Глава первая

1

Тюмень встретила посланцев харьковских комсомольцев проливным дождем. С подножки вагона их подхватывали под зонтики встречавшие парни и девчата, и веселой гурьбой все бежали в здание вокзала. Там секретарь обкома комсомола, широкоскулый парень с зачесанными назад жесткими волосами, без суеты, по порядку крепко жал всем руки, как будто задался целью проверить силу каждого бойца и его выносливость.

— А командир кто у вас?

— Выходит, я, — смущенно сказал Викторенко, которому пришлось самому представлять себя, и он чуть пригнулся, чтобы не выглядеть каланчой рядом с кряжистым сибиряком. Показалось, что секретарь посмотрел на него с недоверием. Викторенко, отыскав глазами своего друга Анатолия Смурого, кивком головы попросил поддержать.

Но Смурого опередил расторопный парень в выгоревшей и уже вымокшей гимнастерке.

— Точно, Викторенко — наш командир. Выбрали единогласно. А я Гордей Завалий. Плотник! — и протянул мозолистую руку.

— Плотник — это хорошо! — сказал секретарь. — Строим много, а все равно жилья не хватает. Отряд ваш первый. Как говорят, ласточка-разведчица. Для освоения края молодые специалисты нужны как воздух.

После обеда, на котором были сказаны речи, заготовленные к не состоявшейся из-за дождя торжественной встрече, харьковчан пригласили в обком комсомола. Секретарь на правах гостеприимного хозяина широко распахнул дверь своего кабинета. Хотя в самом кабинете пришлось потесниться. Для тридцати человек он оказался маловат. Посыпались шутки: «В тесноте, да не в обиде», «Мал золотник, да дорог». Непринужденная обстановка гостям нравилась. Им хотелось верить, что в Сибири их ждали и принимают как своих.

Секретарь обкома посоветовался о чем-то с представителем управления, в чье распоряжение поступал отряд, и, показав на висевшую карту, стал рассказывать о своей области.

Два часа длилась беседа. Каждое слово секретарь обкома произносил отрывисто, будто забивал в доску гвоздь за гвоздем. Пристально вглядывался в незнакомые лица, чтобы подольше удержать их в памяти.

— Сказать по правде, завидую. Зажал кабинет, а то бы сам подался с вами. Путь ваш в Березово. Летите к газовикам. Дело это у нас перспективное. — После короткой паузы продолжал: — Славились лесом и рыбой. А сейчас пробиваемся в основные поставщики нефти и газа. В особом почете у нас геологи и буровики!

Секретарь не заметил, что последними словами обидел парней.

— Так, выходит, мы у вас не в почете? — нетерпеливо спросил Гордей Завалий.

— Что ты! Я же сказал, что до зарезу нужны плотники и шоферы. А еще сварщики и монтажники. По самым скромным подсчетам, требуется десять тысяч рабочих. А это пятьсот таких комсомольских отрядов, как ваш. Но это, конечно, на весь край. Да и оргнабором занимаются наши товарищи.

Перед отъездом из Шебелинки Викторенко внимательно изучал карту Тюменской области с ее национальными округами — Ямало-Ненецким и Ханты-Мансийским. Но во время рассказа секретаря она словно развертывалась: меридианы растягивали бумажные листы на сотни и тысячи километров, и земле не было видно конца. Горы Полярного Урала шагнули в Арктику, упираясь в Ледовитый океан.

Секретарь все больше и больше воодушевлялся. Перечислял открытые месторождения и маршруты новых экспедиций. Потом вдруг перешел на богатства животного мира:

— Охотникам у нас раздолье. Знатная охота весной на уток и гусей. Но предупреждаю: тайгу надо знать, а то легко пропасть, а в болотах утонуть!

Предостережение встревожило Викторенко, в отряде были охотники. Но как всегда вовремя вмешался Смурый:

— Выдюжим.

Викторенко посмотрел на товарища. Полжизни они прошагали вместе. В один день в сельской школе получили аттестаты об окончании десятилетки; закончили одновременно университет и успели поработать на газовом промысле в Шебелинке. Он не сомневался, что они со Смурым сумеют зарекомендовать себя и здесь. Но в отряде, кроме его закадычного друга, еще двадцать три человека. Плотники, бульдозеристы, сварщики, шоферы и монтажники. А очкарик, как мысленно называл он Касьяна Лебедушкина, — библиотекарь. И со всеми познакомился только при формировании отряда.

Прощаясь, секретарь обкома сказал:

— Вылетаете, если будут вылеты, завтра утром. Начальнику аэропорта я звонил, но, как шутят у нас сейчас, легче выиграть по вещевой лотерее автомобиль, чем улететь. Если затянется отправка, звоните!

Аэровокзал с островерхой башней напоминал теремок из сказки. Плотники срубили его в лапу из лиственниц по всем законам мастерства. Но когда со всей страны началось движение на Север строителей, буровиков и геологов, маленький зал ожидания оказался тесным.

Попасть на самолет было действительно не просто. И пассажиры запасались впрок газетами, чтобы стелить ночью на пол вместо матрацев.

Начальник аэровокзала в синем отглаженном костюме каждый раз встречал Викторенко одной и той же фразой:

— Нет у меня пока самолета!

— Вы же обещали, что улетим!

— Обещал. Посмотри, стол завален записками: «просим отправить», «требуем отправки». Все самолеты и вертолеты я могу пересчитать по пальцам, а должен перебросить армию! — Сравнение ему понравилось, и он еще раз повторил: — Я должен перебросить армию. Один в двух лицах: командующий и диспетчер. А от меня каждый день требуют еще вахтовые самолеты и вертолеты. Буровые бригады менять!

— Нас ждут в Березове.

— Всех где-нибудь ждут. Наберитесь терпения. Из обкома каждый день звонит секретарь, не просит, а требует вашей отправки. Предоставится возможность — улетите!

Иногда, будоража собравшихся пассажиров, в зале раздавался истошный крик:

— Из Хантов «Антошка» прилетел!

Часть рабочего люда подхватывала свои вещи и мчалась наперегонки к летному полю. Самые ловкие и проворные тут же совали летчикам деньги.

После внезапной тревоги наступало затишье.

— Погодка будь-будь, — ругался Смурый. — Уши изломаешь во время сна! — Обычно добродушное лицо его менялось, сбегались морщины, глаза тускнели.

— Выходит, мы никому не нужны! — тянул Погребной.

— Нужны — не нужны! О чем разговоры? — вставлял Завалий. — Мы нужны. Да другие, видно, нужнее.

А диспетчеры, как будто дразня, выкрикивали названия разных месторождений:

— Объявляется посадка на самолет, следующий рейсом в Сургут. Улетающие в Урай, оформляйте багаж. Продаются билеты на дополнительный рейс в Тарко-Сале. Из Уренгоя прилетел вертолет за буровой бригадой мастера Глебова!

Под вечер в зале появился высокий парень. Борода рыжая. На голове белая шляпа накомарника. Поля лихо заломлены. На шее завязана косынкой сетка от гнуса. На каждой ячейке нанизаны металлические рубли. Под звон монет незнакомец двигался зигзагами, как лодка без руля, рыская из стороны в сторону. Облюбовав наконец лавку, он решительно раскидал ногой чужие вещи. Спихнул на пол спящего и плюхнулся на скамейку. Громко пробасил прокуренным голосом:

— Будем знакомы, Егор Касаткин. Куда навострили лыжи, мужики? Если в Березово, и я с вами! — выдернул из рюкзака бутылку портвейна, зубами содрал пробку, отхлебнул глоток, протянул соседу. — За дружбу со мной выпей. Знай, с Егором Касаткиным не пропадешь. Слышал про Березово? Вот где буровики качают деньги, я тебе скажу! — Пустая бутылка вернулась к бородачу. Он крутанул ее на полу. Дождался, когда горлышко остановилось напротив сидящего парня в прожженной энцефалитке, и решительно сказал: — По жребию тебе топать в магазин. Раз-два!

Принесенный вермут тут же распили. Бородач снова крутанул бутылку, а когда она остановилась, громко скомандовал:

— Топай за вином. Раз-два!

— У меня нет денег, — робко сказал Касьян Лебедушкин и покраснел. На толстых по-детски щеках золотился еще не тронутый бритвой пушок.

— А это видел? — бородач покрутил тяжелым кулаком перед очками Касьяна.

С первой минуты появления в зале бородача Викторенко едва сдерживался, чтобы не призвать его к порядку. После угрозы Лебедушкину решительно подошел к хулигану и твердо сказал:

— Кончай бузу.

Бородач спокойно ответил:

— Имеешь слово, выйдем на улицу. Вижу, что не знаешь Егора Касаткина.

— Нет нужды знакомиться!

— Зря обижаешь буровика! — И тут бородач размахнулся, чтобы ударить, но Викторенко поймал его руку и сильно крутанул.

— Пусти, фрайер!

— Что-то ты, идол, на буровика не похож, — не отпуская руку бородача, сказал Викторенко, возле которого уже сгрудились парни из отряда.

— Иван, надо выставить горлопана на улицу, — сказал Николай Монетов. — Покупаем под дождиком. Сразу поостынет!

— Много будет чести! — Викторенко отпустил бородача. — Сам потопает.

— И потопаю. Только смотри — земля круглая, мы с тобой еще встретимся. За Егором Касаткиным долг не заржавеет.

Викторенко уже не слушал бородача. Его внимание привлек инвалид на деревянной култышке, пробиравшийся через зал. Показалось, что на него шел Антон Моргун. Голова склонена к правому плечу. Широкий лоб с залысинами распахан глубокими морщинами.

Викторенко шагнул к инвалиду и взял из его руки чемодан.

— Давайте помогу.

— Спасибо, хлопец. Вроде мы с тобой не встречались. Или знаешь меня?

— Не знаю. Я из Шебелинки.

— Ну, я далеко не раскатываю. Как кулик, все в своем болоте топчусь. Звать-то как?

— Иваном. Иван Викторенко. Принял я вас за знакомого дядьку. С войны тоже без ноги вернулся!

— Где же воевал он?

— Фронт не назову. Пехотинцем был.

— А я танкист. Т-34 до Берлина довел, — с гордостью сказал инвалид. — Степан Никифорович я. Вот и познакомились.

В динамике возник шорох, потом прорвался торопливый голос диспетчера:

— Приглашаем на посадку харьковских комсомольцев.

— Простите, Степан Никифорович, нам улетать! — попрощался Викторенко. — Счастья вам и здоровья.

Комсомольцы, теснясь, расселись на двух лавках самолета. Юркий Ан-2 пробежал по взлетной полосе и оторвался от земли. Летчик начал набирать высоту. За окнами замелькали дома, аэродромные постройки, деревья и кустарники.

— Летим! — весело хохотнул Анатолий Смурый и вскинул большой оттопыренный палец руки. Ему еще не приходилось летать, и он всматривался в землю с удивлением и страхом.

Самолет приблизился к зеленому массиву леса, и его резко подбросило вверх. После часового полета тайга начала редеть, открылась тундра. Огромными каплями воды заблестели многочисленные озера. Смурый начал их торопливо считать, но скоро сбился. Землю неожиданно рассекла голубая полоса. Высвеченная солнцем, открылась широкая река в низких берегах.

— Иван, побачь, мабуть це Обь? — сказал Смурый, тормоша возбужденно товарища.

Викторенко утвердительно кивнул. Из головы по-прежнему не выходила встреча с инвалидом войны. Как он похож на Антона Моргуна! Мысленно обругал себя, что не спросил у танкиста фамилию. Память возвращала его в родную Андреевку, к Северному Донцу, красноствольным соснам, подступающим к самому дому.

2

В тяжелые годы войны Харьков три раза становился местом страшных боев, и три раза доставалось сполна большому селу Андреевка на Балаклейской дороге. Половину хат под соломенными крышами фашисты сожгли, а подступы к сосновым борам и берега Северного Донца не успели еще полностью разминировать; земля по-прежнему хранила на себе шрамы от многих тысяч авиабомб и снарядов; оставались полуразрушенные землянки и наполовину засыпанные окопы и ходы сообщения.

Ванюша Викторенко, худой от недоедания, не по летам высокий, обсыпанный веснушками, из тех страшных лет ярче всего запомнил не ворвавшиеся в село фашистские танки, не солдат, говоривших на чужом языке, в зеленых мундирах и таких же шинелях, не артиллерийские обстрелы и сполохи пожаров, а тот далекий день, когда в село влетел цыган на неоседланном, горячем коне и ошалело орал, размахивая сорванной с плеч красной рубашкой:

— Люди, бабы, деды, наши добили фашистов. Победа!

За верховым, цепляясь за его ноги, бежали женщины, в голос плакали; матери, вдовы и невесты.

А потом известие о Победе и разгроме фашистских войск в Берлине и взятии рейхстага приносили возвращавшиеся домой солдаты и офицеры. Они появлялись один за другим, с узкими полосками нашивок за ранения, позванивая приколотыми к гимнастеркам медалями.

Ванюшка каждый день убегал на железнодорожную станцию. Тоскливыми глазами провожал эшелоны с солдатами, но так и не дождался отца.

Осенью, когда на деревьях закраснели яблоки, появился в селе Антон Моргун. Он на ходу раскачивался, как длинноногий журавль припадая на стесанную деревяшку. На голове у него красовалась какая-то нелепая круглая чеплашка, разлинованная черными полосами. Вместо гимнастерки грубая полосатая куртка.

Словно извиняясь, инвалид рассказывал, что после ранения попал в плен. Освободили его из концентрационного лагеря Дахау наши солдаты. На руке Антона Моргуна остался арестантский номер — восемьсот тысяч тридцать четыре.

Антон Моргун оказался заядлым курильщиком. Палил одну цигарку за другой. Прежде чем зажечь свернутую козью ножку, не спеша доставал из кармана брюк тяжелый камень и кусок напильника. Прижав размочаленный хвост веревки, сильно рубил напильником; сверкающая искра падала на трутень. Инвалид раздувал запавшие щеки и с силой принимался дуть. Вспыхивал огонь.

— Моя «катюша» бьет без промаха. Прямо скажу, гвардейский миномет, — улыбался он беззубым ртом, показывая изжеванные десны.

Мальчишки сразу прилипли к Антону Моргуну. Рассевшись вокруг него кружком, часами смотрели, как он строгал рубанком. Он обстругал уже не одну плаху, подбирал нужное дерево, чтобы сделать протез «легче перышка».

В хату Антона Моргуна наведывались фронтовики. Раскладывали перед собой кисеты с накрошенным табачным листом или пачки папирос. Вместе с коробками спичек появлялись хитрые зажигалки, похожие на пистолеты или перочинные ножи.

Мальчишки не спускали глаз с диковинных игрушек, стараясь угадать, откуда вылетит огонь. Антон Моргун оставался совершенно равнодушным к зажигалкам. Когда собирался закурить, доставал свой испытанный инструмент.

— Антон, друже, не кляцай железякой, а припали от моей зажигалки, — говорил кто-нибудь из фронтовиков и протягивал зажигалку, сверкающую никелем: — Дарю!

— Не потребна мне твоя цацка, — отвечал инвалид и отводил глаза от соблазнительного подарка. Густые брови сходились на переносице, затененные глаза становились острее. Он подкидывал в руке рыжий камень. — Из-за этой железяки я ногу потерял. Да разве я один стал калекой? — Делал паузу. Отрешенными глазами смотрел на слушателей. Протягивал на рассмотрение растопыренные пальцы с сорванными ногтями. — Вот побачьте. Видите, что с руками стало! — И словно не замечая собравшихся фронтовиков и натужно сопевших мальчишек, гладил прильнувшего к нему Ванюшку по голове. Сильно затягивался цигаркой. Рассказывал не слушателям, а словно сам с собой делился пережитым, вспоминал день за днем, когда его и других военнопленных, оборванных и голодных, в дождь и в мороз выгоняли на работу.

Ванюшка не первый раз слушал рассказ, но все равно его охватывала дрожь. Мучительно думал об отце, едва сдерживая подступающие слезы.

— Часто мне снится тот большак до Старого Оскола, — тихо говорил Антон Моргун. — Считай, сто тысяч раз мы проползли по нему, выковыривая из чернозема куски железняка. Там я ногти и пообрывал. Тот железняк отправляли в Германию. А этот кусок я пронес от концентрационного лагеря до самой Андреевки.

Ванюшка не раз держал страшный камень в руках, трогал его острые края в красной ржавчине. Может быть, потому, что мальчуган рос без отца, Антон Моргун привечал его больше, чем других ребят.

Иногда во время очередного рассказа Антон Моргун надолго замолкал. Глаза его темнели, как будто их затягивали черные дождевые тучи. На лбу сбегались морщины и, тяжело посапывая козьей ножкой, он говорил, подавляя вздох:

— Эх, хлопчики. Мне бы второй ногой разжиться, я бы сквозь все обегал, до Харькова бы добрался и там распытал про Ивана Михайловича Губкина. Дюже цикаво мне знать про него.

Ванюшка в упор смотрел на фронтовика и незаметно ощупывал свои ноги. Если дядьке Антону Моргуну не удастся ничего узнать, он выручит его из беды. Но кто в самом деле тот Губкин?

Иногда инвалид увозил ребят к Лебяжьему озеру. Река тут круто убегала в сторону леса, и идти приходилось по краю болота. Они продирались через высокий камыш, топая по вязкой грязи. Мальчишки проходили легко, а деревянная нога инвалида прокалывала кочки, и из оставшихся дырок вместе с водой вырывались, стреляя, пузыри.

Антон Моргун заставлял мальчишек смотреть на пузыри и убежденно говорил:

— Сдается мне, что под камышом что-то есть. Мабудь, железо бо газ. Бачите, як стреляют те пузыри! Губкина бы сюда, а не меня, дурня безногого. Он бы враз все растолковал, довел бы до ума. Я только наколол землю, а ее надо сверлить. Заглянуть глубоко-глубоко, до самого центра. Узнать, что там спрятано, — затуманенными глазами смотрел на притихших ребят. — Ну, кажите, байструки, каких натолкали в сумки отметок?

Ванюшка после школы бежал к дядьке Антону. Раскладывал на столе тетрадки и садился делать уроки. Трудно ему давались примеры и задачи. Он пыхтел от усердия, подпирая языком щеку.

— Помочь, Ваня?

— Ни!

— Весь в батьку. Такой же был упрямый!

Мальчишка млел от радости. Готов был слушать всю ночь, лишь бы дядька Моргун рассказывал ему об отце, которого он никогда не видел. Мать тоже говорила, что он пошел в отца, такой же высокий, как ясень. А теперь оказалось, что он унаследовал от отца еще и упрямство.

— Давай помогу. Я твои примеры враз расщелкаю, как орехи.

— Ни! — мальчишка недовольно тряс головой. «Два дня буду сидеть, но научусь сам решать примеры и задачи, как дядька Моргун! — Он закусывал нижнюю губу. — Научусь. Сам буду щелкать их, как орехи!»

Инвалид угадывал мысли мальчишки. Говорил неторопливо, глуховатым голосом:

— Не задается задача или пример, а ты сиди, пока не победишь. Губкин в сорок лет пошел учиться в институт. В книгах я вычитал такую справку. Думаешь, ему легко давалась та учеба? Ни. А когда закончил институт, стал первым специалистом в России по нефти. Чуешь?

Из рассказов Моргуна выходило, что ученый был простым сельским учителем. И парнишка стал присматриваться к своим учителям, поверил, что они знали куда больше, чем сообщали на уроках. Вопросы возникали один за другим и требовали ответа. Однажды учитель математики, молодой человек, вышел из школьной библиотеки с большой стопкой книг. «Неужели он все успеет прочитать? Десять книг понес!»

В библиотеке настойчивый парнишка потребовал, чтобы ему выдали тоже десять книг.

— Куда тебе столько, Викторенко? Ты у меня не лучший читатель, — сказала библиотекарша.

— Значит, буду, — упрямо повторил Викторенко.

Дома парнишка засел за книги. Он не мог предположить, что узнает так много нового. Было время, когда звезды изображали в виде животных. Так появились созвездия Лебедя, Гончих Псов, Рыси и Носорога. Из другой книги он узнал о Ломоносове. Но воображением по-прежнему владел Губкин.

Однажды инвалид пригласил к себе паренька посмотреть обновку.

Протянул выстроганный протез.

Склеенный из отдельных пластин дерева, протез напоминал по цвету человеческое тело. Стоило чуть потереть рукой — тянуло свежими вишнями, прижать сильнее ладонь — и врывался запах смолистой сосны.

— Чувствуешь, сколько я набрал деревьев? Все из нашей Андреевки. Сто лет буду трудиться, а своего добьюсь. Узнаю, что прячет земля за нашим селом. Я не справлюсь, вам с Анатолием придется постараться. Смурый тоже любознательный хлопец растет!

Уже будучи студентом Харьковского университета, Викторенко часто вспоминал слова фронтовика. А Антон Моргун все дальше и дальше ходил на новом протезе от Андреевки с черной коробочкой компаса и настойчиво искал полезные ископаемые. В балках и перелесках натыкался он на сожженные фашистские танки и тяжелые пушки, снова встречался с войной, которая не отпускала его от себя и мучила тяжелыми воспоминаниями.

Много дорог ведет из Харькова в Андреевку. И хотя студенты выбирали в тот день самую короткую и перескакивали из одной машины на другую, все равно опоздали к выносу гроба Антона Моргуна.

Фронтовика похоронили на старом кладбище, среди сосен. Односельчане разошлись, и на кладбище Викторенко и Смурому пришлось самим отыскивать могильный холмик. Сверху земли лежали букеты полевых цветов и, увядая, особенно сильно пахли.

3

Инженер КИПа — хозяин контрольно-измерительных приборов газодобывающего комплекса Викторенко — старался не вспоминать свой первый приезд в Шебелинку.

В тот день его не покидало чувство, что широкоплечий инженер с фигурой заправского борца, взявшийся познакомить с производством, просто разыгрывал их. Иван был уверен, что промысел не работал.

На колхозных полях стояли высокие подсолнухи. С молодых яблонь перепархивали шумными стайками воробьи и звонко тинькали синички.

«Сейчас я покажу вам пульт управления! — инженер направился к одноэтажному дому. — Здесь мозг нашего комплекса!»

«Какой пульт управления? — про себя подумал Викторенко. С иронией посмотрел на оператора — девчонку со светлыми кудряшками. Она встала из-за стола, придавив ладошкой раскрытую книгу. — Роман читает, а может, книгу о вкусной и здоровой пище…»

На встроенном щите приборы с черными стрелками. Между ними, как светофоры, глазасто горели зеленые лампочки.

Застывшие стрелки подтверждали догадку Викторенко: комплекс не работал, а инженер продолжал розыгрыш, подключив к своей игре и девчонку. Видно, им не первый раз приходилось обманывать, и действовали они согласованно, хорошо зная свои роли.

«Какая сейчас подача?» — спросил инженер и озабоченно нахмурил брови, постукивая пальцем по стеклам приборов.

«Подача нормальная!» — девчонка раскрыла толстый журнал, торопливо называла цифры, как заученный урок.

«Здорово сработались, прямо настоящие артисты!» — подумал Викторенко, начиная по-настоящему злиться.

Смурый же принимал все объяснения всерьез, хмурил лоб, покусывая губы. Уверившись, что их надувают, Викторенко нетерпеливо ожидал, когда закончится прогулка по территории и они освободятся от ненужной опеки экскурсовода.

«Идемте, я покажу вам газовую скважину!» — Инженер сошел с асфальтированной дорожки и направился к подсолнухам. Костюм осыпала желтая пыльца.

Смурый старался не отставать от инженера, словно боялся пропустить что-то особенно важное. Викторенко шагал по необходимости. Силился вспомнить, когда пойдет автобус, чтобы не голосовать на дороге.

«Вот наша знаменитость», — инженер показал вдаль рукой, заторопился, как будто боялся опоздать на свидание. Дошел до переплетения труб. Запорные краны напоминали висящую гроздь винограда. «Положите руку, — предложил он Смурому. — Чувствуете удары! Идет газ!»

«Бьет, — воскликнул, не скрывая удивления, Смурый. — Труба горячая!»

«Горячая!»

«А вы разве не хотите послушать выход газа? — спросил инженер у Викторенко. — Давление в трубе, между прочим, сто двадцать атмосфер!»

Викторенко нехотя подошел к горбатому плечу трубы. Ладонь легла на металл и сразу ощутила тяжелые удары, будто снизу кто-то упорно бил по трубе молотом, все усиливая удары. Не сдергивая руки с шероховатой трубы, почувствовал, что жарко запылали щеки. Украдкой посмотрел на инженера, закипая злостью на себя. Инженер объяснял порядок очистки газа, который два бестолковых дурня, без пяти минут инженеры, обязаны были знать.

«Для сбора газа бурится не одна скважина, а целый куст. Иногда их бывает сорок, а другой раз и все шестьдесят. Все зависит от геологических условий. Работа на нашем комплексе только непосвященным кажется будничной, а на самом деле постоянно требует творчества и полной отдачи сил. Газ не терпит равнодушия и особенно мстит за панибратство и халатное отношение».

Викторенко начал жадно слушать, словно хотел вымолить прощение за свое глупое, мальчишеское поведение. Жалел, что пропустил многое из рассказа и не во всем разобрался как следует. Смотря на восхищенного Смурого, невольно ему завидовал: товарищ оказался умнее его, а самое главное — принял решение работать на комплексе. О себе он сказать этого не мог: пока не почувствовал притягательной силы нового дела. Казалось полной несовместимостью их специальность автоматчиков с добычей газа. Чтобы убедиться в своей правоте, спросил инженера:

— Вы какой кончали институт?

— Нефтяной. — Инженер вовремя опередил второй вопрос: — Не беспокойтесь, вам работа найдется. Автоматики у нас много, вы могли убедиться по приборам на пульте. А вдруг захотите автоматизировать весь процесс? Приборы и датчики возьмут на себя работу операторов, слесарей-сантехников и сменных инженеров. Это не фантастика, а реальное дело. Наша промышленность молодая. Нефтяники ведут свою историю чуть ли не с каменного века. Первобытный человек открыл, что черная жидкость может гореть, согревать не хуже дерева. К сожалению, у нас специалистов еще мало. Институты больше готовят нефтяников. Вот почему мы вынуждены учить у себя. Оператор, с которой я вас познакомил, пришла после окончания десятилетки. А по-настоящему ей надо еще учиться: Закончить институт или по крайней мере техникум. Добытчики газа начинают свою работу с операторов, а потом мы назначаем их сменными инженерами! — Неожиданно его лицо исказила, гримаса боли. Он прижал руку к сердцу и замолчал. Торопливо высыпал на ладонь из алюминиевого патрончика таблетку. Положил под язык.

Викторенко испуганно посмотрел на инженера. Молнией обожгла мысль: «Дядьку Моргуна свалил инфаркт. Инженер, видать, тоже не из крепкого десятка. А может, тоже на фронте был. Для каждого металла известны сроки старения, а для человека не вывели такой закономерности. Инженер сердечник. Как обманчива внешность — широкие плечи и фигура борца!» Неожиданно пришло решение: ни в какой научно-исследовательский институт он не пойдет, несмотря на приглашение. Место его здесь, на комплексе. Начнут они работать вместе со Смурым. Анатолий уже такой выбор сделал. В самом деле, почему не подумать о полной автоматизации всего производства? Разве он в детстве не зачитывался Жюлем Верном! Полет на Луну состоялся. Пушку заменила ракета. Юрий Гагарин первым облетел планету!

Справившись с сердечной болью, инженер извинился перед приезжим:

«Сердце прихватывать стало. Вроде бы еще рано! Уговаривать не буду, захотите у нас работать, сделаем запрос на ваш факультет. Приборы вы знаете. Будете работать инженерами КИПа».

…Викторенко стал считать диспетчерскую своей вотчиной, хотя и не сразу научился разбираться в запутанном переплетении цветных проводов. Но сразу же твердо усвоил, что газ можно отправлять в газопровод только с заданной температурой и влажностью. Эту заданность газовики назвали точкой росы. Ее-то и регистрирует самописец главного датчика.

В диспетчерскую неторопливо вошла пожилая женщина. Твердая походка не выдавала ее возраст, как не старили седые волосы, закрученные на затылке в тугой узел.

Викторенко в первый момент, занятый своими делами, не обратил внимания на вошедшую. Но, к его удивлению, женщина направилась к пульту. Что-то ей не понравилось, и она щелкнула пальцем по стеклу. Черная стрелка вздрогнула и метнулась словно в испуге в сторону. Особенно энергично женщина постучала пальцем по прибору, который Викторенко недавно заменил.

— По приборам стучать нельзя! — сказал инженер и осуждающе посмотрел на женщину. — И вообще посторонним тут делать нечего!

— Вы уверены, что я этого не знаю? — спокойно спросила женщина и внимательно посмотрела на Викторенко. — В первый приезд я вас здесь не видела. Недавно работаете?

— Шесть месяцев, но это к делу не относится. По приборам щелкать не надо!

— Мне нравится ваша горячность, молодой человек, но со мной вы бы могли быть повежливее.

— Я вас не оскорбил, а объяснил положение инструкции.

— С инструкцией я знакома… Даже имею к ней некоторое отношение. — Женщина заметила растерянность на лице очкастого оператора. А высокий молодой инженер по запальчивой молодости, готов был с ней сражаться до конца. «Развоевались вы, Калерия Сергеевна, — одернула женщина себя. — Инструкции не только надо разрабатывать, но и неукоснительно выполнять. Молодой человек прав!» Находясь ближе всех к приборам, она первая заметила, как нетерпеливо мигнула красная лампочка и вдруг ярко вспыхнула.

— Отказал перекачивающий насос на пятой нитке шлейфа, — сказала женщина. — Посылайте слесаря.

— Вы уверены? — пытливо спросил Викторенко у женщины, так и не разобравшись, кто она на самом деле.

— Уверена. Сходите и убедитесь.

Иван переглянулся с оператором и побежал в цех. При возможности он охотно брался за ключ и отвертку. Насос заменили, и он, причмокивая, начал работать, а Викторенко, вспыхнув от удачи, подумал о себе с законной гордостью.

Но радость охладил оператор.

— Дурень ты, Иван! Зря набросился на Калерию Сергеевну. Меня бы спросил, кто она.

— А мне все равно. По приборам никому стучать нельзя.

— Калерия Сергеевна из министерства. Приезжает из Москвы нам помогать! Училась у Губкина. Из первого выпуска Горной академии.

— Ученица Губкина? — Викторенко понял, что упустил возможность познакомиться с интересным человеком. Узнал бы об этом Антон Моргун, обругал последними словами.

4

Калерия Сергеевна продолжала считать себя сибирячкой, хотя последние годы жила в Москве, где ей не пришлось привыкать к холодным зимам. В этой очередной командировке на Украину она не могла примириться с тем, что выпадавший снег через день-другой смывался дождями. Наступало время бесконечной мороси и туманов. В слякотную погоду Калерия Сергеевна простудилась и затемпературила. В дни ее молодости подобную болезнь называли испанкой, потом окрестили гриппом, но суть осталась та же. Вспыхивающие эпидемии по-прежнему валили людей, вызывая массу самых разных осложнений.

В гостинице Калерия Сергеевна каждый день перед сном слушала «Последние известия» по радио и по сводкам погоды знала, что в Москве самая настоящая зима с ядреными морозами. Радовалась, что через день закончится ее командировка и, как только она сядет в поезд, сразу прекратятся все страдания.

Наглотавшись с утра лекарств, Калерия Сергеевна приехала в Шебелинку. Промысловикам требовалась консультация. Просматривая документы и геолого-технические наряды на бурение, она поняла, что совершила ошибку: приезжать ей не следовало, чувствовала она себя прескверно. Надо бы где-то прилечь, но об этом нечего было и думать.

В узком кабинете главного инженера промысла гулял синий дым. Калерия Сергеевна сидела, забившись в угол.

— Товарищи, прошу успокоиться, мы начинаем работу! — сказал главный инженер и постучал карандашом по столу.

Старший геолог, мужчина средних лет с тщательно зачесанной редкими волосами лысиной, подошел к развешанным схемам. Не повышая голоса, начал докладывать о бурении на новой площади. Срезанный прутик в его руке летал по структурной карте месторождения.

Присматриваясь к присутствующим начальникам служб, Калерия Сергеевна узнала одного из своих знакомых по предыдущей командировке — молодого инженера КИПа. Встретившись с ней глазами, Викторенко улыбнулся.

Калерия Сергеевна отметила, что молодой инженер за восемь месяцев заметно возмужал. По студенческой привычке носил клетчатую ковбойку, ворот не застегивал; вспомнила она и его фанатическую влюбленность, с какой он говорил о своем наставнике. Без труда вспомнила, что безногого инвалида звали Антоном, а вот фамилию забыла напрочь.

«Дядька Антон был влюблен в Губкина!» — вспомнились слова молодого инженера. Стоило ей произнести дорогую для нее фамилию, как память сразу перенесла ее к далеким годам собственной молодости. Двадцатишестилетняя гранильщица с фабрики впервые увидела Москву. А настояла на ее учебе бабушка Пелагея Сысоевна. Девушка не думала, что ее примут в Горную академию и там она осилит трудные предметы: математику, химию и геологию. Но настойчивость победила. Она не хуже других защитила диплом, и ей присвоили звание горного инженера по специальности бурение нефтяных и газовых скважин. И ее учителем, как и всего первого выпуска, стал Иван Михайлович Губкин. Иногда она доставала порыжевшую фотографию. Среди студентов Иван Михайлович. В белой рубашке с галстуком. Тогда она хотела стать сзади, во второй ряд, но ученый сказал:

«Калерия, садитесь рядом, — и пододвинул стул. — Для меня честь посидеть с женщиной — первым инженером-буровиком! Я радовался вашим успехам!»

Удобно расположилась вся группа, а фотограф где-то задержался.

«Что случилось, МКЗ?» — спросил Иван Михайлович, называя старосту курса по кличке, что означало — «Московское коммунальное хозяйство».

Казберуг, сверкая синеватыми белками глаз, с грузинским темпераментом воскликнул:

«Вах, почему подводит фотограф? Резать надо. Где мой кинжал? Просил его, как человека, не опаздывай, генацвале!»

Словно испугавшись страшных угроз, откуда-то сбоку вынырнул фотограф. На штатив установил деревянный ящик, выстрелил оглушительно магниевым зарядом, и осталась на память редкостная фотография.

Не забыла Калерия Сергеевна и последний вечер в институте. Собрались в аудитории напротив деканата. На столе бутылка кагора. Бутерброды с колбасой и сыром. Казберуг поднял стакан, чтобы произнести тост по поводу защиты дипломов. Неожиданно распахнулась дверь, вошел академик.

«Больно расшумелись, коллеги. В моей квартире слышны ваши голоса».

«Закончили учебу!» — сказал торжественно МКЗ.

За очками стекол озорно блеснули глаза: «Калерия, вот ключ от квартиры. На кухне, в шкафу, бутылка шампанского. Кажется, еще есть шпроты. Гулять так гулять по-настоящему!»

Громко выстрелила пробка шампанского. Иван Михайлович сказал:

«Должен признаться, я рад этой случайной встрече. Представилась возможность поговорить. Поговорить с вами как с равными. Так вот, товарищи инженеры, мне интересно знать, какие у вас планы? Где собираетесь работать?»

«Я еду в Грозный!» — встал по студенческой привычке из-за стола Попов.

«Хорошо, выбор одобряю. Но чем порадует нас староста?»

«Отправляюсь в Туркмению. Хочу пожариться на солнце», — ответил Казберуг и посмотрел в сторону девушки. Не заметив ответного взгляда, опустил голову.

«Туркмения должна открыть свои недра очень скоро. Я в это верю!»

«А я выбрала Чусовские Городки!» — сказала Калерия с гордостью и не обратила внимания на печальное лицо старосты, не веря, что он по-настоящему любит ее.

«Чусовские Городки тоже должны сказать свое слово, — сказал Иван Михайлович. — Нет еще полных данных для проведения замкнутого контура нефтеносной площади, но нефть должна быть!»

«Иван Михайлович, а куда бы вы еще порекомендовали поехать?» — спросил Попов.

«На Волгу. Я имею в виду Самарскую Луку. Там разворачиваются работы. Начали бурить возле Ставрополя. Товарищ Меркулов, а вы решили отделаться молчанием? Представьте, мне интересно знать, куда вас влечет!»

«Я еще не выбрал, — сказал задумчиво Меркулов, закручивая брючный ремень. — Хочется начать работу, где наверняка будет успех, будут результаты!»

«Успех в любом деле приходит во время работы, — сказал после недолгой паузы Иван Михайлович. — Надо уметь дерзать. Надеяться на себя. За чужой спиной всю жизнь прожить нельзя».

Калерии Сергеевне запомнилась встреча с Губкиным уже через несколько лет после окончания Горной академии. Приступили к разведке в Ишимбае. До зарезу требовался паровой котел, чтобы запустить буровую. Решили взять в Чусовских Городках. Двадцать пар лошадей тащили огромные сани с тяжелым грузом. Рядом шагала Варвара Носаль. А она, Калерия, как заправский возчик, размахивала кнутом, иногда сама бралась за постромки, чтобы помочь лошадям в трудных местах.

«Слышал о вашем подвиге, Калерия, — посмеиваясь, сказал Губкин после приветствия. — Не успеваю удивляться: первая женщина-буровик стала первой женщиной-извозчиком!»

«Иван Михайлович, вы лучше спросите, кем я не была. Бригадиром вышкомонтажников, снабженцем, кочегаром, электриком!»

«Стольких специальностей у меня нет. Могу вам только позавидовать».

«Иван Михайлович, мне все время хотелось узнать: когда вы советовали ехать на Волгу, вы уже знали, что там должны открыть нефть?»

«Калерия, я не предсказатель, а ученый. Когда началась работа в Чусовских Городках, я обратил внимание на известняки. Возраст известняков в Чусовских Городках и Ишимбае я определил как нижнеартинский, то есть одного времени. А вот нефть Самарской Луки указывала, что в Восточной нефтяной области, помимо верхнего артинского горизонта, существует еще более низкий горизонт в среднем карбоне. Стал изучать и заметил, что новый нефтяной горизонт имеет значительное простирание, ибо скважина около Ставрополя находится на расстоянии восьмидесяти километров от скважины возле Сызрани. Выходит, что нефтяной горизонт один и тот же. Вот и все. Сделать такое открытие под силу любому выпускнику с вашего курса. На Волге у Ставрополя открылась большая перспективная нефтяная площадь!»

«Так просто!»

Ниточка воспоминаний возвращала Калерию Сергеевну к разным случаям, давним временам. В Моздоке во время практики разместили студентов в сенном сарае. Прожили целую неделю. Неожиданно приехал Губкин на пролетке. А за ним на двух экипажах ответственные работники промысла.

«Наконец-то отыскал своих студентов, — радостно сказал Губкин, входя в сарай. — Не все сено еще съели?»

«За неделю все не съешь!» — ответил кто-то из ребят.

«Сколько вас здесь живет?»

«Восемь человек и Калерия!»

«Восемь человек, а письма я получал от одной Калерии. Восемь человек и Калерия, вы не мерзнете по ночам?»

«Иван Михайлович, холода еще не наступили», — сказал один из работников промысла.

«Вы сами тоже ночевали с моими студентами?»

«Я так думаю».

«Ну а я ночую сегодня здесь».

«Иван Михайлович, не обижайте нас. Мы приготовили вам номер в гостинице», — забеспокоился кто-то из начальства.

«А моих студентов можно обижать? Как не стыдно! Поставили ведро с водой в сарае и успокоились. Я ночую со своими студентами! Смотрите, — он строго погрозил пальцем, — а то ударятся студенты в бега!»

«Иван Михайлович, мы приехали работать. И в бега не ударимся».

«Все правильно. Но вы должны нормально отдыхать. Нефть — кровь индустрии. Чем больше мы ее отыщем, тем богаче будет страна. Я не представляю современной цивилизации без продуктов, в основе которых нет нефти. Нефть — топливо для автомобилей, самолетов, тракторов и сельскохозяйственных машин. Из нее получают искусственное волокно и каучук. Но пора со всей серьезностью поставить вопрос о развертывании газовой промышленности и открытии новых газовых месторождений».

«Иван Михайлович, это вы поручаете нам?»

«Вам и следующему поколению студентов нефтяного института. Работы непочатый край».

Калерия Сергеевна могла убежденно сказать, что встреча с большим и увлеченным человеком оставила неизгладимый след в ее жизни. А вот для молодого инженера-киповца учителем стал фронтовик. Учителя были разные, но каждый по-своему формировал характеры своих учеников. Взволнованная воспоминаниями, Калерия посмотрела в сторону Викторенко. Почему он вдруг нахмурил брови? Что не понравилось ему в выступлении старшего геолога? Она заставила себя внимательно прислушаться к докладчику.

Старший геолог все тем же ровным голосом настойчиво доказывал правоту выбранных точек для бурения, легко оперировал цифрами и сложными названиями.

«Изогипсы кромки», — машинально начала она повторять за геологом, стараясь поймать нить выступления. — «„Контур газоносности нижнего ангидридного горизонта“, „контур газоносности картамышской свиты“. О чем он говорит? Это давно всем известно. Почему умалчивает, что скважины 13 и 48 оказались пустыми?» Вскинула голову и снова встретилась глазами с молодым инженером. Показалось, что он умоляюще просил ее выступить.

— Вот и все, — сказал геолог и облегченно вздохнул. Неторопливо прошел к столу.

— Товарищи, — подвел итог главный инженер. — Расчеты Платона Кирилловича убеждают в правильности намеченных точек. — Он посмотрел в угол, где сидела Калерия Сергеевна.

— Можно мне? — спросил, поднимаясь резко, Викторенко. — У меня создалось впечатление, что Платон Кириллович собрался идти в наступление, не обеспечив себя разведкой. На мой взгляд, намеченные точки выданы наспех, без твердого обоснования!

— Викторенко, я не ковыряюсь в ваших приборах, — взорвался геолог.

— Мне кажется, — спокойно продолжил Викторенко, — нельзя ссылаться на одну интуицию, не подкрепляя ее данными сейсморазведки и промысловых геологических исследований. Но Платон Кириллович не показал нам ни одной диаграммы.

— Мои точки утверждены в управлении. Разве это не гарантия? — возразил старший геолог.

— Меня беспокоят две пустые скважины, — отпарировал Викторенко. — Их ведь тоже утверждали в управлении. А это выброшенные на ветер деньги!

— Деньги, ветер — слишком громкие слова, — вспылил старший геолог. — Какие у вас доказательства? Я готов выслушать любые замечания крупного специалиста, но представитель министерства, уважаемая Калерия Сергеевна, не сделала ни одного замечания. Она согласна с моими расчетами!

Калерия Сергеевна почувствовала устремленные на нее со всех сторон глаза. И в первую очередь требовал ее оценки нетерпеливый инженер КИПа. Машинально подвинула к себе схемы, технические наряды.

— Если нет ни у кого конкретных замечаний по докладу Платона Кирилловича, — объявил главный инженер, — то будем считать совещание законченным. Разберемся с представленными документами в рабочем порядке.

— Валентин Степанович, — тихо сказала Калерия Сергеевна. — Опасения инженера КИПа весьма серьезны. Скважины намечены без достаточного геологического обоснования. Я бы сказала, наугад. Такие скважины Иван Михайлович Губкин называл «дикими кошками». Думаю, что в наше время нельзя плодить «диких кошек». — Калерия Сергеевна почувствовала, как ее обдало жаром: температура, видно, поднялась от злости.

Викторенко не выдержал и громко зааплодировал.

Минуту помолчав, Калерия Сергеевна добавила:

— Считайте, что моя командировка в Шебелинку продлена на месяц.

 

Глава вторая

1

Огромная Обь сразу захватила Викторенко. После Северного Донца, зауженного по течению камышовыми плавнями и старыми дуплистыми ракитами, река казалась настоящим морем. Справа и слева за ее низкими берегами поблескивали огромные озера, они то соединялись между собой протоками, то лежали огромными чашами. Неожиданно для себя вспомнил объяснение учителя географии: «Тайга в Сибири перемежается с лесотундрой, а потом переходит в тундру. В тундре нет высоких деревьев-кедрачей и елей. Сильные холодные ветры и снежные бури заставили березки и ивки стелиться по земле: их короткие стволы похожи на узловатые веревки».

Картины за бортом самолета стремительно менялись: то зеленела травой тундра, то торчали чахлые ряды елей, то открывались завалы бурелома или песчаные отмели по кривулям незнакомых рек и ручьев.

Викторенко жадно взглядывался в незнакомую землю, постигая ее дикую красоту.

Летчик резко свалил Ан-2 на крыло. Ребята не удержались на скамейках. Выбираясь из-под навалившихся на него товарищей, Касьян Лебедушкин беспомощно хлопал вокруг себя руками и страдальчески просил:

— Мои очки, мои очки!

— Вот твои окуляры, — сказал с усмешкой Смурый и посмотрел на близорукого с некоторым превосходством. — Не полет, я вам кажу, а катание с «американских горок»!

Ребята рассмеялись. Отряхиваясь, поднимались с пола.

Викторенко продолжал лежать, растянувшись во весь рост.

— Дорогой метрик, тебе помочь или сам встанешь? — спросил весело Славка Щербицкий.

Викторенко захватил ладонь парня и с силой рванул к себе. Славка оказался на полу.

— А ты здоров, командир!

— Пока на силу не жалуюсь!

Викторенко понравилось, что к встряске все отнеслись весело, по-мальчишески.

«Скоро придется расставаться, — думал Викторенко, — растащат всех по разным конторам и подрядным организациям. Начнут вкалывать по своим специальностям: Гордей Завалий строить дома; Николай Монетов варить плети для газопровода; Славка Щербицкий монтерить; Николай Свистунов будет работать на кране; Погребной получит бульдозер; остальные ребята тоже по своим специальностям, а он со Смуром отравится на новый комплекс по переработке газа; труднее всего придется Касьяну Лебедушкину, если для него не окажется места в библиотеке».

Ан-2 развернулся еще круче, описывая круг. Разбросанные по земле домики с замшелыми крышами и черными срубами мгновенно охладили радость комсомольцев, вселяя беспокойство: поселок оказался маленьким. После второго разворота земля ушла куда-то вправо и широкая Обь скрылась за острыми зубцами елей.

Пробелов изрядно по полосе, самолет остановился. Из кабины вышли летчики. Высокий, с седеющими висками, надевая фуражку, сказал:

— Прилетели! Березово!

Викторенко вздрогнул от неожиданности. Был рад, что утомительный полет кончился и больше не будет укачивать в самолете, под ногами твердая земля. «Березово так Березово!» Но слово чем-то встревожило. Память не сразу подсказала нужную страницу из книги о Сибири. Почему он забыл? В Березове скважина дала газ! Он пристально посмотрел на Смурого. Тот раскидывал рюкзаки, стараясь докопаться до своего фанерного чемодана. Казалось, для него сейчас не было важнее дела. Викторенко чуть не взорвался. «Зря, — подумал о секретаре обкома комсомола, — зря не отметил значение Березова, не сказал, что скважина Р-16 стала легендой. А может, хотел сделать нам сюрприз, уверенный в нашей осведомленности? Наверное, так». И он с особым трепетным чувством ступил на неведомую землю, чувствуя себя больше, чем когда-нибудь, газовиком.

Ан-2 первый момент загораживал прилетевших от ветра, но стоило чуть отойти от самолета, как ветер начинал просекать одежду, морозя тело. Черным облаком повисли комары, пугая звенящим гулом многотысячного войска.

— Ветер будь-будь, — недовольно сказал Смурый, старательно запахивая плащ. — Выходит, нас никто не встречает. Ни оркестра, ни красных флагов.

— Медь оркестров расхолаживает, — поддел Монетов Смурого. — Мы приехали работать, а не удивлять своими физиономиями. Я так думаю!

— Правильно мыслишь, — поддержал сварщика Викторенко.

— Командир, я с тобой не согласен! — заспорил Гордей Завалий. — Душевный прием никогда не вредит. Не больно потратятся, если организуют нам праздничный обед. Как-никак добровольцы! — Сильно хлопнул себя по шее, раздавив насосавшегося комара. — Не знаю, найдутся ли еще дурни, кроме нас, отдавать себя на съедение этим кровопийцам?

— Гордей, не заводи бузу, — оборвал Викторенко. — Лучше осознай, куда мы прилетели. В Березово. Десять лет назад здесь получили газ! Первый газ Западной Сибири! Мы работой должны доказать, чего стоим на самом деле. А то, что мы добровольцы, подвига в том особого нет… На то мы и комсомольцы.

2

Перед зеленым «газиком» стоял невысокий мужчина. Часто затягивался папиросой, старался дымом отогнать комаров. Шевиотовый, в полоску пиджак и такие же брюки с пузырями на коленях. Незнакомец, видно, не обращал внимания на свою внешность, но побриться не забыл, щеки отливали синевой.

Комсомольцы с вещами прошли мимо мужчины, не представляя, куда им направиться с аэродрома. Могли спросить у летчиков, но они успели уйти.

— Командир, честное слово, лучше, когда встречают, — повторил со вздохом Гордей Завалий. — Пока ты отправишься в разведку, я, пожалуй, сосну. Вычитал в одной занятной книжонке, сон — лучшее лекарство, а особенно если прихватить минуток шестьсот после обеда.

— Есть среди вас Викторенко? — крикнул вслед парням незнакомец в кепке.

— Я Викторенко! — командир отряда оглянулся, полагая, что перед ним шофер «газика».

— Правильно передал секретарь обкома, самый высокий! — сказал шофер. — С прибытием. Будем знакомы, Лунев Евгений Никифорович. Начальник объединения по добыче газа. Объединение есть, а техники не хватает. Прикатил за вами на своем «бобике». По очереди всех переброшу до гидропорта, а там на крылья — и в Игрим. Как первое впечатление?

— Комаров страсть! — сказал Смурый и звонко хлопнул себя по лбу.

— В самом деле, комаров много, — подтвердил Викторенко, внимательно разглядывая человека, которого принял за шофера.

— Комары своих не трогают, — Лунев хитро улыбнулся, в притененных кепкой глазах мелькнули веселые искорки. — Привыкнете. Сейчас пообедаете в столовой. Там наши девчата уже все приготовили. И в гидропорт. За пять рейсов всех перевезу. А до Венеции лететь час!

— Куда, куда? — наперебой раздались удивленные; голоса.

— В Венецию. Так у нас окрестили Игрим. Сами убедитесь, сравнение точное.

— А я плавать не умею, — промолвил Касьян Лебедушкин. За толстыми стеклами очков метнулись испуганные глаза.

— Плавать научат.

— А газ-то есть в Венеции? — спросил нетерпеливо Смурый, которому показалось, что начальник объединения специально затеял игру с переодеванием. Наверное, сам никогда не расстается со шляпой, ходит в белой отглаженной рубахе, при галстуке. На дверях кабинета табличка: «Прием посетителей по личным вопросам по средам и пятницам, от семнадцати до восемнадцати часов».

— Наше месторождение подает газ на Урал. До Серова дотянули газопровод.

После трех дней сухомятки в Тюменском аэропорту обед показался особенно вкусным. Командовала в столовой секретарь комсомольской организации. Она же забрала у ребят учетные комсомольские карточки.

— И вам хорошо, и мне спокойнее, — шутила девушка. — Не забыли, как меня звать? Галя Селиверстова. Ну а вас всех сразу не запомню. Вы для меня отряд. А отвечает за вас Викторенко.

— Не согласны, — возразил Завалий.

— С чем не согласны?

— Не согласны, что за всех отвечает Викторенко. Каждый за себя отвечает.

— Точно, — поддержал Славка Щербицкий. — Мы ж не детский сад. Работнички к вам приехали.

— Ну хорошо, хорошо, — согласилась Галя, не понимая, шутят ребята или говорят всерьез. — Пусть каждый из вас теперь будет представлять целый отряд.

— Ого, — вступил в разговор Монетов. — Секретарь обкома говорил, что вам в область надо пятьсот отрядов. А сейчас, выходит, потребуется только четыреста семьдесят пять. Нас-то двадцать пять.

Тут уж Галя совсем растерялась и вопросительно посмотрела на Викторенко. А тот будто только того и ждал. Медленно поднялся и вдруг скомандовал:

— Разговоры отставить. По четыре человека разобраться и следовать в порядке очереди в машину начальника объединения.

Теперь на какое-то мгновение растерялись харьковчане, но, заметив все-таки улыбку на лице Викторенко, разом зашумели:

— Ну, ты даешь, командир.

— Ну, Славка, ну, Гордей, покажет вам теперь Викторенко.

— Есть командир — есть и отряд.

— Иван, а мы тебя не зря выбрали.

Когда немного угомонились, Викторенко подошел к Гале, поблагодарил за встречу, просил, чтобы не обижалась на них, и пообещал, что и он и хлопцы будут самыми дисциплинированными комсомольцами Березовского объединения. Галя пошла вместе с ребятами, потому что решили, что машина будет их подбирать на дороге. А первым рейсом отправили вещи и Николая Монетова.

Гидропорт оказался крошечным домиком, срубленным из еловых плах в потеках янтарной смолы. От него вниз с высокого берега сбегала тропинка к самому урезу Оби. Течение раскачивало громоздкий плот. Бревна шлепали по воде, и по сторонам дробью разлетались брызги.

— Вот и наша стрекоза, — Лунев показал на крайний самолет, стоящий на поплавках около красного буя. — Счастливого пути! Еще встретимся.

— Не знаю, как Викторенко, а я лично буду вам всегда рад, Евгений Никифорович, — Смурый протянул Луневу руку на прощание. — Фамилия у меня редкая: Смурый, зовут Анатолием. С Викторенко кореши. Из Шебелинки прямо к вам. Считайте, получили двух хороших инженеров.

— За двух инженеров я два дня боролся. И, как видите, одержал победу. А то отправили бы отряд другим курсом, — весело парировал начальник объединения. — Себя в перевозчики предложил, чтобы удостовериться, не умыкнули ли вас по дороге.

Викторенко со Смурым переглянулись. Сказать ничего не успели: моторная лодка прибуксировала самолет. Парни поспешили шагнуть на плот, и бревна сразу скрылись в воде.

— Лебедь, давай руку, — скомандовал Николай Монетов побледневшему Лебедушкину и, поддерживая, заставил его шагнуть в воду.

— Утону! — испугался библиотекарь, но Николай ткнул его в бок кулаком и угрожающе сказал:

— Ты пузыри не пускай! А то начальник объединения подумает, что приехали одни желторотики. — И, как мешок с картошкой, забросил Касьяна в открытую дверь самолета. Все парни заняли свои места в салоне.

Летчик, высунув голову, громко крикнул, подражая знакомому капитану парохода:

— Отдать кормовой!

Ан-2 отвалил от плота. Течение сразу подхватило и понесло его вниз по реке. Взревел мотор. Самолет пронесся на поплавках по воде и взлетел. Правый поплавок, залитый водой, перетянул. Но вода вылилась, и летчик выровнял машину.

Касьян Лебедушкин, от страха не открывал глаза, мысленно тонул несколько раз. Но помнил об отрезвляющем ударе Николая Монетова и молчал.

Викторенко неотрывно смотрел в окно и не заметил, как заснул. Разбудил своим храпом Смурый. Командир испуганно уставился в круглое окно, боясь, что пропустил что-то важное. Но впереди была вода. Ветер гнал высокие волны с белыми барашками в сторону далекого берега.

Самолет снова накренился и пошел по кругу.

Ан-2 приземлился на воду и подрулил к плоту. Волны ударялись о торцы бревен, окатывали водой спускавшихся по лесенке парней.

Викторенко почти у берега плюхнулся в воду — подломилась доска.

Встречавший протянул руку, помог выбраться из воды. Окая, сказал:

— Есть такая примета: кто купался в Сосьве, останется на Севере. Кузнецов, начальник газового комплекса.

— Викторенко.

— Знаю. Вернее, догадался. Вместе будем работать.

— Выходит, так! — подтвердил Викторенко, а про себя отметил: видно, и впрямь Лунев боролся за двух инженеров.

3

В Игриме всех ребят разобрали по разным местам, но для членов отряда Викторенко по-прежнему был командиром.

По воскресеньям, если удавалось, отряд собирался в полном составе в столовой. Смурый окрестил сходки «чаепитием за круглым столом». Парни научились по-северному пить крепкий чай и приканчивали по десять-пятнадцать больших чайников. За чаепитием обменивались новостями, рассказывали о работе. Иногда на чаепития приходили с новыми товарищами.

Понемногу постигали: все, что делалось в этом краю, делалось впервые. Впервые открыли газ; впервые построили поселок; впервые провели газопровод; впервые подали газ на Урал. Постигали и другое — суровая природа Севера каждый день испытывала на прочность: бурили ли новые скважины для получения газа или прокладывали лежневку через топкие болота к нехоженым местам. Проверялось мужество людей и крепость машин.

В первые дни не было житья от комаров.

— Венеция, — досадливо тянул Смурый и показывал красную ладонь с раздавленными насекомыми. — Послал матери письмо: вместо листа горсть комаров. Получил ответ — все поняла.

— Зря пугаешь!

— Не хотел, а приходится. Сказать тебе новость? Жорка-то Погребной — тю-тю! Убежал. Вот тебе и доброволец!

— Нашелся, значит, дезертир, — на скулах Викторенко заиграли желваки. Он мог признаться, что ему сразу не понравился щеголеватый парень. В поезде и самолете не расставался с пилочкой для ногтей. Иван пытался вспомнить что-то другое, но не мог. — Значит, теперь нас двадцать четыре человека.

— Скажи, Иван, и тебе не снятся вишневые садочки?

— Выкупайся в Сосьве — перестанут сниться.

— Да ты не бойся, я не убегу. Да и Погребной не сбежал, а перевод себе устроил в Тюмень через какого-то родственника. Скажи, зачем прибор в балок тащишь?

— Помозговать хочу, — ответил Викторенко, а потом, о чем-то подумав, невесело улыбнулся и сказал: — На щите он показывает точку росы — влажность и температуру, с которой мы посылаем газ. Может, он будет определять и наше состояние.

— Нас с тобой будет проверять?

— И нас тоже.

Молодые люди подошли к своему балку. С выбитыми досками, промятой крышей, вагончик мог рассказать о тряской езде по железной дороге, а потом об утомительном путешествии на барже по Оби до Сосьвы. Многие находили в нем приют, пока не получали жилье. Викторенко снова вспоминал о Погребном. Два месяца продержался. Хлопнул размашисто рукой по шее. Попадись ему сейчас этот Жорка, влепил бы ему: «Смывайся! Но имей мужество посмотреть в глаза товарищам, с которыми отправился в дорогу!»

Он шагнул через порог. Знакомая тесная комната. У стены маленький столик. Над ним набор инструментов: отвертки, плоскогубцы, паяльник. Стоило разложить на столе инструменты, дотронуться отверткой до первого винта, и он успокаивался. Так было всегда, но сейчас почувствовал: не снять напряжение.

В балке Смурый сразу забрался на койку. Протяжно зазвенели пружины. Викторенко присел к столу. Увидел на нем велосипедный звонок, который Смурый всюду таскал за собой. На тихих улочках Андреевки Смурый всегда появлялся на велосипеде. На раме сидела Ася, синеглазая красавица с толстой косой. Иван подергал рычажок, и резкий, тревожный звон заметался по маленькой комнате.

— Не дразни! — Смурый соскочил с кровати, вырвал звонок.

— Разве я тебе дразню? Звонок будет виноват, если ты сорвешься домой?!

— Этого не случится, командир!

Приезжим парням скоро пришлось убедиться, что на сибирской земле все отпускалось без меры, с лихвой. Пошел дождь — на неделю. Без времени в августе вдруг повалил снег.

Дорога к комплексу стала глубоким ручьем, а тундра — морем, где далекими суденышками плавали макушки мочажин, перевитые низкорослыми березками и виками. Низкое небо с черными тучами перечеркивали стаи летящих уток и гусей. Ночью птицы часто налетали на горящий факел над высокой трубой комплекса и сгорали.

От воды спасали высокие резиновые сапоги. Намокшие спецовки и брезентовые куртки не успевали просыхать и гремели, как стальные доспехи рыцарей.

Из Березова, где обосновалось объединение по подаче газа, приезжало начальство на катерах и моторных лодках.

Инженер с черными усами, прямой начальник молодых инженеров, требовательно спросил:

— Викторенко, а где уха?

— Не научился ловить рыбу, да и времени нет!

— Чем же это вы заняты?

— Работой.

— До вас инженер все успевал. Работал и ловил рыбу.

— Возможно, но приборы он запустил. Вы знаете, какое мы приняли со Смурым хозяйство?

— Он тоже так говорил!

«Может, и в самом деле заняться рыбалкой?» — возвращался несколько раз Викторенко к разговору с инженером объединения, но не хотел, чтобы подумали, будто подмазывается к начальству.

Возвращаясь с работы, Викторенко выходил к реке. Огромная труба газопровода сбегала с крутого берега и ныряла в воду. Пока на приборах не падало давление, в далеком Серове получали газ. Он со скоростью курьерского поезда мчался по трубам, чтобы обогревать доменные печи, котельные и сгорать под конфорками на кухнях в жилых домах. Иван испуганно посматривал на берег. Вода все глубже вгрызалась в него, готовая обрушить сотни тонн земли вместе с высокими соснами вниз. Если это произойдет, трубопроводу несдобровать. Своей тревогой он ни с кем не делился, боялся, что старожилы поднимут его на смех. Трубопровод проложили через реку не вчера, и надо надеяться, что в это половодье с ним ничего не произойдет.

Однажды Викторенко заговорил об этом со Смурым.

— Всюду ты лезешь, Иван. По штатному расписанию четко определено, чем мы должны заниматься. Нам приписана автоматика, а труба газопровода имеет своего хозяина.

— А вдруг вода сорвет трубу?

— Не изводи себя по пустякам. Нервы надо беречь.

— Нервы у меня крепкие.

По лестнице кто-то громко затопал сапогами. Дверь балка распахнулась, и показалась голова широкоплечего парня с рыжей бородой. Заметив Викторенко, он весело хохотнул, обнажая редкие зубы:

— Здорово, крестник. Земля в самом деле круглая. Сказал, от Егора Касаткина не уйдешь! — И протянул руку. В маленькой комнате потянуло перегаром водки.

— Пожаловал, золото?

— Гребаешь руку подать?

Викторенко еще раздумывал, как ответить на приход Касаткина, а Смурый отрезал:

— Убирайся!

— Ты не кричи, дохлик. Выметаться вам придется. Егор Касаткин женится. Балок мой. Комендант сказал. А вы своих потесните. Даю вам на сборы один день. Адью! Пригласительных билетов не успеют напечатать, как принято в лучших домах Лондона. На свадьбу Егора Касаткина вас приглашаю. И Надюха моя будет рада интеллигентам. Посмотрите, как у нас веселятся. Я весь магазин покупаю. От души попьем и погуляем. Так что освобождайте балок для молодых!

4

Лунев не спеша отошел от стола. Как всегда перед непогодой, болела раненая нога. Литой дробью капли дождя били по стеклам. Форточка вызванивала колокольчиком, а нижнее стекло, необмазанное, глухо басило. Он поежился. Показалось, что сырость проникла в кабинет, еще немного — и начнут мерзнуть руки.

Недавно на самолете он облетал все три Оби — Большую, Тогодскую и Малую. На пристанях штабеля труб, крепостные стены из мешков с цементом. Десяток буксиров с баржами, да почти столько же пароходов не справятся с этими грузами до того, как прижмут морозы.

В прошлом году морозы ударили в первых числах сентября. И по всем рекам вмерзли пароходы и самоходные баржи. В поселках люди остались без продуктов, а экспедиции потеряли для работы лучшее время — зиму. Сейчас беспокоил его Таз. Надо бы залететь туда. Разведочная скважина давно подтвердила, что открыто новое месторождение. Ямальский окружном партии предложил газифицировать ненецкий поселок и рыбозавод. Пятидесятикилометровый газопровод мог стать к тому же испытательным полигоном. Но работа затянулась. Бригадир Семериков оказался не в меру ленивым. Появлялся в Игриме с опухшим, заспанным лицом и надоевшей всем присказкой: «Восьмерка крутится — и порядок!» «Надо менять Семерикова, — озабоченно подумал Лунев. — Моя вина, что он задержался в Тазу!»

Лунев пододвинул к себе толстую тетрадь. Называл он ее по-разному, но чаще всего рабочим дневником. Перелистывая страницы, снова переживал все свои разлеты и встречи. Иногда среди торопливых записей попадались рисунки и карикатуры. Включил настольную лампу. Широкий круг высветил крышку стола и лежащие документы на подпись. После недельного отсутствия почувствовал себя в кабинете посторонним человеком, которому надо все вновь обживать, привыкать к креслу, стоящим вразброс телефонным аппаратам и бумагам.

В Игриме, на комплексе, Лунев встретил Викторенко. Кузнецов хвалил молодого инженера. Лунев ругнул себя, что в течение года не удосужился поближе познакомиться с молодым специалистом, хотя в дневнике есть запись: «Викторенко Иван Спиридонович — инженер». И рисунок: на телеграфный столб посажена голова, а по бокам шесты-руки.

— Принесите личное дело Викторенко, — передал Лунев по селектору и раскрыл блокнот, который передал ему Викторенко со словами: «Если разберетесь в моих каракулях, почитайте. Заметки по производству!»

С первых же записей Лунев почувствовал, что автор разбирается в производстве как настоящий газовик. «Вот тебе и киповец», — удовлетворенно подумал Лунев. Тут же дорисовал телеграфному столбу длинные ноги, а в руки вручил пику. «Нет, Викторенко не Дон-Кихот, — подумал с усмешкой. — Воевать с мельницами не будет. А вот ноги у него журавлиные, далеко пойдет!»

Секретарша принесла личное дело Викторенко.

Лунев открыл папку. Фотография. Упрямый взгляд. Лунев вспомнил, как пятнадцать лет назад, после окончания нефтяного института, с первой стипендии купил клетчатую ковбойку. Викторенко на снимке в такой же рубахе. Ворот по-мальчишески расстегнут. Галстука, видно, не терпит!

— Что же ты предложишь мне еще, Викторенко? — громко спросил он, задавая самому себе вопрос. — Какие трубы надо менять в абсорберах?

— Евгений Никифорович, вы не заняты? — динамик принес голос главного инженера. Тонкачев с Луневым когда-то учились на одном факультете, но на людях и в служебной обстановке обращались друг к другу официально.

— Заходите, Юрий Иванович, вместе посумерничаем. Сейчас чай закажу. Саратовские все известные водохлебы.

— Что правда, то правда. К чаю бы черных сухариков.

— Солдатских, ржаных. Сейчас бы погрыз их с удовольствием. Горячую кашу не каждый день приволокут в окоп, а сухарь всегда в кармане. Пожевал, водичкой запил — сыт на неделю.

В кабинет вошел Тонкачев. Невысокий, узкоплечий, похож на подростка. Зачесанные назад волосы торчат хохолком. По дороге к столу успел взглянуть на лежащие газеты и даже полистал «Огонек».

— А я с новостью, Кузнецов сейчас передал: новые инженеры отработали всю автоматику.

— Один из них Викторенко. Да?

— Викторенко и Смурый!

— Викторенко мне приглянулся. Кстати, прочитай его блокнот, передал свои заметки. Настоящий газовик. Хоть сейчас назначай сменным инженером или начальником комплекса. Справится! Выкладывай вторую новость. С одной ты бы не явился.

— Из Таза передали. Монтажники произвели обвязку и могут сдавать скважину в эксплуатацию. Получит поселок газ.

— Наконец-то двинулось, — облегченно сказал Лунев. — Я думал, придется снимать Семерикова. Трубу тянули почти год. Забыл тебе сказать, вчера пролетал над Тазом. В губе две самоходки. Надо с речниками ругаться. Зима на пороге!

— Да, потянуло на холод.

— Придется лететь в Таз. Кстати, приму трубу. Что ни говори, а газ нужен всем. И на Ямале, хоть это и край земли.

Он медленно отошел от стола. Нога разболелась не ко времени.

— Надо бы с трактористами поговорить, Юрий Иванович. Раскатывают по тундре по-варварски. Землю уродуют. А она здесь особенно ранима. Плодородный слой не толще фанеры. Каждого лихача тракториста наказывать надо, а ретивых охотников судить.

— Да, пустыня нам не нужна, а тем более нашим детям!

— Спасибо, что понял. Захвачу-ка я с собой Викторенко. Хочу рассмотреть журавля вблизи.

Викторенко обрадовался полету. Представилась возможность познакомиться с новым местом.

Ан-2 летел долго. Викторенко беспокойно поглядывал в окно. Все те же озера и тундра. Не сбился ли летчик с маршрута? Но рядом сидящий начальник производственного отдела, угрюмый мужчина с теплым шарфом на шее, совершенно не реагировал на многочасовой полет. Правда, он как плюхнулся в кресло, сразу же начал глотать таблетки.

При очередном развороте самолета солнце ослепило Викторенко. Он зажмурил глаза. За первым виражом самолета последовал второй и третий.

— Викторенко, просыпайтесь, Таз! — сказал покровительственно Лунев, полагая, что молодой спутник уснул.

На берегу залива стояли бревенчатые дома с черными срубами и деревянными крышами. Но сейчас они меньше поразили молодого инженера, чем при подлете к Березову. За последнее время он успел полетать по служебным, по комсомольским делам, видел разные поселки, где стояли такие же дома, похожие друг на друга, как близнецы: морозы и дожди довели до черноты бревна срубов, отчего они казались столетней давности.

Но этот рыбацкий поселок отличала от других высокая закопченная труба котельной.

На пороге дома приезжих прилетевших поджидал бригадир монтажников Семериков. Посасывая папиросу, стряхивал пепел ударом пальца на землю. Лохматая собачья шапка сбита на затылок, из-под нее выбивается спутанный чуб, закрывая правый глаз.

Из-за спины бригадира высовывал голову черноволосый ненец в просторной малице, перетянутой в поясе широким солдатским ремнем с медной пряжкой. Под правой рукой нож с костяной ручкой в ножнах.

— Семериков, ты с кем нас встречаешь? Сэвтя? Здравствуй!

— Однако, здравствуй, — ответил ненец и с достоинством протянул руку.

Семериков с неудовольствием смотрел на начальника производственного отдела Мишина и на длинного незнакомого парня.

— Я Тонкачева ждал. Обвязку закончили, трубопровод протянули. Теперь, как говорят, гуляй, Вася! Считай, год разбоем занимались в болотах.

— Чем, чем? — переспросил Лунев.

— Комаров колотили.

— Насушили?

— Чего?

— Комаров. На сушеных комаров большой спрос!

— Комаров нет, а вот рыбкой расстарались.

Ненец старательно закивал головой.

Семериков всегда разыгрывал из себя простачка. Прищурив хитрые глаза, смотрел на Викторенко. Замучил вопрос: что за парень?

— Семериков, забыл познакомить тебя с моими товарищами, — сказал Лунев. — Мишина ты должен знать. Молодой инженер — в командировке его помощник. Опрессовку провели?

— Все в ажуре.

— Викторенко, — Лунев остановил взгляд на высоком спутнике, — будет эксплуатировать ваш газопровод.

Викторенко хотел сказать начальнику объединения, что его дело — приборы и автоматика, но Лунев, подняв руку, его остановил и сказал:

— Растущий специалист.

— Понятно, — недовольно протянул бригадир и почесал затылок. Тут же подумал: инженер будет стараться искать недоделки, чтобы выслужиться перед начальством, и Мишин тоже кого хочешь замучает.

— Ань-дорова-те! — снова поздоровался Сэвтя и ладонью с прилипшей рыбьей чешуей показал на мешок. — Сэвтя рыбу притащил. Абурдать надо!

— Обедать пора, — согласился Лунев. — Абурдать — есть, обедать. Запоминайте, Викторенко. Сэвтя, сколько тебе за рыбу?

— Ай-я-яй, Никипор! — покачал обиженно стриженой головой рыбак. — Я угощаю, однако. Уху варите. Ты, однако, приходи ко мне. Чайку попьем. Помнишь, сколько мы с тобой чайников ополовинили?

— Восемь, я считал.

— Девять, однако.

— Врач помог жене?

— Родильный дед приходил. Лепешек горьких насовал. Баба сразу встала. Болеть худо: рыба шла!

— Евгений Никифорович, сегодня отдыхайте, — сказал бригадир. — День стал короче воробьиного носа. А завтра на трубу. Я сейчас займусь ухой. Нельма. На земле такой ухи не попробуешь!

— Разрешите мне прогуляться по поселку, — сказал Викторенко. — Я и на трубу взгляну. В повара не гожусь!

— Прогуляйтесь, но не опаздывайте к столу! — сказал Лунев.

«Не терпится „дылде“ выслужиться, — неприязненно подумал Семериков. — Пусть померяет болота. Ноги как ходули!»

За домом Викторенко наткнулся на островерхий чум, натянутый продымленными шкурами. Языки костров зачернили до головешек острые концы кольев.

С залива дул холодный, пронизывающий ветер. Иван невольно поежился. Стоило сойти с дощатого тротуара, под ногами запрыгала травянистая земля. Вспомнил, как на прошлой неделе прошагал десять немеренных километров к больному Касьяну Лебедушкину. Библиотекарь — теперь маляр — решил в свой выходной день выкрасить столовую трассовиков, где работал Николай Монетов. По дороге угодил в болото. Когда закончил работу, понял, что простудился. Трассовики оставили его у себя.

Фельдшер, молодая девушка в белом халате, удивленно встретила командира отряда, когда тот выложил накупленные в аптеке лекарства. Рыжие веснушки на ее лице блестели, как звездочки.

«Хорошо, что вы так заботитесь о своем товарище. Но лекарств у меня хоть отбавляй. Кстати, что-то не слышала вертолета. На чем вы прилетели?»

«А я пешком».

«Пешком?»

Он не стал объяснять симпатичной девчушке, что и обратный путь проделает подобным же образом: не добился от летчика, когда тот залетит к трассовикам.

Иван не забыл свои детские походы в лес с плетешкой, когда каждый найденный гриб заставлял учащенно биться сердце. Фельдшерица тоже радостно всплеснула руками, когда Иван выложил на стол десятка два грибов.

Он и сейчас не удержался и начал выискивать среди травы подберезовики. Они не стояли, как их собратья, хвастливо на длинных ножках, а едва выглядывали из мха, как из спальных мешков.

Озеро открылось сразу, готовое каждую минуту перелиться через низкие берега. С залива продолжал дуть холодный ветер и гнал по воде волны. Труба плавала на воде, и от ударов волн дрожала, как в ознобе.

«Что же озеро-то не обошли?» — подумал Викторенко. У них в Игриме переход через реку был вызван необходимостью. А здесь? В памяти всплыло заспанное лицо Семерикова.

Викторенко начал обходить озеро по тонкому берегу и оказался у залива. Недалеко от берега на якорях стояли баржи. На каждой знакомые башни абсорберов.

— Ну что, углядел, разведчик? — спросил Лунев Ивана. — Да ты грибов набрал! Ну и пострел. А у нас: уха готова. Удалась на славу!

— Танцует труба.

— Слышал, Семериков? — сказал Лунев. — Мишин, вы отправляли пригрузы?

— Для такой трубы нет пригрузов, — начальник производственного отдела неловко повернул голову в сторону Лунева. — Я вам докладывал.

— Труба не имеет права плавать! Вы это не хуже меня знаете, Семериков.

Бригадир сокрушенно вздохнул. Ароматный запах ухи давно раздражал его. Не грех бы выпить, но при Луневе лучше не заикаться. Семериков догадывался о страданиях и начальника производственного отдела: «Не увязывался бы за начальством, постучали бы стаканами».

— Боюсь, что лед сомнет трубу, — продолжал озабоченно Викторенко.

— Ты прав, Иван, — Лунев неожиданно назвал инженера по имени. — Зимой с трубами будет легче — протянем вторую нитку. Баржи с абсорберами видел? В прошлом году Пур обмелел, здесь застряли. Вот так и трубы приходится ждать.

Викторенко представил себе карту Ямала. Раньше бы он запутался в названиях поселков и речек, а теперь успел их запомнить.

— Завели разговор, — спохватился вдруг Лунев. — А уха стынет!

— Выходит, баржи стоят второй год?

— Здесь все возможно. Бывает, что грузы ждем пять лет. Причин разных много: то реку перенесет песком, то задует пурга, то рано рухнет зимник, — сказал задумчиво Лунев. — А время ведет свой счет. Хозяйственники это знают. Семериков, а ты что стоишь, как засватанная невеста? Садись к столу. Сам варил, а есть не хочешь? Великолепная уха!

После жирной ухи долго пили крепкий чай. Каждый заваривал себе в кружку.

— Все вы правильно подметили, — сказал бригадир, обращаясь к Викторенко. — Да ведь зимой трубы-то тянули. А под снегом не угадаешь, где озеро, где болото.

— Не лукавь, — резко сказал Лунев. — Когда договорились о том, что перенесете трубу? Забыл?

— Помню, был разговор. — Семериков достал пачку папирос и постукивал по ней пальцами. — О чем разговор — долго ли сварить новые плети.

В комнате гудели комары. Сидящие за столом больше отмахивались от них, чем пили чай.

— Погасите свет, — распорядился Лунев. — Добавку можно съесть и без праздничной иллюминации. Мишин, в шахматы играете?

— Раньше играл.

— А вы, Викторенко?

— Не забыл.

— Правильно делаете. Играть надо постоянно, хорошая тренировка мозга. Такая гимнастика особенно нужна газовикам. Промышленность новая, а задачи большие. Готовых решений нет, а шахматы учат логически мыслить! — Взял с доски две фигуры и отвел руки за спину. — Викторенко, угадывайте.

— В правой.

— Везучий. Вам Викторенко играть белыми. Пожалуй, я прилягу в своей комнате, — Лунев, прихрамывая, направился в соседнюю комнату.

Викторенко щелкнул выключателем и сделал первый ход.

— е2 — е4.

А потом в темноте отбивался от наседавших комаров. Включая свет, старался запомнить расположение фигур на доске, чтобы увереннее атаковать противника. На соседней койке лежал, завернувшись с головой в одеяло, Мишин.

— Викторенко, что медлите? Ходите! Все равно всех комаров не перебить! А шахматную доску надо знать, как свое производство!

 

Глава третья

1

Природа уже начала перекрашивать листья на стелющихся березках и ивках, и они стали пылать, как осколки солнца. А травы в тундре увядали, серебристый ягель темнел. Чернотой наливалась вода в озерах, пугая холодом.

Викторенко возвращался с комплекса и вспоминал, как в ноябре прошлого года летал в Киев на совещание в ЦК комсомола Украины. Кузнецов разрешил ему в счет отпуска на неделю заскочить к матери. В Андреевке тополя и ясени уже сбросили листья. В некоторых садах еще жгли сушняк, и над кострами гуляли медово сладкие дымы. В домах пахло антоновкой. Мать суетилась, старалась повкуснее накормить своего сыночка, До работы не допускала. С трудом уговорил ее, что за хозяйскими делами отдыхает.

После дожинок, как всегда, село гудело от звонких песен и музыкантов. Шли свадьбы. Мать не удержалась от слез, что сын до сих пор не приглядел дивчину. В какой-то момент так захотелось Ивану остаться в родной хате. Будто не было никакого Игрима… А зачем тогда в Киев прилетал? Есть, есть Игрим. Есть ребята, которые ждут. Есть новая для него земля…

Иван нагнулся и потрогал тоненькую веточку березы. Маленькие листочки как желтые капельки. Нет здесь буйства зелени и цветов, как в родной Андреевке. Но ведь это тоже его земля. Матери это понять трудно.

Неожиданно Иван увидел на тропе незнакомую девушку. Она прыгала на одной ноге, как будто играла в классики. Чулки спущены ниже колен, как у школьницы. Он решил не обгонять ее, чтобы не напугать внезапно своим появлением. Откуда она появилась?

Показалось, что по тропинке шла Ася. Прикатила из Андреевки к Смурому. Шевельнулась зависть. Плохое чувство, но он не мог с собой ничего поделать. Сейчас он готов признаться, что Ася ему нравилась. Он мечтал, что ни Анатолий, а он когда-нибудь будет катать ее на велосипеде по селу. Да и мать писала, что после его отъезда Ася заходила к ней.

— Ой! — испуганно вскрикнула впереди девушка.

Викторенко не заметил, где потерял ее из виду. Увидел, к своему удивлению, лежащей на земле.

— Вам помочь?

Девушка незнакомая. Брови нахмурены. В глазах страх: она не знает, как поведет себя высокий парень.

Упершись ладошкой в сухую хвою, девушка быстро поднялась, озабоченно отряхнула платье. Покусывала губы. Солнце прожгло ее волосы, и они запылали, как желтый подсолнух.

— За корень зацепилась! — Незнакомка смутилась. — Каблук сломала. — Сбросила с ноги туфлю. — Вот, смотрите! — Глаза затуманились слезами. — Как пойду?

Викторенко улыбнулся, хотя девушка и не заговорили по-украински.

— Дойдете без каблука.

— Прыгать, как воробей?

— Обопритесь-ка на мою руку. Вы коленку разбили, вся в крови.

— Почему я такая бестолковая? — немного успокоившись, сказала девушка. — Меня послали к Викторенко, а он ушел. А завтра где найду его? Каблук сломала. Не надевать же мне резиновые сапоги. Вы знаете Викторенко? Как он выглядит?

— Как вам сказать, — неопределенно пробасил инженер. — Одни его терпят, другие не переносят… Женщин боится… По-моему, глуповат!

— А как он выглядит?

— Высокий… руки длинные… Фигура волейболиста… Похож на меня.

— На вас? — Девушка захохотала и долго смеялась. Но заметив, что лицо незнакомца стало строгим, сказала: — Простите, пожалуйста, смешинка попала! Вы кем работаете?

— Слесарем.

— Сказали, здесь Венеция.

— Конечно, Венеция. Река Сосьва и комаров тучи.

Девушка испуганно провела рукой с зажатым в ней сломанным каблуком по лицу.

— В Венеции есть сапожная мастерская?

— Мастерской нет.

— А как мне быть?

— Слесаря об этом не надо спрашивать. Знаете, что делает слесарь?

— Смутно.

— У Лескова Левша блоху подковал.

— Разве он был слесарем?

— Тульский оружейник — тот же слесарь. Викторенко установил.

— Он начитанный человек!

— Не уверен. Днем работал, вечером учился, не успел все прочитать! — Викторенко боялся, чтобы его по дороге не назвали по фамилии. Сразу бы пропала игра. Пока девушка ему верила.

Балки выбежали на лужайку, как разыгравшиеся дети, большой стаей. Заботливые хозяева успели пристроить к вагончикам терраски и тамбуры.

— Вот мое обиталище, — сказал Викторенко. — Зайдете?

Девушка скользнула взглядом по обшарпанному балку. Приняла его за мастерскую.

— Сколько у вас здесь инструментов? В самом деле, вы, видно, все умеете делать? У вас вольтметр? Зачем он вам?

— Случайно нашел. Висит — места не занимает. Мы до сих пор не познакомились. Как вас зовут?

— Лариса. А вас?

— Николай.

— Вы первый мой знакомый в Венеции!

— Не заставляйте меня петь серенады под вашим окном. Голоса нет.

Ларису занимал непринужденный разговор. Парень остроумный, с ним легко.

Викторенко высыпал из коробки на стол гвозди. Выбрал самый большой и сказал:

— Прибью, проходите до самой свадьбы.

— А если свадьба была?

Ответ Ларисы смутил Викторенко. Шевельнулось подозрение, что она его обманывала. Он тоже назвался чужим именем. Включил электродрель. Но этого ему показалось мало, и для шума запустил наждачный камень.

Лариса заглянула за перегородку.

— Вы здесь живете? У вас много книг.

— Приятель глотает книги.

— А я думала, вы читаете.

— Я люблю детективы, — продолжал игру Викторенко.

Ударив несколько раз молотком, протянул Ларисе туфлю.

— Сколько я вам должна?

— Бедных выпускников нельзя грабить. С вас пять рублей!

Девушка испуганно вздрогнула.

— Так дорого?

— На Севере все с наценкой. На Большой земле за такую работу рубль, а здесь гоните пять. Это по знакомству.

— Хорошее знакомство! — Лариса решительно вбила ногу в туфлю и, хлопнув дверью, сбежала по лестнице.

Через минуту вернулась и положила на стол пять рублей.

— За работу.

Викторенко расхохотался. Пять рублей приколол кнопкой к стене. Потом спохватился, а вдруг у девушки та пятерка последняя. Выскочил из балка. Но уже поздно — девушки как и не было.

2

Давно комсомольцы отряда не собирались вместе на «чаепитие за круглым столом». Работа разбросала парней за сотни километров друг от друга. И каждая встреча становилась праздником. А на этот раз чаепитие началось с неожиданного заявления Касьяна Лебедушкина: он привел в столовую упирающуюся девушку и громко объявил:

— Знакомьтесь, моя невеста.

Все оцепенели от удивления. Библиотекарь, как задумал, стал маляром, а теперь еще объявил себя и женихом.

— Юлией ее зовут. Фамилия Зимница. Распишемся, она фамилию примет мою!

— Я не буду менять фамилию. Я Зимница и Зимницей буду!

— Тонуть выгодно, — засмеялся Славка Щербицкий. — Спасают невесты!

Викторенко смотрел на уже знакомую ему фельдшерицу. Ее рыжие веснушки сверкали звездочками.

— Редеет наш отряд, — со вздохом сказал Гордей Завалий.

— А может быть, пополняется? Юля, ты комсомолка? — спросил Николай.

— А как же! — задорно ответила девушка.

— Вот и отлично. Командир, принимаем Юлю Зимницу в отряд? — обратился Николай к Викторенко.

— Как решите, — ответил Иван.

— Принимаем, — дружно зашумели ребята.

Негласно Юля Зимница заняла в отряде место дезертировавшего Жорки Погребного. Впрочем, она заняла свое собственное место. Юля очень скоро стала хозяйкой большой семьи. Парни вручили ей сберегательные книжки и доверенности на получение денег, благо, что сберкасса была в Игриме. Девушка знала на память имена всех матерей и отцов ребят. Она уже успела всем написать письма, кое-кому перевела деньги, а «сыночкам» купила в магазине обновки.

Появление Зимницы в магазине продавщицы теперь встречали добрыми улыбками: «Пришла наша мать-героиня!» И выкладывали на прилавки стопки рубашек, теплых шарфов, галстуков, перчаток.

Когда Юля Зимница получила очередную пачку писем, почтальонша, пытливо заглядывая ей в глаза, спросила:

«Зимница, ты случайно не киноактриса? Пишут тебе и пишут. Подари, если не жалко, адресок красивого парня!»

«Что ты выдумываешь? До артистки мне еще дорасти надо, — смеялась девушка. — Ты меня лучше пожалей: ведь на каждое письмо отвечать надо. Нельзя никого обижать».

В каждом письме девушка находила одну и ту же приписку:

«Дорогая Юля! За деньги спасибо. Ты проследи за моим парнем. Далеко вы забились, почти на край света, как бы без догляда материнского и отцовского он от рук не отбился».

Девушку до слез трогали заботы матерей о своих сыновьях. Для каждой из них: Колюнька, Гордюша, Славик те же несмышленыши. За ними нужен глаз да глаз. Юле нравилось, что ребята принимали ее заботы и что завидовали Касьяну. А она-то знала, что ее Касьян мальчишка мальчишкой, хоть и стал громко басить.

Через два месяца снова собрался отряд. Стояли те же большие чайники на столах, но съехались не все парни. Около столов пустые стулья. Не прилетел Николай Монетов, не появился Гордей Завалий. И вдобавок простудился сам Викторенко.

Юлю пугала высокая температура у больного. Сбить ее пока не удавалось. На чаепитие они с Касьяном не пошли. Дежурили у Ивана.

В отсутствие Викторенко Смурый взял на себя роль командира. Говорил он долго и обстоятельно. Распалившись вконец, поймал ускользавшую мысль: почему не он командир отряда?

Виктор Свистунов нетерпеливо оборвал Смурого:

— Анатолий, закругляйся, а то чай стынет. Попьем и поговорим еще!

Неожиданно открылась дверь, и в появившейся коренастой фигуре ребята узнали секретаря обкома комсомола. Из-за его плеча выглядывала Галя — секретарь комсомольской организации объединения.

Шум отодвигаемых стульев, возгласы приветствия наполнили комнату. А потом, как часто бывает, наступила на какое-то время тишина. Прервала ее Галя:

— Петр Лукьянович по пути из Салехарда специально к вам.

— Совершенно правильно, — подтвердил секретарь обкома. — Давно собирался наведаться.

Разговорились. Оказалось, что и приехавших комсомольцев, и секретаря обкома тревожило одно и то же. Большинство рабочих трудится хорошо, но везде есть группы горлопанов. От работы отлынивают, затевают скандал за скандалом. Напористо наседают на бригадиров и прорабов: «За восьмерку я кручусь!», «Ставь, бригадир, четырнадцать часов!», «Что ты трясешься, прораб, не из своего кармана будешь платить», «Государство-то не обеднеет, если дашь заработать малость работяге!», «Строим на века. Надо правильно разбираться в лозунгах. Не мелочиться и не жадничать, учти это, бригадир!»

Горячие выступления ребят встревожили Смурого. Но встревожили по-своему. С испугом вдруг подумал, что он сам не лучше. Захотел стать командиром отряда. Но Викторенко сильнее его. Несмотря на все трудности, разбросанность парней, отряд существует. От него, как от горящего костра, во все стороны разлетаются искры. Смурому захотелось показать, что он не меньше других встревожен делами. Но беседа уже подошла к концу.

— На вас надежда, ребята. Давайте вместе бороться за коммунистические порядки на нашем советском Севере, — заключил разговор Петр Лукьянович и уже другим тоном стал говорить о том, что заходил к Викторенко и встретил там будущих молодоженов. Выяснилось, что ему известна история знакомства Юли и Касьяна, и другим парням он пожелал поскорее обзаводиться подругами жизни. Спросил:

— Подарок-то готовите?

Заспорили: Виктор Свистунов предложил купить радиоприемник. Славка Щербицкий настаивал на пылесосе. А кто-то высказался за стиральную машину.

— Ребята, да не о том вы, — вмешался Смурый, — пылесос, стиральная машина — это все потом. Жилье нужно.

— Дело сказал. Выбиваем для молодоженов балок, — упрямо заключил Свистунов.

— Свободный балок отыскать трудно, — засомневался Славка. Никто лучше его не знает поселок. Все столбы облазил. А с них далеко видно.

— Придется, Анатолий, тебе выбивать балок у начальника ЖЭК.

— Скажу Ивану, — буркнул Смурый. Он не мог понять, почему сам испугался взяться за дело. Снова вернулась зависть. Неужели около Викторенко все время ему быть на вторых ролях?

— Галю не забудьте на свадьбу пригласить, — сказал на прощанье секретарь обкома.

3

Месяц назад забили в мерзлоту бетонные сваи. А сейчас сполохи от костра выхватили островерхую крышу крыльца, резные опорные столбы и свешивающиеся по сторонам узорчатые деревянные полотенца. «А ведь это работа Гордея», — подумал Смурый с удивлением о своем товарище. Вспомнил давний разговор. Состоялся он у почты. Гордей сказал, что написал домой, чтобы прислали лучковую пилу для фигурной резьбы по дереву. «Хочу доказать, чего на самом деле стою. Только бы на почте приняли пилу в посылку у отца!»

Надо было уходить, а Смурый продолжал стоять перед затейливым крыльцом. С чувством удовлетворения Анатолий подумал, что отряд не зря прибыл в поселок. В самых разных местах можно встретить харьковских комсомольцев. И сейчас вон Виктор Свистунов едет на своем подъемном кране. Посигналил приветливо. Не успел он проехать, раздался разбойничий свист с высоты. Вскинул Анатолий голову — на острых когтях наверху столба стоит рядом с белыми изоляторами Славка. «Как дела, верхолаз?» — «Порядок!»

Вот только с начальником ЖЭКа не сразу удалось договориться: «Раз, — говорит, — вы не освободили балок для Егора Касаткина, то теперь ищите сами жилье для своего Лебедушкина». Но когда Викторенко повысили в должности, балок нашелся. Правда, весь разбитый.

Без сомнения, он побывал в железнодорожной катастрофе или кораблекрушении. В проемах ни одной рамы, дверь перекошена. С крыши сорвано железо.

— Этот инвалид нам не подойдет! — с обидой сказал Виктор Свистунов после осмотра.

Начальника ЖЭК, который к каждой фразе добавлял слово «нэт» стал убеждать: «Балок хороший, нэт!», «На нашем месте я бы сразу взял, нэт!», «Соглашайтесь пока не передумал, нэт!»

— Нэт, товарищ Фирсов, — зло сказал Викторенко. — Нужен другой балок, а не ваше нэт, нэт!

— Иван, не мучь человека. — Гордей Завалий похлопал Викторенко по плечу. — Глазам страшно, а руки делают.

— Сробим по первому классу.

Ремонт балка держали в строгом секрете. К счастью, Касьян Лебедушкин улетел на трассу к сварщикам. Сдавали столовую, и требовались маляры. А Юля улетела в стойбище к оленеводам, где заболел мальчуган.

Гордей уговорил ребят поставить балок на берегу озера.

— Домик будет смотреться в воду, как в зеркало, — сказал Завалий, воодушевляясь. — При солнышке улыбаться, в дождь хмуриться!

— Фантазер ты, Гордей, — заметил Славка. Оказывается, не знал он товарища. Плотник — фантазер. Вдруг еще объявит, что пишет стихи!

— Настоящему плотнику без фантазии жить нельзя. Так повелось от дедов. Мужики топорами украшали землю.

А Смурый, глядя на то, как общими усилиями преображается балок, с тревогой думал об Асе: «Почему она так долго не отвечает на письма?» Тревожили слова Ивана: «После дожинок в селе играют свадьбы!» «На что он намекал? Что он знает?»

Анатолий принялся высчитывать, сколько дней должно идти из Андреевки письмо. Почта работала исправно. Юля Зимница получала письма пачками. Разве Ася не могла завоевать такой же авторитет? Сразу расположила бы всех к себе. В последнем письме он приглашал ее к себе. Неужели она не поняла его предложения?

Викторенко не замечал состояния товарища, а может, делал вид, что не замечает. На него и без того навалилось много забот с тех пор, как две недели назад его назначили главным инженером комплекса. В тот день Лунев появился в диспетчерской внезапно. Неторопливо обходил щит с приборами. Немного тянул ногу, на которую жаловался еще в Тазе, когда играли в шахматы.

Пройдя неторопливо вдоль щита, Лунев подошел к диспетчеру. Дежурила Железкина. Она молча протянула журнал, стараясь опередить вопросы начальника.

— Подача в норме.

— В норме, это хорошо. — Лунев повернулся к Викторенко.

— Иван… Иван Спиридонович. Не засиделись ли около приборов? Энергии у вас много. Кузнецов вас хвалит. Вы технически грамотный, у вас есть организаторский талант. Я правильно понял вас, Кузнецов? Есть такой талант у Викторенко?

— Да. Есть.

— Так что же вы стоите, Викторенко? Садитесь и пишите.

Викторенко присел к столу оператора:

— А что писать?

— Заявление, — Лунев внимательно посмотрел на Ивана, затеняя глаза густыми бровями, и после некоторого раздумья сказал: — А в заявлении высказать просьбу назначить Викторенко И. С. главным инженером комплекса.

Поймав недоуменный взгляд Кузнецова, усмехнулся:

— Знаю, знаю, что нет у нас такой должности. Все в одних руках начальника комплекса. Да и неудобно вроде самому предлагать себя на главного. А? Освобождаем вас Викторенко от написания заявления.

Лунев целый день провел на комплексе. В изданном приказе Викторенко И. С. назначался все-таки главным инженером на основании записки начальника комплекса Кузнецова В. С.

А сейчас Иван вместе с парнями строгал доски и вспоминал уроки дядьки Моргуна, который научил его любить дерево. Лучковая пила вырезала затейливые узоры. А он, сгребая желтые опилки, жадно ловил запах смолы.

Смурый тихо злился: ведь именно он предложил подарить молодоженам жилье, а все забыли об этом.

От леса надвинулась темнота. Парни заканчивали работу. Старый балок стал неузнаваем. Островерхая крыша. Такое же островерхое крылечко с резными полотнищами.

— Хлопцы, дивитесь. Гарный выходит будинок! — сказал громко Славка Щербицкий и засмеялся. — Гордей казал: глазам страшно, а руки робят! Так и вышло! Чайку бы сейчас!

— А мне страсть как есть охота, — откликнулся Гордой. — Чаем червячка не заморить.

У столовой парни встретили Золю Железкину с незнакомой девушкой. Новенькая приглянулась. Ее нельзя было назвать красавицей, но маленький курносый нос и глаза запоминались.

— Хлопцы, новенькая.

— Иван, ты бачил, яка гарная дивчина у нас появилась? — сказал Смурый, приглаживая рукой волосы. — Интересно, как ее зовут?

— Ты спытай!

— А ты не хочешь?

— Я уже познакомился. Лариса будет работать оператором.

— Что же ты мне не сказал?

— Так вышло!

 

Глава четвертая

1

Ночью стало известно, что Кузнецова на «скорой помощи» отвезли в больницу с прободной язвой. Все неожиданно объяснилось. При сильных болях Кузнецов прижимал к животу грелку с горячей водой, а посетителям, как и Викторенко, казалось, что вел он себя невежливо и не хотел вставать из-за стола. Назначение Викторенко тоже, вероятно, было связано с состоянием здоровья Кузнецова. На санитарном самолете его отправили в Тюмень. К вечеру позвонил Лунев и сообщил, что Викторенко назначен исполняющим обязанности начальника комплекса.

Викторенко переходить в новый кабинет не стал. Неизвестно еще, как отнесутся к его назначению рабочие, диспетчеры и сменные инженеры. Начальник комплекса он временный. Захотелось узнать, с чего начинал свою работу Кузнецов, но спросить его об этом уже не мог.

— Иван! Хлопцы болтают, что ты теперь начальник. Поздравляю! — прокричал с высокого столба Славка Щербицкий и, звеня когтями, проворно сполз.

— И. о. — исполняющий обязанности!

— Вшистко едно, как говорят братья поляки. Я видел, когда несли Кузнецова.

— Звонил Лунев. Просил передать жене, чтобы летела в больницу.

— Думаешь, не выкарабкается?

— Да ты что? Сдурел?

— А ты что подумал? — обиделся Славка. — Пусть живет дед сто лет! Да только ему пора полегче работу подыскать. А ты давай наводи порядок. А то разболтался народ.

Викторенко вспомнил о папке приказов, где половина с взысканиями.

Работал на комплексе монтер Баранкин — широколицый парень, с круглым, как блин, лицом. Казалось, он и не просыпался, маленькие глазки вечно закрыты припухшими веками. Зыркнет в сторону и снова спит. Приезжал вместе со всеми на смену, а потому куда-то исчезал. То и дело слышались перекликающиеся голоса, как в глухом лесу: «Баранкин!», «Баранкин!»

В столовой Баранкин появлялся первым. Съедал, как хорошо поработавший человек, два первых и два вторых. Без компота не обходился.

— Баранкин! Где ты пропадал?

— Ищут без дела. На линии работал.

И не придерешься. Может, действительно на линии был человек. Кроме Баранкина, беспокоили Викторенко еще несколько человек. Но уследить за всеми было трудно, а самое главное — все в нем протестовало: «Почему я должен быть погонялом? У лодырей должна заговорить когда-нибудь собственная совесть!»

Вахтовый автобус подкатил к комплексу. Несколько минут заняла передача смены.

— Баранкин, зайдите ко мне! — перехватил Викторенко монтера, когда тот по обыкновению собирался куда-то скрыться.

Баранкин вошел в кабинет. Лицо, как всегда, сонное. Глаза полузакрыты.

— Вызывали?

— Баранкин, надо сменить проводку в котельной. Справитесь?

— О чем разговор? Я монтер, а не балалайка.

— Об окончании работы доложите мне через четыре часа.

— Двух хватит.

— Справитесь раньше, поставлю вам высший процент за исполнительность.

— Что? — В узких глазках Баранкина мелькнул испуг.

— Ввожу учет работы. Сделаешь вовремя — ставлю сто процентов. Не справишься — процент выполнения снижается. Затянешь работу на другой день — ни процента!

— А зарплата?

— По процентам исполнительности. Сработал хорошо — тянешь на премию, профилонил — удар по карману!

— Надумали!

— Баранкин, постарайтесь запомнить наш разговор, — сказал сухо Викторенко. — Приятелям объясните: для всех ввожу процент исполнительности.

— Чудно! — лениво протянул Баранкин и, подхватив сумку с инструментом, потопал в котельную. Бормоча себе под нос: «Ишь, что хохол придумал: процент исполнительности. Не набрал процентов — премия тю-тю!»

2

Викторенко возвращался с комплекса в поселок ночью. Светила луна, и в те минуты, когда ее не задергивали лохматые тучи, темнота рассеивалась. Из двух дорог он выбрал, как всегда, самую длинную. Хотелось вдоволь надышаться свежим воздухом, а самое главное — здесь многое напоминало ему родную Андреевку: лесную тропинку перебегали обнаженные корни сосен, под ногами пересыпалась хвоя, и в парной духоте между стволами деревьев держался нагретый смолистый запах.

Его не покидало приподнятое настроение: схема будущих приборов с перекачивающими насосами для ДЭГа складывалась удачно. Родившуюся цепочку Викторенко крепко держал в голове, как самые звучные стихи. В балке быстро все вычертит.

Каждый робот со стопроцентной исполнительностью будет выдавать необходимую информацию о выходе газа и работе скважин, а при необходимости вовремя производить нужный ремонт или замену оборудования.

Викторенко невольно замедлил шаги. «Иван, а ты случайно не фантазер? Не засмеют ли тебя? Даже Смурый не особенно верит в твою задумку!»

Старое очень цепко. На комплексе по-разному отнеслись к его нововведению. Несколько раз объяснял, зачем ввел процент исполнительности, но не все приняли.

Решили, что это очередное чудачество временного начальника. После возвращения из больницы Кузнецова все образуется. И Смурый не скрыл своего недовольства: «Не начудил ли ты Иван, с процентами? Как друга предупреждаю. Дед не глупее нас с тобой, а жил по старинке. Вперед не лез и не отставал!»

«Всю жизнь за угол печки нельзя держаться. Жизнь обгоняет. На смену паровозу пришли электровозы. Теперь другие скорости. Придумай, как поднять дисциплину. Можно вовремя появляться на работе, но ничего не делать. Рядом с отличными рабочими много сачков. У меня нет времени на уговоры. Производство требует честной работы. Я хочу, чтобы Баранкин и другие отучились от мысли, что можно работать спустя рукава! Да и вы об этом без конца говорите!»

«Смотри, Иван, как бы ты не сломался!»

«Не бойся. Хребет выдержит!» По совету Лунина он уже подключил к разработке нововведений профсоюз.

Викторенко не заметил, как зашагал по-другому. Начал пританцовывать. «Разошелся ты, Иван, разошелся». Затаивая мысли, верил, что обязательно встретит Ларису. Хотел с ней поделиться своими мыслями об автоматизации. А вдруг он ломится в открытую дверь? Он ведь давно кончил университет, а она прямо из столицы. Специалист по добыче нефти и газа. Может быть, слышала, над чем работают ученые мужи? Известия в глубинку всегда идут долго. Знания у каждого инженера закрепляются практикой, но он не хочет жить прописными истинами учебников и наставлениями.

Пройдя еще немного, Викторенко остановился. Распрыгался, как теленок, а не успел ничего сделать. Ларису не встретил. И Смурый, наверно, спит. А ему нужен слушатель. Пусть критикуют его, а он будет искать решения.

Когда Викторенко подходил к вагону-городку, неожиданно вырвалась из-за туч луна, и в ее свете встали два ряда балков. Несмотря на поздний час, слышались музыка и голоса людей. Поравнявшись с крайним балком, Викторенко услышал бренчание гитары. Женщина надрывно тянула цыганский романс.

Распахнулась дверь. Острая полоса света саблей пересекла дорогу. На крыльцо вывалился пьяный. Стоял, раскачиваясь, пока не ухватился за спасительные перила.

Викторенко узнал недавно принятого на работу выпускника института Пядышева. Вместе с секретарем парторганизации принимал его и еще одного парня — Рязанова. Сказал им тогда, что молодым надо дерзать. Вот и дерзает молодой: на ногах еле держится.

— Пядышев, давай-ка в общежитие.

— А где общежитие?

— Найдем!

— Серега, ты куда лыжи навострил? — Вниз сбежал Егор Касаткин. Растрепанная его рыжая борода торчит валенком. Заметил Викторенко и взорвался злостью: — А ты, таракан, как здесь оказался? Гостя моего уводишь? Сами разберемся, в какой стороне общежитие.

— Поздно уже!

— Кому поздно? Мне? — Касаткин громко захохотал, хлопая себя ладонями по груди. — А мы гуляем. У моей Надьки сегодня день рождения. Двадцать пять празднуем. Это раз! А второе, Надюха приняла магазин для культурной торговли. Это два! Ты понимаешь, инженер? Моего гостя не тащи. Это тебе Егор Касаткин говорит!

— Знаю, что ты Егор Касаткин. А Пядышеву давно следует быть в общежитии.

— Ты кто? Воспитатель? Пошел к черту! Серега — фартовый парень, и я его люблю.

— Мальчики, что случилось? Шуму много, а драки нет! — раздался женский голос. — Пельмени стынут.

— Надюха, я друга встретил. Приглашаю к столу, а он заупрямился. — Егор Касаткин громко захохотал.

— Кто отказался? — с вызовом спросила женщина, сбегая легко по ступенькам. Она подлетела к Викторенко и, закинув голые руки, повисла у него на шее. — Я именинница, почти королева. Никто не имеет права отказываться!

— Надюха, инженер Викторенко стеснительный!

— Так это и есть Викторенко, тот, что не уступил нам свой балок? — Женщина, обдавая перегаром вина, поцеловала Викторенко в щеку. — Примите в знак благодарности. Из-за вашего отказа мы получили жилье получше, чем ваш балок.

— Вот дает моя королева! — Егор Касаткин прыснул, давясь от смеха. — Ты, Надюха, не раскатывай губы на инженера. Еще перескочишь в их балок. Я вас, баб, знаю. Как ночные мотыльки перелетаете. Хватит, нацеловалась досыта! Смотри, а то еще инженера удар хватит!

Егор подхватил Пядышева и втолкнул в балок, захлопнув за собой дверь.

Викторенко в растерянности пошел к себе.

Смурый сладко похрапывал, повернувшись к стенке, Иван решил не будить товарища. Лежал в постели и не мог уснуть. Мысли возвращались к Пядышеву. По-разному можно начинать жизнь. Он не забыл свое первое дежурство в Шебелинке. Почему его никогда не тянуло к водке? Может, потому, что, на счастье, не попался на его пути человек вроде Егора Касаткина?

«Поведение каждого человека должно равняться точке росы!» — подумал он, перед тем как заснуть, ошеломленный удачно найденным афоризмом. И снова, как всегда, подумал о своих ребятах, о предстоящей свадьбе Юли и Касьяна.

Викторенко никак не мог проснуться, хотя уже несколько минут кто-то громко стучал в дверь. Открыв глаза, увидел у двери полуодетого Смурого.

— Кто там?

— Королева. Ты приглашал к нам королеву?

— Какая к черту королева! — Викторенко забыл о ночной встрече, еще не полностью отойдя от сна. Крикливые голоса за дверью вернули его к действительности. — Стоп. Кажется, я знаю эту королеву.

— Тогда открываю. Но разбирайся с ней сам. Мне на работу. — Смурый распахнул дверь. На пороге встала Надежда с бутылкой шампанского. Из-за ее спины выглядывал Пядышев, облизывая языком губы.

— Касаткин говорил, что ты начальник. А мне без разницы, — сказала, икая, Надежда. — Глянь, начальник, какой фингал заработала королева от любимого муженька. Приревновал дурак за то, что поцеловала тебя. А ты мне понравился. — Правый глаз у женщины закрылся. — Сергей обещал спрятать в общежитии. Завтра на развод подаю. Ухожу от Касаткина. Ты женишься на мне, Сергей?

Викторенко посмотрел на Пядышева. Щеки у него побелели. Глаза ввалились. Ему стало жалко парня.

— Анатолий, отведи его в общежитие, — попросил Викторенко.

— Но отпущу! — затопала ногами женщина. — Мы остаемся у вас. В вашем мужском монастыре поселится монашка. — Надежда пронзительно захохотала. — Монашка будет замаливать ваши грехи. Ты слышишь, Портос?

— Я д’Артаньян, — заспорил Пядышев, с трудом удерживаясь на ногах. — Не Портос, а д’Артаньян!

— Мушкетеров было четверо, а ты, Сергей, у меня один. Идем в твое общежитие. Нас здесь не понимают. Королева хочет спать со своим избранником!

И снова Викторенко позволил увести Пядышева. Он просто не знал, как поступать.

— Досталась Касаткину королева, — позевывая, сказал Смурый.

— Два сапога пара! — процедил Викторенко. — Пядышева надо отрывать от этой семейки. — Ночной скандал вернул его к мысли о том, что на Север ринулось много искателей приключений и легкой наживы. Должен быть строгий отбор рабочих. Слишком дорого обходятся государству перелеты. Откуда возникло унизительное слово «работяга»? Есть доброе слово — рабочий. На Крайнем Севере проходят строгое испытание на выживание на морозе машины, трубы, инструмент. Такое же испытание должны пройти приезжающие: строители, шоферы, монтажники, буровики, сварщики и слесаря. Строить новые газовые комплексы, тянуть трубопроводы и открывать новые месторождения могут настоящие, самоотверженные люди. Снова подумал о своих ребятах. За них он спокоен.

3

— Ну какая ты трусиха! — весело сказала Золя Железкина, худенькая блондинка, слегка подталкивая упирающуюся москвичку. Познакомились с ней неделю назад в общежитии, когда грипп уложил Быстрову в постель. И только сейчас Лариса пришла оформляться на работу.

— Входи, не бойся. Ты же не прогуляла, а болела. Все это знают! — жарко задышала Золя в ухо девушке. — Он нас, девчонок, сам боится. Вдруг кто-нибудь женит на себе!

Золя воткнула Ларису в кабинет главного инженера, исполнявшего теперь обязанности начальника комплекса. Лариса сразу же узнала своего знакомого «слесаря» и похолодела от ужаса. Показалось, что сидящий за столом мужчина насмешливо смотрел в ее сторону.

Стараясь не дышать, девушка сделала несколько шагов. Смотрела она при этом в пол. А стоило бы ей взглянуть, убедилась бы, что Викторенко ее и не видел. Не обратил внимание на скрип двери. Перед ним лежал лист бумаги с чертежом. Робот с захватом замучил. Викторенко ясно представлял, как должна действовать механическая рука. Но создать механизм не удавалось. Захватом, двумя полукруглыми рычагами, должны управлять электромоторы. Он рисовал и перерисовывал. Протер лист ватмана до дыр, а дело не сдвинулось.

Самообладание вернулось к Ларисе. Наплевать ей, что «слесарь» — и. о. начальника комплекса. Обманывал он, а не она. Придумал себе имя — Николай. За пустяковый ремонт взял пять рублей. К нему пришла женщина, а он не встал из-за стола. Приклеился к стулу. Нажала ручку, чтобы выйти в коридор, но справиться не смогла.

— Золя, сейчас же открой!

Дверь не поддалась. А Викторенко вскинул голову и оторвался от бумаг.

— Лариса? — В голосе прозвучали удивление и радость. Не представлял, как она оказалась в кабинете. Будто прямо шагнула с лесной тропы. — Где вы пропадали?

— Как вам не стыдно? Я полчаса стою перед вами.

— Не может быть! Простите ради всего святого на свете!

— А кто, собственно, говорит со мной? Слесарь или начальник комплекса?

— Два человека просят у вас прощения. И слесарь, и и. о. начальника комплекса. Так к кому вы пришли?

— Мне все равно. — Лариса начала покусывать губы. — По распределению института меня направили на работу.

— Личное дело я смотрел. На фотографии вы другая.

— Лучше или хуже?

— Выглядите старше.

— Спасибо за комплимент.

— Я не покривил душой! — Викторенко не удавалось выбрать нужный тон для разговора. Слесарю было легче. Главного инженера сковывали кабинет, стол, книжный шкаф и молчаливые телефоны. Обстановка требовала серьезности. Ответственности за поведение. Выбора слов. Неужели на лесной тропе она приняла все всерьез?

— Лариса, слесарь занят сейчас в цехе, а как исполняющий обязанности начальника комплекса могу взять вас оператором. Так у нас начинают все молодые специалисты. Недавно принял двух парней. Может быть, встречали Рязанова и Пядышева?

— До болезни успела познакомиться только с одним слесарем.

— Ясно.

Девушка почувствовала, что роли в кабинете вдруг поменялись. И почему недавно трусила? Почувствовав, что взяла власть, медленно прошлась по кабинету. Не собирались мстить, но дразнила.

— Лариса, хотите я буду вашим экскурсоводом по производству?

— Золя Железкина все объяснит. Не стоит вас отрывать от работы!

— Железкина, конечно, справится. Но вы меня простили? Поверьте, я вас не видел. Мучаюсь тут с одним делом.

— Если не секрет, с каким?

— Не будете смеяться, скажу. Хочу автоматизировать процесс получения газа.

— Понимаю, слесарь занят меньше вас! У него хватает времени разгуливать по лесу. Увлекать женщин и ремонтировать туфли.

— Да, слесарь свободнее. А почему вы стоите? Садитесь!

— Спасибо, наконец-то догадались, но я уже все выяснила. Начинаю работать оператором. Что вы еще хотите сказать?

Викторенко почувствовал, как бусинка пота выступила на верхней губе. Не находил места длинным рукам. Платком торопливо вытер лицо.

— В общежитие вы ходите лесом?

— Опять хотите пугать волками, как в тот раз?

— Я же пошутил.

— А я до сих пор не пойму, когда вы шутите, а когда говорите серьезно. Вы обманули меня. Вас зовут Иваном… Иваном Спиридоновичем. Я правильно назвала?

— Скажите, Лариса, когда я встречу вас?

— Когда собью второй каблук.

— А серьезно?

— Боюсь, что за второй каблук вы запросите еще больше.

— Я давно хотел вернуть вам деньги!

— Вы честно заработали.

— Когда мы встретимся?

— На работе вы можете видеть меня каждый день!

— Лариса!

Девушка помахала рукой и вышла из кабинета уже не такой робкой, какой входила. Затеянная игра развеселила ее.

— Познакомилась? Как тебе наш Иван Спиридонович? — сыпала один вопрос за другим Золя. — Что-то вы уж очень долго говорили. Не экзамен ли устроил?

— Экзамен еще придется держать по технике безопасности. Но оператором принята. Главный сказал, что еще два выпускника работают операторами! Ты их видела?

— Знаю, — сказала Золя, прижимаясь к подруге. — На танцах красовались петухами. Один ничего. А ко второму подойти нельзя. Одеколоном разит, как от цветочной клумбы. Нет пчел, а то брали бы с него взяток!

4

Темнота медленно наступала изо всех углов помещения.

В полосе света, как необитаемый остров, возвышался стол с телефонами. Лариса несколько раз порывалась позвонить, вызвать слесаря или сменного инженера, но не могла найти предлог. Знала, что не сумеет соврать и прослывет трусихой. Зря она старалась удивить Золю своей храбростью. Наверное, в свое первое дежурство ночью все без исключения девчонки в диспетчерской испытывали страх. Парни по природе храбрее!

Почему она не расспросила подругу, как прошло ее первое дежурство? Лариса упрямо смотрела на приборы. Только бы не замигали красные лампочки, объявляя сигнал тревоги. И вдруг словно по неведомому приказу стрелки задрыгали, стали подмигивать и дразнить. «Лариса, ты слабачка! Лариса, ты слабачка!»

Раздался телефонный звонок. Черный аппарат будто подскочил на столе и вернул девушку к действительности. Она вспомнила, что ей надо делать, и взяла трубку.

— Диспетчер, говорит сантехник Мозжухин. Буду в первом цехе.

— Понятно! — Голос девушки приобрел силу. Телефонный звонок стал ее верным стражем. Если что случится, только покрутить диск — и прибегут все парни смены. Почему она вдруг испугалась? Почему? Просто вдруг поняла, как еще мало знает. Глаза ее упрямо смотрели на приборы. Нет, она ничего не забыла. Седовласый профессор в институте, постукивая сухими пальцами по столу, объяснял: «Приборы на промыслах можно разделить на две группы: основные и вспомогательные. Для измерения параметров (давления и температуры) и расхода газа и конденсата; способные производить контроль за качеством подготовки газа к транспортировке; для определения скорости коррозии, уноса жидкости из сепараторов и абсорберов и концентрации водного раствора ДЭГа». «Иван Спиридонович, если вы вздумаете меня экзаменовать, я не буду краснеть и заикаться». А почему это он Иван Спиридонович? Для нее он Ваня, Ванюша, Ванюшенька!

Лариса успокоилась. Страх прошел. Новый звонок оказался из столовой. Приглашали ужинать. И Лариса почувствовала, что она не одинока.

Золя Железкина пришла на свое дежурство после смены Ларисы.

— Батюшки, откуда здесь помидоры? — Она звонко захлопала в ладоши. — Здравствуйте, синьоры помидорчики! — Подкидывала красные плоды вверх, ловила в руки, как настоящий жонглер. Лариса привыкла к постоянной восторженности своей подруги и не удивлялась ее поведению. — Ну скажи, кто тебе подарил? Говори скорее, а то я умру от зависти!

— Не знаю! — Лариса смотрела на помидоры и не могла понять, как они появились.

Молчание подруги Золя истолковала по-своему и от обиды, что ей не удается ничего узнать, поджала губы.

— Подумаешь, какая тайна. На почте скажут, кто получил посылку с помидорами. Сработаю не хуже Шерлока Холмса!

— Честное слово, я не знаю, милый мой Шерлок Холмс! — дрогнувшим голосом сказала Лариса. — Я думаю, твой Борис расстарался. Больше некому!

— Борис? — переспросила Золя. Не скрыла радости, что Лариса напомнила ей о знакомом слесаре. Парень работал с ней в одной смене и немного нравился. И убеждая себя хорошо думать о нем, сказала: — А что! Все может быть.

Железкина весело закружилась, торжественно держа красный помидор перед собой. Не заметила, что на нее удивленно посмотрел Викторенко. Помидоры прислала ему мать из Андреевки. Он принес бы весь ящик Ларисе, если бы не боялся, что девушка выгонит. Лариса продолжала избегать его. В вахтовом автобусе забивалась в угол.

— Иван Спиридонович, угостить вас помидором? — обратилась Золя к Викторенко.

— Спасибо. Меня уже угощали.

— Кто?

— Да строитель один посылку получил.

— Он всех угощал? — с запозданием спросила Золя, посмотрев в спину начальника комплекса. Верила ему и не верила. И вдруг с женской проницательностью вспомнила, что помидоры лежали в дежурство Ларисы. Подарок предназначался ей одной. Неужели Викторенко? Но тут же отказалась от своего предположения. Иван Спиридонович не способен влюбляться. Разве могла ему понравиться Лариса? Совсем не красавица. Первое место по красоте Золя Железкина отдавала продавщице из магазина — жене сварщика Егора Касаткина. Сидит за прилавком Надежда, как королева. Вспомнила последнюю встречу. «Получила дефицит, — сказала Надежда и протянула Золе коробку духов. — Французские. Упадешь от радости!»

Во время дежурства Золя набрала номер мастерской, где работал Борис. Он пришел.

— Зачем вызывала?

— Оторвала от работы?

— «Козла» забивал!

Золя смотрела на Бориса и старалась понять, чем он ей понравился. Нет, не мог он принести помидоры. Стрескал бы сам.

— Борис, ты о чем-нибудь мечтаешь?

— А как же? Говорят, человек без мечты не живет!

— Так о чем же ты мечтаешь?

— Бегать по цехам поменьше и как следует выспаться.

— И все? А учиться не думаешь?

— Мозги сушить? Да я и так больше любого умника деньги гребу. Я своего счастья не упущу. Слышала, Викторенко посылку с помидорами получил. И все раздал. Один помидор оставил на семена. Теплицу собирается строить. А ребята решили у него помидор этот тиснуть!

— Ты?

— Зачем я, другие найдутся!

— Ну и подонки!

— Ты что это? Или Иван, который Спиридонович, подкатился к тебе? — Слесарь захохотал. — Ай да Иван Спиридонович! Жох!

Операторша вскочила и со всего размаха ударила парня по щеке.

— Это ты, кажется, подкатывался! А ну кати отсюда. — Золя уперлась щеками в сжатые кулачки: два пария, а какие разные. Как хорошо, что вовремя состоялся разговор с Борисом, пока не наделала ошибок!

Вернувшись с дежурства, Золя, даже не поздоровавшись, заявила Ларисе:

— Я вчера влепила Борьке.

— Руки распустил?

— Так бы я ему и позволила. По себе начал всех равнять. Викторенко решил теплицу строить… Один помидор оставил на семена… А он этот помидор решил украсть.

— Так, значит, помидоры принес Викторенко, — откликнулась Лариса и покраснела.

В пятницу Золя Железкина сообщила подруге, что Ивана Спиридоновича вызывают в Березово.

— Совещание будет. Я телефонограмму приняла. Лунев подписал.

До последней минуты Лариса думала, что Викторенко зайдет к ней попрощаться, но он не заглянул в диспетчерскую. Она обиделась, хотя и не имела никакого права. Ведь это она избегала Викторенко. Откуда же ему знать, что она решила помогать ему — в институте хорошо чертила. Она уже знала о Юле Зимнице и надеялась, что и ее примут в отряд — она же комсомолка! Потянулись томительные дни ожидания. Никогда не представляла, что можно так волноваться за чужого человека. Вечером отправилась к Сосьве. Вышла на знакомую тропу. Издали увидела толстый корень. Не забыла, где споткнулась. Ждала чуда. Почти верила: вот-вот раздастся голос, по которому соскучилась: «Вам помочь?» — «Я зацепилась за корень. Каблук сломала!»

Проходя по скрипучему песку, Лариса еще издали заметила толстую трубу газопровода. Она отливала чернотой, как выброшенный на берег кит. Девушка посмотрела в сторону противоположного берега, но он терялся в дымке. Хотела представить, куда устремилась труба, которая нырнула в реку, где пересечет тайгу, преодолеет топкие болота, вырвется на колхозное поле. Неблизкий путь до Серова, куда они каждую минуту, час, день без остановки подают газ.

Лариса положила узкую ладонь на нагретый бок трубы. Металл доносил тяжелые удары летящего газа.

«Золя, не забывай следить за точкой росы!» — мысленно подсказала подруге.

Сводки по добыче газа они передавали в Березово. Сегодня ей заступать на дежурство в ночь. Поверила, что ее сообщение обязательно прочтет Викторенко. Первой: сводкой она поздравит с добрым утром, второй — с добрым днем, а вечером скажет ему! «Спокойной ночи!» Иван… Иван Спиридонович может не волноваться. Она обещает следить за всеми приборами. Подача газа не будет падать!

5

Балагур и весельчак, бригадир сварщиков Василий Егорович совершенно менялся, когда разговор заходил о работе. Он долго приглядывался к Николаю Монетову. Все брал на заметку: сколько раз устраивал перекур, как держал защитный щиток и электрод. Бригадир во время работы не лез с поучениями, не отрывал от дела. После рабочего дня сам шагал по трубе, как канатоходец, все придирчиво осматривал. За хорошую работу хвалил, а следовало — и ругал.

Так повторялось каждый день. Бригадир, громко пришлепывая резиновыми броднями, совершал очередной марш по трубе. Шерстяная вязаная шапка с кисточкой удивительно подходила к обветренному лицу, нажженному солнцем и ветром. Если шапка открывала чуб седых волос, бригадир возвращался к балкам в хорошем настроении. Низко надвинута на глаза — Василий Егорович готовится к разносу.

Под особым наблюдением у него потолочники. Следил за каждой прожженной дыркой в одежде. Круговой шов — это двадцать килограммов электродов. Их можно вколотить в металл, а можно расплескать.

Василий Егорович занял место на пне. Напротив расселись сварщики. Подмастили под себя доски. Будь лужайка — разлеглись бы, чтобы выпрямить ломящие спины. А на вечной мерзлоте долго не просидишь. Под торфяником лед.

— Игнат, ты где бреднем собрался ловить рыбу? — Василий Егорович в упор уставился на конопатого потолочника. Веснушками усеяны лицо, руки и короткие пальцы. Кажется, что весь в сусальном золоте — вот-вот засветится в солнечных лучах.

— Какую рыбу? Нет у меня бредня!

— А ты посчитай дырки на куртке. Бредень. Как сварил сегодня шов — срамота!

В конце беседы Василий Егорович поднял со смолистой доски Николая Монетова. Молча протянул ему звезду, сваренную из электропроводов. Придумал бригадир такую награду. Вручил — переводит сварщика в потолочники.

Потолочник не сидит на высоте. Он лежит под трубой, прижимаясь к ее стальному боку. На лице щиток, а в руке держатель с электродом. На дне открытой канавки колотый лед или вода, черная от торфа.

Сколотил сварщик пару досок — счастлив, а их некуда подсунуть. А потому лег в воду или на мерзлую ломлю. Но велика честь быть потолочником, признанным мастером!

Николай Монетов не скрыл радости. Крепко зажал звезду в руке. Поблагодарил бригадира.

— Чего там, по делам и награда! — Василий Егорович пристально поглядел на парней. Долго им еще шагать за трубой. Каждый должен сварить тысячи швов. «Поторапливайся, но не спеши, — постоянный совет бригадира. — Допустишь брак — лететь тебе на крыльях из бригады!»

Неизвестно, от кого узнал Викторенко, что Николай Монетов переведен в «потолочники». Знаменательное событие в жизни сварщика решено было отметить на очередном «чаепитии за круглым столом». Командовала Юля Зимница.

Один за другим явились Славка Щербицкий, Гордей Завалий и Касьян Лебедушкин. Юлю обрадовало, что парни по ее совету пришли в белых рубахах, при галстуках.

— Нас только пятеро? — удивленно спросил Гордей и демонстративно посмотрел на часы.

— Так вы ж ближние, — сказал Викторенко. — А остальным добираться и добираться.

— Это уж точно. Такси не закажешь, — сразу согласился Касьян.

Юля выразительно посмотрела на своего любимого. Нравился ей Касьян за покладистый характер.

— Вот и я! — сказал Николай Монетов, открывая дверь. — Чертушки, здравствуйте. Скорей наливайте чаю, пить страсть как хочу!

Викторенко глянул на Юлю. Юля на ребят. И все хором прокричали:

— Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!

Юля обняла Николая и громко чмокнула в щеку:

— Наконец-то побрился. Держи! — И протянула букет красных гвоздик. Цветы были бумажные. Но благоухали.

— Юлька, сестричка! — Николай, приподняв девушку, подбросил высоко и снова подхватил на руки. — Спасибо!

На правах хозяйки Юля разливала по чашкам заварку, а Касьян сразу из двух больших чайников наливал кипяток.

— Набрался силушки! — подсмеивались друзья.

Звезда Николая Монетова переходила из рук в руки.

Когда разговоры вокруг Николая улеглись, из-за стола поднялся Касьян:

— Хлопцы, мы с Юлей двадцатого приглашаем на свадьбу. Гулять будем в столовой.

— Наконец-то!

— А кто пойдет дружками?

Касьян растерялся, не хотел признаться, что не ожидал такого вопроса.

— Как кто? Весь отряд!

— Правильно, Касьян, — одобрил Викторенко.

Гордей Завалий едва удержался, чтобы не выпалить: балок для молодоженов на берегу озера готов. Но Юля выразительно посмотрела на парня, и он промолчал. Касьян и Юля давно знали о готовящемся подарке. Но скрывали это. Сюрприз пусть будет сюрпризом!

Викторенко выжидал момент, чтобы рассказать о своей поездке на совещание, где официально объявили об открытии нового месторождения газа. Готовятся сдавать площадь правительственной комиссии. Конечно, их месторождение в Венеции не сравнишь с Медвежьим или Уренгойским. Работы там развернутся большие. Может, кого и потянет туда. Но об этом еще рано говорить. Пока и Венеция газ качает.

 

Глава пятая

1

Человек должен жить мечтой. Позаимствовала когда-то эту истину Надежда в книге. Загорелась. Разобраться, не дурнушка, даже красивая, а нескладно шла у нее жизнь. Кондитер из нее не получился; начала учиться на парикмахера — бросила; из магазина пришлось уйти из-за жалоб покупателей. Страстное желание прославиться и разбогатеть бросило Надежду на Север.

Любила Надежда, сидя перед зеркалом, раскладывать фотокарточки киноактрис. Всех их она знала, как самых закадычных подруг, по именам и фамилиям и уже давно определила, чем и на кого она похожа. Нос у нее, как у Любови Орловой, рот — под стать Кларе Лучко, а глаза взяты на прокат у Тамары Макаровой. Она верила, что должны заметить ее красоту и пригласить сниматься в кино.

Одевалась Надежда броско. Прилагала много выдумки, чтобы не отстать от моды. То приталивала старое пальто, то снова распускала швы. Кусок меха становился у нее то воротником, то горжеткой.

На танцах в клубе Надежда упорно искала своего героя.

В поселке газовиков Егор Касаткин поразил ее громким голосом и силой. Прошел через толпившихся парней, как ледокол, плечами расталкивая всех по сторонам. Во время танцев, опираясь на его крепкую руку, начала убеждать себя, что нашла нужного парня. В первый вечер оглушила сварщика именами кинозвезд. Не привык Егор Касаткин долго разговаривать, но тут стушевался, слушая Надежду. Проводив до общежития, недоуменно остановился. Зачем тащился в такую даль? Не потискал, не нацеловался досыта!

А через день выпалил Надежде, что решил жениться. И Надежда согласилась выйти за него замуж.

Приняв магазин, Надежда, теперь уже жена Егора Касаткина, три дня подряд все переставляла. Поменяла витрины. Произвела уборку. Побелила печь. Полки с товарами украсила аккуратно вырезанными салфеточками с затейливыми узорами. В пустые бутылки вставила бумажные цветы. На всех товарах выставила ценники. У порога прибила скобу, чтобы покупатели сбивали грязь с сапог.

Каждого покупателя Надежда одаривала улыбкой, заимствованной у Софи Лорен.

Встретив Викторенко недалеко от магазина, Надежда сказала, подражая Людмиле Касаткиной:

— Здравствуйте, знакомый. Почему не заглядываете в магазин? Из-за того случая? Напрасно вы все берете в голову.

— После ваших именин, или, как вы говорите, того случая, Пядышева едва отходили. Неделю болел.

— Серегу? Сам виноват, хотел моего Егора перепить. А зря, еще зеленый. А вы все-таки заходите в магазин. Интересный товар есть.

— Так и быть, зайду. Хлеба надо купить.

— А вы сейчас и заходите.

Вспомнив, что дома действительно ни куска хлеба нет, Викторенко вслед на Надеждой вошел в магазин.

А в пятницу, возвращаясь с комплекса, Викторенко снова заглянул в магазин.

— Здравствуйте, Надежда, — сказал Иван, медленно обводя глазами прилавки. Бутылки с винами и наливками перекочевали на нижнюю полку. Над ними красовалось объявление: «Праздничный набор для свадеб и именин».

— Прекрасно. Вот мне и нужен сегодня праздничный набор.

— Давно пора. А то неинтересный вы для меня были покупатель. Хлеб да сахар брали. Случаем не женитесь?

— Да нет. Только посвататься решил.

— Кого, если не секрет, берете?

— Секрет. Считайте, что у нас со Смурым именины сегодня.

— У обоих? Ну и чудики! Бывает же!

— Бывает. Все бывает. Работу сегодня одну завершаем.

— И всего-то, — разочарованно протянула Надежда. — А я-то поверила…

Прижимая сверток к груди, Викторенко подошел к балку. Представил, как бы его встретила мать. Суетливо бы засновала, растерянно целовала и плакала. Комкая фартук, вытирала бы глаза.

«Иване, Иване! А я тебе все выглядывала и выглядывала на шляху!»

Викторенко открыл дверь. Анатолий в одежде лежал на кровати, загородившись книгой.

— Пришел? А я тебя заждался.

— Извини. Зашел в магазин. Надо же устроить нам ужин по случаю испытания прибора.

— Ужин устроим. Только по другому случаю. Я уезжаю, Иван. Домой.

— Ты сдурел?

— Нет… твердо решил. Север не для меня. Да и Ася ждет.

— Давно задумал дезертировать?

— Я не дезертир. Я положенное отработал.

— Отработал, говоришь? Ну и катись отсюда. А я-то думал — дружба, вместе.

— Ты и в самом деле порвешь дружбу?

— Не шуткую. С дезертирами не дружу.

Смурый задумчиво задергал рычажок велосипедного звонка. Раскрутившаяся шайба упрямо била по круглой крышке. Пронзительный звон набирал силу.

2

Викторенко проснулся среди ночи. Лежал в постели с открытыми глазами. Стонущие, протяжные звуки не сразу доходили до его сознания. Он с трудом вспомнил, что специально засиделся за полночь, чтобы измотать себя работой, а потом спать без сновидений. В первый момент показалось, что воющие звуки оглушили его во сне. Но тяжелые удары ветра с пронзительным свистом наяву налетали на балок. И видно, не первый час они били по стене. Шпунтованные доски вагончика гудели, как огромный барабан.

Балок раскачивался. Скрипели раздираемые стойки, готовые рухнуть. По крыше хлопал лист железа, и каждый удар болью отзывался в голове.

Иван напряженно вглядывался в темноту, не привыкнув до сих пор к мысли, что Смурого нет. Не придется, как раньше, кричать по утрам: «Анатолий, лежебока, подъем!» Почувствовал легкий озноб. Плотнее закутался в одеяло, чтобы согреться. Наверное, уже тысячу сто первый раз спрашивал себя, не находя ответа на мучивший вопрос: «Почему Анатолий уехал?» Выходило, что Смурый притворялся. И тогда, когда записался в отряд. И на чаепитиях. И когда Иван втянул его в осуществление идеи с автоматизацией.

Викторенко начал без спешки вспоминать день за днем, со страстным желанием ничего не забыть и не пропустить.

Сначала привиделась родная Андреевка, нехитрые мальчишеские дела. Набеги на чужие сады и огороды. С благодарностью подумал о дядьке Моргуне. Потом память привела его к учителям вечерней школы. Не просто удалось им усадить двух дурней за парты! С благодарностью вспомнил университет, куда они вошли с Анатолием затаив дыхание, не веря в свое счастье. Многое уже стерлось в памяти, но один день по-прежнему продолжал волновать.

Шли экзамены. Перед дверями аудиторий студенты лихорадочно листали конспекты и учебники. Как всегда, не хватило последней ночи, чтобы хорошо подготовиться.

«Хлопцы, Иван! — выкрикнула при появлении Викторенко краснощекая голубоглазая девушка в белой блузке. — Где пропадал? Коханую провожал до утра?»

«Да так!» — неопределенно протянул Викторенко. Потер рукой колючую щетину на щеке. Что сказать этой профессорской дочке? Выпалить бы сразу, что всю ночь вкалывал. Разгружали, дескать, вагоны. Да не с картошкой, а со щебнем.

Викторенко, признанный в общежитии вожаком, Анатолия не взял на разгрузку.

«После операции нельзя таскать тяжести. Зубри! Что заработаем — поделимся!»

Когда Иван пришел, Анатолий был уже в экзаменационной.

«Как сдают?» — спросил Викторенко с суеверным страхом.

«Пока первая пара. Ох, и шпарят!» — с завистью ответил паренек.

Успокоенный, Викторенко решил дождаться Анатолия. Сам он пойдет сдавать завтра. А сейчас добраться бы до койки и как следует выспаться. Ноги и руки налиты свинцовой тяжестью, голова болит.

Громко хлопнула дверь. Запаренный Смурый растерянно держал зачетку.

«Анатолий, что поставили?»

Смурый не откликнулся.

«Что спрашивали-то?» — нетерпеливо донимала Зина Широкова.

«Какую роль в победе над фашистами сыграли предвоенные пятилетки?»

«И ты не ответил?» — Викторенко загородил дорогу товарищу.

«Да вначале все было нормально. А потом, когда начал рассказывать о добыче нефти в Куйбышевской области и Татарии, профессор сказал, что куйбышевские промыслы не стали Вторым Баку, как предсказывал Губкин. Все это оказалось прожектерством!»

«Прожектерством? — Викторенко заскрипел зубами. — И железо под Курском тоже прожектерство?»

«Да, так он и сказал».

Викторенко помнил, как все в нем закипело от обиды за Губкина, за дядьку Моргуна, который выдирал зимой железняк из-под снега.

Иван рванулся к двери. Зина Широкова повисла у него на руке: «Умоляю, не ходи. Останешься без стипендии. Кирилла Ксенофонтовича не переспоришь».

Викторенко рванул дверь в аудиторию. На секунду зажмурил глаза от яркого солнечного света.

«Вашу зачетку, — сказал рыжебородый профессор. — Выбирайте билет!»

«Я пришел не на экзамен. Я пришел заступиться за Губкина».

«Любопытно, чрезвычайно любопытно, — протянул сквозь зубы профессор и повернулся к присутствующим экзаменаторам. — Коллеги, вы слышали? Викторенко, на собеседовании вы не проявляли такой прыти! Если настаиваете, я готов вас выслушать в любой день. А сейчас, извините, у нас экзамен».

«Но вы позволили зачеркнуть открытие Губкина. А заодно провалили студента, который сейчас сдавал экзамен».

«Ах вот в чем дело! — Профессор повернулся к экзаменаторам. От резкого взмаха волосы на голове взлетели вверх, как будто выбило язык пламени. — Так вы пришли защищать ученого или своего товарища? Кстати, знакомы ли вам работы Калицкого и Тихоновича?»

«Нет».

«Ваш товарищ тоже их не знает. А они очень доказательны. Спорить можно, когда обладаешь необходимой суммой знаний. А их у вас пока нет. Изволю заметить, что у нас сегодня экзамен, а мы тратим время с вами на перепалку. Да и вид у вас сегодня, студент Викторенко, не совсем приличный, позволю вам заметить. Приведите себя в порядок. Отдохните, а потом приходите. А о дядьке Моргуне, о котором что-то говорил ваш товарищ, советую на экзамене не рассказывать. Извольте знать, что о курской руде было известно еще Иноземцеву во времена Петра Первого. А самую точную карту железной аномалии составил Лейст».

«И Лейст потребовал от Ленина за карту шесть миллионов долларов».

«Вы должны знать, что продавал карту не Лейст. А притом каждый труд требует оплаты».

«Выходит, вы согласны, что следовало грабить молодую Республику?»

«Товарищ Викторенко, всему есть предел. Моему терпению тоже. Мы говорим с вами о разных вещах. Первооткрыватели имеют право на получение гонорара, как писатели и изобретатели. Право на гонорар! Карта Лейста — это итог его сорокалетней работы, а то, что вы называете теорией Губкина, — это ряд высказанных предположений!»

«Открытие Губкиным нефтяных площадей в Куйбышеве и Татарии признано всеми!»

«Какое открытие? Нефть в Татарии! Да будет вам известно, что еще в шестидесятых годах прошлого столетия в Казани велись поисковые работы на нефть. Англичане даже организовали акционерное общество „Казань ойл филд“. Вам это известно?»

«Не приходилось слышать».

«Почаще надо заглядывать в книги, молодой человек. И к чему вам, собственно, теория Губкина? Ваше дело точные приборы и автоматика. Ступайте, Викторенко». — Профессор поднялся, давая понять, что разговор окончен.

«Ладно, доспорим в другой раз», — сказал твердо себе Викторенко. Вспомнил маленькую синенькую стрелку компаса в руках дядьки Моргуна. Разве не она привела его со Смурым в университет! Да как же вычеркнуть этого человека из жизни, как не говорить о нем. Но может быть, и рыжий профессор прав. Его дело автоматика. Викторенко с удивлением прислушивался к собственным мыслям. Почему он решил сдаться? Бой так бой. Перевернет все книги, пока не доберется до истины. Нефть Поволжья и Татарии помогла стране выиграть войну. Никто не имеет права об этом забывать! После Победы должен быть назван каждый солдат. И в первом ряду бойцов должно стоять имя Губкина!

Осуждал ли Викторенко Анатолия или принимался его защищать, не мог понять, как товарищ посмел его предать. Нелегко ему вырвать из сердца друга. Слишком долго они были вместе, стали почти братьями. В детстве вместе ходили по заснеженным полям и, разгребая снег, выковыривали из земли мороженую картошку. Иван простудился. Лежал с температурой на печке. Огонек каганца испуганно метнулся, когда открылась дверь в хату.

Анатолий вошел с торбой. Высыпал в фартук матери всю картошку.

«А себе, хлопчик, оставил?»

«Хиба я себе не накопаю? А когда Иван подымется, кто знает?»

Можно вспоминать и вспоминать. Одно событие накатывалось на другое. Вместе со Смурым они начали работать на Шебелинке. По комсомольской путевке поехали на Север. Так что же произошло с Анатолием? А может, он просто привык тянуться за товарищем? Тянулся против своей воли.

Викторенко понимал, что каждый человек со своим особым характером и привычками. Не хотел сравнивать поведение Жорки Погребного и Анатолия. Разные они люди.

Анатолий скорее всего не поверил в его идею автоматизировать комплекс. Но об этом не говорил. Побег его стал протестом.

Днем Викторенко готовился к партийному собранию о готовности комплекса к эксплуатации скважин в зимнее время.

К вечеру почувствовал, что переутомился — разболелась голова. От автобуса отказался, решил подышать свежим воздухом. Как всегда, шел дальним путем. Часто спотыкался о плети корней. И всю дорогу думал о Ларисе. Хоть и не объяснились они, но им и так все ясно. Лариса с увлечением помогает ему чертить. Пообещали прийти на очередное чаепитие — вместе с Железкиной.

Думая о своем, Иван не сразу понял, что кто-то его окликнул.

— Привет, начальник.

На тропинке стоял, глубоко затягиваясь папиросой, Егор Касаткин. Пересовывая папиросу по нижней губе из одной стороны в другую, куражится:

— Скажи, разве не сюрприз? Черная ночь и встреча в лесу? Помнишь, я тебя предупреждал, за Егором Касаткиным не заржавеет? Помнишь?

— Глупости не запоминаю.

— Считай, инженер, как хочешь. Ты умный, а я дурак. Я тебя предупреждал: нам вдвоем здесь не жить. Двум медведям в берлоге всегда тесно. У меня есть и другой счет: почему ты моего товарища обидел?

— Это кого же?

— Серегу Пядышева.

— Чем же я его обидел?

— А ты пошевели мозгами.

Касаткин замахнулся, чтобы ударить, но Викторенко опередил его. Но тут тяжелый удар сзади по голове оглушил Ивана, и он, падая, не успел заметить подбегавших. Попытался встать, но ударами сапог его сбили.

Четыре человека молча молотили лежащего на земле, пока Егор не пробасил хрипло пьяным голосом:

— Спасибо, кореши. К Надьке двинули. Сам виноват, начальник, доброго совета не послушался. Говорил ему, не замай Егора Касаткина. А тут еще новшества стал разводить. Проценты всякие выставлять где надо и не надо. И Серега Пядышев туда же! За хохлом тянется.

 

Глава шестая

1

Холодный дождь застучал по раскисшей земле, и вода ручьями потекла с бугра, окатывая лежащего. Он с трудом пошевелил руками и, подчиняясь инстинкту самосохранения, отполз от потока, чтобы не захлебнуться. Хватая мокрый кустарник, медленно поднял будто онемевшее тело. Цепляясь за толстые корни сосен, нащупал тропу. Последние метры до балка полз, то и дело утыкаясь лицом в землю.

В балке перед глазами все поплыло, и он окончательно потерял сознание. Иван лежал, распластавшись на полу. Бредил: «Кто так громко топает сапогами? Почему так больно?.. Тарапунька: „Здоровеньки булы!“ Анатолий, не валяй дурака, ты не Тарапунька и не Штепсель… Где ты прячешься, Анатолий?.. Слышишь, сейчас же отключи паяльник, а то сгорит стол… Смурый, скажи, чтобы меня не били по голове… Не бренчи зря звонком, на велосипеде не доехать до Андреевки… После дожинок в селе всегда свадьбы… Лариса, я тебя давно зову, ты слышишь, мне очень плохо! Ребята, стяните мне чем-нибудь голову, чтобы не раскололась!»

Два дня пролежал Викторенко в кошмарном бреду. Раздирал спекшиеся кровью губы: «Пить! Пить!» Заплывшие глаза не открывались. С трудом ловил раздерганные обрывки памяти. Порой казалось, что в балке кто-то есть… Чувствовал прикосновение горячих, нежных пальцев. Неужели это все бред? И рядом никого нет. Он один в балке!

Громкий голос мужчины он принял раздраженно. Откуда он вдруг появился?

Викторенко не понимал вопросов, которые задавал мужчина. Запах табака не давал дышать. Вернулась страшная боль.

Каждый день приходили ребята из отряда. Попеременно — Николай Монетов, Виктор Свистунов, Гордей Завалий.

Юля Зимница появлялась перед сумерками, чтобы дежурить ночью. Меняла врача или сестру из больницы. Старалась не плакать, но то и дело терла кулачком красные, припухшие глаза. Состоялась свадьба, а Юля до сих пор не могла разобраться в своих чувствах, понять, в самом ли деле любит Касьяна Лебедушкина или только из жалости привязалась к нему. Заметила беспомощного неумеху, по-женски пожалела и взялась опекать. Плакала во время ночных дежурств без слез и, забывшись, тихо шептала: «Что же я делаю? Того ли люблю?»

В пятницу после смены по просьбе Ларисы к больному зашла Золя Железкина. Увидела Викторенко, отпрянула в сторону. Закусила палец, чтобы не расплакаться. Лицо в кровоподтеках, глаза задавлены синяками.

— Девушка, если пришли, то принесите холодной воды. Нужен лед, а его нет! — сказала сидевшая возле кровати врач.

— Сейчас принесу! — Золя смерила взглядом высоту от пола до кровати. Не могла представить, как это Ларисе удалось оторвать Викторенко от пола и уложить в постель. Откуда у нее взялись силы?

Когда Золя пришла с водой, возле Викторенко сидел участковый милиционер. Он снова и снова допрашивал с сухой деловитостью. Но Викторенко по-прежнему не отвечал.

Прошло две недели, Викторенко открыл глаза. Удивился. На привычном месте не увидел женщину в белом халате. Осторожно поднялся. Немного посидел, привыкая к новому положению тела, и ступил на пол. Его качнуло, но он успел ухватиться за стенку. Доплелся с трудом до двери. Снова качнуло, и он с трудом устоял на ватных ногах. Возвращаясь к кровати, увидел на столе знакомые целлофановые пакеты, банки с вареньем. Перед глазами всплыло лицо Надежды. «Вам не нужен праздничный подарок? Все охотно покупают: рождение ребенка, свадьба или именины!» И он все вспомнил: «Ах ты Егор Касаткин! Ах ты королева Марго! Нет, этот номер не пройдет!» — полетели на пол кульки и банки.

Вскоре Викторенко появился на комплексе. Обошел цех, словно впервые знакомился с агрегатами, перекачивающими насосами, рассматривал термометры, датчики. Приглядывался к каждому манометру, как к доброму знакомому, чувствуя, что соскучился по работе.

В своем кабинете почувствовал себя свободнее. На столе высокая стопка газет. Папки раздулись от документов. На прежнем месте телефоны. Знакомые вещи успокоили. Неожиданно заметил никелированный велосипедный звонок. Когда он его принес? Долго смотрел на блестящую крышку, а потом подергал рычажок. Сначала раздалась робкая трель, а потом звонок стал голосистее. Прислушался. Зачем же таскал с собой Анатолий это напоминание о прошлой жизни? Почему оставил Север? Потому что набрался смелости и сказал «прощай»? Первый раз в отношении товарища Викторенко употребил слово «смелость». Может быть, Север действительно не для всех? И не надо осуждать Анатолия? И не предал он Ивана, а очень долго был преданным?

«Стоп. Точка. Надо заниматься делом», — сказал себе Викторенко и принялся изучать журнал добычи газа. У каждого оператора свой почерк. Золя Железкина пишет размашисто. Сергей Пядышев нанизывает одну цифру к другой, как бусинки. Особенно внимательно Иван приглядывался к записям Ларисы. Слышал, что по почерку определяют характер. Но какое ему дело до ее характера? Почему она не появляется? Уверен, что во время его болезни она приходила к нему. У нее одной такие горячие пальцы.

Как и в первый раз, Лариса незамеченной вошла в кабинет. Но сейчас ей хотелось, чтобы Викторенко подольше не замечал ее. А она смотрела на любимого человека. Молча лучше. А то ведь еще неизвестно, какой состоится разговор. Она так ушла в себя, что не сразу услышала, как Викторенко произнес ее имя.

Очнулась только тогда, когда Иван подошел к ней и осторожно взял в руки ее узкие ладошки.

Лариса слушала сбивчивые, слова признания и бледнела.

— Прошу… не надо…

— Ты не веришь мне? — В голосе Викторенко прозвучала обида, а Лариса тонкими своими пальцами сжала ого широкую ладонь и, обхватив рукой шею, поцеловала и щеку:

— Верю… верю! Я ждала тебя! Я хотела давно прийти… Но вы, ты всем нужен… И я всех пропускала и пропускала!

— Ты мне одна нужна!

— И ты один мне нужен.

— Ларочка! Здесь и вправду все время люди. Давай встретимся в воскресенье в семь вечера на нашей тропе.

Невозможно сосчитать, сколько раз в течение недели то на комплексе, то в поселке Викторенко встречал Ларису. Снова переживал счастливые минуты признания. Лариса читала в его глазах нетерпение и, прижимая украдкой палец к губам, тихо шептала: «В воскресенье! В воскресенье!»

Летящие гуси на рассвете разбудили своими тревожными голосами. Викторенко вышел из балка. Густой туман низко полз над рекой. Моросил мелкий, почти невидимый дождь, сбивался резкими порывами ветра, дующего с юга. Как раньше, Сосьва гнала свои воды в Обь. На песчаном берегу стояли высокие сосны.

Вдруг ветер изменился и принес свист горящего факела. Пламя над высокой трубой комплекса то взлетало вверх, то срезалось упругим ветром. Края черных туч щедро светились.

Натыкаясь на огонь, очередная стая гусей шарахнулась в сторону, оглашая окрестность испуганными криками.

Викторенко, как всегда, нетерпеливо начал составлять себе план на долгий день. Несколько раз вспоминал о свидании. Измучился от нетерпения видеть Ларису, говорить с ней, держать в своей руке ее горячие пальцы. Готов передвинуть стрелки часов, чтобы ускорить встречу. Скорее бы прошел день. Опуская руку в карман, наткнулся на острый угол конверта. Не сразу вспомнил, что получил письмо от Смурого. Вернувшись в балок, начал читать:

«Здравствуй, Иван!

Писал один дурень!»

Андреевка гудит. Все разговоры о тебе. Долетели сюда слухи, что ты начальник комплекса. Здесь я начал понимать, что свалял дурака. В Шебелинке нет размаха. Пенсионеры сидят крепко, и ни одного из них не выбить из седла. Запрограммировали себе жизнь на сто лет. Разве плохо греться около жинки и складывать в карман гроши? Дурень я, дурень. Сказать по правде, даже соскучился по комарам. Вам хоть деньги платят, а моего заработка хватает на два стакана семечек. Полузгал, и нет. Так Ася сказала. Она и назвала меня дурнем.

Был в вашей хате. Дивился на фотографию. Помнишь, мы фотографировались с тобой на базаре? Стоят два гарных парубка. Загляделся. Твоя мать пытала меня, когда ты приедешь, а я не стал брехать. Ждет она тебя. Вот и все.

Викторенко раздраженно скомкал письмо. Неужели это его друг пишет — о заработке, о хорошем месте? Что-то раньше они об этом не думали. Иван заходил по тесной комнате и долго не мог успокоиться.

В конторе достал папку с материалами, но никак не мог сосредоточиться. Надеялся, что заглянет Лариса. Она не показывалась.

Раздался пронзительный телефонный звонок. Голос Лунева прозвучал громко, как из соседней комнаты:

— Здравствуй, Иван Спиридонович. Как здоровье? Как дела?

Расстояние не изменило голос начальника объединения. Викторенко вспомнил игру в шахматы в Тазе. Таким же спокойным голосом Лунев называл очередной ход.

— Все в ажуре.

— Спасибо, утешил. А ты не забыл, что сегодня воскресенье?

— Помню. А в чем дело?

— Почему не отдыхаешь? А органам милиции помогать надо. В наших же это интересах. Понял? Ну, будь здоров. И отправляйся домой.

Викторенко взглянул на часы. Показалось, что Лунев знал о его свидании и напоминал о нем Ивану. В самом деле, пора уходить.

Снова раздался звонок телефона. Сняв трубку, услышал голос диспетчера:

— В шлейфе упало давление!

Викторенко вбежал в диспетчерскую. Красные лампочки на приборном щите одна за другой тревожно вспыхивали и гасли.

— Железкина, где сменный инженер?

— Рязанов унесся в цех.

Глаза Викторенко уперлись в круглые электрические часы. Стрелки показывали половину шестого. Лихорадочно соображал, что случилось на комплексе. С этой минуты перестал существовать Викторенко-человек со своими желаниями и привычками. Начал действовать главный инженер, исполняющий обязанности начальника, для которого, кроме комплекса, его двух цехов, сложного оборудования и трубы, ничего больше не было. Он пытался понять, почему упало давление. Мысленно пробегал по каждой трубе, абсорберу, фильтру и насосам.

В диспетчерскую ворвался Пядышев:

— Трубу разорвало! Пожар!

— Где? — Викторенко почувствовал, что к лицу жарко прилила кровь.

— На берегу! — Пядышев мог сообщить о несчастье по телефону, но забыл о нем и прибежал на комплекс.

Часы гулко отсчитали шесть ударов. Каждый из них отозвался болью в сердце Викторенко: «Где сейчас Лариса?» Он понял, что свидание не состоится.

Викторенко сорвал с рычажка телефонную трубку. Припечатал ее к уху, нетерпеливо кричал:

— Березово… Объединение… Евгений Федорович, трубу разорвало. Причину еще не выяснил! — Глаза остановились на стрелках часов. — Авария произошла в восемнадцать ноль-ноль… Загорелся лес!

— Жертвы есть?

— Буду выяснять!

Пядышев старался не отставать от бегущего Викторенко, но скоро выдохся.

Викторенко чуть не сбил бежавшего ему навстречу рабочего в обгоревшей одежде.

— Оператор там погибла!

— Это Быстрова! — воскликнул Пядышев.

Для Викторенко существовало только имя девушки. И он с запозданием понял, что Быстрова — это фамилия Ларисы. Он со злостью посмотрел на Пядышева: «Не верю!»

Огромными прыжками помчался к реке.

Дорогу загородил огонь. Пламя шло низом, жадно набрасываясь на деревья и кустарник, сжевывая их с яростной жадностью. Ветер бил навстречу огню, и сдерживал его, и в то же время усиливал пожар.

Викторенко с Пядышевым наглотались горячего дыма, руками сбивали летящие на них красные искры. На берегу у Викторенко подкосились ноги, и он упал на мокрый песок. Но страшная мысль резанула сознание: «Там Лариса!» Неизвестно откуда взялись силы, и он побежал дальше.

На пути вырос слесарь Захариков. Сообразил, что инженеры уже знают о гибели оператора.

— Трубу по шву разорвало. Хоть и перекрыли газ, но рвануло крепко. Вмиг сгорела девушка. И чего ее туда понесло!

Викторенко не сразу понял, что пришел к месту аварии. Песок, высушенный огнем, не скрипел под ногами. «О чем я думаю, — разозлился на себя. — Погибла Лариса, а я думаю о песке!» «В воскресенье мы встретимся. Ты слышишь, в воскресенье!» — глухие удары болью прокалывали сердце. От него сейчас требуются решительные действия. А он не может собраться с мыслями. Представил, как в диспетчерской и в кабинете разрываются от напряжения телефоны. Может быть, скоро ему самому придется писать в Андреевку Смурому, чтобы подыскал место в Шебелинке.

Шагая вдоль трубы, Викторенко дошел до уреза воды. Сделал несколько шагов в реку, но остановила глубина. Ладонью пробежал по рваному горбатому боку.

— Я с головой нырял, — сокрушался Захариков. — Трещина далеко бежит. Вода сдержала, а то бы трубу выбросило взрывом. Придется вырезать!

Викторенко понимал справедливость слов Захарикова, но не мог сосредоточиться, отдать нужное распоряжение. «Почему я назначил свидание на лесной тропе? Могли встретиться в любом месте. Нам не надо было ни от кого прятаться!»

— Придется вырезать порванный кусок! — второй раз, но уже напористо повторил Захариков. — Хорошо еще, диспетчер быстро сообразила — перекрыла подачу газа.

— Да, да! — Викторенко кивнул головой. — Будем ликвидировать аварию.

2

Прилетевший на вертолете из Березова Лунев сразу оценил обстановку. Пожар грозил сжечь комплекс с пробуренными скважинами. В прожженной одежде, с законченным сажей лицом, он метался от одной группы добровольных пожарных к другой. Отдавал приказания, а то просто умолял не отступать. Сам бросался с лопатой в огонь, увлекая за собой рабочих.

Лунев, как никто другой, понимал, что огонь надо остановить, иначе может произойти взрыв, хотя слесаря и успели закрыть все фонтанные елочки на устьях скважин, а находящийся на очистке газ сожжен на факеле. Однако вырытые наспех канавы не сдерживали огонь. От горящих кустов во все стороны летели веером искры, подпаливая все новые и новые участки с кедрами и лиственницами. Злой свист ветра дополнили глухие удары падающих деревьев.

Пожар мог свирепствовать не один день и не одну неделю, но неожиданно прогремел где-то гром, и тут же острые стрелы молний перечертили темное небо, обрушивая на землю ливень. Тот же верховой ветер, который так стремительно гнал огонь, стал помогать. Потоки воды обрушались на пламя, и холодный, смрадный дым начал затягивать гари, сползая в болото.

Люди не сразу поняли, что произошло. Они еще оставались на своих местах, с радостью мокли под дождем, признав в нем верного союзника.

К Сосьве с пожарища помчались черные ручьи, унося в потоках угли и сажу.

Викторенко не узнал Лунева. Не понял, когда он прилетел. Они долго смотрели друг на друга, едва держась на ногах от смертельной усталости.

— Иван, с победой! — глухо, чужим голосом сказал Лунев, чувствуя, что слова царапали обожженное горло.

Викторенко оторопело вскинул глаза.

— У нас, газовиков, опасная специальность! — сказал тем же скрипучим голосом Лунев. — Как минеры, мы не имеем права ошибаться!

По голосу Викторенко узнавал Лунева. Но закопченное лицо казалось совершенно другим, с гармошкой морщин на лбу и белыми висками. Если бы ему удалось взглянуть в зеркало, то удивился бы и самому себе. Лоб распахан складками. Брови сгорели. Над надбровными дугами твердые бугры. Седина выбелила волосы.

— В Саратове был подобный случай… Дамбу отсыпали. Потеряли две недели… Москва забомбит телеграммами.

Викторенко растопыренными пальцами, как гребнем, поднял упавшие на глаза волосы. Пытливо смотрел на Лунева:

— Надо научиться загадывать на два хода вперед. Евгений Никифорович, нет у меня ни одного хода в запасе. Вы подсказали путь — дамба, но сами же ее забраковали. В Сосьве сильное течение. Разорванная труба ушла в глубину.

— Вертолетом пришлю водолазов. Вы здесь с инженерами мерекайте что к чему…

— Будем соображать!

— Ну, мне пора. О ЧП Москве надо докладывать. Помни, Иван, за тобой труба! — Лунев звонко хлопнул по широкой ладони. — Звони в любое время. Сообщай, что придумаете.

На берегу реки, недалеко от разорванной грубы, разбили палатки. Гордей Завалий, постукивая топором, будто играя, быстро сколотил лежаки, а для Викторенко даже стол, набранный из тонких жердей.

Такие сооружения андреевские ребята находили в землянках. Поразила мысль, что создавшаяся на Сосьве обстановка — фронтовая.

Нетерпеливо ждали прилета водолазов. Густой туман полз по воде. Иногда в его разрывах проглядывал противоположный берег с темными зубцами — кронами деревьев.

Викторенко изредка поглядывал на часы. Казалось, стрелки зацепились друг за друга и застыли на месте. А между тем прошла беспокойная и долгая ночь. Из-за противоположной стороны реки начало подыматься величественное солнце, расцвечивая Сосьву по всему течению.

Серый песок на берегу был весь исчерчен рисунками и чертежами, но нужное решение ремонтники пока не нашли.

В палатке продолжали спор два выпускника Башкирского политехнического института: Сулейманов, высокий, черноволосый, и Лавчуков — крепыш с глубокими залысинами на лбу.

Вышагивая по берегу, Викторенко угрюмо смотрел в темную воду. Время от времени на быстрине закручивались глубокие воронки. Перехлестывались и разносились быстрым течением по сторонам.

— Иван Спиридонович, есть решение! — сказал убежденно Сулейманов, догоняя Викторенко. От него не отставал Лавчуков. — Надо отсыпать дамбу! — Для подкрепления своей мысли начал быстро чертить прутом на песке.

— А вы что скажете? — спросил Викторенко и в упор посмотрел на второго инженера.

— Дамба не годится… Решение, может быть, правильное, но у нас лимит времени.

— Скажите проще — нет времени…

— Иван! — раздался из палатки сиплый голос Виктора Свистунова. — Звонит диспетчер с Урала. Спрашивает, когда дадим газ?

— Не знаю. — Викторенко передернул плечами. — Пока не знаем! — Резко оборвал продолжавших спор Сулейманова и Лавчукова: — Хватит митинговать. Эдисон говорил, что два болтуна могут своей энергией вращать швейную машинку. Мы за ночь истратили энергии на целую швейную фабрику, а дело ни с места. Вы слышали когда-нибудь о кессоне?

Лавчуков, еще не остывший после спора, удивленно посмотрел на Викторенко.

— Иван Спиридонович, — оживился Сулейманов и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Кессон хорошо, но я лично его никогда не видел.

Николай Монетов все время держал Викторенко в поле своего зрения. Он уже знал, что на Ивана свалилось горе, что погибшая девушка не просто оператор, а любимая их командира. Николай давно прислушивался к спору Сулейманова и Лавчукова, которых окрестил «молодыми петушками». Услышав о кессоне, решил вмешаться в разговор инженеров.

— Мне приходилось строить мосты. Нехитрая штука кессон. Простой ящик. Опустив в реку, отгородим трубу от воды.

Лавчуков, прикрыв глаза длинными ресницами, прикинул, возможен ли в их случае предложенный вариант:

— А вода не хлынет в дырку, когда насадим ящик на трубу?

Острый прут в руках Монетова пришел в движение:

— Это ящик. Это труба. Надо блокировать вход и выход.

Никто не заметил, как подошел Касьян Лебедушкин. Он притопал из столовой, держа в руке ведро с гуляшом. Добровольно взялся кормить аварийную бригаду. Приглядевшись к чертежу на песке, сказал:

— А трубу надо с двух сторон канатом обмотать.

— А ведь Касьян прав, — согласился Сулейманов. — Если с веревками не получится, что-нибудь еще придумаем.

Неподалеку внимательно прислушивался к спорящим, стараясь не попадаться на глаза Викторенко, Пядышев. Он уже понял, что оказался для этого человека вестником несчастья.

— Есть решение, — сказал он. — Камеры от автомашин можно надеть бубликами.

Викторенко сразу оценил предложение, хотя посмотрел на оператора недобро.

— Заметано!

Лавчуков восторженно потер ладонью об ладонь. Они скрипели, как будто наждаком полировали одна другую.

— Точно. Вода сожмет камеры. Ни одна капля не вольется, — сказал Монетов и приятельски похлопал Пядышева по плечу. — Головастый ты мужик, Серега! Давайте размеры — и начну варить!

Звонкий гул авиационного мотора достиг берега. Ан-2 с висящими поплавками, легко пробежав по воде, подрулил к берегу.

Первым на поплавок спрыгнул бригадир водолазов — крепыш в черной мичманке. Он неторопливо здоровался — рывком тискал руку, как будто кровельными ножницами отсекал куски жести, и басил:

— Будем знакомы, Сашко, он же Черномор. Сверху — цыганский табор у реки. Испугала водичка? Все путем. Поглядим что к чему!

Длинноногий парень в высоких резиновых сапогах, подвязанных веревками к поясу, смело шагнул в воду, то и дело втыкая перед собой мерный шест.

Сашко Черномор не спускал взгляда с парня.

— Какая глубина, длинный?

— Берег подмыт. Пока по шесту три метра, дальше не дотянуться.

— Нужен плот, мужики. С лодки работать не сможем! — Черномор вопросительно посмотрел на Викторенко, признав его за старшего.

Викторенко покраснел. Не мог понять, почему допустил такую промашку.

— Большой плот нужен? — Лавчуков засопел простуженным носом.

— Метров на пять! — пробасил Черномор. — Должен выдержать компрессор и все наши железки. Надо прогуляться вдоль трубы, поглядеть что к чему. Все будет путем!

— Сварим из труб. Танковую роту грузи — выдержит! — словно боясь, что его опередят, сказал Пядышев.

— Роту выдержит, — усмехнулся Сулейманов. — Пока трубы подвезут — пропала неделя!

Загорелся спор, как быстрее построить плот, какой выбрать материал.

Водолазы выгружали на берег свое имущество: медные скафандры, свинцовые пояса, резиновые сапоги и перчатки. А Черномор принялся рулеткой вымерять разнос трещины до самой воды.

В палатке разрывался телефон. Викторенко делал вид, что не слышит. Убедил себя, что снова звонит Лунев. Будет спрашивать, не повышая голоса: «Как дела?» Можно ответить бодрой однословной фразой: «Стараемся!» Но Лунева не обманешь.

Еще немного позвенел телефон и замолчал. И тотчас раздался голос Пядышева:

— Иван Спиридонович! Вас спрашивают. Не пойму кто?

— Какого черта вы всюду суете нос? — не сдержался Викторенко. — Кто вас просил подходить к телефону? Я уже сыт по горло этими звонками.

— Иван Спиридонович, — пришел на выручку Лавчуков. — Да скажите вы им всем — работаем. Ну жили же люди без газа. А тут двое суток не перебьются? — И уже по-деловому доложил: — Плот делаем из пустых бочек. Из-под метанола. Их у нас хоть завались! Серега придумал. Ходил-ходил по бережку и придумал.

— Из пустых бочек? — Викторенко заставил себя успокоиться и внимательно посмотрел на Пядышева.

3

На бугре сидел Егор Касаткин. Не первый раз он убеждал себя, что приходил на берег отдохнуть от семейной жизни, но на самом деле ему не терпелось посмотреть, как шла работа на трубе. Ругал последними словами Викторенко. Это он не допустил его до работы — лучшего варилу. Злился и на Надьку. Два раза отбивал об нее кулаки, но не мог отучить от кошачьих повадок: врать и изворачиваться. Жена каждый день задерживалась допоздна в магазине: как объясняла, проводила ревизию. Но он замечал, что она не прочь покрутить с парнями и подторговывает ночью водкой. «Сучка, посадить хочешь!» — грозно ревел он от ярости и принимался по-своему учить уму и разуму.

«Тюрьма по тебе давно страдает, — огрызалась Надежда, плакала, размазывая тушь по лицу. — Молись за хохла, бей лбом пол, что он еще не продал тебя с дружками. Загремели бы, как миленькие, на пятнадцать лет. Статья двести шестая, пункт шестой!»

Егор Касаткин не понимал, почему его до сих пор не вызывали в милицию, и от этого злился еще больше. Жил в постоянном страхе. С минуты на минуту ждал ареста. Участкового милиционера старался обходить стороной. Уговаривал Надьку смыться из поселка, но она обзывала его дураком. Держалась за свой магазин. Он не знал, кто предложил варить ящик для кессона, но понимал, что делали все по уму.

Сашко Черномор выбивал в песке около стального ящика дорожку каблуками резиновых сапог. Иногда останавливался около, простукивал его молотком.

— Черномор, а ты профессор, — заметил сварщик в фетровой шляпе с обрезанными полями. Он только что кончил варить и с трудом раздирал слипающиеся глаза. — Двое суток не кемарил. — Подхватил ведро с водой и вылил на себя.

Сашко посмотрел на склоненную фигуру второго сварщика. Его работу он не проверял: убедился в мастерстве.

Тракторами привезли железные бочки из-под метанола для плота. Раскатившись по берегу, они сразу придали индустриальный вид пейзажу.

— Иван Спиридонович! — К Викторенко, гремя штанинами брезентовых брюк, подошел сварщик в фетровой шляпе. — Дурную затеяли работу. Варить бочки нельзя. Металл тонкий!

Измученный двумя бессонными ночами, постоянными звонками из Березова и с Урала, Викторенко удивленно уставился на сварщика. Подошел к бочке, со злостью ударил по днищу кулаком.

— А ты что предлагаешь?

— Я-то? — Сварщик удивленно вскинул вверх голову с опаленными бровями. — Раму надо варить. Бочки набьем, как в пенал.

Через три часа в раму из тонких труб с обрешеткой набили полезные бочки. Плот по мокрому песку скатили в воду.

Сашко с разбега прыгнул на бочки и лихо начал выбивать чечетку.

— Не плот, а эстрада для ансамбля песни и пляски Северного флота, — весело выкрикивал плясун.

Оказавшись вслед за бригадиром на плоту, один из водолазов прибил на корме шест. И когда вверх поплыл красный флаг. Черномор гаркнул:

— На флаг, смирно!

Демобилизованный с Северного флота, бывший боцман Сашко любил морской порядок.

Водолазы без лишней суеты, с ловкой сноровкой затащили на плот тяжелый компрессор. Его огромное колесо с ручками напоминало колодезный ворот. Бочки сразу осели, зарываясь в воду.

Раскатистый голос бригадира водолазов промчался по реке и затерялся где-то в лесной гари. Викторенко еще глубже вжал голову в плечи. Напрасно тешил себя надеждой, что начнется спад воды и откроется труба. Видно, в верхнем течении реки дождь продолжал хлестать, размывая землю потоками воды.

Все ждали, когда кончит варить Николай Монетов. Пот он устало выпрямился. Отбросил назад забрало щитка и, разминая ноги, медленно обошел сваренный ящик, похлопывая его рукавицей.

Два трактора, вспарывая мокрый песок стальными гусеницами, стащили ящик в воду.

Поддавшись порыву, Егор Касаткин побежал к Сосьве, но вовремя остановился. До боли зажмурил глаза, представляя до конца предстоящую работу. Вода будет плескаться за бортами стального ящика, а сварщик начнет вырезать разорванный кусок трубы. Потом ящик передвинут на другой край трубы, и работа повторится. Вварят новый кусок катушки, и газопровод восстановлен.

Набычив голову, Егор Касаткин круто развернулся и направился в магазин. С тех пор как Надежда встала за прилавок, любил он покуражиться на зависть приятелям. Хозяином заходил за прилавок и выдергивал бутылку водки. «Надюха, подсыпь шоколадных конфет на закусь!» Сейчас чувствовал: ни одна бутылка не заглушит обиду.

— Сволочь, хохол! — крикнул он и, повернувшись к реке, погрозил кулаком.

А в это время на берег реки с бугра скатился бортовой грузовик. Из окна кабины выглядывала Надежда, размахивая шелковой косынкой. Шофер не успел толком разогнать машину, как оказался перед глубокой канавой. Он резко затормозил, и в кузове зазвенели в ящиках бутылки.

— Недоделанный, — услышал визг Надежды Егор. «Стерва, сюда прикатила!» — подумал он со злостью и пошел в поселок. А Надежда ударила шофера по руке: — Стой, если не умеешь ездить! — Выскочила из машины и с удивлением уставилась на водолаза в мичманке.

— Где Викторенко?

— Двинул к палатке. Торопись, пока не упал. Заснет, пушками не разбудишь!

Продавщица, прыгая по-воробьиному, добежала до большой палатки. Со всей силой хлопнула ладонью по тугому брезенту.

— Кто здесь живой?

Викторенко вышел.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович. Получила вашу записку и сюда! Колбасы привезла. Два ящика водки.

— Две бутылки могли передать с шофером. Водка нужна как лекарство.

Надежда не уходила.

— Иван Спиридонович, все хочу спросить вас, почему вы не выдали Егора участковому? — Надежда не понимала поведения Викторенко. В его отступлении от обычных правил крылась какая-то хитрость. И она хотела понять ее.

— А надо было выдать? — спросил Викторенко.

— Да вы что? Это же он вас с дружками молотил!

— Да? — не узнавая своего голоса, жестко произнес Викторенко.

Надежда оторопела и, зло сверкнув глазами, пошла к машине.

Ветер переменил направление, и снова с пожарища потянуло запахом угля и пепла. Горе снова навалилось на Викторенко. Спасаясь от преследовавшего запаха, он шагнул в остроносую лодку, оттолкнулся. Размашисто стал грести, преодолевая течение, словно хотел, убежать от самого себя и страшной действительности.

Весла терли ладони, но он не думал их перехватывать.

Лодка ткнулась в стальную стенку кессона. Викторенко не ожидал удара и чуть не вылетел из лодки. Волны били в высокую стенку, раскачивали тяжелый ящик.

На дне работал Сашко. Пламя освещало склоненную фигуру.

— Как дела? — перегнувшись вниз, крикнул Викторенко, чтобы успокоить самого себя. Голос ударился о стальные листы и вернулся к нему, усиленный стенками, как динамиком. — Помощь не нужна?

— Все идет путем! — отрывая лицо от щитка, бросил бригадир. — А тебе не терпится взглянуть?

— Оператор здесь сгорела! — сказал, не скрывая боли, Викторенко. По лестнице спустился в ящик. Вода била в стенку, и от каждого нового удара ящик рассерженно гудел.

Сашко продолжал прерванную работу. Острое копье пламени резало металл, и с круглого, заиленного бока отрывались расплавленные капли стали.

На берегу Викторенко поджидали два сварщика. Выдергивая лодку на песок, Монетов сказал:

— А ты ловко обхитрил нас, Иван. Нам спать, а сам резать трубу.

— Какое там резать. Дед Черномор из рук не выпускает резак.

Викторенко ушел, а на плоту сцепились Черномор с Монетовым. Бригадир ссылался на большой опыт, а молодой сварщик давил смекалкой.

А спор возник, когда выяснилось, что разрыв трубы намного длиннее самого кессона. Никто не мог предположить, что это пятнадцать метров. Как ни соображай, одним кессоном не обойтись. А если ящик передвигать по трубе, то первый отрезанный кусок окажется в воде.

— Мерекай не мерекай, Николай, — сказал напористо Черномор, — а надо резать посудину и растягивать ее.

— При всем старании за день не управиться, — возразил Николай.

— Какой же выход?

— Надо мерекать, как ты сказал! — Николай недовольно смотрел на реку. Неожиданно вспомнил, как однажды варил лестницу для перехода через шлейфы. Два стояка вверх и ступенька. Может, и теперь надо варить переходное колено? Первый конец вырвется из воды. Потом они передвинут ящик и сварят второй стояк. А сама труба окажется сверху воды.

Монетов быстро пересказал свою задумку бригадиру водолазов.

— Молоток ты, Монетов, — бригадир похлопал зардевшегося парня по плечу. — Пойду доложу начальству.

Сашко подошел к палатке. Постоял, прислушиваясь к громкому храпу.

— Кого ищешь, царь Нептун? — спросил Пядышев.

— Ваш Викторенко назвал дедом, а ты царем, — заметил с усмешкой Сашко и объяснил, зачем ищет Викторенко.

— Царь отменяется. Будешь Дедом Черномором. Тоже хорошая личность, — сказал для начала Пядышев. — Будить начальство не будем. Ответственность беру на себя. Варите, — приказным тоном закончил Сергей.

Тяжелый гул тракторного мотора и громкие голоса людей разбудили Викторенко. Он оторопело смотрел на появившийся трактор, раскатанные катушки.

— Звери, что тут делается? Почему меня не разбудили?

— Иван Спиридонович, — сказал Пядышев. — А зачем каждую минуту дергать начальство?

— Сейчас у нас такой случай, когда начальству не положено спать. Докладывайте, Пядышев, обстановку.

— Завтра все будет путем, — ответил за Пядышева Черномор. — Все будет путем!

Викторенко вместе с Пядышевым пошли к месту работ, прикидывая сроки возможной задержки.

4

Закрутила Викторенко работа. Не заметил, как в полную силу вошла зима и прибавились новые заботы. Снег щедро выбелил тайгу и тундру. Сугробы завалили подходы к сосновому бору около реки, скрыв следы пожара и разыгравшейся трагедии. Но память все настойчивее возвращала Ивана к страшному воскресенью. «В воскресенье мы встретимся! Ты слышишь, в воскресенье!» — до сих пор он ловил срывающийся шепот Ларисы. Она становилась ему все дороже и любимее, и все острее чувствовал свое одиночество.

Лебедушкины давно уже обжили свой балок. «Теремок счастья» — так окрестили в поселке комсомольский подарок. Чаепития теперь устраивали не в столовой, а у молодоженов. Приходили с пакетами конфет или печенья, хотя знали, что у Юли Зимницы есть что подать к столу.

— Славик!

— Юрка!

— Николай! — радостно встречала хозяйка. Для каждого хлопца у Юли находилось приветливое слово и добрая улыбка. Молодая женщина оказалась на редкость мастерицей. Борщи варила с затолочкой старого сала, а особенно славилась пирогами. В последнее время на ее лице появилось что-то новое. Изменились заметно походка и движения. Губы припухли, и сама она заметно округлилась.

Касьян Лебедушкин сиял от радости, но тайну жены не выдавал.

В каждый приход к Лебедушкиным Викторенко убеждался, что у молодых все сладилось. Юля все больше привязывалась к мужу, словно открыла в нем что-то совершенно новое. И что бы она теперь ни делала, разговаривала ли со знакомыми, принимала ли гостей, накрывала на стол, изумление не сходило с ее лица. Стараясь выразить свою радость, она ловила пальцы мужа, заглядывала ему в глаза.

Вернувшись от Лебедушкиных, как всегда, поздно, Викторенко засел за чертежную доску. Высокий край ее упирался в стену балка. Подымая голову, он видел перед собой карточку Ларисы. Фотографу удалось поймать улыбку, которую девушка часто прятала. А теперь вот осталась от нее одна улыбка.

За стеной пела пурга. Балок раскачивало, и он тихо стонал. В завывании ветра слышались безысходная тоска и скорбь. От раскалившейся чугунной печки несло теплом, но Викторенко знобило. Он с трудом добрался сегодня до балка, торя сугробы унтами. А утром снова пробивать тропу по целине, и так каждый день, пока пурга не прекратится.

От дрожания чертежной доски ломались карандаши. Иван нетерпеливо затачивал их и продолжал работу. А успеха не было. Он смотрел на фотографию Ларисы, мысленно разговаривал с ней. «Проклятая тропа!» — твердил он теперь, ругая себя за мальчишество, ненужную романтику: хотел повторить первую встречу. А она не стала даже последней. Он не мог видеть обгоревшее тело любимой девушки. Не было и похорон. Гроб с телом Ларисы увезли родители.

Золя Железкина жалела Викторенко. Но верная памяти подруги, боялась оскорбить его проявлением заботы. А что в заботе он нуждался, Золя чувствовала. Но не знала, как вести себя.

Из-за снежных заносов вахтовые автобусы едва пробивались на комплекс, и смены меняли не вовремя, с опозданием. Викторенко не тянуло в пустой балок и он часто оставался ночевать у себя в кабинете. И сегодня вышел поутру встречать вахтовый автобус.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович, — услышал голос Железкиной. — Вы снова раньше нас. Как это вам удается?

— Ночевал здесь! — неожиданно признался Викторенко.

— Зачем вы изматываете себя?

Золя Железкина была для Викторенко одним из трех операторов. Она же была и подругой Ларисы. Потому, наверное, он не обращал на нее внимания как на женщину. Но сейчас ему было приятно слышать в ее голосе участие, и заботливость.

— Любимая работа не в тягость, — не без иронии сказал Викторенко. — Так что все в порядке, товарищ оператор. — И тут он заметил, что глаза девушки наполнились слезами. — Золя, что с тобой? Ты обиделась на меня?

— Ничего, ничего, — торопливо ответила она. — Мне пора в диспетчерскую.

Позднее, обходя цеха, Викторенко заглянул в диспетчерскую. Железкина строго-деловито доложила обстановку и спокойно ответила на его вопросы. Ему пришлось еще раз убедиться, что он плохо знает своих помощников.

В кабинете на столе лежала ленинская работа «Развитие капитализма в России». Когда-то Калерия Сергеевна сказала, что это исторический курс по геологии.

Викторенко раскрыл книгу, отыскал на странице очерченную ногтем риску:

«В основе „организации труда“ на Урале недавно лежало крепостное право, которое и до сих пор, до самого конца 19-го века, дает о себе знать на весьма важных сторонах горнозаводского быта. Во времена оны крепостное право служило основой высшего процветания Урала и господства его не только в России, но отчасти и в Европе».

На комплексе было тихо, и Викторенко углубился в чтение.

Обдумывая ленинскую мысль, Викторенко не без гордости восстанавливал в памяти славу Магнитогорска, который возродила Советская власть, такие гиганты, как «Уралмаш», без которых не выиграли бы войну с фашистами. А до этого? В течение двухсот лет Россия пахала, ковала, косила и рубила изделиями уральских заводов. Носила кресты из уральской меди, ездила на уральских осях, стреляла из ружей уральской стали, пекла блины на уральских сковородках, бренчала уральскими пятаками в кармане! А теперь за Уралом открыты нефть и газ. Размах огромнейший.