Я отжимаю губку, и вода в ведре окрашивается в розовый цвет от крови моей сестры по мужу. Рид изготавливает собственное мыло – из сырой овсянки, в форме прямоугольников, которые на всем оставляют бежевый цвет. Но оно творит чудеса, отмывая обивку в салоне машины. Большое кровавое пятно становится тускло-оранжевым, а затем серым. Сейчас оно больше похоже на жирное пятно от растительного масла. Но я хочу, чтобы оно ушло полностью и поэтому тру до тех пор, пока у меня не начинают болеть плечи и обивка становится тоньше. После этого я оттираю красные потеки в коридоре, отмываю простыни, сжигаю их, если отмыть не получается. Все плохо, ей пришлось потерять ребенка, в больничной палате в полном одиночестве. Будь я проклята, если ей придется вернуться, и увидеть все это.

- Я думаю, ты уже все оттерла, куколка – говорит Рид. Его руки грязные до локтей. Он сказал, что будет в сарае. Я не знаю, как долго он здесь стоит. Я не смотрю вверх. Я продолжаю мыть.

- Еще не все – говорю я.

- Нет, в самом деле. Раньше она была очень грязная. Ты не сможешь сделать ее идеальной.

- Да, я смогу.

- Куколка…

Я снова отжимаю губку. Розовая пена капает с моих пальцев на пятно. Это вода уже грязная. Мне нужна свежая вода. Когда я беру ведро, оно скользит в моей руке и вода проливается на пол автомобиля. И вдруг я останавливаюсь. Я могу только смотреть на воду, которая впитывается в коврик. Я тяжело дышу. У меня болят мышцы. У меня разрывается голова. Все чего я хочу, это чтобы этот проклятый автомобиль был чистым, но этого не будет. Этого никогда не случится.

Я в этом виновата? Настраивая Сесилию против Вона, я заставила ее идти против него и ввязала в свою войну? Плохо было бы, позволить витать ей в блаженном неведении? Она была бы в безопасности. У Вона под каблуком. И может быть, она бы не потеряла этого ребенка. Меня тошнит. Я сжимаю губы, борюсь против сухого рвотного позыва.

Рид забирается на место водителя, нагибается, дотягивается до ручки и открывает переднею пассажирскую дверь.

- Давай – говорит он. И я заставляю себя выйти из машины, обойти кругом и сесть на место пассажира. Я закрываю дверь с шумом, от чего все дрожит, а слезы льются сами по себе. Я не могу их остановить. Я слишком устала, чтобы даже пробовать. Я спала, сгорбившись на пластиковом стуле, мой сон был поверхностным. У меня болит спина, и я наверняка потянула шею, но как я могу об этом думать? Я не могу, не тогда когда у Линдена опухшие глаза от слез, не тогда когда нужно все домыть.

Руки Рида скользят вокруг руля, притворяется, будто едет.

- Тяжелая неделя, да? – говорит он, наконец.

Я фыркаю и утираю слезы:

- Да.

- Ее сегодня выписывают, не так ли? Младшую жену Линдена.

- Сесилию – напоминаю я ему. Он забывает имена, это слабая его сторона – Теперь только она его жена.

- Ну, тогда это ведь хорошие новости, не так ли? Это значит, что с ней все будет в порядке.

Когда я видела ее в последний раз, она сидела на больничной койке, укачивала Боуэна, и что-то шептала ему в волосы. Линден пытался с ней поговорить, но она отворачивала голову. Я была поражена насколько молодой и в то же время постаревшей она выглядела. И тогда я подумала о Дженне, стальной, сильной, красивой Дженне, которая заболела и умерла на наших руках, пока мы просто смотрели. Вон может делать с нами все что захочет. Он может сделать нас больными, а потом вылечить и поддерживать нас до конца дней. Он может сохранить нам детей или убить их в утробе, или задушить их, если у них уродство. И я не могу его остановить. Все что я могу сделать, это - мыть.

- Мне нужна чистая вода – говорю я.

- Ты должна прекратить – говорит Рид – Ты чуть не уронила ведро.

Меня трясет. Тяжелые слезы застыли в глазах.

- Мне нужно все отмыть, до ее приезда.

- Без сознания ты будешь бесполезна – говорит он – Посиди.

- Если вы хотите чтобы я остановилась, то я буду задавать вопросы, какие пожелаю, пока вас не затошнит от меня – предупреждаю я.

- Идет.

- И вы должны будете на них ответить – говорю я.

- Туше.

Я не должна об этом спрашивать, но я давно хотела задать этот вопрос:

- Вы когда-нибудь были женаты?

- Нет – отвечает он – Мне нравится одиночество. Какое-то время была собака, она ходила за мной по пятам и никогда не лаяла. Жена не сделала бы мою жизнь лучше.

- И вы никогда не хотели детей? – спрашиваю я – Даже тогда когда не знали о вирусе?

- Рождение детей казалось безрассудным для такого как я – говорит Рид – Теперь, когда мы знаем о вирусе это хуже, чем безрассудно. Это жестоко. Без обид, куколка. У тебя те же права, как у любого из первого поколения, но если я хочу смотреть, как кто-то живет, а затем умирает, то пусть это будет другая собака.

Я не знаю почему, но мне смешно. Собака. Я проживу не намного дольше, чем собака. Все старания, чтобы спасти мою сестру по мужу, и кровавое пятно которое она оставила после себя на заднем сидении, просуществует дольше, чем она, в любом случае. Мы нарушили одиночество Рида своим присутствием, но через несколько лет мы все будем мертвы. Это у него уставшие глаза и морщинистые руки, и седые волосы. Мы молоды и энергичны, но через шесть лет от нас не останется и следа. Все это неестественно и абсурдно. Рид смотрит на меня и хмурится.

- Ваш брат заморочил всем голову обещаниями излечить нас – говорю я, оправившись от смеха и икоты – Он строит все эти больницы и тайные подвалы. Но не вы.

- Мой брат сошел с ума – говорит Рид – Совсем крыша съехала. Не пойми меня не правильно, но если закрыть на все это глаза, он просто не хочет похоронить еще одного сына. Я держусь за эту мысль, в противном случае, я стану во все это верить.

- И когда он не сможет спасти Линдена, он переключится на Боуэна – говорю я.

- Боуэн и Линден – говорит Рид, ударяя по рулю руками, смотря прямо перед собой – Эти два имени… Я бы не хотел слышать их в одном предложении.

- Что вы имеете в виду? - спрашиваю я.

- Вон не любит говорить о прошлом, ты понимаешь – говорит Рид – Бедный Линден понятия и не имеет, что его сына назвали именем его покойного брата.

***

В эту ночь Сесилию выписали из больницы. Идет дождь. Рид несется по извилистым дорогам, при резких поворотах старая резина на шинах, визжит. Через лобовое стекло я ничего не вижу, и мне интересно, как Рид может что-то разглядеть.

Линден сидит на переднем сидении, держит Боуэна, и терпеливо говорит такие слова как: «Дядя Рид, пожалуйста» или « Это был знак СТОП». Сесилия закрыла глаза, свернувшись калачиком на заднем сидении, положила голову мне на плечо. Я узнаю, что она проснулась по тому, как она напрягается, когда мы подскакиваем, но не издает ни звука. И я знаю, что она сдерживается. Когда у нее начались преждевременные роды, она была без сознания. Ее жизнь висела на волоске. Но врачи проделали огромную работу, чтобы ее спасти. Растянули шейку матки, расслабили мышцы. Удалили все. Я помню в одной из книг Сесилии о родах рисунок плода на четвертом месяце беременности. На рисунке он сосет большой палец, глаза закрыты, колени подогнуты, ноги скрещены. Даже, когда несколько дней назад Сесилия окрепла, она просила меня остаться с ней. Я была рядом с её постелью, когда она и Линден спрашивали о мертворожденном ребенке – они хотели бы на него взглянуть, это мальчик или девочка. Врач сказал, что они давно передали его в лабораторию для исследований, он послужит для анализов. Врач говорил, что это должно быть для них утешением зная, что их потеря может помочь найти лекарство. Я помню, какими убитыми они были. Они настолько были опустошены, что для новых огорчений просто не было места. У Линдена дрожали руки, когда он проводил ладонями по своим вискам. Они оба пережили самое худшее, со своенравным вызовом. Тишина между ними как плотина вот-вот лопнет.

Автомобиль с визгом останавливается.

- Подожди меня, я дам тебе зонтик – говорит Линден – Сесилия, любимая, надень капюшон.

Она надевает, и половина волос ее мнется. Я помогаю ей с капюшоном ее пальто.

- Мы приехали? – бормочет она.

- Да – говорю я – Теперь ты сразу можешь идти спать. Сегодня утром я постирала простыни.

Я не говорю ей о крови.

- Она это сделала – говорит Рид – Кто ж знал, что стиральная машина на самом деле работает? Я использую ее для хранения продуктов питания.

- Я постелила кровать – я хмурюсь и убираю волосы с ее лица – Кончики я подоткнула, как ты любишь.

Жалкий жест, чтобы ее успокоить, слишком мало, если учесть, сколько всего она пережила.

- Спасибо – она зевает. Ее голова сонно запрокидывается. Линден одевает Боуэну капюшон и отдает его Риду, перед тем как помочь Сесилии выйти из машины, держа перед ней зонтик. Как только мы оказываемся внутри, Линден пытается взять ее на руки, но она останавливает его.

- Подожди – говорит Линден, но она идет вперед по коридору. Она не смотрит и отводит глаза, той ночью ее сердце остановилось. Она как сомнамбула за пределами человеческой досягаемости, игнорирует голос, что ее зовет. Она перестала говорить о кошмарах, но на самом деле она от них не избавилась. Она идет, проводя рукой вдоль стен. Ее шаги медленные, шаткие, но целеустремленные. Рид только что потянул за шнурок, который освещает лестничную клетку мерцающим светом, делает шаг в сторону, чтобы ее пропустить. Она останавливается перед ним, она ниже его на целую голову, и смотрит ему в глаза.

- Я сожалею о том, как я себя вела - говорит она – Я была ужасна и вы тоже, но щедры. Спасибо, что позволили остаться в вашем доме.

И Рид, который был зол на нее, когда она в тот раз вышла из кухни, смягчается.

- Забудь об этом, малыш – говорит Рид, она вроде бы улыбается, а затем идет вверх по скрипучей лестнице.

В спальне она падает лицом вниз на матрас, и Линден снимает ее грязные туфли. Она поворачивается на спину, обмякшая, как тряпичная кукла, смотрит пустыми глазами, как он снимает ее пальто, берет ее руки и втирает тепло в ее пальцы. Он все время шепчет ей комплименты, говорит, как она важна, что она сильная. Но она не реагирует даже, если он говорит, что любит ее. И тут я слышу, как она тихонько вздыхает, вижу, как она изгибает губы и всхлипывает. Платина наконец-то сломалась. Когда Линден ложится рядом с ней, я выхожу из комнаты в зал. Они должны остаться наедине. Муж и жена. Мне там места нет. И в любом случае я скоро уеду. Если бы Сесилия знала что я здесь только ради нее, она бы вытолкала меня за дверь. Но я не могу уехать пока не буду уверена, что с ней все в порядке.

Я иду вниз, на кухню, где Рид пытается кормить Боуэна из бутылочки, одновременно пытаясь работать над чем-то, что включает в себя грунт и стеклянные банки.

- Маленькие арбузы – говорит он мне, не отрываясь. – Если я могу заставить расти семя в банке, то он примет форму банки, не больше, не меньше.

- Мне нравится – говорю я – Менять что-то, не меняя генетику.

- Ты умница – говорит он мне – Плохо, что не увидишь, как это происходит.

Я беру Боуэна, удивляясь тому, какой он тяжелый для такого, настолько маленького и сажусь в кресло кормить его тем, что осталось в бутылочке. Я смотрю, как его губы шевелятся, все в молоке, но не проливает ни капли. Его глаза подмигивают. Он идеальная маленькая машинка, безупречно спроектированная, за исключением одного надоедливого глюка.

Некоторое время стоит тишина, затем Рид говорит:

- Малышка выглядит так, будто побывала в аду и вернулась.

Мне нравится, что Рид видит Сесилию такой, какая она есть.

- Она побывала в аду – соглашаюсь я – Вот только, вернулась ли?

Рид засовывает руку в банку, кладет семечко в слой почвы и прижимает его.

- Она убеждена в том, что Вон хотел ее смерти – говорю я – Она хочет быть как можно дальше от него.

- Все верно – говорит Рид, в его голосе нет удивления – Что ты думаешь?

- Я бы этого не исключала из списка – говорю я, наклоняя бутылочку так, чтобы Боуэн не наглотался воздуха. Я помню это, когда наблюдала за моей мамой, как она обращается с новорожденными в лаборатории. – Если вторая беременность была опасна для нее, может он ничего не делал. Может быть, он просто сидел, сложа руки, и пустил все на самотек. Чего я, честно говоря, не понимаю. Может быть, он понял, что больше не может ее контролировать, но зачем убивать? Что он от этого выиграет?

- Я слышал раньше об охотниках – говорит Рид – Которые охотились на животное. Готовили с него жир, ели его мясо, носили его шкуру, хоронили его органы и поклонялись его черепу. Мой брат такой – он ничего не делает просто так.

- Вы говорите про инуитов, – говорю я, – Они вырезали скульптуры из костей и делали нитки из сухожилий.

Я читала о них в одной из энциклопедий моего отца. Они жили в Канадской Арктике, практически возле моря. Даже сейчас я вижу глянцевые фотографии, тяжелые шубы, длинные ряды следов на снегу позади маленькой девочки с длинными черными косичками, она держит рыбу. Я помню, насколько сильными они казались и красивыми. Это причиняет мне боль. Я не хочу их сравнивать с Воном, но они похожи. Он хотел выпотрошить меня и мою сестру по мужу, как рыбу, используя каждый орган. На мгновение меня охватывает гнев, и моя рука трясется; бутылка выскальзывает изо рта Боуэна, но он всасывает ее обратно. Это неправильно, что я держу такое хрупкое существо, и думаю о таких ужасных вещах.

- Ты многое знаешь, куколка – говорит Рид – Не нужно верить всему, что пишут в книгах по истории. Они врут.

Он немного трясет бутылку с семенами, держит их под лампочкой, что висит над головой. Семена маленькие, еще не проросли и они меня бесят. Их посадят, и они вырастут такими, какими должны быть.

- Рейн – говорит Линден тихо, он стоит в дверях, бледный как смерть.

- Я почти закончила кормить Боуэна – говорю я – Тогда я уложу его. Или ты хочешь забрать его прямо сейчас?

- Нет, пусть доедает – говорит Линден, его тон никогда не меняется. – Просто положи его потом в кроватку, если ты не возражаешь, конечно. Увидимся утром.

Он не ждет моего ответа. Он медленно поворачивается и уходит, исчезая в темноте зала.

Рид хмурится:

- Посмотри на этого мальчика. Я всегда надеялся, что когда-нибудь он осознает, какой человек, его отец. Но я не хотел, чтобы это произошло вот так. Счастье в неведении – ты когда-нибудь слышала такое выражение?

- Да – говорю я. Хотя моему поколению этого не было предоставлено.

- Мой племянник смышленый мальчик, но думаю, ему больше нравится оставаться в неведении – говорит Рид – Но это не про тебя. Там, в твоей голове, винтики постоянно крутятся.

- Он делает много хорошего – говорю я – Я же, не приношу ничего, кроме неприятностей.

- Беда уже пришла туда – говорит Рид – Ты только раскрыла ее, вот и все.

После того как Боуэн доедает, я несу его наверх по лестнице избегая скрипучих ступеней. Свет в спальне выключен, но я слышу, как Сесилия говорит:

- Твой отец наверняка что-то делает там внизу.

- Мы ничего не видели – говорит Линден. Оба они пытаются оправиться от рыданий, я слышу это в их голосах.

- Я слышала через стены. Людей. Я не думаю, что Рейн врет. Она не стала бы мне лгать.

- Любимая, я тоже так раньше думал…

- Я ей верю. Я верю ей, хочешь ты этого или нет – говорит она со слезами – Хватит, не прикасайся ко мне вот так, и не смотри на меня с жалостью.

- Мы поговорим об этом, когда тебе станет лучше – говорит он.

- Я не стеклянная – говорит она – Когда ты прекратишь обращаться со мной, будто я вот-вот сломаюсь.

- Ладно – он тоже плачет – Ладно. Есть вещи, о которых я никогда тебе не рассказывал – говорит он, за этим следует длинная пауза, шелест одеяла – Задолго, до того, как мы поженились, у меня родилась дочь.

Его голос становится тихим, настолько тихим, что я не могу быть уверенна, говорит ли он вообще, пока Сесилия не говорит: «Боже мой» и они оба опять рыдают:

- Почему ты не рассказывал мне?

После этого мне трудно разобрать его слова, потому что голос его похож на шепот со слезами: «сказала Роуз…», «не мог поверить ей…», «не хотел думать…», «думал, что тебя бы это напугало».

Я слышу, как она отвечает:

- Ты всегда можешь все мне рассказывать. Все.

Боуэн интуитивно чувствует настроение, потому как икает и издает пронзительное хныканье, что подразумевает слезы. Он не понимает, почему все грустят.

- Рейн – зовет Сесилия – и надо отдать ей должное, ничто не указывает на то, что она плакала, хотя воздух напряжен тем, что я их прервала. Я шагаю в темноту спальни и различаю две фигуры на кровати.

- Он поел – говорю я, объясняя.

Боуэн плачет и Сесилия подбегает к нему и говорит «спасибо» когда я отдаю его ей.

- Спокойной ночи – говорю я.

- И тебе – говорит она без особой радости в голосе, а потом она уютно устраивается рядом с мужем и сыном.

Линден зевает, казалось бы, так небрежно, но в этом нет ничего плохого.

- Хороших снов – говорит он.

Если бы мы были все еще женаты, интересно, хотел бы он, чтобы я была частью их разговора. И произошло бы все это с нами вообще.

На диване в библиотеке, я сразу проваливаюсь в сон. Это не свойственно, для меня, в то время, когда все плохо. Я исчерпана. Это утешительно. Одеяло тяжелое, под ним темно и мягко. Боуэн плачет, и его родители забывают о своих слезах. Мне кажется, что они настоящая семья, настолько же реальная, как та, в которой я когда-то была и которую почти не помню.

***

Я просыпаюсь в конце дня. Когда я открываю глаза, часы говорят мне что время уже больше двух часов. Я бы проснулась позже, если бы не шум двигателя снаружи. Без сомнения, Рид пытается вернуть к жизни один из старых автомобилей. На полу у дивана я вижу поднос с чайной чашкой с жидкостью бежевого цвета и миску с фруктами, плавающими в собственном соку.

- Прости – говорит Линден с порога – Я знаю, ты любишь фрукты на завтрак, но мой дядя все консервирует, кроме яблок, которые выглядят слишком рыхлыми.

Я сажусь, и волосы падают мне на лицо. Занавеси на окне были задернуты, хотя вчера вечером, я уверена, они были открыты.

- Все в порядке - говорю я - Спасибо.

Он кивает, смотрит на меня несколько секунд, затем на ноги.

- Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке – говорит он – Было уже поздно, а ты не просыпалась.

- Как Сесилия? – спрашиваю я.

- Она внизу, пытается починить радио – говорит он – Когда я уходил, она хотела разбить его о стену.

Он развеселил меня, и я немного улыбаюсь. Это утешительно, думать, что она возвращается к нормальной жизни. Такой, какой она должна быть. Линден выглядит так, будто не знает что сказать, я думаю, он ждет приглашения. Я освобождаю для него место на диване, и укрываюсь в колючий шерстяной плед. Он сидится на дальний конец дивана, между нами небольшое расстояние. Он долгое время молчит, прежде чем начинает говорить:

- Я должен извиниться перед тобой – говорит он, глядя на часы, будто куда-то опаздывает – Все, что ты сказала… – он смотрит мне в глаза и мне не верится – Для этого мне нет оправданий.

Я не могу винить его за то, что он не верит мне. В конце концов, в нашем браке, я наделала много ошибок. Но я не хочу останавливать его, когда он явно хочет выговориться.

- Мой отец доказал, что с ним вы не были в безопасности. Как моя жена, ты должна была все мне рассказать, что кто-то угрожал тебе. Но ты решила все скрыть от меня. И я понимаю, почему ты так поступила. Я бы тебе не поверил. Точно так же, как я не поверил Роуз – Он вздрагивает, когда произносит ее имя – Она пыталась сказать мне, что-то о моем отце. Она говорила мне, что слышала крик нашей дочери. И… - он должен остановиться.

Он смотрит прямо на меня. И я вновь чувствую себя призраком. Он смотрит на ЕЕ волосы, ЕЕ лицо, пытается загладить вину у мертвых.

- Часть меня верила в это. Она во многом была похожа на тебя: очень скрытная, никогда ничего не говорила, если не была уверена. Она тоже, всегда была права. Но все равно, все это было, слишком ужасно, чтобы быть правдой. И вот - я слышу это от тебя, в тот день, когда ты очнулась в больнице, мне казалось, что она вернулась, чтобы преследовать меня.

Мое сердце стучит где-то в районе горла. Я прижимаю колени к груди, под одеялом, и мне хочется стать меньше насколько это возможно.

- Я врал тебе – говорит он – Честно говоря, я верил всему, что ты говорила. Я просто не хотел в это верить.

- Конечно, ты не хочешь думать так о своем отце – говорю я мягко – Линден, я понимаю…

- Пожалуйста – говорит он – Просто дай мне закончить.

Он удерживает мой взгляд, заставляет Роуз уйти, заставляет себя признать, что теперь он не сможет извиниться, за то, как он обидел ее. Есть только я.

- Когда ты сказала мне, что Сесилия была в опасности, я тоже не хотел этому верить. Я думал, что смогу уберечь ее. Но в ту ночь она потеряла ребенка. Я… - он смотрит на свои пустые руки – Я ничего не мог сделать.

Он говорил это таким настойчивым тоном, но теперь его руки начинают дрожать, а глаза наполняются слезами. Это было титаническое усилие чтобы оставаться храбрым: он так же говорил и о Роуз. Но Сесилия слишком много страдала; она ценна для него.

- Я должен был послушать тебя – он сжимает кулаки.

Я выпутываюсь из под одеяла и двигаюсь ближе к нему. Наши плечи и наши головы соприкасаются вместе.

- Прости меня – говорит он.

- И ты меня прости.

Некоторое время мы сидим молча. Я жду, когда он возьмет себя в руки, затем отодвигаюсь, чтобы посмотреть на него и спросить:

- Ты уверен? Ты действительно веришь в то, что только что сказал?

- Сесилия по-прежнему клянется, что мой отец виноват. Она думает, что он знал о состоянии ребенка, что он просто ждал, чтобы убить ее. Мой отец, конечно, будет говорить, что это не так. Что она не справедлива.

- Твой отец не прав в отношении многих вещей – говорю я. Он ошибался в отношении собственного сына. Он сказал, что безответная любовь его сына ко мне, стала сильнее. Но у Линдена был шанс, повернутся ко мне спиной – никто его бы не винил за это – но он этого не сделал.

- Все равно в этом нет никакого смысла – говорит Линден – Я не понимаю, почему мой отец хотел ей навредить. Может быть это большое недоразумение. Но мне пришлось выбирать, и я выбрал Сесилию. Она рассказала мне много всего того, что раньше боялась мне говорить. Она думала, что я почувствовал бы себя преданным, и бросил бы ее.

Когда я ложилась спать прошлой ночью, я слышала их шепот по коридору, интересно спали ли они вообще.

- Она не хочет терять свой брак – говорю я – Это весь ее мир.

- Мой тоже – говорит он – Мы долго беседовали. Мы поклялись быть честными друг с другом. И договорились поддерживать друг друга во всем, несмотря ни на что.

- Это хорошо – говорю я.

- Поэтому когда она сказала мне, что мы должны тебе помочь, я согласился.

- Помочь, мне?

- Мы хотим помочь тебе найти твоего брата – говорит он – И того слугу.

- Габриэля.

- Да, Габриэля – он смотрит на колени, потом на меня.

Внезапно, я не знаю, что делать мне со своими руками. Я запихиваю их между коленями. Мои щеки горят, мне хочется сразу, и плакать и смеяться, но нахожу в себе силы оставаться спокойной.

- Я знаю, что не имею права спрашивать, что произошло между вами двумя – говорит Линден – Еще до развода… я теперь вижу, что был не прав, ожидая от тебя, что ты полюбишь меня.

- Это было неправильно – говорю я – Мы были женаты.

- Глупо тогда… – говорит он – Но я признаю что задавался вопросом, с того дня как вы оба пропали, что было между ним и тобой. Я задавался вопросом, почему ты любишь его, а не меня.

- Это не то, что ты думаешь – говорю я слишком быстро и слишком громко. Я заставляю себя взглянуть на него – Я не могла оставить его одного. Мне очень понравилась идея снова быть свободной, и Габриэль думал так же, а не провести в рабстве до конца своих дней. Мне не казалось правильным, Линден, видеть мир только в мечтах и через окна.

Я думаю, что причинила ему боль. Он смотрит куда-то мне за плечо и кивает.

- Он был добр к тебе, тогда? – спрашивает он – Габриэль?

- Лучше чем я заслуживаю.

По-прежнему глядя мимо меня, он поджимает губы. Я вижу, что он пытается что-то сказать. Он хочет спросить спала ли я с Габриэлем. И мне кажется, он хотел спросить об этом с момента моего возвращения, но не спросил. Это слишком для него. Он откашливается, прочищая горло.

- На самом деле я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что я все-таки, хочу помочь тебе добраться домой. Если ты позволишь мне конечно. На этот раз у меня есть план.

- Что это? – спрашиваю я.

- Мой дядя пытается починить один из старых автомобилей – говорит Линден – Он хочет, чтобы он ездил на домашнем топливе. Рецепт этого топлива – большой секрет. Так что я не знаю, насколько это достоверно, но это лучше чем ничего, верно? Я могу научить тебя водить.

Я уже умею водить. Мой брат научил меня, на грузовичке, что использовал для работы. Но сейчас не время, говорить об этом, добавляя еще одну вещь, которую он не знает обо мне. Поэтому все, что я могу предложить – это мое искреннее:

- Спасибо.

Линден видит в этом надежду.

- Это означает, что поезда откладывается ненадолго, но, в конечном счете, это будет быстрее, и я чувствовал бы себя намного лучше, не думая о твоей поездке, если это конечно имеет значение.

Он тянется, чтобы коснутся моего плеча, но потом передумывает и у меня такое чувство, что он слишком спешит уйти от меня. Но потом он смотрит на меня, улыбается устало и встает.

- Поешь и помойся, если хочешь. Я думаю, моему дяде нужна твоя помощь в сарае. Я предложил свою помощь, но он сказал, что мое дело проектировать, а не чинить. Мне кажется, что он до сих пор не простил мне, домашнее радио, которое я сломал, когда был ребенком.

- Линден?

Он поворачивается ко мне лицом стоя в дверях.

- Я не делала. Я понимаю, что ты не можешь об этом спросить прямо, но Габриэль и я – мы этого не делали.

Выражение его лица не меняется, но на щеках проступил румянец.

Как только он уходит, я заставляю себя съесть все, что лежит в миске. У меня нет никакого желания, но моему телу это нужно. Я чувствую, как пустота в животе съедает мои кости. После того как я поела, я моюсь под ржавым краном. Мне хочется все бросить, забраться под одеяло и проспать ближайшие три года. Но если Линден и Сесилия нашли в себе силы идти дальше, после всего что они перенесли, то и я смогу.

***

После недели дождей дни стали в два раза ярче. Травинки поднимаются после тяжести дождевых капель. Солнечный свет пробивается сквозь зазоры в сарае, плавая с кусочками пыли. Все пахнет цветами и землей. Прислуга Сесилии прибыла на днях. Вряд ли Линден сказал своему отцу, я не знаю, что заставило его отказаться от контроля над ней и позволить остаться с нами, но она казалась нормальной и была молчалива, когда вышла из лимузина. Иногда Сесилия гуляет босиком. Из всех из нас она больше всего любила сарафаны и юбки, чтобы произвести впечатление на нашего мужа, но теперь она носит джинсы, подвернутые до колена. Боуэна она кладет на живот и пытается уговорить его ползать на животе, хотя он только и делает, что приподнимается и смотрит в небо, и Сесилия думает, что он покланяется своему тайному богу.

- Так много разных оттенков глаз – говорит она мне однажды, когда я прихожу и сажусь рядом с ней на землю – Иногда я задаюсь вопросом, как так получается?

Она хватает горсть травы, бросает и смотрит на сына, который больше не опирается на руки и пытается ползти вперед.

- Вот твои родители, например? – спрашивает она.

Я подпираю колен к груди.

- Я немного похожа на маму – говорю я – У нее были голубые глаза.

- Интересно как далеко, в конечном счете, идут гены – говорит она – У твоей мамы были голубые глаза, и у её мамы тоже, и у мамы твоей мамы. Это может быть один из тех генов, который произошел тысячу лет назад, чтобы потом оказаться у тебя. Ты можешь быть последней у кого этот ген, такой точный оттенок синего.

Я не говорю ей, что мой брат тоже имеет точно такой же оттенок синего, и что он будет жить дольше меня. Хотя если так и будут обстоять дела, я не удивлюсь если он хотя бы доживет до того как я до него доберусь.

- Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я ее – Тебе не холодно? Я могу дать тебе свитер.

- Нет – говорит она – Прямо сейчас я чувствую себя замечательно.

Прошла уже почти неделя как ее выписали из больницы и она более самодостаточна, чем когда либо. Она настояла на том, чтобы кушать вместе снами за столом, вежливо отклонив предложение Линдена приносить еду ей в постель. Она даже прибралась в доме, хотя никто ее не просил, и я никогда не знала, что она умеет это делать. Я застала ее за тем, как она полирует стеклянные баночки, вычищает песок со столешницы, моет пол ногами, водя влажной тряпкой по линолеуму. Она обернула антенну фольгой вокруг до тех пор, пока колючий шум не сменился музыкой. Она выучила песни и поет в полголоса, пока движется по комнате. Иногда мне кажется, что я слышу ее пение во сне.

- Тебе нужно торопиться – говорит она мне теперь - Ты не становишься моложе.

Она знает, что я бездельничаю. Чувствую себя как в ловушке и не могу думать ни о чем, как только о доме. Но сейчас у меня нет дома. Мне страшно, что я там найду, когда, наконец, встречусь с Роуэном. Я боюсь, что вообще его не найду. И что больше всего меня пугает, что как только я уеду от Линдена и Сесилии, я их больше не увижу. Время почти остановилось, здесь у Рида, на маленьком клочке земли. Но это странным образом успокаивает. Я прикрываю глаза и щурюсь, чтобы увидеть Линдена вдалеке. Он стоит возле открытого автомобиля, он и его дядя жестикулируют друг другу, когда разговаривают.

- Так или иначе – это мой путь.

- Кажется, будто смотришь на старую фотографию – говорит она, щурясь.

- Я не знала, что Линден умеет водить – говорю я.

- Я тоже – говорит она – Думаю, он тренировался.

Она берет Боуэна на колени. Его глаза полны облаков и неба. Он тянется к моим волосам, и я поднимаю прядь, помогая ему ее ухватить.

- Я привыкла мечтать о том, как хорошо было бы, если бы у вас был собственный – говорит она – Малыш я имею в виду. И у Дженны тоже - Она смотрит на Рида, который что то делает под машиной, пока Линден лазает под капотом – Это не то о чем я мечтала год назад, когда выходила замуж. Я думала, что мы все будем счастливы. Глупо, да?

Боуэн дергает мои волосы, его пальцы настолько мягкие, что прилипают к прядям.

- Нет – говорю я – Никто не мог предсказать, что все обернется таким образом.

- Что я наделала Рейн? – говорит она – Привела ребенка в этот мир, потому что распорядитель Вон убедил меня, что он спасет нас. Но Боуэн так же обречен как ты и я.

Боуэн хватает ее за рубашку, и откидывает голову назад, смотря на солнечный свет совершенно беспечно. Я слышала однажды, что человек единственный вид на земле, который осознает собственную смертность, но интересно, верно ли это для младенцев. Знает ли Боуэн, что его жизнь закончится? Детство это длинный долгий путь, в котором темный лес смерти кажется невозможным.

- Кто будет заботиться о нем, когда Линден и я, умрем? – говорит Сесилия.

Я не знаю, что ей ответить. Боуэн - это дитя неудачного плана, как и все мы.

- Ты и Линден что-нибудь придумаете – говорю я – Да, все не так, как нам бы хотелось, но ничего не изменить. Ты ведь находила способ справляться со всем этим, не так ли? И с этим сможешь.

Она качает головой.

- Я ненавижу этого человека – говорит она – Он все испортил.

Что-то опасное и некрасивое мелькает в ее глазах. Лишь на миг, но после этого она задумчива и молчалива. И теперь я знаю: крылатой невесты, которую я знала когда-то, больше нет. Она была обманута, разрушена, оставлена умирать, и она никого не собирается прощать. Она будет солдатом, всем на зло.

- Даже если бы Вон на самом деле хотел нас спасти, наш брак не был бы вечным – говорю я.

Сесилия смотрит на светлые волосы Боуэна:

- Я никогда не хотела жить вечно – говорит она – Мне просто нужно достаточно времени.