1. Я просыпаюсь и понимаю, наконец, кого мне напоминал Сурмин.

Проснулась я с ощущением, что не спала вовсе. Лежать было страшно неловко, в лицо светило солнце, но глаза открывать не хотелось — пропади они пропадом, эти проблемы… Доктор грозился собрать сегодня консилиум… А еще надо с Аделиной потолковать… Я обдумывала план действий — хотя бы примерный, потому что пока не разобралась во взаимоотношениях окружавших меня людей. И тут… Тут я понимаю, что меня больше не окружает тишина: я слышу обычный шум городской улицы, вот хлопнула дверь подъезда, шаги по лестнице — я даже знаю, чьи это шаги… Открываю глаза, боясь обмануться в своих предположениях… Я вернулась! Вот они, мои дорогие ручки! Вот оно, мое окно, через которое лупит мартовское солнце! Вот кусты сирени под окном! Не знаю, какого цвета ее кисти, но, надеюсь, увижу — какие наши годы! Звонок — новая дверь и кнопка звонка — следствие начавшегося еще осенью ремонта… Это Гр-р пожаловал — его шаги. Интересно, зачем? Я плохо соображала, когда шла открывать ему дверь, иначе сначала посмотрела бы на себя в зеркало, хотя бы мельком, хоть одним глазком! По взгляду Гр-р я поняла, что у меня что-то сильно не так с одеждой: видавший всякие виды хозяин "Грома" застыл с открытым ртом. Я сначала велела ему закрыть рот и войти, а потом уже оглядела себя: Анна оделась (ясно же, что это не я сама!), следуя своим представлениям о том, как должна выглядеть дама. Джинсы и футболка, бывшие на мне вчера, ее не устроили, и она основательно перетряхнула мой гардероб, чтобы одеться по своему вкусу. Представляю ее разочарование — ни корсета, ни панталон с оборками, ни платьев с декольте… Анна не нашла ничего лучшего, чем мой махровый халат — самый длинный из всех, что мне когда-то попадались. Из-за длины я его и купила, закрыв глаза на цвет — халат был малиново-красный, как мартышкина задница. Пусть бы халат, даже такого убийственного окраса — неглиже дома — это нормально. Так нет же! Под халатом, который я даже и не собиралась запахивать, потому что еще была не в себе, виднелся жемчужно-серый топ, носимый мной с пиджаком, если нужен был официоз, например, при посещении редакций. Но и топ сошел бы за легкомысленный домашний наряд, если бы Анна не напялила поверх топа мой дорогущий черный бюстгальтер, сберегаемый для экстренных случаев. Барышня серьезно покопалась в моих вещах, так как выудила из недр шифоньера льняные бермуды, засунутые мной подальше в ожидании лета. На бермуды она натянула колготки… Вы когда-нибудь видели даму в колготках поверх штанов? По уровню потрясения это зрелище сравнимо разве что с видом мужика в кожаном плаще, засунутом в треники. Но на этом Анна не успокоилась и украсила себя, то есть меня, черными стрингами, нацепив их на колготки. Это кружевное безобразие когда-то подарила мне одна развеселая подруга, намекая на намечавшийся у меня роман. Но романа не вышло, и я так и не научилась носить стринги. Немудрено, что мне было неудобно лежать — меня давило и в меня врезалось все, что могло давить и врезаться. Зеркало в прихожей, в которое я все-таки посмотрелась, поплотнее запахнув халат, показало, что Анна добралась и до моей косметики, но в этой области ее эксперименты были значительно скромнее, и, по сравнению с экстравагантным нарядом, мой макияж оказался слабой попыткой изобразить на лице шедевр Пикассо голубого периода — Анна поменяла местами губную помаду и тени. Интересно, покидала ли она в таком виде пределы квартиры… Если да, то репутация городской сумасшедшей мне обеспечена. А если Гр-р будет и дальше пялиться на мой халат в надежде получше рассмотреть то, что под ним, ничто не сможет убедить его в моей нормальности…

Впихнув мужика в гостиную, я понеслась умываться и переодеваться, придумывая на ходу, как объяснить мой внешний вид и мое вчерашнее поведение — наверняка он и пришел потому, что вчера я, то есть, конечно, Анна, отмочила что-нибудь из ряда вон. Но я так и не смогла ничего придумать. Гр-р избавил меня от необходимости что-то изобретать:

— Что происходит? Если бы вы и сегодня продолжали кричать, как вчера, я бы вызвал спецбригаду… До вчерашнего дня я и не подозревал, что вы…

— …с приветом? Ну-ну, не стесняйтесь, говорите! Вы же это хотели сказать?

— Да я вообще подумал, что вас убивают — вы так орали, на набережной было слышно! Я примчался — с пистолетом, между прочим, — давай стучать в дверь, вы заявили, что ни в чем не нуждаетесь, и прогнали меня… Правда, вы больше не кричали, а то я бы дверь разнес… Никаких звуков потом, полнейшая тишина… Похоже, в квартире, кроме вас, никого не было. Я пытался звонить на домашний — вы трубку снимали, но молчали. На мобильный звоню — глухо, как в танке. И что это все значит?

Что я должна была ему ответить? Поведать, как обнаружила труп в 1909 году?

— На меня напала мышь… Потом я на нее охотилась… Ну, и вопила от страха…

— Так я и поверил… Нет тут мышей — Тюнин кот давно всех переловил, да и вас мышкой не напугаешь, а вопили вы действительно от страха, я же слышал. Что произошло?

Так я тебе и рассказала…

Как можно заставить мужчину отвлечься от неприятной темы? Правильно, предложить ему поесть. Что я и сделала. У меня хватило ума оставить его в гостиной и в одиночестве прошествовать на кухню — я начала подозревать, что Анна не очень-то старалась поддерживать в моем доме порядок, и оказалась права: холодильник стоял с открытыми дверями, а его содержимое разбросано по столам, подоконнику и полу. Йогурты в продырявленных баночках. Липкие лужи вокруг соков в пакетах, проткнутых вилкой с четырех сторон. Развороченная колбаса — а там-то что искать? Колбасы она что ли никогда не видела? Моим стратегическим запасам также был нанесен урон, о чем говорили выпотрошенные пачки мюсли, макарон и крекеров. Видно, Анна искала чего бы покушать. На соках, йогуртах, твороге и морковке — не считая четвертинки ржаного батона и крекеров — вполне можно было продержаться сутки, но она предпочла уничтожение продуктов их поеданию. На этом поле битвы за пропитание с трудом удалось найти кофе, хлеб и сахар. Я порадовалась, что моя газовая плита снабжена функцией автоперекрывания газа, если отсутствует пламя в горелках, — иначе мне некуда было бы возвращаться. И не в кого — все краны на плите были открыты.

Пока закипала вода для кофе, я открыла баночку копченых сардинок и соорудила бутерброды.

Гр-р все рвался мне помочь, но пускать его на кухню было нельзя — объяснить, как возник этот странный хаос, невозможно — ни один человек не поверит ни в какую версию, только в сумасшествие хозяйки. А кто еще, кроме ненормальных, догадается тыкать вилкой в пакеты с соком?

Даже с чашкой кофе в руке Гр-р продолжал гнуть свое:

— Если еще такое повторится, я выломаю дверь…

Видимо, его беспокоила мысль о том, что я не в своем уме, поэтому он, явно подбирая слова, чтобы не вызвать у меня новый приступ сумасшествия, произнес, глядя в сторону:

— А, может, вам к доктору сходить… У меня есть один психотерапевт знакомый — хороший специалист, за границей учился… Я его к вам даже привезти могу — поговорите с ним, может, лекарство какое-то надо… или в больницу лечь…

Ага, психотерапевт… Уж сразу тогда к психиатру… Чтобы он тоже нашел у меня какую-нибудь деменцию… Громова надо было выставить во что бы то ни стало — мне нужно срочно залезть в Интернет, чтобы, наконец, узнать, что такое эта деменция прекокс. И вообще, неплохо было бы привести в порядок свои мысли, а заодно и квартиру. Ну, Анна, дрянь маленькая, какого лешего надо было устраивать весь этот бардак! Сидела бы тихо… Тихо… Телевизор, когда я ползала по зеркалу с тряпкой, перед тем как попасть в 1909 год, работал, а когда я проснулась сегодня утром, телевизора слышно не было… Или было?

— Григорий Романович, вы сегодня мой телевизор не выключали?

Зря я спросила, вон как посмотрел на меня — как на чокнутую…

— Да он же у вас не работал…

Гр-р утвердился в мысли, что доктор мне необходим, — забыть, работал ли с утра телевизор… Конечно, подумал, что я свихнулась. Эх…

— Будем считать, что у меня появилась маленькая тайна… Когда-нибудь, возможно, и скоро, я объясню, что произошло. Даю честное слово, никакого криминала… И сумасшедшая я не больше вашего… А давайте выпьем на брудершафт! — вдруг ляпнула я совершенно неожиданно для себя.

Я открыла дверцу бара — все напитки на месте, Анна их не тронула. Обалдевший Гр-р молча принял от меня коньяк, привстал, чтобы мне было удобнее поднести свой фужер к губам, и также молча слегка коснулся моих губ своими.

— Ну, нет, это не поцелуй! — возмутилась я. Ежу понятно, что это была шутка, но меня тут же сгребли в охапку… Губы у Громова оказались сухими и горячими, и я сто раз назвала себя идиоткой, потому что не представляла, что делать дальше — не в постель же с ним укладываться, к этому я не была готова. По крайней мере, сейчас, только что явившись из прошлого. Он сам отпустил меня, хотя я и не вырывалась.

— Ну, я пошел… — сообщил Гр-р и, ухмыльнувшись, посмотрел мне в глаза.

Японский городовой! Вот кого мне напоминал Сурмин! Громова! И как я не догадалась там, в 1909 году? Те же глаза, та же линия рта — только у Сурмина она чуть мягче, но отрасти Громов бакенбарды — или обрейся наголо Сурмин — почти одно лицо, конечно, с поправкой на возраст…

— И не надо меня провожать, Нина… А вечером я к тебе загляну… Можно?

Конечно, можно… Или я должна была сказать нет?

2. Я продолжаю уборку, принимаю меры безопасности и прихожу к выводу, что мобильный телефон — вовсе не благо цивилизации.

Закрыв за Громовым дверь, я побрела на кухню — устранять последствия нахождения Анны в двадцать первом веке. Я и не подозревала, что за сутки можно устроить такой погром во вполне приличной квартире. Я не фанат чистоты, но стараюсь поддерживать порядок, и периодически устраиваю тотальную уборку. Обмен телами (знать бы, как это называется по науке!) случился, когда во мне в очередной раз проснулась Синдерелла. Так что сейчас мне остается продолжить прерванный процесс наведения чистоты. Наверху ничего делать не надо — там ремонт. Хорошо, что сейчас как раз пауза — рабочих, которых привел с какой-то стройки все тот же Гр-р, перебросили на другой объект, откуда далеко сюда ездить, и продолжать свои упражнения с гипсокартоном и штукатуркой они будут у меня только через неделю. Не представляю, что было бы, если бы Анна — в моем теле! — устроила свое шоу при них! Сгрузив в мусорные пакеты испорченные продукты, отскоблив со столешниц, пола и подоконника пищевые кляксы, я составила список того, что следует купить, — еды у меня почти не осталось, так, пара рыбных консервов да банка кукурузы — изрядно помятые. Похоже, Анна стучала по ним скалкой и молотком для отбивания мяса — эти орудия я нашла рядом с банками, и вмятины на банках вполне им соответствовали. Пыталась открыть?

Вот интересно, если на раздобытки со списком послать Громова, что он принесет? Как он поведет себя в ситуации, когда какой-нибудь необходимый продукт будет отсутствовать? Мой бывший муж научился решать эту проблему только с появлением сотового телефона — звонил мне и спрашивал, что делать. Я набрала номер "Грома". Гр-р был на месте и согласился закупить для меня провиант. И никаких — "деньги потом"! Рано ему еще оплачивать мои расходы!

Теперь спальня. Там все как было — разве что разбросанная одежда. Собираю с пола тряпки. И понимаю, что боюсь приближаться к зеркалу. Первое, что приходит в голову, — закрыть зеркало, набросив на него простыню или штору. Но тогда придется снова вступать с ним в контакт. А где гарантия, что я не буду в это время думать об Анне? Как Луиза сказала, так и случилось — я вытирала зеркало с мыслями об Анне, вот меня туда, в 1909 год, и швырнуло… Я уже ни капли не сомневалась, что виной всему именно зеркало. А что меня вернуло назад? Ни в какое зеркало я в тот момент не смотрелась — спала сном праведницы. Сработало определенное сновидение? Или был исчерпан лимит времени, отведенный на обитание в чужом теле? Непонятно. Еще непонятнее, как я прожила бок о бок с зеркалом почти шесть месяцев, и ничего не случилось. Не думала об Анне? В том-то и дело, что думала, и даже довольно часто — интересно же было, кто такая Анна. А теперь, после моего путешествия в чужую жизнь, Анна вообще не выходит из головы, без конца думаю, что с ней сейчас. Выходит, что прошлое никуда не делось, а существует где-то, параллельно с нашей жизнью, раз я смогла попасть туда и вернуться?

Я вспомнила, что в мансарде — вслед за Луизой и Гр-р второй уровень своей квартиры я стала называть мансардой, — я видела ширму. Если ширму привести в порядок, то можно задвинуть ею зеркало, и я не буду в нем отражаться. Почему-то мне хотелось верить, что таким образом я смогу обезопасить себя от неожиданных перемещений. Я с удовольствием оглядела свою мансарду, представляя, какой она будет после ремонта — я собиралась устроить здесь нечто вроде студии, чтобы начать, наконец, серьезно учиться живописи — хватит дилетантски марать холсты…. Хотя какая это мансарда! Мансарда — нечто вроде голубятни, а то, что невесть за какие заслуги досталось мне, — просторное помещение с огромным полукруглым окном от пола до потолка.

Рабочие разобрали уже почти все лишние стены, но мусор еще не вынесли. Перешагивая через куски штукатурки и обломки кирпичей, я обогнула целый остров замотанных в пленку и бумагу вещей, оставшихся от Луизы, — ампирные стулья и шкафчики, стол, рояль, над которым рабочие соорудили настоящий шалаш из досок, — и наконец добралась до ширмы, оказавшейся на удивление легкой. Без особых усилий я стащила ее вниз. Конечно, вынуть шелк из деревянных рам, чтобы выстирать, не получится. Ткань выцвела и кое-где протерлась, лак осыпался, нескольких планок не хватало — надо искать мастера и отдавать ширму на реставрацию. Пока я вытирала многочисленные деревянные завитки, у меня случился приступ дежа вю: я уже трогала эту ширму! Не далее как вчера… Правда, тогда она была новенькой… Но это понятно: с тех пор прошло сто лет, и время оставило на ней свои царапины…

Проснувшееся шестое чувство заявило, что ширма из квартиры Анны. Это шестое чувство имело вполне определенный вкус — вкус медной монеты. Случилось это в начале летних каникул между моим четвертым и пятым классом, когда я "проходила практику" — так назывался во времена моего детства бесплатный труд учащихся по благоустройству школьной территории. Мне досталось высаживать цветочную рассаду в только что разбитые клумбы, для которых специально была привезена земля. Я делала палочкой в клумбе ямку, опускала в нее вялый росток и приминала вокруг него землю. В пятой или шестой такой ямке я нашла старинную монету — размером почти с пятак, черно-зеленую и тяжелую. Вполне продвинутый для своего времени ребенок, читающий книги и посещающий музеи, я сообразила, что стала обладательницей весьма ценной вещи. Я как могла оттерла монету — покидать клумбу строго-настрого запрещалось, и о том, чтобы находку отнести домой или хотя бы вымыть, не могло быть речи. Так как карманов у меня не оказалось — ну, ни одного! — а потерять такую ценную вещь жалко, пришлось засунуть монету за щеку. Часа через полтора мне стало плохо. Чем больше я проделывала ямок в клумбе, держа монету во рту, тем хуже мне становилось. Ботаничка, командовавшая посадками, велела мне, позеленевшей и шатающейся, идти домой — хорошо, что дом был в пяти минутах от школы. И хорошо, что дома случайно оказался отец, а то неизвестно, чем бы кончилась история с монетой. Уже замужней дамой я узнала, что стала обладательницей римского дупондия времен императора Нерона, и монете почти две тысячи лет. В больнице меня откачали — совершенно не помню, каким образом. Но зато с тех самых пор любые проявления интуиции, предчувствие, шестое чувство — назовите, как хотите — почему-то имеет для меня вкус окислившейся меди.

Отгородившись от зеркала, я с максимальной скоростью начала распихивать по полкам шкафа раскиданную Анной одежду, ощущая во рту противный металлический привкус. Уж очень сильно изменилась моя жизнь с того самого сентября, когда я впервые перешагнула порог этой квартиры, и интуиция подсказывала мне, что это далеко не конец моих приключений.

Я вспомнила похороны Луизы, какие-то старушки на скромных поминках, плачущая Тюня — в неизменном плюшевом жакете даже за столом. Как сказал Гр-р, Луиза утверждала, что Тюня была горничной еще у ее бабушки, и, значит, Тюне лет сто двадцать, а то и больше. Если, конечно, это та самая Тюня, в чем Громов уверен не был — паспорта ее он никогда не видел. Квартира Тюни на первом этаже — крохотная комната с малюсенькой кухней — подарок все той же Луизы. Самое удивительное, что Тюня — единственная, кто помогал Луизе по хозяйству — мадам Закревская, кроме Тюни, Громова и врачей из местной поликлиники, вот уже год никого в свою квартиру не пускала и сама из дому почти не выходила. С поручениями Луиза посылала Тюню. В сто с гаком лет бегать по магазинам? Готовить? Мыть пол? Стирать? Пусть даже на стиральной машине, но сушить, гладить — на это тоже надо силы. А в квартире Луизы было не по-стариковски чисто, пахло свежим бельем, сдобой и хорошим кофе. Настолько чисто и хорошо, что я не задумываясь осталась там с первого дня своего приезда в Энск. Когда я отдала Тюне деньги, что оставила ей Луиза, старушка опять прослезилась и, глядя куда-то в угол, прошептала: "Да зачем мне… И потратить-то не успею… Она же знала…" Я попыталась заглянуть ей в лицо — худенькая, согнутая, в морщинах, но ни глаз, ни волос, ни рук я не рассмотрела: она все время отворачивалась или смотрела в пол, платок надвинут на глаза, а руки засунуты в плюшевые рукава, как в муфту. Ходит быстро, никаких палочек, костыликов, батожков… Речь связная — нет и намека на старческий маразм, которому пора бы уж и проявиться… Наверное, прав Громов, и Тюня не та, за кого себя выдает. Видно, настало время с этой Тюней побеседовать… Наверняка она в курсе всех дел покойной Луизы Ивановны и сможет объяснить, что за зеркало мне досталось.

Звонок в дверь прервал мои размышления — это Гр-р. Быстро же он… Громов припер кучу пакетов, набитых снедью, — надо отложить уборку и заняться продуктами. Но Гр-р уже протопал на кухню и по-хозяйски забивал едой холодильник и шкафы:

— Все по твоему списку… Не мог пройти мимо курицы… Еще ты мандарины не написала, но я решил проявить инициативу. Надеюсь, аллергии на них у тебя нет? Сдача на столе…

— Сделал доброе дело — и иди себе работай! Откуда ты знаешь, где что у меня должно лежать? Я же не найду потом ничего! — пробурчала я, думая, что один поцелуй не дает ему права распоряжаться в моем доме…

Громову было наплевать на мои амбиции — он просто светился от счастья, носясь по моей кухне:

— Во-первых, я прекрасно знаю, где у тебя что, — я же детектив, у меня память феноменальная. Стоит раз увидеть, и я все запомнил. Во-вторых, пока мне не позвонят, я свободен. Могу и не работать. В-третьих, мне нравится быть у тебя… рядом с тобой… Если честно, я не надеялся, что это возможно…

Конечно, я развесила уши — ждала, что еще он скажет. Любой женщине приятно слышать слова признания — особенно от человека, который нравится. Приятно — сколько бы ей ни было лет, и как бы ни предостерегал ее от ошибок внутренний голос. Желание любви никаким жизненным опытом не убить… Но тут завыл мобильник Громова — из кучи возможных сигналов Гр-р выбрал рев пожарной сирены, — и по выражению лица владельца детективного агентства я поняла, что объяснение в любви придется выслушать в другой раз — и возможно, даже не сегодня вечером. Надо отдать должное Громову: прежде чем уйти, он поцеловал меня, и этот поцелуй был не второпях. И кто только придумал эти сотовые телефоны!

3. Я думаю о Гр-р и не только.

Я сидела на подоконнике в спальне, ела мандарины, принесенные Гр-р, и смотрела в окно. Редкие прохожие брели по своим делам, подняв воротники и уткнув носы в шарфы, — март в Сибири — это еще зима. В голове у меня был полнейший хаос. Влюбилась на старости лет… А что влюбилась, сомнений не было — уж я-то себя знаю… Я спокойно жила-поживала, благополучно избегая любовных связей, на триста процентов уверенная в том, что делаю это потому, что жизнь с мужиком имеет гораздо больше минусов, чем плюсов. Каждый мужчина из тех, что набивался ко мне в сожители или даже в мужья, был уверен, что я должна разрыдаться от счастья, получив такое сокровище. А я сразу начинала прикидывать, насколько осложнится мое безмятежное бытие, если моим спутником жизни станет это существо, даже не скрывающее кучи своих дефектов, изъянов и пороков. Будущее начинало представать передо мной в виде мужика, обстреливающего меня вонючими носками из-за горы пивных банок, и я трусливо сбегала. Та подруга, что подарила мне стринги, мудрая женщина, как-то сказала: "Ты, Нинка, такая высокомерная потому, что еще не влюблялась по-настоящему. Вот втрескаешься — вспомнишь мои слова". Я тогда похихикала, мол, скоро надо будет думать о геронтологических проблемах, и тот поезд, что с любовью, ушел… Ну-ну… Как там у классика — любви все возрасты покорны? Прямо тема для диссертации — любовь в пожилом и старческом возрасте. Если бы я задержалась в 1909 году еще на пару дней, точно бы влюбилась в Сурмина… Нет, не так… Мне мгновенно понравился Сурмин, потому что он похож на Громова, в которого я втрескалась уже давно — когда он повел меня в кафе в самый первый день нашего знакомства… Только я себе в этом не признавалась, потому что сразу заподозрила у Громова чисто шкурный интерес ко мне. И теперь жаркий поцелуй Гр-р, как поток, снес плотину моей осторожности. Я и в молодости влюблялась с первого взгляда — и вечно не в тех. Доказательство? Моя несложившаяся семейная жизнь.

Что я знаю о Громове? Привлекательный, спокойный и уверенный в себе. Вдовец. Взрослая дочь живет в Питере. Он и сам там учился и достаточно долго работал. Следак-профессионал. Потом перебрался в Энск — старики-родители, им надо было помогать. Похоронив их, из Энска не уехал — открыл свое агентство. На раз решает мои проблемы — не просто возникает возле меня в нужный момент, а как будто предвидит, когда мне понадобится его помощь, и заранее оказывается рядом. А Новый год? Ему какое было дело до того, что в новогоднюю ночь я осталась одна? Мне не привыкать чокаться с зеркалом, желая счастья своему отражению… Но Гр-р поднялся ко мне и пригласил на "корпоратив". В его конторе веселились трое мужиков лет сорока, были и женщины — жены, коллеги или подруги — я не спрашивала, но бабы точно не шлюхи, все прилично. Гуляли от души, что интересно, никто не напился. Елка, танцы, Дед Мороз… Я даже не комплексовала, что не в платье, не на каблуках, — весь мой гардероб помещался тогда в дорожной сумке. Всю зиму я занималась ремонтом, и Гр-р мне помогал — совершенно бескорыстно. Сейчас нижний ярус моего нового жилища вполне пригоден для обитания. Даже камин в гостиной имеется — правда, не было случая его обновить. Я начала потихоньку обзаводиться мебелью, обустраивая квартиру, где пахло, как и положено в новом доме, краской и лаком. Каждые три-четыре недели мне приходилось навещать мой прежний дом. Из этих поездок я возвращалась с чемоданом одежды — как всегда, только "самое необходимое", а получился набитый шкаф… Я сломя голову носилась по редакциям, решая проблемы, требующие моего присутствия, а по ночам в своей старой квартире отбирала и упаковывала вещи, которые планировала весной загрузить в контейнер и отправить в Энск — книги (а их ого-го сколько, и с ними нет сил расстаться), кое-какие милые моему сердцу безделушки (именно они создают атмосферу дома), швейная машинка, мольберт, Перепетуя (для нее потребуется специальный ящик — надо заказать), ну и еще кое-что по мелочи. При этом я ни на минуту не переставала видеть перед собой лицо Гр-р. Вот весна и пришла — несмотря на снег и морозец… Пора ехать…

4. Я навещаю Тюню и обзавожусь кошкой.

Я все-таки надеялась, что Громов придет вечером, как обещал, поэтому решила тряхнуть стариной и вспомнить, что когда-то слыла кулинаркой. В духовке румянился мой фирменный пирог с сыром, а на плите отдыхало сациви. Я сознательно не рисовала себе никаких перспектив дальше ужина — ничто так не угнетает, как несбывшиеся ожидания. Убедившись, что с пирогом все как надо, я отправилась в гостиную. Конечно, громко сказано. Эта комната служила мне и кабинетом, и столовой, и даже складом — кое-что ожидало своего переселения в мансарду, куда из гостиной вела лестница — я попросила установить ее в том месте, где она была при губернаторе, а вход в мансарду из подъезда заделали.

Я включила компьютер — монитор у меня был новый, а комп я привезла сразу, как решила, что останусь в Энске. Ноутбук я использовала в поездках, работать на нем — а это не час и не два — не люблю, неудобно. К своему Golden Field-у я отношусь как к давнишнему другу, зову Федькой или Феденькой — по настроению, а могу и прикрикнуть — типа давай заводись, а то щас как пну… Но Федя в курсе, что я ценю его как необходимый в работе инструмент, без которого, собственно, и работы бы у меня не было — кто же сейчас пишет ручкой на бумаге?

Федька пожурчал, выкатил заставку на рабочем столе — мою любимую картину Тиссо, барышню в лиловом, возлежащую с книгой на софе и устремившую взор в безбрежную морскую даль, где на голубых волнах качаются парусники.

— О, — сказал Гр-р, увидев картинку. — Это вы!

— Нет, она совсем на меня не похожа, — вздохнула я.

— Внешне — да, но суть… Воплощение вашей мечты…

Тогда я подумала, что он попал в самую точку, хотя знакомы к тому времени мы были от силы месяц, и я никогда не рассказывала ему о своих мечтах.

Я проверила почту — письмо от сына и новая порция всякой дребедени на вычитку. Дребедень подождет — даже открывать не буду. Ребенок лаконично сообщал, что у него все нормально — работа, друзья-подруги. В очередной раз спрашивает, как я на новом месте, как идет ремонт. Пока писала ответ, думала, что бы я делала, если бы вдруг в 1909 году мне пришлось рассказывать об электронной почте. Или о телевизоре. Или о сотовой связи… Я толком не знаю, как работает микроволновка, или ксерокс, или даже паровой утюг. Я умею со всем этим обращаться, но совершенно не представляю, как это устроено, и поэтому в качестве источника информации людям начала прошлого века я абсолютно бесполезна — они не продвинутся в развитии техники, слушая, на что надо нажимать, чтобы включить компьютер. Но в чем-то от меня должна же быть польза? Не может быть, чтобы наши с Анной души поменялись местами только для того, чтобы я заглянула в прошлое, а она — в будущее! А вдруг именно мне предопределено найти убийцу Стремнова, хотя я убитого и знать не знаю?

Я сбегала на кухню, вынула пирог из духовки и снова вернулась к урчащему Феде.

Для начала я выяснила, что такое деменция прекокс. Оказывается, шизофрения. Просто до этого термина в 1909 году еще не додумались. Если консилиум подтвердит у Анны этот диагноз, а Сурмин не найдет других подозреваемых, никто за убийство Стремнова отвечать не будет.

Потом я занялась поисками подходящих виртуальных читальных залов — если журналюги в 1909 году были такими пронырливыми, а газеты такими расторопными, в той же "Петербургской газете" хоть что-нибудь да должно же быть о событиях в семействе Назарьевых! Пошарив по каталогам, я отправила по электронке запрос сразу в три библиотеки — чтобы уж наверняка.

Таймер на мониторе показывал 16.00. До вечера еще уйма времени, и я решила навестить Тюню. Занесла было нож над пирогом, чтобы отрезать кусок, но передумала — пусть Гр-р полюбуется нетронутым шедевром, Тюне все равно останется — маленькие пироги я печь не умею. Я спустилась к ней на первый этаж, прихватив пару яблок, лимон и пачку печенья — чтоб не с пустыми руками. Звонка на двери не было, как и номера квартиры. Ну и Тюня — девушка без адреса! Ее квартира как бы не существовала, и этот факт не переставал меня удивлять. Почтовый адрес Громова — Водопроводная, 3, квартира 1. У меня — квартира N2 на втором этаже и N3 — на третьем. Моя будущая студия занимала весь третий этаж, который по площади был значительно меньше фундамента и возвышался над домом вроде башни. Во втором подъезде было всего две квартиры — N4 на первом этаже, N5 — на втором. Людей, которые там обитали, я встречала редко — то ли подержанные машины из Германии гоняли, то ли шмотки из Китая возили. Я толкнула дверь без номера. Закрыто. За дверью заорал кот, послышалось шарканье Тюниных шубенок (шубенки, с ударением на первый слог, — так в Энске называли домашнюю обувь, вроде носков из овчины мехом внутрь), и дверь распахнулась. Тюня встретила меня все в том же лоснящемся плюшевом жакете. Похоже, другой одежды у нее и не было. Я поздоровалась, извинилась, что побеспокоила ее, протянула пакет с угощением и спросила, не уделит ли она мне полчаса. Тюня кивнула и повела меня в комнату. Кот с мявом сопровождал нас.

— Садитесь, вот, хоть на диван… Котик все равно на колени прыгнет — где бы ни сели… Он должен посмотреть, кто пришел.

— Спасибо, Тюня, не волнуйтесь, я хорошо к кошкам отношусь…

Кот взобрался ко мне на колени и, встав на задние лапы, принялся смотреть мне в глаза. Такой фокус я видела всего однажды — но тогда это была сиамская кошка, а они, как известно, со странностями. Обычные же беспородные коты, к каковым относился и полосатый кот Тюни, не имеют привычки в упор разглядывать человека, хотя и выдерживают взгляд. Видно, кот не нашел во мне ничего, достойного дальнейшего внимания, потому что мягко спрыгнул на пол и важно удалился.

— Тюня, вы же Луизу Ивановну много лет знали… Кто она была? А то тут со мной кое-что приключилось, хочу теперь разобраться…

— Да ведьма она была — хорошая ведьма, сильная. К ней многие приходили — кто за судьбой, кто пропажу найти, кто — венец безбрачия снять… Она много чего умела.

— Я ничего в квартире не нашла — ни книг, ни предметов, какие полагается иметь ведьмам…

— Так и нет в квартире ничего, она давно велела мне все сюда снести. Сказала вам отдать, когда спросите.

Тюня прошаркала в угол, повозилась там и вернулась с потертым кожаным чемоданом. Настолько потертым, что первоначальный цвет его утрачен. Это и есть "желтый" чемодан, в котором "все"?

— А что вы про зеркало знаете?

— Это не зеркало, это дверь…

— И куда эта дверь ведет?

— В прошлое, Луиза говорила. Но мне знать в подробностях не положено — я же тень…

— Кто? — я чуть с дивана не свалилась.

— Тень. Я Луизина тень. Скоро не будет меня — уйду… Котик со мной уйдет, а вот кошечку жалко мне — одна останется… Не возьмете кошечку? Еще молоденькая совсем! — кошка в мои планы не входила, но я согласилась.

— Тюня, объясните, как это — быть тенью? И куда вы собираетесь? И почему у вас такое странное имя?

— Как получилось, что я тень, объяснить не могу… Говорю же, Луиза сильная ведьма была, вот и сделала… Раньше-то меня Устиньей звали, Луизе не нравилось, мол, "Устинья" трудно выговаривать, "Устя" — так в деревнях зовут. А Тюня, она говорила, — это просто и хорошо, и нигде на всем свете другой Тюни не сыскать… А вообще-то меня уж и нет давно, так, дух один. А как Луизы не стало, мне положено еще полгода побыть здесь, среди людей, а потом и растаю, дымом сделаюсь — уж не знаю, что там Луиза для меня припасла… Скоро уже…

У меня снова возникло ощущение раздвоенности, как там, в тыща девятьсот девятом, — будто я смотрю на себя со стороны. Если бы со мной не случилось того, что случилось, я назвала бы рассказ Тюни бредом сумасшедшей старухи. Но после моего путешествия в прошлое в чужом теле мне не оставалось ничего другого, как поверить ей — Луизиной тени.

— Ладно, вы — тень, а кот-то почему исчезнет?

— Так кот тоже тень — моя тень… Я Луизу попросила, она и сделала… Только он, если меня не станет, сразу растает…

— А та кошечка…

— Нет, она из этого мира, обыкновенная, нашла я ее… Вот она, — и с этими словами Тюня-тень вытащила из-под полы своей жакетки ярко-рыжую кошку — уже не котенка, но и не взрослую кошку — голенастое нескладное существо.

— Кисуля, как же тебя зовут? — спросила я, заглядывая в круглые и зеленые, как крыжовник, глаза кошечки, вполне осмысленно уставившиеся на меня.

— А кис-кис да кис-кис… И котика моего так звать — кис-кис. — Кот потерся о старухины шубенки и заорал. — Ну, пойдем, молочка тебе налью!

И Тюня направилась в сторону кухни. Странное это было перемещение: старушка вроде и переставляла ноги в шубенках, но двигалась, будто не касаясь пола, а иногда даже зависала в воздухе, перебирая ногами. Кот в два прыжка обогнал ее. Надо же, тень, а молоко трескает… Да и Тюня, как я заметила на поминках Закревской, не прочь была хорошо поесть и стопарь махнула будь здоров…

Видимо, мне дали понять, что разговор окончен. Одной рукой я подхватила рыжую кошку под животик, в другую руку взяла чемодан и вышла из комнаты. Тюня уже стояла возле входной двери.

— Прощайте, барышня! — сказала Тюня-тень еле слышно.

Нашла барышню… Вот если бы вместо меня была Анна… А может, Устинья каким-то образом знала, что вчера я была Анной, а Анна — мной?

5. Я открываю желтый чемодан, понимаю, почему я не выходила замуж второй раз, и жду, жду, жду.

Поднявшись к себе, я поставила чемодан под лестницу в гостиной и занялась кошкой — полчаса ушло на то, чтобы вымыть ее и высушить феном. Впервые вижу кошку, которая не орет и не царапается, когда принимает ванну. Может, с ней что-то не так? Визит к ветеринару я запланировала на завтра, как и приобретение всяких кошачьих аксессуаров — миски, горшка с наполнителем и когтеточки. Наблюдая за классической картинкой — кошка и блюдечко с молоком, — решила, что лучшего имени, чем Морковка, для этого оранжевого создания не найти. Все рыжие коты, которых я когда-либо встречала, были пушистыми. Шерстка этой кошки напоминала плюш Тюниной жакетки, только цвет имела почти красный. Оставив Морковку в туалете осваивать крышку от банки из-под эмульсии, я достала чемодан. Обычный семейный архив — письма, фотографии, старые тетрадки — чьи-то дневники. На изучение этого хозяйства уйдет месяц — не меньше. Дореволюционная высокая жестяная коробка из-под конфет, а в ней какие-то прутики, свечки, связанные в пучок, и прозрачный стеклянный шар, размером с кулак, с трехногой бронзовой подставкой. Я перенесла шар с подставкой на журнальный столик, а чемодан закрыла и убрала под лестницу. И что с шаром полагается делать ведьмам? Я попробовала смотреть в шар — ничего. Смотрю сквозь шар — только перевернутые изображения того, на что я смотрела. Я в шаре не отражалась.

Мне следовало, не теряя времени, привести себя в порядок — все-таки любовное свидание могло иметь место…

"Не раскатывай губу, — строго сказала я себе, — он может а) не придти, б) придти, поесть — и уйти, в) придти, трахнуть тебя — и уйти, г) придти, поесть, трахнуть тебя — и уйти. Чем эти варианты отличаются от того, что тебе предлагали другие мужчины?" Я знала, чем. Я ХОТЕЛА, чтобы он пришел. Только сейчас я, немолодая уже тетка, поняла: жить надо с тем, без кого ну просто невозможно дышать. Или на худой конец, с тем, с кем ты себя чувствуешь так же хорошо, как наедине с собой. В моем случае выполнялись оба условия: вот уже несколько часов я задыхалась без Громова, и вот уже почти полгода с ним мне было так же хорошо, спокойно и ненапряжно, как если бы я была один на один с собой. Как бы ни нравились мне встречавшиеся на моем жизненном пути мужчины, моя интуиция не давала мне совершить ошибку: я чувствовала ее металлический привкус и вовремя останавливалась. Наверное поэтому я и не решилась выйти замуж во второй раз.

"Никаких иллюзий, дорогая, — снова сказала я себе. — Тебе не двадцать лет. И даже не тридцать. Если честно, то и сорок было давным-давно. У тебя нет времени на разглядывание, изучение и привыкание. Либо да — либо нет. Ну и вперед — даже если то, что ты о нем знаешь, умещается в три строки, набранные двенадцатым кеглем".

Я всегда считала себя особой рассудительной, способной не терять голову, но, похоже, башню гормонами мне все-таки снесло, так как я выбрала худший вариант ожидания, который даже в юности себе не позволяла: причесанная, подкрашенная, благоухающая своим лучшим парфюмом, в платье с длинной молнией сзади — самом сексуальном из имеющихся на данный момент — я уселась на диван и стала наблюдать за движением стрелок на часах. Восемь. Восемь двадцать. Девять. Пятнадцать минут десятого. Ненормальная… Девять двадцать пять… Налила кошке молока. Включила свет во всей квартире. Без двадцати десять… Ну их, эти туфли… Десять… Кошка залезла в корзинку с моим вязанием и заснула — красный клубок среди зеленых… Десять двадцать… Идиотка… Погасила свет в гостиной. Сижу в темноте… Включила бра… Десять двадцать пять… Кретинка, иди спать! Одиннадцать… Беру в руки шар — тяжелый и холодный. От тепла моих рук он и не думает согреваться. Глажу его идеальную поверхность… Вдруг перед моими глазами начинают возникать картинки — размером с обыкновенную открытку, они меняются со скоростью слайдов в диапроекторе: вжик-вжик — лицо Громова на темном фоне, чужое, сосредоточенное и злое — вжик-вжик — вспышка, осветившая кусок стены, ствол дерева, ветки — вжик-вжик — лицо Гр-р отъехало назад, расплылось, зато хорошо видно, что он зажал правой рукой свое левое плечо, сквозь пальцы по серому свитеру течет темно-красная кровь… Какого лешего! Одиннадцать часов семь минут…

Я опустила шар на подставку и подошла к окну. Если высунуться из окна подальше, то видно фонарь у парадного входа в "Гром". Ни намека на какое-либо движение. Я ринулась в спальню — в надежде разглядеть что-нибудь во дворе. Двор пуст. Следующие три часа я, как кукушка в старинных ходиках, выглядывала то из одного окна, то из другого. Джип Громова остановился во дворе в два. За рулем был он сам — в куртке, накинутой на плечи. Я спряталась за шторой прежде, чем он поднял голову, чтобы посмотреть, горит ли в свет в моем окне. Я подумала, что полчаса ему достаточно, чтобы принять душ и переодеться. Он поднялся ко мне через пятнадцать минут. Я открыла дверь, едва услышав его шаги. Свежевыбрит. В бледно-сером батнике из стрейч-вельвета. Серый — любимый цвет?

— Что с твоим плечом?

— Ничего…

— Как ничего? Я видела!..

Я быстро расстегнула кнопки на рубашке Громова. Повязка была наложена по всем правилам: бинт шел по спирали, охватывая одновременно грудь и плечо. Левое.

— Интересно, кто ж это настучал… узнаю — убью…

— Можно подумать, я бы не увидела… Или ты раздеваться не собирался?

Ждать ответа на этот вопрос не имело смысла, и я задала следующий:

— Ты есть будешь?

— Угу. Потом…