Закрытая дверь не пропускала дневной свет, который пробивался лишь через единственное, серое от осевшей пыли, окно, а потому старик Жакоб начал свою исповедь почти в полном мраке. Он говорил низким, приглушенным голосом, не переставая двигать длинными, худыми руками, в то время как комиссар в душе сожалел, что не может раздвоиться и насладиться в качестве зрителя зрелищем их странных переговоров среди неподвижных и призрачных очертаний наваленной старой мебели.

— Фее нашалось тве нетели нашат… Рофно шетырнатцать тней… Ф понетельник, понетельник фторого… Я тышал сфешим востухом на пороге тома, кохта потошла ошаровательная парышня и попросила в тот же тень фешером захлянуть к ней; она хотела пы протать штарые фещи с шертака.

— Уточните, господин Эберстейн, эту очаровательную барышню звали?..

— Лекопт, Ирэн Лекопт.

— Так вы с ней знакомы?

— Фител раньше. Она шивет в самом польшом томе терефни, на Серкофной площати. Кохта около шести я пошел туда, мне открыла Ирма, штарая слушанка, которую сдесь жовут «догом». Вот уш пятьтесят лет, как она служит в той шемье, и фитела роштение фсех тетей. «Парышня Ирэн фас ищет», — скашала она мне. Тейстфительно, парышня Ирэн шерес секунту фышла ис капинета, потошла ко мне и пригласила потняться фслет са ней по лестнисе…

— Короче, господин Эберстейн! Итак, вы поднялись на чердак?

Резкий и глубокий голос комиссара поднялся, как порыв ветра, нарушая ничтожные гармонии минуты.

— Та, польшой, ошень польшой шертак, иштинная сокрофищница замешательных фещей. «Фот феши на проташу», — скасала мне парышня Ирэн, профетя фпрафо от тфери. «Хошпотин Эперштейн, наснаште фашу цену». Што фам скасать, комиссар? Это пыло штарье, рашросненные харнитуры, колшеногий штул, эташерка, тва сатовых шломанных крешла, куча грошевых пестелушек. Я жанялся примерной ошенкой и, нешмотря на шифейшее шелание не ушемлять интересоф парышни Лекопт, смох претлошить ей лишь… лишь…

Казалось, старик Жакоб ищет подходящее слово. Малез ему его подсказал:

— Ничтожную сумму.

— Посфольте, — живо возразил тот.

— Не надо, давайте дальше, если угодно.

С видимым сожалением старьевщик смирился. И все же намеком возразил:

— Што пы фы оп этом ни тумали, парышня Лекопт, сама понимая, как мало штоят предлагаемые ею феши, приняла мое претлошение пес фосрашений. Она только спрошила: «Кохта фы фсе заперете? Я хотела пы попыстрее от фсехо этово оттелаться». Я ей отфетил, што приду сапрать грус со сфоей рушной телешкой на тругой тень утром.

— Следовательно, во вторник третьего?

— Именно.

«Любопытно», — подумал Малез. Пока что в рассказе старика ничто не оправдывало его виляний и лжи, ничто не позволяло догадаться, почему ему так не хотелось признаться, откуда манекен. И еще одна заслуживающая внимания подробность: желание барышни Лекопт совпадало с желанием еврея — поскорее избавиться от проданных вещей.

— Итак, на тругой тень я фернулся к Лекоптам и, как и накануне, меня фпустила старая Ирма. «Парышни нет тома, — шказала она мне. — Но фы мошете потняться и сапрать фсе сфое. Ошипиться фы не мошете: фсе, што фы должны запрать, слошено в кучу на чердаке справа от твери. Ключ ф шамке». Фы фитите, старому Шакопу доферяют! Естестфенно, мне пришлось потняться и спуститься много раш. Я спешил, стараясь закончить до обета, и потому фсе запихал ф мешки…

Малез, начиная понимать, улыбнулся. «Старая лиса!» — подумал он не без восхищения.

Еврей, однако, без тени смущения продолжал:

— Какофо ше пыло мое утивление, когта, фынимая тома феши из мешков, я опнарушил ф отном иш них фоскофое лицо, которое не жаметил накануне, а ф тругом — терефянный манекен, которого я тоше не фидал раньше… Я поштавил рятом опа претмета и опнарушил, што голова прекрасно фстает на фыступающую из торса ось.

Воспоследовавшая пауза была слишком коротка, чтобы можно было вставить реплику:

— Што пы фы стелали на моем месте, комиссар? Парышня Лекопт, а потом и старая Ирма мне ясно скашали: «Фсе, что вы должны запрать, сложено спрафа от твери». К тому же фо фремя пеглого осмотра накануне я мох и не заметить фосковую голофу и манекен. К тому ше парышня Лекопт не захотела соштафлять описи, и я мог фполне законно сшитать, што эти дфе фещи принатлешат мне… Заметьте, я и сейчас так шитаю… И фсе же, штопы успокоить сфою софесть, я решил при перфой ше фосмошности справиться у парышни Ирэн оп этом теле… Но фы ше знаете погофорку: «Челофек претполагает, Пог располагает»? Тфа слетуюших тня я пыл совершенно поглошен телами лафки, а ф пятницу шестого г-н Теван, прохотя мимо, заметил манекен и проявил к нему польшой интерес… И снофа я фас спрашиваю, комиссар, как пы фы поступили на моем месте? Я его уступил по ошень ниской цене, оговориф сепе прафо его выкупить, если парышня Ирэн потрепует его назат.

— Извините! — сказал Малез. — Вы высказали эту оговорку, заключая сделку с господином Деваном?

Старик Жакоб принял огорченный вид:

— Фы слишком многого от меня хотите! У меня уше не та память, что пыла десять лет назат. К тому же я часто грешу рассеянностью… Может так пыть, што оп этом потумал, может пыть такше, што я…

— Что-то мне подсказывает, что вы об этом не подумали!

Малез поднялся и открыл дверь, с радостью вдыхая всей грудью свежий после дождя воздух. В конце концов, было совершенно неважно, заметил ли старьевщик манекен в момент, когда собрался его унести, или когда распаковывал свои покупки, было неважно и то, собирался ли он его вернуть. В одном можно было быть совершенно уверенным: он его не украл, иначе говоря, не забрал из другого угла чердака. В этом случае даже самые страшные угрозы не заставили бы его сознаться.

— Комиссар, я натеюсь, фы ферите ф мою ишкренность?

Малез был суров:

— С оговоркой относительно описи, да.

Он захватил небрежно завернутый манекен, который, входя, поставил у двери, и перекинул через плечо. Он иной раз не отказывал себе в удовольствии вызывать изумление простаков:

— До свидания, господин Эберстейн. Пусть же фортуна вам улыбнется!

— То сфитания, комиссар. Неушели я ничего не могу тля фас стелать?

— Нет, ничего.

Малез уже миновал кузню, когда передумал:

— Или все-таки да! Скажите, как короче всего пройти на Церкофную плошат?