В конце концов меня отпустили, любезно предупредив, что если я вдруг вздумаю, например, отправиться на прогулку в Шарку или Суходол, то обязан об этом сообщить. Счет времени, что прошло с того момента, когда я нашел Зузану, все еще можно было вести на часы. Был вторник, двенадцать часов двадцать семь минут. Ровно. Люди на улицах, по-видимому, шли обедать. Значит, Зузана не хотела оставаться со мною наедине. Боялась. А перед тем она занималась любовью с Колдой. Это было ясно из намеков капитана. А может, Бонди с Колдой сговорились? Да нет, чистая фантазия.

В два часа меня ждет встреча с ансамблем в Доме трудящихся. Концерта у нас сегодня нет, но мы собирались обсудить, что петь в этом году на очередной «Лире». По словам Камила, мы ее пару раз почти выиграли, с третьей же попытки выиграем наверняка.

– Ой, это ты, привет!

В меня врезался и теперь скороговоркой извинялся Анди Арношт.

– Я тебя чуть не убил!

Он, как всегда, преувеличивал.

– Привет, – Сказал я и добавил злорадно: – Ну как, потрудились вчера с Томом над мюзиклом?

Анди состроил скорбную гримасу.

– И не спрашивай! Этот негодяй не появился. А я из-за него обегал всю Прагу. Все кабаки!

У меня не хватило совести сказать Анди, где провел Гертнер вчерашний вечер. Он еще успеет это узнать от барменши в «Ротонде».

– Я просто в ярости, – с жаром объяснял Анди, – у меня ведь музыка написана! А как давно она во мне! – постучал он себя по голове, чтобы облегчить мне возможные поиски.

– Серьезно? – заинтересовался я.

Анди слегка поколебался.

– Послушай, Честмир, ты знаешь это Томово либретто?

– Да, немного.

Хотя, подумалось мне, я должен был бы его знать досконально. Этот великий замысел Гертнера. Единственный, который творец вынашивает всю жизнь. О том, как мы начинали, наша старая компания из Врбова. Короче, о звезде, летящей в небо.

Впрочем, нет, тут же дошло до меня, я-то эту историю знаю несколько иначе, чем Томаш. И иначе знает ее Добеш. И иначе знала Зузана.

В интервью для печати она неизменно восхваляла наш Врбов. Деревня как на открытке, музыкальный папаша – все это крайне трогало публику. А наша бит-группа выглядела на подобном фоне этаким кружком «патриотов из глубинки», которые на досуге читают одноименное сочинение Раиса и развешивают дома картинки из народной жизни Йозефа Лады.

Вот это и называется «индивидуальный образ объективной действительности». И было совершенно бесполезно говорить Зузане:

– Ты что, забыла, как раздражала нас эта дыра? Городок, где все заглядывают друг другу в тарелки и под кровать. Где можно желать только одного – бежать отсюда! Что мы все в конце концов и сделали.

Но Зузана об этом не помнила – или не хотела помнить. Да и в ее репертуаре, особенно в последний период, когда она стала целенаправленно добиваться трона и короны чешской поп-музыки, хватало клюквы в духе «Избушек под горами». Родные просторы были в моде.

– Нет, знаешь ты это либретто или не знаешь? – наседал Анди.

– Да говорю же тебе: немного, в общих чертах.

– Ну ладно, – милостиво заключил Анди. – А то я нарочно спросил. Чтобы Тома не подвести, понял?

– Нет.

– Боже мой, – с сочувствием вздохнул Анди, – а вдруг бы ты украл его идею?

– Да что ты, не украду, – пообещал я. Великодушие не позволило мне объяснить Анди, что, как говаривали предки, грешно обирать нищего, тем более когда это твой товарищ. И откуда только Зузанка взяла, что я не люблю людей!

– Уверен, это будет сенсация! – набрал новую порцию воздуха Анди. – Молодой певец, лауреат «Кокоржинского дрозда», едет, видишь ли, в Прагу. Сам он из деревни, но у них там есть ансамбль… Ребята, конечно, не профи…

– Не профи? – переспросил я.

– Ну, не профессионалы, – снисходительно пояснил малыш Анди. – Но группа что надо. И вот этот козел…

– Какой козел?

Любовь Анди к жаргонным словечкам меня несколько сбивала с толку.

– Ну, козел, который выиграл «Дрозда», ясно?

– Ага.

– В общем, он думает, что он звезда, второй Готт или, к примеру, Пилат. Понял?

Это я понял. Любой из жрецов поп-музыки с радостью заменил бы Маэстро. До сих пор я следил за полетом творческой мысли Анди без особого напряжения.

– Ну вот, – сказал Анди, – значит, этот идиот в Праге. Так, да?

– Тебе виднее, – заметил я. То, что козел превратился в идиота, от меня не ускользнуло.

– Само собой, – заявил Анди. – Думает, его там только и ждали.

– Да ну? – Меня разобрало любопытство. – А его, ясное дело, никто не ждал?

– Точно, – обрадовался, почуяв мой интерес, Анди, – в этом-то вся и штука!

– А потом он возвращается в родную деревню к своему комбайну, и каждое воскресенье эти лабухи играют на танцах… – предложил я приемлемую, на мой взгляд, развязку душераздирающего сюжета.

– К какому комбайну? – растерялся Анди. – Я что, сказал, что он комбайнер?

– В общем-то нет, просто…

Анди присвистнул.

– А я и забыл, что у этого типа должна быть профессия… Постой, может, сделать из него механизатора?

– Годится, ловкий ход.

– Но главное впереди, – ликовал Анди, – главное – интрига!

– Как, это еще не все? – притворно ужаснулся я. На самом деле бред диск-жокея меня искренне забавлял.

– Да что ты! В этой дыре, где он, стало быть, работал механизатором, у него была девица!

– Маруна, – предложил я, но в голове Анди созрела другая идея.

– Да не Маруна, а Итка. Эта его девица тоже пела с теми лабухами. А когда он дернул в Прагу…

– Кто, козел? – перебил я.

– Ну да, этот идиот, – продолжал Анди. – Их, как говорится, развела судьба, и вот Итка получает письмо от одной популярной певицы: перестань, мол, зариться на своего дружка, мы, мол, с ним собираемся пожениться. Потому как она знаменитая и этот тип тоже таким станет.

– Но ведь она, эта твоя знаменитость, не могла знать…

– Чего? – забеспокоился Анди.

– Прославится козел или нет.

– И не знала, – горячо начал объяснять Анди, – но ведь она в него втюрилась.

– Так что бы ей, при ее-то блате, не помочь ему? – поинтересовался я, злорадствуя, что Анди заблудился в дебрях собственного сюжета.

– Э-э, ты ее не знаешь, – глубокомысленно подмигнул Анди, – такая, между нами говоря, стерва!

– Кто? Маруна?… То есть нет… Итка?

– Да нет же, – сказал Анди, – я про певицу. Она представляла себе дело так, что этот тип пробьется сам.

– А когда он не пробился…

– Ну да, – закончил Анди, – она его бросила.

– Зараза, – подытожил я.

– Не говори, – согласился Анди.

– И чем же это все кончится?

– Что – все?

– Да эта история с козлом и Иткой, которой та зараза написала письмо.

. – Они поженятся, – восторженно объявил Анди, – Итка его простит.

– Обалдеть, – я был просто сражен, – ничего не скажешь, Анди, здорово закручено.

– Правда? – обрадовался диск-жокей. – Меня, понимаешь, тошнит от всяких там подделок под Шекспира и компанию.

– Верно, – сказал я. – Оригинальное творчество – великое дело.

– Не прибедняйся, Честик, ты тоже кое-что можешь!

– И мне так казалось, – голос мой окрасился скорбью, – но вашему сюжету остается только завидовать.

– Смотри не укради!

– Боже сохрани, – развеселился я, – честное слово, не украду.

– Ты настоящий друг, – похвалил меня Анди. – На премьере в Карлине мы с Томом оставим тебе место в нашей ложе.

– Спасибо, – растрогался я.

– И тут такой прокол, – погрустнел Анди. – Я-то думал, что Итку, этого самородка из глубинки, будет играть Зузана.

Зузана… Слова Анди вернули меня от беспечной болтовни к горькой действительности. Так вот как выглядит мюзикл, который, согласно вчерашним откровениям Гертнера, был списан с нашей истории. У меня не было причин не верить простодушному Анди. Да, узнать нашу историю во всем этом мог бы, сняв слой всевозможных напластований, только искушенный психоаналитик. И Томаш еще мечтает о Карлине! Какое счастье, что Зузана Умерла…

– Я думал, у вас дело на мази, – сказал я Анди, – ведь ваш мюзикл вроде бы ставят в Жижкове на Малой сцене?

– Ну да, мы репетировали в субботу допоздна, но это все еще в процессе становления, ясно? «Работа в процессе», Джойс, понял?

Речь Анди пестрила этими двумя словечками, «ясно» и «понял» со знаком вопроса, хотя ничего такого, что требовало бы приложения усилий для уяснения и понимания, он не высказывал. Всякий раз, когда с языка Анди слетало: «И вот я перешел улицу, понял?» – мне хотелось вставить: «Как не понять, Анди, ты перешел улицу!» Впрочем, моя душевная чуткость никогда не позволяла мне вести себя так недостойно, и я трусливо уверял себя, что тут виновата скорее наша родная речь, чем интеллектуальные потенции ее осквернителя.

– Как бы то ни было, Зузане эту Итку уже не сыграть, – хмуро сказал я.

– Прости, – застонал Анди, – я, наверное, натрепал много такого, что тебе больно слышать! Но все же имей в виду, Честмир: если не в Карлин, то на Малую сцену, на премьеру, ты просто обязан прийти.