— Хармалл, — позвал я. — Это Ли Каретта. У меня неприятности. Не знаю, получите ли вы это… или, если получите, сумеете ли что-то сделать… но надеюсь, сможете. Вы — единственная моя надежда. Не знаю как эта штука, что вы мне дали, работает, но надеюсь, вы зафиксируете все. Я не собираюсь двигаться, так как не знаю, в каком направлении купол. Я могу кричать, чтобы привлечь внимание. Ангелина может быть поблизости. Но я не хочу двигаться. Передаю это сейчас, а через час или около этого постараюсь вызвать еще раз. Буду вызывать, потому что надеюсь, что эта штука работает. Попытаюсь еще что-то придумать. Мне нужна помощь, Хармалл. Чертовски. Окажите ее, если можете.

Я выключил запись, и нажал кнопку, передавая послание в виде сжатого сигнала спутнику, если «Ариадна» была за горизонтом. Я многого не знал, тем не менее попробовал. Получить сигнал было моей единственной надеждой. Мне не хотелось идти пешком, пока не будет крайней нужды. Я не знал, как далеко ушел от точки, где мы с Ангелиной разбили лагерь и в каком направлении. Последнее, что я помнил, это как мы закрепляли палатку, чтобы уберечься от дождя… Все остальное время для меня господствовала тьма и было несколько часов на то, чтобы попытаться все объяснить. Может быть большее время я засыпал, но даже в собственном сне мог ходить.

Я попытался звать Ангелину, но было далеко. Не думаю, что это следовало делать.

Я надеялся, что перед своим уходом не задушил ее. Я не думал… ничто в моих предыдущих отключениях не было связано с таким отвратительным затмением… хотя вряд ли это можно было принимать за довод. Если я убивал людей, тогда они схватились со мной.

С другой стороны, Наксос мог оказать на поведение человека такое влияние, какое меня серьезно беспокоило.

Раньше я всегда просыпался в кровати, и это успокаивало меня. Я всегда возвращался назад к обычному образу жизни и, следовательно, был способен допустить то, что никогда ничего не происходило. Может показаться абсурдным, но я никогда не пытался выяснить, что происходит во время моих необъяснимых провалов. Я никогда не спрашивал себя, почему они происходят. Единственное, что я пытался сделать, так это скрыть их. Я слышал предположения, где мог быть и что делать, но не для себя лично, а чтобы запастись правдоподобным ответом, если кто-то заинтересуется где же я был в это время. На самом деле я был заинтересован только в обеспечении себе надежного алиби.

Теперь все-таки было отличие. Я не проснулся в кровати, а оказался во враждебном лесу без гермокостюма, сапог и одежды, только в тонком комплекте, используемом как подкладочный под скафандр. Этот провал увлек меня из безопасности и оставил в отчаянном, угрожающем положении. Впервые у меня появилась мысль о провалах, как об опасном бытие. До этого я всегда молчаливо принимал их наличие, в каком-то неспецифическом чувстве благосклонности. Проблематичны, но не враждебны. Теперь они, без сомнения, были врагами.

Я мгновенно принял решение. Мне не нужны провалы, мне не хочется никаких кошмаров. Решение — это одно, хотя… исполнение — другое.

Я сидел, прислонившись спиной к дереву. Земля была покрыта мягким лиственным черноземом, и была относительно голой. Передо мной было немного свободного пространства, накрытого от солнца ветками ближайших деревьев. Только передо мной в центре был пестрый диск освещенного места. Его занимал небольшой участок цветущих растений с вьющимися листьями и багряными цветами. Их запах был отчетливым и сладким, затмевающим другие лесные ароматы, доносившиеся в то место, где я сидел.

В тени было холодно, но температура воздуха медленно поднималась вместе с солнцем, взбирающимся вверх по небосклону. День обещал быть ясным… по крайней мере, мне не придется укрываться от ливня.

Мой мозг еще не успокоился… я был истощен и удручен, и не чувствовал необходимости встать и идти. Купол, как я догадывался, был не более чем в десяти километрах отсюда, вероятно на северо-востоке, но тогда десять километров могли, соответствовать световым годам. Земля спутала мои ноги. То, что на городских улицах отняло бы несколько часов ходу, здесь, в легких туфлях, представляло собой весьма сомнительную перспективу. Я мог бы решиться на это через какое-то время после определенной борьбы с болью и мучениями. Но ошибка в моем походе в пять-десять градусов от купола, послала бы меня в неизвестном направлении.

Так, по крайней мере, казалось. Это была пораженческая позиция, без сомнения, но оставляла время для того, чтобы собраться с мужеством. Особенно, когда я убедился бы, что послание не попало к Хармаллу или не нашло у него отклика.

Я обдумывал возможность примитивного сигнала и подумал, нельзя ли его подать при помощи огня, который можно добыть при помощи трения деревяшки о деревяшку. Попытаться можно было, но это не выглядело очень убедительно. Голод не мучил меня. Хотя желудок был пуст, но питательная жидкость, которой я накануне заправлялся из тюбиков, поддерживала силы долго, так что я мог не волноваться. Тем не менее, мне хотелось пить — и это не способствовало долгому сидению на месте. Везде было мокро, но я колебался, стоит ли выбирать растения при высокой вероятности выжать из них несколько инфекционных капель, которые могли мне повредить значительно больше, чем принести пользы. Я находился в положении, допускавшем возможность чужеродной инфекции, порожденную обычаем принимать меры экстренной предосторожности, которых никогда обычно не хватало. Заключить сделку между жаждой и предосторожностью было нелегко, и могло быть делом долгим. Чувство, что ко мне кто-то подкрадывается, формировалось медленно. Во-первых, это было на самом пороге понимания… Я застал себя на том, что внимательно рассматриваю занавес растительности, которая украшала кусты справа от меня, с беспокойным опасением. Успокаивая нервы, заставил смотреть себя в другую сторону, где были голые стволы деревьев и не было очевидных мест, чтобы спрятаться. Но мои глаза постепенно возвращались назад, в то время, как я снова пытался отвести их.

Однако время шло, а ничего не происходило. Когда я решил, что прошел час или около него, я достал устройство Хармалла и сказал в микрофон во второй раз:

— Хармалл, это — Ли Каретта. Это СОС. Я в беде. Зафиксируйте мое положение и пришлите кого-то на помощь. Торопитесь, вы можете успеть.

Я нажал пальцем на управление передачей, а затем морозно одеревенел, когда что-то выползло из кустарника.

Это был один из тех моментов, когда ненавидишь себя за то, что оказываешься прав. Походка этого существа напоминала походку лягушки, но голова не была лягушачьей. Предплечья были длинными и это позволяло нести голову высоко, а глазам вглядываться вперед на мое лицо. Рот был длинным, с акулоподобными зубами, но губы трепетали и морщились точно были готовы плюнуть. Мне вспомнились небольшие лягушки и существо с длинной шеей в болотах, которые могли сбивать стрекоз хорошо нацеленной струей воды.

Оно застыло в четырех метрах передо мной, словно ожидая, что я буду делать. Это была нерешительность перед внезапным прыжком, но как то я определил, что существо не готово к нападению. Я встретился с его большими глазами, и не мог ошибиться — в них светился разум.

Еще два существа подползли к первому, заняв позицию рядом с ним.

Я сунул устройство Хармалла себе в карман и положил локти себе на колени, разведя ладони широко в стороны. Я намеревался выглядеть беспомощным, и полагаю, мне это удалось.

Их очертания стали растекаться. Линии рта и пасть начали изменяться, также как и члены. Они скорчились на своих ляжках, а затем начали выпрямляться. Формируя себя в подобие мне. Все это было невозможным, но ко времени, когда они стали на ноги это уже стало реальностью. Они перестали быть ужасными плотоядными, готовыми броситься на свою жертву и разодрать ее плоть, они стали гуманоидами с гладкой кожей, развитыми руками и уравновешенными глазами.

Средний пошевелил губами и снова я подумал, что он мог вонзить в мой глаз. Но взамен он испустил длинную последовательность звуков, похожих на флейтовые трели из щелчков и взрывов. Человеческий голос не в состоянии был издать звук, подобный этому, и я тотчас понял, что если бы мы попробовали говорить с ними, нам нужно было бы иметь синтезатор звуков. — Остроумный трюк, — сказал я, пытаясь, чтобы это прозвучало дружелюбно. Я имел в виду изменение формы, конечно, но это не меняло дело. Я мог бы декламировать стихи или петь похабные песни… все это для них было бы пустым звуком.

Как оказалось, они даже не говорили со мной, просто это была команда начальника, а не попытка войти со мной в контакт. Это был приказ схватить чужака и крепко его держать. Так они и сделали. Они вцепились руками мне в ноги и дернули.

— Полегче теперь, — сказал я, стараясь, чтобы это звучало утешающе и, насколько возможно, приятно. Они удивились, несколько, вероятно, потому, что могли реконструировать свои мышцы и сухожилия меньше.

Вождь сделал своеобразный жест, аккомпанируя себе небольшими присвистываниями, и мои поработители начали меня передвигать, а затем просто потащили.

Я попытался указать словами и жестами, что если они хотят, чтобы я следовал за ними, я могу идти, но они продолжали тащить меня не взирая ни на что. Все попытки установить какие-то взаимоотношения не привели ни к чему.

В течение какого-то времени достижение согласия больше всего занимало мои мысли. Когда я оступился, двое держащих меня вцепились еще крепче. Кусты и жесткая трава рвали мои ноги и прежде чем мы покрыли пару сотен метров, я знал, что мои худшие страхи о возможности идти домой босиком, оправдываются.

Их ноги — в действительности, их совершенные ноги — защищены какой-то разновидностью рогового покрова темно-зеленого цвета, который контрастировал с шелковистым строением кожи, покрывавшим верхнюю часть их туловища. Может быть они думали, что я мог идти также легко, а может быть и нет. Они не останавливались и не пытались облегчить себе работу.

Через полчаса я был в абсолютной агонии и думал что это конец. Боль была ужасной. Решением сотрудничать, могла быть свобода, предоставленная мне для движения. Происходившее говорило само за себя. Куски плоти буквально сдирались с меня.

Я никогда не представлял себе первый контакт разумных существ в таком виде. Агрессивные прикосновения, непонимание рутины типа "проводите меня к своему вождю", уменьшение одного партнера в великий момент изумления, болевой шок, как следствие короткого пути в дикость.

Тем временем мы остановились. Я давно перестал обращать внимание на окружающее. Казалось, невозможно обращать внимание на что-нибудь по-настоящему, но к моему удивлению, когда меня бросили на землю, я удивился, насколько быстро мне удалось собрать свои мысли. Боль не оставила, она стала как-то тупее. Она не была больше мучением, просто стала постоянной болью, которую можно было терпеть.

Я смахнул рукавом слезы с глаз и старался не смотреть на свои израненные ноги, когда глядел вперед.

Сначала мне показалось, что наступил вечер, но я затем понял, что мы в своеобразном растительном гроте. В радиусе тридцати метров вокруг земля была чиста, сюда не доставали ветки окружающих деревьев. Существовали здесь и перегородки, сделанные из грубой «ткани», обрезанные прямоугольниками, делящими области личного пространства. Огня не было, только несколько артефактов, изготовленных из дерева. Чашки, шары, ложки, копья.

Я неуверенно огляделся на собравшуюся толпу. Их вглядывающиеся глаза излучали любопытство, и я смог понять весь их путь через биологическую бездну между нашими видами. Меня поразило то, как просты они были в этом обычном облике. Не было доказательств сексуального деморфизма. Хотя, конечно, небольшие индивидуальные отличия и были — вероятно, у детей — частично. Их было свыше тридцати, но не более пятидесяти. Я точно не подсчитывал.

Встать было невозможно, но я мог привстать, поддерживая себя на одной руке при помощи поврежденных ног. Я сделал это, пытаясь занять более качественное положение. Они следили, словно ожидая своеобразного представления. Они, казалось, проявляли интерес к любому, что произошло природно.

ТЫ ЗДЕСЬ, СТРАННОЕ СУЩЕСТВО… СДЕЛАЙ СВОЙ УКУС.

— Что вам нужно? — спросил я. Мой голос не утешал и не мог бы звучать утешительно, даже если бы я захотел. — Я не могу спеть свою песню или станцевать. Я не умею делать магию, а без своего оборудования творить чудеса. Знаю, что предполагал убедить вас, что я бог, для того, чтобы спасти себе жизнь, но не могу придумать как. Я мог бы познакомить вас с чудом огня при помощи зажигалки, но у меня ее нет. Они вышли из моды четыреста лет назад. Все что у меня есть, так это вещь, напоминающая семенную коробочку. Она не делает ничего неприятного.

Я выждал и огляделся вокруг, чтобы определить какой эффект имела речь. Они не сновали в проходах, но и не бросали гнилыми овощами.

— Только у вас имеются разнообразные ухищрения, — сказал я им. — Вы — самые лучшие плотоядные лягушки, даже по сравнению даже с теми, которых я видел в Музее Национальной Истории в Лондоне. Хотя там и был образец одной, вымершей миллионы лет назад. Только вы ведь не собираетесь вымирать, не так ли? Амфибии Наксоса идут своим путем. Зачем вам откладывать яйца, когда у вас есть своя приспосабливаемость, а? Изменение формы и разум — сознательное управление формированием тела. Держу пари, вы долгое, долгое время культивировали эту маленькую хитрость. Держу также пари, что разумные, вы никогда не станете цивилизованными. Вам не нужен огонь для того, чтобы готовить пищу, потому что вы можете изменить себя для того, чтобы переварить любую пищу. Вы можете стать похожими на то, что вам нравится. Вы исследовали чудеса камня. Это благодатный материал.

Они смотрели на меня как зачарованные. У меня сохранялась безумная идея, что мне следует говорить, чтобы не дать выход более худшего для меня варианта.

— Вы смотрите на меня, — говорил я им, — самую высшую точку земного эволюционного процесса. Человеческое существо феноменально разумно и много знает, способно организовать пересечение лабиринта внешнего космоса — не лично, как вы понимаете, но я — представитель этой расы. Скромный труженик на ниве науки… собиратель в полях знания, пытающийся поднять россыпи, которые мои предки оставили в стороне, когда засевали великую жатву мудрости в девятнадцатом и двадцатом столетиях… извините, я имел в виду пожинали великую жатву. Вы должны простить меня… я плохо себя чувствую. Мои ноги повреждены. Я совсем не выдающийся представитель своего вида, полагаю, но я — англичанин, что может подразумевать, что я имею некоторое отдаленное отношение к Шекспиру. Это говорит о том, что если пойти дальше по наследственным линиям, прихватив всех теперь живущих, относящихся к знаменитостям. Англия и Шекспир с точки зрения чужаков в ста пятидесяти световых годах позади, но он мог писать речи получше, чем я… Это королевский трон, это остров скептиков… Это земельная собственность, это местоположение Марса… Это другой Эдем, полурайский… крепость, созданная Природой для себя… против инфекции и войны…

Я понял, что смеюсь, не зная из-за чего.

ЭТО ДРУГОЙ ЭДЕМ, ПОЛУРАЙСКИЙ… ПОЛУРАЙСКИЙ.

Внезапно это показалось очень убедительным. Но я не думал об Англии.

Ни о чем более.

Теперь они пробовали мое представление. Это было видно по их глазам.

Они хотели следующего акта. Я заинтересовался, что же это будет. Затем из толпы вышел один из них. Он мог быть тем, кто первым приблизился ко мне, но это было трудно утверждать. Когда я увидел, что он несет, мне захотелось завизжать.

Вместо визга (который не помог бы), я нажал на кнопку передатчика Хармалла и начал орать в него.

— Хармалл! Вычислите меня и вытяните отсюда. Эти ублюдки-чужаки захватили меня и собираются убить. Я передаю и снова буду передавать. Продержусь столько, сколько смогу.

Я записал послание и снова открыл канал связи. Я жал кнопку раз за разом, записывая несколько секунд непонятного шума, а затем передавая его. Мне хотелось провести телеметрию передатчика Хармалла, чтобы дать лучшую возможность засечь мое положение.

Если он мог Если он слушал Если его не было, мне конец.