Первоначально Уилкинс был прикомандирован к нам английской фирмой Гомон в качестве фотографа и кинооператора, так как, согласно нашему договору с этой фирмой, она должна была выполнять все фотосъемки и киносъемки для нашей экспедиции. Но после того как с «Карлуком» погибли три киноаппарата и много фотографического снаряжения, я смог предоставить Уилкинсу лишь одну старую киносъемочную камеру и ограниченное количество пленки. Не имея возможности выполнить задания фирмы Гомон, он мог бы покинуть экспедицию еще летом 1914 г., но остался, потому что в случае его отъезда никто не отправился бы на помощь к нашей группе на Землю Бэнкса.

Этой своей деятельностью Уилкинс оказал чрезвычайно ценное содействие географическим работам нашей экспедиции; не менее полезным для нас было то, что он отправился за «Полярной Звездой» и привел ее к северо-западному побережью Земли Бэнкса. Но теперь предстояли главным образом санные путешествия, а число наших людей было слишком велико для данного числа саней и собак. Поэтому мне пришлось согласиться с мнением Уилкинса о том, что его дальнейшее участие в экспедиции не является необходимым. Мы решили, что он отправится к «Белому Медведю», чтобы произвести там астрономические наблюдения, а затем, добравшись до гавани Бернарда, увяжет их с астрономическими наблюдениями нашей южной партии и, присоединившись к последней, использует остаток кинопленки, чтобы заснять как можно больше этнографического материала. Предполагалось, что наша южная партия в этом году закончит свои работы, так что Уилкинс сможет к сентябрю вернуться с ней в Канаду.

Наша группа продолжала идти по следам Стуркерсона, направляясь к северо-восточному углу залива Лиддон. Погода стояла ясная, и, несмотря на неблагоприятную топографию берегов, не позволявшую видеть с морского льда дичь, находящуюся на суше дальше 1 мили от берега, нам ежедневно удавалось насчитать около полусотни мускусных быков, а с возвышенности островка Гупера мы их насчитали целых сто четырнадцать сразу. Охотой мы не занимались, так как пользовались свежим мясом со складов, оставленных для нас Стуркерсоном. По-видимому, на восточном берегу залива растительность обильнее, чем на западном, так как на восточном берегу Стуркерсон убил больше быков, и они оказались более жирными. Карибу мы не обнаружили; вероятно, это объясняется светлой окраской их шерсти, делающей их малозаметными, тогда как крупные черные мускусные быки отчетливо выделяются зимой на фоне снега, а летом — на фоне зеленых холмов. Мускусного быка можно видеть невооруженным глазом на таком расстоянии, на котором карибу приходится отыскивать в бинокль с шестикратным увеличением. На охоте я обычно имею при себе два бинокля, из которых один, с шестикратным увеличением, предназначается для сумерек, облачных дней и на случай сильного ветра, когда трудно держать неподвижно второй бинокль, дающий 12-кратное увеличение; последний применяется в совершенно ясную погоду и позволяет различить карибу на расстоянии 8–10 миль, тогда как мускусный бык, при благоприятных топографических условиях, вероятно, виден за 15–20 миль.

Пройдя через перешеек к заливу Геклы, мы обнаружили на мысе Фишера знак экспедиции Мак-Клинтока — установленный на скале железный бочонок, наполненный гравием, в который был воткнут обломок плавника высотой около 2 метров. Дата записи, найденной нами в бочонке, оказалась не совсем разборчивой; но, по-видимому, знак был сооружен 8 июля 1853 г.

За мысом Грасси колея Стуркерсона, которая сначала вела прямо к мысу Меррей, неожиданно повернула к востоку, так что я было предположил, что Стуркерсон решил выйти на южную оконечность острова Бордэн и обследовать его восточное побережье. Но через 11 миль колея снова повернула к мысу Меррей. Впоследствии Стуркерсон рассказал мне, что его группу отвлек с прямого пути один из удивительных миражей, так часто вводивших в заблуждение исследователей Арктики. Когда туман внезапно рассеялся, показался крутой скалистый берег какой-то суши, по-видимому, отстоявший на 15–20 миль. Это удивило Стуркерсона; но, посоветовавшись со своими спутниками, как белыми, так и эскимосами, и, внимательно рассмотрев неведомую землю в бинокль, он решил, что его группа сможет до нее добраться еще в тот же день. Однако в течение двух-трех часов, пока они шли к этой земле, она отступала, становясь все ниже, и, наконец, без всякого затемнения туманом или мглой, скрылась за горизонтом, как заходящее небесное светило.

До сих пор наша партия весьма удачно избегала всех болезней и несчастных случаев, сопровождавших большинство полярных исследований. Но на пути к северу от мыса Грасси со мной произошел первый и до сих пор наиболее серьезный несчастный случай за всю мою деятельность. Мы шли со скоростью около 5 миль в час по очень ровной местности; как вдруг моя левая нога провалилась сквозь ледяную кору самого обыкновенного снежного сугроба, и я почувствовал боль в лодыжке. Нам следовало остановиться здесь и устроить привал, или же я мог бы сесть на сани поверх груза, так как местность была ровная, и собаки бежали легко. Но я имел глупость идти еще 2–3 мили, хотя боль в ноге все усиливалась. Наконец, я сел на сани и проехал 3–4 мили, пока мы не добрались до ближайшего снежного дома, оставленного Стуркерсоном. Обычно наш суточный переход соответствовал двум переходам Стуркерсона, причем в полдень обедали в одном из его снежных домов, а на ночлег останавливались в следующем доме; таким образом, мы проходили в сутки по 30 миль, тогда как Стуркерсон проходил только 15. Но на этот раз мы расположились на ночлег там, где при нормальных условиях устроили бы лишь полуденный привал. Через час боль в ноге усилилась до крайности, и я совершенно не мог сгибать голеностопный сустав.

На следующее утро я ехал на санях поверх груза, в самом скверном настроении. Мне было трудно и неудобно ехать; но еще неприятнее было сознавать, что я стал обузой для своих спутников.

На другой день около половины груза с одних саней переложили на другие; я залез на освободившееся место и ехал, завернутый в одеяла и закутанный подобно белым людям, путешествующим в западной Аляске.

Возле островка «Восьми Медведей» мы встретили Томсена и Иллуна с легкими санями, направлявшихся к югу; они сообщили, что накануне оставили Стуркерсона, Чарли и Нойса на мысе Меррей, с санями и девятью собаками. Тогда я послал Эмиу на пустых санях, запряженных самыми быстрыми собаками, чтобы догнать Стуркерсона и попросить его подождать нас.

3 мая мы прибыли на стоянку Стуркерсона у мыса Меррей. Со времени отъезда с мыса Росса мы путешествовали так быстро, что собаки сильно утомились и похудели, несмотря на изобилие пищи. Поэтому на мысе Меррей мы устроили трехдневный отдых, в течение которого я разработал план дальнейших действий.

Моя основная идея заключалась в том, чтобы сделать о. Мельвиль базой для наших операций на будущий год. Поэтому было решено, что Стуркерсон с Мартином и Иллуном отправятся к «Белому Медведю» и передадут Гонзалесу мое приказание — постараться провести корабль к о. Мельвиль. По дороге Стуркерсон встретит у залива Лиддон семьи Лопеца и Алинняка и поручит им устроить охотничий лагерь на восточном берегу залива, в местности, наиболее удобной для будущей зимовки, а затем приведет в этот лагерь с «Белого Медведя» свою семью и, может быть, еще нескольких эскимосов. В течение лета население лагеря будет, под руководством Стуркерсона, заниматься охотой на тюленей, мускусных быков и карибу, сушить мясо и заготовлять на зиму все необходимые запасы, в особенности тюлений жир, который будет использован как топливо, если Стуркерсону не удастся найти в окрестностях залежи угля. Если же будет найден уголь, то мы используем тюлений жир только для еды и освещения.

Томсену я разрешил отправиться за семьей на мыс Келлетт, с тем, чтобы он с ней вернулся на о. Мельвиль, Если бы он не успел добраться до этого острова, то должен был, поселиться у залива Милосердия, возле открытых нами месторождений угля, и, охотясь и заготовляя запасы сухого мяса и тюленьего жира, пробыть там до нового года, а затем доставить эти запасы на санях к заливу Лиддон.

На пути к мысу Келлетт Томсену предстояло путешествовать одному. Я всегда был предубежден против путешествий на большие расстояния, совершаемых в одиночку; но нам некого было послать с Томсеном, а его самого это нисколько не тревожило, и он горел нетерпением пуститься в путь, так что мне пришлось дать свое согласие. Я поручил Томсену взять с «Полярной Звезды» зоологические сборы, сделанные в 1915 г. Уилкинсом, и отвезти их на санях на мыс Келлетт, чтобы в случае прихода туда какого-нибудь китобойного судна капитан Бернард мог отправить на нем эти коллекции. В инструкциях, посланных мною с Томсеном, было определенно сказано, что в случае, если в течение лета 1916 г. какое-нибудь судно доставит на мыс Келлетт почту или снаряжение для нас, Бернард не должен пытаться везти их на о. Мельвиль, так как я считал, что средства, которыми располагает Бернард, совершенно недостаточны для безопасности подобной поездки. Правда, мы рассчитывали получить в случае прибытия корабля некоторые очень нужные нам научные приборы, а также письма от друзей, которые всегда приятны, а особенно в Арктике; но пролив Мельвиля не замерзает до середины зимы, а в темный период, с ноября по февраль, трудно путешествовать; если же Бернард отправился бы к нам в конце зимы, то рисковал нас не застать, так как мог прибыть уже после ухода наших исследовательских групп на север.

Кэстель, Эмиу и Наткусяк должны были некоторое время сопровождать меня, а затем, до того, как взломается лед, вернуться на о. Мельвиль, чтобы помогать Стуркерсону охотиться и заготовлять запасы в течение лета и осени.

Я полагал, что для выздоровления после вывиха мне нужно около месяца. Продовольствия у нас было больше, чем на месяц, и я решил, что, пока оно не израсходуется, мы будем продолжать топографическую съемку побережья к северу от пункта, где мы ее закончили в прошлом году, и что я пока буду ездить на санях; если же к тому времени, когда нам придется начать охотиться, моя нога еще не выздоровеет, то в летней охоте на тюленей, требующей ползания по льду, хромой человек может участвовать не хуже здорового. Кроме того, Наткусяк должен был обучить моих белых спутников и Эмиу приемам охоты на тюленей, а потому в крайнем случае они могли бы охотиться и без меня. Патронов у нас было больше, чем обыкновенно, так что не приходилось особенно экономить их.

Кроме двух обыкновенных ружей и 150–200 патронов для вспомогательной группы, мы имели для исследовательской группы три ружья Джиббс-Манлихер-Шенауэр и 500 патронов, из этих трех ружей два были карабины, которые мы возили наготове в легких холщевых чехлах поверх поклажи на санях, а третье, длинное ружье, снабженное телескопическим прицелом, было, в качестве запасного, уложено в тяжелый футляр из дерева и стали и для защиты от повреждений помещалось внутри поклажи.

7 мая Стуркерсон, Мартин и Иллун отправились на юг. За два дня до того Кэстель, Нойс и Чарли пошли вдоль северного берега, чтобы начать топографическую съемку. Я послал было Наткусяка поохотиться на карибу, но, хотя он и нашел следы нескольких небольших стад по 15–20 голов, туманная погода помешала ему обнаружить самих животных. 8-го числа Наткусяк, Эмиу и я тоже отправились на север, причем у нас было двое саней, и я ехал в качестве пассажира. В первый же день мы проехали свыше 30 миль и догнали группу Кэстеля к концу их третьего перехода. К моменту нашего прибытия Нойс как раз заканчивал, при содействии Чарли, постройку своей первой снежной хижины. Работа подвигалась медленно, но хижина получилась очень удачная. Нойс прошел перед этим порядочный ученический стаж, помогая Томсену, который был одним из наших лучших строителей.

Кэстель, вернувшись с охоты, сообщил, что видел трех карибу, но они его заметили и убежали. По своей неопытности он вообразил, что испуганные карибу убегут очень далеко, а потому не преследовал их. Между тем погода прояснилась, и мы из лагеря увидели пасущихся карибу. Наткусяк и Эмиу отправились к ним и застрелили двух.

На островах Арктики весна — самое неблагоприятное время для путешествия. Общее количество снега, выпадающее там за год, вероятно, составило бы, растаяв, слой воды не более 5–7 см; но большая часть этого количества осадков выпадает в виде снега или образует мглу и туман в период с конца апреля до конца июня. Когда мы продвигались вдоль побережья вновь открытой земли, нам все время были помехой неблагоприятные условия погоды. Одна из наших упряжек состояла из рослых, длинноногих собак, другая — из меньших собак, привыкших к ходьбе по мягкому снегу, а третья — из эскимосских собак с Земли Виктории, для которых подобные условия пути были непривычны. Может показаться странным, что именно эскимосские собаки не привыкли к такому типичному местному явлению, как мягкий весенний снег; но в это время года эскимосы почти никогда не совершают поездок. Наши длинноногие собаки без труда двигались «вброд» по снегу; малорослые собаки, купленные в Аляске, добросовестно трудились, пробивая себе дорогу, тогда как эскимосские собаки имели растерянный вид и беспомощно барахтались в снегу, доходившем им до живота.

Все время стояли туманы и облачная погода, при которых условия освещения (рассеянный свет) очень вредны для глаз. Для нас теперь оказалась весьма чувствительной утрата большинства наших снеговых очков со стеклами янтарного цвета, находившихся на «Карлуке». Единственная оставшаяся у нас хорошая пара очков предоставлялась тому из нас, который шел впереди, расчищая путь. Кроме того, имелись еще две пары очков более низкого качества, с синими и зелеными стеклами. Остальным нашим людям приходилось пользоваться эскимосскими деревянными «наглазниками», снабженными прорезами для каждого глаза величиной примерно с серебряную монету в полдоллара. Эти наглазники достаточно защищали против снежной слепоты, но вместе с тем ограничивали поле зрения. Человек, который смотрит сквозь наглазники вдаль, не может одновременно видеть предметы, находящиеся непосредственно перед ним; а для того, чтобы видеть, куда ставишь ногу, приходится смотреть прямо на носок ноги. В обоих случаях рискуешь натолкнуться на снежный сугроб или другое препятствие. Я ехал на санях, а потому не нуждался в защитном приспособлении для глаз, так как мог закрывать глаза, когда хотел; благодаря этому из всех участников нашей партии я один совершенно не страдал снежной слепотой. Другие время от времени заболевали, что заставляло нас останавливаться на 1–2 дня.

Со времени моего вывиха прошло уже больше 3 недель, но я все еще не мог ходить. Я знал, что для выздоровления потребуется около месяца, но все же надеялся, что оно будет происходить быстрее. Чувствуя, что я становлюсь все большей помехой для партии, я решил, что мы дойдем лишь до мыса Исаксен и, определив там местное время, отправимся обратно, а дальнейшая географическая разведка будет поручена Кэстелю и Нойсу.

В течение нашего пути Наткусяк убил нескольких тюленей. Кроме того, Эмиу впервые самостоятельно убил тюленя по способу «аукток» и был очень горд своим успехом; я тоже был доволен, так как Эмиу обнаружил задатки превосходного охотника, и это улучшало перспективы самоснабжения нашей партии.

Наших теперешних запасов продовольствия могло хватить в течение месяца для двух людей с девятью собаками, если остальные три человека и две упряжки будут кормиться исключительно за счет охоты. Поэтому мы отдали почти все продовольствие Кэстелю и Нойсу. Им было поручено идти вдоль побережья новой земли до того пункта, где оно отклоняется на юго-восток, а затем перейти напрямик через льды к мысу Исаксен, произвести там астрономические наблюдения, оставить для нас записку с изложением результатов всех своих работ и отправиться дальше через льды на север для поисков новых земель, насколько позволит состояние льдов. К началу июля Кэстель и Нойс должны были вернуться на о. Мельвиль; продовольствия им должно было хватить до этого срока, а на о. Мельвиль они могли бы охотиться на мускусных быков. Хотя оба они не были опытными охотниками, я не сомневался, что они смогут прокормиться, так как мускусных быков может убивать даже самый неумелый и плохо вооруженный охотник.

Девять наших лучших собак мы отдали Кэстелю и Нойсу. К вечеру 21-го числа они расстались с нами и отправились вдоль побережья на восток, тогда как Наткусяк, Эмиу и я повернули к северо-западу и расположились лагерем на береговом льду.

В течение двух последующих дней Наткусяк и Эмиу несколько раз уходили из лагеря и долго искали тюленей, но не могли их найти из-за плохой погоды и неблагоприятного состояния льдов. Лишь к вечеру второго дня Эмиу удалось убить тюленя.

Оставшись в лагере и еще не зная об этом успехе, я пришел к заключению, что продовольственный вопрос у нас обостряется, а потому решил предпринять что-нибудь. Мне казалось, что если я осторожно пойду на лыжах, то не рискую поскользнуться или подвернуть ногу, так что переход в полмили мне «е повредит. Если же я увижу тюленя, то мне предстоит ползти, что опять-таки не представляет опасности для моей больной ноги.

Осторожно идя на канадских лыжах по ровному снегу, я увидел на расстоянии примерно четверти мили торос, который казался не особенно высоким. Но когда я направился к нему, то выяснилось, что он отстоит на 2 мили, представляет собою необыкновенно высокий холм в 15–20 м и имеет несколько уступов. С вершины этого холма я увидел на западе большую полынью с несколькими разветвлениями и на расстоянии одной мили заметил тюленя. Южнее находились Наткусяк и Эмиу, но из-за неровности льда они не могли его видеть. Так как лед между мною и тюленем казался ровным, я решил попробовать поохотиться: мне уже давно надоело быть обузой для своих спутников.

Приближаясь к тюленю, я оказался перед трещиной шириной около метра, через которую я, при моем тогдашнем инвалидном состоянии, не мог перепрыгнуть. Пришлось повернуть в сторону и идти вдоль низкого тороса, расположенного у подножья холма, приблизительно параллельно трещине, которую мне требовалось обойти.

У меня были наглазники эскимосского типа, сделанные Наткусяком из оленьих копыт (из трех пар настоящих очков две я отдал Кэстелю и Нойсу, так как полагал, что им предстоит наиболее трудное путешествие; третья пара была предоставлена Эмиу, так как в нашей группе он обычно шел впереди). Мои наглазники, которые я в шутку называл «роговыми очками», не позволяли мне одновременно смотреть вперед и видеть то, что находилось непосредственно под ногами. Высматривая место, где можно было бы перейти через трещину, я вдруг почувствовал, что проваливаюсь.

В конце падения я ударился о непокрытый снегом лед. По-видимому, я сначала коснулся его ногами, но они, конечно, скользнули по нему, и я упал на левый бок, т. е. на больную ногу. Трещина, в которую я провалился, оказалась настолько узкой, что я не мог бы упасть ни на грудь, ни на спину: когда я лежал на дне, то перед моим лицом была одна ледяная стена, а за спиной — другая, и в промежутке между этими стенами еле можно было ползти.

Прежде всего, я определил толщину льда, на котором я лежал; она составляла лишь около 20 см, причем сквозь недавно образовавшуюся трещину, шириной в 2–3 см, виднелась вода. Очевидно, что если бы я здесь провалился накануне, то утонул бы.

Доставая из-за пояса нож, чтобы пробить отверстие во льду для определения его толщины, я обнаружил, что во время моего падения ножны были сорваны. Это побудило меня задуматься над вопросом, сильно ли я пострадал от падения и скоро ли смогут мои товарищи найти меня по следу; я решил, что они найдут меня лишь через 6–10 часов, так как им еще предстоит вернуться с охоты и прождать меня некоторое время; если бы не моя вывихнутая нога, никого бы вообще не удивило, что я ушел на охоту за тюленями и отсутствую даже больше 10 часов. Затем я подумал, что нога, вероятно, опять вывихнута, и действительно, в этот момент почувствовал жжение в лодыжке; но гораздо сильнее была боль в бедре, по-видимому — от ушиба.

Приподнявшись с некоторым трудом, я увидел, что в предательском снежном своде, сквозь который я провалился в трещину, мною было пробито при падении почти круглое отверстие шириной несколько больше метра. Через это отверстие и отчасти также сквозь снежный свод и ледяные стены проникало в трещину достаточно света, так что, когда я отполз примерно на 10 шагов от отверстия, было еще настолько светло, что я мог бы читать обыкновенный печатный текст. После того как я прополз около 30 м в том направлении, в котором, как я помнил, торос понижался, я обнаружил на высоте 3 м над дном трещины отверстие, в которое виднелось небо. Вырезав ножом ступени в ледяной стенке, я вылез из трещины и, встав на канадские лыжи, из которых одна сильно надломилась во время моего падения, убедился, что состояние моей больной ноги, по-видимому, не ухудшилось. Поэтому я отправился за тюленем и благополучно застрелил его с расстояния в 135 м. Мне повезло еще в том отношении, что Наткусяк, находившийся на одну милю дальше, увидел меня с тороса и помог мне доставить тюленя в лагерь. Но на обратном пути я поскользнулся и еще раз свихнул ногу, причем, по-видимому, повредил ее серьезнее, чем при падении. В лагере я почувствовал себя разбитым и смог спать лишь на одном боку.

Чарли впоследствии измерил глубину трещины, в которую я провалился. Она составляла около 6,5 м.

Интересно, что подобного приключения ни разу не случалось ни до, ни после того как со мной, так и с моими товарищами. Мы часто проваливались в трещины, но они всегда оказывались настолько узкими, что мы задерживались на локтях и легко могли вылезть. Данный случай тоже не произошел бы, если бы не мои эскимосские наглазники с их ограниченным углом зрения, помешавшие мне видеть, куда я поставил ногу. На следующий день я осмотрел мои вчерашние следы и нашел, что по внешнему виду снега можно было догадаться о прикрытой им трещине.

В следующие дни условия охоты были неважными, но затем Наткусяк и Эмиу добыли нескольких тюленей. К этому времени собаки вполне отдохнули. Мы никогда не урезывали им корм, так как были уверены, что рано или поздно добудем его в достаточном количестве. Когда у нас набралось около 150 кг тюленьего мяса и жира, собаки были в таком превосходном состоянии, что мы смогли ехать очень быстро, и в конце мая прибыли к мысу Исаксен.

Несмотря на ясную погоду, мы не нашли здесь никаких признаков пребывания группы Кэстеля, хотя она должна была прибыть сюда за 4–5 дней до нас. Кэстелю было предписано соорудить здесь достаточно высокий знак, а так как местность была плоской, он не мог бы остаться незамеченным. Однако к вечеру я разглядел в бинокль несколько темных пятен на льду, в 8–10 милях к югу. Тогда мы водрузили флаг на вершине 10-метровой ледяной глыбы, чтобы сигнализировать Кэстелю о нашем присутствии. Но, по-видимому, Кэстель был убежден, что мы находимся позади его, а потому не осматривал в бинокль впереди лежавшую местность и не заметил флага. Хотя мы влезали на ледяные глыбы и усердно махали оттуда Кэстелю, он остановился лагерем в 3–4 милях от нас, игнорируя наше присутствие. Пришлось послать Эмиу, чтобы он привел Кэстеля и Нойса к нам в лагерь.

Сравнение записей, произведенных в пути группой Кэстеля и нашей группой, еще раз выявило крупные преимущества «существования за счет местных ресурсов». Хотя почти все свое продовольствие мы отдали Кэстелю, это не явилось для него преимуществом, так как перевозка продовольствия замедляла продвижение его группы и утомляла его собак. Несмотря на то, что люди сами впрягались в сани, чтобы помочь собакам, за сутки удавалось пройти по мягкому снегу лишь 8–10 миль. В то же время мы везли вдвое меньше груза, и, хотя я сам все время ехал на санях, а Эмиу и Наткусяк иногда присаживались на другие сани, мы за один день проходили столько, сколько Кэстель за 3 дня. Маршрут Кэстеля был лишь на 10–15 миль длиннее нашего, и Кэстель двигался без задержек, тогда как у нас их было много. Тем не менее, мы прибыли к конечному пункту пути раньше, чем Кэстель. Предоставленные ему наиболее откормленные и работоспособные собаки отощали и ослабели, тогда как наши утомленные и тощие собаки превратились в бодрых и упитанных.

За последние 2 недели мое вынужденное бездействие и беспомощное состояние сделали меня очень нервным и раздражительным. Мне казалось, что в результате падения в трещину мое выздоровление замедлилось по крайней мере на месяц, и нога, может быть, навсегда останется подверженной «привычному вывиху». Вместе с тем я был недоволен настроением своих спутников.

Из числа сопровождавших меня эскимосов Эмиу был одним из лучших; он отличался большим прилежанием и неутомимостью. Кэстеля я ценил, как энергичного работника, который, к тому же, был знаком с мореходной астрономией и умел производить топографическую съемку побережья. Но ни Эмиу, ни Кэстеля нельзя было убедить, что человек может быть здоровым и счастливым, живя исключительно на мясной диете.

Когда я лежал в лагере или ехал, как инвалид, на санях, меня невольно раздражали постоянные разговоры Кэстеля и Эмиу об их любимых блюдах — сардинках и вареном картофеле. Нойс и Чарли были убежденными сторонниками мясной диеты и не реагировали на эти разговоры. Но Наткусяк, хотя он и провел со мной ряд лет, живя исключительно охотой, несколько сочувствовал обоим недовольным: он напоминал человека, который всегда был непьющим, но начал с чужих слов рассуждать о прелестях коктейлей, как только был издан закон о запрещении продажи спиртных напитков.

Когда Кэстель и Эмиу встретились после десятидневной разлуки, они за первой же едой принялись по своему обыкновению восхвалять отсутствующие сардинки и картофель. При обычных условиях я мог бы хладнокровно слушать эту болтовню в течение целого месяца. Но тут я потерял терпение и решил отправить обоих гастрономов туда, где они смогут вволю насладиться своими любимыми блюдами.

У меня все же хватило самообладания настолько, чтобы начать говорить лишь после того, как первый гнев прошел. Я объяснил Кэстелю, что решил не посылать его на север и отправлю его и Эмиу обратно на «Белом Медведе», так как им трудно обходиться без пищи, к которой они привыкли на корабле, а наш опыт за последние 10 дней доказал, что исследовательской партии лучше идти налегке и жить охотой, чем везти запасы продовольствия.

В связи с этим решением дальнейший план наших действий представлялся мне в следующем виде: Кэстель, в сопровождении Наткусяка и Эмиу, отправится на юг через о. Короля Кристиана, чтобы по дороге выяснить, не соединяется ли он с островом Бордэн, а затем перейдет на о. Мельвиль и доставит мою инструкцию Стуркерсону.

Последний снабдит санями семьи Наткусяка и Алинняка и отправит их к мысу Меррей, где моя партия присоединится к ним в сентябре или октябре. Здесь мы с небольшим числом собак проведем зиму, тогда как Стуркерсон с большей частью людей и собак будет зимовать на о. Мельвиль, где благодаря присутствию мускусных быков легче прокормиться. В начале весны можно будет перевезти на санях с о. Мельвиль к мысу Меррей некоторый запас сушеного мяса мускусных быков, что позволит нам просуществовать до периода, благоприятного для охоты. В результате, для весенних исследовательских работ мы будем располагать базой, находящейся в 400 милях к северу от мыса Келлетт.

Весь этот план представлялся мне чрезвычайно привлекательным, потому что до сих пор еще не было ни одного примера подобной зимовки в столь отдаленной части Арктики. Единственным прецедентом была зимовка Джона Рэ в бухте Риполс, т. е. на 600 миль южнее, у побережья материка.

Перед уходом на юг, по-видимому раскаявшись в своей чрезмерной привязанности к сардинкам и картофелю, Кэстель и Эмиу просили, чтобы я не отсылал их на «Белого Медведя», но позволил им остаться на лето на о. Мельвиль, где они постараются привыкнуть к мясной диете. Я решил пока не выражать согласия, но в письме, адресованном Стуркерсону, просил его, чтобы он переговорил с ними, когда они прибудут на о. Мельвиль, и решил, оставить ли их там или же отослать на Землю Бэнкса, к «Белому Медведю» с его деликатесами.