Останки под двумя звездочками

Году, кажется, в 1952-м мне в руки попали книги Ризберга. Этот американский автор весьма лихо нагнетал страсти, описывая немыслимые битвы с единорогами, спрутами и акулами, сторожившими «поглощенные морской пучиной сокровища». В конце произведения отважные герои неизменно привозили из экспедиций «в Южные моря» сундуки с дукатами и дублонами. Книги читались взахлеб. В последующих изданиях их иллюстрировали цветными фото (снятыми в океанариумах) «золотых слитков» из гипса и «доколумбовых золотых идолов» из папье-маше.

Я не верил ни одному слову Ризберга, но, закрыв последнюю страницу, вдруг понял, что не могу отделаться от прочитанного.

Мне только исполнилось восемнадцать лет, и я учился в Высшей школе политических наук и дипломатии в Брюсселе. Предметы, которые я штудировал там, были далеки от поисков затонувших кораблей. Но новая страсть захватила меня без остатка. Я всерьез увлекся подводной работой и историческими изысканиями. Отложив в сторону книги Ризберга, я заполнил первую карточку в своем досье. (Сейчас картотека занимает целую комнату.)

В 1954 году я впервые принял участие в охоте за сокровищами. Было это в Испании, в бухте Виго, в провинции Галисия. Мы искали галионы «Золотого флота», затонувшие здесь в 1702 году. В книге об этой экспедиции, которая вышла под названием «Золотые россыпи» и которую теперь нельзя перечитывать без улыбки, я писал: «Лишь коснувшись рукой борта галиона на дне бухты Виго, я понял, что такое подлинная страсть. Действительно, можно потратить все свои дни без остатка на поиски полусгнивших кусков дерева. И если бы меня спросили, где я хочу быть, я бы ответил — в Виго на галионе».

Прошу прощения у читателя за эту цитату из юношеского сочинения, но она предельно ясно обрисовывает тогдашнее мое состояние. Я оставил институт, а с ним и надежды на дипломатическое поприще. Два года неудач не отбили у меня охоты продолжать начатое. Я стал профессиональным водолазом.

В 1964 году, познав уже сладкий вкус побед, но куда больше горечь разочарований, я писал в предисловии к «Книге потерянных сокровищ»: «Окружающие дружным хором убеждали меня в неразумности принятого решения, в необходимости „делать карьеру“. Но я видел, к чему ведет их опыт так называемой реальной жизни: он напрочь скрывал единственную живую реальность — море. Вместе с глотком воздуха, доходившим до меня с поверхности, я жадно вкушал на дне свободу, возможность жить без железной узды, пронзительное чувство настоящего дела».

Под этими строчками я был готов подписаться и в 1967 году, когда в Лондоне начал охоту за «Хироной». К тому времени подводный опыт сместил направление моих интересов в сторону археологии. Систематического образования я не получил, оставшись самоучкой, но богатая практика до некоторой степени компенсировала пробелы в теории. Сокровища «Хироны» обещали куда больше археологических радостей, чем материальных выгод.

Я исписывал кипы блокнотов, стараясь докопаться до истоков — собственноручных донесений, казначейских ведомостей, докладов и выводов комиссий, эдиктов королей, судебных приговоров, гравюр очевидцев и писем родным.

Я беседовал или состоял в переписке с большинством из ныне живущих искателей подводных сокровищ; мы проговаривали ночи напролет и обменивались посланиями такой толщины, что разорялись на почтовых марках. Впрочем, рано или поздно охотник за кладами все равно оказывается без гроша. Схему событий исчерпывающе изложил мой друг Жак-Ив Кусто:

«Не могу вообразить большей катастрофы для честного капитана, нежели открытие подводного клада. Для начала ему придется посвятить в дело свой экипаж и гарантировать каждому его долю. Взамен он, естественно, потребует от всех строжайшего молчания. Но после второго стакана, выпитого третьим марсовым в первом портовом кабачке, тайна станет известной всем. Едва капитан успеет поднять горсть монет с затонувшего испанского галиона, как наследники королей и конкистадоров извлекут из домашних сундуков полуистлевшие генеалогические древа, чтобы потребовать по суду свою долю, и немалую. Правительство страны, в чьих территориальных водах окажется находка, попробует наложить на нее эмбарго. И если в конце концов после долголетнего судебного крючкотворства несчастному капитану все же удастся привезти домой несколько пиастров, в него мертвой хваткой вцепится налоговый инспектор — и это уже до гробовой доски. Представьте теперь, как этот человек, потерявший друзей, репутацию и судно, будет проклинать разорившее его золото».

И все же мой выбор сделан…

Но почему именно «Хирона»? Потому что на карточке с надписью «Испания » в ящике «Эпоха Возрождения », раздел «Британские территориальные воды », это судно значилось под тремя звездочками в правом верхнем углу. Наивысшее число баллов по моей системе.

Впервые я услышал о «Хироне» в бухте Виго, когда в 1959 году мы отправились туда на шесть месяцев в третью по счету экспедицию, вооружившись на сей раз магнитометром. Джон Портер, возглавлявший группу, во время зимних штормов писал учебник для подводных археологов. Меня он попросил добавить кое-какие сведения из собственного опыта. Негнущейся от холода рукой (ветер врывался сквозь щели в окнах и чуть не резал ножом) я листал испещренную пометками рукопись, когда натолкнулся на историю «Хироны». Тотчас мне сделалось жарко: сражения, бури, пять экипажей из самых знатных, самых богатых, самых храбрых людей Армады, скучившиеся на одном судне со всеми своими сокровищами! Три крушения одно за другим! Тысяча триста человек погибших! Да это был просто сгусток трагедии, эпоса и истории, мимо которого никак нельзя было пройти равнодушно.

Джон Портер пытался предостеречь меня против колдовских чар «Хироны», цитируя Джозефа Конрада: «Если сокровище опутает ваш разум, вам от него не отделаться». Слишком поздно.

Я начал поиски в испанских архивах, но, увы, времени было в обрез. Потом продолжил работу в Королевской библиотеке в Брюсселе, где собрано множество испанских документов; затем в Париже, в Национальном архиве, где мне дали микрофильмы всей переписки посла Мендосы с королем Филиппом; наконец, в Голландии. В общей сложности у меня ушло не менее двухсот часов.

Выписки в папке «Армада. Общие сведения » пухли от раза к разу, но лист под заголовком «Хирона » оставался почти пустым. Точных указаний, могущих пригодиться в дальнейшем, набралось совсем чуть-чуть.

Тем временем профессиональные обязанности перенесли меня в Колумбию, где я работал около года, потом в Брюссель, где я отдыхал дома от переутомления; затем на два года по контракту я уехал в Америку. Там в районе Багамских островов мы испытывали водолазное снаряжение и установили рекорд пребывания под водой — двое суток жили и работали на глубине 132 метра. (Об этой экспедиции я рассказал в книге «Самые глубокие дни».) Оттуда самолет доставил меня в Лондон. На листе «Хирона », лежавшем в папке на дне чемодана, уже начали выцветать чернила…

В Англии мне предстояло заниматься подводной разведкой нефти в Северном море для компании «Оушн системз». Все складывалось как нельзя лучше. Если где-нибудь в мире и были документы или хотя бы клочок бумажки с записями о месте крушения «Хироны» в 1588 году, они должны были храниться в Лондоне.

Подводное бурение в северных широтах оказалось делом многотрудным и утомительным. Работы разворачивались во все более широких масштабах. Тем не менее каждую субботу и воскресенье я прилежно направлялся в библиотеку при Британском национальном морском музее или в хранилище исторических документов. За полтора года я провел там, по скромным подсчетам, шестьсот часов, и, думаю, за это время у меня перед глазами прошло все, что было когда-либо написано в Англии и Ирландии о затонувших судах испанского флота.

Так, мне удалось установить, что еще один корабль Армады — «Нуестра Сеньора де ла Роса» пошел ко дну около Блэскетса, юго-западной оконечности Эйре (Ирландии). Он тоже заслуживал свои три звездочки. Я открыл второй фронт исследований. Но затем, по зрелому размышлению, добавил «Хироне» еще одну звезду: ее «шансы» перевешивали.

Куда же подевалась «Хирона»? Она превратилась в какой-то мираж, ее судьба была затуманена пеленой. Чем больше сведений скапливалось в досье, тем больше я находил в них противоречий… Если только первоначальное мое предположение не было верным.

Его следовало проверить. Довольно бумаг, пора переходить к действиям. Да, но отправляться туда наобум бессмысленно. Нужен по крайней мере напарник, лодка, компрессор, акваланги и две машины для доставки всего этого груза. Мы условились с моим старым товарищем по подводным странствованиям — бельгийцем Марком Жасински попытать счастья вдвоем.

 

«Хирона» в архивах

— Прекрасно, — сказал Марк, когда я ввел его в курс дела. — Но почему ты думаешь, что галеас не пытались искать до нас?

— Пытались.

— Ну и? Нашли что-нибудь?

— Насколько мне известно, ничего. Но у них были смягчающие обстоятельства: они доверились историкам. Взгляни-ка, — я протянул Марку бумагу, — куда посылали ныряльщиков премудрые историки Армады…

— Погоди, давай сверим по морской карте.

— Пожалуйста. Вот северное побережье Ольстера, английской части Ирландии. Шесть графств в общей сложности. Смотри — вот замок Дунлус, перед ним два утеса и подводный риф. Рядом Порт-Баллинтре и бухта Бушмиллз, куда впадает река Буш. Береговая линия изрезана, сплошные скалы, гроты. Дамба гигантов, за ней…

— Дамба гигантов? Это что — приманка для туристов?

— Да, говорят очень красивое место. Там когда-то изливалась вулканическая лава, потом она застыла и образовала колонны в форме пчелиных сот, изъеденные ветрами и непогодой… А теперь смотри. Дальше к востоку опять бухточки, утесы, а рядом две точки в графстве Антрим. Видишь? Рядом бухточка… Да не эта, другая. Прочти-ка названия.

— Ого, — возбужденно заговорил Марк, — Спаньярд-Рок, Спаньярд-Кейв и Порт-на-Спанья. Это что же — Испанская скала, Испанская пещера и Испанский порт?!

— Совершенно верно. Но это еще не все, дорогой мой. Смотри — мыс Лакада. Явно неирландское имя. Похоже, что тут некогда вылез на берег продрогший до костей дон Хуан или дон Мигель Лакада…

— Бог ты мой! Значит, ларчик открывается где-то здесь?

— Вот именно. Все бы хорошо, но каждый автор дает свою версию. Кому верить?

Де Бавиа : «…шторм погубил их, но пятерым или шестерым матросам удалось достичь берега в месте впадения реки Бойз».

Хадфилл : «Галеас „Хирона“ ударился о риф перед Дамбой гигантов и затонул при входе в бухту».

Харди : «Судно затонуло к западу от Дамбы гигантов у скалы Бун-Бойз».

Килфитер : «…к востоку от Дунлуса… в месте, которое зовется с тех пор Порт-на-Спанья».

— Лафтон : «…у Испанской скалы».

Миттингли : «…у Испанской пещеры».

Макки : «…ударился о подводный риф напротив замка Дунлус и затонул возле утеса, на котором воздвигнут сей печальный замок».

Фрауз : «Они разбились о безымянный риф».

Дуро : «Они наскочили на мыс».

Льюис : «…у рифа Банбойз».

— Что это за Банбойз?

— Он пишется по-разному — Бонбойс, Банбойз, Бун-Бойз. На картах XVI века, которые я изучил, река Буш называется Бойз, а в ирландско-английских морских лоциях я часто встречал слово «бан», обозначающее устье. Выходит, что скала Банбойз находится в месте впадения реки Буш. Видимо, та самая, что сегодня именуется Бушфут.

Марк с тяжелым вздохом возвратил мне пачку выписок.

— Н-да, с такими сведениями нечего лезть на дно. Конечно, для историков Армады точное место гибели «Хироны» — вещь не ахти какая важная. А нет ли записей местных краеведов?

— Есть. Я откопал доклад преподобного отца Грина, который тот представил в конце прошлого века Королевскому географическому обществу. Там упоминаются все испанские суда, затонувшие возле ирландских берегов. Отец Грин слыл первостатейным знатоком этого вопроса, и в общем его отчет крайне интересен. Но именно его данные направляли наших предшественников по ложному пути. Смотри, в тысяча восемьсот девяносто четвертом году он уже знал о существовании Порт-на-Спанья и Испанской скалы, а между тем пишет, упокой господь его душу: «Я не думаю, что эти названия как-то связаны с гибелью „Хироны“, поскольку галеас затонул в устье реки Буш подле скал Банбойз…»

— А если божий человек прав?

— Не думаю. Он повторил лишь то, что говорили ирландцы лорд-наместнику. У меня есть своя теория, и я тебе ее изложу… Но пока посмотри еще один отчет специалиста прошлого века Хью Аллингема, члена Британской королевской академии. Он умудрился на двух с половиной страницах текста уместить одиннадцать взаимоисключающих предположений! Перепутал все три крушения де Лейвы, добавил несуществующие суда, словом, создал настоящий винегрет под авторским соусом.

— Так, — резюмировал Марк, — выходит, специалистов надо отмести. А что говорят свидетели?

— О, свидетели — это мечта. Но их нет. Не удалось сыскать ни одного очевидца. Поначалу я думал, что Сорли Бой, его сын или, на худой конец, писарь имения должны были оставить хоть пару строк об этом событии. Все-таки подобные вещи случались перед их домом не каждый век. Но — пусто, о крушении ни слова. Правда, у них были веские причины молчать… Тогда я обратился к испанским источникам, к показаниям спасшихся моряков.

— Сколько их было?

— В точности не знаю. Указывается то пять, то девять, то одиннадцать, то тринадцать человек, в зависимости от документа. К сожалению, личных свидетельств нет. Моряки с «Хироны» сообщили подробности своей одиссеи другим чудом спасшимся товарищам — с «Тринидад Валенсера». Встретились же испанцы в замке Дунлус у нашего общего друга Джеймса Макдоннела. Вот послушай:

«Хозяин принял их с щедростью и радушием, приказав отслужить благодарственный молебен за спасение их душ… Они жили у него двадцать дней. Потом он дал им лодку, и восемьдесят солдат с „Тринидада“ отплыли на один из Шотландских островов, остальные же дожидались возвращения лодок. Тем временем губернатор Дублина прослышал о том, что сквайр Макдоннел приютил испанцев, и послал ему от имени королевы строгий приказ под страхом смерти и конфискации всего имущества не отправлять больше ни единого человека, а заковать их в железа. Хозяин ответил, что готов потерять все свое достояние, пустить по миру жену и детей, но не станет торговать христианской кровью, и, когда вернулись лодки, он посадил в них остальных спасенных». Губернатору же он ответил, что не ведает об испанцах. Те, мол, высадились у реки Бойз.

— Он мне нравится все больше, этот Макдоннел, — сказал Марк.

— Да, крепкой закалки мужчина. Но вернемся к «Хироне». За двадцать дней житья в замке спасшиеся могли рассказать во всех подробностях историю крушения галеаса матросам с «Тринидад Валенсера». Среди последних были двое — по имени Хуан де Нова и Франсиско де Борха. Когда эти парни кружным путем через Шотландию добрались наконец до Франции, то в Кале их допросил флаг-штурман Армады Маролин де Хуан. Свой отчет он отослал послу Испании в Париже дону Мендосе, который приложил его к письму королю Филиппу, датированному 21 января 1589 года. Из Эскориала эта бумага в конце концов попала в Национальный архив в Симанкасе, откуда ее и выудил твой покорный слуга.

— И там было указано место крушения?!

— Разумеется. Погоди, я процитирую… Вот: «„Хирона“ разбилась в полночь, налетев на рифы».

— И все? Не густо… А кто-нибудь из уцелевших матросов «Хироны» попал в Испанию?

— Да. Есть показания одного бомбардира, который год прожил в Дунлусе и вернулся в Ла-Корунью.

— Ага! Ну он-то уж должен был знать, в каком месте они выбрались на берег или на каком утесе он просидел до утра, молясь о спасении?

— Должен. Но об этом в документе ни слова. Я перерыл все отчеты, посланные в Мадрид из Ирландии, Шотландии, Фландрии и Франции. Пустая порода. Подвожу итоги: есть только слухи и отдельные намеки, на основе которых я позволил себе кое-какие умозаключения…

— Например?

— Ну, самый существенный вывод, который напрашивается, следующий: коль скоро местные жители подобрали часть добра «Хироны», значит, галеас разбился о берег либо затонул на неглубоком месте, максимум десять метров. Можно сделать и другие выводы. Скажем, историк Дуро напечатал рассказ, к сожалению без ссылки на источник, в котором утверждается, что «Хирону» погубило течение. Дон Алонсо, говорится в нем, предупреждал лоцманов, что возле берега здесь идет сильное течение, но они не послушались его, и корабль разбился о рифы. Течение можно проверить на месте и выявить вероятную зону крушения. Это вывод номер два… Далее, в отчете Новы и Борха содержатся кое-какие сведения, но они, на мой взгляд, запутывают картину. Вот, прочти здесь… нет, с этого места:

«Когда они вошли между Испанским морем (это Атлантический океан) и островом Шотландия, подул ветер, который мог вернуть их к Испании. Лоцман сказал дону Алонсо, что можно добраться до дома за пять дней. Дон Алонсо ответил, что ветер может перемениться. И действительно, вскоре ветер погнал их к острову Иберния (Иберния — латинское наименование Ирландии). Они ударились о подводный риф, галеас раскололся на части, и более 1300 человек погибли».

— Остров Иберния великоват, — задумчиво протянул Марк. — Но если галеас ударился о подводный риф у северного берега, его можно отыскать на морской карте. Подводных рифов, в конечном счете, не так уж много.

— Правильно. Это подтверждает главный вывод: риф отстоит недалеко от берега, раз туда вынесло двести шестьдесят тел и бочки с вином. Но отчет двух испанцев путает мне все остальное, потому что, выходит, «Хирона» в момент крушения двигалась с востока на запад, а не с запада на восток. Что-то тут не клеится… Ведь де Лейва практически добрался до цели — будь это днем, он увидал бы острова у шотландского побережья.

— Ладно, отбросим эту версию. Ты сказал, что Джеймс Макдоннел подобрал кое-что на берегу. Ирландцы об этом молчат, но англичане где-нибудь упоминают?

— Да. Лорд-наместнику донесли о «нескольких бочках с вином» и «другом добре». Лорд был известен беззастенчивой жадностью. Он выпустил специальный указ, гласивший: «Все вещи, найденные в останках испанских кораблей, на уцелевших иностранцах и пленных, принадлежат ее величеству в качестве безымянного приза». По закону он обязан был сдать все в королевскую казну, но вряд ли от него можно было ожидать подобной самоотверженности. Короче, от Сорли Боя ему ничего не перепало. Но через некоторое время он сообщил в Лондон: «Имею сведения, что три исправные бронзовые пушки лежат на виду между скалами Банбойз, где затонул дон Алонсо, и их можно достать».

— Ага, значит, все-таки Банбойз, и неглубоко!

— Макдоннел выудил немалую добычу. Послушай-ка, что пишет Джордж Хилл: «На каждом испанском судне было по два кованых железных сундука». Но дальше, очевидно, его домысел, потому что один сундук якобы предназначался для золота, другой — для серебра. Короче, самое главное: «У Макдоннелов сохранились оба этих сундука». Жаль, Хилл нигде не ссылается на источники информации. Как бы то ни было, Джеймс Макдоннел собрал в результате крушения «Хироны» солидную сумму. В истории замка Дунлус я прочитал, что крепость была значительно расширена и перестроена после 1590 года. Джеймс даже возвел по обе стороны нового портала сторожевые вышки в шотландском стиле — для красоты. Откуда, ты думаешь, взялось это внезапное богатство в 1590 году?

— Ты полагаешь, он оставил что-нибудь и на нашу долю?

— Не знаю. Единственный способ проверить — это поехать и посмотреть, не лежит ли что…

— Где?

— В Порт-на-Спанья. Почему именно там? Во-первых, потому, что все наши предшественники искали галеас возле скал Банбойз. Но я уверен, что ирландцы водили всех за нос. Посуди сам: они тихонько выуживали из воды пушки, золото и серебро. Стали бы они открывать правду чужакам, и тем более англичанам, чей нрав они хорошо узнали за четыре века! Побережье кишело лазутчиками. Вот тебе пример — цитирую распоряжение лорд-наместника Ирландии местным чиновникам: «Поскольку флот испанцев с божьей помощью выброшен морем на берег в разных местах, немалые сокровища оказались разграблены крестьянами. Однако пушки, пороховые и прочие припасы, латы, оружие и иные вещи должны быть переданы в целости и сохранности казначеям ее величества. На сей случай вам надлежит установить охрану вокруг всех целых и разбитых кораблей, задержать и предать смерти всех испанцев, в каком бы количестве они ни находились, а также вести дознание о пропавших и сокрытых ценностях с пыткой огнем и железом». Подписано Фицвильямом в Дублине 2 октября 1588 года. Макдоннел был прекрасно осведомлен об этом приказе и вряд ли хотел попасть под дознание.

— Значит, ты считаешь, что, когда ирландцы указывали место гибели Банбойз, это была заведомая ложь?

— Уверен. Более того, хозяин Дунлуса, видимо, счел, что устье реки Буш слишком близко от подлинного места крушения. В декабре 1588 года он отослал наместнику реляцию, в которой решил окончательно запутать след. Вот что он писал: «Дон Алонсо де Лейва, получив отпор на суше, погрузился вновь на свой корабль и отплыл к Шотландии, где, как я слышал, потонул».

— Прекрасно! Все концы — в воду.

— Англичане, правда, не очень ему поверили. Но до поры до времени их внимание отвлекли корабли, выброшенные не у северных, а у западных берегов Ирландии. Начальник артиллерии сэр Джордж Кэрью летом следующего, 1589 года был отряжен туда для выуживания со дна пушек.

— Ну и как, успешно?

— Погоди… Куда задевалась эта карточка?.. Ага, вот! «У побережья Коннота он поднял три бронзовых орудия, хотя там находилось множество других… К следующему лету Кэрью велено подготовить ныряльщиков, лодки и прочие необходимые вещи».

— Интересно, что это могли быть за вещи? Водолазный колокол?

— Не только. В то время в ходу была уже богатая техника водолазных работ — особые крючья, подъемные тросы с затягивающимися петлями, тали, укрепленные на стрелах между двумя баркасами…

— Но тебе не кажется странным, Робер, что англичане так просто отказались от «Хироны»? Для них ведь это тоже была находка под тремя звездочками.

— Несомненно! Лорд-наместник посылал к Банбойзу Джорджа Кэрью, но тот не поехал туда. И знаешь почему?

— Нет, откуда…

— Потому что начальник артиллерии был влюблен!

— Влюблен?

— Да, его оторвали от молодой жены в разгар медового месяца. Естественно, что ему было плевать на пушки «Хироны». В июне — июле он скрепя сердце надзирал за работами на западном побережье, но уже в августе вернулся под крылышко леди Кэрью. Тут его застал приказ вновь отправляться в Ольстер. Лорд-наместник сообщал, что в помощь Кэрью выделен корабль «Попинджей» под командованием капитана Торнтона. Но, к счастью для Кэрью и для нас, Торнтон не явился в срок. Прошел август и сентябрь, сезон кончился. Кэрью, надо думать, был рад-радешенек. Он был готов послать к черту не только пушки, но и весь испанский флот, лишь бы остаться подольше со своей суженой. Он написал лорд-наместнику, что, по его сведениям, к Сорли Бою успел приехать некий шотландский капитан, который достал пушки «Хироны» и они установлены на стенах замка. Добыча уплыла. И — слушай самое главное. Кэрью добавляет: «В бухте Дунлуса больше ничего нет».

— Интересно… Значит, «Хироной» по-настоящему не занимались?

— Конечно! У меня есть еще один довод в пользу Порт-на-Спанья. Я просмотрел с десяток карт Ирландии шестнадцатого века. Единственными пунктами в районе между Портрушем и островом Ратлин обозначены замок Дунлус и река Бойз. А это значит, что только их могли указывать в качестве ориентиров чиновники и лазутчики в своих донесениях. Дорог на побережье не было, сплошные скалы и обрывы, так что, если ирландцы и захотели бы сказать правду, они не смогли бы в точности указать место. Вот и выходило: «возле реки Бойз» или «возле Дунлуса»… Основная ошибка историков и тех, кто пытался до нас разыскивать сокровища «Хироны», заключалась в том, что они слишком буквально воспринимали эти названия. Не задумываясь, ныряли они под стенами Дунлуса или в устье Буша. Когда же в 1904 году сюда явились топографы для составления первой подробной карты побережья, местным жителям уже не было смысла скрывать правду. Добрых пятнадцать поколений отцы передавали детям местные названия, и те отвечали: «Вот это место, любезный господин, зовется Испанский порт, а это — Испанская скала»… Помнишь, как Шлиман нашел Трою? Он доверился местным традиционным названиям. Я тоже убедился, что старые рыбаки оказываются правы вопреки официальным гидрографическим картам.

 

1967 год. Мы нашли ее!

Июнь 1967 года. Выехав из Лондона на рассвете, мы через сутки в полдень остановили машины на побережье Атлантики. Штормит. В Лондоне начало моросить, на полпути к Шотландии дождь вошел в полную силу, в Шотландии лило как из ведра, в Ирландском море поливало, как из шланга, а в самой Ирландии уже просто разверзлись хляби небесные.

Марк раскрыл было зонтик и попытался высунуть нос из машины, но ветер с силой захлопнул дверцу. О выходе в море не может быть и речи. Согнувшись пополам, мы с трудом добрели до Дамбы гигантов. Судя по количеству заколоченных палаток с сувенирами, в погожие дни здесь не протолкнуться от туристов.

Дальше вдоль берега вилась овечья тропа. Мы шли по ней довольно долго.

Порт-на-Спанья — Испанский порт — являл собой неземное зрелище. Отвесные скалы обрывались вниз на сто двадцать метров, образуя почти ровный полукруг, где адски завывал ветер. Вровень с краями парили морские птицы, и эхо многоголосьем повторяло их клекот. Скалы совершенно черные, лишь кое-где проглядывали пятна красноватой земли, по которой вилась тропа; на зеленых выступах паслись белые овцы-акробаты.

Рухнувшие глыбы, напоминавшие противотанковые надолбы, образовали внизу подобие пляжа. Зеленое море демонстрировало свое всемогущество, обрушиваясь мириадами брызг на мыс Лакада. Хлопья желтой пены кружились в воздухе, словно бабочки у входа в Испанскую пещеру.

Мы молчали. Дикое место самой природой было уготовлено для трагедии. Здесь витал дух смерти. Я нашел, что природа перебарщивает — слишком уж отдавало кинематографом. Перед глазами возник силуэт корабля с затейливыми башенками, который волны гонят на скалы. Борта его раскалываются, и оттуда в воду сыплются люди, море подхватывает их, треплет, как кукол…

После долгой паузы Марк повернулся ко мне:

— Что может остаться от судна после четырехсот лет подобного буйства?

— Порошок…

На обратном пути мы зашли в паб выпить по кружке пива. Марк купил за шиллинг и три пенса тоненькую брошюрку о Дамбе гигантов. Полистав ее, он вдруг разразился хохотом:

— Дорогой Шерлок Холмс! Зачем было тратить свою юность на сидение в архивах?! Сколько ты там провел — шестьсот часов или восемьсот? А ларчик открывался просто. Вот, послушай-ка, пригодится на будущее: «В 1588 году галеас „Хирона“ наскочил на риф возле Дамбы гигантов, и с тех пор это место носит наименование „Испанский порт“». Что скажете, коллега?

— Голубчик мой, если бы я прочел это в брошюре за шиллинг и три пенса, я поступил бы как все — пожал плечами и двинул дальше.

На следующий день ветер был «порывистый до шквалистого», как оповестило местное радио.

За исключением Портруша, здесь на всем побережье нет порта в подлинном смысле слова. Есть крохотные бухточки, куда рыбаки входят, виляя, как на слаломе, между скалами, а если море расходится не на шутку, втягивают свои баркасы лебедкой по деревянному слипу в безопасное место на берегу. Мы обследовали эти бухты с картой в руке и в конце концов остановились на Порт-Баллинтре. В этой деревне и будет наша база.

Дождавшись затишья, мы достали снаряжение. Для первой разведки решено было взять надувную лодку с подвесным мотором, четыре двухбаллонных акваланга и небольшой компрессор. Вместе с гидрокостюмами и фотокамерами все это умещалось в двух легковых машинах.

Море, по-прежнему недовольное, не сулило приятной прогулки, но мы тем не менее надули лодку и решили взглянуть на замок Дунлус. Сэр Джон Перрот, бывший лорд-наместником в 1584 году, оставил такое описание: «Замок Дунлус — самое неприступное место в королевстве. Он воздвигнут на утесе, нависающем над морем, и отделен от суши глубоким природным рвом, через который переброшен узкий мост».

Таков он и был, этот сказочный замок, повисший, словно гнездо морского орла, на крутой скале. Первые жители обитали в здешних пещерах, которые мы посетили. В XIII веке здесь построили крепость, которой позже завладел клан Маккилланов. Семейство Макдоннелов попыталось отбить Дунлус вначале хитростью, потом кровью. Клан Маккилланов был истреблен почти целиком в битве на мосту. Правда, оставались еще другие родственники. В знак примирения Макдоннелы пригласили их на пир. Там было сказано много слов, а выпито еще больше. Для того чтобы сплотиться теснее, рядом с каждым Маккилланом сел кто-то из Макдоннелов. Под конец пиршества вышли барды в белых туниках и запели, пощипывая струны арф. И тут по сигналу каждый Макдоннел вонзил кинжал в сердце своего соседа Маккиллана. Замок перешел к ним.

В 1584 году сэр Джон Перрот явился сюда с войском и именем английской королевы изгнал Макдоннелов, оставив в замке гарнизон под началом коннетабля. Едва войско удалилось, как Сорли Бой Макдоннел приступом взял крепость и повесил английского коннетабля на самой высокой стене. Сорли Бой оставил в замке своего сына Джеймса, который и жил там в 1588 году…

Сквозь провалы окон виднелось море. Точно так же четыреста лет назад Джеймс смотрел вслед уплывавшим в Шотландию лодкам с испанцами. В руинах Дунлуса и соседней церкви витали души людей, которых, казалось, я знал совсем близко. Да и потом, разве новый портал и две башенки не были построены Джеймсом Макдоннелом на «мои» деньги?

Старая Дунлусская церковь отстояла в 200 метрах от замка. Спасшиеся с «Хироны» матросы молились там с семьей Джеймса, вознося хвалу господу за чудесное избавление. Теперь от церкви остались лишь четыре заросшие диким вереском стены. Могилы вокруг тонули в густой траве. Мы облазили их по очереди, камень за камнем, ибо по кельтской традиции выброшенные на берег тела требовалось хоронить по-христиански. Но как было перетащить сюда сотни трупов! И потом — крохотное замковое кладбище не смогло бы вместить испанцев, плывших на «Хироне».

Их следы не нашлись. Самая старая могила была датирована 1630 годом. Были еще камни со стертыми надписями, но, по всей видимости, дона Алонсо и его товарищей погребли под обрывом, прямо в Порт-на-Спанья, между каменистыми осыпями.

27 июня чуть распогодилось, солнце несколько раз выглянуло из-за туч. Пейзаж сразу преобразился, возникли краски, защебетали птицы. Все живое встрепенулось. Мы тоже.

Рыбаки качали головой, щурясь на нашу нелепую лодку, которая смело двинулась в открытое море, переваливаясь через гребни крутой волны. Марк взял курс на «одномильный камень», видневшийся на противоположном берегу бухты Бушмиллз. Оттуда начинался обрыв, врезавшийся полукругом в берег до Испанской скалы. На самом верху ее природа воздвигла колонны из застывшей лавы — памятник трагическим событиям, случившимся здесь.

Здесь ли?

С моря Порт-на-Спанья выглядел еще мрачнее, чем с суши. Не дай бог, испортится мотор — волна понесет наше утлое суденышко на скалы, вздымавшиеся до небес. Страшные видения пронеслись в голове. Тысяча триста человек погибших! Это место достойно Данте и Шекспира.

Прокричав ветру: «Оставь надежду, всяк сюда нырявший», Марк отдал якорь возле двух скалистых рифов посреди Порт-на-Спанья.

— Интересно, гидрокостюм смягчает удары? — полюбопытствовал я, облачаясь в водолазные доспехи. — Если меня шарахнет о рифы, я смогу это оценить по достоинству.

Когда уже в ластах, маске, перчатках, с баллонами за спиной и грузом на поясе я приготовился плюхнуться спиной в воду, Марк принялся с надрывом декламировать, распугивая чаек:

Я видел сотни кораблей погибших!

И потонувших тысячи людей,

Которых жадно пожирали рыбы…

Звук исчез, только когда я скрылся под водой. Холод обжег лицо, перехватил дыхание, медленно пополз по ногам. Я определил по компасу свой курс и двинулся в сторону берега. Все серо, все зелено, все буро. Течение тянет со скоростью один узел к западу. Я цепляюсь за хохолок ламинарии, прилепившейся к базальтовому выступу, и останавливаюсь, чтобы немного привыкнуть к стуже. Заодно надо привести в порядок кое-какие мысли.

Если Порт-на-Спанья первым получил свое испанское наименование, то затем по сходству были названы соседние скала и пещера. Значит, можно предположить, что «Хирона» находится в бухте. Если же первым была окрещена скала, то следует искать там.

Решаю начать с Испанского порта. Эти два рифа, исчезающие под водой во время прилива, являются форменной ловушкой для кораблей.

По компасу выхожу к подножию «камушков». Взбаламученный штормом ил еще не осел, в четырех метрах в этом гороховом пюре ничего не разглядеть. Покружил возле одного, возле другого камня. Ничего. Дно представляет хаотическое нагромождение осколков. Прохожу по компасу несколько раз параллельными курсами к югу. Ничего. Поворачиваю на юго-восток к мысу Лакада. Двигаю ластами еле-еле, пяля глаза на дно, словно водитель в густом тумане. Водоросли кивают хохолками: ищи-ищи, дураков хватает.

Не надо принимать шекспировские строки в качестве путеводителя, отправляясь на поиски затонувших сокровищ четырехсотлетней давности. Иначе, выискивая глазами груды жемчуга и бесценные каменья в пустых глазницах черепов, можно пройти, не заметив, мимо рыжего кругляша. А ведь это пушечное ядро, все в наростах, проржавевшее, изъязвленное, но настоящее.

Останавливаюсь, переворачиваю пару камней, ковыряю песок. Пусто. Стрелка глубиномера медленно поднимается от десяти метров к семи.

Внезапно дорогу преграждает крутой выступ. Что это? Ах, да, начинается мыс Лакада. Ладно, повернем на север и обогнем его. От скалы ведет довольно широкая платформа. Там на краю что-то белеет. Приближаюсь. Хо-хо, да это свинцовая чушка!

В памяти замелькали читаные фразы. Где это было? Ну, конечно, под голубым куполом библиотеки Британского музея. Некто по фамилии Бойл писал в конце XVIII века, что он нашел в заливе Донегал останки другого корабля Армады. Вместе с «другими молодыми людьми, опытными пловцами и отменными ныряльщиками» он поднял кроме горстки золотых монет и нескольких бронзовых пушек кусок свинца, который, как он полагал, служил балластом — «длиною в один ярд, треугольного сечения, заостренный к концам и с утолщением к середине».

Это было точное описание моей находки. Упираюсь ногами в платформу и с трудом переворачиваю чушку: на верхней стороне едва заметно проступают контуры пяти иерусалимских крестов — типичное испанское клеймо. Неужели нашел?

Закрываю глаза и чувствую, как углы застывшего от холода рта расплываются в улыбке. Радость моя похожа на успокоение; она медленно охватывает душу, согревая ее теплой волной. Это даже не радость, а облегчение: тяжкий груз свалился с плеч…

Что ж, первый раунд за нами. Начнем второй.

Я скольжу по длинному коридору, который прямехонько выводит меня к толстому серо-зеленому цилиндру. Бронзовая пушка. Она лежит поперек прохода, наполовину замытая галькой. Осторожно ощупываю дуло. Калибр? Четыре дюйма, подходяще.

В окрестностях пусто, но я замечаю, что подводная платформа от мыса Лакада наклонно спускается. Если судно разбилось здесь, все содержимое со временем непременно должно было скатиться вниз. Попробуем проследить.

Спускаюсь совсем немного и тут же вижу застрявшую в расселине вторую пушку, поменьше. Странная форма казенной части — что бы это могло быть?

Я гляжу на нее как зачарованный: ни один музей в мире не может похвастаться даже самой маленькой пушчонкой Армады, самым крохотным ядром. Да что говорить, даже гвоздем!

А вот и пороховницы — одна, две, нет, четыре, пять. Они покрыты коркой окиси меди. А где же остальные пушки? Возможно, их успел выудить расторопный Сорли Бой. Кругом валяются свинцовые чушки, не меньше дюжины, и толстые квадратной формы бруски. Все верно, они фигурируют в описи, составленной при отплытии Армады из Лиссабона. Вот следы квадратных дырок для гвоздей. Гвозди были железные, от них ничего не осталось.

Бесформенные глыбы вросли в скалы, заполнили расщелины. Вокруг рассыпаны ржавые ядра, вернее, то, что от них оставила эрозия. Между камнями поднимаю медную монетку.

Для первого дня достаточно, надо возвращаться. Когда я выныриваю возле лодки, рот у меня расползается в такой улыбке, что выпадает загубник.

— Нашел, — прохрипел я.

Но Марк и так уже все понял.

 

Триста восемьдесят лет спустя

Утром ветер поднялся раньше нас. Задув с юга, когда мы ели овсянку, он повернул на юго-запад, когда мы одевались, и на юго-юго-запад, когда лодка вышла из порта. Минут десять море угощало нас аттракционом «русские горки», катая с гребня на гребень и щедро вливая в посудину воду. Покидая порт, мы уже набрали ее с полфута и вычерпывали в четыре руки. Н-да, пожалуй, сегодня не придется играть в подводных сыщиков.

Последующие три дня шторм не унимался. Ветер дул с такой силой, что баранам было впору опасаться за свои рога — как бы они не слетели.

Нетерпение снедало нас, поэтому решено было прогуляться в Порт-на-Спанья пешком по карнизу. Из нор повылезали дикие кролики, они прыскали из-под ног и с завидной ловкостью мчались вниз. От нас спуск потребовал куда более сложной эквилибристики.

Вот оно, место, куда волны выбросили тела испанцев. Сейчас море накидало здесь обломки ящиков, рыбачьи поплавки и прочий мусор. Вся поверхность бухты бугрилась белыми барашками. Между камнями белели кости. Потонувших? Нет, сорвавшихся со скал овец.

1 июля волнение улеглось. Мы сразу же ныряем.

Пушка, обнаруженная мной, почти полностью обнажилась за время волнения. Зато по соседству море намело груду камней. Я показал пушку Марку, тот сделал несколько снимков, после чего мы отправились к чушкам. Марк начал выискивать точку для съемки, а я подобрал серый плоский голыш. «До чего ровный, — глубокомысленно подумал я, — издали запросто можно принять за серебряную монету в пол-эскудо».

Полюбовавшись камнем, я переворачиваю его и вижу, что это серебряная монета. В пол-эскудо. Боже мой! Вот иерусалимский крест, он почти стерт, но разглядеть можно. Руки мои начинают сами собой жестикулировать. Я сую монету под нос Марку. Глаза его округляются за стеклом маски. Уверен, что он подумал: «Робер спятил, хватает со дна голыши». Я показываю ему крест.

Марк церемонно делает реверанс и пожимает мне руку, что-то бормоча в загубник.

А рядом у входа в пещеру лежит еще одна монета, словно ожидая, когда мы ее поднимем.

Пора менять баллоны. В лодке мы еще раз как следует рассматриваем находки. Да, это испанские монеты «хорошего» периода, как и пушки. Солидный запас свинца и количество рассыпавшихся ядер показывают, что в этом месте разбился военный корабль. Из числа входивших в Армаду? Если так, то, согласно документам, кроме «Хироны», ни одно испанское судно не потерпело крушения у северных берегов Ольстера. Правда, документам особенно доверять не приходилось, уж мы-то это хорошо знаем.

Тот факт, что наполовину замытая галькой пушка обнажилась за три дня, показывает силу здешних штормов, причем настоящей бури, той, что ворочает тяжелые камни, мы еще не видели. За триста восемьдесят лет подводная география должна была смениться бессчетное число раз, и крупные обломки, по всей видимости, оказались под слоем донных осадков на скальном дне. Без раскопок тут не обойтись.

Решаю начать раскопки возле первой свинцовой чушки. Отгребаю несколько камней и наталкиваюсь на пушечное ядро. Оно покрыто коркой коричневой накипи из окиси железа и известковых частиц — типичная картина, которую обнаруживаешь под водой. Рою дальше… Новые ядра, потом — стоп! — серебряная монета в прекрасном состоянии, отчетливо виден испанский герб. Большое «Т», а рядом маленькое «о». Отчеканена в Толедо.

Опускаю ее в перчатку, гляжу в выемку… и пульс у меня учащается… Невозможно поверить! Снимаю перчатку — рука не чувствует стужи. Между камешками тускло поблескивает золотое кольцо. После двенадцати лет комических усилий, двенадцати лет каторжных трудов я держу золото под водой.

Ладно, хватит рассусоливать. Оп! Кольцо отправляется в перчатку. Продолжим таможенный досмотр. Так, это свинцовые полосы внутренней обшивки корпуса, а вот сердечко из зеленого мрамора, рассеченное по всей длине — что еще за чудеса? Ага, опять золото: шесть нанизанных друг на друга тончайших звеньев в форме плоских восьмерок — кусочек цепи. Где же остальная часть? Придется копать глубже, возможно, до самого дна. Жаль, нет никаких инструментов, да и воздух тоже кончается.

Марк тем временем разведал подножие Испанской скалы и выемку возле Испанской пещеры. Там пусто. Он сказал, что дно изъедено морской эрозией — сплошные адские сковороды, кастрюли и котлы, настоящий учебник для геологов. Немного дальше, возле мыса Лакада, он обнаружил якорь — «в размахе лап распятый Жасински плюс еще фут». Якорь весь оброс водорослями и ракушками. «Менее цепкий глаз не обратил бы на него внимания», — скромно заключил Марк.

Что делать дальше?

Вечером у камина мы намечаем стратегический план. Вдвоем, без серьезного снаряжения нечего и думать осваивать такую находку. Уже обнаружены две пушки, но их, должно быть, не меньше полусотни. Монеты валяются буквально под ногами, так что квалифицированные раскопки обещают богатый урожай. Коль скоро найдены серебряные монеты, то должны быть и золотые. В обеих Америках при Филиппе добывали десять фунтов серебра на один фунт золота; примерно в такой же пропорции монеты ходили в обращении. Выходит, после каждых десяти серебряных монет мы обязаны подбирать золотое эскудо… предварительно перелопатив под водой 300—400 кубических метров гальки, песка и камней. И не просто откинув их в сторону, а просеяв и перещупав поодиночке. Надо сдвинуть горы, откатить в сторону валуны величиной от тыквы до кареты… Два года работы как минимум для хорошей группы профессиональных аквалангистов.

Это была первая находка корабля Армады со времен Бойла. Но мистер Бойл расплавил «отличной работы и затейливо украшенные бронзовые пушки, разогревая их на большом огне, дабы они легче обламывались» (этот способ подсказал ему какой-нибудь бродячий лудильщик), а затем продал «три воза бронзы по четыре с половиной пенса за фунт». Золотые монеты, которые ему достались, таинственным образом исчезли, но, надо полагать, оборотистый Бойл нашел им применение. В местных анналах сохранились сведения, что дела семьи Бойл с тех пор здорово пошли в гору — очевидно, не без помощи испанских находок.

Мои намерения совершенно иные. Мне важно, чтобы раскопки на месте крушения «Хироны» (если только это она!) были начаты по-научному. А наука не терпит импровизации.

Итак, у нас сегодня 1 июля. Обоих нас ждут обязательства на основной работе. Не успеем оглянуться, как придет осень. Значит, остается одно: ждать.

Решаем вернуться сюда на следующий год во всеоружии. А пока самое важное — сохранить дело в тайне, ибо в Великобритании не существует законов, охраняющих право на находку в отсутствие археолога. Можно только молиться Нептуну каждый день утром и вечером, чтобы другие ныряльщики не напали на след.

«Суров закон, но это закон». Поэтому перед отъездом мы скрепя сердце кладем на дно выуженные крохи. Ничего не брать без выправленного по всем правилам разрешения — непреложный принцип археолога.

 

Останки под тремя звездочками

По возвращении в Лондон, однако, меня стали обуревать сомнения. «Хирона», конечно, заслужила свои звездочки. Но ведь кроме нее и другие суда Армады нашли свою смерть у берегов Ирландии. В частности, «Нуестра Сеньора де ла Роса»; ее карточка, правда, помечена только двумя звездочками, но она достойна самого пристального внимания, верно?

В сентябре мы с Марком отправились на разведку. Кроме упомянутого легкого снаряжения я прихватил еще магнитометр. Этот простой в обращении прибор регистрирует наличие металлических предметов большой массы — скажем, двадцать — тридцать пушек, пару якорей или несколько тонн железных ядер.

Судя по документам, «Нуестра Сеньора де ла Роса» затонула где-то между островами Блэскетс и побережьем графства Керри на юго-западной оконечности Ирландии.

Пять дней мы провели в первом «подозрительном» месте. Ничего. К следующим точкам ирландского побережья добраться оказалось куда сложнее, чем ползая карандашом по карте.

Дата — 23 сентября. Баллоны аквалангов наполнены, моторы стучат, наши сердца тоже. Солнце светит, на море полный штиль.

Марк сидит на руле и охает от восторга: — Ты погляди, какой пейзаж! Нет, ты только погляди! — Потом вдруг без перехода: — Слушай, а почему ты дал ей только две звезды?

— Потому что о месте крушения «Росы» нет точных данных. А по всем другим статьям это три звездочки плюс три восклицательных знака. «Роса» была «альмиранта» — адмиральский корабль Гипускоанской эскадры.

— Ну и что?

— А то, что золото короля Филиппа было распределено по всем эскадрам и находилось на «альмирантах» и «капитанах» (флагманах). Только там ехали контадоры , специальные чиновники, имевшие право выдавать королевское золото в уплату жалованья или за покупки. Причем для этого требовалось письменное распоряжение герцога или командующего эскадрой. Точное количество золота неизвестно. Медине-Сидонии было выдано из казны двести тысяч дукатов. Денежные расчеты фигурируют во всей его переписке с королем, и я проследил за расходами. В конце концов осталось не так уж много. Это с одной стороны. С другой — главный контадор Армады Хуан де ла Уэрта показал под присягой, что погрузил в Лиссабоне на корабли 430.690.000 мараведи. Возможно, то была плата будущей армии вторжения, наемникам и всем прочим. Не знаю, откуда взялась такая сумма.

— А сколько составляют эти твои мараведи?

— Чтобы быть точным — 1.150.240 дукатов. Правда, кое-что потратили в Ла-Корунье. Но остальное должно было находиться на «капитанах» и «альмирантах».

— Но, Робер, ведь «Хирона» не была ни «капитаной», ни «альмирантой».

— Нет, конечно. На «Хироне» не числилось сундуков с казной, по крайней мере официально. Мы можем надеяться только на карманные деньги благородных сеньоров, их драгоценности и украшения. Плюс жалованье пяти экипажей. Я говорил тебе, что им выплатили двухмесячное содержание перед отплытием?

— Сколько же было денег на «Нуестра Сеньора де ла Росе»?

— Так, здесь мы можем сослаться на бумаги. Единственный спасшийся человек показал англичанам, что на борту было «50.000 серебряных дукатов, столько же золотых, не считая личного имущества знатных господ, золотых блюд и кубков». Правда, на втором допросе он уже снизил сумму до 15.000 золотых и серебряных дукатов, а после третьего дознания — можешь себе представить, какими способами ему «помогали» вспомнить! — он вообще назвал «три сундука с монетами».

— Твое личное мнение, шериф?

— Понимаешь, этот спасшийся, некий генуэзец по имени Джованни де Манона, вообще мог быть не в курсе дела. Он был всего лишь сын лоцмана. В его показаниях полно противоречий. Но как бы там ни было, «Роса» — «альмиранта», а на этих судах было много добра. Корабль затонул на глубине всего тридцать пять метров, причем остался целым.

— Мечты, мечты…

«Роса» затонула сразу, на глазах очевидцев. Один из них, Маркое де Арамбуру, находился в нескольких кабельтовых на «Сан-Хуан Батисте» и описал все в деталях. Наш друг преподобный краевед Грин выдвинул правдоподобную версию: «Роса» наскочила на риф Стромболи и тут же затонула. На карте там обозначена глубина тридцать — тридцать пять метров.

— При тихой погоде судно не должно было развалиться.

— Ну, от дерева вряд ли что осталось, но прочее обязано лежать на месте. Кстати, если насчет денег сынок лоцмана и завирался, то про пушки он говорил правду. В реестре числится пятьдесят полевых бронзовых пушек плюс морские орудия.

— Прямо не верится…

— Да, для независимых археологов, которых не подкармливает какой-нибудь комитет или министерство, это мечта. Такая находка окупит поиск. Увы, приходится думать о рентабельности, друг мой, даже в вопросах исторического свойства.

— Однако и бедность не порок. Что, если после подсчета добычи пираты вернутся на берег позавтракать?

Мы зашли в кафе в Лимерике. Сев за столик, я развернул местную газету «Ивнинг пресс». Через всю первую страницу шел аршинный заголовок:

Золотые россыпи возле Керри.

Водолазы обнаружили судно Непобедимой Армады стоимостью в миллион фунтов стерлингов.

Руки у меня опустились.

«После четырех лет поисков аквалангисты-любители объявили, что возле побережья графства Керри они нашли адмиральский корабль испанской Армады. Добыча, возможно, оценивается в 1.000.000 фунтов. Руководитель группы Сидни Уигнелл, сорокачетырехлетний любитель, сказал…»

И так далее. Завтракать нам расхотелось.

Обманутый муж всегда узнает последним, и я уже не первый раз узнавал о своем невезении, разворачивая утром «Таймс». Так было, когда другие нашли останки «Де Лифде» возле Шетландских островов, «Ассошиейшн» возле островов Силли и «Шамо» у Новой Шотландии. Было и немало других кораблей, затонувших в разное время, судьбу которых я выслеживал в архивах, подбирал бумажка к бумажке, заносил в картотеку и… упускал. Другие опережали меня.

На сей раз я злился не на удачливость коллег, а на себя. С каким бы удовольствием я закатил себе пощечину!

Сидни Уигнелл, организовавший экспедицию, нашедшую «Нуестра Сеньору де ла Росу», в полной мере заслужил наше уважение. Кстати, сначала он нацелился на «Хирону», но безрезультатно. Потом шесть лет искал «Росу».

В кафе на центральной улице Лимерика мы выпили рюмку вишневого ликера за чужой успех и пожелали Уигнеллу спокойного моря. Оно будет ему очень кстати…

Итак, нам осталась «Хирона». На обратном пути мы составили длинный список необходимого снаряжения. Перечтя его, я вдруг понял, что мы забыли указать самое главное: грузовик для перевозки всего этого добра.

При таком размахе нам было не обойтись без мецената. Им согласился стать наш старый друг Анри Делоз, владелец марсельской фирмы подводного снаряжения «Комэкс» и страстный аквалангист. Он одолжит нам грузовик со всем необходимым.

Прочие расходы я надеялся покрыть деньгами, которые мне удалось «вырвать» у издателя под будущую книгу. (Американский журнал «Национальная география», в котором я сотрудничаю с давних пор, тоже обещал подкинуть немного.)

Заботы этим не исчерпывались. Нужны были люди, серьезные профессионалы. Капитан Кусто прав: «Открытия тогда приносят наибольшую радость, когда есть с кем поделиться… Лучшие аквалангисты ходят стаями, как рыбы. Альпинизм и подводное плавание излечивают от эгоизма — они создают настоящего человека».

Еще нужно было выкроить время. Президент моей фирмы обещал дать отпуск на все лето (за мой счет, разумеется).

Понадобится также эксперт по Армаде. Эту функцию мне придется взять на себя.

 

1968 год. Топография кораблекрушения

Прошла зима. Каждое утро я с дрожью в коленках разворачивал газету «Таймс», ожидая самого худшего. Но Нептун был милостив к нам. О «Хироне» не появилось ни строчки.

27 апреля 1968 года три нагруженные до краев машины остановились возле пансиона «Мэнор» в ирландской деревушке Порт-Баллинтре. В фургоне «пежо» помещались две надувные лодки «Зодиак», два подвесных мотора (50 и 35 л. с.), два воздушных компрессора, насос с бензиновым движком, двенадцать аквалангов, шесть полных комплектов подводного снаряжения аквалангиста, девять ящиков и одиннадцать мешков с оборудованием и мелочами для плавания под водой, а также два француза-ныряльщика.

В микроавтобусе «опель» находились кофры с кинокамерами и фотоаппаратами для подводных съемок, футляры с объективами, «вспышками» и лампочками к ним, небольшой компрессор, металлоискатель, костюмы для плавания под водой, сухой спирт и химические препараты для обработки металлов, топографические приборы, калька, канцелярские принадлежности и два бельгийца-ныряльщика.

В легковой «альпине» с прицепом — баллоны для сжатого воздуха, воздушный компрессор, рулоны морских карт, ящики с документами и фотокопиями, три чемодана со справочной литературой (парусные корабли, артиллерия, нумизматика, консервация извлеченных из воды предметов и т.п.), картотека и начальник экспедиции.

Экспедиции, как и войны, выигрывают прежде всего люди, потом — техника.

Марк Жасински будет с нами два месяца. Марк — один из лучших специалистов по подводным (и подземным, кстати, тоже) съемкам в Европе. Кроме фотодела он будет заниматься консервацией найденных предметов, поскольку у него диплом инженера-химика.

С ним приехал Франсис Дюмон, студент-архитектор, а посему отличный рисовальщик, старый спелеолог и юный спортсмен-подводник; на нем будут карты, планы, наброски и все, что связано с карандашом.

Благодетель экспедиции Анри Делоз отобрал для «Хироны» двух самых опытных водолазов из своей французской команды.

Морис Видаль, возраст — тридцать три года, из них пятнадцать лет на флоте, неутомимый рассказчик. Заставить его замолчать можно только заклеив ему рот пластырем, а это не так просто сделать, учитывая, что Морис — инструктор по борьбе дзю-до, парашютист-десантник и военный водолаз.

Луи Горе, тулонец, к счастью, уравновешивает болтливость своего друга постоянным молчанием. Самая длинная фраза, которую он произносит за день, звучит так: «Пора есть». Три года службы на флоте подводным сапером не отбили у него любви к морю, поскольку в дальнейшем он избрал себе труднейшую профессию водолаза и занимался подводным бурением нефти в открытом море. Кроме того, Луи, как и Морис, — золотые руки и дока по части любых механизмов.

В тот же вечер, надув воздухом лодки и наполнив баллоны, мы приняли готовность № 1.

28 апреля экспедиция вышла в море. Погода была спокойной, если не считать мелкого снега. Бравые моряки дружно выбивали зубами дробь. Обрывы Порт-на-Спанья казались чернее мрака на фоне заснеженного ландшафта. Когда я первым нырнул в гостеприимные воды бухты, у меня сразу же свело челюсти и перехватило дыхание. Пришлось несколько минут просидеть скорчившись на дне, пока внутренности не встали на положенные места.

Так, все в порядке, можно разогреваться. Ждать нечего — не в сауне.

Прежде всего надо вычертить точный план и пометить местоположение каждого предмета на дне. Подводные археологи, занимавшиеся раскопками древнегреческих и римских судов в Средиземном море, воспользовались техникой наземных археологов. Они накладывали на раскоп металлическую сетку, с пронумерованными квадратами, которые служат точками отсчета. На каждом этапе работ делаются цветные стереофотографии. Постепенно в квадрате снимают слой за слоем и таким образом восстанавливают контур судна в целом.

Здесь у нас не было ни груза, ни судна — нагромождение камней, ямы, хаос. Мы терялись между обломками скал, как муравьи на гравийной дорожке. Проще накладывать металлическую сетку на Миланский собор, чем на здешнее дно. И к тому же совершенно бессмысленно. На второй день содержимое квадрата 1 благополучно переползет в квадрат 2, и не успеют еще высохнуть чернила у нас на плане, как море вновь перемешает всю картину.

Сама «Хирона», наскочив на скалу, развалилась на куски. От нее вряд ли могло что-либо сохраниться. Только положение тяжелых предметов сможет дать какие-нибудь указания: якоря, пушки, балластины и ядра не могли откатиться слишком далеко — до первого упора или до первой расселины. Остальное, словно листья, попавшие в торнадо, разносило из года в год, из века в век по дну всей бухты.

Мы воспользуемся для плана методом попроще — соотнося расстояния с видимыми ориентирами на берегу.

Первым делом я протянул красный линь между первой и второй пушкой. Через каждый метр он был завязан узлом. Второй белый линь прошел от пещеры до первой свинцовой чушки. Теперь у нас две оси на плане. Пока они послужат путеводными нитями для Луи и Мориса, которые совершат сегодня разведочный спуск. Местные условия — это, конечно, не Марсель и не Ницца, но притерпеться можно.

Я с умилением гляжу на наши прошлогодние находки. Лежат, целехонькие. Вылезая из пещеры, я просто так, для очистки совести, переворачиваю плоский камень. Под ним оказываются несколько звеньев серебряной цепи, одно золотое звено, серебряное пол-эскудо и два пиастра. Ну что же, вечер прошел не зря…

Больше всего нас беспокоит погода. Она начала портиться уже наутро. Видимость упала до фута, невозможно исследовать даже тот крохотный кусочек дна, где я собрал урожай накануне. «Зодиак» выплясывал на волне. Возле мыса Лакада течение тянет с такой силой, что нас того и гляди постигнет участь «Хироны» в миниатюре. Когда я вылез наверх, Луи показал мне на голову Мориса, которого течение гнало в открытое море.

Пришлось вернуться в порт. Не могу сказать, чтобы несолоно хлебавши: воды в лодке набралось предостаточно.

Три дня продлилось ожидание. Окна моей комнаты выходили на море; ночью, как объяснили по радио синоптики, области низкого давления, перемещаясь из Гренландии, достигли Ольстера. Я отчетливо чувствовал, как они влетали в плохо пригнанную оконную раму, леденили лицо, задували под одеяло, а затем уносились в щель под дверью в направлении Азорских островов.

На рассвете я судил о погоде по шуму. Если волны перекатывали крупную гальку на пляже, можно было смиренно досыпать в нагретой постели.

2 мая я проснулся от внезапной тишины — море угомонилось. Мы продолжили разметку. Морис и Франсис протянули к северу и югу еще два линя, также разбитые узлами через каждый метр. Теперь у нас есть условные квадраты. Определив по координатам, мы будем ставить на плане точки в месте каждой находки. Кроме того, Марк будет фотографировать район поисков сверху.

Мы хорошо поработали, и я надеялся, что море расщедрится на маленький подарочек.

Так оно и вышло. Луи и Морис нашли первые две золотые монеты — эскудо с изображением арагонской короны. На них не было ни вмятины, ни царапины, словно вчера из монетного двора.

Во второй половине дня профессионалы-водолазы вытащили две дюжины серебряных реалов, золотые пуговицы дивной работы, обломки вилок и кусочки пока неведомых нам предметов. Если ритм находок будет оставаться таким же, скоро у нас на плане не останется чистого места.

Экспедиция разделилась на группы: одни ныряли, другие помечали место находок на плане и подстраховывали ныряльщиков с лодки, третьи стерегли добычу на берегу.

Однако сладкий сон продлился недолго: море опять забуянило. Когда мы вновь смогли опуститься на дно, то обнаружили, что нейлоновый трос лопнул, а белые лини змеились по дну, как переваренные макароны.

Все надо было начинать снова. Укрепить трос возле мыса Лакада оказалось делом неосуществимым. Луи попытался в несколько приемов, но тщетно. Аквалангисту приходилось цепляться обеими руками за камни, чтобы его не унесло, а работать зубами было нельзя, поскольку они сжимали загубник акваланга.

Ладно, оставим пока лини. Сосредоточим усилия на площадке перед пещерой: там поглубже, а следовательно, поспокойнее.

Урожай того дня составили несколько узорчатых золотых медальонов, вернее, пустых рамочек, ибо центральные камеи или миниатюры выскочили — увы, они были легче золота, и море унесло их. Эти украшения, судя по портретам той эпохи, носили нашитыми на шляпу, на отворот камзола, а иногда на браслете.

Но это не все. В тот день я нашел свою первую золотую монету и поцеловал ее. Это не был сухой поцелуй скряги Гарпагона: мне не был важен металл и его рыночная стоимость; я целовал символ, осуществленную мечту, которую ждал пятнадцать лет.

Я долго-долго смотрел на свою монету, а когда перевел взгляд на дно, то увидел тут же ее сестру. Меньше чем за час я набил золотом и серебром жестянку из-под джема, стакан из-под горчицы и жестяную коробку от лейкопластыря. Пришлось насовать монет и в левую перчатку. Холод не чувствовался: удача согревает не только душу, но и тело!

Правда, ненадолго. После нескольких часов на дне руки и ноги застывают ужасно. Однако мы поднимались, лишь когда у нас переставали гнуться колени.

Чего только мы не перепробовали! Франсис надевал под водолазный костюм три комбинезона из неопрена, Морис натягивал поверх них еще и свитер. Все едино! В мае Ирландское море не предназначено для подводных вояжей…

В сумерках, когда мы возвращались в порт, холод уже прочно сидел в костях. Доплетались до стола — холод и не думал покидать тела. Мы согревались по-настоящему только под одеялами к утру, когда надо было вставать и вновь погружаться в стужу.

 

Пещера Али-Бабы

Мы жили, полностью подчиненные ритму моря; будни регулировались числом баллов: волнение запирало нас в порту, штиль гнал на работу. Бывали дни, когда ныряли вслепую, не видя даже вытянутой ладони. Давно знакомые места становились неузнаваемыми. Поди знай, куда кинут тебя волны в следующий миг — к пещере или на прибрежные скалы. Сопротивляться напору волн было делом совершенно безнадежным.

Вечерами, сойдя на сушу, мы раскачивались из стороны в сторону, словно захмелевшие матросы в чужом порту; море качало нас даже в кровати.

Когда работаешь под водой, руки всегда чем-то заняты, но голова свободна, и, пока я переворачивал валуны, в мозгу вертелись одни и те же неотвязные мысли: «Наконец-то я здесь, на дне, и это место я не променяю ни на какое другое. Я делаю самое интересное для меня дело. Такая жизнь мне чертовски по душе. И пусть не хватает времени на сон и еду. Пусть я с трудом встаю по утрам и совершенно измотанный ложусь в постель. Именно это мне и нравится. Это и есть радость — когда вкалываешь, как каторжный, стынешь от холода и качаешься от морской болезни».

…Это что — монета? Нет, ракушка. Выбросить? Погоди, взгляни еще раз внимательнее. Так и есть — золотой медальон с крестом св. Иакова. Такие носили только рыцари. Но ведь рыцарем Ордена св. Иакова и Меча был сам дон Алонсо. Что же, это его медальон?!

Разговариваю сам с собой и жестикулирую. Хорошо, что дело происходит не на улице, иначе приняли бы за сумасшедшего:

— Спокойно. Посмотри еще раз. Нет, это не боевой крест в виде меча, у него лепестки лилии по углам. А рядом дерево… Что еще за новости? Придется выяснять.

Черный ком спекшихся круглых камней загромоздил вход в пещеру.

— Видели? — наставительно сказал я своим спутникам, когда мы шли к берегу. — Типичный балласт испанских кораблей. Точно такой я нашел в бухте Виго.

— Очень интересно, — отозвался Морис, — но зачем они засунули в свой балласт точильный камень и компас? При этом он извлек оба предмета из своей банки.

— Не только, — подхватил Луи. — Эти испанцы дошли до того, что нафаршировали свой балласт золотыми монетами!

И он вывернул свой зеленый пластиковый мешочек.

Моя теория зашаталась. Она окончательно рухнула наутро, когда я увидел кусок толстой золотой цепочки, уходившей в спекшийся черный ком. Значит, мой «балласт» хранил немалые сокровища.

Да, но как их извлечь из воды? Разбивать ком зубилом — опасно: можно повредить, а то и безвозвратно испортить находку. В первый месяц мы отрывали небольшие куски от этого каменного кома, подтягивали к поверхности и — раз-два — взяли! еще взяли! — грузили в лодку, с трудом переводя дыхание и утирая вспотевшие лбы. На берегу мы крайне осторожно расковыривали куски. Оттуда, словно из волшебного ларчика, появлялись на свет эскудо и реалы, мараведи и дукаты, медные пряжки, золотые цепочки, свинцовые пули, обрывки кожаных ремешков, кусочки зарядных картузов, обломанные ножи, вилки и ложки.

Каждое утро между овсянкой и омлетом я твердил: «Франсис, Морис, Луи, Марк, осторожней! Нельзя больше рисковать в пещере! Лучше оставить там пару монет, чем одного из нас».

Пещеру образовывали две огромные плиты. В центре они покоились на нескольких «колоннах», а спереди их подпирали две глыбы. Левая часть представляла собой «золотую жилу», правая — «серебряную». Мы выгребли из пещеры угольными лопатами и ведром несколько кубометров гальки и песка, после чего начали тщательно выскребывать дно. Людское копошение создавало в пещере эффект воронки. В сильную зыбь море вливалось через широкую часть и вырывалось, как из турбины, через маленькое отверстие в задней стенке. Только держась за колонну, можно было находиться внутри, иначе повалит.

Между тем одну колонну пришлось уже извлечь, чтобы вытащить кусок спрессованных донных осадков. В него вросли несколько серебряных сосудов — дароносицы корабельного священника? — и целый слой монет.

Колонны состояли из наложенных друг на дружку камней, сцементированных природой. Эти камни поддерживали крышу весом тонн в двести; мы работали под ней. Если эта «дамоклова скала» рухнет, от нас останется мокрое место, причем в воде оно будет даже незаметным…

Как на грех, у основания колонны заманчиво выглядывал превосходно сохранившийся серебряный подсвечник. Я мог даже потрогать его. Только он был прижат. О, всего лишь маленьким камнем, подпиравшим другой, который служил опорой для третьего и т.д.

Одним глазом кося на выход, другим на потолок, я поддел камень шахтерским ломиком. Нажать или нет? Нажимаю. Скала дрогнула, и в тот же миг меня вымело наружу. Что? Что там могло произойти?

Донесся грохот катящихся камней — что-то рухнуло в глубине пещеры. Я выскочил инстинктивно, совершенно механически, как рыба, увиливающая от препятствия.

Бог ты мой, Морис! Он вылезает следом. Значит, это Морис раскидал там камни! Я стал гневно размахивать руками и протестующе заворчал в дыхательную трубку. Показываю пальцем на массивную кровлю и объясняю знаками, что с нами будет, если она рухнет. И все это после того, как я втолковывал совсем недавно — не далее как сегодня утром!

Мой гнев не произвел на Мориса никакого впечатления. «А сам? Я-то видел, чем ты там занимался!» — Он показал на свой глаз, на меня и на мой ломик. Немой язык Мориса был предельно красноречив. Уж если кто-то из нас двоих и осел, слон в посудной лавке, то уж никак не он. Это меня надо взять и держать под присмотром. А он, примерный ученик, осторожненько передвинул несколько камешков, никак не нарушив архитектурных красот пещеры. К тому же с его стороны осталось еще три колонны, ясно? Он показывает на пальцах — три.

Все правда. Тогда почему же ты выскочил вслед за мной как ошпаренный?

История с коварными колоннами не образумила нас. На следующий день я держал подсвечник, но вынутый из основания камень открыл дыру, в которой тускло поблескивало серебро еще одного подсвечника. Должно быть, он был парой к первому. Заполучить пару было делом чести.

Наутро у меня были оба подсвечника. Но в глубине дыры просматривался золотой бок какого-то предмета. И пребольшого! Явно ювелирное изделие. Тарелка? Блюдо для мяса? Чаша для фруктов? Ванна? На большее у меня не хватало воображения. Ладно, увидим.

Камень шатается, значит, он ничего не подпирает. Вынули. Следующий сидит плотно. Но золото нестерпимо бьет по глазам в луче моего фонаря.

Может, есть возможность как-то разобрать всю пещеру? Конечно, это потребует громадных затрат сил и времени. Но игра стоит свеч: золотая вещь подобных размеров может больше не встретиться.

Час спустя я держал драгоценность в руках. Это была ручка от громадной сковороды — разумеется, медная. Зато за ней виднелось начало тонкой золотой цепочки, уходившей под основание последней колонны…

Пещера по-прежнему стоит там, выскобленная до последней трещинки. Она пуста и преспокойно держится на пустоте, бросая вызов земному притяжению. Памятник отчаянному бесстрашию аквалангистов.

 

«Пираты» по воскресеньям

Жители Порт-Баллинтре — самые воспитанные люди в мире. Неделя за неделей наши компрессоры, установленные, как береговая батарея, у входа в порт, по четыре часа в день буравили им барабанные перепонки. Неумолчный треск отравлял обитателям селения прогулки, лишал сладкого воскресного сна и беспокоил псов. Не будь это ирландцы, нас забросали бы камнями и ругательствами, быстро попросили бы нагнетать воздух в другом месте, писали бы петиции, а то и поколотили бы под горячую руку.

Они же только склоняли голову набок, здороваясь с нами, и, перекрикивая компрессор, вежливо осведомлялись: «Опять неподходящая погода, не так ли?»

Жители Порт-Баллинтре еще и самые скромные люди в мире. Мы ныряли каждый день в одном и том же месте, называвшемся совершенно случайно Испанский порт, где, как гласит легенда, разбился корабль, приплывший из Испании. О, разумеется, они не принимали легенду всерьез! Но все же… такое совпадение.

По вечерам мы брели к пансиону, сгибаясь под тяжестью мешков, которые запихивали в фургон. А большой металлический ящик с амбарным замком каждый день курсировал от лодки к машине и от машины к лодке. Тоже совпадение… Рыбакам, которые заговаривали с нами о погоде, о метеорологических явлениях, ожидаемых завтра, и о прочих вещах, принятых между соседями, Луи отвечал с кроткой улыбкой: «Я говорю только по-овернски», а Морис: «Ви нот спик инглиш».

Мне все же приходилось уточнять: «Ах, разве я вам не рассказывал? Мы ведем геологическое изучение дна, обследуем вулканическую систему возле Дамбы гигантов. Там прослеживаются интереснейшие явления эруптивной кристаллографии в результате морской эрозии лав. Кстати, мы готовим фильм на эту тему».

Наши милые ирландские друзья согласно кивали и неизменно делали вид, что верят этой абракадабре. Они даже выражали надежду рано или поздно посмотреть наш кристаллографически-вулканически-подводный фильм.

Собеседники мягко меняли тему:

— Скажите, а много ли омаров? Вы видите омаров на дне?

У нашей добрейшей хозяйки миссис Макконаги мы, что ни день, просили пустые банки из-под джема или огурцов (часть из них разбивалась до того, как наполнялась золотом). Она воспринимала эти просьбы как должное: разве могут обойтись без банок геологи-кинематографисты? Она ни разу не задала ни одного вопроса и не выказала ни малейшего удивления.

С помощью нотариуса из Белфаста я принял кое-какие меры предосторожности, дабы в случае инцидента обеспечить права экспедиции. Несколько дней у меня ушло на то, чтобы продраться через лабиринт британского законодательства. Умудренный нотариус отыскал в джунглях английской юриспруденции прецедент, по которому «спасатель, работающий без перерыва на затонувшем судне», получает исключительные права «спасателя-владельца» на «ценные предметы, найденные на морском дне». В данном случае я выступал в качестве спасателя «Хироны» и тем самым имел право держать на дальней дистанции конкурентов. А то, что, привлеченные слухами, они слетятся на запах золота, было ясно как день.

Недалеко от пещеры (но не у самого входа на всякий случай) мы поставили на якорь большой ярко-красный пластмассовый буй, на верху которого прикрепили щит с надписью по-английски:

«К сведению ныряльщиков:

Все предметы, лежащие на дне моря в радиусе полумили от этого буя, являются частью археологических раскопок, которые ведет мистер Робер Стенюи, имеющий исключительные права спасателя-владельца. Подбирать любые предметы со дна моря запрещается. В противном случае может быть возбуждено судебное дело».

Засим я уведомил инспектора графства Антрим, что каждые две недели буду посылать ему подробный список поднятых предметов. Инспектор состоит на службе ее величества королевы Великобритании в качестве чиновника таможенно-акциозного ведомства министерства торговли. Ему надлежит забирать в казну все находки от кораблекрушений в прибрежных водах Англии. Раз в год предметы продают с торгов, спасателю выплачивается «вознаграждение за спасение», а все остальное обращается в доход государства.

В данном случае речь шла не о кораблекрушении, а об археологических раскопках. И хотя закон был на нашей стороне, мы придерживались своей немудрящей лжи, дабы не возбуждать сплетен.

Наконец настал день, когда скрывать «Хирону» стало уже невозможно. Мы закончили очистку первого сектора. Оставалось поднять пушки, потому что под ними могли оказаться какие-то предметы. Луи прикрепил надувной мешок тросом к казенной части пушки, Морис под водой открыл баллон со сжатым воздухом. Резиновый мешок раздулся, как испуганный индюк, пушка дрогнула и поплыла вверх в облаке серебристых пузырей.

В углублении на дне прямо под пушкой лежал свинцовый лот. Мы с Луи в четыре руки принялись разгребать камни. В спрессованном ржавом монолите обнаружили два бронзовых песта — вероятно, ими пользовался лекарь или бомбардиры.

Орудийный порох хранили в бочках, но нужную порцию готовили сами пушкари, каждый по своему рецепту. Еще до этого нам попались два слегка вогнутых бронзовых бруска, на которых бронзовыми же пестами (во избежание искры) толкли пороховую смесь, поливая ее «царской водкой».

Несколько дней спустя, кстати, мы нашли богато изукрашенный пест и серебряную ступку — вроде тех, что в средние века изображали на своих вывесках аптекари.

Ну а пушку мы отбуксовали малой скоростью к берегу. Все прошло прекрасно, если не считать того, что секрет полишинеля развеялся окончательно. Ей богу, нельзя среди бела дня на виду всего Порт-Баллинтре тащить вчетвером пушку и не обратить на себя внимания!

Население от мала до велика пешком, бегом, на машинах, велосипедах и даже на костылях ринулось на причал за подробностями. Когда двери фургона захлопнулись, одному любопытному чуть не прищемили нос. Новость запорхала из паба в паб, оттуда переметнулась в редакцию местной газеты и на радио. Уже на следующее утро нас поджидали, нетерпеливо суча ножками, представители прессы.

Только вот ведь какое дело, журналисты не говорили по-французски, а мой английский куда-то пропал. К тому же старый водолаз стал туговат на ухо. «Корабль? Какой корабль? Здесь есть корабль? Скажите скорей где. Ах, так это мы нашли корабль? Ну, море велико, на дне лежат сотни судов. Армада? Кто это такой — Лармада? Пушка? Бог ты мой, люди всегда наговорят с три короба. Почему мы ныряем второй год в Порт-на-Спанья? Странно? Да, спасибо, наши изыскания продвигаются. Золото? Скелеты, прикованные к веслам? Такая бутафория бывает лишь в кино. А в остальном просим извинить, но у нас драконовский контракт с журналом „Национальная география“… Мы не можем вдаваться ни в какие геологические подробности».

После этого вдохновляющего разговора журналисты засели за «ремингтоны» и быстро настучали следующее: «В строжайшей тайне была поднята пушка…»; «Находка окружена покровом секретности»; «Группа таинственных ныряльщиков обнаружила, как говорят, останки корабля, входившего в несчастную Армаду»; «Они отказались дать какие-либо комментарии» и так далее.

После этого в море возникло телевидение. Оно прибыло на зафрахтованном катере и нацелило на нас свои всевидящие объективы. Вновь пришлось объяснять, что нами обнаружена пушка. Нет, заснять ее нельзя, у нас строгий контракт. Сокровища? Вы хотите сказать — исторические реликвии. Да, обнаружены интереснейшие с археологической точки зрения железные и каменные ядра. Золото? О нет, это бывает только в кино. Разве отправляются на войну с мешком золота на спине? «Хирона» была боевым кораблем, ничего общего с галионами, которые везли из Америки слитки золота и серебра. Нет, нет, королевская казна находилась только на флагманских и адмиральских кораблях (последнее было чистой правдой).

На наше счастье, это интервью, показанное по телевидению 24 мая, было прервано через десять минут после начала забастовкой технического персонала студии. Но и тут поползли слухи, что телевизор заставили замолчать таинственные ныряльщики…

Хуже было другое: представитель белфастского отделения крупнейшего в Великобритании клуба любителей подводного плавания оповестил мир о намерении членов клуба… поднять «Хирону!» Отчет о его пресс-конференции появился в местной газете:

«Мы давно уже разыскиваем останки испанского галиона (!) „Херона“ (!)… ожидаются находки большой археологической важности. До сих пор не использовались сонары… Мы считаем, что кто-нибудь из местных рудознатцев может оказаться полезным для обнаружения точного места крушения „Хероны“».

Ну что ж, если они собирались искать в хаотическом нагромождении на дне предметы четырехсотлетней давности с помощью сонара или палочки «рудознатца», это заняло бы немало лет. Но теперь, когда сведения о наших работах в Порт-на-Спанья просочились в печать, им будет гораздо легче…

Я послал президенту клуба письмо с приглашением его членам прибыть на место и понаблюдать за нашими действиями. Одновременно я попросил своего нотариуса уведомить президента, что мне принадлежат исключительные права спасателя «Хироны» и я намерен защищать эти права в суде.

В ближайшее же воскресенье «пираты» пошли на абордаж.

Их было человек двенадцать. Они прибыли 26 мая из Белфаста с аквалангами, вооруженные ломами и молотками, мешками квартирных взломщиков и надувными шарами для подъема тяжестей со дна. Незнакомцы облачились в доспехи прямо на берегу возле своих машин. Среди них — дама. Никто не представился, не удостоил нас даже взгляда. Я спросил, получили ли они мое письмо. Молчание.

— Прошу учесть, — предупреждаю я. — Мы еще только составляем план места кораблекрушения. Кроме того, у меня права на спасение судна. Там, на буе, все написано.

Они переглядываются, но не раскрывают уст. Я обращаюсь к владельцу бота, который они наняли:

— Имейте в виду, судно, используемое для целей грабежа, может быть конфисковано. Если что-то случится с затонувшим кораблем, вы будете отвечать как сообщник.

— С чего вы взяли, что они собираются грабить? — стал отнекиваться владелец. — Эти господа ищут подвесной мотор. Они потеряли его в прошлом году. А у меня там на дне застряла пара ловушек для омаров…

И вся команда устремилась в Порт-на-Спанья.

Один из жителей Порт-Баллинтре, отправившийся с ними, стал потом нашим другом; он-то и рассказал мне во всех подробностях, что произошло. «Пираты» прихватили с собой колдуна-рудознатца. Ясновидец стоял на носу шаланды, вперив взгляд в море и держа перед собой отрезок медной проволоки, сложенный в форме буквы «Y». Чародей приказал владельцу шаланды:

— Думайте о чем-нибудь. Сосредоточьтесь!

— Золото! — гаркнул хозяин.

Проволока начала сгибаться. Колдун с трудом удерживал ее, но проволока «корчилась» в течение всего пути. Было ясно, что дно здесь просто вымощено золотом. Ясновидец честно отработал свой гонорар…

Мы вышли следом. Чародея среди нас не было — видимо, поэтому мы раньше их нашли «Хирону». Встали на якорь над пещерой. Было решено: чтобы ни случилось, не дать им прикарманить даже мелочь.

Группа за группой незваные гости, нагруженные воровским инструментом, уходили под воду. Несколько часов они ползали по дну вдали от места крушения. Но вот кто-то обнаружил конец линя, служившего нам ориентиром. Двигаясь по нему, они добрались до входа в пещеру. Тут их ожидал наш часовой.

Луи стоял, скрестив на груди руки. Его распущенная борода и ледяной взор были исполнены сурового достоинства. Он выглядел столь же гостеприимно, как тюремные ворота. Четыре мародера легли на другой курс и удалились в сторону моря.

Тем временем шаланда вернулась из Порт-Баллинтре с подкреплением. Новая группа пришельцев облазила подножие скалы, ничего не найдя там, хотя буквально у них под ногами мы нашли потом сорок пять золотых монет и кучку драгоценностей. Я надеюсь, они прочтут эти строки…

Кто-то вновь натолкнулся на наш линь и решил проследить, куда он ведет. Я не выпускал их из виду, плавая на поверхности и оставаясь незамеченным. У самой оконечности мыса Лакада один злоумышленник поднял со дна что-то свинцовое и поспешно сунул в мешок. Этот предмет еще не значился у нас на плане! Меня возмутило не столько нахальство, сколько нарушение методики. Стоило тратить такие усилия на вычерчивание плана, чтобы потом кто-то путал все карты!

Я ныряю и легонько трогаю любителя сувениров за плечо. Он дергается, словно его цапнула акула. Покачав головой, я указываю на мешок и выворачиваю его наружу — свинец падает на дно.

Внезапно остальные окружают меня, толкаясь и жестикулируя; кто-то пытается стянуть с ног ласты. Я отбрыкиваюсь, меня пытаются удержать, но я все же всплываю. Рядом показываются еще четыре головы.

Заявляю протест:

— Вас же предупреждали — ничего не брать. Вы не имеете права!

В ответ полился поток угроз, мне напоминают в энергичных выражениях, что иностранцам надлежит убираться вон или им помогут это сделать. Куда я подевал пушку? Пусть лучше верну, не то нам не поздоровится.

На полной скорости подходит наш «Зодиак». Луи прыгает мне на помощь, Франсис стоит наготове. С вражеской лодки в воду бросается целая стая ныряльщиков и окружает место происшествия. Но захватчики не забывают, что они члены клуба: перед атакой они сходятся на совещание. Комитет дискутирует, качаясь на волне. Выдвигается несколько предложений, к ним делаются поправки, потом переходят к голосованию. Большинство высказывается за то, чтобы отступить. Незадачливые «пираты» ретируются на боте в порт.

Когда мы в свою очередь возвращаемся на берег, нас поджидает полицейская машина. Один из столичных ныряльщиков пожаловался на «грубое обращение» (правда, он не сумел предъявить даже легкого синяка). Полицейский в изысканных выражениях попросил уделить ему несколько минут, разумеется, после того как мы переоденемся и обогреемся, если только не предпочтем перенести разговор на другой день.

Недоразумение выясняется быстро. Секретарь клуба, она же единственная дама, просит извинить их — мое письмо еще не прибыло (действительно, нотариус не успел отправить его).

— Какая досада, — добавляет миловидная предводительница, — два года назад мы провели здесь целый месяц, но ничего не нашли!

Некоторое время спустя президент клуба любителей подводного плавания официально попросил своих членов воздержаться от погружений в Порт-на-Спанья до тех пор, пока не прояснится правовая сторона дела. Я же обратился в Верховный суд Северной Ирландии, прося оградить экспедицию от вторжений. После этого четверо участников воскресного рейда в письменной форме или по телефону заверили меня, что они сожалеют об инциденте, в который их вовлекли безответственные коллеги.

Эпические сражения на воде — большая редкость для мирной деревушки Порт-Баллинтре. Эхо «пиратского» нападения довольно долго еще расходилось кругами по страницам газет и радиоволнам. А уж для британских газет это был просто лакомый кусок — почище лохнесского чудища! На первых страницах запестрели следующие заголовки:

«Буря разогнала ныряльщиков-соперников» («Дейли мейл »); «Драка под водой из-за сокровища испанского корабля» («Дейли миррор »); «Битва на морском дне» («Дейли экспресс ») и так далее…

Всю неделю после памятного воскресенья мне пришлось провести в Белфасте в мраморных коридорах Верховного суда. Наконец в пятницу почтенный судья в парике огласил следующее решение:

— Считать мистера Стенюи монопольным спасателем корабля, предположительно называемого «Хирона»… Всем ныряльщикам и археологам предлагается воздержаться от перемещения каких бы то ни было предметов в районе крушения судна.

Вы думаете, на сем дело кончилось? Отнюдь.

30 мая в Лондоне член палаты общин британского парламента, депутат от графства Антрим, внес запрос на имя английского министра обороны:

— Известно ли достопочтенному г-ну министру, что в настоящий момент останки корабля, затонувшего в Порт-на-Спанья в графстве Антрим, подвергаются разграблению группой иностранных пловцов?

Свою информацию член парламента черпал из газет…

Министр не заставил себя ждать с ответом:

— Дела о затонувших кораблях входят в компетенцию министра торговли, а не министра обороны, так что меры по предотвращению грабежа следует принимать торговому ведомству.

Так, в высокой инстанции нас обозвали грабителями…

Однако жители Порт-Баллинтре, успевшие хорошо узнать нас, не поленились ночью позвонить в Лондон своему депутату и объяснить заблуждение. Депутат, верный правилам честной игры, назавтра выступил с разъяснениями.

— Насколько мне удалось узнать, никто не претендует на собственность галиона (опять этот галион! — Р. С. ). Группа бельгийских ныряльщиков ведет работу на законных основаниях и имеет разрешение суда высшей инстанции. Мне сообщили с места, что эти бельгийцы — квалифицированные археологи, так что следует считать большой удачей тот факт, что они обнаружили историческую реликвию в Антриме…

Больше у нас не было нежданных визитеров.

 

Золото среди водорослей

В конце мая стало припекать солнце, и за неделю водоросли образовали в бухте подлинные джунгли. Куда ни глянь, колыхались ламинарии. Сверху они напоминали плантации сахарного тростника, но под водой от их обилия можно было сойти с ума. Дно исчезло, остались только осклизлые резиновые щупальца. Мы рвали их, резали; топтали, мяли, но от этого они колосились еще пуще. Едва успевали прорезать брешь, как наутро она зарастала вновь.

Наступил июнь. Поскольку мы жили под водой, солнце не успевало нас согреть. Мы узнали о приходе лета по вздернутому носику нашего верного болельщика — четырехлетнего Джона Макконаги; нос служил верным барометром: он покраснел и уже успел облупиться. Джон, младший сын нашей хозяйки в Порт-Баллинтре, спускался в порт по утрам, чтобы проследить, как мы отдаем швартовы, и верно ждал на посту по вечерам, наблюдая за разгрузкой.

Ветер теперь частенько доносил с полей запах коров. Море затихло, мы даже одевались, стоя в «Зодиаке». Рыбаки при встрече повторяли: «Вам везет. Двадцать лет не видали такой весны». Вода прогрелась, и мы ныряли по пять-шесть часов ежедневно. Подольше бы так!

План принимал конкретные очертания. Мы окрестили каждую часть подводного ландшафта и нанесли его на карту. Теперь у нас есть «каньон», «коридор», «выемка», «откос» и так далее. «Эспланада», например, — это площадка 30х15 метров у входа в пещеру.

Вначале мы пропустили через частый гребень всю гальку на эспланаде. Но в верхнем сыпучем слое ничего не оказалось. Тогда было решено передвинуть ее на другое место. Для этого мы использовали установленный в лодке насос. Невидимая в море струя воды под давлением поднимала огромными клубами песок, гравий отлетал в сторону, а камни прыгали и катились по дну. Только показывалось скальное дно, мы начинали очищать руками каждое углубление, прощупывать каждую складку.

Все ювелирные изделия за четыре столетия бурь и волнений успели превратиться в драгоценный металлолом. Море сплющило кольца, вырвало камни из оправ и миниатюры из медальонов, разорвало цепочки, смяло кубки и чарки; вилки были без зубцов, ножи — без ручек, серебряные блюда и тарелки — покорежены. Свинцовые пули расплющило о камни.

Зато тяжелые и компактные предметы, в частности золотые монеты, сразу же ушли вниз, в самые укромные места. Там они и ждали нас, чистенькие, блестящие, не подверженные коррозии. Именно эта чудесная особенность золота и объясняет, почему археологи и историки на него набрасываются. К сожалению, это же качество привлекает не только любителей подводных поисков, но и любителей денег.

Насос оглушительно трещал, к вящему неудовольствию чаек, которые, прочистив горло, пытались перекричать его. Мы шествовали по дну с толстым пожарным рукавом — роскошное зрелище для стороннего наблюдателя, согласитесь. Как будто под водой мог возникнуть пожар! Кстати, этот рукав доставил нам немало хлопот. Удержать его не было сил, он все время рвался из рук, грозя завернуть вас, как удав, в свои объятия — морской змей в эпилептическом припадке!

Наконец насос смолк. Мы стали собирать урожай. Золотые эскудо лежали с нахальным видом запонок, которые покоились в ящике, в то время как вы битый час искали их под шкафом.

Теперь темнело только в одиннадцатом часу. Ламинарии, налившись соком, выросли толщиной в руку и высотой в человека. Они издевательски махали хохолками, когда мы пытались прорваться сквозь их частокол. Надо отдать им должное: бархатные растения винно-красного цвета выглядели чудесно на фоне серо-черных или розовых, в лучах заходящего солнца, скал.

Прибыли туристы. По вечерам они заполняют маленький порт, движимые бескорыстной жаждой помочь нам считать золотые слитки и серебряные сервизы. «Интересно знать, чем они заняты в остальные годы, когда здесь нет водолазов», — бурчит Морис. Интересно также, какие они ведут разговоры в остальное время, ибо этим летом о наших находках распространились самые фантастические слухи.

По достовернейшим сведениям, мы уже успели вывезти, потихоньку разумеется, золотой запас, от которого позеленели бы хранители Форт-Нокса. Операцией занимался один американский фотограф. Кто-то из жителей предупредил таможню, но — где там, птичка уже улетела!

Другие под большим секретом были готовы рассказать всем желающим, что один таможенник, ну, конечно же, сообщник водолазов, был схвачен на границе Ольстера с Ирландской Республикой; из багажника его машины градом сыпались золотые монеты и драгоценности.

Кстати, раз уж об этом зашла речь, внесем ясность. Все предметы, найденные на дне, заносились в тот же день в инвентарный список, который мы сдавали инспектору, а сами вещи отправляли в сейф в один из белфастских банков. Если требовалось, мы предварительно обрабатывали их от порчи или просили заняться этим сотрудников лаборатории консервации Национального музея Ольстера.

Практика показала, что скрупулезная честность в этих делах вызывала два типа реакций у собеседников — недоверие либо жалостливое презрение. Как правило, человек подмигивал, заговорщицки улыбаясь, и комментировал: «Конечно, все понимаю, но для себя-то вы, наверное, кое-что оставили? Хе-хе, на память…» (Можете легко представить, как вел бы себя данный собеседник, окажись он на нашем месте.)

Но вернемся к слухам. Местная учительница задала своему классу сочинение на тему «Аквалангисты». Она показала нам некоторые работы. Ребятишки не сомневались, что мы уже подняли 200 тонн золота в слитках и несколько пушек, целиком отлитых из чистого золота. Их родители не удовлетворились этим: по убеждению взрослых, мы еще скрывали два старинных серебряных пистолета в прекрасном состоянии — хоть сегодня стреляй…

Надо признать, что с нашим набором дорожных инструментов и резиновыми надувными мешками мы сумели выудить со дна действительно сказочные сокровища. Такое бывает только в кино. Я, например, нашел в пещере прелестную саламандру тончайшей работы, инкрустированную рубинами. В двух шагах по соседству Луи поднял странный золотой обломок с сохранившимися остатками белой эмали на червленом золоте. Двойное кольцо наверху, очевидно, предназначалось для ленты. Два дня спустя тот же Луи — глаз-алмаз! — нашел черный ком «магмы» величиной с яблоко. Он поскреб его ногтем. Под чернотой сверкнуло золото.

Вечером я опустил ком в раствор уксусной кислоты. Наутро в склянке плавала черная жидкость. А на дне лежал крест рыцаря Мальтийского ордена. Не хватало кончика одного из лучей, но я мог положиться на Луи: еще до конца недели он добыл недостающую часть.

К тому времени в инвентарном списке у нас значилось двенадцать золотых монет (испанские эскудо и дукаты, а также скуди королевства Обеих Сицилий). Мне грезилось, что я лично найду еще дюжину. Когда же я нашел в один день пятнадцать монет, то счел это своим маленьким рекордом. Но продержался он недолго: уже на следующий день Морис нашел двадцать монет, а я — один бронзовый гвоздь от сапога.

Справедливости ради должен сообщить, что день моего триумфа был испорчен. Влезши в лодку, я принялся позировать Луи с полными пригоршнями золотых монет. Луи фотографировал. Дабы все выглядело «поживее», я начал пересыпать монеты из ладони в ладонь. И тут прекрасное севильское эскудо соскользнуло на резиновый борт, а оттуда — плюх! — в воду.

Сказать, что я себя чувствовал как побитая собака, было бы неточным — это не передает и сотой доли тогдашних ощущений. Прервав сеанс позирования, я передал монеты Луи (или он вырвал их у меня из рук, чтобы разиня не упустил остальное, предпочитаю не выяснять) и нырнул. Но пятнадцатая монета канула безвозвратно…

Неделя за неделей расширялась зона поисков. Картина теперь вырисовывалась более отчетливо: море раскидало останки «Хироны» на огромное расстояние. Где бы ни копнули, везде нам улыбалась удача. Цифры в десять — двадцать монет за день стали, если так можно выразиться, расхожей монетой. 12 июля мы отпраздновали пятидесятую золотую монету, а число серебряных перевалило уже за пятьсот.

И это далеко не все. В детстве у меня на стене висела репродукция из книги «Зерцало путешествий и мореплаваний », изданной в 1583 году. На ней был изображен штурман в кафтане, держащий свинцовый лот, а рядом — астролябия и компас. Картинка возникла у меня в памяти, когда я увидел на дне астролябию. В тот же день Морис доставил наверх циркуль с бронзовой чуть-чуть изогнувшейся ножкой, а Франсис выудил свинцовый лот.

На другом конце рабочей площадки, у оконечности мыса Лакада, мы отбивали куски спекшейся черной «магмы». Она сохранила в своей толще пули, кости животных, древесный уголь, битую посуду. Однажды мы извлекли из нее кусок дерева.

— Часть руля, — авторитетно сказал я.

— Нет, — ответил Морис, прикладывая его к плечу. — Это мушкетный приклад.

На следующий день после трехчасового рытья я вытащил ствол мушкета. Оружие упало в море, не успев выстрелить, — в стволе сидела свинцовая пуля. Там же в «магме» я нашел обрывок черного бархата — быть может, останки роскошного камзола.

Однажды мне попался необычайно интересный предмет — изящный шестигранник из горного хрусталя в два дюйма высотой с маленькой серебряной крышкой. Внезапно меня осенило: бесчисленные серебряные пузырьки, встречавшиеся нам повсюду, содержали не лекарственные снадобья, как мы думали раньше, а духи. Каждый благородный сеньор должен был иметь свой собственный пузырек. Когда ветер доносил до их чувствительных ноздрей нестерпимое зловоние, исходящее от двухсот сорока четырех гребцов, прикованных днем и ночью к банкам галеаса, они подносили пузырьки с духами к своим завитым усам. Кроме того, как подсказал мне впоследствии один английский эксперт, в те времена горный хрусталь благодаря его оптическим свойствам наделяли чудодейственной силой и пузырьки носили на шее как ладанки.

И наконец, среди кухонных отбросов я обнаружил редчайшую реликвию, невероятную, никак не ожидавшуюся никем, сохранившуюся только потому, что в первый же день плотная корка изолировала ее от доступа морской воды и кислорода — сливовую косточку! То была единственная в мире косточка, о которой можно было с уверенностью сказать, что она плыла с Непобедимой Армадой.

 

Лучшее лето века

Лето кончилось, туристы разъехались. Даже жалко…

Только Джон Макконаги сохранил нам верность и не покидает своей вахты у причала. «Лучшее лето века», — говорят нам теперь рыбаки, а у ирландцев цепкая память. Стрелка барометра застыла на «ясно». Море прозрачно, как ангельская слеза, мы ни разу не замерзли. Подводный ландшафт вновь изменился: поверх коричневых и красных водорослей наросли еще и белые. Того и гляди заблудишься.

Мы выворотили из донных отложений якорь и вторую пушку. Пока Франсис обмерял ее на берегу со всех сторон рулеткой, я вспомнил фразу Кэрью, которую он написал в 1589 году: «Остальные затонувшие орудия поднять нельзя». Ошиблись, дорогой сэр Джордж, ошиблись.

Свинцовые чушки избежали рук нанятого Сорли Боем шотландского капитана. Мы подняли на берег полторы тонны свинца в брусках и чушках. И это вовсе не был балласт, как считал Бойл, потому что испанские корабли того времени загружали круглыми валунами с речных берегов. Свинец был сырьем, из которого лили картечь и пули для аркебузов.

Большинство брусков были помечены римскими цифрами или крестами. Знаки не имеют отношения к весу, ибо одинаковые бруски были помечены по-разному. Скорее всего, они предназначались разным полкам. Герцог в письме королю из Лиссабона писал: «Свинец распределен в пяти полках по 30 центнеров на каждый». На одном бруске была монограмма святого Петра — быть может, ее сняли с ватиканской галеры?

Вечером, закончив дневной «урок», я отправлялся взглянуть, как идут дела у спутников.

Ласты Франсиса угадываются издали: они мотаются на его длинных ногах между водорослями. Он висит вниз головой близ оконечности мыса Лакада. Забравшись по пояс в узкую щель, Франсис работает, как терьер — передними лапами. Фигура почти исчезла в облаке песка. В банке из-под огурцов я вижу две рукоятки шпаг, увитые филигранной медной нитью — типичный рисунок XVI века. От стальных лезвий, естественно, ничего не осталось.

Морис накануне сказал: «Взгляни-ка на мой уголок. Невозможно узнать — я прошел по нему, как бульдозер». И это не было преувеличением. Куски скал по две-три тонны весом он зацеплял стальной петлей, крепил к связке надувных мешков и отводил в сторону. На его участке образовался ровный бульвар.

Самого Мориса я не увидел. Из-под камня вырывались пузырьки, давая знать, что там что-то шевелится. Должно быть, Морис водил фонарем в поисках недостающих рубинов от изящной подвески, которую он обнаружил среди колец и неаполитанских дукатов с профилем Филиппа.

Я беспокоюсь за него. Сегодня Морис впервые в деле после недельного вынужденного перерыва — поранил руку и вывихнул палец. Вот как он преподнес нам этот эпизод:

— Ворочаю я, значит, мой булыжник — ну тот, здоровый, в четыре тонны. Только снял — под ним еще один, кило на триста. Качается. Ладно, подпихиваю его кверху на надувных мешках, и вдруг — крак! Петля срывается, и камешек аккуратно приземляется мне на руку. Боль такая, что в глазах темно. Ну все, думаю, готов. Лежу на дне, рука прижата камнем. Что делать? Главное — сколько еще воздуха? А то ведь и задохнуться недолго. Шарю свободной рукой вокруг, и тут — чудо! Нащупываю ломик. Ломик — это уже хорошо, особенно умеючи. Подцепляю камень, надавливаю и вытягиваю руку. Снимаю перчатку — н-да, зрелище не из приятных…

Результатом был недельный курс лечения и угрызений совести.

Луи сейчас работает к «востоку от меня» на широкой платформе, усеянной осколками камней. Луи движется, как подводный робот, — спокойно и методично. Никаких эмоций. В левой руке у него ведро, в правой — совок. В день он просеивает свои три «кубика». Сегодня в его полиэтиленовом мешочке следующий улов: кольцо с бриллиантами (когда-то камешков было десять, осталось два), затем рубин в оправе, два эскудо, несколько серебряных ободков от стаканов, кусочки чего-то бронзового и позолоченные украшения от блюд и тарелок.

Марк, положив свои камеры, откапывает свинец. Для Марка всякие там драгоценности — не бог весть какая пожива. Вот свинец для пуль — это да. Вещь! Он находит только его, но зато в огромном количестве и повсюду. Стоило оставить без присмотра любую посудину — Марк тут же набивал ее свинцом. Пули маленькие, большие, круглые, сплющенные, вытянутые; пули от мушкетов, аркебузов, пистолетов, орудийная картечь. Он останавливался только для того, чтобы полюбоваться на толстых розовых червей, резвившихся вокруг. «Ага, вот и ты нашел себе подружку. Очень хорошенькая, просто прелесть!» Марк узнавал своих червей в «лицо».

Другим его хобби был металлоискатель, специально переделанный по его заказу. После того как кто-то покидал поле боя, Марк тщательно проходился там металлоискателем.

— Для археолога, — бубнил он, — кусок свинца значит куда больше, чем сундук с дублонами.

И был прав.

Каждая реликвия «Хироны» вызывала в воображении далекие образы исчезнувших людей.

Золотые монеты являли нам прижимистого идальго столь же зримо, как если бы мы вытащили его дукаты из развязавшегося кошелька. Серебряное распятие, найденное Морисом, все покрытое темной патиной, но удивительно современное, даже «модерное» по форме, доносило запах монаха-капуцина. Распятие болталось на веревке поверх рясы из грубой верблюжьей шерсти и било по коленям, когда он поднимался по сходням на галеас. А медальки из меди, бронзы или свинца, на которых выбито стандартное изображение девы Марии, Христа или святой троицы, рассказывали нам о конце раба-галерника, который сжимал их в ладони, вознося молитву, когда цепи влекли его на дно, а изодранная рубаха становилась саваном…

С тех пор как во Флориде я познакомился с дельфинами, я влюбился в этих «братьев человека», вернувшихся в море. Подобно всем ныряльщикам, я завидовал легкости, с которой вольтижируют под водой эти удивительнейшие создания. Я со страстью следил за их повадками и даже написал во славу дельфинов книгу.

В тот день, когда Франсис церемонно преподнес мне найденного на дне серебряного дельфина, я впервые за все время заколебался. У меня же дома коллекция… Дельфины фарфоровые, керамические, медные, серебряные, деревянные, каменные, бог весть какие еще. Но дельфин эпохи Возрождения, к тому же с корабля Армады?! Дельфин с приподнятым хвостом, пляшущий на волне, с двумя круглыми глазами — наверняка, он украшал цоколь настольных часов в каюте гранда — такой дельфин был бы бесценным украшением моей бедной коллекции!

А другой? Совсем крохотный и тоже из серебра, напоминавший головастика или опрокинутую запятую. Он служил когда-то ручкой от чаши или красовался на крышке блюда.

А золотой дельфинчик? Его нос заканчивался зубочисткой, а хвост — скребком для чистки ушей. Этот гигиенический инструмент был в большом ходу в те времена. Мой коллега, американский подводник Кип Вагнер, нашел возле Флориды золотого дельфина восточной работы, который висел на золотой цепочке и был одновременно капитанским знаком отличия, свистком и зубочисткой.

А дельфин-дракон, обвившийся вокруг серебряного свистка? Это тоже, конечно, был знак отличия одного из пяти испанских капитанов, утонувших на «Хироне». Свистками пользовались на всех флотах начиная с XIII века — вначале по назначению, а потом он стал капитанским знаком.

Искушение охватывало меня с особой силой по ночам. Я представлял маленький стеклянный шкафчик, где покоится моя коллекция, мысленно расставлял экспонаты, придумывал подсветку… Но наутро скрепя сердце аккуратно заносил своих дельфинов в инвентарный список, предназначенный для инспектора акцизного ведомства ее величества королевы Елизаветы II.

Однажды мы с Морисом вышли на разведку довольно далеко от мыса Лакада. Течение, как я считал, должно было отнести к подножию рифа мелкие вещицы. Море отливало как зеркало, солнце жгло сильнее, чем в тропиках.

Риф почти вертикально обрывался в воду. В другое время года даже при слабой зыби здесь не поработаешь — не за что уцепиться. Глубина всего четыре метра, и волна с размаху бьет о камни. Сейчас мы хватались за водоросли и осторожно ощупывали шершавую поверхность. У подножия рифа тянулся длинный коридор. В нем я отыскал мраморное яйцо, просверленное по всей длине. Для чего использовали эту штуковину? Загадка…

«Зодиак» остановился прямо над нами. Если его ударит о скалу — ничего страшного: надувной резиновый борт самортизирует удар. Запускаем движок насоса, и Морис начинает расчищать коридор.

Почти сразу же находим золотое кольцо. Оно немного погнуто, но явственно видна надпись: «Мадам де Шампанэ. MDXXIY». Первая вещь с датой! Так, переводим римские цифры, получаем 1524 год… Выходит, кольцо было подарено за 64 года до похода Непобедимой Армады. Значит, носил его не возлюбленный мадам де Шампанэ: ему должно было быть хорошо за восемьдесят.

Имя неотвязно сверлило мне голову. Я поклялся во что бы то ни стало выяснить историю этого семейства и узнать, у кого могло быть на пальце это кольцо в роковую ночь 15 октября 1588 года.

А пока продолжим. Морис ворочает пожарным рукавом, я внимательно слежу за отлетающими осколками. Но не я, а он замечает монету в четыре эскудо. Наклоняюсь, чтобы подобрать ее… и наталкиваюсь на золотое колечко, закатившееся в трещину. Целехонькое. Сверху к нему приделана золотая саламандра, изогнутая в форме буквы S. У нас уже есть одна саламандра. Может, обе принадлежали одному сеньору, у которого она значилась в гербе?

Три часа кряду мы промывали дно, сначала в одном, потом в другом направлении. Но больше ничего не нашли.

Назавтра снова был полный штиль. Франсис и Морис воспользовались им, чтобы очистить «гнездо» в узком изгибе мыса Лакада, — раньше мы его не замечали: оно было закрыто плотным пуком водорослей. Друзья раскопали в щели терракотовую посуду, кусок оконного стекла, золотую цепочку, сферические пуговицы, а в самом низу, под слоем ядер, — целехонькое серебряное блюдо.

«Урожай» заставил меня внимательнее присмотреться к мысу доброго идальго Лакады. Ага, вот еще одна крохотная расселина, проверим-ка ее. Углубление забито камнями и опутано водорослями. Ничего, выгребем.

Едва Луи направляет пожарный рукав в расселину, оттуда вырастает черный гриб, похожий на атомное облако. Ничего не видно, полный мрак. Выпучив глаза, я жду, что вот-вот сквозь облако сверкнет золотая молния и послышится бряканье монет… Увы, никаких сладостных ощущений тот день не принес, если не считать ушиба колена, которое я в нетерпении подсунул под струю Луи.

Зато последние дни этого сезона припасли несколько приятных сюрпризов. Я уже думал, что мы выгребли все, но находки под занавес наводили на мысль, что мы успели только снять сливки.

Еще весной Луи обнаружил два вычурной работы медальона овальной формы, украшенные наверху тритоном и обрамленные водорослями. Внутри была эмалевая кайма изумрудного и винно-красного цвета. В обоих не хватало центрального камня.

И вот, просматривая сейчас окрестную зону, я заметил рядом с толстым валуном новехонькую камею из ляпис-лазури. На ней был вырезан профиль римского императора, увенчанного лавровым венком. Камея была вставлена точно в такой медальон, что подобрал Луи, но этот еще обрамляли восемь жемчужинок.

Я распластался у валуна и начал лихорадочно подрываться под него. Кровь стучала в голове, щека горела от «нежного» прикосновения к шершавому камню, воздух в баллоне должен был вот-вот кончиться. Но мне воздалось за терзания — я вытащил из-под камня еще один медальон. Уходить? Ногти царапнули еще что-то…

Выгреб кучу песка и гравия, уселся на дно и, словно игрок в покер, медленно вытягивающий карту из колоды, принялся перебирать голыши. Пусто.

Снова ложусь и, вдавившись в дно, подползаю под камень. Стекло маски заливает вода, я выдуваю ее, морщусь, но не схожу с места. Еще. Еще чуть-чуть. Продвигаюсь на десять сантиметров. И тут рука ухватывает что-то легкое.

Третий медальон.

Несколько секунд я тупо смотрю на него, проверяя, не бред ли это. Нет. Вот они, все три. Профили отличаются. Может, это двенадцать цезарей? Те самые, описанные Светонием? Поистине морское дно — богатейший музей мира!

…Оставшуюся неделю мы с Луи методично обследовали каждый камень в этом секторе. Я нашел шестой медальон, тоже целый, без единой царапины. Луи бросался под валуны, как фокстерьер за лисой. Как-то утром он работал один в расселине, над которой нависал кусок скалы. Вклинившись туда, Луи разгреб песок. В это время кончился воздух, и он попытался вылезти, пятясь назад. Не тут-то было: акваланг застрял. Дернулся раз, другой — тщетно. Нож был прикреплен у него к левой щиколотке, но он не мог его достать.

Воздуха уже практически не осталось. Отчаянным усилием Луи изогнулся и по миллиметру стал подтягивать ногу. Наконец рука нащупала рукоять ножа. Выхватив его, Луи обрезал ремни акваланга и всплыл. Хозяйственный человек, он успел прихватить пустые баллоны — не дай бог, затеряются на дне.

На следующий день упрямый Луи сумел пробуравиться в опасную расселину и извлек оттуда седьмого цезаря!

А уже потом, как вещь само собой разумеющуюся, он выудил на пустом месте восьмой медальон, правда уже без камеи. Вот и ответ на мой вопрос: на будущий год нам осталось найти всего четыре цезаря. Пустяки!

В конце сентября Порт-Баллинтре совсем опустел, даже верный Джон покинул нас. Два дня мы наблюдали за тем, как он решительным шагом мерял расстояние от дома до школы с ранцем за плечами. Теперь у него были более важные дела.

Нам тоже пора было возвращаться к обычным занятиям. Мы выпустили воздух из лодок. Я пересчитал еще раз ядра, сфотографировал драгоценности, цепочки и пуговицы, вытер остатки грязи с наших ста сорока золотых, шестисот серебряных и шестидесяти медных монет. Распрощались с новыми друзьями и — в путь.

Библиотеки привели меня к сокровищам. Теперь сокровища в свою очередь отсылали меня к библиотеке. Этой зимой в Брюсселе мне предстоит немало покопаться в книгах.

Кто была эта мадам де Шампанэ, наверняка прабабушка в 1588 году? Что означали две саламандры? Кто был рыцарем Мальтийского ордена? Кто на камеях? Что за святой на большой свинцовой медали?

А юная возлюбленная, отдавшая своему идальго кольцо, руку и сердце? Что с ней стало — она быстро утешилась или умерла от горя?

А тысячи серебряных обломков? Как их сложить? А точные названия орудий? А пронзенные мраморные яйца? А астролябия?

Это только предварительные вопросы. Сколько еще возникнет в процессе работы!..

 

Мадам де Шампанэ и другие

«Мадам де Шампанэ. 1524 ». Надпись вырезана на крупном мужском кольце, которое спадало у меня даже с большого пальца. Перстень явно предназначался для того, чтобы быть все время на виду, его носили поверх перчатки. Но кто?

Я устремился в Королевскую библиотеку. От архивов — в море, от моря — к архивам. Цикл замкнулся. Только поставив последнюю точку, я ощущал успокоение.

Архивы указали, что владение Шампанэ во французской провинции Франш-Контэ принадлежало знаменитому дипломату Перрено, который был канцлером при короле Карле V, а при Филиппе II — губернатором Антверпена. Просматривая отчеты уцелевших испанцев Армады, я нашел имя француза Жан-Тома Перрено. Он числился офицером роты, погруженной на «Дукессу», но после гибели «Дукессы» вполне мог оказаться на «Хироне».

Мадам де Шампанэ, жившая в 1524 году, была его бабушка, урожденная Николь Бонвало. Прекрасно! Ведь существует знаменитый портрет Николь Бонвало кисти Тициана, исполненный в 1548 году. На руке у женщины там кольцо… Увы, не мое.

Жан-Тома, родившийся в 1566 году, мог сохранить лишь смутные воспоминания о бабушке: она умерла, когда ему было четыре года, но именно ее кольцо было надето поверх перчатки, когда холодная пена Порт-на-Спанья несла его тело на черные скалы…

Мы нашли, как я говорил, две золотые саламандры: одна служила оправой драгоценному камню, вторую носили как украшение на цепочке. Кому они могли принадлежать? И почему саламандры?

Вначале у меня возникла мысль, что они входили в чей-либо герб. Саламандру мы нашли по соседству с перстнем юного Тома. Она могла принадлежать ему, равно как и три золотые и три серебряные монеты, вывалившиеся из кармана его камзола в ту роковую ночь. Но в гербах семейств Шампанэ и Перрено значились лишь львы с разверзтыми пастями, орлы с распростертыми крыльями и головы кабанов.

Тогда я составил полный список высокородных испанцев, которые могли находиться на «Хироне», в том числе пассажиров трех кораблей, погибших ранее. Для вящей убедительности я добавил туда фамилии всех, кто имел хотя бы одного слугу. Но напрасно я листал геральдические книги и справочники: саламандры нигде не значились.

Тогда я начал искать от противного — есть ли саламандра в гербе любого испанца, принимавшего участие в Английском походе? Поскольку одна из них была с крыльями, я заодно обращал внимание и на крылатых драконов. Вновь ничего.

Как же быть? Вероятнее всего, пишет один британский эксперт, моряки носили их как талисман от огня. Согласно легенде, саламандры способны жить в пламени и даже могут гасить его. Кстати, на рыцарских эмблемах саламандра всегда изображена в окружении языков огня (например, у короля Франциска I она была символом любовного пламени).

Возможно, я вообще искал прошлогодний снег, ибо во времена Ренессанса саламандра была модным украшением. Мои находки могли служить той же цели, что закрученные раковины и цветы на других драгоценностях, дельфины или гримасничающие старцы на черенках вилок.

Мальтийский крест. Кто мог носить его?

Рыцарем Мальтийского ордена, как отмечают все историки Армады, был Гуго де Монкада, генерал-капитан эскадры неаполитанских галеасов, убитый в Кале на борту своего флагмана «Сан-Лоренсо». Но как мог потом крест оказаться на «Хироне»? Ведь «Сан-Лоренсо» был дочиста разграблен англичанами.

Совершенно случайно я натолкнулся на список пропавших без вести испанцев, которые не значились среди погибших. И там под № 39 я увидел «Фабрисио Спиноле, кпт ». Фамилия Спиноле (или Спунола) известна в истории Мальтийского ордена с XV по XVIII век. Значит, крест принадлежал капитану Фабрисио де Спиноле. Это подтверждала еще одна деталь: когда крест был тщательно отмыт, я нашел на оборотной стороне крохотное изображение лилии — часть фамильного герба Спиноле.

Украшение, которое я вначале по неведению принял за орден св. Иакова — его мог носить «сам де Лейва»! — при внимательном изучении оказалось подлинным чудом. На внешней стороне, лишившейся под водой эмали, была изображена четырехлепестковая лилия в форме креста. Под крестом — золотая пластинка. На оборотной стороне пластинки открылась тончайшая гравировка; фигура бородатого святого в лохмотьях, с ореолом вокруг головы. Справа от фигуры — дерево и водопад. Слева — маленькая повозка. Вся вещица подвешивалась на ленте к маленькому колечку, обнаруженному несколько недель спустя рядом с местом находки.

В интересующую нас эпоху в Испании было три военных рыцарских ордена: святого Иакова, Алькантара и Калатрава. Все они восходили к XII веку.

Маркиз де Каса Вальдес, являющийся ныне секретарем Совета военных орденов св. Иакова, Калатрава, Алькантара и Монтеса, любезно согласился помочь нам в розысках. Он высказал мнение, что вещица могла быть просто украшением, в котором рыцарский крест был декоративным элементом, — «эта традиция была весьма распространена». Вначале, когда рыцари соблюдали обет бедности и целомудрия, они не носили никаких украшений. «Одеждой рыцаря был широкий плащ с нашитым на нем крестом ордена и туника с крестом на груди. Во время похода на короткую тунику надевались кольчуга, пояс и рыцарский меч». Затем рыцарство превратилось в прибыльное дело.

Гранды стремились стать рыцарями Ордена св. Иакова даже больше, чем кавалерами ордена Золотого руна, ибо в первом случае они могли рассчитывать на быструю карьеру в армии и связанные с нею привилегии. Уставное правило Ордена, запрещавшее ношение драгоценностей и украшений, ко времени описываемых событий давно уже кануло в прошлое. То же случилось и с обетом целомудрия (который, правда, римский папа официально снял с женатых мужчин).

Достаточно приглядеться к портретам той эпохи. Вот Хуан Мартинес де Рекальде на знаменитом полотне. На груди у него украшение, весьма похожее на то, что мы нашли. У Педро де Вальдеса, Мигеля де Окендо и маркиза Санта-Крус — слегка видоизмененные. Луис де Рекесенс, правитель Нидерландов, носил свое украшение на золотой цепочке. У Гонсало Чакона — крест Алькантара без медальона; кроме того, знак ордена Калатрава, напоминавший нашу находку, но усыпанный драгоценными камнями. Кстати, Ордена св. Иакова, выставленные в Лондонском музее Виктории и Альберта, тоже инкрустированы рубинами, аметистами и топазами…

Итак, в эпоху Английского похода Армады кавалеры орденов часто носили подобные украшения. Оставалось выяснить самое главное: какой это орден и какому рыцарю он принадлежал?

Для этого мне пришлось освежить свою латынь, поскольку большинство трактатов по истории военного рыцарства написано на этом языке. И я был вознагражден: чтение оказалось необыкновенно захватывающим, недаром рыцари бередят воображение взрослых так же, как сказочные принцы — воображение детей.

Довольно быстро мне пришлось исключить из игры св. Иакова: орденский знак изображал крест в форме меча, причем рукоять заканчивалась перевернутым сердцем. Таким образом, остались ордена Калатрава и Алькантара. Кресты обоих орденов идентичны. Единственная разница: зеленый цвет — для Алькантара и красный — для Калатрава. В нашем случае это ничего не давало, поскольку эмалевое покрытие было безвозвратно съедено морем.

По счастью, оставался выгравированный святой, причем с характерными атрибутами — деревом, водопадом и повозкой, в которую впряжена большая собака или лошадь. Поиски надо было сосредоточить здесь. Ничего не оставалось, как проштудировать житие святых, с одной стороны, и историю обоих орденов — с другой.

Розыски по части Калатрава выявили одного-единственного рыцаря этого Ордена, отправившегося с Армадой, — дона Гонсалеса де Эрасо, плывшего пассажиром на «Сан-Мартине». Но на гербе Ордена, по совершенно неясным для меня мотивам, была изображена веревка с двумя петлями на концах.

А герб Алькантара?

В гербе Алькантара фигурирует дерево. Груша.

Как и предыдущий орден, он восходит к XII веку и связан с битвами против мавров, занимавших тогда южную часть Испании. Городу Алькантару (Эль-Кантару) в 1156 году грозила осада. Для его защиты два благородных идальго из Саламанки — дон Суеро Фернандес Барриентос и его брат Гомес основали военный Орден. Первым его местоположением была избрана молельня-крепость на берегу реки Коа на португальской границе по соседству с отшельническим скитом. Этот скит стоял в окружении рощицы диких груш и назывался «скитом святого Юлиана Грушевого». В гербе Ордена изображена дикая груша — иногда с открытыми корнями, иногда растущая из земли.

Итак, с деревом все ясно. Но водопад (или источник)? А животное?

Святых Юлианов, согласно ватиканскому справочнику, на небесах скопилось добрых сорок пять штук, и среди них царит самая настоящая неразбериха. Немалое их число открывало или освящало святые источники. Пришлось мне самому окрестить находку как «украшение рыцаря Ордена Алькантара».

Подобно ревностному бенедиктинцу, я портил глаза, ползая по выцветшим строчкам описей и ведомостей Армады в поисках кавалеров названного ордена. Таковых обнаружилось двое, причем ни один не погиб на «Хироне».

Всю зиму я провел, зарывшись в архивах, но таинственный рыцарь не возник. Весной я скрепя сердце оставил след, и незнакомец так и пребывает доныне не опознанным.

 

1969 год. Возвращение в Испанский порт

Возле черных скал белыми брызгами кружились чайки, приветствуя нас простуженными голосами. Что ждет аквалангистов на дне на сей раз? Зимние штормы вполне могли завалить пещеру и свести на нет усилия прошлого сезона. Или, наоборот, очистить дно от ненужных камней, вымостить его золотом, выровнять в ряд пушки и шекспировские черепа с крупными алмазами в глазницах.

Меня снедало нетерпение, но ледяная вода быстро остудила пыл. Что там на термометре? Н-да, плюс шесть градусов. В остальном все было как прежде. Откопанные ямы занесло уже просеянной галькой, так что я напрасно опасался за свои глаза: зрачки не ослепило блеском золота и драгоценностей.

Мы планировали в начале сезона, пока водоросли еще маленькие, провести тщательную разведку. По сути дела, центральная часть Порт-на-Спанья осталась необследованной. Луи заметил, что нам не удалось очертить контуры корабля. Это можно было бы сделать, определив на плане местоположение орудий — они ведь стояли по бортам.

— На «Хироне» было пятьдесят пушек, так?

— Так.

— А нашли мы только две. Где остальные? — строго спросил Луи.

— Остальные… Ну, во-первых, Джеймс Макдоннел, вернее, нанятый им шотландский капитан выудил в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году три пушки. На самом деле бравый моряк мог уполовинить добычу и взять себе три пушки в уплату за труды.

— Допустим. Но все равно остается больше сорока пушек. Англичане их не искали, где же они? Ты не считаешь, что галеас мог разломиться при ударе надвое и часть судна отнесло довольно далеко от Лакады? Куда-нибудь в другую часть Порт-на-Спанья.

— Не думаю. Почти весь свинец остался у Лакады, его здесь даже больше, чем положено иметь на галеасе. Кроме того, много ядер.

— Да, но где остальное? На корабле таких размеров должны быть тысячи и тысячи предметов. Где они?

— Разложились! Смотри, вот корабельная ведомость. Провизия — сухари, сало, тунец, сардины, сахар, соль… Все, что не съедено людьми, сожрало море. Дальше, легкое вооружение — аркебузы, мушкеты, алебарды, пики, протазаны. Часть де Лейва оставил в Киллибегсе, остальное продержалось в воде от силы года два. Что еще? С латами то же самое. Порох размок. Бочки с водой — понятное дело. Бочонки с вином… Часть выпил Сорли Бой за наше здоровье, остальное унесло. Теперь посуда. Матросы и галерники ели на деревянных плошках, пили из кожаных фляг, ведра тоже были из вываренной телячьей кожи — от этого ничего не могло сохраниться. Римские безмены для пороха…

— Ага, один мы нашли — помнишь, со свинцовым грузиком?

— Да, но остальные сломались. — Я продолжал листать ведомость. — Холщовые мешки, канаты, инструменты, осадное снаряжение, парусина, деревянные чопы, гвозди — все пошло прахом. Цепи корабельные и цепи для галерников — железо, с ним все ясно.

— А как же мушкет?

— Чудо! Надо же оставить какой-то процент на чудеса.

— Вот и давай проверим этот процент.

Легко сказать! Для методического обследования опять приходилось натягивать лини в направлении с запада на восток и с севера на юг через всю бухту. А вот и неприятный сюрприз: водоросли в этом сезоне взяли на себя повышенные обязательства и вымахали в высоту, как в прошлом году к середине лета. Это затрудняло поиск. Так или иначе, за исключением нескольких предметов позднейшего времени, мы ничего не нашли. Все вымыло еще в 1588 году. Члены клана Макдоннелов собрали на пляже богатый урожай.

Но Луи упрямо мотал головой:

— Где мои сорок пушек?

— Кажется, я знаю… На «Хироне» было шесть мортир, два фалькона, четыре полукулеврины, восемь фальконетов, двадцать эсмерилей и сорок масколо — последние скорее мушкеты, нежели пушки. Теперь давай считать. Сорок масколо де Лейва отдал Максуини перед выходом из Киллибегса. Я прочел в архиве донос Генри Дьюка об этом. Мы нашли две маленькие пушки, и Джеймс Макдоннел вытащил три. Сэр Джон Чичестер, ставший лорд-наместником в 1597 году, сообщал: «Макдоннелы выставили на стене замка батарею из трех орудий — две мортиры и кулеврину, извлеченные из испанского судна, затонувшего возле Дунлуса в 1588 году… Я потребовал сдать означенные орудия, но он упорствовал». Орудия названы неточно: кулеврин вообще не было на «Хироне».

— Хорошо, но где сейчас эти пушки?

— Загадка. Эти пушки принесли несчастье всем владельцам — вначале де Лейве, потом Макдоннелу и наконец Чичестеру.

Луи не сдавался.

— Все это в высшей степени интересно. Но я отказываюсь верить в то, что Джеймс Макдоннел — даже с помощью шотландского капитана — мог вытащить все сорок орудий такого веса.

— Их могло и не быть вообще…

— Как?!

— Подумай сам… В Киллибегсе де Лейва взял на борт тысячу триста человек, на семьсот больше, чем должно было находиться там по норме. И корабль сильно потрепан. Будем считать по семьдесят кило на душу — получается лишних сорок девять тонн. А сорок пять орудий в среднем тоже должны тянуть около сорока девяти тонн. Выходит, чтобы загрузить сорок девять тонн испанцев, ему пришлось сбросить сорок девять тонн бронзы. Все очень просто…

— Так они ждут нас в Киллибегсе?

— Бухта Киллибегс огромная, я там был и расспрашивал рыбаков. Никто слыхом не слыхивал о пушках. Если де Лейва побросал их в воду, они погребены в толще ила. Тут потребуется землечерпалка…

А чтобы иметь ее, надо располагать бюджетом военного министерства. Наши возможности были несколько скромнее.

 

Закон Архимеда в действии

В этом году контингент ныряльщиков увеличился: Луи и Морис прихватили своего марсельского приятеля Патриса Кутюра. Марк уговорил приехать бельгийского спелеолога Боба Детрейя, а в подводных съемках ему помогал молодой ассистент Андре Фасот. В общей сложности нас стало восемь.

Улучшилась и экипировка. Теперь приподнимать здоровые камни мы будем не ломиками, а гидравлическим домкратом — громадины по двадцать тонн ему нипочем. В прошлом году мы не отваживались подкапываться под них, а предложение «брать» их с помощью динамита я отверг: взрыв мог захватить заодно и предметы поисков, сделав работу экспедиции бессмысленной.

Мы составили список больших камней — «монстров», как их окрестили. Они лежали в центре богатой зоны и обещали стать сказочным оазисом, если их сдвинуть с места. Мы кружились вокруг, принюхиваясь, как псы к сумке с провизией. Судя по тому, что было найдено по соседству, под камнями просто обязаны были лежать шкатулки с бриллиантами, ведра с жемчугом или, на худой конец, полный золотой сервиз Алонсо де Лейвы. Стоило лишь протянуть руку!

Каждый желал ринуться под камень первым. Пришлось установить очередь.

Под первым валуном Луи нашел кусок свинцовой пули. Под вторым — уже целую пулю. Под третьим — ничего. Под четвертым и пятым — по свинцовому ядру. Под шестым — две аркебузные пули и большой кусок астролябии.

Это уже была удача. У меня в пластиковом мешочке хранились части бронзового круга от астролябии, и теперь я мог приставить его к недостающей части. Мы получили вторую старинную астролябию, а остальной мир — двадцать восьмую по счету, если верить списку, опубликованному директором Британского национального морского музея в Гринвиче.

Благодаря морской астролябии суда отваживались выходить в открытый океан. Инструмент позволял брать высоту солнца над горизонтом или высоту Полярной звезды, а значит, вычислять широту, на которой находится корабль. Астролябия — потомок «небесной сферы», которой пользовались древние греки для астрономических измерений, и астрономической астролябии, с помощью которой арабские ученые и средневековые астрологи вычисляли положение небесных тел. Из этого они делали вывод, подходит ли данный момент для войны, путешествия или свадьбы.

Первыми мореплавателями, воспользовавшимися астролябией, были португальцы (первое упоминание датируется 1481 годом).

Аббат Дени, обучавший на королевский счет лоцманов в Дьеппе, писал: «Навигация зиждется на двух столпах — широте и долготе». А для того чтобы определить широту астролябией, «надлежит остерегаться волнения и выбирать на палубе место спокойное, возле грот-мачты. Затем, продев палец в кольцо, подвесить астролябию и поднимать либо опускать алидаду, пока луч светила не пройдет через отверстия в центре диоптра».

У нас была теперь почти целая астролябия, недоставало только палубы с грот-мачтой…

Методическое обследование новых областей привело нас к нагромождению крупных камней. Домкрат, к сожалению, вышел из строя, и подъемные машины приходилось пускать в дело столь же часто, как раньше — шахтерский ломик. При тихой погоде операция эта не представляет особых сложностей: вы обхватываете такелажным стропом нужный валун и обволакиваете его паучьей сетью тросов. Затем прицепляете строп к канату подъемного мешка и начинаете надувать его воздухом из баллона акваланга. Мешок всплывает, строп натягивается, камень отрывается от грунта и — спасибо Архимеду! — медленно, а затем все быстрее ползет к поверхности. Там вы отбуксовываете всю конструкцию на уже обследованное место и открываете выпускной клапан надувного мешка. Камень медленно опускается вниз.

Все очень просто, верно? Когда описываешь…

Предыдущее лето на побережье Северной Ирландии выдалось тропическое (лучшее лето века!), но в этом году оно было нормальное, то есть отвратительное. Целыми неделями, случалось, мы торчали на приколе в порту. То свирепствовал норд-ост, то далекие бури возле Исландии делегировали нам крупную зыбь. Последнее было самым худшим.

Нырять при волнении — значит бултыхаться в густом супе вырванных водорослей. Видимость — почти нулевая. Подъем валунов в такой ситуации напоминает обмер слона в безлунную тропическую ночь: знаешь, что делаешь, но результат неведом.

Обматывать стропами камень приходилось одной рукой, ибо второй вы вцепились в ламинарии, иначе вас снесет. Потом, по-прежнему одной рукой, вы подтягиваете мешки к нужному месту, а надувные мешки из неопрена с нейлоном, пока они не надуты, жутко тяжелы. Море мотает их во все стороны. Вы всплываете и зовете на помощь. Втроем, чертыхаясь в дыхательные трубки и толкая друг друга локтями, вы наконец обвязываете камень тросами. Пульс — 140. Чтобы успокоиться, вы втискиваете впускной клапан баллона с воздухом в горловину первого мешка и начинаете его надувать. Все это — держась одной рукой за хохолки водорослей, иначе волна отнесет вас к Африке.

Раздувшийся мешок ведет себя как безумный: он тычет вас упругим боком или норовит задеть прикрепленным под ним восьмитонным «булыжником». Ваша основная забота сейчас — не потерять голову (прошу понимать это буквально), она вам понадобится, для того чтобы следить за ходом операции. Но это не так просто сделать: обезумевшая конструкция вздымает вулканы песка, горячий пот заливает глаза, а стекло маски залепляет игривый пук водорослей.

Иногда зыбь, не останавливаясь, сотрясает мешок до тех пор, пока не оборвет трос; мешки с воздухом выстреливают к поверхности, а валун тяжело плюхается в двух сантиметрах от ноги. Еще хорошо, когда в двух… Силовые упражнения такого рода вынудили Франсиса провести неделю на берегу, залечивая содранные в кровь конечности.

Нашлись в бухте и орешки, оказавшиеся нам не по зубам, — два-три «супермонстра», которых мы не смогли сдвинуть с места. Приходилось подрываться под их устои, что не всегда приятно.

21 июня, занимаясь, по обыкновению, тем, чем не следует, я залез под тридцатитонный обломок скалы, где, как мне показалось, блестел золотой дукат. Добраться до него я не смог и вылез, чтобы прихватить ломик. В этот самый момент мышеловка захлопнулась: скала тяжело плюхнулась на дно…

Когда я пришел в себя, то увидел рядом крупного краба. Он был совершенно невредим, но колыхался брюхом вверх бездыханный. Краб явно умер от страха, и мне подумалось: «Не открывает ли этот случай смерти ракообразного от инфаркта новое поле исследований для биологов моря?»

Все ныряльщики знают по опыту, что первый вопрос, который задают зеваки в порту, звучит одинаково: «Акулы есть? Не боитесь акул?» Отдыхающие в Порт-Баллинтре не составили исключения.

Наши друзья-рыбаки рассказывали, что атлантические акулы попадались им в сети. Но мы не заметили их ни разу. Однажды далеко на горизонте показалась стая косаток (их называют еще «киты-убийцы»), но они прошли мимо, не удостоив нас даже презрительного взгляда.

Честное слово, иногда даже было обидно, что ничего не случается. Камеры заряжены, оператор наготове, декорации к главе «Схватка под водой с людоедами» на месте, но, кроме робких красноперых рыбок, в кадр никто не попадает. Обидно! Ведь у настоящих ныряльщиков за сокровищами всегда бывает что-нибудь этакое — вспомните кино и телевидение! А здесь все не по правилам… Не было ни пальм, ни двухмачтового брига, ни каравеллы с изодранными парусами, беспомощно сидящей на рифе, «…и-тут-дверца-капитанской-каюты-скрипнула-и-показался-окованный-сундук». Не было дежурного осьминога, который бы сторожил сокровища, ни тайфуна, ни предателей, ни блондинок в бикини (минимум две для добротной интриги). Даже ножи не сверкали во время дележа добычи.

Приходилось с грустью констатировать, что мы были чернорабочими подводных поисков, рядовыми армии искателей, безымянным сбродом, вооруженным угольными лопатами и жестянками из-под огурцов. День за днем мы, обдирая руки, ворочали на дне камни под присмотром трески, разгребали песок и мечтали лишь о том, чтобы снять водолазный комбинезон и почесать там, где чешется. В прошлом году, правда, напали разок «пираты». Повезло — иначе бы нас вообще подняли на смех.

В начале июня мы познали новый взлет славы. Американский журнал «Национальная география» напечатал на тридцати двух страницах мою статью с цветными фото. Первый номер, пришедший в Белфастскую публичную библиотеку, был украден с полки через сорок пять минут. Второй номер исчез из университетской библиотеки четверть часа спустя. Местная газета перепечатала фрагменты из этой статьи, причем наборщик извлек из ящика самый крупный шрифт для заголовка — тот, что был использован для объявления о конце войны. Через всю первую полосу тянулось слово «ЗОЛОТО».

Телевидение снова отрядило в море свой летучий отряд, а любопытные горожане, приехавшие на автомобилях, карабкались по овечьим тропам на откос с биноклями в руках. Вскоре они убедились, что смотреть, собственно, не на что. Даже «пираты», и те в этом сезоне пренебрегли нами.

Шла обычная работа. Вставали в 8.00 утра, в 8.30 завтракали в пансионе «Мэнор» (кроме дежурного «надувальщика», который поднимался раньше и наполнял компрессором баллоны), в 9.00 грузились на «Зодиак», до этого облачались в шерстяное белье и два комбинезона. Последние приготовления, проверка снаряжения. Выходили в море в 10.00; в 11.15 — первое погружение. Три часа работы на дне, пока не кончится воздух в баллонах. Подъем, пятнадцать минут отдыха. Второе погружение — снова три часа на дне, если позволяет погода.

В 6 часов вечера мы на суше. Час на выгрузку, потом горячий кофе и долгая процедура раздевания; десять минут ожидания возле ванной и три минуты под горячим душем, пока жаждущие помывки дружно барабанят в дверь.

В 19.15 наконец начинается вечерний отдых. Одни принимаются крошить вытащенные куски спекшейся до бетонной твердости «магмы», другие отправляются заправлять баллоны на завтра, а Морис — чинить мотор или компрессор. Счастливцам выпадает очередь варить крабов или омаров.

Все были обязаны овладеть искусством латать комбинезоны, ибо после каждого погружения мы вылезаем с дырами на локтях и коленях. А я усаживаюсь на два-три часа за письменный стол для составления ежедневного отчета, разбора найденных вещей и их подробной инвентаризации. Кроме того, часть материала требует срочной обработки. Есть еще административная переписка, письма экспертов и доброжелателей, вопросы… Всего не перечесть.

В 22 часа или 22.30 садимся за стол ужинать омаром, жаренной на углях осетриной или бараньей ногой. Это время свято — за едой никто не говорит о делах и заботах. После ужина Франсис приносит кофе, разворачивает зеленую скатерть, ставит бутылку «Олд Бушмиллз» и тасует колоду карт.

Только когда мы наконец вытягиваемся на постели, то понимаем, что охота за подводными сокровищами — всесторонний спорт. Действительно, болит все: лицо, примятое маской, рот от загубника, уши от шума мотора, спина от лопаты, ноги от камней, руки от тросов и особенно плечи от перетаскивания тяжестей.

В море не бывает суббот и воскресений. Мы условились, как обычно в таких экспедициях, отдыхать только в шторм. За сезон каждый участник теряет в весе по восемь — десять килограммов (могу рекомендовать этот способ желающим похудеть). Поэтому, если штиль длится две недели — а однажды в виде исключения он стоял полтора месяца кряду, — мы начинаем понимать, что чувствует человек, когда по нему проезжает бульдозер.

Мне случилось однажды заболеть гриппом, и я, чихая и кашляя, отправился на берег, не дотянув до конца первого утреннего погружения. Но угрызения совести мучили меня настолько, что больше я не болел.

Пауза наступала только в шторм. Но и тогда Морис объявлял аврал: ремонт снаряжения, чистка лодки. Все принимались орудовать щетками и плоскогубцами, а Франсис получал особое задание — обмерить, взвесить и рассортировать тысячи свинцовых пуль и 8166 ядер от пятидесяти пушек восьми типов, бывших на «Хироне».

Вечером в непогоду я раскладывал на столе непристроенные обломки серебра, хранившиеся в пластиковых мешочках, и пытался собрать из них нечто, бывшее целым незадолго до полуночи 26 октября 1588 года. Сколько чарок, тарелок и вилок, сколько блюд для мяса, подсвечников…

Часть вещей мы отправляли в лабораторию консервации, существующую под совместной эгидой Королевского университета и Музея Ольстера. Хранитель музея М.А. Сиби и его помощник Л.Н. Фланеген охотно вызвались нам помочь, а директор лаборатории Стивен Джонс не щадя живота выискивал способы сохранить бесчисленные находки, которые мы ему доставляли.

Дело в том, что все металлические предметы, долго находившиеся под водой (за исключением золота и свинца), и все органические соединения (кости, кожа, дерево и т.д.) нуждаются в особо тщательной обработке. Например, железное ядро, когда с него сдирают корку ржавчины и песка, кажется абсолютно новеньким. Но достаточно оставить его на открытом воздухе, как через несколько минут оно сделается коричневым, через час — рыжим, а через две недели под воздействием кислорода, влаги и разницы температур оно сморщится, теряя лоскуты наружного слоя. Пару месяцев спустя вместо ядра у вас останется маленькая кучка ржавчины.

Якоря и пушки ждет тот же удел, но через более продолжительное время.

Деревянный брус или резная фигура, которую крепили на носу парусных судов, может благополучно пролежать века в донном песке. Но, извлеченное из воды, дерево мгновенно трескается на воздухе. Поэтому вынимать подобные вещи, не имея на берегу готового раствора для консервации, — значит обречь их на вторую и уже окончательную смерть. А ведь так сплошь и рядом поступают неопытные любители…

Очистка мелких предметов не доставляла нам особых хлопот. Я занимался ею по вечерам. Моя комната была от пола до потолка заставлена банками с коричневой, голубоватой, зеленой или молочно-белой жидкостью; все эти зелья испускали весьма ощутимый запах, заставлявший нередко других членов экспедиции обходить меня за версту. Сам я иногда долго не мог заснуть от того, что першило в горле, щипало в носу и выжимало слезы из глаз. В баночках растворялись известковые образования и черная короста, покрывавшая украшения.

Первую помощь останкам Армады я оказывал на месте, но, когда требовалась квалифицированная обработка — химическая, электрохимическая или электролитическая, мы прибегали к услугам лаборатории. Консервация — процесс долгий и сложный, он требует ежедневных забот целой группы работников и дорогого современного оборудования.

У Стивена три зимних месяца ушло на то, чтобы спасти ядра, якорь и добрую сотню прочих металлических предметов. Шедевром его трудов стал мушкет. Он долго колдовал над ним, тер, выпаривал соль, проводил дегидратацию, затем разогревал и пропитывал полиэтиленгликолем. Но теперь зато ствол и приклад блестели как новенькие, боек ударял лучше, чем в день крушения.

Стивен вернул нам также в идеальном состоянии эфес шпаги из смоковницы и другой эфес «из дерева нежной породы» (по определению ботаников Королевского университета), рукоять ножа, куски дубовой обшивки галеаса, подошвы сандалий и много других ценностей.

Его помощники терпеливо распрямили погнутые бронзовые тарелки, склеили терракотовые кувшины и придали эластичность кожаным ремешкам — настолько, что они годились к употреблению.

Стивен спас обе бронзовые пушки. Когда он снял с них белый налет, на стволах проступили рельефы гербов. К сожалению, они стали неразличимы за четыре столетия «воздействия» камней и гальки. На маленькой пушке, заряжавшейся с казенной части, я различил испанский герб и ожерелье Золотого руна. Внутри Стивен нашел кусочек фитиля, заряд пороха и пыж из тополиного дерева. А поскольку у нас было к тому времени две дюжины миниатюрных железных ядер (калибра 4, 3 см), вполне можно было открывать огонь.

Мне потребовалась долгая переписка со специалистами по артиллерии XVI века, множество визитов в музеи и книжные розыски, чтобы определить, какую пушку нам оставила судьба (и де Лейва) в Порт-на-Спанья. Вначале я называл ее «фальконетом» из-за сходства с фальконетами предшествующего века, потом — «мояна», «версо» и «пасволанте». Наконец, еще окончательно не уверившись, я окрестил ее «эсмериль». Эта работа развеяла некоторые иллюзии: я самонадеянно считал себя знатоком испанской морской артиллерии. Но, оказалось, я не смыслю в ней ничего. Более того, на свете вообще, наверное, не отыщется человек, сведущий в этом вопросе.

Во-первых, мастерство литья пушек и бомбардирное искусство в те времена были тайной за семью печатями. Во-вторых, техническая терминология, вес, размеры и калибр варьируются до бесконечности. А с другой стороны, в одно и то же время одинаковым словом называли совершенно разные по своему виду и калибру пушки. То же, кстати, относится и к кораблям, и к каретам. Мы обнаружили в списке оснащения «Хироны» восемь типов орудий, а ядра относились по меньшей мере к двенадцати!

Артиллерия появилась в Испании в XIV веке. В XV веке она начала быстро развиваться, и тогда же пушки появились на кораблях. Но только в начале XVII века Филипп III попытался стандартизировать калибр орудий!

При Филиппе II в этой области царила полная анархия. Мои мучения кончились, когда я нашел у одного очень солидного испанского эксперта следующее описание: «Восьмигранная эсмериль стреляла полуфунтовыми ядрами». Однако тот же эксперт добавлял: «Эсмерили существовали во многих разновидностях, так что у них возможны любые характеристики». Уф…

 

Хозяин, ставь бутылку!

Меня легонько трогают за щиколотку.

Я целиком подлез под камень, так что снаружи остались лишь нижние конечности. Пятясь, выбираюсь оттуда. Это Луи.

За стеклом маски вижу два круглых глаза и сияющую улыбку в обрамлении густой бороды. Вокруг шеи у него намотана в три ряда толстая золотая цепь. Целые километры цепи.

Сезон, как я уже говорил, начался без сенсаций. Инвентарный список конца апреля и середины мая выглядел почти как ведомость приемщика вторсырья: одни обломки. Первая золотая монета в четыре эскудо появилась лишь 11 мая. Извлек ее Луи. А в июне с Луи не стало сладу. Мы, стесняясь, выкладывали на палубу какие-то жалкие крохи, а Луи спокойно вытряхивал из своего мешочка дукаты, дублоны и в качестве гарнира пригоршни драгоценностей.

Надобно заметить, что неподалеку от Порт-Баллинтре ирландцы делают лучшее в мире виски. Как-то под горячую руку во время штормовой паузы я неосторожно пообещал выставлять по бутылке «Олд Бушмиллз» удачнику, который найдет десять монет.

Замечу сразу, что виски необходимо ныряльщику в здешних водах как средство согревания, эта традиция давно укоренилась в Ирландии. Достаточно сослаться на моего предшественника сэра Джорджа Кэрью, который даже в июне 1589 года подогревал этим зельем энтузиазм ныряльщиков, пытавшихся выудить испанские пушки у западного побережья Ирландии. Вот как он объясняет это лорду-наместнику в письме, датированном 1 июля 1589 года: «…вчера мы извлекли три бронзовых орудия, однако ныряльщик чуть не захлебнулся, и я уповаю только на отменные качества ирландской водки в видах его скорейшего выздоровления».

Ирландские ныряльщики по-прежнему свято верят в данную терапию, и я не могу сыскать иных причин их поразительной сопротивляемости холоду. Наш друг Джон Макленнан, например, обычно погружался в простой неопреновой телогрейке с голыми руками и голыми ногами. Едва взглянув, как он спокойно бродит по дну в таком дезабилье, мы начинали клацать за него зубами от стужи. Правда, Джон — это особый случай: он сам производит виски «Олд Бушмиллз»…

Короче, в июне 1969 года мое неразумное обещание едва не поставило финансовое положение экспедиции на грань катастрофы. А когда Луи предстал передо мной на дне с тройной цепью на шее, я подумал, не лучше ли начать употреблять «Олд Бушмиллз» как наружное средство (да простят мне ценители подобное кощунство!). Иначе поглощение такого количества виски превратило бы ныряльщиков в хронических алкоголиков.

Цепь была толщиной в палец и длиной 2, 56 метра. Весила она 1 килограмм 800 граммов — груз должен был заставить ее несчастного обладателя первым достичь дна… В отчетах того времени испанцы часто упоминали, что враги срывали с них золотые цепи, иногда вместе с головой. Англичане пишут об этом гораздо сдержаннее. Еще бы! Золото полагалось сдавать в королевскую казну, а мы знаем по собственному опыту, как тяжело бывает это делать.

В списке вопросов, которые чиновники задавали испанцам, прежде чем обезглавить их, читаем под номером 8: «Кто из известных вам лиц имел или имеет золотые цепи и прочие украшения?» А когда некий Давид Гвин, переводчик, «присвоил себе золотые испанские цепи», это стало для него источником серьезных неприятностей.

20 сентября чиновник Уодлок докладывал по начальству: «С испанского корабля, выброшенного на берег, сошло 16 живых особ с золотыми цепями на шее».

Медина-Сидония преподнес золотую цепь губернатору Кале. Цепи были обещаны французским лоцманам за провод Армады через Ла-Манш. Цепи же служили приманкой за предательство: осенью 1588 года герцог Пармский предложил английскому полковнику, защищавшему нидерландскую крепость Берген-оп-Зом, 7000 дукатов и по золотой цепи каждому офицеру, если они сдадут город.

Знатные сеньоры на портретах эпохи Возрождения изображены непременно с цепью. Она служила одновременно галстуком, знаком богатства и… дорожным чеком: достаточно было разомкнуть цепь, чтобы заплатить одним звеном за стол, кров и лошадей.

Самую длинную цепь я обнаружил на портрете Ричарда Дрейка, исполненном в 1577 году. Ричард был кузеном и торговым агентом сэра Фрэнсиса — он продавал невольников и добычу, захваченную адмиралом-корсаром в знаменитых набегах. Дела его процветали, и он не считал нужным этого скрывать: я насчитал у него на груди четырнадцать рядов тонкой цепи, то есть она вытягивалась на двадцать метров!

К сегодняшнему дню подобные цепи практически исчезли. Вес возобладал над мастерством исполнения: когда мода прошла, золото было расплавлено. Сохранилась одна-единственная цепь, выставленная в немецком музее. Это придавало нашей находке особую историческую ценность.

Море играло с нами в кошки-мышки: то заставляло впустую перепахивать дно, то вдруг выставляло напоказ диковины.

После обеда Луи набрел на вторую цепь — длиной 76 сантиметров и поразительно хитрой работы: каждое плоское колечко проходило в три следующих (боже праведный, как только умудрялись сделать такое!). Хрупкая цепочка была целой, но свернутой в узлы; у нас ушло несколько вечеров на то, чтобы ее распутать.

Интересно, что первая золотая вещь, которую я нашел в пещере в 1967 году, оказалась не колечком, как я решил вначале, а звеном цепочки. Оно было совершенно круглым, и позже такие звенья попадались нам чуть ли не каждый день все три сезона. Они лежали у подножия мыса Лакада, в пещере, на платформе, на дне каньона, везде. К концу 1968 года мы выгребли в общей сложности 136 цепочечных колечек весом по пять граммов каждое. Иногда они были сцеплены вместе по два, три, а то и по шесть звеньев. Получалась цепь длиной в один метр двадцать семь сантиметров.

В 1969 году в начале мая я поднял одно звено, а в конце сентября их набралось уже сорок. Цепь удлинилась до одного метра шестидесяти. Это была простая безыскусная цепочка, очень похожая на ту, что на гравюре обвивается вокруг шеи короля Филиппа III, изображенного в возрасте девятнадцати лет неизвестным мастером. Подобные украшения можно видеть и на нескольких портретах работы Рубенса.

Я много думал над тем, могло ли море разбросать звенья одной цепи на столь большое расстояние — колечки валялись в радиусе сорока метров. Что если ее владелец был завзятый игрок и проигрывал в карты звено за звеном («азартные игры — главный порок матросов»)? Тогда они должны были лежать в поясах товарищей по трагическому путешествию.

В «день двух цепей» Луи выгреб еще тридцать золотых монет. Но члены экспедиции едва скользнули по ним взглядом. «Ничего новенького?» — капризно спрашивали мы, когда голова Луи всплывала в очередной раз у борта. Он отрицательно мотал ею, швыряя в лодку тяжелый мешок Деда-Мороза.

Что там? Один раз это был золотой перстень-печатка с выгравированными буквами IHS. Это древнегреческая монограмма имени Иисус. Возможно, перстень принадлежал монаху-иезуиту — Игнатий Лойола взял в 1541 году знак IHS в качестве печати генерала Ордена иезуитов (на знаменитом портрете она выгравирована на его полукирасе). Напомню, что Армада насчитывала 180 священников и монахов — босоногих кармелитов, капуцинов, иезуитов и их коллег из других монашеских орденов.

В другой раз Луи вытащил золотую португальскую монету, единственную в нашей коллекции, отчеканенную при короле Жуане III (1521—1557).

В третий раз он же вывалил на палубу пригоршню золотых пуговиц — маленьких шариков диаметром от половины до одного сантиметра. На них была гравировка в форме стилизованных цветов, геометрический орнамент, спирали. Пуговицы нашивались на камзолы, и их можно видеть на многих портретах той эпохи, выполненных в Испании и Фландрии. Я не мог сдержать улыбки, увидев эти пуговицы на камзоле сэра Фрэнсиса Дрейка (гравюра Иосса де Хондта). Адмирал покрыл ими даже обшлага! Не сомневаюсь, что пуговицы были сорваны с одежды его испанских пленников.

Наконец, в один из дней была найдена золотая книга.

Я забираюсь в лодку и по понимающим улыбкам публики догадываюсь: вновь отличился Луи! Засовываю нос в зеленый мешок и вижу там кусок золота. Сверху — дивный орнамент из цветов и завитков. Беру в руки — это Библия, закрытая двойной золотой цепочкой. Обложка весьма толстая. На ней изящно выгравирована фигура святого с посохом в одной руке и книгой в другой. Ясно — это Иоанн Креститель.

Реликвия размером 43х32х9 мм открывалась, как обычная книга. Но замочек не поддавался. Чтобы узнать, какое чудо заложено в нее, придется дождаться вечера.

Вечером, не дыша, инструментами часовщика я открыл замочек. Сейчас узнаем тайну, покоившуюся четыре столетия на дне морском… Медленно раскрываю книгу. Внутри не оказалось ни алмазов, ни изумрудов — одно золотое колечко и обломок украшений, спрятанные сюда для вящей сохранности.

Но главным сюрпризом оказались пять круглых отделений. В трех из них сохранились таинственные, розоватого цвета, облатки. Что это могло быть? Ладан? Пилюли? Яд? Но на борту «Хироны» нечего было делать отравителю. Парфюмерия? Или чудодейственное снадобье из носорожьего рога, которому приписывалось омолаживающее действие?

Дабы не теряться в догадках, я отправил одну облатку на кафедру химического факультета Белфастского университета. Анализ отнял довольно много времени, а затем специалист уведомил меня, что это, без сомнения, «воск с некоторыми примесями». Исчерпывающий ответ.

Находка так и пребывала под знаком вопроса, когда два месяца спустя я показал ее миллионам британских телезрителей во время передачи из цикла «Археология сегодня». Вскоре одна пожилая дама, мисс Маргарет Кронин, раскрыла тайну, прислав мне письмо, где сообщала, что таинственные облатки — это «агнус деи».

«Агнус деи» (божьих агнцев) изготавливали в Риме начиная с IX века из воска пасхальных свечей в смеси со «священным елеем». Их носили на шее как талисман, веря, что он убережет владельца от бед. К XVI веку, в эпоху Армады, монахи в Риме наладили поточное производство «агнус деи» и торговали ими повсюду. Дело дошло до того, что папа римский в специальной булле предал анафеме «нечестивцев», которые подделывают облатки, лишая Рим выгодной монополии.

По обычаю, к «агнус деи» прилагалась инструкция, в которой перечислялись волшебные свойства восковых изделий. Но почему в найденной книге было пять отделений? Ведь обычному человеку вполне хватало одной облатки. Скорее всего, золотая Библия принадлежала епископу, запасшемуся дефицитными талисманами в Риме и выдававшему гарантированное спасение очень нещедро (осталось три облатки из пяти). Если так, то речь шла о епископе Киллалы, находившемся при доне Алонсо еще на «Рате».

После Луи наступил праздник и в моей расселине. У подножия рифа я обнаружил склад серебряной посуды — граненой, чеканной, с золотым покрытием. К сожалению, целой вещи не оказалось ни одной: обломанные блюда и тарелки, чаши без ручек, ручки без чаш, подставки от супниц, носики от соусниц, выщербленные сахарницы, перечницы, солонки, канделябры и даже чернильницы.

Потом я напал на золотую жилу — по шесть-десять монет в день, а в качестве премии — золотой медальон или пустая рамка. Некоторые рамки были когда-то браслетами, я видел такой на портрете Рубенса, другие — эмблемами, крепившимися на шляпах или на перевязи поверх камзолов. К сожалению, центральные камеи не сохранились.

Андре повезло: он нашел два медальона с вкрапленными в рамки жемчужинами. Бедняга Боб, перелопатив гору песка, извлек лишь половинку свинцовой пули и подозрительную кость. Франсис в этом сезоне разделил с ним невезение, но Морис, специализировавшийся еще в прошлом году на дукатах и неаполитанских эскудо, регулярно поставлял нам то Карла V в тоге римского императора, то Филиппа II в короне или без нее.

Мой рекорд 1969 года исчислялся семнадцатью золотыми монетами за один рабочий день, то есть за шесть часов пребывания на дне. Конечно, рядом с тридцатью монетами Луи это не бог весть что, зато ни одна не пропала во время сеанса фотографирования. Все семнадцать благополучно достигли берега.

 

Урок истории под водой

В общей сложности с места крушения «Хироны» было извлечено 405 золотых монет, 756 серебряных и 115 медных. Они были отчеканены в шести странах: Испании, Португалии, королевстве Обеих Сицилий, Генуэзской республике, Мексике и Перу. Выпустившие их монетные дворы находились в четырнадцати городах: Севилье, Толедо, Сеговии, Мадриде, Бургосе, Куэнке, Гранаде, Ла-Корунье, Вальядолиде, Мехико, Лиме, Потоси, Лиссабоне и Генуе. Это свидетельствовало, что мы так и не добрались до сундука с королевской казной, а вытряхнули карманы пассажиров, пожелавших принять участие в завоевании Англии.

Некоторые монеты представляли собой большую редкость, две были совершенно неизвестны. На части значились аномалии: орфографические ошибки, перевернутые даты — то, от чего подпрыгивают на месте завзятые нумизматы.

Для нас же это были просто красивые вещицы, которые мы с удовольствием разглядывали вновь и вновь. Каждая из 1276 монет, найденных под толщей воды, открывала свою страницу истории.

Впервые объединившись в 1469 году в результате брака Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, Испания официально стала государством лишь десять лет спустя. В 1492 году весь Иберийский полуостров был очищен от мавров. На наших монетах в четыре и восемь эскудо Изабелла и Фердинанд были изображены в окружении своих гербов (Кастилия, Леон, Арагон, Каталония и Балеары). Там же на видном месте помещался символический гранат — знак недавнего покорения Гренадского халифата. Монетам уже исполнился век, когда они попали на «Хирону».

Карл I Испанский (он же Карл V, император Священной Римской империи) правил вначале с помощью своей матери Иоанны (регентша Иоанна Безумная, вдова Филиппа Красивого). От этой эпохи сохранилось с десяток дукатов с надписью: «Карл и Иоанна Испанские и Сицилийские », потому что Карл был также королем Обеих Сицилий со столицей в Неаполе. На Неаполитанском монетном дворе отчеканили все наши золотые дукаты и серебряные полудукаты с изображением императора Карла V в римских доспехах. В Неаполе же снарядили «Хирону» и три других галеаса в помощь сыну Карла королю Филиппу II.

От царствования Филиппа нам достались почти все монеты, за исключением полуреала и четверти реала.

Испанские короли были одновременно королями Вест-Индий, то есть Америк. Об этом напоминала надпись «Филипп, божьей милостью король Испанский и Индейский ». Как и его отец, Филипп чеканил множество монет в Мехико, Лиме и Потоси. На некоторых мексиканских монетах значился девиз «Дальше! » между двумя Геркулесовыми столбами на фоне волн. Древние греки верили, что мир кончался Геракловыми столбами, то есть Гибралтарским проливом, а дальше — ничего! Но славный Кристобаль Колон, больше известный как Христофор Колумб, доказал в царствование Изабеллы и Фердинанда, что это не так.

Как я упоминал уже, Филипп в юности был женат на Марии Тюдор. Это событие осталось запечатленным на монете. Надпись гласила: «Филипп, король Англии, Франции и Неаполя, принц Испанский ». Почему вдруг король Франции? Дело в том, что англичане все еще оккупировали тогда город Кале, последний плацдарм на континенте и символ их притязаний на французский престол.

Армада собиралась в Лиссабоне, и в ее составе были португальские формирования (Португалия попала под корону Филиппа в 1580 году). Вот почему мы подобрали множество португальских монет.

Поскольку сам я крайне слаб в нумизматике, мне пришлось консультироваться у специалистов. Одним из них оказался восторженный, несмотря на типично ирландскую фамилию, профессор Майкл Долли.

— Вот, профессор, смотрите, — представил я нумизмату странную серебряную монету, найденную Луи где-то в заброшенной расселине. — На одной стороне — замок и надпись: «Герцог и губернатор », а на другой — гибрид лузитанского и георгиевского креста. Написано — «Конрад, король »… Как король мог быть одновременно губернатором? Может еще, и супрефектом?

— Боже мой! — взвился в воздух Долли. — Да это же «конрад»!

В самом деле, именно так и значилось на монете.

Нумизмат, изредка приземляясь в кресло, объяснил, что эта монета — генуэзская, скорее всего современница Армады, но отчеканена по древнему образцу. Эта монета внушала итальянским купцам и банкирам такое доверие, что ее выпускали вплоть до XVIII века, хотя все давным-давно забыли, кто такой Конрад. Подобная вещь повторялась не однажды.

Что касается короля, то это был Конрад II, занявший французский трон после падения династии Каролингов. Он завоевал Италию и короновался в 1027 году железной короной ломбардийских королей. Одновременно Конрад получил право стать дожем и губернатором бывшей древнеримской провинции Лигурии, ставшей позже Генуэзской республикой.

Профессор Долли перелетел к шкафу, достал роскошно изданный справочник и показал мне моего «конрада» с пометкой: «Очень редкая монета».

Кстати, тогда же в кабинете Майкла Долли развеялся миф о камеях с двенадцатью «цезарями». Оказалось, что это были византийские императоры. А если так, то медальоны вполне могли принадлежать Мануэлю Палеологу, прямому потомку константинопольских владык, чье имя значилось на почетном месте в списке офицеров Армады. Разве не приятно было бы ему вступить в побежденный Лондон с портретной галереей предков на груди?..

 

Шесть тысяч часов на дне

Сентябрь подходил к концу. Почерневшие водоросли поникли, словно знамена к концу долгой баталии. Холодное дыхание Арктики окончательно выгнало нас из воды. Пора, давно пора. Пристежные ремни аквалангов покрылись слизью, ракушки облепили ласты; моторы и компрессоры испустили дух, резиновые лодки прохудились во многих местах, а на комбинезонах у нас было уже больше заплат, чем фабричного материала.

Сегодня я отдал Луи свой второй баллон, чтобы заполнить последний мешок. Мне хочется запечатлеть в памяти пейзаж, где я оставляю свое сердце. Сечет мелкий дождичек. Небо совсем низкое. Сидя на корме «Зодиака», я клонюсь в такт волнам и жадно смотрю на бухту.

Все, что хотелось узнать, узнано. Догадки обрели доказательства.

Я нашел останки судна. На нем были испанские пушки, монеты и вещи, помеченные испанскими печатями, бруски свинца и оружие. Географические названия вокруг места крушения связаны с гибелью здесь испанского корабля. Обилие монет, отчеканенных в королевстве Обеих Сицилий, подтверждает, что корабль был снаряжен в Неаполе. Судно затонуло в конце XVI века, поскольку монеты кончаются на Филиппе II и последняя датирована 1588 годом. Это не могло быть купеческое судно, судя по обилию свинца в чушках и брусках, идентичных тем, что были найдены в останках других судов Армады.

Итак, это испанский военный корабль, а в таком случае он непременно должен был входить в состав Армады. Многочисленные испанские и английские документы свидетельствуют в деталях о гибели в здешнем крае галеаса «Хирона». Ни в одном документе не содержится указаний на то, что какой-то другой корабль Армады разбился в Ольстере.

В источниках говорится о том, что на телах погибших и в вынесенных на берег останках судна было найдено много золота, драгоценностей и серебра. Мы нашли здесь сорок семь золотых украшений, восемь золотых цепей, тысячу двести пятьдесят шесть монет, два рыцарских знака и значительное количество золотой и серебряной посуды. Это показывает, что на борту находились богатые вельможи. Ни на одном другом корабле, кроме «Хироны», не плыло столько знатных дворян. Ни на одном другом судне, разбившемся у берегов Ирландии, не было ядер, подходящих к орудиям «Хироны». Наконец, ни на каком другом судне не погиб рыцарь Мальтийского ордена капитан Спиноле. И только на «Хироне» находился внук Николь де Шампанэ.

В шторм я видел, как огромные валы с размаха разбивались о мыс Лакада. Они оставляли пенистый след в том месте, где цеплялись за верхушки рифов. Именно там, у подножия этого «зуба», Марк нашел якорь, а я — астролябию.

Теперь все было ясно.

Здесь в бурную сентябрьскую ночь 1588 года «Хирона», двигаясь вдоль берега, наскочила на подводный риф — в отлив он не доходит всего лишь четыре метра до поверхности, а «Хирона» была перегружена. Капитан понял, что их может снести на скалы. Отдали якорь. Вахтенный штурман вышел с астролябией на палубу, отчаянно вглядываясь в обложное небо, надеясь увидеть звезду.

Но волна уже начала разворачивать корабль вокруг рифа. Пытались ли они спустить шлюпку? Наверное, не успели. Якорь не выдержал, и «Хирона» ударилась о мыс Лакада. Из раскроенных трюмов высыпались ядра и свинцовые чушки, посуда и провиант. Пушки откатились немного дальше.

А люди? Они прыгали в воду, но их швыряло о скалы и уносило течением. Волна за волной выбрасывала на берег обломки корабля и тела мертвецов с набитыми карманами (будущая пожива Джеймса Макдоннела).

Корма «Хироны» ушла вдоль мыса Лакада, оставив за собой железный след из ядер.

Из капитанской каюты вывалились сундуки пассажиров, усеяв дно тысячью летучих предметов, украшений, личных вещиц. Скальный выступ остановил корабль и он затонул, вытряхнув под конец из буфета всю посуду.

Другую часть «Хироны» понесло к Испанской пещере, где она нашла наконец вечное пристанище. Там мы нашли свинцовые чушки и слитки, там же лежала пушка.

Триста восемьдесят лет море старательно перемешивало останки. А потом явились мы, чтобы распутать содеянное им…

Ну вот, аквалангисты всплывают после прощального погружения. Я втягиваю в лодку баллоны, Морис хозяйственно укладывает металлоискатели, щупы, зазубренные лопаты и помятые ведра.

В последний раз заводим мотор. Когда «Зодиак» разворачивается носом к берегу, черное небо разрывается и солнце теплым светом заливает такие знакомые откосы.

Мы молчим. Да в такую минуту и не нужны слова. Шесть тысяч часов, проведенных под водой, говорят сами за себя. Там, где мы прошли, донный ландшафт изменился до неузнаваемости. Скальный грунт выскреблен во многих местах и зияет ранами. Море умеет хранить взятое однажды, но мы научились отгадывать его фокусы и постепенно, без спешки, вырвали у него многое.

Разумеется, не все. Мы обследовали какую-то часть бухты. На дне Порт-на-Спанья под слоем гравия и песка лежат еще разбросанные золотые монеты и свинцовые пули. Но их пусть ищут другие. Мы больше не вернемся в Испанский порт. Мы хорошо поработали. Возможно, мы достигли пределов разумного, и наша совесть спокойна.

Теперь остается самое трудное: извлечь из двенадцати тысяч предметов — украшений, монет, посуды, останков корабля, оружия, боеприпасов, инструментов, черепков и осколков — всю информацию, которую они способны дать о галеасе и его пассажирах, о жизни на борту, технике и искусстве той эпохи. А потом все это опубликовать.

Тогда можно будет всем вместе отправиться на дно к другому кораблю.

Помню, как, затаив дыхание, я старательно извлекал из пещеры застрявшую между камней крылатую саламандру, инкрустированную рубинами. На ее теле проступали даже мелкие чешуйки, настолько искусно она была сделана. У меня было впечатление, что прошло минут сорок, но, когда я поднялся за вторым ломиком, оказалось, что я пролежал на дне уже добрых три часа. Саламандра легла на ладонь, потом встала на лапки и чуть заметно затрепетала крылышками. Она взглянула на меня драконьим глазом и оскалила зубки в подобие улыбки. Я улыбнулся ей в ответ.

В тот день я понял, что остался ребенком, и поклялся себе оставаться им как можно дольше, до конца дней сохранив в себе детскую способность радоваться и заниматься вещами, на которые «взрослые» взирают со снисхождением. Потому что только тогда я бываю счастлив.