Вырвавшись на свободу, побрёл по улице вдоль парка, обдумывая свои дальнейшие действия. В голове крутилось всё: от покупки мотоцикла до кругосветного путешествия. Не хотелось только думать о том, что скоро, как ни крути, придётся трудоустраиваться. При моем аскетичном, с точки зрения среднего класса, образе жизни, имеющихся денег должно хватить на какое-то время. Но потом, по финансовым и по моральным соображениям, мне нужна будет сфера деятельности, причём отличная от уже освоенной ранее, или являющаяся её более высоким уровнем.

Так добрел до крупного торгово-развлекательного центра, со стороны которого пахнуло ароматом свежей выпечки. Неужели аромамаркетинг, или, правда, пекут сдобу в одном из кафе, но мне жутко вдруг захотелось кофе промышленного изготовления с чем-нибудь печёным. Верно, что мозговая деятельность требует углеводной подпитки.

Смирившись с тем, что на меня, возможно, воздействовали маркетинговые технологии, я через десять минут уже сидел за столиком Старбакса и употреблял вполне приличные, с точки зрения обывателя, латте с чизкейком, вручённые мне приятной рыжеволосой бариста. Девушка за стойкой, всем своим видом, внушала приятное спокойствие и уверенность в сваренном ей кофе и кусочке пирога, а внешность её словно была перенесена со средневекового портрета дамы второго сословия. Хотя в те смутные времена, рыжеволосых дев не повсеместно жаловали, и в частности, испанская инквизиция не гнушалась их публичным сожжением, признавая ведьмами. Хорошо, что в наше время можно любоваться этими прекрасными созданиями. Белая, бархатная кожа, круглое лицо, окаймлённое яркими локонами, убранными в неплотную косу, лёгкие контуры тела… В своих мыслях я даже не сразу заметил, что девушка смотрит в ответ, не понимая природу такого пристального взгляда с моей стороны. Я приподнял чашку кофе, как будто в честь неё и улыбнулся. Она ответила мне, не дежурной, но всё-таки более официальной улыбкой, и на этом наш визуальный диалог был исчерпан.

Передо мной лежал телефон, а в пальцах крутилась визитная карточка некоего академика Лаврова. Сейчас мне не хотелось никакого делового общения, и при других обстоятельствах, я бы точно отложил звонок на неопределённое время, но интрига имела место быть, и уже страсть к разрешению неясностей, подталкивала к набору номера.

— Добрый день, это Сергей Романов, я звоню вам по рекомендации Юрия Асташева из «Западного горизонта», — отрапортовал я, когда телефон Лаврова ответил.

— Здравствуйте, Сергей, — ответил собеседник немного скрипучим голосом, после некоторой паузы. — Да, я ждал вашего звонка. Предлагаю не тянуть кота за хвост, а лучше встретиться, и обсудить одно, потенциально-интересное для вас предложение.

— Лев Борисович, я готов встретиться, только сразу хочу предупредить — я только что уволился из компании, и в ближайшие месяц-два не планирую выходить на новое место. Просто есть уже другие планы, — выложил я свои условия профессору.

К слову сказать, планов-то у меня как раз и не было. Но я уверен, что они появятся, и мне нужно время, чтобы «перевести дыхание». Однако академика Лаврова, высказанные мною обстоятельства, ничуть не смутили, и он попросил, как можно скорее, прибыть к нему в офис на набережной реки Мойки.

Тон и манера общения собеседника мне понравились. Сомнения, отчасти, улеглись. Я неспешно закончил свой второй завтрак, разглядывая девушку за стойкой, теперь исподтишка, и, наконец, собравшись с мыслями, отправился на встречу.

Проехав пару километров на автобусе, я спустился в метро на «Старой Деревне» и на несколько десятков минут погрузился в созерцание разномастной питерской толпы. Деловой день уже был в самом разгаре, к массе горожан примешивались, изобилующие в это время года, приезжие, которых выдавали восхищённые взоры по сторонам и неумение маневрировать в людском потоке северной столицы.

В этом году существенный приток гостей весьма ощущался, даже учитывая приближающийся пик высокого сезона, всё равно людей было больше, чем обычно. Очевидно, отечественные туристы, всё меньше испытывают судьбу на недорогих и неспокойных зарубежных курортах, а предпочитают устранять белые пятна на территории своей страны.

В любом случае, весёлые и впечатлённые приезжие вносят жизнь в бледнолицый поток горожан, чей отпуск ещё не наступил или не предвидится вовсе.

Я же, всегда любил Питер таким, как он есть, без прикрас. Люблю его, и сырой, но разноцветной осенью, когда низкое солнце золотит и без того огненно-рыжие парки и аллеи; люблю и серой весной, когда, даже самая затяжная хлябь, не может отвлечь от, всё чаще проступающего, лазурного неба. Мне часто не нужны были дополнительные впечатления, кроме тех, что даёт сам город, и некоторые отпуска я провёл, не уезжая далеко от дома, а большинство других — либо в загородном, подмосковном доме родителей, либо колеся по стране. Кстати сейчас, моя тяга к путешествиям, снова напомнила о себе, и я уже представлял, качаясь на поручне вагона метро, как проведу недельку с отцом и матерью в их коттедже в сосновом бору, а потом рвану, вполне возможно, куда-нибудь за Урал.

Пребывание в родительском обществе, в их уютном загородном доме, всегда меня очень сильно выручало, особенно в разгар карьеры, когда мозги на работе кипели каждый день. Несмотря на то, что мой отец вот уже семь лет частично парализован, и мать ухаживает за ним, живут они самодостаточно, размеренно и волне счастливо. Травму, повлёкшую паралич, отец получил на производстве. Они с мамой, сразу после института, в пору сельскохозяйственных инноваций, пришли работать на табачную фабрику в родном Саратове, там и познакомились. Когда завод стал чахнуть, после развала Союза, отец был уже зам. начальника производства, а мать — технологом. Обоих сократили. Все сбережения обесценились в начале пресловутых девяностых, и мы из процветающей советской семьи превратились в нищих. Родителям приходилось заниматься любой работой без особого выбора. Помню, как отец приносил в больших сумках рулоны неразрезанных сигарет с завода, а также кустарно напечатанные упаковки. Рулоны нужно было нарезать на сигареты нормального размера, пачки склеить, набить сигаретами и отдать коммерсанту на реализацию за копейки. Хотя нет, тогда — за миллионы.

Спустя время, табачную фабрику выкупила западная компания и начала модернизацию производства. Родителей пригласили на работу. Жизнь начала налаживаться, зарплаты постоянно росли, но и работа стала более напряжённая и ненормированная.

В один из дней, когда на заводе шёл очередной из бесконечных ремонтов, отец проводил осмотр цеха. Проходя над табачными станками, по мосткам, он сорвался вниз с плохо закреплённой лестницы. В компании, на удивление, признали вину в полной мере, и начали выплачивать компенсации. Но только через три месяца папа более-менее пошёл на поправку: стал чётко узнавать нас с мамой, шевелить рукой, начала восстанавливаться речь. После выписки из больницы появились новые проблемы. Наша многоэтажка была совсем не пригодна для проживания инвалида: коляска не входила в лифт, а из подъезда не было никакого съезда. Отец хоть и постепенно поправлялся, но жизнь в заточении не сильно этому способствовала. Ситуация резко изменилась, когда к папе приехал его старый друг из Подмосковья. Увидев наше положение, он предложил перебираться жить на природу, в свой коттеджный посёлок на Ленинградке. Решение было, на первый взгляд, сложное, но и единственно верное, и оно было принято. Сбережений и компенсаций хватило на то, чтобы купить участок и за два года выстроить небольшой, но добротный и продуманный дом. Очень помог папин друг. К тому времени я уже учился в Петербурге, на втором курсе госуниверситета аэрокосмического приборостроения на кафедре защиты информации. Первый курс я скитался по съёмным комнатам, но на втором — пробился в общежитие. А во время моего третьего года обучения, родители продали нашу большую квартиру в Саратове и купили скромную, но уютную квартирку в новостройке на Васильевском острове, где я и обитаю по сей день.

Вагон дёрнулся, притормаживая, и люди засуетились. Плотность туристов значительно возросла, слышалась иностранная речь на все лады. Ещё бы: центр, «Исаакий». Мне тоже подниматься на поверхность здесь, на «Адмиралтейской», воздушный потолок и витражи которой всегда поднимали мне настроение. Выходя из вагона, ощутил неповторимый, и так любимый мной, подземный ветер метро, состоящий из тёплого воздуха и неповторимого сочетания запахов смазочных материалов, пропитки для шпал и, иногда, еды.

Поднявшись по бесконечному, на первый взгляд, эскалатору, выбрался на свежий воздух, если таким можно назвать воздух, в центре мегаполиса. Наверху сразу стало понятно, куда идти — вниз, к набережной. Вдоль реки я прошёл два полных квартала и без труда обнаружил арку, о которой рассказывал профессор. К этому времени солнечное, ещё час назад, небо, заволокло тучами. Стало прохладно, особенно вблизи воды.

Я проследовал в ворота, и оказался в довольно широком внутреннем дворе. Здесь было несколько заведений, но мне нужна была деревянная дверь без опознавательных знаков. Я сообщил через аудиопанель о цели своего визита, и через минуту был уже внутри здания, пройдя через портал с незамысловатым барельефом. Но оказавшись в совсем небольшом вестибюле, я несколько оцепенел от его убранства. Казалось, что из суетного питерского дня, я шагнул сразу в середину XIX века, куда-то, в одну из гостиных в центре Лондона. Примерно так я представлял себе апартаменты Миссис Хадсон, читая и перечитывая романы Конан Дойля в юношестве.

Интерьер был оформлен до середины стен темными, резными деревянными панелями; далее, до потолка поднималась благородная, бордовая обивка. Крестовый свод комнаты украшала фреска, передающая, как мне показалось, некий библейский сюжет. Два уличных окна и стеклянное обрамление двери были искусными витражами и добавляли помещению сказочности. В одном конце холла находилось раскидистое растение, которое занимало всю стену, а напротив, стоял небольшой круглый стол и два кожаных антикварных кресла.

Я так впечатлился, что не сразу заметил девушку, стоящую за приёмной стойкой, прямо от входа.

— Здравствуйте, ещё раз. Ваш офис заворожил меня, — поприветствовал я сотрудницу и манерно раскашлялся.

— Нестрашно, вы не первый зачарованный, проходите, — ответила она, и тепло улыбнулась. — Лев Борисович готов принять.

С обеих сторон от стойки располагались двери, мы направились в левую. Сама стойка, к слову, не была рабочим местом, за ней никто не сидел, она была оборудована только переговорным устройством. Девушка шла впереди, размеренно покачивая бёдрами, а я снова рассматривал отделку, не широкого, но не уступающего вестибюлю по благородству, коридора. Здесь были те же деревянные панели и бархат. Пространство освещалось медными светильниками с матовыми плафонами. В коридоре имелось три пары массивных дверей с номерами, а в простенках между ними висели рукописные портреты неизвестных мне людей, разных эпох и стилей. Мы проследовали до крайней левой двери, куда я и шагнул, навстречу интригующим предложениям.

Профессор Лавров принимал в просторном кабинете, соответствующем по стилю, виденным мною ранее, помещениям. Это был пожилой, полноватый, но коренастый человек, с короткой стрижкой и седой, идеально ухоженной бородой. Учреждение, в которое я попал, было явно не из бедных. В глаза то и дело бросались элементы технического оснащения, явно высокого класса. На рабочем столе профессора стоял моноблочный персональный компьютер, такого футуристического вида, что я не смог даже предположить ни производителя, ни модель устройства. И вообще, я засвидетельствовал в себе крайне нетипичное поведение: я никогда так жадно не глазел по сторонам, будучи приглашённым в незнакомое место. А здесь глаза цеплялись за каждую мелочь. Каждая вещь несла некий смысл и была совершенна по форме и назначению. Оборудование и отделка этого офиса не шла ни в какое сравнение с ультра-модными и шикарными интерьерами больших боссов, в которых мне доводилось побывать.

— Добрый день, — поздоровался я с некоторой задержкой.

— Добрый-добрый, — радушно ответил Лавров, и указал на одно из кресел вблизи от своего стола. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.

И вдруг, как только, профессор заговорил, я вспомнил, откуда я его знаю. Лев Борисович Лавров присутствовал, будучи членом комиссии, на защите дипломного проекта и выпускных экзаменах в моем университете. В общем целом он никак себя там не проявлял, кроме краткой наставительной речи для выпускников. Так я запомнил его не обычный голос.

— Мне кажется, вы меня вспомнили? — спросил профессор, немного прищурившись.

— Да, вспомнил — кивнул я.

— Вот и отлично, тогда перейдём к делу. Вот скажите, Сергей, какие у вас сложились планы на ближайшее будущее?

— Планов много, но большинство из них личного характера.

— Значит, сворачивать горы вы пока не намерены?

— Было бы что сворачивать. Всё уже свёрнуто до меня.

— Удачный афоризм, — улыбнулся Лавров. — Но его можно рассматривать двояко. С одной стороны, многое в нашем современном мире уже «свёрнуто», и тут вы правы. Но сворачивание гор, в смысле открытия новых перспектив, сейчас актуально, как никогда за последние несколько сотен лет. Хотели бы вы принять участие в деле, действительно важном, для цивилизации?

— Я уже заинтригован, но ничего не понимаю, — попытался я отшутиться.

— Хорошо, я расскажу вам о нашей организации, — продолжал профессор. — По сути, мы представляем собой фонд, призванный накапливать и сохранять культурное наследие человечества. Нам нужны специалисты с аналитическим и гибким умом, чтобы отслеживать и собирать лучшие образцы деятельности людей.

— Боюсь, я слабо разбираюсь в искусстве. Я один из тех, кто до сих пор видит шесть пальцев у папы, на «Сикстинской Мадонне», — продолжал я острить.

— Под культурным наследием я подразумеваю не только предметы искусства, и даже в меньшей степени их, — ответил Лавров, как ни в чем не бывало. — Мы храним достижения, открытия, знания, историю, выраженные в фактах и конкретных предметах и продуктах.

Углубляясь в подробности своей деятельности, Лев Борисович заметно посерьёзнел, смотрел на меня неожиданно острым и испытующим взглядом. Появилось странное чувство дискомфорта, как будто туманная пелена стала наползать на сознание, и я невольно перебил собеседника, стараясь сбросить наваждение.

— Лев Борисович, так в чем конкретно заключаются обязанности по вакантной должности? — спросил я довольно резко.

— Не волнуйтесь, — улыбнулся вновь профессор, став прежним. — Вы распознали мой НЛП-манёвр. Я прошу прощения, но это часть собеседования. С какими техниками скрытого воздействия вы знакомы?

— Я не владею техниками, но умею распознавать, как вы говорите, «воздействие», — удивился я такому повороту событий. — Не обучался специально, просто общался с соответствующими мастерами и получил небольшой опыт. Сейчас я просто не ожидал, поэтому отреагировал остро, больше подсознательно.

— Хорошо, будьте спокойны, больше я не буду, без крайней необходимости, применять к вам технику. Это была просто проверка, — промолвил Лавров, и продолжил: — Тогда идём дальше, если вы не против.

Беседа вновь вернулась в прежнее непринуждённое русло, но оговорку про «крайнюю необходимость» я запомнил. Со слов собеседника выходило, что работать меня приглашают в крупную международную некоммерческую организацию, миссией которой является поиск, сбор и хранение всего того хорошего и полезного, что создал человек за свою многотысячелетнюю историю. Моя же функция во всём этом — выезд к потенциально ценному объекту, сбор данных о нем, и передача информации и своих личных выводов руководству. Командировки могут быть в любую точку мира, но, скорее всего, не дальше евразийского континента, так как филиалы фонда расположены в разных странах и каждый мониторит в основном свою территорию. Прежде чем приступить к работе, мне необходимо будет пройти обучение, длительностью в два-три месяца.

— И если у вас вдруг возник вопрос о занятости и оплате труда, — резюмировал Лев Борисович, — то скажу, что оплата будет высокой. То есть такой, что голова ваша будет занята только делом, либо отдыхом, но не планированием бюджета. А график будет, конечно, ненормированный, в основном из-за поездок. Но по завершении каждого задания, вы сможете отдыхать достаточное количество времени. Да, и постоянное нахождение в офисе тоже не требуется.

Закончив, профессор откинулся в кресле, взял со стола устройство, похожее на коммуникатор, и бегло изучив содержимое экрана, снова испытующе посмотрел на меня. Похоже, что он ждёт от меня решение прямо сейчас.

— Это очень интересное предложение, — только и смог выдать я, — Но всё равно я не понимаю многих деталей работы, и не смогу дать вам ответ сразу.

— Сергей, — Лавров снова придвинулся к столу, и продолжил мягким тоном, — вам может показаться, что я оказываю давление, и отчасти это так. Но причина тому есть. У нас крайне мало времени на реализацию задач, под которые мы набираем людей. И если вы, после долгих раздумий, не согласитесь, то мне придётся вычеркнуть это время, которое я мог бы потратить на работу с другим кандидатом. Поверьте, я предлагаю вам уникальнейший шанс, не только заняться делом, пользу и престиж которого переоценить нельзя, но и освоить принципиально новые знания и навыки. То, что данная возможность предоставляется вам так просто, на блюдце, а не зарабатывается потом и кровью, обусловлено в основном спешкой. Но я надеюсь, что вы достойно распорядитесь этой находкой, и не спустите её бессмысленно, как случайный выигрыш. Ваше решение, пусть оно и непростое, нужно мне сейчас. Скажу только, что вы не пожалеете, если согласитесь.

— Можно банальный вопрос? Почему именно я?

— Что ж, отвечу, — сказал профессор, улыбнувшись. — Вы видели меня, может пару раз, и я был удивлён, что запомнили. Но вот я, слежу за вами, в числе других претендентов, ещё со времён университета, и в этом нет ничего предосудительного. Ведь крупные IT-компании забирают молодых и перспективных инженеров на работу прямо со студенческой скамьи. Только при нашей специфике нужны особые качества.

— А что же это за качества, если не секрет?

— Как я уже говорил, мы выбираем людей с безграничным и гибким умом, способных осознать и принять мир таким, как он есть на самом деле. Такими качествами, как мне кажется, вы и обладаете. Мои объяснения могут показаться довольно абстрактными, но более существенно я пока не могу с вами разговаривать. Итак, вы с нами, Сергей?

С этими словами Лавров снова откинулся на спинку кресла, и как будто отгородился от меня, сомкнутыми в замок на груди пальцами, видимо давая, без давления со своей стороны, время на принятие решения. И я только сейчас, всерьёз почувствовал, что решение это действительно краеугольное. Либо я продолжу жить, как и раньше, но с чувством потерянной возможности. Либо я возьму на себя ответственность, и мне придётся реализовывать эту возможность до конца, во что бы то ни стало. И точка невозврата — это моё следующее слово, которое, дав однажды этому человеку, я уже решил для себя, что не смогу нарушить. Ладони вспотели, внутри всё сжалось, и я произнёс, как можно отчётливее: «Я согласен».