Утреннее солнце лизало асфальт. Из трещин тротуара поднимался пар от подземных труб с горячей водой. По исландскому календарю, начались Дни Большого Пса .

Из темного подъезда он вышел на яркий солнечный свет, и дверь тут же со скрежетом захлопнулась: пружина была же в порядке.

Он знал многих на этой улице. Тут жили и известные люди: один министр, два поэта, пастор и несколько адвокатов, – и самые обычные, как на любой другой улице.

Когда это с ним началось? Он и сам бы не мог сказать. И чем объяснялось? Результатом неизвестного обмена веществ? Климатом? Как-никак дни под созвездием Большого Пса – самое жаркое время лета. Психическим заболеванием? Или виной тому напряженная умственная деятельность? Он ничего не понимал.

Но это было поразительно. Он вдруг стал новым человеком, кровь с бешеной быстротой неслась по его жилам, и так же быстро работала мысль. Нельзя сказать, чтобы это было неприятно, однако… нет, он и сам не понимал, что с ним творится.

Увидев впереди учителя, он ускорил шаг, чтобы догнать его.

– Думаю, тебе небесполезно узнать, что ты лицемер, карьерист до мозга костей, – оказал он.

Учитель обернулся и с удивлением уставился на него.

– Не скажу, что ты подлее большинства людей, но это еще ничего не значит. Ты очень льстивый. Даже детям и то льстишь. Ты не любишь своих учеников, так же как все люди не любят своих работодателей. Да-да. Ты хорошо к ним относишься, потому что это выгодно. Благодаря этому твоя работа приносит больше плодов. Но зачем же делать вид, будто тебя действительно интересует, благополучие детей? Лицемер! Конечно, тебе выгодно, чтобы дети хорошо учились и хорошо вели себя, ведь ты надеешься со временем получить место старшего преподавателя или занять пост директора школы – вот ведь о чем ты мечтаешь в глубине души. В глазах людей ты хочешь выглядеть, честным и хорошим учителем, твердым, умным и порядочным человеком. В глазах людей ты хочешь выглядеть образцовым гражданином и отцом семейства. Ха-ха, только поэтому ты и не вступил в связь с фарерской девушкой, которая тебе так нравилась…

– Что с тобой? – удивился учитель, лицо его вдруг посерело. – Напился в стельку! – И учитель перешел улицу перед самым носом автобуса.

В эту минуту из дома вышел министр и направился к своему автомобилю, стоявшему поодаль. Правдолюбец тут же загородил министру дорогу, и тому пришлось остановиться.

– Ты небось уверен, что министры обладают качествами, которых нет у простых людей? – начал он, даже не поздоровавшись с этим столпом общества.

– Хм… Что с вами, почтеннейший? – пробормотал министр.

– Это не ответ на мой вопрос. К тому же мы все, живущие на этой улице, на «ты» друг с другом. Неужели ты не понимаешь, какой это важный вопрос? Сразу видно, что котелок у тебя варит слабовато. Вас принято изображать в лавровых венках, вы пользуетесь почетом, не в.пример другим. Возносят вас до небес, пишут, как о великих людях. А думаете, вы лучше простых крестьян, моряков или ремесленников? Неужели до вас не доходит, что это ложь, что незачем так приукрашивать себя, даже если стечение обстоятельств помогло вам занять министерские посты?

– Будь добр, дай мне пройти, – сказал министр, потому что правдолюбец, переминаясь с ноги на ногу, стоял у него на пути.

– Что? Я бы прогулялся с тобой, да жаль, времени нет.

Министр только хмыкнул.

– Сам подумай, почему вам, я имею в виду людей вроде тебя, удалось выбиться наверх – в члены парламента, на посты министров: да только потому, что вы неутомимо лезли вперед и вперед. И дело тут не в каких-то особенных талантах, а в ловкости, в способности пролезть в любую лазейку. То-то и отвратительно. Но вас это не смущает, вы к этому привыкли, как человек привыкает к плохому воздуху, если слишком долго им дышит.

– Ты, видно, не в духе. Наверно, выпил лишнего? Ступай-ка лучше домой да проспись, чем бродить в таком состоянии по улицам.

Тем временем они дошли до машины, министр с опаской и удивлением поглядывал на своего странного попутчика. Но тот, будто не слыша его слов, продолжал:

– Низкие, самодовольные, вы убеждаете себя, что достигли успеха благодаря своим человеческим качествам, Разве не так? А это просто чистая удача. Ваши приближенные льстят вам в надежде, что вы бросите им кость. С благоговейным видом они кричат повсюду, что вы работаете как каторжные, не зная ни минуты отдыха, что на вас лежит огромная ответственность. Они притворяются, что жалеют вас. Ха-ха-ха-ха! Конечно, на вас возложена большая ответственность. И без добросовестности тоже не обойтись. Но когда ваши приближенные начинают без конца горланить в вашу честь песнопения, кончается тем, что вы, поверив им, проникаетесь состраданием к себе. Теперь дураков хоть пруд пруди, они не видят вашего убожества. У вас нет идеалов, вы мелкие людишки, и единственная ваша цель в жизни – прослыть великими. Умышленно и неумышленно вы используете для этого высокие посты. А на деле вы обычные посредственные халтурщики, которые радуются, когда вокруг них много шума. Разве не так? Но в глубине души вас гложет страх. И вам от него никуда не спрятаться, порой он дремлет, по никогда не покидает вас совсем.

– Что это за чудовищный вздор? – сказал министр, было видно, что он рассердился. Быстро открыв дверцу автомобиля, он боком протиснулся за руль, словно опасался, что его разгневанный преследователь влезет в автомобиль следом за ним. Но тот, не делая ни малейшей попытки сесть в машину, глядел на министра через стекло, и лицо его выражало смесь сочувствия и презрения.

Машина рванула с места и, покачиваясь, как жирная утка, покатила по дороге. Правдолюбец вернулся на тротуар.

Как раз в это время там проходил писатель.

– Послушай, – обратился к нему борец за справедливость, – ты понимаешь, что вдохновение твое уже на исходе? Ты похож на человека, который объезжает молодого коня. Превратив животное в послушный автомат, он сразу начинает считать себя лучше других.

Писатель привык сохранять терпение, однако высокомерно прищурил один глаз и, улыбнувшись, ответил одним-единственным словом:

– Неужели?

– Твои книги печатаются большими тиражами, я знаю. Но где твое мастерство, где вдохновение? Да и может ли быть иначе? Ведь у тебя одна цель – заполучить побольше читателей.

– Если ты пытаешься оскорбить меня, это бесполезно. Меня может оскорбить лишь тот, кого я уважаю, – ответил писатель.

– Меня не интересует, кого ты уважаешь, а кого не уважаешь. Но если ты претендуешь на то, чтобы я уважал твою писанину, это должны быть произведения, способные поднимать душу над мещанской серостью.

– Может, по-твоему, надо писать то, чего никто не захочет читать? – спросил писатель.

– Прочти хоть раз то, что ты написал, повинуясь внутренней потребности. И убедишься, что твоя внутренняя потребность не лишена торговой смекалки, она направляет твою писанину по пути, который привлекает множество глупых читателей, а до мастерства ей и дела нет.

– Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что такое литература, мой смелый друг.

– Может быть, но знаешь ли ты…

– Будь здоров! – И писатель большими шагами поспешил прочь.

Правдолюбец огляделся. Поблизости не было никого, кроме рабочего, который в одиночку трудился над фундаментом дома.

Правдолюбец сказал ему:

– Не думай, что ты лучше этого несчастного министра и всех остальных, которые живут на этой улице и мнят себя важными птицами. Ты смотришь на них с почтением. И если б ты получил образование и занял высокий пост, ты стал бы точно таким же, как они, хвастать тебе нечем. Разве только тем, что тебя вечно надувают и обманывают.

– Что за чушь ты мелешь, приятель? – спросил рабочий. – Пытаешься меня оскорбить, что ли?

В эта время в дверях своего дома на другой, стороне улицы появился пастор. В правой руке у него, была сумка с пустыми молочными бутылками, в левой – трость. Полное лицо пастора выражало безмятежный покой. Правдолюбец бросился через, дорогу: разговор с пастором мог принести больше пользы.

– Привет, пастор, – сказал он.

– Господь послал нам замечательный день, – ответил пастор. В лице у этого прихожанина он заметил кое-что. странное.

– Вот именно. Похоже, ты веришь, что он вмешивается в эти дела. Как будто ему больше нечем заниматься. Вам, пасторам, мало того, что вы морочите голову темным людям, вы и себя тоже обманываете.

Пастор поменял руки, взяв сумку с бутылками в левую, а трость. – в правую! Эти слова не могли прийтись ему по нраву.

– Что тебе надо, добрый человек?

А тот продолжал:

– Пасторы вроде тебя – типичный образец ханжи. Они думают, что могут учить, людей, как надо себя вести. Естественно, вы не против, чтобы другие вели себя пристойно. Вера без дела мертва, сказано в Писании. А как это выполняется? Приведи мне хоть, один пример. Ты живешь в хорошем доме а дорогой обстановкой. А в. то же время жизнь твоей бездомной паствы с каждым днем становится все более трудной и безысходной. Но разве Иисус Христос, чьим случай, ты себя: считаешь, не сказал, чтобы имеющий два рубашки отдал, одну тому, у кого нет ни одной? По какому праву ты живешь в роскоши, когда, собратья твои, рожденные в бедных лачугах, обречены на болезни только потому, что лишены нормального жилища?

– Что за странные речи? Так может говорить только умалишенный, – перебил его пастор.

Но правдолюбец не унимался:

– По сравнению со своими голодающими собратьями ты живешь в недопустимой роскоши. Для здорового образа жизни достаточно и половины того, что ты сжираешь ежедневно. Стыдись, пастор! Какое ты имеешь право на такую жизнь, когда собратьям твоим на этой горестной земле суждено голодать? Неужели в глазах бога ты более достоин, чем они?

– Ты нездоров, мой друг, – сказал пастор. – Так не следует разговаривать с людьми.

– И к тому же ты пьешь водку! – заявил странный субъект.

– Если я и пью, то в меру, – в замешательстве ответил пастор.

– С твоей точки зрения, может, и в меру. Но это ничего не меняет. Ты ведь запрещаешь людям пить алкогольные напитки.

– Но кто же ты, присвоивший себе право судить других? – с обидой спросил пастор.

Правдолюбец не позволил сбить себя этим вопросом.

– Пастор, который серьезно относится к своим обязанностям и печется о благе рода людского… есть, наверно, и такие… должен всеми силами бороться против самого страшного преступления – войны. Пастор должен призывать людей бороться против войны, должен клеймить ее сторонников, должен лечь поперек улицы в знак протеста, ого первое и последнее слово с церковной кафедры должно быть направлено против войны, а иначе он просто лицемер, дурак или недотепа. И не больше.

– Какой бессмысленный вздор, – сказал пастор, почуяв неладное.

Рабочий на фундаменте отложил инструменты и подошел к ним. Пастор просиял, словно с плеч у него свалилась тяжелая ноша.

– Добрый день, добрый день, – ответил он на приветствие рабочего и прибавил, понизив голос: – Будь добр, проводи этого человека домой, ему нельзя здесь оставаться. По-моему, он живет тут поблизости. Я, к сожалению, занят.

И он засеменил дальше, за молоком. До него, очевидно, не доходило, что он оказывает медвежью услугу своей жене, еще более тучной, чем он, освобождая ее от этой работы.

– Ну что, парень, – покровительственно сказал рабочий, – решил, что тебе дозволено скандалить на улице и оскорблять невинных и всеми уважаемых граждан?

Правдолюбец долго не отвечал ему, глядя вслед пастору. Потом наконец спросил:

– Невинных? Где ты видишь невинных?

– Да все, кто ведет себя как порядочные люди. Слушай,– идем ко мне на фундамент, поговорим там. Мне нельзя отлучаться с рабочего места.

Бок о бок они медленно перешли через улицу, рабочий внимательно поглядел на правдолюбца.

– О чем ты толковал с пастором? – спросил он.

– Пытался сказать ему правду. – Неожиданно голос правдолюбца зазвучал робко. – Хотел объяснить ему, что он должен стать другим, чтобы иметь право учить тебя… или меня.

– Напрасный труд, – насмешливо заметил рабочий.

– А я что говорил? – сказал чудак, и его поведение мгновенно изменилось, и голос вновь обрел прежнюю страстность.

– Ты и меня стыдил.

– Факты, голые факты, – продолжал правдолюбец прежним тоном. – Ты, как ничтожный крот, копаешься в фундаменте их очага. Смотришь на них с почтением, потому что не знаешь, каковы они на самом деле. Ты строго судишь за пороки своих собратьев, тех, что послабее, хотя на их месте, при их каторжном труде и отсутствии воспитания, ты был бы нисколько не лучше. Но ты их судишь. Ты классический пример ничтожества.

– Видишь там на фундаменте грязную лужу? – медленно спросил рабочий, пытаясь переменить тему разговора.

Но тот упрямо продолжал:

– Такие люди, как ты, думают только о самых примитивных вещах, и желания их тоже примитивны, рано или поздно они неизбежно оказываются на положении бездушных животных… нет, они стоят даже ступенькой ниже…

– Посмотри на эту лужу, – сказал рабочий, повысив голос. – Не знаю, будет ли тебе приятно окунуться в нее. Советую извиниться передо мной, если у тебя нет желания познакомиться с ней поближе.

– Я достаточно близко знаком с лужами в душах людей твоего толка, – ответил правдолюбец. – Ваше развитие застопорено, и мысли ваши находятся на очень низком уровне.

Рабочий схватил его за плечо.

– Перестань болтать и проси у меня прощения!

– Это ты должен просить у меня прощения за свое ничтожество, которое я открыл тебе. Пусть это не твоя вина, но…

Не успел он закончить фразу, как во всю длину растянулся в луже. Она оказалась достаточно глубокой, чтобы он вымок с головы до ног. Несколько мгновений он лежал не двигаясь.

Рабочий засмеялся, но, быстро оборвав смех, попытался поднять упавшего. Однако тот не нуждался в помощи, он сам встал на ноги. Лоб у него был в крови.

– Ушибся, бедняга? – спросил рабочий, и в голосе у него прозвучало сострадание.

Правдолюбец недоуменно посмотрел на него.

– Это ты меня толкнул? – спросил он чужим голосом.

– Как сказать, – ответил рабочий, – я лишь посадил тебя, чтобы остановить поток слов, который так и извергался из тебя. Мне жаль, если ты ушибся. Идем, я помогу тебе выбраться отсюда. Хочешь, я провожу тебя домой?

– Нет.

– Правда не хочешь?

– Нет.

Он выбрался из фундамента и пошел прочь, с его одежды ручьем текла вода, он пробормотал тихо и без всякого выражения, словно ни к кому не обращаясь:

– Ты меня толкнул.

В его облике было что-то величавое, когда он медленно шагал к своему дому.

– Сыночек, что это с тобой? – спросила его старуха мать, когда он вошел в комнату. – Никак ты упал?

– Меня толкнули, – тихо ответил он.

– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не вставал с постели… то крайней мере не выходил бы из дома в таком состоянии. Ведь недолго и в беду попасть. А насидишь спокойненько дома, оглядишь, все и прошло. Смотри, у тебя лоб разбит. Сейчас я заклею рану пластырем. Раздевайся, ложись в постель. Я позвонила к тебе на работу и сказала, что ни сегодня, ни завтра ты не придешь.

– На работу? – вяло переспросил он, позволяя матери увести себя в ванную.

Но когда он взглянул на нее, в его мягких темных глазах светилось безнадежное отчаяние.