Таинственный незнакомец

«И куда это грибы деваются, когда их позарез нужно? Дёрнуло же утром похвастаться: спорим, принесу полную беленьких!

Может, пройти по опушке?»

Как опытный грибник, Костя положил на дно корзинки всякую ерунду: сыроежки, горькушки, свинухи, на них торчком поставил парочку красных. Шоколадную шляпку единственного боровика (ногу пришлось выкинуть, гнилая) он поместил сверху, окружил ее мохом и берёзовыми ветками. Теперь, с первого взгляда, корзинка кажется, красивой и тяжёлой, прямо-таки набитой первосортными грибами.

И на опушке грибов нет как нет. Костя хотел уже идти к дому, как вдруг увидел незнакомца.

Одет он был, как обычно одеваются дачники: в чесучовый помятый костюм и соломенную шляпу. Лицо, обожжённое солнцем, глаза круглые, голубые, лоб в морщинах. Дачник как дачник, ничего особенного.

Но занят он был совсем неподходящим для такого солидного мужчины делом: катал перед собой игрушку.

Знаете, для малышей делают таких бабочек на колесиках? Малыш толкает перед собой палку, а жестяная бабочка крыльями машет. Но никакого малыша не было, да и игрушка была особенная: вместо бабочки взмахивал серебристыми лепестками металлический цветок. Посреди цветка циферблат с двумя стрелками: одна короткая, другая длинная, на иголке, как у компаса.

— Мальчик! Э, как тебя… мальчик! — позвал незнакомец.

Костя подошёл, но остановился на приличном расстоянии.

— Мальчик, как тебя зовут? А?

— Ну, Костя.

— Так вот, дорогой Нукостя. Мне нужно найти гриб. Где тут грибы?

— В лесу грибы, — мрачно ответил Костя. Вопрос показался ему обидным намёком.

— Это я знаю, а вот искать не умею… э, да у тебя их целая корзинка!

При этих словах незнакомец быстро подошёл, бесцеремонно выхватил из рук Кости корзинку и вывалил грибы на траву.

— Ничего, ничего. Вернём с процентами… — бормотал он. Шляпка единственного боровика ему, видно, понравилась: он жадно схватил её, шумно понюхал, переломил…

У Кости появилось два желания: первое — зареветь, а второе — ударить незнакомца палкой по соломенной шляпе. Но для первого он был недостаточно мал, а для второго…

— Так вот, дорогой Нукостя, ты видишь перед собой изобретателя универсального кладоискателя… Фу, в рифму заговорил! Короче говоря, вот этого прибора.

Незнакомец открыл в своей игрушке маленькую дверцу, сунул в неё кусок боровика. В аппарате что-то загудело.

— Обождём несколько минут, он должен зарядиться грибным запахом.

Гудение смолкло. Что-то щёлкнуло, и металлический голос прозвенел:

— Запах органический. Индекс двадцать четыре. Запах органический. Индекс двадцать четыре.

— Очень хорошо! — обрадовался чему-то незнакомец.

— Ставим двадцать четыре на циферблате. — Он повернул рычажком малую стрелку так, чтобы она указывала на двадцать четыре, и освободил длинную стрелку. Та закачалась на игле.

— Пошли!

Незнакомец повёз свой серебристый цветок вдоль опушки. Костя пошёл рядом. Стрелка нерешительно закачалась и вдруг резко прыгнула вправо. Металлический голос сказал:

— Цель десять метров. Цель десять метров.

— Иди, Нукостя, — сказал незнакомец, — собирай грибы.

— Куда? — не сразу понял мальчик.

— Отсчитай десять метров… у тебя шаг какой?

Костя раздвинул ноги и стал глядеть на свои тапочки.

— Эх, ты, — засмеялся изобретатель, — не знаешь свой шагомер. Вот у меня: три шага— два метра. Смотри!

Он быстро «отмерил» десять метров, наклонился и… вытащил из травы белый гриб. Да какой! Крепкий, нестарый, с большой душистой шляпкой, с мраморным рисунком на пузатой ножке.

— Бери!

Костя положил гриб в свою корзинку, и сразу же в аппарате щёлкнуло и металлический голос прозвенел:

— Запах органический в непосредственной близости! Запах органический в непосредственной близости!

— Изолировать, изолировать надо, — засуетился незнакомец, — а то он будет бубнить одно и то же.

Он вытащил из кармана клеёнку и накрыл корзину. Стрелка сразу же указала на маленькую ёлку:

— Запах органический. Цель двадцать пять метров.

— О! — восхитился изобретатель. — Далеко взял! На пределе мощности.

На этот раз отмерил расстояние Костя. Из-под широких, лежащих на моховых подушках еловых лап он вытащил три маленьких грибка. «Такие мама любит мариновать», — подумал Костя, укладывая новую добычу, и робко спросил:

— Дядя, а как это он находит?

Они сидели на пенёчках усталые и счастливые. Костина корзина была заполнена выше краёв отборными грибами. Незнакомец держал на коленях свой аппарат и гладил его, как котёнка.

— Ты знаешь, что такое запах? — вдруг спросил изобретатель.

— Запах… ну, когда воняет, — ответил Костя и смутился.

— Превосходно! Ты всё-таки знаешь больше многих учёных… те говорят, что мы ещё не знаем, что такое запах. Как бы тебе объяснить попроще… мм… видишь ли, все предметы пахнут. Одни сильнее, другие слабее. Наш нос — прибор несовершенный. У собак лучше, но тоже слабоват. Пахнут не только цветы, грибы, смолы, резина, кожа. Пахнут металлы и минералы, пахнут железо и медь, пахнут гранит и глина. Всё даёт о себе знать сигналами-запахами: я здесь! я тут!

Незнакомец глубоко вздохнул и пошевелил пальцами, будто ощущая огромный букет запахов.

— Мой аппарат улавливает запахи и определяет их направления. Ты понимаешь, милый Нукостя, какие открываются возможности! Геологи будут находить руду по запаху, китобои настигать китов по запаху, милиция находить преступников по запаху… я просто не вижу границ для применения моего прибора.

— А за сколько метров он чует?

— За двадцать пять метров. Это потому, что току мало. Вот дать ему сильный ток, так он и за километр учует… Ой, что же это я сижу! Мне же пора в город. Ты не знаешь, когда очередная электричка в Ленинград?

Ещё бы не знать! Мать Кости работает на станции, и он давно знает расписание наизусть:

— В пятнадцать — пятнадцать. Успеете.

— Бегу! Н-да… Но с этим агрегатом прямо на конференцию! Будь другом, спрячь у себя этот кладоискатель. А? Мне он мешать будет. Я ведь не домой сейчас. Приеду за ним дня через два. Идёт? Используй мой аппарат, как хочешь. Мне будет интересно узнать о его возможностях. Ищи сам, ищи для других. На два дня ты делаешься добрым волшебником. Где ты живёшь, Нукостя? У самой станции? В жёлтом домике?

Изобретатель махнул рукой и побежал, оставив Костю с полной корзиной грибов и с таинственным аппаратом под мышкой.

 

Трудное положение доброго волшебника

«Обед под подушкой. Вернусь поздно», — прочёл Костя на листке отрывного календаря. Торопливо съев тёплый суп и остывшие котлеты, Костя сел на диван и задумался.

Может, это всё снилось? Нет, вон корзина с грибами, а в руках эта хитрая штука. Что бы такое сделать с ней? Два дня он может находить всё, что захочет! Но что он хочет найти? Опять грибы? Это уже скучно — всё грибы да грибы…

Как назло, в последние дни Костя ничего не терял. Можно, конечно, поискать для друзей и знакомых. Но сперва надо ещё раз убедиться, что аппарат исправно работает.

Костя сунул в ящичек кладоискателя колбасную кожуру, а сам бросился с кружком «семипалатинской» на двор. Куда бы спрятать? Ну, хоть под лопух…

Кладоискатель сработал великолепно. Колбаса была найдена быстро. Что ж, значит можно идти к Андрюшке.

Костя выбрал Андрюшку потому, что знал — это самый первый растеряха в посёлке. Даже удивительно, что у него брат известный спортсмен Александр Оглоблин. И сам Андрюшка ходит в детскую спортивную школу, но был и остаётся страшным растяпой.

Встреча произошла во дворе перед домой Андрюшки.

— Ты щенка не видел? — сразу спросил Андрюшка.

— Какого щенка?

— Да моего! Не знаешь, что ли, подарили мне, Чёрный такой. Цуцик, Цуцик! — закричал Андрюшка, шаря в канаве. — Цуцик, Цуцик, на, на!

— Что ты его в канаве ищешь? Будет он сидеть в канаве!

— А что? Запросто мог уснуть тут. Цуцик! Цуцик!

— Хочешь… хочешь я тебе, его найду? — спросил Костя, и даже голос у него дрогнул от волнения.

— Врёшь!

— Честное пионерское!

— Ну, находи. Где будешь искать-то?

Вместо ответа Костя сунул в руки Андрюшке кладоискатель:

— Вот.

— Мне щенок нужен, а ты мне дрянь какую-то… Что это?

Когда Костя рассказал про своё знакомство с изобретателем, Андрюшке стало совсем невтерпёж найти щенка.

— Ну, начинай, что надо? — торопил он.

— Надо… — тут Костя прикусил язык. — Надо, понимаешь, кусочек щенка. А?

Андрюша вытаращил глаза:

— Да ты что?

— Надо же аппарату зарядиться запахом, иначе он искать не может.

— Несовершенный у тебя аппарат. — Андрюшка повертел кладоискатель и вдруг заметил на нём три буквы.

— Абеце, — прочитал он. — Как в геометрии: «Треугольник АВС». Переименовать его надо в «ЧПХ» — чепуха! Понятно?

— Сам ты чепуха! — обиделся Костя. — Сам ищи своего Цуцика. У меня и дома работы хватит.

Мать вернулась поздно и, не заметив ни хитрого аппарата, ни корзинки с грибами, легла спать. Но часа в три ночи ей пришлось проснуться. Громкий, металлически звонкий голос объявил:

— Запах органический в непосредственной близости! Запах органический в непосредственной близости!..

— Костя, — негромко сказала мама, — ты почему радио не выключил?

Костя быстро вскочил с постели.

— Запах органический — в непосредственной близости, — громко повторял кладоискатель.

— Да выключи ты его! — рассердилась мать. — Ну и передают же ерунду какую! Наверно, постановка какая-то… нашли время! Ночью!

Костя наконец нащупал в темноте прибор и нажал кнопку.

Утром мама сразу же увидела корзинку с грибами.

— Вчера набрал? Ну и молодец ты у меня, — ласково сказала она и потрепала Костю за чуб. — Какие красавчики! Где нашёл-то?

— Да не я их нашёл, — угрюмо сознался Костя. — Подарили мне.

— Ой, врёшь! Родной матери врёшь! Какой же это дурак подарит полную корзину белых грибов! Ну, скажи, какой дурак?

— И не дурак вовсе. Учёный! Он опыты делал с аппаратом. Аппарат ему находил грибы, а он их мне отдавал.

— Ой, крутишь чего-то!

— Я кручу? А это видела?

Костя вытащил из угла кладоискатель, торопливо открыл дверцу прибора, сунул туда колбасную кожуру и сказал, подражая изобретателю:

— Подожди, пусть зарядится.

Прибор загудел и произнёс:

— Запах органический — индекс тридцать один!

— Ну, — спросил Костя, — поверила? Он всё может найти, лишь бы запах был подходящий. Колбасу если спрятать— здорово находит.

— И что же, сынок, эту штуку он насовсем тебе отдал? — спросила мать, с уважением поглядывая на кладоискатель.

— На два дня.

— Костенька, милый, так ведь надо в лес идти. И я пойду. Отпрошусь с работы. Меня тётя Даша заменит. Вот хорошо-то! И насолим и намаринуем…

Костя уже совсем было согласился снова отправиться в лес, как вдруг в дверь влетел Андрюшка.

— Состязание… уф… срывается! — прокричал он, переводя дыхание.

— Как так срывается? Врёшь! Оно ж в воскресенье, шестнадцатого.

Этим состязанием на первенство области уже давно жили все ребята Краснорецкого района. Они знали команду участников, подсчитывали шансы каждого спортсмена.

— С шестнадцатого на завтра, на девятое, перенесли, — рассказывал Андрюшка. — Братан, как узнал, так за го-лову и схватился. Завтра чуть свет выезжать, а Плотичкиной нет.

— Ну так позвать её на-до, — ответил Костя. — Чего психовать-то?

— Тут запсихуешь, когда никто не знает, где она. Вчера зашла к братану и говорит: «Я погостить к подруге поехала. В Ступино съезжу». И приветик! Ни улицы, ни номера дома!..

— Ну и шут с ней, — прервал Костя, — подумаешь, без Плотичкиной выступить нельзя!

— А вот и нельзя! Она стометровку за двенадцать и три десятых секунды бегает. Без неё о первом месте и не думай! Я к тебе и побежал потому, что у тебя этот… АВС… Может, найдёт?

За спортивную честь района Костя болел не меньше Андрюшки. К тому же ему очень нравился знаменитый Александр Оглоблин.

— А как же мы искать её будем? Ведь надо же по запаху, — неуверенно сказал Костя.

— Об этом не беспокойся, — ответил Андрюшка. — Эта Плотичкина вроде меня. Ужасная растеряха. Знаешь, сколько её вещей у братана? Перчатка, записная книжка, пропуск на стадион, платок, билет в кино, несколько пи-сем… Я уже всё проверил. Пошли!

Костя виновато посмотрел на маму.

— Завтра не придётся за грибами, — сказал он. — Тут, мам, дела такие… общественные.

Знаменитый брат Андрюшки сидел за столом, подперев щёки огромными кулаками, и глядел в одну точку.

— Саш, — быстро заговорил Андрюшка. — Вот этот аппарат, о котором я тебе утром рассказывал, помнишь? Костя найдёт Машуру, только дай нам что-нибудь из её вещей…

— Отстань, Андрюха! Чушь это!.. А впрочем, бери всё, что хочешь. Мне всё одно — нокаут!

Они выбежали за калитку и помчались к станции. До Ступина была всего одна остановка. Обычные дворики с квадратными заборишками окружили ребят. Они завернули в первый же переулок и остановились.

Мальчишки кинулись к столу, выдвинули ящик.

— Вот это подходяще, — решил Костя, вытащив маленький носовой платок с голубой каёмкой. От платка сильно пахло духами.

— И карточку её возьми, — шепнул Андрюшка.

Костя открыл дверцу, запихал в прибор платок и с удовольствием услышал:

— Запах органический! Индекс сорок два!

Костя покатил кладоискатель серединой улицы. Аппарат молчал, будто бы воды в рот набрал. Андрюшкой сразу же овладели сомнения:

— В посёлке десять линий да ещё Финская улица.

Пограничная улица. Железнодорожная улица. За неделю не обойдёшь!..

— Скис? — сердито спросил Костя.

Они находились на краю посёлка. Финская улица дальше переходила в полевую дорогу.

— Цель — двадцать пять метров! Цель — двадцать пять метров! — как-то торжественно зазвенел голос кладоискателя.

Мальчишки остановились. Стрелка показывала в поле.

— Да что она там, загорает? — вслух подумал Костя.

— Не знаю. А твой аппарат не врёт?

Но аппарат продолжал упорно твердить:

— Цель — двадцать пять метров! Цель — двадцать пять метров!

Они медленно пошли по кочковатому лугу, то и дело обходя ямы.

— Цель в непосредственной близости! — завопил прибор.

— Да что она… в помойке зарыта? — со страхом прошептал Андрюшка.

Костя нагнулся и вытащил из ямы мутный флакон.

— «Серебристый ландыш», — прочёл он. — Понятно.

Платок надушен «Серебристым ландышем». — Костя размахнулся и бросил флакон далеко за кусты в пруд. Прибор сразу же умолк. — Ложный след… — Костя огорчился, но не подал виду.

Очень неудобно было идти по самым населённым улицам. В палисадниках и на дорожках, вдоль заросших ольхой канав, играли малыши. Увидев кладоискатель, они увязывались следом, надоедали расспросами, приставали, а иногда и бросали в аппарат камешки. Что с ними делать? Для них слова «состязание» и «Плотичкина» — звук пустой.

— Отойдите! — кричал Андрюшка. — Не мешайте! Это научный опыт!

— Ха-ха-ха! Учёные едут! Учёные! — заорали малыши.

Костя с трудом прокладывал себе дорогу. Андрюшка совсем растерялся.

Но тут:

— Цель — восемнадцать метров! — зазвенел голос. — Поправка! Цель шестнадцать метров!

Шум сразу утих, и дорога освободилась. Малыши пошли позади, вполголоса спрашивая:

— Кто это сказал? Зачем это?..

Но ребятам было не до них. Они смотрели на стрелку, решительно прыгнувшую к идущей навстречу толстенной тёте.

— Поправка! — орал прибор. — Цель — двенадцать метров! Поправка — цель десять метров!

Толстая тётя с опаской обошла кладоискатель и услышала:

— Цель рядом! Цель рядом!

— Тьфу, — плюнула она, — нашли, к чему радио приделать! Тьфу!

— Бежим, — шепнул Костя.

Прошли восьмую линию, потом девятую — аппарат молчал. Андрюшка, волоча ноги, тянулся в трёх шагах позади Кости. И вдруг…

— Цуцик! — завопил Андрюшка. — Мой Цуцик!

Костя остановился и оглянулся. Андрюшка с сияющим лицом глядел в конец улицы:

— Вон, вон за собакой побежал… я… я сейчас, Костя. — И он помчался, крича — Цуцик! Цуцик! На! На… на!

В первую минуту Косте захотелось плюнуть на всё, забросить прибор в канаву, а самому пойти домой.

Но это только одну минутку. Он вытер ладонью мокрое от пота лицо и ещё крепче сжал ручки кладоискателя.

Вот и десятая линия. На улице проблёскивает витриной продовольственный магазин. Двери раскрыты настежь. Народу— негде яблоку упасть.

— Цель — десять метров. Цель — десять метров, — проговорил кладоискатель сиплым тихим голосом.

Костя даже вздрогнул от неожиданности. Стрелка показывала на раскрытые двери магазина. Прибор повторил ещё более хрипло, и Косте показалось, что жалобно:

— Цель — десять метров. Цель — девять метров.

— Выдохся! — Костя в испуге встряхнул аппарат. Тот прошипел еле слышно:

— Смените ба-та-ре-ю…

Что-то щёлкнуло, тихо прозвенело и умолкло.

А если Плотичкина в магазине? Может, войти и крикнуть:

— Тётя Плотичкина!

Нет, как-то стыдно кричать.

Костя вытащил карточку Плотичкиной. На обороте крупным круглым почерком было написано:

«Сашуре от Машуры на вечную память».

— Дружат, а поссорились, — подумал Костя. — Вот так и я с Андрюшкой.

Он втиснулся в толпу.

И сразу же кладоискатель зацепился за чью-то юбку. И началось:

— Куда? Куда?..

— Бабоньки, юбку порвал, как есть порвал!

— Я нечаянно, — тихо сказал Костя, порываясь вперёд, но чья-то сильная рука вцепилась в его плечо:

— Стой, мальчик. Тут очередь. Постарше тебя стоят.

— Да я не покупать. Я тётю ищу.

Рука разжалась, и Костя нырнул в глубь толпы, чиркнув кого-то по ногам кладоискателем.

— Ай, капрон! — пискнула девчонка.

И вдруг Костя увидел долгожданные круглые щёки и соломенную копну на голове.

— Тётя Машура!!! — отчаянно закричал он. — Я к вам! От Оглоблина!

Плотичкина так покраснела, что стала похожа на спелый помидор:

— Ты ко мне, мальчик?

Они с трудом выбрались из магазина.

— Состязание завтра, тётя Машура! Завтра! — торопливо говорил Костя. — Меня Оглоблин послал за вами…

Тут они увидели Андрюшку. Он тащил на длинной верёвке упирающегося чёрного щенка.

— Вот, — сказал Костя, кивнув в сторону Андрюшки, — остальное он объяснит. А мне пора.

И зашагал к дому.

 

1

Покупка

Толстый румяный старик вошёл в ювелирный магазин «Самоцветы». Равнодушно миновав прилавок с золотыми часами, обручальными кольцами и браслетами, он остановился у витрины «Изделия из янтаря» и, близоруко щурясь, почти касаясь носом стекла, стал долго и внимательно рассматривать блестящие безделушки.

— Здравствуйте, Никодим Эрастович! — поклонился ему продавец. — Давно, давно вас не видно.

— Здравствуйте, здравствуйте, — приподняв широкополую выгоревшую шляпу, отозвался старик. — Я уже кончаю читать курс, перебрался на дачу… Есть что-нибудь интересное?

— Кое-что. Недавно умер один крупный коллекционер янтаря. Свою коллекцию он завещал государству. Художественные ценности пошли в музей, а прочее к нам. Пройдите, пожалуйста, сюда. — Он подвёл старого покупателя к застеклённому шкафу. На узких полочках, подсвеченные электрическими лампочками, лежали фигурки из янтаря. — Вот, — показывал продавец, — брошь с паучком, шарик с козявочкой…

— Это не козявочка, а комар. — Старик неразборчиво назвал комара по-латыни. — А вот паучка дайте посмотреть.

— Пожалуйста, смотрите, выбирайте…

Учёный несколько минут рассматривал заключённого в янтарь паучка. Поворачивал его и так, и этак.

— Нет, — наконец сказал он, — этот паучок, дорогой мой, занесен во все каталоги. Может, ещё что есть?

— Жаль, но… — продавец развёл руками, — с козявками… виноват, с комариками больше нет ничего.

Старик обвёл глазами полку. Вдруг его белые кустистые брови поползли вверх:

— А что это за яйцо?

— Яйцо? — продавец вытянул шею. — Ах, это! Пожалуйста!

Предмет, заинтересовавший старика, был отшлифован в форме груши.

— Тёмный, ох какой тёмный, — говорил Никодим Эрастович, поднося «грушу» к лампочке. — Прямо-таки крепкий чай по цвету. А что внутри?

Внутри «груши» что-то белело.

— Напоминает рыбную сосиску, — сказал продавец и смутился.

— Сосиску?

— Ну да. Знаете, иногда бывают в продаже такие белые сосиски?

— Нет, не знаю, — с искренним удивлением ответил старик. — Но триста миллионов лет назад никто не делал сосисок: ни мясных, ни рыбных. Что же это такое?

— Вам лучше знать, — скромно ответил продавец, — вы человек учёный.

Никодим Эрастович молчал. Он думал.

— Разрешите выписать чек? — спросил продавец.

— Чек?

— Да, чек. Десять рублей сорок пять копеек.

Учёный уплатил деньги, положил в портфель покупку и, вежливо приподняв шляпу, вышел на улицу.

— Кто это? — спросил продавца заведующий магазином.

— Профессор Тулумбасов.

 

2

Что же это такое?

Никодим Эрастович сидел в вагоне электрички и, прижимая портфель, сгорал от любопытства и нетерпения.

«Что же это может быть? — снова и снова задавал он себе вопрос. — Початок растения каменноугольной эпохи? А что, если это просто пустота в янтаре, пузырёк воздуха? Но тогда интересно „изловить“ этот пузырёк и, сделав анализы, узнать состав атмосферы нашей планеты в далёком прошлом. Но можно ли сделать анализ с таким маленьким количеством воздуха?»

Он был так погружён в размышления, что, протянув контролёру сезонный билет, громко сказал:

— Это, конечно, яйцо прямокрылого!..

Контролёр не удивился: мало ли что может присниться старому человеку. Он усмехнулся и прошёл дальше, напомнив:

— Не проспите своей станции, гражданин!

Каждое лето Тулумбасов проводил в посёлке Ольховка. У него была маленькая дачка с участком, заросшим крапивой. Косить траву и делать клумбы профессор не хотел. Ему больше по душе было видеть под окном, как он говорил, «крохотный заповедник». Никодим Эрастович никогда не был женат, и его немудрящее хозяйство вела племянница Мария Семёновна, или проще Мара. Это была очень строгая особа, и старик её побаивался.

«Как бы не влетело за покупку, — подумал он, шагая по песчаной дорожке. — Всё-таки десять рублей с копейками… Пожалуй, ничего не скажу ей об янтаре».

— Дядя Дима! Опять ты задержался! Мой руки и иди обедать! — услышал он, едва ступив на порог.

— Я сейчас, Мара. Только портфель занесу в лабораторию, — поспешил ответить профессор, бочком пробираясь в свою комнату.

Лабораторией Никодим Эрастович называл свой кабинет. Эта маленькая комната была загромождена террариумами, аквариумами, садками и цветочными горшками. На письменном столе блистал медью микроскоп в окружении станочков для препарирования насекомых.

Профессор вынул из портфеля покупку, сунул её в нижний ящик стола и с самым счастливым видом пошёл ужинать.

— Сегодня сосиски, — объявила Мара.

— Сосиски! — в восторге закричал Никодим Эрастович, вспомнив о «сосиске» в янтаре.

Мара удивилась:

— До сих пор, дядя, ты был к сосискам равнодушен. Что это улучшило твой аппетит?

Поужинав, профессор прошёл в свою комнату, закрыл дверь на крючок и, потирая руки, подошёл к столу…

Обычно насекомых извлекают из янтаря с помощью растворителя, спирта или кислоты. Янтарь легко растворяется, а тело насекомого, состоящее из органического вещества, остается невредимым. Но таинственный предмет мог быть и не насекомым, а чем-то иным…

Осторожный учёный растворил только верхний слой «груши», а потом достал тоненькую пилку и принялся за работу…

Было видно, что «сосиска» почти не примыкает к янтарю, а лежит в полости, заполненной белесой пыльцой. Прошло полчаса. Никодим Эрастович устал и вспотел.

— Крепкая штука! — заметил профессор, утираясь платком.

— Если это яйцо прямокрылого, то каким образом оно могло попасть в янтарь? — бормотал он. — Хотя… кузнечики кладут яйца в землю очень неглубоко. Смола могла капать из пораненной ветки на землю капля за каплей. Может быть, так и было. Но это редчайший случай!

Он опять принялся за работу. За окном стояла чудесная светлая ночь. Мара вернулась из кино и, увидя в окне свет, крикнула, постучав в дверь:

— Дядя! Завтра с утра лекция! Ты забыл?

— Я сплю, я сплю, — ответил профессор, удваивая темп работы… Трах! Груша раскололась на две части, а непонятный белый предмет упал в ладонь учёного.

«Сосиска» оказалась осыпанной мельчайшей пылью. Никодим Эрастович осторожно положил её на ватный матрасик и вытер ладони.

— Ффу! — перевёл он дыхание и взглянул на часы. — Час ночи!

Никогда профессор не нарушал так грубо свой режим.

— Мара права, надо ложиться, а то завтра наговорю студентам такого!.. — Учёный зевнул. Глаза слипались. В комнате было душно. Тулумбасов открыл настежь окно, выключил свет, разделся и лег на диванчик, оставив на столе обломки янтаря и непонятный, размером с мизинец, белесый предмет.

 

3

Начинаются чудеса

Никодим Эрастович проспал всего три часа. Нетерпение подняло его с петухами. В саду было совсем светло. Учёный прошлёпал босыми ногами к столу и остановился, подняв брови: предмет, с таким трудом извлечённый из янтаря, лежал уже не на ватном матрасике, а на чёрной доске стола.

«Как это я так неаккуратно положил его, — подумал Никодим Эрастович. — Он, наверно, скатился с матрасика».

Профессор взял пинцет и осторожно зажал им «сосиску».

Он ожидал, что предмет окажется твердым или упругим, но оказалось, что внутри «сосиски» было пусто. Пинцет сжал белесую тонкую оболочку, и Никодим Эрастович заметил на остром конце оболочки круглое отверстие…

— Было ли оно вчера вечером? — вслух подумал учёный, дрожа от холода. — А что, если… нет, этого не может быть! Просто я вчера переутомился и был невнимателен. Этот предмет — оболочка яйца гигантского прямокрылого, возможно кузнечика, жившего триста миллионов лет назад. Насекомое карбона!

Никодим Эрастович оделся, закрыл окно и снова сел к столу. На этот раз он взял оболочку яйца пальцами… и, от неожиданности, уронил её на пол.

Оболочка была влажной!

Она казалась совсем свежей! Больше того! На подоконнике учёный обнаружил маленькую лужицу бурой жидкости…

— Личиночная жидкость, — прошептал профессор. — Значит… нет, я схожу с ума. Надо как-то объяснить и этот факт, а то можно спятить от таких чудес… Влажность оболочки можно объяснить… Ммм… хотя бы сильной росой. Ведь окно было открыто. А личиночная жидкость… мм… могла капнуть сверху, возможно на наличнике висела куколка бабочки. Бабочка вывелась ночью. Может, она и сейчас сидит там?..

Никодим Эрастович снова распахнул окно и далеко высунулся. Нет, ни внизу на траве, ни вверху на наличнике не было никакого насекомого.

— Ах как глупо получилось! — горевал учёный. — Может быть, я упустил потрясающее открытие! — Он снова и снова разглядывал оболочку яйца неизвестного насекомого…

— Дядя Дима! Пора вставать! — послышался из-за двери голос Мары.

Профессор так расстроился, что отказался от завтрака, чем очень удивил Мару.

— Ты трудный человек, — сказала она. — То приходишь в восторг от обыкновенных сосисок, то отталкиваешь тарелку с твоими любимыми пельменями.

Никодим Эрастович только вздыхал и морщился. Перед уходом он завернул в газету осколки янтаря, оболочку «сосиски» и упрятал их в портфель.

Как только Тулумбасов уехал, Мара, вооружась тряпкой и половой щёткой, вошла в кабинет учёного, старательно стёрла со стола пыль, подмела пол и, собрав мусор, вынесла его на помойку.

Нечего и говорить, что лекцию Никодим Эрастович провёл посредственно. Кое-как связав концы с концами, он едва дождался конца занятий. Студенты удивлялись, но, любя своего старого учителя, прощали ему бесконечные «ээ», «так сказать» и прочие слова — пустышки, которые раньше у него встречались крайне редко…

— Заболел старик, — сказал один студент.

— А может, семейные неприятности? — предположил второй.

— Наверно, и то, и другое, — заключил третий…

Никодим Эрастович Тулумбасов считался хорошим энтомологом. Особенно он преуспел в ортоптерологии, то есть в науке о прямокрылых. К прямокрылым же относятся кузнечики и саранча. Мысль о том, что он упустил возможность изучить живое ископаемое насекомое не давала ему покоя! Рассказать о том, что произошло с ним прошлой ночью он не хотел: боялся, что коллеги поднимут его на смех. Ехать в Ольховку тоже очень не хотелось — это причинило бы новые огорчения… Нет, надо забыть всё, что было. Пусть эта янтарная груша уйдёт из памяти, как сновидение.

Тулумбасов решил остаться на несколько дней в городе. Он пошёл на почту и послал Маре телеграмму: «Остаюсь связи экзаменами неделю. Дядя Дима».

Но он не прожил в городе и пяти дней. Как раз тогда, когда вернулось свойственное ему ровное и весёлое состояние духа, пришла телеграмма от Мары: «Огород погибает. Помойка зарастает. Теряю голову. Мара».

Первая фраза была понятна. Мария Семёновна вскопала две грядки и засадила их салатом, редисом, морковью и укропом. Никодим Эрастович не раз уже «спасал» огород, собирая с рассады различных гусениц и личинок. Но что означает тревога за помойку? И почему она зарастает? Надо было ехать в Ольховку.

С бьющимся сердцем Никодим Эрастович подходил к своему домику. Он отворил скрипящую калитку и прямо направился в огород. Профессор зашёл за угол дома и от удивления уронил портфель.

Помойки не было видно под мощной буровато-зелёной рощей неведомых растений. Одни поднимались тонкими чешуйчатыми столбиками, другие напоминали пушистые хвосты белок, третьи торчали голыми круглыми рогами с шишечками на кончиках ветвей. Профессор замер.

— Это хвощи-каламиты, — шептал он, глядя на столбики, — а там… эти пушистые… ну, конечно! Это ископаемый папоротник-сигилярия. А этот куст с шишками — лепидодендрон! Самый настоящий! Вот он какой!

— Посмотри на огород! Посмотри на огород! — услышал Никодим Эрастович за спиной, но он был так изумлён, что ещё минут пять молчал, весь уйдя в созерцание.

— Огород? — наконец переспросил он хрипло.

— Да, да, огород! — уже сердито повторила Мара.

Профессор со вздохом отвернулся от чудесной рощи и нагнулся над грядками.

— Я бы сказал… — протянул он, рассматривая изгрызенные всходы овощей, — я бы сказал, что это похоже на остатки от пира саранчи…

— Мне от этого не легче! — воскликнула Мара. — Дядя, ответь прямо, это твоих рук дело? Это какой-нибудь твой опыт? Так?

— Ты думаешь!? — вдруг громовым голосом закричал Никодим Эрастович. — Если я виновен во всём этом, то — чёрт возьми — это замечательно!

 

4

Чудеса продолжаются

Ученик шестого класса Гоша Линьков приехал на летние каникулы к бабушке. Домик бабы Вари стоял бок о бок с дачкой Тулумбасова. Но их участки были до того не схожи, что, казалось, низенький синий забор разделяет два разных мира.

Участок Тулумбасова бабушка называла «дикообразным». И в самом деле, более колючий, заросший сорняками садик не сразу найдёшь.

А вот у бабы Вари ярко желтели дорожки, синели анютины глазки, под окнами качались белые трубочки душистого табака, зелёная стенка из кустов спиреи отделяла садик от профессорских чертополохов и крапивы.

Гоша был такой маленький и худенький, что бабушка, глядя на него, давала себе клятву к осени раскормить внука до размеров её дородного соседа Никодима Эрастовича.

Июньским солнечным днём баба Варя послала Гошу в магазин за хлебом. Он уже подходил к дому, помахивая сеткой с душистой теплой буханкой, как вдруг у самой калитки заметил непонятный предмет. Мальчик подошёл ближе и разглядел красного с ярко- жёлтым брюхом кузнечика. Удивляли не только окраска, но и размеры насекомого: оно было толщиной в руку и полметра в длину.

«А, — подумал Гоша, — это игрушка! Игрушки всегда красят по-дурацки. Мне однажды мама подарила медведя синего цвета. А теперь выпустили, значит, кузнечиков цвета пожарной машины. Наверно, малыш какой-нибудь играл и забыл. Или потерял…»

Гоша протянул руку… но только он коснулся пальцами прохладной спинки, как игрушка щёлкнула и прыгнула за забор на участок Тулумбасова.

«Пружина сработала», — решил Гоша, с сожалением глядя вслед кузнечику. Но искать «механическое насекомое» в дебрях чужого сада он не решился.

— А, ладно! — махнул он рукой, направляясь к своей калитке.

Бабушка, нацепив на нос очки, читала свежую газету.

— Гошенька! Внучек! Ты послушай, что пишут-то! Вот и прославилась наша Ольховка!.. Ох, надо пойти поздравить Марию Семёновну и Никодима Эрастовича. Смотри-ка! — Она опять схватила газету. — Фотография сделана… это какое же место? Никак ихняя помойка? Ну да! Она и есть! Даже не верится. Вот прочти-ка сам…

Гоша положил хлеб и взял газету.

«КАМЕННОУГОЛЬНЫЙ ЛЕС… В 30 КИЛОМЕТРАХ ОТ НАШЕГО ГОРОДА!

Как стало известно, профессор Государственного университета энтомолог Никодим Эрастович Тулумбасов, изучая доисторических насекомых, случайно обнаружил в янтаре споры растений каменноугольной эпохи. Споры гигантских хвощей и папоротников оказались вполне жизнеспособными. Они проросли в саду профессора и под наблюдением учёного поднимаются с удивительной быстротой. Например, хвощ-каламит за сутки вырастает на полметра. Наш корреспондент только что вернулся из посёлка Ольховка, где с разрешения учёного он сфотографировал уникальную рощу. На снимке: роща из ископаемых растений в посёлке Ольховка».

«Так значит… этот кузнечик настоящий!» — подумал Гоша.

— Бабушка, я сейчас вернусь! — закричал он, срываясь с места.

Мальчик обежал синий забор и уже хотел толкнуть калитку в сад Тулумбасова, как увидел написанное наспех объявление:

«Посторонних убедительно прошу не отвлекать от работы. Тулумбасов».

Гоша потоптался у запертой калитки, поглядел на завешенные окна и медленно побрёл обратно…

— Неужто так и написано, что, мол, не заходите и не мешайте? — удивилась баба Варя. — Кто бы подумал! Такой человек вежливый, обходительный… Ну, что ж, нельзя так нельзя.

Прошло ещё несколько дней. Роща над помойкой так поднялась, что отдельные хвощи-каламиты торчали выше крыши, как буро-зелёные минареты. В первые дни после газетного сообщения к даче Тулумбасова непрерывно шли посетители. С утра до ночи перед запертой калиткой торчали любопытные. Иные влезали на берёзу, росшую у забора, и с вершины громко передавали свои впечатления. Тулумбасов принимал только учёных, ведущих вместе с ним наблюдения над ожившими древностями. Гоша видел его очень редко. Никодим Эрастович выходил в свой «заповедник» только поздно вечером. Он осунулся, побледнел и казался опечаленным. Иногда Гоша замечал, что профессор шарит в траве около дома, что-то ищет, осматривает лиловые головки чертополоха, жёлтые корзинки цикория…

НАСТУПИЛ ИЮЛЬ. Каждый день Гоша бегал купаться на озеро. Встреча с удивительной игрушкой поблекла в его памяти. К тому же у него появились друзья, а с ними было интереснее, чем сидеть и смотреть издали на рощу Тулумбасова… И вдруг Гоша опять встретил кузнечика!

На этот раз не было никаких сомнений — это был не заводной механизм, а живое насекомое. Но как же оно изменилось за месяц! Кузнечик вырос настолько, что казался чудесным красным мотоциклом, медленно идущим по дороге.

Гоша смотрел на его зелёную (чем-то напоминающую лошадиную) голову, на длинные чёрные усы, откинутые назад, на шесть ног «коленками назад», как поётся в песенке, на пульсирующее жёлтое брюхо, на вытянутые вдоль спины двухметровые красные крылья.

Кузнечик неуклюже ковылял по обочине дороги, обгладывая головки белой кашки. Гоша был от него в трёх шагах, но не боялся: круглые глаза насекомого смотрели спокойно, почти добродушно, как глаза верного старого пса.

Гоша достал из кармана пакет с бутербродами (бабушка не отпускала его на озеро без завтрака) и, отломив кусок булки, протянул его кузнечику:

— Кузя, Кузя, на, на!

Насекомое остановилось, будто прислушиваясь. Мальчик бросил на землю горсть крошек и отошёл в сторону. Кузнечик, быстро перебирая высокими лапами, подошёл и остановился над кусочком булки. Зелёная, похожая на лошадиную, голова пригнулась к земле — кузнечик съел предложенное угощение и уронил изо рта каплю бурой жидкости.

— Понравилось? Слюнки потекли? — повеселел Гоша, подбрасывая под ноги Кузе новые куски. Кузнечик ел и ел, а мальчик подходил к нему всё ближе и ближе. Но только он протянул ладонь, чтобы погладить отливающее рыжим глянцем седло на спине кузнечика, как с громким треском развернулись все четыре крыла, и Кузя, подпрыгнув, полетел по широкой дуге куда-то за сады и огороды.

На другой день, захватив с собой несколько кусков хлеба, Гоша пришёл на то же место.

Кузи не было. Мальчик поглядел на пустую дорогу и позвал негромко:

— Кузя, Кузя!

И вдруг с вершины старой берёзы, треща крыльями, взлетел кузнечик. Он очертил, снижаясь, полукруг, и сел на дорогу рядом с Гошей.

— Кузя, Кузя, — ласково повторял мальчик, кроша на ладони хлеб.

Кузнечик поднял чёрные усы и уставил на него смешные, глуповато-добродушные, круглые, как пуговицы, глаза.

На этот раз Кузя позволил Гоше тихонько погладить себя по красно-бурым крыльям.

У кузнечика был необыкновенный аппетит. «Волчий», — подумал мальчик. Он скормил ему весь хлеб, а Кузе всё было мало. И когда Гоша собрался уходить, насекомое заковыляло за ним вслед, как собачонка.

— Кузька, ты дурак, — сказал Гоша, — что я с тобой буду делать у бабы Вари? Ты же в собачью будку не влезешь. Да и напугаешь бабушку.

Неизвестно, что решил бы Гоша, но позади загудела машина, и Кузя «дал свечу» в соседний сад.

Мальчик вернулся домой. Там его ждала новая неожиданность: у бабы Вари сидел Тулумбасов.

 

5

Гоша спасает Кузю

— Поздоровайся, внучек, — сказала баба Варя. — Никодим Эрастович пришёл к тебе.

Гоша неловко пожал огромную ладонь профессора.

Тулумбасов не умел разговаривать с детьми: долго и скучно расспрашивал зачем- то, в какой школе Гоша учится, есть ли двойки, кто у них «читает» биологию. Наконец, покончив с необходимым, по его мнению, вступлением, он спросил:

— Гоша, не видел ли ты… мм… не встречал ли ты какого-нибудь необыкновенного насекомого? Я, как ты знаешь, нашёл в янтаре споры древних растений… Кстати, что же ты не придёшь посмотреть на них?

— Так ведь… — начал мальчик и поглядел на бабушку.

— Так вы же просили не тревожить вас, — договорила баба Варя.

— О, так это же не относится к таким хорошим соседям, как вы, — возразил Тулумбасов. — Приходите, хоть сейчас приходите!

— Спасибо! — на этот раз бабушка поглядела на Гошу.

— Так вот, — продолжал Никодим Эрастович, — у меня есть основание думать, что кроме спор… мм… что возможно в янтаре было яичко прямокрылого насекомого. И возможно, из этого яйца вышла личинка… мм… Так ты не встречал чего-нибудь такого?

— А какое оно из себя, это насекомое? — в свою очередь осторожно спросил Гоша.

— Мм… — промычал нерешительно профессор. — Может быть, кузнечик, может быть, саранча или… мм… медведка. Или — кто его знает — стрекоза…

— А оно должно быть большим?

— Да, да! Ты очень сообразительный мальчик. Очень большим. В каменноугольную эпоху жили стрекозы длиной метра два.

— А какого цвета это насекомое? — спросил Гоша, глядя в сторону.

— Этого я не знаю, — вздохнул учёный. — Да это и не так важно. Важнее всего внутреннее строение его.

А цвет… наверное, как и у наших прямокрылых, зелёный или коричневый.

— А что вы с ним будете делать? — спросил мальчик, продолжая глядеть в сторону.

— Как что? — не понял профессор. — Я его заспиртую, потом вскрою. Надо будет сделать препараты. Крайне интересно уяснить эволюцию отдельных органов прямокрылого… Вот так!

— Нет, я не видел вашего насекомого, — угрюмо сказал Гоша, глядя в пол.

— Нет?

— Нет.

— Он найдёт, он ещё найдёт, — подала голос бабушка, желая смягчить впечатление от резких ответов внука.

— Конечно найдёт, — подхватил Никодим Эрастович. — И вот ещё что… Скажи всем твоим приятелям, чтобы они тоже искали. Я в долгу не останусь. Пусть приходят, смотрят рощу… мм… могу уделить из своих коллекций насекомых. У меня есть, скажем, жуки-олени. А?

Гоша молчал, продолжая глядеть в пол. Тулумбасов распрощался и вышел.

— Что с тобой? — начала допрос бабушка. — Что ты дуешься на Никодима Эрастовича? Почему не хочешь поймать ему эту самую… как её? Саранчу, что ли? Я бы сама пошла ловить, да больно они противные.

— Ничего в них нет противного! — возразил Гоша. — И они очень умные!

— Да уж умнее тебя, как погляжу. Да они укусить могут! Они ведь сроду человека не видели. Легко ли! Триста миллионов лет! Тогда, поди, и обезьян не было, а не то что нас с тобой.

 

6

Первый полёт

Когда на следующий день Гоша пришёл на свидание с Кузей, кузнечик уже ждал на дороге. Быстро перебирая длинными лапами, он подошёл к мальчику и замер, выпуча блестящие глаза.

— Ах ты, Кузя, Кузя! — говорил Гоша, скармливая кузнечику очередной бутерброд. — Что я с тобой делать буду? Где тебя спрятать?

Ему пришло в голову, что Кузя похож чем-то на Конька-Горбунка. Правда, у него не было двух горбов, но зато длинные толстые усы вполне могли сойти за уши, да и седло было.

Гоша изловчился и сел на кузнечика верхом. Седло оказалось очень удобным, но Кузя попятился, стараясь освободиться от непривычного груза. В следующее мгновение Гоша почувствовал, что падает навзничь и ухватился за длинные усы кузнечика.

«А ведь я лечу!» — успел он подумать…

Кузя хотел подняться в своё убежище на вершине старой берёзы, но с всадником на спине он смог допрыгнуть только до красной железной крыши и с грохотом опустился возле водосточной трубы. Окна дома были открыты настежь. Гоша услышал испуганные голоса:

— Ой, что это?

— Никак камнем по крыше!..

— Так и пробить крышу можно!

— Сходи, Ваня, посмотри. Я боюсь что-то. Там кто-то ходит…

Тут Гоша по-настоящему испугался. Если увидят его с Кузей — всё пропало!

Не слезая с кузнечика, он стал тихонько подталкивать его коленями.

— Ну, Кузенька, Кузя, прыгай ещё, прыгай.

И Кузя прыгнул.

На этот раз ему удалось опуститься на берёзу. Дерево было очень старое, до середины ствола голое, но зато вершина темнела зелёной тучей. Не зря кузнечик выбрал её себе для жилья: густые пахучие ветви надёжно закрывали его от глаз прохожих.

Гоша наконец слез со своего «Конька-Горбунка». Он глянул вниз и зажмурился: до чего же высоко! Мальчик сел верхом на толстый сук, обнял руками другой и постепенно успокоился. Уж если Кузя поднял его так высоко, то он же сумеет и опустить своего хозяина на землю.

— Кузя! — позвал он кузнечика и попытался снова сесть в седло. Но Кузе, как видно, не понравилось возить на себе всадника. Он отошёл в сторону, потоптался на месте и вдруг полетел куда-то далеко-далеко.

— Кузя! Кузя! — кричал Гоша.

Кузнечик не возвращался. Сразу стало холодно и тоскливо. На вершине дул свежий ветер, а Гоша был в одной рубашке.

Он спустился пониже, крепко прижимаясь к шершавому стволу. Внизу, поблескивая синим асфальтом, лежала большая дорога. Прошла, надымив, машина, промчался, азартно нажимая на педали, велосипедист в голубой майке. Вот пританцовывая бежит малышка, а за ней идёт девчонка в красном сарафане…

«Люда Блинова, — узнал Гоша девочку с соседней улицы. — Позвать? А что, если сейчас вернётся Кузя? Людка увидит и разболтает… Но кузнечик не возвращается. А, была не была!»

— Люда! Блинова! — закричал Гоша.

Девочка остановилась, схватила за руку сестрёнку. Потом, решив, что это ей почудилось, встряхнула головой и пошла дальше.

— Да Людка же! Эй! — снова позвал Гоша.

На этот раз она огляделась внимательнее.

— Ой, Гошка! Куда ты залез? Что ты там делаешь?

— После расскажу. Тащи сюда лестницу, а то мне не слезть.

— Не слезть? А зачем залез, если лазать не умеешь. Вот и сиди на дереве.

— Мальчик, — шепелявя, заговорила сестрёнка, — в какую птичку ты играешь?

— В филина! — захохотала Люда. — Да как ты попал на дерево?

— Буду я тебе сейчас объяснять, как и что, — рассердился Гоша. — Тебя по-человечески просят: принеси лестницу. А не хочешь, так я другого позову.

— А куда я Муську дену? Есть у меня время искать лестницу. Да тебе тут нужна пожарная лестница!

— Мальчик, — опять заговорила Муська, — у тебя там гнездо есть?

— Зайди к моей бабушке, — не слушая вопросов, уговаривал Гоша. — У сарая лежит стремянка. Бери её и тащи сюда. Потом всё расскажу.

— Как же, даст мне лестницу твоя бабушка!

— Бери и всё тут. Баба Варя добрая. Скажи, что закинула шляпу на берёзу, поняла?

— Ладно уж, — сердито пробурчала Люда и пошла, таща за собой упирающуюся Муську.

Прошло полчаса — Люды не было. Наконец-то!

На дороге показалась странная процессия: впереди Люда со стремянкой под мышкой, за ней, придерживая лестницу за кончик, плелась баба Варя, а позади, держась за подол бабушки, подпрыгивая, шла Муська.

— Ну, показывай, где твоя шляпка? — грозно вопрошала бабушка.

Люда молча приволокла лестницу, с трудом поставила её к берёзе и, фыркнув, показала пальцем на прижавшегося к стволу Гошу.

— Гоша! Озорник! Ну, куда ты залез? — закричала бабушка.

— Он говорит, что не залезал, — смеялась Люда.

— Он играл в птичку филина, — пояснила Муська.

Гоша молчал. Он спустил ноги, но не мог дотянуться до стремянки. Пришлось повиснуть на руках… Уф! Наконец- то его ноги коснулись верхней ступеньки. Весь в поту, дуя на исцарапанные руки, Гоша «приземлился».

 

7

Беспокойная ночь

Тулумбасов долго не мог уснуть. Было душно и какая- то птица в саду свистела до того громко, что звенело в ушах.

— Чёрт возьми! — выругался профессор, поднимаясь с дивана. — Надо будет спросить у орнитолога Мальчевского, что за птица может так изводить. Это же не пение, а разбойничий свист!

Профессор взглянул на часы. Два часа ночи. Вдруг птица умолкла, но вслед за минутой тишины что-то гулко ударило по крыше.

— Дядя Дима! — забарабанила в дверь Мария Семёновна. — Кто-то прыгнул на крышу… я боюсь!

— Что за вздор! — рассердился профессор. — Кто может прыгнуть на крышу? Ну, сухой сук упал, вот и всё. Не будь такой нервной.

— Слышишь? Слышишь?

Там кто-то царапает когтями… дядя Дима, пойди посмотри.

— Зачем я пойду смотреть? — возразил Никодим Эрастович. — Я не суеверен. Стыдно, Мара. Ты в недалёком прошлом учительница математики и должна быть особенно… мм… трезвой в оценке явлений природы.

Неизвестно, подействовали ли на Мару укоризны её учёного дяди, но она собралась с духом и вышла в сад. Только взглянула на крышу, как с воплем сломя голову кинулась обратно в дом…

— Что с тобой? — испуганно спросил её Тулумбасов.

— Там… скелет.

— Что?

— Скелет… зелёный, страшный… ой, я больше не могу.

Учёный почесал седую голову. Постоял в раздумье. Он привык всем непонятным явлениям находить разумное объяснение. Но объяснить падение на крышу дачи скелета было очень трудно.

«Ошибка наблюдателя», — по привычке подумал он и, сопя от волнения, вышел в сад.

Стояла тёмная ночь начала августа. Как огромные трубы торчали доисторические растения. Никодим Эрастович взглянул на крышу: там шевелилось, блестя фосфорическим зелёным светом что-то, действительно напоминающее неполный костяк животного. Профессор кашлянул… и вмиг зелёный костяк взмыл в воздух и спустился на двадцатиметровый «минарет» хвоща — каламита. И сразу оттуда понёсся тот самый «разбойничий свист», который и разбудил Тулумбасова.

— Так это же… Не может быть! — закричал в восторге Никодим Эрастович. — Мара! Мара! Сюда!

— Что? Что? — спрашивала, высунувшись из окна, Мария Семёновна. Ей хотелось звать на помощь, она не сразу уловила, что дядя кричит от радости.

— Понимаешь? Это мой пропавший кузнечик. Он вырос, он уже не личинка. И он светится ночью, как наши светлячки. А как он поёт! Слышишь? Слышишь? Вот это мощь! — Профессор уже забыл, как только что проклинал неизвестную «птицу».

Но кузнечику, видимо, не понравилось, что тишину ночи нарушили человеческие голоса, он прыгнул и исчез в темноте.

— Улетел! Улетел, проклятый! — теперь уже с возмущением говорил учёный. — Как его поймать? Мара, я должен его изловить! Второй раз он ускользает от меня. Надо придумать ловушку.

С этими мыслями Тулумбасов вернулся в свою комнату и долго не мог уснуть. Конец ночи прошёл спокойно. Кузнечик не вернулся. А может, и вернулся, но не свистел.

 

8

Кузя разбойничает

Гоша заболел…

Правда, он говорил, что у него нет никакой температуры, а горло болеть и не думало, но… с бабушкой долго не поспоришь. Вмиг Гоша очутился под одеялом с градусником под мышкой.

— Тридцать восемь! — ахнула баба Варя. — Лежи, а я пойду вызову доктора.

— Бабушка, не надо доктора. Да и поликлиника сейчас закрыта.

— А тут рядом живёт доктор Блинов. Я мигом.

И Гоша остался один. Обычно к полудню он шёл на озеро, а по пути кормил Кузю. Бедный кузнечик, может, дожидается его… И не убежать. Тут ещё какой-то доктор Блинов придёт… И вдруг Гоша сообразил, что Блинов это отец Люды… Ну конечно. Надо позвать её и попросить покормить Кузю. Только согласится ли?

— Что это ты вздумал болеть, молодой человек? А? Посмотрим, посмотрим, — докторским вкрадчивым басом заговорил Блинов. — На даче болеть! Ай, ай, ай! Нехорошо, нехорошо! — он говорил, а сам быстро выслушивал и выстукивал Гошу. — Ничего серьёзного, Варвара Алексеевна, ничего серьёзного, — определил доктор и, выписав полоскание, уже прощаясь, вытащил из кармана газету. — Читали?

— Нет, Сергей Николаевич, мы ещё не получили газеты, — ответила баба Варя.

Доктор снова снял шляпу и сел к столу:

— Опять прославилась наша Ольховка. Вот, послушайте, что пишут:

«ДОИСТОРИЧЕСКОЕ ЧУДОВИЩЕ В ПОСЕЛКЕ ОЛЬХОВКА.

Мы уже сообщали, что в посёлке Ольховка существует роща доисторических растений. За последние дни участились встречи местных жителей и дачников с удивительным прыгающим животным. Профессор Тулумбасов считает, что это кузнечик каменноугольной эпохи. Как оказалось, вместе со спорами хвощей и папоротников в янтаре находилось яйцо прямокрылого насекомого, похожего на саранчу. Профессор уже видел его ночью в своём саду. Насекомое светится в темноте, как светлячок. Размеры его удивительны — до двух метров в длину. Не исключено, что хищное, сильное насекомое представляет опасность для людей. Рекомендуется не отпускать детей гулять одних, без сопровождения взрослых. Обществу охотников дано указание изловить чудовище живым или мёртвым».

— Да совсем он не чудовище, — не выдержал Гоша.

— Что ты говоришь? — повернулся к нему Блинов.

— Я говорю… можно чтобы ко мне пришла Люда?

— А ты знаком с Людой? Вот, что открывается, — усмехнулся доктор. — Ну что ж, болезнь не заразная. Пришлю!

Доктор ушёл. Бабушка долго охала и вздыхала. Ей не терпелось поделиться с кем-нибудь новостями.

— Ты лежи, Гошенька, — наконец сказала она, — а я на полчасика забегу к соседям.

Люда пришла сердитая:

— Зачем звал? Отец теперь будет смеяться. Он такой…

— А когда ты смеёшься, это ничего? — ответил в тон ей Гоша.

— Ну хватит. Выкладывай, что у тебя?

— Люда, ты умеешь молчать?

— Не хуже тебя, наверно.

— Так вот, я тебе кое-что открою и попрошу сделать. Если у тебя не хватит храбрости — не берись. Но тогда никому… поняла?

— Поняла. Выкладывай.

И Гоша рассказал всё: и своё первое знакомство с кузнечиком, и первый полёт на нём, и про предложение Тулумбасова.

— А сейчас он голодает, наверно. У него знаешь какой аппетит? Ему травой не наесться, а хлеб ему очень по вкусу, — закончил Гоша. — Люда, сходи, покорми его. Это под той берёзой. Надо в полдень прийти и позвать: «Кузя, Кузя!» Он и прилетит.

Только Люда успела сказать, что она не струсит и согласна идти к берёзе, как вернулась бабушка:

— Ох, внучек, чего я наслушалась. Все с ума посходили, как прочитали про эту кобылку, что ли. У всех, у всех что-нибудь да произошло. У Нины Ивановны пропала курица, так она кричит, что теперь знает, что с ней случилось. Николай Ильич, который живёт против пивного ларька, говорит, что зверюга эта утащила у него с головы шапку. У Федосьи Романовны в огороде кто-то срезал ночью подсолнечники — винит ту же тварь. У Елены Фёдоровны внучка стала заикаться, так она считает — напугало малышку это чудо-юдо. Тьфу!.. Но ты, внучек, не ходи в одиночку, пока не изловят эту… как её?

— Бабушка, я уже здоров, — чуть не плача, взмолился Гоша, — пусти меня… ну хоть вместе с Людой. Ну ненадолго.

— И думать не моги! На, полощи! — И она сунула ему кружку с лекарством.

Люда кивнула из-за бабушкиной спины: мол, всё сделаю, попрощалась и выбежала за дверь.

 

9

Кузя и Муська

— Ты совсем не занимаешься с младшей сестрой, — строго говорил Люде, доктор Блинов. — Ты же знаешь, что мама придёт только вечером, а мне пора ехать на работу. Вот опять куда-то собралась, а о Мусе не подумала. Кто думать будет?

— Папочка, сегодня не могу я с ней. Вот завтра могу, а сейчас мне пора, — быстро говорила Люда, бочком подвигаясь к калитке.

— Что значит «сегодня не могу»? Можно подумать, что у тебя свиданье назначено. И… и я запрещаю тебе несколько дней ходить по посёлку в одиночку. Ещё попадёшься в лапы этому зверю!

— Тогда я пойду с Моськой. Муся! Пошли голубей кормить! Бери больше хлеба!

— И это тоже не дело, — остановил её отец. — Голуби — рассадник инфекций, вот, например…

Доктор не успел объяснить дочери, что за инфекцию распространяют голуби. Люда схватила за руку сестрёнку и побежала.

— Так Люда же! — удивлялась Муська. — Куда мы идём, не туда?

— Мы будем кормить большого кузнечика. И идем мы туда, а не «не туда», — объяснила старшая сестра. — Только не пугайся. Он большой, как собака.

— Я не побоюсь. Я храбрая, — нараспев отвечала Муська.

Вот и знакомая старая берёза на обочине дороги.

— А мальчик там сидит? — спросила младшая сестра.

— Нет.

— А где кузнечик?

Вместо ответа Люда негромко позвала:

— Кузя, Кузя! На, на!

Тишина. Кузя не появлялся.

И вдруг…

— Да вот же он! — радостно воскликнула Муська. — Какой красивый!

Люда оглянулась и попятилась. Совсем близко от них, в канаве, ярко краснела спина Кузи. Круглые глаза глядели насторожённо, передние лапы медленно потирали одна другую. Совсем, как муха перед едой.

— Дай ему хлеба, Люда, — торопила Муська. Ей совсем не было страшно. — Ой, какой большой! Его много кормили, и он таким вырос. Да?

— Да, — тихо ответила старшая сестра, кидая на дорогу горсть хлебных крошек.

Кузя медленно вылез из канавы и деловито принялся завтракать.

— Муська, не подходи так близко, — удерживала Люда сестрёнку.

— Я хочу погладить. Люда, ты боишься? Да?

— Ничего я не боюсь, а нельзя его гладить. Вот и всё.

Кузя сидел совсем рядом. Люда резко взмахнула рукой, кидая корку хлеба. Кузнечик отскочил.

— Зачем ты его пугаешь? — сердито сказала Муська. — Кис, кис, кис. — Она подошла вплотную к огромному насекомому и положила ладошку на лоснящееся бурое «седло».

— Отойди, Люда. Он тебя боится.

 

10

Число друзей Кузи растёт

Костёр разгорался, но пламени при ярком солнце не было видно. Кусты тростника, щепки, сосновые ветки так и летели в него, но настоящего бодрого огня всё-таки не получалось.

Удочки валялись на песке — клёва не было.

— Ребята, я узнал. Тут один тип продаёт лодку. Вот бы нам купить! — мечтательно протянул Серёжка. — Можно будет уходить в море. Атак, с берега, разве наловишь?!

У Серёжки были резиновые сапоги, правда, они протекали, но всё равно благодаря им Серёжка казался опытным рыбаком.

— Так надо же деньги иметь. Тип-то запросит сто рублей за лодку, — уныло возразил Слава. — Рыбачить можно и с берега. Вон, сколько дачников сидит на камнях.

— Стоп, ребята! — подскочил вдруг чёрный, как цыган, Костя Пыжов. — Идея! Я знаю, где взять деньги. Вчера я был с экскурсией на даче Тулумбасова. Там говорили: тому, кто поймает кузнечика, институт даст премию — сто рублей! — Костя значительно обвёл всех глазами. — Ясно?

— А мы, думаешь, поймаем? — протянул Слава.

— Тебе, толстому, не поймать, а нам — дело плёвое, — усмехнулся Серёжка. — Только где его искать?

— Как где? — переспросил Пыжов. — Ясно, что вокруг дачи Тулумбасова. Он же видел его ночью… Надо только поймать кузнечика раньше охотников, а то они, говорят, уже по ночам дежурят…

— Ну и что, — перебил Серёжка, — дежурят, а кузнечика и след простыл. Нет, искать надо везде. Давайте так: каждый берёт себе участок. Я беру берег. — И Серёжка деловито подтянул голенища своих резиновых сапог.

— Эх, — махнул рукой Костя, — жаль, Гошка заболел. Ему бы дать самый важный участок. Он же сосед Тулумбасова.

— Да он, может, выздоровел, — возразил Слава. — Говорят, ангина. С ангиной долго не сидят дома.

— А как же, ребята, ловить-то его будем? — спросил Пыжов.

— Лук и стрелы, — кратко ответил Серёжка.

— Лук и стрелы, — кивнул головой Слава.

— А охотники, я слышал, мелкой дробью будут стрелять, — медленно проговорил Серёжка. — Всё-таки надо Гошу позвать. И Люду.

— Это само собой… — начал Костя и застыл с открытым ртом.

Ребята поглядели на него, оглянулись и мигом вскочили на ноги. Было чему дивиться, чего бояться: в десяти шагах от них, верхом на гигантском красном кузнечике сидел Гоша.

— Здорово! — крикнул он негромко. — Не бойтесь. Это Кузя. Он не кусается. Я его выдрессировал. Кузя, вперёд!

Гоша похлопал ладонью по лоснящемуся боку кузнечика и «подъехал» к ребятам. Потом он вытащил из кармана кусок хлеба, раскрошил его на ладони и кинул Кузе под ноги. Кузя жадно ел крошки.

— А мы тут только что о тебе говорили… — начал было Костя, но Серёжка дёрнул его за рукав, и Пыжов замолчал. В самом деле, теперь им казалось просто невозможным променять Кузю на лодку. Что лодка! Лодок много, а Кузя один. Надо только, чтобы он их всех слушался.

Пришлось Гоше рассказать ребятам историю своего знакомства с Кузей.

— Заболел я, ребята. Пришлось Людку просить кормить кузнечика. А она говорит: «Кузя у меня хлеб берёт, а слушаться не хочет». Говорит: «Лягается, когда хочешь погладить…» А я, как назло, температурю. Три дня пролежал. Наконец вырвался. Кузя, вижу, обрадовался. Ага, думаю, если ты привык ко мне, то уж я тебя выдрессирую. Стал он возить меня. А вот летать со мной долго не соглашался. Но я его молоком напоил — он и подобрел…

— И летал с тобой? — закричали ребята. — Покажи!

— Да подождите, всё покажу. Дайте досказать. На чём я остановился? Ах да! Слышу вдруг, что за Кузю обещана награда. Охотники понаехали. Ну, нет, думаю. Не выдам Кузю. И решили мы с Людой спрятать Кузю в лесу. Построили шалаш и привязали кузнечика за ногу ремешком. Но ни черта не вышло! Грибники кругом шляются, того и гляди набредут на шалаш. Да и Кузя стал болеть. Ему, видно, нельзя сидеть в темноте и духоте. Стал он вялый такой и вроде побледнел. Что делать? Вот и приехал к вам. Давайте все спасать Кузю.

— Всё ясно, — веско сказал Костя. — Мы не дадим Кузю охотникам. Не дадим. Давайте думать!..

 

11

В стране охотников

Тулумбасов хохотал, хлопая ладонью по газете. Он захлёбывался смехом. Слёзы текли по его щекам:

— Ой, не могу! Ой, уморили! — кричал он, задыхаясь.

— Что с тобой? Что случилось? — вбежала Мария Семёновна.

— Прочитай! Я больше не могу! — стонал профессор, тяжело падая на диван.

— Но это же… «Нью-Йорк геральд трибюн». Что тут может быть такого?.. — говорила Мара, проглядывая пёструю страницу. — А вот «Ращен монстер». Это про твоего кузнечика? «Русское чудовище»?

— Да, да, да! — подскочил профессор. — Именно про него. Читай!

«Нам сообщают, — медленно переводила Мара, — из города Ольховки… воскресшее доисторическое чудовище терроризировало местное население. Чудовищный красный кузнечик кидается с вершин деревьев на прохожих… Э-э, как это перевести?.. Ага, норовя перекусить горло. Имеются многочисленные жертвы, особенно среди детей. На борьбу с кровавым чудовищем вызваны ракетные подразделения войск. Есть основания думать, что кузнечик похитил ядерную боеголовку и… притаился неизвестно где. Население Ольховки решено срочно эвакуировать. Ждите дальнейших сообщений от нашего корреспондента».

— Да, это смешно, — холодно сказала Мара, опуская газету на стол. — Но в одном они правы. С тех пор, как ты, дядя, сделал своё открытие, я буквально терроризирована.

— Что ты хочешь сказать? — перестал смеяться Никодим Эрастович. — Что я, так сказать…

— Я хочу сказать, что хватит мне забот. И поить чаем ораву твоих, так называемых охотников, я отказываюсь.

— Почему «так называемых»? — удивился профессор. — Они профессионалы. Почему «ораву»? Их всего двое.

— Они профессиональны в устройстве перекуров и, как они говорят, закусонов. Но они не способны не то что поймать твоего кузнечика, но изловить обыкновенную лягушку.

— Но… — начал было Никодим Эрастович.

— Хватит! — крикнула Мара. — Хватит мне тратить свой отдых на кипячение чайников и потрошение селёдок. Или ты их погонишь сегодня же…

— Или? — спросил испуганно учёный.

— Или завтра меня здесь не будет, — заключила Мара и вышла из комнаты.

Смеяться Тулумбасову уже не хотелось. В самом деле, уже дней десять в саду стояла палатка охотников. Каждую ночь, по их словам, они караулили, но толку не было никакого. Кузнечик будто исчез бесследно.

В палатке у охотников было душно. Оба сидели, скрестив ноги по-турецки, за очередным чайником. Старший из них Михаил Михайлович, грузный, похожий на Тараса Бульбу мужчина говорил, вытирая мокрое лицо широким клетчатым платком:

— Вот что я скажу тебе, Ипполит Ионыч, лучше взять трёх медведей, чем это… не знаю, как и назвать. Да, может, старику померещилось! Может, всё это для рекламы задумано! Вот, дескать, какой я учёный! И рощу воскресил, и тварь древнюю из янтаря извлёк…

— Меня другое тревожит, — ответил тоненьким голосом второй охотник. — Скажу, не хвастаясь, пострелял я зверей и птиц немало, и всегда охотничий инвентарь у меня в порядке был. Это как обычай святой у меня. А тут… — Ипполит Ионыч оглянулся. — Только успевай ружьё чистить. Сырость, что ли, тут такая?

— Вот-вот, — поддержал его Михаил Михайлович, — и у меня ружьё что ни день чистить надо. Да ещё знаете, что в стволе у меня оказалось?.. — И Михаил Михайлович что-то шепнул на ухо собеседнику.

— Откуда ж? — Ипполит Ионыч от изумления даже чаем поперхнулся.

— Моё такое мнение, что всему виной если не сам Никодим Эрастович, то эта дамочка. Чем-то мы ей встали поперёк. Вот и пакостит. А то кто же?

— Ну это… — Ипполит Ионыч покачал головой, — едва ли.

Долго толковали охотники. И решили, что наступающая ночь для них будет решающей. Не прилетит зверюга — уйдут. Пусть кто хочет живёт здесь в крапиве, а с них довольно!

 

12

Стрельба во мраке

К вечеру небо затянуло тучами, и на участке Тулумбасова уже к девяти часам вечера стоял полный мрак. Михаил Михайлович сидел в роще под гигантским хвощом — каламитом и прислушивался. Ипполит Ионыч расположился посреди участка, в густой крапиве. В доме светилось окошко кабинета. Иногда по занавеске проходила тень профессора. Мария Семёновна демонстративно ушла в кино, сразу на два сеанса.

Охотники были людьми опытными, храбрыми, привыкшими ко всяким неожиданностям, но в этот вечер им было жутковато. И старому, и молодому всё время слышались непонятные звуки…

Вот слабо скрипнула калитка, но никто не прошёл по дорожке к дому. Вот, кажется рядом, зашуршала крапива — уж не змея ли ползёт? Ипполиту Ионычу даже почудилось, что кто-то во мраке пыхтит, как после долгого бега. Он не выдержал и, обойдя дом, подошёл к Михаилу Михайловичу:

— Ну, как?

— Иди, братец, на место, иди! — сердитым шёпотом ответил толстяк.

Что будешь делать? Ипполит Ионыч, мелко семеня, побежал в своё гнездо.

И вдруг его будто дёрнуло за ноги. Он упал носом в траву и с перепугу нажал на спуск. Грянул выстрел…

— В кого? В кого? — подскочил к нему Михаил Михайлович.

Хлопнула дверь и, путаясь в халате, выскочил Тулумбасов.

— Убили? Убили? — встревоженно спрашивал он.

— Нет, нет, Никодим Эрастович, — вкрадчиво объяснял Ипполит Ионыч. — Просто я споткнулся, упал, ну и выстрелил… в берёзу, кажется.

— Эх! — махнул рукой Михаил Михайлович и зашагал на свой пост, в рощу.

Никодим Эрастович только тяжело вздохнул и, подобрав полы халата, вернулся в кабинет.

После гулкого выстрела стало особенно тихо. Ипполит Ионыч, порядком сконфуженный, сидел в крапиве и ему вновь чудилось то чьё-то дыханье, то тихий смех.

Так прошло два часа. Михаилу Михайловичу очень хотелось закурить, но он стойко боролся с искушением и не выпускал из рук ружья. Упираясь спиной в упругий ствол каламита, глядел в тёмно-серое небо. И он дождался. Звонкие, радостные свистки раздались над его головой.

— Он, — беззвучно сказал Михаил Михайлович и поднял ружьё, прицеливаясь в мерцающий зеленоватым светом контур кузнечика. В ушах его звенело.

Кузя веселился, найдя родную рощу.

Старый охотник нажал на спуск… щёлк! Выстрела нет. Осечка?

Михаил Михайлович «переломил» двустволку… патронов не было! Ружьё кто-то разрядил!

Он положил руку на пояс, ища патронташ. Но патронташа не было…

— Ах, чёрт! — удивился охотник. — Он у меня расстегнулся и упал, когда я подпирал спиной этот хвощ!

Пока он шарил в темноте по чёрной сырой земле, прибежал Ипполит Ионыч.

— Что же вы? Что же вы не стреляли? — повторял он, стоя над копошащимся во мраке Михаилом Михайловичем.

— Стреляйте, стреляйте сами! — торопил старый охотник. — Потом объясню. Стреляйте!

Ипполит Ионыч прицелился и нажал на спуск. Щёлк!

— Это я… забыл снова зарядить. Я же выстрелил, когда упал, — объяснял он, торопливо заряжая ружьё.

— Скорее! — торопил Михаил Михайлович.

А Кузя, будто издеваясь над охотниками, вдруг замолчал и, одним прыжком перемахнув дачу, уселся на берёзу в другом конце сада.

Ипполит Ионыч опрометью кинулся обратно, к своему месту. И, опять споткнувшись о невидимую верёвку, шлёпнулся носом в крапиву, вкатив заряд в ближайшее дерево.

Кузя замолк и «потух». Или улетел.

Когда перестало звенеть в ушах, охотникам почудилось, что кто-то у забора негромко позвал:

— Кузя! Ко мне, Кузя!..

 

13

Кузя совершает подвиг

— Опять ты за мной увязалась! Иди сейчас же домой! — сердито покрикивала Люда.

— Не хочу домой. Дома скучно. Хочу с тобой, — ныла Муська, семеня следом за сестрой.

Люда спешила на взморье. Ей не терпелось узнать от мальчишек, чем кончилась вчера вечером «операция Кузя».

— Ладно, иди уж, но помни: мне с тобой играть некогда — у меня важные дела.

— Я не буду мешать, я буду смотреть на лодочки, — тянула Муська.

Люда успела вовремя. Гоша, оставив Кузю пастись в кустах, рассказывал ребятам, как он подполз к палатке охотников и разрядил ружьё Михаила Михайловича.

— Тьма такая, что я чуть не заблудился в крапиве. Вижу, толстый пошёл за чайником, а ружьё поставил у входа в палатку. Я его разрядил, да ещё в ствол всякой гадости напихал…

— А я со Славкой верёвку натянул поперёк дорожки, — перебил Серёжка. — Как он брякнется! Ружьё бабах! Я даже струсил маленько. А вдруг в Славку выпалил? Но вижу — ничего. Славка цел. Тогда мы опять протянули верёвку. Только Славка так пыхтит, когда ползёт…

— А я, — заговорил Костя, — подполз к роще. Вижу — сидит дядя под хвощом. Подобрался вплотную, да безопасной бритвой и перерезал ремешок патронташа. Он встал, чтобы стрелять в Кузю, а пояс и свалился.

Люда с завистью слушала ребят.

— В следующий раз я обязательно пойду с вами. Я такое придумаю… Я им в чай соли насыплю!

Ребята хохотали, совсем забыв про Муську. А та залезла в лодку и забавлялась, бегая с кормы на нос и обратно. Лодка раскачивалась и постепенно сползала в воду. Ветер свежел. Море катило широкие серые волны с белыми гребешками…

На взморье, кроме ребят, никого не было: купальщики и рыболовы в такую погоду сидят дома.

Лодка закачалась на неспокойных волнах и отошла от берега.

— Люда! Люда! — заплакала испуганная Муська.

— Муська! Куда ты? Назад! — побежала к воде Люда. Ребята кинулись за ней.

Костя и Серёжка бросились вдогонку за уплывающей лодкой. Сперва они бежали по мелководью, потом брели по грудь в воде и, наконец, пустились вплавь. Но высокие волны отбрасывали их. Первым сдался Серёжка. Косте тоже не удалось догнать лодку. Её всё быстрее и быстрее несло в море.

— Муся! Муся! — кричала Люда. — Помогите! Помогите!

— Помогите! — подбежал Слава к какому-то толстому старику, только что пришедшему на пляж.

— Что случилось? Что случилось, мальчик? — старик неуклюже побежал по глубокому песку.

С моря донёсся плач Муськи. Тулумбасов всё понял.

— Мальчик! — схватил он за мокрое плечо Серёжку. — Беги на спасательную станцию. Тут близко. Вон там, видишь?

Серёжка помчался за помощью.

— Есть ли в лодке вёсла? — спросил Никодим Эрастович у выползавшего из воды Кости.

— Есть, но она не умеет грести. Она ещё маленькая…

— Мусенька, Муся! — в отчаянии кричала Люда.

И тут Тулумбасов услышал знакомый голос:

— Кузя! Ко мне!

С ласковым верещанием из кустов можжевельника вышел красно-золотой кузнечик. Немного боком и вприскочку он подбежал к Гоше и остановился перед ним, выпуча круглые, как блюдца, глаза…

— Это он, это он! — зашептал было профессор, но в следующий миг лишился языка от изумления. Мальчик, деловито похлопав кузнечика по бурой спинке, вскочил к нему в «седло», ударил насекомое пятками, понукая, как послушного конька.

— Волшебство! — наконец выговорил Никодим Эрастович, когда с лёгким треском развернулись у кузнечика двухметровые красные крылья и он, подпрыгнув, понёсся вдоль берега, набирая высоту.

Все поняли, что Гоша направляет своего «конька» к лодке. Было заметно, что Кузя не хочет лететь над морем. Ребята видели, как Гоша упрямо заставляет его повернуть к лодке. Сколько до неё? Теперь уже метров сто пятьдесят, а то и все двести. Хватит ли сил у Кузи? А что если он с Гошей не долетит?

Всё ниже и ниже над волнами летел кузнечик со своим всадником. Вот уже скрылся за гребнями волн… Долетит ли?

Это были мучительные минуты. Все на берегу молчали, до боли в глазах вглядываясь в серую даль.

— Лодка! — первым разглядел мокрый до нитки, дрожащий на ветру Костя.

— Лодка! Лодка! — закричали все, прыгая и мечась по берегу.

Да, это лодка. Гоша гребёт, Муська сидит у его ног, а за спиной мальчика торчат, как две антенны, толстые усы Кузи.

Наконец лодка ткнулась носом в песок.

— Муська! Мусенька! — кричала Люда, схватив сестрёнку.

— Гошка! Ура! — орали ребята. Не сразу заметили они, что Кузя еле-еле вылез из лодки и, пошатываясь, пошёл по песку…

В эту минуту ещё два человека появились на взморье.

— Михаил Михайлович! — закричал один из них тоненьким голоском. — Смотрите, смотрите, вот оно!

Но Михаил Михайлович и сам уже увидел гигантского кузнечика. Он скинул с плеча двустволку, прицелился…

Но мушка ружья упёрлась в живую стенку: в один миг ребята заслонили Кузю.

— Разойдитесь, дайте выстрелить! — кричали охотники.

— Не дадим Кузю! — неслось в ответ. — Уходите! Кузя наш!..

— Товарищ профессор! — плачущим голосом обратился к Тулумбасову Ипполит Ионыч, — что же это получается- то? А?

— А получается то, — ответил довольный профессор, — что если кому и давать премию, то юному укротителю Гоше Линькову, а не вам!

Гоша стоял рядом с Кузей, недоверчиво глядя на учёного.

— А вы его не будете… как это? Препарировать? — спросил он.

— Только после его естественной смерти, — заверил профессор. И прибавил: — Сегодня я узнал, что мой участок с рощей берёт Ботанический сад. Хвощи и папоротники будут заключены в огромную оранжерею. Зимой они будут обогреваться. Будет сделано всё, чтобы как можно дольше сохранить живых ископаемых. И поэтому гигантскому прямокрылому… вы ему дали имя Кузя… можно будет там перезимовать…

Тут Никодим Эрастович поймал на себе недоверчивый взгляд Гоши.

— Да, да, я не собираюсь убивать… мм… нашего Кузю. Кстати, мне так понравилось имя, данное вами мо… нашему кузнечику, что я думаю присвоить прямокрылому такое латинское название: «Кузя Succinus», что значит «Кузя янтарный».

 

Три письма

Начиналось мое обычное рабочее утро. Я шел через Дворцовый мост, поглядывая на покрытую грязно-серым льдом весеннюю Неву. От спуска к спуску бежали тропинки, и мне вдруг вспомнилось, как в песках Средней Азии вот так же, веером, расходятся от колодцев тропы скотоводов.

Вот уж не думал, что в мою размеренную жизнь младшего научного сотрудника Зоологического Института Валерия Павловича Мурова ворвется необычайное и таинственное!

Я взбежал, прыгая через две ступеньки, на второй этаж старинного здания, насквозь пропитанного запахами пыли, формалина и хлороформа. А вот и моя родная дверь «Отделение герпетологии». Ничего, что здесь тесно. Как благодушно улыбается чучело нильского крокодила! Как аппетитно поблескивает препарат лягушечьей икры! Окна выходят на юг, и солнце горит на стекле и меди аппаратуры.

Я уселся за длиннющий стол, обитый черной клеенкой, подвинул к себе микроскоп и уже предвкушал, как я сейчас уйду с головой в первую самостоятельную работу.

— Здорово, Мурочка! — услышал я сиплый басок из-за стеклянного шкапа, набитого препаратами земноводных. Это подал голос мой товарищ по работе Арсений Николаевич Карпов.

— Здорово, Карп, — ответил я. — Что нового?

— Начальство опаздывает.

— Начальство никогда не опаздывает. Оно задер… — начал было я, но прикусил язык. Дверь хлопнула и наш начальник Марк Борисович Марбух стремительно вошел в комнату…

Маленькая голова с большим носом, похожим на клюв, длинная сутулая фигура, огромные ступни ног в ярко-желтых ботинках. Не зря студенты дали ему кличку — Марабу. В довершение сходства с этой птицей, Марк Борисович носил черные очки с двойными стеклами, а на лысом черепе у него торчало несколько жестких, как перья, волосков.

Он сел за письменный стол и стал просматривать письма. Откуда только нам не пишут! Со всего света! Еще бы — Ленинградский Зоологический Институт пользуется заслуженной славой.

— Валя! Муров! — крикнул Марк Борисович.

— Да? — я поднял голову.

— На вас жалуются. Вы опять не ответили на письма. Это очень, очень плохо… Плохо, когда молодой специалист зазнается и не отвечает на сигналы с мест.

Марбух постучал карандашом.

Я действительно не люблю отвечать на письма. Они отвлекают от основной работы. Да и спрашивают в письмах, большей частью, всякую чушь.

— Марк Борисович, — начал я оправдываться, — ну да, я не ответил на три письма, но… но это же сказки!

— То есть? — сердито спросил Марбух, — Иван Царевич и Елена Прекрасная?

— Нет, трехглавый дракон, — ответил я невозмутимо.

Карп за шкапом фыркнул, а Марбух грозно нахохлился:

— Валя Муров! Прекратите ваши шуточки. Вы на работе! Сейчас же прочтите нам эти три письма. Громко и внятно.

Я полез в свой ящик, довольно долго рылся в бумагах и наконец нашел злополучные конверты.

— Первое письмо, — начал я, — пришло от…

— Когда пришло? — прервал Марбух.

— Мм… две недели назад.

— Полмесяца! — с ужасом вскричал мой начальник.

— От Семена Липкина с погранзаставы… «Дорогие и уважаемые товарищи из Зоологического Института. Пишет вам, с разрешения начальника заставы Героя Советского Союза майора Мамедова, рядовой Семен Липкин» — тут я перевел дух.

— Дальше! — стукнул карандашом Марбух.

— «Находясь в ночь на десятое апреля на посту, я заметил огромную, с лошадь будет, зверюгу, нарушившую нашу государственную границу. Ночь была лунная, а зверюга пробежала в аккурат между мной и месяцем. Так что я очень удивился, разглядев у нее три головы».

— Бред! — пробурчал за шкапом Карп.

— «Помня про всякие хитрости, применяемые нарушителями, я дал знать на заставу. Но никакого нарушителя на вверенном мне участке границы не обнаружили. А теперь меня высмеивают за паникерство и за то, что мне чудится нивесть что. Я же находился в полном рассудке и при спокойных нервах.

Может, вам, товарищи, известны такие трехголовые звери? Прошу не отказать в моей просьбе и сообщить по адресу. Рядовой Семен Липкин».

— Очень хорошее письмо, — серьезно и спокойно сказал Марбух. — Как вы думаете ответить?

— Три головы — это излишняя роскошь. Голова нужна только одна. Вторая уже будет тревожить, а третья — просто мешать…

— А серьезно?

— Трехглавых зверей не существует в природе. Тут обман зрения из-за игры света и тени…

— Читайте второе письмо.

— «Дорогая кафедра по пресмыкающимся!..» — тут я не удержался и фыркнул. Марбух тоже улыбнулся, но спохватился и застучал карандашом:

— Дальше! Дальше!

— «Дорогая кафедра по пресмыкающимся! Пишет вам ученик шестого класса Ораз Бердыев. Прошу прислать лектора к нам, в Давлет-Кую, чтобы укрепить антирелигиозную работу. Старухи и старики ходят по квартирам и пророчат конец света. Говорят, что появился трехглавый дракон, что он пожрет всех, не верящих в бога. И многие стали бояться, и пионерская работа пошла плохо.

Дорогая кафедра! Пришлите лектора, объясните, что не такие теперь времена, чтобы драконы жрали людей. Драконы давно вымерли, если не считать дракона острова Комодо, о котором я читал книжку и видел кино».

Какой умный мальчик, — тепло сказал Марбух. — Он даже знает дракона с острова Комодо.

— Но и те драконы все-таки с одной головой, — подал голос Карп.

— Читайте третье, — и Марк Борисович вытянул шею и наклонил голову — весь внимание.

— «Дорогие начальники, — продолжал я, — пишет вам старый чабан колхоза „Кизил Туркменистан“ Мухаммед Нур-Мухаммедов. Большая беда посетила нас. Неизвестный зверь таскает баранов из моей отары. А вчера сожрал мою собаку. Зверь большой, с ахалтекинского коня будет. И моим старым глазам почудилось, что три головы сидят у него на трех шеях. Не шайтан ли это?

Адрес ваш дал мне мой правнук Мирза, тот самый, что учится в Ашхабаде на овечьего доктора. Приезжайте, дорогие начальники, и спасите овец и баранов наших.

Чабан колхоза „Кизил Туркменистан“ Мухаммед Нур-Мухаммедов.»

— Тоже хорошее письмо, — задумчиво проговорил Марбух.

Он втянул голову в плечи, засунул руки в карманы брюк и стал ходить широкими шагами между длинных столов: взад-вперед, взад-вперед…

Наша уборщица тетя Маша приоткрыла дверь:

— Газета!

Марк Борисович сел за стол, развернул пахнущий типографской краской пестрый лист и погрузился в чтение. Прошло минут десять. Вдруг он вздрогнул и резко выпрямился:

«Реакционная газета Ирана „Дад“ и правительственная „Эттелаат“ опровергают слухи о появлении в районе советско-иранской границы чудовищного ящера, гак называемого „трехглавого дракона“», — громко прочел Марбух.

— Слышите, мальчики? Опровергают!..

Марк Борисович долгое время преподавал в средней школе и до сих пор, по привычке, обращается к нам, как к малым ребятам.

— Опровергают! — повторил он. — Ох, не нравится мне это. Лучше бы соглашались. Тогда бы я сказал: все бред и чепуха. Но теперь… Нет дыма без огня. Что-то там есть. Но что?

«Пахнет командировкой, — уныло подумал я. — Черт бы побрал всех драконов, как трехглавых, так и одноглавых…»

Марбух долго стоял, широко расставив ноги, глядя в пол. Потом, видимо приняв решение, выбежал за дверь.

— Пошел к старику, — пробасил, вылезая из-за шкапа толстый Карп. «Стариком» мы называли директора института, академика.

Мы вышли в коридор покурить и столкнулись с Марбухом.

— Надо ехать, — кратко ответил он на мой вопрошающий взгляд. — Что? Не хотите?.. Нет, именно вам надо ехать. Вам!.. Карпов? Нет, Карпов останется здесь вместо меня. Получите в канцелярии командировочное удостоверение и закажите два места на самолет. На какое число? На завтра! На завтра!

Наш Марабу умел быть оперативным!

 

От Ленинграда до Кизил-Арвата

Характер у меня своеобразный — всякие огорчения отлетают быстро. Прошел час — и я уже с головой ушел в сборы. Я не верил в трехглавого дракона, но допускал, что какой-то хищник появился в предгорьях Копет-Дага. А если так, то почему бы не съездить на охоту?

И кроме обычного снаряжения герпетолога: палок-хваталок, пинцета с длинной ручкой, сачка, мешка и банок-морилок, я выписал со склада мелкокалиберную винтовку «тозовку», стреляя из которой я когда-то отличился на студенческих стрельбах.

Как я и ожидал, мой чудак-начальник явился на аэродром с легким чемоданом и в соломенной шляпе. Я же был нагружен, как ишак, и вооружен, как Тартарен из Тараскона.

— Марабу будет накрывать дракона записной книжкой, — шепнул я провожающему нас Карпову. Тот толкнул меня к трапу и крикнул:

— Ни пуха ни пера, охотнички!

Я показал ему кулак и полез в самолет…

Без приключений прилетели мы в Ашхабад. Отсюда Марбух решил дозвониться до той заставы, где видели дракона. Это было нелегкое дело. Где только не побывали наши командировочные удостоверения: и в обкоме, и в военном комиссариате, и в… не перечесть.

Но вот в трубке зазвучал спокойный гортанный голос:

— Майор Мамедов слушает.

Марбух представился и объяснил цели нашей экспедиции:

— Видели ли ваши пограничники еще раз это… чудовище?

— Нет. После случая с Липкиным никаких зверей не замечено.

Нечего сказать! Обнадеживающий разговор!

На следующий день мы были уже в Кизил-Арвате. Стояли самые жаркие часы. Улицы словно вымерли. Ставни закрыты.

— Куда теперь? — спросил я Марбуха.

Мы шли вдоль пыльной улицы. Чахлые кусты акации бросали жидкую тень. Слева и справа тянулись белые глиняные стены-дувалы. Я обливался потом, вспоминал прохладные набережные Невы и ругал драконов и людей с неустойчивым воображением, втравивших нас в глупейшее предприятие.

— Куда теперь? — переспросил Марбух. — В райком. Куда же еще?

И вот мы сидим за длинным красным столом в кабинете секретаря райкома Сердара Нуриева. У секретаря смуглое волевое лицо старого военного. Видно, что он не любит терять время даром:

— Начнем. Чем я могу вам помочь, товарищи? Что вам нужно для успеха дела?

— Машину, — быстро ответил Марк Борисович.

— Виллис дадим, — чуть подумав, сказал Нуриев. — А шофера нет. Болеет шофер. Справитесь сами?

Мы переглянулись.

— Разве товарищ… товарищ Муров не умеет водить машину?

— Не приходилось, — ответил я мрачно.

— Надо научиться… у меня все мои родственники имеют водительские права. Жена, дети, братья, сестры… да, кстати, не побоитесь, если я вам дам в шоферы моего племянника?

— А почему нам следует бояться? Он что… пьет? — спросил я.

Нуриев расхохотался.

— Нет, нет, не в том дело. Этому он еще не научился. Ему четырнадцать лет.

Марбух медленно протер очки, вытащил платок и вытер голову:

— Если вы ручаетесь…

Секретарь пододвинул к себе телефон и набрал номер:

— Марьям? Пришли ко мне Ораза. Да, сейчас же, — и он опустил трубку.

— Через десять минут он будет здесь.

— Наша экспедиция, товарищ Нуриев, — вдруг заговорил Марбух, — приобретает значение политическое. Иранские и американские газеты из кожи лезут вон, чтобы доказать, что ничего не было и быть не могло.

— Вы думаете, — живо спросил Нуриев, — есть связь с…

— У меня есть только догадки, — уклончиво ответил Марк Борисович.

Тут открылась дверь и смуглый со сросшимися бровями мальчик, одетый во все белое (негатив, да и только), вошел в комнату.

— Дядя Сердар, вы меня звали? — спросил он, не взглянув на нас.

— Да. Знакомьтесь, товарищи — мой племянник и ваш водитель Ораз Бердыев.

Марбух взглянул на меня:

— Валя, почему имя этого мальчика мне знакомо?

— Потому что одно из писем о трехглавом драконе писал нам он, Ораз.

Мальчик встал на сидение, широко для устойчивости расставил ноги и поднес бинокль к глазам.

Мальчик застенчиво улыбнулся:

— Вы… с кафедры?

— С кафедры, с кафедры, — подтвердил секретарь, поглядев на часы. — Мне пора. Знакомьтесь. Машина во дворе. Горючего — полный бак… Ораз, будешь помогать товарищам изловить трехглавого дракона. Это как раз то, о чем ты мечтал. До свиданья, товарищи! Желаю успеха!.. — и Нуриев вышел.

Марбух с полминуты глядел улыбаясь на мальчика и молчал. Потом снял очки, сощурился и негромко сказал:

— Давай, Ораз, сделаем так: сперва узнаем, что за штука трехглавый дракон, а потом уж организуем антирелигиозную лекцию.

 

Через пустыню

Виллис, подскакивая на твердых выбоинах дороги, бежит на запад. Справа от нас поблескивают рельсы железного пути Ашхабад — Красноводск, а слева, закрывая горизонт, поднимается горный хребет Копет-Даг. На вершинах кое-где белеет снег, но подножья красно-лиловы от цветущих маков и тюльпанов. Звенят без умолку жаворонки, солнце сияет… Хорошо!

Передо мной покачиваются два затылка: иссиня-черный Ораза и медно-красный от загара Марбуха. Ораз ведет машину осторожно и точно, как заправский шофер. На коротких остановках он обходит ее и поочередно лягает все четыре колеса. Разговаривает мало и только с Марбухом. Я, наверно, не внушаю ему большого уважения. Для ученого у меня слишком молодой вид: нет лысины и вообще… Но ведь у меня есть мелкокалиберка! Вот чем я укреплю свой авторитет!

На привале я нарочито небрежно пощелкал затвором, прицелился в белый камень, лежащий в ста метрах и нажал на спуск.

Бах!!! — никакого впечатления. Бах! — опять мимо. Что за черт! Может быть, сбита мушка? Я же хороший стрелок!

— Вы неверно определили расстояние, — негромко подал голос наш шофер. — Мне отец говорил, что в пустыне расстояния трудно определять без привычки.

— А кто твой отец, Ораз? — спросил я.

— Полковник… у нас вся семья военная.

Он протянул ко мне руку и… я вложил ему в ладонь приклад тозовки.

Бац! — щебень так и брызнул. Бац! — камень откатился и исчез.

Нечего сказать, укрепил я свой авторитет!

Часа в четыре дня мы свернули с дороги и помчались по гладкому такыру, как по асфальту, к югу.

Но такыр скоро кончился и началась кочковатая со слабым наклоном равнина.

Маков и тюльпанов стало еще больше, — временами виллис будто плыл по красному морю. Потом начались предгорья. Машина выла, но лезла все выше и выше. Бесчисленные сухие русла пересекали наш путь. Узкие долинки заросли жесткими, как проволока, кустами чия.

Ораз резко затормозил:

— Можно взять бинокль, Марк Борисович? Я поищу отару Нур-Мухаммедова.

Прошло несколько минут.

— Там! — наконец сказал Ораз и протянул руку чуть левее нашего направления. Там на склоне лежала лиловая тень от облака. Но вот оно сползло в долину, и мы ясно увидели сотни белых точек.

Первым нас встретил такой свирепый пес, что я от души пожелал ему скорее попасть на обед к дракону. Вслед за ним подбежал высокий старик в черной папахе до неба.

— Йолдаш! Йолдаш! Салам! Салам! — бормотал он, пожимая наши протянутые руки. Говорил он по-русски хорошо, к тому же у нас был первоклассный переводчик — Ораз.

До чего красивый старик! Лет ему, наверно, под восемьдесят, а седины не видно. Рот так набит крупными желтоватыми зубами, что невольно вспоминаешь о хорошем початке кукурузы.

Он внимательно оглядел наше снаряжение и покачал головой при виде мелкокалиберки.

— Такого зверя надо большой пулей, разрывной пулей бить.

— Сохранились ли следы зверя? — спросил Марбух.

— Пошли! — кратко ответил чабан.

Он сказал что-то своей страшной собаке и она принялась собирать разбежавшихся овец. Я думал, старик будет ждать, когда вся отара войдет в загон, но я ошибся.

— Пошли. Она знает, что делать.

С четверть часа мы тянулись за стариком. Ораз вскочил в виллис и машина, фырча, заковыляла рядом с нами.

— Вот, — остановился старик. — Здесь шайтан выскочил из-за того бугра и схватил самого лучшего барана. Какой баран! Какой баран! Шерсть — шелк. Чистый шелк. Курдюк… вот такой, — тут чабан расставил руки. — А шайтан схватил и перекусил его, как мягкую лепешку…

— Простите, — вежливо сказал я, — а что делали остальные головы? Ведь их было три?

— Валя! — закричал Марбух.

Нур-Мухаммедов с обидой посмотрел на меня:

— Не веришь? Смеяться хочешь?

— Да что вы! — смутился я. — Я без умысла…

Старик, пробормотав что-то по-туркменски, отвернулся от меня.

— Могли ли мои старые глаза ясно видеть, — обратился он к Марбуху, — если страх и гнев совсем закрыли их. Мой пес Юлдуз кинулся на зверя. Я слышал, как он дрался с ним. Когда пришел в себя, не было ни зверя, ни барана, ни Юлдуза. Крови было много — море крови, но прошли дожди и все смыло, все.

Мы долго бродили по кочковатому склону, ища хоть чего-нибудь, что могло бы послужить путеводной нитью.

— Вот! — вдруг закричал Марбух и снял с куста большой клок овечьей шерсти. Но где доказательство, что это шерсть от растерзанного барана? Марк Борисович долго обнюхивал свою находку, потом вздохнул и бросил.

— Давайте ходить по кругу, — предложил он. — Мы должны пересечь обратный путь дракона. Он тащил барана. Значит, следы должны быть глубокими. Начнем.

В центре мы поставили виллис, усадили в него старика, а сами стали ходить по спирали. Сколько мы сделали витков, — сказать трудно. Я уже стал терять терпение, как вдруг увидел на глинистом взлобке огромный, чуть размытый след. Я так удивился, что остановился как вкопанный…

— Валя! Что с вами? — крикнул Марбух, — не отставайте!

«Ага, — подумал я, — след-то нашел я! Вот вам „скептик и насмешник“».

— Сюда! — позвал я, кружа над головой полевую сумку. — Сюда!

Все бросились ко мне…

Марбух опустился на колени и вынул измеритель:

— Я бы сказал… — начал он, — я бы сказал, что это след варанус гризеус…

— Что говоришь? — не понял чабан.

— Это след серого варана.

— Э, нет, — возразил старик. — Варана знаю. Он не то что с бараном, и с собакой не справится. Варан что… яйцами питается.

— Это след серого варана, но необыкновенной величины, — продолжал Марбух. — Он мне напоминает следы лап дракона с острова Комодо. Такими лапищами можно разорвать барана.

— Что вы, Марк Борисович, — возразил я. — Откуда здесь такой дракон? Комодо это Индонезия. Как он сюда мог попасть?

Глаза у Марбуха загорелись:

— А если это новый вид? А? Что вы скажете, если это варанус гризеус форма гигантеус? Или назвать форма Мурови? В вашу честь, а?

— Да вы просто… — я с трудом сдержался, — фантазируете.

— А вы забыли обстоятельства открытия дракона с острова Комодо? Летчик, первым рассказавший о нем в Европе, был признан умалишенным. И было это относительно недавно в — 1912 году.

— И это ваши «догадки», о которых вы говорили Нуриеву?

— Нет, — хитро прищурился Марбух. — Но о тех догадках я вам, скептику и насмешнику, не скажу. Вот!

Я ничего не ответил и стал опять разглядывать таинственный след:

— Странная особенность. Справа и слева есть примыкающие следы, но они… какие-то сжатые. Может, это от задних лап? — спросил я Марбуха.

— Да, но это тоже от передних лап. Валя, измерьте и зарисуйте след. Уже темнеет.

— А если, — вдруг сказал Ораз, — если тут было два варана? Один большой, а второй маленький, нормальный.

— У варана след вот такой, с мизинец длиной будет, — заговорил Нур-Мухаммедов. — Это не варан, слышишь, начальник?

Марбух не стал спорить. Чабан пригласил нас переночевать у него в юрте. Мы с удовольствием согласились.

Поужинав овечьим сыром и лавашом, я растянулся на кошме и готовился уснуть, но мои товарищи еще долго говорили о варанах.

— Варан гуляет днем. Он жару любит, — говорил старик. — А сейчас он спит в норе. И шайтан, что моих баранов губил, приходил в самый жар. Может, ты и прав, начальник. Это варан-шайтан… Но откуда у него три головы? Не можешь сказать? А?

— Когда-нибудь скажу, — ответил Марбух.

Тут я уснул… нет, я не верил в дракона!

 

По следам дракона

Утром мы распрощались с гостеприимным Нур-Мухаммедовым, искренне пожелавшим нам удачной охоты на шайтана. Ораз привез нас к следу и мы снова подивились размеру лап, оттиснутых на глинистой земле.

Мы решили повторить наши поиски следов тем же методом «спиральных обходов», по выражению Марбуха. Ораз воткнул рядом со следом длинный шест, и мы стали ходить вокруг него то по часовой стрелке, то против…

Так, в бесплодных поисках, прошло два часа. Стало уже жарковато, когда Ораз, заехавший на своем виллисе довольно далеко, закричал, что нашел еще след.

Здесь были и следы крови, и клочья шерсти, и столько следов, больших и маленьких, что у нас глаза разбежались.

— Ясно, — заговорил Марбух, — здесь варанус гризеус форма гигантеус сделал привал. Видать, ноша была тяжелая. Отсюда, наверно, взяв добычу зубами поудобнее, он направился к логову.

— Марк Борисович, — спросил Ораз, — а что если тут была стая варанов?

В самом деле, следы были и большие и маленькие, и нормальные и какие-то сжатые.

Сказать по правде, у меня голова заболела от такого обилия «тайн».

Мы водрузили у находки второй шест. Теперь уже нам было ясно направление, по которому бежал варан.

Направление вело вдоль предгорий. Это было некстати: то и дело приходилось переходить сухие русла. Особенно трудно было Оразу вести машину. Но он находил кратчайшие объезды и не отставал от нас.

Я взглянул на часы. Полдень. Мы шли цепью: в центре Марбух, слева Ораз на машине, а справа я. Мы так привыкли искать следы, что брели с опущенными головами…

Я поднял голову и почувствовал, что леденею от ужаса. Прямо против Марбуха, стоявшего столбом и близоруко разглядывающего непонятное явление, из-за густых кустов чия, готовилось к прыжку кошмарное существо…

Три головы! У чудовища было три головы!

Невероятное обернулось реальностью. Все во мне протестовало. Так в кошмарном сне мы иногда кричим: «Этого не может быть!» и просыпаемся…

Но это не было сном. Да и не было времени обдумывать, как объяснить этот ужас. Надо спасать Марбуха!

Я вскинул винтовку и выстрелил, поймав на мушку широкий красноватый глаз. Мимо! Все пропало!..

Ящер прыгнул…

Но его огромная розовато-зеленая туша обрушилась не на Марбуха, а на радиатор рычащей машины.

Ораз! Какой же он храбрец! Он успел заслонить собой Марка Борисовича! Я видел бледное лицо мальчика, его закушенные губы. Виллис метался под страшной ношей. Когтистые лапы дракона скребли по ветровому стеклу. Он громко, с присвистом шипел. Одна из его лап почти дотянулась до мальчика…

Я боялся стрелять, чтобы не попасть в Ораза, а он продолжал борьбу, пытаясь на резком повороте сбить зверя на землю и задавить колесами.

Еще рывок! Еще поворот!

ГАЗ-69, в просторечии «виллис» — хорошая машина, но есть у нее недостаток — неустойчивость. Ораз не заметил сухого русла с крутыми стенками. Машина круто наклонилась, как будто повисла в воздухе, и… рухнула набок.

Я успел пробежать шагов десять и вдруг — удар в грудь и беспамятство…

 

В логове чудовища

Сознание возвращалось медленно. Я чувствовал острую боль в боку и в колене. Еде я и что со мной?

Перед глазами маячило что-то округлое, серо-зеленое с однообразным узором… похоже, что я лежу под боком палатки. Пахнет несвежим мясом, полынью… вдруг я вспомнил всё: как на нас напал дракон, как ему навстречу бросился Ораз на виллисе, а потом… да, потом дракон сшиб меня с ног.

Он поступил точно так, как и его меньший собрат — обыкновенный серый варан. Тот, если его очень рассердить, кидается на грудь.

От ужаса я чуть снова не лишился сознания, когда понял, что дракон тащил меня, как кошка тащит полузадушенную крысу. Меня спасла кожаная куртка. Он прокусил ее только в трех местах. Лицо мое было расцарапано. Наверно, я волочился головой по земле. Рубаха прилипла к спине — там кровоточила рана.

Я сделал отчаянное усилие и приподнял голову… рядом со мной в редкой тени старого карагача лежал дракон. Тут же валялся растерзанный баран и задняя часть собаки. Неужели и я принесен сюда в качестве мяса «про запас»? Большого труда стоило мне не поддаться отчаянью, а думать и думать, как спастись.

Мои товарищи, конечно, ищут меня. Они пойдут по следу и вот-вот будут здесь… Но что если я уже несколько часов лежу без сознания и виллис давно проскочил мимо? Что тогда?

Если судить по теням — сейчас ранний вечер. Почему дракон так неподвижен? Спит? Или отдыхает после удачной охоты?..

И тут я услышал далекий шум нашего виллиса. В пустыне звуки разносятся далеко… Вот Ораз переключил скорость, вот затормозил, вот опять дал газ…

Дракон поднял голову. Он тоже прислушивался.

Я затаил дыхание… да, у него три головы: одна огромная, настоящая, с пастью, усаженной острыми коническими зубами, и две головы с боков, на сморщенных коротких шеях, болтающиеся, как два отвратительных придатка с недоразвитыми слепыми глазами.

У него сильные когтистые передние лапы, и, опять-таки, как нелепые придатки, рядом болтаются справа и слева две пары недоразвитых вялых лап. А задняя часть тела нормальная, «варанья», но раза в четыре больше обыкновенного варана, с колоссальным мощным хвостом.

Дракон подошел к останкам собаки, с минуту водил по ним длинным, раздвоенным на конце языком, потом подхватил их и проглотил.

Шум машины умолк. Неужели потеряли след? Плохи мои дела! Логово дракона окружено высокими кустами чия… уползти в них, спрятаться, скорее, скорее!..

Но я не мог сдвинуться с места.

Дракон повернулся ко мне.

Я вжался в землю. Все поплыло перед глазами. Я чувствовал, что умираю от ужаса, и весь покрылся холодным потом. Сердце билось так, что удары гремели в ушах…

Смерть. И какая смерть!

Заскрипел песок.

Дракон отошел к бараньей туше.

У меня воскресла надежда. Может, он меня не тронет? Может, ему не нравится запах человека?

Раны болели все сильнее. Я изнывал от жажды. Неужели дракон не уйдет на охоту? Нет, не уйдет. Вараны — животные дневные. Деятельны только в жаркие часы дня. Надо дождаться ночи и уползти. Вот бы похолодало. Тогда бы дракон впал в сонное состояние.

Так я лежал, боясь пошевельнуться, а все тело молило меня: ну, повернись на другой бок, вытяни ногу.

Я не выдержал, медленно-медленно стал освобождать затекшую руку. Ах, вот что мне давило в бок. Полевая сумка! Что у меня там лежит? Банка-морилка, блокнот, пинцет — для чего это мне сейчас? Воды, воды, мне надо хотя бы глоток!

Быстро темнело. Небо затягивалось тучами. Будет гроза. Дракон лежал неподвижно, только бока его пульсировали.

Рванул вихрь. И, наконец-то, хлынул дождь. Я лег на спину и открыл рот. Пил, пил и все казалось мало. Я боялся, что дождь скоро прекратится. Но тучи все шли и шли от Каспия. Я вымок до нитки, но ожил.

Правда, я ощущал теперь каждую рану, каждую царапину, но боль лучше, чем слабость.

Стояла глубокая ночь. Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Пахло мокрой глиной и свежей зеленью. Здесь ли дракон? Вокруг было тихо. Я повернулся на бок и осторожно пополз в кусты. Больная нога тянулась за мной, как мертвый груз.

Метр, еще метр… стоял такой мрак, что я полностью потерял ориентировку. Почва стала скользкой. Куда я ползу?

Но вот моя рука нащупала какое-то углубление. Что это? Промоина? Яма?

Я тяжело перевалился через холмик и упал на что-то вязкое. Дальше ползти не было сил. Я уснул.

 

Ищу пути к спасению

Я открыл глаза и долго не мог понять, где я и что со мной. Но как только вспомнил страшные подробности прошлого дня, новая волна страха захлестнула меня: где дракон? Далеко ли я уполз?

Я лежал в широкой яме. Высокие стебли чия закрывали небо желто-зеленой сетью. На дне ямы блестела лужа с мутноватой пресной водой. Я жадно и долго пил, хотя вода от каждого моего глотка делалась все более глинистой.

Раны воспалились, сильно болели, но с надеждой на спасение ко мне вернулись силы. Я пополз, волоча ногу, по вязкой желтой глине. Это было очень трудно, но мне удалось поднять голову над краем ямы…

Не далеко же я уполз! Вот он, дракон, лежит под карагачом. Я втянул голову в плечи и скатился в свое убежище…

Часов в двенадцать дня дракон отправится на охоту. Что если отравить его запасы ядом из банки-морилки?

Яд этот сильный и, если дракон не почует особого запаха, его ждет быстрая смерть.

Ждать пришлось недолго. Еще солнце не перевалило за полдень, как я услышал легкий удаляющийся шорох. Дракон отправился на охоту.

Я вынул банку-морилку из полевой сумки, засунул ее в карман и пополз наверх…

Но мне не повезло. Только я перетащился через край ямы, как знакомый шорох стеблей чия сказал мне, что страшный хозяин логова возвращается.

Проклятый дракон! Как это он успел так быстро поймать добычу? Я затаился в кочках. Да, он тащит козленка. Неужели заметит? Неужели я сам полез навстречу смерти?..

Нет, он не заметил. Положил козленка на то место, где вчера лежали останки собаки, повернулся, поводил высунутым языком и неторопливо ушел.

Минут десять я ждал. Все было тихо. Я подполз к козленку и высыпал на него яд из банки. Потом, закусив губу, чтобы не стонать от боли в ноге, быстро пополз к своей яме…

Снова я пил глинистую воду. Лужа быстро высыхала и я понимал, что надо пить «про запас».

Ползти ли сейчас же к югу, туда, откуда доносился вчера шум мотора? Я боялся встретить дракона и долго лежал неподвижно, следя за медленно плывущим к западу солнцем.

Потянуло прохладой и я услышал, что дракон вернулся. Съест ли он козленка? Все было тихо.

У меня не хватило храбрости еще раз заглянуть в логово чудовища, но я понимал, что до темноты надо уйти из ямы.

«Ползи, — говорил я себе, — ползи!»

Я прополз метров тридцать и — будто занавес раздвинулся! Заросли чия остались позади, цветущие маки обступили меня. Я поднял голову и вскрикнул от неожиданности: передо мной простиралась до горизонта алая от маков равнина, а по ней, прямо на меня, двигалась цепь солдат с автоматами через плечо. За ними медленно шли машины, на одной из них ярко выделялся красный крест.

У меня закружилась голова и я лег ничком.

Что это? Ученья? Маневры?

— Товарищ лейтенант! — вдруг услышал я. — Мною найдено тело ученого Мурова. Докладывает рядовой Липкин.

— Тело? Почему «тело»? Чье «тело»? Я еще не «тело», — забормотал я.

— Он жив! — закричал лейтенант. — Липкин! Гони сюда санитаров! — Подбежали два дюжих молодца с носилками, но я не сразу дался им в руки:

— Лейтенант! Там в кустах, у карагача, дракон.

Меня положили на носилки и потащили к санитарной машине.

 

Конец трёхглавого дракона

Меня поместили в Кизил-Арватскую больницу и три дня никого ко мне не допускали. Опасались заражения крови, лихорадки, столбняка, но я разочаровал врачей, быстро выздоравливая…

— Здравствуйте, здравствуйте, Валя, — с такими словами Марбух вошел ко мне в «одиночку». В белом коротеньком халате, кончавшемся чуть ниже пояса, он напоминал уже не марабу, а белую цаплю.

Пришел и Ораз… Вот ему халат был к лицу — настоящий бедуин!

— Здравствуйте, здравствуйте! — подскочил я на кровати, но сразу же скорчился от боли — раны еще не зажили.

— Лежите! — почти сердито крикнул Марбух. — Мы будем вам рассказывать, а вы уж потом… если врачи позволят…

Я издал протестующий вой, но пришлось подчиниться.

— Мы долго искали следы зверя, унесшего вас, — начал Марк Борисович. — До позднего вечера колесили по пустыне… а вечером телефонировали в райком о положении дел. Сердар Нуриев развил бурную деятельность. Была вызвана ближайшая воинская часть… кстати, как раз та, где служит ваш Семен Липкин. Начали рано утром прочесывать пустыню между железной дорогой и Копет-Дагом. Вначале — безрезультатно, но к вечеру подобрали вас.

— А дракон? — спросил я. — Нашли его?

— Как же, нашли, но… загадка! Он оказался дохлым.

— Это я прописал ему такое лекарство, — и я коротко рассказал обо всем, что произошло со мной.

— А теперь, — поднялся Марбух, — выздоравливайте скорее. В Ленинград поедем вместе. Мне надо еще подготовиться к лекции. Я жду приезда нашего чучельного мастера. Надо из дракона сделать чучело.

— Марк Борисович! — завопил я, — неужели вы меня тут покинете на произвол свирепых эскулапов, даже не утолив моего любопытства? Я теперь заслужил право на ваши «догадки». Приподнимите же хоть краешек таинственной завесы! Откуда этот дракон? Кто его папа и мама? Есть ли детки? Нельзя ли ждать опять такого же милого гостя? Дали ли вы ему название? Меня гложет честолюбивая мечта — вписать в ученые тома варанус гризеус форма Мурови…

— Тише, тише, дорогой! — Марбух заставил меня опять лечь. — Не все сразу… потерпите еще немного и я отвечу на все.

Они ушли, оставив меня изнывать от скуки.

Прошло несколько дней. Меня навещал Ораз, но он или не знал о догадке Марбуха, или хранил ее как военную тайну.

Наконец мне разрешили читать и я накинулся на газеты, как, наверно, голодный дракон кидался на баранов.

Первое, что привлекло мое внимание, была большая статья под заголовком «Конец трехглавого дракона». Это был живо написанный отчет о лекции Марбуха:

«Когда раздвинулся занавес, возгласы удивления и испуга послышались в зале. В глубине сцены, искусно изготовленный ленинградским чучельным мастером, стоял трехглавый дракон. Громкими аплодисментами встретили собравшиеся появление за кафедрой известного зоолога Марка Борисовича Марбуха. Профессор начал свою лекцию с перечисления ряда фактов появления на территории Советского Союза неизвестного ящера. Далее он кратко рассказал о работе экспедиции и о тех гипотезах, которые могут объяснить появление чудовища.

Марбух вспомнил нашумевший в свое время случай. В одном голландском городке спустили в болото радиоактивные отходы производства. И в скором времени в окрестностях появились лягушки и тритоны со странными уродствами: с несколькими парами лап и даже со многими головами, со сросшимися конечностями и так далее.

С гневом напоминает ученый, что совсем недавно враги мира рекламировали проект окружения нашей родины радиоактивной пустыней — мертвой зоной.

„Я утверждаю, — говорил Марбух, — что в прошлом году имел место преступный эксперимент частичного „опытного“ заражения местности, примыкающей к Советскому Союзу. И в результате — появление чудовищных мутаций у обыкновенного серого варана…“ Сноска: мутации — резкие изменения наследственных черт под влиянием облучения зародыша радиоактивными веществами.

Ученому было задано много вопросов. Вот некоторые из них:

Вопрос: Можно ли ждать появления нового чудовища или даже чудовищ?

Ответ: Да, пока существуют враги мира, пока существуют люди, ставящие подобные эксперименты.

Вопрос: Нельзя ли управлять мутацией? Получить, скажем, огромных коров с тройным выменем (смех в зале.)

Ответ: Пока что невозможно. Но человечество рано или поздно откроет тайны наследственности».

Заканчивалась статья сообщением, что участники экспедиции на днях выезжают в Ленинград.

* * *

На аэродроме нас встречал Карпов. Он взял под козырек и закричал:

— Привет победителю драконов! Сколько красавиц освободил?

И вот я иду через Неву. Давно уже нет льда, и вода под чистым небом кажется синей-синей. Вот и Зоологический институт. Я с удовольствием «настраивался» на свою работу. Как-то чувствует себя мой микроскоп?..

В вестибюле я столкнулся с нашим «стариком». Директор долго держал мою руку, пытливо разглядывая меня из-под косматых седых бровей:

— Как себя чувствуете? Ничего не болит?

— Вполне здоров, Геннадий Николаевич, — ответил я.

— И отдохнуть не хотите?

— Что вы! Я ведь запустил кандидатскую.

— Нагоните… а знаете, как вас именуют наши корреспонденты? Нет? «Специалист по чудовищам»! Каково? — и он отпустил, наконец, мою руку.

Вот и отделение герпетологии. Здесь все по-прежнему: и чучело крокодила, и препараты земноводных, и пестрая пачка писем на моем столе — свежая почта…

 

Новый учитель

Самое трудное — начать писать. Случалось мне читать книги, где рассказ начинался с середины, с самого интересного места, а потом писатель, растравив любопытство, возвращался к началу — вот, дескать, как это все получилось, вот с чего началось.

Если и мне так писать, то начало будет, примерно, такое:

…Фонарь потух. Мрак и тишина обступили нас. Стало так страшно, что дышалось с трудом — будто гора навалилась на грудь.

— Мишка! — крикнул я и не узнал своего голоса — он звучал хрипло и жалобно. — Мишка!..

Ну, как, получилось? Нет, сам вижу, что так начинать не годится. Не выходят у меня такие фокусы. Буду писать, как умею, рассказывать неторопливо, откровенно о всех своих приключениях.

Придется начать эту книгу с признания: я не люблю математики. Конечно, я понимаю, что без математики и Гагарин не полетел бы, но что делать, если у меня, как говорит папа, ярко выраженная склонность к географии и биологии. Я просто не могу представить ученика, одинаково любящего все предметы — от алгебры до пения!

Вот, скажем, Генка Дубинин получает пятерки по всем предметам. Думаете, он второй Ломоносов или Леонардо да Винчи? Как бы не так! Ни одну науку он не любит по-настоящему. Отношения у меня с ним хорошие, но пример с него я брать не хочу.

Я не люблю математики, но вот что удивительно: в седьмом классе моим самым любимым учителем стал математик. А давно ли было так: скажу «математика» — и сразу вижу: Глафира Александровна раскрывает журнал:

— Сейчас пойдет к доске…

Тут такая тишина настает — слышно, как муха на потолке умывается, а Глафира водит карандашом по списку и тянет:

— Сейчас пойдет к доске… — и еще минута, и еще…

— Федосеев.

Ух, как весь класс (кроме Федосеева) облегченно вздыхает!

Вовка Федосеев — отстающий. Он привык к двойкам — ему что! Он весело — руки в карманах — шагает к доске…

— Ой, нет, нет! — вдруг останавливает его Глафира Александровна. — Я тебя недавно спрашивала. Садись, Федосеев.

И опять начинается пытка:

— Сейчас пойдет к доске…

Даже вспоминать не хочется.

На наше счастье, Глафира Александровна то ли сама ушла, то ли ее уволили, и пришел к нам новый учитель — Сергей Сергеевич Маркин. Не знаю, как другим, а мне он сразу понравился — вылитый Жюль Верн или Миклухо-Маклай — черная борода, курчавые волосы. Невысокий, но широкий в плечах, а глаза темные, быстрые. Повернет голову, взглянет, брови сдвинутся — кажется, видит тебя насквозь.

Но наше настоящее знакомство началось с ним в тот день, когда Мишка Шилин принес в школу «Комсомольскую правду» и еще в дверях закричал:

— Ребята, Сергей Сергеевич-то, знаете, кто?

Мы все сгрудились вокруг Мишки, а он, давясь словами от спешки, прочел нам короткую заметку «Интересное открытие молодого спелеолога».

— Что? Что? — закричали ребята. — Какой такой «спелеолог»?

Я читал книгу Кастере «Тридцать лет под землей» и мог объяснить, что спелеологи — это ученые, изучающие пещеры.

В пять минут заметка была прочитана трижды. Оказывается, наш учитель не только математик, а еще и спелеолог. И в прошлое лето ему посчастливилось найти в горах Абхазии пещеру с рисунками первобытных людей. «До сих пор считалось, — писала газета, — что на Кавказе нет и следов наскальной живописи, хотя стоянок первобытных людей там много…»

Еще сообщалось, что наш учитель сделал доклад в Географическом обществе и что решено послать экспедицию «для детального изучения пещеры»…

Едва Сергей Сергеевич вошел в класс, как сразу же заметил необычное оживление.

— Что это вы на меня как-то странно смотрите? — спросил он. — Или у меня галстук развязался? Или… — он забавно проверил на пиджаке пуговицы.

— Это мы прочли… про вас, — не выдержал Мишка и поднял над головой газету.

— Да-да, — полетело по классу, — мы все читали!

Маркин засмеялся. Заметно было, что ему приятно, что он рад бы с нами поболтать, но надо урок вести. Он строго сдвинул брови:

— А ну-ка, ты, последние известия, иди к доске, — позвал он Шилина.

Этого Мишка не ожидал. Он растерянно улыбнулся, вышел на середину класса и взял мел.

— Пиши условие задачи… Требуется вычислить…

Когда, получив тройку, Мишка вернулся на место, у него было такое вытянутое лицо, что все вокруг зафыркали. И Сергей Сергеевич смеялся вместе с нами. В этот день он был счастлив и не мог скрыть этого.

На перемене староста класса Наташа Паукова поручила Шилину собрать ребят. Мишка самый горластый из нас. Его трудно не услышать:

— Седьмой-«б»!! — заорал Мишка, встав на стул. — Ко мне, мои мушкетеры! Есть о чем поговорить!

Когда все столпились у широкого окна в коридоре, Наташа сняла и опять надела очки — такая у нее была привычка:

— Ребята, — начала она очень тихо.

— Ребята, я считаю… надо просить Сергея Сергеевича сделать нам сообщение о его пещере и…

— Правильно! — закричали мы, — и скорей! Сейчас же и просить!..

И поручили это дело мне. На беду, Маркина уже не было в школе, а до следующего урока ждать еще три дня. Как быть?

— Пусть Макарона сходит на квартиру к Сергею Сергеевичу, — крикнула Певцова.

У меня много прозвищ: Макароной зовут девчонки, а для мальчишек я — «Сундук», «Путешественник» и «Писатель». Просто удивительно, как легко пристают ко мне всякие прозвища. Я утешаю себя тем, что и у Пушкина было в лицее не меньше имен: Француз, Сверчок, Обезьяна и… что-то еще было, не помню.

Моя фамилия Сундуков — отсюда и прозвище — «сундук». «Макароной» стал из-за худобы, «Путешественником» и «Писателем» меня прозвали недавно, после того, как я съездил с дядей на Дальний Восток и Наташа Паукова поместила в стенгазете отрывки из моего дневника.

Как назло, в этот день было много задано на дом. Уже смеркалось, когда я вышел из дому, сжимая в кулаке бумажку с адресом.

— Не позже девяти! — крикнула мне вдогонку мама, — и позвони, что доехал благополучно!

Маркин жил далеко — в Невском районе. Целый час трясся я в переполненном автобусе, потом очень долго ходил вдоль совершенно одинаковых корпусов, пока нашел нужный мне номер дома.

Прежде чем позвонить, я потоптался минутку на лестничной площадке, собрался с духом и нажал кнопку.

Дверь мне открыл сам Сергей Сергеевич. Открыл резко, одним толчком:

— Вам кого, молодой человек? — спросил он, не узнав меня.

— Я к вам, Сергей Сергеевич. Можно?

— А, да это же Сундуков! — весело удивился Маркин. — Входи, входи…

Он заставил меня раздеться и, обняв за плечи, повел к себе в комнату.

— Садись-ка, Сундуков, вот сюда на диван и рассказывай.

Я сел и осмотрелся. Комната как комната. Я ждал, что попаду в музей, но музейного ничего не было. Только на письменном столе лежал кристалл горного хрусталя, да на стене, рядом с книжной полкой, висел большой старый рюкзак.

Только я передал просьбу нашего класса, как громко зазвенел звонок. Сергей Сергеевич кинулся к двери. «Вот оно что, — сообразил я, — он кого-то ждал, потому и открыл мне так поспешно».

— У меня, Ксана, гость — говорил Сергей Сергеевич за дверью.

— Гость? — спросил женский голос.

— Да.

Сергей Сергеевич распахнул дверь, и в комнату вошла высокая смуглая девушка.

— Знакомьтесь: Толя Сундуков — мой ученик. А это Ксения Алексеевна Москаленко. Она, брат, знаешь кто? Историк!

Ксана села в кресло и взяла с полки, не глядя, книгу. Она явно ждала, когда я уйду.

— Вот что я тебе скажу, Толя, — повернулся ко мне Сергей Сергеевич, — скажи ребятам, что я буду рассказывать о пещерах девятого февраля. И не только для вашего класса, а для всех старших школьников.

Я неловко попрощался и вышел. Появление Ксаны мне было почему-то неприятно. Сказать по правде, я ждал, что Маркин расскажет мне первому о своей пещере, что мы будем с ним сидеть вдвоем, рассматривая коллекции, советуясь.

«Ну и пусть, — думал я почти сердито, — пусть рассказывает этой Ксане… подумаешь, историк!..»

 

Лекция

Вот и девятое февраля! В субботу у нас уроков мало. К часу дня наш актовый зал заполнился наполовину. Я и Мишка помогали Сергею Сергеевичу вешать карту Кавказа. Втащили на эстраду черную доску, принесли мел и тряпку. Преподавателей было мало. Только наш директор Николай Иванович пришел одним из первых, сел за столик на эстраде и, налив полный стакан воды, поставил его на кафедру перед Маркиным.

Сергей Сергеевич взял указку и громко спросил:

— Начнем?

Николай Иванович строго постучал карандашом — мы притихли.

— Что такое спелеология? — начал Сергей Сергеевич. — Это раздел физической географии, изучающий пещеры, их происхождение, строение, развитие в них различных форм жизни…

Дверь скрипнула. Я оглянулся. Вошла Ксана и села в последних рядах. Увидел ее Сергей Сергеевич? Конечно, увидел! У него голос как-то посвежел и сам он сошел с кафедры и продолжал говорить с края сцены:

— Спелеология соприкасается с рядом наук: с биологией, историей, археологией…

«А, — подумал я, — вот почему пришла Ксана!»

— Спелеология — увлекательное дело! — продолжал наш математик, — вы, наверно, много читали и слышали про альпинистов. Так вот, спелеолог — это как бы альпинист наоборот…

При этих словах Маркина Николай Иванович повернулся на стуле и, кажется, с тревогой поглядел на докладчика.

— И спелеологи поднимаются по отвесным стенкам, карабкаются по скалам, переходят через трещины, — рассказывал Сергей Сергеевич, — но труд спелеолога намного сложнее и опаснее — он проходит в полной темноте: без фонаря, в пещере пропадешь…

Я слушал и посматривал на ребят — не скучают ли? Как мне хотелось, чтобы все слушали Маркина с увлечением, как я…

Я пробежал глазами по залу: Люда Одинцова вынула из портфеля зеркальце и пытается увидеть себя в профиль, Дубинин углубился в книгу, даже Наташа Паукова — серьезная девчонка и та разговаривает с соседкой — я даже зубами заскрипел от досады…

— И альпинизм и спелеология служат одной цели, — говорил Маркин, — раскрытию последних тайн нашей планеты. Я, как вы знаете, математик. Но каждое лето я провожу в поисках новых пещер. И в прошлое лето мне посчастливилось найти пещеру, в которой люди жили самое меньшее двадцать тысяч лет тому назад.

— Ух ты!.. — удивился Мишка.

— Вижу, у вас на языке вертится вопрос — как нашел? Вот, поглядите на карту. Здесь, возле маленького горского селения Отапи, находится знаменитая Отапская пещера — крупнейшая пещера Абхазии. Длина ее исследованной части два километра. Но она, конечно, тянется и дальше. Абхазцы — отличные пещерники. Каждый год они «удлиняют» метраж Отапской пещеры. Не зря в народе ходят легенды, что Отапская пещера пронизывает весь Кавказский хребет.

— А это верно? — спросил кто-то в первых рядах.

— Нет, конечно. Недра Кавказа сложены сплошными вулканическими породами… Есть у меня в Абхазии хороший знакомый: Гиви Смырк. Это замечательный парень. Семнадцать лет, а уже мастер спорта. Он сумел спуститься в трехсотметровую пропасть по канату, сплетенному из лианы-ломоноса..

Я почувствовал, что Сергей Сергеевич овладел вниманием. Генка Дубинин закрыл книгу, а Люда перестала смотреть в зеркало…

— Вот этот парень и показал мне недалеко от Отапской пещеры несколько новых, еще не обследованных. К одной из них мы и отправились. Сперва пришлось преодолеть сплошные заросли ежевики и сассапарели. Это, ребята, не легче, чем лазанье через проволочные заграждения. На крутом склоне мы нашли старый-престарый загон. В загоне лежат вместе три огромных валуна. Гиви отвалил средний камень. Открылся вход в пещеру. Проще сказать, это была дыра в земле. Если заглянуть в нее, то видно камни, выступающие из стенок колодца. Ну-с, разделись мы, зажгли фонари и полезли. Сперва шел вертикальный спуск, а потом колодец делал колено. За коленом был широкий уступ. Тут мы посидели, подумали, осветили стены. Видим — внизу небольшой зал. Вот это и была та пещера…

Я оглянулся на Ксану. Она вынула блокнотик и рисует что-то или пишет. Может, она все это слышала и не раз?

— Подняли мы фонарик, — продолжал Сергей Сергеевич, — видим, одна из стен гладкая и вся в пятнах. Фонарь у меня сильный, бензино-калильный… Ну-ка, Толя, прикрепи этот рисунок, — обратился он ко мне.

Я развернул кусок ватмана и прикнопил его к доске.

— Вот что я мог разглядеть, — говорил Маркин, водя указкой по рисунку, — справа вверху — олень с огромными рогами, слева — голова пещерного медведя, а внизу — косматый носорог…

В зале поднялся шум. Ребята из последних рядов побежали вперед, чтобы лучше разглядеть рисунок…

Потом все стали смеяться. Я сперва не понял, что всех рассмешило. Оказывается, Николай Иванович подошел к кафедре и выпил воду, приготовленную им же для Сергея Сергеевича.

Директора мы не боялись. Скорее уж он нас побаивался. Вот и сейчас он не на шутку встревожился, потому что мы зашумели, и даже попятился от стола с поднятыми руками.

— Тише! — на весь зал раздался голос Сергея Сергеевича. — Я пущу рисунок по рядам… только, смотрите, не рвать и не пачкать! И не шуметь! Я еще не кончил.

Зал сдержанно гудел, а Сергей Сергеевич продолжал:

— В Абхазии еще не находили наскальных рисунков. Большая влажность воздуха в пещерах уничтожала все знаки. Тем интереснее найти пещеру-редкость. Говорят, что археолог Соловьев нашел лет десять тому назад такую же пещеру, но… ему никто не поверил и сообщение его затерялось, осталось неизученным, непроверенным.

— Я пригласил к нам молодого историка Ксению Алексеевну Москаленко, — продолжал Маркин. — Она расскажет вам о первобытных людях.

Ксана привстала, будто бы колеблясь — идти или не идти. Но мы все захлопали, и она поднялась на эстраду.

Рассказывала она сухо и, на мой взгляд, слишком научно. Не все я понял, но уловил, что еще многие историки (а она?) не верят нашему математику, считают, что рисунок этот «обман зрения», что если до сих пор не находили на Кавказе ничего подобного, значит… надо отнестись к открытию с осторожностью.

— Впрочем, — закончила она, — экспедиция уже выехала. Проверка сообщения товарища Маркина необходима.

— Ясно, — сказал Сергей Сергеевич. — Благодарю вас, Ксения Алексеевна.

— У кого будут вопросы? — встал Николай Иванович.

Зал зашумел, несколько минут ничего нельзя было понять. Наконец поднялась рука:

— Можно?

— Говори, Иванов.

— Может, я и неправ, а только к чему нам пещеры и всякие древности? Все это было и не повторится. Вот космос, ракеты — это да! Это наше будущее, а пещера нам для чего? Я бы в пещеру не полез…

— Тебя никто не приглашает! — вырвалось у меня.

Я Ваську Иванова терпеть не могу. Разве он на самом деле так думает? Как бы не так! Он отлично знает, что история нужна и пещеры интересны, знает! Но вот надо ему вылезти, показать себя — вот, мол, я какой! Активный, имею «собственное мнение»…

— Что, многие думают так, как Иванов? — спросил Маркин.

— Нет, нет, не так!

— Значит, Иванов считает, что человечество должно бежать к будущему без оглядки, смотреть только вперед?.. Нет, так жить нельзя! Мы должны знать все! То, что сегодня кажется второстепенным или даже ненужным, в будущем может оказаться самым необходимым. Науки о прошлом — это фундамент, на котором должно прочно стоять будущее. Если будет слаб фундамент — дом даст трещину… Скоро мы полетим на звезды. Думаете, там не нужна будет спелеология? Еще как нужна!..

Больше вопросов не задавали. И вообще, как мне показалось, доклад прошел не так интересно, как я ожидал.

Потом все кинулись к вешалкам, а я и Мишка поднялись на эстраду убирать доску и карту. Ксаны уже не было. Николай Иванович с папиросой в зубах беседовал с Маркиным об учебном плане. Словно и не было рассказа об открытии удивительной пещеры. И ушел я из школы вконец расстроенный.

 

Неожиданное решение

Прошло месяца полтора. Мы уже редко вспоминали о пещере, но к Маркину так привязались, что на его уроках чувствовали себя совсем свободно. Не было у нас той давящей тишины, что была при Глафире Александровне: нет, в классе все время стоял легкий рабочий шумок. Он никому не мешал — ни учителю, ни нам.

Однажды Сергей Сергеевич пришел к нам необычно серьезный: ни разу не пошутил, не посмеялся с нами. Иногда он подходил к окну и долго молчал, прерывая объяснения — по всему было видно, что он чем-то озабочен и опечален…

В этот день стояла необычно теплая весенняя погода. Подсыхающие тротуары дымились под солнцем. Я люблю читать газеты, вывешенные на улице. Щурясь от ярких лучей, я бросил взгляд на страницу, и сразу все куда-то отодвинулось. Я не слышал ни чириканья воробьев, ни рева проносящихся самосвалов, ни грохота трамваев… Я читал, перечитывал, не понимая, снова читал.

«НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ ИЛИ ОШИБКА?

Экспедиция, направленная для исследования пещеры, открытой молодым спелеологом Маркиным, не нашла никаких следов рисунков первобытного человека…»

— Что, Сундуков, начитаться не можешь? — услышал я за спиной знакомый голос.

— Сергей Сергеевич… я…

— Не знаешь, что сказать?.. Вот и я не знаю, что сказать, что сделать. Хочется крикнуть: «Этого не может быть!..» Но вот она, реальность! — он щелкнул пальцем по газете.

— Может, они перепутали и не в той пещере были? — спросил я.

Маркин объяснил, что такая возможность исключена. Он сам прорубил тропинку в зарослях, поставил веху у входа…

— Я потому и не поехал сам — считал, что и без меня обойдутся.

— И что же теперь? — растерянно сказал я, глядя на осунувшееся лицо Маркина.

— Что теперь? — он горько усмехнулся. — Прилепят ярлык «обманщик» или «невежда»…

— Нет, Сергей Сергеевич, что вы! — закричал я… — Мы… я… всегда будем вам верить!

— Спасибо, Толя. Я сейчас не могу бросить занятия и поехать на Кавказ. Но уж в будущем году дам бой. Не может быть, чтобы я ошибся! Я никогда не страдал галлюцинациями! Тут что-то кроется… но что?

Он пожал мне руку, как взрослому, и ушел.

«Он согласен ждать целый год, — с удивлением подумал я. — Целый год считаться обманщиком!» — И тут меня будто что толкнуло: я даже вздрогнул — так неожиданно и определенно пришло решение…

Через полчаса я уже сидел у Мишки Шилина и рассказывал обо всем. Он вытаращил на меня круглые голубые глаза:

— Врешь! Разыгрываешь!

Но, наверно, вид у меня был такой, что он поверил. Поверил и сразу развил бурную деятельность:

— Надо созвать ребят! — и он прыгнул к телефону.

Я остановил его:

— Не надо раньше времени поднимать шум. Сперва послушай, что я придумал… Проедем сами на Кавказ и докажем на месте, что Сергей Сергеевич прав.

— Толька! Молодчина! — И Мишка так ударил меня кулаком в бок, что я чуть не слетел со стула. Потом он почесал в затылке и спросил:

— А деньги? Откуда нам взять деньги на дорогу?

Я объяснил Мишке, что в Сухуми живет мой дядя. Дядя Женя. Он очень хорошо ко мне относится. Сухуми не очень далеко от пещеры — я смотрел по карте. Сергею Сергеевичу говорить не будем, а то он рассердится. Можно потом с дороги написать… Самое трудное — отпроситься из дому. Мама не любит, когда я надолго уезжаю…

— А деньги? — повторил вопрос Мишка.

— Поедем только мы… если в экспедицию включить всех наших ребят, то надо уйму денег, и, конечно, тайны не сохранишь. Попробуй, запрети девчонкам болтать. На два билета можно накопить денег. Я, например продам подписного Жюль Верна или Диккенса… если мама разрешит.

 

Первый рубеж взят

Пришел май. Скоро летние каникулы, а я еще не отважился сообщить маме о своем решении. Мишка уже начал сердиться и обвинять меня в трусости. Я ему ответил, что тут дело не в трусости, а в осторожности — надо все обдумать, а то можно сразу всю затею погубить.

Сергей Сергеевич продолжал нас учить, но не было прежней веселости, а о пещерах ребята забыли и думать. Наверно, ни Гена, ни Наташа, ни Вовка Федосеев не читали заметку о пещере Маркина. Но это, пожалуй, было нам на руку.

— Сегодня поговорю с мамой, — сказал я Мишке, — решено!

Мишка пытливо взглянул на меня и пробурчал с сомнением:

— Ну, ну…

А потом спросил:

— А дяде Жене писал?

— Написал. Все рассказал ему начистоту. Он меня всегда поддерживал…

Понимаешь, Мишка, детей у него нет, вот он и относится ко мне, как к сыну.

Мишка проводил меня до дверей:

— Ни пуха ни пера!

— К черту! — ответил я, как положено…

— Ты безобразно задерживаешься в школе! Тебя совсем не видишь дома! Что ты делаешь после уроков, не понимаю! Отцу, конечно, твои занятия неинтересны, но мне изволь все говорить, все…

Таким градом упреков встретила меня мама.

— Да ничего особенного не было, — ответил я, — сегодня у нас — коллективная уборка класса… Папа дома?

— Давно уж сидит на диване и газету читает…

— Мама, — войдя в комнату, начал я довольно смело, — можно мне летом поехать к дяде Жене?

— А зачем это тебе понадобилось ехать к дяде Жене за тысячи верст? Мы сняли дачу! Мы, что же, для себя сняли дачу?

— Да ведь Оленька поедет… — Оленька — моя сестренка.

— А ты погляди на себя в зеркало, на что ты похож! Не зря в школе тебя зовут макароной. Макарона и есть! Смотреть противно!

— Папа, — перенес я огонь на отца, — почему мне нельзя поехать к дяде Жене?

Папа с трудом оторвался от газеты:

— Да, мальчик?

Я повторил вопрос.

— К дяде Жене?.. Мм… видишь ли, неудобно без приглашения. И потом — далеко ехать — дорого…

— А если бы он меня пригласил?

— Ну, тогда….

— Тогда, — вступила в разговор мама, — я бы ему ответила, что коли своих детей бог не дал, так нечего чужих сманивать!

— Фу, Даша, что ты говоришь? — болезненно поморщился отец и даже газету отложил в сторону. — Твой брат — отличный человек, умный и сердечный. Уж ему-то можно доверить Толю…

Они спорили минут пять — даже обо мне забыли.

«Что ж, — подумал я, — один рубеж взят. Папа на моей стороне»…

И вдруг — звонок:

— Заказное Сундукову!..

В жизни бывают такие совпадения, каких и в кинофильмах не увидишь: письмо было от дяди Жени. Оно пришло именно в ту минуту, когда моя затея висела на волоске.

«Дорогой Толя — прочел я вслух. — Я очень буду рад твоему приезду. Мне кажется, ты и Миша приняли правильное решение…» — тут я прикусил язык.

— Что это за правильное решение? — подняла ко меня глаза мама.

— А я писал ему, что мы с Мишкой хотим… хотим сделать доклад о работе дяди Жениной станции, — быстро соврал я и продолжал читать:

«Ни ты, ни твой друг не будете мне в тягость. Если сейчас у папы с мамой мало денег, то напиши мне, и я вышлю на дорогу. По приезде потолкуем обо всем прочем…»

— О чем таком прочем? — опять прервала меня мама.

— Ну, как ты не понимаешь? Обо всем, значит, и о прочем.

Папа улыбнулся и закрылся газетой. Хороший у меня папка!

— Ладно, уезжай к своему дяде Жене, уезжай, коли тебе родная мать надоела! — И мама вышла из комнаты.

Очень неприятно, даже тоскливо делается, когда мама так говорит. Но что делать? Я поступаю правильно — так сказал дядя Женя, а я ему верю.

 

Разведка

Когда мы с Мишкой исполнили незамысловатый танец дикого восторга и упали, отдуваясь, на диван, я сказал:

— Надо зайти к Сергею Сергеевичу. Это будет разведка. Что если он сам решит поехать на Кавказ? Вообще пора нам узнать всякие подробности о пещере…

— А ты не выдашь себя? — прервал меня Шилин. — Пойдем вместе.

Я ответил, что это-то и покажется подозрительным: оба будем задавать наводящие вопросы. Если уж я выдам наш замысел, то Мишка может это сделать не хуже, а значит опасность разоблачения возрастет вдвое.

Кажется, Мишку убедила моя арифметика, и он отпустил меня.

Снова я приехал за Невскую заставу. На этот раз я без труда нашел нужную лестницу и вбежал на пятый этаж…

Дверь в квартиру Маркина оказалась незапертой, и я сделал глупость. Почему-то мне не захотелось звонить, а показалось вполне уместным войти и постучать в комнату нашего учителя. Я шагнул в прихожую, но услышал голос Ксаны и повернул назад. И тут — видно, где-то в квартире была открыта форточка — от сильного потока воздуха дверь захлопнулась.

Долго я жал и вертел круглую медную ручку — замок не открывался, и я попал в плен. Что за глупое положение! Стучать в дверь, за которой звучал низкий голос Ксаны, мне не хотелось. Может, она скоро уйдет?.. Я забился в угол за вешалку и стал ждать. Хорошо хоть в квартире никого не было. Понемногу я успокоился и стал прислушиваться. Говорил Маркин, голос его звучал тихо и мягко:

— Я уже не прошу о большем, но нельзя отказывать человеку в доверии.

— Молчите и оставьте мою руку в покое, — резко оборвала Ксана, — вы опять о том же? Я, кажется, запретила вам даже упоминать об этом, а вы опять…

— Эх, Ксана, — начал было Маркин.

— Вы ужасно самоуверенны. Вы были уверены, что сделали открытие, были уверены, что я почему-то обязательно должна ответить вам взаимностью, теперь вы уверены, что я встану на вашу сторону в споре с Балясиным… Вот Балясин — настоящий ученый и сильный человек. Он хозяин своим мыслям и чувствам. Уж он-то не решился бы на научное сообщение, не взвесив все «за» и «против».

Маркин тихо засмеялся:

— Ох, Ксана, вы не могли ударить меня еще больнее?.. Да ведь ваш Балясин — ничтожество! Я самоуверен? Да разве можно браться за дело без уверенности, что доведешь его до победы? Это же значит заранее обрубить себе крылья. Плох тот ученый, который, начиная работу, не слышит в своей душе голоса Ломоносова или Менделеева. Я, например, уверен, что каждый писатель носит в сердце мечту — писать, как Лев Толстой… Так разве это самоуверенность?..

С минуту за дверью было тихо, потом опять заговорил Сергей Сергеевич:

— Как можно любить и не надеяться на взаимность? Разве можно любить и, как бухгалтер, подсчитывать хладнокровно «за» и «против»? Разве можно скрывать свое чувство только потому, что прошло, скажем, не двести одиннадцать дней, а только двести десять? Да кто это установил такие нормы? Кто же так любит?.. Да будь я трижды урод и четырежды дурак, но всегда во мне будет жить то, что вы назвали самоуверенностью.

— Вы опять… — начала было Ксана.

— А что представляет собой Виталий Балясин? Такие ученые тоже нужны, но не они делают открытия. Ваш Виталий Балясин — просто чернильница на двух ногах.

Дверь в комнату распахнулась и, стуча каблуками, Ксана побежала к выходу. Я вжался в угол. Ксана резко щелкнула замком и… дверь на лестницу отперлась. Маркин не показался. Я выбрался на площадку и позвонил.

— Толя? — удивился Сергей Сергеевич. — Входи, входи…

У него было усталое лицо. Мы сидели рядом за столом. «Палеолит» — прочел я на корешке толстой книги.

— Да, Толя, придется мне опять ехать на Кавказ, — сказал он мне, разворачивая карту.

— Как? Летом? — вырвалось у меня.

Маркин внимательно на меня поглядел. Ему, конечно, была непонятна нотка разочарования в моем голосе.

— Хорошо бы в этом году, да все против меня. Мать опасно заболела. Положили ее в больницу… Да и денег нет… А ты что, серьезно заинтересовался пещерой?

Я ответил, что решил твердо стать в будущем настоящим спелеологом, что, мол, потому я и пришел — хочу узнать, что нужно для спуска в пещеры и как составить карту.

— Покажите, пожалуйста, мне вашу карту.

— Какую карту?

— Ну, на которой вы начертили путь в пещеру.

— Да вот она! — Он мне дал в руки совсем небольшой кусок плана. На нем жирным пунктиром был обозначен путь в пещеру.

— Ты у меня в гостях второй раз, а я тебя ничем не угощаю.

И Маркин вышел в другую комнату, а я поспешно перерисовал планчик в свою записную книжку…

— Разведка выполнена! — по-военному четко доложил я Мишке.

Он мрачно выслушал меня, почесал зачем-то затылок и сказал веско и убежденно:

— Скверная баба!

Сказал — и сразу стал похож на своего отца. Кирилл Михайлович вот так же слушает, слушает, а потом уронит тяжело два слова. Если речь идет о мужчине, то это будет «крепкий мужик» или «пустой мужик», а если о женщине, то «пустая баба» или «добрая баба»…

— Скверная баба! — повторил Мишка. — А получается-то, как в «Двух капитанах». Этот Балясин, наверняка, тайный злодей. Он-то и загубил открытие Сергея Сергеевича.

— А зачем ему губить? — удивился я.

— Ну как ты не понимаешь? Он тоже любит Ксану. Опять-таки как в «Двух капитанах»…

Долго мы сидели с Мишкой в этот вечер. Два раза звонили в справочное, узнали, что поезд на Сухуми уходит в 22–55, узнали стоимость билета, — узнали и поежились…

 

Путь на юг

Вот и настал день отъезда! Какой же это был тяжелый и тревожный день! Мама заставила меня надеть новый костюм. Пиджак теснил в плечах, было жарко, но я не перечил — лишь бы скорее уехать.

От бесконечных наставлений у меня шумело в голове:

— Не выходи из вагона — можно отстать…

— Не давай крупных денег — могут не дать сдачи…

— Ночью пиджак клади под голову — могут украсть… — И так далее и тому подобное.

Папа молчал, но поглядывал на меня тревожно и грустно.

На вокзал пришел Мишкин отец. Утешая маму, он сказал:

— Вы напрасно расстраиваетесь. Что с ними может случиться? Они же крепкие мужики…

И он стал довольно сильно тузить нас кулаками. Мишка сразу же встал в позу боксера и сделал ответный выпад. Все это было очень забавно, но вряд ли утешило мою маму.

Духота в вагоне была невообразимая. В толстом джемпере, в новом жестком костюме я сидел, как будто обернутый в компресс. Кроме нас с Мишкой, в купе никого не было, чему мы очень обрадовались. И обрадовались, как нам вскоре пришлось убедиться, преждевременно. За минуту до отхода поезда, когда провожающие уже стояли перед вагонными стеклами и подавали нам непонятные знаки, мы услышали знакомый, но малоприятный голос:

— Товарищ проводник! Вот мой билет. Как не тот? Не может быть! А этот? Опять не тот? Что значит «поторопитесь»? Я и так чуть не опоздала! Вот, вот он! Какое купе? Пятое?..

И в тот момент, когда вагон вздрогнул и вокзал с провожающими поплыл плавно назад, дверь нашего купе открылась и… и мы с Мишкой вытянулись, качнули, как куклы, головами и пролепетали:

— Здравствуйте, Глафира Александровна!

Да, это была она — наша прежняя математичка. Бывают же такие неудачные совпадения! А мы-то мечтали вздохнуть свободно!

— А, — протянула она, — Сундуков и Шилин. Здравствуйте, дети! Вы в дальнем поезде и одни? Как хорошо, что я ваша попутчица! Какие места ваши? Нижние? Вы должны уступить мне нижнее место… Мальчики, выйдите в коридор, я должна переодеться…

Мы вышли в коридор, сели на откидные сидения и стали уныло смотреть в широкое лаково-черное окно.

— Вот скверная баба, — прошептал Шилин, — давай, Толя, будем здесь сидеть до ночи. Мне совсем не хочется попасть сейчас на урок математики.

Дверь нашего купе откатилась в сторону, и Глафира Александровна, шурша красным халатом, встала рядом с нами:

— Кто же теперь учит вас математике? Маркин? Кто такой этот Маркин? Молодой? Интересно, чему он вас выучил? Как он проводит урок?

— Во!! — простодушно воскликнул Мишка и поднял большой палец.

Глафира Александровна строго поджала губы и уплыла в купе.

Ночью мы спали плохо, но утром оба крепко уснули и проснулись, когда поезд подходил к Вязьме. Мне вздумалось купить газету и я вышел на перрон. Я шел, щурясь от яркого утреннего солнца, и вдруг… увидел Ксану. Она ехала в нашем поезде! Неужели в пещеру Маркина? Что делать?.. А этот маленький человечек в зеленом костюме — наверно, это и есть Балясин!..

Нет, я не хочу с ними встречаться.

Я вернулся в вагон без газеты и тотчас же рассказал Мишке о неприятной встрече.

— Все ясно, — мрачно пробасил он, — они едут, чтобы окончательно погубить открытие Маркина.

— Ну, это все только твои предположения, — ответил я.

— Идея! — закричал Мишка. — Ты разведал Маркина, а я разведаю этих двух.

— Как же ты их разведаешь? — удивился я.

— А очень просто. Обедает этот зеленый гусь наверняка в вагоне-ресторане. И, конечно, пойдет с этим историком в юбке. А?

Мишка сделал страшную рожу — это должно было изображать лицо сыщика — и исчез на четыре часа…

Вернулся он едва передвигая ноги, но довольный. Пахло от него так, будто он съел целую фабрику-кухню. Вот как он доложил мне о разведке:

— Сел я за самый дальний столик, чтобы заказ подольше не взяли — и жду. А их нет как нет. Пришлось взять стакан чая. Сижу, прихлебываю, а сам на дверь кошусь. А официант решил, что я собираюсь уйти не заплатив. Встал рядом со столом и тоже ждет. Пришлось заказать коржик…

Тут Мишка погладил себе живот.

— Съел я коржик и опять кошусь на дверь. Опять официант подошел. Пришлось заказать сосиски с капустой. Наконец, вижу, входят. Сели через столик. Балясин сразу в меню носом. Ксана говорит: я так посижу, что-то аппетита нет… Тут ко мне опять подошли — пришлось опять повторить сосиски.

Мишка тяжело вздохнул.

— Сперва разговор у них был неинтересный: опаздывает наш поезд или не опаздывает. Балясин вынул часы и стал определять скорость поезда — так и прилип к окну. Потом объявил, что мы движемся со средней скоростью восемьдесят километров в час. А когда им принесли два борща, он что-то очень длинно говорил о значении горячей пищи для человеческого организма… а я старался есть медленно-медленно…

Мишка опять вздохнул, и в животе у него что-то хрюкнуло.

— Вдруг слышу: «Обратите внимание, Ксения Алексеевна, на эти стены. Видите — от постоянной влажности узор почти исчез. Вот почему в Абхазии с ее очень влажным климатом не могли сохраниться наскальные рисунки. Маркину, с его повышенной… впечатлительностью, конечно, померещились звери в обыкновенных пятнах и натеках. Пещеры Абхазии никогда не были жилыми…»

— А Ксана соглашалась? — спросил я.

— «Да, да», говорит, и совсем перестала есть. — «Наверно вы правы, Виталий Валерьянович».

— И все?

Потом они долго спорили, кому платить за обед. А потом они ушли…

Мне подумалось, что результаты разведки бедноваты, но не хотелось огорчать Мишку. Все-таки он не пожалел ни сил, ни желудка для успеха дела. Я поблагодарил его и посоветовал лечь отдохнуть, но он возразил:

— Если я лягу, то буду раздавлен собственной тяжестью, как кит, выкинутый на берег.

День прошел быстро за разговорами, за игрой в «балду». Мы подъезжали к Харькову. На наше счастье, Глафира Александровна нашла себе друзей среди курортников и не мешала нам. Балясина и Ксану я не встречал и начал думать, что они уже сошли с поезда. Я не мог согласиться с Мишкой — едва ли Балясин поедет на Кавказ, чтобы окончательно добить Сергея Сергеевича. Это было бы, как в приключенческом романе. Он, конечно, скептик и сухарь, но не злодей же!

Будущее покажет.

 

Дядя Женя

— Сухуми! Скоро Сухуми! — разбудил нас ворчливый голос проводницы. — Мальчики, сдавайте постели!..

Мы вскочили и бросились к окну. Солнце обожгло глаза. Оно было слепящее, белое, чуть голубоватое от моря, и от него никуда не скроешься.

— Пальмы! Смотри, Толя, пальмы! — пыхтя от восхищения, закричал Мишка.

Вот и вокзал. И он тоже слепяще-белый, чуть голубоватый, будто его осветила вспышка магния. Мы вышли из вагона и нас обдало таким жаром, что сразу захотелось купаться. А вот и дядя Женя: худой, в полотняном костюме. Он поцеловал меня, хлопнул по плечу Шилина:

— Эк, вас накутали! А ну, снимайте пиджаки!.. Так. А теперь — за мной…

— Ну как, встретили дядю? — услышали мы за спиной голос Глафиры Александровны. — Здравствуйте, здравствуйте! Вашим племянникам очень повезло… В чем? Они были на моем попечении всю дорогу… Не стоит благодарности! Теперь я могу спокойно ехать в санаторий. Передала с рук на руки…

Дядя Женя с недоумением посмотрел ей вслед, улыбнулся, но ничего не сказал. Мы пошли к автобусу.

И тут на другом конце площади я увидел зеленую фигурку Балясина. А вон и Ксана… Значит, и они едут в пещеру! Лишь бы не опередили нас!

Было очень интересно ехать по незнакомому красивому городу, после вагонной духоты дышать свежим, густым от цветочных запахов воздухом. Мимо проносились кусты олеандра с красными и белыми цветами-букетиками. А это что за облезлые деревья? Оказалось — эвкалипты.

— Они летом линяют, как верблюды, — объяснил дядя Женя. — Это кора висит, как лыко. А вот кипарисы!

Белый домик дяди Жени мне очень понравился, а особенно балкон, на котором нам с Мишкой предстояло спать. Море шумело рядом и смотреть на него из окна надо было, раздвигая виноградные листья.

Долго мы купались в теплой воде. Забавно было знать, что Черное море, знакомое нам по округлым очертаниям на географических картах, рядом с нами, можно рукой потрогать.

Вот оно какое! Берег не песчаный, как мы почему-то ожидали, а усыпан круглой галькой. Никаких медуз и раковин не видно.

— Обедать, обедать! — услышали мы голос дяди Жени.

День прошел быстро. Меня очень удивило — дядя Женя ни слова не сказал о том, как и когда мы пойдем в пещеру.

Стемнело, и мы с Мишкой втащили на балкон раскладушки, а я опять спросил дядю:

— Когда же в пещеру?

— Успеешь, Толя… но если уж тебе невтерпеж, то слушай. Я был в пещере Маркина и…

— И?

— И там действительно нет никаких рисунков! Маркин ошибся, но я думаю, что строго взыскивать за эту ошибку нельзя. Очень часто бывает: причудливые пятна, натеки, колеблющиеся тени от фонаря создают подобие фигур животных…

— Нет, — закричал я, — вы не там были, вы не то искали!

— У тебя какая-то слепая вера в Сергея Сергеевича. Он, конечно, хороший человек, но человеку, даже хорошему, свойственно ошибаться. А ничего плохого в этом нет. Ошибки тоже бывают полезными. Вот, слушай.

Дядя Женя взял с полки книгу, с полминуты листал ее, бормоча: — Где это… гм! Ага!.. «Никакой труд на поприще исследований не пропадает даром, даже если исходит из ложных представлений…»

— Кто это сказал?

— Нансен! — ответил дядя. — А он, как ты знаешь, был человек с головой.

 

Разочарование

Меня разбудил рокот мотора. Внизу на асфальтовой дорожке делал крутой разворот «виллис».

— Подожди с четверть часика, Ваня, — услышал я негромкий голос дяди Жени, — ребята еще спят.

— Не буду ждать, не буду! — сердито, с сильным грузинским акцентом закричал парнишка, сидящий за рулем. — Хотят спать — пусть потом на автобусе поедут. Нельзя ждать! Сейчас уеду! Сейчас!

Он яростно включил мотор… но не уехал.

— Да постой ты, чудило, — было заметно, что дядя улыбается, — входи отдохни, дорога будет трудная…

Но Ваня поднял мрачное лицо к нашей лоджии и вдруг широко и добродушно улыбнулся:

— Вон, встали твои племянники. Тащи их в машину!..

Пока мы умывались и завтракали, дядя Женя объяснил, что ему надо ехать смотреть сады колхоза «Звезда» — дядя работал агрономом. На наше счастье, сады эти были в километре от пещеры Маркина. Вот повезло! В глубине души я все еще верил в рисунки первобытных людей.

— А что нам надеть для пещеры? — спросил я.

— Как что? Ты разве забыл совет Кастере — в пещеру надо лезть голым.

— Голым?

— Конечно. Это удобнее всего. Я, например, всегда остаюсь в одних трусах.

Этот совет дяди Жени очень понравился Мишке, но не мне. Я никогда не читал, чтобы герой приключенческого романа лез в пещеру нагишом.

Дядя положил в брезентовую сумку два электрических фонаря, туда же сунул большой пшеничный хлеб и круг колбасы.

— Все? — закричал Ваня. — Чего мы ждем?

Дядя сел рядом с ним и «виллис» рванулся с места.

Вот это дорога! Вот это езда! Синяя лента шоссе так и бросалась под колеса. Встречные машины пролетали мимо, жужжа, как тяжелые жуки. Путь раскручивался по крутой спирали — мы то взлетали в гору, то с глухим воем катились в долину. Ай да Ваня! Вот это шофер!

Потом дорога испортилась. На смену асфальту пошла щебенка. Нас стало основательно подбрасывать на выбоинах. А Ваня не убавлял хода. Так и мелькали поля кукурузы, плантации чая, табака…

— Тише, Ваня. Этак мы колхоз проедем, — пошутил дядя Женя.

«Виллис» подбросил нас последний раз и остановился как вкопанный.

Целый час ждали мы дядю. Наконец он пришел с невысоким очень смуглым юношей:

— Знакомьтесь, ребята. Это Гиви, слышали о нем?

Конечно, слышали! О нем рассказывал Сергей Сергеевич. Это тот самый абхазец, что спустился в карстовую воронку на глубину триста метров! Спустился без веревок, один, сплетя канат из лианы-ломоноса. Я и Мишка так и уставились на него. Семнадцать лет — и уже мастер спорта. Эх, нам бы так!

Но Гиви, кажется, был самым молчаливым человеком из всех молчаливых людей на свете. Он поздоровался с нами и занялся проверкой фонарей.

Мы пошли по каменистой, еле заметной тропке. Все было так, как рассказывал Маркин: заросли ломоноса, ежевики, сассапарели, будто проволочные заграждения поставлены. Гиви шел впереди, ловко пролезая в узенькие проходы. Зато я и Мишка то и дело застревали в кустах. У меня были расцарапаны ноги, Мишка распорол себе щеку — вот так лес!

Вот и голый крутой склон со старым загоном для овец. Гиви подошел к трем громадным валунам и, не говоря ни слова, стал отваливать средний камень. Все мускулы у Гиви напряглись — он походил на древнюю греческую статую…

«Наконец-то!» — подумал я. Полгода ждал я этой минуты. Если бы дядя Женя не сказал мне вчера, что в пещере нет никаких рисунков! Но все равно — было очень интересно! Я с любопытством смотрел, как переодеваются, а вернее сказать, раздеваются мои спутники. Гиви уже скользнул, как ящерица, в провал между валунами.

— Толя, Толя, торопись! — понукал меня дядя. Он уже был готов к спуску. Я все-таки оставил на ногах спортсменки — в них-то было спокойнее — и шагнул к Мишке… И что же я увидел! У Мишки через голое плечо висел новенький ФЭД.

— Видел? — крикнул Мишка, наслаждаясь моим удивлением. — Отец подарил. Он у меня мировой мужик!

— Мировой, — искренне согласился я.

— Теперь все наши открытия будут документально подтверждены, — важно заметил Мишка. — Я даже магниевую ленту раздобыл.

— Ребята, что же вы? — послышался глухой, «подземный» голос дяди Жени.

Надо лезть. Мишка отважно спустил в провал ноги, нащупал выступы камней, дурашливо послал мне воздушный поцелуй и, крикнув: «Путешествие к центру земли начинается!», скрылся под землей.

Сколько раз представлял я, как это будет! Прямо скажу — мои представления о спуске в пещеру были далеки от действительности. В пещере было грязно и сыро. Ноги вязли в глине. Вязли так, как никогда не вязнут на земле. Никакая земная осенняя дорога так не всасывает ноги. Я не сделал и двух шагов, как расстался со спортсменками. Прав дядя Женя — тут надо ходить голым. А спуск был трудным: из стенок колодца выпирали белесые каменные уступы — настоящая винтовая лестница, устроенная природой. Ступеньки стертые — именно так, как стираются каменные ступени лестниц в старых домах.

— Представьте, ребята, как тысяч двадцать лет назад сюда спускался первобытный человек, — сказал дядя.

Мы стояли на широком уступе и посвечивали фонариками. «Винтовая лестница» сделала колено и дневной свет сюда не доходил. Гиви и дядя чувствовали себя под землей, как дома. Вот они наклонились и прыгнули куда-то в темноту.

— Не трусь! — закричал Мишка и прыгнул за ними.

Прыгнул и я. Ноги погрузились в липкую кашу — проклятая глина!

— Отличная пластическая глина, — услышал я голос дяди.

— Сюда бы скульптора спустить — он был бы в восторге… На, Толя, бери!

Не понимая, что мне протягивает дядя Женя, я спокойно протянул руку… Ладонь нащупала что-то круглое, холодное и пушистое.

— Персик? — удивленно спросил я.

Вместо ответа я услышал смех.

— Держи, держи крепче!

Что же такое я держу?.. Черт возьми! Это летучая мышь! Мне хотелось показать, что я нисколько не боюсь, и я направил луч фонарика на свой сжатый кулак.

— Это подковонос. По-латыни «ринолофус», — заметил дядя Женя. — А ты совсем не испугался? Тогда молодец. Но что же ты, Толя, не спросишь о рисунках, так называемых рисунках, — тотчас поправился дядя Женя. — Они перед нами.

Четыре фонарика уперлись четырьмя тонкими столбиками света в широкую каменную плиту. Сердце у меня забилось, а потом сжалось от огорчения. При всем желании я не мог совместить рисунок Маркина с этой мешаниной пятен, трещин и натеков. Мишка угрюмо молчал — его веселости как не бывало. Дядя Женя тщательно ощупывал какой-то выступ в стене. Гиви явно скучал, и я вполне понимал его. В те минуты мне были противны все пещеры на свете, я стал зябнуть.

«Нет, — думал я, — какое там жилище первобытного человека! Тут не то что человек, а и медведь не выживет — грязь и сырость!»

— А знаете, ребята, — вдруг очень серьезно заговорил дядя Женя. — Сегодня я обнаружил кое-что, говорящее в пользу вашего учителя…

Вот что надумал дядя Женя: если сейчас пещера сыра, то это еще не означает, что она всегда была такой. Десять тысяч лет назад она могла быть обитаемой и сухой. Заметно, что в последние годы, а может быть и месяцы усилилось просачивание воды, а значит, наскальные знаки могли исчезнуть совсем недавно. Возможно, что Маркин — последний, кто успел их увидеть…

Наши размышления прервал дикий крик Мишки:

— Сос!!! Я получил пробоину ниже ватерлинии!

Оказывается, он, как и я, стал мерзнуть и, чтобы согреться, начал прыгать. При втором прыжке он обо что-то сильно порезал пятку.

Мы скрестили лучи фонариков у Мишкиных ног. Дядя Женя нагнулся и поднял острый осколок камня.

— Толя, — изменившимся голосом сказал он, — это не просто осколок. Это… каменный нож!

— Значит, — закричал Мишка, забыв о своей пятке, — пещера была обитаемой!

Со странным, новым для себя чувством смотрел я на зеленовато-серый плоский камень. Я живо представил, как сжимала его сильная волосатая рука-лапа, как этот кремень кромсал жилистое медвежье мясо.

Только Гиви отнесся к находке спокойно:

— Э, — негромко уронил он, — таких много находил. Есть и больше.

— Да, — подтвердил дядя Женя, — в Абхазии такие находки не редкость. Но нам этот нож важен, как доказательство обитаемости пещеры в прошлом. Правда, Балясин может возразить, что, дескать, первобытный человек мог только на пять минут спуститься в пещеру, чтобы потерять в ней свой нож…

Мишка сфотографировал стену с пятнами, и мы вернулись на поверхность земли.

 

Я проявляю инициативу

— Вот что, ребята, — сказал нам вечером дядя Женя, — я должен здесь задержаться на два дня. Вы можете возвратиться в Сухуми — Ваня вас отвезет. А можете остаться тут, в «Звезде».

Конечно же, мы с Мишкой единодушно решили остаться. Как ни хорош Сухуми, но это все-таки город…

Я проснулся раньше Мишки. Дяди уже не было. В маленьком домике для приезжих стояла густая тишина. Где-то блеяла овца, стрекотали сверчки. Я очень люблю первые минуты после пробуждения — мысли приходят ясные, словно промытые. Вот и сейчас — я не успел протереть глаза, как понял, что надо опять лезть в пещеру.

Со дня на день приедет сюда Ксана с Балясиным… Нет, я не поверил Мишке — они не будут умышленно уничтожать все следы рисунков, если такие следы остались, но Балясин подслеповат, носит очки, а Ксана не спелеолог, а историк… Проверят ли они каждый штрих, каждое пятнышко? Нет, мы должны их опередить! Мы должны сегодня же сделать целую серию снимков.

Я растолкал Шилина. Через полчаса, завтракая в столовой, мы решили, что спустимся одни, без Гиви. Зачем его звать? Парень так откровенно скучал в нашей пещере — пусть уж сидит дома. Справимся!

Подражая дяде Жене, я положил в брезентовую сумку фонарик, спички, лепешку лаваша, записную книжку и авторучку. Мишка опоясался фотоаппаратом.

— Я сделаю снимок в крупном масштабе, — говорил он, — лишь бы хватило магниевой ленты…

Экспедиция Сундукова — Шилина выступила из колхоза «Звезда» ровно в полдень. На этот раз путь к пещере показался коротким. Вот и загон для овец и знакомый запах старого-старого перепревшего навоза.

— Начальник экспедиции — вперед! — сказал Мишка.

«Назвался груздем — полезай в кузов», — вспомнилась мне поговорка.

Раздеваться не хотелось. Полезли в одежде.

Без особых приключений спустились по «винтовой лестнице». Мы были в пещере одни, без взрослых, и, признаюсь, было жутко. Мишка тоже притих.

— Не знаю, как ты, Толя, — сказал он, принимаясь за съемку, — а из меня спелеолога не получится. Жутковато как-то. Ни света, ни запахов, ни звуков, если не считать «кап-кап» с потолка.

Да, эти «кап-кап» звучали все звонче и чаще. Кое-где они просто барабанили — там, где падали не на глину, а на камень. Я направил луч фонарика вверх, и мне стало еще страшнее. Огромная известковая глыба, нависшая над нами, была вся в трещинах. Чтобы победить страх, я занялся «рисунками-пятнами». Ох, и ругал же я себя — как это не догадался скопировать животных, зарисованных Сергеем Сергеевичем. Было бы проще искать их среди натеков.

— Помнится, внизу был носорог, — сопел рядом со мной Мишка. Он согнулся и старательно просматривал нижнюю часть стены.

— В верхнем правом углу гигантский олень, — вслух вспоминал я.

Но в верхнем углу только извилистые желтые натеки да зигзаги трещин…

И вот на какую-то секунду я увидел под натеками огромный ветвистый рог… увидел — и снова потерял.

— Мишка! — заорал я. — Снимай вот это место!

Страха — как не бывало! Мы торопливо приготовили магниевую ленту, зажгли ее и, зажмурясь, сделали снимок.

И опять мне показалось, что я вижу оленя…

— Мишка! — вскрикнул я.

Лента потухла. Только тусклый желтоватый свет фонарика слабо освещал белесоватые пятна. И тут произошло что-то непонятное: с потолка пещеры сорвалась большая стая летучих мышей. Они закружились вокруг нас и бесшумно вылетели наружу.

— Что это? — спросил Мишка. — Что их напугало?

— Наверно, вспышка магния, — неуверенно ответил я. Тут мы услышали глухой гул и потрескивание. Гул усилился, пол пещеры мягко толкнул меня под ноги.

«Это же обвал»… — успел я подумать.

Упругая сильная волна воздуха швырнула нас навзничь.

 

Заживо погребены

Вот странно! Мне казалось — лежу я на чем-то очень мягком, и так удобно лежать, что и вставать не хочется.

Я открыл глаза и очень удивился — ничего не вижу! Ожила, заболела спина. Нет, не на мягком матрасе я лежу, а на острых камнях. Потом я услышал хриплое дыхание. Не сразу сообразил, что это я сам дышу. А рядом в темноте слышались тихие судорожные всхлипы — кто-то плакал.

Я приподнялся, но голова закружилась и я опять лег.

— Мишка! — позвал я. — Мишка!

И голоса своего не узнал — какой-то он хриплый, жалобный.

— Мишка!

То, что мой неунывающий друг, здоровяк Мишка плакал где-то во мраке, было особенно страшным. Тут и я заплакал — не буду скрывать…

Да, мы плакали, хотя знали, что во всех приключенческих романах герои в опасную минуту только сдвигают брови и стискивают зубы.

Видно, мы с Мишкой не герои.

Я полез в сторону всхлипов, нащупал Мишкино плечо:

— Ты не ранен?

— Нет, — ответил он очень тихо. — Меня трясет очень.

— Фонарь зажги.

— Не горит, — он пошевелился. — Нас откопают?

— Откопают… — ответил я не очень уверенно. — Понимаешь, дядя Женя вернется вечером. Пока он сообразит, куда мы пошли, да пока дойдет до пещеры…

Я ощупал свое лицо, оно было так густо покрыто пылью, что на ощупь казалось бархатным.

— Дай-ка фонарь, — сказал я.

Я несколько раз нажимал кнопку до боли в пальце — света не было. На ощупь я вынул батарейку, зачем-то подул на нее и опять вставил — нет, не зажигается! Проклятый фонарь! Отказал именно в ту минуту, когда он был всего нужнее: без света в пещере пропадешь!

Хорошо хоть, что мы выполнили правило спелеологов и взяли с собой спички.

Не сразу я нашел в кармане коробок. Не только карманы, а и рукава рубашки, туфли — все было забито пылью и мелкими осколками.

Две спички вспыхнули одновременно, но Мишку так трясло, что его спичка упала и погасла. Я поднял слабенький желтый огонек над головой и огляделся…

Огромная известковая плита перегородила вход в пещеру. Совсем недавно она подпирала свод — я узнал узор трещин… Да, это она. Выхода не было.

Тут и меня затрясло, как Мишку. Работы здесь на неделю, а может на целый месяц. Мы погибли! Хотелось закричать, что есть силы… Спичка обожгла пальцы и погасла. Я торопливо зажег вторую, бросился туда, где недавно был вход и, ломая ногти, стал разгребать каменную груду…

Вскоре я совсем обессилел и лег на холодную липкую глину.

— Зажги спичку, — услышал я Мишкин голос.

Я пришел в себя, вытащил третью спичку… Одна из стен пещеры не доходила до потолка. Острые камни громоздились «баррикадой». Там был проход! Но куда? Я с надеждой смотрел на пламя спички. Если бы оно отклонилось! Я читал, что так узнают — есть ли выход из пещеры.

Пламя колебалось во все стороны, так у меня тряслись руки. Не чувствовалось ни дуновения, но я сказал Мишке:

— Нам надо лезть за баррикаду. Ждать, пока нас вызволят, нельзя. Огонь отклонился, — соврал я. Мне хотелось ободрить, расшевелить Мишку.

Лепешку лаваша мы съели перед спуском в пещеру — больше ничего я не взял. Воду раздобыть не трудно — с потолка падали крупные капли.

— Попробуй встать, Мишка. Может, у тебя перелом или вывих?

— Нет, — как-то беззвучно ответил он, — я, наверно, контужен, что ли… тошнит.

Он опять лег.

— Слушай, Мишка, — как можно увереннее заговорил я, — мы оставим здесь записку, а сами перелезем через эту баррикаду. Там должен быть выход — пламя спички отклонилось. Понял?

Шилин согласился. Я зажег четвертую спичку, быстро вырвал из записной книжки листок и крупно написал: «Ищите нас за осыпью…» Пятая спичка оказалась без серы, с шестой и седьмой я, помогая Мишке, полез на баррикаду. Глыбы чуть покачивались — еще не осели после обвала. Мы медленно лезли куда-то вверх в полном мраке. Я экономил спички. Мишка тяжело дышал, но, кажется, приходил в себя. Сколько минут мы поднимались, не знаю. Наконец я почувствовал, что мы влезли на гребень. Я зажег восьмую спичку… Да, мы поднялись на осыпь. Дальше, за крутым спуском, поднималась вторая «баррикада».

— Опять! — сказал Мишка. — Толя, у нас не хватит спичек.

— У нас около ста штук, — ответил я. — Каждая горит секунд пятнадцать. Значит, четырех спичек хватает на минуту… У нас света минут на двадцать… пять…

— Ты плохой математик, — ответил мне Мишка, — ведь не все спички дадут огонь, да мы уже истратили штук десять.

Он пытался шутить — это меня так обрадовало, что и сказать нельзя. Я нащупал Мишкино плечо и крепко сжал его.

— Мы выберемся, — сказал я, — пламя спички опять отклонилось. В закрытых пещерах нет движения воздуха. Это мне еще Сергей Сергеевич говорил.

Сергей Сергеевич! Если бы он увидел нас! Но я все-таки не терял надежды на спасение. Как хорошо, что нас двое! Если бы я был завален один — наверно бы умер от страха.

— Мишка, я зажигаю девятую спичку, — сказал я. — Пока она будет гореть, запомни, куда ползти.

Опять вспыхнул маленький желтый огонек. Мы опустились на колени и быстро поползли вниз. Ох, и острые же камни! Несколько раз я глубоко порезал ладони. Они стали липкими то ли от глины, то ли от крови. Нас охватило лихорадочное нетерпение — скорей, скорей на вторую баррикаду!

Вторая осыпь была выше первой. Она поднималась до самого свода пещеры. Мы с Мишкой влезли на гребень и больно ударились об острые выступы. Потирая головы, зажгли десятую спичку. Чтобы проникнуть за вторую баррикаду, нужно было пролезть в узкий промежуток между гребнем и «потолком» пещеры. Это было очень трудно — Мишка чуть не застрял. Наконец и это препятствие позади. Я чиркаю одиннадцатую спичку. Сера отскакивает и с шипением гаснет. Не зажигается и двенадцатая и тринадцатая — что такое?

— Отсырели, — говорит Мишка.

Я весь похолодел от ужаса. Вытащил сразу несколько спичек и резко провел по коробку… Спички вспыхнули с сильным шипением. Я взглянул вперед… Там внизу между каменных глыб чернела узенькая речка. Слабое пламя осветило ее, и она блеснула черным глянцем.

— Вода, Мишка, ползем туда!

Опять тяжелый спуск в полном мраке. Но вот мои руки уперлись в липкую глину, а потом погрузились в холодную воду. И сразу заболели все порезы и царапины. Мишка чиркал спичку за спичкой — все напрасно.

Мы остались без света.

 

Ночь во мраке

Мы сидели и слушали, как перед нами чуть слышно журчит вода. Было холодно. Я вспомнил слова дяди Жени, что в пещерах Абхазии всегда ровная невысокая температура — двенадцать тепла. Замерзнуть нельзя, но и согреться трудно. У нас стучали зубы.

— Нам надо пойти по течению речки, — сказал я. — Это можно сделать и без света. Идти по воде — и все тут…

— А если глубоко? — спросил Мишка, и я услышал, как он подвинулся и сунул в воду руку. — Здесь неглубоко… До чего же есть хочется! Давай пить воду — все-таки легче будет!

— Говорят, что без пищи можно жить — была бы вода, — ответил я, — а воды хватает.

Так мы подбадривали друг друга, стараясь заглушить страх. Я осторожно вошел в речку. Было по колено. Мишка перешел ее и сразу уперся в стену — второго берега не было. Мы взялись за руки и осторожно пошли. Шаг, еще шаг… стало глубже.

— Что делать с фонариком? — спросил Мишка. — Может, выбросить? Он только мешает.

Но я не согласился. Взял у него злосчастный фонарик и сунул к себе за пазуху, чтобы руки были свободны. Вода уже доходила до пояса. Но вот мы уперлись в стену.

— Черт! — выругался Мишка. — Куда же бежит вода?

Речка уходила под стену.

— Это называется «сифон», — вспомнил я. — Чтобы дальше идти, надо поднырнуть…

— Поднырнуть?

— Да. Проползти под водой, а вынырнуть уже за стеной.

— Нет, я не полезу, — сказал Мишка. — Я боюсь…

Мы были так измучены, избиты и подавлены, что нырять во мраке под каменную стену нечего было и думать. Мы пошли против течения, но очень скоро опять уперлись в стену. Речка выбегала из нескольких трещин. Тут было мелко, но выхода мы тоже не нашли…

— Который сейчас час? — вдруг спросил Мишка.

Мы сидели спина к спине — так казалось теплее — и молчали.

— Не знаю, — ответил я. — Не смотрел на часы, когда можно было, а теперь как узнаешь? Они идут, тикают…

— Наверно, уже вечер. Дядя Женя хватился, ищет нас, как думаешь?

Так мы сидели и медленно разговаривали. Тело у меня болело, оно как-то окостенело от холода — не разогнуться. Мишке было не легче. Он жаловался на тошноту и головокружение.

Но мы все-таки уснули. И спали, наверно, несколько часов. А пробуждение было удивительное. Мне снилось, что я сижу на мокрой зеленой траве. Она вся в росе — и моя одежда мокрая до ниточки, а в глаза бьет яркое желтое солнце. Но оно совсем не греет, только глаза слепит… я с трудом открываю глаза. Желтый сноп света действительно колет зрачки. Фонарик!! Он светит! Мишка!

Мы вскочили на ноги и… тотчас упали, охая и ругаясь. Все суставы нестерпимо болели. Но черт с ней, с болью. У нас был свет — это важнее!

И вторая неожиданность. Речка за ночь стала мельче и в стене открылся проход. Не велик он, придется согнуться в три погибели, может быть, наглотаться воды с глиной, но пролезть можно.

Я взглянул на часы — семь часов. Значит, я проснулся точно в свой срок. Именно в семь утра я просыпался дома.

— Лезем! — решительно заявил Мишка и зашлепал по речке.

Я с фонариком пошел позади. Мишка лег в воду и просунул голову в пролом…

— Ползу, — глухо прозвучал его голос.

Я тоже лег и, держа фонарик в зубах, двинулся за ним.

Проход был очень узок. Если застрянем — нам конец.

 

В подземном дворце

Мы не застряли.

Мы стояли в огромном подземном зале. Своды из угловатых серых плит уходили высоко-высоко к гигантской люстре. Я назвал эту странную штуку люстрой, хотя, конечно, никаких ламп в ней не было. Это просто сросшиеся огромные белые сталактиты. Я видел сталактитовые пещеры на картинках в учебниках, но никак не думал, что они так красивы. Может быть, вы мне не поверите, но на несколько минут я забыл о голоде, холоде и страшной опасности остаться под землей навсегда.

— Вот это да! — протянул Мишка. — Смотри, Толя, там настоящие макароны висят.

И вправду с каменного уступа свисали тонкие длинные стеклянные трубочки. Они ломались со слабым звоном у нас в руках, хрустели под ногами…

— Макароны, — повторил я и проглотил слюну, представив тарелку с горячими промасленными макаронами. Сразу навалилась слабость. Хотелось лечь и закрыть глаза.

— Надо идти, Толя, — сказал Мишка. — Пока фонарь горит.

Правильно. Отдыхать сейчас нельзя. Я едва поднялся на ноги. Но чем больше я слабел, тем бодрее держался Мишка. Мы поменялись ролями — теперь он шел впереди с фонарем в руке, а я тащился за ним по холодной черной воде.

Речка сперва сделала петлю по подземному залу, а потом вошла в мрачный узкий коридор.

Мишка вдруг попятился и остановился:

— Паук, — сказал он хрипло.

— Где?

— Вон, на стене… ух, страшилище!..

Но я так отупел от холода и голода, что пошел вперед, взяв у Мишки фонарь.

Да, на стене желтело что-то огромное, многолапое…

Несколько шагов отделяло меня от паука. Отступать было некуда. Путь по речке — наша последняя надежда. Может быть, он нас не заметит? Я сделал еще шаг, и еще шаг. Мишка схватил меня за руку.

— Толя!

Паук не шевелился. Я прошел мимо, стараясь не смотреть на него. Но не удержался и все-таки бросил взгляд на страшилище.

— Мишка! Это не паук! Это просто натеки такие!

— Ух, и испугался же я, — признался Мишка, разглядывая «паука».

Это приключение меня как-то оживило. Опять я пошел вперед. Галерея сузилась, а речка стала глубокой — вода доходила до пояса, а иногда мы погружались по грудь. И высота галереи менялась. Чаще всего мы шли, почти не наклоняя головы, но были место, где потолок опускался к воде. Там приходилось ползти на коленях.

Начались вторые сутки нашего путешествия. Опять речка привела нас в подземный дворец. Тут не было люстры, но зато стоял целый лес колонн. Колонны слабо просвечивали в лучах фонарика — совсем как на станции метро «Автово». Между колоннами на каменном полу стояли глубокие лужи чистой воды.

— На первое — вода, на второе — вода, на третье — вода! — говорил Мишка.

Мы напились и даже умылись. На дне лужи перекатывались маленькие белые шарики.

— Смотри, Мишка, — сказал я. — Подземный горох.

— А ну тебя, — ответил Мишка, — то макароны, теперь горох…

Он отвернулся, а я, не знаю зачем, положил в карман куртки пригоршню подземного гороха…

Усталость росла с каждым часом. Мишка жаловался, что его валит сон. Коридор был так узок, что мы шли, обдирая боками стены. Но мы сумели пролезть в третий зал. В нем была только одна, но толстая, как вековой дуб, колонна. Пол пещеры покрывала вязкая глина. И вдруг…

 

Сон, бред… или явь?

…и вдруг Мишка закричал:

— След! Толя, смотри! След человека!

— След? — я подошел к Шилину, но тут случилась новая беда. Фонарь погас.

— Погас! Погас! — кричали мы и поочередно трясли фонарик. Он не светил. В полном изнеможении сели на липкую глину — сил больше не было.

— Какой след ты увидел? — спросил я. — Босой ноги?

— Нет, — ответил Мишка, — это след от резинового сапога. Рубчиками.

— Показалось, наверно.

Мишка не ответил. Он заснул.

Я подполз к нему, прижался спиной к его спине и тоже забылся…

Сколько часов прошло — не знаю. Меня разбудил Мишка:

— Толя! Надо идти, Толя.

Но при мысли, что надо опять лезть в холодную воду, мне стало совсем плохо. Я, наверно, простудился — меня знобило, болела голова.

— Я не могу встать, — сказал я. Сказал, как мне показалось, громко и внятно, но Мишка ничего не понял. Он опять повторил, что надо идти, что иначе мы совсем не выйдем.

Я соглашался с ним, даже делал попытки встать, но сразу же валился опять в липкое месиво. Мне казалось, что я кричу Мишке:

— Иди один! Возьми фонарик и иди один! Приведешь на помощь дядю Женю и Гиви! Иди по реке, иди!

На самом деле я только шевелил губами.

Мишка попытался тащить меня. Он перекинул мою руку за плечо, взвалил меня на спину и даже сделал два шага, но тут же упал. Я злился на него, что он не дает мне отдохнуть, а потом заснул.

Я спал, просыпался, пил воду, опять засыпал, видел страшные сны, пытался объяснить Мишке, что он должен уйти один… я понимал, что он рядом, тут же в темноте.

Я никак не мог понять, почему он не уходит.

Потом все куда-то уплыло…

Я очнулся и долго лежал неподвижно, стараясь понять — где я и что со мной? Голод уже не мучил. В голове гудело так, что я не сразу услышал за монотонным плеском речки звуки, напоминающие далекую человеческую речь.

Где-то разговаривали люди. Я даже различал: вот — мужской голос, а вот — женский. Но вокруг по-прежнему стоял полный мрак, тихо сопел спящий Мишка… Это мне чудится, решил я.

Конечно же, чудится! Потом я уловил слабый желтоватый отсвет там, где наша речка уходила в коридор… Мне стало страшно — наверно, я схожу с ума.

Я заткнул уши, закрыл глаза.

Но голоса приблизились. И какие знакомые! Особенно — женский. Где я его слышал? Конечно же, слышал и от него остались какие-то неприятные воспоминания… Я уже различал слова:

— Замечательно! Замечательно! Это лучше всякой диеты! Я чувствую, что худею! Сколько я вешу? Какой нескромный вопрос!.. Сейчас меньше восьмидесяти пяти кило! Пещера хорошо убавляет вес! Ведь так?

— Я думаю, — ответил другой, тоже знакомый женский голос, — что альпинизм помог бы вам больше. Один подъем на Ушбу — и десяти килограммов как не бывало!..

Сквозь плотно сомкнутые веки я чувствовал, как в пещере редел мрак. Нет, я не сошел с ума. Шумно шлепая по воде резиновыми сапогами, ко мне приближалась высокая толстая фигура. Сильный фонарь осветил меня и Мишку. Фигура издала пронзительный вопль…

Это была Глафира Александровна.

 

Они рассказывают

Я, как сказал Мишка, «вышел из игры» на несколько дней. Вот почему дальше рассказывать буду не я, а Глафира Александровна, дядя Женя, Ксана и Балясин.

Вот как сообщала о нашем спасении своим знакомым Глафира Александровна:

— Два мальчика на дне пропасти. Это ужасно! Я думала, что это трупы! Как я закричала! Узнать их было невозможно, уверяю вас! И я подумала — вот что значит оставить детей без присмотра, без опытной воспитательницы!

Один мальчик уже не мог двигаться. А другой меня сразу узнал. Меня тронуло до слез, когда я услышала: «Здравствуйте, Глафира Александровна!..» И я узнала его. Это был Миша Шилин из седьмого-б.

И я их вынесла на свет… Как вынесла? Очень просто! У моих спутников была кожаная куртка. Из нее они сделали что-то вроде носилок. Ксения Алексеевна и Виталий Валерьяныч потащили Сундукова Толю, а я помогала идти Шилину. Но он такой упрямый, такой упрямый! Ни за что не дал мне нести его фотоаппарат! Ни за что! Так и шел с «лейкой» на шее.

Какое счастье, что у нас была машина! Балясин достал где-то «победу». Где? В каком-то «Обществе по охране памятников культуры».

Прошло всего два часа, и дядя обнял своего племянника. Это было так трогательно, так трогательно!..

А вот как рассказывала Ксана:

— Виталий Валерьяныч предложил мне осмотреть Отапскую пещеру. К нам присоединилась одна курортница. Мы познакомились с ней случайно, обедая в столовой за одним столиком. Очень толстая, но решительная дама. С ней мы дошли до последнего зала пещеры. Зал этот называется залом Абрскила, по имени легендарного абхазского богатыря Абрскила. Этот богатырь воевал с богом и за это был прикован к столбу в глубокой пещере. Легенда меня заинтересовала. Я подумала, а не имеет ли она реальной основы?

Но вместо прикованного к скале богатыря мы нашли двух умирающих от голода подростков. По их словам, они спустились в пещеру Маркина, там их похоронил обвал, но они пробрались какими-то подземными коридорами в Отапскую пещеру.

Я, конечно, им не поверила. Просто ребята заблудились в темноте, когда у них погас фонарь. А сознаться им стыдно. Дети еще!

Вот пример, как полный мрак лишает человека ориентировки! Ведь в Отапской пещере заблудиться очень трудно. Она вся вытянулась по подземной речке Ачтитизге. Иди по речке — и выйдешь на поверхность земли.

Один из мальчиков, тот, который уже не мог двигаться, показался мне знакомым… Но где я его видела? Не могу вспомнить.

Удачно получилось, что я взяла в пещеру кожаную куртку. На ней мы и вынесли мальчика из пещеры. Он не приходил в себя, но сейчас уже вне опасности.

А вот как о том же происшествии сообщал Виталий Валерьянович Балясин:

— Я прибыл в Абхазию с единственной целью получить новые доказательства отсутствия в так называемой «пещере Маркина» наскальной живописи. Любезно согласилась разделить со мной все тяготы путешествия преподаватель истории 333-ей школы Ксения Алексеевна Москаленко. Мы прибыли в селение Отап именно в тот день, когда обвал уничтожил злополучную пещеру.

Тогда мы приняли решение исследовать находящуюся неподалеку известную Отапскую пещеру.

Пещера в своей проходимой части тянется на два километра. Дальше подземная речка Ачтитизга уходит в низкий пролом. В одном из самых дальних залов нами были обнаружены два умирающих от голода подростка. На наши вопросы, как они сюда попали, мы получили весьма фантастические объяснения: якобы их застал обвал в так называемой пещере Маркина и что они сумели выбраться по подземным ходам в Отапскую пещеру. Мне кажется, тяжелые лишения подействовали на их психику…

Вы спросите — откуда я все это узнал?

Рассказы Глафиры Александровны слышал Мишка, а слова Ксаны и речь Балясина я узнал много позднее, уже в Ленинграде, когда Сергей Сергеевич показал мне кусочек письма Ксении Алексеевны и стенограмму выступления Балясина.

А вот что рассказал нам дядя Женя:

— Вернулся я в колхоз поздно, почти ночью, а вас нет. Чего только я не надумал в эту ночь! И что вы упали в пропасть, и что вас разорвали собаки, а вот что вы ушли опять в пещеру — не догадался.

Чуть свет вышел на поиски с Гиви. Он-то и надоумил меня, где вас искать. Гиви — настоящий следопыт. Сразу повел меня к пещере Маркина. И тут — новый удар! Пещера завалена. Я чуть с ума не спятил.

Все селение Отап взялось за раскопки. Да куда там! Как увидели, какие плиты рухнули и закрыли вход — так руки и опустились…

Вызвали стоящую поблизости воинскую часть. Саперы-подрывники взялись за дело. Ради вас, чертенят, люди жизнью рисковали. Только-только приготовились рвать породу, как вдруг мчится «победа». Мне машут. Я подбегаю, а в машине мои беглецы!.. Не будь вы в таком жалком состоянии — всыпал бы крепко!

«Бедный дядя Женя, — подумал я. — Как ему было тяжело. Может быть, тяжелее, чем нам. Что он ответил бы маме… даже жутко подумать!»

Нечего и говорить, что проявляли Мишкину ленту с великими предосторожностями. Боялись, что она пострадала от воды. А уж сколько волнений было с печатаньем снимков!

Но кроме снимков, мы вынесли из пещеры еще кое-что.

Когда я достаточно окреп, чтобы отвечать на вопросы, дядя Женя, многозначительно покашливая, подошел к моей раскладушке и спросил:

— Откуда это у тебя?

На ладони у него лежало несколько «подземных горошин».

— Знаешь ли ты, что это такое? — продолжал он. — Это — редчайшее пещерное образование, это — мечта каждого спелеолога, это — пещерный жемчуг.

 

Два документа

Вместо заключения я прикладываю к книге два документа: наше письмо Маркину и заметку в «Ленинских искрах».

Здравствуйте, Сергей Сергеевич!

Не сердитесь на нас, что мы втайне поехали обследовать вашу пещеру. Мы боялись, что вы нас не отпустите или отговорите. И еще мы не хотели, чтобы нас опередили Балясин и Ксения Алексеевна.

Хотим вас обрадовать! Мишка сумел крупно сфотографировать всех трех зверей — гигантского оленя, пещерного медведя и косматого носорога. Посылаем вам снимки. Получились они плохо — пленка подпорчена, но зверей узнать можно, а это главное!

Никто теперь не посмеет сказать, что вы приняли пятна и трещины за рисунки первобытного человека. Ура!

Балясин и Ксения Алексеевна не знают, что нам удалось так хорошо сфотографировать рисунки. Они думают, что если ваша пещера завалена, то их недоверие к вам останется навсегда. Пусть там думают! Вы суньте им в нос эти снимки…

Эту фразу, придуманную Мишкой, я зачеркнул, но Сергей Сергеевич ее все-таки прочел.

Сергей Сергеевич! У нас было много опасных приключений но, как в настоящем приключенческом романе, все окончилось хорошо.

До свидания в Ленинграде!

Толя и Миша.

А вот второй документ:

Юные спелеологи.

Два ленинградских школьника Анатолий Сундуков и Михаил Шилин увлекаются исследованием пещер Кавказа. В это лето им удалось обнаружить в Отапской пещере чрезвычайно редкое природное образование — пещерный жемчуг. На днях пятнадцатилетние спелеологи выступят с отчетом перед маститыми учеными-географами. Особый интерес вызывают уникальные снимки наскальных рисунков первобытного человека в так называемой «пещере Маркина».

 

Еще одна глава

Книга написана и даже прочитана. В просторной квартире Шилина снова собрались мои товарищи. Мы сидели на удобных кожаных стульях, только Мишка, на правах хозяина и председателя нашего собрания, возвышался на письменном столе.

— Вот, ребята, и все, — сказал я, закрывая толстую тетрадь.

— Нет, не все, — крикнул Мишка, — а как ты назвал свою книгу?

— А ведь верно! — удивился я. — Написал, а название не придумал…

— Мы сейчас придумаем, — затараторила Люда. — Назвать надо красиво, чтобы сразу захотелось прочесть книгу. Назовем так — «Пещерный жемчуг».

— А здорово! — восхитился Вовка. — Как припечатала! Мне очень нравится…

— Отставить! — прервал его наш председатель. — Какой такой «пещерный жемчуг»? Ну, нашли его. Но не это главное! Это же не драгоценность какая-нибудь!.. И не за ним лезли мы в пещеру.

Мишка посмотрел на потолок и словно бы прочел на нем название для моей книги:

— «Дядя Женя, Сергей Сергеевич, Мишка и я»! Во, название! Как будто кинофильм. Помните? «Папа, мама, служанка и я».

— Нет, — сказал я. — Таких названий было много и о кино и в журналах. Я не назову так.

— А если назвать… — робко предложил Вова, — «Толя Сундуков и его товарищи». А?

— Но ведь было же «Васек Трубачев и его товарищи», — возразила Наташа. — Давайте поищем у классиков. Они всегда называли одним словом, редко двумя словами. «Накануне», «Новь», «Казаки», «Набег»… — она покраснела и тихо сказала: — Что если так: «Вглубь»!

— Куда «вглубь», — спросил я, — почему «вглубь»? Нет, тут что-то туманное… а название должно быть ясным.

— Я еще придумала, — прервала меня Люда, — название такое, что всем понравится!.. Вот: «Необычайные приключения Толи Сундукова, рассказанные им самим». Опять скажете, что плохо?

— Очень уж старомодно, — протянул я, — да к тому же ничего такого «необычайного» у нас с Мишкой не было.

— Ну и придумывай сам, — рассердилась Люда.

И в этот вечер моя рукопись осталась без названия.

Вот еще наказание! Написать книгу оказалось легче, чем придумать к ней заголовок.

Я объявил дома «закрытый конкурс». Ближе всех подошел к решению задачи мой папа. Он предложил назвать так: «Тайна пещеры Маркина».

— Видишь ли, Толя, — сказал он, — когда я был мальчиком, то читал старые растрепанные книжки о похождениях разбойников и пиратов. Были помнится, такие названия — «Тайна пещеры» — дальше шло имя. Понятно?

— Но Сергей Сергеевич не разбойник и не пират, — возразил я.

— Это верно, — папа с минуту подумал и сказал:

— Так назови просто: «Последняя тайна пещеры».

И я согласился.

 

1

После катастрофы

«— Говорит рейсовый планетолет „Заря“! Говорит рейсовый планетолет „Заря“! В результате столкновения с неизвестным космическим телом сохранилась только носовая часть корабля с каютой штурмана (носовой отсек).

Спаслись двое: штурман „Зари“ Руал Петерсен и пассажир Алексей Донцов. Судьба остальных членов экипажа и пассажиров неизвестна.

Катастрофа произошла в 14 часов по земному (московскому) времени, 20 июля 2064 года в семидесяти миллионах километров от Земли и в двадцати пяти миллионах километров от Марса.

Прошу срочной помощи! Прошу срочной помощи!

Перехожу на прием! Перехожу на прием!..»

Штурман откинулся в кресле и напряг слух. Минута, вторая, третья… тишина. Работает ли передатчик?

Петерсен посмотрел на щит управления. Знакомые, чуть подмигивающие, разноцветные огоньки сказали ему, что аварийные автоматы работают: искусственная гравитация поддерживается в пределах нормы, воздух, тепло и свет поступают в носовой отсек, а обломок корабля мчится куда-то, медленно вращаясь… Но куда он мчится?

Телеэкраны кругового обзора не работали: их матовые овалы отражали только зеленые, синие, желтые и красные огоньки щита управления.

Радио молчало. Это удивительно! На трассу Земля-Марс ежесуточно стартуют корабли, и пассажирские, и грузовые.

Штурман вздохнул и подвинул к себе микрофон:

«Говорит рейсовый планетолет „Заря“! Говорит рейсовый планетолет „Заря“!..»

Алеша открыл глаза, пытаясь понять, где он. Удивительная комната. Пол выгнут блюдцем, а стены сходятся над головой. Похоже, что он находится внутри пирамиды. Слабый голубоватый свет струится от переносной лампы. За столом, заставленным приборами, сидит высокий худощавый старик в одежде работников космофлота. На черном рукаве блестит серебряный Сатурн знак штурмана корабля. Звучит ровный голос:

— …Срочно жду помощи! Перехожу на прием!..

В глазах рябило, в ушах шумело. Голос Петерсена звучал как будто в стороне от неподвижно сидящего старика. Странно!

Мысли разбегались. Никак не сосредоточиться. Вот так же плохо было, когда Саша Петров запустил футбольный мяч вместо ворот в голову Алеше. Как все тогда перепугались! Света побежала вызывать «Скорую», но Алеша потребовал отнести его домой… Мама ужаснулась… перед Алешей выплыло ее лицо.

— Мама! — тихо, чуть шевельнув губами, позвал он.

Всегда, когда было трудно, он звал мать. А она часто уезжала в командировки, уезжала, зная, что Алеша очень скучает. И всегда эти командировки были летом. Вот и в этом году она улетела на Марс. Там, вместе с отцом, она работала на ирригационной станции. И Алеша решил навестить ее на каникулах…

Это было его первое космическое путешествие. Он подружился со штурманом «Зари». Старик часто водил его по кораблю, объяснял, как устроен космический лайнер. Очень интересно было сидеть в каюте Петерсена и рассматривать космокарты…

Вспомнил!.. Он разложил карту на диване, и вдруг — толчок! Он ударился обо что-то и потерял сознание.

— Очнулся? — штурман повернул к мальчику длинное, в резких морщинах лицо. Он говорил по-русски, но с сильным акцентом.

— Что это было?

— Если бы я знал, мальчик! Столкновение. Может, метеорит. Автоматика подвела, а почему — неизвестно. Сохранился только носовой отсек… Ты цел?

— Цел, — Алеша схватился за голову, — только в голове шум и тошнит.

— Ты легко отделался. Это все скоро пройдет.

— А другие? — тихо спросил Алеша.

Петерсен опустил голову:

— Жалко. Хорошие люди… были.

Они замолчали. Слышно было только равномерное щелканье часов и тонкие звонки автоматов.

— Связи нет, — заговорил штурман, подходя к столу. — Если не наладим связь, плохо дело.

— Нас будут искать, — Алешу знобило, но голова прояснилась. Он встал с дивана и подошел к старику.

— Мы как иголка в стоге сена. Мальчик, ты храбрый?

На неожиданный вопрос Алеша не знал, что ответить: сказать «храбрый» как-то неловко.

— Думаю, что не трус.

— Нам надо быть очень храбрыми, — продолжал Петерсен. — Я хочу знать, что со мной, стариком, будет стоять молодой мужчина, на которого можно положиться. Тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— О, это не мало. — Петерсен замолчал, сморщился и схватился за грудь: — Что-то у меня тут неладно… нет, ничего. Слушай, мальчик, у нас есть пища на месяц, но нет воды. Синтезатор воды находился в среднем отсеке. У нас только два термоса.

Алеше сразу захотелось пить. Он облизнул губы и молча стал помогать штурману открывать иллюминатор. Это было сложным делом: от удара все затворы перекосило. После дружных усилий им удалось снять крышку, изоляционный слой и, наконец, раздвинуть стальные шторки…

Плотный, нестерпимо яркий голубой столб света ударил внутрь каюты. Алеша вскрикнул и отшатнулся, зажав глаза ладонью. В тот же миг он почувствовал, как шершавая рука штурмана надевает ему очки.

— Мы с тобой поторопились, мальчик. Так можно ослепнуть.

Когда сквозь дымчатые стекла они опять взглянули в иллюминатор, им открылось прекрасное зрелище.

На грифельно-сером небе сверкали, переливаясь радугами, тысячи и тысячи алмазно-белых глыб. Они бороздили пространство во всех направлениях. Одни проносились совсем рядом с «Зарей», другие поблескивали на пределе видимости. Если бы по огромному алмазу ударили чудовищной силы молотом, то, наверно, так бы летели во все стороны брызги-осколки.

— Что это? — спросил Алеша. У него закружилась голова. Почему эти странные звезды так быстро движутся?

— Потому что это не звезды. И, наверно, не они движутся, а мы вращаемся. А ты не находишь, что даль отливает зеленым?

— Да, чуть-чуть, — помедлив, ответил Алеша. — Но где же мы? Где Земля? Где Солнце?

— Земля там, где Солнце. А Солнце сразу не найти при таком блеске. Но оно должно быть видно. И Марс близок. Просто у нас мал обзор.

— Но где же мы? — повторил Алеша.

— Я начинаю понимать, где мы. В такое положение космонавты еще не попадали… будь мужественным, мальчик. По-видимому, мы находимся в плену у кометы. В ее голове. Даже больше в ее ядре!

 

2

Охота за водой

В комете! Они захвачены в плен кометой! Может ли это быть? Но если так, то эта зеленоватая дымка — хвост кометы. А что такое эти алмазно-белые глыбы?

— Товарищ штурман, а что, если они изо льда? — Алеша показал на иллюминатор.

— Я как раз думал об этом, — медленно ответил Петерсен, может, прав американский астроном Уилл. Он считал, что куски ядра кометы состоят из загрязненного льда. Но это не обязательно замерзшая вода. Углекислота тоже выглядит льдом… Надо рискнуть. Скафандр есть, аварийный люк работает… штурман вдруг сморщился и, закусив губу, схватился за левый бок. Алеша кинулся к нему.

— Ничего, ничего, — бормотал Петерсен и вытирал со лба пот. — Сейчас пройдет. — Он распрямился, слабо улыбнулся: Ты испугался? Это у меня так… ушиб. Давай готовить скафандр.

И вдруг в каюте прозвучал хрипловатый бас:

«Говорит рейсовый планетолет „Заря“! Говорит рейсовый планетолет „Заря“! В результате столкновения с неизвестным космическим телом…» И они услышали слово в слово, посланное штурманом сообщение о гибели «Зари».

— Вот они, фокусы кометы, — угрюмо сказал Петерсен. — Не пробиться! Радиоволны полностью отражаются… А все-таки попробуем еще.

Он сел к передатчику, полминуты собирался с мыслями и начал ровным голосом:

«Говорит планетолет „Заря“. Второе сообщение.

Шестнадцать часов по земному (московскому) времени. Открыли иллюминатор. Находимся в голове кометы, в огромном рое ледяных и каменных глыб. Первое сообщение о катастрофе вернулось, отраженное непроницаемым для радиоволн слоем. Повторяю: сохранилась только носовая часть корабля.

Перехожу на прием. Перехожу на прием.

Штурман Руал Петерсен».

Старик встал, открыл маленький шкафчик, стоя спиной к Алеше, достал пузырек с лекарством и быстро, таясь от мальчика, проглотил таблетку.

— Вокруг Земли ведь тоже есть слой, непроницаемый для радиоволн, — сказал Алеша.

— Да. Ионосфера. И она честно нам служит. Не будь ее невозможно было бы наладить связь на коротких волнах. Это ты и сам знаешь, из школьного курса. А наша комета будто скорлупой нас одела — никаких волн не пропускает.

— Но ведь нашу комету, наверно, уже открыли?

— Может быть, мальчик, может быть, — штурман опять сел за передатчик и начал медленно, тщательно проверять его.

— Ты хорош, — бормотал он, осматривая детали передатчика, — и ты тоже хорошо работаешь, а ты… и ты в норме… гм… — Петерсен опустил голову, задумался.

Алеша опять подсел к иллюминатору. Да, Солнце все-таки видно, но диск его намного меньше привычного, «земного» Солнца. Сверкающие льдины продолжали свое кружение, но среди них Алеша заметил и темные глыбы. Это, возможно, были обыкновенные каменные метеориты, подобные тем, что изредка падают на Землю.

Прошло несколько минут, и каюту наполнили оглушительные нестройные звуки: обе передачи штурмана вернулись и гремели, перебивая и перекрывая друг друга. Первая передача звучала чуть тише, вторая, по странному капризу неведомых сил природы, все время меняла тембр голоса. Трудно было узнать в свистящей торопливой речи неторопливый бас Петерсена.

— Бедлам! — пробормотал штурман.

Алеша молчал. Ему хотелось зажать уши, закрыть глаза…

— Мальчик, — Петерсен резко выключил радио, — тебе приходилось плавать в космосе?

— Нет. Но я знаю, что это не так уж сложно.

— Как сказать. — Штурман потер свое длинное лицо. — Я хочу тебя отправить охотиться за водой. Не испугаешься?

Алеша только головой потряс. Если он и боялся, то лишь того, что его заподозрят в робости.

Петерсен молча открыл стенной шкаф и вытащил скафандр. Это был белый в черную клетку комбинезон, с магнитными присосками на подошвах и перчатках, с прозрачным рогатым шлемом (две антенны напоминали козьи рожки), с баллончиками в заплечном мешке. На спине блестело золотое колечко. На широком поясе висели два пистолета-ракетницы.

— Я тебя выпущу на тросике, — сказал Петерсен, разматывая гибкий шнур. — Ты вылезешь в шлюзовую камеру и ляжешь на спину. Я закрою люк и нажму вот эту синюю кнопку. Тебя вытолкнет наружу. Ты начнешь кувыркаться, как кувыркались первые космонавты. Но ты не пугайся. Раньше не было такого приспособления — стабилизатора. Нажмешь вот эту кнопку, и вращение прекратится.

Штурман внимательно проверил герметичность костюма.

— А мы в школе изучали эти скафандры, — сказал Алеша. Даже надевали в кабинете космонавтики. Этот, кажется, рассчитан на сутки?

— Да, — Петерсен положил костюм перед Алешей. — Он тебе чуть велик, но это не страшно. Вообще-то надо было бы лезть за борт мне, но… понимаешь ли, если выходная камера неисправна, то… то опаснее находиться здесь, в каюте, а не в космосе. Помни: захочется есть — бери в зубы правую трубку, трубку питания. Станет душно — продуй левую, вот эту… микрофон у подбородка. Все ли ясно?

— Ясно, товарищ штурман!

— Когда доберешься до ближайшей льдины, закрепись и дай выстрел из ракетницы в сторону, противоположную кораблю. Тебя вместе со льдиной потащит ко мне. Ну, одевайся.

Влезать в скафандр было делом довольно сложным, но с помощью Петерсена уже через десять минут Алеша стоял в полном облачении. Штурман проверил все швы, все сочленения костюма и лишь тогда подтолкнул Алешу к люку. Навинтованная крышка с глухим звоном закрылась за мальчиком. Он лег на спину.

— Готов? — услышал он голос Петерсена.

— Готов!

— Внимание!.. Пошел!

…Резкий свет ударил в глаза. Алеша поспешно опустил светофильтр.

— Смелее, смелее, — прозвучал в шлеме голос штурмана, выбирай ближайшую льдину — и к ней! Травлю трос!

На спине, прикрепленный к золотому колечку, зашевелился трос. Алеша закрыл глаза и оттолкнулся от корабля.

Первым, что увидел Алеша, была носовая часть «Зари», плывущая в пространстве. Она походила на огромную рыбью голову. В довершение сходства, как круглый желтый глаз, ярко блестел открытый штурманом иллюминатор.

Трос медленно разматывался. Алеша отошел уже метров на десять от обломка корабля.

«Где же Солнце?» — подумал Алеша. Все вокруг блестело и искрилось, но в одном месте, чуть правее «Зари», блеск был особенно сильным — там сверкало наше родное светило. Его теплоту Алеша ощущал даже сквозь светофильтр.

Дышалось легко, и он совсем успокоился. Правда, его порой начинало «вращать», но с помощью стабилизатора Алеша быстро обретал устойчивость.

Трос натянулся. Алеша повис почти неподвижно, разводя и вновь сводя руки и ноги…

— Как дела, мальчик?

— Все хорошо, но до льдины еще далеко.

— Трос рассчитан на сто метров. Ближе ничего не видно?

— Ничего.

Штурман замолчал на несколько минут. Он, наверно, думал.

— Товарищ штурман!

— Да.

— Я отцеплю трос и попробую достичь льда, стреляя из ракетницы.

— Нет. Возвращайся. Этот маневр сделаю я.

— Да почему же? Вот я сейчас нащупал кольцо… вот… Ах!

Трос отстегнулся, и Алеша поплыл в сторону. Интересно, что натянутый трос остался висеть в пространстве, как проведенная по линейке линия.

— Спокойно, спокойно, — заговорил Петерсен, — уж если так получилось, то держи курс на ближайшую глыбу.

Алеша повернулся спиной к ближайшей льдине и, вытянув руку с пистолетом, нажал на спуск.

И сразу неодолимая сила потащила его прочь от корабля. В первую минуту Алеше стало страшно, и он невольно задвигал руками и ногами, пытаясь задержаться…

— Все хорошо, не пугайся, мальчик, — ободрил его штурман.

Нет, было не совсем хорошо. Алеша пронесся мимо цели. Льдина проплыла мимо него метрах в пяти. Это была целая ледяная скала и очертанием напоминала пьедестал памятника Петру Первому в Ленинграде.

— Ничего, ничего, — утешал его Петерсен, — прицелься и стреляй еще раз.

Попробуй прицелься! Ведь надо прицеливаться спиной к цели. Алеша вытянул руку, примерился… Бац!..

На этот раз, кажется, удачнее. Скала растет, надвигается на Алешу. Ближе, ближе… Он вытягивает руки и — ура! — цепляется за острые грани ледяной глыбы. Да, это настоящий лед!

Вот повезло! В скале оказалось углубление, маленькая пещера. Алеша залез в нее и, оглянувшись на далекий обломок «Зари», дал выстрел…

Результат оказался совсем не таким, каким ждал его Алеша: глыба начала вращаться, и довольно быстро.

— Товарищ штурман! Что делать? Она не летит к вам, а вращается! — закричал Алеша.

— Не горячись. Главное сейчас — сосредоточиться. Сообрази, когда дать выстрел. Важно, чтобы толчок пришелся перпендикулярно к поверхности глыбы. Понял?

Алеша все понимал, но попробуй найди перпендикуляр, когда у глыбы такая немыслимая форма!

Наконец ему все-таки удалось направить скалу к «Заре». «Рыбья голова» заметно приблизилась. А вдруг он протаранит обломок корабля!.. От волнения засосало под ложечкой.

Все ближе и ближе желтый глаз иллюминатора… еще минута — и две глыбы — стальная и ледяная — соприкоснулись.

 

3

Новые испытания

Они лежали друг против друга на узких диванчиках и оба не могли уснуть. Алеша от усталости, а штурман — от тревожных мыслей.

Тишину нарушали только щелчки автоматических приборов и тихий скрип обшивки «Зари». Это, чуть шевелясь, терлась о бок корабля ледяная глыба.

— Товарищ штурман, — привстал Алеша, — вы не спите?

— Нет, мальчик. Думаю, куда нас несет комета: к Солнцу или от Солнца, по эллипсу или по параболе. — Петерсен встал и потянулся: — Попробую спросить у нашего советчика.

— Советчика? — Алеша соскочил с дивана.

— Есть у нас кибер-советчик. Правда, данных маловато, но попробую, — и Петерсен углубился в вычисления. Он вытащил бортовой журнал, выписал из него последние данные, потом уселся с угломером у иллюминатора и долго ловил место наибольшего блеска…

Кибер-советчик напоминал старинные стенные часы. Не было маятника, но зато на широком циферблате дрожали шесть стрелок разного цвета. Петерсен осторожно перевел их на нужные отсчеты и включил ток.

Кибер-советчик загудел, защелкал и сказал металлически звонко:

— Скорость около сорока километров в секунду. Расстояние от Солнца около ста восьмидесяти миллионов километров.

Петерсен потер небритый подбородок:

— Мы мчимся к Солнцу. Скорость еще увеличится. Мы пройдем вскоре мимо Земли. Неужели нас не заметят?.. Я хочу сказать, неужели наша комета не попалась на глаза ни одному астроному?

Штурман встал и начал вытаскивать из ящика консервы, пачки концентратов и тубы с питательной пастой — традиционной «аварийной» пищей космонавтов.

— Вот и все, — сказал старик, — мало.

— Но вы же говорили, что пищи хватит на месяц? — удивился Алеша.

— Это я так, чтобы ободрить тебя. Пищи хватит дней на пятнадцать. Разделим ее на пайки. Сперва будем есть консервы. Тубы — на конец.

У Алеши сжалось сердце. Страх и горькое чувство беззащитности охватило его. Но он заставил себя выговорить побелевшими губами:

— Нас найдут через несколько дней.

Ответ как будто обманул Петерсена. Он поглядел на Алешу грустными выцветшими глазами и подумал: «Мне бы твою уверенность». А вслух заворчал:

— Вот наша молодежь: всегда-то они спокойны, все им кажется обыкновенным. Как же! С детства привыкли слышать: десять миллиардов людей думают о тебе! Кругом автоматы. Захоти — и получишь…

…Однообразно тянулись часы. Самым тяжелым было не ограничение в еде, а вынужденное бездействие, невозможность активно бороться с несчастьем.

Они пересекли орбиту Земли, тщетно вызывая родную планету. В ответ, будто издеваясь над ними, гремела страшная какофония. Это возвращались к ним их же изуродованные передачи.

Несколько раз Алеша просил Петерсена пустить его «поплавать» в космосе, но штурман не позволил:

— Береги скафандр, Алеша. Если откажут наши автоматы и жить в каюте станет невозможно, скафандр спасет тебя.

— А вы? Ведь скафандр у нас один.

— Что я? Я — старик. Я прожил жизнь. А тебе еще только начинать ее.

…Измученный Алеша крепко спал и не слышал, как осторожно поднялся со своего диванчика Петерсен. Старик был бледен до синевы и долго стоял, покачиваясь, упираясь плечом в стену. Потом, тяжело передвигая ноги, он подошел к ящику с продуктами и несколько минут о чем-то думал, перебирая тубы и пакеты с концентратами. Наконец, видимо приняв решение, вытащил из-под дивана противорадиационный плащ, и, громко шурша шершавой тканью, надел его на себя. Подошел к спящему Алеше, постоял над ним и, что-то прошептав, открыл в стене дверцу с красной надписью:

«Без защиты не входить. Радиация».

Долго не возвращался штурман. Из-за дверцы слышались странные звуки: шипение, свист, отрывистые фразы. Прошло два часа…

Алеша открыл глаза. Перед ним в желтом, остро пахнущем плаще стоял Петерсен.

— Проснулся, мальчик?… Я тебе должен сообщить дурную весть: автоматы надо перезарядить, иначе мы пропали. Нам придется на время расстаться… Что же ты испугался? На время, да и голос мой ты будешь слышать. Я пойду, — старик указал на дверцу с красной надписью, — их перезаряжать. Это дело долгое. Я взял с собой продукты и воду. За меня не беспокойся. Ты будешь по-прежнему в каюте, а я там, за дверцей. Эта работа требует нескольких дней. Я там буду и днем и ночью. До свиданья, мальчик.

— Подождите! — закричал Алеша. — Как же так? Я еще не понял: почему нельзя нам работать вместе? Я не хочу оставаться один! Я… я сойду с ума! Не уходите!..

Лицо Петерсена стало строгим и угрюмым:

— Замолчи и выполняй приказ! Ты обещал мне быть смелым, быть настоящим мужчиной, а скис при первом осложнении. Привыкай! Космонавт не должен бояться одиночества. А ты… Я же буду за дверцей, близко. — Петерсен резко отвернулся от Алеши. — Прощай!

Дверца со звоном захлопнулась. Алеша остался один. «Черствый, злой старик, — думал обиженный Алеша. — Я так к нему привязался, жалел его, а ему до меня и дела нет! Я ему, наверно, наскучил, вот он и заперся со своими автоматами. Назло ему не буду с ним разговаривать. Пусть сидит и работает».

Легко было так решить, но не легко выполнить. Прошло всего два дня, а Алеше уже стало невыносимо одиноко. Он много спал, ел и пил, не соблюдая строго установленной штурманом нормы, и валялся на диване, насвистывая любимые песни. Песен было много, но это занятие Алеше вскоре надоело. Он достал тетрадь и принялся за дневник. Но, чтобы писать, надо переживать какие-то события, а с того дня, как Петерсен скрылся в автоматной кабине, никаких происшествий не было. Из-за дверцы с красной надписью слышались вздохи, кряхтенье и хриплые восклицания. Иногда Алеша слышал надоевшие ему до жути советы Петерсена; они сводились к одному: надо сохранять спокойствие, а если станет невозможно жить в каюте, то следует надеть скафандр…

Алеша поймал себя на том, что пишет одну и ту же фразу: «Что делать? Что делать? Скорее бы штурман закончил ремонт…»

Так тянулись день за днем, день за днем…

— Мы приближаемся к Солнцу, — неожиданно громко проговорил из-за дверцы Петерсен, — не волнуйся, мальчик. Автоматы снизят температуру. Сейчас плюс двадцать пять. Я продолжаю работать. Еще много, много работы. Не скучай.

— Товарищ штурман! — завопил Алеша и, подскочив к дверце, забарабанил кулаками в холодную сталь. — Впустите меня!

— Не волнуйся, мальчик, — прохрипел в ответ Петерсен, открыть дверцу не могу. Радиация, У тебя нет плаща. Помни, мы приближаемся к Солнцу. Если станет очень жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр.

Да, становилось жарко. Алеша взглянул на термометр. Плюс 32! Он снял верхнюю одежду, опустился на пол. Выпил стакан воды.

Вот этого делать не следовало. Пот залил глаза. Стало еще жарче.

— Спокойно, мальчик, — опять заговорил Петерсен, — если станет жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр. Я продолжаю работать. Еще много работы.

А термометр уже показывал плюс 40! Алеша изнемогал. Ему казалось, что еще немного — и кровь в нем вскипит…

— Я больше не могу! — закричал он, подполз к дверце и прижался лицом к стальному листу.

Он ожидал, что почувствует прохладу, но стальная дверца уже нагрелась, как печь.

— Спокойно, мальчик, — захрипел из кабины штурман, — если станет жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр. Я продолжаю работать. Еще много работы.

Мокрыми от пота, вялыми руками Алеша медленно натягивал на себя скафандр. Прорезиненная ткань выскальзывала из рук.

Термометр показывал плюс 55!..

Уф! Какое облегчение почувствовал Алеша! Превосходный костюм отлично регулировал температуру. Алеша ожил, с жадностью сделал несколько глотков питательной смеси.

Гермошлем не пропускал звуков. Связи с Петерсеном не было. Как он переносит такую температуру в тесной кабине автоматики!

Скорее наружу!

Алеша залез в тамбур, захлопнул за собой крышку. Некому было его катапультировать. Пришлось открывать наружный люк «вручную». С этой задачей он все-таки справился, и то, что Алеша увидел вокруг «Зари», на миг заставило забыть все: и уход Петерсена, и свое отчаянное положение.

 

4

Рядом с Солнцем

Огромное, раз в пять больше привычного Солнце! Его бело-желтый диск оброс кроваво-красными деревьями протуберанцев, испещрен иссиня-черными пятнами. Смотреть на него было страшно, но и оторваться совершенно невозможно — великолепное зрелище!

Все тонуло в огне и свете. Сквозь скафандр Алеша, казалось, ощущал могучее жаркое давление лучей.

Алеша отвернулся от Солнца и вскрикнул: где же глыбы льда, совсем недавно бороздившие пространство вокруг «Зари»? Их нет!

Где зеленоватая дымка?

Зеленый свет стал еще интенсивнее, он заливал полнеба.

Но зато в светло-сером пространстве висел красновато-желтый диск, усеянный кольцами кратеров.

Луна? Но какая же может быть Луна рядом с Солнцем…

Меркурий! Ну конечно же, это Меркурий!

Но ведь если это Меркурий, то на нем (Алеша знал) есть люди.

Уже второй год работает на Северном полюсе планеты научная станция. Главная задача ее — изучение Солнца. У них есть небольшой планетолет на случай, если станцию придется срочно ликвидировать. Если бы Алеша мог дать о себе знать!..

Долго он смотрел на голый морщинистый лик Меркурия. Эта планета оказалась очень похожей на Луну. Не случайно начальником станции поставлен видный селенограф Жан Лекок…

Потом Алеша заметил, что если исчезли ледяные глыбы, то каменные метеориты продолжали кружится вокруг общего центра тяжести.

Да, комета существовала, хотя и растеряла часть своих сокровищ. Она огибала Солнце и, как знать, уйдя вновь далеко от жаркого светила, возможно, опять обзаведется запасами льда.

Было нестерпимо глядеть на огромное косматое Солнце. Даже сквозь сильный светофильтр Алеше приходилось то и дело закрывать глаза. Он переполз на «теневую» сторону «Зари», но обломок вращался, и очень скоро Алеше пришлось опять спасаться от губительного жара.

Так прошло несколько мучительных часов. От всех тягостных происшествий, нарастающих опасностей, грандиозных, необыкновенных картин кружилась голова. Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, он несколько раз переползал, прячась от Солнца, в тень.

Потом — он никак не мог вспомнить, как это случилось, приподнял крышку люка и, как ящерица, вполз в тамбур. Там он лежал долго-долго. Наконец сознание вернулось к нему.

«Пищи и воздуха в скафандре лишь на сутки», — вспомнил Алеша.

Он решил рискнуть вернуться в каюту штурмана. Если автоматы еще работали, то там был почти неограниченный запас воздуха. Правда, воздуха горячего, но не вечно же комета будет кружиться у самого Солнца…

Со страхом он снял шлем. Все тихо. Петерсен молчит. Только щелкают приборы. Температура понизилась — плюс сорок. Это много, но вынести можно.

— Товарищ штурман! — крикнул Алеша, подойдя к дверце с красной надписью. — Вы живы?

— Все в порядке, Алеша. Не волнуйся, — ответил хриплый голос Петерсена. — Я продолжаю работу.

Алеша с сожалением вылез из скафандра, с отвращением вдохнул пахнущий резиной и кожей воздух.

— Когда же вы кончите работу? — спросил он, ложась на пол. — Я прямо с ума схожу от скуки.

— Не волнуйся, Алеша, — опять повторил штурман, — работы много. Если откажут автоматы, надевай скафандр…

Алеша задремал и очнулся от холода. Вскочил и не сразу понял, почему на щите управления автоматами зажглись красные огоньки. Дышалось трудно. Лампы светили в полнакала.

— Товарищ штурман! Товарищ штурман! — отчаянно закричал Алеша, молотя кулаками в стальную дверцу. — Что случилось? Почему вы молчите?

— Не волнуйся, Алеша, — медленным хриплым шепотом заговорил штурман, — ра-бо-ты мно-го. Ес-ли отка-жут авто… — голос перешел в еле слышный вздох и смолк…

— Автоматы отказали! — Алеша кинулся к скафандру и дрожащими руками натянул на себя тяжелую, ледяную на ощупь одежду. Он понял, что теперь уже не жара, а стужа угрожала ему.

Комета обогнула Солнце и неслась прочь от него во тьму и в холод.

Лампы вдруг ярко засияли, заискрились заиндевелые стены каюты штурмана. Но это была последняя вспышка энергии.

Несколько секунд — и ледяной мрак обступил Алешу.

 

5

«Меркурий-1»

Над зазубренным близким горизонтом в черно-лиловом небе висит огромное желтое Солнце. Залитые палящим светом, изрезанные трещинами, высоко торчат красные горы Меркурия.

Странный мир! Одно полушарие изнывает от дикого света и жара, а другое спит в вечном мраке и холоде. Воздуха нет. Есть реденькая атмосфера из чужеродных газов, придающих небу лиловатый оттенок.

В широкой расщелине красной горы, на самой границе дня и ночи, тепла и холода, серебристо белеет научно-исследовательская станция «Меркурий-1». Это увенчанный высоким куполом широченный цилиндр, на одну треть врытый в скалистый грунт. Шесть секторов-кают глядят на суровый пейзаж шестью глазами-иллюминаторами. И, как толстые веки, прикрывают их мощные светофильтры.

Вот уже второй год работает станция — самое близкое к Солнцу поселение людей. Трудные задачи стояли перед учеными: главная из них — научиться предсказывать вспышки на Солнце.

Ни один космонавт, странствующий в пределах Солнечной системы, особенно меж планет земной группы, не может быть уверен, что его корабль не подвергнется внезапному лучевому удару. Знать о них заранее, иметь возможность защититься было проблемой номер один. Даже картографирование Меркурия стояло у исследователей на втором месте.

Шесть человек различных характеров и привычек, на долгий срок оторванные от родных и друзей, работали (это может показаться странным) слаженно и без ссор.

На каком же языке они меж собой объяснялись?

Каждый владел, кроме своего родного, еще по меньшей мере двумя языками. У исследователей в ходу была шутка: «Мы здороваемся, прощаемся и ругаемся каждый на своем языке». Проще сказать, они говорили меж собой на языке дружбы.

На столе начальника «Меркурия-1» лежал список личного состава станции:

1. Жан Лекок — начальник, планетолог.

2. Ганс Гюнтер — заместитель начальника, астроном.

3. Роберт Джексон — физик, кибернетик.

4. Анти Тимонен — пилот-космонавт, связист.

5. Петр Орлянкин — биолог, врач.

6. Джакомо Трояни — механик, кулинар.

В распоряжении ученых имелись два вездехода. Один для поездок в холодную зону планеты, а второй — для путешествий по жаркому полушарию. Один с мощной обогревательной системой, другой с еще более мощной системой охлаждения.

На случай бедствия, срочной эвакуации в их распоряжении был небольшой планетолет «Гермес».

Космодром, склады горючего, продовольствия, запасного оборудования и, наконец, атомная установка — все это находилось на теневой стороне Меркурия.

С холодом бороться легче, чем с жарой!

 

6

Всем! Всем! Всем!

Жан Лекок видел неприятный и глупый сон: он стоит в белом лекционном зале Института космической физики и собирается рассказывать о действующих вулканах Меркурия. Народу — полно! Все смотрят ему в рот, а он никак не может выговорить первую фразу. Все смеются. Председатель звонит. Опять все смеются. Звон все громче…

Тут только Лекок раскрыл глаза. Звонил видеофон.

— Кто? — спросил он сипло.

— Гутен морген, Жан, — в матовом экране проступило пухлое с голубыми глазами лицо Ганса Гюнтера.

— Бонжур!.. Ты меня разбудил на час раньше срока. Что-нибудь случилось?

— Плохая новость, Жан. Я дал анализировать свои годичные наблюдения Роберту…

— Это я знаю.

— Сейчас он получил ответ… впрочем, пусть он сам тебе скажет, — лицо Гюнтера отодвинулось, и Лекок увидел длинную, с могучим подбородком физиономию Джексона.

— Салют, шеф! — забасил физик. — Так вот… надо ждать хромосферной вспышки исключительной силы.

— А твои киберы не врут?

Роберт пожал плечами.

— Анализировано дважды. Результаты сошлись.

— А когда ждать вспышки?

— От ста до семисот часов.

— Гм! — Лекок схватился за переносицу своего большого орлиного носа и сдвинул толстые черные брови — свойственный ему жест раздумья. — Зови всех! Надо срочно послать предупреждение.

Вскоре все работники станции собрались в центральной комнате, кают-компании.

— Тим, — обратился Лекок к рыжему зеленоглазому великану, — срочная передача! — И он громко прочел, старательно выговаривая каждое слово:

— «Всем! Всем! Всем! Предупреждает „Меркурий-1“! Предупреждает „Меркурий-1“! Предупреждает „Меркурий-1“!

Всем космонавтам, всем работающим по монтажу космических станций, всем исследователям планет, лишенных естественной защиты (атмосферы).

На Солнце ожидается хромосферная вспышка исключительной силы. Необходимо принять меры защиты. Космическим кораблям вернуться на базы. Вспышка ожидается не раньше, чем через сто часов, и не позже, чем через семьсот часов.

Предупреждает „Меркурий-1“! Предупреждает „Меркурий-1“! Предупреждает „Меркурий-1“!»

— Все согласны с таким текстом?

— Бене, бене, маэстро! — ответил маленький крепыш с синими, несмотря на ежедневное бритье, щеками — механик Джакомо Трояни.

Остальные тоже не возражали.

 

7

Странная радиограмма

— А все-таки это замечательно! — воскликнул «самый молодой человек на планете», так называли товарищи двадцатипятилетнего Петю Орлянкина.

Лекок наморщил лоб:

— Замечательно?

— Конечно, замечательно! Впервые за всю историю Земли! Вы понимаете? Впервые! Человек предсказал вспышку на Солнце! Ай да мы! Я горжусь нашей станцией!

— А не рано ли? — ответил Лекок. — Наш прогноз может быть неточен. Еще хуже, если мы опоздали с предупреждением. Может, вот сейчас, сию минуту Солнце — бах!

Орлянкин замолчал, но не надолго.

— Представляю, как после нашего предупреждения опустеет космос. Рейсы на Луну, на Марс, на Венеру отменят до особого распоряжения. Сколько это вызовет непредвиденных разлук!..

— Не задержали бы наш грузовой, — встревожился Трояни, мясо на исходе. Не хочется переходить на пасты в тубах.

— Кстати, пора завтракать, — напомнил Джексон. — Надеюсь, сегодня не макароны?

— Нет, о свирепый австралиец, тебе будет «стейк» с луком, — и Трояни стал хозяйничать…

Завтрак подходил к концу, и все удивлялись, что Тимонен опаздывает.

— Неужели он все еще передает предупреждение? — спросил Лекок. — Ты его звал, Джакомо?

— Звал. И в ответ услышал… как это?… Перкеле! Финским я не владею, но это слово, как только узнал Тима, мне знакомо.

Все засмеялись.

— Наш радиомаэстро что-то ловит в космосе, — продолжал Трояни, — и у него сейчас такое лицо! Наверняка познакомился с прекрасной девушкой мира Альфа Центавра…

— Сигнал бедствия! — прервал его Тимонен и положил перед Лекоком раскрытый вахтенный журнал.

— «Говорит планетолет „Заря“! Второе сообщение. 16 часов по земному (московскому) времени. Открыли иллюминатор, — сперва тихо, потом все громче читал Лекок, — находимся в голове кометы, в огромном рое ледяных и каменных глыб. Первое сообщение о катастрофе вернулось, отраженное непроницаемым для радиоволн слоем. Повторяю, сохранилась только носовая часть корабля…» — Лекок дошел до конца и поднял глаза на Тимонена: — Ты ответил?

— Да. Но он не отвечает. Может… погиб?

— Какой ужас!

— Несчастные!

— Надо запросить Землю!

— Я знал Петерсена. Бедный старик! — перебивая друг друга, заговорили ученые. К их удивлению, Лекок был невозмутим.

— Успокойтесь, товарищи! Это мистификация. Шутка глупого радиста, обалдевшего от долгой вахты в космосе. Вы не обратили внимания на дату. Двадцатое июля! Если ей верить, то радиограмма шла к нам двадцать дней! Откуда же она послана? С Трансплутона? С соседней галактики?…

— Подождите, Жан, — заговорил Гюнтер, — дату можно переврать при приеме. Тим, хорошая ли была слышимость?

— Очень плохая, Ганс. Много помех, искажений. Но дату я слышал хорошо, — твердо сказал Тимонен.

— Радиоволны не мясо, не овощи, — уже раздраженно кричал Лекок, — их нельзя законсервировать на двадцать дней! Через три часа — очередной разговор с Землей. Ручаюсь, мы узнаем, что «Заря» благополучно прибыла на Марс.

— Но нельзя ждать три часа! — закричал Орлянкин.

— Это особый случай! Надо срочно вызвать Землю! — подхватили все.

Лекок обвел глазами ученых:

— Вы так считаете?… Хорошо. Запросим. Пошли, Тим! — и он скрылся с радистом в комнате связи.

— А я пойду в обсерваторию, — встал Гюнтер.

По винтовой лестнице он забрался под купол. Там была его рабочая комната.

— Координаты, где у меня ее координаты? — бормотал астроном, роясь в ящиках стола.

Спустя несколько минут труба телескопа с низким гудением плавно поднялась к центру купола. Купол с легким звоном раскрылся и снова сомкнулся, пропустив трубу в верхнюю часть обсерватории, предназначенную только для наблюдений.

А Гюнтер сидел за столом, изредка нажимая кнопки. Там, наверху, автомат-наблюдатель искал недавно открытую комету, получившую наименование «Комета Гюнтера 2065».

Число означало год открытия.

 

8

Как поступить?

— Ну, что?

— Ну, как?

— Что Земля?

Орлянкин, Трояни и Джексон обступили Лекока, а тот хмурился и медлил с ответом: он не любил огорчать людей.

— Земля, как и мы, приняла радио «Зари», — медленно, будто нехотя, заговорил Лекок. — Земля считает, что «Заря» действительно погибла, не долетев до Марса. Корабль искали, но не нашли. Его вычеркнули из списков Космофлота.

— А Петерсен и Донцов? — спросил Орлянкин.

— Земля опять же, как и мы, не может понять, почему радио «Зари» шло двадцать дней. «Это необъяснимо, — сказали мне, — но штурман и пассажир если и были живы сразу после катастрофы, то теперь, увлеченные кометой к Солнцу, наверняка погибли».

— И Земля не пошлет корабль на поиски? — почти со страхом спросил Орлянкин.

— И Земля не пошлет корабль на поиски.

— Но почему? Это бесчеловечно!

— А потому, что мы сами послали в космос предупреждение. Забыли? Вспышка! Нельзя рисковать людьми ради туманной надежды найти где-то в окрестностях Солнца обломок «Зари» с двумя трупами. Да и где искать?

— Черт возьми! — невесело усмехнулся Джексон. — Наша старуха Земля до ужаса логична. Действительно, кто ответит, что это была за комета? Где она?

— Я отвечу, — раздалось откуда-то сверху.

Все подняли головы. На лестнице стоял Гюнтер.

— Это была моя комета, — продолжал он, с нажимом на слове «моя». — Комета Гюнтера 2065. Ее ядро окружено сильнейшим электромагнитным полем. Настолько мощным, что к нам не мог пробиться ни один из сигналов Петерсена.

— Но мы их все-таки услышали, — возразил Орлянкин.

— Да, потому что комета, огибая Солнце, потеряла свою броню и вообще претерпела ряд изменений. Так было, скажем, с кометой Биэлы в 1872 году, так было со знаменитой кометой Энке, породившей поток метеоров Тауриды, так было…

— Не отвлекайся, Ганс, к делу! — крикнул Лекок.

— Я к делу. Моя комета лишилась электромагнитной брони, но приобрела роскошный хвост, — и Гюнтер бросил на стол фотоснимок.

— Как? Эта хвостатая красавица и есть та самая?… — удивился Трояни.

— Да, да. В момент открытия я обнаружил размытое пятнышко с яркой точкой — ядром. Теперь ее не узнать.

— Но если брони нет, — заметил Орлянкин, — то, если Петерсен и Донцов живы, мы можем с ними связаться!

Астроном кивнул головой:

— Одного нельзя понять — неувязки с датами. Законсервировать радиоволны нельзя. Загадка! Хорошо бы слетать к комете. До нее сейчас сравнительно недалеко — десять миллионов километров. И это расстояние будет сохраняться несколько суток. Сейчас ее орбита и орбита Меркурия сблизились. Но потом она обгонит нас и уйдет далеко в сторону.

— А ее скорость? — спросил Орлянкин.

— Около сорока километров в секунду.

— Можно разогнать корабль, уравнять скорости, и… — начал Джексон, но его прервал возглас Тимонена: — «Заря» нашлась! «Заря» ответила!

 

9

Бунт честных людей

— Кто тебе ответил, Тим? Штурман?

— Да. Хриплый такой бас. Только и успел сказать: «Говорит „Заря“, перехожу на прием…» — и сразу прервался.

Все переглянулись.

— Что-то там опять случилось, — Лекок зашагал вокруг стола, — вот злополучный корабль!

— Может, нет воздуха?

— Может, они умирают от голода? — заговорили все.

— Жан! — Гюнтер остановил начальника, — что же ты молчишь? Надо лететь на помощь. Назначай — кому?

Лицо Лекока было угрюмо и печально.

— Никто не полетит, — ответил он глухо, чуть отворотясь.

— Почему? — спросили все разом.

— Вспышка! Вы забыли о вспышке. Полет к комете займет в оба конца больше ста часов. Я не могу отправить вас на смерть.

— Почему на смерть? — возразил Гюнтер. — Это рискованно, но всякий полет в космос рискован. Вспышка может быть и через семьсот часов.

— Я сказал — нет! — Лекок резко отвернулся.

— Тогда, начальник, — начал Тимонен и замолчал, но итальянец живо досказал:

— Мы полетим без твоего разрешения.

— Что? — поднял брови Лекок.

Тимонен решительно зашагал к выходу.

— Тимонен, стой! — закричал Лекок. — Что это? Где я нахожусь? На пиратском корабле или на научной станции середины двадцать первого века? Что вы молчите? Вы заодно с ним?

— Пойми, Жан, — мягко остановил его Гюнтер, — если мы не полетим на помощь… как нам жить дальше? Ты не имеешь права запретить нам проявить человечность.

— Я блокирую космодром! — Лекок бросился к щиту управления и натолкнулся на Джексона.

— Ты, надеюсь, не будешь со мной драться? — усмехаясь, спросил австралиец.

— Да поймите вы, — кричал в отчаянии Лекок, — я отвечаю за вас! Это мой долг! Исполнение долга — тоже проявление человечности. Как я буду смотреть в глаза людям Земли? Все десять миллиардов скажут: он погубил своих ученых! Он сознательно послал их на смерть!

— А что скажут нам эти десять миллиардов? — вмешался Орлянкин. — Что скажут, если мы не попытаемся спасти две человеческие жизни?

— В последний раз, — сухо спросил Гюнтер, — отпускаешь?

— Нет, нет и еще раз нет!.. Или… действуйте без моего согласия! — и Лекок вышел, с силой хлопнув дверью.

— Тогда… — Гюнтер пожал плечами, — беру все на себя… Вот мой первый приказ: Тимонен летит на помощь «Заре». Кто летит с ним? Инструкция не разрешает полетов в одиночку.

— Я! — ответили хором все.

— А я думаю, — Гюнтер улыбнулся, — командир корабля должен сам выбрать себе спутника.

Все согласились, и когда пришел уже одетый в рабочий костюм космонавта Тимонен, Гюнтер предложил ему выбрать себе товарища.

Зеленоватые глаза Тимонена пробежали по напряженным лицам ученых и, потеплев, остановились на итальянце.

— О, грацие, грацие, радиомаэстро! — подпрыгнул от радости Трояни.

— Тим, — Гюнтер вынул из кармана мелко исписанные листы, — корректировать полет буду я. Но, когда сблизишься с кометой, бери управление на себя. Там обстановка будет, думаю, сложная. Действуй, как найдешь нужным…

Все, кроме Лекока, ушедшего в свою каюту, теснились за спиной Гюнтера. В глубине белого экрана они видели блестящий в лучах прожекторов космодром, две фигурки, деловито поднимающиеся по узкой лестнице к входному люку «Гермеса». Вот экран мигнул и показал Лимонена и Трояни, лежащих в амортизационных креслах…

— Как связь, Тим? — Гюнтер придирчиво вглядывался в экран. — Мутновато… а, вот теперь лучше.

— Все в порядке, Ганс. Давай команду, — сказал Тимонен.

— Разрешаю взлет, — спокойно, даже как-то буднично скомандовал Гюнтер.

Палец Тимонена лег на кнопку…

На столе звякнула посуда. Дом-цилиндр содрогнулся. Пол нажал на подошвы. Гюнтер тихо считал секунды:

— Айн… цвай… драй… все в порядке. Летят.

 

10

«Гермес» догоняет комету

«Гермес» — небольшой космический корабль, рассчитанный лишь на шесть человек экипажа, имел один недостаток, точнее сказать — неудобство: на нем не было искусственной гравитации. Это сложное приспособление только-только входило в практику. Им оснащались лишь огромные пассажирские лайнеры, к типу которых принадлежала и погибшая «Заря».

Зато автоматики на «Гермесе» было много: автоматы-синтезаторы воды, автоматы-возобновители и очистители воздуха, обогреватели, осветители — все они питались от атомного сердца корабля.

В каюте штурмана, на видном месте, стояла небольшая кибермашина. Трояни любил потешаться над ней, заставляя решать глупейшие задачи. Например: какое имя больше подходит космонавту: Жан, Роберт, Ганс, Петр, Анти или Джакомо?

Бедная машина долго гудела и щелкала, добросовестно стараясь найти какой-то смысл в перечне имен, и, наконец, звонко отвечала: «Мало данных!»

Когда «Гермес» достиг скорости пятьдесят километров в секунду, двигатели были выключены, и космонавтам пришлось привыкать к невесомости.

— Мы делаем четыре миллиона триста тысяч километров за сутки, — Тимонен потер щеку, заросшую рыжей щетиной, — этого мало, чтобы догнать комету за несколько суток.

— Так увеличим скорость, — Трояни висел над креслом пилота.

— Рискованно.

— Для нас?

— Для горючего. Его понадобится много для торможения и для маневров, когда будем искать «Зарю».

— Но… Тим, еще больший риск лететь тихо. Ты что, забыл о вспышке?

— Ладно, — Тимонен положил руку на кнопку, — приготовься, сейчас тряхнет.

«Гермес» вздрогнул, и Джакомо, не успевший пристегнуться к креслу, с проклятьем полетел вверх ногами.

— Ничего, — усмехнулся Тимонен, — зато мы выжали шестьдесят километров в секунду. Пройдем за сутки пять миллионов сто восемьдесят четыре тысячи километров. Завтра войдем в комету.

А на следующий день произошел такой разговор с «Меркурием-1»:

— Гутен таг, Тим! Как связь?

— Терве, Ганс. Связь хорошая, устойчивая.

— Вижу, что ты небритый. Получай выговор… Ну как, догнали?

— Мы в заданной точке, но «Зари» нет.

— А вы искали ее?

— Экраны кругового обзора включены. Джакомо от них не отходит, но «Зари» нет.

— А что есть?

— Кое-где видели каменные глыбы. Самые разные: есть как булыжник, есть со скалу. Маневрировать трудно. Боюсь довериться автоматам.

Гюнтер немного подумал и сказал:

— Я ожидал, что найти «Зарю» будет трудно. Комета — «видимое ничто», так их называли еще в прошлом веке. А сейчас комета лишилась ядра, — это, в сущности, рой пылинок. Очень хорошо, что и электромагнитную броню она тоже потеряла, иначе мы бы не имели связи… Слушай, Тим, а не спутали вы обломок «Зари» с каменной глыбой?

— Ну уж! — возмутился Трояни.

— Хорошо, — сказал Тимонен, — мы будем делать вылазки наружу. А что у вас?… как Жан?

— Сидит у себя и дуется.

— Ясно. Привет всем! Продолжаем поиски.

Экран погас.

Трояни, ворча под нос, проверял экраны кругового обзора… Ничего! Бескрайняя бездна с косматым Солнцем, с точками звезд. Как древняя медная монета, плывет диск Меркурия, слепит зеркально-белый серп Венеры…

У Трояни заслезились глаза.

«А что, если и вправду мы пропустили обломок „Зари“, доверившись экранам? — подумал он. — Глаза устают так, что… Э-э, вот опять какая-то штука на пределе видимости…»

— Давай скафандр! — повернулся он к пилоту.

Через четверть часа итальянец, как рыба, проплыл в шлюзовую камеру.

— Я готов! — услышал нацепивший наушники Тимонен…

Трояни зажмурился и прижался всем телом к иссиня-серой обшивке «Гермеса». Его затошнило. Он давно не был с космосом один на один.

— Ну, как там? — спросил Тимонен. — Что ты молчишь?

— Осваиваюсь, — был неопределенный ответ.

 

11

Трояни ищет «Зарю»

Придя в себя после приступа слабости, Трояни поднялся на колени, а потом, благословляя человека, придумавшего магнитные присоски на подошвах и перчатках скафандра, довольно быстро пошел на четвереньках. Спустя минуту он уже всматривался в окружающую его бездну.

— Ну, как? — опять спросил Тимонен.

— Что ты торопишь? Дай осмотреться.

«Любопытно, — думал он, — мы в самом деле внутри кометы. Какой-то зеленоватый ореол, какое-то бледное сияние есть, особенно в стороне, противоположной Солнцу… Э, что это за штука там блестит?»

— Тим!

— Да.

— Убавь скорость. Сдается мне, что комета летит медленнее нас. Я какую-то штуку заметил, а она от нас отстает.

— Тогда лезь обратно.

— Зачем?

— Тебя же инерция бросит вперед — и ты улетишь.

Трояни с неожиданным для него проворством забрался в шлюзовую камеру, захлопнул крышку.

Корабль содрогнулся. Из узких носовых дюз вылетело зеленое пламя. Прошло несколько минут.

— Вылезай! — скомандовал Тимонен.

— Подожди, не торопи.

Трояни, кряхтя, снова вылез наружу. Где эта штука? Ага, вот она! Похожа на рыбу, у которой оторвали голову… Санта Мария! Да это же!..

Да, это была «Заря». Страшный удар вспорол корабль, будто огромным ножом. Трояни похолодел от ужаса. Он понял, что смерть настигла экипаж и пассажиров «Зари» мгновенно. Иссушенные, вымороженные мумии людей застыли навеки в тех позах, в каких застала их катастрофа. Двое играют в шахматы, один читает, удобно развалясь на диване. Кто-то из команды положил руку на кран синтезатора воды…

— Тим! — хрипло позвал Трояни, — посмотри в левый иллюминатор. Видишь?

Да, Тимонен видел все. Скорости «Гермеса» и «Зари» уравнялись, и долго-долго стояла перед глазами космонавтов жуткая картина.

— Я больше не могу, — шепнул итальянец.

Руки у него дрожали, и он с трудом просунулся в люк. Через несколько минут они вызывали «Меркурий-1».

Гюнтер выслушал краткий доклад Тимонена и печально покачал головой:

— Я понимаю, вам тяжело, но… надо искать носовой отсек «Зари». Он не может быть далеко… Ищите.

— А что у вас? — спросил Тимонен.

— Я сделал ряд новых наблюдений Солнца. Может, Роберту с его киберами удастся уточнить дату вспышки.

— А что Жан?

— Жан выверяет счетчики. Готовится к вспышке.

— До свиданья, Ганс!

— До свиданья, Тим! До свиданья, Джакомо!

 

12

Нашли

Сманеврировав, «Гермес» удалился от погибшей «Зари». Все чаще и чаще начали попадаться каменные глыбы самых причудливых очертаний. Одни походили на огромные зеленовато-черные огурцы, усеянные пупырышками; другие напоминали розовые раковины теплых морей. Все они ярко блестели, и несколько раз космонавтам казалось, что они нашли носовой отсек «Зари», но при проверке встречали просто крупный метеорит.

На маневры уходило много горючего и много времени. Это все больше беспокоило Тимонена, и он решил посоветоваться с «Меркурием-1».

— Возвращайтесь, Тим, — сказал Гюнтер, — вы сделали все, что могли. Возвращайтесь. Киберы проанализировали новые данные и дали ответ, что вспышка будет, — астроном взглянул на часы, — через пятьдесят пять часов…

В этот миг Трояни, словно прилипший к экрану, вдруг сделал резкое движение и, крича: «Вот он! Нашел!» — взлетел и завертелся в воздухе.

Тимонен бросил быстрый взгляд в иллюминатор… Да, в самом деле, чуть обгоняя «Гермес», проплыл обломок планетолета, похожий на рыбью голову.

— Не буду вам мешать, — сказал астроном на прощание и, пожелав успеха, выключил связь…

— На этот раз я выпущу тебя на тросе, — говорил пилот, помогая итальянцу надеть скафандр. — Ближе подвести корабль не могу. Что ты ежишься?

— У меня развилась в последние дни болезнь… как ее? Боязнь пространства, — ответил Трояни.

— Когда это ты успел заразиться такой редкой болезнью? удивился Тимонен. — Я бы сам полез, но на тебя боюсь оставить «Гермес».

— Ах, вот как! — Трояни торопливо напялил на голову гермошлем. Пилот педантично проверил скафандр.

— Счастливо! Советую в космосе не махать руками при разговоре. Это вредная привычка. Отвыкай.

Тимонен закрыл за другом шлюз и сел к иллюминатору.

— Уф! — услышал он. Это итальянец оттолкнулся от корабля и понесся к обломку «Зари». Вначале все шло хорошо, но Трояни забыл включить стабилизатор и начал вращаться, наматывая на себя трос. Потом он завертелся в обратном направлении, освободился и, выстрелив из ракетницы, помчался, наконец, к цели…

— Эй! — закричал он, забыв, что на нем шлем. — Есть кто-нибудь живой?

— Не кричи, а загляни в иллюминатор, — посоветовал пилот.

— Иллюминатор закрыт… попробую проникнуть через аварийный выход.

Прошло несколько минут, Тимонен слышал только тяжелое дыхание итальянца. Проникнуть внутрь было нелегко.

— Ну, что там?

Трояни не ответил. Дверца поддалась его усилиям. Подтянув трос, он полез в тамбур.

Космический холод стоял в кабине штурмана. У разбитых приборов связи лежал человек в скафандре.

Трояни перевернул его на спину, заглянул за опущенный светофильтр.

— Тим! Нашел Донцова!

— Живой?

— Живой или мертвый, не знаю. Ищу Петерсена.

Опять несколько минут молчания.

— Срочно тащи сюда Донцова! — приказал Тимонен. — Что ты там копаешься?

— Тащу! Приготовься!..

Когда Тимонен осторожно снял со спасенного скафандр, он увидел перед собой юношу лет шестнадцати с исхудалым иссиня-белым лицом.

— Сердце бьется, — сказал Тимонен.

— Поступим согласно указаниям доктора Орлянкина, — ответил итальянец и, набрав в шприц сильнейшего укрепляющего средства, быстро и уверенно сделал укол.

Алеша открыл глаза.

— Где Петерсен? Ты нас слышишь? Где Петерсен? — спросил Трояни.

— Штурман… за дверцей, — шепнул Алеша.

— За какой дверцей?

— Автоматика… радиация… — с трудом произнес мальчик.

Тимонен взглянул на часы. До вспышки осталось пятьдесят часов. Каждая впустую потраченная минута могла их погубить. Он взглянул на итальянца — и Трояни все понял. Понял и со вздохом вновь надел на голову шлем…

Через полчаса он вернулся:

— Мертв, — коротко бросил он Тимонену.

Потом потряс почти пустые баллоны скафандра Донцова.

— Тут мы успели вовремя.

До вспышки оставалось сорок девять часов пятнадцать минут.

 

13

Успеют или не успеют?

Тимонен сел к пульту управления, откинулся в амортизационном кресле. Рядом, в другом кресле, лежал Донцов.

— Он все еще не вполне очнулся, — заметил Трояни.

— Это даже хорошо. Будет жестокая перегрузка. Ложись и ты.

— Перегрузка по мне лучше невесомости, — ответил итальянец, болтаясь в воздухе.

— Это ты говоришь потому, что не испытывал настоящей перегрузки… Держись!

Из правой носовой дюзы вырвались зеленые язычки пламени. «Гермес» медленно повернулся — курс на Меркурий!

— Начинаю ускорение!

Корабль ринулся вперед. Джакомо прижало к полу. Пружины кресла пилота со скрипом сжались до предела. Алеша застонал.

— Скоро ли? — хрипло, с трудом выговорил Трояни, — Скоро ли? Дьяболо!..

Глаза пилота налились кровью, но он не отрывал их от показателя скорости, расхода горючего и циферблата часов. Алеша опять застонал…

И вдруг снова стало легко. Трояни «подлетел» к пульту:

— Ну как, успеем?

Тимонен ничего не ответил, только посмотрел на него, и Трояни понял, что опасность не миновала…

А в эту минуту в кают-компании «Меркурия-1» было шумно.

— Спасли! Спасли! — повторял Гюнтер.

— Гип-гип-гип-ура! — ревел Джексон.

— Ура! Знай наших! — вторил ему Орлянкин.

— Спасли?… Рано еще радоваться, — ворчал Лекок.

— Жан, — заговорил Гюнтер, — надо сообщить хорошую новость Земле, а может, еще раньше — Марсу. Ведь на Марсе работают родители Донцова. Они считают его погибшим. Наверно, убиты горем.

— А ты хочешь убить их еще раз?

— От радости не умирают.

— Пойми, когда этот мальчик будет вот здесь, среди нас, в безопасности, я первый вызову Марс. Но сейчас… неужели вам надо объяснять. Спасли Донцова для того… чтобы он умер от лучевой болезни.

Все примолкли.

— От лучевой болезни можно излечить, — заметил Орлянкин.

— Но не от такого поражения!

Гюнтер посмотрел на часы:

— Я верю, что они успеют.

— К чему самообман! — выкрикнул Лекок. — У них мало горючего. Им надо сохранить его для торможения. Они… они… погибли! — с вызовом заключил он и вышел.

…Орлянкин пошел дежурить в комнату связи, а Гюнтер и Джексон, надев скафандры, вышли наружу. Надо было готовиться к вспышке.

Странный вид приобрела станция «Меркурий-1». Она ощетинилась множеством астрономических труб и антенн. Ажурные чаши радиотелескопов чуть покачивались, будто фантастические огромные цветы.

— Знаешь, Ганс, что мне напомнила сегодня наша станция? — спросил Джексон. — В старых фильмах о последней войне я видел рубеж обороны. Верно, похоже?

— Да, если заменить телескопы пушками, а радиотелескопы звукоуловителями и прожекторами, — ответил Гюнтер. — А вообще ты прав. Это наш рубеж обороны и атаки — все вместе.

 

14

Вспышка

На следующий день в комнате связи дежурил Джексон. Орлянкину поручили встречать «Гермес», а Лекок с Гюнтером работали в обсерватории.

…Тимонен повел корабль в облет планеты, гася скорость короткими взрывами из носовых дюз. Он забыл и думать о вспышке на Солнце. Одно занимало его в эти минуты: хватит ли горючего для посадки? Он косил глаза на красную стрелку, медленно, но неумолимо ползущую к нулю.

Корабль терял скорость. Тимонен приказал Трояни надеть скафандр на Алешу. Потом, помогая друг другу, оделись и они.

Еще минута, еще… пора!

Из передних боковых дюз полетели зеленые язычки пламени. Корабль начал поднимать носовую часть и медленно принимать вертикальное положение.

Гигантская сигара начала стоймя падать на ярко освещенный круг космодрома. Из нижнего широкого сопла вылетел толстый столб зеленого огня и ударил в скалистую почву. Три опоры, напоминающие когтистые лапы орла, отошли от корпуса «Гермеса», готовясь принять на себя его тяжесть.

Ниже, ниже… вот уже совсем немного осталось, метров пятнадцать, десять…

В этот миг красная стрелка указала на нуль — горючее кончилось. И, тяжело рухнув огромной тяжестью на согнувшиеся опоры, корабль вздрогнул и замер…

Орлянкин, забыв об осторожности, побежал к месту посадки, хотя каменистый грунт еще дымился вокруг «Гермеса». Планетолет был недвижим и тих. Казалось, он отдыхал после трудного пути.

Но вот беззвучно открылся нижний люк — и легкая, но прочная лестница поползла вниз. Две фигуры в скафандрах высунулись, помахали руками, и Орлянкин услышал в своем шлеме голос Трояни:

— Кто нас встречает — не разберу. Ночью все кошки серы, все люди в скафандрах одинаковы.

— Это я! — Орлянкин подтащил к кораблю тележку с носилками.

— А, доктор Орлянкин и «Скорая помощь»! — захохотал итальянец.

Осторожно поддерживая Алешу, почти неся его на руках, спустился Тимонен…

Когда они уже входили в первый тамбур станции, Тимонен спросил:

— А вспышка? Была?

— Ждем, — ответил Орлянкин. И в этот миг чернолиловое небо прорезали радужные иглы, заплясали, заструились розовые ленты. Это в скудную атмосферу Меркурия ворвались солнечные излучения колоссальной мощности.

— Успели-таки! — и Орлянкин накрепко завинтил толстенную дверь второго тамбура.

 

15

Заключение

Лекок слышал за дверью веселый разговор товарищей, иногда доносился слабый голос Алеши. После возвращения «Гермеса» прошло несколько дней. Все вошло в свою колею, но отношения Лекока с «меркурианами» оставались натянутыми.

А как ему хотелось, чтобы все было по-прежнему! Сегодня станция празднует спасение Донцова, и сегодня же будет сообщено на Марс это счастливое известие. До чего же хочется принять участие в общей радости, пошутить с Трояни, потребовать из его «владений» бутылку шампанского…

Нет, что-то мешает ему выйти вот сейчас к друзьям с улыбкой и с ясной душой. Как же назвать это «что-то»?

Уязвленное самолюбие? Нет, самолюбие не так уж сильно пострадало. Так что же другое?

Престиж ученого?… Тоже нет. Авторитет его, как ученого, не затронут.

И неожиданная мысль заставила его покраснеть и закрыть лицо ладонями: а не проявил ли он трусость?

Формально он прав. Начальник не имеет права посылать подчиненных почти на верную гибель, тем более, что Земля запретила все космические полеты на неопределенный срок, но… не скрывается ли за этим боязнь ответственности?

Он, Жан Лекок, упорный, сильный, смелый человек оказался слабее мягкосердечного, стеснительного Гюнтера. Да и не только его. Слабее грубовато-мужественного Джексона, восторженного Орлянкина, весельчака Трояни, медлительного, молчаливого Лимонена. Все они готовы были взять ответственность на свои плечи, рискнуть не только своей жизнью, но и жизнями друзей.

Так казнил себя Жан Лекок.

…Как только Алеша пришел в себя, Орлянкин заверил товарищей, что мальчик без вреда для здоровья может рассказать о гибели «Зари».

— Как ты думаешь, почему просьба о помощи шла к нам двадцать дней? — спросил Гюнтер. — Ты видел, как радировал Петерсен?

Алеша задумался:

— Видел. Это было в день катастрофы. Каждую радиограмму он передавал дважды. Когда я остался один… мне порой казалось, что штурман продолжает говорить в микрофон. Это я бредил, конечно.

— Ты, Алеша, конечно, подружился со штурманом? — продолжал спрашивать Гюнтер. — Как же это случилось, что он на долгий срок оставил тебя одного? Он там и погиб, бедный старый космонавт.

— Он мне сказал, что будет перезаряжать автоматы.

— Это вздор, — пробурчал Джексон, — он не мог своими силами перезарядить автоматы. Это… отговорка. А главная причина… черт меня возьми, если я знаю настоящую причину!

— Товарищи! — вступил в беседу Трояни. — Пора, как говорят, поставить точки над «и». Знаешь ли, Алеша, почему тебя оставил Петерсен?

— Он не совсем оставил меня. Он даже говорил со мной. Давал советы.

Трояни покачал головой.

— Штурман умер в тот самый день, когда попрощался с тобой. Он знал, что умирает, и, наверно, решил избавить тебя от тяжелого зрелища.

— Но я же говорил с ним! — закричал Алеша. — Я слышал его!

— Это говорило автоматическое устройство. Петерсен записал свои советы на магнитофон. Вот они, ленты. Я нашел их в кабинке автоматики. И просьбу о помощи слал к нам уже не штурман, а тоже автомат.

Алеша вспомнил свою обиду, свою досаду, когда штурман заперся в кабинке, и, покраснев, опустил голову.

Молчавший во время этой беседы Орлянкин дождался, когда Алеша вышел, и знаком подозвал друзей:

— Я не хотел говорить при Алеше. Мне пришло в голову — а что если Петерсен не просто умер, а… покончил с собой?

— Не может быть! — возразил Гюнтер. — Это был человек-борец, один из самых смелых космонавтов нашего времени. На него это не похоже!

— Понимаете ли… если бы они остались вдвоем, они бы умерли с голоду. Продуктов было очень мало. Своею смертью Петерсен спас мальчика. Он был способен на такое, добрый старый Руал!

 

1

Темный день

На безоблачном небе высоко стояло темно-красное солнце. Оно почти не грело. Обычный сельский пейзаж умеренных широт северного полушария казался незнакомым и чужим.

Лес глухо шумел, так шелестят деревья перед ненастьем.

Майкл Говард неторопливо шагал по полевой тропинке. Луга цвели, но венчики цветов раскрылись лишь наполовину. Жаворонки не пели, а только пугливо вскрикивали. Не видно было ни пестрых бабочек, ни мохнатых шмелей. Только толстые бражники с низким гудением качались над маленькими белыми рупорами полевых вьюнков.

— Силы небесные! — вздохнул Говард. — Пятнадцатое июля. Трудно поверить! Будто тянется поздний осенний вечер. Тянется и никак в ночь не перейдет.

Он сел на камень у самой речки и задумался.

— Скажите, вы догадливы? — прозвенел у него над ухом девичий голос.

Говард оглянулся. Девушка лет пятнадцати-шестнадцати, в коричневых джинсах, стриженная под мальчишку, смотрела на него насмешливо и выжидательно. Она держала купальный костюм и полотенце.

«Нет, я совсем не догадлив», — отвечая своим мыслям, подумал Говард и спросил:

— Я вам мешаю?

— Я хочу купаться.

— Извините, не знал, — он снял шляпу. Ветер пошевелил его тонкие седые волосы.

— О, — удивилась девушка, — а я вас знаю. Ваш портрет сегодня был в газетах. Простите, мистер Говард. Меня зовут Дженни. Дженни Джойс.

— Очень рад познакомиться, — Говард улыбнулся, — я уйду. Но разве не холодно теперь купаться?

— В воздухе холодно — значит, в воде тепло.

— Да, да! Как это я не сообразил, а еще называюсь ученым.

— Как жалко, мистер Говард, что вы не физик.

— Это почему же?

— Вы бы объяснили мне, что с нашей Землей происходит.

— Вскоре все узнают причину, — Говард посмотрел на красное дымное солнце, — наш институт этим сейчас тоже занимается… Вы тут купайтесь, а мне пора.

— Мне что-то расхотелось. Вам к большой дороге?

— Да.

— Нам по пути. Я вам не помешаю?

— Напротив. Буду рад.

Они пошли вдоль речки. Говард часто останавливался, наклонялся, разглядывая сонные венчики цветов, что-то записывал. Дженни болтала без умолку. Через десять минут Говард уже знал, что девушка живет в коттедже одна под присмотром старой тетки Энн, что скучища, что родители уехали на морские купания, что ее любимый киноартист Джон Брукс, что она никак не одобряет последнюю модель Форда, что… в заключение она попросила разрешения включить транзистор:

— Вам не помешает музыка, мистер Говард?

— Если не очень громко.

— О, я тихонько.

Под тихое мяуканье джаза они прошли с полкилометра. Уже на горизонте показалась красная башенка газолиновой колонки, когда музыка оборвалась и строгий голос произнес:

— Внимание! Внимание! Внимание!..

Говард вздрогнул и жестом попросил Дженни усилить звук.

— Граждане Соединенных Штатов!

В последние дни наблюдается резкое уменьшение солнечной радиации. При безоблачном небе стоят сумерки, получившие уже название «темные дни».

В связи с этим, небывалым еще в истории человечества явлением распространились слухи, что причиной ослабления солнечного света является якобы быстрое остывание дневного светила. Невежественные люди ждут наступления нового ледникового периода и даже конца света. Участились случаи умопомешательств и самоубийств, особенно в южных штатах.

Правительство Соединенных Штатов Америки, после консультации с виднейшими учеными астрономами и физиками, решительно опровергает эти слухи, как несостоятельные.

Причина уменьшения солнечной радиации заключается не в том, что Солнце «угасает», а в том, что наша планета в своем движении вокруг Солнца проходит сквозь облако газо-пылевой материи.

Ни нашей планете, ни человечеству ничего не угрожает. По расчетам ученых, Земля выйдет из пылевого скопления через три-четыре дня. К такому же выводу пришли и астрономы зарубежных стран, в частности ученые Советского Союза.

Кратковременная задержка вегетации у растений не нанесет заметного ущерба фермерским хозяйствам. Урожай ожидается в пределах нормы…

Мы передавали Правительственное сообщение.

Зазвучал бодрый марш.

— Вот вам и ответ на все вопросы, Дженни.

— И нам ничего, ничего не грозит? — разочарованно спросила девушка.

— Думаю, что ничего.

— Но это скучно! — Дженни сделала гримаску. — Я думала, что вот сейчас начнутся всякие очаровательные ужасы, как в комиксах.

Говард засмеялся:

— Какая вы свирепая девица! Я боюсь с вами идти. Но вот, кстати, и ваш коттедж.

— О, я совсем не такая свирепая. Я не вампир и не буду пить вашу кровь, мистер Говард… А можно мне зайти к вам в институт? В газетах пишут про вас так интересно!

— Что ж, заходите, — Говард протянул руку, прощаясь.

Дженни хотела еще что-то сказать, но тут трескучий вой и грохот разорвали тишину. Горящая длинная глыба пронеслась низко над лесом и рухнула в густой ивняк у самой речки. Сотрясение почвы было так велико, что Говард и Дженни не устояли на ногах и упали ничком в пыльную траву.

 

2

Космический трал

Говард вскочил и протянул руку девушке:

— Вы невредимы, Дженни?

— А вы?… Что это было, метеорит?

Они повернулись к кустарнику. Оттуда тянуло жженным металлом. Огромная глыба со скрежетом и хрустом переломилась надвое и развалилась вконец.

— Бог мой! — закричал Говард. — Да это… ну, да! Это наш космический трал. Двое суток прошло, как станции наблюдения его потеряли. Почему же он сошел с орбиты? — Говард вопросительно посмотрел на Дженни, как будто она могла ответить на его вопрос.

— Космический трал! Как интересно! — Дженни бросилась, было, напрямик к развалинам ракеты, но Говард схватил ее за руку.

— Стойте! Это опасно!

— А что в ней опасного? Там что… атомная бомба?

— Никаких бомб там нет, но она может быть опасной. Потом объясню, а сейчас, пока не набежали репортеры, надо срочно сообщить в мой институт. У вас в коттедже есть телефон?

— Есть.

— Бегите и… — Говард вырвал листок из записной книжки и написал несколько слов. — Позвоните по этому номеру. Это мой секретарь. Тут все, что надо сообщить. Только никому ни слова. И тете Энн также.

— А вы?

— А я останусь здесь. К ракете нельзя допускать посторонних.

— Давайте я останусь, а вы пойдете звонить.

— Нет!

Это «нет» прозвучало так строго, что Дженни не решилась спорить.

На бегу она прочитала: «Институт космической биологии, Роберту Клайдону. Космический трал упал возле дороги Мадисон-Ньюривер, примерно в десяти километрах от Мадисона. Немедленно пришлите охрану и сотрудников с оборудованием. Говард».

Убедившись, что Дженни всерьез взялась за порученное дело, Говард осторожно подошел к зарослям ивняка. Пахнуло нестерпимым жаром. Ученый решил подобраться к остаткам ракеты со стороны реки. Ветер дул ему в спину и относил в сторону жар и гарь.

Раздался звон и хруст. Еще одна часть корпуса ракеты осела и рассыпалась…

— Да что она никак успокоиться не может, — удивился Говард, — уже прошло минут пятнадцать.

От стальной оболочки почти ничего не сохранилось, но медные и алюминиевые части приборов остались целыми.

Все это озадачивало.

— Мистер Говард! Я позвонила. Все передала, как вы хотели, и никому, никому ничего не сказала, хотя очень хотелось. А теперь, мистер Говард, за то, что я звонила и никому ничего не разболтала, вы расскажете мне об этой ракете?

— Рассказывать почти нечего. Мы запустили этот трал, надеясь изловить частицы газо-пылевой материи. Правда, были противники этого опыта. Некоторые ученые считают, что в космосе носятся споры, способные вызвать на Земле эпидемии…

— И ваш трал изловил их?

— Может, и изловил, но от него почти ничего не осталось. Мы думали посадить ракету в заданном месте, а такой случайности не ожидали… Но вот уже едут. До свидания, мисс Дженни!

С воем развернулся на узкой дорожке вездеход. Десять человек соскочили на ходу и бросились к Говарду.

Дженни следила за ними с завистью.

Они облачились в защитные комбинезоны, шлемы с толстыми стеклами и высокие сапоги.

— Отойдите-ка лучше, мисс! — сердито крикнули ей. Дженни обиделась, резко отвернулась и подчеркнуто неторопливо зашагала к коттеджу.

 

3

Дженни встречает необъяснимое

Прошло три дня, и предсказание ученых, астрономов и физиков, казалось, исполнилось. Небо опять заголубело, солнце начало греть по-летнему, зацвели липы, и в колосьях наливались зерна.

Сотрудники Института космической биологии тщательно, до последнего кусочка собрали остатки ракеты и увезли их с собой для исследования. Никто из соседей Дженни не подозревал о катастрофе с космическим тралом. Грохот, вспышки и треск приписали летней грозе и на этом успокоились.

Даже своей лучшей подруге Бекки Борман Дженни не рассказала о своей встрече с Говардом. Это была ее тайна.

Гуляя, она всегда сворачивала в знакомый ивняк и долго стояла на черной изрытой земле, трогая голые полузасохшие ветки. Ей очень хотелось еще раз увидеть Говарда.

«Может, он возьмет меня секретарем! — мечтала Дженни. Как это было бы замечательно отвечать по телефону: „Мистер Говард не может подойти. Он на приеме у президента… Что? Кто это говорит? Секретарь Дженни Джойс!“»

Возвращаясь с купания, она неторопливо крутила педали велосипеда и вдруг заметила на пыльной дорожке красно-бурый матовый шарик. Размером он был с грецкий орех, и Дженни решила, что это шарик из подшипника. Она соскочила с велосипеда и протянула руку…

Что это? Шарик мгновенно уклонился от протянутых к нему пальцев и, обежав Дженни, подскочил и прилип к спицам переднего колеса. Пронесся тихий звон, и спицы стали распадаться одна за другой.

— А! — взвизгнула девушка и уронила велосипед.

Удивительный шарик бегал по спицам и словно слизывал их. Вот он перескочил на обод. Звон усилился. Никелировка отпадала легкой серебристой пылью, а обод колеса звенел под невидимым напильником.

Дженни не была трусихой, но она растерялась и изумилась.

— Перекупалась! Голову напекло! — шептала она и, подняв с дороги брошенную кем-то палку, пыталась ею сбить с велосипеда неведомого врага.

Не тут-то было! Шарик с непостижимой быстротой уклонялся от ударов и, ловко перебежав по цепи, набросился на заднее колесо.

Этого Дженни не вынесла. Она попятилась, закрыла лицо ладонями и пустилась бежать, оставив велосипед на съедение врагу…

Когда через два дня Дженни отважилась прийти на то место, где ей встретился таинственный шарик, она нашла посреди дороги только две покрышки и кожаное седло — все, что осталось от ее велосипеда.

 

4

Необъяснимое получает имя

Ночной экспресс Мадисон-Вашингтон развил предельную скорость, как вдруг резкий толчок сбросил пассажиров с откидных кресел. Пронзительно завизжали тормоза — поезд остановился.

— Что случилось? Кто знает, что случилось? — спрашивали, поднимаясь на ноги, пассажиры.

Наспех накинув одежду, они вышли из вагона и, оступаясь в темноте, зашагали к локомотиву.

В ослепляюще белом свете прожекторов электровоза стоял путевой обходчик. Он молча указывал на поблескивающий в прямых лучах путь.

Было от чего сойти с ума! На протяжении ста-ста пятидесяти метров исчезли рельсы. Исчезли со всеми планками, костылями и гайками.

Остались лишь бетонные шпалы да куски ноздреватого шлака.

Удивление закрыло рты самым отчаянным крикунам.

Слышно было тихое сопение машины да хруст песка под сапогами подходивших людей.

— Спасибо тебе, — наконец выговорил машинист, — не будь тебя, мы бы все утром завтракали в аду.

— Минуточку! — крикнул молодой человек в клетчатом костюме. — Это должно попасть в утренние газеты. Ваше имя?

— После, после, — сердито отстранил его начальник поезда, — сперва пусть он мне объяснит, как это произошло, а вы уже потом… Э-э, как вас? — тронул он за плечо обходчика.

— Меня зовут Смит, — чуть заикаясь, ответил обходчик. — Смит, с вашего позволения.

— Отлично, мистер Смит. Вы можете рассказать, кто украл рельсы? Вы заметили?

— С вашего позволения, их не украли, а… съели.

Ответ вызвал бурную реакцию у зрителей: кто многозначительно постучал себя по лбу, кто засмеялся, а кто и рассердился, решив, что обходчик вздумал поиздеваться над ними.

— Э, мистер Смит, вы не к месту шутите, — уже раздраженно сказал начальник поезда, — у нас нет времени для шуток, черт возьми! Надо телеграфировать в Мадисон, сообщить причину, вызвать путеукладчик. Ну, я жду!

— С вашего позволения, рельсы действительно съедены.

— Кто же, миллион чертей, съел их?

— Мыши.

— Мыши?

Кто захохотал, а кто еще больше рассердился:

— Говорите толком!

— Хватит дурачиться!

— А я не дурачусь, — робко возразил обходчик, — я расскажу, как было… С вашего разрешения, я вышел проверить путь, как мне положено. Минута в минуту. Хоть в инструкцию взгляните…

— Да скорее ты рассказывай! — крикнул кто-то.

— Я буду скорее рассказывать. С вашего разрешения, я услышал звон. Тихий звон, но явственный. Посветил фонарем. Вижу, — тут обходчик снова стал заикаться, — вижу… мыши обсели путь и рельсы грызут. Круглые такие, жирные. И не пугаются. С вашего разрешения, я на них кричать стал, фонарем замахнулся, а они продолжают грызть рельсы. Я их разводным ключом ударить хотел и… и, как во сне, никак по ним не попаду. Одна гадина прыгнула на ключ и… с вашего разрешения, сразу полключа съела…

— Да это бред какой-то! — закричал начальник поезда.

— Мыши грызли рельсы? Это замечательно! — выскочил из толпы толстый маленький человечек. — Мыши, мистер Смит, моя специальность. Это по моей части. Я зоолог Аллан Макферсон. Если есть такие мыши, то это великолепно!

— Чем же это замечательно? — удивился начальник поезда.

— Как же не замечательно! — воскликнул зоолог. — Может, это новый вид грызунов: я бы дал ему имя «мус феррофага», что значит «мышь железопожирающая»…

Начальник поезда с досадой отвернулся от ученого чудака и раздраженно спросил Смита:

— А дальше?

— С вашего позволения, я побежал остановить поезд… и, слава создателю, остановил.

— Я иду вызывать путеукладчик, — обратился к помощнику начальник поезда, — а вы сообщите пассажирам, что поезд задержится на… на три часа. Кто хочет дать телеграмму, прошу за мной, на станцию.

— Я с вами, с вами, — заторопился толстый зоолог, — мне надо дать телеграмму. Я опаздываю…

В окно «Прием телеграмм» Макферсон сунул следующее сообщение:

«Мадисон. Институт космической биологии. Майклу Говарду.

Опаздываю на совещание связи задержкой экспресса. Открыл новый вид грызунов.

Аллан Макферсон».

Нетерпеливо оттеснив плечом зоолога, молодой человек в клетчатом костюме тоже сунул в окошечко бланк с таким текстом:

«Мадисон. Редакция „Таймс“. Джексону.

Экспресс Мадисон-Вашингтон атакован полчищами мышей. Уничтожены рельсы на протяжении полукилометра. Обходчик Смит лишился рассудка. Большинство пассажиров получило тяжелые травмы. Зоолог Аллан Макферсон определил грызунов, как новый для науки вид „мус феррофага“.

Ваш корреспондент Джон Фукс».

 

5

В погоне за сенсацией

Американские репортеры славятся на весь мир своей всепроникаемостью. Джон Фукс не был исключением. Сенсацию он чуял, по его словам, за сто километров. Появление необыкновенных «мышей» его очень обрадовало. Тут определенно пахло сенсацией, а значит, и долларами…

Он вернулся к поезду и застал работы по восстановлению пути в полном разгаре. Обходчик Смит, измученный тяжелым разговором с комиссией по расследованию причины аварии, сидел на скамье перед своим домиком.

— Алло, мистер Смит! — хлопнул его по плечу репортер. — Знаете ли вы, кто к вам сейчас подошел?

Обходчик только глаза на него поднял, но ничего не ответил.

— Нет, это не я к вам подошел, — продолжал Фукс, — это подошла к вам слава! Слава, а может, и деньги, черт побери! Что же вы молчите? Сейчас мы с вами распишем наше ночное приключение так, что, читая новый номер «Таймса», мужчины полезут драться, а девицы закатят истерику… Говорите, куда ушли эти, как их назвал этот чудак Макферсон, феррофаги, кажется?

— С вашего позволения, — хрипло ответил наконец Смит, — с вашего позволения… идите вы ко всем чертям!

Но Фукс не был обидчивым. Если обижаться на ругань, то невозможно работать репортером. Фукс изобразил на лице что-то вроде веселой ухмылки и, как ни в чем не бывало, повторил вопрос.

Неизвестно, что ответил бы репортеру Смит, но в этот миг Фукс случайно поднял глаза, да так и замер с раскрытым ртом. Огромные опоры для проводов высокого напряжения, стоящие на горизонте, как подбоченившиеся гиганты, покосились и рухнули. Через несколько секунд долетел звенящий гулкий звук.

— Боже мой! — закричал Фукс. — Скорее туда! Это они! — И он с места развил такую скорость, что ему позавидовал бы любой спринтер…

«…Ваш корреспондент ведет репортаж с самого центра района, захваченного феррофагами. Вокруг меня валяются остатки железных конструкций. Слышен звенящий гул. Стальные балки усеяны этими таинственными существами. Часть их кружится вокруг меня. Пытаюсь оттолкнуть их палкой… Тысяча чертей! Они будто заколдованы! Я не могу их коснуться! Они мгновенно уклоняются от моих ударов. Вот два феррофага подбежали, или подкатились, не знаю, как точнее сказать, ко мне… Надеюсь, их не интересует мой кошелек… Они пожрали все железо. Куда они пойдут дальше? В руках у меня карта нашего штата. Внимание! Полчища феррофагов мчатся в направлении военного лагеря. Спешу за ними. Ждите новых потрясающих известий!

Ваш корреспондент Джон Фукс».

 

6

Когда танки бессильны

В воинской части началось обеденное время. На испытательном полигоне, накрытые брезентом, отдыхали боевые машины. От остывающих двигателей пахло бензином, маслом и разогретым металлом.

Часовой медленно прохаживался взад-вперед под длинными хоботами орудий. Сильно парило, и его клонило ко сну.

«Будет гроза», — думал часовой, поглядывая то на белесое небо, то на пыльную траву, то на голую землю, разглаженную широкими гусеницами танков.

Он скосил глаза на ручные часы: двадцать минут до смены…

В следующую секунду он вздрогнул и выставил вперед автомат, как бы по команде «к бою».

От границ полигона, поблескивая на жарком солнце, к нему ползло что-то непонятное. Издали оно напоминало черную икру, если, конечно, каждую икринку увеличить во много-много раз. Такой зернистой массой надвигалось и ширилось, ползло плоскими волнами что-то бесшумное, внушающее безотчетный страх.

— Стой! Кто идет? — закричал часовой, хотя понимал, что криком не остановить противника. Это было положение, которого не предусмотрел ни один устав.

— Тревога! — часовой дал очередь из автомата сперва поверх, а потом прямо по подползающему чудовищу…

Чудовищу? Нет, это не чудовище. Часовой уже хорошо видел, что черная зернистая масса состоит из множества тускло блестевших, темно-бурых, почти черных шариков.

— Бей по ним! Давай еще! Бей! — кричал, подбегая к часовому, начальник караула.

Через минуту весь состав караула давал очередь за очередью.

Удивительно! Ни одна пуля не попала в многочисленных врагов. Похоже было, что шарики обладали мгновенной реакцией на опасность. Земля дымилась под ударами пуль, а феррофаги катились все ближе и ближе к танкам.

Один из солдат, бивший по ним в положении с колена, низко наклонил ствол, и в ту же секунду несколько шариков облепили его автомат. Солдат с криком отшатнулся — в его руках осталась только ложа.

— По машинам! — дал команду полковник. — Дави их гусеницами!

Грозно взревев, огромные машины тяжело разворачивались и шли, громыхая гусеницами, навстречу неведомому врагу.

Волны феррофагов, казалось, убыстрили свой бег. Головной танк врезался в набегающие полчища…

Пронесся странный тончайший звон — и суставчатые гусеницы спали с колес и растаяли под массой шариков, как будто они были из воска. Танк осел, закрутился на месте и начал разваливаться. Второй танк на большой скорости промчался по феррофагам, но и он потерял гусеницы, повалился набок и распался.

— Спасай танки! — дал команду полковник. — За мной! По дороге за реку, в лес!.. Может, эти дьяволы не умеют плавать!..

Танки выскочили за ворота полигона и на предельной скорости помчались по пыльной дороге.

Вначале показалось, что феррофаги не будут преследовать танкистов, но когда командирский танк взлетел на холм, полковник увидел, что черно-бурые полчища катятся за ними.

— Скорее, скорее, ребята! — торопил полковник.

Танки мчались, прыгая и раскачиваясь. Водители выжимали из машин все, что могли, — сорок, пятьдесят километров в час.

Поворот дороги, спуск к реке, громкий всплеск, шипение, и танки подминая кусты ивняка, перебрались на низменный левый берег.

Полковник навел бинокль на оставленный рубеж. В хрустальном кругу, как круглые мыши, суетились феррофаги. Вот несколько шариков сунулись, было, к воде и… отпрянули. Как видно, вода им не понравилась.

— Остановились! Надолго ли или нет, но мы спасли танки, и полковник вытер мокрое лицо…

«…Внимание! Внимание! Продолжаю репортаж из района, захваченного феррофагами. Вы уже знаете меня. Да, это опять я, Джон Фукс, иду по следам врагов.

Я нахожусь на территории военного лагеря возле танкового полигона. Наши храбрые парни замечательно сражались с полчищами врагов. Наши потери, насколько я понимаю, невелики. Догадываюсь, что часть отошла на другие, более выгодные позиции.

Провиантская часть не пострадала. Но склад оружия, оставленный по непонятным причинам открытым, полностью разгромлен. Правда, артиллерийские снаряды остались неповрежденными. Позволю себе сделать вывод: феррофаги едят лишь железо и сталь; медь, цинк, олово, серебро и другие металлы их не интересуют. Очень обрадован этим обстоятельством — мои никелевые монетки не привлекут феррофагов. Но можно ли поручиться за будущее? Господа, храните свои деньги в банках… Иду дальше по следам нашествия! Ждите новых сообщений.

Ваш Джон Фукс».

 

7

Сражение с феррофагами

«Алло! Алло! Это я, Джон Фукс, веду репортаж. Я нахожусь в самом центре предполагаемого поля сражения с феррофагами… Надо мной гудят провода высокого напряжения. Слышите? Их опоры одеты бетонной броней. Они неуязвимы для наших врагов.

Только что разведка донесла, что полчища феррофагов пересекли железную дорогу Мадисон-Чикаго и катятся к нам…

Здесь их отлично встретят! Вот они, наши боевые машины плоды американского технического гения — самоходные электромагниты! Напоминаю, эти уникальные машины созданы по мысли Института космической биологии, а построены Институтом физических проблем…

Внимание! Внимание!.. Туман расходится, и я вижу грандиозные очертания двух машин. Я сказал, что они уникальны? Да, я не оговорился. Они полностью сделаны из сложного сплава, в котором нет железа. Уточняю: железо отсутствует, но есть в них два железных сердца: сердечник электромагнитов и двигатель машин. Но эти железные сердца глубоко запрятаны. Феррофагам до них не добраться. Мы будем давить их бронзовыми гусеницами и брать в плен мощными магнитами. Вот они, два медных шара! Совершенно фантастическая картина!

Но вот ко мне приближается начальник операции Майкл Говард. Я подойду к нему.

— Алло, мистер Говард! Как поживаете? Вы выглядите на миллион долларов! Не скажете ли несколько слов нашим радиослушателям? Уверены ли вы в победе, мистер Говард?

— Далеко не уверен.

— О, мистер Говард шутит! Не так ли?

— К сожалению, не шучу. Мы имеем дело с совершенно необычными существами. От них можно ждать всяких неожиданностей… Но мне пора занять место у пульта управления. Феррофаги близко.

— Алло! Алло! Вот подходит мистер Аллан Макферсон. Что вы скажете о предстоящей битве?

— Я пользуюсь случаем, чтобы напомнить, что название нашим удивительным врагам придумал я. Я все еще считаю, что мы имеем дело с космическими мышами „мус феррофага“. Эти мыши питаются железом и прилипнут к нашим магнитам, как мухи прилипают к липкой бумаге. И тогда я их классифицирую окончательно, разберу до последней косточки…

— Внимание! Показались феррофаги! Приготовиться!..

— Это в рупор оповещает нас мистер Говард… Да, да, я уже вижу их. Идут, как всегда, волнами. Вы слышите, как заревели машины? Бронзовые гусеницы пришли в движение. Медные шары повернулись навстречу феррофагам… волна феррофагов мчится им навстречу… Какой момент! Я вижу, как мистер Говард повернул рукоятку и увеличил до предела силу тока. Вы слышите мощное гудение?… Машины ползут прямо в центр волны феррофагов, боже мой, как же их много! Они размножились за последние недели… Ура! Ура! Несколько шариков подпрыгнуло и прилипло к одному из медных шаров… Неужели победа? Да, да! Вот уже целая куча феррофагов висит, покачиваясь, на медных шарах… Они будто обессилели… Но что это? Они отскакивают, как горох от стенки, и откатываются прочь… Проклятье! Что произошло, мистер Говард?

— Я уже говорил, что надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Притянутые к магнитам феррофаги переменили свой заряд и теперь отталкиваются от шаров. Они уступают нам дорогу, но не больше.

— Сейчас ученые соберутся на совещание… На этом разрешите закончить мой репортаж с поля сражения. До новой встречи! Ваш Джон Фукс».

 

8

Феррофаги осаждают Мадисон, Мадисон осаждает Говарда

Дюжие молодцы и крикливые девицы запрудили улицу. На шестах качались наспех написанные короткие фразы с многочисленными восклицательными знаками.

Автомобиль Говарда безнадежно застрял в пестрой толпе, как утлый челнок в Саргассовом море, — ни взад, ни вперед!

«…Русский агент! Происки Советов!..» — читал Говард, недоумевая, о ком это идет речь.

«Институт космической биологии — гнездо негров», — бросился ему в глаза огромный плакат. Тут только до него дошло, что вся эта свистопляска имеет к нему прямое отношение. Он возмутился и… испугался.

«Кто же у нас негр? — он перебрал в памяти сотрудников. Что за чушь! Правда, у нас буфетчик негр и, кажется, один из мальчиков-лифтеров черный, но при чем тут я?» — и Говард не на шутку встревожился.

— Почему вы не вызовете наряд полиции? — обратился он к гиганту полицейскому, лениво оглядывающему проходящих.

— У нас свободная страна, сэр, — пробасил в ответ гигант, покачивая резиновой дубинкой, — каждый свободен высказывать все, что захочет, сэр.

— Но мне нужно в институт! Поймите, очень важное дело! Надо незамедлительно что-то делать с феррофагами!

— Пробирайтесь пешком, сэр! — полицейский козырнул и отвернулся от Говарда.

— Мистер Говард, — обратился к нему шофер, — наденьте-ка вот это… — и он передал ученому свою кожаную куртку и кепку с огромными очками, скрывающими пол-лица. — Теперь вас, пожалуй, не узнать, — одобрительно улыбнулся шофер. — Идите, да не забудьте громче кричать со всеми: «Бей Говарда, бей красного агента!..»

Помятый, но невредимый Говард протискался к самым дверям института. Но проникнуть за двери оказалось не просто: тройной ряд репортеров, вооруженных до зубов блицами и авторучками, кинокамерами и магнитофонами преградил ему путь.

— Стоп! Дожидайся с нами!

— Я Майкл Говард! — неосторожно признался ученый…

В тот же миг не меньше двадцати рук вцепились в него.

Кожаная одежда была сорвана, засверкали блицы, зажужжали кинокамеры, зычные глотки заорали невпопад:

— Какое ваше мнение?…

— Правда ли, что…

— Что думает мистер?…

— Держит ли мистер Говард акции «Чилийская медь»?…

А в спину гремело с улицы:

— Феррофаги — диверсия красных!

— Говард — советский агент!

— Говарда на электрический стул!..

Говард сделал отчаянное усилие и рванулся к дверям. Мелькнуло изумленное и обрадованное лицо секретаря:

— О мистер Говард! Мы уже потеряли надежду увидеть вас!

В кабинете на большом письменном столе лежала карта США. Руководители института только что нанесли на нее последние данные о продвижении феррофагов. Говарду обрадовались, хотя каждый понимал, что присутствие его ничего не меняло. Мадисон находился в железном кольце. Волны феррофагов перерезали последнюю железную дорогу. Таинственные шарики не щадили и автомашины. Только авиация связывала город со страной.

— Пока не поймали ни одного феррофага, нечего и думать об отражении нашествия, — сказал Говард. — Надо изучить его. Что это — существо или вещество?

— Как поймать — вот в чем вопрос! — толстый Макферсон схватился за голову.

 

9

Дженни приходит на помощь

— Э, мисс! Куда вы? Нельзя, нельзя! — секретарь загородил дорогу девушке с кожаной сумкой в руках. Такие сумки обыкновенно привешивают к велосипедной раме, в них хранятся детали для ремонта «на ходу».

— Мне к мистеру Говарду, — Дженни смотрела прямо в лицо секретарю.

— Мистер Говард никого не принимает. У него очень, очень важное совещание! Прошу вас, мисс, не настаивайте. У меня и так голова кругом идет.

— А я не уйду!

— Очень жаль. Тогда придется вас, как это ни жалко, выпроводить.

— Меня пригласил сам мистер Говард. Скажите ему — его ждет мисс Дженни Джойс.

Это было сказано так свободно, смело и уверенно, что секретарь заколебался:

— Гм… никогда не слышал о такой особе. Странно… — Он вошел в кабинет и, наклонясь к уху Говарда, прошептал несколько слов…

— Дженни Джойс? — удивился Говард.

— Да, длинная такая девица. Утверждает, что вы ее пригласили.

— Я? — Говард выглянул в приемную. — А, — тотчас воскликнул он, — да какая же это мисс Дженни Джойс! Это просто Дженни. Здравствуйте, милая девушка, я не забыл своего обещания, но сейчас! Вы понимаете, что сейчас не до того, чтобы водить вас по институту. Мы ломаем голову над чертовски трудной проблемой — как поймать феррофага.

— Как известно, — слышался из-за двери густой бас, — угол между направлениями распространения волны и магнитного поля соответствует нарушениям скорости движения среды и напряженности…

— Слышите, Дженни?

— Слышу, хотя ничего не понимаю… а вы понимаете?

Говард засмеялся:

— Не совсем. Это выступает физик, специалист по магнитной гидродинамике.

— В общем случае волн значительной амплитуды… — опять донеслось из-за двери.

— Вот что, Дженни, — решительно сказал Говард, — вы видите, вернее слышите, что нам не до вас. Приходите, когда мы отобьем нашествие. До свиданья, Дженни.

Но девушка, будто не замечая его протянутой руки, не уходила. «Теперь или никогда», — подумала она. Обойдя Говарда, она с независимым видом толкнула дверь в кабинет.

— Разрешите представить вам, господа, мою юную помощницу, мисс Дженни Джойс, — несколько смущенно представил ее Говард. — Это она телефонировала о падении космического трала. В благодарность за это я ей… гм… разрешил присутствовать сегодня на нашем заседании.

Ученые переглянулись, не понимая, всерьез или в шутку он предлагает этой тощей девице принять участие в совещании Кто-то засмеялся, а Макферсон счел нужным представиться:

— Я тот самый ученый, что посылает в космос белых мышей. Много контейнеров с моими подопечными странствует по Вселенной. А вот сейчас думаю, как соорудить мышеловку для феррофагов.

— Да это же очень просто, — Дженни вскинула плечи.

— Просто? — ученые усмехнулись.

— Что тут смешного?

— Видите ли, Дженни, — сказал Говард, — феррофаги обладают мгновенной реакцией. Их не так просто поймать.

— И вы еще ни одного, ни одного не поймали?

— Ни одного.

— А я поймала!

— Знаете что, нам некогда шутить… Майкл, ведите совещание. Мы остановились на…

— Но я в самом деле поймала его, — Дженни подняла кожаную сумку и встряхнула ее. В сумке что-то забилось…

— Он проголодался, — продолжала девушка, — у вас нет тут гвоздей?

— Гвоздей?

— Я кормлю его гвоздями. Это очень удобно и дешево. Он очень милый. Кругленький такой, как мышка…

Дженни раскрыла сумку. И каждый ученый убедился, что феррофаг, таинственный неуловимый феррофаг смирно сидел на дне кожаной сумки.

Вот что рассказала Дженни:

— …От моего велосипеда осталось седло и покрышки. Позднее я нашла в канаве эту сумку. Феррофаг залез в нее и лакомился разводным ключом, винтами и гайками. Я закрыла сумку и принесла его домой. Стала кормить феррофага гвоздями… Дайте ему гвоздик, пожалуйста. Благодарю вас, господа… еще один. Достаточно. Не надо его перекармливать.

— Дженни! Вы… гений! — завопил один из ученых.

— Майкл! Надо сейчас же начать изучение феррофага. Прикажите принести бетонную камеру.

— Нужны механические зажимы! — крикнул кто-то.

— Приготовьте медные тиски!..

— Алмазные пилки!..

— Лучше сверло!..

— Как его взять?

— Будьте осторожнее!

Ученые толпились вокруг сумки. Каждому хотелось первым взять феррофага, но все не решались, а только мешали друг другу.

Удивленная Дженни обвела их взглядом:

— Разве это так трудно?

Она шагнула к красиво сервированному в углу кабинета чайному столику, взяла серебряные щипцы для колки орехов и, спокойно опустив их в сумку, зажала ими не сопротивляющегося феррофага.

— Вот так и так! — Дженни подняла над головой руку. Феррофаг тонко загудел. Ученые попятились.

— Дженни! Как вы неосторожны! — закричал Говард. — Он не может…

Он не договорил. Ему, да и всем показалось, что черный шарик начал слабо светиться.

— Берегитесь! — заорал Макферсон. — Как бы!..

Феррофаг разгорался, как бенгальская свеча, все ярче, ярче… Оглушительный звон, сотрясение — и феррофаг исчез! С полминуты в воздухе висело желтоватое облачко, но и оно растаяло.

Дженни опустила руку с щипцами.

 

10

Конец нашествия

Маленький самолет возвращался из осажденного Мадисона в Чикаго. С тех пор как феррофаги перерезали все железные дороги и терроризовали автомобилистов и велосипедистов, к великой радости авиакомпаний, воздушные рейсы стали почти единственным средством связи между городами.

Это был уже третий рейс, и пилот, устало поглядывая на часы, вел машину чуть ли не на бреющем полете.

Было любопытно и немного страшно смотреть на заброшенные насыпи железных дорог, на широкие автострады, усеянные обломками автомашин, на множество повозок на деревянных и алюминиевых колесах. Изглоданные феррофагами гордые железобетонные конструкции мостов обрушились, а через реку возил пассажиров старинный паром. Появились пешеходы с мешком за плечами, скакали всадники на конях с медными подковами…

И отовсюду: с севера и юга, с востока и запада — бурыми волнами катились к Мадисону феррофаги. С самолета было отлично видно, как мелкие стаи сливались в более крупные, как, наконец, звенящей тучей феррофаги накидывались на каждый дом, на каждый механизм, жадно ища железо… и вдруг…

Справа, слева, впереди, позади — со всех сторон почти одновременно оглушительно загремело, зазвенело, засверкало голубыми молниями.

Миллионы и миллионы взрывов!

От неожиданности пилот выпустил из рук штурвал, и самолет нырнул носом прямо в гром и свет. Только у самой земли удалось выровнять машину.

Все это продолжалось несколько секунд, не больше.

Несколько секунд и… феррофагов не стало. Ни одного!

 

11

Дженни дает интервью

Алло! Алло! Да, это я, Джон Фукс. Мне выпала честь взять интервью у девушки, взявшей в плен феррофага и тем помогшей отразить нашествие, у мисс Дженни Джойс. Вот она стоит у дверей Института космической биологии и принимает поздравления, раздает автографы и улыбается, как кинозвезда первой величины.

Минуточку, минуточку!.. Никак к ней не пробиться!.. Мисс Джойс, прошу вас ответить на несколько вопросов. Миллионы радиослушателей и телезрителей слушают вас, смотрят на вас… Мисс Джойс, как случилось, что именно вы изловили феррофага?

Голос Дженни:

— А я и не ловила. Он сам залез ко мне в сумку, после того, как съел мой велосипед.

— Вы, наверно, давно знаете мистера Говарда? Вы долго учились у него?

Голос Дженни:

— С мистером Говардом я разговаривала дважды: в день падения космического трала и сегодня.

— Это немного, мисс Дженни.

Голос Дженни (резко):

— Достаточно!

— Мисс Дженни, вы, бесспорно, сейчас самая популярная девушка в Соединенных Штатах. Думаете ли вы участвовать в конкурсе красоты? Надеетесь ли вы стать «мисс Америка»?

Голос Дженни:

— Глупости!

— Мисс Дженни! Как вы считаете, почему взорвался феррофаг?

Голос Дженни (после паузы):

— Инфаркт!

Бурная реакция среди репортеров.

— Мисс Дженни, а мистер Говард тоже так считает? Ха-ха!.. Инфаркт?

Голос Дженни:

— Мистер Говард говорит… дайте вспомнить… Да! Феррофаг оказался неоднородным по своему строению. А я как бы нащупала шов, самое слабое место. Как это? Ахиллесову пяту! Он и треснул.

— Очень, очень интересно! А почему же взорвались остальные?.. Мистер Говард не давал объяснения?

Голос Дженни (нерешительно):

— Он говорил… ну, эта самая… как ее? Детонация!.. Есть такое слово?

— Есть, есть, мисс Дженни! Безусловно, есть!

— Последний вопрос, мисс Джойс, вы, можно сказать, спасли мир от феррофагов. Что вы хотели бы в награду?

Голос Дженни:

— Хочу стать секретарем мистера Говарда!

— А он знает о вашей мечте?

— Если не знает, то я ему намекну.

На следующий день газеты США вышли под огромными шапками:

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО СПАСЕНО!

НАШЕСТВИЕ ФЕРРОФАЕОВ ОКОНЧИЛОСЬ!

ПАНИКА НА БИРЖЕ!

КАРТЕЛЬ «ЧИЛИЙСКАЯ МЕДЬ» ПЕРЕЖИВАЕТ КРИЗИС!

СТО САМОУБИЙСТВ ЗА ЧАС!

ПОКУПАЙТЕ АКЦИИ СТАЛЕЛИТЕЙНЫХ КОМПАНИЙ!

ЕСЛИ ХОТИТЕ СТАТЬ МИЛЛИОНЕРОМ, ПОКУПАЙТЕ АКЦИИ СТАЛЕЛИТЕЙНЫХ КОМПАНИЙ!

Вот и вся история о нашествии феррофагов!

Она полностью согласуется с сообщениями правдивейшего репортера Соединенных Штатов Америки Джона Фукса.