1

Через четыре часа после неудавшейся попытки самоубийства его самолет заходил на посадку над аэродромом Любляны. Короткий звуковой сигнал — и над головой загорелась табличка с напоминанием пристегнуться. Сидевший рядом бизнесмен-швейцарец щелкнул пряжкой и уставился в чистое словенское небо — нарвавшись в самом начале полета на глухую стену молчания, он понял, что сосед, американец с дрожащими руками, к разговорам не склонен.

Американец закрыл глаза, вспоминая утренний эпизод в Амстердаме — выстрелы, звон стекла, треск дерева, вой сирен…

Если самоубийство — грех для верующих, то что оно для тех, кто не верит в грех? Что? Попрание принципов природы? Возможно, потому что ее главный, непреложный закон состоит в продлении существования. Доказательство тому — сорняки, тараканы, муравьи и голуби. Все созданные природой твари едины в стремлении к общей цели: остаться в живых. Такова неоспоримая теория бытия.

За последние месяцы он так часто размышлял о самоубийстве, подходил к этому акту со столь разных сторон, что сам термин «совершить самоубийство» звучал теперь не более трагично, чем такие, как «сходить в кино» или «принять душ». А тяга к самоубийству проявлялась зачастую с не меньшей силой, чем потребность в сне.

Иногда она выражалась в пассивном желании — мчаться по шоссе, отстегнув ремень безопасности, закрыть глаза и пересечь вслепую улицу, не обращая внимания на поток машин, — но в последнее время все отчетливее ощущалось стремление взять на себя ответственность за собственную смерть. Мать назвала бы это Большим Голосом: «Вот нож, ты же знаешь, что нужно делать. Распахни окно и попробуй расправить крылья». А еще в половине пятого утра, в Амстердаме, когда он лежал на той женщине, прижимая ее к полу, и через разбитое окно спальни летели пули, Голос предложил встать, выпрямиться и встретить град свинца с гордо поднятой головой, как и подобает мужчине.

Всю прошлую неделю он провел в Голландии, присматривая за пользующейся поддержкой США шестидесятилетней активисткой, чьи комментарии по вопросу иммиграции привели к логическому итогу: ее заказали. В то утро наемный убийца, профессионал, известный в определенных кругах под кличкой Тигр, предпринял уже третью попытку. В случае успеха голосование по предложенному ею консервативному законопроекту в голландском парламенте было бы, скорее всего, сорвано.

Как именно продление существования данного политика, женщины, построившей карьеру на потворстве перепуганным фермерам и оголтелым расистам, играет на руку его стране, он не знал. «Сохранить империю, — не раз говаривал Грейнджер, — в десять раз труднее, чем ее построить».

В его профессии рациональные обоснования не важны — у исполнителя свои мотивы и доводы. И все же…

«Что я здесь делаю?» — подумал он в какой-то момент, прижимая к полу вопящую от страха дамочку, пряча голову от разлетающихся осколков стекла и слушая сухой треск оконной рамы. Он даже оперся ладонью о пол и начал подниматься, чтобы взглянуть смерти в лицо, но тут, посреди всего этого ада, услышал веселый рингтон своего сотового. Он убрал руку, достал телефон, увидел, что звонит Грейнджер, и крикнул, перекрывая шум:

— Что?

— Течет река мимо Евы, — сказал Том Грейнджер.

— И Адама.

Хитрец Грейнджер брал в качестве паролей первые строчки из романов. В данном случае смысл послания сводился к тому, что его ждет новое задание. Вот только он сам не ждал ничего нового. На протяжении многих лет жизнь его складывалась в неумолимую, отупляющую однообразием череду городов, отелей, подозрительных лиц. Настанет ли когда-нибудь всему этому конец?

Он дал отбой, приказал вопящей старушке оставаться на месте и поднялся. Поднялся, но не умер. Пули больше не свистели, стрельба прекратилась, и ей на смену пришел вой полицейских сирен.

— Словения, — сообщил Грейнджер позднее, когда доставил подопечную в палату представителей. — Портороз, городок на побережье. У нас там кейс с денежками налогоплательщиков и посольский цээрушник, Фрэнк Додл. Оба пропали.

— Мне нужен перерыв, Том.

— Считай, получил отпуск. Твоим контактом будет Энджела Йейтс — она работает в офисе Додла. Ты ее знаешь. Потом можешь задержаться и отдохнуть.

Грейнджер еще что-то говорил, как всегда объясняя задание с минимумом деталей, а у него вдруг ни с того ни с сего разболелся желудок. Боль была острая и не унялась до сих пор.

Если непреложный закон бытия есть продление оного, то не следует ли рассматривать противоположное как своего рода преступление?

Нет. Признание самоубийства преступлением означало бы, что природа различает добро и зло, когда в действительности ее заботит лишь поддержание равновесия.

Может быть, дело именно в этом, в нарушении баланса. Он просто съехал, соскользнул на краешек коромысла. Такое вот до нелепости неуравновешенное создание. И с какой стати Природе одаривать его своими милостями? Разумеется, она тоже желает его смерти.

— Сэр? — Крашеная блондинка стюардесса вежливо улыбнулась. — Ваш ремень.

Он растерянно моргнул.

— А что такое?

— Пристегнитесь, пожалуйста. Мы заходим на посадку. Это ради вашей безопасности.

Он едва не рассмеялся, однако пристегнулся — не спорить же. Потом сунул руку в карман, достал белый конвертик с купленными в Дюссельдорфе таблетками и проглотил две штуки декседрина. Жить или умирать — это одно, но сейчас от него требовалась максимальная собранность.

Швейцарский бизнесмен наблюдал за соседом с откровенной подозрительностью.

Миловидная круглолицая брюнетка за поцарапанным пуленепробиваемым стеклом смотрела так, словно ждала именно его. Он попытался представить себя на ее месте. Что она видит? Наверное, обратила внимание на большие руки. Пальцы уже немного дрожали после декседрина, и если она заметит это, то, может быть, подумает, что он подсознательно исполняет какую-нибудь сонату.

Он протянул потрепанный американский паспорт, пересекший больше границ, чем иные дипломатические. Может, примет его за гастролирующего пианиста. Чуточку бледноват, слегка вспотел после перелета. Покрасневшие глаза. Скорее всего, заподозрит авиафобию, боязнь полетов.

Он выжал из себя улыбку, чем стер с лица брюнетки выражение профессиональной скуки. Вообще-то она и впрямь была мила, и он хотел показать, что рад столь приятному приему.

Паспорт поведал брюнетке немногое: рост — пять футов, одиннадцать дюймов, родился в июне 1970-го — тридцать один год. Пианист? К сожалению, род занятий в американских паспортах не указывается. Брюнетка посмотрела на него внимательно и заговорила с легким, выдававшим неуверенность акцентом.

— Мистер Чарльз Александер?

Он поймал себя на том, что озирается по сторонам — паранойя в чистом виде, — и улыбнулся еще раз.

— Верно.

— Вы по делам или в качестве туриста?

— Я турист.

Брюнетка подержала паспорт под ультрафиолетовой лампой и, взяв штемпель, приготовилась сделать отметку на одной из немногих чистых страничек.

— Надолго в Словению?

Мистер Чарльз Александер улыбнулся ей ясными зелеными глазами.

— На четыре дня.

— Если хотите отдохнуть, стоит задержаться по меньшей мере на неделю. Здесь много достопримечательностей.

Еще раз блеснув улыбкой, он качнул головой.

— Возможно, вы и правы. Посмотрим, как сложится.

Получив ожидаемые ответы, брюнетка приложила штемпель и протянула паспорт.

— Добро пожаловать в Словению.

Он прошел через багажный зал, где пассажиры, прилетевшие тем же рейсом Амстердам — Любляна, еще скучали с пустыми тележками возле пустой карусели. Никто не обращал на него внимания, и он перестал вертеть головой, словно обкурившийся ишак. Причиной нервозности были боль в животе и декседрин. Таможенников на месте не оказалось, и он прошел прямиком к автоматически открывшимся перед ним стеклянным дверям. Небольшая толпа встречающих, колыхнувшаяся было при его появлении, тут же утратила интерес, признав в нем чужого. Он ослабил галстук.

В последний раз Чарльз Александер приезжал в Словению несколько лет назад, и тогда его звали… как-то по-другому, но то имя было таким же фальшивым, как и нынешнее. Тогда страна еще праздновала победу в десятидневной войне, позволившей ей выйти из состава Югославской федерации. Приютившаяся под боком у Австрии, Словения всегда ощущала себя чужой в том сшитом на скорую руку объединении, нацией скорее германской, чем балканской. Остальная Югославия обвиняла словенцев — и не без основания — в снобизме.

Энджелу Йейтс он заметил еще из здания аэропорта — она стояла за дверью, у тротуара, к которому то и дело подкатывали машины. На ней были слаксы и синий венский блейзер, в руке сигарета. Он не стал подходить, а отыскал туалет и посмотрел на себя в зеркале. Бледность и потливость никакого отношения к авиафобии не имели. Он стащил галстук, освежился и вытер покрасневшие уголки глаз — лучше не стало.

— Извини, что заставил так рано подняться, — сказал он, выйдя на улицу.

Энджела вздрогнула, в лавандовых глазах на мгновение отразился страх, но уже в следующий момент губы ее тронула усмешка. Выглядела она усталой, хотя по-другому и быть не могло — чтобы успеть на встречу, бедняжке пришлось провести за баранкой не менее четырех часов и, следовательно, выехать из Вены около пяти. Она отбросила недокуренную сигарету — «Давидофф», — ткнула его кулачком в плечо и обняла. В запахе табака было что-то уютное.

Энджела отстранилась.

— Проголодался.

— Слабо сказано.

— И выглядишь жутко.

Он пожал плечами. Энджела, прикрывшись ладошкой, зевнула.

— Дотянешь? — спросил он.

— Поспать не получилось.

— Примешь что-нибудь?

Энджела тут же посерьезнела.

— Все еще глотаешь амфетамины?

— Только в крайнем случае, — соврал он. Оправдания для последней дозы не было никакого, кроме того, что очень хотелось, и теперь, когда его трясло от возбуждения, он с трудом удерживался, чтобы не проглотить остальное. — Дать одну?

— Ох, оставь.

Они перешли подъездную дорогу, битком забитую спешащими такси и отправляющимися в город автобусами, и спустились по бетонным ступенькам к парковочной площадке.

— Ты все еще Чарльз? — понизив голос, спросила Энджела.

— Да, уже почти два года.

— Дурацкое имя. Слишком аристократическое. Я так тебя называть не буду.

— Постоянно прошу дать другое. В прошлом месяце был в Ницце, так какой-то русский уже слышал о Чарльзе Александере.

— Неужели?

— Чуть меня не убил.

Она улыбнулась, будто услышала шутку, но он не шутил. А вот болтать не следовало. Энджела ничего не знала о его задании, и знать ей не полагалось.

— Расскажи о Додле. Давно с ним работаешь?

— Три года. — Она достала ключи и несколько раз нажала на черную кнопочку — стоявший неподалеку серый «пежо» мигнул в ответ. — Фрэнк — мой босс, но сильно не прижимает. В посольстве нас немного. — Она помолчала. — Одно время даже пытался ко мне подкатиться. Представляешь? Как будто ослеп.

В голосе ее прорезались резкие, почти истеричные нотки. Он даже испугался — как бы не расплакалась, — и все равно спросил:

— И что думаешь? По-твоему, он мог?

Энджела открыла багажник.

— Конечно нет. На подлость Фрэнк Додл никогда бы не пошел. Трусоват был, это да. И одеваться не умел. Но не подличал. Нет, денег он не брал.

Чарльз забросил в багажник сумку.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени.

— Я просто боюсь.

— Чего?

Она раздраженно нахмурилась.

— Того, что его уже нет. А ты что подумал?

 

2

Машину Энджела водила теперь осторожно, что и неудивительно — ведь она провела в Австрии два года. Живи она в Италии или даже в Словении, вряд ли обращала бы внимание на раздражающе частые ограничительные знаки и мигала бы перед каждым поворотом.

Он попытался ослабить напряжение, вспомнив старых лондонских друзей, знакомых по тем временам, когда они оба числились в тамошнем посольстве в качестве каких-то «атташе». Тогда ему пришлось спешно уехать, и Энджела знала лишь, что его новая работа в некоем неназванном департаменте Компании требует постоянной смены имени и что его начальником снова стал их прежний босс, Том Грейнджер. Остальные верили официальной версии, согласно которой его уволили.

— Бываю там иногда, — сказала Энджела. — Когда приглашают на вечеринки. Но знаешь, они все такие скучные, эти дипломаты. В них есть что-то жалкое.

— Неужели? — усмехнулся он, хотя и понял, что она имеет в виду.

— Такое впечатление, что эти ребята живут в своем маленьком поселке, за колючей проволокой. Делают вид, что никого к себе не пускают, а на самом деле это они под замком.

Сказано было хорошо, и ему снова вспомнился Том Грейнджер с бредовыми сравнениями Штатов с Империей, мол, они — римские заставы во враждебном окружении.

Свернув на шоссе А-1, Энджела перешла наконец к делу.

— Том тебя просветил?

— В общих чертах. Закурить можно?

— Только не в машине.

— Эх…

— Расскажи, что знаешь, а я дополню.

За окном мелькали сосны, лес сгущался. Он коротко передал суть разговора с Грейнджером.

— Сказал, что твоего Фрэнка Додла отправили сюда с кейсом, битком набитым деньгами. О какой сумме идет речь, не уточнил.

— О трех миллионах.

— Долларов?

Она кивнула, не отводя глаз от дороги.

— В последний раз его видели в отеле «Метрополь» в Порторозе словенские коллеги. В номере. Потом Фрэнк исчез. — Он замолчал, ожидая, что Энджела заполнит пробелы, однако она ничего не сказала, полностью сосредоточившись на дороге. — Добавить ничего не хочешь? Например, кому предназначались деньги?

Она качнула головой, но вместо ответа включила радио. Станцию выбрала, должно быть, еще по пути из Вены, какой-то словенский поп. Полная жуть.

— И, может быть, объяснишь, почему нам пришлось узнавать о его местонахождении от парней из САРБ, а не от наших.

Энджела добавила звука — салон заполнили музыкальные изыски местных тинейджеров — и лишь затем заговорила. Пришлось наклониться, перегнувшись через рычаг коробки передач, чтобы что-то услышать.

— Не могу сказать точно, откуда исходили инструкции, но нам их передали из Нью-Йорка. Точнее, из офиса Тома. Фрэнка он выбрал по вполне очевидным причинам. Ветеран с безупречным послужным списком. Без честолюбивых устремлений. Никаких проблем с выпивкой, скомпрометировать не на чем. Именно такому и можно доверить три миллиона. Что еще важнее, его здесь знают. Если бы словенцы и заметили Фрэнка на курорте, подозрений бы не возникло. В Порторозе он бывает каждое лето, отдыхает, хорошо говорит по-словенски. — Она усмехнулась. — Иногда даже заводил с ними беседы. Том не рассказывал? Однажды, приехав в очередной раз, увидел в сувенирной лавке знакомого агента САРБ и купил ему в подарок игрушечный парусник. Фрэнк такой.

— Мне нравится его стиль.

Энджела бросила на него выразительный взгляд, давая понять, что ирония в данном случае неуместна.

— Предполагалось, что никаких затруднений возникнуть не должно. В субботу, то есть два дня назад, Фрэнк должен был отнести деньги на пристань, встретить человека, обменяться паролями и передать кейс. Взамен получить адрес. Потом найти платный телефон, позвонить мне в Вену, прочитать адрес и вернуться домой.

Песня закончилась, и юный диджей прокричал что-то насчет «hot hot hot band», которую они только что прослушали, и тут же перескочил на следующий номер, приторную до отвращения балладу.

— Почему его никто не прикрывал?

— Кто-то прикрывал. — Энджела посмотрела в зеркало заднего вида. — Да, Лео Бернард. Ты встречался с ним в Мюнхене, помнишь? Пару лет назад.

Чарльз помнил — плотный парень, кажется, из Пенсильвании. В Мюнхене он прикрывал их во время совместной с БНД операции по ликвидации египетской наркошайки. Проверить бойцовские способности Лео не получилось, но Чарльз помнил, что в его присутствии чувствовал себя намного увереннее.

— Да, забавный парень.

— Ну, теперь-то он уже мертв. — Энджела снова бросила взгляд в зеркало. — Нашли в собственном номере, над Фрэнком, этажом выше. — Она вздохнула. — Застрелен, похоже, из собственного пистолета, хотя самого оружия мы так и не обнаружили.

— Кто-нибудь что-то слышал?

Энджела покачала головой.

— Нет, у Лео был с глушителем.

Откинувшись на спинку кресла, Чарльз и сам невольно глянул в зеркало. Приглушил звук — певичка с переменным успехом пыталась вытянуть верхнюю «ми», — а потом и вовсе выключил радио. Энджела почему-то старательно умалчивала о главном: зачем кому-то понадобилось платить такие деньги. Ладно, с этим можно подождать. Сейчас важнее представить, как все случилось, выстроить события во временно́й последовательности.

— Когда они прибыли?

— В пятницу, во второй половине дня. Седьмого.

— С какой легендой?

— Никакой новой легенды у Фрэнка не было, его и без того слишком хорошо знали. Лео воспользовался старой. Бенджамин Шнайдер, швейцарец.

— Передача должна была состояться на следующий день, в субботу. В какой части пристани?

— У меня записано.

— Во сколько?

— Вечером. В семь.

— И Фрэнк исчез?..

— В последний раз его видели в четыре утра. В субботу. До этого они пили с Богданом Кризаном, шефом местного отделения САРБ. Они старые знакомые. Около двух часов дня горничная обнаружила тело Лео.

— А что на пристани? Кто-нибудь видел, что происходило на пристани в семь?

Снова взгляд в зеркало.

— Мы опоздали. Словенцы, разумеется, не спрашивали, с чего это Фрэнк покупает им игрушки. А мы узнали про Лео уже после семи. Документы оказались слишком хороши, и швейцарцы целых восемь часов принимали его за своего.

— Три миллиона, и никто не подумал послать еще пару ребят?

Энджела стиснула зубы.

— Может, и проморгали, да только что теперь толку искать виноватых.

Такая вопиющая некомпетентность и удивила Чарльза, и одновременно не стала большим сюрпризом.

— Кто был на связи?

Энджела опять посмотрела в зеркало. Поиграла желваками. На щеках проступил румянец. Значит, вина на ней, подумал Чарльз, но услышал другое.

— Фрэнк решил, что я должна оставаться в Вене.

— То есть идея отправиться на встречу с тремя миллионами и с одним только Лео принадлежала самому Фрэнку Додлу?

— Я знаю его, а ты нет.

Энджела произнесла это, почти не шевеля губами, и Чарльз едва удержался, чтобы не сказать, что и он вполне достаточно знает ее босса. Когда-то, еще в 1996-м, они работали вместе над устранением отошедшего от дел шпиона из одной страны бывшего Восточного блока. Впрочем, Энджеле это знать не полагалось. В знак сочувствия он дотронулся до ее плеча.

— Я не стану докладывать Тому, пока мы не получим кое-какие ответы, ладно?

Она посмотрела на него и наконец-то одарила усталой улыбкой.

— Спасибо, Мило.

— Чарльз, — поправил он.

— Интересно бы знать, у тебя вообще-то есть настоящее имя? — криво усмехнулась Энджела.

 

3

Еще час ехали вдоль итальянской границы. С приближением к побережью лес понемногу редел, деревья отступали от шоссе, уже блестевшего в лучах утреннего солнца. Миновали Копер и Изолу. За окном мелькали невысокие кусты, домики в средиземноморском стиле и указатели «Циммер фрай» — «Сдается комната» — едва ли не на каждом повороте. Лишь теперь Чарльз вспомнил, как по-настоящему красив этот крохотный уголок побережья, за который на протяжении многих столетий кто только не дрался.

Справа время от времени открывалась синяя гладь Адриатики; ветерок приносил через открытое окно запах соли. Может быть, и он смог бы найти спасение в таком вот благодатном местечке. Исчезнуть, раствориться и провести остаток лет на море, под жарким солнцем, которое высушит и выжжет из тебя все, что нарушает природное равновесие. Впрочем, мысль эта занимала его недолго, потому что он уже знал наверняка: география ничего не решает.

— Мы не сможем ничего сделать, пока ты не расскажешь остальное, — сказал он.

— Остальное? — Она притворилась, что не понимает. — Что остальное?

— Не что, а зачем. Зачем Фрэнка Додла понадобилось отправлять куда-то с тремя миллионами.

Она ответила, поглядывая в боковое зеркало.

— Из-за одного военного преступника, боснийского серба. Он большая шишка.

Слева промелькнул небольшой розовый отель, и почти тут же им открылся залив Портороз, широкий, сияющий, словно наполненный солнцем.

— Как его зовут?

— Это так важно?

Может быть, и не важно. Караджич, Младич, любой другой, объявленный в международный розыск, — история всегда примерно одна. Все они, как и их противники с хорватской стороны, так или иначе приложили руку к творившемуся в Боснии геноциду, из-за которого некогда тихая и приветливая многонациональная страна стала парией в международном сообществе. В 1996-м, когда Международный суд ООН по бывшей Югославии предъявил им обвинения в преступлениях против человечности, жизни и здоровья мирных граждан, грабежах и убийствах, нарушении правил ведения войны и попрании Женевской конвенции, эти люди ушли в подполье, затаились, скрываемые сторонниками и продажными чиновниками.

— ООН предлагает за них пять миллионов, — заметил Чарльз, глядя на море.

— Да, тот парень и хотел пять, — сказала Энджела, пристраиваясь к длинной очереди машин с немецкими, итальянскими и словенскими номерами. — Но у него ничего не было, кроме адреса, и деньги он потребовал вперед, чтобы успеть скрыться. В ООН ему не поверили и на контакт не пошли, и тогда какой-то умник в Лэнгли решил, что мы купим информацию за три. Такой вот пиар-ход. Слава достается нам, а ООН снова демонстрирует свою некомпетентность. — Она пожала плечами. — Пять или три — в любом случае ты миллионер.

— Что известно об информаторе?

— Нам он ничего о себе не сообщил, но в Лэнгли его вычислили. Некий Душан Маскович, сараевский серб, вступил в милицию в первые дни ее образования. Был одним из тех, кто помогал преступникам, скрывающимся в горах Республики Сербии. Две недели назад порвал с ними и вышел на связь с представительством комитета ООН по правам человека в Сараево. Такие к ним, наверное, каждый день приходят. Вот тогда малыш Душан и позвонил в наше посольство.

— А почему сделку не провернули там же, в Сараево?

Машина едва ползла по улочке, мимо цветочных ларьков и газетных киосков.

— Не хотел брать деньги в Боснии. И даже не хотел держать связь через посольство в Сараево. Был категорически против участия во всем этом кого-либо из бывшей Югославии.

— Не дурак.

— Насколько нам известно, в Хорватии он приобрел моторку и собирался ждать в море до семи часов вечера субботы. Потом подойти незаметно к берегу, произвести обмен и сразу же уйти, пока его не заметят и не заставят зарегистрироваться.

— Понятно.

Живот снова заболел, но теперь у Чарльза было достаточно информации, чтобы представить всех игроков во взаимосвязи.

— Хочешь, чтобы я занялась комнатой?

— Давай сначала сходим на пристань.

Главная пристань Портороза находилась на полпути к построенному в шестидесятые отелю «Словения», название которого — голубое на белом бетоне — несло в себе морской мотив. Они припарковались в стороне от главной улицы и направились к пристани мимо лавчонок, продающих модели парусников и футболки с надписями вроде «Я люблю Словению» и «Мои родители приехали в Словению, и все, что мне досталось…» Семейные отдыхающие поглощали мороженое, взрослые вовсю дымили сигаретами. За магазинчиками растянулись небольшие причалы с покачивающимися на воде лодками.

— Который? — спросил Чарльз.

— Сорок седьмой.

Он шел чуть впереди, засунув руки в карманы и всем своим видом показывая, что, мол, они с подругой здесь только для того, чтобы наслаждаться знойным солнцем и чудесными пейзажами. Ни отдыхающие, ни хозяева моторных и парусных лодок не обращали на них внимания. Время приближалось к полудню, наступала пора сиесты и прохладительных напитков. Немцы и словенцы подремывали на раскаленных палубах, и воздух наполняли лишь голоса не сумевших уснуть детей.

Причал под номером сорок семь пустовал, а вот у сорок девятого стояла крохотная яхта под итальянским флагом. На палубе женщина изрядных габаритов возилась с сосиской.

— Bon giorno! — поздоровался Чарльз.

Она вежливо наклонила голову.

Поскольку его итальянский оставлял желать лучшего, Чарльз попросил свою спутницу узнать, когда женщина приехала в Портороз, и Энджела выдала отрывистую очередь, которая постороннему могла бы показаться градом оскорблений. Тем не менее итальянка улыбнулась и, помахав рукой, ответила в том же духе. Обмен репликами завершился благодарным жестом Энджелы.

— Grazie mille.

Чарльз тоже помахал, а когда они отвернулись, наклонился и спросил:

— Ну что?

— Она приехала сюда в субботу вечером. Рядом с их лодкой стояла другая, по ее словам, грязная, но соседи скоро ушли. Примерно в половине восьмого, около восьми.

Сделав еще пару шагов, Энджела заметила, что Чарльз не последовал за ней, а остановился и, подбоченясь, смотрит на пустой причал с маленькой табличкой «47».

— Как по-твоему, вода здесь чистая?

— Бывает и хуже.

Чарльз протянул ей пиджак, расстегнул рубашку и сбросил туфли.

— Ты ведь не собираешься…

— Если встреча вообще состоялась, то прошла она, скорее всего, не так, как планировалось. Если они схватились, что-то вполне могло упасть в воду.

— Или же, — предложила свою версию Энджела, — если Душан, как ты говоришь, не дурак, он вывез тело Фрэнка в открытое море и там сбросил за борт.

Чарльз хотел ответить, что уже вычеркнул Душана Масковича из списка потенциальных убийц, поскольку убивать человека, собиравшегося дать денег за обычный адрес и при том не задавать лишних вопросов, было совершенно не в его интересах, но в последний момент передумал — бессмысленно тратить время на пустые споры.

Он разделся до трусов и, стараясь не морщиться от боли в животе, наклонился, чтобы стащить носки. Майки на нем не было, и под рубашкой обнаружилась бледная грудь — результат недельного пребывания под серым небом Амстердама.

— Если не всплыву…

— На меня не смотри, — покачала головой Энджела. — Я плавать не умею.

— Тогда позови синьору Сосиску, — проговорил Чарльз и, не дожидаясь ответа, солдатиком прыгнул в море. Шок для взбодренных декседрином нервов оказался настолько сильным, что он едва не хлебнул воды. Вынырнул. Вытер лицо. Сверху улыбалась Энджела.

— Что, уже все?

— Не помни́ мою рубашку.

Чарльз снова нырнул и открыл глаза.

Солнце стояло почти над головой, так что тени под водой были резкими и четкими. Он увидел грязно-белые днища лодок и, перебирая руками по корпусу номера 49, добрался до кормы и прочного каната, надежно удерживавшего яхту у причала. Отпустив канат, Чарльз погрузился в густую темноту под пирсом. Теперь глаза заменяли руки, и они касались живого: шершавых ракушек, тины, рыбьей чешуи. Он уже хотел подниматься, когда нащупал что-то еще. Тяжелый рабочий ботинок с ребристой подошвой. К ботинку прилагалась нога в джинсовой штанине, туловище. Вода снова едва не прорвалась в рот. Он потянул, но холодный, застывший труп не поддавался.

Чарльз вынырнул, вдохнул поглубже и, пропустив мимо ушей шуточки Энджелы, опять ушел под воду. На этот раз он воспользовался для упора сваями причала, а когда вытянул тело на свет под бортом итальянской яхты и вгляделся в поднятое облачко песка, то понял, почему оно шло так тяжело. Раздувшийся труп чернобородого мужчины был обмотан веревкой и привязан к толстой металлической трубе, похоже, какой-то детали двигателя.

Он всплыл, отдуваясь и фыркая. Вода, еще минуту назад выглядевшая такой чистой и прозрачной, замутилась.

Чарльз сплюнул, вытер рот тыльной стороной ладони. На краю пирса стояла, наклонившись, Энджела.

— А я могу дыхание задержать дольше. Смотри.

— Помоги вылезти.

Она сложила его одежду в аккуратную стопку, опустилась на колени и протянула руку. Через несколько секунд он уже сидел на причале. Ветерок холодил кожу.

— Ну? — спросила Энджела.

— Как выглядит Фрэнк?

Она сунула руку во внутренний карман блейзера и достала небольшую фотографию, которую захватила для поисков пропавшего босса. Снимок был сделан анфас, при достаточном, хотя и жутком освещении, так что черты лица были вполне различимы. Чисто выбритый мужчина, с лысиной, седыми волосами на ушах, лет шестидесяти.

— Бороду с тех пор не отпустил?

Энджела покачала головой и тут же обеспокоенно посмотрела на него.

— Но на последней фотографии Масковича…

Чарльз выпрямился.

— Если только Портороз не захлестнула необъяснимая волна убийств, твой серб на дне.

— Я не…

Он оборвал ее нетерпеливым жестом.

— С САРБ мы еще поговорим. Сейчас тебе нужно в первую очередь позвонить в Вену. Пусть проверят кабинет Фрэнка. Не пропало ли что. Нужно выяснить, что было на его компьютере до того, как он уехал.

Чарльз надел рубашку прямо на мокрое тело, и белый хлопок моментально сделался серым. Энджела достала телефон, но никак не могла набрать номер. Он взял ее за руки и посмотрел в глаза.

— Дело серьезное, понимаешь? Держи себя в руках, пока мы не выясним, что случилось. И давай не будем пока сообщать словенцам о трупе. Мы ведь не хотим, чтобы нас задержали как свидетелей?

Энджела молча кивнула.

Он подобрал пиджак, брюки, ботинки и зашагал по причалу к берегу. Сидевшая на палубе итальянка негромко свистнула.

— Bello.

 

4

Полтора часа спустя они снова готовились к отъезду. Чарльз хотел сесть за руль, но Энджела воспротивилась. Конечно, она была в шоке — он не сказал ни слова, и пришлось догадываться самой. Получилось, что ее любезный шеф, Фрэнк Додл, убил Лео Бернарда, убил Душана Масковича и ушел с тремя миллионами американских долларов.

Звонок в Вену только подтвердил эту версию: с компьютера Додла сняли жесткий диск. Приняв во внимание расход энергии, посольский эксперт пришел к выводу, что случилось это примерно в пятницу утром, то есть как раз перед отъездом Фрэнка и Лео в Словению.

И все же, вопреки уликам, Энджела уцепилась за новую теорию: виноваты словенцы. Да, может быть, Фрэнк и взял жесткий диск, но сделал это только под давлением. И угрожали ему старые знакомые из САРБ. Во время встречи с начальником местного отделения спецслужбы Богданом Кризаном в ресторане отеля «Словения» Энджела с откровенным недоверием слушала рассказ старика о том, что они с Фрэнком чуть ли не всю ночь пили в его номере.

— Вы говорите, что навестили Додла. Как это понимать? Вам что, заниматься больше нечем?

Кризан, успешно расправлявшийся с жареными кальмарами, оторвался от тарелки. Угловатое его лицо как будто растянулось, когда он выразительно, чисто по-балкански пожал плечами.

— Мы старые друзья, мисс Йейтс. Старые шпионы. И когда встречаемся, всегда пьем до утра. К тому же, узнав о Шарлотте, я таким образом выразил ему свое сочувствие.

— Кто такая Шарлотта? — спросил Чарльз.

— Жена Фрэнка, — ответил Кризан и сразу поправился: — Бывшая.

Энджела кивнула.

— Да, ушла от него около полугода назад. По-моему, он сильно переживал.

— Трагично, — согласился Кризан.

Теперь картина сложилась почти целиком.

— Как он объяснил вам свой приезд сюда?

— Никак. Я, конечно, спрашивал, и даже не раз, но он только подмигивал. Жаль, уж лучше бы доверился.

— Мне тоже.

— А что, у Фрэнка неприятности? — поинтересовался словенец, не проявляя, впрочем, ни малейшего беспокойства.

Чарльз покачал головой. У Энджелы зазвонил сотовый, и она вышла из-за стола.

— Злая женщина, — кивнул ей в спину Кризан. — Знаете, как называл ее Фрэнк?

— Нет.

— Мое голубоглазое чудо. — Словенец усмехнулся. — Приятный парень, но на лесбиянок у него совсем нюха не было.

Кризан снова занялся кальмарами, и Чарльз придвинулся поближе.

— И больше ничего сказать не можете?

— Трудно что-то сказать, когда вы не объясняете, в чем дело. — Он задумчиво пожевал. — Впрочем, нет. Я не заметил ничего необычного.

Возле двери, прижимая ладонь к уху, чтобы лучше слышать звонящего, стояла Энджела. Чарльз поднялся, протянул руку.

— Спасибо за помощь.

— Если у Фрэнка неприятности, — глядя ему в глаза, произнес Кризан, — надеюсь, вы обойдетесь с ним по справедливости. Столько лет служил стране, а если и допустил оплошность на склоне лет, кто его осудит? — Он снова пожал плечами и отпустил руку. — Невозможно всегда оставаться на высоте. Мы же не боги.

Предоставив Кризану философствовать наедине с собой, Чарльз направился к Энджеле. Она как раз закончила разговор и выглядела явно расстроенной.

— Что случилось? — спросил он.

— Звонил Макс.

— Кто?

— Ночной дежурный в посольстве. Вечером в пятницу один из осведомителей Фрэнка дал информацию о русском бизнесмене, за которым мы ведем наблюдение. Как у них говорят, большой олигарх. Роман Угримов.

Об Угримове Чарльз слышал. Влиятельный бизнесмен покинул Россию, чтобы спасти собственную шкуру, но сохранил там хорошие контакты и теперь вел дела по всему миру.

— Что за информация?

— Насчет того, что Угримов педофил. Такие сведения чаще всего используются для шантажа.

— Может быть, всего лишь совпадение.

Они вышли в розовато-лиловый, напоминающий о недавнем социалистическом прошлом вестибюль, где три сотрудника САРБ терпеливо дожидались шефа.

— Может быть, но только вчера Угримов переехал в новый дом. В Венеции.

Чарльз снова остановился, и Энджеле пришлось возвращаться. Глядя в сияющее на солнце окно, он словно видел, как складываются последние фрагменты мозаики.

— Это совсем близко, почти рядом. А если есть моторка, вариант просто идеальный.

— Да, но…

— Что в первую очередь требуется человеку, укравшему три миллиона долларов? — перебил ее Чарльз. — Новое имя. Человек с такими связями, как у Романа Угримова, легко обеспечит любыми документами. Если только хорошенько его попросить.

Энджела молча уставилась на него.

— Еще один звонок, — продолжал Чарльз. — Пусть кто-нибудь свяжется с портовыми службами в Венеции. Нужно выяснить, не обнаружено ли в последние два дня брошенных моторок.

Ответа ожидали в кафе, которое так еще и не приспособилось к обслуживанию иностранцев, деливших теперь с местными тридцатимильную береговую линию. За оцинкованной стойкой толстуха в передничке с пятнами от кофе и пива разливала темное «Лашко» зашедшим перекусить портовым рабочим. На просьбу принести капучино барменша отреагировала с заметным раздражением, и в результате Энджела получила чашку чересчур сладкого напитка из пакетика. Чарльз убедил ее просто проглотить содержимое, а потом спросил, почему она не рассказала, что от Фрэнка ушла жена.

Энджела сделала еще глоток и скривилась.

— Многие разводятся.

— Ты ведь понимаешь, какой это стресс. Развод меняет человека. Люди зачастую испытывают сильнейшую потребность перечеркнуть прошлую жизнь и начать все с нуля, — Чарльз потер нос. — Может быть, Фрэнк решил вдруг, что ему стоило бы работать на другую сторону.

— Никакой другой стороны больше нет.

— Ошибаешься, есть. Он сам.

Энджела уже не знала, чему верить. Снова зазвонил телефон, и она, поднося его к уху, сердито покачала головой, злясь на всех сразу — на Фрэнка, Чарльза, на себя саму. Звонили из офиса Компании в Риме. В субботу утром в районе доков Лидо была обнаружена моторная лодка с регистрационными номерами Дубровника.

— Говорят, со следами крови, — сообщил шеф римского бюро.

Нужно было спешить, и Чарльз попросил пустить его за руль. В ответ Энджела показала средний палец.

В итоге он все-таки добился своего, потому что едва выехали из города, как она пустила слезу. Чарльз заставил ее съехать на обочину и поменяться местами. Уже вблизи итальянской границы Энджела попыталась объяснить свое истеричное поведение.

— Тяжело. Годами учишься доверять людям. Не всем, конечно, немногим… чтобы хоть как-то держаться на плаву. И как только начинаешь им доверять, обратного пути уже нет и быть не может. Потому что иначе с работой просто не справишься.

Чарльз воздержался от комментариев, но подумал, что, может быть, в этом и его собственная проблема. Он уже давно перестал доверять кому-либо, кроме человека, который звонил и давал ему задания. Возможно, человеческая психика просто не рассчитана на такой уровень подозрительности.

По ту сторону итальянской границы Чарльз достал мобильный и набрал номер. Разговор с Грейнджером занял несколько секунд, после чего он выслушал и повторил полученную информацию.

— Скуола веккиа делла Мизерикордиа. Третья дверь.

— Это еще что? — спросила Энджела.

Чарльз набрал второй номер. После трех или четырех гудков в трубке послышался настороженный голос Богдана Кризана.

— Да?

— Отправляйтесь к причалу напротив отеля «Словения». Номер сорок семь. Под пирсом найдете боснийского серба по имени Душан Маскович. Вы поняли?

Кризан тяжело задышал.

— Это касается Фрэнка?

Чарльз дал отбой.

 

5

До Венеции добрались за три часа. Взяли водное такси, мотоскафо, и к половине шестого прибыли в доки Лидо, где их встретил угрюмый молодой карабинер с печальными усами — венецианцев предупредили о гостях, однако никто не просил устраивать им торжественный прием. Карабинер молча поднял красную ограждающую ленту, но на борт подниматься не стал. В грязной, заваленной запасными частями каюте нашлись бумаги, подтверждавшие, что суденышко зарегистрировано в Дубровнике, а в углу, на полу, обнаружилось бурое пятно засохшей крови.

Долго задерживаться не стали. Единственным, что Фрэнк Додл оставил на лодке, были его отпечатки и хронология убийства. Стоя посреди кабины, Чарльз поднял руку с воображаемым пистолетом.

— Стреляет в него здесь, потом оттаскивает тело туда. — Он присел на корточки возле масляного пятна со следами крови. — Железку привязал либо на лодке, либо уже в воде. Не важно.

— Не важно, — согласилась Энджела.

Гильз не нашли. Может быть, все гильзы остались в заливе Портороза, а может, Фрэнк, как и положено, собрал их, но при этом почему-то не удосужился стереть отпечатки пальцев. Запаниковал? Не исключено. Впрочем, это не имело значения.

Они поблагодарили карабинера, который, пялясь на груди Энджелы, нашел в себе силы пробормотать: «Prego». Водителя такси отыскали на причале, где бедняга томился в ожидании с незажженной сигаретой между пальцами. Солнце уже садилось. Он сообщил, что счетчик намотал на сто пятьдесят тысяч лир, и заметно обрадовался, когда ни один из пассажиров не стал возражать.

Еще через двадцать минут они возвратились по Гранд-каналу в район Каннареджо, где с недавних пор обосновался русский бизнесмен Роман Угримов.

— Занимается едва ли не всем, — объяснила Энджела. — Вкладывает деньги в России, в Австрии, даже в Южной Африке золотую шахту купил.

Мимо прошел вапоретто с туристами. Чарльз проводил его взглядом.

— Так значит, в Вену перебрался два года назад?

— Два года назад мы начали расследование. Как обычно, грязи много, но ничего не липнет.

— Охраняют надежно?

— Очень. Фрэнк хотел добыть улики, чтобы обвинить его в педофилии. Угримов повсюду разъезжает с тринадцатилетней племянницей. Да только никакая она не племянница. Мы в этом уверены.

— Ты сказала, много грязи. Откуда?

Лодка качнулась, и Энджела, чтобы устоять на ногах, ухватилась за борт.

— Фрэнку удалось найти источник. Работать он умеет.

— Вот это меня и беспокоит.

Сошли на Ка'д'Оро. Чарльз расплатился с водителем, добавил щедрые чаевые, и они двинулись через толпы стекающихся к дворцу туристов в лабиринт менее известных улочек и переулков. После недолгих блужданий им повезло найти открытое пространство, именовавшееся площадью Рио терра Барба-Фруттариол.

Палаццо Романа Угримова представляло собой запущенное, но сохранившее старинную красоту высокое угловое здание с длинной крытой террасой, выходившей на боковую улицу.

— Впечатляет, — заметила Энджела, разглядывая дом из-под козырька ладони.

— В таких домах живет немало бывших кагэбэшников.

— Кагэбэшников? — Она посмотрела на Чарльза. — Ну конечно же, ты его знаешь. Откуда?

Он как будто смутился на секунду, отвел глаза, даже дотронулся до лежащего в кармане пакетика с декседрином.

— Так, по слухам.

— Понятно, — кивнула Энджела. — Не мое дело.

Спорить Чарльз не стал и отделался молчанием.

— Тогда и говорить сам будешь?

— Лучше ты. У меня с собой и удостоверения нет.

— Страньше и страньше, — проворчала Энджела, нажимая кнопку звонка.

Дверь открыл лысый, будто списанный с киношного секьюрити охранник со свисающим из уха проводком. Энджела предъявила удостоверение сотрудника государственного департамента. В ответ на просьбу поговорить с Романом Угримовым верзила сказал что-то по-русски в спрятанный на лацкане пиджака микрофон, выслушал инструкции и жестом предложил гостям проследовать за ним по плохо освещенной и довольно крутой каменной лестнице. Наверху он отпер тяжелую деревянную дверь.

Апартаменты Угримова как будто перенеслись в Венецию с Манхэттена. Сверкающие деревянные полы, современная дизайнерская мебель, плазменный телевизор и двойная раздвижная дверь, ведущая на длинную террасу, с которой открывался панорамный вид на вечернюю Венецию с Гранд-каналом. Дух захватило даже у Чарльза.

Сам Угримов сидел перед стальным столом на стуле с высокой спинкой и читал что-то на экране ноутбука. При виде гостей он изобразил удивление, улыбнулся и, поднявшись из-за стола, шагнул к ним с протянутой рукой.

— Первые гости в моем новом доме. — По-английски хозяин изъяснялся легко и уверенно. — Добро пожаловать.

На вид ему было лет пятьдесят — высокий, с седыми вьющимися волосами и ослепительной улыбкой. Тяжелый, как и у Чарльза, взгляд сочетался в Угримове с легкостью, стремительностью, какой-то юношеской энергичностью.

После взаимных представлений он усадил их и первым перешел к делу.

— Итак, чем могу помочь нашим американским друзьям?

Энджела протянула фотографию Фрэнка Додла. Угримов надел широкие очки «Ральф Лорен» и внимательно посмотрел на снимок, слегка наклонив его в слабеющем вечернем свете.

— И кто это может быть?

— Он работает на американское правительство.

— То есть на ЦРУ?

— Мы из посольства. Этот человек пропал три дня назад.

— Вот как. — Угримов протянул фотографию. — Неприятное дело.

— Так и есть. Уверены, что он не появлялся у вас?

Угримов повернулся к телохранителю.

— Николай, у нас были другие посетители? — спросил он по-русски.

Николай выпятил нижнюю губу и покачал головой.

Угримов пожал плечами.

— Боюсь, ничем не могу вам помочь. А почему вы думаете, что он мог появиться здесь? Разве я должен его знать?

— До исчезновения он собирал о вас информацию, — сказала Энджела.

— Вот как, — повторил русский и поднял палец. — Хотите сказать, что сотрудник американского посольства в Вене проявлял интерес к моей частной жизни и бизнесу?

— Вы бы обиделись, если бы они вами не заинтересовались, — сказал Чарльз.

Угримов усмехнулся.

— О'кей. Позвольте вас угостить. Или вы на работе?

— Мы на работе, — к неудовольствию Чарльза, подтвердила Энджела и, поднявшись, подала хозяину визитную карточку. — Если мистер Додл все же свяжется с вами, пожалуйста, позвоните мне.

— Обязательно, — Угримов посмотрел на Чарльза. — До свидания, — сказал он по-русски.

Чарльз повторил русскую фразу.

Спустившись по лестнице, они вышли на улицу и снова окунулись в неподвижный влажный воздух.

Энджела зевнула.

— И что это было?

— Что?

— Откуда он знает, что ты говоришь по-русски?

— Повторяю, мне нужно новое имя. — Чарльз огляделся. — Русская община не так уж и велика.

— Но и не мала, — возразила Энджела. — А что ты высматриваешь?

— Вот. — Он не стал указывать, а только кивнул в сторону небольшого знака на углу. — Видишь, остерия. Давай-ка прогуляемся туда. Поедим, а заодно и понаблюдаем.

— Ты ему не веришь?

— Такому человеку? Даже если Додл и приходил к нему, он никогда в этом не признается.

— Ладно. Ты, если хочешь, наблюдай, а мне нужно поспать.

— А если таблетку?

— Первая бесплатно? — Она отвернулась, пряча зевок. — У нас в посольстве проверяют на наркотики.

— Тогда оставь мне хотя бы сигаретку.

— Когда это ты начал курить?

— Я уже бросаю.

Энджела вытряхнула из пачки сигарету, но, перед тем как отдать ее Чарльзу, спросила:

— Скажи, это химия или работа сделали тебя таким?

— Каким?

— Или, может, все дело в именах. — Она протянула сигарету. — Может быть, из-за них ты такой равнодушный… холодный. Когда тебя звали Мило, ты был другим.

Он моргнул, но слов для ответа не нашлось.

 

6

Первую часть ночной смены он провел в маленькой остерии, поглядывая в окно дома на Барба-Фруттариол, и не спеша расправлялся с чичетти, блюдом из морепродуктов и жаренных на гриле овощей, попивая прекрасное кьянти. Скучающий бармен пытался было завести разговор, но Чарльз отмалчивался, и даже когда тот заявил, что Джордж Майкл «бесспорно, лучший в мире певец», не стал ни соглашаться, ни спорить. Болтовня бармена постепенно слилась с прочими звуками, составлявшими унылый фоновый шум.

Коротать время помогла оставленная кем-то «Геральд трибюн». Полистав страницы, Чарльз обратил внимание на заявление министра обороны США Дональда Рамсфельда о том, что «по некоторым оценкам, мы не в состоянии отследить транзакции на сумму 2,3 триллиона долларов», то есть примерно четверть бюджета Пентагона. Сенатор Натан Ирвин из Миннесоты прокомментировал признание однопартийца так: «Сущий позор». Впрочем, даже эта скандальная история отвлекла его лишь на пару минут. Закрыв газету, Чарльз отложил ее в сторону.

Мысли о самоубийстве его больше не посещали, зато вспомнилась мать с ее излюбленной темой Большого Голоса, которую она обсуждала с ним во время редких визитов в далекие уже семидесятые, когда Чарльз был еще мальчишкой и жил в Северной Каролине. «Присмотрись ко всем, и ты увидишь, что руководит людьми. Маленькие голоса — телевидение, политики, священники, деньги. Эти маленькие голоса заглушают Большой Голос, который звучит для нас всех, но — послушай меня — они ничего не значат. Они только обманывают. Понимаешь?»

Чарльз был слишком юн, чтобы что-то понимать, и слишком взросл, чтобы признать свое невежество. Визиты матери не отличались продолжительностью, так что объяснить толковее она не успевала. Да и полночь, когда она, объявившись внезапно, стучала в окно и вытаскивала его в ближайший парк, — не самое лучшее время для умственной работы.

— Я твоя мать. Мамочкой ты меня не называй. Я не допущу, чтобы тебя что-то угнетало, но и не позволю, чтобы ты угнетал меня этим словом. И Эллен меня тоже не называй — это мое рабское имя. Мое свободное имя — Эльза. Можешь так меня назвать?

— Эльза.

— Отлично.

В раннем детстве он воспринимал эти визиты как сны — сны, в которых мать-призрак являлась к нему с короткими поучениями. За год таких посещений набиралось три или четыре; когда ему было восемь, она приехала на целую неделю и, приходя по ночам, говорила почти исключительно о его освобождении. Мать объяснила, что, когда он подрастет, когда ему исполнится двенадцать или тринадцать, она заберет его с собой, потому что к тому времени он уже будет в состоянии воспринять доктрину тотальной войны. Войны с кем? С маленькими голосами. Мало что понимая, Чарльз ждал этого с нетерпением — исчезнуть с ней в ночи! Не довелось. После той тревожной и волнительной недели сны прекратились и больше не возвращались, и только много позднее он узнал, что она умерла, так и не успев привести его в стан единомышленников. Умерла в немецкой тюрьме. Покончила с собой.

Был ли то Большой Голос? Не он ли, придя из каменных стен штуттгартской тюрьмы Штамхайм, убедил ее снять тюремные штаны, привязать одной штаниной к решеткам на двери, другой обмотать шею и сидеть в ожидании смерти с решимостью уверенного в собственной правоте зелота?

Решилась бы она на такой шаг, если бы сохранила свое настоящее имя? Смогла бы поступить так, если бы осталась матерью? А он сам? Прожил бы последние семь лет или предпочел умереть, если бы удержал собственное имя?

Вот так, снова мысли о самоубийстве.

Ресторан закрылся в десять. Он еще раз проверил переднюю дверь палаццо Угримова, потом пошел на запад, то и дело упираясь в тупики, пока не добрался до портиков на скуола веккья делла Мизерикордия. Следуя указаниям Грейнджера, отыскал третью дверь и, стараясь не обращать внимания на пробудившуюся боль в животе, лег на мостовую и свесился над каналом.

Было темно, так что действовать пришлось на ощупь. Проведя ладонью по стене, он нашел камень, отличный от остальных. Тайникам было за пятьдесят, и в архитектуре послевоенной Европы они появились стараниями только что вылупившегося на свет ЦРУ. Замечательная прозорливость. Многие были раскрыты, другие пришли в негодность из-за некачественной работы, но те, что случайно сохранились, оказались как нельзя кстати. Чарльз закрыл глаза. Под нижним краем камня находился засов. Он вытащил его, и камень сам упал в руку. В открывшемся углублении пальцы нащупали увесистый предмет, завернутый в толстую водонепроницаемую пленку. Чарльз достал пакет, торопливо сорвал пленку и обнаружил заряженный «Вальтер-Р99» с запасной обоймой, все как новенькое.

Поставив на место камень-крышку, он вернулся на Барба-Фруттариол и несколько раз прошелся вокруг палаццо по темным, притихшим улочкам, посматривая на переднюю дверь и освещенную террасу. Ему даже удалось заметить Угримова, его телохранителя Николая и девушку с прямыми длинными волосами. «Племянница». Выходившие через переднюю дверь охранники неизменно возвращались — с пакетами и бутылками, а один принес даже деревянный хумидор. Где-то после полуночи заиграла музыка — к его удивлению, опера.

Бродячие коты чужака презрительно игнорировали, а вот компания из трех пьянчужек подружиться попыталась. Его молчание отворотило двоих, но третий обнял Чарльза за плечи и даже пустил в ход свои скромные познания из четырех иностранных языков в надежде уяснить, какой же из них подойдет для дальнейшего общения. В порыве всколыхнувшихся внезапно чувств Чарльз врезал ему локтем по ребрам и, зажав ладонью рот, еще два раза кулаком по затылку. После первого тычка бродяга замычал, после второго вырубился. Чарльз поддержал обмякшее тело, потом, проклиная себя, перетащил несчастного через улицу, проволок по мостику над рио деи Санти-Апостоли и уложил на землю в переулке.

Баланс — это слово снова пришло на память, когда Чарльз, сдерживая дрожь, возвращался к палаццо. Без баланса жизнь не стоит даже малейших усилий.

Он выполнял эту работу на протяжении шести… нет, уже семи лет, перебираясь беспрепятственно из города в город, получая инструкции по телефону от человека, которого не видел целых два года. Теперь уже телефон был его хозяином. Иногда работы не было неделями, и тогда Чарльз отсыпался и крепко пил, но когда приступал к работе, его как будто подхватывал неудержимый, несущийся вперед поток. Чтобы остаться на плаву, чтобы продолжать движение, приходилось глотать стимулянты, потому что работа состояла отнюдь не в том, чтобы поддерживать в добром здравии Чарльза Александера. Работа заключалась в обеспечении существования и защите некоей «сферы влияния», а Чарльз Александер и другие ему подобные никого не интересовали и могли катиться ко всем чертям.

Энджела сказала «другой стороны больше нет», но она ошибалась. Другая сторона была многолика: русская мафия, китайская индустриализация, бесхозные ядерные заряды и даже шумные мусульмане в Афганистане, пытавшиеся не дать Вашингтону прибрать к рукам пропитанный нефтью Ближний Восток. Как выразился Грейнджер, каждый, кого империя не в состоянии поглотить или присоединить, должен быть предан проклятию, и поступать с ним следует так же, как поступали с подкатившимися к воротам варварами.

И тут у Чарльза Александера зазвонил телефон.

Интересно, сколько тел устилают дно этих каналов? Мысль о том, чтобы присоединиться к ним, как ни странно, принесла успокоение. Ведь именно из-за смерти смерть не значит ничего, и именно из-за смерти жизнь тоже ничего не стоит.

Сначала закончи работу, сказал он себе. Не дело уходить неудачником. А уже потом…

И не будет больше самолетов, пограничников, таможенников. Не надо будет оглядываться через плечо.

Решение созрело к пяти. Край неба посветлел, предвещая восход солнца, и Чарльз проглотил еще две таблетки декседрина. Его снова трясло. Вспомнилась мать с ее мечтами об утопии, где будут звучать только Большие Голоса. Что бы она подумала о нем? Скорее всего, попыталась бы вправить мозги, ведь всю свою взрослую жизнь он работал на тех, кто чеканил эти коварные, вещающие исподтишка маленькие голоса.

Когда в половине десятого поклонник Джорджа Майкла открыл остерию, Чарльз с некоторым даже удивлением обнаружил в себе признаки жизни. Заказав два эспрессо, он терпеливо ожидал у окна, пока тот приготовит для хмурого клиента панчетту, яичницу и линджини. Завтрак получился восхитительный, но насладиться им в полной мере не удалось: в самый разгар трапезы Чарльз остановился и подался к окну.

К палаццо подходили трое. Охранник Николай, которого он видел накануне, и беременная женщина в сопровождении уже немолодого мужчины. Этот третий был не кто иной, как Фрэнк Додл.

Он набрал номер.

— Да? — ответила Энджела.

— Он здесь.

Чарльз опустил в карман телефон и положил на столик деньги. Бармен, уже обслуживавший пожилую пару, недовольно взглянул на него.

— Не понравилось?

— Не убирайте, я сейчас вернусь.

К тому времени, как Энджела с еще влажными после душа волосами подошла к остерии, гости находились в палаццо уже двенадцать минут. Туристов на улице было немного, всего лишь четверо, да и те, похоже, задерживаться не собирались.

— Оружие есть? — спросил Чарльз, вынимая «вальтер».

Энджела отвела полу жакета — из плечевой кобуры высовывалась рукоятка «ЗИГ-Зауэра».

— Там пусть и остается. Стрелять, если придется, буду я. Я могу исчезнуть, ты — нет.

— Так ты обо мне беспокоишься?

— Да, я беспокоюсь о тебе.

Она поджала губы.

— А еще ты боишься, что я не смогу в него выстрелить. — Взгляд Энджелы остановился на его дрожащей руке. — А вот я не уверена, что ты вообще сможешь в кого-то попасть.

Он стиснул рукоятку «вальтера».

— Не волнуйся, попаду. Иди туда. — Он указал на подворотню напротив входа в палаццо. — Возьмем его в клещи. Додл выходит, мы его арестовываем. Все просто.

— Да, просто, — коротко ответила Энджела и направилась к подворотне.

Туристы тем временем уже скрылись за углом улицы.

Чарльз еще раз посмотрел на руку. Конечно, Энджела права. Она вообще редко ошибается. Так дело не пойдет, у него ничего не получится. Проклятая работа, проклятая жизнь.

Дверь палаццо открылась.

Открыл ее лысый охранник Николай. Сам он не вышел, остался в холле, выпустив на улицу беременную женщину. Взгляд ее метнулся через улицу, и Чарльз отметил, что незнакомка очень красива. Женщина переступила порог и шагнула на мостовую. Появившийся следом Додл взял ее за локоть. Выглядел он на все свои шестьдесят два и, пожалуй, даже больше.

Охранник закрыл за ними дверь, и женщина, обернувшись, сказала что-то Додлу, но тот не ответил. Он смотрел на Энджелу, которая выскочила из укрытия и бежала к нему через улицу.

— Фрэнк! — крикнула она.

Чарльз понял, что опоздал, и тоже побежал, держа «вальтер» в опущенной руке.

— А ведь я люблю ее, тварь! — прогремел с неба мужской голос, и тут же воздух заполнил пронзительный вой, напоминающий свист паровоза.

В отличие от трех других участников этой сцены Чарльз не стал задирать голову, а бросился вперед. Женщина закричала и попятилась. Додл замер на месте. Энджела остановилась и открыла рот, но не издала ни звука. Хлопавшие, как крылья, полы жакета опали. Что-то розовое упало на землю рядом с беременной женщиной. Часы показывали 10.27.

Чарльз тоже остановился. Может, бомба? Но бомбы розовыми не бывают и, когда падают, издают совсем другой, жесткий звук. Или взрываются. Эта розовая штука упала тяжело, но мягко. И тогда до него дошло. Тело. Оно лежало на боку, разметавшись на забрызганных кровью камнях. Та милая девочка, которую он видел прошлым вечером на террасе.

Чарльз поднял голову — терраса была уже пуста. Беременная женщина снова вскрикнула, оступилась и упала.

Фрэнк Додл выхватил пистолет, выстрелил трижды наугад — эхо отскочило от мостовой, — повернулся и побежал. Энджела кинулась за ним.

— Стой! Фрэнк!

Чарльза Александера учили всегда, даже сталкиваясь с непредвиденным, идти к цели, не останавливаться, но то, что он видел и слышал сейчас — мертвая девушка, голос с неба, выстрелы, убегающий Додл, — не укладывалось ни в какие рамки.

И при чем здесь беременная женщина?

Дышать вдруг стало тяжелее, но он все же добрался до нее. Женщина все кричала и кричала. Лицо у нее покраснело, глаза закатились, слова путались.

Странное, неприятное ощущение в груди заставило Чарльза опуститься на мостовую рядом с ней. И только тогда он увидел кровь. Не девушки — та лежала по другую сторону от беременной дамы, — а свою собственную. Кровь вытекала толчками, и на рубашке распускался красный цветок.

Сил не осталось. «Ну и что?» — подумал он. Красные струйки уже просачивались между камнями. «Я умер». Боковым зрением Чарльз видел Энджелу, преследовавшую убегающего Фрэнка Додла.

В неразборчивой звуковой мешанине из криков, стонов и хрипов прозвучала ясная фраза:

— У меня схватки!

Он моргнул, желая сказать: «Извините, я умираю и не могу вам помочь», но прочел отчаяние в напряженном, влажном от пота лице. Она хотела жить. Зачем?

— Мне нужен врач! — прокричала женщина.

— Я… — начал он и огляделся.

Энджела и Додл уже пропали из виду, от них остался только замирающий звук шагов.

— Вызовите же доктора!

Откуда-то издалека донесся треск выстрелов. «ЗИГ-Зауэр». Энджела выпустила три пули.

Чарльз вытащил телефон. Женщина сильно испугалась, поэтому он прошептал: «Все будет хорошо» и набрал 118, номер итальянской «Скорой помощи». Говорить было трудно. Неуклюже, едва ворочая языком, объяснил, что на рио терра Барба-Фруттариол рожает женщина. Кто-то на другом конце линии связи пообещал прислать помощь. Он дал отбой. Кровь уже не сочилась струйками между камней, а собралась в небольшую вытянутую лужицу.

Женщина успокоилась, но дышала тяжело и выглядела глубоко несчастной. Чарльз взял ее за руку, и она сжала пальцы с неожиданной силой. За колышущимся холмиком живота он видел мертвую девушку в розовом. Вдалеке появилась Энджела. Она шла, опустив голову и как будто пошатываясь, словно пьяная.

— Вы кто такой? — спросила беременная незнакомка.

— Что?

Она стиснула зубы, переводя дыхание.

— У вас пистолет.

И верно, он все еще держал в другой руке «вальтер». Чарльз разжал пальцы, и пистолет упал на камни. Перед глазами повисла красная пелена.

— Кто… — Она выдохнула через сжатые зубы. — Кто вы?

Он поперхнулся словами, выдержал паузу и крепко сжал ее ладонь. Со второй попытки получилось лучше.

— Я — Турист, — сказал он и, теряя сознание, свалился на мостовую.

«Нет, уже нет».