Глава первая

1

За три долгих месяца лютые морозы и метели выстудили тундру. На земле ничего, кроме снега. Тяжелые сугробы придавили болота, озера и реки. В любой час, в полдень, как и в полночь, на небе звезды и луна.

Только при перегоне стада на новое пастбище взрывалась сонная тишина полярной ночи. Приходил в движение узорчатый лес оленьих рогов, раздавались гортанные крики пастухов и разноголосый лай собак. Слышалось шумное дыхание многих сотен животных, пощелкивание копыт, и потом все это терялось где-то вдали.

Возвращаясь после дежурства в стаде, Пирцяко Хабиинкэ заметил у чума свежие следы. Вспомнил, что Большой Мужик обещал привезти Няколю из интерната домой. В школе будут каникулы. С Большим Мужиком Пирцяко встретился в Надыме. Сын там учится с другими ненецкими ребятишками. Мария, которая помогла бригадиру улететь из Салехарда, оказалась женой Шибякина. Если бы не она, не помирился бы Пирцяко Хабиинкэ с Большим Мужиком. Очень она хорошая женщина. Доктором в интернате работает. Няколю его любит. И мальчишка привязался к доброй женщине.

Пирцяко Хабиинкэ постоял около чума. Холодный ветер скреб по замерзшим нюкам. Хотя он передал стадо пастуху Хосейке, мысли бригадира занимали животные — хоры и важенки. «Вовремя я тогда вернулся, однако, — подумал он и подергал себя за ус. — А то председатель назначил бы Хосейко вместо меня, когда я гулял по тундре. Заморочил ему голову. Язык длинный, а в голове ягель! Рано Хосейке быть бригадиром».

Пирцяко напряженно прислушивался. Поворачивал голову то в одну, то в другую сторону. Не нравилась ему наползавшая темнота. Того и гляди налетят волки — порежут оленей. Хороший пастух не заснет, у него, как у ушкана-зайца, всегда уши настороже. А Хосейка заснет. Любит он поспать.

Ветер переметал сыпучий снег, и он тонкими косичками струился между застругами, шаркая по насту. Пирцяко Хабиинкэ повернул щеку, и по новому ожогу понял, что мороз становился злее. Натянул чехол на карабин и поставил его около входа, чтобы не запотел в тепле.

Бригадир отвернул полу нюка и шагнул в чум. Собака подняла голову и сладко зевнула. Около нее завозились щенки.

Пирцяко Хабиинкэ сел на постель из теплых оленьих шкур. Толкнул в бок жену.

— Замерз?

— Мало-мало есть!

Жена захлопотала около листа железа. Приготовилась разводить костер. Долго дула на серые угли, пока не выметнул острый язычок огня. Она тут же подбросила веточек. Чум наполнился дымом.

Женщина вышла из чума и открыла клапан мокодана. Дым костра сразу рванул вверх, в дырку, опаливая черные концы шестов.

Висевший на крюке закопченный чайник скоро недовольно забормотал. Из короткого носа вырвался пар, крышка начала весело пританцовывать.

Пирцяко Хабиинкэ пододвинул низкий стол. Жена поставила перед ним миску с жирными оленьими ребрами и большую чашку.

— Ты забыла, однако, что в чуме два мужика! — сказал Пирцяко Хабиинкэ и недовольно посмотрел на жену.

Няколя неожиданно открыл глаза и сел на постели. Огонь высветил его пухлую щеку, замятую твердой подушкой. Легкое заячье одеяло сползло с плеча.

— Я ждал тебя, — сказал мальчик и прижался щекой к холодной руке отца.

— Жена, сын твой вырос, — Пирцяко достал из ящика стола большой кусок сахара и протянул Няколе, как это делал, когда сын был маленьким.

— Чай не пьешь, откуда сила берется! — засмеялся мальчик, довольный, что не забыл присказку отца.

— Правильно, сынок, сила от чая!

Мальчик принялся грызть сахар, причмокивая языком. Проснулись щенки. Полезли к хозяину.

Пирцяко Хабиинкэ с наслаждением выпил первую чашку с крепкой заваркой. Потом долго пил чашку за чашкой, пока не почувствовал, что начал согреваться. Утолил малую жажду. Поел мяса. Чашку свою он не перевернул вверх дном, и жена снова налила ему чай. Бригадир настороженно прислушивался. Даже в чуме его не покидало беспокойство. Ветер разошелся не на шутку, со всей силой упрямо бил по чуму, растекаясь но круглому боку. «Хад-буря, на кого ты так рассердилась? — подумал он озабоченно. — Кому ты решила мстить? Не мне ли случаем?» Хад не знает смерти, как не знает смерти и сама земля. А когда родилась земля, скрыто от всех. Старые люди не могут объяснить. Няколя будет знать. Прилетит самолет и снова заберет его в школу.

— Жена, Няколя большой стал.

— Большой.

— Мой сын удачливый!

— А ты убегал… от сына убегал…

Пирцяко Хабиинкэ отвернулся от жены. Она до сих пор не прощала ему Марию. Вернулся он и подробно рассказал о своих мытарствах по тундре, называл добрых людей, у кого находил в чуме место около костра. Рассказал о большом деревянном городе, железном комаре. Это он притащил его на Пур. Привез он и красные поленья. О Марии он помнил, но никогда не рассказывал. А как-то, забывшись, назвал жену Марией.

«Чужую бабу вспомнил?» Жена перестала с ним разговаривать. На вопросы не отвечала, как немая.

А ему вдруг захотелось знать, выполнила ли его Мария свое обещание подарить ему сына? Интересно, какое она придумала имя? Занятый работой, дежурствами, охотой, он о ней не думал. Наверное, так и кочует по своей тундре между горами около льдистого моря. Упрек жены прозвучал как обвинение. Ее обида напомнила ему об отцовском долге. Крепко задумался Пирцяко Хабиинкэ. Захотел представить, что может делать его второй мальчишка. Кто учит его стрелять? Кто показал, как надо ставить капканы на песцов? Мария баба, не ей учить сына! Вырастет мальчишка веваркой-лодырем — будет его вина!

Пирцяко Хабиинкэ представил, как будто все произошло на его глазах. Встретились два парня: его Саварка и Веварка. У Саварки все получалось, за что ни брался: сеть ли ставил, настораживал ли капкан на песца, а у Веварки ничего не получалось. И стрелок он оказался никудышный!

Жалко бригадиру второго парня. Подумал о Хосейке, своем пастухе. Его отец утонул в озере. А кто учил парня? Мать. Стало стыдно Пирцяко Хабиинкэ. Нападает он на парня, ругает его! А его не ругать надо, а учить.

Хороший мужик может поспорить с бурей, не растеряться, сбережет стадо и сам останется жить. А плохого накатает ветер!

Беспокойно завозился на своем месте Пирцяко Хабиинкэ. Чтобы немного успокоиться, погладил сына по голове. Вспомнил, как так же гладил мальчишку, когда вернулся домой. Нащупал на затылке маленькую косичку и сказал жене:

— Завтра постригу мужика! Пора учить Няколю стрелять.

— Тебе пора ехать на факторию. Чай скоро кончится. Сахару осталось мало. Купишь и сатин на рубашки.

Пирцяко Хабиинкэ кивнул головой. Не мог понять, что с ним происходит. Слушает женщину. Раньше бы он ударил жену, чтобы замолчала. А тогда побегал по тундре и перестал узнавать себя. Перестал бояться Большого Мужика. Сначала он хотел от него откочевать в самую глухую часть тундры, к тайге, но все время натыкался на огромные трубы. Они ползли через болота, озера, не обходили и реки. Он не смог поднять трубу: видать, нечеловеческая сила была у Большого Мужика!

Бригадир вспомнил свой приезд на факторию к Фильке. Чтобы сейчас не рассмеяться, ущипнул себя за ногу. На дверях фактории висел большой замок. Он решил разворачивать оленей, посчитав, что фактория закрыта, но раздался глухой голос Фильки. Пирцяко Хабиинкэ не понял, откуда появился Филька: вылез ли в окно или скатился с крыши.

«Андорова», — оглядываясь по сторонам, как пугливый ушкан-заяц, Филька потащил бригадира за избу.

«Где ты пропадал? А, Пирцяко?»

«Далеко ходил. Льдистое море хотел посмотреть!»

«Понравилось?»

«Наша тундра лучше».

«Была. Раньше была. Из тайги глухари прилетали токовать. Садились прямо на крышу фактории».

«Помню. Ты рассказывал. Филька, а где ж ты был? Я хотел уже уезжать».

«Дома. Куда я денусь? Без меня вы пропадете. Макароны у кого есть — у Филимона Пантелеевича; дробь и порох у кого можно купить — у Филимона Пантелеевича!»

«Зачем замок прицепил?»

«Большой Мужик избу у меня хотел забрать. Хо-зя-ин! Аэродром построил! Ты-то как добрался»?

«Меня с деревянного города комар притащил!»

«Вертолет?»

Пирцяко Хабиинкэ согласно кивнул головой.

«Врешь? Научился врать, как Ядне Ейка!»

«Я давно не вру, — с обидой сказал бригадир. — Сероко меня видел! Его спроси!»

«Хоть он и председатель сельсовета, но тоже болтун. Новую шляпу у меня требует. Забыл, когда последний раз ходил за белкой!»

«Сероко никогда не был охотником».

«Что точно, то точно. Факторию надо закрывать. Кому нужна фактория? Приезжие мужики не охотники».

«У них другое дело, — Пирцяко Хабиинкэ вспомнил своего знакомого тракториста. — Для маленького дела не нужно много людей, а при большом и сотней мужиков не обойтись. Филька, ты должен знать!»

«Не Филька, а Филимон Пантелеевич!»

«Когда идет загон песцов, сколько сразу выезжают в тундру мужиков на оленях!»

«Впятером не загнать!»

«Большому Мужику требуется много мужиков. Я видел, как из земли вылетел огонь. Ни ты, ни я не знаем, где прячется огонь. А Большой Мужик умеет его находить!»

«Ты стал защищать Большого Мужика. Забыл, кто загнал твоих оленей?»

«Хватит болтать, — сказал недовольно Пирцяко Хабиинкэ и засопел от злости. — Язык у тебя без костей. Однако, ты дверь отворяй. Я за товаром приехал. Макароны давай, баба велела. Песцов тебе привез. Не шибко много, но привез. Парню дробовик надо. Букварь надо!»

А теперь у Няколи много разных книг. И Мария — жена Большого Мужика — сильно хвалит сына: много знать будет, хорошо учится.

Пирцяко Хабиинкэ вспомнил, как учился сам. В интернате получил букварь, тетради и цветные карандаши. Особенно поразили краски на круглой картонке. Все до одной перепробовал. Послюнявил палец — вышла черная туча, потер второй кружок — рыжая росомаха, попробовал рядом — трава. Красный цвет напомнил полянку с каменоломками. Началась война, и отец забрал его из интерната.

Пирцяко Хабиинкэ выпил еще одну чашку чая и перевернул ее вверх дном. Глаза слипались. Он вытянул ноги.

— Жена, один мужик заснул. — Он прикрыл заячьим одеялом сына. — Пора и мне залечь!

2

В тундре никто из оленеводов не ведет счет дням. Природа сама переворачивает листы календаря. Не успел Пирцяко Хабиинкэ перегнать стадо на новое пастбище, как подкатил на аргише месяц Большой Темноты. Ка небе ни одной сверкающей звезды. Пропала надолго куда-то луна. Небосвод как будто задернули огромными полостями нюков из оленьих шкур.

Чтобы не заблудиться, пастухи перестали ездить друг к другу в гости. Заказан им путь и в Уренгойскую факторию, и в свой колхоз по неотложным делам. Без звезд дорогу не отыскать!

В конце недели снег начал терять крепость. Олени легко его копытили и добирались до ягеля. Ягель отсырел и остро пах щавелем. Животные не разбредались по сторонам, а паслись кучно.

Подошло время снимать охотникам капканы. Начался гон песцов. Самцы забегали по тундре, простегивая снег прямыми строчками следов. Призывно лаяли, выдавая себя.

— К-ко-ко-е-е!

А с бугров летел ответный лай самок. Голоса у них тоже призывные, но со звоном колокольчиков:

— Кье-кье-кье!

Месяц Большой Темноты торопил весну. Она уже шагала за спиной у каждого тундровика со своими заботами, светлыми днями, слепящим снегом, шумным гомоном птиц, прибавлением в стаде. После вскрытия рек и озер — ловля рыбы. В сети пойдет пелядь, нельма и муксун.

Пирцяко Хабиинкэ не отпускали думы. В голове одна забота — стадо. Пали олени — он виноват. Порезали волки важенок — отвечай. Весь спрос с него, бригадира.

В каждый свой приезд в стадо председатель шел в чум к бригадиру. За чаем и едой расспрашивал о делах, выкладывал последние новости. Потом беседовал с пастухами Хосейкой и Дмитрием. Никогда не обижал их вниманием, но всегда подчеркивал, что старший над ними Пирцяко Хабиинкэ.

Председателя колхоза и зоотехника надо ждать в месяц Отела. Может, прикатит и продавщица с товарами.

Проснулся Пирцяко Хабиинкэ в тревоге. Чум успело выморозить. Костер давно погас. Про себя бригадир похвалил жену, когда увидел котел, стоящий на углях. Он протер глаза еще теплой водой и прислушался. Поразила тишина.

Вчера под вой ветра он долго играл с Няколей. Загадывал ему разные загадки, какие помнил от отца и матери. Заснули все поздно под верховой ветер. Сейчас он не слышал ни верхового ветра, ни нижнего, который всегда гнал поземку между застругами.

Пирцяко Хабиинкэ встал во весь рост и царапнул головой по провисшему нюку. Отсырели шкуры — погода испортилась, повернуло на тепло. Не натягивая малицы, выглянул из чума.

Теплый ветер залепил лицо кашей из снега и дождя. По мокрым щекам заскользили капли, стекали под ворот рубахи, холодя шею.

В чуме жена уже сидела перед костром, раскладывала веточки яры. Она знала, что должна напоить мужа чаем, накормить сытно перед дорогой в стадо.

Скоро запылал огонь. Женщина не скупилась на хворост. Дым не рвался вверх, а кружился по чуму, как испуганные олени.

Пирцяко Хабиинкэ пристально смотрел на мечущиеся языки огня. Хотел понять, кто посмел разогреть зимой ветер. После оттепели снова вернется мороз. Скует ледяной коркой наст, и оленям тогда не пробить его копытами, не добраться до ягеля и травы. Одно спасение — колоть лед топорами. Но много ли сумеют сделать три мужика! Няколя еще не дорос, а то бы ему тоже вручили топор.

После несчастья приедет председатель с зоотехником. Выслушают рассказ бригадира о падеже оленей от холода. Пирцяко Хабиинкэ вздохнул, не в состоянии ничего придумать, не зная, как отвести надвигающуюся беду.

— Абурдай, — сказала жена и пододвинула большую миску с жирными кусками холодной оленины.

Лежащая у порога лайка вскинула острое ухо. Разбросала прилипших к соскам щенят и выбежала из чума. Громко залаяла.

— Ветер несет нам раннего гостя! — сказал бригадир и по обычаю приготовился встретить прибывшего. Накормить его и напоить чаем.

Жена без напоминания мужа поставила на стол чашку…

— Ань-дорова! — сказал, входя в чум, Ядне Ейка. Протянул озябшие руки к костру. С капюшона и малицы капала вода. — Злой ветер притащился! Хад проиграл борьбу!

— Злой! — Пирцяко Хабиинкэ с удивлением разглядывал охотника. Он ожидал приезда кого угодно, но только не Шатуна, как он называл охотника, не жалуя его своим расположением.

Ядне Ейка сел к столу. Жадно отхлебнул горячий чай. Опорожнив три чашки, решил передохнуть. Утолив малую жажду, заговорил, обращаясь к хозяину.

— Капканы ездил снимать.

— Так поздно?

— Большой Мужик задержал, — сказал охотник с гордостью. — Мои глаза теперь так много видят, что все и не рассказать. На лыжах я ходил в Медвежье, глаза маленькими были, как щелки. Полетел на вертолете, глаза большими стали — половину земли прочитал. По Пуру сохатых мог пересчитать.

— Ты там тоже ставил капканы?

— Капканов у меня здесь хватает. Летал с мастером Глебовым.

— Зачем вертолет гоняли?

— За инструментом. — Ядне Ейка с вызовом посмотрел на бригадира и сказал: — За шарошками летали. Большой Мужик приказал! Большой Мужик ждет тракторный поезд у Медвежьего.

Ядне Ейка испугался, ожидал, что при упоминании о Большом Мужике Пирцяко Хабиинкэ взорвется. Он виновник гибели его оленей, скитаний по тундре. Но, видно, переболела боль, и Пирцяко спокойно слушал охотника. Кивал головой и врать не мешал. Про себя повторял непонятные слова. А набралось их много: шарошка, бур, керн, свечи, верховой.

Наговорившись, Ядне Ейка снова принялся пить чай.

— Сколько хвостов взял?

— Мало-мало есть! — Ядне Ейка широко улыбнулся. В узких глазах-щелках заметались озорные огоньки. — А ты как промышлял?

— Есть немного хвостов. Плохой ветер прибежал!

— Дорога упала. Мои собаки не бежали, а вязли в снегу.

Пирцяко Хабиинкэ жадно ловил каждое слово. Примерял на себя. Но все мысли были сосредоточены на стаде. «Шатун напьется чаю. Отлежится до вечера в чуме, а ночью отправится в путь. Собаки не олени — для них не надо копытить снег!»

Ядне Ейка грыз мясо, обрезая маленькие кусочки около самых губ острым ножом. Он сделал его из напильника, выпросив у Большого Мужика. Охотник выпил еще одну чашку чая и перевернул ее кверху донышком. Сообщал хозяйке, что напился досыта. Откинулся на шкуры и громко захрапел. Пирцяко Хабиинкэ удивился спокойствию Шатуна. Разве он имеет право спать при южном ветре? Олени с трудом потащат беговые нарты. То и дело будут проваливаться в снег.

Своим храпом Ядне Ейка разбудил Няколю.

— У нас гость?

— Охотник Ядне Ейка.

— Папа, это он добыл больше всех соболей?

— Так говорил на фактории Филька!

Няколя вылез из-под одеяла и, стоя, пристально рассматривал охотника. Ловил незнакомые запахи.

— Папа, скоро придет весна?

Пирцяко Хабиинкэ показал на провисшие нюки:

— Ветер переменился. Уходит от нас мороз. Ждать недолго осталось.

— Прилетят пуночки?

— Прилетят. Гуси полетят, утки и лебеди.

— Появятся олешки. Я выберу себе авку.

— До месяца Отела еще далеко! — Бригадир вышел из чума.

Каждый месяц приносит свои заботы и работу. Охота кончилась — надо успеть перегнать стадо ближе к лесу, чтобы деревья защищали сыриц от холодного ветра. Родившиеся оленята нуждаются в защите. Кроме волков, росомах, вороны и халеи нападают на оленят. Только гляди и гляди! Интересно разговаривать с сыном, отвечать на его вопросы, но ему давно уже пора быть в стаде. Предупредить Дмитрия о своей тревоге. Хосейка пусть пока отдыхает после ночного дежурства!

Рядом с чумом бригадира лежали разномастные собаки Ядне Ейки, одна около другой. Они не облаяли Пирцяко Хабиинкэ.

«Задергал собак, Шатун», — осуждающе подумал бригадир. Вспомнил, что собрался учить Хосейку. Скоро у пастуха пойдут дети. Какой он будет для них учитель, если сам ничего не знает!

Дмитрий более опытный. Надо — перегонит стадо на новое место. Отыщет под снегом ягель. Но полностью довериться ему тоже нельзя. Уткнется в книгу и забывает обо всем. А то примется рисовать цветными карандашами олешек. Ведет себя как мальчишка. Няколе простительно. Один раз Дмитрий нарисовал его, бригадира. Не поверил Пирцяко Хабиинкэ, что у него такое злое лицо.

Стоило бригадиру чуть отойти от чума, и он стал проваливаться в глубоком снегу. Устал, пока добрел до ездовых оленей. «Ветер куда злее, чем я предполагал, — подумал он с жалостью о себе. — Ядне Ейка будет храпеть. Дмитрий отправится отдыхать, а мне мокнуть целый день. Надо было надеть резиновые бродни». В своей промашке он начал обвинять охотника. Явился не вовремя и все спутал. С трудом выдергивал ноги из вязкого снега.

Он мог вернуться в чум, переобуться, но не хотел подавать повода для насмешки над собой. Ядне Ейка непременно всем разболтает, что бригадир потерял голову.

С трудом Пирцяко Хабиинкэ доехал до стада. По дороге не раз вспоминал Ядне Ейку. Шатуну нет никакого дела до южного ветра, оленей. А бригадир думай, мучай голову.

— Ань-дорова! — поздоровался, подходя к бригадиру, Дмитрий.

— Ань-дорова! — Пирцяко Хабиинкэ не нашел причину сорвать злость на пастухе: олени паслись кучно. Без труда добирались до ягеля, не копытя снег, а проминая его острыми бородами.

— Гости не прибегали?

— Наверное, ветер повернул их в другую сторону. Плохой ветер!

— Злой, как ночные гости! — Пирцяко Хабиинкэ достал из чехла карабин. Зарядил. Положил сзади себя на нарты. — Отдыхай! — Он намочил пальцы снегом и выкинул руку высоко над головой. — Вечером приезжайте с Хосейкой. Совет будем держать.

Бригадир разлегся на нартах и принялся думать. Тяжелые мысли навалились на него. Виноват во всем Ядне Ейка. Раздразнил его. Не любил он вспоминать о черном дне, а память сама повернула его нарты на Пур. Свалилось тогда стадо с крутого берега на лед реки. Он гонял оленей от берега к берегу. Падали хоры и важенки. Сейчас картина несчастья стала забываться, потеряла свою остроту. Мир вокруг Пирцяко заметно изменился. Солнце, землю, озера и реки он стал представлять совсем иначе. Он заучил много новых слов, которых не знал в детстве: аэродром, вертолет, газ, баллоны. Не все их он понимал до конца и не научился сыпать с такой легкостью, как Шатун. Наверное, многое еще придется ему одолеть. В школе Няколя все выучит! А он спросит у Няколи. Отойдет мальчишка от родительских глаз, попадет к новым учителям. Важно, чтобы не забыл чум, тундру, так же любил оленей.

Ветер нес в своих порывах снег с дождем. Бригадир похвалил себя, что не забыл надеть совик: мокрая малица его бы не согревала. Капли дождя исхлестали лицо. Он повернулся на бок, но долго пролежать не мог, не видя пасущихся оленей.

Широкогрудый белый красавец хор стоял спокойно. Но каждую минуту стадо могло сорваться с места и умчаться вдаль.

Время от времени Пирцяко Хабиинкэ вскакивал на нарты и внимательно осматривал тундру. Наизусть выучил сугробы. За стеной дождя мокрые олени выглядели темным пятном. Пятно медленно передвигалось, пропахивая мягкий снег.

Долго лежал бригадир. Летом он определял время по солнцу. Воткнул хорей и следи. Стала убегать тень — крадется вечер. А сейчас время смешалось.

Пирцяко Хабиинкэ почувствовал, что начал возвращаться мороз. Снег потрескивает. Олени крошили снег, резали острыми льдинками ноги. «Неужели морозу не жалко моего стада?» — подумал Пирцяко Хабиинкэ.

И чтобы проверить свою догадку, попробовал сдвинуть нарты, но полозья пристыли.

В сумерках Пирцяко Хабиинкэ услышал звонков щелканье оленьих копыт и тяжелые удары нарт по насту. Хосейка и Дмитрий скоро остановили оленей около нарт бригадира. Он не выразил удивления при появлении своих помощников. По состоянию погоды пастухи не имели права поступать иначе, когда после оттепели снова начал закручивать мороз. Но хвалить за расторопность никого не стал.

«Мороз всегда имеет свой голос, — вспомнил он. — Только в оттепель глохнут звуки. Ушкану можно наступать на уши, а песцу на длинный хвост!»

— Мужики, будем совет держать, — сказал Пирцяко Хабиинкэ. — Мороз к утру схватит снег коркой. Оленям не пробить лед. Топоры привезли?

— Бригадир, дай сказать слово. — Хосейка вскинул голову. — У нас три топора. Сто мужиков не помогут оленям. Повернем стадо к Пуру. По зимнику ходят трактора. Дорога длинная до Уренгойской фактории. Не одно стадо можно гонять. Лед будет разбит железными ногами.

— Бригадир, мы так делали, — сказал Дмитрий, поддерживая напарника. — Когда тебя не было с нами, мы гоняли оленей по зимнику.

— Погоним оленей на Пур, — послушался бригадир совета и посмотрел на Хосейку. Он хотел его учить законам тундры и тайги, а, выходит, пастух успел узнать больше его. Он спас тракториста, а тракторист должен спасать его оленей. И снова Пирцяко Хабиинкэ подумал, что мир изменился. Солнце, земля, тундра и тайга, озера и реки стали другими. Ему надо учиться это понимать!

3

Опустившись в мягкое кресло лайнера Ту-104, Шибякин с первой минуты понял, что наступил долгожданный отдых. Наверное, есть предел человеческих возможностей: последние два года он не отдыхал, и каждый его рабочий день равнялся сорока восьми часам. Он хотел заснуть. Не тревожить себя воспоминаниями об утонувших в болотах тракторах, бригадах, простаивающих без бурильных труб, цемента и дизельного масла.

Разные выпадали для него дни. В самые тяжелые он обращался к летчикам. Вертолетчики Салехардского отряда всегда выручали. Подбрасывали на точки нужные материалы и мелочовку, меняли вахты. Но среди аварий и неудач, которые никогда не планировались, вдруг прорывались долгожданные радости: сдали в поселке новый дом, пробурили очередную скважину.

Отрешиться от повседневных дел начальник Уренгойской экспедиции сразу не мог. Самолет давно взлетел и набирал высоту, а он все еще жил земными заботами. Подошло время планерки. Начнется перекличка. Десять мастеров с разных точек посыплют свои заявки на материалы и продукты. Потом сообщат о скорости бурения за сутки. Он не забыл, как однажды во время планерки ворвался нетерпеливый голос Глебова:

«Дошли до валанжина. Есть конденсат!»

Вспыхивал зеленый глазок индикатора радиостанции, и динамик после очередного радостного известия приносил новое. Докладывал немногословный мастер Дроздов:

«Скважину прошли. Ждем испытателей!»

Бригады работали в междуречье Ево-Яхи и Мура. Одна бригада буровиков за другой словно наперегонки открывали все новые и новые газовые горизонты. Начали сбываться пророческие слова министра: быть Шибякину газовым шейхом страны.

Шибякин протер слипающиеся глаза и оглянулся. Сзади сидел Дубровин — кряжистый мужик, трассовик. Познакомился с ним в Тюменском аэропорту. Дубровин прилип к окну и жадно смотрел на землю.

— Василий Тихонович, глянь! — громко сказал Дубровин. — Красотища! Позавидуешь космонавтам, сколько видят. Весь шарик на ладони! Скоро мы потянем свои трубочки!

— Мы дадим газ, и вы потянете! — Шибякин тоже начал смотреть в окно. Нагляделся он на тундру и тайгу во время полетов, но сейчас не мог оторваться от открывавшегося простора. С гордостью подумал, как велика Россия и нет ей конца и края! Вспомнил, что перед полетом они договорились с Дубровиным смотреть за землей, выбирать путь для будущей трассы. После подачи газа на Урал задачу поставят потруднее — подавать газ в Центр.

Шибякин старался догадаться о причине его срочного вызова в Москву. Скорее всего первые подсчеты разведанных запасов газа вызвали кое у кого сомнения. Словно ненароком он время от времени касался ногой пузатого портфеля с документами. Дороже всех сокровищ — там карта с обконтуренными границами месторождения и номерами пробуренных скважин.

— Сосед, — сказала, обращаясь к Шибякину, грудным голосом молодая привлекательная женщина. — Никогда не думала, что в тундре столько снега.

— Чего, чего, а снега каждый год хватает! — Он бы мог рассказать попутчице все, что узнал за десять лет работы в этом глухом краю о тундре и тайге. Он давно стал понимать интерес Ядне Ейки. Уродилась кедровая шишка — больше добудет белок. Набили свои норы лемминги семенами — жди большой приплод у песцов. Начали уничтожать комаров — исчез хариус в реках; не будет корма — переведется хищная тальма; не скатится тальма в море — погибнут без пищи тюлени; переведутся тюлени — будут обречены на голодную смерть белые медведи. А все началось со злых комаров. Замахнулся убивать комара, подумай, не станешь ли ты врагом природы!

Охотник учил его ходить по тундре, чтобы зря не заминать траву, не затаптывать ягель. «Помни, — говорил Ядне Ейка, — ушкан-заяц голодный прибежит, а ты траву поломал, гриб в земле раздавил. А песцу, оленям кормиться надо!» Многое он мог рассказать, но не мог побороть зевоту. Тяжелые веки упали на глаза. Начал засыпать, даже сладко всхрапнул. Как из тумана наползли воспоминания. Среди провожающих на аэродроме стоял грустный Ядне Ейка. К вертолету принес толстолапого щенка с белым пятном на груди. «Большой Мужик, смотри, какой у меня щенок. В Тяпу пошел. Головным соболятником будет. В Москве кому надо скажи: Ядне Ейка план по пушнине больше не провалит!»

Шибякин засыпал, снова просыпался, но сновидения не прерывались, как длинная кинолента. Крепко он привязался к тундре и тайге. Озера и реки стали ему родными! Во сне разговаривал с Ядне Ейкой. Смеялся над проделками черного щенка: «У тебя хорошая мордашка. Ты слышишь, Чернуля?»

— Сосед, — женщина старалась разбудить Шибякина. Сказала с нескрываемой обидой: — У вас что, такой способ знакомства? Вы притворяетесь или в самом деле пьяны?

Но напрасно женщина сердилась на Шибякина. Он не слышал ее слов, и разбудить ей его не удавалось.

Лайнер летел на высоте девять тысяч. Внизу, за темными, тяжелыми облаками, лежала земля. На большой скорости Ту-104 заканчивал пролет над Севером. Стремительно пересек Печору. Потянулись смешанные леса, а за ними начались огромные поля, овраги и широкие реки.

Облака несколько раз меняли в свой цвет. Тяжело давили на землю, перегруженные запасом воды, то вдруг занимали высоту, легко перегоняемые ветром. Безжалостно рассекали острые крылья самолета.

При дождевых облаках в салоне становилось темно, как в тоннеле, и пилоты включали электрические лампочки; облака менялись, и солнечные лучи прыгали зайчиками по обшивке салона и лицам людей.

— Василий Тихонович, пролетели Волгу, — обрадованно прокричал Дубровин. — Я точно высчитал!

«Что же он высчитал?» — подумала удивленно соседка Шибякина. Ее утомил долгий полет, она не находила себе места. Злилась на спящего Шибякина, который храпел, бормотал во сне.

Женщина приняла Шибякина сначала за бухгалтера, но, присмотревшись к его лицу, нажженному морозом, посчитала за инженера-строителя. А глянув на тяжелые ладони, отнесла к шоферам. На этой специальности и остановилась.

4

Январские морозы не обошли стороной Москву. Шибякин неторопливо двигался по улице Горького и не признавал ее. Прохожие зябко кутались в пальто и полушубки. Мужчины — в нахлобученных меховых шапках; женщины — в теплых платках, закутанные по самые глаза.

Дорога скользила под уклон. В розовую дымку, подсвеченную красным шаром солнца, как в туман, ныряли один за другим троллейбусы, машины с развевающимися хвостами белого дыма.

Шибякин никогда не пропускал случая полюбоваться на Исторический музей. За ним Красная площадь. Но оказалось, что дымка закрыла обзор. Минуя встречные улицы, до предела зауженные поднявшимися сугробами, он представил, как мороз нарушил размеренную жизнь большого города.

Шибякин остановился перед дубовыми дверями Центрального телеграфа. На шкале термометра сорок два градуса.

«Знатный сегодня поклевывает морозец!» — удовлетворенно подумал он и даже крякнул от удовольствия. Природа распоряжалась несправедливо: Москве мороз в обузу, принес беду, а на Севере его ждут не дождутся. Там мороз первый строитель. Придет, и откроют зимники. Повезут в буровые бригады тяжелые вышки, станки, дизеля, обсадные трубы и цемент!

…Министр встретил Шибякина приветливо. Протянул пухлую руку.

— Входи, входи, главный газовый шейх. Заждались мы тебя с документами!

Шибякина тронуло ласковое обращение. Отметил, что министр не забыл данное им прозвище и этим выделил среди других начальников экспедиций.

— Тебе, Шибякин, скоро будут завидовать все шейхи в арабских странах, американцы, англичане и французы… Да что перечислять? Будет завидовать вся Европа. Месторождение еще не успели до конца разведать, а прогнозы сулят мировую славу. Запасы газа специалисты подсчитывают. Да что специалисты! Три института подключили. Академики и профессора ошалели от результатов. Кое-кто обвинил нас, Шибякин, в приписках. А заложили ваши данные в машину, и она выдала цифры с множеством нулей. Тогда поверили, что Уренгой по запасам стоит пяти Медвежьих! — Министр ходил возбужденно по кабинету, энергично жестикулировал. Маленькие пухлые ладони взлетали вверх и парили, как птицы. — Ну, показывай свои шпаргалки!

Шибякин расстелил карту на столе. Смотрел на нее сверху, как будто снова облетал на самолете знакомые места, озера и болота с вклинившимися полосами тайги. Всюду успел побывать. В одни точки забрасывали его вертолетами; где вышагал пешком, где объехал на оленях или проплыл по речкам. Красным карандашом отмечены точки, где работали буровые бригады, синим — открытые скважины.

— Сабит Атаевич, — сказал Шибякин, пряча улыбку в уголках глаз, среди набежавших морщинок. — Если я главный шейх, то могу подать газ в Центр. Холодина в Москве. На термометре сорок два градуса!

— Да. Городу нужно тепло, — сразу подхватил министр. Бесшумно прошелся по ковровой дорожке. — Сейчас это задача номер один. — Кивнул головой на стоящие один около другого два электрических камина. — Котельные не справляются. Угля мало. Мороз-воевода явился со строгой ревизией. Начал ее в домах, заводах, детских садах. До войны половину домов в Москве отапливали дровами. Сегодня в «Последних известиях» передали: мороз усиливается. Значит, ревизия будет продолжаться. На кого вся надежда? — Министр в упор посмотрел на Шибякина. — На тебя, Василий Тихонович. Будем докладывать в Совете Министров. Есть у нас главный шейх, может выручить из беды. Может подать газ в Центр. Не пожадничаешь?

— Сабит Атаевич!

— Не обижайся, люблю пошутить! Министр тоже человек. Иногда посмеяться хочет, не одна у меня задача — устраивать разносы. Люблю хвалить за сообразительность, за деловитость. Люблю награждать за работу. Придется подумать, как наградить вас, уренгойцы!

— Если любите награждать, подбросьте нам мороза. Зимники еще не открыли. — Шибякин с досадой махнул рукой. — Не хочу расстраивать, но с грузами завал. Когда все растащим по точкам, не представляю!

— Любишь ты паниковать, Василий Тихонович. А я знаю, справитесь. Народ подобрался у тебя хороший.

— Народ хоть куда. Еще три Уренгоя сможем осилить.

— Не торопись, и в Уренгое пока дел невпроворот. До Юры дошли, а валанжин почти не исследован, а за ним мезозойская складчатость. А морозы проси у Моссовета. Думаю, они не станут жадничать, сделают подарок Уренгою. У вас-то в домах тепло?

— Электрических каминов не ставим.

— Я совсем забыл. — Министр рассмеялся. — У газового шейха нет проблем, чем топить котельные!

Министр вызвал своих заместителей и начальников отделов и служб.

— Вот хочу вам представить нашего именинника, — сказал он. — Знакомьтесь, Шибякин Василий Тихонович. Начальник Уренгойской экспедиции. А по совместительству еще и главный газовый шейх страны. Человек он нежадный, решил подать газ в Центр, побороться с морозом!

Собравшиеся знали веселый характер министра. Он не выносил скучных и равнодушных людей. Таким говорил: «Дорогой, если зубы болят, надо лечить. Хочу видеть вас здоровым и веселым!»

— Василий Тихонович, пока подготовят доклад для Совета Министров, побудешь в Москве. Вдруг потребуешься. Мои помощники — народ дотошный и въедливый. Заранее предупреждаю — горя с ними еще хватишь. А это время походи по театрам, концертным залам. Потом мне расскажешь!

— Сабит Атаевич, билет не достать в Большой театр.

— Сейчас все возможно. В мороз все дома сидят, в театры не ходоки. А тебе, северянину, мороз — родной брат.

Выйдя из министерства, Шибякин долго еще находился под впечатлением разговора с министром. Около подъезда наслаждался тишиной. Мог посмотреть на часы, но по сгущавшимся сумеркам понял, что день подходил к концу. Через минуту, другую зажгут освещение, и улица станет другой. Высокие сугробы вдоль тротуара заметно потемнели, отливали синевой. Шибякин попытался припомнить, где видел телефонную будку. Давно надо позвонить сыновьям.

Хоть и недавно прилетали домой, а соскучился по ним. Как старый Тарас Бульба, готов спросить: «А поворотитесь-ка, сыны? Какие вы оба смешные! И так у вас все ходят в институте в джинсах?»

Ребятам легко учиться, не то что ему в свое время.

Замерзшая телефонная трубка обожгла ухо. Набрав ни памяти номер, Шибякин долго ждал ответа.

— Слышите, Шибякиных нет. Парни в Мурманск укатили на лыжные соревнования! — ответила дежурная но общежитию.

«Заниматься надо, а не кататься на лыжах, — подумал раздосадованный отец. — Это Глеба затея. Решил стать чемпионом — не таскай за собой младшего. Академики! Забыли, что впереди диплом!»

Раздосадованный на отсутствие сыновей, неожиданно попомнил о другом телефоне. Не мог понять, почему сразу не позвонил Калерии Сергеевне. Тут же набрал номер и с волнением вслушивался в ответные гудки. К его счастью, Калерия Сергеевна оказалась дома. И по множеству посыпавшихся вопросов он понял, что его звонок ей приятен.

— Дорогой Василий Тихонович, выкраивайте время для меня. Не возражаете в среду нагрянуть на пироги? Попьем чайку, не спеша поговорим. И вы все-все мне расскажете.

— Согласен. Адрес у меня записан.

Шибякин поравнялся со входом в метро. Из открытой раковины с каждым хлопком двери вырывался теплый воздух. Налетал на клены, обдавал сыростью, и мороз наращивал на ветвях иней — будто развешивал для украшения елочное серебро.

На пригретом асфальте сбились нахохлившиеся воробьи. Время от времени птицы меняли замерзшие лапки и прятали их в перья.

«Некуда мне вас забрать, — подумал Шибякин о стайке воробьев. — Ночью мороз еще сильнее прижмет. Я еще сам не устроен. Шагаю в гостиницу!»

За дверью гостиницы сибиряка встретил уличный холод.

— Мне нужен номер, — сказал Шибякин, заглядывая за стойку. Повернув голову к теплу, администратор сидела около раскаленной электрической плитки. На голове меховая шапка. Воротник пальто поднят к ушам.

— Какой номер? Вы грамотный? Читайте, — раздраженно выкрикивала женщина, и изо рта у нее вырывался парок. — В гостинице лопнул котел. Пять дней никого не принимаем. — Яростно захлопала руками в шерстяных рукавицах.

— Меня мороз не пугает, — улыбнулся Шибякин. Он не знал, как остановить расходившуюся женщину. — Завтра пойду в Моссовет договариваться, чтобы разрешили увезти мороз с собой в Уренгой. Определим его там на работу. У меня есть спальный мешок. Залезу — и порядок!

— Ночью вы околеете в номере.

— Расписку вам напишу.

— Если увезете мороз к себе… другое дело… куда вы сказали?

— В Уренгой.

— Так и быть, оформлю вас на свою ответственность. Утром еще одного северянина приняла. Такой же веселый и разговорчивый. Тоже заявил, что не боится мороза. — Женщина смахнула рукавицей набежавшую слезу. — В двадцатом номере живет. Ваши номера будут рядом.

— Спасибо, — поблагодарил Шибякин, повеселев. Он не любил пререканий с администраторами гостиниц. — Будем с соседом друг друга переворачивать ночью, чтобы не примерзнуть к кровати.

— Вы шутите, а у нас аварийное положение.

Дежурная на этаже прогуливалась в тулупе. На ногах огромные серые валенки.

— Новый жилец в девятнадцатый номер? Хорошо, что администратор вас пустила. Три живых человека будут у меня на этаже. А то одной страшно, хоть ружье проси. Вы тоже с Севера?

— С Севера.

— Не волнуйтесь — принесу три одеяла. Вашего соседа тоже не обидела. А напарнику его все пять дала. Он первый пришел. Первому всегда достается больше. Чай будете пить? Самовар давно поспел. Ишь, разошелся, усы топорщит. А я привыкла к его норову. К старости все брюзжат. А самовару, наверное, уже сто лет. Весь в орденах и медалях, как солдат.

— Чай попью с удовольствием.

— Пойду позову гостей из двадцатого номера. Они тоже собирались со мной чаи гонять.

— Василий Тихонович! — еще издали закричал Дубровин и широкими шагами обошел дежурную. — Вы как попали в эту гостиницу?

— Шел по дороге и заглянул.

— Так вы и в другую могли заглянуть. Это я по направлению. Никуда не мог свернуть. — Дубровин показал на шагавшего в черном полушубке мужчину. — Мой знакомый по номеру. Металлург из Днепропетровска.

— Шибякин, — сказал начальник Уренгойской экспедиции, представляясь металлургу.

— О! Слышал от Дубровина. А я Костенко Макарий Данилович!

Дежурная разлила чай по большим чашкам с цветами. Поставила вазочку с печеньем и конфетами.

— Василий Тихонович, — сказал Дубровин. — Могу сообщить новость. В нашем министерстве приказали начать изыскательные работы для прокладки газопровода.

— Куда собираются тянуть? — спросил металлург.

— Как куда? В Центр, — сказал, воодушевляясь, Дубровин. — Оказалось, не у меня одного болит голова. Пора решать энергетическую проблему всерьез. — Он потянулся к Шибякину. — Макарий Данилович приехал в научно-исследовательский институт. Должны налаживать выпуск труб большого диаметра. Для нас, трассовиков, стараются. На чужом добре долго не проживешь. Трубы у нас должны быть свои. Пора иметь и хорошие газовые турбины для компрессорных станций.

— Правильно, — сказал металлург, допивая чай с блюдца. — В Западную Германию мы ездили. Смотрели, как на заводах трубы катают. Нет ничего мудреного. Даст институт нам станки — и пойдут катушки. Спросите, почему раньше не выпускали? Отвечу. По нашей лени!

— Макарий Данилович, а ты представляешь, сколько ним надо труб на одну нитку? От месторождения Шибякина до Москвы, посчитай, больше трех тысяч километров.

— А разве у нас один завод? Макеевка поможет, Урал подсобит. Трубы будут!

— Зря расхвалились, — сдержанно сказал Шибякин.

— Обижаешь нас, металлургов, Василий Тихонович. Но время войны как было? Фашисты доперли до Москвы, а эвакуированные заводы начали выпускать самолеты и танки. Я сам катал сталь для танков. Сормовский судоремонтный завод начал выпускать Т-34. За свой завод я ручаюсь, накатаем труб!

— Слышал слово рабочего класса, Василий Тихонович? — спросил Дубровин. — Я за своих парней тоже могу поручиться. Дойдем до Центра. А прикажут, зашагаем дальше. Забыл спросить, а ты, Василий Тихонович, где успел побывать?

— Министр принял меня. Передал ему расчеты по Уренгою. Будут готовить записку с предложениями дли Совета Министров.

 

Глава вторая

Десять тракторов вышли из Медвежьего торить дорогу к верховью Ево-Яхи. Там определили место для поселка газовиков и площади для строительства газовых комплексов. Острые лучи фар вспарывали снежное поле, выхватывая квадрат за квадратом из серой мглы. Сверху землю придавило звездное небо с ослепительно горящими звездами. Те же звезды горели на острых застругах снега по всей бескрайней тундре, такие же яркие и жгучие.

Трактористы с напарниками в теплых кабинах слышали сильные удары ветра. Сухой снег скреб но металлу тысячами зубастых железных щеток.

Под защитой тайги ветер стих. Слышалось только урчание машин и перехлестывающийся лязг растянувшихся гусениц. Каждый трактор тащил за собой на сваренных санях из толстых труб балки с рабочими. В домиках жарко топили печки. Из торчащих труб, как из пушек, бил огонь, и к звездному небу летели горящие искры.

Несмотря на все старания, Тонкачеву не удалось отыскать проводника для десанта. Все опрошенные пастухи-ненцы наотрез отказывались вести к Ево-Яхе. Причину не объясняли, упорно отмалчивались. Главный инженер не знал, что к верховьям реки испокон веков не гоняли оленеводы свои стада, боялись провальных болот с бесчисленными мертвыми озерами, где не водилась рыба и не гнездились утки и гуси. Тонкачев надеялся, что лед-строитель наведет мосты для переходов через многочисленные реки и ручьи. Компас и карта пока лежали у него на коленях без дела. Пока тракторы шли дорогой аргишей, где снег перетолчен упряжками важенок и неплюев.

Тайга кончилась, гусеницы с лязгом вгрызались и крепкий наст, кололи крепкую наледь, где никогда не рос ягель.

На карте синим шнурком вился Пур. Память напомнила Тонкачеву о недавнем посещении Уренгойской экспедиции. Но тогда летали с Шибякиным на вертолете.

Сейчас предстояло пройти сто пятьдесят — двести километров к самому центру месторождения санным поездом. Задача десанта обустроить жилье к бурению рабочей скважины.

Тонкачев мысленно не один раз возвращался к разговору с пастухами. Старался предугадать, какие неприятности сулил им неизведанный край.

Скоро дорога аргишей кончилась, и впереди открылась безмолвная снежная пустыня. Тишина пугала. Звуки, рожденные колонной тракторов, мгновенно глохли, будто тонули в сугробах.

Тракторист Коваленко, лет тридцати пяти, со свисающими кисточками усов, как у запорожских казаков, чтобы не заснуть, мурлыкал песню. Иногда вопросительно поглядывал на сидящего рядом главного инженера. Подтягивал к себе карту. Старался отыскать далекую Ево-Яху. В глазах тревожный немой вопрос: «Инженер, с пути не собьемся? Я дорогу не знаю! Неизвестна она и нам!»

Тонкачев понимал беспокойство тракториста. Глушил собственный страх перед неизвестностью. Кто-то должен идти первым, так было всегда.

Чтобы отвлечься, принялся думать о доме, вспоминал жену, дочерей. Он каждый раз с особой надеждой ждал сына. Провожая в родильный дом, наказывал жене: «Помни, мать, наша фамилия не должна пропадать!» А, встречая жену, принимал от нее дочку. «Теперь у нас на одного зятя будет больше. Один зять — хорошо, два — чудесно, а три — превосходно!»

Из Медвежьего санный поезд провожали торжественно, играл духовой оркестр. Перед отъезжающими выступили начальник объединения, секретарь парткома. Говорили взволнованно, а потом обошли весь строй и каждому пожали руку. «Не забывайте, что вы пионеры. А это высокая честь быть первооткрывателями!»

Немного погодя Тонкачев перестал вспоминать о Медвежьем, все его мысли целиком сосредоточились на дороге, солярке, продуктах, зимней одежде и инструменте. И хотя для десанта отбирали самых лучших рабочих, он не мог представить, как они поведут себя.

По рекомендации Викторенко в состав группы включили ребят из отряда: сварщика Николая Монетова, плотника Гордея Завалия, тракториста Виктора Синицына и монтера Вячеслава Щербицкого. Этих парней главный инженер знал еще по Игриму и верил им. Из предложенных двух кандидатур инженеров Тонкачев выбрал своим помощником Пядышева.

Начальник десанта постучал пальцем по стеклу часов и сказал трактористу:

— Пора меняться!

— Еще посижу!

Трактор снова проглатывал километр за километром снежной равнины. Ровное гудение мотора усыпляло. Тонкачев, борясь со сном, то и дело ронял голову на грудь. Он мечтал о другой дороге, чтобы трактор шел с грохотом, проваливался в ямы или взбирался на крутые косогоры. При тряске он чувствовал себя лучше.

— Волк! — вдруг закричал ошалевшим голосом Коваленко.

С Тонкачева тут же слетели остатки сна.

— Где?

— Промахнул под фарами.

— Пора меняться, — твердо сказал главный инженер. — Сейчас волка увидел, второй раз заявишь, что сшиб чум. Пора меняться. Буди сменщика, и я немного разомнусь. Ноги отсидел! — Выпрыгнул из кабины в глубокий снег и обежал вокруг трактора.

Место тракториста занял Пядышев. Весело сказал, поблескивая белыми зубами:

— Доброе утро, Юрий Иванович!

— Разве уже утро?

— Десять часов.

Тонкачев не поверил. Посмотрел на свои часы. Сомнение пропало. Наступил новый день, хотя на снегу было то же отражение звезд. Два неба смотрелись одно в другое. Солнце должно выглянуть через полтора месяца, а все это время надо свыкаться с темнотой.

Пядышев сосредоточенно смотрел перед собой, время от времени дергал ручками управления, и машина повиновалась его воле.

— Юрий Иванович, вам пора отдохнуть. Ночь не спали.

— Посижу еще! — Главный инженер распахнул дверцу и посмотрел на идущие следом машины. В темноте волчьими глазами светились фары. Из труб вагончика летели красные искры, распушиваясь павлиньими хвостами. — Все идут за нами! — Он никогда не думал, что так быстро пролетит первая ночь. А сколько их еще впереди, пока они доберутся до таинственной Ево-Яхи! Стирался зря не пугать себя возможными поломками и, остановками. А память помимо воли подсказывала разные случаи, когда тракторы проваливались в болота, разминались поршни и текли радиаторы. Незаметно Тонкачев уснул. А перед глазами все плыли тракторы со светящими фарами. Возникали из мрака один за другим.

— Юрий Иванович, идите отдыхать! — осторожно разбудил Тонкачева Пядышев. — Зачем себя мучаете?

— Да, да. Съедем с дороги, переберусь в балок.

И снова впереди трактора маячила ровная снежная пустыня. Лучи фар после очередного подскока на заснеженной мочажине втыкались в заструги снега. Впереди ни кустика, ни деревца, ни травинки.

— Юрий Иванович! — закричал Пядышев. — Человек! Смотрите!

— Какой человек? Откуда ему тут взяться? Коваленко увидел полярного волка, а ты отыскал человека.

— Смотрите сами! — Пядышев резко повернул трактор в сторону, и лучи фар вонзились в темный бугор.

— Это пень.

— По-вашему пень? А почему он размахивает руками? Смотрите!

— Говорю, пень!

Пядышев начал озабоченно протирать окно кабины.

— В самом деле, кажется, человек! — сказал дрогнувшим голосом Тонкачев. Он распахнул железную дверь. Морозный ветер ударил в кабину, обжигая холодом. На металле заблестели капли воды. Холод заполз в кабину, выжимая тепло.

В полосу света вошел человек. Он медленно двигался навстречу остановившейся машине, дергал руками, как будто загребал воду.

— Стойте, туда нельзя! — не доходя до трактора, сиплым голосом прокричал мужчина в малице. Было непонятно, откуда он появился, почему остановил трактор.

— Мы едем в Ево-Яхе! — прокричал Тонкачев, стараясь пересилить вой ветра. — Скажи, мы не сбились с пути?

— Поворачивайте назад. Там Хальмер-Ю!

— Что за Хальмер-Ю? — спросил Пядышев, не спуская глаз с низкорослого ненца.

— Хальмер-Ю — кладбище, — глухо сказал Тонкачев, чувствуя сковывающий его страх. Откуда здесь появился ненец? Кто послал его остановить трактор?

— Туда нельзя, — кричал Пирцяко Хабиинкэ. Он не понимал, почему до сих пор не разворачивали тракторы. Почему его не хотят слушать? Разве не он спас тракториста из болота? Должны об этом знать. Он не хочет людям несчастья. Впереди страшные болота. Им нет ни начала, ни конца. Самые храбрые пастухи всегда обходили этот край стороной. Так повелось еще от дедов!

С темного лица Пирцяко Хабиинкэ скатывался пот. Глаза горели гневом.

— Почему не слушаешь меня? Я, Пирцяко Хабиинкэ, стою здесь со своим стадом. Дальше идти нельзя!

— Юрий Иванович, что будем делать? — спросил озабоченно Пядышев и посмотрел на главного инженера. — Ненец не стал бы зря пугать. Посмотрите, оленей чуть не загнал!

— Пирцяко Хабиинкэ, — громко сказал Тонкачев. — Хальмер-Ю мы не тронем!

Трактор рывком сорвал приставшие к снегу полозья саней и, кроша его стальными гусеницами, потащил балок за собой.

Машина за машиной проходили мимо нарт с оленями Пирцяко Хабиинкэ. Он продолжал размахивать руками. Сейчас он снова убедился, что все незнакомые ему люди похожи на Большого Мужика. Теперь он вспомнил, что говорил Ядне Ейка. Это и есть тракторный поезд, который ждет Большой Мужик. Как плохо он знает их язык — не смог рассказать о коварстве болот. Каждое, как капкан на песца, сторожит свою жертву! Тракторам с горящими глазами никогда не дойти до Ево-Яхи! Это говорит он, Пирцяко Хабиинкэ! Совесть его чиста. Он сделал все, что мог! При встрече скажет председателю колхоза.

Проводив печальными глазами последний трактор с санями, Пирцяко Хабиинкэ вернулся к своему стаду.

2

Время в тундре по-прежнему не делилось на день и ночь. Темнота не отступала. Звезды не сходили с неба и бессменно несли дежурство в высоте. Пять дней шел санный поезд.

Тонкачев с минуты на минуту ожидал самого худшего. Вспомнил оставленную квартиру, трех заплаканных дочек. Утешая их, он обещал скоро вернуться из командировки. Но тракторный поезд двигался не по наезженной улице города, где известны все повороты и тупики. Если заблудятся, их не отыскать и с одного вертолета.

Неужели он испугался? Торопливо отогнал от себя эту мысль. Из лежащей карты выпала фотография. При тусклом свете лампочки Тонкачев вглядывался в лица дочек, спят сейчас они крепко и не представляют, что санный поезд все еще в пути.

Коваленко заглушил мотор. При всем уважении к начальнику он сам определял, какие приказания ему надо выполнять, а какие сказаны сгоряча. За трактор он один в ответе. А не выйдет санный поезд на Ево-Яху — спросят с главного инженера.

— Завсегда утро вечера мудренее! — Коваленко сладко зевнул и начал умащиваться на сиденье.

Тонкачев пошел в балок. Сильные порывы ветра со снегом раскачивали домик, как морские волны. Стонущими голосами гагар скрипели стойки и потолочные перекрытия.

— Живы, курилки? — спросил начальник поезда, обламывая звонкие сосульки, наросшие на шапке и воротнике.

— А чего нам делается! — откликнулся Николай Монетов. — Спим да едим! Прямо санаторий на санях.

— Грейтесь, Юрий Иванович! — сказал Пядышев, уступая место около железной печки. — Огонь согревал и пещерного человека. Интересно, забредал ли он на Ямал?

— Мамонтов здесь находят. Найдут и пещерного человека с шарошкой в руке и разводным ключом. Ученые установят, был он газовик или нефтяник.

— Хозяйственники в каменный век были добрее! — заметил Гордей Завалий. — Шкуры тогда выдавали без ограничений. А сейчас полушубок не допросишься. У ненцев малицы, а у нас телогрейки с новым названием «геологический костюм». Пещерного человека всунуть в такую одежду, он сразу бы дал дуба!

— Зря ты так говоришь, Гордей! — сказал один из рабочих. — Пещерный человек бегал за мамонтами и грелся.

Тонкачев с наслаждением стягивал с себя мокрую одежду. Комья снега падали на раскаленную чугунную печку и испарялись.

— А метет здорово, — заметил Пядышев. — Ненец, выходит, нас не зря пугал!

— Узнать бы скорость ветра, — вставил электрик.

— Зачем тебе? — озабоченно спросил Тонкачев. — Одно знаю: из графика мы выбились. Только бы хватило солярки добраться до нашей точки.

— В тундре как в море, — сказал Гордей Завалий. — Едем, едем, а все не видно берегов.

— И дорогу не у кого спросить, — горько усмехаясь, добавил Пядышев. — Вынырнул ненец и пропал. Подождем, может, второй появится.

Тонкачев почувствовал раздражение. Выехали без радиостанции. Надо было бы подождать, пока ее доставили бы из Тюмени. Основание для тревоги есть. По графику должны на четвертый день прибыть на место, а они еще до сих пор в дороге. Вспомнил полет на вертолете с Шибякиным. Великан перебегал от одного окна к другому и громко выкрикивал: «Смотрите, смотрите, вот запетляла Ево-Яха». А что, если путешествие-то начальник экспедиции затеял тогда с умыслом и Уренгойское месторождение придется принимать ему, Тонкачеву?!

Пядышев сидел у столика. Сдвинул в сторону разбросанное домино. Достал из кармана блокнот. Он регулярно вел записи, но, перелистав странички, рассердился. Записи скупые: «Вел трактор с восьми четырнадцати. Время определял по часам Юрия Ивановича. Мои „ходики“ остановились. Крепко спал. Снился Лавчуков в моей ушанке. Почему он подарил ее Риму Сулейманову? Нельзя передаривать подарки». «Какая чушь, — подумал он про себя. — Надо записать фамилии всех участников экспедиции. Ведь немного погодя санный поход уйдет в прошлое, как ушел в историю наш газопровод в Тазовском. Хорошо, что ненец рисунок прислал. Всех с Викторенко восстановили».

Ветер все так же бил в стенку балка, и он со скрипом раскачивался. Из раздергиваемых досок торчали гвозди. Пламя свечи на столе вытягивалось и коптило, Пядышев вспомнил проводы, крепкое рукопожатие Викторенко. Стал он для него учителем, теперь появился второй. У Юрий Ивановича есть чему поучиться: мудрости и спокойствию.

— Мужики, спать! — сказал громко Пядышев и потушил свечу. — Кто знает, сколько будет злиться пурга. Надо экономить. Даже эту свечу!

Пурга бушевала два дня. В снежных облаках тракторы расползлись в разные стороны, и на сбор колонны ушел четверг. Только ночью тракторы заняли свои места, и колонна тронулась с путь.

— Белое безмолвие, — сказал Тонкачев, посматривая на синеватую стрелку компаса. Он не мог признаться трактористу, что начал сомневаться в ее показаниях. Упрямо смотрел на карту, отыскивая изгибы Ево-Яхи. С воздуха она сразу запоминалась, очерченная тенями.

— Лес! — ошалело закричал тракторист. Он оторвал руку от рычага и вытянул ее вперед. Длинные лучи фар упирались в черную стену. Он не мог поверить, что кончилась тундра, он устал от огромной равнины, где перед глазами снег и снег.

— Кажется, в самом деле лес! — Тонкачев посмотрел на карту. Черная полоска означала лес. Кабина трактора похожа на кабину вертолета, но здесь нет никакого обзора, как у пловца, который видит не выше своего подбородка. Знал, что низкорослые ели и кедрачи всегда росли по берегам рек и ручьев, и мучительно старался понять, какая река пряталась под глубоким снегом. В солнечный день по теням легко отыскать реку, но сейчас, в сероватой мути, нечего об этом и думать.

Коваленко до боли в глазах смотрел в окно, чтобы не прозевать спуск к реке. Открыл дверь кабины, высунулся наружу. Впереди все тот же снег, под цвет темного неба.

Вдруг трактор сорвался вниз, обрушивая снежный козырек над берегом реки. За ним рванулся балок.

Гусеницы ударились об лед и, пропахивая глубокий снег радиатором, упрямо поползли вперед.

Тонкачев сильно ударился головой о приборную доску. С опозданием понял, какую пережили опасность.

Темноту прорезали горящие фары второго трактора. Они ударили сверху вниз и воткнулись в лед. Трактор сползал с обрывистого берега, а за ним рухнул вниз балок на санях. Раздался грохот, и тяжелый удар раскатился по льду.

Тракторист обошел стоящую головную машину и, пересекая реку, выбрался на левый берег.

«Обошлось», — подумал с облегчением Тонкачев и пропустил момент появления третьего трактора. Без остановки, пошарив фарами по реке, тот лихо рванул вперед по пробитому следу, увлекая на прицепе балок.

Прогремел сильный удар гусениц по льду. И тут же прокатился треск колющегося льда.

Только сейчас Тонкачев понял, что они с Коваленко допустили ошибку. Надо было развернуть трактор и высвечивать спуск.

Очередной трактор выполз на бугор, и яркий свет фар вырвал стоящий на попа балок. На льду, около огромной пробоины, толпились рабочие.

Свет фар помог Тонкачеву сориентироваться, и он пробился к пробоине. Последние метры он чуть не полз по снегу. Вывалился из темноты, прокричал:

— Люди живы?

— Соколов выскочил вместе со своим напарником! — ответил Тонкачеву кто-то из стоящих, но слова прошли мимо сознания главного инженера. — Да вон стоят, целехонькие, как огурчики.

Тонкачев невидящими глазами перескакивал с одной группы на другую. Серевшие в темноте лица людей сливались воедино. Он торопливо обходил рабочих, пока не оказался рядом с вымокшим трактористом.

— Жив, гвардеец? — Обнял парня, стал тормошить его, словно хотел убедить самого себя, что перед ним Соколов. — Жив, жив…

Тракторист всхлипывал, кулаком тер глаза.

— Ты что?

— Трактор жалко. Скажут, не оправдал доверие!

— Главное, что вы живы!

— Надо попробовать достать, — сказал спокойно Коваленко, всматриваясь в прорубь. От воды тянуло страшным холодом. — Нырять придется: трос надо надеть на крюк!

— Трос есть, — обрадованно сказал Соколов. — На военных учениях мы танки выдергивали из болот!

— Так то на учениях, — ответил Тонкачев, приходя в ярость. — А вы почему стоите мокрые? Бегом в балок греться. Пусть ребята растирают вас спиртом. Больных нам еще не хватало!

— Юрий Иванович, нырять придется, — как бы про себя сказал Коваленко. Голос его дрогнул, когда он на секунду представил, что надо раздеваться на морозе и лезть в ледяную воду.

Тонкачев не заметил, как сзади подошел Пядышев. Хлопал руками, чтобы согреться.

— Мужики, долго думать нельзя. Тащите трос, — сказал Пядышев. — Время пропустим, полынья замерзнет.

— Пядышев, я запрещаю экспериментировать, — сказал глухо главный инженер.

— Юрий Иванович, все обойдется. Глубина небольшая. — Пядышев подошел к краю льдины и, протянув руку, постучал кулаком по крыше кабины. — Попробуем тебя выдернуть, Конек-Горбунок!

— Серега прав! — вразнобой заговорили сразу несколько человек. — Не бросать же трактор с балком. У берега неглубоко. По очереди будем нырять, Юрий Иванович. Другого выхода нет.

Скоро около полыньи лежал толстый трос с петлей. Пядышев начал раздеваться. Он еще не успел сбросить свитер, как до костей обжег мороз. Особого страха он не испытывал. В деревне мальчишки начинали купаться сразу после ледохода. Но когда петля веревки для страховки обвила его тело, чтобы течение не затащило под лед, от колючих ворсинок ему стало не по себе. Пядышева качнуло, и он чуть не потерял сознание. Фары тракторов светили прямо в лицо. «Сергей, не трусь. Надо сделать один шаг!»

Понял, что если сейчас не шагнет, то через секунду не преодолеет себя, и ступил в воду. Сердце екнуло, как будто остановилось, сжатое тисками. Уходя от бьющего в глаза яркого света фар, нырнул.

Течение рвануло Пядышева в сторону, потащило под лед, но он уже стоял ногами на дне. Вот и гусеница. Крюк слева. Негнущимися пальцами надел петлю троса и для крепости подергал. Оттолкнулся ногами и вынырнул.

— П-по-рядок!

Пядышева вытащили на край льдины. Он не удержался и упал в снег. На голого набросили шубу и потащили к балку. Четверо парней начали растирать его снегом.

— Ребята, не жалейте рук. Растирайте как следует.

— Не порвите кожу, — пытался шутить Пядышев. — Не сгодится тогда на барабан! — Потяжелели веки, потянуло ко сну.

У леса колонну тракторов встретил вездеход. Из кабины вылез мужчина и, выпрямившись, оказался великаном в малице.

— А я заждался вас, — сказал Шибякин. — Юрий Иванович, вылазь. Не ожидал меня здесь встретить? А со мной приехал и председатель сельского Совета. Знакомьтесь — Сероко.

— Спасибо, Василий Тихонович, ваше появление — счастье! — сказал главный инженер, звонко хлопая по широкой ладони начальника экспедиции.

 

Глава третья

1

Шла весна. Под майским солнцем поблескивал ноздреватый снег, схватывался по утрам морозом. А на прогретых местах царили колкая трава и ягель. Воздух дрожал от птичьих голосов. К первым, раздернутым закраинам на озерах и реках летали стаи уток и гусей. Трубно кричали лебеди, возникая на мгновение стаей в голубом небе белыми, вспененными облаками.

Викторенко жадно вдыхал сыроватый воздух, радуясь погожему дню. Последняя метель еще не забылась, и сугробы снега то и дело перегораживали дорогу. Внизу лежала Ево-Яха. Между льдинами перепархивали юркие кулички, испуганно попискивая. Викторенко обходил берег Ево-Яхи — надо было наметить план предстоящих работ. За время пути не раз возвращался к разговору с Луневым и Тонкачевым. Евгения Никифоровича утвердили начальником областного управления по добыче газа, а Викторенко — начальником Уренгойского объединения.

Сидели в кухне новой, только что полученной Луневым квартиры. Жена и дочка были еще в Березове, собирали к переезду вещи.

— Чай будем пить из самовара, как давно мечтал Юрий Иванович, — довольным голосом сказал Лунев.

— А я дома из самовара и пью, — парировал Тонкачев. — А борюсь за самовары на производстве.

Викторенко молчал. Он все еще испытывал некоторую неловкость перед Юрием Ивановичем за то, что не его, Тонкачева, двинули в Уренгой, хотя, казалось, все к тому шло. Тонкачев возглавил санный поезд к новому месторождению. И первые колышки вбил, и первые дома там поставил. Выходит, что Викторенко на готовенькое попал. А ведь у него и опыта, и знаний меньше, чем у Юрия Ивановича. Размышления Ивана прервал Лунев.

— Что зажурился, хлопец? Юрий Иванович, а это ведь он переживает, что у тебя лакомый кусочек из-под носа утащил.

Иван хорошо помнит, как он резко ответил, что да, переживает. Да, не знает, чем руководствовались управление, обком партии, министерство, решая вопрос о его назначении. Помнит также Иван, как Лунев, сразу посерьезнев, строго сказал:

— Назначение получил не за красивые глаза. Кстати, не такие уж они у тебя и красивые. Тонкачев был первопроходцем, потому что он опытнее тебя. Скажи ему спасибо. Знаю, что у Юрия Ивановича взыграло ретивое. Но ему другое предначертано. В недалеком будущем. А пока пусть завершает техническую борьбу с французами. Пока он нужен в Медвежьем. Уяснил, Иван свет Спиридонович? Не одной головой думал Лунев, а коллегиально.

И уже более жестко добавил:

— Кстати, тебе полезно начинать с нуля. А Тонкачев уже прошел эти нулевки. Так что ты за него не переживай.

Долго гоняли тогда чаи. Потом два дня были заняты рабочей беготней. Перед отлетом Викторенко забежал к Луневу проститься. Узнал, что Тонкачев уже улетел. А Евгений Никифорович был в обкоме партии. Иван попросил у секретаря лист бумаги. Согнул пополам, написал: «Луневу Е. Н.». На обратной стороне вывел: «Спасибо, что верите, спасибо, что учите. И. В.». Снова согнул листок и попросил передать адресату.

Все это Викторенко вспомнил во время обхода Ево-Яхи. Он старательно знакомился с местностью, намечая план предстоящих работ. Перелазил через бурелом, выходил на песчаные отмели, проваливался в болотах. Легкая жизнь ему не рисовалась. Природа поражала своей дикостью. На сотни километров одна тайга, болота и озера.

В Шебелинке он, не задумываясь, построил бы без особого труда десять комплексов. Там железная дорога и автотрасса. А тут? Для всех грузов и строительных материалов единственный путь по Оби до Тазовской губы.

А после перегрузки на маленькие суденышки и баржонки далекий путь по заболоченному Пуру.

От его берегов до строительной площадки сто пятьдесят километров через торфяники и болота. Уже начали отсыпать песок под фундамент первого комплекса, а пока нет никакого оборудования и материалов. Викторенко вышел из тайги и остановился. Ладонью прикрыл глаза от солнца. Залюбовался первыми домами. Шутники из санного отряда Тонкачева окрестили застройку улицей Оптимистов. Вспомнил стихотворение:

«Нет, дорогой Василий Федоров, не перевелись еще на Руси умельцы. Они все построят здесь, в краю болот, на века».

Это звучное четверостишие он услышал от Лунева. Евгений Никифорович всегда уважительно относится к рабочему любой профессии, был бы он мастером. У него даже меняется голос, когда он произносит: «Мастер», точно оправляет каждую букву драгоценными камнями. В ту памятную беседу в Тюмени, напутствуя Викторенко, Евгений Никифорович дал совет: «Посмотри, не закисли ли твои гвардейцы из отрядов на Сосьве. Зови к себе в Уренгой. По должности я должен ругать тебя за переманивание кадров, а тут сам даю совет! Нужны классные специалисты. Нужны мастера!»

Викторенко перебирал в голове фамилии знакомых инженеров на должность начальника первого комплекса.

Лунев словно угадал его мысли и торопливо сказал: «Не мучайся, Иван Спиридонович. Хочешь услышать мое мнение? Так знай: смело назначай на первый комплекс Пядышева. Завод ему подымать с нуля, поверь, вырастет в хорошего специалиста!»

Викторенко не думал сразу сдаваться:

«А Лавчуков разве не подойдет?»

«Лавчуков перспективный инженер о оригинальным мышлением. Но первый комплекс должен стать эталоном. Строить придется еще не один завод. Пядышев пользуется авторитетом. Его слово закон для строителей и монтажников. Ему верят. Он дерзок и резковат, но именно такой хватки недостает Лавчукову».

Викторенко продолжал свой путь по берегу Ево-Яхи. Река беспрерывно петляла из стороны в сторону, то скрывалась в тайге, то выбегала на широкие плесы, разрезая болота. За одним из поворотов Викторенко неожиданно увидел незнакомого человека.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович, — сказал незнакомец, протягивая руку. — Не узнали?

Викторенко напрасно силился вспомнить.

— Медвежье… горком партии… магазин… кража!

— Мишустин, какими судьбами?

— По воздуху, по заданию горкома.

Викторенко, стараясь оправдаться за свою забывчивость, крепко пожал протянутую ладонь.

— Ну и силища, — удивленно протянул Мишустин.

— Чем, чем, а силой бог не обидел. Вы надолго к нам?

— На партийное собрание. Погощу, пока не надоем.

— Я слышал, вы в отпуск собирались?

— Перенес на зиму. Жена улетела сдавать экзамены. Она у меня учится в педагогическом институте. Так что рассчитывайте на помощь.

Викторенко с Мишустиным не спеша продолжали обход. Весна не торопилась открывать заветные места, красивые лужайки и спуски к реке. По границе тайги, среди кедрачей и елей, еще держались посиневшие сугробы, напоминая о зиме. А рядом, на быстрине Ево-Яхи, течение промыло лед.

Мужчины вышли на открытый простор. Впереди среди травы горбатились мочажины. Дрались куропачи. Два петуха яростно нападали друг на друга, и ветер переметал вырванные перья соперников.

— Держатся куропатки?

— Пока еще не распугали.

— Надо беречь их.

— Вот о чем надо рассказывать новоселам. Представляешь, в городе будут разгуливать куропатки.

— Нам бы с поселком толком справиться, — сказал Викторенко глухо, уходя в свои заботы. Помолчав, спросил: — А случаем название городу не придумали?

— Придумал. Но теперь не скажу. Не чувствую оптимизма.

— Оптимизм должен быть реальным. А вы знаете, чего стоила доставка строительного материала с перевалками на реках? И строить есть кому, да материала нет.

Еще за одним поворотом встретили Пядышева. Он по-прежнему кашлял и говорил простуженным голосом. Пядышев сообщил, что получена радиограмма — надо встречать проектировщиков.

— Это хорошо, товарищ начальник первого комплекса, а вот кашель у тебя плохой, — сказал Викторенко и пожаловался Мишустину, что никак не может заставить Пядышева поехать в санаторий.

— А вы приказом его — в отпуск и на лечение.

— Придется.

2

В конторе Викторенко встретила встревоженная секретарша. Сказала, переходя на шепот, что его давно уже ждут трактористы.

— Где они?

— Наверное, вышли покурить.

В кабинет шагнули четверо, пятная пол мокрыми валенками. За ними как будто вкатили бочку с соляркой. Горючим пропахли зимние шапки, черные полушубки с замасленными, лоснящимися полами.

— Николай, ты? — Викторенко сгреб в охапку Николая Монетова. Прежними остались только его глаза. Лицо черное, прокопченное, скулы отморожены, губы опухли.

— Не признаешь? Были бы кости, а мясо нарастет, — сказал Николай с усмешкой. Глаза на секунду вспыхнули, гася усталость. — Пришли сказать, восьмой абсорбер притащили!

— Восьмой? Наконец-то! — Викторенко чуть не задохнулся от радости. — Чертушки вы мои, мазаные и чумазые. — Принялся тискать одного за другим трех трактористов. — Трудно пришлось? — спросил он, адресуясь сразу ко всем. Старался представить, сколько раз каждому пришлось факелами разогревать замерзшие моторы. А скорее всего они не глушили их, и моторы молотили без остановки все полтора месяца долгой и утомительной дороги по зимнику от Таза до Ево-Яхи.

— Досталось! — сказал один из трактористов и поскреб пальцами щетину бороды. Трудно было определить, стоял ли молодой парень или пожилой мужчина. До сих пор качает. Не дай бог еще раз такую прогулку! — Он рывком сорвал с головы замызганную шапку-ушанку со сбившимся мехом.

Словно по команде и другие сдернули шапки, опустили головы.

Николай Монетов нацелил на Викторенко черные глаза и тихо сказал:

— Замерзли в пургу Витька Кругликов и Афанасий Долбыш. В одной кабине их нашли. Сидели, прижавшись друг к другу.

— В пургу тракторы занесло по самые кабины. Говорят, вертолет высылали? — вступил в разговор тракторист в бушлате.

— Пять раз гоняли Ми-8 на зимник, — подтвердил Викторенко.

— Разве отыщешь?! — воскликнул Монетов. — Абсорберы белой краской какие-то умники размалевали, как будто для маскировки. Для тундры один цвет нужен — красный!

Помолчали. Присели к столу.

— Три года абсорберы были в пути, — сказал задумчиво Монетов. — Каждый бок исписан фамилиями железнодорожников, водников, как колонны на рейхстаге. Сто человек я насчитал, кто по очереди нянчил эти игрушки. Везли по Оби, перегружали на баржи, а потом затаскивали на сани тракторов.

— Видел я эти абсорберы на баржах в Тазе! — заметил Викторенко. — Выходит, прибыли старые знакомые.

— Надо написать на них имена Витьки Кругликова и Афанасия Долбыша. Попросим монтажников, чтобы не закрашивали, когда станут марафет наводить.

Викторенко расспросил, куда отвезти погибших трактористов. Узнав, что в Медвежье, соединился по рации с Тонкачевым. Юрий Иванович сказал, что уже ждут родственников. С ними будут решать, где хоронить. Трактористов Иван проводил до балка. Прощаясь, задержал руку Николая. Хотел сказать какие-то особые слова. Но они не находились. В горле точно застыл горячий ком. Два парня посмотрели в упор в глаза друг другу. И все. Как будто и ничего не произошло. Просто это была их жизнь.

У конторы уже ждал Пядышев.

— Иван Спиридонович, пора ехать встречать проектировщиков.

3

Женщина улыбалась, и каждая черточка ее лица выражала радость: поблескивали ослепительно зубы, сияла ямка на подбородке, лучисто светились глаза. Она сделала еще шаг, и на Викторенко накатился запах дорогих духов. Женщина прошла вперед и быстро поцеловала в щеку сидящего за столом Викторенко. Стерла пальцем со щеки след губной помады, прищурила игриво глаза и сказала:

— А то еще жена приревнует!

Викторенко наконец узнал в пополневшей женщине свою однокурсницу.

— Зинка!

— Каждый раз не узнаешь!

— А ты каждый раз разная.

— Помнишь, просила разрешения воспользоваться твоей разработкой?

— И что?

— К сожалению, поздно поняла, что на подсказках далеко не уедешь. Надо иметь свой умишко, пусть даже маленький, без всяких извилин, но обязательно свой! — Разговаривая, она обходила кабинет, как будто задалась целью вымерить его шагами. Провела пальцем по чернильному прибору. Так же неторопливо подошла к подоконнику и вывела ногтем: «Зина».

— Грязно и неуютно в вашем кабинете, товарищ начальник объединения. Придется брать меня, в секретарши. Наведу порядок!

— В секретарши не возьму, совесть замучает.

— Иван, ты упомянул о совести. Скажи откровенно, а есть ли совесть? Где она живет?

— В каждом из нас должна быть совесть.

— Ты все один?

Зина Широкова оказалась рядом. Викторенко нечаянно дотронулся до ее руки. Она потупила глаза, стараясь скрыть мелькнувшую радость.

— Не вышло у меня, — тихо сказал Иван. — Я собирался жениться. Случилось несчастье!

Женщина затаила дыхание. Приготовилась услышать признание, чтобы в нужный момент пролить слезы.

Но Викторенко вдруг умолк. Он не имел права тревожить память Ларисы. Да и зачем снова о Ларисе? Она осталась навсегда с ним, хотя в его жизнь уже вошла Золя.

Широкова женским чутьем поняла, что ни о чем расспрашивать не надо. Но стоит завладеть инициативой.

— Иван, у меня есть знакомый корреспондент московской газеты. Парень-жох. Я дам ему телеграмму. Он прилетит и напишет о тебе очерк. Сразу прославишься на весь Союз. Ди-рек-тор объе-ди-не-ния Вик-то-рен-ко! Честное слово, здорово звучит!

— Зачем?

— Да ты с луны свалился? — сказала шепотом Зинаида. — Ты сдурел? Прочитают очерк в министерстве, обрадуются. Смотрите, о нашем Викторенко пишут. Значит, не ошиблись в назначении. У каждого начальника отдела заведены два списка: перспективные и неперспективные людишки. Тебя запишут в первый список — перспективных. Будут готовить на должность начальника управления, а потом, глядишь, сядешь в кресло заместителя министра!

— До кресла не дотяну. Простая табуретка меня устраивает!

— Мой отец назвал тебя могильщиком, закопавшим собственный талант. И он прав.

— Сказал так сказал.

— Не прибедняйся. Я тебя лучше всех знаю. — Широкова завертела головой, отыскивая пепельницу. — В этой келье разве не курят?

— Я не разрешаю!

— Да у тебя что стряслось, Иван? Сидишь сумной. — Она почувствовала его скованность.

— Веселым не будешь. Два тракториста замерзли на зимнике. Увезли ребят хоронить на Землю. Ты к Жорке прилетела?

— Да нет, он сам по себе. Я сама по себе.

— Почему так?

— Как тебе объяснить? Мужчина должен быть мужчиной. Гореть факелом, звать за собой. А Жорка согласен жить на подсказках. А мне надоело быть его воспитательницей. Я женщина, а не старшина. Хочу, чтобы мной занимались, обо мне думали и за мной ухаживали. Баба остается бабой. Кандидат ли она наук или академик! Чтобы узнать человека, говорят, надо съесть пуд соли. А мы сжевали с Жоркой больше двух пудов, а ближе не стали. Папу слушаться не захотел. В Харькове от хорошего места отказался. Твердит, как попугай: «У меня своя дорога». А куда привела его дорога из Харькова? В Медвежье. Чтобы стать оператором, не надо было так далеко ехать.

— Поработает оператором — назначат сменным инженером.

— Если повезет, сделают и главным инженером. Так, да? Потом назначат начальником комплекса? Это произойдет через десять лет. Прости меня, но я устану ждать!

— Ты стала злой, Зина… Зинаида Яковлевна.

— Ты разве добрый? Почему в Медвежьем не назначил Жорку сразу сменным инженером? Ты мог это сделать?

— Не имел права. У него не было опыта работы.

— Ну да ладно. Я уже сказала, что мы с Жоркой каждый сам по себе. Я прилетела на Север устраивать свою жизнь. Принимай на работу. Так как опыта у меня тоже нет, как и у Жорки, — кокетливо сказала Зинаида, — не откажи все-таки принять меня к себе секретаршей.

Викторенко барабанил пальцами по крышке стола. С каждой минутой удары становились все сильнее и сильнее. Злость подмывала встать и показать Широковой на дверь. Чем дипломированная инженерша оказалась лучше продавщицы? Надежда без стеснения объявила свою жизненную программу: ей надо много денег. А эта? Назначат Жорку Цимбала начальником комплекса — она прилетит к нему, зацелует. Будет всем рассказывать, что он у нее пылающий факел! А сейчас «сама по себе».

Викторенко смотрел на женщину и не мог поверить, что в университете она ему нравилась. Что же он ей скажет?

— В секретари, я уже сказал, не возьму вас, Зинаида Яковлевна. Нужны инженеры. Если не возражаете, пишите заявление, и завтра отдам в приказ: будете работать оператором.

Зинаида усмехнулась.

— На другое и не рассчитывала, хотя очень была бы полезна в роли секретарши. — И уже совсем серьезно закончила: — Так-то вот, Иван Спиридонович. Не ожидали, что соглашусь? Не такая уж я дура, как кажусь.

Широкова ушла. А Викторенко пытался разобраться, когда же она шутила и когда говорила всерьез. «А может, так и надо разговаривать с неженатым человеком?» — усмехнулся с горечью Иван. Вынул из конверта материнское письмо и не спеша стал перечитывать.

«Сынку, я тебя кличу до дому, кличу, а ты нияк не сберешься. Пойду в лес и все выглядываю, не появился ли ты часом на шляху. Все глаза проглядела и проплакала. А я ведь тебя носила под сердцем и кохала, чтобы мой Ванюшенька рос гарным и здоровеньким. Хлопцы, все твои дружки, поженились, и детки у них растут, как квитки в огороде. Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А мне хочется и понянчить, и покохать. Как кажут люди, нет никому счастья в той клятой и холодной земле. И солнце там светит не по-людски, и морозы дюже сильные, что горобцы замерзают на лету. Хиба на Украине тебя не чекают, не я ни выплакиваю глаза и молю бога, чтобы ты скорее вернулся домой? Может быть, не там ты шукаешь счастье, а оно дома, в родной земле, заховано!»

Из конверта высыпались засушенные цветы. Ему показалось, что лепестки васильков еще хранят запах родного поля. Представил тихий солнечный день. Прогретый воздух волнами накатывается, густой, настоянный на травах. Несет сладковатый запах меда — так пахнет клевер. Слышится гудение пчел; в солнечных лучах вспыхивают их слюдяные крылышки. Прикрыл глаза и увидел мать. Она медленно идет в огород. В руке тяпка. Загоняла разбежавшихся цыплят, чтобы не перетаскивала рыжая лисица себе в нору. Остановилась. Что ей почудилось? Приладила козырьком руку к глазам и смотрела на дорогу. Промчалась машина, и клубы пыли, закручиваясь тугими кольцами, медленно осели на землю. А потом, вдруг вспомнив о каких-то своих делах или прихватив запах дыма, она заспешила к летней печке. Шла, разбрасывая зерно, маня за собой цыплят: «Цып, цып, цып!»

На глаза навернулись слезы. Растревожила мать письмом. Как ей доходчиво ответить, что он нашел на краю земли свое счастье. Главное дело для себя. Попробует он уговорить, чтобы она отважилась и прилетела к нему. Посмотрела бы своими глазами на дела сына. Не последний человек ее Иван здесь, на холодной земле за Полярным кругом. И, размечтавшись, представил, как мать стала собираться в дальнюю дорогу. Смотрела его глазами с борта самолета. Не скрывала удивления при виде огромных озер. Они возникали перед ней одно за другим, то темные, задернутые облаками, то ослепительно сверкающие, белые от набежавших облаков, похожие на спящих лебедей. Она смотрит, прильнув к круглому иллюминатору, и ее старое лицо, иссеченное морщинами, теплеет.

В этот поздний час никто бы не узнал Викторенко. Собранным и волевым привыкли видеть его на огромной стройке.

Робкий стук в дверь заставил Викторенко вздрогнуть. Он минуту помедлил, потом спокойно сказал:

— Войдите!

На пороге стояла Золя. Потупившись, смотрела перед собой. Едва сдерживаясь, чтобы не броситься к любимому. Старалась понять, рад ли он ее внезапному появлению.

— Я принесла сводку выработки за день по строительству комплекса! — Она временно работала в плановом отделе, чтобы после пуска завода снова занять свое место за пультом управления.

— Посмотрим, посмотрим, что вы с Пядышевым тут насочиняли?

— Почему мы с Пядышевым? Сергей Тимофеевич всегда сам составляет сводки. — Золя замолчала, а когда Викторенко оторвался от бумаги, тихо спросила: — Иван Спиридонович, правда, что прилетела ваша однокурсница и будет работать у вас секретаршей? — Золя пытливо посмотрела в глаза любимому.

— Валя меня вполне устраивает…

— А я подумала…

— Подумала… Лучше скажи, чего это ты в конторе засиделась?

— Вы-то работаете? Совестно…

— Ах ты, моя совесть, — сказал Викторенко. — В самом деле я сегодня засиделся.

— А когда ты рано уходишь?

— Ну, пойдем. Провожу тебя до общежития.

Золя избегала показываться вместе с Викторенко вне работы, чтобы не попасть на злые языки. И сейчас робко и вопросительно посмотрела на него.

— Ты что, глупышка? До каких пор мы будем прятаться?

Золя сжала губы, чтобы не расплакаться. А Иван, кляня себя за нерешительность, порывисто прижал ее к себе, и такая нежность охватила его, что перехватило дыхание.

Они вышли к низкому берегу Ево-Яхи. Налетели комары, угрожающе гудели, сбиваясь в черное облако.

— Товарищ начальник, а вам сейчас достанется! — смеясь, сказала девушка. — Как всегда, забыл сетку, да?

— В самом деле забыл! — Викторенко похлопал растерянно рукой по карманам.

— Возьми мою.

— Идешь на жертву? А я ее не принимаю! Надевай сама.

Сетка преобразила лицо Золи. Викторенко никогда бы не догадался так завязать сетку, как это сделала она. И получилось даже очень красиво — идет этакая барышня в шляпке с вуалью. Викторенко взмахнул головой, чтобы отогнать преследовавшую мысль.

«Хлопцы, все твои дружки поженились, и детки у них растут, как квитки на огороде», — вспомнил он слова матери из письма. — А может быть, старая и права? Что я ищу? Время летит, как снежный ураган. «Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А хочется мне их нянчить и кохать. Вырастила тебя и их выпестаю!»

— Золя, а почему ты не спрашиваешь, когда мы будем есть вареники с вишнями у моей мамы?

 

Глава четвертая

1

Вернувшись из отпуска (Пядышев летал к Черному морю на два месяца по профсоюзной путевке), он не узнал Уренгоя с его песчаными буграми, широкими полянами, с топкими болотами и подступающими острыми языками лесов. Всюду были следы развернувшегося строительства: желтые, ошкуренные стволы деревьев, вбитые сваи под фундамент и выкопанные канавы. То и дело попадались колышки. Они подтверждали догадку, что здесь успели поработать геодезисты.

Двухэтажный дом из бруса возвышался над всеми постройками. Контору для Уренгойского объединения поставила бригада плотников зимнего десанта. Пядышев как только глянул на дом с высокой крышей, сразу об этом догадался.

От конторы в разные стороны разбегались протоптанные тропинки. Пядышев вышагивал, не переставая удивляться на стрелки-указатели: «Магазин», «Столовая», «ОРС», «Почта», «Баня», «Парикмахерская».

Хотелось встретить кого-нибудь из старожилов. Попадавшиеся навстречу парни не обращали на него внимания. Да они и не знали, что он высадился здесь с первым десантом; одним из первых следил своими подшитыми валенками по этой земле. Хотелось с радостью объявить, что он, Пядышев, прилетел с курорта и с новыми силами возьмется за работу. Отогрелся наконец после зимнего купания в Ево-Яхе и перестал надсадно кашлять. Охваченный тревогой, заторопился к балкам на берегу Ево-Яхи.

Балки оказались на своих местах. Домики санного поезда по сравнению с новыми, раскрашенными красавцами выглядели инвалидами — с отбитыми углами, глубокими, как шрамы, царапинами.

Пядышев медленно обходил один балок за другим, заглядывал в маленькие комнаты и понял: за время его отсутствия сменились хозяева. Родившееся беспокойство, что о нем забыли, больше не покидало его. Пришла мысль, что ему не следовало никуда уезжать. Зря он поддался уговорам Викторенко и Тонкачева.

Неожиданно вспомнил своего соседа по самолету. Сидели рядом, плечо к плечу. На лацкане пиджака у соседа поблескивал значок.

«Московское высшее техническое училище», — расшифровал Пядышев название по заглавным буквам. А владелец значка, когда разговорились, сказал, что бауманцы расшифровывают МВТУ по-другому. «Мужество. Воля. Труд. Упрямство».

— «Мужество. Воля. Труд. Упрямство»! — повторил Пядышев. — Это подходит нам, газовикам.

К кому ни обращался Пядышев, все отвечали, что видели начальника объединения, но куда ушел — неизвестно.

— Высокий? — спросил парень, видно, недавно прибывший сюда с Земли. — Высокого я приметил.

— Высокий.

— Протопал с геодезистами на комплекс. Шагал, как лось. А те двое вприпрыжку за ним!

Пядышев направился к строительной площадке. Надо было сразу туда идти. Как пижон, вздумал прогуливаться. Нажарился за два месяца на солнце и голову потерял. По дороге он надеялся встретить своих земляков и каждому задавал один и тот же вопрос:

— Откуда, хлопец?

— Ты скажи кого ищешь? Здесь отрядов дополна. Есть из Киева. Подобрались толковые ребята из Ленинграда. Прикатили ребята из Перми и Свердловска. Грузин и азербайджанцев сам узнаешь! Ты откуда ждешь?

— Из Уфы.

И снова Пядышев мерил песчаные бугры у Ево-Яхи. Гудели комары, яростно выводили тысячами голосов:

— Ззз-за-абыл о нас, ззз-за-абыл о нас!

Неяркое солнце висело над головой. Скоро оно будет скатываться за горизонт. Придут в движение тени, начнут вытягиваться от каждой ели, кедрача и высокого Iбугра.

Здесь все было не такое броское, как на черноморском берегу, но свое. Он вернулся к своей земле, чтобы снова работать.

— Серега! Пядышев! — Инженера остановил басовитый голос, прогремевший совершенно неожиданно.

Размахивая топором, бежал какой-то детина. Широкополая шляпа с черной сеткой закрывала лицо.

— Привет, кореш! — Егор Касаткин сдернул с головы накомарник и протянул руку.

— Привет! А где твоя борода, Егор?

— Давно сбрил. Слышал про мою королеву? Магазин обворовала. Меня хотели замазать. Пять лет ей влепили.

— Доходил такой слух!

— Знаешь, без бороды легче. Не надо крошки вычесывать. А ты куда топаешь?

— Викторенко ищу.

— Послушай. Зря не выбивай из ног глухоту. Найдешь его в конторе после одиннадцати вечера. Сидит до утра. Свет в окне, как на маяке!

Наконец на берегу Ево-Яхи Пядышев заметил большую группу людей. Подумал, что встретит Викторенко, но увидел Тонкачева. Он что-то убежденно говорил, размахивая правой рукой, как будто забивал гвоздь молотком. Неожиданно повернулся.

— Сергей, какими судьбами? Ты же в Сочи?

— Сегодня вернулся. А вы какими судьбами?

— На обсуждение проекта приехал. По-соседски, — Тонкачев обвел глазами собравшихся. — Помните, я вам говорил? На Севере есть микроб. Попал в человека — нет покоя. Знакомьтесь, товарищи, инженер Пядышев. Другой бы три месяца шатался по Сочам, а он сорвался. Знаете почему? Соскучился по нашим комарам.

— Юрий Иванович, — Пядышев смутился.

— Больше не буду. А то нос задерешь! — Тонкачев засмеялся. — Пока не попался на глаза Викторенко, отправляйся за грибами. Завтра такой возможности у тебя не будет!

— Да я плохой грибник.

— В Уренгое нет плохих грибников. Или грибник, или лодырь. Третьего не дано.

В конце дня начали жухнуть краски. Не первую осень встречал Пядышев на Севере и всегда поражался буйству красок, желтизне листьев-капелек на стелющихся березках и ивках. Краски еще больше сгущались, когда наползали черные дождевые облака.

Еще издали Пядышев заметил светящиеся окна в конторе объединения. Показалось, что стоял расцвеченный огнями большой пароход. Даст отходной гудок и отшвартуется от причала. «Почему Егор Касаткин назвал только окно Викторенко? — подумал он. — Работают все отделы. Во всех окнах свет!»

Пядышев постучал в дверь кабинета Викторенко.

— Входите, — раздался знакомый приглушенный голос.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович!

— Привет! Не перегрелся на солнце? Северянам долгие отпуска противопоказаны!

— А я прилетел раньше срока!

— Ну и молодец.

— То хвалили, когда согласился на отпуск. Теперь хвалите, что раньше срока явился. Нелогично, — хмыкнул Пядышев.

— Раз начал с критики, значит, здоров, — засмеялся Викторенко. — А приехал ты вовремя. Министерство утвердило проект, и Лунев хочет знать, как мы, практики, прочитаем чертежи. Теоретики с практиками часто схватываются. Не смотри на меня удивленными глазами. Как говорят — одна голова хорошо, а две лучше. Даже значительно лучше. Расспрашивать об отдыхе в Сочи не стану, нет времени, да и не хочу расстраиваться. Если справился с кашлем, то здоров!

— Чувствую себя хорошо.

— Так и должно быть. Видел, как развернулись дела? Получил телеграмму из ЦК комсомола. Будет призыв молодежи, чтобы ехали на стройку. Обещали прислать сводный отряд. Отцы воевали, а нам строить. Уяснил? Строить и строить.

2

Пядышев не представлял, что для строительства газового комплекса потребуется такая масса чертежей. Для огромных листов синек не хватило комнат, и часть их развесили по стене вдоль крытых поворотов лестницы, и они, как водопад, обрушивались сверху вниз.

Кабинет Викторенко не мог вместить всех приглашенных на технический совет. Половина людей заняла приемную.

Руководитель проекта доктор технических наук профессор Жемчужников запаздывал. Викторенко то и дело посматривал на часы. Бессонные ночи отложили свой отпечаток на его лице, глаза запали, лоб пересекли глубокие морщины. До последней минуты он верил, что из Тюмени прилетит Лунев, но того свалил грипп. И обрадовался, когда появился Тонкачев. Иван надеялся провести техсовет и потом как следует отоспаться. Издергался за последние дни, стараясь всюду успеть, все доглядеть и во всем разобраться.

По громыханию стульев догадался, что в коридоре появился Жемчужников. Машинально поправил галстук.

Жемчужников, полный мужчина с просвечивающей лысиной, двигался неторопливо, с достоинством, держа за дужки очки. Со всеми раскланивался, как со старыми знакомыми, одаривая щедрой улыбкой. Подойдя к столу, поздоровался с Викторенко и громко сказал, чтобы все слышали:

— Ваше известие, Иван Спиридонович, о болезни Лунева меня крайне расстроило. Евгений Никифорович во время встречи в Тюмени проект в основном одобрил. Но я бы хотел выслушать его замечания на таком представительном форуме практиков.

Викторенко промолчал. Утром в гостинице у них возник спор по ряду вопросов.

Профессор старался задавить авторитетом, горячо доказывал свою правоту, но Викторенко видел допущенные при планировке промахи.

— Товарищ, я думаю, что первое слово мы предоставим Олегу Борисовичу, — сказал Викторенко. — Автору проекта первого комплекса.

— Дорогие товарищи, — начал неторопливо Жемчужников. Снял очки и начал крутить их за дужки. — Наш институт, а это большой коллектив, посчитал за высокую честь участвовать в освоении уникального конденсатно-газового месторождения. Перейдем непосредственно к рассмотрению нашего комплекса. Мы взяли за основу эксплуатационный опыт Саратовского и Шебелинского месторождений, их техническую оснастку. — Неторопливо подошел к стене с указкой и показал на развешанные чертежи. — Я хочу вас познакомить с блок-схемой абсорбиционной подготовки газа к его дальнейшей транспортировке.

Пядышев сидел рядом с Тонкачевым, из-за тесноты прижатый к нему плечом. По мере выступления докладчика лицо Тонкачева менялось: то становилось хмурым, то губы складывались в улыбку. Иногда он сокрушенно качал головой, явно не соглашаясь. Иногда постукивал карандашом или принимался старательно что-то чертить в своем блокноте. Потом, вскинув голову и прищурив глаза, хитро посмотрел на выступающего: «Зачем столько объяснений? Неужели мы сами не разберемся в чертежах. Как-никак тоже специалисты!»

Пядышев глянул на Лавчукова. Тот хмурился. Главный инженер будущего комплекса должен хорошо знать чертежи. Тяжелые веки закрывали глаза. Неизвестно, спал ли Лавчуков или сосредоточенно думал в эти минуты.

Жемчужников назвал имена разработчиков, и по команде названные поднимались с мест. Пядышев отметил: уже два месяца на Севере, а на обсуждение пришли в отутюженных костюмах, в галстуках. Может быть, в этом проявилось их уважение к собранию. Но очень уж они выделялись на фоне геологических курток и энцефалиток, нажженных, обветренных лиц. Внешний вид проектировщиков напоминал о том, что за пределами тундры совсем другая жизнь. Ну что же! Каждый делает свое дело. И Пядышеву захотелось подняться, крепко пожать руку Жемчужникову и сказать: можете не сомневаться, сделаем все возможное, чтобы комплекс заработал и начал подавать газ трубопровод.

Жемчужников кончил говорить и, высоко держа голову, направился к столу. Взял бутылку с минеральной водой и, подняв ее на уровень глаз, внимательно прочитал надпись.

— Н-да, очень жаль. Я пью «Боржоми». Предписано врачами.

Викторенко развел руками. Потом неторопливо оглядел собравшихся. Строителям и монтажникам первым кроить материал, резать и сваривать шлейфы, устанавливать тяжелое оборудование.

— У кого есть замечания по проекту, прошу высказываться. Пока у нас есть время. Потом его не будет.

Пядышев снова перевел взгляд на Лавчукова.

— Григорий, понравился тебе проект?

— Доктор наук зря лил воду! Мы не соображаем, что к чему.

Пядышев знал медлительность Лавчукова и удивился, получив быстрый ответ. Это насторожило. Не мог себе простить, что оказался убаюканным потоком слов.

— Я не представил вам Марию Петровну, — сказал Жемчужников, театральным жестом показывая на сотрудницу института. — Мария Петровна останется с вами для разрешения всех вопросов. Если хотите, для доработок!

Поднялась высокая миловидная женщина. Светлые волосы старательно уложены. Она не торопилась садиться, предоставив возможность собравшимся смотреть на нее.

Викторенко тоже посмотрел на женщину. Впервые почувствовал, что крайне устал. От дыхания собравшихся людей воздух в кабинете нагрелся, а курильщики принесли с собой еще запах табака.

— Иван Спиридонович, я думаю, вы сработаетесь с Марией Петровной, — сказал Жемчужников, как хороший игрок, который пошел с козырной карты.

Пядышев в это время лихорадочно думал о том, что Уренгой не Саратов и не Шебелинка. Здесь комплекс со всеми агрегатами, насосами и приборами должен быть под крышей. Восстановив движение указки по чертежам, мысленно представлял, как лучше разместить в комплексе агрегаты. Отыскал место для замерного узла. А для этого решил сдвинуть фильтры. Принялся тут же комплектовать оборудование, проверяя память.

Пока Пядышев занимался расчетами, женщина села на свое место. Ему пришлось потом ее отыскивать. Он удивленно уставился на нее, не понимая, почему проектировщики не воспользовались простым решением, а усложнили проект. С обидой подумал о Жемчужникове: «Без меры расхвалил проект, а если разобраться, то нового почти ничего не внесено».

Жемчужников уронил указку. Палочка звонко щелкнула по линолеуму. Он не торопясь нагнулся и с достоинством поднял ее.

— Спасибо, Олег Борисович! — сказал громко Викторенко, стараясь удержать себя в рабочем состоянии. — Объявляю перерыв на пятнадцать минут. Подышим свежим воздухом и обменяемся мнениями. Кто собирается выступать, прошу записаться. — Посмотрел с высоты своего роста на сидящего Тонкачева. Тот что-то старательно выводил в тетради, сильно нажимая на шариковую ручку.

В перерыве Тонкачев много курил. Ломал спички, чтобы прикурить, и тут же забывал затягиваться. Сигарета гасла в его руке, и он, спохватившись, снова зажигал ее. Он беспощадными глазами снова и снова просматривал, развешанные чертежи. За каждым чертежом видел бригады монтажников и строителей. Его охватило жаром. Придется доказывать, что проект еще сырой. Саратовские и Шебелинские комплексы — это вчерашний день, тиражирование совершенных когда-то промахов.

Тонкачев взял слово сразу после перерыва. Маленький, незаметный, он начал говорить тихо и даже как-то застенчиво робко.

— Прав Олег Борисович. В споре рождаются истины. Побеждает в нем, как ни странно, проектировщик и проигрывает наш брат эксплуатационник. В этом я убедился при строительстве Саратовского комплекса, в Игриме и, наконец, в Медвежьем. Позволю задать несколько вопросов, — голос Тонкачева потвердел. — Первый вопрос: известно ли проектировщикам, что уже при минус семи градусах жидкость переходит в твердое состояние? Вопрос этот связан с проблемой выгрузки из абсорберов ДЭГа. Второй вопрос. Почему не запланирован трубопровод для сбора конденсата? Месторождение-то конденсатное. Третий вопрос…

— Иван Спиридонович, позвольте сразу ответить, — Жемчужников нехотя поднялся, всем своим видом выражая, что ему придется второй раз объяснять то, что и так понятно.

— Мне приятно было узнать, что мы с Юрием Ивановичем земляки. Саратовская земля нас вырастила. В первом вопросе есть сермяжная правда. Но уверяю вас: что появилось в отрасли нового, мы учли. Наш проект — определенный шаг вперед. Мои люди бывали на названных месторождениях, как на Саратовском, так и на Шебелинском, знакомились с опытом в других странах. В то же время наш проект заинтересовал ряд стран. Я об этом заявляю с законной гордостью!

Жемчужников продолжал говорить, а Викторенко внимательно приглядывался к сидящим инженерам, старался определить, кто еще попросит слово.

Пядышев после перерыва занял место около окна. Рассеянно оглядывался по сторонам, словно не собирался выступать. А именно Пядышеву, по мнению Ивана, следовало взять слово раньше Тонкачева. Викторенко снова бросил взгляд в сторону Пядышева и вдруг понял, почему тот пересел. Захотел быть рядом с красивой проектировщицей. Чертыхнулся про себя.

Жемчужников ответил на все вопросы Тонкачева и, поискав глазами нужного ему сотрудника, сказал:

— Мария Петровна, я надеюсь, что вы успели записать замечания Юрия Ивановича? Кстати, как я узнал, он откомандирован сюда товарищем Луневым.

— Все записано, Олег Борисович.

— Прекрасно.

— Иван Спиридонович, разрешите мне сказать, — взлетел, как подброшенный тугой пружиной, Пядышев. Расстегнул режущий ворот рубахи, опуская тугой узел галстука. Пядышев выразил благодарность Олегу Борисовичу, всему коллективу проектировщиков, проделавших огромный труд. Высказав все это, замолчал. Но Викторенко не спешил прерывать затянувшуюся паузу. И не ошибся. Пядышев будто собрался с силами и направился к развешанным чертежам:

— Все поняли, что здесь показан замерный узел? И это правильно для Саратова и Шебелинки. Там можно замерный узел вынести из комплекса. Но мы с вами за Полярным кругом. У нас мороз. Мы не можем оставить узел голеньким, придется строить дополнительное помещение, подводить теплоцентраль. А все потому, что морозы у нас здесь кусачие!

— Скажите, кусачие морозы — это сколько градусов? — спросил язвительно один из проектировщиков. — Если перевести на язык Эллочки Людоедки?

— Эллочка Людоедка пока не приезжала к нам на работу в Уренгой, — спокойно ответил Пядышев. — Здесь я ее не встречал по крайней мере. А кусачие морозы — это шестьдесят градусов. Правда, такие праздники выпадают в отдельные дни, а на постоянной прописке зимой у нас морозы чуть послабее — сорок пять, пятьдесят градусов. При таком морозе мы будем строить комплекс!

— Надо актировать дни. Вы имеете полное право, — сказал покровительственно Жемчужников и с превосходством посмотрел на выступающего.

— Актировать можно. Да работать нужно.

— Товарищи из научно-исследовательского института, — подал голос Викторенко. — Я забыл вам представить выступающего. Вернее, напомнить. Вы уже с ним знакомы. Пядышев Сергей Тимофеевич, начальник первого комплекса.

3

Уренгой заливали дожди. Капли барабанили по лужам, пузыря воду. Дождь спасал людей от комаров, но рабочие были готовы страдать от укусов, чтобы только видеть солнце.

Вода в Ево-Яхе сильно поднялась, шла почти вровень с краями берегов. Давно были затоплены острова и песчаные отмели. По ним взад и вперед сновали юркие кулички, насекая лапками, как зубилами, четкие следы; высохшие озера вспучивались; в тундре по низинам заблестела вода.

Жемчужников со своей бригадой успел улететь до начала дождей. Обещал при прощании на аэродроме еще прилететь, чтобы консультировать строительство. Викторенко удивлялся упрямству Жемчужникова, который старался задавить всех своим авторитетом. Но Тонкачев тоже проявил упрямство и настойчиво поддерживал предложение Пядышева. Он знал, как дорого обошлись ошибки Медвежьего. И не хотел, чтобы они повторялись.

Несмотря на проливные дожди, будущими строительными площадками завладели геодезисты. Вооруженные теодолитами и линейками, они вели разбивку земли под корпуса цехов и подсобные помещения.

Викторенко целыми днями мотался на «газике». Старался всюду поспеть. И не поспевал. Рано утром во время переезда через Ево-Яху заглох мотор. Чудом выбрались на берег. Устроившись на сваленных досках, Иван перематывал мокрые портянки. Скрип песка заставил оглянуться. Прямо на него шла Мария Петровна, держа над головой красный зонтик. Мокрые пряди волос прилипли к щекам. Женщина уже и не пыталась обходить лужи, хотя была в открытых туфлях.

Викторенко быстро затолкал ноги в резиновые сапоги.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович!

— Здравствуйте, здравствуйте. Пядышеву придется всыпать. Почему он не позаботился бдеть вас по нашей погоде? Должен был выдать сапоги и плащ.

— Я сама виновата. Привыкла к саратовской погоде.

— О Саратове пора забыть, коль приписали вас к Уренгою!

— Это для меня новость. А я уже собралась улетать. С вашим Пядышевым невозможно ни о чем договориться.

— Почему же, Мария Петровна! Он мужик сговорчивый и отходчивый.

— Мужик — это точно! — Женщина от обиды прикусила нижнюю губу.

Проектировщице показалось, что этот высокий, большелобый человек, к которому она начала внимательно присматриваться, занял ее сторону. Шевельнулась слабая надежда, что она сумеет уговорить Викторенко отказаться от существенных переделок. Ей казалось, что, если эксплуатационники настоят на своем, будет подорван авторитет Жемчужникова и она сама лишится его доверия.

Викторенко разгадал хитрость Жемчужникова. Оставил с проектировщиками красивую женщину, чтобы действовала своим обаянием. Заигрывание с Пядышевым не получилось.

«Теперь за меня примется», — подумал Викторенко и решил первым начать бой.

— Не представляю, Мария Петровна, как вы доберетесь до гостиницы?

— Очень просто. На вахтовой машине с рабочими, — сказала женщина.

— Мне бы ваш оптимизм. Вода прибывает в Ево-Яхе. Через час ни на какой машине не переехать. Придется переправляться на плавсредствах.

— На чем?

— На лодке или плоту, — сказал доверительно Викторенко, заметив мелькнувший испуг на лице женщины. — Лодки у нас нет. Остался плот. Но его тоже надо еще срубить.

— Вы правду говорите?

— Не собираюсь обманывать. Моста через Ево-Яху нет. По проекту вы его не предусмотрели.

— Не может быть.

— Дорогая Мария Петровна, посмотрите чертежи, — усмехнулся Викторенко. — Сегодня, так и быть, я вас не брошу. Но предупреждаю: будем переезжать Ево-Яху, вам придется толкать со мной машину.

— Меня не испугаете. Я сильная, — сказала женщина, вздрагивая от предчувствия, что придется купаться. — Подъем воды — случайность!

— Не случайность. За два месяца пребывания в этих краях вы могли в этом убедиться. И не думайте, что, внося коррективы в проект, вы подорвете авторитет Жемчужникова, который, кстати, оставил вас здесь но случайно. И не спорьте. Хватит вам мокнуть под дождем. Садитесь в машину. Сейчас отправимся добывать вам резиновые сапоги и теплую куртку. Вы нужны нам здоровой, а не больной.

— Кому я здесь нужна?

— Как кому? Всем. Мне. Пядышеву.

— Вашему любимому Пядышеву?

— Вы правильно подметили. Действительно Сергей Тимофеевич мой любимый инженер. Вместе шагаем с Игрима. Там и познакомились. Потом было у нас с ним Медвежье. Доверьтесь ему. Вы, ваши два парня-проектировщики, Пядышев да еще Лавчуков! Да вы каждый узел отработаете в чертежах. Низкий поклон вам будет. Кстати и от Жемчужникова. Мы ведь его не обидим.

Мария Петровна никак не отреагировала на тираду начальника объединения. И Викторенко, воспользовавшись этим, ушел в волновавшие его расчеты. Он мучительно думал о доставке грузов. Существовала одна схема доставки: по железной дороге до Лабытнанги; потом по Оби до Тазовской губы; затем вторая перегрузка на маленькие баржонки и дорога по мелководному Пуру. Вдруг его осенила дерзкая мысль. В первый момент он не хотел поверить, что она осуществима. «А что, если воспользоваться подъемом воды в Ево-Яхе и протащить баржи до стройки? Не дожидаясь зимы, когда начнет действовать зимник!»

— Мария Петровна, — он повернулся к проектировщице. — Женщины во все века вдохновляли на подвиг. Поэты посвящали женщинам лучшие стихи, художники — свои картины!

— Вы решили посвятить мне стихи? — Мария Петровна поймала глаза Викторенко и не отпускала. Высокий мужчина с открытым лбом ей начинал нравиться. Совсем другим он был на техническом совете. До предела собранный, неразговорчивый. Без улыбки, с жестким взглядом.

— К сожалению, я не поэт. — Он удивленно подумал, что вторая женщина назвала его поэтом. — Я подарю вам баржу, которая пройдет по Ево-Яхе.

— Боюсь, что вы опоздали, — женщина не скрывала своей победы. — Пядышев вчера искал человека, который с Пура перегнал бы баржу по Ево-Яхе. Инструктор райкома партии вызвался быть толкачом!

— Кем-кем?

— Толкачом!

— Мишустин?

— Фамилию не помню.

— Мария Петровна, скажите, разве не головастый мужик Пядышев?

— При чем тут Пядышев? Этот, как вы его назвали? Мишустин? Да, Мишустин заявил, что пройдет с баржей по Ево-Яхе. И представьте, тоже обещал мне ее подарить. Удивительно щедрые вы здесь люди.

Викторенко от души расхохотался.

— Крепко, видно, насолил вам Сергей Тимофеевич. Василий, давай поищем Пядышева.

Долго рыскал «газик» по площадке, пока удалось установить, что Пядышева видели около балка строителей.

На строительной площадке у каждого подразделения свои балки. Строители поставили свои буквой «п». Монтажники вытянули в одну линию. Но все выкрашены масляной краской в яркие цвета. У одного из балков Викторенко остановился.

— Здесь Пядышев. Слышу его голос, — сказал он, приоткрывая дверь и пропуская в вагончик проектировщицу.

— Вот и Иван Спиридонович, — сказал обрадованно бригадир монтажников, разгоняя рукой дым. — Здравствуйте, Мария Петровна! Вовремя вы пришли. Грыземся с Сергеем Тимофеевичем. Он требует ставить фундаменты под абсорберы. А нам надо укладывать фильтры. Никуда не денутся ваши игрушки. Придет время — поставим! У меня свой график. Начальник управления подписал!

— Когда график подписан? — зло спросил Пядышев. — Молиться теперь на него? Да?

— Значит, ругаемся? — спросил Викторенко. — Присаживайтесь, Мария Петровна. Грейтесь.

— Сергей Тимофеевич, почему не одели проектировщиков?

— Они не обращались.

— Сам должен был догадаться. Выпишите со склада теплые куртки, плащи, резиновые сапоги.

— Будет сделано! — Пядышев все еще не понимал, какой последует разговор и что означает появление Викторенко в сопровождении Марии Петровны.

— Сергей, а ты поласковее смотри на Марию Петровну, — пряча улыбку, сказал Викторенко. — Кажется, мне удалось убедить ее в необходимости строить мост через Ево-Яху. За обустройство комплекса отвечает институт! А ты, Егор Ксенофонтович, зря полез в пузырек, — обратился Викторенко к бригадиру. — Прекрасно знаешь, что фильтры не доставили, а игрушки, как ты выразился, лежат на своих местах. Так какой расклад получается? То-то же! Я бы на месте Пядышева не слазил с вас, — заключил Викторенко и добавил: — Ставьте абсорберы. Придут фильтры, решим, как быть. Сергей, а ты тоже хорош. Завел тайны. Мария Петровна случайно проговорилась, что ты собираешься исправить схему доставки грузов? Так это?

— Появилась одна, мыслишка.

— Слышал, Егор Ксенофонтович, каков умелец? Хочет заставить Ево-Яху работать на стройку, — Викторенко улыбнулся. Давно он не приходил в такое хорошее настроение. Оказывается, дожди бывают разные. Просто дожди, затяжные дожди, надоедливые дожди и счастливые дожди. К счастливым надо отнести все дожди за долгую неделю: ливни, моросящие и обложные.

— А выйдет? — недоверчиво спросил бригадир, не особенно понимая, что должно произойти.

— Дерзость всегда помогала храбрым, — засмеялся раскатисто Викторенко. — В этом я твердо уверен!

Мария Петровна почувствовала, что с налету ей не разобраться в происходящих событиях. Давно выработались отношения на стройке между начальниками, и повышенные голоса нельзя сразу принимать за возникшую ссору. Слишком скоропалительно она осудила Пядышева по своим саратовским меркам, надеясь на свою особую интуицию угадывать характеры мужчин. Викторенко сразу успокоил двух спорщиков и сделал это легко. Бригадир монтажников забыл о своем рыкающем басе, Пядышев перешел на шепот. Было видно, что оба признавали авторитет Викторенко и слушали его.

Мария Петровна присматривалась к спорщикам. Попробовала сравнить Викторенко и Пядышева. Внешне они совершенно разные. Викторенко высокий, вернее, длинный, выше Пядышева на голову. Но оба фанатически увлечены делом. Делом, которое хорошо знают. «Чего же я перед ними хорохорюсь?» — подумалось вдруг. И впрямь — каждый из присутствующих мог ее многому научить. За ними практика. Умение перевести лист чертежа в металл. Викторенко и Пядышев не дипломаты, как Жемчужников, грубее его, но откровеннее.

При отлете из Уренгоя Жемчужников назначил ее старшей группы и сказал: «Если вам удастся все уладить с проектом, вы будете умницей». Но все доводы «умницы» разбиваются о сильную волю и знания Викторенко и Пядышева. Если по-человечески, да и по-деловому разобраться, они правы. Но тогда надо признать свое поражение!

Совсем некстати сейчас подъем воды в Ево-Яхе. Непостижимо, но забыли, что комплексу нужен мост! Разлилась река, и смену рабочих придется переправлять на плотах. От одного воспоминания о Ево-Яхе она почувствовала, что начала замерзать. А ведь ей еще переправляться через реку. Викторенко предупредил, что придется толкать машину!

Поздно вечером, войдя к себе в кабинет, Викторенко на столе увидел свернутую записку:

«Иван Спиридонович, представился случай помочь стройке. Рискну прогнать баржонку по Ево-Яхе. До встречи, Мишустин! Ждать вас не стал. Не хотел терять время. Все обговорили с Пядышевым».

4

За серым пологом дождя терялись берега неширокого Пура, и река, зажатая с двух сторон лесами, казалась без конца и края. Тупой нос самоходной баржи резал воду; волны откатывались с шумом, пробегали по песчаным отмелям.

Гулко под палубой, в машинном отделении, выстукивал трехсотсильный дизель, будто внизу билось большое и беспокойное сердце.

Капитан самоходной баржи, скуластый волжанин из Горького, окающий при разговоре, про себя продолжал чертыхаться. Зло косил в сторону стоящего около рубки мужчины. Мог пригласить инструктора горкома в рубку, но капитану доставляло удовольствие видеть, как тот мок под дождем.

Мишустин понимал, какую ответственности он взял на себя, превысив власть. Придется писать объяснение в Обское пароходство, но кто-то должен быть пионером. Если по Ево-Яхе не ходили баржи, то это не означает, что она закрыта для судоходства. Он еще не остыл поело перепалки с капитаном, которого обзывал бездельником и саботажником. Молил всех богов на свете, чтобы дождь не прекращался и в реке шел подъем воды. За первой баржей, может быть, удастся протащить и другие. С какими бы грузами они ни пришли — то помощь стройке. Отпадет необходимость ждать зимник, рвать тракторы я машины в болотах и тундре.

Капитана он застал в кубрике. Тот увлеченно играл с рыжим котенком. Котенок с коротким толстым хвостом, как у рыси, прыгал на раскачивающуюся на нитке бумажку.

— Кто здесь капитан? — спросил Мишустин, изрядно устав, обойдя почти весь берег. Всюду громоздились пирамиды из ящиков, лежали навалом бурильные трубы, превенторы, запорная аппаратура для скважин, кирпич, цемент и насосы. Грузы пришли по Оби. Зимой по первому зимнику их начнут доставлять в Уренгой.

— Что надо? — Капитан смахнул с губы налипшую кожуру от семечек и уставился безразличными глазами на стоящего перед ним незнакомца, не стараясь понять, кто он такой. Плащ-дождевик, резиновые сапоги на ногах для Севера обычная одежда.

— Откуда пришли?

— Путь один, как у слепой лошади: из Тазовской губы до Пура.

— Доложите капитану, что надо гнать баржу по Ево-Яхе, — сказал Мишустин, стараясь расположить к себе речника. Коротко объяснил, какое это имеет важное значение для строительства. Говорил, как самому себе показалось, убедительно.

— Кому докладывать? Я капитан! Разгрузят баржу, потопаю обратно. Так и таскаюсь до зимы взад и вперед!

— Надо идти по Ево-Яхе!

Капитан не ответил, как будто сказанное не относилось к нему, и продолжал играть с котенком.

Мишустин не удержался и ударил кулаком по столу.

— Кончайте валять ваньку! Вы поняли меня?

— А чего не понимать, говоришь по-русски, — спокойно процедил капитан. — Лоция есть для вашей реки с бабьим именем? Обстановка выставлена? Выпремся на мель или нарвемся на топляк, кто будет отвечать? А, гражданин хороший? Самойкин Глеб Лазаревич? Увольте меня. Может быть, кого и подобьете на такое дело, но я воробей стреляный. Насмотрелся на вас, толкачей. Один с портфелем прет, другой бутылку тянет. Давай, давай, — все горазды понукать. А с кого спрос? С меня, капитана. Лизка, ты где завозилась? — крикнул он куда-то в глубину баржи. — Иди сюда! Мне спать время, а ты заступай на вахту!

— Кто здесь главный начальник? — требовательно спросил Мишустин. Баржу еще не разгружали, и нельзя было терять времени.

— Мил человек, все начальники остались в Салехарде. А мы здесь вдвоем с Лизкой комаров кормим. Да котенка с собой для забавы таскаем. Шустрый, подлец. Научился здешних бесхвостых мышей ловить!

— Тогда приказываю вам идти с грузом!

— А вы кто будете, грозный начальник?

— Я инструктор горкома партии.

— Так бы сразу и сказали. — Капитан озабоченно пятерней начал драть всклокоченные волосы. — Лизка, тащи судовой журнал. Без приказа никуда не пойду. Напишите: приказываю идти капитану самоходной баржи восемьдесят Самойкину Глебу Лазаревичу до вашей речки. Тогда и потопаю. Что случится, у меня будет оправдательный документ. Судить вас будут. Есть статья за превышение власти!

Услышав, что самоходная баржа должна идти по Ево-Яхе, собралось много рабочих, желающих добраться до стройки, но капитан всем отказывал.

— Я не начальник, поглавней меня есть здесь один гражданин. Разрешит он безбилетный провоз, возьму на баржу!

5

Сырой воздух приносил запах воды и хвои. Мишустин приглядывался к незнакомой реке, удивлялся завалам и дикости по берегам. На песчаной отмели увидел лося. Видно, его напугало появление баржи, и он бросил пить воду. С нижней толстой губы срывались капли.

Мишустин всматривался в течение, стараясь угадать, где Ево-Яха впадает в Пур и надо сворачивать.

— Гражданин, — сказала жена капитана, вырастая сзади, и потянула за рукав плаща. — Я чай вскипятила. Картошки наварила. Рыбкой немного посолитесь. Вы на моего крикуна не держите сердце. Баламут и есть баламут. Кричать кричал, а сам до смерти рад, что баржу повел. Новую реку для себя открывает. Он шумливый, но не шкодливый. А если путем пройдем до места, потом хвалиться будет: «Самойкин без лоции по любой реке пройдет без постановочных знаков». Откуда здесь знакам быть? Кто их поставит? Бурый мишка? Думаете, мой трепач когда-нибудь лоцию видел? Пустое набуробил, ему лишь бы языком трепать!

В кубрике Мишустин быстро согрелся. Протянул руку к маленькой печурке. Случайные пассажиры сидели на полу, привалившись к спальным мешкам, рюкзакам и чемоданам. От их мокрой одежды несло сыростью.

— Значит, в Уренгой двинули? — спросил Мишустин, хотя знал, куда парни и девушки держали путь.

— В Уренгой, — ответил за всех парень с круглым лицом, обсыпанным густо веснушками. — Завербовались.

— Какая у вас специальность?

— А специальностей у меня дополна, — сказал парень раскатистым голосом, чтобы привлечь к себе внимание двух молодых девушек. Одна, с длинной косой, ему особенно приглянулась, он старался с ней познакомиться. На баржу сел ради нее. — В армию уходил трактористом, в Медвежьем стал сварщиком, приходилось работать и электриком. — Старался заглянуть понравившейся девушке в глаза, чтобы понять, как она относится к его словам.

— Решил бросить Медвежье? — спросил Мишустин.

— На новое место захотелось взглянуть. Медвежье есть Медвежье. Иван Спиридонович меня хорошо знает. Если попрошусь, не откажет взять на работу. Отпуск у меня. Домой не поехал, а направил лыжи в Уренгой.

— Понятно!

На этот вопрос сразу ответили все собравшиеся в кубрике. Голоса парней заглушили звонкие девичьи.

— А вы кем работали? — спросил Мишустин девушку с косой. Ему понравилось, что держалась она просто, не жеманилась.

— Я? — Девушка в красном берете опередила подругу: — Воспитательницей в детском саду.

— В Уренгое нет еще детского сада.

— Поработаю по другой специальности. А садик все равно откроют. Молодежь едет, значит, дети будут, — сказала девушка и покраснела.

— А вы? — Мишустин повторил вопрос девушке с косой, отметив про себя, что парень сделал хороший выбор.

— Я оператор! — Девушка смутилась. Она заметила, что своим ответом обескуражила Мишустина. Возможно, он представлял, что она продавец или официантка. — Закончила техникум. Еду по направлению!

— Поторопились в вашем техникуме, — весело засмеялся Мишустин, стараясь не пугать девушку. — Комплекс еще строят.

— Правда? Что же делать?

— Не боись, — сказал веснушчатый парень с круглым лицом. — Не пропадешь. Найдем тебе работу. На Севере никто не посачкует.

— Товарищ начальник! — с обидой сказала жена капитана. — Картошка стынет, а вы разговорами занялись. Вы тоже хороши, — напала она на пассажиров. — Сами наклевались и заняли человека разговорами. Правда, что сытый голодного никогда не разумеет. Приедете в Уренгой, сами во всем разберетесь.

— Лизка, на вахту! — раздался громкий голос.

Через несколько минут капитан спустился в кубрик.

Сел на свободное место. Опустил в кружку с чаем ржаной сухарь. Из-под полы пиджака выглянул рыжий котенок.

— Начальник, — сказал капитан, обращаясь к Мишустину. — Сколько придется топать по твоей речке с бабьим именем? День, два? — Он смачно выругался. Поймал выскочившего из-за пазухи котенка и торопливо побежал наверх. — Лизка, заснула? Куда вперлась? Говорил, не скатывай руль, когда будет приваливать течение к берегу. Говорил тебе, тыквенная голова?

Громко чертыхаясь, капитан начал отрабатывать назад. Дизель надсадно гремел под палубой, готовый вот-вот разлететься на куски, выбить доски стальными частями. Течение сбивало баржу то в одну, то в другую сторону, и она описывала носом полукруг. Иногда втыкалась в берег.

Жена капитана перебегала с одного борта к другому и мерила шестом глубину.

— Метр двадцать! Метр двадцать пять!

После одного из толчков самоходка сошла с мели и продвинулась вперед. Капитан сам стал к штурвалу. Со злостью косил на жену и последними словами крыл реку, а заодно и грозного начальника.

Рыжий котенок бегал по рубке и пытался поймать лапой скатывающиеся по стеклу с наружной стороны капли дождя.

Мишустин, перекусив, вышел наверх. Снова неотрывно смотрел вперед. Показалось, что в разрывах туч появился просвет, засверкала синева неба и посветлело. Приглядевшись, сразу заметил ошибку: произошла смена облаков, по черным пошли белые, но долго не удержались и направились в далекое путешествие.

Течение в Пуре сливалось двумя струями: одна темно-коричневая, а вторая светлая, стального цвета. Мишустин поздно открыл для себя, что у каждой реки неповторимое лицо, свои берега и свой цвет воды. Вспомнил широкую Обь. За Тобольском, где впадал Иртыш, течение так же делилось пополам, долго два мощных потока бежали рядом, словно наперегонки. Вода в Иртыше светлая, а в Оби темно-бурая. Постепенно струи перемешались, и Обь стала еще мощнее от своего притока.

Пур получал приток воды из болот, и она отливала ржавчиной.

Мишустин нетерпеливо ждал встречу с Ево-Яхой, стараясь представить, узнает ли новую реку по цвету ее воды.

Стемнело. В серой дождевой мгле стали теряться берега.

— Приехали, — сказал капитан. — Лизка, опускай якорь!

— Почему вы заглушили дизель? — спросил нетерпеливо Мишустин. Его все время раздражало поведение капитана: он не переставал играть с рыжим котенком.

— Сам подумай, мил человек, куда ночью соваться? Без лоции идем и без постановочных знаков. Утро вечера мудренее! Слышал такую поговорку? Знатный дождик выдался, избавил от комаров. Я притерпелся к этим разбойникам, а котенка они заедают! Чтобы не страдал, прячу его за пазуху!

— Товарищ начальник, Глеб правду говорит. Ночью нет хода! — сказала заботливо жена.

— Спать так спать!

Мишустин проснулся от шума дождя. Баржа двигалась медленно в серой мгле и тумане. Капитан курил махорку, и из полуоткрытой двери рубки тянуло едким дымом.

Самоходка, то и дело шаркая плоским днищем по перекатам и отмелям, упрямо продвигалась вперед. Вода шла на подъем, и это радовало стоящего на палубе Мишустина. Он убеждал себя, что удастся пробиться в Ево-Яху и по ней дойти до строительной площадки.

Капитан заметил посередине реки долбленку с рыбаком и дал раскатистый гудок. Дергал за кожаный ремень, и рыкающий бас врывался в дикий край, пока не зарывался где-то в густых чащобах и буреломе.

Рыбак выбрал сеть из воды, подплыл к остановившейся барже, ловко загребая коротким веслом.

— Мужик, где Ево-Яха? — громко прокричал капитан, перегнувшись через борт.

— Ево-Яха? — Ядне Ейка задумался. Почесал черные как смоль волосы. У него не хватало слов, чтобы все подробно объяснить. Он давно перестал чему-либо удивляться. Но баржи так высоко не подымались.

— Далеко, и не так близко, и не так далеко. Однако десять мерок надо еще пробежать!

— Каких мерок? — удивился капитан.

— Пробежку оленей с нартами до остановки называют ненцы меркой, — сказал Мишустин. — Если я правильно понял, километров сто еще нам плыть.

— Где сто, там всегда двести наберется! — Капитан зло выругался. — Связался с вами на свою голову. Ни лоции у меня нет, ни постановочных знаков по реке. Это Ево-Яха? — неожиданно спросил он у рыбака.

— Пур! — Ядне Ейка заулыбался. — Однако, Пур еще. — Он показал вытянутой рукой вперед. — И там Пур!

— А где же Ево-Яха? — с тревогой спросил Мишустин. Подумал, что неизвестно еще, чем закончится плавание и тогда трудно будет оправдываться перед парткомиссией. Решил проявить инициативу. Но уместна ли она? Если речники не считают Ево-Яху судоходной, значит, имеют все основания.

Ядне Ейка наконец понял, чего от него требуют: рассказать все о реке. Ему приходилось доплывать до слияния двух вод: светлой и темной. Глаза загорелись у ненца, как на фронте, когда удивлял всех своей памятью на приметы, по которым находил дорогу или нужное место.

— Два кедрача стоят. Молния их сожгла. За ними как раз Ево-Яха и выбегает, — чтобы усилить впечатление, охотник громко причмокнул языком, как будто выстрелил. — Кедрачи ищите!

— Что он лопочет? — спросил капитан у Мишустина, хотя сам разобрался, о чем сказал охотник.

— Нужно двигать до двух кедрачей.

— Ненец чего хошь наплетет. Мы не оленья упряжка, чтобы отмерять мерки. Лизка, бросай якорь!

— Ты что, сдурел?

— День протопали, а где речка? Нет ее. А прыгать по тундре моя баржа еще не научилась!

— Ты слышал, надо дойти до двух сожженных кедрачей.

— Напишите приказ, пойду. Упремся в болото, вам отвечать. А я брошу баржу, Лизку заберу, котенка за пазуху и до свидания. Зимовать Самойкин Глеб Лазаревич не будет!

— Идем — напишу приказ. Один или два приказа, все равно мне отвечать, — заключил Мишустин.

Самоходка пошла вперед. А Ядне Ейка долго смотрел ей вслед. Хвалил самого себя, что так много он знал. Представился случай, и снова помог незнакомым людям. Разве не он убедил Большого Мужика не ставить на берегу Пура склады, чтобы не смыло в наводнение? Потом помог ему изучить карту и рассказал все, что знал о реках, озерах и болотах. Уверен, что по его подсказке самоходка найдет Ево-Яху.

В середине дня дождь перешел в ливень. Все так же неторопливо, на малом ходу шла баржа вперед. Берега стали сужаться. В одних местах кедры пропадали и открывалась тундра; в других деревья стояли плотно по обоим берегам, вода в реке казалась черной. Все чаще ветви деревьев царапали по железным бортам.

Капитан за дорогу выпалил весь запас ругательств, какие знал. Клял Лизку. Она первая поддалась уговору. Приказы приказами, а если что случится, отвечать в первую очередь ему, Самойкину Глебу Лазаревичу. Достанется ему в пароходстве! Какой он, к черту, капитан, когда позволил собой командовать!

— Глеб! — закричала жена капитана, проверяя шестом глубину. — Кедрачи на берегу. Вроде к той реке вышли. Сбивает течение. Шест не удержать!

Капитан громко выматерился для облегчения души. Скатал штурвальное колесо, и самоходная баржа вошла в Ево-Яху. Зашаркала стальными бортами по берегам. Капитан гордо заулыбался.

— Ай да Самойкин Глеб Лазаревич! Еще по одной реке прошел! Ай да Глеб Лазаревич!

Мишустин все так же продолжал стоять под дождем. По-прежнему радовался, что вода в Ево-Яхе шла на подъем.

6

При разгрузке второй самоходной баржи скатившаяся буровая труба перебила Мишустину руку. Кость хрустнула, как сухарь. В глазах помутнело от боли, но он нашел еще силы добраться до медпункта.

Из больницы вышел бледный, со слипшимися от пота волосами. Гипсовое бревно непривычно лезло в глаза, оттягивало плечо своей тяжестью, а петля из бинта резала шею.

«Дела — хуже не придумаешь, — подумал Мишустин. — Инструктор горкома сломал руку на стройке. Полез не в свое дело! А может быть, это и есть мое дело? Быть в гуще людей. Разве две проведенные баржи по Ево-Яхе не принесли пользу строителям?» Неловко вытер лоб левой рукой. С этой минуты ему пришлось все перекладывать из своих карманов: носовой платок, расческу. С трудом набрал номер телефона гостиницы, прокручивая диск.

— Дежурная, у вас найдется номер?

— Кто говорит?

— Мишустин.

— Товарищ Мишустин, Викторенко улетел в Тюмень, поручил мне позаботиться о вас. Оставил ключи от квартиры. В гостинице нет ни одного свободного места. Гости прилетели из проектного института.

— Не гости, а разработчики, — поправил дежурную Мишустин.

Дежурная, сама о том не догадываясь, подсказала ему образное сравнение. Действительно, прилетели гости. Прилетели, улетели. Но почему гости? Хозяевами должны быть. В одной упряжке.

Сильный ветер раздергал черные низкие тучи. В их разрывах стеклянными осколками просвечивало небо. Дождь почти прекратился, сеялась невидимая мокрая пыль.

Мишустин вытянул руку. «А солнце сейчас ни к чему» — сказал он, раздельно выговаривая каждое слово, чувствуя, что все мысли его по-прежнему заняты Ево-Яхой. Капитан Самойкин должен идти вторым рейсом. Сам напросился. Вторую самоходку капитана Ванчугова за ночь должны разгрузить. Строители и монтажники согласились отработать вторую смену.

В квартире Викторенко — маленькой, тесной комнате — на самодельной полке, сбитой из досок, выкрашенных марганцовкой, выстроились книги, тесно прижатые друг к другу. На чертежной доске приколот кнопками лист ватмана. Мишустин уже слышал о мечте Викторенко автоматизировать процесс. Видимо, хозяин не отказался от своей идеи. Стараясь утолить любопытство, Мишустин взял наугад одну из книг.

Между страницами закладки из полосок ватмана и свернутых полосок газет. Больше всего записей оказалось в томе избранных произведений академика Губкина.

«Хитрюга, Иван Спиридонович, — подумал Мишустин. — Никогда не похвалится, что штудирует. Работами Губкина должен интересоваться геолог. А Викторенко — инженер. Значит, по-настоящему глубоко хочет разобраться в проблеме газа».

Толстый том раскрылся. Мишустин увидел отчеркнутый старательно текст. Прочел:

«Мы только-только коснулись нашей матери-земли, только-только начали разведывать ее недра, и она открыла нам свои богатства. Вспоминается легенда, как в Иванов день искали цвет папоротника, который указывал на закрытые в земле клады, вспоминается сказка и про разрыв-траву, которая обладает чудодейственной силой открывать все скрытые сокровища.

Так вот, наша разведка есть разрыв-трава, которая открывает те богатства и сокровища, которые таятся в недрах земли, открывает для того, чтобы эти богатства промышленно использовались, превращались бы в производственные силы страны и укрепляли через это мощь великого Советского Союза».

На новом месте Мишустин долго не мог заснуть: мучила сломанная рука. Гипсовое бревно он старательно умащивал, то подкладывал свернутое одеяло, то подушку, пока сон не сморил его.

Приснилось, что баржа царапала бортами по берегам, упрямо двигалась к Ево-Яхе. За штурвалом стоял капитан Самойкин, громко чертыхался, скрываясь в облаке махорочного дыма. Рыжий котенок прыгал в рубке, ловил лапами дождевые капли и складывал их в фуражку капитана.

В пять часов оглушительный треск будильника разбудил Мишустина. Он не сразу понял, что заночевал в чужой квартире. Случайно узнал еще одну тайну хозяина. Викторенко сократил до минимума время на сон, чтобы больше успеть сделать. После работы его ждала чертежная доска и книги. Вещи продолжали жить по установленному расписанию, подчиненные строгой воле хозяина.

Если будильник подымал Викторенко, то пора вставать и ему. Мишустин не стал залеживаться. Посмотрел на улицу. Песок желтый — значит, дождь кончился. «А солнце сейчас ни к чему», — снова озабоченно подумал он о реке, потом о двух капитанах самоходных барж Самойкине и Ванчугове.

Если что-то случится, ему все равно придется отвечать. Но подумал об этом без страха, сознавая правоту действий. Прежде чем отправиться на стройку, решил для себя переписать понравившуюся ему цитату. Только вооружившись карандашом, понял, какую трудную задачу ему надо решить: буквы налезали одна на другую, косили. «Разрыв-трава открывает сокровища, чтобы богатства промышленно использовались». Пожалуй, лучше не скажешь. Торопливо выпил чай и отправился в поселок.

Мишустин не любил коротких командировок. Он всегда выезжал на неделю или две. А на этот раз пришлось договариваться о продлении его работы на стройке.

Выйдя из дома, Мишустин захотел представить постоянный маршрут Викторенко. Наверное, в первый месяц он был короткий. Потом стал все удлиняться: строительство принимало огромный размах, и сейчас не назвать, какой участок надо считать главным, какой второстепенным: обустройство ли газового комплекса, строительство домов, постройку пекарни, запуск котельной или закладку детского сада. Копали траншеи под теплоцентраль, бурили артезианский колодец.

При свете нового дня поблекли глазастые прожектора. Они освещали площадку, где плотники ставили брусчатый дом. В стороне шумно причмокивала бетономешалка, и зубья шестеренок со скрипом перемалывали песок.

Бородатые парни просеивали песок. Головы закутаны сетками от комаров.

— Доброе утро, — поздоровался Мишустин. — Солнышко сегодня греет.

— А нам и в мороз жарко.

— Откуда, шутники?

— Из Мукачева!

— Что строите?

— Два стоквартирных дома под общежитие молодых специалистов.

Попрощавшись с бородачами, Мишустин остановился около электростанции. Устанавливали мощные трансформаторы. То и дело вспыхивали огни электросварки, и красные звездочки веером сыпались на землю. Ночная смена дорабатывала последние часы.

До начала утренней смены оставалось еще несколько часов. По дороге Мишустин то и дело встречал группы людей; они спешили к своим рабочим местам, в бригады, в гаражи и на строительные объекты. Около балков и общежитий стояли тракторы и самосвалы. На них прикатили домой водители. «Персональные машины надо ликвидировать, — отметил Мишустин. — Надо подсказать Викторенко».

Из гаража начали выползать вахтовые автобусы, разъезжаясь торопливо по стоянкам.

Мишустин дошел до маленького бревенчатого здании почты. Из трубы над крышей подымался сероватый дымок. Синий почтовый ящик висел косо, едва держась ни одном ушке. «Пишут много, грамотеи», — с улыбкой подумал инструктор горкома. Тут же попробовал водворить ящик на место, но не мог справиться одной рукой… Дела… инвалидом стал!

— Помочь?

Мишустин обрадовался голосу.

— Пядышев, куда в такую рань?

— К себе… Что у вас с рукой?

— Трубой замяло, хорошо, что так отделался!

— Баржу разгрузили?

— Да. Капитан Самойкин хотя и горлопан, но обещал еще прийти. Если слово сдержит, я ему в пояс поклонюсь.

— Почему вы? Мы с Викторенко тоже поклонимся. Слышали, разработчики вчера прилетели. Грозятся дать мне генеральный бой. Я сейчас один, Викторенко в Тюмень вызвали.

— Боишься, изобьют?

— Я не трус. Не могу понять, почему они вцепились в замерный узел. Вроде со всем согласились. А тут… Да разве я о себе пекусь… Деньги государственные жалко. Вчера пришла ко мне Мария Петровна. Оказывается, Жемчужников поставил перед ней задачу уломать нас с Викторенко, а мы не поддались очарованию женских глаз.

— Что ты ответил?

— Сказал, чтобы не волновалась, без работы не останется. Найдем ей у себя место.

— Правильный ответ.

— Я бы всех теоретиков сделал сначала практиками, меньше бы лепили ошибок, а то состыковать две трубы не могут. Мы с Лавчуковым не в состоянии проконтролировать все размеры труб.

— А не придираетесь ли вы с Лавчуковым? Такое тоже бывает! Да ведь и проектировщики своего рода практики.

— Так-то оно так. Но я не могу всерьез принять довод Жемчужникова о том, что если замерный узел окажется в цехе, то нарушается гармония проекта. Да гармония прежде всего в целесообразности и практической необходимости. Да что я все о делах и о делах? Что эскулапы сказали?

— Перелом! — Мишустин почти физически ощутил ту неуемную энергию, что бурлила в молодом специалисте, и почувствовал свою вину. Почему он до сих пор не заглянул в чертежи? Надо встретиться и с Лавчуковым. Дело с проектом куда серьезнее, чем он представлял. Об этом должен знать и первый секретарь горкома.

В кабинете Викторенко Мишустин попробовал связаться с Надымом, но линия оказалась занятой. Только положил трубку, раздался настойчивый звонок.

— Вас слушают.

— Товарищ Викторенко! Родилась девочка. Первый ребенок в нашем поселке.

— Кто родители?

— Березкины.

— Спасибо! — Мишустин принялся сочинять приветствие молодым родителям. Старался подобрать какие-то особые слова, чтобы девочка потом вспоминала поселок, суровую землю, где она родилась. А может быть, к тому времени здесь будет город газовиков. Как его назовут: Глухарный, Ягельный или Новый Уренгой?

 

Глава пятая

1

Выходя из своего балка, Пядышев, а жил он рядом со строителями, каждый день натыкался на высокие абсорберы. Не веря ни в какое чудо, он не удерживался и снова пересчитывал. Снова убеждался — четыре.

В те дни, когда с реки накатывался туман, он с тревогой принимался искать исчезнувшие башни. Старался представить тот счастливый день, когда все восемь займут в цехах свои определенные места. Как исполинские богатыри, они встанут наперекор погоде, снежным метелям и черным ночам. Мысли его невольно возвращались к месячным графикам. Они упорно срывались. Об этом говорили на всех планерках и совещаниях.

Снег лег на мокрую землю в самом начале августа. Как объясняли ненцы, зимний ветер мог каждый день проснуться за Камнем и задуть леденящим холодом. Холодные утренники и первый лед уже схватывали закраины Ево-Яхи.

Постоянная тревога лишила Пядышева спокойствия. Он часто просыпался среди ночи, мчался на стройку. Ему казалось, что бульдозеристы не разобрались в задании, нагребают не на то место песок или уже приступили к рытью котлована, который не предусмотрен. По сдвинутым валам земли, глубоким траншеям и разбегающимся в разные стороны трубам он старался дорисовать готовый комплекс. Видел поднявшиеся два цеха, диспетчерскую и котельную. Между цехами высокое здание — пульт управления.

Постройки еще не закончили, а монтажники уже ставили круглые цистерны фильтров, крепили перекачивающие насосы и точные измерительные приборы.

Черное небо казалось Пядышеву светлее, когда он поворачивал к строящимся цехам. На разных высотах то и дело вспыхивали ослепительные звезды, опоясывая корпуса гирляндами огней. Они убеждали его, что ночная смена работала полным составом бригад. Но в то же время тревожный вопрос не давал успокоиться и требовал ответа, как при решении задачи: почему срываются графики. Объяснить все только нехваткой материалов — обман. Три баржи успели по высокой воде пройти по Ево-Яхе и вовремя подбросили панели для корпусов и нужный металл.

При всем желании за ночь ему не пересчитать всех рабочих, сварщиков и монтажников, не разобраться, чем вызвано отставание. Пядышев нападал на прорабов и бригадиров, но особенно доставалось от него Лавчукову.

А тот с удивительным спокойствием его выслушивал и, как всегда, отделывался молчанием. Толстые веки закрывали глаза, и никогда нельзя было с уверенностью сказать, заснул главный инженер или продолжал внимательно слушать.

Спокойствие Лавчукова бесило. Пядышев едва сдерживался, чтобы не потрясти его за грудь, заставить быстрее бегать, строже требовать с подчиненных и вовремя принимать нужные решения.

Однажды Лавчуков словно проснулся, внимательно посмотрел на Пядышева и стал объяснять, что замучили переделки, что он устал ругаться с проектировщиками. Ничего нового Лавчуков не сказал, но Пядышев вдруг стал спокойнее в обращении с Лавчуковым, да и с другими, хотя ночные походы начальника строящегося комплекса продолжались. На летучках Пядышев выступал коротко, но напористо, как будто передавал телефонограмму, и после каждого слова пристукивал торцом карандаша, как будто ставил точку.

— Иду я сейчас, а под ногами ледок хрусть, хрусть! — Пядышев посмотрел в сторону сидящей Марии Петровны. — А рабочих чертежей для второго цеха у нас нет! Мария Петровна, я не коллекционер, чтобы собирать ваши объяснительные записки. Меня интересуют конкретные сроки, когда у монтажников будут чертежи?

— Я послала в институт телеграмму! — Мария Петровна низко опустила голову. — Жду ответа! — Она понимала правоту Пядышева и даже немного жалела его. Не могла понять, почему ее телеграммы не оказывали действия.

— Мария Петровна, прошло два месяца.

— Я знаю. Но в институте много заказчиков!

— Много заказчиков? — взвился Пядышев. — Уренгойское месторождение единственное!

В течение дня Мария Петровна несколько раз встречала на площадке Пядышева. Наблюдая его со стороны, она ловила себя на том, что ей не хватает его храбрости и дерзости. Действительно, почему она послала одну телеграмму в институт? Испугалась нарушить покой доктора технических наук Жемчужникова? А скорей всего его нет в институте: укатил в Пятигорск! «Мария Петровна, вы умница, и я на вас надеюсь, как на себя. Все будет хорошо!» Что хорошо? Хорошо, что ее и двух помощников склоняют на каждой летучке? Она устала, издергалась. Конечно, прав Пядышев. И она тоже хороша. Почему она была против перенесения замерного узла в цех? Боялась отойти от проекта. Если разобраться, что она придумала оригинального? Все время в плену привычных схем, компоновки. Кто-то вынес замерный узел в отдельное помещение, она перерисовала. Во время работы не появилась мысль, что надо поступить иначе. Север требует удешевления строительства. Да, но почему только один Север? Удешевляя любое строительство, проектировщики помогают стране больше строить, ликвидируя незавершенки.

Последнее время она стала все больше думать о Пядышеве. Стараясь в этом разобраться и понять, что с ней происходило. Неужели ее покорила его грубая сила?

В глубине души она не соглашалась с этим и не хотела думать о самой себе так упрощенно. Но помимо воли начинала сравнивать его с Виктором Чаплыжным. Вот кто был для нее идеалом. О друге детства она часто вспоминала, и прожитые годы не притупили боль утраты. После десятилетки они расстались, чтобы встретиться случайно через четыре года. Он — курсант Качинского авиационного училища летчиков, она — студентка Московского политехнического института. Набережная Волги стала местом их свиданий. Однажды она получила от него письмо. Он приглашал ее приехать, чтобы они могли расписаться. Долго она не отвечала, проверяла себя. Наконец купила билет на поезд. Двадцатого июля должна была выехать к нему, а пятнадцатого пришло извещение, что, Виктор Чаплыжный при исполнении задания погиб. Подробности она узнала в училище от командира, генерал-лейтенанта. При выполнении тренировочного полета на истребителе отказала турбина. Виктор мог катапультироваться, но тогда бы самолет врезался в поселок. Он старался перетянуть через жилые дома к далекому полю…

Прошла неделя, и на термометре красный столбик стремительно пополз вниз. Искристые снежинки неслышно неслись к земле, старательно засыпая строительную площадку, стоящие бетонные опоры и фермы. Пока еще угадывались открытые траншеи, лежащие навалом трубы и алюминиевые плиты. Но скоро все должно исчезнуть под сугробами.

Пядышев с Лавчуковым неторопливо обходили стройку. Снег не переставал идти, и мохнатые снежинки все больше и больше выбеливали землю, наращивая сугробы.

Не первую зиму встречал Пядышев на Севере, но сейчас воспринимал ее совершенно по-другому, озабоченный делами строительства не как исполнитель, а командир производства.

— Григорий, ты понимаешь, что происходит?

— Почти.

— А я тебе могу сказать точно. Снег для нас станет врагом номер один, если мы не обозначим табличками материалы, до лета ничего не удастся отыскать.

Лавчуков устало кивнул головой. Снег слепил его своей яркостью и белизной.

— Сергей, я устал ждать милости от института. Время идет, а чертежей все нет и нет. Думаю, что надо строить второй цех по чертежам первого. Справимся с перекантовкой аппаратуры.

— Стратег, а это идея! — Пядышев с удивлением посмотрел на Лавчукова. — Попросим Марию Петровну с ее помощниками засесть за работу. Важно выиграть время. А надо, и мы сами поможем!

2

Приехавший на стройку Викторенко отыскал Пядышева с Лавчуковым в «штабном балке». Мария Петровна сидела за столом. За ее спиной висели синьки.

— Здравствуйте, заговорщики, — сказал он, сразу оценив обстановку. — Ругаетесь? — Синий дым качнулся, и он увидел двух проектировщиков из института.

— Устал ругаться, — сказал нетерпеливо Пядышев и посмотрел в упор на женщину. — Не обижайтесь, Мария Петровна, но на Восьмое марта останетесь без подарка.

Женщина вспыхнула, и лицо пошло красными пятнами.

— Сергей Тимофеевич, это не по-джентльменски! — примирительно сказал Викторенко. — Женщинам полагается в праздник делать подарки!

— Чертежей для второго цеха нет, — сказал Лавчуков, словно хотел защитить Пядышева, проявляя завидную быстроту.

Стряхнув напряженность, Мария Петровна резко повернула голову. Институт неожиданно представился далеким и нереальным. И с непонятной враждебностью подумала: Виктор Чаплыжный знал ее храброй. Почему она стала другой? Пошла на поводу у Жемчужникова, как будто не имела права на собственное мнение.

— Обещаю произвести перекомпоновку в самое ближайшее время, чтобы замерный узел занял место в цехе.

— А Жемчужников не утвердит… — начал было Пядышев, но Викторенко его опередил:

— Мария Петровна, вы мудрая женщина! — Викторенко весь преобразился, подобрел лицом: — Самый лучший подарок к Восьмому марта я вручу вам! Пядышев, ты слышишь? Скорее улыбайся!

Пядышев не улыбался. Он клял себя за то, что был груб и строг с женщиной, которую хотел бы прижать к себе и не отпускать, вдыхать легкий аромат ее духов, смотреть в ее красивые глаза, и чтобы глядели они на него ласково. «Фу, черт», — тотчас обругал себя Сергей и решил, что это он размягчился после беседы с Мишустиным. Посмотрел тогда инструктор на его жилье и заявил, что пора их всех женить. Можно и жениться, но вряд ли Мария Петровна будет наводить порядок в его балке. Не всем же так везет, как Луневу. Жена, говорят, и красивая, и хозяйка, и умница. Пятнадцать лет кочевали они с места на место. И двое детей выросли с ними на Севере.

Пядышев взглянул на оживленного Викторенко и подумал, что вот он уже устраивает свою семейную жизнь. Потому и с другими женщинами стал смелее. Марии Петровне руку поцеловал. А у той даже слезы выступили на глазах то ли от неожиданности, что ли от удовольствия. Пядышев сжал зубы и замотал головой. Викторенко заметил это, но продолжал разговаривать с Марией Петровной. «Меня учит, — решил Пядышев. — А сам ждет не дождется свою Зольюшку». Сергей знал, что Золя должна в отпуск заехать к матери Викторенко. Очень ей хотелось «показаться». «А вдруг нет, Сережа?» — тревожно спросила она Пядышева, когда он по просьбе Викторенко провожал ее на Большую землю. Железкина, конечно, не красавица, ну а в остальном Ивану можно позавидовать. «По всей земле с ним пройдет», — заключил свои размышления Сергей.

3

Стоящие в разных местах цеха пушки, обрезки широких труб, выбрасывали хвостатые языки пламени и гудели, как турбины реактивных самолетов. Эхо повторялось в строгом переплетении ферм, в растянутых по цехам трубах и в лежащих пузатых бочках-фильтрах. Пушки безостановочно выстреливали тугие струи горячего воздуха. Тепло накатывалось облаками, не отрываясь от земли. А сверху, с балок перекрытий, свешивался растрепанными метелками иней.

С порывами ветра, который спокойно разгуливал сейчас по тундре, то и дело натыкаясь на стены двух корпусов, залетали в цеха снежинки. Они ложились на стоящее оборудование, выбеливая металл. В проем крыши заглядывали звезды.

Пядышев, старательно обходя лужи, направился к котельной. Противоположную стену еще не забрали алюминиевыми панелями, и ветер свободно гулял между котлами. Он открыл дверь, хотя мог пройти справа и слева между фермами. Этим же путем до него прошел в котельную и Лавчуков.

— Зря ты, Сергей, поторопился запускать котельную, — сказал Лавчуков и зябко поежился. — Ничего нам котельная не даст. Белый свет не обогреть. Накроют строители крышу — тогда и тепло можно давать.

— Ты опять за свое. Да пойми ты, что работающая котельная заставит строителей и монтажников ускорить темпы. Ты не забыл, что газ мы должны дать двадцать второго апреля? Так-то.

Убедившись, что котел залили водой, Пядышев отправился в обход стройки. Не успел пересечь и половину огромной площади чуть меньше футбольного поля, раздался оглушительный рев пушек. Не первый раз подумал, что такую музыку надо записать. Это «Гимн газовикам». Каждый строитель и монтажник, кому пришлось строить комплекс зимой, при первых звуках пушек через год, десять лет обязательно вспомнит свою молодость, самый морозный день или работу во время пурги. Лучшим измерением мужества и отваги станет для всех отсчетная точка росы. Ею измеряют состояние газа, когда его подают в магистральный трубопровод. Но эта величина должна определять мастерство каждого рабочего, молодого специалиста! «А что я размечтался, как флюгер, который вертится без дела? — удивленно подумал он и словно со стороны посмотрел на самого себя с удивлением. — Почему я постоянно нападаю на Лавчукова? Может быть, хорошо, что он такой как есть. Несколько медлительный, но постоянно озабоченный работой, думающий. Разумная голова очень нужна. Сейчас идет обновление техники, усовершенствуются приборы. Если Викторенко удастся автоматизировать производство, потребуются совершенно иные специалисты. По глубине знаний будут определять мастерство рабочего. Почему только одни сварщики сдают экзамены на звание дипломированного специалиста? Аттестовать надо всех рабочих, строителей, монтажников, буровиков и мастеров подземного ремонта. На Севере должны работать лучшие из лучших, самые инициативные и грамотные. Слишком дорого государству обходятся неумехи. Что я распетушился? — остановил себя Пядышев и принялся растирать высокий лоб, изрезанный глубокими морщинами. — Стареешь, Серега, стареешь». В это он не хотел верить.

Целую неделю мела пурга, и в вихрях летящего снега вдруг возникали высокие здания комплекса с торчащими над крышами круглыми колоннами абсорберов. Иногда облака застилали видимое и словно сбивали изображение, как на матовом стекле фотоаппарата.

На восьмой день рано утром вырвалось из-за туч солнце. Высветило заблестевшие сугробы, где каждая изломанная линия могла рассказать, сколько за зиму налетело снежных бурь, как по календарю сактировать все простои бригад и нелетные дни, когда не появлялись Ми-8 и не меняли вахты.

Но снежные бури не могли победить упорства одержимых людей. Таскали на плечах тяжелые куски натаянного льда, грели у горячих пушек свой инструмент, чтобы настывшие на морозе ручки ключей не сдирали с ладоней лоскутами кожу. И снова ныряли в снежную коловерть к своим рабочим местам. Работали, как космонавты, надолго оторванные от Земли.

Первыми вестниками весны стали сосульки. Они щедро сбрасывали капли. Блестящие алюминиевые панели цехов рассыпали во все стороны слепящих зайчиков. Наступало время яркого солнца и тающего снега.

Монтажники в цехах закончили установку оборудования. За ними двигались киповцы и укрепляли точные приборы и датчики. Смонтировали в диспетчерской пульт управления. Шла отладка приборов.

Пядышев со своими инженерами, Лавчуковым и недавно приехавшим Сулеймановым, операторами, бригадирами, слесарями дни и ночи проверяли одну нитку за другой, проводили полную ревизию всему оборудованию.

Появляясь в балке, начальник комплекса старался быстрее проскользнуть мимо зеркала. С ним Пядышев давно поссорился. Зеркало без комплиментов показывало его исхудавшее лицо с запавшими глазами. Нос заострился, как клюв птицы. Борода отливала рыжиной, а по скулам волосы чернели. Поглаживая колкую бороду, Пядышев мучительно думал, не забыл ли он умыться. Собственная маленькая комната казалась ему чужой. Надо было привести ее в порядок, собрать разбросанные вещи, исписанные тетради, чертежи. В левом углу на самодельной полке дразнили чистые рубахи и «жениховские» галстуки.

Дни перед пуском стали измеряться командами поварих из столовой. Отработав смену, они менялись, и голоса у каждой были разные: «Мальчики, пора завтракать!», «Парни, обед стынет!», «Мужики, ужинать, ночь уже на дворе!»

Несколько раз из Тюмени прилетал Лунев. Появлялся он на строительстве всегда в сопровождении Викторенко. Жил в балке, отказываясь от номера в гостинице. Экономил время на перелеты от поселка до строительства. Ходил, немного сутулясь, сдернув с головы меховую шапку. В черных смолянистых волосах светилась седина. Многих бригадиров, прорабов и рабочих он знал в лицо. Радовался, когда встречал знакомых, вступал в разговор, интересовался делами.

Однажды Лунев остановил Пядышева. Захватив бороду в кулак, шутливо подергал:

— Настоящая. А я думал приклеенная, как у Деда Мороза.

— Евгений Никифорович, времени не хватает, чтобы побриться!

— Надо сбрить. Комплекс строит молодежь, а со стороны посмотреть — собрались раскольники-старообрядцы. Сколько тебе лет, Пядышев? Восемьдесят? Сто? Отвечай, долгожитель!

— Двадцать семь.

— Комсомольский возраст. Викторенко, проследите, чтобы все привели себя в порядок. Лавчукова с Сулеймановым не смог сразу узнать. Устроили здесь соревнование по отращиванию бород!

Отключившись от разговора, Пядышев закрыл глаза и сразу заснул. Если бы его вовремя не подхватил под руку Викторенко, он плюхнулся бы на землю. Викторенко подозвал своего шофера:

— Отвезешь Пядышева до балка. Не беспокойся, Сергей, без тебя разберемся. А бороду не забудь сбрить!

Лунев посмотрел вслед уехавшему «газику». Он помнил все этапы стройки. Но сейчас с его лица не сходило удивление и восторг, когда он всматривался в поднявшиеся цеха, служебный корпус и столовую. На чертеже все выглядело скромнее и не впечатляло. Завод, сверкающий листами алюминиевых панелей, широкими окнами, нельзя было охватить одним взглядом. Он словно оторвался от земли и, как океанский лайнер, отправился в свое первое путешествие по морям.

Стоило взглянуть в любую сторону — тундра. И нет ей конца и края, дошагала до самого Карского моря. Всюду та же нетронутая природа с пугающими просторами и глухоманью.

Лунева радовал светлый день. Поражала нескончаемая голубизна неба с дымчатыми, выбеленными облаками. Прожив долго на Севере, а он себя считал старожилом, он любил любое время года с резкими переходами света к темноте и темноты к свету. Любил поля красных каменоломок, белой пушеницы, желтых лютиков. Все без меры и без числа.

Осень вошла в его сознание с прощальными криками птиц. Стонали гагары; гортанно покрикивали лебеди; картаво перекликались гуси, и строгими голосами наводили порядок селезни.

Весна врывалась неожиданно со всполошным криком прилетевших птиц. Неумолкаемый звон стоял в тундре. Птицы радовались возвращению в знакомые места. Узнавали свои реки, болота и озера. Находили поляны, где кормились клюквой и морошкой.

4

Обходя стройку, Лунев словно невзначай посмотрел сбоку на Викторенко. Такой же худой и длинный, каким изобразил его когда-то в своем блокноте Лунев. Хорошо шагнул парень. И голова светлая, и организатор оказался хороший. И сколько еще не растраченной энергии.

В цехах шло испытание. Бригадиры бегали от одной трубы к другой. Командовали зычными голосами:

— Подкрутить фланец!

— Надо варить!

— Скоро запускаем? — спросил Лунев, не расставаясь со своим приподнятым настроением, желая услышать голос Викторенко.

— Запускаем, — Викторенко не удалось скрыть усталости.

— Обещание выдержите?

— Не сомневайтесь.

— Даю телеграмму в Москву. Без совета с тобой не мог решиться! — сказал Лунев, и улыбка прошла по его губам. «Викторенко задал своим помощникам немыслимый ритм. — Но тут же поправил себя: — Почему Викторенко? Сама жизнь задала ритм каждому из нас. Требуется решать энергетическую проблему. Будет введен в строй комплекс — выиграем сражение. Победа всегда приходит после боя».

Прошла неделя. Она оказалась удивительно долгой, как будто в календаре не семь дней, а все четырнадцать. Викторенко получил телеграмму из Медвежьего. Для передачи эстафеты трудовых дел вышли двенадцать лыжников. Они несут горящий факел. Он тут же позвонил Пядышеву, но телефон упорно молчал.

Пядышев разговаривал с Марией Петровной. Женщина едва сдерживала навернувшиеся слезы и, чтобы не расплакаться, покусывала губы.

— Сергей Тимофеевич, пришла с вами попрощаться. Меня отзывают в институт. Ваше предложение о переносе замерного узла надо оформить как рационализаторское.

— Зачем?

— Премию получите!

— Лучшая награда для меня, что вы приняли мое предложение, — сказал Пядышев. — Мы и время выиграли. Хочу верить, что впредь мы не будем с вами ссориться! Строить придется еще много на Ево-Яхе! Подождите, а почему вы уезжаете?

— Отзывают. Кончилась моя командировка. Все кончилось. И я рада, что вы победили.

— Мы все вместе победили. Нет, до пуска комплекса я вас никуда не отпущу. Вы должны присутствовать на празднике.

— Прилетит Жемчужников!

— А он-то нам и не нужен.

— Вы ему нужны. Ваша победа. Это ведь и его теперь победа.

— Что вы выдумали? — резко оборвал Пядышев с привычной ему нетерпимостью. Неожиданно спохватился. Он никогда не интересовался обстановкой в институте. А оказывается, она не такая и бесконфликтная.

— Вытирайте слезы, — скомандовал Пядышев. — А то распухнет нос и вы станете некрасивой! В обиду мы вас не дадим. А уволят из института, возьмем вас к себе. Свой проектировщик! Это же здорово!

— Спасибо! — Марии Петровне показалось, что Пядышев говорил словами Виктора Чаплыжного. — Спасибо! Но я и сама себя в обиду не дам. Во всяком случае, теперь.

— Так вы остаетесь?

— Нет. Сейчас нет.

— Но вы прилетите?

— Не знаю.

5

Викторенко вышел из машины. Спрыгнул на вытаявшую макушку мочажины и неторопливо зашагал по знакомой дороге к комплексу. Под ногами захлюпала жижа. Колею разбили тяжелые машины и вахтовые автобусы. Крошево из снега и льда напиталось торфяной жижей из болот, и дорога чернела среди белых сугробов, как залитая тушью, убегая за высокие кедрачи.

Ходьба давала возможность по-особому прочувствовать каждый день, пересчитать год за годом, понять, что успел сделать, не давая себе никаких скидок ни на молодость, ни на неопытность. Дни и годы выстраивались совершенно непохожие один на другой: прилет в Березово, экспедиция в Таз, доклад трактористов, притащивших с Пура восьмой абсорбер; последний шов на магистральной трубе, который варил Николай Монетов; замерный узел перенесли в цех; самоходка капитана Самойкина прошла по Ево-Яхе; утром Пядышев запустил котел.

Наверное, сегодня он должен бы мыслить по-другому, подбирать для оценки работы совершенно новые, звонкие слова, все в превосходной степени, и считать этот день праздником.

Если бы он заставил себя вспоминать, то мог отметить, что апрель в его жизни всегда приносил радость. Его приняли в пионеры. Красный сатиновый галстук завязал ему на шее дядька Моргун. Позже, в том же апреле, он получил комсомольский билет. В апреле он стал коммунистом.

Сегодня тоже апрель. Двадцать второго апреля должны запустить комплекс. Он мог не волноваться. Обязанности распределены. На Пядышева, Лавчукова и Сулейманова можно полностью положиться. Но Викторенко волновался. Пожалел, что отпустил «газик». Захотелось скорее вернуться к месту главного сегодняшнего действия.

Неожиданно послышалось тяжелое сопение трактора. Все громче и громче начали вызванивать гусеницы.

Викторенко поднял руку.

Тракторист остановил машину. Удивленно уставился на Викторенко.

— Иван Спиридонович, вам куда?

— Хочу успеть на открытие.

— Не волнуйтесь, не опоздаем! — тракторист самодовольно хмыкнул и широко улыбнулся, раздергивая толстые губы. — Я решил тоже поглядеть. Отправился на своем фаэтоне прямо с ночной смены. Сто раз ездил на комплекс. Сейчас и не перескажешь, чего только не перетаскал строителям. А сегодня особый день. — Он нахмурил лоб, подбирая выражение. — Начало истории!

— Ты прав, — сразу согласился Викторенко, немного удивленный подсказкой тракториста. — Значит, ты тоже войдешь в историю.

— А как же? Отец брал Берлин, там прославился. А я здесь хочу отличиться. Потому что наступило мое время!

На большой площади перед входом на территорию комплекса, светлой от снега, местами просевшего и подсиненного первой весенней оттепелью, собрались жители поселка. Одних привезли на вахтовых и грузовых машинах, а большинство пришло пешком, не смогли усидеть в балках.

Весть о том, что из Медвежьего вышли лыжники, знали все. Самые нетерпеливые поглядывали в сторону леса. Другие, как дозорные, забрались на кабины тракторов и кузова машин и зорко следили за просекой.

Поджечь факел первого Уренгойского добывающего газового комплекса должен был Пядышев. А у него то и дело закрывались глаза. В предпусковой суете он трое суток не спал.

— Сергей, держись, — тихо сказал Сулейманов и осторожно пожал товарищу руку.

Стряхивая остатки сна, Пядышев еще пристальнее стал вглядываться в снежную даль. От блестящей белизны снега и яркого, жгучего солнца заслезились глаза. В минуту пробудился, пересиливая себя, ему показалось, что услышал скрип лыж по снегу и удары палок. Утром он сбрил бороду, и в зеркале не узнал самого себя. Острые скулы выпирали, под глазами темные полукружья, как провальные ямы.

Несколько минут назад Лунев представил его министру, грузному мужчине в коричневом кожаном реглане с теплым цигейковым воротником. Министр поинтересовался, сколько лет Пядышеву, какой он закончил институт. Говорил что-то еще, но Сергей не запомнил, так как гостей прилетело много и со всеми Лунев знакомил. И вдруг раздался раскатистый бас Шибякина:

— Евгений Никифорович! Моя очередь знакомить. Первый помощник экспедиции охотник Ядне Ейка.

— Слышал и помню, что вы рассказывали о вашем следопыте. — Лунев подал ненцу руку.

— Ядне Ейка, — с достоинством ненец повторял каждому, с кем здоровался. Он никак не мог привыкнуть к новому костюму, старался освободить шею от тугого воротника, стянутого петлей галстука. — Василий Тихонович, однако, много зря наговорил. Я гулял по тайге с Тяпой. Рыбу ловил. А он, однако, в земле дырки крутил! Глубокие дырки, однако. Глебов тоже шибко старался. — Ядне Ейка ткнул в грудь стоявшего рядом бурового мастера, и все одобрительно рассмеялись.

— Лыжники! Лыжники идут! — раздались крики наблюдателей на крышах тракторов.

Пядышев вздрогнул. Ему показалось, что он забыл, что должен делать. Как принять факел? Какие сказать приветственные слова?

Министр принимал участие не в первом пуске, но почувствовал, что и у него перехватило дыхание. Крепко обнял стоявших рядом Лунева и Шибякина.

На поляну выскочил высокий лыжник с лентой через плечо: «Медвежье — Уренгой». Он высоко держал над головой горящий факел, ловко отталкиваясь одной палкой. За ним цепочкой вытянулись остальные. Лыжники обогнули комплекс и остановились перед трибуной.

— Товарищ министр газовой промышленности, — четко произнес факельщик, — товарищ секретарь обкома партии. Разрешите комсомольскому отряду лыжников передать горящий факел от рабочих Медвежьего газовикам Уренгойского месторождения. Рапортуем: Медвежье в сутки выдает двести пятьдесят миллионов кубометров газа. Желаем уренгойцам добиться таких же успехов.

— Дорогие товарищи, от имени Совета Министров поздравляю вас с пуском первого комплекса. Уренгойское месторождение сегодня вступает в строй. Передайте факел начальнику первого комплекса Пядышеву Сергею Тимофеевичу.

Пядышев неловко взял факел из рук лыжника, и, пока перехватывал ручку, лицо опалило огнем. Чеканя каждое слово, произнес:

— Уренгойцы клянутся выполнить наказ своих товарищей! — И тут Сергей не удержался и совсем будничным голосом добавил: — Надеемся, что многих из нас еще не забыли в Медвежьем и в Игриме.

Пядышев не видел улыбок начальства, одобрительных, совсем не официальных возгласов лыжников. Он бежал к трубе. Ему не терпелось услышать рев вырвавшегося газа, который тут же усмирит огонь.

— Открыть задвижки! — раздалась команда Викторенко, и голос его, усиленный мощными динамиками, повторился на площади, в цехах и в диспетчерской.

Оператор перекинул флажок тумблера. Ключ издал какой-то особый, звонкий щелчок. И сразу на всех приборах, как по команде, вздрогнули чувствительные стрелки. Вспыхнула цепочка зеленых огней, объявляя, что комплекс начал работать.

— Есть точка росы! — не сдерживая рвущейся радости, громко закричал Пядышев и ткнул в запальную горелку горящий факел. Физическое состояние газа подвело итог всей работы, стало славой Ево-Яхи, началом биографии комсомольских отрядов.

Пламя тут же взметнулось красным знаменем над высокой трубой и яростно загудело во всю силу, разнося весть по тундре, тайге, по берегам рек и озер, что пошел первый газ Уренгоя.

Пядышев в сопровождении эскорта направился в операторскую. Он давно сосчитал, что на второй этаж сто двадцать ступенек, но сейчас ему показалось, что подымался он целую вечность. Занял место рядом с оператором. Вглядываясь в растянувшиеся полукружья приборов, не мог унять волнения.

— Сергей, ты не забыл, что делать? — спросил Лавчуков, подвинув журнал для записи добычи газа.

— Помню! — Он достал шариковую ручку и записал: «Четырнадцать ноль-ноль. Подан газ в магистраль!» Он почувствовал особую торжественность пережитой минуты. Завод появился в тундре не по воле доброго волшебника. Потребовалось два года труда. Воевали с морозами, работали в пургу и проливные дожди. С нетерпением ждали прихода санных поездов с материалами, молились на каждый вертолет, который доставлял недостающее оборудование.

Сергей спиной почувствовал, что его со всех сторон окружили гости. Министр, секретарь обкома партии, Лунев, Викторенко стояли справа. А слева — Шибякин, Глебов, Ядне Ейка и еще какой-то ненец.

— Пошел газ в трубопровод! — восторженно сказал Викторенко. — Пошел наш газ!

Министр положил ему руку на плечо. И от этого человеческого участия Викторенко на какой-то миг расслабился. И ему стала понятна тревога, которая наползла на него утром. Нет известий от Золи. А она очень хотела прилететь на открытие комплекса. Мечтала по его команде перекинуть флажок тумблера. Но сегодня это сделал другой оператор. «Неужели матери не понравилась?» — некстати подумал Иван.

От дыхания набившегося в диспетчерскую народа Пядышев вспотел. Торопливо подвинул к себе толстый журнал, жадно всматриваясь в приборы. Через час ему надо сделать вторую запись, с точной цифрой поданного газа!

6

Первый комплекс работал. Подключали новые кусты скважин и увеличивали подачу газа в магистральный трубопровод.

Время для Викторенко понеслось со страшной скоростью, как пущенное колесо с горы. Он не заметил, как пролетело короткое лето, и снова на пороге предзимье с первыми утренниками, застывшими низкими облаками. Все чаще раздавались прощальные крики тянувшихся на юг птичьих стай. Они нарушали дремотную тишину. Иногда легкими облаками вспыхивали на небе белые лебеди.

Строители вместе с монтажниками, торопя сроки, второй раз перешагнули через Ево-Яху. Приобретенный опыт помогал рабочим. Они намного быстрее ставили комплекс. Абсорберы упирались в облака, а за ними росли стены цехов.

А около Глухариного болота уже вели отсыпку грунта под фундамент третьего завода.

Буровые бригады работали около озер. По лежневкам и каткам буровики перетаскивали свои тяжелые станки и снова уходили вперед.

Викторенко мучил настырный председатель сельсовета. Он постоянно напоминал, что давно пора придумать имя поселку. Предлагал услышанные от кого-то разные названия, но Викторенко отвергал их. Все решил один неожиданный звонок. Сняв трубку, Иван по голосу узнал Шибякина. Только он один так басил.

— Как живете, новые уренгойцы? — гремел начальник экспедиции. — Признаться, соскучился за тобой, Иван Спиридонович. Взял бы и прилетел ко мне на пельмешки. Знатные пельмешки налепила у меня жена.

Сделала мне заготовку и в Надым к себе улетела. Так что без свидетелей посудачили бы о делах.

— Я ведь тоже могу вас пригласить к себе, Василий Тихонович. Научился чаек заваривать такой, как вы любите.

— Ах, жаль, некогда чаи распивать.

— Да и мне не слетать к вам на пельмени.

В трубке раздался хохот.

— Я накормил тебя досыта пельменями, а ты напоил меня чаем. Вот и хорошо. Теперь и о деле можно поговорить. Разреши с пристани на Пуре взять шифер для крыш. Моя баржонка где-то затерялась. Придет — рассчитаюсь.

— А кто капитан-то на барже?

— Самойкин.

— Горьковчанин не потеряется. Жалко шифер, но как соседям не помочь?

— Ну и жмот ты, Иван Спиридонович. Я целое месторождение подарил, не пожалел. А ты о шифере разговор завел. Помни, пельмешки у меня в самом деле отменные. Прилетай!

— Самовар у нас тоже всегда под парами.

— Уговорил, прилечу! Кстати, с женой пора знакомить.

— А вы откуда знаете?

— Земля слухом полнится. Не мешало бы и на свадьбу пригласить.

— Какая свадьба? Живем от смены к смене.

— Какая-никакая, а свадьба должна быть. Зазнался, новоуренгоец. Зря тебя твои ребята командиром зовут. Кстати, хочешь знать, что сказал про тебя мой ненец?

— Это какой же?

— Пирцяко Хабиинкэ. Иван, говорит, такой же Большой мужик, как и ты, Василий, однако, сильно худой. Так что давай поправляйся, Большой мужик! — и Шибякин раскатисто засмеялся. — Сыновья мои передают тебе привет. По-моему, хотят напроситься к тебе на практику.

Сам того не представляя, Шибякин случайно подарил название поселку: Новый Уренгой. Сельсовет получил вскоре официальное подтверждение, что название утверждено в окружкоме. А к сопроводительному документу прислали еще и гербовую печать. Викторенко ловил себя на том, что, проходя по поселку, отвечал на приветствия незнакомых ему людей. Помнил хорошо старожилов, но каждый день во все подразделения прибывало пополнение. После разговора с Шибякиным ругал себя, что не собрал свой бывший отряд на «чаепитие за круглым столом» по поводу начала их семейной жизни с Золей. Встречи за последний год выходили с ребятами мимолетные, на ходу перебрасывались несколькими фразами. И все-таки было у Ивана ощущение, что все они вместе, все осели на этой земле. Народились у многих детишки. Отправляли их к бабушкам и дедушкам погреться на солнышке, вдоволь поесть овощей и фруктов. А потом снова забирали к себе. А он уговорил мать прилететь к нему и посмотреть, как они с Золей устраивают свою жизнь.

Однажды секретарь комсомольской организации вошел в кабинет Викторенко и прямо с порога сказал:

— Иван Спиридонович, летят выпускники ПТУ — слесари и монтеры. Надо встречать.

— Пожалуй, я сам с тобой поеду. Погляжу на пополнение, — сказал Викторенко, оживляясь.

На аэродроме Викторенко с интересом разглядывал вывалившуюся из самолета группу ребят. Они громко переговаривались, смеялись. Испуганно начали отбиваться от комаров. Ему вдруг показалось, что вернулось давнее время. По такому же летному полю в Березове прошагал и их отряд. Они были тогда ненамного старше этих пэтэушников. Он сразу приметил двух парней, выделив их из основной группы. Один — худой, с застенчивой улыбкой, а второй — крепыш с надутыми щеками.

Молодых рабочих распределили по бригадам. Скоро к Викторенко стали поступать сообщения, что пэтэушники работали хорошо. Как-то вечером он заглянул в молодежное общежитие. В одной из комнат встретил парней, которых заприметил еще на аэродроме.

— Телевизор купили? — спросил он с улыбкой. — Не скоро придется смотреть передачи из Москвы. Зря только деньги потратили!

— Товарищ Викторенко, — сказал без смущения пэтэушник с круглыми щеками. — Без веры нельзя жить. Будем еще здесь смотреть передачи!

Точно, без веры жить нельзя! «Будем смотреть!» — убежденно сказал он, и у Ивана мелькнула мысль, что он старше этих парней, но они живут одной мечтой, одной верой, что вечная мерзлота отдаст людям свое тепло.

Через неделю, заканчивая обход первого комплекса, Викторенко встретил Пядышева.

— Почему такой грустный, Сергей?

— Малость устал.

— Думаю, скоро нам будет полегче, — Викторенко тронул Пядышева за плечо. — Если тебе в поселок — подвезу. Летит к нам комсомольский отряд.

— Большой? — спросил Пядышев, садясь в машину.

— Двести человек. На помощь. Олег, притормози, — сказал Викторенко шоферу перед мостом. — Что не говори, а одержали мы победу над институтом. Мария Петровна пишет тебе?

— Пишет… Да ты и сам знаешь от Золи. Они ведь встретились в Шебелинке, куда с твоим поручением заезжала Золя, и сейчас переписываются.

Викторенко ухмыльнулся. Сжал локоть товарища и ничего не сказал. Он действительно знал, что Сергей и Маша, как называла Марию Петровну Золя, собираются соединиться, и, кажется, управлению не придется назначать нового начальника комплекса.

При въезде в поселок Викторенко приказал шоферу остановить машину.

— Сергей, посмотри на плакат. Думаю, ты со мной согласишься, что он нам не годится. «Уренгою — темпы Медвежьего». Неудобно встречать таким плакатом комсомольский отряд. У нас должны быть свои темпы.

— Точно. Хотя Медвежий тоже наш. Или забыл?

— Не забыл. Не забыл и Игрим, и Березово, и Медвежий. И за Уренгоем что-то еще будет. Нет не клятая это земля — Сибирь, а самая желанная. Наша с тобой земля, Сергей!