1. Здравствуй, Гр-р!
Меня разбудил голос Громова. Пока я соображала, где нахожусь, который час и вообще, как меня зовут, Гр-р уже дошел до палаты, не переставая с кем-то ругаться:
— Я ее заберу… Вот вы сейчас ее посмотрите, и я ее заберу… А что вы еще делаете? Капельница? Капельница вчера была! ЭКГ? Везите аппарат, снимайте… Да она у вас не ела со вчерашнего дня, спит сутки… Завтрак пропустила — что, посмотреть нельзя было, что с человеком? Уже обед скоро… Вы к ней в палату когда заходили? Вот и я о том же…
Дверь открылась. Я сидела на больничной койке и чувствовала, что улыбаюсь, как вполне созревшая идиотка, шире ушей, и мою улыбку видно, наверное, с затылка.
— Здравствуй, Гр-р!
— Ты как?
— Тебя слушаю… Хорошо…
— Где болит?
— Нигде…
— Спину покажи…
Оказывается, левую руку поднимать больно.
— Кровоподтек на полспины… Ничего, это пройдет. Ребра целые, позвоночник в норме. Пашку я отпустил — он возле палаты ночью дежурил. Домой сейчас поедем — я тебе одежду привез.
— Какие новости?
— Потом расскажу — не здесь.
Пока мне снимали кардиограмму да пока расшифровывали, Гр-р совсем извелся. Не думала, что он может так психовать. Во мне, наверное, еще бродило снотворное — или что там в меня напустили, потому что мое спокойствие было совершенно неестественным — как будто я сижу в аквариуме и окружающее через воду вижу…
Гр-р снова поругался с врачом, который настаивал, что я должна еще "пару дней понаблюдаться".
— Я за ней сам буду наблюдать — с большей пользой… Вообще-то можно спросить и мою жену — желает ли она здесь оставаться…
Я помотала головой — нет, не желает…
Доктор махнул рукой и вышел. Гр-р вытряс из пакета на постель кучу тряпок. Я сняла больничную сорочку, надела на голое тело свитер, натянула трусики и джинсы. Никаких башмаков в пакете, который притащил Громов, не было — как и куртки. Гр-р чертыхнулся, побросал лишние вещи в пакет, вручил его мне, снял с себя куртку, завернул меня, взял на руки и понес — по длинному больничному коридору, мимо сестринских постов, мимо прохаживающихся больных, мимо нянек с утками и со швабрами — к выходу, где нас ждал джип.
Громов сгрузил меня на заднее сидение и погнал по главной улице Энска.
— Гр-р, а где моя одежда, в которой я вчера была?
— Дома. Но вряд ли ты это будешь носить — из жакета приличный клок выдран… У Кати беретта была — девять миллиметров калибр.
— Да и бог с ним, с жакетом… Я думала, может, его в больнице забыли. А сумка?
— Тоже дома, бумагами набитая, не знаю, что в ней…
Тут я вспомнила, что сегодня должны были привезти мои вещи…
— Гринь, а контейнер-то…
— Не переживай, все уже дома… Я познакомился с Перепетуей… Кошка от нее не отходит…
— Как хорошо, оказывается, быть замужней дамой…
— А ты еще не хотела, и я тебя уговаривал…
— Зато я знаю, как мы решим нашу жилищную проблему…
Жилищная проблема — это не всегда нехватка квадратных метров. В нашем случае их было с избытком. Конечно, идеальный вариант — построить общий дом с нуля. Но это не наш вариант — у нас нет столько времени…
— Я так понимаю, заседание малого Совнаркома можно считать открытым…
— Правильно понимаешь…
— И…
— …и мы сделаем еще одну лестницу — из твоей квартиры в мою. Как сообщающиеся сосуды…
Про сообщающиеся сосуды — это оттуда, из девятьсот девятого года навеяло…
— Гениально! Как ты додумалась?
— Наверное, надо было, чтобы меня хорошенько стукнуло…
— Теперь я знаю, что делать, чтобы ты выдала креативную идею…
— Балда…
— Ну, не совсем же… Я, например, придумал, кто тебе поможет поддерживать порядок в сообщающихся сосудах…
— И кто? — спросила я с подозрением, потому что терпеть не могу, когда кто-то лазит по моим кастрюлям и трогает мой веник.
— Вера Захаровна. Я ее знаю лет пятнадцать уже. Еще при моих стариках была, потом мое холостяцкое хозяйство вела, в конторе сейчас главная по чистоте. Нормальная тетка: куда не просят, не лезет, все умеет. А ты как представляешь себе жизнь на шестистах квадратных метрах без помощницы по хозяйству? Я хочу, чтобы у тебя было время держать в руках еще что-нибудь, кроме швабры… Завтра Захаровна придет — поговоришь, посмотришь… Она, кстати, обед нам оставила — пельмени собственного изготовления…
Поздравь себя, Нина, твой дятел становится мужем и проявляет заботу о дупле…
2. Хорошо — и еще лучше.
— Сначала — обед, — заявил Гр-р, засунув меня дома в тапки.
— Нет, сначала — душ, — сказала я, раздеваясь на ходу.
— Подожди, а я?
— А тебе зачем?
— Сейчас узнаешь…
Почти сутки без Гр-р — это немыслимо…
На обед у нас были пельмени. Настоящие сибирские. От Веры Захаровны. Хороший человек Вера Захаровна, потому что плохой такие пельмени не слепит… Еще был томатный сок. И много солнца. Мы открыли окно, и залетевший апрельский ветер подбросил домового к потолку. Тюня, теперь в розовой шубке, взмахивала ручками, будто плыла по воздуху. Я засмеялась.
— Ты чего? — удивился Гр-р.
— Хорошо…
— Сейчас будет еще лучше.
Мы поднялись в мансарду. Громов успел разжечь камин, пока варились пельмени. Содержимое контейнера аккуратно сложено в уголке — только ящик с Перепетуей Гр-р вскрыл, и кукла сидела на рояле. Она прекрасно доехала. Морковка свернулась калачиком рядом.
— У тебя мольберт — ты пишешь маслом?
— Как дилетант, для себя…
— Работы же есть? Покажи…
Я нашла нужную коробку. Гр-р долго рассматривал мои холсты и отложил один — старая улочка восточного города, солнце, тень от чинары на белой стене.
— Подари мне это… Я повешу в своем кабинете…
— Да хоть все забирай… Давай подпишу…
Я нашла фломастер и написала на обороте: "Моему Гр-р. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕГДА. Нина"
Потом Гр-р обманом завлек меня на шкуру у камина, и я увидела, как деликатная Тюня выезжает на Морковке из мансарды. Мы остались одни — ни домовых, ни кошек…
А еще потом мы, сидя на тигре, смотрели на огонь, и, по выражению Гр-р, я устроила ему форменный допрос:
— Что было, когда Катя выстрелила? — мне хотелось знать, что происходило, пока я была в отключке и торчала в больнице с капельницей.
— Ты упала… Сразу крики, неразбериха, толпа вся мечется — непонятно, откуда стреляли, и будут ли еще стрелять… Я всех растолкал, подбежал к тебе, Пашке кричу, чтоб в "запор" стрелял. Ты лицом вниз лежишь. На жакете, на спине, — дыра. Я в "скорую" звоню — ничего сказать не могу… Серега телефон отобрал, сам сказал, куда ехать… А Пашка уже за "запорожцем" гнался. Палил по колесам — не попал… Но это я тебе рассказывал… Потом Андрей приехал — врач, ты его знаешь. Я сам тебя в "скорую" отнес… Ты в себя пришла, а потом опять… Я думал — все. Думал, машину эту, неотложку, разнесу… Андрей в чувство меня привел — по морде съездил… Отвезли тебя в эту чертову больницу…
— Гриш, а ты знал, что у нее есть пистолет?
— Догадывался. Когда начали об этой Кате сведения собирать, много чего выяснилось: и что она умеет стрелять, и не просто умеет, а даже призовые места брала в соревнованиях. Мать ее с детства по секциям таскала, хотела, чтобы Катя себя ущемленной не чувствовала. У этой Кати прямо-таки талант обнаружился — из любого огнестрельного оружия могла попасть в яблочко. Талант… Только с головой не дружила… С Наташкой я по телефону разговаривал — нашел Витек ее координаты в Москве — она мне и порассказала… ужасы нашего городка. Наталье лет тридцать было, когда их мать, с которой Катя жила, умерла. Наташе пришлось сестру к себе взять. Катя всегда Наташе завидовала, что у той и красота, и здоровье, и мужики. А как стали жить вместе, эта зависть превратилась в навязчивую идею. Катя совсем обезумела: травилась, вены резала… Наташка не могла и думать мужика привести, потому что Катя требовала, чтобы тот и с ней спал… Сцены устраивала — Шекспир бы обзавидовался. И надо было так случиться, что, когда Наташа уехала на эти свои курсы, Катя нашла ее дневник — времен школы еще, девические записки, а там все про нас троих, дураков озабоченных, да про ее шалости с нами. Ну, тут у Кати крышу и сорвало окончательно, и началось… Сейчас психиатры с ней работают, похоже, там серьезные нарушения.
— Значит, нашли ее? Тебе мой рисунок хоть чуть-чуть помог?
— Еще как помог! Да без этого рисунка ее, может, и не нашли бы. Я думал-думал, что это за место такое, чтобы стены такие толстые, ничего похожего не знаю. Принес в контору, всем показал… Витек и вспомнил, что его матушка каждый год в какой-то монастырь — здесь, в наших лесах — ездит. И вроде как, да, такие там стены и есть. Остальное — дело техники. Ментам сообщили, они бригаду подняли, мы за ними… Классное, кстати, место… Такая красота — обязательно свожу тебя туда… А когда эту сумасшедшую брали, она умудрилась двоих ранить — по ногам стреляла.
— Получается, по Гале поминки не справили?
— Да нет, чуть позже собрались… Но я, естественно, не был…
Гр-р замолчал. Я чувствовала, что он сомневается, говорить дальше или нет, и обняла его, чтобы ему было проще сказать.
— А еще… Знаешь, со Шпинделем я помирился… Сонька от него вчера ушла — был у нее в запасе какой-то… Вовке эсэмэску отстучала — типа "прощай, не пиши, не звони". Из больницы прямиком за границу и смылась — в жаркие страны…
Всего-то? А я уж думала…
— Гр-р, ты поможешь мне разобрать архив Луизы — все эти тетрадки, письма… Вдруг там что-нибудь о прадедушках есть?
— Да, моя радость… Если с тобой — то я готов делать что угодно, хоть крестиком вышивать…
3. Сюрприз от Перепетуи.
Гр-р встал, чтобы подбросить в камин дрова… Я тоже поднялась — размяться. Подошла к роялю. Мне показалось, что платье и чулочки Перепетуи можно было бы и выстирать. Я сняла с куклы одежду. Старинная кукла — сейчас так не делают, чтобы тело тряпичное, опилками набитое, а руки-ноги-голова — фарфоровые. Тут я заметила, что на спинке куклы шов разошелся. Похоже, его уже пытались чинить, но не очень умело — просто зашили через край, не заботясь о красоте стежков. Я нашла коробку со швейными принадлежностями, распорола некрасивый шов и обнаружила в прорехе посторонний предмет — нечто, завернутое в кусочек белого шелка. Я потянула за кончик, и синий камушек, блеснув, покатился по крышке рояля.
— Гриша, ты хотел посмотреть на Царя Ночи… Иди сюда…
У меня на ладони лежал тот самый, сказочно дорогой, огромный синий бриллиант, один, без ожерелья, даже без оправы… Кто и когда спрятал бриллиант в куклу — неизвестно. Но точно — не моя бабушка. Она похищала Перепетую ради самой Перепетуи. Видимо, после смерти Полины камень каким-то образом оказался у Анны. Или сама Полина для чего-то зашила его в кукле — вдруг из вредности от мужа спрятала, но умерла скоропостижно, и ничего никому не успела объяснить…
— И что ты хочешь с ним делать? — Гр-р смотрел на огонь сквозь бриллиант.
— Вообще-то это Шпинделя камень — он же был отдан Полине, а Полина — прабабка Володи.
— Ты хочешь подарить Вовке состояние?
— Гр-р, это не наше…
— Так ты же нашла!..
— Но я знаю, что это не мое!
— А я бы замылил…
Вот уж не поверю…
— Давай отдадим — и чем быстрее, тем лучше…
— Тогда я позвоню, чтобы Шпиндель пришел… Проверим его на вшивость. Как там? Единожды солгав…
— Он же твой друг — был и есть… А все зло — от баб…
— А ты-то откуда знаешь?
— Любимое изречение Шпинделей…
И Гр-р пошел звонить Вовке.
Шпиндель примчался через пятнадцать минут — с огромной сумкой деликатесов. Ампирный столик Луизы мужики подтащили поближе к камину, из коробок со всякой всячиной, которую еще предстоит разобрать, я достала собственноручно вышитую скатерть и старый бабушкин сервиз. Шпиндель не доверил никому сервировку и накрыл стол сам. Он, конечно, выдвигал всякие гипотезы относительно того, зачем он здесь, например, отметить его с Громовым примирение. Или отпраздновать наше с Громовым бракосочетание. Или мое спасение. Я спросила, что знает Шпиндель о Царе Ночи. Оказалось — ничего. Шпиндель сказал правду. Это было видно и невооруженным глазом, но я для верности нажала на свою синюю кнопку и пару минут сканировала Вовкины мысли. Меня Шпиндель по-прежнему считал чем-то вроде шарлатанки, но раз Гришке я так уж нравлюсь, что он даже женился, то пусть… И вообще, на девяносто процентов голова ресторатора была занята воспоминаниями о жарких прелестях сбежавшей Соньки.
Тогда я рассказала Володе все, что знала о наших прадедушках и прабабушках, — начиная с того ноябрьского дня 1909 года, когда я впервые была Анной и нашла ее жениха в луже крови. Гр-р не давал мне, как он выразился, "съехать с магистральной линии повествования":
— Знаю я тебя! Увлечешься, и мы будем слушать, какого фасона панталоны носили дамы в 1909 году. Это жуть как интересно, но тогда до сути мы доберемся к первому мая…
Шпиндель готов был слушать и про панталоны, но, понукаемая непреклонным Гр-р, я быстро закруглилась и показала мужикам те копии, которые сделала музейная дама. Теперь я уверена, что моя прабабка была верна Закревскому до конца и подарила Сурмину кольцо со звездчатым сапфиром, только согласившись стать его женой. Почему он расстался с ним, уходя в Белую армию? На этот вопрос уже не сможет ответить никто.
Гришка с Вовкой пустились в пространные рассуждения о том, можно ли считать доказанным обвинение прадедушки Шпинделя в убийстве — на основании только моих сомнительных показаний. Я знала, что ни к каким выводам они не придут, поэтому сказала: "Брек!".
— Вот Царь Ночи, — я протянула Вовке камень. — Он твой…
— Нет, — возразил Володя. — Он в равной степени и твой и мой. Мы его разделим — продадим с аукциона, а деньги — пополам. У него будет новая жизнь…
Нас всех ждала новая жизнь. Даже ту музейную даму — они со Шпинделем просто созданы друг для друга, хотя пока об этом не догадываются.
На Морковку опять напало кошачье безумие, и после облета мансарды она взлетела на пока пустой стеллаж. На этот раз Тюня не играла с Морковкой в догонялки, а чинно сидела на самой верхней полке, свесив маленькие розовые ножки — опять поменяла цвет.
— О, — закричал Вовка. — Это же моя кошка! Откуда она у вас? Она пропала, после того как Соня носила ее в ветклинику.
— А теперь это наша кошка, — сказал Громов. — Она у нас тут… летает. Никому ее не отдам…
Морковка перелетела на плечо Гр-р и, уткнувшись носом ему в ухо, спела кошачью серенаду.
Нет, вы подумайте, до меня только сейчас дошло: она давно знает, где у Гр-р кнопка "Пуск"!
Какого лешего?