Кое-где на отвесных скалах в Норвегии и Швеции сохранились рисунки, сделанные человеком каменного века. Это, как правило, изображения тех или иных животных. Современному человеку эти рисунки кажутся произведениями реалистического или даже натуралистического искусства. Сходство с натурой в них в самом деле поразительно, хотя оно достигнуто чрезвычайно скудными средствами — немногими лаконичными штрихами. Однако какое отношение могут иметь эти рисунки к древнескандинавской литературе?

Конечно, изобразительное искусство — это совсем не то же самое, что искусство словесное. У этих искусств — разный материал, разные средства, разные методы. Все же у этих искусств должно быть и общее: ведь и то, и другое — искусства! Поэтому для эпох, от которых, как от каменного века в Скандинавии, не сохранилось никаких памятников словесного искусства, произведения изобразительного искусства — это материал, который может дать некоторое представление по меньшей мере о роли искусства в жизни людей той эпохи, а тем самым и о роли словесного искусства.

Люди каменного века, населявшие Скандинавию, в своих рисунках изображали только животных, на которых они охотились, а именно — оленей, лосей, медведей, тюленей, китов, некоторых рыб и птиц, и рисунки эти делались именно там, где животные должны были стать добычей охотников. Так, излюбленным местом для изображения оленей были отвесные скалы у порогов или водопадов. На одной отвесной скале в северной Норвегии сохранилось около четырехсот изображений оленей. У всех оленей голова направлена вниз, в воду под обрывом. По-видимому, рисунки эти связаны с методом охоты, который практиковался в северной Норвегии еще в XVIII в. Как полагают археологи, в каменном веке он был там обычным. В определенных местах вдоль пути, по которому оленьи стада осенью мигрировали к морю, ставились заграждения, и олени таким образом загонялись на обрыв, с которого они были вынуждены прыгать вниз в воду, где становились легкой добычей охотников.

Рисунки, о которых идет речь, должны были, по-видимому, «наколдовать» добычу, т. е. оказать магическое действие на животных — заставить их бросаться с обрыва в воду и таким образом обеспечить удачную охоту. Вероятно, в представлении людей того времени исполнение рисунков, о которых идет речь, было таким же непосредственным участием в охоте, как удар копьем в преследуемое животное, а сходство с натурой, которое современному человеку кажется результатом стремления к художественной правде, т. е. реализмом, на самом деле было, подобно меткости удара копьем в преследуемое животное, просто результатом стремления к удаче в охоте. Непосредственность участия в охоте обусловливалась, конечно, еще и тем, что тот, кто делал рисунки, не противопоставлял себя коллективу как художник, но, вероятно, отождествлял себя с ним, как и с его тотемом.

Надо полагать, что и в словесном искусстве первобытных охотничьих племен, населявших тогда Скандинавию, главенствующую роль играли произведения, которые исполнялись, чтобы обеспечить удачу в охоте, причем, поскольку тот, кто сочинял заклинание, не выделял себя из своего коллектива, сочинение заклинания не могло быть отдифференцировано от его исполнения.

В Скандинавии сохранились также наскальные рисунки века бронзы — эпохи, когда там появились зачатки земледелия и скотоводства. В Скандинавии граница между каменным веком и веком бронзы — это середина второго тысячелетия до нашей эры (т. е. около 1500 г. до н. э.), а граница между веком бронзы и веком железа — середина первого тысячелетия до нашей эры (около 500 г. до н. э.). Неизвестно, были ли люди, населявшие Скандинавию в каменном веке, предками современного населения Скандинавии. Но что касается людей, населявших Скандинавию в век бронзы, то, как обычно считается, они были прямыми предками современного населения Скандинавии.

Рисунков бронзового века сохранилось в Скандинавии (точнее, в некоторых местностях Швеции и Норвегии) гораздо больше, чем рисунков каменного века, и они совсем другого характера. Сходства с натурой в них много меньше. Они условны и схематичны. Некоторые из них, по-видимому, просто идеограммы, т. е. изображения идей, а не конкретных образов. В той мере, в какой эти рисунки идеографичны, они — зачатки идеографической письменности. Однако в целом это все же не письменность.

В наскальных рисунках бронзового века различимы следующие мотивы: что-то отдаленно похожее на корабли или лодки с сидящими в них гребцами, какие-то колеса или диски, круглые углубления, изображения следов человеческих ног, человеческие фигуры, часто — фаллические, иногда с воздетыми руками или трубящие в длинные трубы, или держащие оружие, всего чаще — секиру, или с каким-то деревцом в руках, повозки на колесах, быки с плугом, лошади, собаки, олени, змеи. Эти более или менее регулярно повторяющиеся мотивы (из них всего обычнее корабли с гребцами, колеса, диски и фаллические человеческие фигуры) обычно образуют скопления. Поэтому, по-видимому, каждое такое скопление надо толковать как нечто целое. Однако, в силу их схематизма, рисунки бронзового века поддаются толкованию труднее, чем рисунки каменного века.

В обширной литературе, посвященной наскальным рисункам скандинавского бронзового века, было высказано много догадок о том, что они изображают. Наиболее убедительным представляется их толкование, предложенное шведским археологом Оскаром Альмгреном. На основании обширного сравнительного материала Альмгрену удалось доказать, что наскальные рисунки бронзового века — это изображения обрядов, которые совершались с целью обеспечить плодородие земли, людей и животных. Такие обряды плодородия, как их принято называть, представлены у народов всего земного шара. По-видимому, изображая на скале такой обряд, люди представляли себе, что тем самым продлевают его действие, т. е. обеспечивают плодородие на все время, пока сохраняется изображение.

Если такое толкование верно, то корабли — это ритуальные корабли. Такие корабли используются в обрядах плодородия у многих народов. Повозки — это ритуальные повозки. Быки с плугом — ритуальная инсценировка пахоты. Колеса, диски — эмблемы солнца. Изображение следов человеческих ног — символ чьего-то присутствия во время обряда, вероятно, какого-нибудь божества. Фаллические фигуры — это, возможно, какие-то божества, обеспечивающие плодородие. Человеческие фигуры с воздетыми руками, танцующие или трубящие, — это изображение праздничных процессий или танцев.

Таким образом, искусство бронзового века, так же как искусство каменного века, было вызвано чисто практическими потребностями — необходимостью обеспечить хороший урожай, обильный приплод, продолжение рода. Однако, в то время как люди каменного века изображали само желаемое (животное, которое должно было стать добычей) и тем самым как бы непосредственно участвовали в практической деятельности, направленной на достижение желаемого, люди бронзового века изображали не само желаемое (богатый урожай, обильный приплод и т. д.), а только то, что должно было обеспечить достижение желаемого (обряды, исполняемые в праздник плодородия), и тем самым лишь опосредованно участвовали в практической деятельности, направленной на его достижение. Эта опосредованность подразумевает более высокую способность к абстракции у людей бронзового века, она же, вероятно, обусловила и «абстрактность» их рисунков, т. е. значительно меньшее, по сравнению с рисунками каменного века, сходство с натурой. Характерно, что в ряде случаев рисунки бронзового века — это не изображение самих образов действительности, а изображение их изображений: ведь изображение ритуальных кораблей, ритуальных повозок и эмблем солнца — это изображение изображений кораблей, повозок и солнца.

Обряды плодородия не могут не быть связаны с какими-то мифическими представлениями, а те, в свою очередь, подразумевают существование мифов. Поэтому вполне возможно, что в рисунках бронзового века есть изображение мифических персонажей, играющих какую-то роль в обряде, или сцен из мифов. Такие изображения — это тоже изображения изображений, поскольку мифы сами по себе — словесное изображение действительности (ведь то, о чем рассказывалось в мифе, принималось, конечно, за имевшее место в действительности).

Однако до сих пор не удалось сколько-нибудь убедительно доказать, что в скандинавских наскальных рисунках бронзового века есть изображения мифических персонажей или сцен, известных нам по древнеисландским литературным памятникам (мифологическим песням «Старшей Эдды» и т. д.). Это, конечно, может объясняться тем, что за два тысячелетия, отделяющие век бронзы от эпохи, к которой относятся древнеисландские памятники (XIII в.), мифы, бытовавшие в Скандинавии в устной традиции, изменились до неузнаваемости. Во всяком случае, если рисунки бронзового века были действительно связаны с обрядами плодородия, то надо полагать, что в эпоху, к которой относятся эти рисунки, существовало в той или иной форме и словесное искусство, связанное с этими обрядами, т. е. какие-то тексты к этим обрядам.

К веку железа, точнее, ко II–VIII вв. н. э., относятся найденные в Скандинавии надписи старшими рунами. Эти надписи на много сот лет древнее древнейших скандинавских литературных памятников: ведь литературные произведения сохранились в Скандинавии в рукописях не древнее XIII в.

Всего в Швеции, Норвегии и Дании найдено около 150 надписей старшими рунами. Надписи эти сделаны на стоячих намогильных камнях (такой стоячий камень по-исландски называется bautasteinn, а по-норвежски, шведски и датски — bautasten), могильных плитах, скалах, а также на разных металлических, деревянных или костяных предметах — брактеатах (подвесках в виде тонких золотых дисков с чеканкой на одной стороне), пряжках, наконечниках копий и т. д. Надписи эти, как правило, очень кратки. Часто они состоят из одного слова или представляют собой трафаретную формулу из немногих слов.

Рунология, т. е. толкование рунических надписей, — это наука, которая уже давно интенсивно разрабатывается, особенно в Скандинавии. Однако в надписях старшими рунами очень многое до сих пор остается непонятным. Виной этому не столько плохая сохранность надписей, несовершенство орфографии или то, что в них представлены слова, обороты и значения, давно вышедшие из употребления в скандинавских языках и нигде, кроме как в этих надписях, не представленные, сколько своеобразие функции этих надписей.

Каждая из 24 рун старшего рунического алфавита состоит только из вертикальных и наклонных черточек. Это, вероятно, объясняется тем, что руны первоначально, вырезались на дереве. По первым шести рунам рунический алфавит называется «футарк» (fuþark). Рунический алфавит из 24 рун называется «старшим» в отличие от «младшего», состоящего из 16 рун и пришедшего на смену старшему руническому алфавиту в IX в. Вопрос о том, когда и где возник рунический алфавит, очень много дебатировался в науке. По-видимому, всего вероятнее, что он возник не позднее II в. н. э. у какого-то германского племени на основе одного из южноевропейских алфавитов, какого именно, остается спорным.

Однако, хотя рунический алфавит в своей основе восходит к письменности, в которой отдельные буквы были фонетическими знаками, а их сочетания образовывали слова, которые могли служить сообщениями, он использовался в функции более примитивной, чем та, которая обычно свойственна письменности. Он возник в обществе, в котором не было ни условий для широкого применения письменности, ни потребности в таком ее применении. Он как бы унаследовал ту функцию, которая была свойственна наскальным рисункам бронзового века с их зачаточной идеографичностью. Не случайно некоторые руны похожи на знаки, встречающиеся в этих рисунках. Возможно, что не случайно и то, что в одной наскальной надписи V в. (Корстад, западная Норвегия) старшие руны соседствуют с идеографическими или магическими знаками, в частности с кораблями, похожими на те, которые характерны для наскальных рисунков бронзового века. Идеографические или магические знаки встречаются в соседстве с рунами и в некоторых других надписях. Так, на некоторых брактеатах рядом с рунами или между ними различим магический знак, нередко встречающийся в наскальных рисунках бронзового века.

Как известно из ряда гораздо более поздних источников, у каждой руны было свое имя, и это имя начиналось со звука, обозначаемого данной руной. Так, известно, что руна f (здесь и всюду ниже руны приводятся в латинской транслитерации) называлась словом, которое значило «скот, имущество, богатство» (сравни исл. fé, норв. fe, шв. fä, датск. fæ). По-видимому, первоначально господствовало представление, что каждая руна обладает в соответствии со своим именем той или иной магической силой. В умении использовать эту тайную силу и заключалось, согласно представлению тех, кто вырезал руны, руническое искусство. Не было ясного понимания, что руны, как и всякие буквы, — это фонетические знаки. Руны использовались одновременно и как фонетические знаки, и как идеограммы или магические знаки.

В ряде надписей старшими рунами отдельные руны использованы для выражения понятий, содержащихся в их именах, и в то же время для оказания соответствующего магического действия. Например, сочетание gagaga в надписи начала VI в. на древке копья, найденного в болоте (Крагехуль, остров Фюн), вероятно, означало трижды повторенное сочетание понятий «дар» и «ас» (руна g называлась «дар», а руна а — «ас») и служило выражением того, что копье, брошенное в болото, принесено в дар асам. В надписи VI в. на одном могильном камне (Гуммарп, южная Швеция) говорится: «Хадувольф поставил три руны f f f». По-видимому, надпись должна была обеспечить кому-то богатство (см. выше).

Поскольку отдельные руны представлялись обладающими той или иной тайной силой, то естественно, что написание всех 24 рун подряд должно было представляться своего рода мобилизацией всех этих магических сил. Такая надпись, датируемая V в., на одной могильной плите (Кюльвер, остров Готланд) должна была, по-видимому, служить оберегом могилы или, может быть, средством «привязать» мертвеца к могиле, т. е. помешать ему возвратиться с того света. После алфавита в этой надписи стоит еще какой-то знак в виде елочки. Возможно, что это руна t с ушестеренными боковыми палочками и тем самым ушестеренной магической силой (ее имя, «Тюр», — это имя бога). На той же плите вырезано еще совершенно непонятное слово seues. Такие перевертыши, т. е. слова, которые читаются спереди назад и сзади наперед одинаково, обычны в магии. Надписи, состоящие из всего рунического алфавита, есть также на некоторых брактеатах, найденных в Скандинавии. Рунический алфавит, вырезанный на брактеате, превращал, по-видимому, этот брактеат в могущественный амулет.

Даже в тех случаях, когда руны использовались как фонетические знаки, цель надписи в целом заключалась, как правило, не в том, чтобы сообщить нечто, а в том, чтобы уберечь могилу от ограбления или разрушения, отогнать от нее злые силы, защитить живых от мертвеца, лежащего в могиле, обеспечить месть за него, принести счастье владельцу предмета, на котором сделана надпись, и т. п. По-видимому, те, кто вырезал руны, в ряде случаев применяли еще и числовую магию, т. е. стремились к тому, чтобы надпись состояла из определенного, т. е. магического числа рун.

Во многих надписях старшими рунами встречаются слова, которые сами по себе имеют значение оберега. Таковы слова alu (этимология и первоначальное значение слова неясны), auja (первоначальное значение, по-видимому, «счастье»), laukaR (буквально — «лук», т. е. растение, используемое как оберег), laþu (буквально — «приглашение»). Оберегом мог быть, по-видимому, и рисунок, сделанный рядом с надписью. Такой рисунок есть на одном могильном камне рядом с надписью, датируемой VI в. (Крогста, Уппланд, Швеция). Сама надпись на этом камне не поддается толкованию. Но на некоторых надписях действие, которое они должны оказать, выражено словами. Так, знаменитые надписи VII в. на камнях, стоящих у деревни Бьёркеторп и на поле Стентофтен (Блекинге, Швеция), угрожают лишением покоя и смертью от колдовства тому, кто разрушит камень, на котором сделана надпись.

Бывает, однако, и так, что, хотя понятно значение слова, выраженного рунами, неясно, с какой целью оно вырезано. Так, древнейшая из рунических надписей (надпись II в. на наконечнике копья, найденном около хутора Эвре Стабю, восточная Норвегия) состоит из одного слова, которое, судя по его соответствию в исландском языке, значит «испытатель». Но с какой целью это слово вырезано на наконечнике копья? Это имя, данное копью, или имя того, кто вырезал руны?

Во многих надписях старшими рунами тот, кто сделал надпись, сам себя называет, вероятно рассчитывая на то, что само его имя, и тем более вырезанное рунами, могущественно. Характерно, что в ряде намогильных надписей назван не тот, кто похоронен, а только тот, кто вырезал надпись. Видимо, само имя этого последнего должно было служить оберегом. В ряде надписей тот, кто вырезал надпись, называет себя искусным, опасным, могущественным. «Я Вакр умею вырезать [руны]» — гласит надпись V в. на одном могильном камне (Рейстад, южная Норвегия). «Я эриль [т. е. колдун, владеющий руническим искусством?] хитрый называюсь» — говорится в надписи VI в. на одном амулете (Линдхольм, южная Швеция) и дальше вырезано: аааааааа RRR nnn x bmuttt, т. е. руны, используемые как идеограммы или магические знаки, и слово alu. Надпись V в. на одном могильном камне (Нурхюглу, западная Норвегия) гласит: «Я жрец, неуязвимый для колдовства [по другому толкованию — непобедимый]». «Коварный называюсь, ворон называюсь, я эриль вырезаю руны», — говорит о себе тот, кто делал надпись, датируемую VI в., на одном могильном камне (Ерсберг, Вермланд, Швеция). А надпись V в. на одном брактеате, найденном в Зеландии, гласит: «Хариуха называюсь, опасное знающий. Даю счастье».

То, что надписи не предназначались для прочтения, особенно очевидно в тех случаях, когда они сделаны на могильных плитах, зарытых в могилу надписью вниз. По-видимому, именно так были зарыты Кюльверская плита (см. выше), а также плита с самой длинной из всех надписей старшими рунами (Эггья, западная Норвегия). В этой надписи конца VII в. есть, в частности, описание обряда, совершенного при захоронении. По наиболее правдоподобному из толкований надписи, обряд заключался в следующем: надпись была сделана ночью, чтобы на нее не попал солнечный свет, и не железным ножом, а каким-то особым ритуальным орудием; на камень были положены запреты: его нельзя обнажать при ущербной луне, и злые люди не должны вынимать его из могилы; он был окроплен кровью, и ею были натерты уключины лодки, которая была потом потоплена. Впрочем, многое в надписи остается спорным: обряд описан в ней в очень условных и неясных выражениях, ведь надпись сделана не для прочтения! В сущности, это описание обряда по своей функции аналогично изображению обрядов плодородия в наскальных рисунках бронзового века: и то, и другое должно было продлить действие обряда. На плите, о которой идет речь, есть также изображение лошади. Известно, что лошадь играла важную роль в магии, а также в культе Одина. Вероятно, это изображение лошади тоже должно было служить оберегом могилы.

В древнеисландских, т. е. значительно более поздних, памятниках есть много упоминаний о рунах. Характерно, однако, что в памятнике, отражающем наиболее древнюю эпическую традицию, в «Старшей Эдде», о рунах всегда говорится только как о колдовстве. Так, в «Речах Высокого» Один говорит о том, как он добыл руны, провисев девять ночей на дереве пронзенный копьем, т. е. принеся себя в жертву самому себе, и дальше — о том, как надо пользоваться рунами и приносить жертвы и какие он, Один, знает заклинания. В «Поездке Скирнира», где рассказывается о сватовстве бога Фрейра к Герд, слуга Фрейра Скирнир грозит, что он нашлет на Герд «похоть, безумье и беспокойство», вырезав руну «Турс» и еще три руны. В «Песни о Риге» говорится, что Кон Юный знал «руны жизни» и умел затупить мечи, успокоить море и т. д. Упоминаются руны и в героических песнях (см. о них «Эддическая поэзия»). В «Речах Сигрдривы» валькирия Сигрдрива рассказывает, что напиток, который она дает Сигурду, содержит разные волшебные руны — руны целящие, руны победы, повивальные руны и т. д. Во «Второй песни о Гудрун» Гудрун говорит о таинственных рунах, вырезанных на роге, в котором ей был дан напиток забвения. Только в одной песни «Старшей Эдды», а именно в «Речах Атли», руны используются героями не как колдовство: Гудрун написала ими письмо братьям, чтобы предупредить их о грозящей опасности. Однако в «Песни об Атли», произведении, которое представляет собой более архаичную трактовку того же сюжета, Гудрун посылает не письмо, а кольцо с вплетенным в него волчьим волосом.

Хотя ни одна надпись старшими рунами не представляет собой записи произведения словесного искусства, эти надписи все же позволяют сделать некоторые заключения о поэзии той эпохи, к которой они относятся. Между рунической письменностью и поэзией существовала, видимо, какая-то связь. Об этом свидетельствуют прежде всего элементы поэтической формы, встречающиеся в надписях старшими рунами.

В ряде надписей старшими рунами встречаются строки аллитерационного стиха, тождественного стиху повествовательных песней «Старшей Эдды». Надпись V в. на одном из знаменитых золотых рогов, найденных около деревни Галлехус (южная Ютландия), представляет собой две такие строчки:

Аллитерация (она выделена жирным шрифтом) и распределение ударных слогов в этих двух строчках точно такие же, как в «эпическом размере», известном по «Старшей Эдде» (подробнее о нем см. «Эддическая поэзия»). На обоих золотых рогах было много рисунков. Они сохранились только в старых зарисовках, так как оба рога были в 1802 г. украдены из кунсткамеры датского короля и переплавлены в золото. Что изображают эти рисунки, не поддается расшифровке. Но очевидно, что они гораздо ближе по своему характеру к рисункам эпохи викингов (см. ниже), чем к наскальным изображениям бронзового века, и в таком случае всего вероятнее, что их содержание — какие-то мифологические или героические сказания.

Строки эддического стиха встречаются и в других надписях старшими рунами. Это позволяет заключить, что в эпоху, к которой относятся эти надписи, существовала поэзия, аналогичная древнеисландской эддической поэзии (см. ниже). Однако вероятно, в ту эпоху существовала и поэзия, аналогичная древнеисландской скальдической поэзии (см. «Скальдическая поэзия»). Во всяком случае по своему содержанию надписи старшими рунами ближе к скальдической поэзии, чем к эддической: их содержание, как и содержание скальдической поэзии, — актуальные для своего времени факты, сообщаемые для оказания определенного действия, а не древние сказания, как содержание эддической поэзии.

Есть в надписях старшими рунами и элементы скальдической фразеологии. Выражение «море трупа» в значении «кровь» (так обычно толкуется слово naseu в надписи из Эггья) очень похоже на скальдические кеннинги hræs sær или hræs glær (где hræs — родительный падеж от hræ «труп», sær и glær «море»), а выражение «рыба, из потока врагов плывущая, птица, против войска врагов поющая» (как толкуют конец второй строки той же надписи, полагая, что это зашифровка какого-то имени посредством слов того же значения, что и элементы этого имени) очень похоже на зашифровки имени, нередкие в скальдических стихах. Это выражение вместе с предыдущим предложением («Кого привел воинственный ас сюда в страну людей?») толкуют как правильную полустрофу «размера заклятий», встречающегося в «Старшей Эдде» (см. ниже).

Но есть и более глубокая связь между руническим искусством и скальдической поэзией. По-видимому, вырезание рун и сочинение скальдических стихов сходны как типы творчества. Из того, что скальды говорят в своих стихах о своем искусстве, очевидно, что они осознавали его как владение определенной формой, как умение зашифровать содержание посредством определенной фразеологии и в то же время как способность оказать определенное действие — прославить, в случае хвалебной песни, посрамить, уничтожить, в случае хулительных стихов. Но, как явствует из того, что рунические мастера говорят о своем искусстве, они тоже осознавали его как владение определенной формой, как умение вырезать руны в определенном порядке и т. д. и в то же время как способность оказать, в силу владения этой формой, определенное действие — защитить могилу, отогнать злые силы и т. д.

В древнеисландских памятниках есть много свидетельств о том, что скальдическое искусство было исконно связано с руническим искусством. Один, образ языческой мифологии, который связывался с происхождением скальдического искусства, связывался также и с происхождением рун. В «Младшей Эдде» рассказывается о том, как Один добыл мед поэзии, т. е. скальдическое искусство (в мифе оно материализуется как напиток). Этот мед, говорится там же, «Один отдал асам и тем людям, которые умеют слагать стихи. Поэтому мы и зовем искусство скальда добычей или находкой Одина, его питьем и даром». А в «Старшей Эдде» (в «Речах Высокого») рассказывается о том, как Один добыл руническое искусство, провисев девять ночей на дереве, принесенный в жертву себе же. В двух шведских рунических надписях (Нулебю, VII в., и Спарлёса, IX в.) руны названы «происходящими от божества», и так же они названы в «Речах Высокого». Не случайно и то, что в «Младшей Эдде» слова «руны» и «искусство скальда» употреблены в одном месте как синонимы: «Мы прячем в рунах или искусстве скальда (í rúnum eða í skáldskap), называя его [золото] речью, либо словом, либо счетом тех великанов».

Не случайно, конечно, и то, что Эгиль Скаллагримссон, самый знаменитый из скальдов, владел не только скальдическим искусством, но и руническим колдовством. Как рассказывается в «Саге об Эгиле», когда Эгилю на пиру был поднесен рог с брагой, смешанной с ядом, он воткнул себе в ладонь нож, принял рог, вырезал на нем руны и окрасил их своей кровью. Рог разлетелся на куски. В постели одной больной девушки, которой он взялся помочь, Эгиль нашел рыбью кость, на которой были руны. Эгиль обнаружил, что эти руны вырезаны неправильно и что именно это было причиной болезни. Он соскоблил руны, бросил их в огонь и, вырезав новые, положил под подушку больной, после чего она выздоровела.

Но связь скальдического искусства с руническим колдовством всего явственнее в рассказе о том, как Эгиль, уезжая из Норвегии в Исландию, высадился на прибрежный остров и, поставив там жердь с лошадиным черепом, вырезал на ней заклятье, призывающее духов страны прогнать короля Эйрика Кровавая Секира и его жену Гуннхильд из Норвегии. Как показал норвежский рунолог Магнус Ульсен, Эгиль, по всей вероятности, вырезал не то прозаическое заклятье, которое приводится в этом месте, а другое, стихотворное, совпадающее с ним по содержанию, но приведенное в саге в другом месте. Особую силу надписи должно было придать то, что, как заметил Магнус Ульсен, в ней были выдержаны магические числовые соотношения между рунами: в каждой из четырех полустроф (четверостиший), из которых состояла надпись, было ровно 72 руны, т. е. три раза общее количество рун в старшем руническом алфавите. Таким образом, эта надпись была одновременно и скальдическим, и руническим искусством. Возможно, что она же была и древнейшими скальдическими стихами, записанными сразу после их сочинения (надпись эта была сделана около 946 г.).

* * *

Еще в начале эпохи викингов, т. е. в IX в., старшие руны уступили место младшим. В младшем руническом алфавите не 24 знака, а 16, и он применялся только скандинавами (старший рунический алфавит был известен и у других германских племен). Надписей младшими рунами найдено намного больше, чем старшими. Всего больше их в Швеции — около 3000, всего меньше в Исландии — около 50, причем все надписи, найденные в Исландии, — более поздние, чем древнейшие исландские рукописи, написанные латинским шрифтом.

Поскольку в младшем руническом алфавите только 16 знаков, он передает звуки речи более несовершенно, чем старший. Он не передает, например, различий между k и g, t и d, p и b, u и у, о и ø, а и æ. Тем не менее надписи младшими рунами лучше поддаются толкованию, чем старшими. Большинство их сравнительно легко читается. Это объясняется тем, что младшие руны в гораздо меньшей мере использовались в магических целях.

Правда, и младшие руны иногда применялись в магических целях. В исландских сагах есть немало рассказов о таком использовании младших рун. В частности, в приведенных выше рассказах об Эгиле речь идет о младших рунах. Многие надписи младшими рунами на могильных камнях явно сделаны с целью защитить могилу от разрушения. Есть немало надписей, состоящих из всего младшего рунического алфавита, вырезанного с магической целью. Такие надписи делались, в частности, на церковных стенах. Свиная кость с такой надписью, относящейся к IX в., была в 1958 г. найдена в Новгороде. Вполне возможно, что магическое содержание имеет надпись IX в. на деревянной палочке, найденной в 1950 г. в Старой Ладоге (но она очень различно толкуется рунологами). Руническая магия практиковалась в Скандинавии и в гораздо более поздние времена. Так, в скандинавских балладах, т. е. устной поэзии, записанной в новое время, руны — всегда колдовство.

Все же, как правило, надписи младшими рунами — это обиходная письменность. Они делались, чтобы сохранить память о чем-то, сообщить те или иные сведения. Огромное большинство надписей младшими рунами сделано на камнях, поставленных в память о каком-то человеке, и содержат те или иные сведения о нем. В таких надписях всегда сообщается имя человека, в память которого поставлен камень (в намогильных надписях старшими рунами, как уже говорилось, оно сообщалось далеко не всегда). Иногда дается краткая характеристика человека, в память которого поставлен камень. Нередко сообщается, где и как он погиб, в походе на восток или на запад или в своей стране. Реже упоминается такая его деятельность, как постройка моста или прокладка дороги. Иногда говорится, кто поставил камень — сын, брат или мать и т. д. Нередко сообщается также имя мастера, который вырезал надпись или окрасил ее. Некоторые из таких мастеров расписались на десятках намогильных камней. В заключение выражается пожелание, чтобы камень долго стоял, и т. п.

В исландских сагах встречаются сообщения, которые можно понять так, что руны использовались для записи поэтических произведений. Например, в «Саге об Эгиле» рассказывается, что Торгерд, дочь Эгиля, выразила желание вырезать на деревяшке его поминальную песнь по сыновьям, а в «Саге о Греттире» некто Халльмунд просит свою дочь вырезать на деревяшке его предсмертную песнь. Однако сообщения такого рода, несомненно, анахронизмы. Рунам в них приписывается та функция, которую много позднее, т. е. в то время, когда писались саги, стала выполнять латинская письменность. Литературные произведения стали записываться только после введения латинской письменности, да и то не сразу и не всюду.

Впрочем, не исключено, конечно, что надписи, по своему содержанию представляющие то или иное сообщение, могли содержать элементы поэтической формы, или стихотворные строки, или даже целые строфы. То, что это действительно так, показали недавние раскопки в старом Бергене, в результате которых было обнаружено несколько сот надписей младшими рунами на различных предметах, в большинстве случаев деревянных. Надписи эти очень разнообразны по содержанию. В них есть и бытовые сообщения, и магия (в частности, около пятидесяти из них — это все руны, вырезанные подряд). Некоторые из них — денежные или торговые сообщения, другие — любовные послания. Многие — это просто имя владельца. Есть и надписи на латинском языке. Есть в надписях и стихотворные строки, и несколько целых строф, эддических и скальдических. Существенно, однако, что все эти надписи относятся к XII-XIV вв., т. е. к тому времени, когда уже применялась и латинская письменность.

О том, что поэзия, совершенно аналогичная древнеисландской (эддической и скальдический), существовала в эпоху викингов и на востоке Скандинавии, т. е. в Швеции и Дании, свидетельствуют прежде всего стихотворные строки в шведских и датских надписях младшими рунами. Особенно много таких строк на шведских рунических камнях эпохи викингов. Очень часто заключительные строки таких надписей — это стихи в обычном размере песней «Старшей Эдды» (см. ниже). Таковы, например, заключительные строки надписи на камне из Тюринге (Сёдерманланд):

В таких стихах не только ритм и аллитерация точно такие, как в песнях «Старшей Эдды», но и фразеология. В них встречаются, в частности, точные соответствия таких характерных для «Старшей Эдды» поэтизмов, как слова vísi «князь», miðgarðr «земля, мир», óneiss «смелый» или выражение jǫrð ok upphiminn «земля и небо» и т. п. Правда, по содержанию такие стихи ближе к скальдической, чем к эддической поэзии: в них сообщается о тех, в память кого поставлен камень, т. е. о современниках, а не древнее сказание.

Есть, однако, в одной шведской рунической надписи эпохи викингов стихи, которые не только по форме, но и по содержанию аналогичны эддической поэзии. Это стихи в знаменитой надписи на Рёкском камне (Эстеръётланд), самой длинной из рунических надписей (в ней 762 руны, младшие и частично старшие). Вот они:

Спорно, кто такой Тиодрик (остготский король Теодорих или франкский король Теодерик или какой-то неизвестный вождь викингов?), неясно, о каком море идет речь, и неизвестно, кто такие Меринги. Но бесспорно, что в этой строфе рассказывается что-то из какого-то героического сказания, а не сообщается о том, кому поставлен камень (о том, кому поставлен камень, говорится в пространной прозаической части надписи). Ряд слов в этой строфе точно соответствует древнеисландским поэтизмам, характерным для «Старшей Эдды»: сравни др.-исл. stillir «повелитель», flotnar «воины», goti «конь», skati «князь».

Вместе с тем в шведских рунических надписях эпохи викингов встречаются и стихи, которые совершенно аналогичны древнеисландской скальдической поэзии не только по содержанию, но и по форме. На медной коробочке для весов, найденной в Сигтуне, есть две строчки совершенно правильного дротткветта, т. е. самого обычного скальдического размера (подробнее о нем см. «Скальдическая поэзия»):

Внутренние рифмы (они выделены курсивом), полные в четной строфе и неполные в нечетной, и аллитерации расставлены здесь точно так, как принято в дротткветте. Есть в этих строчках и скальдический кеннинг («кукушка трупа», т. е. ворон) и скальдическое словорасположение (обычный порядок слов был бы: fann'k auka а nas gauk). Предполагается, что эти стихи были заклинанием против воров.

А в надписи на камне у Карлеви (остров Эланд) есть целая восьмистрочная строфа того же размера, в которой есть и характерное для этого размера слово расположение (переплетение предложений), и трех- и четырехчленные кеннинги: «работник Труд битв», т. е. конунг (Труд — имя богини), «Один повозки земли Эндиля» (Эндиль — морской конунг, земля Эндиля — море, повозка моря — корабль).

О том, что скальдическое искусство практиковалось в Швеции в дописьменные времена, свидетельствуют и некоторые факты. Как явствует из многих рассказов в исландских сагах, исландские скальды бывали в Швеции, сочиняли там хвалебные песни в честь тех или иных правителей и получали за исполнение этих песней подарки. Скальдическое искусство, следовательно, ценилось там. Но ценить такое своеобразное и трудное для понимания искусство, как искусство скальдов, могли, конечно, только в той стране, в которой оно практиковалось. Не случайно и то, что на нескольких шведских рунических камнях тот, кто вырезал надпись, называет себя «скальдом» (Þorbiorn skald, GrimR skald и Uddr skald).

* * *

На протяжении всего XI в. шведские рунические надписи — это не только тексты, но и произведения изобразительного искусства. Как правило, эти надписи вписаны в узор причудливо переплетающихся лентообразных туловищ каких-то фантастических зверей с разинутой пастью. Узор этот — одна из разновидностей так называемого звериного орнамента. Развившийся, как предполагается, в результате импульса, полученного от римского искусства, скандинавский звериный орнамент представлен с V по XI в. целым рядом последовательных стадий развития, или «стилей». У каждого из этих стилей есть специфичная для него манера и специфичные мотивы. Лентообразные звери на шведских рунических камнях XI в. характерны для самой последней стадии развития скандинавского звериного орнамента (с распространением христианства звериный орнамент отжил свой век).

Было высказано много соображений о том, какие внешние влияния обусловили эти стили. Однако смена стилей в рамках традиционной формы в конечном счете объясняется, вероятно, не внешними влияниями, а тем, что эта форма позволяла широкое варьирование, т. е. обеспечивала возможность индивидуального творчества, и что эта возможность использовалась. Характерно, что исследователи скандинавского звериного орнамента обнаруживают в нем не только последовательные стадии развития, но подчас даже индивидуальные манеры в пределах одной стадии. Так, норвежский археолог Шетели находит в великолепной резьбе на корабле и разных деревянных предметах из погребения в Усеберге (Норвегия, IX в.) работу разных мастеров — «строгого академика», «импрессиониста» и «барочного мастера», как он их называет.

Звериный орнамент давал широкие возможности варьирования потому, что он был искусством орнаментальным, а не изобразительным в собственном смысле слова, т. е. подразумевал направленность творчества на форму, а не на содержание. Однако, хотя звериный орнамент не был искусством изобразительным в собственном смысле слова, функция его все же, по-видимому, не была чисто орнаментальной. В исландской «Книге о заселении страны» рассказывается, что языческие законы начинались с такого запрета: «Люди не должны иметь в море кораблей со звериными головами, а если они их имеют, они должны убирать эти головы прежде, чем их станет видно с земли, и не подплывать к земле со скалящимися звериными головами и разевающими пасть мордами, дабы не испугать духов хранителей страны». Высказывалось предположение, что обязательность звериных морд в орнаменте, так же как и этот языческий запрет, имели своей почвой веру в магическую силу звериных морд с разинутой пастью.

Это предположение подтверждается тем, что, несмотря на многообразные изменения, которые претерпел звериный орнамент в Скандинавии, страшные морды с разинутой пастью не только не превратились в нем в абстрактный узор, как, естественно, должно было бы произойти, если бы их функция была чисто орнаментальной, но, наоборот, развитие звериного орнамента в Скандинавии в ряде случаев заключалось именно в том, что устрашающий момент в нем усиливался. Так, в IX в. в скандинавском орнаментальном искусстве появился так называемый «хватающий зверь»— фантастическое существо с головой не то кошки, не то собаки, не то человека, круглыми, яростно вытаращенными глазами и мощными и цепкими лапами, хватающими либо другого зверя, либо самого себя, либо раму орнамента. А в X в. в скандинавском орнаменте появилось новое страшное существо — так называемый «большой зверь», что-то вроде льва, обвиваемого змеей. То, что звериный орнамент отжил свой век только с распространением христианства, и всего позднее — в Швеции, стране, где язычество держалось всего дольше, тоже говорит о магических представлениях, связанных с язычеством, как почве, в которой коренился скандинавский звериный орнамент.

Как тип творчества, а именно — творчество, направленное на форму, а не на содержание, и заключавшееся поэтому в варьировании традиционной формы (что, однако, не исключало магической действенности этой формы), звериный орнамент аналогичен скальдической поэзии, как она нам известна из древнеисландских памятников (см. подробно в главе «Скальдическая поэзия»). И подобно тому как скальдическая поэзия, т. е. искусство, в котором интерес был сосредоточен на форме, сосуществовало с эддической поэзией, т. е. искусством, в котором интерес был сосредоточен на содержании, орнаментальное искусство сосуществовало в эпоху викингов в Скандинавии с изобразительным искусством в собственном смысле слова, и содержание этого изобразительного искусства совпадало с содержанием эддической поэзии.

На одной скале в Швеции (Рамсундсбергет, Сёдерманланд, начало XI в.) есть ряд рисунков, изображающих важнейшие моменты из сказания о Сигурде, убийце дракона Фафнира: Сигурд, сидя в яме, вонзает меч в дракона (лентообразного зверя, на котором вырезана обычная для XI в. надпись в память о том, кто построил соседний мост); Регин лежит, обезглавленный Сигурдом, и рядом с ним его молот, меха, наковальня и клещи; Сигурд поджаривает на очаге сердце дракона и сует себе в рот палец — он его обжег, пробуя, достаточно ли оно поджарилось; синицы, язык которых Сигурд стал понимать, когда кровь дракона попала ему в рот, сидят на дереве, и к дереву привязан Грани, конь Сигурда, нагруженный ларем с золотом. Изображения сцен из мифологических или героических сказаний, известных по «Старшей Эдде», — Сигурд убивает дракона, Гуннар в змеином рву, Тор ловит Мирового Змея, Фенрир Волк проглатывает Одина, великанша едет верхом на волке, и поводья у нее — змеи — есть на некоторых других шведских рунических камнях того времени.

Аналогичные рисунки есть и на камнях, на которых нет рунических надписей. На острове Готланд найдены камни с аналогичными рисунками. Они относятся к началу эпохи викингов. Общепризнано, что содержание этих рисунков — сцены из мифов или героических сказаний. Некоторые персонажи эддических сказаний ясно различимы на них (Один и его восьминогий конь Слейпнир; Тор, который ловит на удочку Мирового Змея, и бычья голова служит ему наживкой; Вёлунд в кузнице и обезглавленные им сыновья Нидуда; Гуннар в змеином рву). Однако очень многое в этих рисунках остается непонятным. Кто эти воины, плывущие на корабле или шествующие с опущенными вниз мечами, эти всадники, эти летающие фигуры? Очень возможно, что сказания или мифы, изображенные на рисунках, до нас не дошли, и в таком случае возможность понять, что́ на них изображено, вообще исключается.

Аналогичное изобразительное искусство было распространено, по-видимому, по всей Скандинавии. Изображение Гуннара в змеином рву различимо в резьбе на повозке из знаменитого погребения в Усеберге. Сцены из сказания о Сигурде (Регин кует меч Сигурду, Сигурд убивает дракона, поджаривает его сердце, убивает Регина) есть в резьбе на крыльце церкви XII в. в Хюлестаде. О существовании такого искусства в эпоху викингов на западе Скандинавии известно также из письменных источников. В древнеисландской литературе есть ряд свидетельств о том, что в эпоху викингов на щитах и на стенах домов изображались сцены из мифов и героических сказаний. Драпа Браги Боддасона, норвежского скальда первой половины IX в., представляет собой описание ряда таких сцен (Хамдир и Сёрли в палатах Ёрмунрекка, битва Хьяднингов, битва Тора с Мировым Змеем), изображенных на дарственном щите. В «Саге о людях из Лососьей Долины» рассказывается о том, что Ульв Уггасон, исландский скальд X в., сочинил поэму, в которой описывались сцены, изображенные на стенах дома Олава Павлина, в «Младшей Эдде» приводятся фрагменты из этой поэмы (в них говорится о похоронах Бальдра, ловле Тором Мирового Змея и битве Хеймдалля с Локи). В единственном месте «Старшей Эдды», где говорится об изобразительном искусстве (рассказ Гудрун о том, что́ она вышивала, когда жила у Торы, во «Второй песни о Гудрун»), речь идет явно о сценах из героических сказаний:

Распространенность в Швеции в эпоху викингов изобразительного искусства, содержанием которого были сцены из мифов и героических сказаний, часто тех самых, которые были содержанием исландской эддической поэзии, — веское свидетельство в пользу того, что эти сказания были основным содержанием и словесного искусства в Швеции в ту эпоху, т. е. что там тогда существовала поэзия, не только по форме, но и по содержанию аналогичная исландской эддической поэзии. При этом, поскольку в Швеции тогда еще господствовало язычество, в шведской мифологической поэзии, в противоположность исландской, вероятно, еще не была устранена связь с языческим культом и теми его моментами, которые с христианской точки зрения были «непристойными». Вероятно, именно такую мифологическую поэзию имеет в виду Адам Бременский, когда он в заключение своего описания языческого культа, связанного с храмом в Упсале, говорит о «многообразных и непристойных» песнях, которые исполнялись в этом храме во время жертвоприношений. Ниже приводится все это описание, единственное в своем роде описание скандинавского язычества, сделанное современником («История гамбургских архиепископов» — произведение Адама Бременского, в котором он, в частности, говорит о язычестве в Швеции, было написано около 1075 г.).

«У этого народа есть очень прославленный храм, который называется Упсала. Он расположен недалеко от города Сигтуна (или Бирка). В этом храме, который весь разукрашен золотом, народ поклоняется статуям трех богов. Самый могущественный из них, Тор, сидит на своем престоле посредине храма. Водан [т. е. Один] и Фрикко [т. е. Фрейр] сидят по ту и другую сторону от него. Отличительные черты каждого из них такие: Тор, как говорят, владычествует в воздухе и правит громом и молнией, ветром и дождем, хорошей погодой и урожаем. Другой, Водан, что означает «ярость» [в оригинале — furor], правит войнами и вселяет в людей храбрость перед лицом врагов. Третий, Фрикко, дарует смертным мир и сладострастие. Его идол снабжен поэтому громадным детородным членом. Водана же изображают они в доспехах, как мы — Марса, а Тор со своим скипетром [т. е. молотом] кажется похожим на Юпитера. Они также иногда возвышают людей в богов и поклоняются им, за их подвиги приписывая им бессмертие, подобно тому как они сделали с королем Эриком, о чем сказано в житии святого Ансгария.

Около этого храма есть огромное дерево, широко простирающее свои ветви. Оно вечно зеленое, зимой и летом. Никто не знает, что это за дерево. Там есть также родник, где язычники имеют обыкновение совершать жертвоприношение, топя в нем живого человека. Если он не выныривает, то считается, что желание народа сбудется.

Золотая цепь окружает храм, вися на крыше здания, так что идущие к храму издали видят ее блеск. Само же капище стоит на ровном месте, окруженное холмами наподобие театра.

У каждого из богов есть свои жрецы, которые приносят жертвы. Если свирепствуют хворь и голод, они совершают жертвоприношение идолу Тора, если угрожает война, — то Водану, а если справляется свадьба, — то идолу Фрикко. Каждые девять лет принято справлять в Упсале праздник, общий для всех провинций Швеции. Никто не освобождается от участия в этом празднестве. Короли и народ, все вместе и каждый по отдельности, шлют свои дары в Упсалу, и, что жестче любых наказаний, те, кто принял христианство, должны откупаться от участия в празднестве. Жертвоприношение происходит так: в жертву приносится по девять голов от всякого рода живых существ мужского пола. Их кровью принято умилостивлять богов. А трупы вешаются в роще, окружающей храм. Эта роща так священна для язычников, что каждое дерево в ней, в силу смерти и разложения жертв, считается божественным. Собаки и лошади висят в этой роще вместе с людьми, и один христианин рассказал мне, что он видел там семьдесят два таких трупа, висящих вперемешку. Что же касается песней, которые принято петь во время такого рода жертвоприношений, то они так многообразны и непристойны, что лучше о них умолчать».

* * *

Еще в начале эпохи викингов скандинавы в своих походах имели возможность познакомиться с латинским алфавитом. В ряде европейских стран, в частности в Англии, он уже применялся в ту эпоху для письма не только на латыни, но и на родном языке. Вероятно, еще в IX в. в Скандинавии появились латинские книги. Распространение христианства в Скандинавии сопровождалось знакомством с латинским письмом. По-видимому, не было церкви, в которой не нашлось бы хоть одной латинской книги. Латинский язык, как язык церкви, стал письменным языком в Скандинавии и в продолжение некоторого времени оставался единственным письменным языком. Понятия «латынь» и «письменность» были тогда синонимичны. «Язык книг» (bókamál) — так в Исландии и Норвегии называлась в ту эпоху латынь. Центрами книжной, т. е. латиноязычной, культуры стали школы при архиепископских и епископских резиденциях и монастырские скриптории. Сначала латинские книги только переписывались. Потом на латыни стали писать оригинальные произведения — богословские трактаты, жития святых, исторические сочинения и т. д. Языком церкви латынь оставалась в скандинавских странах до реформации, а языком науки — еще дольше.

Латинский алфавит был применен для письма на народном языке — исландском, норвежском, датском и шведском — не сразу после введения христианства. Когда именно — в отдельных скандинавских странах, как правило, не поддается установлению, так как древнейшие рукописи на народном языке не сохранились ни в одной скандинавской стране. По-видимому, это произошло в Норвегии и Исландии еще в конце XI в., в Дании и Швеции несколько позже, причем в Швеции позже, чем в Дании. Древнейшие из сохранившихся рукописей на норвежском и исландском языках относятся ко второй половине XII в., на шведском — к середине XIII в., а на датском — к концу XIII в. Но литературные памятники на исландском, норвежском, датском и шведском языках сохранились только в более поздних рукописях, так, исландские литературные памятники — в рукописях не древнее XIII в., а литературные памятники других скандинавских стран — как правило, в еще более поздних.

Таким образом, во всех скандинавских странах предпосылкой введения латинской письменности была христианизация. Но в зависимости от того, в каком обществе христианизация происходила, она протекала по-разному. Новое общество, которое образовалось в Исландии в результате ее заселения в эпоху викингов, было совсем непохоже на то, что заселяло старые скандинавские страны. Поэтому христианизация произошла в Исландии совсем не так, как в других скандинавских странах. А в связи с этим и последствия введения латинской письменности для литературы были в Исландии совсем не те, что в Дании, Норвегии и Швеции.

В начале эпохи викингов, т. е. на рубеже VIII и IX вв., во всех скандинавских странах господствовало язычество. Но когда Адам Бременский писал о языческом храме в Упсале, т. е. в конце XI в., во всех скандинавских странах, кроме Швеции, христианство уже было официальной религией.

Всего раньше произошла христианизация Дании. О том, когда она произошла, есть свидетельство знаменитой рунической надписи на одном из двух камней в Еллинге (Ютландия, X в.). Эта надпись гласит: «Король Харальд велел поставить эти камни в память о своем отце Горме и своей матери Тюре, тот Харальд, который завладел всей Данией и Норвегией и сделал датчан христианами». Считается, что Харальд Синезубый (это он говорит о себе в надписи на Еллингском камне) принял христианство около 960 г. По-видимому, его обращение в христианство (согласно церковной легенде в превосходстве христианского бога над языческими его убедило чудо, совершенное немецким епископом Поппо в его присутствии) было решающим моментом в христианизации Дании. Мощная поддержка, которую королевская власть оказала новой религии, помогла ей вскоре стать государственной идеологией.

В Норвегии христианизация тоже была делом королей. Еще Хакон Добрый (умер около 960 г.) пытался ввести христианство (он воспитывался в Англии, где и принял христианство). Но он встретил сильное сопротивление и ничего не добился. Короли Олав Трюггвасон (995–1000) и Олав Святой (1014–1028) действовали более решительно. Исландские саги очень подробно и объективно рассказывают о том, как эти короли насаждали христианство в Норвегии, свирепо расправляясь со всеми противниками новой религии и подвергая жестоким пыткам и казням всех, кто упорствовал в язычестве. Государственной религией христианство стало в Норвегии, в сущности, еще при Олаве Трюггвасоне.

В Швеции борьба христианства с язычеством была более затяжной. Несмотря на то что деятельность христианских миссионеров (немецких, английских, а потом и норвежских, датских и даже русских) началась еще в 20-х годах IX в., а в XI в. несколько шведских королей были христианами, только в конце XI или начале XII в. упсальский храм — главный оплот язычества в Швеции — был разрушен и христианство окончательно упрочилось. Однако история Швеции в XI в. остается во многом неизвестной. В частности, неизвестна дата разрушения упсальского храма и неясно, почему христианство встретило в Швеции более ожесточенное сопротивление, чем в соседних странах. Возможно, это связано с тем, что в Швеции королевская власть была слабее. Несомненно только, что, когда христианство в Швеции окончательно упрочилось, враждебность церкви ко всему, что было связано с язычеством, оказалась здесь сильнее, чем в других скандинавских странах.

В Исландии в эпоху, когда происходила христианизация, не было ни короля, ни правительства, ни войска, ни полиции, ни вообще каких-либо государственных институтов. Годорды — общины свободных людей, годи — жрецы, предводительствующие в этих общинах, альтинг — всеисландское вече, собирающееся раз в год на две недели для суда и законодательства, законоговоритель — всеисландский старейшина, не имеющий никакой власти вне альтинга, — все это совершенно непохоже на государственные институты. В Исландии не было силы, которая могла бы использовать христианство для подчинения себе населения, и поэтому в Исландии христианизация не сопровождалась ожесточенной борьбой между старой и новой религией. Христианство было принято в Исландии в 1000 г. (или, может быть, в 999 г.) как официальная религия в результате мирного соглашения, заключенного на альтинге между язычниками и христианами. В противоположность тому, что произошло во всех других скандинавских странах, в Исландии устная литературная традиция, связанная с язычеством, не подверглась искоренению после того, как христианство стало официальной религией. Культурная преемственность и единство культуры оказались ненарушенными.

Таким образом, применение латинского алфавита для письма на народном языке имело своим результатом возникновение письменной литературы на исландском, норвежском, датском и шведском языках. Однако в Дании, Швеции и Норвегии эта литература оказалась совсем не такой, как в Исландии. Ни в одной скандинавской стране, кроме Исландии, эта вновь возникавшая письменная литература не была преемственно связана с устной литературной традицией, существовавшей в этих странах и уходящей своими корнями в глубь веков. Ни в одной скандинавской стране, кроме Исландии, эта устная литературная традиция не нашла прямого отражения во вновь возникавшей письменной литературе на народном языке. Во всех скандинавских странах, кроме Исландии, вновь возникшая письменная литература была лишена какой-либо самобытности, оторвана от народной почвы, подражательна по отношению к литературам передовых европейских стран и очень бедна. Литература эта возникала либо из чисто практических потребностей (законы и т. п.), либо служила интересам церкви (проповеди, жития святых и т.п.), либо подражала иноземным образцам.

Только в одной скандинавской стране — Исландии — древняя литература и самобытна, и богата. Бо́льшая и лучшая часть древнескандинавской литературы — это литература исландская.