Шла последняя промывка скважины перед спуском колонны.
В балке сидели, тесно прижавшись плечом к плечу, два пожилых мужчины, седых фронтовика. Говорил больше пока один Аскеров Афган. Он привез своему гвардии сержанту пожелтевшие фотографии, свернутые треугольниками письма с войны, потрепанные страницы фронтовых газет и бережно раскладывал все это на столе.
Кожевников вновь мыслями возвращался к войне. Внимательно вглядывался в фотографии. Иногда даже вспоминал имена и фамилии солдат своего взвода. Самые отчаянные и находчивые зарубились в памяти дерзкими поступками, особой сметкой и храбростью. После каждого боя он писал строевые записки, подводил точный учет потерям, перечислял убитых и раненых. Оставшихся в живых продолжал числить на котловом довольствии. Об особенно отличившихся докладывал командиру взвода.
Многих солдат на фотографиях он не узнавал, и тогда Афган подсказывал ему их фамилии. Кожевников поражался памяти и энергии Аскерова, который задался целью собрать саперов батальона.
Солдаты вместе прошагали по дорогам войны, и сейчас пережитое на войне захлестнуло их, обернулось явью. И снова они пылили по разбитым большакам, ночевали в перелесках, перелопачивали горы глины около окопов и землянок, наводили мосты через безымянные реки. Они вновь медленно двигались со своим батальоном вместе с пехотой в одних боевых порядках к главным боям, где решалась судьба России и войны.
Днепр открылся для них неожиданно, из-за колючей щетины красного тальника. Туман, накатываясь, отжимал правый берег. Черная узкая полоса холодной, зимней воды не давала представления о ширине русла, которое смутно угадывалось по теряющимся звукам и далеким всплескам накатывающихся волн.
Саперы скрытно рубили кустарник. Связывали проволокой тонкие прутья в пучки. Сами особенно не верили, что солдатам удастся доплыть на метелках до середины широкой реки, но другого материала не было под рукой. Для плотов только подвозили кряжи деревьев.
Переправляться начали в тумане. Кто на снятых в домах дверях, деревянных балках и бог весть откуда добытых дырявых каюках и плоскодонках.
— Погибли на Букринской переправе, — помрачнев, глухо сказал Аскеров и сдвинул часть фотографий и правую сторону.
Потом вспоминали Польшу, Сандомир, как готовились к наступлению и форсированию Вислы.
И вторая стопка фотографий выросла незаметно на столе.
— Погибли на Сандомирском плацдарме!
Трудно давались воспоминания. Прошлое не уходило, по-прежнему тревожило горькой памятью о боевых друзьях, холмиках земли, которые остались на чужих полях, с красными фанерными звездами.
Иногда Афган вскидывал голову и напряженно смотрел на электрическую лампочку. Миганием она рассказывала буровому мастеру: шел ли спуск труб или поднимали свечи наверх.
По устремленному взору азербайджанца Кожевников угадывал причину его волнения. Они понимали друг друга с первого взгляда, по отдельным фразам, профессиональным взглядам на вещи.
Афган не мог привыкнуть к лютым морозам. Сильные порывы ветра сбивали с ног. И хотя он старался закрыть лицо, все-таки отморозил щеки и нос.
Неожиданно в ночной тьме прокатился широкий раскатистый грохот. Буровые мастера тревожно переглянулись между собой.
Выстрелы повторялись один за другим, как будто в бой вступили тяжелые гаубицы. Грохот нарастал и набирал дьявольскую силу.
— Грохочет, как на Нейсе! — почему-то шепотом проговорил Афган.
— Не война. Подвижка льдов! — также тихо ответил ему Кожевников. — Но грохот в самом деле, как на Нейсе.
Они не сказали больше ни слова, но каждый из них невольно подумал о Сашке Лозовом. Смерть разведчика помогла им отыскать друг друга в огромной стране среди десятков тысяч городов и миллионов поселков и деревень. Было невозможно понять, сразу объяснить, почему они больше тридцати лет не искали друг друга, не испытывали тянущей необходимости общения. Может быть, причиной всему наступающая старость, когда особенно появляется потребность в старой дружбе и в опоре?
Кожевников нашел на столе темную руку Афгана и крепко пожал. Он благодарил товарища за прилет, за волнующий вечер воспоминаний. Без прошлого не было бы и настоящего в их жизни и работы. Работа снова захватывала их своим напряжением.
Прокатившиеся громы начали сотрясать тонкие стены балка. Сжимались ледяные поля, и долетавшие взрывы возвращали к действительности, к основной работе, такой далекой от войны.
Электрическая лампочка над столом часто заморгала. Вольфрамовое колечко потускнело и растянулось красной гусеницей.
— Начали спуск колонны! — сказал, сосредоточивая внимание, Аскеров. Беспокойно прошелся по балку. Торопливо начал складывать фотографии в конверты.
— Оставь, Афган, — попросил Кожевников. — Пусть фотографии лежат. Немного поговорили, а как будто вновь прошагали по войне…
— Мастер, вертолет поет! — закричал, врываясь в балок, Валерка Озимок в сбитой на ухо шапке-ушанке, забрызганной раствором.
— Поет? — переспросил Кожевников, по-своему расценивал оживление верхового, понимая его суматошную радость и волнение. Разве он сам не прыгал теленком при спуске первой колонны?
— Говоришь, летит? — брови Кожевникова выразили сомнение. — Сколько сейчас времени?
— Не успел купить часы! — верховой дурашливо засмеялся. Нос его стал от этого совсем курносым. — Ночь. Утром темнота, днем темнота, ночью темнота. Можно жить без времени — на смену разбудят, на обед живот не даст проспать.
— Ладно, Валерка, — прервал его Кожевников, — зажигай солярку на противнях. Надо встречать вертолет.
Запылали дымные костры на противнях. Красные огни выхватывали из темноты ферму буровой вышки. Электрические лампочки желтыми пятнами освещали арматуру перекрытий и толстые ледяные сосульки.
Кожевников с Афганом вышли из балка. Азербайджанца не согревала меховая шуба и брезентовый плащ. Поеживаясь от холода, он спросил, прячась за балок:
— Павел, кого ты ждешь на буровую?
— Начальство. Какая свадьба без генерала? — Кожевников усмехнулся. — Пользы никакой, а толчею устроят. Надо идти встречать. Мы с тобой, Афган, рядовые!
— Почему рядовые? — возразил азербайджанец. — Мы мастера с тобой, Кожевников. И войско у нас есть на буровых.
Вертолет успел приземлиться. Несущий винт промолол последний круг, сгоняя с площадки снежную крупу. Из открытой двери в темноту выпрыгнул мужчина. Он расправил широкие плечи и, разминая ноги, направился к полосе света. Меховая шуба и высокая шапка-ушанка делали его великаном. Подойдя к костру, прилетевший бросил взгляд на толпившихся буровиков, которые оставались в темноте ему не видны, и тер руки над летающими языками огня.
По решительной походке и властной посадке головы Кожевников сразу узнал Деда.
— Где Кожевников? Мастер, хватит прятаться. Пора встречать начальство, — решительно сказал начальник управления, не сомневаясь, что среди встречающих должен быть и буровой мастер. — Докладывай о делах!
Кожевников одернул куртку, как перед строевым смотром. Вопросительно посмотрел на начальника управления. Он не сомневался, что Дед знал о делах буровой все, получил полную информацию и спрашивал не из праздного любопытства, а чтобы лучше понять самому.
— Готовимся опускать колонну.
— Давно пора.
— Мне виднее, — ответил резко Кожевников. Начальник экспедиции Эдигорьян и главный инженер Кочин, без сомнения, прожужжали все уши в вертолете Деду. Каждую минуту они должны выйти из темноты и включиться в перепалку. Помощи от них он не ждал, надеялся только на себя. Верил в свою правоту: спуск колонны нельзя ускорить ни грозными приказами, ни окриками, пока бригада не закончит бурение!
— Ну, ну, колючка! — добродушно сказал Дед, и бас его загремел на морозе мягче. — Показывай свое хозяйство. Погляжу, что вы здесь наковыряли? На спуске колонны поприсутствуем! Рад не рад, а встречай гостей!
И Дед широко зашагал к буровой вышке, проминая войлочными подметками унтов снег.
Догоняя начальника управления, заспешили за ним Эдигорьян, Кочин и рассыпавшейся стаей прилетевшие инженеры и начальники отделов.
Немного поотстав от общей группы, чуть прихрамывая, шел Иван Тихонович Очередько. Рядом с ним держался Олег Белов.
Красные языки костров высвечивали стоящую растопыркой буровую вышку причудливыми пятнами. Они прыгали, сносимые ударами ветра, словно ожившие чудовища, на настывших фермах металла, глыбах льда и острых пиках сосулек.
По дороге к буровой Кожевникова задергали вопросами. Он едва успевал отвечать начальнику экспедиции, главному инженеру, а на него снова и снова наседали со всех сторон начальники служб и отделов. Строго предупреждали бурового мастера перед ответственной работой и требовали соблюдения всех технических правил.
Дед упрямо шагал впереди и хранил молчание.
Расстояние от вертолетной площадки до буровой вышки Кожевников тысячу раз проверил, но сейчас он почувствовал, что выбился из сил. Еще немного — и упадет. Силой воли преодолевал усталость и шел вперед по истоптанному синему снегу.
В темноте с буровым мастером поравнялся Афган и пошел рядом, прижимаясь крепким плечом. Поддержка фронтового друга оказалась кстати.
Кожевников старался скорей достичь моста. На буровой он единственный хозяин, как капитан на крейсере или подводной лодке. Пускай попробуют ему возразить! Назубок затвержена инструкция:
«Работами по спуску колонн должно руководить одно лицо — буровой мастер, ответственный за спуск колонны согласно разработанному техническому плану».
Перед буровой вышкой Дед остановился. Решительным жестом приказал остановиться:
— Посторонним делать нечего. Не будем мешать буровому мастеру.
Спорить с Дедом никто не решился.
Аскеров Афган не отставал от своего сержанта. Сколько раз они вместе отправлялись вот так в разведку, уходили на разминирование проходов, переплывали на плотах и лодках через реки!
Кожевников строгим взглядом окинул работающих Владимира Морозова, Петра Лиманского, Петра Рыжего и Валерку Озимка. Он смотрел на них глазами Деда, придирчиво, не упуская ни одной мелочи. Подолгу останавливался на инструменте, запасных клиновых захватах, наборе муфт для утяжеления. Банку с графитом заменяла клеевая смазка. Все было подготовлено со знанием дела. Успокоившись, подошел к Владимиру Морозову и похлопал его рукой по плечу.
— Порядок! — снял с дощатой стены защитный шлем и надел поверх шапки-ушанки.
Впервые Кожевников почувствовал настоящую силу мороза. У земли он не казался ему таким сильным, как здесь, на высоте двора, у лебедки, ключей и инструмента. Он с укором посмотрел на Владимира Морозова, потом перевел взгляд на Валерку Озимка.
Буровик жестом показал мастеру, что пытался заменить верхового, но не вышло.
Кожевников не знал, какой скандал здесь закатил Валерка Озимок.
«Мороз сегодня большой, — сказал Владимир Морозов обращаясь к Валерке. — Градусов под сорок тянет. Ты отдохни, Валера, не выходи на работу!»
Верховой обиделся, решил, что его хотят отстранить от вахты не из-за мороза, а не доверяют при ответственном задании!
«А вчера разве не было мороза? Еще похлеще. Нельзя мне пропустить спуск колонны. «Со спуска рождается буровик», — так Павел Гаврилович говорит. А потом… я жениться хочу. Деньги надо прикопить к свадьбе!»
«Будешь жениться, мы тебе справим подарки от бригады, — посмеиваясь, сказал Владимир Морозов. — А буровиком ты будешь. Знаю, работа захватила тебя до конца. А сказал же, жалеючи тебя, дурака!»
«Меня не надо жалеть. Я хочу работать. Хочу присутствовать при спуске первой колонны. Павел Гаврилович сказал, что мы делаем историю. Я не брал рейхстаг. Но пускай после спуска колонны Катька говорит всем: «Мой Валера Озимок делал историю Сибири. Делал историю Ямала. Участвовал в открытии газа на новой площади и в спуске колонны в бригаде Кожевникова».
«Делай историю, Валера, — засмеялся Морозов. — Прав Кожевников. Мы привыкли к будням и не видим в них праздников. Может быть, ты и прав, парень!»
Кожевников смотрел на буровиков в радостном открытии величия их работы и подвига. Лица затянуты шерстяными подшлемниками, на головах каски. Но невозможно уберечь от страшного мороза тело: за клубами белого инея видны отмороженные скулы, носы. В негнущихся брезентовых куртках и таких же брюках, смороженных водой и каплями раствора, в своих доспехах они похожи на космонавтов. А за спинами не ранцы с кислородом, а пудовые куски льда.
Прожекторы высвечивали толстый буровой шланг. Он дергался, скользил вниз и вверх, как живой, проталкивая в устье скважины теплый раствор цемента.
Буровой мастер одним взглядом окинул работающих на площадке. Одно движение бровью — и по крутой, обледеневшей лестнице устремился вверх помбур Петр Лиманский. Направлен мастером проверить загрузку цемента в гидравлическую мешалку. Во время работы ни минуты простоя. Иначе затвердевший, схваченный морозом раствор не дойдет до скважины, и работа застопорится. Надо проверять сотни, а то и тысячи раз прохождение раствора по лоткам, гнать его и гнать! Час, два, десять, сутки, а может быть, и двое, не останавливая работу.
Кожевников чутко прислушался к ровному гулу электромоторов, работе компрессоров, пронзительному свисту реактивных двигателей и, как дирижер в большом симфоническом оркестре, радовался слаженной игре всех музыкантов, которые не фальшивили и точно вели свои трудные партии.
Дед стоял рядом с буровым мастером, по-прежнему молчаливый и сосредоточенный. Яркий свет прожекторов пробивал клубы пара, и в блеске нарастающих сосулек он видел много голубизны от весеннего неба. Над вертлюгом пар не держался неподвижным облаком, а то бы Дед мог себя представить на вершине горы среди черных скал.
Буровики работали с завидным проворством и умением, не тратя ни одного лишнего жеста. Порядок работы был давно выучен каждым до автоматизма, но Дед с любопытством присматривался к рабочим, открывая в их действиях что-то новое, незнакомое ранее. Работа захватила его. Даже мускулы твердели, как будто он сейчас сам должен был взяться за намерзший ключ. Взгляд постепенно успокаивался и теплел. Все шло по строгому плану, и он не имел права дергать Кожевникова мелочными придирками, как позволил себе по дороге на буровую главный инженер Кочин. Он не терпел, чтобы в работу мастера вторгались, под руку давали советы, не во всем разобравшись, не понимая сложившейся в бригаде обстановки. Сковывающая напряженность проходила, разглаживались морщины на высоком лбу и в уголках жестких губ.
Взгляд начальника управления остановился на пританцовывающем молодом парне — верховом. Дед кивком головы приказал ему сбегать переобуть мокрые портянки, но парень отрицательно замотал головой и еще сильнее запрыгал по стальным листам пола.
Дед почувствовал раздражение. Сколько раз он писал в министерство геологии отчаянные письма, чтобы поставили задачу перед швейниками и обувщиками. Нет хорошей одежды для рабочих! Западная Сибирь — не Черноморское побережье Кавказа! Славится морозами! Нефть и газ научились добывать, а вот толковой одежды для буровиков не в состоянии придумать.
Нельзя требовать от рабочих выполнения плана, не заботясь об их здоровье, а то прямая обязанность бурового мастера. И, раздражаясь все больше, Дед подумал, что ни один из инженеров из «хора», как мысленно окрестил он сопровождающую его группу, не поинтересовался у Кожевникова спецодеждой буровиков, их нуждами и запросами. А мороз будь-будь!
Дед подозвал к себе Валерку Озимка. Захотелось услышать голос парня и узнать, сколько ему лет.
Валерка Озимок недовольно подошел. Не любил, когда его отрывали от работы, но подчинился молчаливому приказу Кожевникова.
— Давно в бригаде?
— Шесть месяцев.
— Как твоя фамилия?
— Озимок Валера.
— Валера, ты же замерз. Почему не хочешь сменить портянки и валенки, отогреться? — голос Деда звучал по-отечески.
— А колонну опустят без меня?
— Не опустят, работы на целую смену.
— Все равно обойдусь!
Деду понравилось упрямство верхового. Этот парень со странной фамилией чем-то напомнил ему Сашку, сына: такой же упрямец. С усмешкой подумал о глупости сына не называть свою фамилию. А должен гордиться: отец — первооткрыватель. Надо будет слетать к нему на буровую.
Затем мысли его перекинулись на Кожевникова. Аккуратный хозяин. Посмотреть, как обжился сам. Балки под снегом, но перед каждым входом на кольях повешен брезент, чтобы снежные лазы не заметало снегом. Сразу приметил. Ничего не скажешь, мастер с головой. Недаром выступил в защиту тундры. Не всякому дано жить с заглядом, думать о будущем. Летом он прошелся бы по тракторным следам и посмотрел бы на совершенное преступление перед землей. До сих пор его задачит вопрос, как правильно защитить природу. Думают об этом в обкоме, проводили совещание и в Министерстве геологии. При каждой встрече ответственные работники обязательно спрашивали:
«Юрий Георгиевич, вы придумали меры по защите земли? Нас замучили штрафы. Платим за пожоги, за землю. Не придумаем с вами ничего, будем платить еще больше. Но никакими деньгами нельзя откупиться от совести. Мы должны думать о будущем. Потомки нас осудят, если мы оставим им пустыню!»
«Надо отсыпать дороги. Без них нельзя двигаться в тундру. Правильное решение. Используйте зимние морозы, ледяные покрытия и снежные передувы. Зима должна стать доброй помощницей».
Дед усмехнулся. Все это говорится для красного словца. Как будто они сами не работали в области, не знакомы со свирепыми морозами и пургами. Будь их воля, они бы отправили добрую союзницу — зиму с Ямала на вечную командировку в любой другой город, на постоянное жительство в коридоры министерств.
Мысли его прервал взволнованный голос Кожевникова.
— Начали спуск! — лицо мастера сияло.
— Давай, давай! — Дед улыбнулся и поднял кверху большой палец. — Давай, давай!
Кожевников подошел к Владимиру Морозову и встал рядом с ним у лебедки.
В устье, затянутое паром, скользнула первая буровая труба. А за ней пошли следующие, одна за другой, скрученные навечно в один ствол.
Дед смотрел по-хозяйски. Картина работы была обычной, не особенно живописной и привлекательной, но доставляла ему особую радость. Заветная мечта осуществлялась. Значит, его нельзя назвать фантазером и авантюристом. Скоро первая скважина в Харасавэе даст газ. Смежил глаза. Представил свой кабинет, знакомую карту. Сколько он провел бессонных ночей и утренних часов около нее, мысленно пересекал вдоль и поперек тундру, выхаживал извилистые русла рек! Скоро отметит на оконтуренной Бованенковской площади первую буровую! А через месяц-два приступят к спуску колонн на Р-23 буровой мастер Честнейший и на Р-25 его Сашка!..
Дед остался доволен работой Кожевникова. Кивнул одобрительно ему, улыбнулся. Подойдя к специалистам, увидел азербайджанца. Белая защитная каска выдавала новенького.
— Откуда к нам прибыли?
— Буровой мастер, прилетел с Каспия, — блеснув ослепительно белыми зубами, охотно ответил Афган. — К своему сержанту прилетел. Закон фронтовиков — помогать друг другу.
— Хороший закон, — добрея лицом, сказал начальник управления. — Кожевников — настоящий друг.
Дед направился осматривать маленький поселок буровиков, заваленный снежными сугробами. Спуск колонны только начался, и до конца еще долгие часы работы, а может быть, и дни.