Брезентовую оболочку нашей лодки, уже сильно износившуюся, мы разрезали на части, чтобы сделать из них вьюки для перевозки на собаках. Одна наша упряжка состояла из рослых и длинноногих собак, которые могли нести по 9–18 кг, проходя по 10 миль в день; при коротких переходах самые сильные собаки несли по 22–28 кг. Но другая упряжка состояла из малорослых собак, примерно такого роста, как обыкновенные эскимосские. Эти слабосильные и коротконогие собаки могли бы нести лишь 7–12 кг, причем вьюк постоянно волочился бы по воде. Поэтому вторую упряжку мы запрягли в сани, сооруженные из передних половинок наших лыж.

От залива Милосердия мы пытались направиться напрямик к мысу Келлетт, но, пройдя 7–8 миль, пришли к реке, которая оказалась настолько широкой, глубокой и быстрой, что переправиться здесь через нее было невозможно. Идя на юг в поисках брода, мы решили для сокращения пути не придерживаться всех извилин речного русла, и всюду, где река описывала дугу, мы шли по хорде. При этом я, по обыкновению, шел на несколько миль впереди моих спутников, чтобы охотиться и вместе с тем выбирать для них наиболее удобный путь; наблюдая за моим силуэтом, видневшимся на фоне неба, они заранее знали, где им следует уклониться в сторону от реки.

На второй день пути я застрелил трех самцов карибу, так что мяса у нас теперь было более чем достаточно. Но для пополнения наших запасов жира нужно было бы добыть самок или годовалых телят, так как в это время года они уже нагуляли по 12–18 кг чистого жира.

Несмотря на все, что мы делали для сокращения пути, нам пришлось затратить 8 дней и пройти около 75 миль, пока мы нашли брод. Глубина его составляла около метра, при ширине в 80 м, и течение было настолько сильно, что мы не устояли бы на ногах, если бы не несли на плечах тяжелого груза. Разгруженные собаки плыли за нами. Чтобы перенести на другой берег все наши пожитки, пришлось совершать переправу в три приема, причем во время последнего перехода мы уже шли более или менее налегке. При этом Стуркерсона чуть не сбило с ног. Почувствовав, что я рискую поплыть, я вернулся назад и взял на плечо камень, весом около 15 кг, что позволило мне благополучно совершить переправу.

Во время этого путешествия по суше Томсену пришлось отвыкать от употребления соли и табака. В свое время, когда мы вышли с морского льда на о. Принца Патрика, мы бросили все, что считали лишним, — примусы, для которых у нас больше не было керосина, и разный другой хлам, а также шесть фунтов соли. В прошлом году Стуркерсон, Уле и я нашли, что пища стала вкуснее, когда мы перестали употреблять соль. Уле был настолько убежден в этом, что в своем охотничьем лагере он прожил без соли всю зиму. Впоследствии я снова приобрел привычку к соли на корабле, где кок, по обыкновению, приправлял ею пищу; Стуркерсон тоже начал снова употреблять соль по настоянию своей жены. Но все мы, за исключением Томсена, были готовы опять обходиться без соли. Томсену, в виде исключения, было разрешено иметь банку соли для личного употребления; но эта банка теперь опустела.

Сушка мяса и шкур тюленей

Что касается табака, то я всегда требовал от моих курящих спутников, чтобы они бросали курение перед уходом в путешествие. Лишь на этот раз я допустил исключение. К середине путешествия Стуркерсон добровольно бросил курение и уступил остаток своего табака Томсену, чтобы тот мог «просуществовать» до конца пути. Но Томсен курил несколько неумеренно, и к тому времени, когда мы уходили с о. Мельвиль, израсходовал весь свой запас настоящего табака. Тогда он стал применять суррогаты, а именно — жевал тряпку, в которой до того был завернут табак, а затем разрезал на мелкие кусочки и жевал трубки, свою и Стуркерсона. Когда мы пришли на Землю Бэнкса, иссякли и эти последние ресурсы, так что мне представился интересный случай наблюдать за человеком, вынужденным одновременно отказаться от табака и соли.

Наш переход через остров продолжался 20 дней, и к концу этого периода Томсен сказал, что ему уже не так чувствительно отсутствие соли, но по-прежнему страшно хочется курить.

Когда мы, наконец, прибыли в базу, первой мыслью Томсена было попросить табаку; но за обедом он, вопреки своему прежнему обыкновению, не стал добавлять соли к поданному блюду, и на мой вопрос ответил, что оно ему кажется немного пересоленым.

Однако другие люди, побывавшие в аналогичном положении, говорили мне, что от соли им было труднее отвыкнуть, чем от табака. Отсутствие соли ощущается наиболее остро в течение первых 2–3 недель. Если через 6–8 недель человек еще испытывает потребность в соли, то при проверке оказывается, что это было вызвано искусственным (или «психологическим») путем, так как, получив соль, этот человек находит ее вкус неприятным. Для белого человека, прожившего год без соли, она становится почти такой же противной, как для эскимосов или индейцев, совершенно непривычных к ней; но белый человек из прошлого опыта знает, что впоследствии привыкнет к соли, тогда как туземец убежден в обратном.

Имея дело с эскимосами, мы видели, что те из них, которые работали на кораблях или по другой причине были вынуждены есть соленую пищу, привыкали к ней так же быстро, как к другим видам непривычной для них пищи (например, к хлебу) или к курению. На о. Виктории туземцы считали особенно невкусным сахар, и даже дети в возрасте 4–5 лет с отвращением отказывались от сахара, сластей, варенья, компота и т. п. Однако эскимосские дети, настолько малолетние, что их вкусы еще не определились, угощались сахаром не менее охотно, чем белые дети того же возраста.

Как у нас всегда было принято в это время года, мы шли по ночам, а днем спали. Это было во всех отношениях удобнее, чем идти днем, за исключением того, что нам часто не удавалось своевременно проснуться, чтобы произвести в полдень наблюдения по секстану. В подобных условиях чрезвычайно полезен будильник. Когда мы его имеем, то обычно останавливаемся лагерем в 6 или 7 часов утра и, прежде чем лечь спать, отмечаем время для определения долготы, а затем ставим будильник на 11 час. 30 мин., так что, проснувшись, имеем достаточно времени, чтобы одеться и приготовить все необходимое для наблюдения за прохождением солнца через меридиан. Но на этот раз у нас не было с собой будильника, и, чтобы не проспать полуденного определения широты, приходилось караулить, пока не наступал полдень.

В остальном наше летнее путешествие было восхитительно. В это время года комары уже исчезают, и они нас беспокоили лишь один или два вечера. Восточная часть Земли Бэнкса, где мы находились, свободна от туманов, возникающих на западном побережье при ветре с моря. Два-три дня шли дожди; но при восточном ветре температура иногда достигала днем 27° C в тени. Карибу встречались в большом количестве и были хорошо упитаны; хотя мы все время имели при себе продовольствия не больше чем на 2–3 дня, нам всегда удавалось найти жирного карибу прежде, чем вьюки успевали опустеть. Большую часть тяжелых вещей несли собаки, тогда как люди несли лишь часть постельных принадлежностей, а под конец пути — только ружья и бинокли. Когда вьюк, который собака несет на спине, тяжело нагружен мясом или другим «балластом», то постель находится в достаточной безопасности, если привязать ее в виде небольшого пакета поверх вьюка.

Одна специфическая опасность, свойственная подобным путешествиям, иллюстрируется следующим случаем. Я шел впереди, чтобы поохотиться, и приближался к нескольким карибу, находившимся на расстоянии около мили в стороне от нашего маршрута. И карибу и я находились на совершенно открытой местности, и мои спутники должны были бы нас увидеть. Однако они нас не заметили и неожиданно оказались очень близко от карибу.

Стуркерсон знал, что нам нужно мясо на вечер, и, вместо того чтобы следить за собаками, начал палить в карибу. Поспешно выстрелив два раза, он оба раза промахнулся; один из остальных спутников закричал ему: «Задержите собак!» Но было уже поздно. Из тринадцати собак Томсен и Уле успели задержать только четырех, а все остальные стремглав помчались в погоню за карибу. Случайно оказалось, что вьюки некоторых собак были тяжело нагружены камнями в качестве балласта (так как мясной «балласт» мы уже израсходовали), и меньшие собаки не смогли бежать особенно быстро. Однако некоторые из рослых собак, даже со своим грузом в 12–18 кг, вскоре умчались за целую милю, преследуя стадо карибу, и скрылись от моих спутников. К счастью, эти собаки побежали в мою сторону, и мне удалось задержать их всех, за исключением одной.

Этот случай произошел в середине дня, и, вместо того чтобы пройти еще 4–5 миль, нам пришлось остановиться и искать пропавшую собаку. Главная опасность заключалась в том, что ее вьюк мог бы свернуться со спины и волочиться по земле, оставаясь привязанным к шее собаки. Некоторые собаки умеют перегрызть ремни и освободиться; но, насколько мы знали, наша беглянка не умела этого делать, и я боялся, что если ее тюк свалится, то она запутается в ремнях и погибнет от голода. Впрочем, мы скоро нашли тюк: очевидно, собаке удалось от него освободиться, когда он упал. Но сама она вернулась к нам лишь через несколько часов.

На первый взгляд, это приключение не кажется опасным. Но я слышал о многих аналогичных случаях, когда последствия были весьма серьезными. Один эскимос, которого я знал на Аляске, охотился в сопровождении своей семьи и находился в глубине страны на расстоянии 6 дней пути от побережья, когда он вдруг лишился всех своих собак: они убежали со своими вьюками, преследуя стадо карибу. Вьюки были настолько легки и хорошо привязаны, что собаки смогли бежать быстро и далеко. Надеясь, что они вернутся, эскимос оставался 2 дня на том же месте. Затем он отправился с семьей к побережью, питаясь по дороге ягодами и кореньями, так как собаки унесли с собой все патроны. На этот раз люди добрались до побережья еле живые, собаки же пропали без вести и, несомненно, погибли от голода.

Некоторые собаки умеют находить дорогу домой. Но эскимосская собака вообще не знает постоянного жилища, так как ее хозяева кочуют и располагаются лагерем каждый раз на другом месте. Поэтому, когда эскимосская собака потеряна, то ее возвращение очень маловероятно и может произойти лишь, если хозяин случайно найдет ее или же если она набредет на другой лагерь, обитатели которого опознают ее и вернут хозяину.

7 июля, когда мы находились в 30–40 милях от нашей базы, я увидел в бинокль знакомую мне картину эскимосского лагеря: поставленные на ребро камни, на которых сушилось мясо, и небольшую палатку из оленьих шкур, шерстью наружу.

В лагере жила семья эскимосов из племени, обитающего в районе залива Минто. Семья состояла из мужа Куллака, его жены Нериок, их десятилетней дочери Титалик, о возрасте которой мы могли судить по тому, что ее лицо было лишь недавно татуировано, и шестилетнего сына Герона. Они рассказали, что весной, находясь на льду пролива Принца Уэльского, они видели Уилкинса, Кроуфорда и Наткусяка, направлявшихся к заливу Коронации. Это сообщение доказывало, что путешествие Уилкинса прошло благополучно и что он, вероятно, успел добраться до нашей материковой базы прежде, чем взломался лед. От Уилкинса эскимосы узнали о местонахождении нашей базы на мысе Келлет, и три семейства отправились туда для товарообмена, а также чтобы, находясь на Земле Бэнкса, охотиться там на диких гусей в период их линьки. Семья Куллака много рассказывала мне о тех чудесах, которые она видела в нашей базе на мысе Келлетт, и о гостеприимстве обитателей этой базы, но и об их... недостаточной сообразительности. Эскимосов удивляло, что наши люди ходили с ружьями на далекие расстояния от лагеря, чтобы добыть несколько штук гусей. Чтобы показать, как нужно охотиться, эскимосы отошли на небольшое расстояние и пригнали к лагерю целое стадо линяющих гусей, которых затем без труда перебили. Впоследствии капитан Бернард рассказывал нам, что эскимосы отошли от лагеря на 5 миль и пригнали около пятисот гусей, словно стадо овец, которое пастухи гонят домой.

Куллак сказал также, что наши люди очень плохо питались, пока эскимосы не показали им, как добывать гусей. Очевидно, он застал наших людей в тот период, когда, вследствие израсходования запасов мяса, они жили на растительной пище, и полагал, что такую пищу можно есть лишь в самых крайних обстоятельствах: его собственное племя питается кореньями и ягодами лишь тогда, когда находится под угрозой голодной смерти.

Когда мы собирались уходить, Куллак поднес мне в подарок пару туфель, изящно сшитых из белой тюленьей шкуры, и просил меня ниспослать его беременной жене легкие роды, а также позаботиться о том, чтобы ожидаемый ребенок оказался мальчиком.

Это был весьма неприятный казус, угрожавший большими осложнениями. Куллак не сомневался в том, что я располагаю магическими средствами и могу удовлетворить его просьбу. Если бы роды оказались тяжелыми или если бы родилась девочка, то он усмотрел бы в этом следствие злого умысла с моей стороны.

С другой стороны, если бы я отказался от подарка, Куллак сразу заподозрил бы меня во враждебных намерениях и впоследствии считал бы меня виновным во всем плохом, что бы с ним ни случилось. Поэтому единственное, что я мог сделать, это принять дар и обещать, что все пожелания его будут исполнены.

Когда мы расстались с эскимосами, я объяснил своим спутникам создавшееся положение, но они не сочли его серьезным. Однако когда мы прибыли на мыс Келлетт, то Стуркерсон и Томсен, переговорив со своими женами, убедились, что я был прав. Как мистрисс Стуркерсон, так и мистрисс Томсен полагали, что Куллак, несомненно, сочтет меня убийцей, если его жена или ребенок умрут; если же они выживут, но ребенок окажется девочкой, то Куллак все же будет очень недоволен. Мистрисс Томсен, как женщина более старомодных понятий, сама была убеждена, что пол ожидаемого ребенка зависел от моего усмотрения и что с моей стороны было бы непростительно не исполнить просьбу Куллака. За исключением инцидента с башмаками, я был доволен встречей с эскимосским семейством, так как услышал от него ряд благоприятных известий. Мы теперь были уверены, что Уилкинс успел добраться до южной партии нашей экспедиции, и знали, что в базе на мысе Келлетт все благополучно. Так как, по словам эскимоса, в базе ощущался недостаток мяса, за исключением гусей, то, когда мы находились в 14 милях от базы, я застрелил четырех карибу, и мы наполнили их мясом все наши вьюки, из которых для этой цели выгрузили все остальное имущество. Последнее мы оставили на месте охоты, рассчитывая прислать за ним людей из базы.

На мыс Келлетт мы прибыли 9 августа, за сутки до намеченного мною срока. В лагере мы застали одного Леви. Бернард, мистрисс Стуркерсон и мистрисс Томсен отправились с изготовленной Бернардом тележкой в охотничий лагерь Стуркерсона, находившийся в 30 милях к северу, чтобы привезти оттуда нашу лодку. Леви сообщил, что эскимосы, бывшие здесь в июле, дали нашим людям несколько сот гусей; кроме того, Леви и Бернард застрелили трех карибу, одного медведя, нескольких зайцев, диких уток и белых куропаток. Пробовали установить сети для ловли рыбы, но их утащил тюлень. За время нашего отсутствия был сооружен новый дом, прикрытый дерном и предназначенный для зимовки; найдено и собрано много плавника; составлена значительная этнографическая коллекция путем закупок у эскимосов. В общем, продовольствия у нас оказалось вполне достаточно, и в случае прихода китобойного судна нам требовалось бы закупить лишь некоторое количество консервов для будущих санных путешествий. Кроме того, я собирался купить овощей, молока, кофе и масла, чтобы разнообразить питание моих товарищей и этим поддерживать у них хорошее настроение.

В течение нескольких последующих дней не случилось ничего интересного, если не считать того, что мои спутники испытывали легкое недомогание в связи с изменением диеты. Когда человек, живший на разнообразной пище, переходит на питание одним лишь мясом, он никогда не чувствует себя хуже; напротив, его самочувствие обычно улучшается. Но если человек несколько месяцев прожил исключительно на мясной диете, то после перехода на смешанное питание он 2–3 недели чувствует себя «не в своей тарелке». По-моему, это объясняется тем, что мясо — очень компактная пища, которая легко усваивается желудком в больших количествах. Когда же человек пытается достигнуть такой же степени насыщения посредством разнообразной «цивилизованной пищи», это приводит к перегрузке желудка.