Отпуск свой Кожевников проводил дома. Однажды вместе с почтой пришла какая-то открытка, но он не обратил на нее особого внимания. Потом, занятый в течение дня всякими домашними делами, он все-таки вспомнил о ней. Достал из кармана, повертел открытку в руках.

Послание пришло на его имя. Почерк оказался незнакомым и малоразборчивым, он с трудом разбирал слова, прочитывая их по слогам.

«Товарищ гвардии сержант. Пишет вам солдат-сапер. Надеюсь, вы не забыли солдата из Азербайджана. Помните, я танцевал в день Победы лезгинку? Я пишу вам из Баку. После войны я уговорил ребят поехать со мной. Нас было четверо друзей. Недавно умер Сашка Лозовой — разведчик. Болел почками. Вы должны помнить, он первый переплыл Нейсе. Я с трудом отыскал ваш адрес. Пишу без всякой надежды отыскать вас. Пятнадцатого августа будет сорок дней, как похоронили разведчика. Приезжайте помянуть гвардейца. Мы соберемся все.

Аскеров Афган Гаджи Ага оглы».

Кожевников почувствовал толчок, и пол ушел у него из-под ног. Не хотел верить, что нет в живых Сашки Лозового. Однажды они встретились с ним на платформе в Сочи. «Мой сержант!» — закричал Сашка Лозовой и бросился на шею, ткнул в руки авоську с яблоками. Всего на минуту, а потом догонял уходящий поезд. Не удалось им тогда обменяться адресами, поговорить, выпить по-фронтовому, вспомнить свое отделение, живых и погибших солдат.

«Умер он от нефрита. После Нейсе все время болел почками».

«Болел почками», — повторял он строчку из открытки. Поймал простую мысль: ему никогда не забыть черную ночь на немецкой земле, скрипучий песок под ногами, апрельский холод 1945 года около реки. Память возвращала в недавний и невозможный мир, который отошел за долгими годами, но снова тревожил старого солдата. Не хотелось верить открытке, сообщению о Сашке Лозовом. Это он, зажав пальцами нос, окунулся с головой в ледяную воду и поплыл в чернильную темноту, навстречу свисту пуль, сплошному бою пулеметов — лучший разведчик саперного отделения.

Кожевников почувствовал угрызения совести. Растерял он солдат своего отделения, ничего не знал о них, ни с кем не переписывался. После войны первые годы приходили письма, он отвечал на них, а потом ниточка оборвалась. И вот спустя столько лет — после почти тридцатилетнего перерыва — открытка. На глаза навернулись слезы, он готов был расплакаться. Много у него появилось за эти годы друзей в разных экспедициях, где ему приходилось работать. Сходился он с людьми быстро и просто, но разве сравнишь эту дружбу с той, которая родилась на фронте, когда делились махоркой, кусками затертого сахара и последним сухарем! С Сашкой Лозовым вместе падали во время обстрела в один окоп, оба беспокойно думали о товарищах, не веря в собственную смерть.

Смерть разведчика Сашки Лозового не укладывалась в его сознании, противоречила вере в бессмертие фронтовиков. Одновременно усилилась тревога за всех оставшихся в живых солдат его отделения, и он почувствовал, что должен быть в Баку. Иначе он проклянет самого себя. Его замучает совесть.

Наконец, он вспомнил Афгана Аскерова: он танцевал в немецком городе лезгинку, яростно размахивая кухонными ножами, кружился на одном месте. Он всегда занимал место на левом фланге, четвертый с краю, черноволосый. В свободное время точил и правил бритвы и постоянно жаловался:

«Вах, вах! Почему Магомед подарил мне вместо волос нитки троса? Все бритвы тупятся на моей бороде».

Вернувшись с работы, жена застала встревоженного Кожевникова сидящим перед маленьким чемоданом. Он аккуратно складывал чистые рубашки.

— Павел, ты в командировку?

— В Баку лечу. Самолет через два часа. Умер Сашка Лозовой. Приглашают на сорок дней, — он взял со стола открытку и протянул жене. — Ты читала?

— Да. Сколько ты пробудешь в Баку?

— Пять-шесть дней. Больше не смогу. Отпуск мой заканчивается.

…Ил-18 прилетел в Баку поздно вечером. По трассе не было погоды, и самолет дважды сажали — в Куйбышеве и Красноводске.

Старый автобус вез пассажиров с аэродрома в город. При свете редких электрических огней просматривались буровые вышки, качалки.

Кожевникова давно преследовал запах нефти. Казалось, ею пахла земля, дорога, автобус и кресла. Он не отрывал взгляда от пыльного окна, жадно вглядывался в черноту ночи, напряженно ожидая появления новых электрических фонарей, которых после очередного поворота дороги становилось все больше и больше.

Автобус въехал в город. Кожевников увидел провальную черноту моря. Досадуя на себя, удивился, что забыл о Нефтяных Камнях и промыслах в море. В экспедициях работали буровыми мастерами азербайджанцы. Они стали первыми учителями на тюменской земле, передавали свой богатый опыт.

Кожевников приглядывался к домам со все возрастающим интересом.

Автобус остановился около гостиницы. Кожевникову объяснили, что дальше ему надо ехать еще на трамвае.

На задней площадке старого вагона стояли трое подвыпивших мужчин. Каждый из них, как ребенка, бережно держал перед собой бутылки с вином и пакеты с закуской.

— Разрешите мне поставить чемодан к стене, — попросил Кожевников.

— Ставь, куда хочешь, — ответил высокий мужчина, седой, с запавшими щеками. Правая рука у него была изуродована, не хватало пальцев.

— Фронтовая отметина? — спросил Кожевников, глазами показывая на руку.

— Под Орлом досталось. Сам воевал?

— Пришлось. Дошагал до Берлина.

— Фронтовик, ты кем был? — спросил черноволосый толстячок с круглым животом.

— Сапер.

— А мы артиллеристы, — за всех ответил высокий мужчина. — Едем навестить своего командира орудия, — замолчал. — Война пряники никому не раздавала. Сам знаешь. Под Орлом нашему лейтенанту ноги оторвало. Меня ранило, Ваську, — он кивнул головой на толстячка, — контузило. Он до сих пор плохо слышит. Сегодня знаменательный день. Пятое августа. День первого салюта. Помнишь? Салюта за освобождение Орла и Белгорода. Мы считаем этот день своим праздником. Мы освобождали Орел: били «тигров». Едем с нами, сапер. Горючего хватит, есть что закусить!

— Спасибо, товарищи, — поблагодарил Кожевников. — Я из Тюмени прилетел. Завтра сорок дней, как похоронили Сашку Лозового. Был у меня в отделении самым лихим разведчиком. Мало остается нас, фронтовиков. Думал, выжили на войне — смерть не возьмет!

— Подоспело наше время, — хмуро бросил высокий артиллерист. — Войну начинали пацанами, а сейчас перевалило за полсотни — дедами стали. А кто думал об этом? И фантазии не было внуков иметь!

Слушая фронтовиков, Кожевников невольно почувствовал вину перед своими бывшими солдатами отделения. Решил, что в самое ближайшее время постарается наладить связь с ними. Они должны все встретиться, посидеть, поговорить.

— Правда, правда, — кивал головой черноволосый толстячок.

— Мы все должны быть вместе до самого последнего часа, — сказал все время молчавший третий артиллерист.

Кожевников повернулся к нему. У мужчины вставной глаз и лицо в черных пороховых точках.

— Наше поколение почти все осталось на войне. Мы одни знаем правду о фашистах. Рубцы на теле и раны — наш счет войне.

— Нам всем досталось в медсанбатах и госпиталях, — согласился Кожевников. — Я до сих пор таскаю в теле куски железа.

— Давай, сапер выпьем за удачу! — сказал высокий мужчина. — За нашу встречу, фронтовиков. За первый салют нашей победы!

Он выпил с ними стакан вина. Артиллеристы вызвались проводить Кожевникова до дома Аскерова Афгана. Он тепло простился с фронтовиками и вошел в освещенный подъезд. Медленно поднимался по лестнице, стараясь представить Аскерова Афгана Гаджи Ага оглы. Узнает ли он товарища? Нашел кнопку звонка и с некоторой робостью нажал ее.

Распахнулась дверь, на пороге стоял знакомый сапер. Время посеребрило его волосы, но взгляд был такой же живой и озорной.

— Сержант Кожевников! — радостно крикнул азербайджанец и крепко обнял командира отделения.

— Я же говорил, приедет гвардии сержант! Я говорил!

Утром фронтовики направились на кладбище, где был похоронен разведчик Сашка Лозовой.

Кожевников в глубоком молчании обложил могилу друга дерном, с трудом веря в то, что произошло. На войне он не один раз хоронил своих солдат, и там это воспринималось как неизбежность, но сейчас он протестовал всем своим существом, смотря на плачущую жену, детей и внуков боевого друга. Как он всем нужен, Сашка Лозовой: муж, отец и дед! Разведчику бы еще жить и жить, радоваться! Он так много сделал для победы!

И с новой силой кольнула Кожевникова мысль: нельзя терять связь с боевыми товарищами. Почему он растерял своих солдат, с которыми прошагал не один год по дорогам войны? Что случилось, сапер? Видно, настала пора достать обдирную металлическую щетку и сдирать толстую шкуру. Пора, в самом деле, пора! Он с благодарностью подумал о случайном знакомстве в трамвае с солдатами-артиллеристами, сильными своим благородством и настоящей мужской дружбой. Прощал им и то, что они много выпили, и выпьют еще у своего товарища командира. Они вспоминали своих погибших товарищей не по необходимости, а верные святой памяти, солдатскому долгу.

С кладбища вернулись на квартиру Сашки Лозового. В память о нем поставили тарелку, положили вилку и нож, налили стопку водки.

Молча, не чокаясь, выпили за память храброго разведчика. Его большой портрет висел над головой Кожевникова. Солдат стоял, накинув ремень автомата на шею, придерживая его рукой. На груди одиноко поблескивала медаль «За отвагу».

А Сашка Лозовой заслуживал орденов… Если бы Кожевникова спросили, какие подвиги совершил разведчик, ему бы не пришлось их сочинять. На Курской дуге, где им пришлось воевать вместе, был один бой, и он ясно вспомнил тот тусклый рассвет 1943 года. Рядом с Кожевниковым в окопе лежал Сашка Лозовой. Туман накатывался волнами и на долгое время скрывал фашистов. И вдруг после очередного наплыва белого облака перед окопом выросли черные громадины фашистских танков. Они вели огонь из пушек и пулеметов, и после каждого выстрела клочья облаков розовели. Вырванные снарядами комья земли с осколками били по туману и разрывали его.

Из-за реки ударила артиллерийская батарея, но снаряды ложились с перелетом, не причиняя наступающим танкам вреда.

Накатившиеся облака тумана снова скрыли танки. Сашка Лозовой перелез через бруствер окопа и по колкой стерне пополз вперед, держа в руках бутылки КС.

«Ты куда?» — крикнул Кожевников, по ему самому надо было что-то предпринимать: танки фашистов могли появиться в любую минуту и начать утюжить окопы. Лихорадочно принялся вытряхивать из противогазной сумки гранаты и раскладывать их перед собой, готовясь к бою.

Туман еще не успел рассеяться, как полыхнуло пламя и ударил в небо столб черного, вонючего дыма. Начали рваться снаряды и патроны.

«Молодец, Сашка!» — подумал он, отмечая сообразительность своего солдата.

Артиллеристы заметили горящий танк и пристрелялись. Снаряды со свистом проносились через окоп. А когда туман рассеялся, фашистский танк успел догореть. Рядом с ним застыл второй, подбитый артиллеристами.

Кожевникову сейчас показалось, что он давно знал этих артиллеристов, еще с Курской дуги. И встретился с ними вновь, на этот раз в Баку, в старом трамвае…

— Захар и Светлана, вы — дети фронтовика, — сказал, вставая из-за стола, Кожевников. — Каждый из солдат моего отделения — Аскеров Афган Гаджи Ага оглы, Федор Васильчиков и Архип Долбыш — может многое рассказать о вашем отце. Он был лучшим солдатом, храбрым разведчиком. Он первый переплыл Нейсе. Разведал брод. Помните своего отца. Он любил Родину, завещал любить ее и вам. Мы вырвали победу у фашистов тяжелой ценой. Смертями миллионов наших солдат и офицеров, смертью вашего отца. Давайте выпьем!

— Хорошо сказал, сержант, — поддержал Архип Долбыш. — Нас сцементировала фронтовая дружба. Аскеров заманил нас к себе в Баку. Вот и прижились. Когда из строя выбывает солдат, строй смыкается, становится теснее. Мы потеряли товарища. Но Сашка Лозовой останется жить в наших сердцах! Захар и Света, помните, у вас есть верные друзья. Варвара Константиновна, мы не оставим вашу семью в беде. Даю вам гвардейское слово.

Два дня пробыл Кожевников в Баку. Аскеров Афган оказался тоже буровым мастером, и это открытие обрадовало мастера. Им нашлось о чем поговорить. Он с радостью посетил буровую Аскерова Афгана, познакомился с его бригадой. Рабочим он рассказал о своей разведочной буровой, холодном Карском море, выпадающем летом снеге. Никто не представлял, где находятся Харасавэй и далекий Ямал.

Веселые, темпераментные южане удивлялись, как можно работать на холоде в пятидесятиградусные морозы.

— Но ради тебя, сержант, поедем в Харасавэй, — за всех утверждал Аскеров Афган.

— Приедете? — спросил из любопытства Кожевников. Ему нравились эти рабочие, веселые и общительные. Он невольно сравнивал их со своей бригадой. Был уверен, что рабочие Аскерова Афгана более опытные, чем его. Каждого можно поставить буровым мастером — справится. Вспомнив о своей бригаде, заторопился в Тюмень. До конца отпуска надо было переделать массу дел: проверить в управлении, как отнеслись к его заявке на материалы. Нужно получить зимние спецовки и валенки для бригады на долгую зиму. Для нормальной работы каждый член бригады должен иметь по три пары валенок.

Перед отлетом из Баку ветераны горячо прощались с сержантом Кожевниковым. Договорились, что будут писать друг другу. А Аскеров Афган с чувством сказал:

— Павел, если потребуется моя помощь, мы прилетим к тебе. Архип Долбыш — прекрасный электросварщик, Федор Васильчиков — золотой токарь, а я буровой мастер. Поможем советом и делом. Пиши, не забывай. Мы тоже будем тебе писать. Мало нас остается, фронтовиков, надо крепче держаться друг за друга.

— Точно, — сразу согласился Кожевников. — Надо крепче держаться друг за друга и помогать по-фронтовому! Мы и соревноваться можем!

— В самом деле, можем соревноваться!