Артур

Озерки полностью оправдали свое название. Деревня расположилась на своеобразном полуострове, окружена с трех сторон, как подковой, огромным озером. Справа и слева от воды, судя по карте, лежали черные топи, так что путь нам только вперед. Я потянул носом воздух. Ощутимо пахло тиной, дымом и рыбой. А вот неистребимый аромат навоза отсутствовал напрочь. Оно и понятно, если тут живут рыбаки. Сам клок суши не выглядел очень уж большим, в центре я строений вообще не разглядел. Часть домов стояла прямо в озере, возвышаясь над водой на длинных, почерневших от времени, а кое-где и поросших бурым мхом сваях. Между домами тянулись, связывая их, деревянные мостки.

Едва мы вошли в селение, как нас со всех сторон обступили люди.

Стайка галдящих, как вороны, мальчишек скакала впереди, взрослые — женщины и мужчины — шли сзади и по бокам, настойчиво подталкивая нас вперед. В отличие от прочих виденных нами местных, здешние мужики были высокими, худыми и самое главное — чисто выбритыми. Тут все буквально дышало порядком и чистотой. Чисто выметенные улочки, практически идеально круглая площадь, ровные аккуратные ограды. Мужчины поголовно в длинных светло-серых рубахах навыпуск, поверх них — коричневые кожаные безрукавки. Из закатанных рукавов виднеются сильные жилистые руки. Женщины, как на подбор, круглолицые пышки, с белыми полушариями, выпирающими из глубоких вырезов сарафанов.

Никто не сказал ни слова, и на мои попытки завести разговор селяне тоже не реагировали. Так мы прошествовали через все село и вышли на берег озера.

Здесь, на огороженной плетеным забором площадке, возвышался украшенный водными лилиями каменный алтарь, а чуть в стороне, под раскидистым деревом, был врыт столб, к которому привязали бледного паренька с едва пробившимся темным пушком на щеках.

Мы дошли до края площадки, и здесь наш эскорт, отступив, сгрудился в ожидании.

У алтаря стоял высокий, как и все местные, черноволосый мужик. Добротно одетый, он с задумчивым видом что-то рассматривал в небольшом, но даже на вид увесистом кошеле. При нашем появлении он без удивления сунул мешочек за пазуху и приосанился.

— О, мать Манна! — гортанно рявкнул он, подняв к небу руку с вытянутым указательным пальцем. — Ты услышала наши молитвы! Мой сын будет жить!!! — и, обращаясь к своим сотоварищам, приказал уже без патетики, деловым тоном: — Связать чужаков!

Я прыгнул вперед, ударил провокатора кулаком под дых и заломил руку за спину. Другой рукой разложил наваху, приставил к пульсирующей артерии на худой шее мужика.

Ромка, встав со мной спиной к спине, выставил перед собой меч. Все заняло от силы пару секунд — рыбаки и с места сдвинуться не успели и теперь с раскрытыми ртами смотрели на нашу живописную группу, не зная, что предпринять. Предводитель, в силу объективных причин, командовать пока не мог.

— Ну что? — поинтересовался я у подрастерявшего апломб заложника, — не передумал нас вязать?

Тот в ответ только захрипел. Я огляделся и поволок его к алтарю.

Ромка не отставал, прикрывая тыл.

— Ну-ка, Ром, сотвори веревку!

Сын кивнул, сосредоточился… Откуда-то сверху на впалую грудь мужика шмякнулся здоровенный уж. Тот выпучил круглый глаз, разглядывая змею, и вдруг тонко заверещал по-заячьи, забился у меня в руках. Лезвие навахи тут же оставило на морщинистой коже длинную царапину, выступила темная капля крови. Народ зароптал и подался было к алтарю, но Ромка ухватил змея и швырнул в толпу.

— Берегись! Ядовитый!

Местные прыснули в стороны от прилетевшего гада, а горе-колдун уже сосредоточенно делал пассы руками. Из земли вокруг алтаря с треском взметнулись белесые корни, каждый толщиной с трос, мигом окутали «предводителя окружной демократии», словно коконом. Снаружи осталась торчать лишь голова.

— Ну вот, — я переключил внимание на вновь зашевелившуюся публику, — теперь, пожалуй, можно и поговорить. Рассказывайте, люди недобрые, за что нам такой прием? И остроги опустите, не пугайте мирных путников. А то рука дрогнет — прирежу старосту ненароком.

Мужики угрюмо засопели, но, видя, что их «председатель» в буквальном смысле связан обстоятельствами, отступили. Из-под ног выкатился бесштанный постреленок, шмыгнул чумазым носом и, ухватив очумевшего ужа за хвост, куда-то шустро исчез. Наконец из толпы выдвинулась баба, поперек себя шире, с печным ухватом наперевес, зыркнула, оценивая обстановку, и уперев оружие рогами в землю, произнесла низким грудным голосом:

— Вы, ваше магичество, мужа моего не убивайте. Добрый он, хоть и дурень. А что мужиков на вас натравить хотел — так не со зла, беда у нас.

— Тебя как звать, женщина? — Я старался говорить спокойно, хотя по спине явственно пробежал ледяными пальцами «ветерок смерти».

— Ингой зовут, — степенно ответила она, — а это муж мой, Йоганн.

— Рассказывай, что у вас приключилось.

Она и рассказала: в озере, на берегу которого стоит деревенька, обитает Ундина. Рыбаки ее побаиваются и как могут задабривают. Раз в год капризная русалка требует невинного юношу для своих утех. Любовных или каких еще — не ведомо, а только находили бедолаг на следующее утро окоченевших, но со счастливыми лицами. В этот раз она положила глаз на единственного сына старейшины. Старый Йоганн кинулся уговаривать покровительницу поменять сына на троих других на ее выбор, но озерная хозяйка была непреклонна. Тогда старейшина принялся молить мать Манну, богиню-заступницу, и Ундина вдруг смягчилась, согласившись взять вместо сына старейшины любого путника, если таковой объявится в деревне до полнолуния. А пока путники не объявились, старейшина был обязан ежедневно привязывать сына к столбу, дабы Ундина видела, что ее избранник не сбежал.

— А что, ночью сбежать нельзя? — поинтересовался Ромка.

— Не выйдет, — проскрипел забытый всеми «председатель рыбсовхоза», — уж коли озерная хозяйка кого присмотрела — всё! Из деревни нет хода. Закружит, задурит, тропки-стежки переплетет, и придет горемыка или обратно, или прямиком к озеру. И не дать ей свежую кровь нельзя — деревню выморит. И убить ее не можем, и уйти не в силах, так и живем.

— Вот прям так и не можете?.. — не поверил Рома.

— Да пробовали уж! — нестройно загомонили наконец мужики, переминаясь с ноги на ногу. — И дубьем ее, и сетями, и огнем жгли… А проку? Она ж по смерти лужей растекается, а следующей ночью снова в озере, только втрое злее против прежнего. Да и плохо без хозяйки будет. Через нее к нам ни мавки не лезут, ни криксы. Один раз болотника дохлого у берега нашли. Когти — во! Зубы — во! Если б такой страхолюд в деревню прошел, много крови бы пролил…

— Ясно, — кивнул я, — теперь действительно ясно.

По лицу пленника потекли слезы.

— Все пропало, — принялся причитать он, — теперь она обязательно заберет моего сына! Горе мне!

— Да не вопи ты, блаженный! — бросил я раздраженно и поглядел на сына.

— Ну, что думаешь по поводу происходящего? — спросил я по-русски.

— Знаешь, бать, что-то мне есть совсем перехотелось, — отозвался тот. — Может, дадим деру, пока не поздно?

Хорошая мысль. Здравая. Только где ж она, зараза, раньше была!

— Ром, думалку включи! Никуда ты отсюда не сбежишь! Весь цирк приурочен в аккурат к нашему появлению!

— Да ну!..

— Ду-май…

Ромка свел брови к переносице и принял задумчивый вид.

Я подождал немного, а потом принялся излагать гениальные мысли.

— Ну, положим, этого худосочного субъекта, — я кивнул в сторону привязанного к столбу юнца, — Ундина выбрала сама. Но почему она вдруг переменила мнение? Мать Манна на ушко нашептала?

Он пожал плечами.

— Может, и так.

— Разве что мать Моргана, — хмыкнул я. — И думаю, ей пришлось хорошенько надавить на озерную нечисть, чтобы та поступилась своей добычей. Возможно, одним из условий сделки была замена одного невинного юноши другим.

— Если ты обо мне, то я давно уже не… — просветил меня Ромка.

— Ну, Моргана-то могла об этом и не знать, — успокоил я его, — и сдается мне — стерва просто пытается лишить меня спутника.

— Еще скажи, что она меня боится!

— Не скажу. Но ты не значился в первоначальном раскладе, и теперь она не знает, как появление такого козырного валета отразится на ходе игры.

— И потому решила избавиться от меня столь экзотическим способом?

Я развел руками:

— Ничего другого мне в голову не приходит.

— Значит, надо делать ноги.

— А эти? — кивнул я на селян.

— А мама? — в тон ответил сынуля. — Нам в первую очередь ее спасать надо!

— Ром, погоди…

— Да что Ром-то?! — возмутился тот. — Эти уроды каждый год своих пацанов русалке отдавали, и нормально! А тут поди ж ты — сын старейшины! Спасайте его все! Нет уж, дудки! Не хочу я вместо него в озеро прыгать!

— Да кто ж тебе, дураку, предлагает в озеро прыгать?! — удивился я. — Придумаем что-нибудь!

— Ну думай, — фыркнул Ромка и демонстративно сложил руки на груди, — придумаешь — скажешь! Да, кстати: если надумаешь лезть сам, тоже не пущу! Пошли они все!

— Думаешь, я из любви к людям в эту авантюру ввязываюсь? Не угадал. Ты мозг включи: вместе же в карту смотрели. Слева топь, справа топь, а кто в тех топях водится, тебе уже объяснили. Даже если и нет там никого, все равно в болота не полезу!

— А к водной нечисти в пасть полезешь?

— Подавится мной местное пугало. Уж если Инг-Давриил не сожрал, то с местной нечистью как-нибудь справимся. А вот нам через озеро перебраться — позарез надо! И другой дороги нет.

— Бать, да тебе голову напекло! Отберем у местных лодку и айда!

— Лавры Ермака покоя не дают?

— Чего-о?

— А потому что утопит нас русалка как пить дать. Ты знаешь, что за твари такие — криксы? А я знаю. И деревня эта для них — как тарелка с жарким для тебя. И не важно, есть тут стража, нет ее… сожрали бы всех. А раз этого не происходит, значит, Ундина эта — хищник пострашнее ночных кошмаров. Как акула в водоеме с окунями, понимаешь? Короче, надо с этой русалкой что-то решать, и быстро.

— Ладно… — буркнул Рома, — но сначала подумай как следует.

Ободренный сыновьей заботой, я повернулся к старейшине:

— Слышишь, Йоганн! Мы тебя сейчас освободим, а потом обмозгуем, как нам жить дальше. Только без резких движений, договорились?

Тот согласно кивнул, и я принялся срезать путы навахой. Старейшина, кряхтя, сел и вперил в меня ненавидящий взгляд.

— Вот, друг, какая петрушка у нас получается, — сказал я, присаживаясь рядом. — Тебе дорог твой сын, а мне — мой. И ни за какие коврижки я его не отдам. Просек?

Старейшина горько вздохнул.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Или твой сын, или мой. Третьего не дано!

— Ну это еще бабка надвое сказала, — я хлопнул деда по плечу, — рассказывай, как жертву приносите…

Через полчаса мы сидели за широким, чисто выскобленным столом в доме у старосты. Крутобокая Инга принесла пузатую глиняную бутыль в кожаной оплетке, три маленьких стакана и аккуратно нарезанную копченую рыбину. Все культурно, на подносе. Лишь теперь я сообразил, что именно мне напоминает рыбачья деревня. Немецкую слободу. Все так же аккуратно, все степенные и чопорные, а трудолюбивые — куда там муравьям!.. Инга расставила все на столе и вышла из дома.

— Куда это она? — удивился Ромка.

— В коптильню. Утром хороший улов был, много рыбы взяли. А здесь ей делать нечего, тут мужчины разговаривать будут.

— Учись, Ром! — поглядел я на сына. — Вот как надо жен воспитывать.

— Кто бы говорил… — фыркнул тот.

— Ладно, — переключился я на хозяина дома, — рассказывай.

Староста неспешно откупорил бутыль, разлил по стаканам мутноватую жидкость. В нос ударил резкий запах крепкого алкоголя.

— Так случилось, что семнадцать зим назад другие озера заболачиваться стали, — начал говорить Йоганн. — Это теперь вокруг нашего озера сплошные топи, а раньше все иначе было. И на тех озерах свои деревни стояли. Торговля шла, обозы с рыбой и рыбьей кожей в город шли, оттуда к нам везли лес, соль, ткани. А теперь только наша деревня и осталась.

— Как так вышло? — Я осторожно пригубил угощение: запах сильный, а вкус оказался довольно мягким.

— Как вышло? Сперва вода испортилась, потом озера ряской заросли. Да быстро так, за одну осень. Люди боролись как могли, воду от поросли очищали, колдунов приглашали, чтоб с бедой помогли справиться, да все без толку. А потом и люди пропадать стали. Сначала по одному, дальше — больше. Целые артели исчезали. Я тогда простым рыбаком был, а старостой у нас был Вилкинс. Хороший мужик, упокой Мать Манна его душу…

А как зима наступила — так и завертелось… Вурдалаки болотные отовсюду повылазили, мавки, криксы… Не пережили наши соседи зиму, никого не осталось. А по весне и наше озеро ряской затягивать стало. И люди пропадали… Видели, сколько домов у нас? А знаете, сколько заселено? Треть от силы. Остальные пустыми стоят, хозяев сгинувших дожидаются…

Вот тогда Вилкинс и обратился к Великой Матери. Уж как они там договорились — не ведомо, только вечером повел он на берег единственного сына, а вернулся один. Яремера утром бабы нашли, как стирать пошли к мосткам. Крик подняли, мужики сбежались, тело на площадь принесли, Вилкинса позвали. Тот весь день у трупа просидел, никого к нему не подпускал. А вечером ушел на берег и не вернулся. И тело не нашли. Потом объявилась Ундина, сказала: староста с ней уговор заключил на защиту селения, а взамен каждый год надо отдавать ей одного паренька.

— Вот так просто? — не поверил Ромка. — Пришла и сказала?

— Именно, — кивнул Йоганн и снова налил. — Просто пришла вечером на площадь и просто сказала. Ну, мужики ее недолго думая того… острогами закололи. А она лужей растеклась, в траву впиталась. Следующей ночью никто не спал — русалка вернулась, по дворам ходила, в двери скреблась, в ставни стучала. А утром те, кто ее заколол, в домах своих нашлись. Черные и высохшие.

— Мертвые? — уточнил я, просто чтобы что-то сказать.

Йоганн выпил, закусил рыбкой и кивнул:

— Мертвые. С тех пор так и повелось, раз в год по парню — а иначе никак.

Мы с Ромкой переглянулись, я заметил нехороший огонек в его глазах и покачал головой. Дескать, не вздумай чудить.

— Не жалко? — спросил я.

— Так не своих же отдаем, — пожал плечами Йоганн. — Рабов покупаем.

Я встал, прошелся по комнате. Вспомнился Пожиратель Снов с его жутким островом, плечи зябко передернулись. Не завидую местным: это ж надо так встрять! За оконцем, обтянутым мутным рыбьим пузырем, темнело.

— А скажи, Йоганн: если мы с вашей русалкой на этот год договоримся, ну, чтоб сына твоего в покое оставила, поможешь нам перебраться через озеро?

Староста скупо кивнул.