- Ешьте – говорит Рид, ставя горшок с каким-то булькающим соусом, на середину стола. Сесилия смотрит на мутную серую жидкость и на кубик плавающего мяса, хмурясь.

- Чем это было в прошлой жизни? – спрашивает она.

- Голубь и полевой кролик – говорит Рид – Охотился на них сам.

- Он отличный стрелок – говорит Линден.

- Вы едите голубей? – спрашивает она садясь на свой стул, смотря с отвращением и любопытством.

- Ты можешь есть все, что тебе заблагорассудится – говорит Рид, накладывая полную ложку в ее миску.

Как и я, Сесилия придерживается рыхлых яблок, консервированных фруктов и маринованных овощей. Мы не были также храбры как Линден, который берет миску из рук Рида, говоря:

- Не так уж и плохо.

Я думаю, Сесилия хочет что-то сказать, но не говорит. Потому что это последний вечер, когда мы ужинаем все вместе. Утром я уезжаю. Я решила, сначала вернутся в Нью-Йорк, чтобы найти Габриэля. Я могу только надеяться что он с Клэр. И я скучаю по нему. Я скучаю по нему каждый раз, когда Сесилия и Линден смотрят друг на друга, или шепчутся за закрытой дверью, потому что, все это, напоминает мне что, я больше не часть всего этого. Я не должна быть здесь.

Моя жизнь как мозаика, не стоит на одном месте. Никто не разговаривает. Рид приносит свою работу на обеденный стол. Это какой-то маленький электронный прибор, он шипит и плюется искрами прямо на него. Линден ест серую жидкость медленными глотками. Я кручу своей ложкой в середине миски. Сесилия встает из-за стола и через какое-то время возвращается с радио в руках, которое ревет со статическими визгами и приглушенными голосами.

- Ты хочешь поставить это на стол? – говорит Линден.

- Ну, твой дядя ведь поставил эту… вещь – она жестами показывает на проект Рида – Я просто хочу немного музыки за ужином, только и всего.

Линден хмурится, но больше ничего не говорит. Он знает, что лучше пока не спорить с ней, после всего, что она пережила. Он терпит этот скрипучий шум. Наконец она находит станцию. Хотя музыки все равно нет. Это какой то репортаж. За долго до того как я родилась, были целые станции посвященные музыке, но не было новых песен в течении многих лет, есть только одна мелодия которая играет между новостным вещанием. Старые веселые легкомысленные песни, которые ничего не значат для меня. Сесилия любит их, хотя теперь только она их и поет.

Она двигает антенну туда-сюда до тех пор, пока голос не становится более четким.

- Может музыка заиграет чуть позже? – говорит она.

- Сомневаюсь, малыш – говорит Рид – Я слышал этого парня. Он транслирует передачи из собственного дома.

Она хмурится и тянется к ручке, но Линден говорит:

- Подожди. Ты это слышала?

- Что? – говорит она. И радио снова начинает шуметь, она прижимает фольгу, обернутую вокруг антенны.

Голоса прерываются, пытаясь добраться до нас. Сначала, когда наконец мы их слышим, они бессмысленны. Я слышу их всю свою жизнь. «Генетика», «Вирус», «Надежда», они как белый шум, как родители, которые проводили вечера, слушая подобные передачи. Я беру ложку серой жидкости, целенаправленно избегая кусочков мяса. На вкус, нормально.

- Вот – говорит Линден. Сесилия убирает руки от антенны, и шум уходит, освобождая место голосам.

Она выглядит разочарованно:

- Это – снова тот же парень.

Но Линден внимательно слушает.

- Так называемые врачи были в этом уверены в течении многих лет. – Говорит голос по радио.

Другой голос отвечает:

- Работа Эллерса развила культ последователей среди врачей и экстремистов, как после этих недавних террористических взрывов. Их исследования как все мы знаем, оборвались в результате террористического акта, который убил их, и были забыты вместе со всеми остальными исследованиями.

Я сразу чувствую как маленький кусочек, который я съела, ложится камнем на желудке. По телу бежит холод, онемение застилает мне глаза, и я думаю: они не знают Эллерсов. Как эти странные голоса могут что-то знать о мох родителях, если они мертвы вот уже несколько лет? Они были учеными и врачами и дело всей их жизни было искать противоядие, но они были ничем по сравнению с национально признанными врачами как Вон. Ох но вещатели знают о Воне достаточно.

- Даже такие почитаемые эксперты, как доктор Эшби процитировал исследование Эллерсов. Доктор Эшби считает, что дети Эллерсов - близнецы, сами были частью их исследования.

- Если они существуют – говорит другой голос – Возможно, они всего лишь миф.

Сесилия тянет прядь своих волос, которые выбились из хвостика и я клянусь, ее глаза становятся все шире, когда она смотрит на меня и слова по радио приобретают зловещий оттенок.

- Доктор Эшби, по сути, реконструирует теорию Эллерсов, что вирус может быть дублирован подобно вакцине. Данный в малых дозах, он может создать иммунную систему, устойчивую к вирусу.

Мужчины продолжают спорить и помехи иногда их прерывают. Линден регулирует и прижимает фольгу, пытаясь остаться на этой волне. Но это не важно, потому что я больше их не слышу. У меня шумит в голове, не могу сосредоточиться. Чувствую, что я горю, и лампочка, висящая на потолке, бросает так много теней на стены. Почему я не замечала эти тени?

- А что относительно заявления одного из террористов, возглавляющих эти нападения, что он один из выживших близнецов? Он мог бы быть тем, о ком он говорит?

- Сколько экстремистов утверждало, что они являются продуктами исследовательских работ или чего-то другого? В том случае если исследования Эллерсов не городская легенда.

Другой голос возражает:

- Эллерсы управляли детскими садами как частью проекта «Химический сад», детские сады, которые так же служили научно-исследовательским лабораториям. Если их дети существовали, то вероятно они были убиты наряду с другими. Единственная причина, по которой она привлекает внимание теперь, это из-за этого террориста утверждающего, что он их сын.

Помехи наконец заглушают голоса, пока они совсем не исчезают. Все смотрят на меня. Их глаза вглядываются в меня, но я не могу на них смотреть. Тяжесть в животе сдавливает грудь и не дает дышать. Я должна выбраться на воздух, где ветерок и звезды, а не эти стены. Я иду прежде, чем понимаю, что уже встала. Я шатаясь выхожу на крыльцо, сажусь на верхнею ступеньку и пытаюсь отдышаться. Так много мыслей кружится в моей голове, что я не могу прицепиться ни к одной из них. Я никогда не думала, что услышу про своих родителей, упомянутых в дискуссии, в которую вовлечен и мой бывший свекр. Это правда что они занимались генетическими исследованиями вместе, но Вон сумасшедший. Мои родители только хотели сделать все правильно. Разве нет? Как же те люди по радио узнали про моего брата и меня? Роуэн говорит, что он единственный оставшийся в живых из нашей семьи. Что за теория, что вирус может дублироваться? Какие еще «Химические сады»? Вопросы погрязли в темноте, как часть загадки. Пока я прибываю в неведении и едва могу, что либо понять. И для чего? Какие ответы я жду? Мой брат и я – близнецы Эллерсов – не являемся городской легендой. Мы существуем. Но у нас нет ответов, мы не можем даже смутно обещать выздоровление. Позади меня хлопает дверь, заставляя меня вздрогнуть. Рид тяжело шагает по скрипучим доскам. Он никогда не снимает своих сапог, даже ночью, будто готов бежать в любой момент. Он не так уж и отличается от людей, которых я знала дома, перед тем как начала вести уединенную жизнь в особняке. Он не настолько отличается от моего брата и меня. Он сидит рядом со мной, пропахший сигарным дымом, хотя не курил сигары несколько часов. Сесилия закатывает истерику, если вдруг воздух вокруг Боуэна будет пропитан сигаретным дымом. Она приходит в ярость, если вдруг Рид начинает возражать, говоря, что дым безвреден. «Он раньше вызывал болезни, которых больше не существует, и если он немного покашляет, это ребенка не убьет», говорит он.

- Ты попала в серьезную переделку, не так ли, куколка? – говорит Рид.

Я прижимаю колени к груди, и мой голос выходит сломанным и жалким:

- Я не знаю, что это значит.

Я слышу помехи на кухне, Линден и Сесилия пробуют вернуть голоса обратно.

- Мой брат знает, что Эллерсы были вашими родителями? - Тревожно произносит Рид.

Понятие подавляющее. Это настолько ужасно, быть вырванной из родного дома, но чтобы это имело какие-то цели, а не случайная жертва сбора? Тогда безумие Вона видится в новом свете. Возможно, он искал меня всю мою жизнь. Нет, нет, нет. Этого не может быть. Люди по радио говорили, есть много ученых и много теорий. Мои родители не открыли ничего нового. Вон не слышал о них до тех пор, пока мой брат не сказал что он один из выживших близнецов. Мой брат очень похож на меня. У него тоже разноцветные глаза, как и мои. Вону всего лишь стоит посмотреть на него, чтобы понять, что мы родственники.

- Я не знаю – шепчу я – Если Вон знает, он тоже будет искать моего брата.

Я слишком ошеломлена, чтобы все это осмыслить. Слишком ошеломлена, даже плакать не могу, хотя мои глаза начинают болеть. Мои ноги дрожат.

- Не смотря ни на что, ты в безопасности – говорит Рид.

- Я? – говорю я – Или ваш брат просто позволяет так думать, в то время пока планирует свой следующий шаг?

- Он никогда не войдет в эту дверь – говорит Рид.

Мне хочется в это верить. Просто потому что Рид никогда не снимает своих сапог никогда не ходит без пистолета, что висит в кобуре у него на поясе. Но у Вона свои планы. Он приезжает спокойно, никогда не повышает голос, никогда не пользуется оружием и выигрывает практически всегда. Странные голоса по радио настигают меня. Сесилия выносит радио на крыльцо. Ее лицо торжествующее и сочувствующее.

- Мы не смогли поймать туже станцию, но есть новости. Вчера была еще одна бомбежка, это то о чем говорили те мужчины.

Линден приходит после нее, нахмурившись.

- Почему бы тебе не занести это внутрь, любимая? Оставь ее в покое.

- Она должна это услышать – настаивает Сесилия. Она держит радио в своих руках словно подношение. В новостях рассказывают жуткую историю.

- Четырнадцать признаны погибшими и, по меньшей мере, пять раненых после вчерашнего взрыва в Чарльстоне, Южная Каролина.

Тоже государство, где обитает сумасшедшая мадам. Конечно, для диктора это ничего не значит, и он продолжает – Трое террористов уже не скрывают свою деятельность, и хотя их следующая цель не известна, они проводят митинги и говорят открыто на камеру о своих действиях.

Острая боль в моей голове, как бумажный змей ловит арканом мой мозг, дергая меня к динамикам. И я знаю, что я услышу, что-то, что не слышала уже очень давно. Простая вещь, отсутствие которой высушила что-то глубоко внутри меня. Голос моего брата. Он раздражен, кричит в толпу. Магнитофон пытается передать все звуки, голоса приветствия и высмеивания под порывами ветра. Но Роуэн маэстро этой какофонии. Я концентрируюсь на моем брате, воображаю, что он стоит где-то высоко, и я слышу, как он говорит: «… исследования не имеют смысла. Все это безумие, пытаться найти лекарство для нас опаснее, чем сам вирус. Это убивает людей. Это убило мою сестру.

Как то опустошенно звучит его голос, когда он говорит последнее слово. Слово, которое символизирует меня.

- Это зашло слишком далеко и этому нужно положить конец.

Все заканчивается и он уходит. Звук выходит из меня, что вроде всхлипа. Теперь нет никаких сомнений, он думает, что я мертва. Он разочаровался во мне.

- Рейн? – Линден отпихивает Рида и становится коленом на ступеньку передо мной. Он отодвигает волосы с обеих сторон от моего лица и массирует мне голову кончиками пальцев. Его глаза ищут мои, словно проверяя на сколы и трещины.

- Это был мой брат – удается мне выдавить из себя. Мой голос напряжен, будто я пытаюсь набрать воздуха в легкие. Я не могу говорить. Я никогда не чувствовала себя такой. Я испытывала адреналин, когда была брошена собирателями в фургон, и с Габриэлем, но все это потом ушло в темноту как недомогание через некоторое время. Тогда я все спланировала. Я подчинялась логике. Я была взята. Я бы убежала. Я думала, что мой дом и мой брат все еще ждут меня. Но мой брат уничтожил его. Он уничтожает себя и все к чему он прикасается.

- Ты должна дышать – говорит Линден мягко. Он всегда так осторожен со мной, даже тогда, когда я причинила ему боль. Яркие пятна летают вокруг него, словно кто-то встряхнул одеяло из звезд и они взлетели.

- Это моя вина – говорю я – Мы должны были присматривать друг за другом, но я ушла от него. И он ушел от меня. Я никогда его не верну.

- Конечно, вернешь – говорит Линден.

- Я знаю парня, который вел первый эфир, – предлагает Рид – Я мог бы тебя отвезти к нему. Возможно, он что-то знает.

Линден садится между мной и Ридом.

- Это безопасно? – спрашивает он – Звучало так, будто он сумасшедший.

- Линден, ты был воспитан так думать, что везде не безопасно – говорит Рид.

- Ты должна с ним поговорить – говорит Сесилия – Ты должна узнать об этих «Химических садах», возможно, твои родители знали действительно что-то реальное Рейн. Может быть, есть лекарство. Может быть, это как-то связано с тобой и твоим братом. Ты должна об этом узнать.

Надежда в ее голосе невыносима.

- Сесилия – отстегивает Линден – Сейчас не время выдвигать требования. Ты могла бы попытаться быть чуточку понимания?

- Понимания? Понимания! Когда я была беременна нашим сыном, ты сказал мне, что это моя обязанность. Ты сказал « разве ты не видишь насколько это важно». Я это сделала. Возможно – это тупик, кто знает? Но мы должны узнать. Я привела его в этот мир, думая, что у нас есть шансы выжить. И я не собираюсь просто сидеть и ждать смерти, если есть шанс на спасение.

Все смотрят на нее. Она кажется громадной в лунном свете. Закаленная трагедией. Но я вижу, как дрожит в ее руках молчаливое радио. Ее челюсти сжаты. Независимо от того насколько сильной стала Сесилия, в ней всегда будет теплиться надежда на лучшее. Даже если все мы знаем что надеяться бессмысленно, кто я такая, чтобы у нее это отбирать?

Линден открывает рот, чтобы заговорить, но я кладу руку ему на плечо:

- Она права – говорю я – Мы должны с ним поговорить.

- Ты уверенна? – спрашивает Линден.

Его жалость и жалость Рида и Сесилии, всего этого стало слишком много. Я отвожу взгляд в сторону на изгибающуюся траву под порывом ветра.

- Да – говорю я – А сейчас, пожалуйста, можно мне остаться одной?

Рид сразу встает на ноги.

- Шоу окончено, ребятки – говорит он и ведет Линдена и Сесилию обратно внутрь.

На верху окна открыты и через какое то время, я слышу плачь Боуэна, и Сесилия начинает петь песенку для него. Линден спрашивает ее, куда она дела свой чемодан, а она говорит ему, что он под кроватью. Они все умрут слишком рано. Я хочу найти то что спасло бы их, но я не могу.

***

Я сплю, но мой сон это яркие галлюцинации из рук Вона, который хватает Боуэна из люльки, пока Сесилия и Линден спят в кровати на расстоянии полутора метров. Но тут он шагает в лунный свет и это уже вовсе не Вон. Это мой брат.

Я открываю глаза, сердце бешено колотится. Я больше не стану их закрывать. Я поднимаюсь с дивана и подхожу к открытому окну. Там все неподвижно. Если я буду смотреть на горизонт, то смогу поверить, что линия, где земля встречается с небом – это конец света. И в тишине мне кажется, что я слышу, как мой отец что-то говорит мне.

Моя мама говорила, что я вроде бы более сильная, и поэтому я должна найти своего брата. Но, может быть, она не знала меня, так хорошо, как думала, потому что в то время пока мой брат развязывает революции и разводит костры в небе, я борюсь только за то, чтобы дышать. Я не очень сильна по любым стандартам, особенно моего брата.

Когда нам было восемь, он и я нашли упавшую звезду. Но на самом деле это было не так. Я предполагаю, что это был - просто кусок метала, попавший к нам во двор, вечером, вместе с ветром. Но ранним утром, когда мы только увидели его, он поймал лучи восходящего солнца под странными углами, и казалось, будто он в огне. Мы выбежали на улицу прямо в пижамах, и с каждым шагом огонь угасал, пока мы не увидели, что это просто скомканный кусок металла. Мой отец бежал за нами, предупреждая нас, чтобы мы к нему не прикасались. Он говорил, что это может быть опасно, и я знала, что он был прав. Я видела все эти искореженные края и ржавчину, понимая какую опасность они таят. Но все-таки, хотелось думать, что это, что-то особенное. Мой брат толкнул его ногой, и почти сразу я увидела, как белый носок становится красным. Он не двигался. Он просто смотрел, как течет кровь, пока наш отец не схватил его и не понес внутрь. Далее я помню, как он сидел на кухонном столе, пока мама возилась, вытирая ногу мокрым полотенцем и обрабатывая ее антисептиком, который шипел и потрескивал когда касался кожи. Я помню, как он смотрел на мерцающий металл во дворе, на потеки крови на нем, там, где он порезался. Я чувствовала себя преданной, что такого увлекательного нашел там за окном мой брат.

- Все нормально – сказал он мне позже, сидя с забинтованной ногой – Возможно, это кусок от бомбы. Она была сделана, чтобы навредить людям.

Он так спокойно говорил об этом. Это был последний раз, когда я видела, как ему было больно. Он слишком рано понял путь войны. Посмотреть и прикоснутся из любопытства, нет, это бы не сработало. Он должен был понять цель, а потом найти способ использовать его. Возможно, он всегда был склонен к этому. Возможно, смерть наших родителей заставила его посмотреть на вирус и на попытки вылечить его, как на своего врага, и может быть, я была единственная, кто сдерживал его. Может быть, наша мама точно знала, что она имела в виду, когда сказала нам, чтобы мы всегда оставались вместе.

Я кладу локти на оконную раму и тону в своих воспоминаниях. Когда они становятся слишком болезненными, я ищу передышку в одной из книг Рида. Я бы с удовольствием почитала книгу американской истории, но Рид таких не держит. У него какая-то глупая теория, что история была подделкой не за долго до того, как было рождено первое поколение. Он говорит, что нельзя доверять любой информации, что нам дают. Его теория заговора стала для меня утешением. Мне нравится в Риде его странный мирок. Первое что я беру - это словарь и несу его на кровать. Открываю первую страницу. Всякий раз, когда мне попадается слово, которое я никогда не использовала, я стараюсь его проговаривать и запомнить. Я нашептываю его вслух. Я перевернула уже две страницы, когда слышу стук в дверь и в проеме двери вижу Сесилию. Она стала лучше избегать скрипучих половиц и я не слышала как она пришла.

- Я увидела свет – говорит она мягко – Плохой сон?

Она хорошо меня знает.

- Слишком много думаю – говорю я.

- Хочешь поговорить об этом? – говори она – Я могла бы сделать чаю.

Она высмеивает меню Рида, но любит его чай. Он выращивает травы в банках и в картонных коробках. С чаем или без, я не хочу говорить о том, что творится у меня в голове. Это слишком выматывает, если обо всем этом говорить. И слишком болезненно, если скажу, то, что она вряд ли захочет услышать, она будет опустошена снова и снова, когда поймет что все это – ложь.

- Я пасс – говорю я – Но все равно, спасибо.

Она хмурится, но не переступает порог. Это старая привычка жизни в особняке. Это было правилом, мы не могли зайти в чужие спальни, не спрашивая. Никто из нас никогда не думал нарушать его, ведь у каждой из нас были свои причины для этих правил.

- Ты злишься на меня.

- Нет, конечно – говорю я, закрывая словарь – Честно говоря, нет. В том, что ты говорила, есть смысл.

- Мне стоило быть помягче с тобой – бормочет она смущенно – Я ничего не могу с собой поделать, когда дело касается Боуэна. В груди ощущение паники – знать, что у нас мало времени, чтобы тратить его впустую.

Это так странно, она любит своего ребенка, так же как мои родители любили меня: она так молода, а мои родители были гораздо старше и более подготовлены. Мне так кажется. Теперь, когда я смотрю на нее, действительно смотрю на нее, я вижу пятно от грудного молока на груди ее рубашки. Оно должно быть снова пришло, когда у нее случился выкидыш, потому что Боуэн уже давно на детском питании – это порошок, которым заполнен весь чемодан Сесилии. У нее мешки под глазами. Мне интересно, как она умудряется быть настолько энергичной последние несколько дней, убираться по дому, петь песни, но сейчас я понимаю. Ей так же грустно, как никогда. Просто она всегда поет, независимо от настроения. Когда я встаю, она спрашивает:

- Ты куда?

- На кухню. Я передумала насчет чая.

Мы на цыпочках спускаемся вниз по ступенькам. Свет выключен. Рид храпит, заглушая скрипучие доски, на которые я нечаянно наступила. Он развалился на кресле, руку держит на рукоятке своего пистолета. Думаю, он всерьез не хочет пускать Вона в эту дверь. Он что-то бормочет, когда мы проползаем мимо него. Элли спит на диване напротив него. Она шевелится, когда мы проходим мимо, и я не удивлюсь, если она действительно спит, она настолько обучена, чтобы в случае, когда Боуэн проснется быстро проснуться.

Мы идем с чаем обратно в библиотеку.

Я не знала что заснула, но смех Боуэна пугает меня, и я открываю глаза и понимаю что уже день. Моя голова лежит на плече Сесилии. Она обнимает подлокотник кресла, а я упала на нее, наши тела словно домино. Нас укрыли одеялом, и я не удивлюсь, если Линден встал посреди ночи, заметив ее отсутствие своей постели, и нашел нас вместе.

- Утро – говорит Линден тихо. Он держит Боуэна, который смотрит, сам не знает куда – Прости что разбудил, но дядя Рид думает, что мы должны ехать.

Как будто в подтверждении, снаружи гремит двигатель. Первые попытки завести его не увенчались успехом. Сесилия что ворчит о шуме и закрывает лицо руками, пытаясь снова уснуть. Линден подносит Боуэна к окну, и Боуэн настолько близко прислоняется к окну, что оно потеет от его дыхания. Столько солнечного света и птиц, чтобы его заинтересовать. Линден печально улыбается, как будто знает, что счастье его сына – это ложь, которая в один прекрасный день будет развеяна. Линден любит своего сына, конечно, он не может дать ему столько ласки, сколько дает Сесилия. После всех потерь, что он пережил, все, что ждет его, это обещания смерти и прощания. Он стал очень осторожен. Он говорит всего одно слово своему сыну, кивнув на свет за окном:

- Смотри.

Это – поразительное слово. Это – подарок. Боуэн смотрит и сейчас все что он видит все красиво.