Часть первая

Вечный старпом

Было это в те годы, когда за границу нашей Родины уже выпускали, но никто еще не ездил. Причин было много. За ними стояли страницы опросного листа, скрупулезный кадровик и сотрудник 1-го отдела. Они зорко следили за каждой строчкой, четко, разборчиво и собственноручно написанной претендентом.

Перепрыгнуть через этот барьер, состоящий из отставного среднего командного состава непобедимой Советской Армии, было невозможно. Фанатическая преданность инструкциям, субординация по инстанциям и выстраданная годами круговая порука делали прохождение документов делом не менее важным и длительным, чем героическая оборона Сталинграда. Причем, в бумажной битве полегло людей не меньше, чем в прославленных окопах. В каждом человеке, без исключения просматривался если не коварный диверсант, то наверняка подлый шпион и потенциальный вредитель.

Первую линию обороны держали кадровики низшего звена – бывшие боевые офицеры, прошедшие тяжелый путь от призывного пункта до Берлина. Через эти редуты проходили практически все, кроме бывших власовцев, двоеженцев и счастливых обладателей пятой графы.

На второй линии выстраивались пригретые райкомовскими пайками бойцы штабного фронта, изнуренные за долгие годы войны бесконечными марш-бросками из кабинета в столовую и обратно. Они так тщательно перемывали косточки претендентов, что райкомовской парткомиссии доставались лишь жалкие остатки в виде супового набора из членов партии и беспартийных. Причем, количество последних не превышало 10 %, что сравнимо с минимальным вложением мяса в докторскую колбасу.

На последнем рубеже звенели орденами старые тыловики, износившие не одну пару хромовых сапог на тенистых дорожках подмосковных дач. До Берлина они доехали гораздо позже, но успели принять участие в боях за имущество жалких прихвостней фашистов. Они проводили естественный отбор, оставляя позвоночных и отсевая лишних пресмыкающихся. Конечно, бывали исключения, когда приходилось выпускать незаменимых специалистов, имеющих судимость, беспартийность и пятую графу одновременно. Но о таких случаях никому доподлинно не известно.

Проверяющие были добросовестны на работе, скромны в быту и примерны в семье. Объединяло их тихое пьянство, стандартный двухтомник воспоминаний маршала Жукова и горькая обида на горячо любимую Родину.

Невыездным старпома Михелева сделала раздольная холостяцкая жизнь и полное отсутствие, какой либо партийности. Два года назад Михелев выбыл из комсомола по возрасту, но три попытки вступить в партию сорвались по глупости. Первый раз он не вписался в процентовку – на одного инженерно-технического члена партии должно было приходиться не менее пяти рабочих, но одного члена все-таки не хватило. В другой раз – из-за прочерка в графе семейное положение, которое председатель районного женсовета пережить так и не смогла. Последний раз это произошло прямо на бюро райкома, где старпом честно заявил, что вступает в партию потому, что без партбилета на должность капитана его не утвердят даже на том свете. Прямота Михелева напоролась на принципиальность председательши парткомиссии, седой ровесницы Клары Цеткин. В результате дискуссии ровесница попала в больницу, замполит – на целину, а старпом – в черный список…

Михелев понимал, что начать новую жизнь необходимо с женитьбы. Невесты кругами ходили мимо него – высокого красивого парня, проявляя симпатию в самых различных формах. Удерживало то, что симпатию в тех же формах эти же невесты проявляли и по отношению к другим членам трудового коллектива. Бодаться с друзьями старпом не хотел, ждал единственную не первый год и, наконец, дождался…

Симочка Тяпкина была девушкой симпатичной, и предельно скромной. Свою природную красоту она не выпячивала напоказ, а напротив прятала в глухих платьях и сарафанах. Открытыми купальниками, как и городскими пляжами, она не пользовалась, поэтому достойно оценить ее прелести мог только человек с богатым воображением. Воображением Михелева бог не обидел, но перевести зрительные образы в практическую плоскость никак не удавалось. На контакт Симочка не шла не только с ним, но и с другими воображающими. Подвергнуть огранке подобный бриллиант можно было только невероятной хитростью.

Желание покорить прекрасную девушку, наконец, совпало с серьезными намерениями завести семью. Претворить мечту в жизнь помог случай.

Караван работал в закрытой от сторонних глаз крымской бухте. Работы велись днем и ночью под тщательной охраной военных судов. Их было так много, что прославленный балагур Лев Наумович Берембойм пустил слух о месторождении жемчуга, найденного в этих местах. Все посмеялись над этой шуткой и забыли. Кроме Михелева.

В один прекрасный день, проходя мимо снятого для ремонта черпака, несколько дней лежащего на палубе, старпом наклонился, поднял крупную ракушку крымской мидии и неожиданно закричал:

– Нашел! Ей богу, нашел! Товарищи, смотрите – они существуют!!!

В его высоко поднятой руке бледно мерцала крупная белая жемчужина…

С этой минуты золотая, вернее, жемчуговая лихорадка захлестнула весь экипаж. Все, включая неосторожно пошутившего Льва Наумовича, проводили своё свободное время возле черпаков, пытаясь прямо на ходу зачерпнуть немного драгоценного болота для последующей промывки. Донный ил обычно на борт не попадает, а вывозится шаландами на свалку. Теперь же, дурнопахнущая грязь была везде – включая капитанский мостик. Новых находок не было. Предложение Берембойма жемчужину продать, а вырученные средства поделить поровну понравилась всем, кроме Михелева.

– Сокровище будет подарено моей будущей жене, – твердо заявил старпом и протянул заветный шарик… Симочке Тяпкиной. Бедная девушка покраснела, то ли от скромности, то ли от счастья.

Героический поступок достойного юноши все оценили стойко. Конечно, продать и поделить – идея заманчивая, но создать новую ячейку общества с пышным банкетом прямо на судне – показалась более зрелой.

Свадьбу отмечали в кают-компании так весело, что приход чекистов, вызванных замполитом, не смог омрачить торжества момента. Жемчужину у Симочки, конечно, отобрали, пообещав выплатить 25 % стоимости. Больше чекистов не видел никто, как, впрочем, и жемчужину.

На следующий день счастливый Михелев с восторгом рассказывал о потрясающих достоинствах своей супруги, сумевшей 30 лет сохранять девственность, ожидая встречи с ним. Но слушать было не кому.

Алчность поглотила коллектив целиком. Напрасно старпом клялся в том, что пресловутая жемчужина – всего лишь головка булавки от недавно купленной рубахи и весь подлог совершен ради неё единственной…

Жемчуг искали безрезультатно еще несколько недель, пока замполит не получил с берега результаты экспертизы. Некоторые крайне недоверчивые товарищи считают, что жемчужину подменили чекисты. До сих пор на флоте ходят слухи о невероятных запасах черноморского жемчуга в районе Балаклавы. Даже называют точные координаты – 15 градусов… Впрочем, это до сих пор – страшная государственная тайна.

А маленький секрет у новоиспеченной мадам Михелевой все-таки был. Двенадцать лет проживал он с бабкой в далекой саратовской деревушке, вдали от хронически девственной матери.

 

Часть вторая

Храбрый «трус»

Было это в те годы, когда страшные следы войны еще стерты не были, появляясь в разных местах и оглашая свое возвращение зловещим эхом.

Работы велись в Николаевском порту. Во время войны один причал использовался для складирования крупнокалиберных снарядов. Авиационная бомба попала куда следует, разрушила причал, и сотни снарядов оказались в море.

Приступившая к работе землечерпалка тоже попала куда следует, и в каждом черпаке со дна поднималось несколько снарядов одновременно. В течение часа весь экипаж был эвакуирован. Саперы приступили к работе, но, без помощи моряков, вывоз снарядов с судна оказался невозможным.

Добровольцами вызвались старпом Михелев, старший механик Петрович, кочегар– орденоносец Гранитов и молодой матрос Крымов. Продукты сухим пайком им выдали на трое суток, а командир саперов старший лейтенант Чайка для поддержания боевого духа выделил по литровой банке спирта каждому, кроме матроса, обеспечивающего самый опасный участок работы. Крымов был единственным, кто непосредственно соприкасался с опасными железками – стропил снаряды в самом черпаке. Затем снаряды при помощи крана загружались на грузовики и вывозились с территории порта. При такой организации труда допускать матроса к спирту было не только нецелесообразно, но и опасно.

Напряженная работа продолжалась двое суток. Петрович и Гранитов поддерживали работу машин и механизмов, периодически укрепляя нервы слаборазведенным напитком. С той же периодичностью Гранитов напоминал, что выбраться из машинного отделения им все равно не удастся, поэтому жидкость необходимо употребить «сразу всю, чтобы добро зря не пропадало». Петрович идею кочегара не поддерживал, хотя перспектив благополучного выживания тоже не наблюдал.

Старпом Михелев и сапер Чайка пили прямо на мостике. Старпом управлял краном и движением черпаков одновременно. Каждый час они поправляли здоровье и усиливали мужество, после чего Михелев подбадривал старшего лейтенанта:

– Повезло тебе Чайка – летать умеешь, а меня как подбросит в воздух – так камешком на донышко…

Михелев слегка гундосил, и это предавало сказанному ещё более зловещий смысл.

Матрос Крымов работал молча. Говорить ему было не с кем, поднимать боевой дух не чем, а лазить по черпакам со старыми снарядами опасно настолько, что, кроме известных непечатных выражений, в голову ничего не приходило. В конце вторых суток, когда снаряды пошли на убыль, а потом и вовсе пропали, Крымов отпросился по естественным надобностям…

В это время на палубе старпом Михелев купался в лучах славы. Став спасителем мирного города, он детально рассказывал заполнившим палубу корреспондентам все тонкости чудесной эпопеи, не забывая сапера Чайку, Петровича и даже кочегара Гранитова. Не охватила его память только матроса Крымова.

Неожиданно кто-то поинтересовался, находились ли трусы, отказавшиеся принять участие в опасной работе. Михелев, утративший всякое чувство меры, залихватски ответил:

– Все, кто спасал город – рядом со мной, на судне трусов – нет.

Корреспондентам так понравилась эта фраза, что все дружно записали крылатые слова старпома. К всеобщему удивлению, на палубе вновь появился матрос Крымов. Защелкали затворы, засверкали вспышки, и расстрелянный фотоаппаратами матрос вошел в историю. Уточнить фамилию не представляло большого труда.

На следующий день николаевские газеты запестрели фотографиями храброго старпома и «трусливого» матроса. Возмущению матроса Крымова не было границ. Михелев заперся в каюте, не решаясь выходить. Крымов же, напротив, все свободное время проводил у двери каюты старпома. Уговоры замполита ни к чему не привели…

Решено было требовать от редакций газет публикации опровержения. Содержание каждого номера утверждалось партийным, советским или профсоюзным органом и никто не хотел согласиться, что подотчетная газета опубликовала чистейшей воды клевету. Матрос Крымов не унимался и грозил обратиться с открытым письмом к съезду партии. Скандальную ситуацию предотвратил изобретательный сапер Чайка, подавший своему руководству рапорт о необходимости замены в наградном списке фамилии Чайка на – Крымов.

Между прочим, опровержение николаевские газеты все-таки опубликовали. Правда, после того, как портрет матроса Крымова с новенькой медалью появился на первой странице «Красной звезды» с подлинным рассказом о его подвиге.

 

Часть третья

На мели

Было это в те годы, когда опытных капитанов уже списали на берег из-за избытка возраста и недостатка образования, а молодые штурманы ещё только перескакивали с одной мели на другую в связи с полным отсутствием опыта.

Дело было в том, что процесс обучения в мореходном училище был построен так, чтобы курсанты могли научиться углублять дно и следить за горизонтом одновременно. За четыре года обучения постигнуть тонкости сразу двух профессий курсанты не могли. Поэтому, их «учили понемногу», дипломы гидростроителя-багермейстера получали все, а настоящие знания, как предполагалось, должны были прийти с опытом.

Если вы где-то случайно услышите слово «багермейстер», не пугайтесь – это не диагноз, а профессия. Если шипчандлер и маркшейдер имеют продукты и уголь, то багермейстер – море и дно, т. е., воду и ил одновременно. С одной стороны, эти опытные штурмана смело бороздят просторы акватории черноморских портов, с другой стороны, подобно сказочному герою Садко, черпают морские богатства прямо со дна. Непосредственная близость к неисчерпаемым запасам ила порождает у багермейстеров некоторое пренебрежение к штурманским обязанностям.

Посадка судна на мель не является для них чем-то необычным, напротив, формирует особый, доступный только настоящим специалистам, багерский шик. Популярность хорошего багермейстера определяется количеством посадок на мель. Особо приветствуются ситуации, вызванные сильным алкогольным опьянением. А если багер сумел самостоятельно с этой мели еще и сняться, то легенды о столь памятном событии будут десятилетиями будоражить неопохмеленный разум судовых балагуров.

В то время навигационное оборудование судов сводилось к трём точным приборам – сектанту, образца 1913 года, компасу, зафиксированному в неизменном положении ещё в 1905 году, и спиртометру. Последний использовался для уточнения параметров прозрачной жидкости, которой теоретически протирались два предыдущих агрегата. Всё это счастье дополняли карты Черного моря, точно отражающие географические познания ровесников Ветхого завета.

С годами они превратились в некое подобие древних манускриптов, на которых разборчиво выделялась лишь сухая надпись: «ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ». Контуры береговой линии просматривались очень слабо, зато всё остальное определялось наугад. Острова, рифы и прочие картографические парадоксы на поверку могли оказаться тривиальными следами мух, а такие несущественные мелочи, как глубины, приходилось определять исходя из собственного опыта…

Капитан Михелев знал, что такое хорошая мель не понаслышке – годы тяжелого и неблагодарного труда старшего помощника не прошли даром. Команда питала к своему капитану искреннее уважение и была уверена – Михелев свою мель обязательно найдет, и, возможно, даже выведет судно на чистую воду. Главное, опыт у капитана был большой.

Первый раз о нем, как о судоводителе заговорили, благодаря корове…

Дело было на Николаевском судоходном канале. Шаланда «Енисейская-4» только вышла из капитального ремонта. Ходовые испытания проходили на редкость успешно, пока кто-то не обратил внимания на резкое снижение хода. Машина работала нормально, бурунам за кормой мог позавидовать любой крейсер, а хода – не было. Вместо положенных семи миль шаланда разгонялась лишь до двух. После недолгих споров выяснилось, что новый винт, отлитый и поставленный на судоремонтном заводе, конструктивно не соответствует штатному. На проектирование и отливку нового винта должно уйти не меньше месяца и во избежание простоя, было принято решение шаланду из эксплуатации не выводить, и теперь движение шаланды от земснаряда до свалки (места сброса грунта) выглядело странновато – судно передвигалось чрезвычайно медленно, поднимая бурун выше палубы. Временная тихоходность судна совпала с прибытием новоиспеченного помощника капитана Михелева. Пышный банкет в его честь завершился далеко за полночь. На следующее утро капитан шаланды занемог. Простояв на мостике несколько часов, он почувствовал сильную головную боль и, поручив штурману Михелеву штурвал, спустился в каюту для поправления здоровья. В отличие от капитана, Михелев на ногах стоял твердо, что, впрочем, не прибавило ему знания акватории Николаевского канала. Капитан, уходя, смог выдавить из себя лишь одну сокровенную фразу:

– Держи курс на корову. Пока с нею поравняемся – я немного высплюсь.

Корова – это не морской термин, а домашнее животное. Она мирно паслась на берегу Николаевского канала, даже не ведая, что становится героиней нашего рассказа. В свою очередь Михелев, будучи человеком исполнительным, твердой рукой повел судно по указанному курсу.

Самостоятельно Николаевский канал он проходил впервые, но крупный рогатый скот, пасшийся на берегу об этом глобальном событии даже не догадывался. Михелев лично следил за коровой и периодически давал указания вахтенному матросу, который крутил штурвал то вправо, то влево. В капитанский бинокль корова была видна предельно четко. Бесхитростное животное спокойно что-то жевало, отбиваясь от мух при помощи хвоста, и не обращало внимания на рекогносцировки шаланды. Михелев, напротив, был предельно внимателен, мгновенно реагируя на малейшие действия ориентира.

Идиллия продолжалась часа полтора, пока капитан сквозь сон не почувствовал легкий толчок и характерное трение корпуса о грунт. Вернувшись на мостик, он быстро убедился в справедливости своей догадки – судно прочно сидело на мели. Двигатели работали на предельной мощности, со скоростью вентилятора вращался винт, на берегу мирно паслась корова, но судно с места не трогалось. По мостику носился бледный Михелев и отдавал команды, непонятные даже самому себе. Их молча выполнял невозмутимый рулевой. Но исправить положение без посторонней помощи было уже невозможно. Часа через четыре шаланду снял с мели подошедший буксир. Дебют Михелева закончился беседой в каюте начальника каравана, в ходе которой выяснилось, что корова – животное неразумное и на месте, как буй, не стоит. Самого же Михелева назвали безграмотным деревенским пастухом, не способным проследить даже за одной единственной коровой.

Через пять лет Михелев вновь прославился на том же Николаевском канале. В очередной раз представленный к должности капитана, прибыл он в компании с другими стажерами на уже знакомую нам шаланду. Встреча старых знакомых, естественно, закончилась банкетом. К утру возник спор – смогут ли стажеры самостоятельно провести судно до Очакова. Сначала капитан утверждал, что ничего из этой затеи не выйдет, потом согласился на эксперимент и, в завершение всего, пошел спать. Суть пари, заключенного в капитанской каюте была такова: если стажеры благополучно приводят судно в Очаков, то сразу же отправляются восвояси, с подписанными документами о прохождении месячной стажировки. В противном случае, они возвращаются в Одессу с бумагой, ставящей их профессиональную пригодность под большое сомнение.

Таким образом, вместо одного капитана на вахту заступили сразу три стажера. Стоящий у штурвала матрос растерялся от обилия противоречивых команд. В районе развилки, где канал разделяется на Николаевский и Херсонский, спор будущих капитанов разгорелся с невероятной силой. Если верить тому, что услышал рулевой, то возникнет парадоксальная картина – один стажер предлагал идти вправо, второй – влево, а Михелев успокаивал обоих, не решаясь, присоединится к кому-либо. Свое мнение у него было, но, помня случай с коровой, он не решался его высказать. Тонкость заключалась в том, что лебедь, рак и щука, т. е. – стажеры, даже не догадывались о цели визита судна в славный город Очаков. А дело было в отсутствии буксиров, ощущавшемся на флоте настолько остро, что для буксировки понтонов пришлось направить эту многострадальную шаланду – теперь за кормой тянулся длинный шлейф из двадцати понтонов, загруженных рефулированым песком. Пока стажеры спорили, шаланда резко сбавила ход, понтоны сбились в кучу, а тросы так опутали винт, что дальнейшее продвижение стало крайне проблематичным. Так бездарно намотать на винт и погубить три блестящие карьеры!!!

Чудесное спасение, в облике старшего механика, появилось неожиданно: «Отдайте один конец буксирного троса, привяжите его к линю и ныряйте по очереди, постепенно разматывая трос под водой».

Простое решение таило в себе серьезную опасность, но наши стажеры были настроены решительно. Пока капитан спал, они всю ночь ныряли в районе кормы. К шести часам утра винт был освобожден, понтоны взяты на буксир, а шаланда взяла курс на Очаков. Несколько часов спустя, проснулся капитан. Выйдя на палубу, он лишь констатировал факт удачного прихода судна в порт назначения. Получив выигранные в результате пари справки, стажеры поспешили ретироваться с приносящей неудачу шаланды. После таких экстраординарных событий капитан Михелев зарекся подниматься на капитанский мостик шаланды. Впоследствии, будучи капитаном землечерпалки, при виде швартующихся к борту его земснаряда шаланд, он отворачивал голову, незаметно сплевывал через левое плечо и что-то шептал себе под нос.

Если вы думаете, что прочитанные истории составляет весь художественный замысел байки, то сознание собственной ошибки, уже на следующем абзаце, покажется неотвратимым. Событие, послужившее темой этой истории, произошло на южном побережье Крыма. В местах курортных и красивых.

Обычно, путь от Севастополя до Балаклавы занимал часов пять. На этот раз, не смотря на нечеловеческие усилия кочегаров, долгожданная бухта Ласпи не приближалась ни на милю. Седьмой час пути был отмечен видением. Его трижды наблюдал в виде огней крупного населенного пункта вахтенный матрос. Радостный крик этого фантазера был вовремя прерван сохранявшим внешнее спокойствие капитаном. Используя простые, доступные слова он объяснил матросу бессмысленность подобных утверждений – в зоне военного укрепрайона никаких населённых пунктов быть не может. На бестактные вопросы, поступающие из машинного отделения, Михелёв парировал остро и бескомпромиссно. Другого не следовало и ждать – о чём говорить с людьми, не имеющими никакого понятия о встречных подводных течениях. Насколько эти течения сильны и как они очутились у крымского берега, не знал никто. То, что произошла ошибка, капитан уже осознавал, но гордость профессионального штурмана, коим он себя считал, не позволяла согласиться с эти наглым утверждением. Лишь утренний пейзаж спускающейся к морю Медведь-горы, и широкая панорама Большой Ялты позволили Михелёву достойно оценить всю глубину своих заблуждений. На его беду жемчужина Крыма была обнаружена и членами экипажа. Весть о приходе в курортный город так быстро распространялась по судну, что встреча с вымотанными ночным круизом кочегарами не предвещала ничего хорошего. Не успела закрыться дверь капитанской каюты, как из преисподнии, вернее, из машинного отделения поднялась группа чертей, а ещё точнее, покрытых угольной пылью кочегаров. Они были явно возбуждены, требовали немедленной встречи с капитаном, а совковые лопаты нервно перекладывались из одной руки в другую. Дело в том, что со следующего дня землечерпалка должна была приступить к работе в Балаклаве – т. е. возвращаться назад придется уже сегодня, а кочегары смертельно устали во вчерашней борьбе с мифическим подводным течением. Одно дело поддерживать давление котла при дноуглублении, когда паровая машина работает на половину своей мощности, другое – насыщать ненасытную топку при движении в открытом море. Как мог произойти подобный казус? То ли капитан Михелёв отвлёкся, то ли вход в гавань Балаклавы неожиданно резко сузился… Об этом можно только гадать. Главное, что судно, благополучно миновав порт назначения, устремилось к Ялте, оставляя по левому борту Форос, Береговое и Алупку, огни которых и видел вахтенный матрос.

Переговоры, проходили за закрытой дверью, но достигнутый в итоге консенсус устроил всех. Договорились, что по приходу в Балаклаву капитан лично накроет стол в лучшем ресторане этого городка, а в качестве приглашённых – будут все участники этой неблаговидной истории.

Между прочим, приведя судно не в Балаклаву, а в Ялту, капитан Михелев повторил легендарный подвиг матроса Железняка, направившего Черноморскую эскадру вместо революционного Херсона в занятую белогвардейцами Одессу.

 

Часть четвертая

Капитан покидает судно последним…

Годы шли неумолимо и знаменитый капитан Михелев начал понемногу стареть – некоторые привычки молодости становились линией поведения, доводя его поступки до некоторой степени абсурда.

Например, старая привычка закупать продукты лично, теперь обрела новые краски. Капитан совершал рыночный променад, не спеша, в сопровождении двух матросов. То, что, по его мнению, представляло кулинарный интерес, немедленно приобреталось и исчезало в необъятных авоськах, которые к концу прогулки так сильно увеличивались в объеме, что напоминали рыболовецкие тралы, поднимающие с морского дна рекордный улов. После серии подобных шопингов, любой из участвовавших в них матросов мог смело претендовать на мемориальную запись в книге рекордов Гинесса. Сам же капитан поглощал содержимое сетчатой тары без остатка и обзавёлся таким замечательным животом, что рядом с ним знаменитые борцы «сумо» выглядели бы жалкими моськами в сравнении с легендарным слоном.

Наличие столь внушительной части тела не мешало ему по-прежнему наслаждаться жизнью. Конечно, былые рандеву с юными официантками пришлось сократить до минимума. За то красоваться на капитанском мостике в форменном кителе с направленным на нудистский пляж биноклем не препятствовало ничего. Счастливым обладательницам престижных (выше шестого) номеров бюста, так горячо почитаемых Михелевым, было невдомёк, что удостоивший их вниманием капитан стоит на мостике без брюк – лишь в трусах неопределенного размера, сшитых на заказ.

Но теперь отвлечемся от личных пристрастий и вернемся к делам общественным. Однажды, получив в управлении зарплату для всей команды, капитан Михелев с обычным эскортом совершил стандартную прогулку по Привозу. Вернувшись на судно, капитан собрался приступить к обычной процедуре выдачи зарплаты. Но… Ведомость, по которой шуршащие купюры должны были добраться до каждого индивидуума, таинственным образом исчезла. Лишь на третьем часу безрезультатных поисков ее сумел обнаружить один из участников рыночного плавания – в заклейменную круглой управленческой печатью ведомость была аккуратно замотана малосольная дунайская селёдочка…

Так старые, укоренившиеся привычки удачно дополнил свежий, ещё не тронутый бесплатной медициной склероз. Прежние легенды о капитане Михелёве стали пополняться всё более живописными фактами. Наиболее замечательная из этих историй касалась крайне пренебрежительного отношения нашего героя к ведению судовой документации. Человеку непосвященному работа капитана может показаться романтической сказкой о далёких неизведанных морях. На самом деле – это ещё и кропотливый бюрократический процесс заполнения различных отчётов, формуляров, справок и т. д.

Всю эту бумажную возню Михелёв не любил смолоду. С годами чувство неприязни к ведению текущей документации росло прямо пропорционально количеству бумаг. Михелёв оформлял только документы, касающиеся портовых властей, а все прочие прятал в стоящий в его каюте старый боцманский рундук. Чем сильнее ругали его в управлении, тем больше макулатуры накапливалось. Каждый раз, уходя в очередной отпуск, он высыпал содержимое рундука в мешок и отправлялся с ним домой.

Весь отпуск, не смотря на протесты жены, посвящался такому ненавистному делу, как заполнение анкет, отчетов, циркуляров и прочей дребедени. К концу отпуска документация приводилась в «божеский» вид и вновь загружалась в мешок.

По отделам управления капитан Михелёв перемещался с двумя мешками: из одного извлекались просроченные документы, из другого – шампанское и конфеты, в качестве презента за их несвоевременную сдачу. Мешки пустели, складывались в уже известную нам авоську, вместе с хозяином отправлялись на судно, и исчезали на дне рундука до следующего отпуска. Так повторялось из года в год, но каждый раз воспринималось окружающими, как мастерски поставленная театральная постановка.

Суда, как и люди, с годами моложе не становятся. Приходит время, когда и они пришвартовываются к своему последнему причалу. Долгий прощальный гудок оповещает бывших собратьев об окончании долгого скитания по морям, рекам и прочим водоёмам. Вскоре, после выхода капитана Михелёва на пенсию, была списана на металлолом и его родная землечерпалка. Бывший капитан присутствовал при последнем спуске флага. Он ещё долго стоял на мостике с поднесенной к правому виску ладонью, отдавая честь умирающему кораблю и людям, долгие годы составлявшим с ним единое целое, но не дожившим до этой минуты. Старый капитан покидал судно последним…