Глава двадцать восьмая

Кинопробы

Аллу всегда манило кино. Но если ее и приглашали, то доверяли только исполнение песен за кадром. Сначала в фильме «Король-олень» она пела за Валентину Малявину, в «Иронии судьбы» ее проникновенным голосом исполняла романсы Барбара Брыльска. В телевизионном фильме «Стоянка поезда — две минуты» режиссера Александра Орлова тоже звучал ее голос, а роль певицы играла Валентина Теличкина. До экрана она так и не добралась.

Я понимал, почему режиссеры ее не занимали. Алла может играть только одну роль: саму себя. У нее нет способностей к актерскому перевоплощению. Конечно, на концертах она исполняет свои песни очень артистично, но для создания в спектакле или фильме яркого психологического образа, нужно актерское дарование совсем иного рода. В «Женщине, которая поет» задача была упрощенной — Пугачева играла себя в предлагаемых обстоятельствах.

Алла спала и видела себя в новой роли. Мы об этом не раз говорили. Учитывая специфику работы с ней, я хотел написать специальный сценарий, который бы учитывал ее сильные и слабые стороны. Но это в будущем. А в 1978 году я запустился в производство с картиной «Пена», сценарий которой мы с Сергеем Владимировичем Михалковым написали по его одноименной пьесе еще до нашего знакомства с Пугачевой. Это была острая сатирическая комедия, разоблачающая тогдашних бюрократов.

Съемки этого фильма начались необычно. Первый кадр мы снимали внутри Спасской башни на фоне механизма главных государственных часов. По киношной традиции после съемки первого дубля прямо на площадке полагается разбить тарелку и выпить шампанского. Как только мы достали бутылку, сопровождавший нас человек из кремлевской охраны строго насупил брови: «С ума сошли?! Это не просто часы, это государственный символ Советского Союза! А вы хотите тут пьянку устроить? Пробкой от шампанского механизм повредить? Вы еще тарелку о часовой маятник разбейте!»

Пришлось нам временно свернуть «банкет». Следующим кадром была панорама, снятая с крыши гостиницы «Москва». Там, взирая на Москву с птичьего полета, мы разбили нашу тарелку и клюкнули шампанского.

Для съемок в «Пене» я собрал звездный актерский состав: Анатолий Папанов, Лидия Смирнова, Ролан Быков, Леонид Куравлев, Владимир Басов, Наталья Крачковская, Лариса Удовиченко, Евгений Стеблов — лучшие артисты своего времени.

По сценарию у главного героя, которого играл Папанов, была дочка. Я пробовал на эту роль разных актрис.

В какой-то момент вспомнил про желание Аллы продолжить карьеру артистки. Даже сделал ее кинопробу.

Когда на худсовете утверждали исполнителей ролей, художественный руководитель нашего Творческого объединения Георгий Николаевич Данелия сказал: «Конечно, Папанова и остальных представленных актеров мы утверждаем. А что касается исполнительницы роли его дочки, то это — на усмотрение режиссера. Думаю, он примет правильное решение». И хитро улыбнулся. Сомнений в том, что режиссер выберет свою жену, у него, очевидно, не было. А вот у меня были.

Во первых, эта роль — сатирический портрет московской тусовщицы и пустышки — шла вразрез с романтическим образом народной любимицы-страдалицы Пугачевой, который с такими трудами удалось внедрить в массовое сознание. Смешным эпизодом это можно было разрушить.

Во вторых, это была не главная роль. «Есть ли смысл размениваться на эпизоды? — размышлял я. — Может, действительно имеет смысл написать специально для Аллы с главной ролью, полностью совпадающей с ее эстрадным образом?»

И в третьих, как маленькая змея, шевелилась где-то в глубинах моего сознания брошенная Аллой фраза по-поводу «Машины времени»: «Я должна окружить себя людьми, которых могу послать…»

В личной жизни у нас все было замечательно, мы ни разу не сорились. Тогда зачем подвергать наши отношения риску? Ведь на площадке режиссер должен быть диктатором. От его воли зависит успех фильма. Поэтому никакой полемики ни с кем, даже с собственной женой, там быть не может. Это дома я даю ей советы, которые она может принимать к сведению, а может и не принимать. На площадке я никого не уговариваю — отдаю приказы. Готова ли она к этому?

После разговора с Данелией я поехал домой. Алла спросила:

— Ну, как там мои пробы?

— Утвердили Марианну Вертинскую.

— Но, ты же режиссер!

— И что? Есть еще худсовет. Ничего, Пугачевочка, — стал я утешать ее, — напишу для тебя главную роль и обязательно сниму в фильме. А здесь что? Эпизодик. Не утвердили — и черт с ним. Ты вот к чему готовься: будешь композитором фильма «Пена».

Это я заявил несколько опрометчиво. На «Мосфильме» меня не поняли. Главный музыкальный редактор сказал:

— Этого не будет. Опять ты Пугачеву свою тащишь?

— Но ее песни украсили «Женщину, которая поет».

— И что? Ты обманул дирекцию студии с Горбоносом. Если бы не твоя выдумка, кто бы ее с этими песнями близко к «Мосфильму» подпустил? Разговор окончен.

— Почему?

— Хотя бы потому, что она не член Союза композиторов!

К упрекам, что всюду проталкиваю свою жену, я давно привык. Но ведь она не смазливая девочка, которую пристраивают на работу «за красивые глазки», а одна из лучших певиц страны. Я рассказываю этот эпизод вот почему: многие думают, что если талантливый человек добился какого-то успеха, то может почивать на лаврах. Наоборот — чем большего успеха ты добился, тем сильнее сопротивление «клубка единомышленников».

Я стал думать, как выполнить данное Алле обещание. Как сделать ее композитором моего фильма? Единственный выход — прикрепить к ней соавтора. Но с Зацепиным мы поссорились из-за Горбоноса, а Гарин уже был в лучшем из миров. Выбор пал на Рычкова — автора песни «Все могут короли». С одной стороны, Борис был членом Союза композиторов, а с другой — он должен быть благодарен Алле за раскрутку его песни. Это давало надежду, что Рычков не «взбрыкнет» и не попытается выбросить ее из проекта. Так что учитывать нужно было многие факторы.

Чтобы раскрутить новую песню Пугачевой про еврейского музыканта, я решил сделать ее музыкальным лейтмотивом картины. Рычков возмутился, он хотел пиарить свои песни. Но слово режиссера в данном случае было решающим. Я сказал: «„Еврейский музыкант“, или я нахожу Алле другого соавтора». Борис проглотил обиду и согласился. Правда, вставить в фильм стихи Мандельштама оказалось выше моих сил. От песни осталась только мелодия. Вместо нее в «Пене» прозвучала другая песня Аллы — «Поднимись над суетой». К ней я придумал подводку и снял клип. Подводка была такая. Будто Пугачева под утро выходит из фестивального бара. Вместе с другими гостями, всей компанией они отправляются догуливать в Коломенское, и встречают там восход солнца. А над ними летят дельтапланы, тогда страшно модные, и льется песня про то, как трудно подняться над суетой. Такой парафраз одного из эпизодов «Сладкой жизни» моего любимого режиссера Федерико Феллини.

Но съемки чуть не закончились трагедией. Сначала все шло по плану. Над горизонтом поднялось солнце, на поляну вышла группа исполнителей в бальных платьях и парадных костюмах. Над ней летели дельтапланеристы. Один за другим они разбегались с пригорка, ловили ветер и взмывали вверх. И только последний не справился с огромными крыльями, между которыми шли растяжки из стальных тросов. Сбежал по пригорку, но не поднялся в воздух, а почему-то помчался прямо нас. Я успел заорать что-то типа «Атас!», и народ в последний момент попадал на землю. А горе-воздухоплаватель повис на дереве над оврагом, суча ножками. Мы его вытащили и спросили, почему он не взлетел. «Да я летать-то не умею, — признался он, — Просто очень хотел сняться в кино. Вот и соврал, что опытный дельтапланерист…»

 

Глава двадцать девятая

Фестивальные страсти

Алла снялась в эпизоде «Пресс-бар» в хорошей компании с Мишей Боярским Она сыграла небольшую роль звездной гостьи фестиваля и спела песню. Войти в образ ей было легко, потому что во время настоящих фестивалей мы ходили туда на разные мероприятия. Его гости размещался в ныне уже не существующей гостинице «Россия». Там на двадцать первом этаже мы и снимали эту сцену. Надо сказать, что фестивальный пресс-бар был совершенно уникальным местом, его посещали буквально все иностранные звезды, приезжавшие в Москву, — Аль Пачино, Пьер Ришар, Френсис Фред Коппола, Софи Лорен, Джина Лоллобриджида…

Гонораров западным гостям за визиты тогда не платили, зато ублажали как могли: катали на тройках, водили по ресторанам, поили водкой, кормили икрой, устраивали встречи с восторженными зрителями. По вечерам звезды собирались в пресс-баре, где бурлила главная фестивальная тусовка. Там царила замечательная атмосфера, и мы постарались ее воссоздать в своем фильме. На съемку я пригласил представителей московского бомонда. Пришли иностранные дипломаты и киношники. Заглянули и постоянные посетители таких мероприятий Слава Цеденбал, сын властителя Монголии, и Иван Славков — зять главы Болгарии и руководитель болгарского телевидения.

Все, кроме суперзвезд, было как на настоящем Московском кинофестивале. Но лично меня нисколько не огорчало их отсутствие. С голливудскими небожителями можно было запросто попасть в непредсказуемую ситуацию.

На один из первых московских кинофестивалей приезжал любимец всех французских и советских женщин, исполнитель заглавной роли в фильме «Фанфан-Тюльпан» — красавец Жерар Филип, Гостеприимные хозяева, показывая гостю Москву, сдуру отвели его в наш магазин. Актер необыкновенно оживился и стал скупать там женское белье советского производства. Байковые панталоны, сатиновые трусы и лифчики и прочую «красоту». Сопровождавшие его лица удивились. Но Жерар объяснил, что хочет привезти сувениры любимым женщинам — жене и маме.

Вернувшись в Париж, он устроил грандиозную выставку, пользовавшуюся огромным успехом. Называлась она так: «Можно ли полюбить даму, которая носит такое белье?» И выглядела откровенным издевательством над советскими женщинами…

В 70-е главной гостьей одного из московских фестивалей стала американская суперстар Ким Новак, любимая актриса Хичкока. Сейчас она подзабыта, а когда-то успешно соперничала в популярности с самой Мэрилин Монро. Приехав в Москву, красавица блондинка вдруг неожиданно закапризничала — запила, заперлась в гостиничном номере и отказалась куда-либо выходить. А она должна была участвовать в торжественном открытии фестиваля и куче других мероприятий! Назревал грандиозный скандал.

О щекотливой ситуации доложили директору фестиваля Марку Рыссу, кстати, бывшему мужу моей сотрудницы Валентины Ковалевой. Марк Борисович и рассказал мне эту историю.

Узнав, что Новак пьет горькую и отказывается работать, он подослал к ней гонца-переводчика. Тот стал выведывать, что ее не устраивает. Мол, только скажите, dear Ким, чего вам не хватает, мы все устроим.

И тут актриса заявила, что фестиваль ей даром не нужен, а в Москву она приехала исключительно для того, чтобы увидеть своего бывшего возлюбленного — представителя «Совэкспортфильма» в США (назовем его, скажем, Володей Боголюбовым), с которым у нее, оказывается, был бурный роман.

«Он меня бросил, — рыдала Ким. — Это просто немыслимо! Я помыкаю мужчинами, как хочу, а этот мерзавец ухитрился меня обмануть! Соблазнил, подлый, и пропал! Срочно уехал в Москву, видите ли! Ни письма, ни звонка, ни телеграммы!»

А Боголюбов, разумеется, не просто так крутил с ней любовь. И пропал из Америки не по своей воле. Он был кагэбэшником, работавшим под «крышей» «Совэкспортфильма», и в Москву уехал, получив другое задание. Теперь он трудился в международном отделе «Мосфильма». Его быстренько нашли и приказали:

— Бросай все и быстро дуй к Ким Новак!

— Да, на хрена она мне нужна? — удивился мужик. — И вообще, у меня семья: жена, дети!

— Езжай, тебе говорят, приведи дамочку в чувство. Семья подождет. Дело государственной важности.

Ну что тут ответишь? Боголюбов поехал в «Россию». Несколько дней Новак провела в его объятиях и так взбодрилась, что без проблем отработала всю программу. И на открытии засветилась, и в пресс-баре зажгла. Как тесен оказался мир! В прямом и переносном смысле этих слов.

 

Глава тридцатая

Приколы

В фильме «Пена» замечательная актриса Лариса Удовиченко очень смешно играла московскую тусовщицу, которая всеми силами ищет «упакованного жениха» и в конце концов находит себе «принца» из африканских студентов. Цвет его кожи немного смущает, и она предупреждает своих друзей перед знакомством с негром: «Только он немного загорелый».

Чтобы не работать, девушка придумывает себе халяву — читает за деньги детям сказки по телефону. Иногда делает это прямо в ванне. Обнаженная Удовиченко очень эффектно смотрелась в пене, и фотограф съемочной группы ее запечатлел.

Снимок этот в куче других лежал у нас дома. Однажды, когда меня не было, Пугачева нашла его и написала якобы от лица Удовиченко: «Саше на память о Ларе», положила фотку обратно и стала ждать моей реакции. А я — ни сном, ни духом. Алла не выдержала и однажды предложила:

— Давай посмотрим фотографии, — покопалась и достала «компромат»: — Ой, а это что?

Я смотрю и не врубаюсь: когда Лариса этот снимок могла подписать? А Пугачева язвительно говорит:

— Слушай, я эту фотографию уже видела, только она была без такой трогательной надписи. Что все это значит? Как это Удовиченко оказалась у нас дома?

— Сам не понимаю, — отвечаю я. — Просто мистика какая-то!

— Ну и глупый у тебя сейчас вид, — прыснула Пугачева. И «раскололась»…

Странно, что я тогда так повелся. Привык ведь к разного рода трюкам и приколам.

На съемках моих фильмов всегда царила очень веселая и даже легкомысленная атмосфера. Все друг друга подкалывали, разыгрывали, в перерывах травили анекдоты. Помню, как одна из девушек предложила пари на игравшего у нас известного актера — фамилию называть не буду. Почему — сейчас станет понятно.

Барышню удивляла целомудренность этого мужчины. «Странно, — говорила она, — у нас все флиртуют напропалую, а этот ни с кем не заигрывает и даже не делает девушкам комплиментов. Тут что-то не так» В женской части группы началась дискуссия. Некоторые дамы высказывали предположение, что артист этот подозрительной ориентации. Другие защищали его мужскую честь, говорили, что парень просто любит жену, и хранит ей верность. Наконец, спорщицы решили, что ориентацию «объекта» надо установить опытным путем. Той, что соблазнит его первой, должен был достаться ящик хорошего вина. За «монахом» началась настоящая охота. И однажды наша костюмерша, загадочно улыбаясь, сказала: «Ну, что, ребята, скидывайтесь на приз. Я точно знаю — он не „голубой“!..»

Как-то раз Анатолий Дмитриевич Папанов, исполнявший в фильме главную роль, обратился ко мне с просьбой:

— Александр Борисович, вы, конечно, знаете, как трудно выехать за границу, а я получил приглашение в Америку на фестиваль русского кино. Без вашего согласия не могу уехать и поэтому прошу отпустить меня со съемок на две недели.

— Конечно. Ради вас — все что угодно. Построим график так, чтобы могли поехать.

А надо понимать, что в 1978 году поездка в Штаты была для советских людей все равно что полет на Луну. Примерно через неделю Папанов опять подходит и, загадочно улыбаясь, говорит:

— Александр Борисович, я вам расскажу очень любопытную историю про вашу жену!

— Ну-ну, интересно послушать, — отвечаю.

— Из-за Пугачевой мне чуть не прикрыли поездку в Америку.

— Что?! Не может быть…

— Ну, вы же знаете, у Аллы острый язычок…

И рассказывает такую историю. Тогда перед зарубежными поездками все проходили через комиссию райкома партии. Папанова и Пугачеву «проверяли» в одном и том же райкоме — Фрунзенском. Алла посетила его чуть раньше. Она ехала от Гостелерадио СССР в Сопот на музыкальный конкурс «Интервидения» — уже как утвержденная исполнительница — и поэтому чувствовала себя уверенно.

А ветераны партии, сидевшие в комиссии, по привычке стали задавать идиотские вопросы. Какой-то маразматик решил выпендриться и спросил, какие оперы написал Бетховен. На что артистка, понимавшая, что вопрос с ее отправкой на конкурс решен на другом уровне, заявила: «Я окончила музыкальное училище и знаю, что Бетховен написал. Но вам скажу это только тогда, когда вы перечислите все оперы, какие написал Россини! Нечего мне тут экзамен устраивать!»

— После этого, — жаловался Папанов, — они озверели и начали мордовать всех деятелей искусства. Меня просто достали вопросами: «Кто является генеральным секретарем компартии Уругвая?» и «Сколько месяцев провела в тюрьме Анджела Дэвис?» Я долго напрягал память, краснел, бледнел, а потом взмолился: «Товарищи, родные, пощадите! За что меня так?»

Только после этого отчаянного призыва кандидатура Народного артиста СССР на выезд в Америку была одобрена. Очевидно, на присутствующих произвел впечатление голос Волка из любимого мультика «Ну, погоди!»

Про райкомовские комиссии тогда даже анекдоты сочиняли. Например такой. «Мужик едет в ГДР в турпоездку. Перед собеседованием в райкоме друзья ему советуют: „Обязательно сделай шпаргалку. Там спросят, кто секретарь гэдээровской компартии, ты и облажаешься. Его имя и фамилию запомнить невозможно — Эрих Хонеккер“. Чувак послушался и сделал надпись на подошве ботинка — „Хонеккер“. Приходит в райком, его спрашивают:

— Скажите-ка нам, дорогой товарищ, кто генеральный секретарь Социалистической единой партии Германии?

— Это я знаю, — улыбается незадачливый турист. Закидывает ногу на ногу, смотрит на подошву ботинка и читает вслух: „Саламандер“!»

 

Глава тридцать первая

«Пена» и её герои

Перед съемкой эпизода в Коломенском я заказал в гараже игрового транспорта «Мосфильма» красивые иностранные машины. Реквизиторы мне ответили:

— Ничего нет, лето, все машины в экспедициях. Мы такого не учли. Это сейчас девять из десяти машин на улицах — иномарки. А тогда на всю Москву было штук десять. Но я стоял на своем:

— Ищите в частном секторе. Предлагайте любые деньги.

А сам думаю: «Что же делать? Не на „Жигулях“ же звезды должны разъезжать. А то получится не парафраз „Сладкой жизни“, а жалкая пародия».

И вот, за несколько часов до ночной съемки еду по Садовому кольцу, чтобы передохнуть, и на выезде из тоннеля под Маяковкой вижу впереди огромный золотой кабриолет! Да еще с московскими номерами! Там сидит какой-то парень. Начинаю ему махать, прошу остановиться. Он с недоумением на меня смотрит и едет дальше. Я кричу: «Да стой же, стой!» Обгоняю, подрезаю, и он, в конце концов, останавливается. Выхожу и спрашиваю:

— Это ваша машина?

— Моя.

— Я режиссер «Мосфильма», у меня сегодня ночью снимаются важный эпизод. И нам позарез нужна автомашина такая, как ваша. Я вас прошу приехать на съемку в Коломенское, заплачу пятьдесят рублей.

Тогда это были хорошие деньги за день работы. А он смотрит на меня как-то странно. И говорит:

— А вы что, меня не знаете?

— Простите, нет. А вы откуда?

— Я — Борис Буряце. Солист Большого театра. А вы мне пятьдесят рублей предлагаете.

И уезжает. А я остаюсь в недоумении. Что за солист? Почему я его не знаю? Вид смазливый, весь на понтах. Яркая рубашка, золотая цепь на волосатой груди. Дикий апломб. Я позвонил знающим людям, спросил, что за тип с золотыми зубами рассекает по Москве в золотом кабриолете. Выяснилось, что это любовник Гали Брежневой. Галина Леонидовна и пристроила его в Большой театр. Впоследствии он оказался замешан в бриллиантовых аферах, получил пять лет лагерей и рано умер.

Это был просто живой персонаж из сатирического фильма про закулисную Москву, который я снимал. Я был очень рад этой встрече. Она подтверждала правдивость моей картины.

Еще одна удивительная встреча с другим «героем» прямо из моего фильма произошла в нашей квартире на Тверской, где сейчас Кристина живет. Это был особый дом, часть квартир КГБ использовал как служебные, а в остальных жили дипломаты, ученые, знаменитые артисты и режиссеры. Внизу сидела охрана, которая чужих не пропускала.

И вдруг раздается звонок в дверь. Я подумал — кто-то из соседей. Открываю, стоит человек с большой коробкой, солидный, отменно одетый.

— Здесь живет Алла Борисовна? Можно ее видеть?

— К сожалению, она на гастролях.

— Очень жалко. У меня для вашей семьи есть подарок.

И протягивает коробку. А там — очень модный тогда, оригинальный напольный светильник в форме большого белого шара.

— Это я купил во Франции, — небрежно произносит гость.

— Спасибо, — благодарю. — Проходите. Может, чаю?

— Да нет. Я, с вашего позволения, еще раз зайду, когда будет Алла Борисовна. Вы мне позвоните. Вот визитка.

Читаю имя на визитке «Юрий Соколов». Я такого не знаю и спрашиваю:

— А вы кто?

Он на меня смотрит как на сумасшедшего и говорит медленно и раздельно, почти по слогам:

— Я — хозяин улицы Горького.

Это был знаменитый директор «Елисеевского» гастронома. Через несколько лет его судили и расстреляли. Но тогда он нам помог — «прикрепил» к своему лучшему продовольственному магазину страны. Там мы «отоваривались» хорошими продуктами. А одежду и обувь доставал нам один знакомый, имевший доступ в валютные магазины «Березка». У него было огромное количество так называемых чеков Внешпосылторга, заменявших в этих торговых точках деньги.

Мы с Аллой из осторожности сами с чеками не «светились». Заходили в магазин, выбирали вещи, а наш знакомый уже их оплачивал. Мы с ним рассчитывались рублями по спекулятивному курсу. Однажды я не выдержал и спросил, откуда у него чеки, чем он занимается. «Я кинорежиссер, — заявил он. — Снимаю рекламу для западных фирм. Отсюда и валюта». Я выслушал это с сомнением, а потом случайно узнал, что ловкач работал дворником в английском посольстве!

Про дефицит в фильме «Пена» тоже шла речь. У героя Папанова, крупного функционера, на подхвате был специальный «нужный» человек, или «нужник». Он доставал любые, не предназначенные тогда для простых смертных товары: чешский хрусталь, югославские дубленки, немецкую обувь и даже американскую пепси-колу!

Его блистательно играл Ролан Быков. Как раз накануне премьеры ему исполнилось пятьдесят лет. И никто: ни Союз кинематографистов, ни Госкино СССР — не удосужился хоть как-то отметить юбилей этого великого артиста.

Я очень любил Быкова, он снимался в моих картинах, и решил посвятить премьеру «Пены» ему. Произнес в его честь искреннюю речь. Мы купили огромный букет роз, и Алла вынесла их на сцену. Зал встал и наградил Ролана овацией. Он этого просто не ожидал.

И Быков, и Папанов, и Куравлев остро и зло играли узнаваемых персонажей «эпохи развитого социализма». Нам удалось снять злободневную сатирическую комедию, которую без прикрытия Сергея Михалкова никогда бы не выпустили на советский экран.

Газета «Нью-Йорк таймс», которую трудно заподозрить в ангажированности, напечатала хвалебную рецензию где говорилось: «Это первый советский фильм, который режет мясо близко к кости».

 

Глава тридцать вторая

Лубянские морозы

Встречу Нового 1979 года я запомнил надолго. Обычно люди на этот праздник стараются устроить себе сказку. Сейчас некоторые едут за границу. У нас тогда такой возможности не было. И когда пригласили в Воскресенск на спортивную базу хоккейной команды «Химик», мы поехали туда. База находилась в красивом лесу, а спортсмены разъехались по домам. Я на всякий случай взял с собой электрический гриль: а вдруг там нет мангала и не на чем будет пожарить шашлык? Словно чувствовал, что нас ждет.

В ночь на первое января в Подмосковье ударили сорокаградусные морозы. Еще утром тридцать первого декабря термометр показывал всего минус пятнадцать, а потом температура начала стремительно понижаться. Деревянные стены базы не выдержали холода, замерзло отопление. Новогоднюю гулянку пришлось быстро свернуть. Все просто задубели.

Мы с Аллой ночевали в большой комнате. Собрали все одеяла на одну кровать, стуча зубами, залезли под них в дубленках и шапках, а рядом поставили гриль для обогрева. «Гурман» нас спас. Утром мы еле выбрались из-под наших одеял. Их края были покрыты инеем. Но «телевизор для утки», так называла гриль маленькая Кристина, кочегарил во всю мощь. Словно зачарованные, мы смотрели в его открытое чрево, и наши сердца наполнялись благодарностью к этому раскаленному металлическому ящику.

Так мы встретили Новый год. Приятели наши, ночевавшие в других комнатах, простудились и заболели. А нам с Аллой — хоть бы хны. Наступал третий год нашей совместной жизни.

В апреле 1979 года Пугачевой исполнялось тридцать лет. Эту дату нужно было отметить. Алла сама выбрала зал для банкета. И утром пятнадцатого мне говорит: «Езжай в гостиницу „Белград“, оплати зал, а я сажусь за телефон и оповещу всех, где будет торжество». В советское время найти банкетный зал было сложно. Это сейчас в Москве множество неплохих ресторанов, а тогда их было — раз-два и обчелся.

Приезжаю в «Белград» и нарываюсь на «антипоклонника» Пугачевой. «Антипоклонники» есть у каждой звезды. Наивысшее наслаждение для них — унизить кумира, сделать ему гадость. Именно таким типом оказался администратор зала, в котором Пугачева хотела устроить банкет.

Я с ним вежливо поздоровался и сказал:

— Вы, наверное, знаете: у Аллы сегодня юбилей. Мы пригласили знаменитых и уважаемых людей и хотели бы…

— Мест нет, — обрывает он меня.

— Помогите, пожалуйста, — прошу я, — Алла уже обзвонила гостей. Придет министр культуры РСФСР, придут ее коллеги — артисты, певцы, режиссеры…

— Вы что, меня не слышите? Мест нет, все забронировано.

— А мне Алла Борисовна сказала, что она обо всем договорилась…

— Не знаю, с кем она договаривалась, но точно не со мной. А я вам говорю — вашего мероприятия тут не будет.

Тогда я отправляюсь к директору ресторана:

— Извините, такая ситуация…

— А кто вам сказал, что зал занят?

— Администратор.

— Не слушайте его. Идите и оплачивайте аванс. А вечером мы вас ждем.

При мне директор звонит этому администратору:

— Не валяй дурака, прими аванс и организуй все по высшему разряду.

Иду к администратору, отдаю деньги. Он с перекошенным от злобы лицом выписывает мне квитанцию. Вечером мы с Аллой приезжаем в «Белград». Гостей — море. Все хотят поздравить Пугачеву, дарят подарки. Но надо понимать, что тогдашние подарки знаменитым артистам отличались от того, что дарят теперь. Сейчас звездам принято преподносить микрофон, украшенный бриллиантами, или белый «Мерседес». А тогда «звезда» была рада и комплекту колес к «Жигулям».

Я подарил жене золотую пластину с ее именем, в стиле арт-нуво…

За столом вообще была довольно пестрая компания. Чиновники высокого ранга, друзья, знакомые. Эстрадный цех, по-моему, представляли Лев Лещенко и Геннадий Хазанов. Они прекрасно выступили, а вот что подарили, я уже не помню…

И вот банкет идет своим чередом — тосты, поздравления, и вдруг в зал вбегает плачущая Кристина: «Папа, папа, мне дяденька руку вывернул». Я говорю: «Алла, занимай гостей, а я пойду, разберусь».

Иду с Кристиной, и она мне показывает на все того же администратора. Я спрашиваю:

— В чем дело?

Он нагло ухмыляется:

— Ваши гости должны находиться в банкетном зале. Наш большой зал вами не арендован, а девочка ваша туда пошла танцевать. И вообще, дети после девятнадцати часов не могут появляться в ресторане. Таков наш регламент.

— Ах ты…! — кричу я. — И поэтому ты, ребенку руку вывернул?

Обычно я не ругаюсь матом, но под горячую руку могу вспомнить кое-какие выражения. Он вел себя так нагло, что очень хотелось ему по роже дать, но я сдержался, чтобы не портить Алле праздник, поэтому обошелся некоторыми народными эпитетами. Он в ответ произносит совершенно несуразную фразу:

— Как вы смеете так разговаривать с сотрудником КГБ?

— Да таких, как ты, сотрудников нужно вешать! — рычу я. Беру Кристину, ухожу с ней в зал и забываю эту историю.

Проходит две недели. Меня вызывает директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов. В кабинете у него сидит какой-то невзрачный сероглазый человечек с папочкой. И Сизов, не глядя в мою сторону, говорит:

— Вечно с тобой, Стефанович, все не слава богу. Вот из Комитета госбезопасности пришел на тебя материал.

Сероглазый открывает папочку и зачитывает:

— «Пятнадцатого апреля сего года в гостинице „Белград“ во время банкета находившийся там режиссер „Мосфильма“ Стефанович произносил за столом антисоветские речи, рассказывал анекдоты про руководителей партии и правительства, оскорблял их честь и достоинство. И призывал вешать сотрудников КГБ».

— Николай Трофимович, — возмущаюсь я, — но вы же понимаете, что это бред? У нас за столом сидели министр культуры, директор «Росконцерта»! Да они, если бы такое услышали, сразу бы покинули наше застолье.

Сизов вопросительно смотрит на сероглазого. Тот морщится:

— Показания дали метрдотель и официанты. У меня в этой папочке их собственноручные заявления. Нет оснований им не верить.

— Ты, наверное, пьяный был? — задумчиво спрашивает Сизов.

— Нет, трезвый.

— Почему так уверен?

— Тому есть свидетели, — отвечаю. — На обратной дороге из ресторана нас остановили гаишники, попросили меня подуть в трубочку. А я знал, что повезу жену и дочку домой, поэтому выпил только бокал шампанского в начале, хорошо закусил и больше к вину не притрагивался.

— Это плохо, — мрачно произнес Сизов, — был бы ты поддавший, можно было бы списать все на пьяный бред. А поскольку ты в ясной памяти призывал вешать сотрудников КГБ, то тебе — крышка. На «Мосфильме» ты больше не работаешь, до свидания.

— Но, Николай Трофимович!

— С тобой, Стефанович, разговор закончен, — произносит Сизов и обращается к сероглазенькому: — Видите, этот гражданин больше к «Мосфильму» отношения не имеет. Меры по поднятому Комитетом вопросу мы своевременно приняли.

— Требую расследования и гласного суда! — заявляю я.

— Можешь идти. Я тебя не задерживаю… — отвечает на это генерал Сизов.

Я прихожу домой совершенно убитый и рассказываю все Алле, самому близкому человеку. И жду, что любимая жена станет меня утешать: мол, бывает в жизни всякое, ты защищал мою дочь и не мог поступить иначе. Ничего, прорвемся. Но вместо этого слышу: «Сам виноват. Ты антисоветчик, всюду рассказываешь анекдоты про Брежнева. Не можешь держать язык за зубами? Вот тебя и поставили на место».

Я смотрю на нее, просто потеряв дар речи. Во-первых, Алла несет чепуху, а во-вторых, в этот скандал я попал из-за ее дочки. Тогда впервые и подумал: с кем же я связался? До этого у меня были идиллические представления о наших отношениях. Что мы будем вместе, как говорится, и в горе, и в радости. Если бы Пугачева влипла в какую-нибудь историю, я бы первым бросился на ее защиту. А тут она вела себя совершенно отчужденно.

Мы не повздорили, не перешли на повышенные тона, но у меня будто с глаз пелена спала. Именно тогда я пережил крах своих иллюзий в отношении Пугачевочки. Ведь я по наивности считал: люди женятся для того, чтобы всю оставшуюся жизнь провести вместе. А тут ясно понял, что долго жить с Аллой не буду.

И на студии мое положение было безвыходным. Никакие заслуги, никакие миллионы зрителей у касс кинотеатров больше не учитывались. Раньше я только успевал закончить один фильм, сразу начинал писать другой сценарий. А тут — приношу одну заявку, вторую, третью — мне отказывают. Потом отзывают в сторону и говорят: «Ну, Саш, ты же понимаешь, с кем у тебя отношения испорчены? С ОРГАНАМИ! Что мы тут можем поделать?» Это продолжалось несколько месяцев. Я ходил весь черный от переживаний. Чтобы попытаться как-то выправить ситуацию, пошел к Сергею Михалкову. Может он поможет?

 

Глава тридцать третья

Сергей Михалков звонит в КГБ

Одним из самых ярких людей, с которыми меня свела жизнь, был Сергей Владимирович Михалков. Я уже говорил, что на деньги, взятые у него взаймы, мы с Аллой гуляли нашу свадьбу.

Я поставил три фильма по его пьесам. Как-то он подарил мне текст государственного гимна СССР и написал: «На память моему режиссеру, Саше Стефановичу, от автора».

Удостоенный всех высших наград и званий, Сергей Владимирович в жизни был человеком открытым и даже в чем-то наивным. Вероятно, именно эти качества так подкупали его маленьких читателей. Он многим помогал, даже людям, литературные пристрастия которых были от него весьма далеки. Так, совсем недавно Зоя Богуславская рассказала в телепередаче, что именно Михалков помог с квартирой Андрею Вознесенскому, когда им негде было жить. Работая с Сергеем Владимировичем в его кабинете, я был невольным свидетелем того, как люди звонили ему с разными просьбами и он никогда не отказывал в помощи.

Михалков был талантливым драматургом и поэтом. Многое делал как бы играючи. Однажды в ресторане, желая произвести впечатление на понравившуюся ему даму, он целых два часа поддерживал с ней беседу в стихотворной форме и на все вопросы отвечал в рифму Сергей Владимирович очень гордился своим детищем — сатирическим киножурналом «Фитиль», но даже ему пробивать некоторые темы было непросто. Он мне рассказывал, что для «Фитиля» был снят сюжет про спекулянтов, торговавших золотом у известного ювелирного магазина на Арбате. И вдруг раздался звонок из Министерства внутренних дел: «Вы ошибаетесь, в Москве, образцовом коммунистическом городе, никакой спекуляции золотом быть не может. Такой сюжет на экраны не выйдет». Тогда Сергей Владимирович позвонил министру внутренних дел Щелокову, договорился о встрече, приехал и предложил: «Николай Анисимович, поехали на Арбат, я вам покажу кое-что интересное». Остановились они у магазина и из машины Михалкова стали наблюдать. Щелоков сам увидел, кто стоит с золотишком, а кто его покупает. На следующий день звонит: «Сергей Владимирович, сюжет можно ставить. У МВД нет возражений». Результат был достигнут.

У Михалкова было государственное мышление. Но и в простых житейских ситуациях его трудно было сбить с толку. Приехал он в Сочи на съемки фильма «Пена», посмотрел, как идут дела, и предложил: «Поедем, пообедаем в форелевом хозяйстве. Там, говорят, замечательный ресторан. Рыбу вылавливают и готовят при тебе»

Приезжаем. Полюбовавшись форелью, плещущейся в бассейне, Михалков подзывает официанта: «Ну-ка, поймай мне вон ту, с пятнышками». Я, глядя на него, тоже делаю выбор. Парень взвешивает рыбу и называет просто нереальную сумму. Михалков смотрит на него сверху вниз и говорит: «Выпусти их обратно, пусть живут. Саш, поехали в „Кавказский аул, там гораздо лучше кормят…“»

В Ленинграде тоже был занятный случай. Сергей Владимирович жил в гостинице «Астория», я к нему пришел обсудить какие-то сценарные дела. Поговорили, и он предложил: «Пойдем в ресторан, пообедаем».

Спускаемся вниз. Огромный зал практически пуст. У входа спит какой-то толстый человек. По залу бегают официанты с очень деловым видом. На нас никто не обращает внимания. Стоим в центре зала и не знаем, куда присесть. Михалков мужчина заметный, и на пиджаке у него депутатский значок и Звезда Героя Соцтруда. Но этим халдеям все трын-трава.

И вот, когда пятый или шестой сотрудник общепита отмахнулся от нас со словами «Я занят», Михалков набрал воздух в легкие и закричал на весь зал:

— Мме-мме-трдоте-е-ель!!!

Все присутствующие замерли, а толстяк, спавший у дверей, вскочил и понесся к нам, как бешеный хряк:

— В чем дело?! В чем дело?!

Михалков посмотрел на него сверху вниз:

— Это вы ммемме-трдотель? — тот закивал.

Я подумал, что Сергей Владимирович разнесет его сейчас по кочкам. А он очень тихим и спокойным голосом произнес:

— Мме-мметрдотель, вы почему не встретили меня у двери?

То есть произнес самую правильную в этой ситуации фразу. Дал понять, что тот не исполняет свои служебные обязанности. Когда до толстяка это дошло и когда он, наконец, понял, кто его об этом спрашивает — не просто депутат и Герой, но и главный редактор «Фитиля», — ему стало плохо. Он весь трясся и лепетал:

— Извините, извините, прошу вас, ну, бывает, простите, мы все исправим…

Нас усадили за особый столик на возвышении и спросили, чего желаем.

— Н…н…на ваше усмотрение, — протянул Михалков.

Через пять минут стол заставили деликатесами — икрой, рыбой, закусками, разлили по рюмкам коньячок двадцатилетней выдержки. И мы с удовольствием пообедали.

Михалков попросил счет. Метрдотель подал его и полушепотом озвучил:

— Одиннадцать рублей двенадцать копеечек.

Михалков переспросил:

— Вы уверены?

На столе красовались яства на целый банкет.

— Абсолютно уверен, — подтвердил толстяк.

Сергей Владимирович отсчитал рубли и спросил:

— Саш, что то у меня мелочи нет. Посмотри у себя…

— Да, вот есть двадцать копеек.

— Двадцать не надо, дай двенадцать. Они на чай не заработали…

У меня с Сергеем Владимировичем сложились особые отношения. Он был моим соавтором, покровителем и учителем.

Когда я смонтировал «Дорогого мальчика», сценарий которого, мы написали вместе, Михалков приехал на «Мосфильм» посмотреть готовый фильм. Естественно, для него показ организовали в директорском зале, где когда-то смотрел картины сам Сталин. И вот появляется Сергей Владимирович — не один, а с каким-то серьезным мужчиной в черном костюме и при галстуке.

Садимся в зале, и я шепотом спрашиваю:

— Сергей Владимирович, это кто?

— Самый главный для тебя человек, — так же шепотом отвечает он.

Я думаю: «Неужели кто-то из отдела культуры ЦК КПСС? Или из Госкино? Может, новый министр?»

Гаснет свет, звучит веселая музыка, мелькают лихие кадры. Я поглядываю на товарища в черном костюме. Он сначала сохраняет серьезность, потом начинает хихикать, а в конце уже хохочет в голос и хлопает себя по коленкам. Зажигается свет, и Сергей Владимирович спрашивает его:

— Ну как?

— Смотрится, — отвечает мужик. — На такой фильм можно с женой сходить и детей привести. Музыка хорошая, и артисты отлично играют.

— Ну и лл-ладушки, — произносит Михалков. Мы спускаемся по лестнице, и я ему шепчу:

— Так кто же это?

— Я же сказал — твой главный зритель, — отвечает он.

— Из ЦК? — уточняю я.

— Из какого еще ЦК?! — усмехается Михалков. — Это мой шофер Гена.

— Вы меня обманули, — обиделся я.

— Я тебя не обманывал, Саша, — объяснил Сергей Владимирович. — Ты что, для ЦК фильм делал? Или, может, для министра кинематографии Ермаша? Ты его для зрителей делал — таких, как Гена. И если он картину похвалил, значит, будет успех. А что там Ермаш скажет — дело десятое.

Вот так Сергей Владимирович учил меня уму-разуму.

Поэтому в тяжелую минуту я обратился к нему:

— Помогите! — и рассказал о своих проблемах.

— Н-н-ну, ладно, не отчаивайся, сссейчас по-зво-ню… — сказал он и потянулся к «вертушке»: — Иван Павлович? Здравствуйте! М-мми-халков говорит. Ослушайте, что то ввваше ведомство обижает мммоего соавтора. Не тттрогайте его, хороший человек, я за нннего ручаюсь. Фамилия? Стефанович. Да, режиссер «М-м-мосфильма». Да? Ч-что вы говорите? Понятно…

Поворачивается ко мне и произносит с некоторым удивлением:

— Саш, я ннничего не могу сделать…

А звонил он зампреду Пятого управления КГБ, и чтобы тот отказал самому Михалкову! Я понял, что дела мои совсем плохи.

Жизнь между тем продолжалась. Мы с Аллой жили в одной квартире, ходили к каким-то знакомым, посещали Дом кино. А мой мозг бешено работал: неужели я не смогу победить эту страшную силу, которая на меня ополчилась? Как-то оказались с Пугачевой на дне рождения одного известного артиста цирка. Выпивали, за жизнь разговаривали, и я пожаловался:

— Вот ведь, блин, влип в историю… А хозяин дома говорит:

— Это еще что, старик! Вот у меня была история… Я попался на вывозе драгоценных камней из Колумбии. Меня сделали невыездным. А что такое для циркача остаться без зарубежных гастролей? Все, конец. Я написал Андропову, что это была провокация. И он разобрался. Сейчас езжу, как прежде. И ты давай — напиши ему.

Если честно, то мне в голову не приходило жаловаться председателю КГБ на его собственное ведомство. Пришел домой, достал пишущую машинку, на которой мы с Аллой обменивались любовными записками, и начал свое письмо так: «Уважаемый Юрий Владимирович!

Я режиссер „Мосфильма“, снял такие-то картины, получил такие-то премии… А меня обвиняют…» Напирал на то, что мне приписали то, чего не было. Не отпирался, что сказал: «Таких, как ты, надо вешать». Но уточнил, что имел в виду одного конкретного подонка, обидевшего ребенка, а не всех сотрудников КГБ. Жаловался, что мне больше не дают снимать. Выражал надежду, что справедливость восторжествует. И т. д. и т. п.

Послание отнес в приемную Комитета госбезопасности на Кузнецком Мосту. Дежурный офицер спросил, что в конверте. «Письмо конфиденциального содержания, — ответил я. — Адресовано лично Юрию Владимировичу Андропову». Дежурный проверил мое мосфильмовское удостоверение и паспорт с пропиской, списал данные, а письмо попросил бросить в большой деревянный ящик.

Что мне запомнилось в этой приемной — там стояли столы и лавки. На лавках сидели бдительные граждане и вдохновенно что то строчили. Их было довольно много.

Недели через две раздается звонок:

— С вами говорит референт Филиппа Денисовича Бобкова, начальника Пятого управления КГБ СССР. Он приглашает вас к себе на беседу.

— А могу я прийти со своей женой?

— Зачем?

— Конфликт, о котором я написал Андропову, происходил у нее на банкете. Я думаю, ее свидетельские показания могут иметь значение. Кто моя жена, вы, наверное, знаете?

— Подскажите, — усмехнувшись, просит он.

— Алла Борисовна Пугачева, закажите ей пропуск тоже.

— А, артистка…

Это, конечно, спектакль. Каждый из нас понимает больше, чем говорит. Но на встречу в КГБ мы с Аллой едем вдвоем. Она не отказывается. Видимо, понимает, что дела мои не совсем безнадежны, раз вызвали к такому большому начальнику.

В назначенный час приезжаем, паркуем машину со стороны проезда Серова, ныне Лубянского, напротив входа, который нам нужен. Откудато возникает неприметный человек, произносит строго:

— Здесь не положено…

— Мы к Бобкову, — отвечаю я. Человек растворяется.

Через мрачный подъезд с огромными дверями мы входим в здание. Там нас ждут, провожают в лифт. Он странный: треугольной формы и очень узкий. Еле-еле влезаем втроем с сопровождающим. Поднимаемся вверх. Нас проводят в приемную, потом в кабинет.

Его хозяин — немолодой, лысоватый, довольно обаятельный человек — представляется:

— Я Филипп Денисович Бобков, встречаюсь с вами по поручению председателя КГБ. Какие у вас претензии?

— Вы читали мое письмо?

— Читал, но все-таки расскажите…

— Филипп Денисович, я режиссер, патриот…

— Рассказывать, какой вы патриот, — прерывает меня Бобков, — не нужно. Наш сотрудник, снимая ваше дело с полки, спину надорвал.

«А он с юмором, — думаю я. — Ловко дал понять, сколько они знают».

— Поэтому, чтобы не тратить драгоценное время, давайте сразу перейдем к делу. Принято решение забыть эту историю. Я думаю, вы сделаете выводы и согласитесь, что поступили с вами гуманно. Чай будете пить? Вы какой предпочитаете — черный, зеленый?

Продолжаем разговор мы уже за чаем в комнате отдыха.

— Спасибо большое, что разобрались, — благодарю я. — Не могли бы вы позвонить директору «Мосфильма» Сизову и сообщить, что у меня больше нет проблем с КГБ?

— А вы ему скажите, что со мной разговаривали, этого будет достаточно, — мягко улыбается Бобков.

Попрощались, пошли к дверям, и тут Филипп Денисович произносит:

— Кстати, Алла Борисовна, к вам будет маленькая просьба. На днях состоится торжественное заседание, посвященное юбилею нашей службы. Вы не могли бы принять участие в праздничном концерте?

— Конечно, — улыбается Пугачева, — о чем речь? Сообщите, когда концерт.

— Вам позвонят.

 

Глава тридцать четвертая

Рецитал

Прямо с Лубянки едем на «Мосфильм» к Сизову.

— Николай Трофимович, мы только что были у Бобкова, он сказал, что Комитет не имеет ко мне никаких претензий. Я могу продолжить работу?

— А кто тебе ее закрывал? — «удивляется» Сизов. — Говори: что хочешь снимать?

Рядом со мной Пугачева, которая все-таки приняла участие в моих делах, и я на радостях произношу:

— Мы со сценаристом Бородянским подали заявку на фильм с участием Аллы.

— Хорошо. Ставлю тебя в план и запускаю, как только будет готов сценарий, — кивает Сизов.

Я, конечно, радуюсь такому повороту событий. Но виду не подаю. Мы с Аллой едем в ресторан Дома кино отмечать избавление от моих проблем. Оттуда звоню своему другу Бородянскому: «Саша, Сизов обещает нас запустить».

И мы с ним начинаем сочинять историю под названием «Рецитал» («Большой концерт») про талантливую певицу из деревни, которая приехала в большой город и добилась успеха.

Работу мы начинаем в Москве, а продолжаем в Сочи, так как местный климат очень способствует вдохновению.

Пугачева тоже едет в Сочи — на фестиваль «Красная гвоздика», как приглашенный гость. Целыми днями мы с Бородянским сидим в номере, разрабатываем будущий сюжет. Алла тем временем вместе с женой своего администратора Болдина Милой ходит по барам. Обе девушки все время пребывают в приподнятом настроении.

Однажды их заносит в номер, где мы стучим на машинке. Пугачева говорит:

— Вы тут для меня сценарий пишете. Дайте, я сейчас почитаю.

На что Бородянский отвечает:

— Полработы не показывают, — имея, очевидно, в виду всем известную присказку.

Вряд ли он хотел ее обидеть, наверно, случайно вырвалось, но только Пугачева вскипела, схватила машинку и шмякнула ее об стену. Наверное, раньше я бы на эту выходку отреагировал как-то иначе. Но в свете событий последних месяцев мое отношение к Алле изменилось. И я сказал:

— Саш, пойдем отсюда.

Конечно, нетрезвый человек не всегда отдает себе отчет в том, что творит. Но, есть же какие-то пределы! Одно дело посылать безответных музыкантов, которые полностью от тебя зависят, или домработницу, готовую терпеть любые выходки хозяйки, и совсем другое — обидеть замечательного сценариста. Ведь Бородянский — уважаемый человек, один из лучших наших кинодраматургов, сценарист фильмов «Мы из джаза», «Афоня» и множества других.

Короче, мы уходим. Пугачева нашла нас в баре и извинилась перед Бородянским. Но для меня этот жест уже ничего не мог изменить. Я понимал, что мы постепенно становимся чужими. А раньше были одним целым. И когда я говорил, что не хочу жить в Безбожном переулке, она соглашалась, потому что думала так же. А теперь я уже жалел, что ляпнул тогда, у Сизова, что хочу снять фильм с ее участием, а не произнес: «Хочу снимать пьесу Вампилова» или что-нибудь в этом роде. Но машина кинопроизводства была запущена, и остановить ее не представлялось возможным.

Кстати, выпад Аллы против Бородянского не сошел ей с рук. Саша очень элегантно вывел Пугачеву в сценарии фильма «Зимний вечер в Гаграх» в ироническом образе вздорной примадонны Ирины Мельниковой, блестяще сыгранной Натальей Гундаревой.

Особенно хорош эпизод, в котором Мельникова издевается над костюмершей. Та предлагает ей разные шляпки, но певице ни одна не нравится. Она их злобно комментирует, швыряет на пол и, в конце концов, одну из шляпок запускает несчастной женщине в лицо. Главный герой фильма, которого играет Евгений Евстигнеев, вступается за плачущую костюмершу. Но та не спешит его благодарить. «Зря вы так, — говорит она, — Ирина сначала поругается, накричит, а потом подарок какой-нибудь сделает»… Этот эпизод взят из жизни звезды, послужившей прототипом.

В Сочи, произошел еще один смешной и скандальный случай. На банкете в честь закрытия музыкального фестиваля «Красная гвоздика» собралось множество народу — артисты, певцы и другие знаменитости, отдыхавшие на южном берегу. Тогда на любое крупное мероприятие в качестве «свадебных генералов» приглашали космонавтов.

Вот и здесь такая картина: у стола с закусками стоит генерал с золотой звездой и мрачно напивается, потому что остальная публика не обращает на него особого внимания. Рядом с космонавтом расположилась девушка с огромным декольте и неимоверной красоты бюстом. Но она тоже не обращает особого внимания на героя, демонстрируя окружающим свои прелести.

Генерал выпивает очередную рюмку водки, берет со стола с закусками селедочный хвост и неожиданно засовывает скользкий кусок рыбы красавице в декольте. Немая сцена. После секундного оцепенения девушка выбегает из зала. А публика не знает, как на все это реагировать. Выпроводить космонавта нельзя, он — национальный герой. Но и безвинно пострадавшую девушку с рыбьим хвостом, торчащим из декольте, тоже жалко. И как-то не сговариваясь, публика приходит к консенсусу: нужно сделать вид, что ничего не было.

Все продолжают болтать и веселиться, а космонавт принимает очередную рюмку водки. Эта сцена производит на нас с Сашей Бородянским такое впечатление, что мы вставляем ее в первый вариант сценария.

Были в сценарии и некоторые личные мотивы. В начале своей карьеры героиня попадает в орбиту режиссера, который начинает лепить ее образ — то «космический», то «фольклорный», а то, вообще «девушку-облако». Фотопробы к фильму сохранились. Мы делали Алле «возрастной» грим — от пятнадцатилетней девочки до тридцатилетней женщины. А совсем юную героиню должна была играть Кристина.

С ее «детских» эпизодов и начались съемки. Мы уезжаем под Калинин, нынешнюю Тверь, и снимаем замечательно сыгрнную юной Кристиной сцену. Девочка взбирается на крышу разрушенной церкви и, раскинув руки, поет. Вокруг — немыслимой красоты просторы, снятые оператором Климовым. Очень хорошее начало для фильма. Это происходит в июле.

 

Глава тридцать пятая

Польский бунт

А следующий эпизод мы снимаем уже в августе с участием Пугачевой на фестивале в Сопоте. Наша съемочная группа села в поезд на Белорусском вокзале и отправилась в Польшу. Прибываем в Варшаву в прекрасном расположении духа. А там какой-то смерч только что пронесся. Крыши с домов посрывало. Нам это по фиг, ведь мы в польской столице только проездом — едем на Балтийское побережье.

Нас встречает какой-то человек, представляется администратором. Съемки происходят по межгосударственному бартеру. Польские кинематографисты наснимали что-то в СССР, а теперь предоставляют нам ответные услуги на территории Польши. Такой вот взаимовыгодный обмен. Правда, поляк почему-то вдруг говорит:

— Друзья, зачем вам ехать в этот Сопот? Давайте здесь все снимем.

— Как это? Там же проходит Международный фестиваль песни.

— Ну и что? Мы в Варшаве на стадион людей нагоним и снимем фестиваль еще лучше Сопотского.

Я чувствую какой-то подвох. Поэтому заявляю:

— Нет, в Сопоте звездные гости, атмосфера, значит — едем туда!

— А вы, все-таки, подумайте над моим предложением, — настаивает администратор. — До завтра.

На следующий день он опять нас отговаривает от поездки. И я понимаю, что он не киношник. Все киношники в мире, будь то китайцы, французы или американцы, говорят на понятном друг другу профессиональном жаргоне, а этот тип для нас чужой. Поэтому я продолжаю настаивать на своем:

— Нет. У нас приказ. Москва сказала — в Сопот, значит, едем в Сопот.

— Хорошо, — кивает он. И загадочно добавляет: — Но сами будете отвечать за последствия.

Нам дают автобус весьма странной формы: впереди салон с тремя рядами кресел, а позади — бронированный кузов.

— Это что за бегемот? — спрашиваем мы.

И совсем недоумеваем, когда обнаруживаем, что в кузове лежат какие-то деревянные ящики.

— Не берите в голову, панове, это мой маленький бизнес, — успокаивает нас администратор. — А вам в кузове без окон будет удобно перезаряжать кассеты с пленкой.

— Ну, ладно, — соглашаемся мы и едем на побережье. По киношной традиции пускаем бутылку по кругу, закусываем, болтаем, любуемся окружающими пейзажами.

По дороге нас останавливает милиция: «Можно ваши документы?» — проверяют и отпускают. Едем дальше.

Вскоре автобус останавливают военные. Просят всех выйти из салона. Заглядывают в кузов, но тут администратор им что-то шепчет, и нас пропускают.

Потом нашу съемочную группу тормозит спецназ — люди в пятнистой форме с короткоствольными автоматами. Здесь разговор жесткий:

— Всем выйти! Построиться у машины!

— В чем дело? — спрашиваю я. — Мы советские граждане!

— Молчать! Стоять!

Но администратор со спецназом опять пошушукался, они проверили у нас документы и тоже отпустили. Приезжаем в Сопот уже ночью. Заселяемся в гостиницу. Открываем окно — а там стоит автоматчик. «Что за бред?» — удивляемся. Пошли искать какой-нибудь бар и обнаружили, что во всей гостинице, где живут гости фестиваля, не продают ни капли спиртного. Просто невиданная вещь!

На следующее утро отправляемся в соседний город Гданьск в наше консульство. Тогда любой советский человек, выехавший «за бугор», первым делом должен был там отметиться. Садимся в наш автобус и обнаруживаем, что администратор исчез вместе с загадочными ящиками и теперь его функции исполняет шофер. Находим консульство — большой особняк, обнесенный высоким металлическим забором. Долго звоним, никто не открывает. Что странно. Наконец слышим голос из переговорника:

— Кто такие?

— Откройте, съемочная группа «Мосфильма», из Москвы приехали…

— Как вы сюда попали?! Зачем?!!

— На Сопотский фестиваль приехали кино снимать.

— Проходите по одному.

Входим в здание. По нему нервно бегают какие-то люди. Володя Климов, наш оператор, достает сигарету и закуривает. К нему бросается человек с безумными глазами, вырывает сигарету, растаптывает ее ногой и кричит: «Не курить!» Мы столбенеем от такого хамства. По лестнице спускается консул:

— Здравствуйте.

— Послушайте, — срываюсь я, — у вас тут советское дипломатическое учреждение?

— А в чем дело?

— Как в чем? На нашего оператора только что наорали…

— Ребята, — перебивает консул, — вы как в Польшу попали?

— Приехали на поезде. До Варшавы.

И тут консул задает вопрос, после которого нужно вызывать санитаров из психушки. Потому что услышать это в 1980-м году от нашего дипломата просто невозможно:

— Ребята, в Варшаве советская власть есть?

Дело происходит в одной из стран социалистического лагеря, где, судя по нашим газетам, очень успешно строится социализм советского образца.

— Дико извиняюсь, — в свою очередь спрашиваю я, — где мы сейчас находимся, в советском консульстве или в дурдоме?

Тогда консул, нервно хрустя костяшками пальцев, начинает нас просвещать. Что антисоветские элементы из движения «Солидарность» захватили власть на западном польском побережье — в Гданьске, Сопоте и Гдыне. Что лидер «Солидарности» электрик Лех Валенса объявил войну варшавскому правительству, что перерезаны все местные коммуникации, и у консульства нет никакой связи с Варшавой. Что военные корабли советского Балтийского флота навели пушки на Гданьск и в любую секунду могут начать обстрел города из орудий главного калибра. Что консульству надо готовиться к эвакуации из города сотрудников, их семей и агентуры. Поэтому наши доблестные дипломаты собрали на всех автозаправках остатки горючего, залили в канистры и свезли в подвал консульства. Что все здесь пропитано парами бензина и буквально от одной искры консульский особняк может взлететь на воздух к едрене фене. Поэтому у вашего оператора и отобрали сигарету.

— Я не понимаю, ребята: какой идиот вас сюда отправил? — продолжает консул. — И останетесь ли вы в живых, когда начнется обстрел этого проклятого места?

И тут до меня кое-что доходит. Я, например, понимаю, что бронированная машина, на которой мы ехали, принадлежала польской госбезопасности и наш «администратор» перевозил в ней оружие для какой-то правительственной группировки. А нас использовали как прикрытие.

— Но не будем падать духом, друзья, — бодрится консул, — у меня есть сведения, что сегодня Эдвард Герек, первый секретарь Польской объединенной рабочей партии, должен выступить по телевидению с обращением к нации. Надеюсь, что после этого антисоветское восстание сразу прекратится. Ждите семнадцати часов, — обнадеживает он нас.

Возвращаемся в Сопот. А там фестивальная гулянка в самом разгаре, несмотря на запрет продажи водки. Нам на это плевать — «у нас с собой было». «Панове, — спрашивает бармен в гостинице, — может, вы мне продадите пару бутылочек?» Продали — и зря. Через день водка у нас кончилась, и мы пошли к этому бармену — покупать нашу же водку по тройной цене.

В семнадцать часов, как наказал консул, мы садимся в гостинице перед телевизором и видим дрожащего от страха Терека. Он несет какую-то околесицу. Ровно через час, в знак протеста, буквально в каждом сойотском окне появляется флаг «Солидарности».

А на фестивале продолжался пир во время чумы. Артисты пили, гуляли, получали премии. В зале звучали песни и аплодисменты. И только иногда прорывалось напряжение. На концерте в честь открытия фестиваля ассистент нашего оператора стал прямо на ступеньках возле сцены перезаряжать кассету от камеры. Сунул ее в черный мешок и начал перематывать пленку. И вдруг я вижу, что к нему со всех сторон бросаются несколько крепких, коротко стриженных мужчин и, ни слова не говоря, окружают его кольцом. Выглядят они чрезвычайно взволнованными — на лицах испарина, губы дрожат. Когда ассистент заканчивает манипуляции с мешком, ребята выдыхают с явным облегчением и рассыпаются по залу. И тут до меня доходит, что его приняли за террориста. Это сотрудники «органов» закрывали от него своими телами зрительный зал…

В Сопоте царила атмосфера праздника и никто из поляков особенно не брал в голову, что какой-то усатый электрик устроил бузу на Гданьской судоверфи. А мы и подавно. Приехали делать кино и все нужные кадры в Польше отсняли.

 

Глава тридцать шестая

Разрыв

В Москве съемки продолжились. Наметили первую сцену: выход главной героини со стадиона. Пугачева появилась на съемочной площадке в каком-то мужском полувоенном пальто (где она его только взяла?), а на голову нацепила маленькую шляпку. И этот ужас казался ей воплощением элегантности. По моим наблюдениям Алла Борисовна никогда не отличалась изысканным вкусом. Мне даже стыдно было ходить с ней в магазины. Она ухитрялась выбирать из множества нарядов самую безвкусную шмотку и демонстрировала ее с немыслимым апломбом. Намекать ей, что женщина должна скрывать недостатки и подчеркивать достоинства, было бесполезно. Поэтому мосфильмовские художники тщательно поработали над образом ее героини. Отобрали и пошили костюмы к каждому эпизоду. Кто хоть раз сталкивался с кинопроизводством, понимает о чем я сейчас говорю. Буквально каждая вещь, каждая деталь на съемочной площадке является не случайной.

Немыслимый «прикид», в который Алла вырядилась, абсолютно не соответствовал романтическому образу ее героини. Начинать первый съемочный день в Москве со скандала мне не хотелось. Поэтому я, чтобы снять напряжение, я попросил нашу давнюю знакомую Валентину Ковалеву, второго режиссера: «Валентина Максимовна, объясните, пожалуйста, актрисе, что сегодня снимаем кадр номер такой-то, и пусть она оденется в соответствии с утвержденными костюмами. А мы пока определим точки съемки и поставим свет».

А Ковалева не просто второй режиссер — практически член нашей семьи. Это она когда-то привела нас в ресторан «Арлекино», мы с Аллой неоднократно были у нее в гостях, она приходила к нам. Мягкий и интеллигентный человек. Она подходит к Алле и очень вежливо говорит:

— Алла Борисовна, пожалуйста, переоденьтесь в утвержденный костюм.

— А что тебе не нравится в моем наряде? — ухмыльнувшись, интересуется Пугачева.

— Наверное, пальто. Оно полувоенное и не соответствует этому эпизоду. Мы хотим создать более нежный образ героини фильма…

Договорить она не успевает. Пугачева хватает ее за грудки:

— Тебе не нравится мое пальто, а мне — твое. Вцепляется двумя руками в лацкан пальто Ковалевой и разрывает его. Для пожилой Валентины Максимовны ее «кожанка» была как шинель для Акакия Акакиевича Башмачкина. Она, наверно, долго копила деньги, чтобы его купить. А Пугачева порвала ее сокровище.

Группа онемела от ужаса, Ковалева зарыдала, а Алла смотрит на нее и улыбается. И, судя по всему, находится в каком-то странном кураже.

— По-моему, съемки сегодня не будет, — говорю я.

— Да кого вы слушаете? — заводится Пугачева. — Всем стоять! Климов, быстро наводи камеру, сейчас будешь меня снимать!

— Съемка закончена, едем на «Мосфильм», — повторяю я.

— Ах, так? Едешь на «Мосфильм»?

Берет камень и начинает бить фары у нашей машины. Группа между тем разбредается. Алла кричит:

— Никому не расходиться!

Но все демонстративно покидают площадку. Я оставляю у стадиона разбитую машину, еду в автобусе со съемочной группой и выслушиваю все, что у них накопилось. Сотрудники начинают вспоминать разные выходки Пугачевой. Оказывается, в группе не было ни одного человека, с кем она не испортила бы отношения. Возможно, Пугачева так себя повела, потому что решила: «Я уже снялась в зарубежных хроникальных эпизодах, ради меня устроили целую экспедицию, значит, с роли не снимут». И стала показывать свой нрав.

На «Мосфильме» вся группа идет прямо в кабинет к Сизову. Я докладываю:

— Николай Трофимович, сегодня актриса неадекватно вела себя на площадке. Я прекратил съемку, о чем хочу вам доложить.

— А что произошло?

Рассказываю подробности. И все начинают говорить наперебой. Климов заявляет, что уходит с картины, потому что не желает терпеть такое безобразие. Художник Алина Спешнева ему вторит. В том же духе высказываются все по очереди. И заявляют, что больше с такой «вежливой» артисткой работать не будут.

— Все понятно, — резюмирует директор «Мосфильма». — Группа свободна, а вас, Стефанович, я попрошу задержаться еще на одну минуту.

Когда мы остались в кабинете вдвоем, Сизов покачал головой:

— Ну, и что мне с тобой делать? Кто тебя в этом кабинете за язык тянул, предлагая мне фильм с Пугачевой? Все у тебя не как у людей. Только что случилась история с КГБ, ты из нее еле вылез. Была бы моя воля, я бы тебя сейчас просто выгнал, но не могу. По договору не Стефанович снимает фильм с участием Пугачевой, а актриса Пугачева снимается в фильме режиссера Стефановича и обязана выполнять все его указания на площадке. Поэтому я сейчас должен выгнать Пугачеву. Но если я закрою картину, пять тысяч человек не получат тринадцатую зарплату за выполнение годового плана. На «Мосфильме» до меня такого еще не бывало. И при мне не будет. Поэтому либо езжай сейчас домой и налаживай отношения с Пугачевой, либо предлагай другой выход. В тематическом плане «Мосфильма» года должен быть музыкальный фильм со звездой. Кого можно снять вместо нее?

— А может, Софию Ротару? — вдруг вспоминаю я.

— Она, небось, такая же скандалистка? Тоже устроит тарарам на площадке?

— Нет, Соня — другой человек.

— Ладно, съемки приостанавливаем, даю тебе неделю на поиски новой исполнительницы. Но учти, если не обеспечишь единицу в производственном плане «Мосфильма», в кино больше никогда работать не будешь. Это я тебе обещаю.

Я звоню Бородянскому: «Надо в Крым съездить». Приезжаем в Ялту, встречаемся с Ротару:

— Сонечка, вот такая ситуация. Есть предложение тебе сыграть главную роль.

— Саш, как ты себе это представляешь? — сходу отвечает она, — Люди скажут, что я подсидела конкурентку!

Стали мы ее уговаривать. Она сдалась:

— Ладно. Но вы меняете сценарий — полностью. И Кристина не должна играть мою дочку. От такого сочетания вся страна с ума сойдет.

Ударили по рукам. Мы с Бородянским стали переписывать сценарий. Вместо сюжета про восходящую звезду решили рассказать историю про уходящую. Известная певица на гребне успеха вдруг принимает решение уйти со сцены. Но приводит на свое место новых звезд. И это будет ансамбль «Машина времени», который я давно мечтал снять. Я рассказал Бородянскому, что Соня — очень мужественный человек, всю жизнь борется с тяжелым недугом. Этот мотив мы использовали в сюжете. Создавая новый сценарий, я ушел из нашей с Аллой квартиры и поселился в Доме творчества кинематографистов в Матвеевском. Это рядом с дачей Сталина.

Сейчас сценаристы, получив заказ, могут поехать куда-нибудь на Лазурный берег Франции и сочинять сериалы под шелест волн на балконе шикарного отеля. А в советские времена киношники отправлялись в Матвеевское и в чудном доме, стоявшем в старинном парке, ваяли настоящие шедевры. Помню, там же работали Аркадий Вайнер, Рустам Ибрагимбеков, Валентин Ежов. В то же лето в соседнем с нами номере Станислав Говорухин писал для Бориса Дурова сценарий «Пиратов XX века». Если наступал творческий кризис, Слава устраивал физзарядку в парке, и обычно после двадцати пяти отжиманий к нему приходила очередная гениальная идея, и он бежал к себе в номер ее записывать.

Однажды позвонила Валентина Максимовна:

— Алла Борисовна спрашивает, когда продолжатся съемки.

Алла не стеснялась звонить женщине, которую принародно унизила. Я ответил:

— Передайте Пугачевой — никогда. Все кончено. Пугачева тяжело перенесла этот удар. Но кто был виноват в этой ситуации, кроме нее самой?

Мне тоже было очень тяжело. Распавшийся брак. Неснятый фильм.

Особенно я жалел о сценах с Кристиной. Недавно телевизионщики нашли эти кадры в архивах «Мосфильма» и показали в эфире. Сердце у меня защемило. К Кристине я тогда искренне привязался. Вспомнил, как повез ее тогда погулять в лес. Сели мы на пригорочке, и я ей сказал: «Знаешь, Кристаллик, так получается, что мы с мамой твоей больше вместе жить не будем. Поэтому и с тобой больше не увидимся. Но тебя я все равно люблю». Обнялись мы и на этом расстались.

Съемки Кристины в несостоявшемся фильме, все-таки сослужили ей добрую службу. Я показал отснятый с ней материал Ролану Быкову. Помню, как он восхищался в просмотровом зале: «Какая девочка, какая девочка!» Действительно, сцена, снятая в тверской деревне, где Кристина поет на куполе церкви производила сильное впечатление.

«Рецитал» так и не вышел на экран. А когда Ролан запустился с «Чучелом», он взял на главную роль Кристину. Правда, журналистам Быков рассказывал, что перед съемками просмотрел четырнадцать тысяч претенденток и случайно нашел никому не известную девочку. Утвердил ее и только потом узнал, что это дочка Аллы Пугачевой.

Что сказать? Ролан был фантазером. А может, он посчитал, что трогательная история про долгий поиск юной звезды — хороший ход для пиара «Чучела»?

 

Глава тридцать седьмая

Ротару

Мы с Бородянским работали как проклятые и через неделю сдали сценарий. Новый фильм получил название «Душа». Нас снова запустили.

И вот объявляется первый съемочный день. Приехавшей из Ялты Соне звонят: завтра начало съемки в десять утра в павильоне?3. Забегая вперед, надо сказать, что более ответственного человека, чем Соня Ротару, нет на свете. Пугачева другая, эти женщины — абсолютные антиподы.

Соня встает в семь, приводит себя в порядок, делает грим, прическу, собирается. Без четверти десять приезжает на «Мосфильм», получает пропуск, ровно в десять подходит к павильону и… «целует» его замок. Потому что на «Мосфильме» съемки хоть и назначаются наутро, никогда в жизни так рано не начинаются. Технические работники появляются часов в одиннадцать-двенадцать, а «творцы» еще позже, Рассказывают анекдоты, раскачиваются, и только потом берутся за работу. Явившись на площадку, я интересуюсь:

— Ну, как там наша артистка? И слышу в ответ:

— Она с десяти часов утра рыдает в актерской комнате.

Я мчусь к Ротару, понимая, что Соня, придя в десять и никого не застав, могла подумать, черт знает что. Что фильм, к примеру, закрыли. Или, может, Пугачева снова снимается, а ее втянули в гнусную интригу.

В гримерке стал учить ее киношной жизни: «Сонечка, дорогая! Если съемку назначают на десять, раньше часа не появляйся. Не трать свое время. Мы тут все без тебя подготовим, даже свет без тебя на дублершу поставим».

В общем, съемочный процесс закрутился. Однажды в перерыве я попросил Соню оставить на первой странице моей записной книжки автограф. «А что тебе оставила на память Пугачева?» — спросила Ротару. Я рассказал про каплю крови.

Тогда она взяла ножницы, отчекрыжила ноготь со своего мизинца, приклеила его скотчем в мою записную книжку и написала по-молдавски: «Я тебе не верю!»

Перед началом съемок у нас состоялся разговор: «Я в твоем фильме хочу предстать перед зрителями в новом образе. Поднадоел мне уже этот фольклор. Я знаю, ты Пугачевой помогал, помоги теперь и мне стать другой».

И мы начали лепить из Ротару стильную женщину. А она была очень красивой, в самом расцвете лет. Мы ее подстригли и причесали по-новому, наложили эффектный макияж. Соня привезла из гастролей по США и Канаде кучу модных вещей и появилась в фильме новой и современной. Зрители были в восторге от этого превращения.

К тому же, Ротару пошла на еще один смелый эксперимент: песни для ее обновленного репертуара написала группа «Машина времени». То есть, она решилась на то, от чего в свое время отказалась Пугачева.

На съемочной площадке у меня возникла неожиданная проблема. Партнер Сони и обожаемый мною актер Ролан Быков начал лезть в режиссуру. Дал мне один совет, потом другой, потом попытался командовать, куда нужно ставить камеру. Я решил это дело пресечь, но как сделать, чтобы его не обидеть?

Однажды отвел в сторону и сказал:

— Ролан, у нас возникла проблема. Соня — замечательная певица и красавица, но, как актриса, пока не тянет. Ты не мог бы дать ей несколько уроков актерского мастерства?

— А она меня не пошлет? — спрашивает Быков.

— Я с ней поговорю.

Отзываю Ротару. Начинаю объяснять:

— Сонечка, ты очаровательна. Прекрасно поешь и держишься на сцене. Но как актрисе тебе не хватает опыта.

— Саша, я и сама это вижу, но ведь я не профессиональная киноактриса…

— Не беда. Что-нибудь придумаем… Вот, кстати, мне только что пришла мысль: что если ты попросишь Быкова позаниматься с тобой актерским мастерством?

— А он меня не пошлет? — робко спрашивает Соня.

— Я его уговорю…

С этого дня Соня и Ролан стали в обнимку ходить по площадке. Он все время что то объяснял ей, а она ему внимала. И что вы думаете? Соня стала играть значительно лучше и хорошо справилась с ролью.

Вообще, Ротару не раз демонстрировала, что она человек, достойный уважения. Я слышал, что она больна, но однажды, приехав в Ялту, увидел, насколько это серьезно. Соня тогда попала в больницу. К ней пускали только родственников, но для меня сделали исключение.

Она дышала и говорила с трудом. Но стала рассказывать, как мучается, какие ей делают процедуры. Я был потрясен. Когда прощался, сказал: «Ты знаешь, у меня язык не поворачивается напоминать тебе про съемки. Но группа приехала. Дело только за тобой. Ты уж выздоравливай, пожалуйста».

Ротару слабо улыбнулась в ответ: «Саша, я никогда никого не подводила. И вас не подведу». Через три дня она была на площадке…

Еще один пример. Мы снова приехали в Ялту, чтобы снять несколько эпизодов. Встретились с Ротару, и я не узнал ее — бледная, губы дрожат.

— Сонечка! Что с тобой? Что случилось?

Оказалось, что вымогатель угрожал похитить ее сына Руслана, если она не заплатит выкуп. Ребенка спрятали на охраняемой милицией даче, и теперь угроза нависла над ней самой. Но, она не отменила ни одного съемочного дня. Потом преступников вычислили и поймали. Мы очень переживали за Соню и старались ее поддержать.

В Ротару была влюблена вся группа. Включая режиссера — постановщика. Очень красиво ей оказывал знаки внимания Алимжан Тохтахунов, которого тогда все называли Тайванчиком.

 

Глава тридцать восьмая

Тайванчик

Однажды Соня прилетела на съемки, а в Москве в тот день ударили морозы. В Крыму было плюс пятнадцать, в столице — минус двадцать. Перепад температур — тридцать пять градусов. А она в платьице и легком плаще. Когда вышла из самолета, от морозного воздуха у нее сразу дыхание перехватило. Нашу артистку спас ее давний друг Алимжан Тохтахунов. Тайванчик накинул ей на плечи лисью шубу, которую ухитрился купить по дороге в аэропорт!

Алик удивительно добрый и отзывчивый человек. Американцы его ненавидят. Они включили Тохтахунова в список десяти самых разыскиваемых преступников мира, составленный журналом Forbes по данным ФБР. Но, нет худа, без добра. Алик теперь — легенда международного класса.

Не так давно в Москву приезжал знаменитый режиссер Квентин Тарантино. Его пригласили на Московский кинофестиваль и предложили любую культурную программу, а также обещали встречу с любым человеком в нашей стране. Намекая на самых высоких руководителей. Тарантино ответил:

— Хочу встретиться с Аликом Тайванчиком.

— С кем? — изумились устроители. — Но почему?!!

— Потому что он — герой моих фильмов, — отвечал Квентин.

Алика я знаю много лет. Мы познакомились, в конце семидесятых. Тайванчик пришел к нам с Аллой в гости — скромный застенчивый парень. Следующая встреча состоялась на съемках «Души». Соня Ротару как-то сказала:

— К нам на съемку хочет приехать мой друг Алимжан.

— Ради бога, — ответил я, не подозревая, о ком идет речь. Только потом понял — это же Тайванчик!

Он стал довольно часто появляться у нас на площадке с корзинами всяких вкусностей. Угощал всю съемочную группу. И очень быстро стал для всех своим. «Желтая» пресса приписывает ему роман с Соней. Но они просто давние друзья. Кстати, у Алика были прекрасные отношения с Сониным мужем Толей Евдокименко.

Алик рассказывал мне, как в молодости зарабатывал игрой в карты. Он был гениальным «каталой». «Работал» в поездах «Ташкент — Москва». Узбекские «хлопковые» миллионеры не могли лететь в столицу на самолете с чемоданами бабок, и чтобы не «засветиться» ехали по железной дороге. Но за пять суток пути они так дурели от безделья, что постепенно теряли бдительность, вступали в игру и проигрывали огромные деньги. Потерпевшими были уважаемые люди — председатели колхозов, Герои Соцтруда, депутаты. Опомнившись, они обращались в милицию, А, «каталы», вместе с выигранными миллионами, старались как можно быстрее смыться, спрыгивали с поезда и «ложились на дно». Была разработана сложнейшая система ухода от погони. Поймать ловкачей с поличным «менты» не могли, поэтому старались подловить их на каких-то других нарушениях.

Когда в Ялте мы снимали фильм «Душа», Алик неожиданно появился у меня в гостиничном номере: «Привет! Давай поедем куда-нибудь. Обкатаем мою новую белую „шестерку“».

По тем временам это было так же круто, как сегодня черный «майбах».

Поехали мы в ресторан, неплохо посидели. Я решил, что у Тайванчика все «тип-топ». Но через пару дней он пришел какой-то понурый и сказал:

— Саша, беда. Я попал на человека, который играет лучше меня, просадил и «шестерку», и вообще все, что было.

— Хочешь, живи здесь, — предложил я.

— Нет, — говорит Тайванчик, — это лишнее. Если можешь, просто оставляй мне ключ от номера, когда уходишь на съемку. Я сюда буду приводить «лохов».

На том и договорились. Через неделю у Алика уже опять была «шестерка», только не белая, а красная.

Мы жили в гостинице «Южная», прямо напротив порта, у меня в номере была огромная лоджия. Там по вечерам гуляла вся съемочная группа фильма, артисты озорничали, ребята из «Машины времени» пели свои песни… Однажды сидим, а снизу зовут:

— Са-ша, Саша! Смотрю — Алик.

— О! Привет! Поднимайся к нам!

— Меня к тебе не пускают.

— Как не пускают? Я им сейчас устрою!

Бегу вниз, кричу швейцару: «Да как вы смеете не пропускать лауреата Государственной премии СССР, режиссера фильма „Белый пароход“?» Тот испуганно кланяется и распахивает дверь, и Алик важно, как настоящий лауреат, проходит наверх.

Но швейцар оказался бдительным. У него в каморке были пришпилены к стенке фотографии разыскиваемых милицией. И среди них он опознал «лауреата Госпремии». Через полчаса к гостинице подлетают три ментовские машины, называемые в народе «раковыми шейками». Тайванчик тихо произносит:

— Это за мной.

— Спокойно! — говорю я. И обращаюсь к оператору Володе Климову и его красавице-жене, Лиле: — Сейчас придут с облавой. Спрячьте Алика у себя в номере, а перед ментами что-нибудь изобразите.

По всей гостинице начинается шмон. Проверив мой номер, милиционеры идут к Климовым. Дверь открывает практически голая Лиля, якобы только что вылезшая из кровати. А у нее была такая умопомрачительная фигура, что мужики от одного взгляда на эти прелести просто дурели. Лиля, увидев, что у ментов поглупели лица, начала «концерт»:

— Как вы смеете врываться? В семейный номер! Мой муж — Заслуженный деятель искусств! У нас медовый месяц!

— Гражданочка, простите, ради бога, — лепечут труженики правопорядка, — можно мы хоть одним глазком заглянем? Разыскиваем опасного преступника…

— Какая наглость! — продолжает Лиля. И как бы нехотя соглашается: — Ладно, только через порог.

Они заглянули, увидели Климова в постели и успокоились. Алик всю ночь прятался в их номере, а утром потихоньку скрылся. Понял, что в Ялте его могут замести, и ломанулся в Сочи. Там его и взяли на пляже. И посадили не за игру, а за тунеядство. Следователь донимал его на допросах:

— Где работаете?

— Пока нигде, — отвечал Алик, — устраиваюсь.

— На что живете?

— У меня были сбережения, на них существую.

— Хорошо, а где вы проживаете?

— В Крыму, в деревне. Вот паспорт.

Но менты подготовились. Раздобыли план деревни, в которой якобы жил Тохтахунов, и предложили:

— Хорошо, вот карта. Если покажете свой дом, мы вас немедленно отпустим.

Этого он сделать не мог. Не надо объяснять, что Тайванчик никогда в жизни не был в этой дыре. Соня Ротару ему просто сделала там прописку. В результате Алимжан получил год за тунеядство и отправился в колонию под Калинин.

Когда началась перестройка, Тайванчик уехал в Германию, а оттуда — во Францию. Занялся бизнесом. Он жил в шикарной трехсотметровой квартире, напротив Булонского леса. И был самым желанным клиентом в лучших ресторанах города.

Однажды мы оказались вместе на открытии нового пафосного парижского заведения. Хозяин ресторана был долго занят другими гостями. А Тайванчик привык к другому обращению. Подозвал ресторатора и спросил:

— Я могу забронировать у вас столик?

— У нас уже все занято, — высокомерно ответил хозяин. — Но, в принципе, мы могли бы попробовать что-то подыскать. А какой столик вас интересует?

— Вон тот, в эркере, с видом на улицу.

— Ну, это вообще наше лучшее место. На какое время вы хотели бы его зарезервировать?

И Алик произнес:

— На год.

Ресторатор выпучил глаза и сразу сменил тон:

— Да да, конечно, месье. Столик ваш! Может быть, вы желаете занять его прямо сейчас? Мы его освободим…

Тайванчику прекрасно жилось во Франции. В его роскошной квартире собирались артисты, художники, спортсмены: то дизайнер Валентин Юдашкин, то художник Юрий Купер, то теннисистка Анна Курникова, то фигуристка Марина Анисина. Новый 2000 год я со своей девушкой встречал у Тайванчика в компании именитых гостей…

Но однажды все изменилось. Министр внутренних дел Франции Шарль Паскуа объявил Тайванчика главой русской мафии и своим личным врагом. Сначала ему заблокировали счета, а потом лишили визы. Никаких оснований для этого не было — просто Паскуа делал политическую карьеру. Алик нанял крутого адвоката и начал судебный процесс против французского министра. И — выиграл! Перед Алимжаном извинились и вернули визу. Но было ясно, что французская полиция только и ждет какого-нибудь предлога, чтобы начать портить ему жизнь.

Помню, гуляем мы по Булонскому лесу, и Алик говорит: «Саш, ты не представляешь, до чего дошло. Я уже боюсь случайно задавить в парке какую-нибудь букашку, чтобы не обвинили в издевательстве над животными!»

Вскоре Паскуа отстранили от должности и осудили за какие-то махинации. Но Алик, от греха подальше, перебрался в Италию.

Спустя некоторое время разразился скандал на Олимпийских играх в Солт-Лейк-Сити, когда его обвинили в том, что он «организовал золото» французской паре, Марине Анисиной и Гвендалю Пейзера, в обмен на «русское золото» для Елены Бережной и Антона Сихарулидзе.

Это был полный бред: выдающиеся спортсмены честно завоевали свои медали, а американцы и канадцы просто не хотели признать их превосходство. И сделали крайним Тайванчика — опять как «главу русской мафии»! Однажды ночью к нему на виллу вломились итальянские полицейские: «Синьор, возьмите белье и зубную щетку. Сидеть придется долго». Его задержали по запросу американцев, которые требовали его выдачи, привезли в ту же тюрьму, где когда-то томился Казанова.

«Я подумал, что там, наверное, полно русских, — рассказывал Алик, — и решил прихватить как свою „визитную карточку“ твою книжку». (У меня в романе «Я хочу твою девушку» Тайванчику посвящена целая глава). Потом, уже освободившись, он шутил: «Сашок, если тебя когда-нибудь посадят в Венеции, учти, тебя там вся тюрьма знает. Твоя книга осталась в местной библиотеке».

Обвинение предъявленное Алимжану, рассыпалось как карточный домик. Итальянский суд отказался депортировать его в США. Но американцы не успокоились, объявили Тайванчика в международный розыск, и адвокаты посоветовали ему вернуться в Россию. Здесь он сейчас и живет. Не так свободно, как раньше, ведь у него нет возможности разъезжать по всему миру, но тем не менее спокойно и счастливо.

Он известный меценат. Занимается благотворительностью. Алимжана обожают все наши знаменитые артисты. На его юбилеи собираются звезды спорта и шоу-бизнеса.

Однажды я спросил:

— Алик, а как к тебе относится молодая поросль криминального мира? Говорят, эти ребята на все плюют и живут не по понятиям. Атаких ветеранов, как ты, они уважают?

— Что ты, Сашок, — усмехнулся Алимжан. — Да они на меня смотрят, как пионеры, на Ленина.

Сейчас, когда я пишу эти строки, по одному из телеканалов идет сериал «МУР», в котором Алик сыграл Китайца — одного из главарей блатного мира Москвы начала 40-х годов. Действие фильма происходит во время войны. Немцы, рвущиеся к Москве, пытаются переманить «криминал» на свою сторону. Собирают самых авторитетных людей и предлагают им сеять панику в столице. Но тут голос подает Китаец. «Мы на врагов работать не будем», — говорит он. Уходит сам и уводит с собой большинство «авторитетов». Так бы, наверное, поступил и сам Алик, окажись он в подобной ситуации. Он настоящий патриот нашей страны и считает развал Советского Союза преступной ошибкой.

На один из юбилеев Алимжана в Париж вместе с другими именитыми гостями приезжала и Алла Пугачева. Тогда она вспоминала: «С Аликом меня познакомил Иосиф Кобзон, хотя я слышала о нем и раньше как об удивительном помощнике Софии Ротару. Когда мне рассказали, как он ей помогает, я даже позавидовала: таких поклонников в мире искусства можно пересчитать по пальцам одной руки и иметь их — большое счастье. Каждый раз, когда я оказывалась в Париже, у меня исчезали все проблемы. Внимание, которое мне оказывает Алик, незабываемо, я просто чувствую себя как под крылышками ангела-хранителя».

 

Глава тридцать девятая

Праздник души

Но не только Алик приходил посмотреть на наши съемки. Одну из сцен «Души» мы снимали возле бывшей дачи Сталина на территории Дома ветеранов кино, который у нас изображал больницу, из которой выходит героиня Софии Ротару. Ее встречает на машине Ролан Быков.

Мы работаем, на площадке обычная суета, а тут я замечаю, что какой-то пожилой человек остановился рядом и внимательно наблюдает как мы снимаем. Проходит несколько минут, и вокруг проносится шепоток: «Смотрите, это же Утесов!» Леонид Осипович заехал в Дом ветеранов отдохнуть. «Вот это, да! — думаю я, — Легендарный герой „Веселых ребят“ на съемке нашего музыкального фильма — это просто знак судьбы!»

Я, подошел, представился, предложил ему присесть:

— Спасибо, что к нам зашли. Теперь вы просто — наш талисман. Можно сфотографировать вас с нашими актерами.

— Конечно, конечно, — говорит Утесов.

Делаем фотку. Леонид Осипович задумывается, как будто что-то вспоминает:

— А насчет знаков судьбы, я вот что вам расскажу. Дело было в Сочи, где производился фильм «Веселые ребята». Мы с моей партнершей Любовью Орловой идем по горной тропинке, а нас издали снимают. Вдруг замечаем, к съемочной площадке подъезжает машина, из нее выходит человек, и начинает наблюдать за происходящим, ну, как я сейчас. Долго так стоит и смотрит. Я удивляюсь, почему его не прогоняют, и не понимаю, как машине позволили проехать за милицейское оцепление. Наконец, к мужчине подходит режиссер Григорий Александров. Здоровается, что-то говорит и подзывает нас с Орловой: «Товарищи, нам оказана большая честь. Съемки нашего фильма посетил сам Иосиф Виссарионович Сталин». Вот какие талисманы бывают!

Конечно глава государства на съемки «Души» не приходил. Но и у нас было много ярких эпизодов. Мы делали наш фильм легко и весело. Мосфильмовцы часто это вспоминали. Острые на язык они, как обычно, переиначили название нашего фильма и называли его «Праздник „Души“».

Особенно украшали наши съемки музыканты из «Машины времени». Они приходили даже на те сцены, в которых не снимались, участвовали во всех посиделках и были любимцами съемочной группы.

Особенно зажигал Макаревич, с которым мы тогда подружились. Помню, в Ялте возле гостиницы «Ореанда» зашли мы в прибрежное кафе, стилизованное под пиратский корабль. Там оторвались по полной. А на следующее утро Андрей сказал: «Саш, послушай новую песню»:

И все бы хорошо, если бы так стремительно не нарастал темп производства. Из-за проблем с «Рециталом» мы должны были сдать эту картину в более короткий срок. Перед сдачей фильма я работал по четырнадцать часов в день, а иногда по восемнадцать. И без всяких выходных. Однажды, даже свалился с гипертоническим кризом прямо в монтажной. Врачи «скорой помощи» измерили давление и не поверили своим глазам — двести пятьдесят на сто сорок. Но я выжил. И довел до премьеры фильм, в истории которого так причудливо переплелись многие события моей жизни: погружение в мир шоу-бизнеса, замысел его с одной певицей, воплощение с другой, радость и отчаяние, любовь и разочарование…

А потом была премьера в кинотеатре «Россия», который теперь называется «Пушкинский». Я приехал на машине и нигде не мог ее запарковать. Вся Пушкинская площадь была заполнена людьми и автомобилями. С одной стороны, все хотели увидеть новую Ротару и впервые появившуюся на киноэкране «Машину времени», с другой — скандал с Пугачевой вызвал дополнительный ажиотаж.

В общем, на подступах к кинотеатру я понимаю, что на премьеру мне не попасть. Публика идет на штурм. Слышится звон разбитых стекол. Подхожу к милиционерам: «Ребята, вот мое удостоверение, я режиссер фильма.

Мне нужно представить картину, помогите». Они выстроились в каре и, раздвигая толпу, как-то довели меня до дверей. Там я увидел, что толпа выдавила стекла на фасаде. Подбегает директор «России» и чуть не плача говорит: «Посмотрите, что вы с нами сделали!»

Но это был триумф. Вероятно, о такой премьере мечтает каждый режиссер. В Москве за несколько первых дней картину посмотрели два миллиона человек, а всего по стране — пятьдесят восемь миллионов. В 1982 году она стала лидером проката. Недавно об этом вспоминал Леонид Парфенов в своей программе «Какие наши годы».

А в личной жизни — полный крах. Мы с Пугачевой подали на развод во Фрунзенский нарсуд. Нас быстро развели, а раздел имущества оставили на потом. У каждого началась своя жизнь, но этот раздел над нами висел, и мы не знали, как к нему подступиться.

Через несколько месяцев звонит мне наш фотограф Манешин: «Алла предлагает встретиться». Подъезжаю в условленное место. Она садится ко мне в машину, мы едем на смотровую площадку Ленинских гор, это недалеко от «Мосфильма». Вокруг, как сейчас помню, кучи снега. Там и беседуем. Принимаем решение закончить все без скандалов.

Потом приехали в суд и сказали: «В принципе мы обо всем договорились, согласны на раздел, условия нас устраивают, остальное сделают наши адвокаты». Составили мировое соглашение, подписали его и больше я Пугачеву не видел.

Так закончился этот этап моей жизни. Или эпизод? Не такой уж продолжительный, но интересный и поучительный. После развода меня перестали выпускать «за бугор», даже в соцстраны. Когда наступила горбачевская перестройка, я понял, что советская власть дает послабление и нужно срочно этим воспользоваться. Написал возмущенное письмо в КГБ: «Что за дела? Где обещанные свободы?» Меня там приняли, и проблема была снята. Перед уходом я спросил у беседовавшего со мной сотрудника: «Кто же это столько лет „перекрывал мне кислород“?» Может, перестроечный сквозняк ударил тогда в его холодную чекистскую голову, но он доверительно шепнул: «Ты что, баб не знаешь? Благодари за это свою бывшую жену!» Я ничего не утверждаю — за что купил, за то и продаю.

Жаль, конечно, что на такой ноте закончились наши отношения. А ведь есть, что вспомнить…

Когда я в первый раз привел Пугачеву на «Мосфильм» она мне сказала:

— Знаешь, у меня осталось жутковатое впечатление.

— Почему?

— Наверное, привыкла к своему «Москонцерту». Там у нас мотыльки вокруг лампы кружатся. А, у вас — удавы, удавы!

Честно говоря, я на киностудии удавов не замечал. Так что, где они водятся, это еще вопрос. А вот в чем она права, это в том, что шоу-бизнес — яркое, но сиюминутное и эфемерное занятие. Алла сравнила своих коллег с мотыльками, А я приведу стихи своего любимого Омара Хайяма. В наших размышлениях они, по-моему, к месту: