Мне совершенно безразлично, жара на улице или мороз — на мой взгляд, и лето, и зима имеют свои преимущества. Зимой можно кататься на коньках, ходить на лыжах, играть в хоккей, а летом — купаться. В том случае, конечно, если тебя не накажут и не отправятся купаться или кататься на лыжах одни.

Но это я так, к примеру, потому что мой случай был гораздо конкретнее — речь шла не о жаре или холоде, а о том, попаду ли я сегодня на тренировку, а завтра на троеборье. В тиши своей комнаты я придумал отличную военную хитрость. Родители мои работают, а у меня, понятное дело, есть ключ от квартиры. Поэтому сегодня я сделаю так: пойду на тренировку, но вернусь домой раньше их, так что они ничего не заметят. А послезавтра придется рискнуть.

Отличная военная хитрость, только я не учел, что противник может использовать момент неожиданности: не успел я собраться на площадку, неожиданно, как гром среди ясного неба, явилась мама, отобрала ключ и заперла меня.

Она же в Тесле работает, в двух шагах от дома.

— Это чтоб ты не думал, будто перехитришь нас, — сказала она ласково, забирая ключ, и предложила использовать свободное время на то, чтобы воззвать к своей черной совести и, если я ее обнаружу, пропылесосить и протереть пыль в квартире, вымыть шею, позаниматься и вычистить ботинки.

В замке прогремел ключ, повернулся на два оборота, а я сел в папино кресло перед телевизором и не стал взывать к совести, а глубоко задумался о родителях и о своих наивных планах.

У папы с мамой никакого педагогического таланта, и воспитывать меня они не умеют — вместо того чтобы воздействовать на человека добрым примером и ласковым словом, как обычно в начале учебного года наставляет нас директор в вопросах педагогики, меня запирают, и все тут.

И только потому, что я пришел домой позже обычного и в грязных брюках. Теперь сиди взаперти, взывай к своей совести да занимайся уборкой.

Я размышлял: а может, стоило вчера вечером попытаться смягчить своих тиранов? Но в глазах отца читалась суровость, он наверняка сказал бы, что мне впору радоваться — будь он настоящим тираном, как я утверждаю, он приказал бы за непослушание бросить меня львам, по обычаю древнеримских императоров.

А мама сказала бы: «Сыночек, постарайся исправиться, а потом мы с тобой поговорим».

Из этого видно, что у меня кошмарные родители и тут ничего не поделаешь. Пока. А вот когда стану совершеннолетним, заполучу паспорт, буду таким же гражданином, как они, с точно такими же правами, тогда уж не позволю себя запирать, это же явное покушение на свободу личности, а на то есть соответствующие статьи в кодексе законов и суды.

Но что же делать? Я заперт, тогда как должен бы пойти на тренировку. Только даже в совершенно безнадежной ситуации не следует опускать руки, нужно работать мозгами.

Прежде всего надо попробовать взломать дверь. Я встал с папиного кресла и пошел в чулан на поиски топора. Его там не оказалось, зато мне строил гримасы пылесос.

Я схватил эту зверюгу за горло и поплелся обратно в комнату. Наверное, лучше всего пропылесосить квартиру и протереть пыль, это верный шанс смягчить родителей: они отменят наказание, и завтра я пойду на троеборье.

Впрочем, это еще неизвестно. Придерутся, допустим, что пыль не вытерта, пылесосом вычищено кое-как и бог знает что еще. В тиранстве своего единственного сына мои родители весьма изобретательны.

Передо мной стоял пылесос, на окне лежала тряпка для пыли, но я не больно-то спешил и включил радио.

Передавали «Монте-Кристо». Очень хорошая пьеса! Этот Монте-Кристо чертовски ловкий парень. В любой ситуации находил выход из положения. Как, например, он выбрался из тюрьмы…

Ха, а я разве не в заточении?!

Разбить дверь топором — не стоит, глупая затея, а если смыться и вернуться домой раньше родителей, как я поначалу думал?

Я пошел взглянуть в окно, выходящее во двор. Мы живем на третьем этаже, под нами пани Колоушкова, а на уровне ее окна начинаются крыши гаражей. Если связать две-три простыни, что, как мне известно из книг, обыкновенно делается, можно спуститься на окно пани Колоушковой, а там уж спрыгнуть на крышу гаража.

Я пошел в спальню. Постели были застланы довольно сложным образом, мама хвастает этим своим умением. Ко всему прочему, на постелях лежали покрывала и подушечки. Связывание простыней обошлось бы дорого: если даже вернешься домой вскорости, вряд ли успеешь привести спальню в порядок.

Провод! У нас в прихожей стоит стиральная машина с длинным и крепким проводом, метров пять длиною, этого вполне хватит.

Не долго думая, я размотал его, протянул из прихожей к окну, выходящему во двор, и спустил вниз. Конец провода болтался чуть ниже окна пани Колоушковой.

В стиральной машине он сидит крепко, так что бояться нечего, не порвется. Я весело засвистел и съел полдник, чтобы подкрепиться. Через несколько минут я буду внизу, заскочу на часок на тренировку, потом быстро назад — глядишь, успею еще пропылесосить и протереть пыль.

Отлично! Я влез на окно, крепко ухватился за провод и начал спускаться к окнам пани Колоушковой.

Это был, без сомнения, выдающийся план. Только я забыл об одном пустяке, а именно о пани Колоушковой. Кухонным ножом она пыталась перерезать мой провод.

— На помощь! — взывала пожилая пани. — Воры!

— Это я, Боржик! — отчаянно закричал я. — Никакой я не вор!

Пани Колоушкова сообразила наконец взглянуть вверх.

— Ты чего там делаешь, Боржик?

— Лезу.

Я старался быть кратким и как можно скорее добраться до окна, а то еще пани Колоушкова передумает да саданет ножом по проводу.

Когда, наконец, я ощутил под ногами твердую почву, мне пришло в голову, что следовало бы принести извинения и побыстрей смыться: пани Колоушкова славится своей говорливостью.

Только ни извиниться, ни смыться не удалось. Пожилая пани живо схватила меня за ноги и втянула в квартиру.

— Так, — сказала она строго, — а теперь объясни, почему лезешь мимо моего окна.

— Меня по ошибке заперли в квартире, а ключа нет, — забормотал я неохотно, искоса поглядывая на окно, за которым качался провод.

Старая пани решительным жестом закрыла окно.

— По твоему носу вижу, что лжешь. Человека пожилого не обманешь!

Я посмотрел на пани Колоушкову довольно неприязненно. Какое ей до меня дело? Чего она выспрашивает?

— Мне надо идти, — сказал я, — я спешу.

— Никуда ты не пойдешь!

Пани Колоушкова заперла дверь и злорадно подмигнула мне. Я очутился в западне.

— Я тебе расскажу, как все было. Ты злился, что тебя заперли в наказание, и коварно хотел обмануть родителей. Стыдись, парень!

— Чего это мне стыдиться? — возразил я. — Вы ничего не знаете, и, если сейчас же не выпустите меня, я пожалуюсь милиции, потому что вы покушаетесь на свободу личности.

— Хе-хе, — засмеялась пани Колоушкова, словно злая лесная колдунья. — А если я оставлю тебя здесь взаперти и дождусь возвращения твоих родителей? Им ты тоже расскажешь такую сказку?

— Пани Колоушкова, — решил я уладить все по-хорошему, — выпустите меня, пожалуйста, на улицу.

— Вот видишь! — обрадовалась бабуля. — Боишься, и я права! Ты обманул родителей.

— Да, — признался я, — вы правы. Только выпустите меня.

— Ну что ж, голубчик, так просто дело не пойдет. Получится, что я поддерживаю твои хулиганские наклонности, и если в один прекрасный день ты кончишь исправительной колонией или тюрьмой, твои родители скажут, что в этом и моя вина.

— Я буду осторожен, — пообещал я, — и тюрьмою — факт! — не кончу.

— Этого ты знать не можешь, — отрезала пожилая пани, — и я хочу, чтобы совесть моя была чиста. Ну, а чтоб ты не думал, будто я злая женщина, ладно. Я тебя выпущу, только сначала помоги мне с уборкой.

Вот тебе и раз! Я заскрипел зубами, только это не помогло. И пришлось пропылесосить всю квартиру старой колдуньи, вытереть пыль, вымыть окна да еще передвинуть половину мебели.

Она и пальцем не пошевельнула, — закурив виргинскую сигару, пани прохаживалась по квартире да командовала мной. Когда я был уже весь грязный и обессилевший от работы, пани Колоушкова отпустила меня — широко улыбнувшись и одарив конфетой от кашля.

Я открыл окно и по проводу влез обратно в нашу квартиру.

— Не бойся, я ничего вашим не скажу! — кричала мне вслед пани Колоушкова. — А если снова полезешь на улицу, закрою глаза!

Ничего себе утешение, подумал я с горечью и, хотя был довольно уставший, пропылесосил нашу квартиру и навел всюду порядок. По сравнению с каторжным трудом внизу это было почти развлечением.

Вечером папа сказал:

— Вот таким, Боржик, ты нам нравишься. Видать, ты принял наказание близко к сердцу.

А мама добавила:

— Завтра можешь снова пойти на улицу — один или с ребятами, как хочешь. Мы оценили твои старания.

Я ничего не ответил, но про себя подумал, что, наткнись Монте-Кристо во время своего бегства на колдунью вроде пани Колоушковой, из него никогда бы не вышло Монте-Кристо. Но поскольку на смену плохому приходит хорошее, мне торжественно вручили ключ от квартиры, и я утешал себя, что даже без всяких специальных тренировок одержу победу в троеборье и стану вожаком компании.

Это было такое прекрасное видение, и мне даже приснился сон об этом, он был так ярок, что я проснулся весь в поту на целый час раньше обычного.

В школе ребята удивлялись, что же я вчера не пришел на площадку, но раз уж я им однажды соврал, не так сложно сделать это вторично, и я высокомерно заявил, что ни в какой тренировке не нуждаюсь, потому и не пришел.

— Мы себе такую нагрузку дали… — прошептал мне на уроке музыки Ченда, потому что, когда поют, шептаться удобнее, — у меня все мышцы болят.

Я тоже чувствовал себя совсем разбитым, но вовсе не из-за тренировки. А впрочем, у меня тоже была тренировка, пусть невольная. Если я о чем-то и сожалел, так только о том, что не успел раскрыть тайну Руженкиного местожительства, но теперь уж поздно, после обеда мы и так все узнаем. Обыкновенно мы на переменках развлекаемся, но сегодня совсем другое дело. У меня было такое чувство, словно четверо бойких любимцев публики прощупывают друг друга перед важным чемпионатом.

— Интересно, что Руженка для нас придумала, — сказал Мирек возле школы.

Он выглядел озабоченным, справедливо полагая, что у нас двоих больше всего шансов на победу. А поскольку я молчал, он сделал еще одну попытку разговорить меня:

— У меня немного болит горло. У тебя, Боржик, ничего не болит?

— Нет, я в форме.

— Я тоже! — живо воскликнул Мирек. — Выиграем или ты, или я. Выходит, это просто справедливо, что мы оба в форме.

— Но у тебя же болит горло.

— Утром болело, — скорчил гримасу Мирек. — Я напился холодного молока. Теперь уже все в порядке.

На площадку мы пришли значительно раньше условленного и нетерпеливо высматривали судью.

Руженка примчалась минута в минуту.

— Привет бесстрашным бойцам! — крикнула она. — Вы готовы?

— Победа от меня не уйдет, — процедил сквозь зубы Мирек.

— Ха-ха, — засмеялся Ченда, — это мы еще посмотрим.

— Это мы еще посмотрим, — угрожающе повторил Алеш и толкнул Ченду животом так, что тот отлетел метра на два и чуть не свалил Руженку.

— Ну, без ссор, — решительно сказала Руженка. — Следует поторопиться, пока папа не вернулся домой.

— А где ты живешь?

— Это ведь сюрприз!

Мы ехали на трамвае, и Руженка шепнула, что будет болеть за меня, потому что только я один не задавака!

Когда мы приехали к Летенской равнине, Алеш увидел цирковой шатер и произнес:

— Смотрите-ка, тут цирк.

— Да, — улыбнулась Руженка, — и нам выходить.

Мы вылезли из трамвая и удивились: неужели Руженка живет на Летенской равнине? Но Руженка спокойно повела нас в цирк.

— Сейчас нас туда не пустят, — заметил Мирек, — чего дурака валяешь? Ты же говорила, нам следует поторопиться, пока отец не вернется домой, а теперь хочешь задержаться возле цирка?

— Вот именно! — Руженка загадочно улыбалась.

У входа в цирк мы попятились, но Руженка подтолкнула нас вперед и сказала сторожу в синей с золотом фуражке:

— Добрый день, пан Алоис. Это мои товарищи.

Пан Алоис не выказал ни малейшего удивления и шутливо отдал Руженке честь.

— Ну, братцы, — только и произнес Ченда.

— Чего уставились?! — засмеялась Руженка и повела нас прямо к цирковому шатру.

А потом открыла нам тайну. Она будет ходить в наш класс всего несколько недель, потому что ее отец — директор цирка и без конца ездит по всему миру, и поэтому она посещала уже множество школ.

— А нам что тут делать? — удивился Ченда.

— Я приготовила для вас троеборье.

Манеж был совершенно пустой и чуть затемненный.

— Видите вон те канаты? — кивнула Руженка.

Из-под купола цирка до самого пола спускались четыре толстых каната.

— Это первый вид соревнований, ведь предводитель компании должен быть ловким.

— Мы будем лазить? — разочаровался Алеш.

— Конечно. Я прослежу по часам. Кто за десять секунд залезет выше всех, тот и победитель.

Все, кроме Алеша, радостно согласились.

Мы с Чендой кинулись к одному канату и столкнулись лбами.

— Ой! — схватился Ченда за голову.

— Вот видишь, — разозлился я, потому что Мирек уже лез наверх.

Но и Алеш пытался. Наш толстяк с разбегу прыгнул на канат и разинул рот, словно собираясь его перегрызть, а не лезть наверх, так что канат вместе с ним здорово раскачивался.

Бац! Алеш врезался в Мирека, и Мирек свалился на опилки. Он удивленно крутил головой, а мы с Чендой растирали шишки на лбу.

— Восемь секунд, девять секунд, десять! — выкрикивала Руженка.

Но мы все давно уже сидели на полу, кроме Алеша, который качался на канате и требовал его остановить.

— Спасите меня! — орал Алеш. — У меня от этого летания начинается морская болезнь!

Толстяка остановила Руженка, она ведь единственная из всех не испытала никакого потрясения.

Алеш встал перед нами и гордо заявил, что выиграл первый вид соревнований.

— Еще чего, — рассердился Мирек. — Ну и сказанул!

Но Руженка подтвердила, что Алеш и в самом деле выиграл, поскольку было ясно сказано: кто за десять секунд очутится всех выше, тот и победил.

— Да Алеш ведь вообще не лез! — кричал Мирек.

— Верно. Но он единственный удержался на канате! — Руженка пожала плечами и сказала, что пока Алеш ведет в счете, но нам не стоит терять надежду, ведь мы идем ко второму виду соревнований.

— Куда идем? — спросил я.

— В львиную клетку, — спокойно ответила Руженка.

У нас душа ушла в пятки.

— В львиную клетку?!

— Разве вы не знаете, что вожак компании должен быть храбрым? — невинно спросила наша ехидная судья.

Львиная клетка находилась тут же, рядом с манежем, а льва звали Обжорой.

— Чего это у него такое странное имя? — Мирек боязливо рассматривал дремлющего льва сквозь толстые прутья решетки.

— Отгадай, — рассмеялась Руженка, и мы все побледнели.

— Каковы условия соревнования? — выдохнул Мирек.

— Пробыть десять секунд в львиной клетке, — заявила Руженка.

— А если он нас съест?

— Боитесь?

— Не боимся, — с достоинством произнес Мирек, — я иду первым.

Руженка не спеша отперла клетку и быстро втолкнула в нее Мирека. Обжора с интересом оглядел незваного гостя и зевнул. Едва открылась страшная львиная пасть, Мирек завизжал и выскочил из клетки.

— Три секунды, — сухо доложила Руженка. — Следующий!

Ченда выдержал пять секунд, но стоило Обжоре потянуться, Ченда с ревом последовал примеру Мирека.

— Теперь ты, Боржик, — ободряюще улыбнулась мне Руженка.

Я отнюдь не трус, но клетка показалась мне крошечной. Я твердо решил, что выстою неподвижно десять секунд, но Обжора вдруг сдвинулся с места, и я буквально выкатился из клетки.

— Восемь секунд, — грустно сообщила Руженка. — Теперь Алеш.

— Я, пожалуй, откажусь, — нерешительно произнес толстяк.

— Боишься?

— Нет. Но одна победа у меня уже есть, вот я и думаю…

— Дудки! — сказала Руженка. — Это было бы неправомерно.

— Чего? — переспросил Алеш.

— Так не годится, — пояснила Руженка.

Мы с Миреком схватили толстяка и без лишних слов запихнули в львиную клетку.

Алеш закрыл глаза, колени у него дрожали.

— Две секунды, — прошептала Руженка.

Обжора поднялся с места и впервые великолепно и грозно взревел: «У-а-а-а!!!»

Мы все со страха попадали на пол, только Алеш стоял в клетке недвижим, точно статуя.

— Пять секунд, — прошептала Руженка.

Обжора сделал шаг, другой — он медленно приближался к своей жертве.

— Беги! — закричал Ченда. — Он тебя сожрет!

— Не могу, — выдавил из себя Алеш. — У меня ноги как деревянные…

— Восемь секунд, — прошептала Руженка.

«У-а-а-а!!!» Лев снова взревел, он был уже совсем рядом с Алешем, разинул пасть, и… мы все от ужаса зажмурились, но в следующий миг услышали смех Алеша. Страшный Обжора прижался к его ногам, и Алеш спокойно почесывал льва за ушами.

— Двенадцать секунд! — выкрикнула Руженка. — Алеш абсолютный чемпион!

Алеш блаженно помахал нам рукой и благосклонно заговорил:

— Итак, рабы, с нынешнего дня я вожак компании! Я победил в двух видах соревнований, и этого вполне довольно.

— А третий? — запротестовал Мирек.

— Вы что тут безобразничаете?

Наш предводитель вдруг на полметра вырос — чья-то огромная рука схватила его за шиворот.

— Папа! Бежим скорее! — крикнула Руженка.

— Ни с места, — приказал директор цирка и Руженкин отец. — Объясните лучше, зачем вы дразнили Обжору.

— Ребятам надо было выбрать вожака, — защищала нас Руженка. — У нас испытания на храбрость — мальчики входили к Обжоре.

— Да вы что? — рассердился директор.

— С вашего разрешения, это правда, — прошептали мы все одновременно в ожидании ужасной кары.

Но Руженкин папа вдруг рассмеялся.

— Ну, это, конечно, меняет дело. В таком случае, приглашаю вас всех к себе. Что бы вы сказали насчет прекрасно охлажденной содовой?

Мы сказали: «Блеск» — и пошли с паном директором и Руженкой в огромный белый фургон, счастливые, что все благополучно кончилось, но больше всех радовался Алеш, потому что стал предводителем нашей компании.