Девятого февраля с мыса Келлетт ушла первая исследовательская партия под командой Уилкинса; через несколько дней выступили в путь и мы, предполагая идти по западному побережью Земли Бэнкса, а затем перейти через пролив Мак-Клюра на о. Принца Патрика и совершить вылазку в океан к северо-западу от этого острова. Перед нашим уходом все планы, намеченные на эту весну, чуть не потерпели крушения, так как среди наших собак началась загадочная эпидемия, от которой они погибали одна за другой. Предшествующее состояние собаки, по-видимому, не играло роли, так как заболевали молодые и старые, упитанные и тощие. Единственное, что мы могли сделать, это — изолировать больных. Возможно, что эта мера помогла; однако, среди погибших собак были две, которые раньше совершенно не общались с первыми заболевшими. О причинах подобных заболеваний имеется много теорий. Некоторое значение, может быть, имело то обстоятельство, что погибали только собаки, питавшиеся тюленьим мясом, тогда как мы не потеряли ни одной собаки, питавшейся наземной дичью, например олениной.

Когда мы, наконец, выбрались с мыса Келлетт, у нас еще оставались две хороших упряжки и третья — неважная. В сущности, нам этого было достаточно, так как хороших саней мы имели только пару. Но через несколько суток после начала путешествия возникло новое серьезное затруднение. В течение предшествующей осени на береговой лед выпало некоторое количество снега, а затем пошел дождь, и на поверхности снега образовалась ледяная кора. На нее, в свою очередь, выпал мягкий снег, но она осталась в виде свода, прикрывавшего бесчисленные пустоты и рыхлые сугробы, так что собаки на каждом шагу проваливались, и острые угловатые обломки льда попадали им между пальцами. Прежде чем мы это заметили, почти все собаки изрезали себе лапы до крови, а некоторые совершенно выбыли из строя. В то время стояли сорокаградусные морозы, что само по себе было благоприятно для путешествия по морскому льду, но не позволяло привязывать к лапам собак «башмаки» для защиты от режущего льда, так как тугая «шнуровка» могла остановить кровообращение и вызвать отмораживание лап.

Когда мы добрались до северо-западной оконечности Земли Бэнкса, обнаружилась течь в еще нескольких бидонах с керосином. Тогда я послал Стуркерсона и Томсена обратно на мыс Келлетт, чтобы они доставили еще керосина. Тем временем собаки отдохнули, и их лапы зажили; но все это сильно задержало нас, и лишь 5 апреля нам удалось окончательно выбраться с берега.

Чтобы добраться до северной оконечности Земли Бэнкса, нам понадобилось 55 дней, и я решил, что уже поздно переправляться через пролив на о. Принца Патрика, а потому мы повернули на льды к северо-западу от мыса Альфреда.

До этого момента наша партия состояла из 7 человек. Но теперь я отослал назад Уилкинса, Кроуфорда и Наткусяка, так что ледовое путешествие этого года предприняли Стуркерсон, Томсен, Андреасен и я.

Хотя Кроуфорд был превосходным человеком во всех прочих отношениях, для ледового путешествия он не годился, так как был убежден, что «питаться исключительно мясом могут лишь собаки или дикари». Наткусяк не боялся мясной диеты, но не решался идти на морские льды; то обстоятельство, что мы не погибли во время первого ледового путешествия, он считал случайной удачей или колдовством. «Рано или поздно вы уйдете в море и не вернетесь», — говорил он. Однако Наткусяк не был трусом: он лишь отказывался от участия в предприятии, которое считал безрассудным.

Путешествие по льдам

Что касается Уилкинса, то он охотно пошел бы с нами, и я хотел бы оставить его в числе моих спутников. Но нам было очень важно иметь на следующий год базу для путешествий, расположенную дальше на севере, чем в этом году; необходимость эта сделалась особенно очевидной теперь, когда мы потеряли 2 месяца на западном побережье Земли Бэнкса. Для создания такой базы требовалось послать кого-нибудь к заливу Коронации, чтобы привести сюда «Полярную Звезду», и единственным подходящим человеком для выполнения этого задания я считал Уилкинса.

Время года было уже позднее, и наше теперешнее ледовое путешествие происходило с таким риском, который я вообще считаю недопустимым в полярных исследованиях. Так, например, 10 апреля мы расположились, лагерем у южной кромки ровного ледяного поля, протяжение которого было нам неизвестно. Когда я вечером измерил толщину льда, она составляла около 10 см, так что лед не выдержал бы тяжести саней; однако ночью был очень сильный мороз, и к утру толщина льда увеличилась до 17–18 см. Этого было бы достаточно для переезда нагруженных саней через небольшой участок такого льда или даже через большой участок, поскольку лед оставался бы невзломанным. Но лед любой толщины всегда может взломаться под действием усилившегося течения или внезапного шторма. Если лед толст, это не представляет большой опасности, так как тогда льдина почти всякой величины может служить убежищем для людей и собак, но если начинает взламываться 17-сантиметровый лед, то людей и собак может выдержать только льдина достаточно больших размеров; однако по мере того как напор возрастает, льдины, конечно, разламываются на все более мелкие части. Если бы мы, вместе с нагруженными санями, оказались на такой льдине, то она либо погрузилась бы под нашей тяжестью, или же, повернувшись на ребро, сбросила бы нас в воду.

Так как совершенно ровные ледяные поля редко имели больше 5 миль в поперечнике, то утром 11-го числа, когда мы пошли по этому 17-сантиметровому льду, мы рассчитывали перейти через него в течение часа. Однако на поверхности льда оказались кристаллы соли, делавшие его труднопроходимым, и мы смогли двигаться лишь со скоростью, около 3 миль в час. В некоторых местах лед накануне сдвинулся и нагромоздился в несколько слоев; но всюду, где он лежал в один слой, он заметно, хотя и медленно, прогибался под нашей тяжестью, а потому мы не решались нигде останавливаться, за исключением многослойных мест.

Мы шли час за часом, и горизонт продолжал оставаться совершенно ровной линией. Стоял сильный мороз, и местами поднимались облака «пара». Это нас несколько беспокоило, так как они могли образоваться над открывшимися полыньями, т.е. могли быть признаком начавшегося взламывания нашего ледяного поля. Однако почти столь же вероятно было, что они обусловливались просто нагревом тонкого льда сравнительно теплой водой, находившейся под ним: при низкой температуре воздуха это тоже могло привести к образованию тумана. Последнее предположение подтвердилось тем, что, по мере того как мы шли, туман все отступал перед нами. Однако нам пришлось пройти 20 миль в состоянии сильного нервного напряжения, пока мы не нашли небольшой участок массивного старого льда, где и расположились на, ночлег. Не прошло и часа, как более тонкий лед, с которого мы сошли, начал взламываться. В результате возле нашего лагеря появилась открытая вода, очень удобная для охоты на тюленей; но вместе с тем появилось неприятное сознание, что если бы тонкий лед был на 5 миль шире или если бы мы отправились в путь на час позже, то этот день стал бы последним днем наших путешествий.

В течение двух недель нашего ледового путешествия астрономические наблюдения показали, что льды непрерывно дрейфуют на юго-запад. Этот факт нас огорчал, так как целью наших стремлений был северо-запад. Открытая вода встречалась часто, но переправа через полынью шириной около полумили продолжалась у нас не более 1–2 часов, так, как мы уже научились очень быстро превращать наши сани в лодки при помощи брезента. Однако еще чаще оказывалось, что полыньи заполнены движущимся льдом или же неподвижным, но настолько тонким, что если бы мы пытались сквозь него пробиваться на нашей лодке, то за пять-шесть переправ ее брезент, уже и без того достаточно изношенный, протерся бы насквозь.

Задержаться возле полыньи особенно неприятно, когда лед не лежит неподвижно, а дрейфует в нежелательную сторону. Поэтому мы часто шли на риск и переправлялись через полыньи по тонкому льду. Одна из таких переправ, 25 апреля, чуть не закончилась катастрофой.

Мы предвидели опасность и приняли некоторые меры предосторожности. Так как самой важной частью снаряжения для нас были ружья и патроны, мы везли на каждых санях по два ружья и половину патронов; для того чтобы еще больше предохранить нас от всяких случайностей, я обычно нес за спиной мое собственное ружье и имел при себе около 50 патронов. Если бы мы потеряли одни сани, то могли бы продолжать путешествие со вторыми, а в случае потери обоих мои 50 патронов, вероятно, позволили бы нам прокормиться до возвращения в базу, хотя бы и пришлось пройти 500 или 600 миль по морскому льду и по необитаемой суше. Конечно, в последнем случае мы были бы вынуждены идти к базе кратчайшим путем и не мешкая, а исследовательское путешествие пришлось бы отложить до будущего года.

Случай, о котором я намерен рассказать, произошел, когда мы приблизились к полосе молодого льда шириной около 10 метров. Как я всегда делал в подобных условиях, я вышел вперед, а мои спутники с упряжками ждали, чтобы я решил, можно ли им переправляться. Пробив лед охотничьим ножом в трех различных местах и опуская руку в воду через отверстия, я определил, что толщина льда равнялась примерно 17 см. Тем, кто имел дело только с пресной водой, может показаться, что 17-сантиметровый лед очень толст; действительно, по пресному льду такой толщины могли бы пройти ломовые лошади с тяжело нагруженной телегой. Однако лед, образовавшийся из соленой воды, обладает совершенно иными свойствами. Кусок такого льда, если уронить его с высоты примерно в 1 м на какую-нибудь твердую поверхность, не ударится подобно куску стекла или пресного льда такой же толщины, а шлепнется, как комок сливочного мороженого. Итак, я знал, что переправа будет опасной; но расстояние было небольшое, и я надеялся, что, если лед начнет ломаться, собаки успеют выбраться с него прежде, чем он окончательно проломится.

Первые сани переправились благополучно. Они были изготовлены капитаном Бернардом по стандартному типу, принятому в Номе, но видоизмененному мною, причем полозья, обладавшие общей длиной в 3,5 м, опирались о лед на протяжении 2 м, так что тяжесть саней распределялась на сравнительно большую площадь. Другие сани были типичные аляскинские, с полозьями, загнутыми, как у качалки: это сообщало саням большую поворотливость и «маневренность», но на ровный лед опирались только 0,6–0,9 м средней части полозьев.

С первыми санями шел Уле. Так как они переправились легко, Стуркерсон и Томсен решили, что и со вторыми санями не будет затруднений. При переправе оба они шли возле заднего конца саней. Вдруг я заметил, что лед под ними начинает прогибаться. Я крикнул Стуркерсону и Томсену, чтобы они отошли от саней: это разгрузило бы данный участок льда и ему пришлось бы тогда выдерживать только вес самих саней. Но, заметив, что лед начинает проламываться, Стуркерсон и Томсен ухватились за поручни и начали толкать сани, стремясь поскорее их переправить. Как и следовало ожидать, сани проломили лед; в этот момент собаки уже выбрались на кромку прочного льда, но передний конец саней еле успел ее коснуться. Прежде чем лед окончательно проломился, я ухватился за постромки вожака упряжки, а Уле — за передний конец саней. Стуркерсон и Томсен выпустили сани и этим избегли опасности упасть в воду; но задний конец саней погрузился в воду, тогда как передний конец был прижат к кромке льда соединенными усилиями собак и нас двоих. Еще через секунду мы все ухватились за передний конец саней, а через 2–3 секунды их уже вытащили на лед; но этот промежуток времени показался нам очень долгим, и в течение его мы успели представить себе все последствия возможной потери их груза. Конечно, она не угрожала нам гибелью, но всю исследовательскую работу этого года пришлось бы прекратить.

Следующие 2 дня нам пришлось провести на стоянке, чтобы, по возможности, очистить ото льда те предметы, которые попали в воду.

Задолго до этого случая мы покинули мелководную часть моря, и теперь странствовали над океаном с неизвестной глубиной, так как наш лот ни разу не достиг дна. Поведение льда было своеобразно: при южном или юго-западном ветре любой силы он лишь останавливался, и только в самый сильный шторм продвигался на север со скоростью нескольких миль в сутки; но в случае штиля или при ветре любого румба, от норд-веста до оста, лед упорно дрейфовал на юго-запад. Другими словами, значительная часть расстояния, проходимого нами на северо-запад, терялась вследствие этого дрейфа. К середине мая мы убедились, что в этом году нам не удастся сколько-нибудь значительно продвинуться на северо-запад, так как мы теперь находились только на расстоянии сотни миль от побережья о. Принца Патрика.

Мы попробовали было идти прямо на северо-запад, навстречу дрейфу; но оказалось, что за ночь мы теряем все расстояние, пройденное днем, и пришлось повернуть к берегу. Однако течение было настолько сильно, что не позволило нам дойти до противолежащего пункта побережья; нас относило на юг, и к 4 июня мы с трудом добрались до юго-западной оконечности острова.