По просьбе м-ра Кочрейна я исправил большую часть грамматических ошибок и сделал что мог, для сглаживания некоторых проявлений его ораторских талантов, о которых все, кто видел его самого по телевидению во время недавних уголовных расследований в Конгрессе, имели возможность составить себе ясное представление. Но это попутное замечание; нижеследующее является самым существенным в истории, предложенной им там вниманию общественности.Подписано: Дон Стэнфорд
Прежде всего, мне хотелось сказать, что теперь я неукоснительно придерживаюсь законности, и придерживаюсь ее довольно давно. Именно так я и заявил этим сенаторам перед телекамерами, и это правда. Те, которые говорят, что я совершил откровенное клятвопреступление, — лгуны. Вполне возможно, что я многого не знаю относительно моих капиталовложений, возможно также, что у меня и нет нужды знать о них больше, пока они дают хороший доход. Да, я владею клубом в окрестностях Нового Орлеана, и он приносит мне приличные деньжата, как и большинство моих вложений (у меня хорошие советчики). Я никогда не видал этого клуба и вовсе не знаю, играют ли там на деньги. Более того, я не хочу, чтобы мне об этом говорили.
У меня чистые руки, и уже немало лет подряд. Я не делаю ничего, кроме обычных вкладов, и я уважающий законы гражданин. Я исправно плачу налоги и жертвую благотворительным обществам. У меня хорошие и хорошо устроенные друзья, и они вам скажут то же самое.
Долгое время мэр Нью-Йорка был превосходным моим другом, и верьте не верьте, но я бы стал послом Соединенных Штатов, если бы у меня возникло такое желание. Я мог бы многого достичь и при нынешней администрации, не случись то, о чем я собираюсь вам рассказать. Но теперь все кончено. Я считаю несправедливым допускать, чтобы подобные вещи случались с гражданином Соединенных Штатов, который столь неукоснительно придерживается законности.
Я опускаю подробности моего прошлого, поскольку все о них слышали по телевидению в прошлом году. Вы уже знаете, что родился я в Сицилии, в 1901 году, и что мое настоящее имя Паскуале Кочиани, но сейчас я называюсь, в законном порядке, Пат Кочрейн, и я, в законном порядке, получил гражданство Соединенных Штатов. Я немного сидел, но каждый раз по пустякам, — таким, какие могут произойти с любым вспыльчивым пареньком (угон автомобиля, например). Я уже много говорил об этой пивной в Джерси, которой владел во времена сухого закона, но я всегда платил налоги, — стало быть, и это дело абсолютно законное. Хотя и не настолько законное, как те дела, которыми я занимаюсь сейчас. Это очень неправильно говорить обо мне как о главе Преступного Синдиката, тем более что никто не может этого доказать, и я бы очень хотел познакомиться с кем-нибудь из этих говорунов, чтобы преследовать его — в судебном порядке, разумеется — для защиты моей репутации.
Ладно, теперь я хочу вернуться к фактам и рассказать о том, что со мной случилось, поскольку это очень несправедливо, и я думаю, что все должны быть в курсе.
Я предпочитаю завтракать в баре настоящих мужчин «Уолдорф Астория», потому что это очень избранное место, и посещают его только самые избранные люди. Среди моих знакомых много тех, с кем я впервые столкнулся именно в этом баре, когда они просили денег на то или иное общество. Конечно же, я никогда не отказывался участвовать ни в одном благотворительном мероприятии (держу пари, что я обедал по цене тысяча долларов за блюдо чаще, чем кто бы то ни было в Нью-Йорке), и, разумеется, те, которые сидели возле меня на таком банкете, гордились, что могут потом упомянуть о встрече со мной. Эти связи очень полезны для гражданина, уважающего законы так же, как я. Я не вел никаких дел с моими знакомыми из бара для настоящих мужчин «Уолдорф Астория», но от этого я не начинаю меньше ценить их светскую дружбу.
Но конечно, по телевидению уже рассказывали, что ем я почти всегда в баре настоящих мужчин «Уолдорф Астория». Я забыл это и очень сожалею об этом, потому что если бы об этом не говорили по телевидению, эти ребята никогда бы не узнали, где меня искать, и тогда, возможно, ничего бы не случилось.
Это было в воскресение. Я пил свой аперитив перед завтраком, когда вошли эти ребята. Волосы стрижены под машинку, одеты в темно-серые костюмы от «Братьев Брук», розовые рубашки, черные вязаные галстуки и потертые мокасины. С первого взгляда было видно, что это дети богатых людей, и что они посещают самые шикарные колледжи. Они вошли в бар, осмотрели зал и направились прямо ко мне.
— Мистер Кочрейн? — спросил один из них, на вид немного не в себе. — Извините нас мистер, но… мой отец сказал, что я, вероятно, смогу найти вас здесь. Прошу прощения, меня зовут Питер Миноут, а это Барт Ивелл. Мой отец — Гаррингтон Миноут, мистер Кочрейн. Он подумал, что вы, возможно, вспомните, что встречали его на обеде месяца два-три назад.
— Ну конечно, — ответил я. — Счастлив с вами познакомиться, молодые люди. Примите по стаканчику?
Я не мог прийти в себя, сами понимаете. Я очень хорошо помню, что встречал Гаррингтона Миноута, но готов был держать пари, что он-то обо мне не вспомнит, или не захочет вспомнить. Он принадлежит к самому высшему обществу и сверх того чертовски богат. Можно неукоснительно придерживаться законности, но все равно не каждый день встречать Гаррингтона Миноута, а если и встретить, то не он первым станет беспокоить себя, чтобы поздороваться. Следовательно, я был очень горд тем, что могу, на виду у всех, предложить стаканчик сыну Гаррингтона Миноута и одному из его друзей, столь же избранному, как и он сам.
— Нет, благодарю вас, мистер Кочрейн, — вежливо отказался молодой Миноут, все с тем же немного неуверенным и нервным видом. — В сущности, отец хотел узнать, не могли бы вы зайти к нему сейчас. Он сказал, если вы еще не начали завтракать, если вы можете освободиться… Речь идет о деле наипервейшей важности. Отец помянул, что был бы вам крайне признателен.
Ну, вы знаете, что это такое. Эта признательность позволяет вам найти местечко под солнцем, признательность хорошо устроенных людей, разумеется. Гаррингтон Миноут был человеком, устроенным лучше всех тех, кому мне до сегодняшнего дня удавалось оказывать услуги. Оставляю, значит, недопитый стакан, бросаю бармену на стойку пятидолларовую бумажку и говорю тоном очень делового человека, что полностью готов к оказанию услуги.
— Конечно, — сказал я в конце. — Идемте, молодые люди.
Прямо перед «Уолдорфом» стоял мой кадиллак, как всегда, с моим шофером за рулем. Он не покидает машины в мое отсутствие. Вопреки утверждению Уиншелла, это не потому, что я боюсь, как бы туда не подложили бомбу. Это ложь, потому что кому в голову может прийти мысль подложить бомбу в машину гражданина, живущего в законности так же неукоснительно, как я? И неправда, что Аль Фиоре, мой шофер, еще и мой телохранитель, поскольку я все лишь деловой человек.
Молодой Миноут открыл дверцу одной из этих иностранных спортивных машин с очень низкой посадкой, и я сделал знак Аль Фиоре следовать на кадиллаке за нами. Само собой не было никакого сомнения в подлинности ребят. Даже если бы швейцар не бросил дверцу моего кадиллака, чтобы успеть к машине молодого Миноута раньше его самого… Швейцар «Уолдорфа» знает этот мир, можете мне поверить.
Городская резиденция Гаррингтона Миноута расположена в верхней части Пятой авеню. Как деловой человек я кое-что знаю о затратах на частный дом в Нью-Йорке и могу вам сказать, что это стоит Гаррингтону Миноуту более ста пятидесяти тысяч долларов в год только на содержание. А это всего лишь его городская резиденция.
Припаркованные на той же улице совсем неподалеку стояли два автомобиля без опознавательных знаков, битком набитые полицейскими агентами. Не думаю, чтобы молодежь их заметила, но я да, и это меня очень встревожило. Гаррингтон, должно быть, имеет сильную нужду в том, чтобы ему оказали поддержку. Заиметь неприятности с полицией может случиться с кем угодно, по крайней мере, один раз в жизни. А человеку из высокосветского общества, такому как Гаррингтон Миноут, выпутаться из неприятностей подобного рода, возможно, представляет собой некоторые трудности.
Это все, о чем я подумал в то время, абсолютно все. Сам-то я уже остепенился. И я сказал себе: вот что! у меня еще осталось несколько связей в городском муниципалитете. И если Гаррингтону действительно нужна поддержка, я, пожалуй, напрягусь, чтобы ему угодить.
Не успел я спросить себя, что за неприятности у Гаррингтона Миноута, как Питер Миноут пробормотал нечто вроде: «Проклятые шпики!» — и проскочил мимо дома на полном ходу. Машина свернула на соседнюю улицу, въехала в аллею и остановилась. Другой паренек, Барт Ивелл, вежливо сказал:
— Мистер Миноут хотел с вами говорить в частном порядке, мистер Кочрейн, таким образом, я думаю, было бы лучше проникнуть через боковую дверь и пройти прямо в его рабочий кабинет. Если вас это не затруднит, мистер.
Это мне изрядно трепало нервы, все эти «мистеры». Я хотел бы, конечно, чтобы мои ребята были хорошо воспитаны, однако не до такой степени, как эти двое.
На чем я остановился? Да, молодой Миноут открыл своим ключом боковую дверь, ведущую в дом, и вошел первым. Затем молодой Ивелл посторонился, чтобы, как говорится, дать мне пройти. И в тот момент, когда я переступал порог, молодой Ивелл оглушил меня.
Думаю, он воспользовался обычной дубинкой, так как кожа на голове не лопнула. Молодой Миноут, наверное, повернулся и подхватил меня, когда я падал, и в доме никто, должно быть, ничего не слышал.
Когда я очнулся, первым делом мне в нос ударил больничный запах. Вероятно, я все еще не мог полностью прийти в себя, так как боль ощущалась не в голове, а в каком-то другом месте, но еще долго я не мог понять, где именно. Это не было жгучей болью, скорее дергающей, она не казалась очень серьезной, но все же мешала мне. И потом этот проклятый больничный запах, от которого я чувствовал себя совсем плохо. Я открыл глаза, так и не успев спросить себя, что происходит.
Я находился в доме Гаррингтона Миноута, в этом не было никакого сомнения. Короткого взгляда было достаточно, чтобы осознать это. Я располагался в кожаном кресле, очень глубоком, которое, должно быть, наклонили, и оно было почти опрокинуто назад: я видел перед собой лишь потолок. Я хотел было приподняться, но почувствовав головокружение, вынужден был улечься обратно. Однако этого хватило, чтобы увидеть комнату, белую чашу на столе, откуда исходил больничный запах, и ребят.
Теперь их стало четверо. Двое других были из того же сорта шикарных колледжей, имели те же коротко стриженые волосы и все остальное. Но один из двух выглядел ниже ростом, у него были огромные очки в черепаховой оправе, и он в них походил на сову. А на последнем был белый докторский халат, белый колпак и резиновые перчатки; на белом халате выделялось пятно крови. Все четверо были совсем бледными, будто вот-вот начнут блевать. Надо сказать, что из-за этого запаха, этого странного ощущения полуобморочного состояния и этой несильной боли, о которой я до сих пор не знал, откуда она идет, я и сам чувствовал себя готовым облеваться.
— Он очнулся, — сказал Барт Ивелл.
И другой голос, должно быть, того типа в халате, который выглядел доктором, подтвердил:
— Да, он приходит в себя. Ты можешь продолжать, Питер.
— Мистер Кочрейн, — сказал Питер Миноут, приблизившись, чтобы я мог его видеть, не двигая головой.
Его лицо было очень бледным, и губы дрожали; голос не казался уверенным, однако было в нем нечто такое, что меня напугало, если предположить, что можно испугаться ребенка.
— Мистер Кочрейн, — продолжил он, — не отец послал нас за вами. Он не знает, что вы здесь. Никто этого не знает, кроме нас; и вас, естественно. Мистер Кочрейн, вчера вечером мы с Бартом вернулись из Нью-Хейвена. Мы собирались пойти на вечеринку. Барт должен был зайти за моей сестрой Лорри… Он выезжает с ней с прошлого лета.
Молодой Ивелл прервал Питера. Услышав голос, я был рад, что не вижу его лица. Я так и не знал, что происходит, но все это нравилось мне меньше и меньше.
— Лорри семнадцать лет, — произнес Ивелл очень мягко. — Она еще ходит в колледж. Она должна закончить в будущем апреле. Вы не можете себе представить, какая она прелестная и милая.
— Лорри еще не было, когда мы прибыли, — снова включился Питер Миноут, и рот его скривился в гримасе, которая разом его состарила. — Она не возвращалась из колледжа. Она до сих пор не вернулась, мистер Кочрейн. Она была похищена.
Я попытался встать, чтобы протестовать, чтобы сказать им, что я гражданин, уважающий законы, и что не имею ничего общего с Преступным синдикатом. Но лишь только я приподнялся, снова почувствовал головокружение, и мне пришлось лечь.
— В семь тридцать позвонили. Обычный метод, я полагаю. Не сообщайте в полицию, и ей не сделают ничего плохого. Приготовьте сто тысяч долларов в мелких использованных купюрах и ждите дальнейших указаний…
Его голос дрогнул, но быстро окреп, и он последовал дальше:
— Мистер Кочрейн, мой отец человек уважаемый и достойный. А также… упрямый. Он был потрясен. Некоторое время не хотел верить. Затем, когда поверил, сделал то, чего такой человек, как он, не может не сделать. Он вызвал полицию. Со вчерашнего вечера у нас полон дом полицейских, и естественно, эти мистеры ничего не обнаружили. Они делают все что могут, но могут они немногое. Они в конце концов, может, и найдут похитителей, но будет чересчур поздно, учитывая то, что… что…
Его юное красивое лицо исказилось и стало совсем красным. Внезапно оно исчезло, и на его месте появилось лицо Барта Ивелла.
— Сегодня утром, — тихо начал Барт Ивелл, — сюда явился посланник. Он принес коробку и письмо. Полиция, разумеется, арестовала посланника, но он ничего не знает. Письмо гласило, что если мистер Миноут будет продолжать не слушаться указаний, то получит свою дочь отдельными частями, но если он избавится от полиции и станет делать то, что ему говорят, сможет обрести все, что от нее останется, целиком. И в коробке находился один из пальцев Лорри.
У Питера Миноута вырвалось рыдание, а по моей спине пробежала дрожь, прогнавшая всякий туман из мозгов. Я резко сел. Потому что, еще не веря (я не мог в это поверить), уже знал, откуда исходит стреляющая боль, и было абсолютно необходимо посмотреть.
— Это был мизинец с левой руки Лорри, — говорил в это время Барт Ивелл.
Все верно: моя левая ладонь была перебинтована, хирургическая повязка наложена умело.
— Он там, мистер Кочрейн, — сказал Барт Ивелл и схватил белую эмалированную чашу, дернув ее так, что жидкость, пахнущая больницей, плеснула через край, и несколько капель пролилось на мой костюм. Он сунул руку в чашу и вытащил оттуда что-то, что упало мне на колени: это был мой палец.
— Если сегодня вечером нам пришлют другой палец, — сказал Барт Ивелл, и теперь голос его стал ясным и решительным, — или глаз, или ухо… Мистер Кочрейн, позвольте вам представить Гарри Финистера. Гарри — студент медицинского факультета. Мы попросили его прийти сегодня утром, после того как посовещались с Дином Легеттом. Позвольте представить вам также Дина Легетта. Это наш великий мыслитель, Дин, он-то все и придумал.
— Вы наш заложник, — сказал маленький человечек с глазами совы, которого они звали Дином Легеттом. — Мы будем держать вас здесь, и честно предупреждаем — вам сделают все то, что и Лорри. Абсолютно все. Видите ли, — продолжил он, щурясь и моргая за стеклами массивных очков, — мистер Миноут не сумеет теперь избавиться от полиции. Чересчур поздно. Он вызвал детективов и не может отослать их обратно. Итак, если они не способны найти Лорри и ее будут мучить дальше, придется вам, мистер Кочрейн, брать это дело под свою ответственность — вам. Потому что это настолько же в ваших интересах, насколько в интересах Лорри.
Теперь моя голова была совершенно ясной. Где-то в самой глубине сумасшедший смешок сотрясал меня и в то же время говорил, что все это нелепо, не держится на ногах, что цивилизованные люди не действуют таким образом. И в любом случае, им не имеет смысла поступать так со мной. Я никогда никого не похищал, это так же верно, как то, что меня зовут Пат Кочрейн. И уже более двадцати лет я не был замешан, даже издалека, в такой грязной истории, как эта. Но я смотрел на четверых ребят, и было в их хороших лицах посетителей изысканных колледжей нечто такое, что заставило меня содрогнуться, слово настоящего мужчины.
Я ничего не сказал по поводу пальца, который они мне отрезали. Я думал о пальцах, глазах, ушах, которые у меня еще оставались, и сильно надеялся их сохранить. И я был серьезен, можете мне поверить! Я говорил себе, что подонки, выкравшие малышку Лорри Миноут, должно быть, здорово трусят сейчас, когда детективы бросились по их следам. Поэтому они способны убрать ее. Что же касается меня, то молодой Легетт, можно не сомневаться, сдержит свое слово, то, когда он сказал, что все сделанное Лорри, сделают и мне.
Я заявил без особой надежды:
— Клянусь вам головой матери, молодые люди, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь вам. Но я ничего не смыслю в киднэппинге. Я деловой человек, работающий в законной сфере, молодые люди. Сейчас у меня уже нет тех связей.
— Мы верим вам, мистер Кочрейн, — быстро ответил паренек с совиными глазами, все более вежливый. — Мы знаем, что вы не являетесь непосредственно ответственным за это похищение. Но косвенно вы ответственны, поэтому-то мы вас и держим здесь. Видите, мистер Кочрейн, вы богаты, живете в свое удовольствие, находитесь в полной безопасности. Закон уже ничего больше не может против вас. И чтобы достичь того, чего достигли вы, молодым негодяям пришла в голову идея совершить этот киднэппинг. Это порочный круг.
— Все это не имеет значения, — перебил Ивелл, оттесняя плечом маленького Легетта. — Единственно, что необходимо, мистер Кочрейн, так это чтобы вы начали действовать немедленно. Вы останетесь в этой комнате до тех пор, пока она не вернется. Потом вы можете уйти. Но уйдете вы точно в том виде, в каком вернется Лорри. Вы понимаете?
— Телефон возле вас, — учтиво сообщил молодой Легетт. — Звоните, кому сочтете нужным.
Я прямо бросился на телефон, но тут же увидел, что совиные глаза маленького Легетта читают мои мысли. Презрительная улыбка появилась на его губах, и я полностью осознал, в какой грязной ситуации нахожусь. Вы понимаете, первым моим намерением было вызвать полицию. Черт возьми, у меня чистые руки, и шеф полиции знает это лучше, чем кто-либо другой, тем более что я много раз оказывал ему услуги. Итак, я собирался позвонить шефу, чтобы он приехал за мной.
Но я пораскинул мозгами и понял, что этот паренек Легетт мыслит верно. Что бы я сказал шефу? Теперь мне стало ясно, что я ничего не мог бы ему сказать, и паренек давно это знал. Каким образом я, Пат Кочрейн, смог бы объяснить шефу — или кому другому — что я арестант в доме Гаррингтона Миноута, нахожусь под охраной сына Гаррингтона Миноута и банды ребят, посещающих самые изысканные колледжи, и что они собираются отрезать мне пальцы, один за другим. Моя собственная мать не поверила бы в эту историю про разбойников. Я и сам в это верил с трудом!
Я остался сидеть, держа аппарат в правой руке и разглядывая левую с четырьмя нетронутыми пальцами и повязку, начавшую краснеть в том месте, где полагалось быть еще одному. И в этот момент я понял, что нахожусь совсем в гнусной ситуации, хотя все произошло и не из-за меня. Я был невинным, как новорожденный птенчик, и тем не менее, мне бы крупно повезло, если бы я смог оттуда выбраться и продолжить жить с чистыми руками, посещать людей из света и работать как честный деловой человек.
Для начала я позвонил моему адвокату, но еще до того, как он снял трубку, я вспомнил, что это не тот мой прежний адвокат. Этот — сенатор, и является прекрасным адвокатом для делового человека, но он не способен вытащить меня из того тупика, в каком я очутился.
Тогда молодые люди передали мне справочник, и через некоторое время я смог найти адвоката, работавшего у меня во времена моего владения той пивной в Джерси. Я надеялся, что он сохранил несколько связей с людьми, с которыми я вел дела в тот период, поскольку сейчас я не имею ничего общего с этого рода проходимцами.
— Лепке, — сказал я адвокату, — речь идет о наиважнейшем деле, никакие расходы не в счет. Эта малышка была похищена, и я хотел бы, чтобы ее вернули семье. И я не хотел бы, чтобы ей причинили что-либо плохое.
— Кто ее похитил? — спросил Лепке.
— Откуда мне знать? Я знаю только, что если впутаются копы и малышке причинят что-нибудь плохое, я… Но это не твоя забота. Единственное, чего я хочу, чтобы не трогали Лорри. По всему Нью-Йорку шныряют агенты подпольного тотализатора. Они, конечно, что-нибудь слышали. Найди типа, который занимается этим тотализатором сейчас, и встреться с ним.
— Монополией на это дело владеешь ты, Патси, — сказал Лепке. (Вы понимаете, что я имел в виду, когда объяснял, что неукоснительно придерживаюсь законности. Я не знал, что это я, и не хотел, чтобы Лепке говорил мне об этом. Но он мог этого и не знать). — Какова твоя цена? — продолжил мой экс-адвокат.
— Пятьсот тысяч долларов, миллион, если понадобится. Это должно быть улажено быстро, только это и важно. И хорошо исполнено, естественно. Запомни, Лепке, ей не должны причинить ничего плохого.
Я услышал, как на другом конце провода Лепке цокает языком, и вспомнил, что уже давненько ему не приходилось заниматься каким-нибудь делом на миллион. Но, в конце концов, миллионов у меня больше, чем пальцев на руках, и мои пальцы стоят дороже.
— А что случится с похитителями, Патси? — спросил Лепке.
Минуту я размышлял, потом ответил с большим достоинством:
— Я не думаю, чтобы мерзавцы такого рода могли когда-либо влиться в наше цивилизованное общество, а, Лепке? Думаю, необходимо принять меры, чтобы они не могли нам мешать в будущем.
— Понято, — сказал Лепке. — Я полагал, ты стал смирным, с тех пор, как заделался честным гражданином. Я тебя не знал. Миллион, а? Ладно, сработаем.
Вот так все происходило. Не знаю, каким образом отыскали малышку, и не хочу этого знать. Не знаю также, что сталось с похитителями, хотя Лепке и сказал, что они больше не потревожат честных людей. Я отдал Лепке миллион и нахожу это выгодной сделкой. Кому и сколько платил он из этих денег, мне наплевать. Малышка Миноут вернулась домой в воскресенье утром, гордясь повязкой на руке. Ей было не больно: работу исполнял врач. Сначала, увидев меня, она испугалась, потом заявила, что после Рокки Хадсона я как раз тот тип, который ей нравится больше всего. Она была слегка глуповата, но очень мила.
Теперь эта история обойдет Соединенные Штаты, и мою жизнь можно считать полностью испорченной. Я не сильно сожалею о потерянном пальце. И о миллионе, потраченном на эту очаровательную детку, тоже. Но боюсь, что из-за этого проклятого дела у меня не много останется возможностей посещать свет. И это еще не все.
Потому что эти ребята положили начало мерзкому методу, и я не думаю, что можно остановить его последствия. Этак меня сделают ответственным за все преступления и правонарушения, даже если я буду совершенно не в курсе…
Что скажете вы, если после того, как в Нью-Йорке или в любом другом месте Соединенных Штатов ограбят квартиру или сплутуют в карты, пред вами предстанет какой-нибудь тип и даст вам за это в морду? Нет. Я не чувствую, что смогу вести спокойную и благопристойную жизнь, и вообще какую-либо, по крайней мере, если я не спрячусь где-нибудь. Что я и собираюсь сделать. Я ликвидирую все мои капиталовложения и покидаю страну.
Но я нахожу все это несправедливым.