На следующее утро мы решили спуститься к самому мысу и пройти еще несколько миль, прежде чем окончательно отказаться от надежды найти корабль или знак, или хоть письмо. По обыкновению я шел впереди. Пройдя 1,5 мили, я заметил на мягкой почве береговой отмели почти свежие следы человеческих ног. Я тотчас понял, что это означало; не без иронии я вспомнил вчерашний вечер, когда мы чуть было не приняли «героического» решения остаться еще на год с имевшимися у нас ресурсами; если бы оно было принято, мы имели бы право гордиться, и притом без всякого риска для себя: замеченные мною следы означали, что помощь была близка.

Я находился так близко от лагеря, что мог подать туда знак, махая рукой. Сделав это, я не стал останавливаться, чтобы писать записку, а только поставил здесь камень стоймя, так как знал, что следы сами по себе скажут Стуркерсону и Уле так же много, как и мне. Следы сапог с каблуками указывали на присутствие белого человека. Для меня это было самым радостным впечатлением за всю мою жизнь. Пройдя с полмили, я наткнулся еще на один след. На этот раз на подметке заметны были насечки, — такая резиновая обувь имелась у кое-кого из научных сотрудников нашей экспедиции. Становилось еще более вероятным, что тот, кто оставил следы, прибыл на одном из наших судов (тогда как сначала я предположил, что он прибыл на «Белом Медведе», так как Лэйн обещал прийти, если наши суда не явятся).

Дальше на протяжении 3 миль я не нашел больше следов, хотя искал их очень тщательно. Но, пройдя еще милю к востоку вдоль побережья и поднявшись на холм, я увидел с него верхушки двух мачт. Сначала я не верил собственным глазам: почему-то мне показалось странным видеть судно на Земле Бэнкса, где оно, собственно говоря, и должно было быть.

Я побежал вперед, так как мне пришло в голову, что судно лишь ненадолго остановилось на якоре и может отплыть. Когда я пробежал полмили, передо мной открылась вся бухта; к моему удивлению и огорчению, я узнал «Мэри Сакс». Она была разгружена и вытащена на берег, а команда занималась постройкой дома. Я пошел медленнее, раздумывая, что помешало «Полярной Звезде» прийти и почему «Мэри Сакс» находилась на земле, а не на воде. Кораблекрушения явно не было, все имело слишком аккуратный вид.

По мере того как я приближался, люди мельком оглядывались на меня, но, по-видимому, я не привлекал их особенного внимания. Это было понятно: очевидно, часть команды была на охоте, и меня принимали за кого-либо из своих, возвращавшегося домой. Подойдя поближе, я узнал Джима Кроуфорда, несшего дерн. Пока я приближался, капитан Бернард несколько раз оглядывался на меня, потом отвернулся и медленно направился к пароходу. Я был в 10 или 15 м от Кроуфорда, когда он, взглянув на меня в третий или четвертый раз, увидел, наконец, что я не принадлежу к их партии. Я не помню, что он держал в руках в этот момент, но ясно помню, что он выронил то, что держал. Он мне говорил потом, что сначала принял меня за кого-то из своих охотников. Когда он убедился в своей ошибке, то был очень удивлен и решил было, что я эскимос, но не мог сообразить, к какому племени я принадлежу. Он слышал, что туземцы о. Виктории отличались от эскимосов, которых он знал в Аляске, но ему случалось видеть одежду туземцев о. Виктории, а я был одет по аляскинскому образцу. Кроме того, Кроуфорд знал, что у туземцев есть только луки и стрелы, а у меня в руках было ружье. Все эти противоречия совершенно сбили его с толку. Он узнал меня только тогда, когда я заговорил с ним и назвал себя. И даже после этого он несколько секунд простоял пораженный, безмолвно и неподвижно.

Однако Кроуфорд, наконец, понял, кто я такой, повернулся и закричал Бернарду: «Стефанссон жив! Он здесь!» Это произвело на Бернарда большее впечатление, чем мое собственное появление на Кроуфорда. Через несколько секунд началась такая суматоха, какой только можно было пожелать. В один момент меня окружили участники экспедиции. Но прошло еще несколько минут, пока они вполне осознали факт моего присутствия среди них и пока я, в свою очередь, понял, каким образом они тут очутились и в каком положении они находились. Я ожидал, конечно, что они мне обрадуются, но не понимал, почему их так сильно удивило мое появление. Я думал, что они прибыли к Земле Бэнкса, чтобы встретиться со мной, и должны радоваться тому, что эта встреча состоялась. Поэтому их поведение казалось мне странным и только тогда стало мне понятным, когда я узнал, что они не ожидали найти меня в живых и пришли на Землю Бэнкса, исключительно подчиняясь «воле усопшего».

Я в нескольких словах рассказал о нашем положении и сообщил, что Стуркерсон и Уле шли за мною; Кроуфорд и Томсен пошли им навстречу, а Бернард повел меня в палатку, настойчиво убеждая меня поесть. Уверившись, что я не умер, он решил, что я, несомненно, умираю от голода. Я с трудом уговорил его внимательно присмотреться ко мне, чтобы убедиться, что я выглядел лучше, чем когда-либо. Он, наконец, согласился с этим, но все же утверждал, что мне следует «заморить червяка». Капитан был страстный любитель кофе и не понимал, как можно месяцами обходиться без этого напитка. Хлеб он также считал необходимым для существования, как и фрукты, и целый ряд других продуктов. Человек, вынужденный в течение ряда месяцев обходиться без них, должен был, по его мнению, совсем изголодаться. Я пытался объяснить, что гораздо больше изголодался по новостям, чем по еде, но скоро убедился, что лучше уступить, и взял чашку кофе с бутербродом. Это успокоило капитана, и он стал передавать мне новости, которых я ждал с таким нетерпением.

Но едва он приступил к рассказу, как вошел участник экспедиции, которого не было в момент моего прихода. Это был мой старый друг Баур, которого я знал с 1906 г. под именем «Леви». В последний раз я виделся с ним, когда он пришел с «Бельведера» попрощаться с нами перед нашим выходом на лед с мыса Мартин; и вот я встретил его только что вернувшимся с удачной охоты на уток, с ружьем в одной руке и с двумя-тремя птицами в другой. Он хорошо знал «белокурых эскимосов», так как зимовал среди них в 1908 г., за 2 года до того, как я их узнал, и за 4 года до того, как они стали газетной сенсацией. По его словам, он сначала принял меня за одного из них, но, заметив свою ошибку, совсем растерялся и не мог сообразить, кто я такой, пока капитан Бернард не сказал: «Разве вы не видите, ведь это начальник».

В действительной жизни удивление, как и другие чувства, никогда не проявляется так резко, как в кинофильме; но ни в одном фильме я не видел актера, так ярко выражающего удивление, как Леви. Ружье он перед этим уже успел положить, иначе оно выпало бы у него из рук; но птиц он прямо уронил на пол и, уставившись на меня, бессильно опустился на скамью.

Изумление Леви имело свою особую причину. В экспедиции он считался знатоком всего, что касалось севера. Он был китобоем в районе о. Гершеля и в других арктических областях в течение 20 лет. Каждый из участников экспедиции допускал, что я и мои товарищи погибли, но Леви постоянно доказывал, что в этом не могло быть ни малейшего сомнения. По его словам, мы не только не могли достигнуть живыми Земли Бэнкса, но не выжили бы там, если бы и добрались. Однако ни один ученый, даже обладающий самым широким кругозором, не воспринял бы так радостно фактов, противоречащих его теории; Леви был счастлив видеть нас живыми, хотя бы и вопреки всему, что утверждал раньше.

Прежде всего, я спросил у капитана Бернарда, кто прибыл с ним на «Мэри Сакс». Оказалось, что начальником экспедиции был Уилкинс, командиром судна — Бернард, механиком — Джон Кроуфорд, буфетчиком — Баур (Леви); кроме того, прибыли Чарльз Томсен, Наткусяк, мистрисс Стуркерсон с дочерью Мартиной пяти лет и мистрисс Томсен с дочерью Анни трех лет.

О «Карлуке» имелись следующие известия. В январе 1914 г. он был раздавлен льдами в 60 милях к северо-востоку от о. Врангеля; команда и экспедиционный состав благополучно дошли до о. Врангеля. Здесь капитан Бартлетт оставил их, а сам вдвоем с одним эскимосом прошел 100 миль по льду, до побережья Сибири, где он странствовал из одного поселка в другой, пока не встретил русского чиновника Клейста, доставившего его в бухту Эмма; из этой бухты капитан Педерсен отвез его на «Германе» в Сент-Майкельс. Оттуда были посланы сообщения правительству и в газеты. По слухам, Соединенные Штаты направили на о. Врангеля для спасения находящихся там людей два таможенных судна «Медведь» и «Тетис», а русское правительство послало для той же цели два ледокола «Вайгач» и «Таймыр». Таким образом, хотя корабль был для нас потерян, казалось, что люди, несомненно, будут спасены.

Это сообщение успокоило меня; оно вполне совпадало с моими ожиданиями; в моем отчете правительству я указывал, что, в то время как судно было почти неизбежно обречено на гибель, люди имели все шансы спастись, особенно если бы судно было раздавлено льдами во вторую половину зимы, когда становится светлее и можно легко пройти по льду до побережья. Меня только удивило, что люди остались на о. Врангеля; мне казалось, что им следовало пойти к берегу вместе с капитаном Бартлеттом, потому что это побережье густо населено и там имеются как привозные, так и местные продукты, так что может прокормиться любое количество потерпевших кораблекрушение. Пройти 100 миль по обыкновенному арктическому морскому льду нетрудно.

Здесь я передаю вести о «Карлуке» в том виде, как мне их сообщил капитан Бернард, и те мысли, на которые они меня навели. Впоследствии оказалось, что рассказ капитана был не совсем верен.

Я спросил, почему «Полярная Звезда» не пришла на Землю Бэнкса. Капитан Бернард ответил, что все население Аляски, эскимосы, промышленники, а также участники нашей экспедиции были уверены, что мы погибли; эта уверенность была так велика, что д-р Андерсон решил не выполнять моих инструкций относительно «Полярной Звезды» и повел ее к заливу Коронации. Я спросил, не передавал ли д-р Андерсон письма для меня на тот случай, если бы я все-таки оказался в живых. Выяснилось, что никакого письма, объясняющего причину его неповиновения, он не передавал.

Так кончились наши мечты о «Полярной Звезде», о том, что она должна была сделать для нас и что мы могли бы сделать с нею. Весь тот день, а часто и впоследствии, я думал о том, сколько мы могли бы сделать, имея «Полярную Звезду» в нашем распоряжении.

Я узнал, что вначале, в соответствии с моими инструкциями, Уилкинс принял командование «Полярной Звездой» и намеревался привезти ко мне на Норвежский остров моего товарища по прежним экспедициям Наткусяка и еще нескольких эскимосов, и среди них, по крайней мере, одну швею. Весна в этом году была ранняя, и «Полярная Звезда» благополучно дошла до о. Гершеля. Здесь Уилкинс, к сожалению, принял решение (хотя и разумное само по себе) подождать несколько дней прибытия почты с р. Маккензи, чтобы доставить ее на Землю Бэнкса; главной же его целью было получить хронометры и другие приборы, которые канадское правительство должно было прислать мне по р. Маккензи. Но случилось так, что Уилкинс слишком долго прождал почту, и за это время с мыса Коллинсон прибыли «Аляска» и «Мэри Сакс».

Несмотря на мое чрезвычайное уважение к Уилкинсу, я никак не мог признать правильным его дальнейший образ действий. Мне всегда казалось, что он должен был подчиняться исключительно приказаниям своего начальника, не считаясь с противоположными приказаниями другого начальника, низшего ранга. Но Уилкинс полагал, что после моей смерти начальствование перешло к д-ру Андерсону и его приказания стали обязательными, тогда как мои естественным образом были аннулированы. Д-р Андерсон сообщил Уилкинсу, что решил не посылать «Полярную Звезду» к условленному месту встречи на Норвежском острове, а направить ее, вместо этого, в залив Коронации. Уилкинса же он перевел на «Мэри Сакс».

Основанием для перевода было то соображение, что «Мэри Сакс» лучше подходит для посылки на Землю Бэнкса, так как она большего размера. Это не только противоречило моим приказаниям, но и являлось неправильным по существу, так как «Мэри Сакс», из-за своих двух винтов, совершенно не годилась для плавания во льдах, тогда как «Полярная Звезда» была куплена специально для похода на Землю Бэнкса.

Взяв с собой Наткусяка, Уилкинс перешел на «Мэри Сакс» и довел ее до Земли Бэнкса. Но в пути, как и следовало ожидать, один из винтов напоролся на льдину и сломался. Кроме того, судно было плохо проконопачено перед уходом с базы, а потому дало сильную течь. Придя к мысу Келлетт, оно встретило довольно тяжелые льды, и Уилкинс решил вытащить его на берег по следующим соображениям: во-первых, течь была так велика, что приходилось почти непрерывно откачивать воду; во-вторых, вследствие поломки одного винта судном было трудно управлять, и скорость его постепенно уменьшилась с 6 до 2 миль в час; в-третьих, все считали меня погибшим. Если бы море было свободно ото льда, Уилкинс все же пошел бы к Норвежскому острову; но непригодность судна и льды у мыса Келлетт, вместе с уверенностью в моей смерти, удержали его. Кроме того, приходилось считаться с мнением команды. Леви уверял, что всякое судно, зашедшее севернее мыса Келлетт, рискует застрять там на 2 года, а у них было продовольствия только на год, и д-р Андерсон приказал им не оставаться на Земле Бэнкса больше одного года.

У мыса Келлетт они не нашли безопасной бухты, хотя впоследствии хорошую бухту для судна с такой осадкой мы отыскали в 2 или 3 милях к востоку от того места, где они остановились. Не зная об этой бухте, они полагали, что судно будет в безопасности лишь на берегу. Итак, судно разгрузили, повернули кормой к берегу и посредством кабестана и канатов вытащили на сушу.

Канадское морское ведомство послало мне два новых хронометра, которые прибыли по р. Маккензи до ухода «Мэри Сакс». Один из них передали О’Нейлу взамен карманного хронометра, который он дал мне; другой взял Уилкинс, так что у нас теперь были два хороших карманных хронометра. Кроме того, «Мэри Сакс» привезла комплект из трех судовых хронометров Уолтхэма — очень хороших часов на кардановом подвесе — и различные мелочи из научного оборудования с «Аляски». Но вместе с тем в нашем снаряжении были три очень серьезных дефекта.

Специальным приспособлением для путешествия по льду является большой водонепроницаемый брезент, служащий для того, чтобы превращать сани в лодку. Один из двух таких брезентов, имевшихся у нашей экспедиции, совершенно износился за время нашего перехода от мыса Мартина к Земле Бэнкса. Я надеялся, что «Полярная Звезда» привезет нам другой. Но он был увезен в залив Коронации, где его употребляли для защиты припасов от дождя.

Лучшие сани, которые остались у Уилкинса и Кэстеля, также были увезены в залив Коронации. Вместо них нам прислали легкие сани, пригодные преимущественно для работы на суше или вблизи ее.

Почему брезент и сани не были присланы нам, я еще мог понять. Но я никогда не пойму, почему нам не прислали линя для промеров глубин, которого на «Аляске» было очень много. Следующей весной мы собирались заняться изучением глубин, значительно превышавших наши 1 386 м линя, и таким образом наша экспедиция лишилась половины своего значения. От этого можно было прийти в отчаяние.

Ответ на все был один: «Мы думали, что Стефанссон умер и что деятельность Уилкинса ограничится побережьем Земли Бэнкса, где и брезент, и сани, и линь будут нужны не больше, чем нам в заливе Коронации».

Кроме утешительной вести о спасении людей с «Карлука», новости, привезенные «Мэри Сакс», были довольно печальны. Стало очевидно, что нам едва ли удастся исследовать океан к западу и к северу от о. Принца Патрика из-за недостатка снаряжения и из-за того, что базу устроили на мысе Келлетт, т.е. слишком далеко к югу.

С другой стороны, я с удовлетворением услышал, что южная партия находится в условиях, очень благоприятных для работы; я возлагал на нее большие надежды, и надежды эти вполне оправдались. Компетентные специалисты, бывшие в составе этой партии, собрали в течение последующих 2 лет столько научного материала, что если бы мы даже ничего больше не сделали в этом отношении, следовало бы признать экспедицию удачной и внесшей богатый вклад в сумму наших знаний.

Упоминая об Уилкинсе и Наткусяке, я ничего не сказал о встрече с ними, потому что их обоих не было в лагере, когда я появился (они и были теми охотниками, за одного из которых я был принят). Двумя-тремя днями раньше они направились к северо-востоку в поисках карибу. Мы предполагали с утра послать кого-либо за ними, но тем временем Уилкинс сам обратил внимание на наши следы. Привожу здесь выдержку из его статьи, помещенной впоследствии в газете:

«Мы не видели на острове ни малейших следов дичи, и, поскольку не было также никаких следов пребывания здесь Стефанссона, мы были уверены, что если он даже добрался до суши, то, несомненно, умер от голода. Тщетно прождав подвижки льда, мы решили устроиться по-зимнему и обыскать все побережье, чтобы найти тело Стефанссона или какие-либо следы его пребывания, когда установится санный путь. Сейчас ещё не было достаточно снега для этого, поэтому я с одним товарищем-эскимосом, который много раз участвовал в арктических экспедициях Стефанссона, направился пешком вглубь острова. Два дня мы охотились без всякого результата, а по вечерам обсуждали судьбу нашего начальника.

Были все основания считать его погибшим. Он не вернулся на берег Аляски и, конечно, не мог добывать себе пищу на льду; намерение Стефанссона дойти до Земли Бэнкса, против ветра и дрейфа, также представлялось нам неосуществимым; если же он и добрался туда, то, наверное, уже умер от голода. Эскимос Наткусяк вспоминал, что в последнее время Стефанссон строил какие-то фантастические планы; прежде, когда Наткусяк только познакомился с ним, Стефанссон был такой же, как все белые люди; но потом он стал каким-то странным, все хотел сделать что-то необыкновенное, чего белые люди никогда еще не делали. Всякий эскимос знал, что по морскому льду далеко не уйдешь, и теперь Стефанссон доказал это своей смертью. Наткусяк полагал, что это первая и последняя попытка предпринять такое безумное путешествие. Мы легли спать, оплакивая смерть нашего начальника и сознавая, что мы никогда не верили в успех его предприятия.

На третье утро мы вышли рано, решив провести день и ночь в поисках дичи. Пройдя 1–2 мили от лагеря и поднявшись на холм, я увидел на некотором расстоянии вблизи от берегов знак, которого я не заметил накануне. Внимательно рассмотрев его в бинокль, я решил, что он, вероятно, стоит давно и был в свое время сооружен кем-либо с проходивших здесь китобойных судов. Но в то же время я был почти уверен, что накануне его не было. Тогда у меня мелькнула мысль: «Может быть, он только что сооружен Стефанссоном!» — и я побежал посмотреть его поближе. Я бежал, а надежда моя все росла. Приблизившись к знаку, я увидел, что он был совсем новый, сделанный из дерна. Неужели Стефанссон и его спутники живы? Еле переводя дух, я добежал до знака и нашел там записку, написанную рукой Стефанссона. Значит, он и, по крайней мере, один из его спутников были живы!

Эскимоски в походе

«Остановитесь лагерем на берегу, в полумиле к юго-западу отсюда», — вот все, что было сказано в записке. Но этого было достаточно, чтобы я понял, что они живы и идут по направлению к нашему судну. Я помчался обратно в мой лагерь, но тем временем эскимос ушел на охоту. Я не мог вернуться без него и прождал весь день и полночи. Наконец, он вернулся, убив нескольких карибу и белого медведя.

Мы поспешили к главному лагерю, обсуждая по дороге, в каком состоянии мы найдем группу Стефанссона. Мы воображали их измученными, обессилевшими, умирающими от голода и напрягающими последние силы, чтобы дотащиться до нашего лагеря. Одним словом, я представлял себе их в таком состоянии, в каком, судя по книгам, обычно находятся герои Арктики. Мы пришли к нашему домику около 4 часов утра, и я на цыпочках обошел его, боясь разбудить утомленных путешественников. Два спутника Стефанссона — Стуркер Стуркерсон и Уле Андреасен — крепко спали на скамьях и громко храпели, а Стефанссон занимал мою палатку. Я заглянул туда и увидел, что он спит. В полумраке я не мог разглядеть, как выглядели люди, а потому пошел посмотреть их собак. Все шесть собак, взятые с Аляски, были налицо и казались жирными и резвыми. Я был поражен, но особенно изумился, когда утром увидал пришедших к завтраку путешественников: они выглядели великолепно, лучше, чем когда мы видели их в последний раз. Оставляя Аляску, они имели запас пищи на один месяц; с тех пор прошло почти полгода, а они представляли собою олицетворение здоровья и силы и ничего не рассказывали о лишениях, голоде, опасностях, так что мы были почти разочарованы. Они шли по льду по направлению к востоку, охотясь на медведей и тюленей, когда нуждались в пище; таким образом, они прошли больше 1 000 миль, питаясь за счет местных ресурсов, и ни разу не оставались без обеда. Весь план экспедиции они выполнили до мельчайших деталей».

Вот каков был конец экспедиции, которая месяцами осуждалась и оплакивалась эскимосами, китобоями и участниками нашей экспедиции, говорившими, что «один безумец и двое обманутых им людей пошли по морскому льду на север с целью самоубийства».