К концу июня упряжь наших собак стала быстро портиться от сырости, что нас очень раздражало и задерживало. Я полагаю, что существуют материалы для упряжи, которые вообще не боятся сырости или, по крайней мере, могут служить в течение целого года; но наша экспедиция их не имела. Лучшие из того, что нам случалось испробовать, были обыкновенные торговые сорта кожи, применяемые для изготовления конской сбруи. Но такой кожи у нас было мало, и мы до сих пор полагались, главным образом, на индейскую упряжь из кожи североамериканского оленя, которая обладала почти неограниченной прочностью, пока оставалась сухой. Из личного опыта я знаю, что такая упряжь может служить много лет, если применяется при обычных зимних условиях. Но теперь условия были совершенно иными, так как наше странствие большей частью представляло нечто среднее между хождением вброд и плаванием. Хотя на суше во многих местах еще лежал снег, идти по берегу мы не могли, так как там часто встречались небольшие впадающие в море речки, настолько глубокие и бурные, что их нельзя было перейти вброд. Для того, чтобы обходить устья этих речек, приходилось задолго до приближения к ним сворачивать на лед и удаляться на 1–2 мили от берега, так как возле устьев большие участки льда, растаявшие под действием теплой речной воды, были совершенно непроходимы.

На старом льду во многих местах образовались ручьи и каналы, глубина которых доходила до 2 м. При такой глубине мы не отваживались через них переправляться и выбирали для переправы те участки, где эти каналы расширялись, образуя небольшие «озера», глубиной от нескольких сантиметров до 1 м. В наиболее глубоких местах подобных «озер» собакам приходилось плыть, а люди были вынуждены придерживать руками сани, чтобы не дать им опрокинуться, когда они плыли за упряжками; плавучесть саней достигалась благодаря пустым жестянкам, помещенным для этой цели под остальным грузом. При таких условиях упряжь, не высыхавшая в течение целых недель, быстро портилась. Во время стоянок мы всегда пытались ее сушить, но они были слишком кратковременными, за исключением тех случаев, когда нас задерживали дождь или снег; а в подобных случаях, конечно, не могло быть и речи о высушивании. Как индейская упряжь из оленьей кожи, так и матерчатая упряжь выдерживала эти условия не более 2–3 недель, а затем становилась настолько гнилой, что разрывалась, как только собаки дергали сильнее, чем обычно. Другими словами, она рвалась в самые критические моменты.

К 3 июля упряжь окончательно пришла в негодность, и нам пришлось затратить целый день на изготовление новой из сырых кож недавно убитых тюленей. Подобные ремни не обещали быть долговечными и, сверх того, рисковали быть съеденными, так как собаки считают свежую тюленью кожу лучшим лакомством. В этом мы с ними более или менее согласны; если иметь достаточно времени, чтобы обвариванием удалить волос с тюленьей шкуры, подобно тому, как это делают со свиными тушами, то из тюленьей кожи можно приготовить очень вкусное блюдо, напоминающее свиные ножки.

Другое наше затруднение состояло в том, что, вследствие таяния, большая часть льда превратилась в так называемый «игольчатый лед». Морской лед, до тех пор, пока он остается соленым, не делится на кристаллы при таянии, но пресноводный лед или морской лед, сделавшийся пресным, образует кристаллы, напоминающие шестигранные или восьмигранные карандаши; острия этих кристаллов обращены кверху и острее самого тонко отточенного графита. По ним приходилось идти и людям и собакам; но наши ноги были защищены обувью с подошвами из кожи морского зайца, которые могли выдержать с сотню миль ходьбы даже по такому льду, тогда как обувь с подошвами из кожи тюленя не выдержала бы и четверти этого расстояния. Для большей сохранности наших подошв мы пришивали под ступню и под пятку особые накладки, которые, вследствие их быстрого износа, мы сменяли через каждые 1–2 дня. Таким образом, каждому из нас хватало двух-трех пар обуви на весь теплый период года.

Если бы лапы наших собак не были ничем защищены, кроме естественного покрова, то за 4–5 дней пути по игольчатому льду они содрали бы всю кожу с подошв и не смогли бы идти дальше. Поэтому нам необходимо было снабдить собак обувью. Перед началом этого путешествия я велел моим спутникам взять с собою 400–500 штук «башмаков» для собак. Но мое распоряжение было кем-то неправильно понято, и теперь, перерыв свой багаж, мы нашли в нем меньше двухсот «башмаков». Они были изготовлены из холста, и каждый мог выдержать лишь один день пути. Эти «башмаки» были сшиты без особенного фасона и напоминали нечто вроде рукавицы, но без большого пальца. Когда одна сторона «башмака» оказывалась продранной насквозь, мы переворачивали его, так что до полудня собака шла, наступая на одну сторону «башмака», а после полудня — на другую. Не подлежит сомнению, что у тринадцати собак имеется пятьдесят две лапы; но, вероятно, ни один человек не осознал этого факта в такой мере, как мы, когда нам пришлось изо дня в день шить обувь на все эти лапы. Того запаса собачьей обуви, который у нас был первоначально, хватило лишь на 4 дня. Так как мы очень спешили добраться до Земли Бэнкса, то первое время мы сидели по вечерам и штопали «башмаки», изготовляя, сверх того, небольшое количество новых. Но это вскоре было признано нецелесообразным, и в течение последних 10 дней пути мы путешествовали по 2 дня, а затем останавливались на один день для изготовления «башмаков». Некоторые из них мы попробовали сшить из тюленьей или из оленьей кожи, и они оказались несколько более долговечными, но опять-таки представляли то неудобство, что во время стоянки приходилось следить, чтобы собаки не съели их, что, впрочем, не было признаком голода и свидетельствовало лишь о нормальном аппетите.

Когда мы дошли до юго-западной оконечности о. Мельвиль, наши запасы жира, как для пищи, так и для топлива были на исходе, потому что оба мускусных быка, убитых мною, оказались чрезвычайно тощими. В это время года невозможно добыть тюленя без продолжительного ползания по ледяной воде. Подобный способ охоты, конечно, не особенно приятен; но еще хуже то, что почти невозможно двигаться без всплеска, который заставляет тюленя насторожиться. Некоторые участки льда, по которым нам приходилось ползать, были подрыты ручейками воды, и, несмотря на всю нашу осторожность, мы проваливались. Поэтому я упустил нескольких тюленей, прежде чем удалось добыть хоть одного. Острый игольчатый лед, столь опасный для лап наших собак, не менее беспощадно рвал мою старую одежду во время ползания по нему, и к тому времени, когда я приблизился к тюленю на расстояние около 150 м, я окоченел от холода, а моя одежда превратилась почти в лохмотья. Ввиду моей усталости и мешавшего мне ослепительного солнечного блеска, я считал безнадежным целиться в голову зверя и рискнул выстрелить в туловище. К счастью, пуля не только прошла около сердца, но и почти переломила позвоночник. После выстрела я со всех ног бросился к тюленю и успел захватить его, хотя он уже скользил в свою лунку; опоздай я на секунду, добыча была бы потеряна.

3 июля мы сделались свидетелями эпизода, единственного в своем роде, а именно — видели тюленя, убитого волком. Этот волк что-то ел на льду, на расстоянии около полумили от нашего пути. Когда я стал приближаться, чтобы посмотреть, в чем дело, волк с обычной осторожностью удалился, прежде чем я подошел на четверть мили. Судя по следам на льду и по положению убитого тюленя, волк захватил его спящим возле лунки и оттащил на расстояние около 15 м, затем убил несколькими укусами в горло и начал есть. От охотников на материке я слышал, что тюлений жир нельзя использовать в качестве приманки для волков, так как они его не едят. По-видимому, это мнение не обосновано, так как в данном случае волк съел примерно 6–8 фунтов жира, но даже не тронул нежирных частей мяса.

Аналогично этому питаются и белые медведи. Очевидно, они в курсе идей современной диететики, так как, по-видимому, не сознают необходимости разнообразия в пище (впрочем, возможно, что они прониклись воззрениями некоторых диететиков и опасаются излишка протеина). Как бы то ни было, но белые медведи стараются питаться, по возможности, только жиром. Правда, я был свидетелем того, как белый медведь съел тюленя почти целиком — с мясом, костями, жиром и прочим; но тюлень был очень мал, а медведь, по-видимому, сильно изголодался. Обычно же, насколько мне известно из личных наблюдений, медведь, убивший достаточно крупного тюленя, действует примерно так же, как наш волк, только значительно быстрее: сдирает с костей весь или почти весь жир и уходит, оставляя мясо и кровь песцам.

Те, кому известен пресловутый «факт» (а кому из нас он не известен?), что в холодную погоду требуется более жирная пища, несомненно, объяснят этим же обстоятельством и вышеуказанную привычку белых медведей. Отсюда мы приходим к вопросу, необходим ли жир в арктической диете.

Не помню, от кого я впервые узнал об этой «необходимости» — от моих родителей или из школьных учебников географии. Во всяком случае, я знал о ней в 27-летнем возрасте, когда впервые отправился на север к эскимосам. Я много читал о том, как они любят ворвань, и думал, что смотреть, как они ее пьют, будет довольно противным зрелищем. Однако за все мое пребывание в Арктике я лишь один или два раза видел эскимоса, пьющего тюлений жир. Один из этих случаев имел место в 1909 г., когда мы голодали на р. Гортон и не имели никакой пищи, кроме тюленьего жира. Нас было 7 или 8 человек, и все мы примешивали что-нибудь к этому жиру, так что получался как бы салат; лишь один старик употреблял этот жир в чистом виде, выпивая половину чайной чашки утром и столько же вечером; все остальные эскимосы изумлялись этому.

Единственное известное мне место, где пьют тюлений жир, это — «Песчаная Коса» в Номе (в Аляске). Обычное развлечение прибывающих сюда туристов заключается в том, чтобы прийти на «Песчаную Косу» и сказать первому встречному эскимосу: «Эй, Джонни, я дам тебе доллар, если покажешь, как ты пьешь ворвань». Я видел, как несчастный эскимос, сделав небольшой глоток, изо всех сил удерживался от гримасы. А туристы воображали, что перед ними одно из чудес севера.

Мой личный опыт в отношении диеты в Арктике доказал, что на холоде человек скорее ощущает голод, но род пищи, используемой для его насыщения, совершенно безразличен. На судах, на китобойных станциях или в казармах конной полиции на о. Гершеля в диету входит не больший процент жира, чем на судах, в казармах и т. п., находящихся в любом ином климате.

Было время, когда в диете европейцев жир являлся гораздо более существенным элементом, чем теперь. Это имело место до появления сахара. Четыреста лет назад обыкновенный сахар не был известен в Европе, а количество сахара, съедаемого в виде меда или сладких фруктов, было ничтожно по сравнению с теперешним колоссальным потреблением сахара. Триста лет назад сахар был роскошью, доступной лишь королям, и даже двести лет назад он редко появлялся на столе простого гражданина. Еще на нашей памяти количество потребляемого сахара, приходящееся на одного человека, весьма сильно возросло. Таким образом, этот пищевой продукт, который многие считают продуктом первой необходимости или прямо незаменимым для здоровья, в действительности является новостью даже в нашей диете. Но по мере того как возрастало потребление сахара, соответственно уменьшалось потребление жира: они всегда находились в обратной взаимной зависимости.

Если бы жир действительно был особенно необходим в диете северных народов, отсюда следовало бы, что он менее необходим в тропиках; этот вывод совпадает с ходячим мнением. Но в прежнее время, когда торговля в Австралии еще не развернулась, а сахар, варенье и т. п. еще не потреблялись в сколько-нибудь значительных количествах, овцеводы в субтропической части этого острова выбирали для убоя самых жирных овец и съедали самое жирное мясо, а если избыток жира вытекал, то они ели его в топленом виде. Однако по мере развития торговли и увеличения доставки сахара потребление жирной баранины все сокращалось, и теперь можно видеть, что овцевод, живущий в том же климате, срезает жир с мяса и оставляет его на тарелке несъеденным. Мой друг Карл Эклей охотился в тропической части Африки. В пайки негров, нанимаемых им в качестве носильщиков или загонщиков, входило очень мало сахара. Каждый раз, когда Эклею случалось убить гиппопотама, вся толпа туземцев приходила в неистовый восторг и устраивала настоящую оргию, объедаясь жиром.

Таким образом, ходячее мнение о необходимости жира в холодном климате не может объяснить, почему белый медведь ведет себя подобно ребенку, слизывающему масло с хлеба, и сдирает жир с убитого тюленя, оставляя все остальное.

8 июля мы покинули о. Мельвиль и направились через пролив к Земле Бэнкса. Мы знали, что во время пути по проливу нам едва ли удастся найти тюленей; но лед был очень неровен, и, чтобы предотвратить повреждения саней и слишком частые разрывы упряжи, надо было взять с собою как можно меньше груза. Поэтому, предполагая, что переход продолжится четверо суток, мы взяли продовольствия на неполные 4 дня.

Дожди и туман сильно замедлили наше продвижение, и 12 июля мы еще находились в 14 милях от берега. Я увидел тюленя, застрелил его с расстояния в 100 м и побежал к нему. Но лед под тюленем слишком быстро подтаял от крови, и он соскользнул в воду, когда я находился в каких-нибудь 10 шагах. Позже мы видели еще двух тюленей, но, прежде чем я успел к ним приблизиться, собаки случайно залаяли и спугнули их.

13 июля мы все еще были примерно в 8 милях от суши, когда сделали привал и съели последние остатки пищи, состоявшие из куска тюленьей кожи с небольшим количеством жира. Это было не особенно вкусно, но мы ели с аппетитом.

В течение следующих 8 часов мы то шли вброд, то карабкались по мокрым торосам и, наконец, оказались возле самой суши, от которой нас отделяла прибрежная полынья шириной в 200 м. Полынья кишела тюленями; вода в ней была почти пресной, вследствие примеси речной воды с суши, так что следовало ожидать, что каждый застреленный тюлень немедленно погрузится. Но мы были голодны, и, уповая на то, что, авось, законы природы не подействуют, я застрелил одного за другим около дюжины тюленей, пока не убедился, что законы природы остались в силе. К этому времени мои спутники превратили сани в лодку; действуя гребками, Томсен и я переправились на берег, а Стуркерсон пошел охотиться на других тюленей, которые лежали вдали на льду, греясь на солнце.

На берегу Томсен и я разошлись в разные стороны. Томсен вскоре застрелил зайца и, увидев двух карибу, знаками подозвал меня. Хотя я уже успел обнаружить в другом направлении трех рослых карибу, а найденные Томсеном были молодыми и тощими, но, после того как мы позавтракали тюленьей кожей, мне казалось, что «лучше синица в руки, чем журавль в небе». Застрелив обоих карибу и предоставив Томсену свежевать их, я отправился за другими тремя; но те уже исчезли. Когда мы вернулись на берег, нагруженные оленьим мясом, то убедились, что «удача не приходит одна»: Стуркерсон убил большого тюленя.

Итак, арктическая суша встретила нас в этом году не менее гостеприимно, чем в прошлом. Тогда мы вышли на берег, имея при себе остатки продовольствия, которых хватило бы на пол-обеда, и до ночлега я добыл шесть карибу. На этот раз мы вышли на берег, совершенно не имея пищи, и в течение 6 часов добыли двух карибу, зайца и тюленя.