Мигранты составляют значительную долю мирового прекариата. За счет мигрантов численность прекариата растет, но они же могут стать и главной жертвой: мигрантов часто демонизируют, представляя дело так, будто они виновны во всех тех проблемах, которые на самом деле возникли не по их вине. И все же, за редким исключением, мигранты стремятся лишь к одному – к лучшей жизни.

Понятие «мигрант» тянет за собой исторический шлейф и охватывает множество типов образа жизни и поведения. Некоторые мигранты напоминают кочевников: они переезжают с места на место, не имея постоянного пристанища, и – вынужденно или по привычке – выбирают бродячую жизнь, надеясь в один прекрасный день где-нибудь окончательно осесть. Настоящий кочевник всегда знал, куда он направляется и зачем. Современный кочевник действует по обстоятельствам и скорее полагается на случай. Существуют «маятниковые» мигранты – они уезжают из дома на заработки или ради нового опыта, но рано или поздно собираются вернуться обратно. А еще есть мигранты-невозвращенцы – беженцы, они переезжают в другие страны в поисках политического или иного убежища с намерением остаться там навсегда.

Если копнуть чуть поглубже и обратиться к реалиям середины двадцатого века, когда экономики были более закрытыми, мы увидим, что по мере развития процессов глобализации возросла и мобильность жителей планеты. Ежегодно национальные границы пересекает миллиард людей, и количество их только растет. Согласно данным Международной организации миграции (International Organisation for Migration), в 2010 году в мире насчитывалось 214 миллионов мигрантов, иначе говоря, они составляли три процента мирового населения. Возможно, эта цифра даже несколько занижена, поскольку, естественно, она не учитывает нелегальных мигрантов, не попадающих в статистические сводки. Кроме того, около 740 миллионов людей являются «внутренними» мигрантами, и среди них 200 миллионов китайцев, переехавших из сельской местности в индустриальные центры, – а они по многим признакам напоминают международных мигрантов (House, 2009).

И хотя после финансового кризиса 2008 года легальная иммиграция в промышленно развитые страны замедлилась, до этого она неуклонно увеличивалась на 11 процентов в год (OECD, 2010a). Каждый четвертый австралийский рабочий – мигрант, так же как каждый пятый ирландский рабочий. В Европе 12 миллионов европейских граждан живут в европейских странах, не являющихся их родиной.

Самый крупный поток мигрантов по-прежнему принимают США. В первое десятилетие двадцать первого века ежегодно в страну въезжало свыше миллиона легальных мигрантов и примерно полмиллиона нелегальных. В настоящее время здесь мигрантом является каждый восьмой, и примерно один из шести работников имеет иностранное происхождение – это самый высокий показатель с 1920-х годов. Из-за тщательно возведенных барьеров доля мигрантов в американской рабочей силе снизилась с 21 процента в 1910 году до 5 процентов в 1970-м. Однако к 2010 году она опять подскочила до 16 процентов. В Калифорнии иммигрантом является каждый третий работник, а в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Неваде – каждый четвертый. Хотя мигранты главным образом задействованы в сельском хозяйстве, строительстве, ресторанном обслуживании, здравоохранении и на транспорте, четверть высококвалифицированных работников с ученой степенью имеют иностранное происхождение.

Большие потоки мигрантов принимают также и другие страны. К 2000 году мигранты составляли свыше 10 процентов населения в 70 странах, тогда как в 1970 году стран с такими показателями было всего 48. В Германии мигрантами либо потомками мигрантов являются 16 миллионов человек при общей численности населения 82 миллиона. В некоторых городах иммигранты составляют более трети населения, причем более половины из них дети. В других европейских городах наблюдается та же тенденция: доля мигрантов неуклонно растет отчасти из-за низкой рождаемости среди местных жителей. В Великобритании мигрантом является каждый десятый, и в первое десятилетие двадцать первого века наблюдался беспрецедентный приток переселенцев из-за границы. Если данная тенденция сохранится, то во второй половине двадцать первого века белые британцы рискуют оказаться в меньшинстве (Coleman, 2010).

Современная миграция не сводится к переезду из бедных стран в богатые. Всего лишь около трети мировых мигрантов – это переселенцы из бедных стран в богатые, тогда как еще треть – это переселенцы из одной богатой страны в другую и треть – переселенцы из одной бедной страны в другую. Во многих странах, в частности в ЮАР, одновременно наблюдаются крупные отток и приток людей. Более того, несмотря на то что образ мигранта по-прежнему связан с переселенческими районами, в современной миграции выделяют семь признаков, характерных для эпохи глобальных преобразований и приводящих к росту прекариата.

Первый признак – исторически большая доля нелегалов. Многие правительства смотрят на этот факт сквозь пальцы, заверяя, что ограничивают миграцию, тогда как на самом деле они способствуют росту низкооплачиваемых трудовых ресурсов. Больше всего нелегальных мигрантов проживает в США: по оценкам специалистов, в 2008 году их насчитывалось 12 миллионов – что на 42 процента больше, чем в 2000 году, – причем более половины из них – выходцы из Мексики. Ответ на этот политический вызов был довольно невнятным. В 2006 году Палата представителей приняла законопроект, который объявил нелегальную миграцию тяжким преступлением, однако инициатива не нашла поддержки в Сенате. Аналогичная попытка была предпринята в 2007 году, но и на этот раз она не увенчалась успехом. В 2009 году два профсоюза составили план урегулирования ситуации и развернули кампанию по легализации незаконных мигрантов. Но тоже не преуспели. Сторонники реформ выдвигали множество аргументов и, в частности, заявляли, что выведение иммигрантской экономики из тени повысит собираемость налогов, покончит со злоупотреблениями, которым подвергаются нелегалы, будет способствовать повсеместному росту зарплат и экономическому подъему. Однако не хватило политической воли перейти от заявлений к действиям. Слишком многим было на руку существование армии нелегалов, а популисты подняли шум, что легализация мигрантов ударит по благополучию местных граждан.

В других странах также увеличивался приток нелегальных мигрантов, что приводило к аналогичным политическим маневрам и конфликтам интересов. Нелегальные работники являются дешевой рабочей силой, при необходимости или в случае неподчинения требованиям работодателей их можно легко уволить и выслать из страны. Они не числятся в штате компаний, не учитываются при подсчете домохозяйств и во время рецессий легко вытесняются на задворки общества. В период экономического подъема показатели производительности чудесным образом устремляются вверх, поскольку статистические данные не отражают реально нанятой рабочей силы, а во время рецессий снижение показателей трудовой занятости происходит медленнее, чем падение спроса и предложения. Так что нелегальные мигранты действительно представляют собой теневую резервную армию.

Второй признак: в отличие от последнего пика миграции в начале двадцатого века, когда большую часть мигрантов составляли переселенцы, все более возрастает доля «маятниковых» мигрантов. Современные «маятниковые» мигранты считают себя гастарбайтерами: они перебираются на новые места в поисках временной работы, рассчитывая отсылать деньги оставшейся дома родне.

Третий отличительный признак – это феминизация миграции (OECD, 2010b). В потоке международных мигрантов все более заметное место занимают женщины, зачастую одинокие, причем по своему числу они бьют все исторические рекорды. Женщины составляют значительную долю внутренних мигрантов, в некоторых странах – бо́льшую часть. Наряду с такими угрожающими и хорошо документированными тенденциями, как контрабанда и проституция, отметим и «оковы домохозяйства», когда сельские женщины уезжают на заработки в город, поручая заботу о собственных детях третьим лицам. Часто связанные жесткими обязательствами или долгами, они уязвимы, беззащитны и зачастую влачат полуподпольное существование. Часть переездов также связана с сомнительными браками – когда молодые женщины, поддавшись на уговоры родных или следуя культурной традиции, соглашаются на сомнительные брачные предложения. Тем не менее бо́льшую часть мигрантов традиционно составляли мужчины, устремляющихся на поиски лучшей жизни.

Четвертый признак миграции в эпоху глобализации – это высокая мобильность студентов. И хотя сама по себе данная тенденция не нова, армия мобильных студентов существенно расширилась – правда, отчасти из-за антитеррористических мер, значительное их число направляется не в США, а в другие страны. С 2001 по 2008 год доля иностранных студентов в США снизилась с 28 до 21 процента, меж тем как количество мобильных студентов в мире увеличилось на 50 процентов.

Пятый признак – это перемещение внутри многонациональных корпораций. Этот феномен также восходит к далекому прошлому – например, в Средние века так вели себя крупные торговые банки. Теперь же переезды приобрели систематический характер. Они затрагивают большинство звеньев – от управленческого состава до младшего персонала. Итог – рваная карьера и мешанина разнообразного опыта.

Шестой признак более зловещий. Никогда прежде мир не знал такого количества беженцев и людей, ищущих политического убежища. Отношение к этим двум категориям мигрантов закреплено юридически в конвенции ООН 1951 года «О статусе беженца» (Convention Relating to the Status of Refugees), принятой в связи с массовыми перемещениями во время и после Второй мировой войны. В те времена проблема воспринималась как краткосрочная и требовала разового урегулирования: людям помогали вернуться домой либо устроиться в других странах. Теперь же число людей, стремящихся покинуть зоны конфликтов, опасаясь притеснений, возрастает стремительными темпами, при этом им все труднее становится въехать в избранные ими страны, поскольку возникающие на их пути препоны становятся все более жесткими. Многие мигранты становятся социально и экономически уязвимыми, причем это состояние приобретает хронический характер.

По данным Агентства ООН по делам беженцев, в 2009 году насчитывалось свыше 15 миллионов беженцев, большинство – в странах Азии и Африки, и еще миллион претендовал на политическое убежище и ожидал решения соответствующих органов. В результате конфликтов около 27 миллионов людей покинули места исконного проживания и переместились в другие точки в пределах своих стран (данные Центра мониторинга за внутренними перемещениями – Internal Displacement Monitoring Centre, 2010). В глобальном смысле перед нашими глазами разворачивается трагедия. Миллионы людей годами влачат унизительное существование в грязных общежитиях, центрах для беженцев, в палаточных лагерях или на пустоши, утрачивая профессиональные навыки и вообще человеческий облик.

Благородный принцип невысылки, состоящий в том, что ни одна страна не имеет права выслать человека на родину, если там он подвергается опасности, превратился в источник злоупотреблений. В некоторых странах процесс рассмотрения дел беженцев в среднем растягивается на 15 лет и более. Ухудшилось положение лиц, застрявших в транзитных странах и рассчитывающих перебраться в государства, куда их не хотят пускать. Во многих странах, в которых большинство граждан выступает за ограничение иммиграции, беженцы и претенденты на политическое убежище вызывают более враждебное отношение, чем находящиеся в более благоприятном положении экономические мигранты.

Наконец, существует новая категория мигрантов – «экологические беженцы». К 2050 году 200 миллионов людей могут покинуть дома из-за ухудшения экологической обстановки – подъема уровня моря или других результатов климатических изменений (данные Фонда экологической справедливости – Environmental Justice Foundation, 2009). В 2005 году ураган «Катрина» спровоцировал самое крупное в истории США перемещение людей. За две недели северную часть побережья Мексиканского залива покинуло 1,5 миллиона беженцев – в три раза больше, чем зону «Пыльного котла» на Западе США в 1930-е годы, во время катастрофических пыльных бурь. Половина жителей Нового Орлеана не вернулась в родной город даже пять лет спустя. Это весьма красноречивый факт, и он свидетельствует о том, что ситуация в Новом Орлеане далеко не уникальна.

Итак, миграция усиливается и меняет свой характер, порождая все более сильную неуверенность и делая социально незащищенными все более крупные группы людей. Но и это еще не все. Происходит «детерриторизация» (“de-territorialisation”) миграции. Таким неуклюжим словом обозначается малоприятная тенденция. Внутри государственных границ начинают с подозрением относиться к людям, которые «внешне похожи на мигрантов»: их останавливают на улице полицейские либо дружинники и заставляют предъявить удостоверения личности и документы, подтверждающие их легальный статус.

В 2010 году в американском штате Аризона был принят закон SB1070 о «детерриторизации»: от людей, задержанных по подозрению в незаконной деятельности, стали требовать доказательств, что они легальные мигранты. Защитники этого закона утверждают, что в таких действиях нет ничего расистского, однако именно вследствие него люди, похожие на мигрантов, переходят в статус подозреваемых у полиции. То, что происходит в Аризоне, происходит и в большей части мира.

 

Новые резиденты

Рассматривая различные категории мигрантов – кочевники, «маятниковые» мигранты, нелегалы, беженцы, переселенцы и т. д., – вспомним о забытом статусе, который имеет глубокие исторические корни. Речь идет о резиденте – как противовесе гражданину. В Средние века в Англии и других европейских странах резидентом считался проживающий в данной стране иностранец, наделенный монархом либо правителем отдельными – но далеко не всеми – правами, автоматически предоставляемыми уроженцам данной страны либо ее гражданам. Иностранцу-резиденту за определенную плату жаловалась «привилегия», дающая ему возможность купить землю либо заниматься своим ремеслом.

Согласно общему праву резидент не был полноправным гражданином, его статус соответствовал современному виду на жительство; этот закон восходит к практике, существовавшей в Древнем Риме, когда переселенцу предоставлялось право постоянного проживания, но не разрешалось участвовать в политической жизни. Позднее слово «резидент» на Западе приобрело другой подтекст и стало обозначать завсегдатаев того или иного места, например завсегдатаев ночных клубов. Перед отменой рабства в США резидентами также называли негров, не являвшихся рабами.

Все иностранные мигранты являются резидентами, причем их различные группы наделены неким набором прав – гражданских, социальных, политических, экономических и культурных, – но не более того. Современная система международного права признает существование разных категорий резидентов. Наименее защищенные – это лица, ищущие политического убежища, и нелегальные мигранты. Они пользуются гражданскими правами (например, правом защиты от физической расправы), обычно на основе территориального принципа, то есть эти права действительны до тех пор, пока они пребывают на территории государства, однако эти люди не имеют ни политических, ни экономических прав. Чуть более защищенными являются натурализовавшиеся временные резиденты, однако их экономические и политические права также урезаны. Лучше защищены те, кто выполнили все необходимые формальности и стали полноценными гражданами. Эта система имеет множество уровней, она сложилась спонтанно и различается даже в пределах одного регионального блока, каким является Европейский союз.

Натурализация иностранцев также порождает проблемы, они связаны с двойным гражданством и разнообразными статусами. Иногда мигранты не хотят получать гражданство стран, где они проживают либо работают, из страха потерять гражданство родной страны. Бывает и так, что человек имеет право проживать в стране, но не имеет права там работать и зарабатывать, имея при этом право работать в другой стране без права проживать там, если не найдет работу. Некоторые юристы называют этот феномен «космополитической натурализацией» – cosmopolitan denizenship (Zolberg, 1995).

Тем не менее категория «резидент» полезна, поскольку дает возможность сформулировать, что можно и чего нельзя делать в социуме. В самой нижней части шкалы находятся претенденты на политическое убежище, которые практически бесправны. По мере увеличения их числа правительство все сильнее перекрывает им кислород. Зачастую их унижают и воспринимают так, будто они преступники. Наиболее приспособленные пытаются выживать, примыкая к прекариату и перенимая его привычки. Многие просто чахнут, видя, что их жизнь пошла насмарку.

За ними следуют нелегальные мигранты – они наделены общегражданскими правами, однако у них отсутствуют экономические, социальные и политические права. Как правило, у них нет иного выбора, кроме как пополнить ряды прекариата, причем многие работают на теневую экономику. В США миллионы нелегальных мигрантов, не имеющих права на работу, находят себе применение на рынке труда. Они живут под вечной угрозой депортации и без всякой социальной защиты, в частности не получая пособий по безработице. В Испании существование теневой экономики объясняется наличием миллионов нелегальных мигрантов. И вполне вероятно, аналогичная ситуация складывается в большинстве стран мира.

Мигранты с временным видом на жительство въезжают в страну по рабочей визе и могут легально работать только в определенных сферах. Они обладают неким набором социальных прав: могут получать пособия на уровне предприятия и государства и, возможно, имеют право стать членами экономических организаций – профсоюзов или торгово-промышленных ассоциаций. Однако они поражены либо существенно ограничены в правах в том, что касается социально-экономической мобильности, а отсутствие политических прав практически лишает их возможности интегрироваться в местное общество. Такие мигранты – классические резиденты.

Далее следуют резиденты, имеющие долгосрочный вид на жительство и формальное разрешение выбирать себе работу по нраву. Они чувствуют себя относительно защищенными, тем не менее и этой группе может грозить ущемление экономических и социальных прав. В частности, в тех случаях, когда их квалификация не признается в стране, в которую они приезжают. Так, дипломированным инженерам, архитекторам или дантистам может быть отказано в праве работать по специальности лишь на том основании, что их диплом не соответствует местным стандартам. В итоге для миллионов квалифицированных мигрантов закрывается путь в профессию, и они пополняют собой прекариат: им приходится браться за неквалифицированную работу, которая не соответствует ни уровню их знаний, ни предыдущему опыту.

Это несоответствие в основном и дало толчок лицензированию отдельных видов профессиональной деятельности с выдачей соответствующего сертификата (Standing, 2009). Только в Германии получить работу по специальности не могут более полумиллиона мигрантов, поскольку государство не признает их квалификацию. Однако этот феномен имеет глобальный характер. Выдача лицензий на осуществление профессиональной деятельности стала средством по ограничению и структурированию миграции. В Нью-Йорке совсем не трудно встретить мигрантов-адвокатов и кандидатов наук, крутящих баранку такси. В странах с федеративным устройством наподобие США, Австралии и Канады даже переселенцы из одного штата или провинции в другую область могут оказаться в положении резидентов и потерять право работать по специальности либо заниматься торговлей. Однако значительно чаще такого рода препятствия возникают при пересечении государственных границ. Лицензирование стало частью глобализации процесса труда и в настоящее время представляет собой мощный заслон, лишающий экономических прав все большее количество людей.

Как правило, по закону резиденты не допускаются на государственную службу и не могут занимать политические посты – им легче заняться мелким предпринимательством, чем работать по найму. Их чаще выставляют за порог ради сохранения общественной безопасности, если они ведут себя не как «добропорядочные граждане». Подобное отношение мешает процессу интеграции и закрепляет за мигрантами статус аутсайдеров. Во Франции и Германии действует трехуровневая система: полноценные политические права принадлежат гражданам, усеченные политические права – гражданам других стран Европейского союза, что же до представителей третьего мира (не ЕС), то у них нет вообще никаких политических прав. В Великобритании представители некоторых третьих стран – из Британского содружества наций и Ирландии – относятся к первой или второй группе. Правительства ужесточали требования к желающим стать легальными мигрантами, тем самым увеличивая количество обладателей резидентского статуса, то есть людей с ущемленными правами. Резиденты могли обладать правами де-юре, однако де-факто они были лишены многих гарантий. Самые вопиющие примеры мы находим в развивающихся странах.

В Индии, где по определению все индийцы наделены равными правами, эта норма не распространяется на сферы закона, политики и практической деятельности. Например, после многолетней борьбы обитатели трущоб могут получить право голоса и продовольственные талоны, но их никогда не подключат к городскому водопроводу и канализации. Процедура приобретения прав, связанных с местным резидентством, не разработана и может занять произвольное количество времени. Внутренние мигранты имеют право проживать и работать в любой точке страны, однако при переезде в ряд штатов они не могут записать детей в школу и получить продовольственные или промтоварные талоны, поскольку каждый штат самостоятельно вырабатывает законы относительно приезжих. В положении резидентов также находятся работники неформального сектора. Например, надомный работник, обитающий в городских трущобах, не будет иметь прав на электричество. Уличный торговец воспринимается как преступник. А такие «неграждане», как домашняя прислуга из Бангладеш и Непала, вообще не имеют никаких прав.

Заметнее всего число резидентов подскочило в Китае. Здесь частично ущемленными в правах оказались 200 миллионов сельских мигрантов, переехавших в города и промзоны, где производится продукция, поставляемая на мировой рынок. Из-за отсутствия «хукоу» (прописки) они не имеют права на получение пособий и не могут легально устроиться на работу в своей собственной стране.

В отличие от миграции начала двадцатого века современная миграция в меньшей степени предполагает ассимиляцию и приобретение нового гражданства. Скорее это обратный процесс, связанный с утратой гражданства. Вместо того чтобы закрепиться на новом месте и стать постоянными жителями, многие мигранты лишаются сразу нескольких гражданских привилегий: они не получают тех прав, которые гарантированы местным гражданам, не пользуются правами, которые гарантированы гражданам той страны, из которой они прибыли, и лишены прав, предоставляемых тем, кто находится в стране на законных основаниях. Помимо того, многие не имеют права работать по специальности. При этом у них мало шансов приобрести права, которых они лишены, что дает возможность подвергать их жестокой эксплуатации. Они не становятся частью пролетариата – рабочего класса, состоящего из постоянных работников. Это работники одноразового употребления, они не получают никаких пособий ни от государства, ни от предприятия, на котором трудятся, и их можно в любой момент вышвырнуть на улицу. А если они будут сопротивляться – работодатель подключит полицию, недовольных оштрафуют как нарушителей закона и вышлют из страны.

Таким образом мы получаем фрагментацию трудового процесса, при которой у разных видов прекариата имеются различные гарантии и разные структуры общественного дохода. И это связано с вопросом социальной и профессиональной идентичности. У коренных жителей идентичность может быть разноплановой, легальные мигранты могут сосредоточиться на той, которая дает им наибольшую защищенность, а нелегалы боятся даже думать об идентичности – иначе их разоблачат и депортируют.

Теперь, прояснив для себя понятие «резидент» и не забывая о нем, рассмотрим различные группы мигрантов и их роль в росте мирового прекариата.

 

Беженцы и нуждающиеся в политическом убежище

Начнем с беженцев и претендентов на политическое убежище. Об их бедственном положении свидетельствует следующий пример. Согласно докладу омбудсмена парламента и Службы здравоохранения (Parliamentary and Health Service Ombudsman, 2010), в Службе пограничного контроля Великобритании (UKBA), занятой решением иммиграционных вопросов, скопилось четверть миллиона дел претендентов на политическое убежище. Их ходатайства не рассматриваются годами; некий сомалиец, которому в 2000 году был предоставлен вид на жительство в Великобритании, получил все необходимые документы только в 2008-м. Люди, подобные ему, заняты в теневой экономике – они маргинализированы. Статус резидента приносит им жалкое денежное пособие (42 фунта стерлингов в неделю) и не дает права работать – из-за намерения лейбористского правительства урезать помощь ищущим политического убежища. Можно сказать, что это верный способ вытеснить резидентов в прекариат и в теневую экономику.

 

Неучтенные и нелегальные мигранты

Демонизация нелегальных мигрантов стала частью популистской реакции на незащищенность, распространяющуюся на прекариат в целом. Именно нелегалов, а не политику гибкости трудовых ресурсов и сокращение социального обеспечения принято винить в бедственном положении местных работников. В 2008 году во время перевыборов премьер-министра Италии в первом же заявлении Сильвио Берлускони поклялся уничтожить «армию зла», как он заклеймил нелегальных мигрантов. Безотлагательно было принято постановление о гражданских патрулях, причем никто и не думал скрывать, против кого направлена эта мера. Берлускони также разогнал в Италии цыганские таборы.

В 2010 году в Калабрии, самой южной области Италии, произошли массовые беспорядки, устроенные африканскими мигрантами; причиной стала невыплата зарплат. После подавления волнений временные лагеря были снесены бульдозерами и многие мигранты без промедления депортированы. Африканцы использовались как дешевая рабочая сила и работали на фермах и сельскохозяйственных предприятиях, контролируемых местной мафией, и после наступления финансового кризиса им просто перестали платить зарплату. Когда африканцы устроили протест – возможно, подстрекаемые самой мафией, которая предвидела подобное развитие событий, – патрули открыли по бунтовщикам огонь и стали их избивать – под аплодисменты местных жителей. Бунтам предшествовали годы притеснений, и африканцы неоднократно подвергались нападениям молодчиков. Однако Роберто Марони, министр внутренних дел Италии, заявил в интервью, что случившиеся беспорядки – результат «чрезмерной толерантности». Аналогичные нападки на иммигрантов происходили по всей Италии.

Во Франции президент Николя Саркози, притом что он сам вышел из иммигрантской семьи, занял популистскую позицию и приказал снести нелегальные поселения, в которых проживали цыгане, и выслать последних из страны. Цыган выслали в Болгарию и Румынию, но многие поклялись вернуться, поскольку имели законное право передвигаться по территории всего Европейского союза. Из докладной записки министра внутренних дел, содержание которой стало случайно известно общественности, следовало, что цыгане были главной мишенью, так что, скорее всего, можно говорить о нарушении французской конституции (Willsher, 2010). Выступая на пресс-конференции, министр по делам иммиграции Эрик Бессон сказал: «Свободное передвижение по Европе не означает свободного выбора местожительства». По всей видимости, это означает, что мигрантам следует указать на дверь. Что же это за общество?

Тем временем по другую сторону Атлантики вооруженные группы ревнителей общественного порядка с религиозной символикой на татуировках и майках заняли позиции на границе между Аризоной и Мексикой, высматривая в бинокли отчаявшихся мексиканцев, бегущих в их направлении, – многие из этих нарушителей границы всего-навсего стремились к лучшей жизни. Некоторые мигранты действительно имели при себе наркотики – часто их к этому принуждают наркодилеры. Были среди них и преступники – как и в любой другой группе населения. Однако их демонизация имеет всепроникающий характер. Рост мигрантского прекариата в США сопровождался официальными рейдами в стиле коммандос на фабриках, где предположительно использовалась нелегальная рабочая сила. И хотя президент Обама приказал прекратить подобные рейды, все может легко вернуться на круги своя.

Принятый в 2010 году в штате Аризона закон признал нелегальную иммиграцию судебно наказуемым поступком, карающимся как на уровне штата, так и на федеральном уровне. В результате усилились трения между мигрантами и «коренными жителями» Аризоны, которые боялись оказаться в прекариате. Местной полиции вменили в обязанность после «законного контакта» проверять иммиграционный статус лиц, вызывающих «обоснованное подозрение», и арестовывать людей без документов. В результате полиция стала останавливать машины, за рулем которых сидели водители с внешностью латиноамериканцев. Этот закон задел за живое латиноамериканцев и сочувствующие им группы и вызвал общенациональный протест. Тем не менее это был кивок в сторону популистов, связанный с явлением, которые некоторые именуют «культурным конфликтом поколений», но которое, по сути, является слегка прикрытым расизмом. В Аризоне белые составляют 83 процента взрослого населения, однако белых детей насчитывается всего 43 процента. Взрослые белые считают, что их налоги уходят на поддержку «чужого» потомства. Подобные настроения льют воду на мельницу «Движения чаепития» с его популистскими антиналоговыми лозунгами, а в этом движении, как известно, видную роль играют мужчины поколения бэби-бумеров. Нечто аналогичное мы наблюдаем в Германии, где во многих городах детей мигрантов уже значительно больше, чем детей местных жителей.

Судя по всему, аризонский закон поддерживает большинство американцев. Опрос общественного мнения показал, насколько население одобряет его положения.

– За то, чтобы увеличить штрафы для работодателей, нанимающих нелегальных иммигрантов, высказалось 80 процентов опрошенных.

– За то, чтобы приравнять наем нелегальных иммигрантов к преступлению – 75 процентов.

– Обязать полицию докладывать о нелегальных иммигрантах федеральным властям – 70 процентов.

– Ввести патрулирование мексиканской границы Национальной гвардией – 68 процентов.

– Построить на границе дополнительные заграждения – 68 процентов.

– Позволить полиции требовать у мигрантов подтверждения их статуса – 50 процентов.

– Исключать детей нелегальных иммигрантов из школ – 42 процента.

– Обязать местные церкви сообщать о нелегальных мигрантах – 37 процентов.

В ЮАР явление, ставшее типичным для многих частей мира, развивается по еще более уродливому сценарию. Миллионы мигрантов просачиваются через границу и оседают в небольших городках – чаще всего в окрестностях Йоханнесбурга. Мигранты прибывают из Зимбабве, Малави, Мозамбика и других стран африканского континента, а также из Пакистана и других частей Азии. По примерным оценкам, их более 4 миллионов. Большинство не имеют рабочих виз, хотя нуждаются в работе. Правительство выдает визы с большим скрипом, и тысячи мигрантов каждый день отправляются в долгий путь к пункту выдачи виз и часами томятся в очереди в надежде получить нужную наклейку в паспорте.

Многие молодые южноафриканцы не могут официально устроиться на работу и получать официальную зарплату, поскольку отчаявшиеся мигранты вынуждены соглашаться на нелегальную работу и нелегальный заработок без каких-либо социальных гарантий. Их присутствие подрывает переговорные позиции работников, увеличивает численность прекариата и дает возможность политикам и экономистам говорить о массовой безработице и о необходимости понизить реальные зарплаты и гарантии труда. На самом деле большая часть рабочих мест попросту не учитывается. Утверждения о том, что безработица в ЮАР достигла 40 процентов, абсурдны. Тем не менее в мае 2008 года обстановка стала взрывоопасной: в маленьких городах участились жестокие нападения на мигрантов. Десятки были убиты, и тысячи обратились в бегство. Они стали жертвами общества, в котором неравенство процветает еще сильнее, чем при апартеиде.

 

Временные и сезонные мигранты

Многие другие группы мигрантов, несмотря на легальный статус, настолько социально уязвимы, что любой беспристрастный наблюдатель непременно задастся вопросом: не сделано ли это намеренно, в угоду каким-то местным интересам, для успокоения местных работников – или так происходит потому, что у мигрантов нет политических прав и они не могут голосовать. Довольно красноречивы некоторые недавние примеры.

После ряда инцидентов, самым известным из которых стала гибель 23 китайских собирателей моллюсков, застигнутых приливом в бухте Моркамб в феврале 2004 года, правительство Великобритании, чтобы навести хоть какой-то порядок, учредило орган, выдающий лицензии агентствам по найму рабочей силы. Однако проведенная Комиссией по равенству и правам человека – Equality and Human Rights Commission (EHRC, 2010) – проверка на фабриках, перерабатывающих мясо и птицу, где трудится 90 тысяч человек, показала, что созданный орган не работает эффективно из-за банальной нехватки средств.

В этом, по некоторым оценкам, самом крупном производственном секторе Великобритании проверка выявила массу злоупотреблений. Условия труда оказались ужасающими: работники были вынуждены часами стоять возле конвейера и даже не могли отойти в туалет. Особенно тяжело приходилось беременным женщинам: у некоторых случались выкидыши и многие подвергались откровенной дискриминации. Рабочие спали всего по нескольку часов между 16–17-часовыми сменами. Случалось, к ним домой ни свет ни заря заявлялись представители агентств и поднимали всех с постели, поскольку супермаркеты откладывали заказ до последней минуты, и фабричным работникам приходилось работать в авральном порядке.

Треть работников составляли люди, нанятые через кадровые агентства, причем 70 процентов из них были мигрантами из Восточной Европы плюс несколько португальцев. Многие жаловались на то, что работодатели хуже относятся к работникам, завербованным через агентства. Надо сказать, что коренные британцы весьма неохотно соглашались работать в этом секторе: их отпугивала низкая зарплата и плохие условия труда. Некоторые британские работники сообщили Комиссии по равенству и правам человека, что кадровые агентства нанимают только мигрантов, а это противоречит Закону о расовых отношениях, запрещающему расовую дискриминацию. Злоупотребления, от которых страдали работники, нанятые через агентства по трудоустройству, объяснялись намеренно слабым контролем.

Продолжение было малоутешительным. Комиссия по равенству и правам человека рекомендовала предприятиям улучшить условия труда, однако призыв был не более чем благим пожеланием: комиссия не собиралась ни с кем судиться. Иными словами, прекариат так и не получил никакой защиты. Принятый в 2004 году Закон о посредниках по найму рабочей силы (закон о лицензировании) обходит молчанием такие сферы, как медицинский уход и гостиничный бизнес, в которых мигранты сосредоточены в большом количестве.

Кроме того, суровой зимой 2009/2010 года, когда многие мигранты из Восточной Европы, потеряв работу, оказались на улице, будучи не в состоянии платить за жилье, местные британские власти стали высылать их на родину. В 2008 году в Бостоне (графство Линкольншир) мигранты, занятые на сельскохозяйственных работах, составляли четверть населения. Когда работы на фермах не стало, многие вернулись в свои страны, но часть осталась в надежде найти другой заработок. Эти мигранты не могли претендовать на государственные пособия, в частности на пособие по безработице, которое выплачивается лицам, проработавшим непрерывно не менее года. В разгар зимы некоторые мигранты, не имевшие ни домов, ни денег, поселились в палатках. Палаточный лагерь был воспринят как социальная язва, очаг болезней и разносчик мелкой преступности, и правительство решило избавить город от кочевой рабочей силы. Власти Бостона обратились за помощью к «крысолову», в данном случае в его роли выступила Организация по сокращению преступности (CRI), основанная правительством и местными советами для предотвращения беспорядков. Контракт с CRI не предусматривал жестких мер: Организации всего-навсего поручалось выяснить, имеют ли бездомные право претендовать на государственные пособия, и, если нет, купить им билеты в один конец. Тем не менее сам собой напрашивается вопрос: почему правительство для решения этой задачи воспользовалось услугами фирмы, которая, как это следует из названия, создана для борьбы с преступностью? В этом действии легко усмотреть шаг в сторону приватизации полицейского надзора. Сотрудник CRI Джон Россингтон заявил представителям прессы: «В Бостоне есть проблема с бомжами, большая их часть – из Восточной Европы. Практически никто из этих людей не получает государственных пособий: либо им не положена государственная помощь, либо они потеряли документы и потому не могут рассчитывать на пособия. Мы предлагаем им всяческое содействие в том, что касается улучшения их ситуации» (Barber, 2010).

CRI разъяснила, что подходит к вопросу с экономической точки зрения и что депортация позволит сэкономить деньги налогоплательщиков. «У этих людей нет денег, они живут на улице в холодное время года и социально абсолютно беззащитны. Если они окажутся замешанными в правонарушениях либо заболеют, их содержание обойдется налогоплательщикам куда дороже, чем авиабилет в один конец в Восточную Европу».

 

Мигранты, приехавшие на длительный срок

Во многих странах легальных мигрантов демонизируют из-за культурных различий. Такое положение легко приводит к дискриминации и насилию на почве ксенофобии. Приведем всего два ярко выраженных примера, свидетельствующих об общей тенденции.

В 1950–1960-е годы Германия охотно принимала сотни тысяч временных рабочих из Турции и других частей южной Европы. Страна остро нуждалась в дешевой рабочей силе, способной построить германское чудо, как было названо возрождение экономики. Подразумевалось, что по истечении срока контрактов рабочие вернутся домой. По этой причине государство всячески препятствовало их интеграции – социальной, политической и экономической. Приезжие получали особый статус, ставивший их вне общества. Однако они остались. Так были посеяны ростки враждебности. Немецкое население из-за низкой рождаемости стало сокращаться; политики-популисты заговорили о мрачном будущем, о засилье чужаков, численно превосходящих местное население, об исламистах среди городских низов, которые отказываются интегрироваться в немецкое общество. То есть сначала государство закрыло мигрантам возможность для ассимиляции, а затем это же им поставило в вину.

В 2000 году дети мигрантов получили право стать гражданами Германии: они могли это сделать со дня совершеннолетия и по достижении возраста 23 лет. Данный прецедент отражает ситуацию с резидентами и гражданами, поскольку закон о немецком гражданстве опирался на традиции и главным фактором здесь выступала национальность лица, а не место его рождения. Однако система с временными рабочими заложила почву для будущей напряженности.

С аналогичным затруднением столкнулись и другие европейские нации. Коренное население Германии сокращалось, общая численность населения тоже, возникли опасения, что скоро перестанет хватать рабочих рук. Однако частичное решение проблемы при помощи «управляемой иммиграции» устраивало лишь малую часть немецкого электората (Peel, 2010). Попытка Свободной демократической партии, защищавшей интересы бизнеса, ввести систему баллов и таким образом привлечь в Германию квалифицированную рабочую силу, была заблокирована христианскими демократами, утверждавшими, что надо обучать местных рабочих, а не ввозить в страну дешевую рабочую силу. Тем не менее в 2011 году границы Германии впервые открылись для работников из Восточной Европы. К тому времени в стране уже находилось 2,5 миллиона мигрантов из других стран Евросоюза, больше, чем в любой другой стране – члене ЕС.

Согласно «плану национальной интеграции» по всей стране были организованы языковые курсы, в настоящее время в муниципальных школах разрешено преподавание ислама. Однако в обществе безудержно распространяется расизм. В 2010 году видный политик и социал-демократ Тило Саррацин заявил, что берлинские турки и арабы «не поддаются интеграции, да и не имеют ни малейшего желания это делать». Опрос общественного мнения показал, что этот тезис разделяет большинство немцев. Уволенный из правления Бундесбанка, Саррацин опубликовал книгу, сразу же ставшую бестселлером, в которой он заявил, что не хочет, чтобы его внуки жили в обществе с чужеродной культурой. Вряд ли будет преувеличением сказать, что над страной нависла тень прошлого.

А теперь взглянем на то, что произошло во Франции. После окончания Второй мировой войны частные фирмы десятилетиями привлекали кадры из-за границы, чтобы покрыть недостаток в рабочей силе. Этот период совпал с освобождением бывших французских колоний в Северной Африке, и основными поставщиками мигрантов стали Марокко, Тунис и Алжир, причем к 2005 году их количество достигло 30 процентов (Tavan, 2005). Десятилетиями конфликты между французскими гражданами и мигрантами из Северной Африки носили лишь спорадический характер. Мигранты были по преимуществу молодыми и трудоустроенными, они исправно платили налоги, финансируя систему социального страхования, услугами которой пользовались в основном французские граждане. Но государство создавало прекариат. Заработки мигрантов были ниже, чем у французских работников, и они были более уязвимы в случае увольнения, отчасти из-за того, что занимались неквалифицированным трудом, в частности работали на стройках и – отчасти из-за дискриминации – были более чувствительны к экономическим колебаниям. У безработных выходцев из стран Магриба часто нет записи о выплате взносов, а без этого они не могут претендовать на пособие по безработице и, как следствие, вынуждены довольствоваться пособием для малоимущих RMI (Revenu minimum d’insertion), которое выплачивается при отсутствии всех прочих доходов. Однако RMI, скидки на оплату жилья и медицинские страховки получают только иностранцы, имеющие вид на жительство и прожившие во Франции последние пять лет. Многие выходцы из стран Магриба не соответствуют этим требованиям.

Государство допустило нелегальную миграцию, но после 1996 года его же усилиями многие мигранты из стран Магриба и Центральной и Западной Африки попали в весьма затруднительное положение – они стали называть себя «людьми без документов» (sans-papiers). Хотя они работали во Франции годами, неожиданно их условия пребывания сделались весьма неопределенными, если не сказать незаконными. Тогда они организовались и решили опротестовывать свой статус социальных изгоев, требуя, чтобы с ними заключали временные трудовые соглашения, которые впоследствии могли бы стать постоянными. Но государство на этот раз повело себя довольно враждебно. Положение единиц было «урегулировано», меж тем как тысячи оказались высланными – в 2009 году таких насчитывалось 29 тысяч. В апреле 2010 года министр по иммиграции заявил, что государство будет продолжать депортировать нелегалов, пытающихся легализоваться.

Выходцы из стран Магриба остаются резидентами, даже формально будучи французскими гражданами: обещанные им по закону равные права существуют только на бумаге. Например, Трудовой кодекс гарантирует всем работникам равенство при осуществлении трудовой деятельности, но в нем ничего не говорится о принципах найма и о дискриминации при отборе кадров. Согласно докладу Комиссии по борьбе с дискриминацией, в Париже люди с магрибскими именами имеют в пять раз меньше шансов получить приглашение на собеседование, а магрибинцы – выпускники университетов имеют в три раза меньше шансов пройти собеседование, чем их французские ровесники (Fauroux, 2005). И не удивительно, что в 2005 году во главе бунтов в пригородах мы видим второе поколение магрибинцев, разочарованных в системе, которая на словах провозгласила их равенство, а на самом деле явилась первопричиной того подвешенного состояния, в котором они оказались.

Названные примеры – оба касаются мусульман, проживающих в самом центре Европы, – показывают, каким образом когда-то угодные государству мигранты очерняются и становятся социальными изгоями, даже несмотря на то, что они пустили в принявшей их стране глубокие корни. Такие мигранты вновь превращаются в маргиналов.

 

Прекариат как постоянный резерв

Можно было ожидать, что наступившая после кризиса 2008 года рецессия скажется на потоках мигрантов и изменит их направление, однако в глобальной экономике трудно что-либо предсказывать. Например, в 2009 году наблюдалась значительная обратная миграция из Великобритании; число зарегистрированных работников из европейских стран – новых членов ЕС – сократилась более чем на 50 процентов. Согласно прогнозу, в течение следующих пяти лет в Индию и Китай должны вернуться 200 тысяч квалифицированных работников, прежде находившихся в промышленно развитых странах. Однако в то же самое время происходит примечательный сдвиг.

По мере углубления рецессии доля общей занятости среди мигрантов резко увеличилась. Бизнес продолжал нанимать иностранцев даже невзирая на рост безработицы. С конца 2008 по конец 2010 года число работающих коренных британцев сократилось на 654 тысячи, тогда как число работающих мигрантов выросло на 139 тысяч. Эти изменения отчасти связаны с тем, что сокращения затронули только ряд отраслей и, в частности, больно ударили по старым предприятиям, на которых трудился в основном местный рабочий класс и служащие низшего звена. Отражают они и некую общую тенденцию: фирмы используют рецессию для того, чтобы избавиться от высокооплачиваемых сотрудников с многолетним стажем, работающих на постоянной основе. Изменения также свидетельствуют об интенсивном перераспределении трудовых ресурсов и о сползании в сторону удешевления рабочей силы, временной занятости и черных зарплат. Гибкая организация трудовых процессов, применяемая в глобальном масштабе, уничтожила старые механизмы очередности и систему LIFO («последним поступил – первым выбыл»), метод увольнения, при котором первыми увольняются работники с наименьшим стажем работы в компании. Прекариат стал все более востребованным на рынке труда, и рецессии усилили эту тенденцию: в более благоприятном положении оказались те работники, которые были согласны трудиться за более низкую плату и не требовали особых льгот.

Замена местных работников мигрантами произошла даже несмотря на то, что многие мигранты были отправлены домой, часто за счет правительства. В Японии и Испании иммигрантам предлагали деньги на обратную дорогу. В Великобритании оплачивался билет в один конец. Однако попыткам правительств обуздать миграцию противостоял бизнес.

Политики могли высказываться за сокращение миграции и отправляли мигрантов домой, однако бизнесу требовалась дешевая рабочая сила. В Австралии опрос общественного мнения выявил, что компании отказывались сокращать квалифицированных мигрантов, имеющих рабочие визы, при этом местные работники чаще попадают под увольнение. Компании платили мигрантам вдвое меньше, чем должны платить местным. В итоге лейбористское правительство перешло на сторону бизнеса и перестало обязывать фирмы отдавать предпочтение австралийским работникам (Knox, 2010).

В европейских странах с низкой рождаемостью и стареющим населением, таких как Франция и Италия, коммерческие организации также выступили против сдерживания миграции, особенно в том, что касается «квалифицированных кадров». В Великобритании многонациональные компании пролоббировали свои интересы и вынудили коалиционный кабинет консерваторов и социал-демократов отказаться от планов лимитировать число мигрантов, прибывающих в страну из Восточной Европы. На обсуждение были выставлены безнравственные идеи о продаже разрешений на временную работу на аукционах.

В Японии против миграции стали весьма жестко высказываться некоторые политики, занявшие националистические позиции, меж тем бизнес охотно привлекал южных корейцев, бразильцев японского происхождения и китайских сельскохозяйственных рабочих. В США, где в 2005 году нелегальные мигранты составляли половину всех сельскохозяйственных работников, четверть работников мясокомбинатов и птицефабрик и четверть мойщиков посуды, бизнес выступал за легализацию и противился депортациям (Bloomberg Businessweek, 2005).

Капитал приветствует миграцию, поскольку она является источником дешевой и покладистой рабочей силы. Самые яростные противники миграции – пожилое (белое) крыло рабочего класса и низы среднего класса, попавшие под пресс глобализации и превратившиеся в прекариат.

 

Вместо очередности – барьеры?

Традиционно считается, что мигранты стоят в очереди в ожидании вакантных мест. Подобное представление довольно точно отражает реалии эпохи, предшествующей глобализации. Сейчас фактор очередности больше не работает, главным образом из-за особенностей рынка рабочей силы и реформ в сфере социальной защиты.

На гибких рынках рабочей силы с проницаемыми границами зарплаты снижаются до такого уровня, что на них охотно соглашаются только мигранты, – для местных жителей, привыкших к высоким жизненным стандартам, они становятся абсолютно неприемлемы. В Великобритании падение зарплат и ухудшение условий труда в сферах медицинского ухода, гостиничного бизнеса и сельского хозяйства, где сосредоточилось значительное число мигрантов, отрицательно сказалось и на других областях экономики. Ура – патриотическая риторика премьер-министра Гордона Брауна, в 2007 году бросившего лозунг «Британские рабочие места – британцам», практически ничего не изменила, более того, иммиграция увеличилась. В обществе усилилось неравенство, дешевый мигрантский труд сделался нормой, все это позволило влиятельным и богатым с выгодой для себя использовать труд малооплачиваемых нянечек, чистильщиков и водопроводчиков. А доступность квалифицированной мигрантской рабочей силы позволила фирмам сократить затраты на обучение безработных навыкам ручного труда, что поставило местных в еще менее выгодное положение.

Другая причина уничтожения очередности – свертывание лейбористской системы социального страхования. Правительства спешили заменить социальное страхование социальной помощью, и граждане, прожившие в странах не один десяток лет, оказались лишенными права пользоваться социальными пособиями и услугами. Возможно, этот фактор сильнее всего сказался на настроениях мигрантов и этнических меньшинств, в особенности в неблагополучных городских районах, служивших оплотом рабочего класса, и вызвал у них взрыв негодования. И хотя провал британской лейбористской партии на выборах 2010 года даже некоторые ее члены связали с потерей голосов местного рабочего класса, ждущего разрешения вопросов миграции, они не поняли либо не захотели признать, что суть проблемы – в построенной ими самими системе распределения пособий для малоимущих, с проверкой нуждаемости.

Новая система проверки нуждаемости подорвала те основы, на которых зижделось государство всеобщего благоденствия. Система социального страхования аккумулирует взносы в соответствующих фондах, вычитаемые из зарплат работников, и возмещает убытки и потери доходов налогоплательщикам, которые пользуются ей долгое время. Если открыть доступ к социальным благам и социальной помощи всем тем, кто может доказать, что испытывает финансовые трудности, лица, поддерживающие эту систему за счет собственных доходов, окажутся в проигрышном положении по сравнению с теми, кому, как мигрантам, явно хуже живется. Увядающий рабочий класс усмотрел в этом нововведении несправедливость. Но ирония состоит в том, что как в Великобритании, так и в других странах политика приняла подобное направление по инициативе социал-демократических правительств.

Как показывает новаторское исследование лондонского Ист-Энда, проведенное Денчем, Гавроном и Янгом (Dench, Gavron, Young, 2006), в Великобритании сдвиг в сторону материального критерия ускорил распад больших рабочих семей. Недавно прибывшие мигранты из Бангладеш, имея чрезвычайно низкий доход, моментально переместились в начало очереди на муниципальное жилье, тогда как старые рабочие семьи оказались вычеркнутыми из списка и были вынуждены переехать в более дешевые квартиры.

Мигранты неумышленно создают и другие социальные проблемы. Их трудно учесть при переписи населения, что приводит к существенному занижению численности обитателей районов их компактного проживания, в итоге – центральное правительство недофинансирует школы, не выделяет достаточно скидок на жилье и т. д. В 2010 году, по некоторым оценкам, свыше миллиона человек проживали на территории Великобритании нелегально.

Поскольку механизмы очередности уже не действуют, страны стали искать другие способы урегулирования миграции. Некоторые из них разработали сложные схемы для определения сфер, где наблюдается недостаток кадров. До 2010 года Австралии требовались рабочие и служащие 106 профессий. Затем список стал более адресным, сфокусированным на здравоохранении, инженерных специальностях и горном деле. Но эти меры не принесли ожидаемых результатов. В Великобритании для мигрантов, обладающих дефицитными профессиями и высокими профессиональными навыками, ввели специальную визу (Tier 1). Однако в 2010 году было установлено, что по меньшей мере 29 процентов обладателей таких виз занимались неквалифицированным трудом (UKBA, 2010). Подобное явление – часть процесса «разбазаривания мозгов».

Помимо того, стало труднее получить британское гражданство. В 2009 году Великобритания, смоделировав свою систему по австралийской схеме, предложила иммигрантам «зарабатывать» паспорта, набирая квалификационные баллы. От иммигрантов требовалось участвовать в волонтерской работе, говорить на английском языке, платить налоги, иметь полезные навыки и быть готовыми жить в тех частях страны, где не хватает специалистов. Переход к системе квалификационных баллов вместо автоматической выдачи гражданства любому лицу, прожившему в стране пять лет и не имеющему судимостей, означает, что правительство может в произвольном порядке повысить оценочную планку. Вот что сказал один из сотрудников Министерства внутренних дел: «Мы намерены строже подходить к людям, получающим гражданство. Это право больше не будет автоматическим, и связь между работой и гражданством фактически разорвана» (Hinsliff, 2009).

Такой подход превращает мигрантов в вечных резидентов, нацеленных прямиком в прекариат. Лейбористское правительство Великобритании также планировало ввести систему квалификационных баллов для временных мигрантов, ограничить выдачу разрешений на работу и снабжать ими только лиц, приехавших из других стран ЕС, а также сократить список требующихся профессий. В 2010 году новое коалиционное правительство еще туже затянуло гайки.

В итоге из-за разрушения старой системы очередности, а также из-за неспособности либо нежелания правительств дать задний ход реформам рынка труда власти стали возводить всяческие барьеры, препятствуя въезду в страну, сделали статус резидента еще более аморфным и стали поощрять либо заставлять мигрантов уезжать в тех случаях, когда их присутствие больше не требовалось. Это открывает весьма неприятные перспективы.

Мигранты как дешевая рабочая сила в развивающихся странах

Вэнь Цзябао, Председатель Госовета КНР, июнь 2010 года.

«Ваш выдающийся труд заслуживает уважения всего общества».

«Умереть – это единственный способ доказать, что мы когда-то жили на этом свете. Возможно, для сотрудников Foxconn и таких работников, как мы (в Китае нас называют «нунминьгон», сезонные рабочие-мигранты), смерть – это просто доказательство того, что мы вообще жили, а вся наша жизнь – сплошная безысходность».

Запись из интернет-дневника китайского работника «Фоксконн», сделанная после того, как в промышленном городке произошла 12-я по счету попытка само убийства

Национальный капитализм основывался на миграции сельского населения в города. Вначале произошел исход из английской глубинки на заводы и фабрики, затем процесс в несколько иных формах повторился по всему миру. Сегодня правительства развивающихся стран упростили миграцию, создав зоны экспортного производства, в которых не действуют многие положения трудовых кодексов, деятельность профсоюзов ограничена, временные трудовые контракты являются нормой, а все денежные субсидии достаются фирмам. Эта история хорошо известна. Меньше привлекают внимания механизмы самой массовой в истории миграции, которая ускоряет развитие глобального капитализма и меняет его структуру.

Глобальный капитализм построен на труде мигрантов – сначала это правило коснулось так называемых новых индустриальных стран (НИС). Вспоминаю частые поездки в 1980-е в зоны экспортного производства в Малайзии и посещение фабрик, принадлежащих гигантам мирового бизнеса, таким, как Motorola, Honda, Hewlett Packard. Это было формирование не пролетариата, а рабочей силы, которая оказалась нанята на временный срок и не имела никаких социальных гарантий. Тысячи молодых женщин из деревень (кампун) жили в ветхих бараках, работали почти без выходных, с удлиненной рабочей неделей, а несколько лет спустя, подорвав здоровье и силы, возвращались домой. Многие в итоге потеряли зрение и нажили хронические болезни позвоночника. За счет их здоровья и был построен глобальный капитализм.

Такая система по-прежнему действует в ряде стран, недавно вставших на путь рыночной экономики: Бангладеш, Камбодже и Таиланде. Бесправие также распространяется и на международных мигрантов. Так, в Таиланде в 2010 году насчитывалось 3 миллиона мигрантов, как правило нелегальных, – большая их часть приехала из Мьянмы (Бирмы). После того как в стране начались межэтнические трения, власти разработали систему регистрации и потребовали от мигрантов получить в своих странах специальные паспорта, позволяющие работать легально и в идеале пользоваться государственными пособиями и услугами. Но мигранты из Мьянмы не захотели возвращаться домой, опасаясь, что не смогут снова вернуться в Таиланд. Так что официально зарегистрировались в основном мигранты из Лаоса и Камбоджи. Отсутствие регистрации до установленного срока означало арест и депортацию. Но на практике карательные меры не носили систематического характера, поскольку тайские компании зависели от мигрантов, выполнявших работу за минимальную плату, и совершенно не хотели того, чтобы миллионы оказались на улице. Как следует из доклада неправительственной международной организации Human Rights Watch (2010), жестоким притеснениям подвергались даже легальные мигранты – они целиком и полностью зависели от своих работодателей, и им не разрешалось организовывать профсоюзы либо вступать в них, не позволялось свободно передвигаться, часто им не выплачивали зарплату, а чиновники, которые по логике обязаны были их защищать, игнорировали их обращения и всячески нарушали их права.

Таковы реалии рынка труда в странах, вступивших на путь рыночной экономики. Злоупотребления продолжаются и вряд ли прекратятся, несмотря на все кампании и усилия международных организаций, которые могли бы сделать куда больше, чтобы исправить ситуацию. Однако чтобы составить наиболее адекватное представление о формировании мирового прекариата, обратим внимание на экономики, которые стремительно становятся самыми крупными в мире.

Совершенно не похожая ни на что рабочая сила, существующая на правах резидентов, сформировалась в Китае. Здесь население трудоспособного возраста составляет 977 миллионов, а к 2015 году этот показатель достигнет 993 миллионов. Примерно 200 миллионов – это мигранты из сельской местности, соблазнившиеся заработком в промзонах или моногородах, где китайские и иностранные подрядчики выступают посредниками известных международных многонациональных корпораций. Эти мигранты – движущая сила мирового прекариата, они резиденты в своей собственной стране. Из-за невозможности получить прописку «хукоу» они вынуждены жить и работать на птичьих правах, лишенные гарантий, которыми пользуются исконные городские жители. Китайское государство играет с огнем. Двадцать лет оно создавало гибкие трудовые ресурсы из молодых мигрантов, выжимая из них все соки, в расчете на то, что их поддержат родственники из деревни, а потом, когда они выйдут из наиболее трудоспособного возраста и чисто физически не смогут вкалывать как раньше, их просто выставят за ворота. Здесь можно было бы вспомнить о других похожих явлениях и провести исторические параллели, но все известные случаи меркнут перед масштабностью тех событий, которые происходят в Китае.

После кризиса 2008 года, сильно ударившего по китайскому экспорту, компании уволили 25 миллионов мигрантов, однако они не попали в статистику безработицы, поскольку, будучи нелегалами в своей собственной стране, не имели права на пособие по безработице. Одни вернулись обратно в деревни. Другие стали получать пониженную зарплату и лишились производственных пособий. Недовольство переросло в возмущение, но многочисленные протесты и забастовки – более 120 тысяч за один год – прошли незамеченным для широкой публики. Гнет усиливался.

По мере того как экономика восстанавливалась, государство попыталось ослабить хватку. Оно выступило в поддержку рабочих, когда случилось несколько громких забастовок на фабриках, принадлежащих иностранцам, – многие иностранные обозреватели тогда сочли такое изменение позиции поворотным моментом. Возможно, они выдавали желаемое за действительное. В сельскохозяйственных районах по-прежнему остается 40 процентов китайских трудовых резервов – 400 миллионов людей, живущих в ужасных условиях; многим из них суждено пополнить ряды прекариата. Даже если производительность труда в промышленных зонах резко не вырастет – а надеяться на это не стоит, – они на многие годы вперед обеспечены кадрами. К тому моменту, когда эти источники сверхприбылей иссякнут и в Китае, а также в других азиатских странах, вставших на путь рыночной экономики, в этих странах повысятся зарплаты, а запущенные там процессы потянут вниз зарплаты и приведут к ухудшению условий труда в сегодняшних богатых третичных обществах, в основном в Европе и Северной Америке.

Некоторые исследователи полагают, что скоро мы увидим завершение очередного этапа развития Китая, который можно условно назвать «прекариатским периодом», так как сокращается количество молодых работников, которые в основном и составляли армию резидентов, претендующих только на временную работу. Но ради объективности стоит уточнить, что к 2020 году все еще будет насчитываться свыше 200 миллионов китайцев в возрасте от 15 до 29 лет, и пять из шести опрошенных сельскохозяйственных рабочих в возрасте до 40 лет говорят, что готовы сменить место жительства ради временной работы.

То, что китайские мигранты работают в плохих условиях, отнюдь не случайность. Неэтичная практика закупок, к которой прибегают международные бренды, привела к тому, что условия у их поставщиков не отвечают стандартным требованиям. «Уолмарт», крупнейший в мире магазин розничной торговли, ежегодно получает от своих поставщиков дешевые товары на сумму 30 миллиардов долларов, что дает возможность американцам жить не по средствам. Другие компании ухитрились наводнить мировой рынок бытовой электронной техникой по искусственно заниженным ценам. Местные подрядчики, используя по отношению к работникам жесткие и незаконные методы, добивались на какое-то время повышения производительности труда, но это вызывало недовольство и сопротивление. В Китае местные чиновники, будучи в сговоре с администрацией предприятий, намеренно не защищали работников, что усугубляло нищету и неравенство.

Несмотря на усиление напряженности, система прописки «хукоу» действует до сих пор. Миллионы городских жителей остаются резидентами: они лишены прав посылать детей в школу, пользоваться услугами здравоохранения, лишены права на обеспечение жильем и государственными пособиями. И хотя считается, что первые девять лет обучения в школе бесплатны для всех, мигранты вынуждены записывать своих детей в частные школы либо отправлять на родину. Из-за того что плата за год обучения в школе сравнима с заработком за несколько недель, миллионы детей мигрантов остаются в провинции и редко видят своих родителей.

Реформа системы прописки «хукоу» движется черепашьим шагом. В 2009 году муниципальные власти Шанхая объявили, что те, кто проработает в городе семь лет, получат право прописки, при условии что данное лицо платило налоги и взносы на социальное страхование. Однако мигранты, не имеющие «хукоу», в большинстве случаев работают по контрактам, которые нельзя назвать полноценными, они не платят налогов и не делают отчисления в фонды социального обеспечения. По предварительным оценкам, согласно новым правилам прописку получат только три тысячи из миллионов шанхайских мигрантов.

Между тем мигранты поддерживают связь с деревней, поскольку это дает им некое ощущение безопасности: за ними остается право на родной дом и на возделывание своего участка земли. Именно по этой причине перед китайским Новым годом миллионы покидают города и возвращаются в деревни, чтобы побыть с родными, повидаться со знакомыми и присмотреть за своим наделом. О противоречиях такой кочевой жизни говорит опрос общественного мнения, проведенный в 2009 году Китайским народным университетом: согласно опросу, треть молодых мигрантов мечтают построить дом в родной деревне, вместо того чтобы покупать жилье в городе. Только 7 процентов опрошенных сказали, что считают себя горожанами.

Мигрантам достаточно сложно отделаться от статуса резидентов еще и потому, что они не могут продать ни свой дом, ни землю. Такая привязка к деревне мешает им пустить корни в городе, и она же мешает росту производительности в сельском хозяйстве и повышению доходов путем укрупнения участков. Можно сказать, что сельские области субсидируют промышленный труд, позволяя удерживать зарплаты ниже прожиточного минимума, а это в свою очередь влияет на цены на модные товары, делая их еще более дешевыми для мировых потребителей. Был поднят вопрос о сельскохозяйственной реформе. Однако Коммунистическая партия боится последствий. Помимо всего прочего, когда Китай накрыла волна мирового кризиса, нынешняя система сыграла роль предохранительного клапана, поскольку миллионы вернулись к своим наделам.

Несомненно, китайский прекариат – самый многочисленный в мире. Предыдущие поколения обществоведов назвали бы эту группу полупролетарской. Однако у нас нет никаких оснований полагать, что со временем китайские мигранты превратятся в пролетариат. Во-первых, для этого должны появиться стабильные рабочие места. А они едва ли появятся – во всяком случае, только если напряженность в обществе примет совсем уж чудовищные формы.

Пока власти продвигают массовую миграцию, текучая рабочая сила начинает представлять угрозу для местных жителей, вызывая межэтническую напряженность. Приведем в качестве примера организованную китайским правительством перевозку мусульман-уйгуров, говорящих на языке тюркской группы, за 5000 километров, на фабрику игрушек «Сюйжи» в провинции Гуандун. Уйгурам платили меньше, чем ханьцам (этническим китайцам), которые составляли здесь большинство и по соседству с которыми их поселили. В июне 2009 года во время драки, поводом для которой стало якобы имевшее место изнасилование местной женщины, толпа китайцев убила двух уйгуров. Когда новости докатились до северо-западной провинции Синьцзян, родины уйгуров, в столичном городе Урумчи вспыхнули уличные протесты, унесшие множество жизней.

Инцидент на фабрике игрушек стал той самой искрой, из которой разгорелось пламя. Годами правительство переправляло людей из бедных областей в западные, более благополучные, провинции, поднявшиеся за счет экспорта. Только за год из провинции Синьцзян туда переехало свыше 200 тысяч работников – прежде чем отправиться в путь, в конце которого их поджидали тесные и сырые фабричные общежития, они подписали контракты на срок от одного года до трех лет. Эти работники были участниками процесса, развивавшегося с фантастической скоростью. Промышленные зоны вырастали как в сказке, чуть не в одночасье. Всего за три года до описываемых событий на месте фабрики игрушек зеленел фруктовый сад. Мигранты мгновенно сплотились. Что символично, за фабричными воротами на электрическом столбе висел гигантский телеэкран – подарок корпорации «Пепси», и каждый вечер перед ним собирались тысячи работников, чтобы после смены посмотреть фильмы о кун-фу.

Успокоить кочующую рабочую силу не так-то просто. А масштаб миграции неизбежно должен был вызвать трения. Как сказал журналисту один китайский рабочий: «Чем больше их здесь становилось, тем сильнее портились отношения». Что до драки, то уйгуры уверяли, что среди них было больше погибших (а в официальной сводке эти цифры занизили) и что их не защищала полиция. Но что бы там ни было на самом деле, массовая миграция временных работников и их соприкосновение с чужеродной культурой практически неизбежно должны были закончиться насилием.

Внутренняя миграция в Китае – крупнейший миграционный процесс в истории человечества. Это часть развития глобального рынка труда. Эти мигранты в Китае оказывают влияние на то, как организуется и вознаграждается труд во всех частях мира.

 

Появление режимов, экспортирующих труд

Одним из первых признаков глобализации было то, что несколько развивающихся рыночных экономик, преимущественно на Ближнем Востоке, стали, как магнит, притягивать к себе мигрантов из других частей мира. В 2010 году в Объединенных Арабских Эмиратах иностранцы составляли 90 процентов рабочей силы, в Катаре и Кувейте – свыше 80 процентов, в Саудовской Аравии – 50 процентов. Во время экономических спадов власти настоятельно рекомендовали фирмам первыми увольнять иностранцев. В Бахрейне, где 80 процентов рабочих мест в частном секторе занимали иностранцы, рабочая виза стоила 200 бахрейнских динаров (530 долларов США); кроме того, работодателям приходилось ежемесячно отчислять в казну по 10 динаров за каждого иностранного работника. В 2009 году правительство разрешило иностранцам менять спонсора-работодателя – при этом иностранному работнику давалось четыре недели на новое трудоустройство, в противном случае он должен был покинуть Бахрейн.

Такая форма миграции вскоре получила широкое распространение, и группы из беднейших стран потянулись в более благополучные страны, где их ждали тяжелые условия труда и нещадная эксплуатация. В результате миллионы мигрантов – от нянек и посудомоек до водопроводчиков и докеров – посылали в свои бедные страны денег больше, чем туда поступало официальной помощи. По оценкам Всемирного банка, в 2008 году иностранные работники перечислили из богатых в бедные страны 328 миллиардов долларов США. Эта цифра в три раза превышает помощь всех стран – членов Организации экономического сотрудничества и развития. Одна только Индия получила от своей диаспоры 52 миллиарда долларов США.

Меж тем возник новый феномен – в виде организованного массового перемещения работников из Китая, Индии и других азиатских стран с рыночной экономикой. Исторически подобная практика существовала и раньше, но затрагивала лишь мизерное число людей: как правило, власти и компании посылали специалистов на работу за границу – в командировку на ограниченный срок. В начале эпохи глобализации немалыми усилиями был налажен экспорт филиппинской прислуги и работниц родственных профессий – как правило, у мигранток оставались дома родственники, и это обстоятельство обеспечивало их возвращение. Сегодня за рубежом работает 9 миллионов филиппинцев и филиппинок, почти десятая часть населения страны; их денежные переводы составляют 10 процентов валового национального продукта Филиппин. Другие страны взяли этот опыт на заметку.

Следуя примеру Китая, правительства и крупнейшие предприятия налаживают систематический экспорт временной рабочей силы – счет идет на сотни тысяч. Такая «система экспортирования труда» помогает преобразовать глобальный рынок рабочей силы. Индия делает это по-своему. В результате ее политики мобилизуются армии работников, которые перемещаются по всему миру.

Китай не преминул воспользоваться своим преимуществом – наличием крупных государственных корпораций, имеющих доступ к финансовому капиталу, вкупе с гигантскими ресурсами работников, готовых трудиться за гроши. В Африке Китай осуществляет своего рода план Маршалла (так называлась масштабная программа восстановления Западной Европы после Второй мировой войны, которую когда-то реализовывали США). Пекин предоставляет африканским правительствам недорогие ссуды, эти деньги направляются на строительство инфраструктуры, необходимой для китайских фабрик. При этом бо́льшая часть работ производится опять же китайскими рабочими.

Китай также выигрывает конкурсы на подряды и на других континентах – при этом китайские рабочие трудятся на стройках, возводят электростанции, строят фабрики, автодороги, железные дороги и метро, сооружают конференц-центры и стадионы. К концу 2008 года, по словам министра торговли Китая, за рубежами своей родины официально трудились 740 тысяч китайцев, в таких разных странах, как Ангола, Индонезия, Иран и Узбекистан. И число китайских работников неуклонно растет. Со слов Дяо Чуньхэ, директора китайской Международной ассоциации подрядчиков, китайские руководители проектов говорят, что предпочитают иметь дело с китайскими работниками, поскольку ими легче управлять. Возможно, правильнее было бы сказать, что их легче запугать.

Процветают также китайские кадровые агенты. По договоренности, достигнутой в 2007 году китайским и японским правительствами, множество молодых китайских работников вынуждены были заплатить приличные суммы агентам еще до переезда в Японию и гарантировать последующие выплаты, как только начнут зарабатывать. Соблазнившись якобы открывшейся возможностью приобрести необходимые навыки по одобренной правительством схеме, мигранты, попавшие в кабалу, трудятся, по сути, как рабы – преимущественно на пищевых, швейных производствах, в строительстве и электротехнической промышленности (Tabuchi, 2010). Мигрантов заставляют работать практически без выходных за плату ниже минимальной, в стране, где их присутствие вызывает недовольство и где в случае несоблюдения правил никто за них не заступится.

Многие китайцы оказываются в изоляции и в конце концов оседают в отдаленных районах, где живут в общежитиях среди своих: они не говорят по-японски и им запрещено слишком удаляться от рабочих мест. Работники, связавшие себя контрактными обязательствами, попадают в ловушку – они боятся, что их отошлют домой прежде, чем они смогут заработать и расплатиться по долгам с агентами, которым они должны отдать немалую сумму – больше своей годовой зарплаты. Если они этого не сделают, то рискуют потерять свою собственность – например, дом в Китае, который часто фигурирует в качестве залога, когда они попадаются на удочку. И хотя считанные единицы действительно приобретают полезные навыки, абсолютное большинство становится частью глобального прекариата, источника незащищенного труда, который действует как рычаг, понижающий стандарты для всех остальных.

Япония – не единичный случай. В 2010 году Швеция, долгое время служившая образцом социал-демократии, оказалась под шквальным огнем критики, когда обнаружилось, что в страну завезены тысячи мигрантов из Китая, Вьетнама и Бангладеш (причем многие въехали по туристической визе) для сбора морошки, черники и брусники в лесах на севере Швеции. Ягоды предназначались для использования в косметической промышленности, а также для приготовления фармацевтических сиропов и пищевых добавок. Зарплаты и условия труда сборщиков ягод были ниже всякой критики, а фирмы, массово ввозя азиатов, действовали через подрядчиков. Всплыла информация о том, что мигранты теснятся в ветхих жилищах без элементарных удобств и что, несмотря на ночные заморозки, у них нет ни теплой одежды, ни одеял. Когда кому-то из них не выплатили обещанных денег, они посадили своих начальников под замок и тем самым привлекли внимание к своему бедственному положению.

Миграционная служба Швеции признала, что действительно выдала азиатам 4000 разрешений на работу, но добавила, что не может рассмотреть жалобу на злоупотребления, поскольку не имеет на то полномочий. Муниципальный профсоюз Kommunal добился права взять под свое крыло сборщиков ягод, однако признался, что не может договориться с их компаниями, поскольку вербовочные конторы расположены в Азии. Правительство заняло аналогичную позицию (Saltmarsh, 2010). Уполномоченный министра по делам миграции заявил: «Правительству трудно предпринимать какие-либо действия, поскольку контракт подписывался за границей». А может, все дело в любви шведского среднего класса к лесным ягодам?

Эти перепалки дают представление об общей картине. Не исключено, что экспортирование рабочей силы – предвестник грядущей глобальной системы труда. Все это ведет к протестам против китайских работников, вспышкам насилия и попыткам таких стран, как Вьетнам и Индия, сократить число китайских рабочих путем реформирования трудового законодательства. Трудно отрицать очевидное: китайцы отбирают у местных рабочие места, остаются после истечения сроков контрактов и изолируются от местных, создавая анклавы наподобие американских военных баз, рассыпанных по всему миру.

Хотя Вьетнам запрещает ввоз неквалифицированных рабочих и требует от зарубежных рекрутов нанимать на строительные объекты вьетнамцев, в стране уже находится 35 тысяч китайских рабочих. Многие заточены в грязные общежития и сосредоточены в тех районах, где китайские фирмы выиграли государственные контракты (Wong, 2009). Законы они обходят, платя взятки. Есть целые деревни, заселенные китайскими мигрантами. Возле вьетнамского порта Хайфон по соседству со строительной площадкой вырос китайский квартал – с общежитиями, ресторанами, массажными салонами и т. д. Некий администратор по монтажу сказал в связи с этим: «Меня сюда послали, и я выполняю свой патриотический долг». Китайские рабочие разделены по профессиональному признаку на бригады: сварщиков, электриков, крановщиков. В общежитии к дверям одной из спален прикреплен листок со стихами: «Все мы странники в этом мире. Встречаем друг друга, но никогда не успеваем как следует друг друга узнать». Такое вот трогательное послание от мирового прекариата.

Скандал разразился в 2009 году, когда вьетнамское правительство заключило с Китайской алюминиевой корпорацией контракт на добычу бокситов, причем с использованием труда китайских рабочих. Генерал Во Нгуен Зиап, 98-летний герой войны во Вьетнаме, направил партийным лидерам три открытых письма с критикой наращивания китайского присутствия. В ответ вьетнамские власти арестовали диссидентов, закрыли оппозиционные блоги и приказали газетам больше не освещать ситуацию с китайской рабочей силой. Но чтобы немного успокоить страсти, они ужесточили правила выдачи виз и разрешений на работу, а в качестве популистского жеста – депортировали 182 китайских рабочих с цементного завода. Однако у правительства были связаны руки и оно не могло проявить настоящую жесткость, поскольку само создавало условия для экспорта рабочей силы. По данным Вьетнамской всеобщей конфедерации труда, на сегодняшний день полмиллиона вьетнамцев работают в 14 странах мира.

Когда Лаос выиграл право проводить у себя в стране Игры Юго-Восточной Азии, Китай предложил ему построить в пригороде столицы Вьентьяне крытый плавательный бассейн, попросив за это сдать в аренду на 50 лет участок земли площадью 1600 гектаров: китайская компания «Зарубежные инвестиции индустриального парка Сучжоу» планировала построить здесь фабрики. Когда стало известно, что компания намерена привезти 3000 китайских рабочих для выполнения строительных работ, поднялась волна протестов. Как следствие, площадь арендуемого участка сократилась до 200 гектаров. Однако первый клин уже оказался вбит.

Экспорт рабочей силы связан с еще одним, совсем уж малоприятным, обстоятельством. Китай занимает первое место в мире по числу заключенных: по некоторым оценкам, в 2009 году в китайских тюрьмах находилось около 1,6 миллиона человек. Правительство Китая позволяет фирмам использовать труд заключенных на строительстве инфраструктурных объектов в странах Африки и Азии – так, например, в Шри-Ланке на работах были задействованы тысячи китайских осужденных (Chellaney, 2010). Китай выбился в мировые лидеры в области возведения дамб, и этим начинанием он отчасти обязан своей особой незащищенной рабочей силе. На время проекта заключенные условно-досрочно освобождаются и используются как временные разнорабочие, без каких-либо шансов изменить свое положение к лучшему. И хотя таким образом они переходят дорогу местным и отнимают у них рабочие места, безусловно, этими специфическими кадрами проще управлять.

Свои правила Китай переносит в Европу. Воспользовавшись мировым финансовым кризисом и своими гигантскими валютными резервами, он скупает по дешевке активы на окраинах Европы, сосредотачивая внимание на портах Греции, Италии и т. д., и вкладывает миллиарды долларов в финансирование объектов общественной инфраструктуры, которые строятся при участии китайских фирм и китайских рабочих. В 2009 году Китай выиграл у европейских фирм тендер на строительство в Польше железной дороги. К проекту привлечены европейские субсидии и китайские рабочие.

Индия также вступила на этот путь. За границей трудятся свыше 5 миллионов индийцев, причем 90 процентов из них – в странах Персидского залива. В 2010 году правительство Индии заявило о планах учредить за счет взносов фонд содействия возвращению и переселению индийских работников из-за границы, который бы выплачивал вернувшимся переселенцам пособия. Кроме того, был создан Фонд индийской общины (Indian Community Welfare Fund) для оказания срочной помощи «бедствующим» мигрантам в 17 странах. Это своего рода параллельная система социальной защиты, опасный прецедент. Фонд занимается благотворительностью – распределяет еду и обеспечивает ночлег, а также помогает желающим вернуться на родину и обустроиться. Эти работники не самые бедные в Индии, хотя их эксплуатируют и притесняют. Данная схема адресована работникам, принявшим на себя риск, а также нанявшим их странам. Это снимает с правительств часть забот о предоставлении мигрантам социальной защиты и удешевляет индийскую рабочую силу для фирм. Каковы будут последствия, если примеру Индии последуют многие другие страны?

Индия заключила соглашения о социальном обеспечении со Швейцарией, Люксембургом и Нидерландами и сейчас ведет переговоры с другими странами с большой индийской рабочей диаспорой. С Малайзией, Бахрейном и Катаром были достигнуты соглашения касательно найма, условий труда и социального обеспечения. Это часть глобального трудового процесса. По-видимому, он включает моральные и аморальные риски.

Вовлечение в экспорт рабочей силы многомиллионной армии мигрантов является частью внешней и торговой политики. Это снижает производственные издержки и способствует утечке капиталов, в виде денежных переводов, в страны, откуда прибыли рабочие. Мигранты – источник неправдоподобно дешевой рабочей силы, он действует как колоссальный по численности прекариат, влияя на рынки труда в принимающих странах и заставляя их двигаться в том же направлении. Подобные явления мы находим во Вьетнаме, Уганде, Лаосе, Швеции и других странах, и следует признать, что перед нами глобальный феномен, который растет как снежный ком. Система экспортирования труда – это фактор воздействия на условия труда в странах-реципиентах. Мигранты используются для усиления роста мирового прекариата.

Подытоживая сказанное

Мигранты – это легкая пехота мирового капитализма. Почти все они соперничают друг с другом за рабочие места. Большинство мирится с краткосрочными контрактами, низкими зарплатами и малочисленными льготами. И этот процесс не случайный, он носит системный характер. Резиденты заполняют собой мир.

С распространением национального государства «принадлежность к сообществу по праву рождения перестает быть естественным фактором, а непринадлежность – фактором выбора» (Arendt, [1951] 1986: 286). Сегодняшние мигранты редко не имеют гражданства de jure, они отнюдь не социальные изгои. Однако им не хватает защищенности и благоприятной почвы для того, чтобы стать членами сообществ в тех странах, куда они приезжают. Многие урезаны в гражданских правах в своих родных странах, de facto являясь там резидентами, – например, в Китае.

Многие мигранты – «гости, которых с трудом терпят» (Gibney, 2009: 3). Некоторые обозреватели (такие, как Soysal, 1994) считают, что разница в положении граждан и неграждан стала весьма незначительной в результате внедрения наднациональной доктрины прав человека. Но куда больше обозревателей видят увеличивающийся разрыв между формальным предоставлением юридических прав и реальным их осуществлением (например, Zolberg, 1995). Мы можем сказать только одно: при гибкой открытой системе для осуществления прав необходимы две мета-гарантии: гарантированный базовый доход и гарантированное право голоса. Резиденты не заявляют о себе во всеуслышание. За исключением тех редких случаев, когда они доведены до отчаяния, они стараются лишний раз «не высовываться» и не привлекать к себе внимание, изо дня в день думая лишь о том, как бы выжить. По сравнению с ними граждане обладают бесценной привилегией: их нельзя депортировать или выслать, хотя и здесь были тревожные прецеденты. Они могут свободно въезжать в свои страны и выезжать из них, а резиденты зависят от воли случая.

Сочетание прекариата, состоящего из мигрантов, системы социальной помощи на основе налоговых отчислений и системы налогообложения, делающей акцент на подоходный налог и ложащейся тяжким бременем главным образом на людей со средним достатком, привело к тому, что мигранты и иностранцы стали восприниматься как враждебная сила. Структура, которая наводит налогоплательщиков на мысль о том, что бедные мигранты живут за их счет, означает, что трения в обществе уже не удастся списать со счетов как расовый предрассудок. Они отражают отказ от универсализма и социальной солидарности.

Усиливается межэтническая напряженность. Согласно опросу общественного мнения, проведенному в 2009 году в шести европейских странах и США, самая враждебная по отношению к мигрантам страна – это Великобритания, там почти 60 процентов убеждены, что мигранты отнимают работу у местных. Так же считают 42 процента американцев, 38 процентов испанцев, 23 процента итальянцев и 18 процентов французов. В Нидерландах большинство верит, что из-за мигрантов растет преступность. В Великобритании самая большая доля респондентов (44 процента) полагает, что легальные иммигранты не должны пользоваться теми же государственными пособиями, что и местное население. За Великобританией следуют Германия, США, Канада, Нидерланды и Франция, если рассматривать этот показатель по убывающей. Опросы 2010 года свидетельствуют об ухудшении отношения к мигрантам и в других странах.

В богатых странах, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития, миграция оказывается хитрой ловушкой. Число реальных рабочих мест и работ, предполагающих карьерный рост, сокращается, порождая статусную фрустрацию и недовольство. Перспективы оставшихся без работы печальны: им приходится соглашаться на меньшую зарплату или выполнять нудную техническую работу не по специальности. Нечестно критиковать этих бедолаг лишь за то, что такое положение их возмущает и они весьма неохотно отказываются от профессиональных навыков и связанных с профессией ожиданий. Мигранты же приезжают из тех мест, где у них были меньшие доходы и ожидания, по этой причине они готовы работать временно и с неполной загрузкой и мало держатся за профессиональные навыки. Политики разыгрывают популистскую карту – они перекладывают всю вину на «ленивых» местных, оправдывая таким образом как ужесточение контроля за миграцией, так и урезание пособий по безработице. В итоге демонизируются две группы людей – дабы угодить среднему классу, – и нынешние прагматики выставляются приспособленцами. На самом деле виноваты в этом случае не «лень» и не мигранты, а природа гибкого рынка труда.

Мигранты при широком обсуждении все чаще изображаются как «грязные», «опасные» или даже «проклятые». Они «привозят с собой» болезни и чуждые обычаи, угрожают «нашим рабочим местам и образу жизни», они жертвы работорговли, проститутки или жалкие подобия людей. Итог такой непродуманной позиции – еще больше пограничников и ужесточение условий въезда. О последнем говорит принятая в некоторых странах система баллов и тестов для получения гражданства. Нелицеприятные черты абсолютного меньшинства представляются как общая тенденция, против которой государство обязано принять самые крутые меры. Все чаще и чаще мигранты считаются виновными до тех пор, пока они не докажут обратное. По сути, происходит следующее: обостряется враждебность, раздуваемая политиками-популистами и страхами, что Великая рецессия обернется долгосрочным экономическим спадом. Мы еще вернемся к этому вопросу, но сначала рассмотрим еще один аспект прекариата, а именно: утрату контроля над временем.