритмичностью, будто каждого подталкивала машина по заранее установленному пути, без толчков, перерывов, остановок или колебаний. Пение изменило тон и темп. Ноэл мог видеть, что Кантибх, не проронив ни звука, во власти ритма повторяет фразы. Нгадзе отошел, отвернувшись.
- Боже милостивый, - растерянно пробормотал Квинтус. Его голос расслышал только Ноэл.
- Ты имеешь в виду Бога-отца? - спросил Ноэл, хотел прибавить: «Или богов, которым так хорошо служит Шигиди?»
Церемония еще не закончилась, Ноэл терпеливо ждал, пока процессия доберется до своего неизбежного конца.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Четверо вступающих стояли в ожидании рядом. Их челюсти еще двигались, будто жуя наркотик, порванные члены излохмачено висели, смазанные, как ампутированные конечности, и лишенные чувствительности при помощи расплавленной смолы. Их головы и тела были покрыты кровью с эликсиром, дающим вечную жизнь, если смерть не придет раньше.
«Многие должны умереть, - думал Ноэл. - Это нелегкий путь для стариков».
Когда они сюда пришли, в памяти Ноэла постоянно всплывали подробности описания Гуаццо шабаша вампиров. Он ожидал чего-то вроде последовательной содомии, как у позорного столба в лондонском Тауэре. Сейчас понял, что неважно, через какое отверстие тела или разрыв ткани войдет дьявольское варево. Не мог отгадать, насколько важна кровь для эликсира, насколько важны порошки или снадобья, положенные в кувшины в начале ритуала, но был убежден, что знает одну составляющую часть, и знает давно. Не сомневался - Эдмунд Кордери угадал. Угадал правильно, какую часть сердца или эрекции Олорун или Сатана давали избранным. Ноэл понимал случившееся здесь, оно было скрытой основой тайны, скрытой в пантомиме.
«Уверен, что сам смогу создать эликсир жизни, - думал он, - и опытом довести его до совершенства. Но где я найду его зерно? Какой элеми даст семя, которое с такими муками произвел?»
Ноэл увидел и понял эту церемонию, отец мог ему позавидовать.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Он видел, как посвящаемые выплевывают жвачку, медленно валятся на землю, где Эгунгуны заворачивают их в цветные циновки и по одному уносят в тень. Ноэл знал, они глубоко уснули и проснутся элеми или не проснутся вообще.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
С удивлением подумал, что вампиры Адамавары не понимают, какую глупость совершили, приведя его на эту церемонию. Они намеревались устроить показ божественных сил и магических причуд, сопровождающих торжественное, ужасное и отвратительное превращение в вампира с тем, чтобы ввести в заблуждение. Почти так же доверчивые свидетели шабашей рода Аттилы видели нечто ужасное, неестественное, вместо знаний наполнялись отвращением, а их рассказы передавались грегорианцами. Но он, сидевший когда-то на коленях Фрэнсиса Бэкона, несший в теле и душе наследство Эдмунда Кордери, не видел ни богов, ни чертей, никакой сверхчеловеческой магии, ничего, что бы унизило душу обычного человека страхом, ужасом. Видел только удобный случай - рождение надежного понимания, заставлявшего ощущать себя не рабом в империи страха, но свободным гражданином республики просвещения.
Он знал, какое сокровище хранит Адамавара, верил, что нашел его, хотя еще не представлял, каким образом может попытаться увезти его с собой.