Себ Сорож добрался до общинной управы в половине десятого. В коридоре он столкнулся с Аноном, кое-как причесанным, застегнутым наперекосяк и чем-то озабоченным.

— А, вы наконец! — воскликнул тот. — Ну, они арестованы?

— Кто?

— Лабар с сестрой.

— Не знаю… Я…

Оба бросились по лестнице.

— За мной пришли в гостиницу, — задыхался Анон. — Кажется, их поймали на вокзале в Брюгге.

Действительно, именно на вокзале в Брюгге двое инспекторов задержали портного и его сестру. Де Миль в сопровождении двух полицейских явившийся к Лабару, застал дом опустевшим; видимо, портной или его сестра поднялись в спальню красавицы Жюли и, увидев пустую кровать, догадались, куда бежала молодая женщина и каковы будут для них последствия ее бегства. Собрав второпях кое-какое тряпье, эти двое тоже бежали… Куда? Де Миль не задавался долго этим вопросом; бросившись к телефону, он обзвонил полицейские посты соседних городов. Из Брюгге ему вскоре сообщили, что Лабар с сестрой задержаны. Их незамедлительно доставили на полицейской машине в Сент-Круа, а Эрали, по одному из его излюбленных выражений, «взял на себя получение».

Лабар с сестрой сидели в наручниках у окна, внушительного вида полицейский наблюдал за ними краем глаза. С опущенными головами, хмурыми тяжелыми взглядами, оба казались подавленными.

— Наконец-то! — воскликнул Эрали, вставая навстречу заместителю королевского прокурора и инспектору. — Где вы пропадали? — обратился он к Сорожу.

— Думаю, если я вам скажу, что ходил за тем, что обычно называют «предсказанием судьбы», — улыбаясь, ответил тот, — вы мне не поверите. Между тем это абсолютная правда, я вопрошал оракула, и он мне ответил…

Судебный следователь пожал плечами: манеры инспектора действовали ему на нервы.

— Что ж, тем временем, — заметил он не без язвительности, — мои люди (он усиленно выделил местоимение) задержали в Брюгге этих презренных, когда они собирались сесть в поезд на Брюссель. Они…

Жестом прервав собеседника, Сорож приблизился к нему и тихо спросил:

— Вы их допросили?

— Нет, как раз собирался это сделать… В любом случае, нельзя дать им опомниться… Начну с Лабара…

Он повысил голос:

— Бурдо, не могли бы вы увести женщину в соседнюю комнату? Приведете ее ко мне, когда я вас позову.

— Хорошо, господин следователь.

Полицейский схватил Берту Лабар за руку и увел.

Воцарилась тишина. Антуан Лабар даже головы не повернул, когда его сестра вышла из комнаты. Анон освободился от пальто и шляпы и приняв излюбленную позу — слегка расставив ноги и заложив руки за проймы жилета, — расположился за спиной маленькогто Де Миля, перед которым уже лежал белый лист бумаги.

Эрали благовоспитанно кашлянул, обменялся взглядом с заместителем генерального прокурора, сощурил веки и задал первый вопрос:

— Антуан Лабар, признаете ли вы себя виновным в смерти Аристида Виру?..

Портной поднял голову и снизошел до ответа лишь после того, как судебный следователь предельно раздраженным тоном повторил вопрос в третий раз.

— Нет, — глухо произнес он.

— Что! — воскликнул Эрали. — Уж не собираетесь ли вы теперь отпираться? Вы заявили жене, что убили Виру. Ее свидетельство на сей счет совершенно определенно.

Лабар устало покачал головой.

— Я не убивал Виру.

— Но, повторяю, вы же сами сообщили жене, что сделали это! Правда?

— Это правда.

— Итак?..

Не отвечая, портной обхватил голову руками. Опять установилась тишина, на этот раз на более длительный срок, чем в первый раз. Внезапно раздался металлический голос Себа Сорожа:

— Где вы были в пятнадцатом году?

Лабар быстро поднял глаза. Лишь мгновение он поколебался, прежде чем ответить:

— В Штеенштрэте.

— В гренадерском?

— Нет. В 1-ом карабинерском.

— У вас есть еще вопросы, инспектор? — вмешался Эрали. Голос его звучал сухо — Или я могу продолжать?

Себ Сорож не смутился:

— Можете продолжать.

— Спасибо! — прошипел судебный следователь.

Он уселся поудобнее.

— Антуан Лабар, а в убийстве Артура Гитера вы признаете себя виновным?

— Великий Боже! — вскрикнул портной.

Он вскочил с места:

— Вы с ума сошли!..

Обыкновенно бледные щеки Эрали вспыхнули.

— Следите за своим языком, — взорвался он, — или он вас заведет за решетку!

Лабар снова сел.

— В конце концов, мне безразлично. Если вам это улыбается, повесьте на меня и это убийство… — Он обернулся к заместителю королевского прокурора, с интересом следившему за развитием допроса — Но… Не окажете ли мне милость?.. Я хотел бы видеть жену.

— Невозможно, — вмешался Эрали. — Во всяком случае, сейчас, когда скажете правду, всю правду… Ну, тогда посмотрим.

У Лабара вырвался резкий жест.

— Я никого не убивал, вот правда!

— В таком случае, зачем вы с сестрой бежали? Зачем было запирать жену, идти вместо нее на свидание с Виру, хвалиться перед ней, что задушили коммивояжера? Надо ли прибегать…

Эрали прикусил язык. Он чуть было не сказал: «Надо ли прибегать к очной ставке?» Но устроить ее означало осуществить желание Лабара: приходилось отказаться от очной ставки ради сохранения средства давления на последнего.

— Почему? — медленно проговорил Лабар. — Вы спрашиваете, почему я это сделал?..

Дрожь пробежала по всему его телу, он издал странный горловой звук и выдохнул:

— Я это сделал… из любви!

Себ Сорож резко отвернулся, почувствовав, что и его охватила дрожь. Как Лабар это сказал! Как хорошо он это сказал! С каким жаром, с какой сдержанной страстью! Конечно же, этот человек был способен убить, разрушить всю деревню до основания, с сердцем, полным любви. Его любовь опасней, фатальней, чем ненависть, и Сорож, со времени помолвки открывший для себя новый мир, не мог внутренне не пожалеть портного за то, что он благодаря своему сердцу обладал качествами, привлекающими женщин, и одновременно физическими изъянами, отталкивающими их.

Эрали издал короткий смешок.

— Прекрасно. Я вам верю, Лабар. Вы могли сделать это из любви… Но из тех же соображений вы могли и убить!

Мужчина понурил голову.

— Но я не убивал, — повторил он в изнеможении. — Я ведь уже предоставил вам алиби! Я…

— Ваше алиби ничего не стоит! — отрезал судебный следователь. — Ваша сестра ответит за лжесвидетельство. Я убежден, вы вполне могли убить Виру позапрошлой ночью на Центральной улице.

— Берта не солгала, — возразил Лабар. — Той ночью я выходил только в начале вечера. В одиннадцать часов я был у кровати моей жены…

Карандаш выпал из пальцев Эрали.

— А зачем, — спросил он, — вам нужно было так с ней обходиться, если не затем, чтобы помешать ей предупредить Виру о ваших преступных замыслах?

— Извините! — возразил Лабар. — Это я посвятил жену в мои «преступные замыслы», как вы говорите. Никто меня не принуждал! Если бы я в самом деле собирался убить Виру, я бы не стал предупреждать ее, как, впрочем, не стал признаваться в этом после… Мне хотелось припугнуть ее, вот и все. Я пробовал завоевать ее мягкостью… Тщетно! Тогда я подумал, что, возможно, угрозы подействуют лучше. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют… Я также подумал на мгновение, что ее тронет глубина моей любви, если я признаюсь, что убил ради нее… Я разыгрывал комедию, когда клялся, будто задушу Виру, связывая ее в кровати, и лгал, что сделал это, обвиняя себя в убийстве при ее пробуждении… Я вообразить не мог, что она сбежит и выдаст меня…

Эрали опять начал играть своим карандашом.

— Я восхищаюсь вашим присутствием духа, — сказал он. — Ваша трактовка фактов весьма изобретательна, весьма… Но в ней остаются пробелы, Лабар! Например, я был бы счастлив услышать, как вы объясните, зачем напоили жену снотворным… Тоже чтобы припугнуть, завоевать, снова найти дорогу к ее сердцу?.. Ну же, говорите!

Лабар покачал головой.

— Если бы я ее не усыпил, она взбаламутила бы всех соседей своими криками. С другой стороны, жестоко было бы оставить ее связанной на всю ночь… Мне хотелось преподать ей суровый урок, но не мучить в течение долгих часов.

— Гм! — хмыкнул судебный следователь. — Но, допуская, что вы говорите правду (чего, заметьте, я не допускаю), как же вы не подумали, какой опасности подвергаете себя, признаваясь в убийстве, которого не совершали?

— Мне не верилось, что жене удастся бежать. Естественно, я собирался открыть ей правду, прежде чем освободить.

— А кто вам… вам сообщил об убийстве Виру?

— Сестра, вернувшись с рынка на следующее утро. Вся деревня только об этом и говорила…

— И вы, конечно, станете утверждать, будто не виделись с Виру в день его смерти?

— Как сказать… Через закрытые ставни я заметил, что он слоняется вокруг моего дома. О! Я довольно долго боролся с искушением зыйти и набить физиономию этому… этому…

Лабар чуть было не выругался, но сдержался и закончил:

— Я устоял. В глубине души я знал, что ничего серьезного не произошло между ним и моей женой. Будь что-нибудь, он бы уже не пытался заставлять ее покинуть семейный очаг и не стремился увести с собой. Личности вроде Виру не дают себе труда любить… Они забавляются, они боятся трагического… Трусы!

Он сжал кулаки:

— И почему, собственно, вам так хочется, чтобы именно я оказался убийцей? Я не единственный муж в этой деревне, кто с удовольствием отнесся к известию о его смерти.

Судебный следователь постучал ладонью по столешнице.

— Лабар, — жестко сказал он, — вам не поможет принятая вами абсурдная система защиты, я это гарантирую! Вы признались жене, что убили Аристида Виру, и я полагаю, в Сент-Круа только вы были заинтересованы в смерти Артура Гитера… Мой вам совет — признайтесь!

Черты Антуана Лабара отразили глубокое изумление. «Если его удивление наигранное, — подумал Сорож, — этот человек хороший актер».

— Послушайте, господин следователь, у меня не было ни малейшего повода желать зла Артуру Гитеру… Бедняга! Для него весь мир заключался в госпоже Гитер. Зачем бы я стал его убивать?..

Себ Сорож глубоко вздохнул. Он набил свою коротенькую вересковую трубку и закурил.

«Бог мой, — размышлял он, — это никогда не кончится! Лично я вижу еще минимум 150 вопросов, которые можно задать. Этот Эрали явно провозится с ним до утра и, готов поклясться, что Лабар проявит меньше воли к сопротивлению, чем козочка господина Сегэна…»

Он пустил к потолку колечко дыма:

«А кроме того, есть ведь еще отличная приманка — красавица Жюли… Готов спорить, Лабар еще до полуночи сознается в чем угодно!»

Инспектор поднял глаза. Часы, расположенные над дверью, показывали пять минут одиннадцатого.